Цикл воспоминаний Андрея Белого, создававшийся в конце 1920-х — начале 1930-х гг., по праву принадлежит к числу наиболее известных и наиболее ценимых произведений крупнейшего мастера русского символизма. Эти три книги в равной мере значительны и как художественное слово, и как исторический источник: будучи ярким образцом мастерства Белого-прозаика, они содержат богатый и выразительно интерпретированный материал об эпохе, охватывающей около тридцати лет исторической, культурной и бытовой жизни России. «„На рубеже двух столетий“, „Начало века“ и „Между двух революций“ — лучшее, что написано Белым после „Петербурга“, — утверждает автор первой советской книги о Белом Л. К. Долгополов. — Мы многого не знали бы о литературном движении рубежа веков, если бы эта трилогия не была написана, — несмотря на ее чисто литературный характер. (…) Белый создал обобщающий образ времени — катастрофического, чреватого взрывами и потрясениями мирового масштаба и значения, хотя описал одну только сторону, одну линию литературного движения начала века»^[1]. Сходного мнения придерживается и Л. Флейшман, автор работы о мемуарах Белого в американской коллективной монографии о русском писателе: «Никакие другие опубликованные мемуары, касающиеся русской литературы модернизма, не могут соперничать с мемуарами Белого по богатству информации, по широте изображения литературной жизни или по тому вкладу, который сделал их автор в развитие русского символизма»^[2].
   Эти суждения в корректировках и оговорках не нуждаются. Действительно, мемуарная трилогия Белого являет собою грандиозную многофигурную композицию, дающую отчетливое представление не только о конкретных лицах и событиях, но и о целых социально-исторических группах лиц — о московской ученой интеллигенции последней трети XIX века, о контингенте гимназических преподавателей и учащихся, о профессорском составе Московского университета, о носителях «нового религиозного сознания» и т. д. Так, первая книга мемуарной трилогии, «На рубеже двух столетий», предлагает красочную панораму жизни московской университетской среды 1880-1890-х гг.; Белому важно было показать силу семейной культурной преемственности, прочные «кастовые» устои либерально-позитивистского мира, оставившие неизгладимый след в его биографии и биографии его поколения, — но написанное им по значимости выходит далеко за пределы анализа духовных и бытовых истоков собственной личности, приобретая самое широкое значение: недаром о Белом говорят как о полномочном историографе и бытописателе такого специфического социально-общественного явления, как «профессорская культура», историографе, указавшем и на «наступивший кризис этой культуры»^[3]. Что же касается истории русского символизма, то легче перечислить лиц, обойденных вниманием Белого, чем назвать тех, кто — подробно или бегло — изображен в его мемуарах. Обладая избирательной, своеобразной до экстравагантности, но чрезвычайно острой, цепкой и устойчивой памятью, позволявшей много лет спустя довольно точно (почти не ошибаясь даже в указаниях месяцев и дней) и дифференцированно реконструировать события и умонастроения, с одной стороны, с другой — имея за плечами чрезвычайно активно и насыщенно прожитую жизнь, изобиловавшую встречами, странствиями, разного рода коллективными предприятиями, пребывая всегда в гуще людей, Белый сумел создать из хроники своей жизни, своих исканий, литературных и нелитературных деяний многокрасочную картину пережитой исторической эпохи.
   П. Антокольский указывал на естественный сплав в мемуарах Белого «былого» с позднейшими думами о былом, на редкое единство этого сплава из былых увлечений и позднейших оценок^[4].
   Ассоциация с прославленной книгой Герцена при обращении к мемуарной трилогии Белого, видимо, возникает неизбежно (и сам Белый говорит о «своем „былом и думах“ применительно к „берлинской“ редакции „Начала века“»)^[5]. По широте охвата исторической жизни, обилию и яркости индивидуальных характеристик, полноте и подробности автобиографического исповедания мемуарный цикл Белого выдерживает сравнение, пожалуй, лишь с двумя аналогичными произведениями русских классиков — «Былым и думами» А. И. Герцена и «Историей моего современника» В. Г. Короленко. Подобно Герцену и Короленко, Белый предпринимает опыт детализированной автобиографии, построенной по хронологическим этапам прожитой жизни (детство, юность, зрелость) на фоне широкой исторической панорамы и с вкраплением относительно самостоятельных очерков — мемуарных портретов современников. Сходство в мемуарном методе, жанре, приемах повествования, однако, только оттеняет существенные отличия Белого в характере и стиле предпринятого им летописания.
   Плоды деятельности любого мемуариста неизбежно должны находиться в согласии е формулами: «я видел», «я знаю», «я вспоминаю», «я свидетельствую» и т. д. Следуя этим формулам, Белый в своих мемуарных реконструкциях упорно делает акцент не на сказуемом, как в большинстве своем другие мемуаристы, а на подлежащем — личном местоимении. То, что для Короленко, например, было бы неприемлемо (характерно самое заглавие его книги о себе — «История моего современника»: писатель демонстративно устраняет собственное «я», настаивает на исключительно объективной значимости своих индивидуальных жизненных перипетий), для Белого — единственно возможный вариант. Неизменно задающее тон всему повествованию личностное начало — отличительная примета воспоминаний Белого и в сопоставлении с мемуарными книгами других писателей-символистов, появившимися незадолго до возникновения трилогии Белого или почти одновременно с ней. «Живые лица» (1925) 3. Гиппиус, «Встречи» (1929) В. Пяста, «Годы странствий» (1930) Г. Чулкова содержат немало субъективных, пристрастных оценок и характеристик, но по самой фактуре изображения они представляют собой вполне традиционные мемуары, выдержанные в добросовестно «объективной» манере и предлагающие описания, трактовки и обобщения, мыслимые как адекватные определенным лицам или явлениям. Напротив, Белый с гораздо большей охотой отдается своим зачастую непредсказуемым ассоциациям, причудливым впечатлениям, метафорическим сопоставлениям, образотворчеству и мифотворчеству; в результате возникает не набор документально — или по замыслу — заведомо точных словесных фотографий, а некая новая суверенная художественно-документальная реальность, выстроенная по законам образного мышления и управляемая фантазией не в меньшей мере, чем императивными данными зрения, слуха и понимания. В этой созданной Белым новой реальности, например, выступающий с речью великий французский социалист и знаменитый оратор Жан Жорес предстает в образах то слона («Кричал с приседанием, с притопом увесистой, точно слоновьей ноги, точно бившей по павшему гиппопотаму; почти ужасал своей вздетой, как хобот, рукой»), то громовержца Зевса («…сверкал стрелами в тучищах: дыбились образы, переменялся рельеф восприятий; рукой поднимал континент в океане; рукой опускал континент: в океан»); совокупность подобных образных построений и штрихов в изображении личности отодвигает на второй план то, что оказалось бы, разумеется, в центре внимания у другого мемуариста, — сообщение о содержании выступления Жореса.
   Субъективное начало главенствует в мемуарных книгах Белого так же безраздельно, как и в его романах. И если образ столицы Российской империи в его романе «Петербург» — это образ вымышленного, символически преображенного города, не соответствующий ни реальному топографическому плану, ни путеводителям, то и применительно к воспоминаниям Белого следует делать аналогичную поправку: авторское восприятие порой претворяет достоверную реконструкцию фактов до известной степени в хронику никогда не бывших событий и панораму ярких художественных образов, существовавших в подобном виде лишь в восприятии и воображении Белого. Подлинные лица для этих образов служили лишь моделями. Характерно в этой связи замечание Г. В. Адамовича по поводу изображения в «На рубеже двух столетий» отца писателя, Н. В. Бугаева: «Портрет отца удивителен. Он строен, сложен и блестящ. Не берусь только судить, насколько он правдив именно как портрет, а не как поэтический образ»^[6]. То, о чем Адамович судит предположительно, К. В. Мочульский в своей книге о Белом утверждает с полной уверенностью: «Белый не историк, а поэт и фантаст. Он создает полный блеска и шума „миф русского символизма“»^[7].
   В своих воспоминаниях Белый безудержно отдается эстетическому преображению некогда пережитой и познанной реальности. В свою очередь, собственно художественным произведениям Белого присуща, как бы по принципу взаимокомпенсации, тенденция к непосредственно личной исповедальности, автобиографизму. Едва ли не все произведения Белого насквозь автобиографичны, и эта их особенность настолько сильна и всепроника-юща, настолько определяет характер обрисовки вымышленных героев, за которыми почти всегда скрываются конкретные прототипы, и выстраивание обстоятельств, за которыми встают реально пережитые коллизии, что их автор, по праву приобретший репутацию дерзновенного новатора, создателя причудливых, фантасмагорических художественных миров, парадоксальным образом может быть охарактеризован как мастер, неспособный к художественному вымыслу как таковому, не проецированному на личные воспоминания и впечатления или на «чужие» тексты, на новый лад перетолкованные. Если расценивать приемы сюжето-сложения в прозе Белого, то придется сделать вывод, что изобретение оригинальной фабулы и интриги не относится к сильным сторонам его мастерства: там, где должна властвовать стихия чистого вымысла, у Белого чаще всего — надуманные, неправдоподобные, логически противоречивые ситуации. Достоверности и убедительности (в том числе и в отношении фантастических и «бредовых» явлений) Белый достигает тогда, когда непосредственно следует своему личному, биографическому опыту, либо когда строит художественную коллизию из заимствованных образов и сюжетных мотивов (таковы, например, мотивы пушкинского «Медного всадника» в «Петербурге», спародированные, гротескно перетолкованные, но претворенные в новую, безукоризненно выстроенную, емкую художественную реальность). Все творчество Белого изобличает фатальную неспособность писателя писать не о себе. Когда он пытается создать «беллетристический» сюжет — авантюрный, с участием сил и лиц, с которыми его никогда не сталкивала жизнь, — эти усилия сотворить нечто непредсказуемое и необычайное оборачиваются подспудным, потаенным автобиографизмом. В хитросплетениях интриги (в романах «Серебряный голубь», «Петербург», «Москва») узнаются события, сыгравшие явную или скрытую, прямую или косвенную роль в биографии Белого; в образах вымышленных героев фокусируются черты самого Белого, его родных, близких друзей и не очень близких знакомых, складывающиеся в новую художественную мозаику, которая при внимательном обозрении поддается дифференцированному и вполне конкретному анализу как биографическая в своей основе структура.
   О спонтанном автобиографизме творческих опытов Белого свидетельствует характерный эпизод. В 1906 г., когда между Белым, Л. Д. Блок и Блоком разворачивалась мучительная личная драма, в журнале «Золотое руно» (№ 7–9) появился рассказ Белого «Куст». В условно-символическом сюжете этого произведения Л. Д. Блок усмотрела скрытые оскорбительные выпады по своему адресу и по адресу Блока^[8]. Белый же, как он в свое время решительно заверял Блока в письме к нему^[9], а позднее повторял то же самое в мемуарах «Между двух революций», никакими «злонамеренными» задачами не руководствовался и считал упреки совершенно немотивированными. Думается, что в этом конфликте оба, и Л. Д. Блок и Белый, были правы и неправы одновременно: по всей вероятности, Белый действительно не ставил перед собой специальных «аллюзионных» целей, но, работая над рассказом, оставался верен самому себе, своему сложившемуся творческому методу, и «отвлеченный» сюжет естественным образом оказался насквозь проникнутым непосредственно жизненной аурой.
   Для самого Белого не существовало принципиальной разницы между собственно художественной прозой и мемуаристикой: рассказывая о годах младенчества в воспоминаниях «На рубеже двух столетий», он подкрепляет свои доводы цитатами из романа «Котик Летаев», используемого без каких-либо оговорок как мемуарный же текст, а литературный портрет Льва Ивановича Поливанова в тех же воспоминаниях дополняет опять же цитатой из романа «Москва», в которой речь идет о Льве Петровиче Веденяпине. Подобный метод вполне оправдан и не должен вызвать недоумения: ведь «Котик Летаев» целиком основывается на личных воспоминаниях Белого о своем детстве, а Веденяпин в «Москве» — такой же портрет Поливанова кисти Белого, как и незамаскированное изображение знаменитого педагога в «На рубеже двух столетий». В творческом арсенале Белого предостаточно подобных «двойников», которыми можно было бы восполнить характеристики соответствующих им подлинных исторических лиц: Мережкович и Шиповников из «Симфонии (2-й, драматической)» (1901) вписались бы в мемуарные образы Мережковского и Розанова, Жеоржий Нулков из «Кубка метелей» (1907) дополнительно проиллюстрировал бы рассказ Белого о неприятии им «мистического анархизма» Г. Чулкова, Нелли из «Записок чудака» (1919) прибавила бы красок к портрету А. Тургеневой, и т. д.
   Если под «мемуарным» углом зрения рассматривать все творчество Белого, то выясняется, что писатель создавал мемуары (или произведения, включающие мемуарно-автобиографическое начало) с того самого момента, как ступил на литературный путь. Правда, это были не вполне привычные мемуары и едва ли они осознавались автором в этом их качестве — но ведь и позднейшая мемуарная трилогия Белого, как выясняется, весьма отличается от общепризнанных образцов этого жанра. Уже в первой книге Белого, вышедшей в свет в 1902 г., «Симфонии (2-й, драматической)» — или «Московской симфонии», как ее иногда называл автор, — есть элементы мемуарной хроники, вкрапливающейся в заведомо сфантазированное «мелодическое» повествование. Реальные московские жители преображаются здесь в нимф и морских кентавров уже в согласии с тем методом метафорического претворения действительности, с которым мы встречаемся и в последней написанной Белым книге, «Между двух революций», где трибун Жорес предстает в образе трубящего слона и Зевса-громовержца. Стремясь показать, как «в течении времени отражалась туманная Вечность»^[10], Белый пытается зафиксировать ускользающее время, щедро заполняя свое «симфоническое» повествование событиями московской жизни, совершавшимися в 1901 году, — от заметных и существенных до самых мелких и вздорных (документальную достоверность последних Белый подтверждает подстрочными примечаниями: «См. московские газеты за май», «Смотри газеты за июнь») 11. Вся «московская симфония» выстроена по канве реально случившегося, увиденного и пережитого, порой являя собой уникальный образец диковинного жанра лирического протокола; перед нами еще не мемуары в строгом смысле слова, а скорее хроника, поскольку речь в «Симфонии» идет не о давно минувшем, а о недавно свершившемся или еще свершающемся, но характерные черты будущей мемуарной манеры Белого, предполагающей равноценное внимание к «существенному» и «несущественному» (разговорам «ни о чем», мелким бытовым подробностям, жестам, интонациям и т. п.) в этом раннем произведении уже налицо.
   Автобиографический пласт сильно сказывается и в «третьей симфонии» Белого «Возврат» (1901–1902), в которой писатель «протоколировал» впечатления своей студенческой жизни в университетских аудиториях и лабораториях, и, разумеется, во многих стихотворениях 1900-х гг. Первые очерки Белого, содержавшие отчетливо выраженный мемуарный элемент, появились в 1907 г., после пребывания писателя в течение нескольких месяцев в Германии и Франции. Это были напечатанные в московской газете «Час» (2 и 16 сентября) очерки о встречах в Мюнхене со знаменитыми тогда мастерами слова — Станиславом Пшибышевским и Шоломом Ашем: в них давался беглый литературный портрет писателя («силуэт», как обозначено в подзаголовках к обоим очеркам), основанный исключительно на личных впечатлениях. За этими «силуэтами» последовали «силуэты» Мережковского, Бальмонта, Брюсова: характеристика, которую давал в них Белый мэтрам «нового искусства», опять же сводится в основном к изображению их личности, бытовых и психологических черт, особенностей поведения; творческий облик писателей в этих «силуэтах»), в соответствии с канонами мемуарного жанра, не акцентируется и лишь проступает сквозь облик человеческий. Так, в очерке о Мережковском Белый подробно живописует писателя на прогулке в Летнем саду, рассказывает о своем знакомстве с ним, описывает петербургскую квартиру Мережковского и 3. Гиппиус, воссоздает царящую в ней атмосферу литературных дебатов^[11]. От позднейших мемуарных опытов этот и подобные ему «силуэты», зарисованные Белым, отличает лишь их большая фактическая достоверность, поскольку мемуарные эскизы второй половины 1900-х гг. делались по свежим следам пережитого и еще не подвергались искажающей оптике, к которой Белый прибегал — или вынужден был прибегать — в позднейшие годы. Уже в 1907 г. появляется и первый его очерк с подзаголовком «Из воспоминаний» — «Владимир Соловьев»^[12]. В нем с благоговением переданы впечатления от немногочисленных встреч с философом и поэтом, духовным учителем Белого. По всей вероятности, уже тогда, в первое десятилетие своей литературной деятельности, Белый был внутренне готов перейти от отдельных мемуарных эскизов к более масштабным полотнам; В. Ф. Ходасевич, вспоминая об этой поре, свидетельствует, что в частых разговорах с ним Белый постоянно делился устными импровизированными мемуарами: «Любил он и просто рассказывать: о семье Соловьевых, о пророческих зорях 1900 года, о профессорской Москве, которую с бешенством и комизмом изображал в лицах»^[13].
   Новый и чрезвычайно сильный импульс развитию у Белого мемуарно-автобиографяческой темы дала антропософия. Став в 1912–1913 гг., во время долгого пребывания за границей, убежденным приверженцем религиозно-философского учения Рудольфа Штейнера, уделявшего особо пристальное внимание проблеме человеческого самопознания, духовного становления и самоопределения личности, Белый ощутил потребность по-новому, под антропософским углом зрения осмыслить прожитую жизнь, характер своей внутренней эволюции и постичь ее потаенный телеологический смысл. Писатель был глубоко убежден в том, что приход его к антропософии был неизбежным и закономерным, что в антропософии ему суждено было обрести законченное системное воплощение тех духовных интуиции, которые он бессознательно переживал на рубеже веков, в пору становления своей творческой личности. Отсюда возникала потребность воскресить и проанализировать те первоначальные импульсы, из которых развивалась позднейшая цельная система мироощущения и мировидения. Так родилась идея большого цикла автобиографических произведений «Моя жизнь». Высылая Р. В. Иванову-Разумнику 23 июня 1916 г. рукопись романа «Котик Летаев», Белый сообщал: «„Котик Летаев“ есть первая часть огромного романа „Моя жизнь“, в нем 7 частей: „Котик Летаев“ (годы младенч(ества)), „Коля Летаев“ (годы отроч(ества)), „Николай Летаев“ (юность), „Леонид Ледяной“ (мужество), „Свет с востока“ (восток), „Сфинкс“ (запад), „У преддверия Храма“ (мировая война)… Каждая часть — самостоятельное целое»^[14]. В полном объеме этот грандиозный замысел Белому осуществить не удалось. Кроме «Котика Летаева» был написан роман, посвященный «годам отрочества», — «Крещеный китаец» («Преступление Николая Летаева», 1921), служащий непосредственным продолжением «Котика»; с первоначальным замыслом «Моей жизни» (с заключительной частью цикла, посвященной мировой войне) отчасти соотносятся «Записки чудака», биографическую основу которых составляет история возвращения Белого в августе 1916 г. из Швейцарии в Россию кружным путем через Францию, Англию и Скандинавию.
   «Котик Летаев», «симфоническая повесть о детстве», по авторскому определению, — это, с одной стороны, роман, многими особенностями своей поэтики и стилистики сближающийся с ранее написанным «Петербургом», с другой — весьма специфический образец мемуарного жанра. От воспоминаний в обычном смысле слова «Котика Летаева» отличает не столько тщательная, сугубо эстетическая организация автобиографического материала (эта тщательность «отделки» и густой слой художественных тропов присущи в равной мере и мемуарным книгам Белого), сколько объект описания: не внешние обстоятельства, быт, личные судьбы, историческая реальность, а внутренняя жизнь индивида, начиная с подсознательных рефлексов и первых пульсаций сознания у младенца, открывающего мир. Воплощая полуфантастические картины, открывающиеся сознанию ребенка, Белый черпает материал исключительно из собственных первичных детских ощущений и впенатлений. «Природа наделила меня, — свидетельствует Белый в 1928 г. в предисловии к несостоявшемуся переизданию „Котика Летаева“, — необыкновенно длинной памятью: я себя помню (в мигах), боюсь сказать, а — приходится: на рубеже 3-его года (двух лет!); и помню совсем особый мир, в котором я жил»^[15]. Воссоздание этого особого мира и является основной творческой задачей Белого в «Котике Летаеве».
   Еще сильнее собственно мемуарное начало выражено в «Крещеном китайце». Здесь Белый уже покидает пределы своей детской и впервые дает картины из жизни «профессорской Москвы» конца века. В предисловии (июль 1921 г.) Белый разъясняет тот творческий метод, которым он в этом случае руководствовался: «…роман — наполовину биографический, наполовину исторический; отсюда появление на страницах романа лиц, действительно существовавших (Усов, Ковалевский, Анучин, Веселовский и др.); но автор берет их, как исторические вымыслы, на правах историка-романиста»^[16]. Такие же «исторические вымыслы» в изобилии представлены и в «Записках чудака»: переполненная заботами, хлопотами и неудобствами история возвращения на родину в объезд охваченных войной территорий воссоздана здесь как описание странствий по фантасмагорическим мирам, отдаленно напоминающим Берн, Париж и Лондон, описание, перемежаемое воспоминаниями о различных эпизодах из прежней жизни автора. В «Записках чудака» Белый уже признается с изрядной долей самоиронии: «Моя жизнь постепенно мне стала писательским материалом; и я мог бы года, иссушая себя, как лимон, черпать мифы из родника моей жизни, за них получать гонорар…»^[17]. Одним из самых безукоризненных и совершенных образцов такого биографического мифотворчества является поэма «Первое свидание» (1921) — по мнению многих критиков и исследователей Белого, лучшее, что было создано им в стихах. «Звезда воспоминанья» в этой поэме проливает свет на пору духовного самоопределения Белого — эпоху «зорь», рубежа веков, ставшую прологом всей его последующей творческой жизни и вместе с тем прологом новой исторической эры.
   Переход от «интроспективных» мемуарно-автобиографических опытов к воспоминаниям об исторической эпохе сквозь призму лично пережитого отчетливо обозначился у Белого после смерти А. Блока и непосредственно под ее воздействием. Блока Белый воспринимал как своего ближайшего спутника в литературе и единомышленника в самых главных, магистральных вопросах, основой этому чувству единства служили общность духовных истоков и осознание внутренней связи, не прерывавшееся и в годы серьезных расхождений между ними. Смерть Блока побудила Белого заново осмыслить историю их почти двадцатилетнего общения, отразившую в себе все основные стадии эволюции русского символизма, и подвести ее итоги. Свершившаяся революция обозначила четкую демаркационную линию между старым и новым миром, и это эпохальное событие также инспирировало Белого подвести черту под определенным этапом жизни, резко и безвозвратно отделявшую былое и пережитое от современности, осмыслить символизм как историческое явление, замкнутое в предреволюционных десятилетиях.
   Над воспоминаниями о Блоке Белый принялся работать в первые же недели после его кончины. Сначала они вылились в конспективные дневниковые записи^[18], затем, в конце сентября — начале октября 1921 г., Белый выступил с воспоминаниями о Блоке на двух вечерах в Вольной философской ассоциации. Первая, самая краткая редакция его «Воспоминаний о Блоке» датирована октябрем 1921 г.;^[19] в ней Белый с особенной пристальностью рассматривает «соловьевский» этап развития Блока, наиболее ему близкий и в то же время важнейший для формирования творческого облика поэта, последующие годы характеризуются в суммарном изложении. Более пространную и подробную историю отношений с Блоком представляют собой написанные тогда же «Воспоминания об Александре Александровиче Блоке», напечатанные в «Записках мечтателей» в 1922 г. (№ 6)^[20]. И, наконец, приехав в ноябре 1921 г. в Берлин, Белый приступил к работе над самым расширенным вариантом своих «Воспоминаний о Блоке», которые опубликовал в четырех сборниках «Эпопея», выпущенных им в Берлине в 1922–1923 гг. «Воспоминания о Блоке» из «Эпопеи» — большая книга, в которой история взаимоотношений Блока и Белого воссоздана с максимальной широтой, с привлечением многочисленных автобиографических и побочных мемуарных сведений, имеющих к ней прямое или косвенное касательство; изложение материала доведено до 1912 года.
   «Воспоминания о Блоке»^[21] явились основой для работы Белого над большой мемуарной книгой «Начало века». Так называемая «берлинская» редакция воспоминаний под этим заглавием, создававшаяся в течение декабря 1922 г. и первой половины 1923 г., была, по существу, расширенным вариантом только что завершенных «эпопейных» воспоминаний, в котором фон взаимоотношений Блока и Белого был развернут в масштабную, многофигурную фреску минувшей литературной эпохи. Работа над этой мемуарной версией велась как бы по инерции, заданной «Воспоминаниями о Блоке». В. Ф. Ходасевич, постоянно общавшийся с Белым в Берлине, свидетельствует: «Случалось ему писать чуть не печатный лист в один день. Он привозил с собою рукописи, днем писал, вечерами читал нам написанное. То были воспоминания о Блоке, далеко перераставшие первоначальную тему и становившиеся воспоминаниями о символистской эпохе вообще. Мы вместе придумывали для них заглавие. Наконец, остановились на том, которое предложила Н. Н. Берберова: „Начало века“».
   «Берлинская» редакция «Начала века» по широте охвата материала, тщательности воспроизведения пережитой эпохи, подробности и искусности литературного портретирования не уступает позднейшей, «московской» редакции «Начала века» и ее продолжению — «Между двух революций», а по степени соответствия с исторической правдой и с внутренней логикой описываемых явлений и событий выгодно отличается от мемуарной версии начала 1930-х гг. Разумеется, в «берлинской» редакции «Начала века», как и в любом другом сочинении Белого, доминирует надо всем авторский субъективный взгляд, сказываются вызванные преходящими обстоятельствами перехлесты в тех или иных интерпретациях и оценках (например, диссонирующие с общим стилем изложения памфлетные интонации в характеристике Мережковских — прямое следствие разрыва отношений с ними, некогда предельно близких и доверительных), но в этой книге Белый еще стремится, реконструируя минувшее, оставаться равным самому себе и называть все вещи своими именами; стремится он и к тому, чтобы воскрешаемая им история символизма воспринималась как живая и действенная история, а не как «музей-паноптикум» (заглавие 4-й главы «московской» редакции «Начала века»). Отдельные фрагменты «берлинской» редакции «Начала века» были напечатаны за границей^[22], готовилась публикация всего текста книги. Однако в Берлине издание этой мемуарной версии в свое время не осуществилось, а о выходе ее в свет в Советской России, после возвращения Белого на родину в октябре 1923 г., вопрос даже не поднимался: литературная ситуация, определившаяся в ту пору, решительным образом не благоприятствовала появлению подобных книг. По отношению к символизму тогда уже повсеместно насаждались негативные оценки; воспоминания же Белого при этом оказались в особо уязвимом и безнадежном положении.
   Нередко полагают, что проработочная критика, огульно отрицавшая всю прежнюю, дооктябрьскую литературу как «буржуазную», принимавшая все непонятное и чуждое ей за враждебное «пролетарской культуре» и сыпавшая политическими обвинениями по адресу писателей, осмеливавшихся сохранять собственное творческое лицо, являлась уделом исключительно присяжных идеологов РАПП. Между тем, у критиков подобного рода были веские основания для самонадеянной убежденности в своем праве поучать и преследовать любых писателей, к их синклиту не принадлежавших, поскольку почин подобным литературным расправам подчас исходил от политических лидеров страны. В этом отношении Белому суждено было стать одной из первых жертв: 1 октября 1922 г. в «Правде» появилась статья Л. Д. Троцкого о его творчестве. Характеристика писателю в ней была дана безапелляционная и совершенно недвусмысленная: «В Белом межреволюционная (1905–1917), упадочная по настроениям и захвату, утончавшаяся по технике, индивидуалистическая, символическая, мистическая литература находит наиболее сгущенное свое выражение, и через Белого же она громче всего расшибается об Октябрь. Белый верит в магию слов; об нем позволительно сказать поэтому, что самый псевдоним его свидетельствует о его противоположности революции, ибо самая боевая эпоха революции прошла в борьбе красного с белым»; «„Мечтатель“ Белый — приземистый почвенник на подкладке из помещичье-бюрократической традиции, только описывающий большие круги вокруг себя самого. Сорванный с бытовой оси индивидуалист, Белый хочет заменить собою весь мир; все построить из себя и через себя; открыть в себе самом все заново, — а произведения его, при всем различии их художественных ценностей, представляют собою неизменно поэтическую или спиритуалистическую возгонку старого быта»^[23]. Особого внимания удостаивает Троцкий «Воспоминания о Блоке» из «Эпопеи»: эти мемуары, «поразительные по своей бессюжетной детальности и произвольной психологической мозаичности — заставляют удесятеренно почувствовать, до какой степени это люди другой эпохи, другого мира, прошлой эпохи, невозвратного мира»^[24]. Заявляя, что ритмическая проза Белого содержит «мнимые глубины» и являет собою «фетишизм слова», и подразумевая последнюю фразу «Котика Летаева»: «Во Христе умираем, чтоб в Духе воскреснуть», — Троцкий выносит окончательный приговор: «Белый — покойник, и ни в каком духе он не воскреснет»^[25].
   О времени своего возвращения на родину Белый вспоминает: «Знаю, что в Москве после статьи обо мне Троцкого мне заповедано участие в журналах и литер (атурно-) обществ (енная) деятельность»;^[26] «Я вернулся в свою „могилу“ (…): в „могилу“, в которую меня уложил Троцкий, за ним последователи Троцкого, за ними: все критики и все „истинно живые“ писатели»^[27]. Эту отлученность от современной литературной жизни Белый, привыкший к кипучей и представительной деятельности, чтению лекций, выступлениям перед аудиторией, оперативному участию в газетах и журналах, переживал очень остро. Публичных выступлений у него стало значительно меньше, публикации в периодике удавались лишь от случая к случаю, в их числе были и мемуарные некрологические очерки «Валерий Брюсов» и «М. О. Гершензон», появившиеся в журнале «Россия» в 1925 г. Если раньше Белый был постоянно окружен писателями, друзьями, последователями, заинтересованными слушателями, то теперь он все более болезненно ощущает одиночество. В связи со смертью Гершензона Белый записывает: «…умер в Москве последний „старший друг“: больше мне в Москве не на кого опереться»^[28]. Обосноваться на постоянное жительство Белому удалось весной 1925 г. лишь в подмосковном поселке Кучино, и, хотя писатель не сетовал на это затворничество, которое даже способствовало сосредоточению на творческой работе, тем не менее удаленность от привычных центров культурной жизни только усугубляла внутреннюю изоляцию. Правда, о творчестве Белого в печати продолжали звучать не одни только негативные высказывания (в частности, в 1928 г. появилась серьезная и уважительная статья А. К. Воровского о Белом, писателе «поистине замечательном и редчайшем», — «Мраморный гром»)^[29], и все же репутация автора «старорежимного», «чуждого» и «крамольного» закрепилась за ним достаточно прочно.
   В Кучине Белый работал над романом «Москва» (1925), сюжет которого, выстроенный по автобиографической канве, отчасти уже использованной в «Котике Летаеве» и «Крещеном китайце», воссоздает картины московской жизни в предреволюционную эпоху, отчасти предвосхищающие тщательную реконструкцию этой жизни в «На рубеже двух столетий». В Кучине же Белый писал воспоминания о Рудольфе Штейнере, которые закончил в январе 1929 г.^[30]. Эта книга, в центре которой — восторженно выписанный образ духовного учителя Белого и воспоминания о жизни в Швейцарии в кругу антропософов, литературные портреты учеников и последователей Штейнера, писалась Белым «для себя» и для ближайшего круга «единоверцев», никаких надежд на ее опубликование он тогда не возлагал. По своей идейной тенденции, мемуарному методу и стилю воспоминания о Штейнере примыкают к «берлинской» редакции «Начала века» и в известной степени служат ее продолжением: в «Начале века» изложение событий прерывается на 1912 годе, в книге о Штейнере суммированы впечатления от жизни в Швейцарии в 1914–1916 гг. Хотя внешние обстоятельства и не благоприятствовали, Белый в 1920-е годы упорно продолжал работать над произведениями, резюмировавшими и переосмыслявшими накопленный жизненный опыт. В 1928 г. он написал большой автобиографический очерк, в котором — как бы вопреки современности — отстаивал свою концепцию символизма как синтетического философеко-эстетического метода познания и творчества, анализировал собственную духовную эволюцию, со всей страстью вновь и вновь растолковывал свое идейное кредо в надежде когда-либо быть правильно понятым. Очерку Белый дал гордое и демонстративное по той поре заглавие: «Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития». В 1920-е годы Белый создает также подробнейшие мемуарные своды («Материал к биографии», «Ракурс к дневнику» и др.), в которых с максимально возможной для ретроспективных записей хронологической точностью регистрирует все хотя бы даже в малой степени значимые события своей жизни, отмечает встречи, знакомства, рассказывает о своей творческой работе, перечисляет наиболее значимые из прочитанных книг и т. д.; эти рукописные источники служили Белому, безусловно, незаменимым подспорьем при работе над мемуарной трилогией. Важные мемуарные свидетельства содержат также «Комментарии Бориса Бугаева к первым письмам (переписки) Блока к Бугаеву и Бугаева к Блоку», составлявшиеся Белым в 1926 г.^[31].
   Вновь вопрос о публикации мемуаров Белого смог возникнуть только тогда, когда приговоры Троцкого, вынесенные «Воспоминаниям о Блоке», в ходе изменения политической ситуации в высших сферах власти, утратили свою директивную силу. Поднял этот вопрос Павел Николаевич Медведев, один из первых профессиональных исследователей русского символизма, особенно глубоко изучавший творчество А. Блока. 30 ноября 1928 г. он писал Белому: «Разумник Васильевич (Иванов-Разумник) сообщил мне, что Вы не возражали бы против издания „Ленотгизом“ трех томов „Начала века“. Я, со своей стороны, был бы чрезвычайно рад осуществить это издание. Таким образом, и Вы и Ленотгиз, как будто, сходятся в своих пожеланиях. Стремясь поскорее приступить к реализации этого начинания, очень прошу Вас, Борис Николаевич, прислать мне более или менее полный проспект Вашей работы и Ваши условия, как автора»^[32].
   Предложение Медведева не могло не взволновать Белого, но принять его он был не в силах. Одна из причин отказа была «внешнего» характера: у Белого попросту не было на руках полного текста его мемуарной книги. 10 декабря 1928 г. он отвечал Медведеву: «„Начало века“, три тома коего написано, не имеет первого тома, отхваченного у меня за границей, уже набранного к моменту моего отъезда в 23(-м) году, но — канувшего в Лету. С трудом выцарапал 2 тома (второй и третий) (…)»^[33]. По сей день утраченную часть этой мемуарной версии нигде обнаружить не удалось; в архивных фондах Андрея Белого хранится лишь рукопись (авторизованная машинопись с правкой) второй половины II тома и III тома (целиком) «берлинской» редакции «Начала века»^[34]. Другая причина отказа проистекала из самого существа того, что было написано в этой книге. Достаточно хорошо представляя себе тогдашнее общее положение в литературе и трезво оценивая доминирующие в ней тенденции, Белый понимал, что мемуары «Начало века» в том виде, в каком они вышли из-под его пера в Берлине в 1922–1923 г., ныне не имеют практически никаких шансов на выход в свет. «В „Начале века“, — признавался он в этой связи в том же письме к Медведеву, — я старался писать исторически, зарисовы(ва)я людей, кружки, устремления, не мудрствуя и не деля людей на правых и виновных — такими, какими они были до 12-го года; и свои отношения к ним старался рисовать такими, какими они были в 12-ом году. Современность ставит требования „тенденциозности“, а не „летописи“; после 17-го года ряд людей, мной описанных, попал за границу. В первоначальном плане „Начало века“ должно было состоять из 5 томов в сто двадцать пять печ. листов (75 листов было написано); 3 тома рисовали историю литер(атурной) культуры в живых деятелях до 12(-го) года; 4-й том должен был быть посвящен тому, что я видел на западе и чему учился в эпоху 12–16(-го) года. А пятый том — русской революции. Вернувшись в Россию, я увидел, что такого рода „объективные“ труды никого не интересуют. И продолжать свое „былое и думы“ — бросил»^[35].
   Медведева такое решение не удовлетворило. «Неужто „Начало века“ останется под спудом? — писал он Белому 15 января 1929 г. — Говорю об этом с подлинной горечью, потому что представляю себе, какие это были бы замечательные книги. Вам, конечно, самому виднее, и я вполне понимаю всю основательность Вашей аргументации. Но все же, если „Началу века“ суждено воплотиться, не забудьте о нас. По крайней мере я готов приложить все старания, чтобы эти книги увидели свет»^[36]. И эти уговоры подействовали. «Получив Ваше письмо, — отвечал Белый Медведеву 20 января, — я стал размышлять, нельзя ли мне что-либо предпринять. Я стал думать о ракурсе-транскрипции, — перелицовки, так сказать, „тона“ воспоминаний (эпически-объективного, „архивного“, на взгляд из современности); и увидел, что мог бы быть такой ракурс (…); но это предполагает работу почти заново; материал, конечно, остается, но перетранспланировка глав, пересмотр фраза за фразой текста, наконец: переписка моею рукой, — все это взывает к такому количеству часов и дней, на которые у меня нет времени (…)»^[37]. Не берясь проделать в скором времени столь грандиозную работу, Белый предложил Медведеву новую книгу воспоминаний о «конце истекшего века, быте московской интеллигенции», отчасти компенсирующую утраченный I том «Начала века», которую он обещал написать в кратчайшие сроки. Так родился замысел воспоминаний «На рубеже двух столетий», первой части новой мемуарной серии.
   Книга эта была написана очень быстро, экспромтом, и сам
   Белый не относил ее к числу своих творческих достижений. Расценивая «На рубеже двух столетий» как «продукт допустимой „халтуры“», он отмечал: «Иные хвалят меня за живость письма вопреки небрежности формы. Эти мемуары я „писал“ в точном смысле слова, т. е. строчил их и утром и вечером; работа над ними совпадает с временем написания; мысль о художественном оформлении ни разу не подымалась; лишь мысль о правдивости воспоминаний меня волновала»^[38]. Кое в чем эта суровая самооценка оправдана: в тексте книги сказываются сбивчивость изложения, длинноты и повторы, стилистические шероховатости (некоторые дефекты Белый исправил при подготовке второго издания). Однако определению «халтура» проделанная работа никак не соответствует — ни уровнем писательского мастерства, ни достигнутым художественным результатом. В известном смысле импровизационный характер, беглость и непринужденность мемуарного повествования, присущие этой книге, заключают в себе немалые достоинства; неприхотливость и безыскусность, возможно, в данном случае скорее отвечают воплощению творческой задачи, чем переутонченность и переусложненность, столь свойственные поздней прозе Белого. Найденная манера изложения, думается, наилучшим образом способствовала созданию замечательных литературных портретов Умова, Мензбира, Тимирязева, Анучина, Поливанова, многих других представителей московского ученого мира и культурно-общественных деятелей — а именно за обрисовку этих портретов отдавали дань силе и мастерству Белого даже те критики, которые не видели в его мемуарах других похвальных черт.
   Принимаясь за работу над новой мемуарной версией, Белый гарантировал в письме к Медведеву «цензурность» будущего текста. Эти слова подразумевали прежде всего попытку рассказать о прошлом с позиций, диктуемых новой исторической эпохой. У нас нет никаких оснований сомневаться в искренности подобных устремлений Белого: многие его произведения конца 1920-х — начала 1930-х гг., поступки и высказывания (в том числе и высказывания «не для печати») свидетельствуют о том, что писатель хотел выйти из своего символистского прошлого и найти общий язык с живой современностью, установить неформальные контакты с носителями нового, социалистического сознания, включиться в текущий литературный процесс как его полноправный участник, а не в виде некой реликтовой персоны. Д. Е. Максимов, побывавший у Белого в 1930 г., свидетельствует: «Он говорил тогда о постоянстве своего мировоззрения, о том, что и в новых условиях остается самим собой, сохраняет в себе свое „прежнее“, весь опыт своего пути, ни от чего не отступая. Но вместе с тем он соединяет с „прежним“ „новое“, созревшее в нем за последнее время, — то, что сближает его с окружающим, с современностью. И он показал мне лежащую на столе машинописную рукопись своей книги „На рубеже двух столетий“ и с наивной гордостью сказал, что в этой книге такое соединение ему удалось осуществить — и оно удовлетворяет издателей»^[39].
   Соединение «прежнего» и «нового» — при том, что объект художественного исследования в мемуарах не мог не оставаться сугубо «прежним», — предполагало прежде всего изменение стилистики мемуарного изложения и введение новых оценочных и полемических характеристик. Официальная же «новизна» в оценке эпохи, взятой объектом мемуарной реставрации, для Белого оказывалась неприемлемой: это была по сути та же директивная догматическая схема, которую Троцкий использовал в разоблачительной статье о нем и которая в эпоху «великого перелома» не только не была отброшена, но окостенела, как истина в последней инстанции, и обжалованию не подлежала. Принципиальным идеологическим требованием, следование которому гарантировало книге «цензурность», было резко и однозначно критическое отношение к дореволюционной культуре господствовавших классов — а именно под эту рубрику попадали все, с кем Белый общался в детстве и юности; неприемлемым было сочувственное и даже нейтрально-безоценочное касание религиозно-философской, мистической, церковной проблематики, которая была неотрывно вплетена в систему духовных исканий писателя; наконец, характеристика лиц, оказавшихся в эмиграции, не имела права быть восторженной или хотя бы теплой и сочувственной, вне зависимости от того, о каком конкретном лице и о каких его качествах и деяниях шла речь. Преодолеть все эти сциллы и харибды Белый попытался путем повсеместного изменения мемуарного стиля — в том направлении, в каком он уже заметно преобразил свою писательскую манеру в романе «Москва», сделав преобладающими приемы гротеска и шаржа.
   Шаржированное изображение своих современников в принципе не представляло собой только уступку Белого конъюнктурным требованиям. Подобный метод был для писателя органичным и постоянно им использовался; еще во второй половине 1900-х гг. Белый, согласно приведенному выше свидетельству Ходасевича, изображал представителей профессорской Москвы «с бешенством и комизмом». Шарж сильно сказывается и в «Крещеном китайце», и в «Воспоминаниях о Блоке» и «берлинской» редакции «Начала века», где он, однако, гармонично сочетается с другими стилевыми приемами. При создании же книги «На рубеже двух столетий» и выдержанных в том же ключе «московской» редакции «Начала века» и «Между двух революций» этот прием в художественном инструментарии Белого становится наиболее предпочтительным, а в иных случаях и единственно приемлемым. При шаржированной обрисовке конкретные проявления духовности, присущей тому или иному историческому персонажу, заменялись внешними признаками душевности; всеохватывающий эксцентризм уравнивал, нивелировал поступки и высказывания самой различной семантики и модальности — шуточные и серьезные, значимые и пустяковые; идеология, общественная и политическая позиция, религиозные взгляды растворялись в иронически обрисованном быте, стилистике поведения, в форсированных внешних приметах человеческой индивидуальности. Для тех героев Белого, у кого сложилась сомнительная или одиозная репутация, такой прием изображения служил своего рода индульгенцией: вместо требуемого идеологического бичевания с пристрастием — затрагивающая всё и вся иронически-гротесковая стилистика, которая в силу своего заведомо снижающего эффекта дезавуирует проблему «серьезной» и «принципиальной» оценки и тем самым умышленно исполняет благоприобретенную миссию отпущения первородных грехов. В галерее многообразных шаржированных портретов, украшающих мемуарную трилогию, наблюдается, однако, и своя стилевая градация, позволяющая свести шаржи Белого к двум основным типам. Один из них — шарж разоблачительный, исполненный гнева и сарказма; к этому типу изображения Белый прибегает обычно, когда живописует глубоко несимпатичных ему людей (как, например, Лясковскую в «На рубеже двух столетий»). Другой — шарж лирико-патетический: специфика приема проявляется в том, что он не столько снижает, сколько юмористически оттеняет и обогащает, эмоционально окрашивает дорогую Белому фигуру — отца, Л. И. Поливанова, М. С. Соловьева, еще многих персонажей. Нельзя не отметить, что во второй и третьей книгах трилогии, где на авансцену выступают уже не профессора-позитивисты, а соратники по символистскому движению и представители «религиозного ренессанса», предпочтение Белым той или иной разновидности шаржевой манеры зачастую диктуется не реальностью пережитого и характером былых отношений, а оглядкой на идеологическую нетерпимость конца 20-х — начала 30-х гг.
   Сам Белый в «Воспоминаниях о Блоке» лапидарно определил свой мемуарный метод: «Не Эккерман!» Новым Эккерманом, прилежно записывавшим высказывания Гете слово в слово, Белый не сумел бы стать даже при всем старании: «На расстоянии 18-ти лет невозможно запомнить текст речи; и — внешние линии мыслей закрыты туманами; я привирать не хочу; моя память — особенная; сосредоточена лишь на фоне былых разговоров; а тексты забыты; но жесты умолчания, управлявшего текстами, жесты былых изречений и мнений, прошедших меж нами, — запомнил; сочувствие помнится; так фотографии, снятые с жестов, — верны; а слова, обложившие жесты, „воззрения“ Блока, — куда-то исчезли»^[40]. Но «эккермановский» метод и в принципе не удовлетворяет Белого; по его убеждению, в «Разговорах с Гете» Эккермана нет «говорящего Гете», и поэтому в книге не отражен гений Гете: «…при записании двух томов не записал он главнейшего, третьего тома, рисующего словесные жесты у Гете; и оттого-то: у Эккермана нет Гете (…) везде — граммофон: голос Гете»^[41].
   Жест для Белого, подобно ритму, — одно из универсальных бытийных понятий, отличающих живую, самовыражающуюся и творящую субстанцию от мертвой, определившейся, исчерпавшей себя; в любой эмоции, мысли, во всяком поступке Белый интуитивно провидит прежде всего линию жеста, угадывает ее уникальное своеобразие и, узнав и пережив открывшееся ему через жест, составляет определенное понятийное представление о человеке или о явлении. Жест выявляется часто помимо слов, вопреки словам, в молчании, во всей совокупности видимых проявлений личности, многим из которых чаще всего не уделяется никакого внимания. Поэтому в воспоминаниях Белого о встречах с самыми различными замечательными людьми почти не прослеживается словесная ткань разговора, не звучит «граммофон», а воссоздается образно-эмоциональная аура этих разговоров; вместо связных речей собеседники Белого наделяются лишь словесными жестами, обрывочными фразами, зачастую несвязными, рудиментарными и в отрыве от мемуарной ткани несущественными; вместо синтетических описательных портретов и психологических характеристик акцентируется какая-то одна гипертрофированная черта облика и поведения. Такие особенности портретирования диктуются и спецификой памяти Белого, и в не меньшей мере особенностями его художественного мышления: недаром реальные исторические лица в его мемуарах так схожи по методу изображения с вымышленными персонажами его же романов. Н. А. Бердяев проницательно сопоставил приемы изображения мира и человека в романах Белого с техникой кубистской живописи: «Творчество А. Белого и есть кубизм в художественной прозе, по силе равный живописному кубизму Пикассо. И у А. Белого срываются цельные покровы мировой плоти, и для него нет уже цельных органических образов. Кубистический метод распластования всякого органического бытия применяет он к литературе»^[42].
   В воспоминаниях Белого с их субъективной оптикой, свободным и непредсказуемым отбором материала, переключением внимания на жест, интонацию, различные поведенческие нюансы, фиксируемые как форма опосредованного выражения онтологической сущности человека, также сказывается своего рода кубистический метод: подобно тому, как в кубистической картине сквозь видимый хаос проступают контуры фигур, разъятых на подвижные «молекулы» и аналитически воссозданных по законам фантазии, так и у Белого сквозь обрывки обиходных реплик, сумбур впечатлений, сюиту жестов и калейдоскоп деталей рождаются новые образы, претендующие на ту глубину, цельность и оригинальность, которых не способны дать ни «фотография», ни «граммофон». Далеко не всех устраивала такая манера изображения; в ней зачастую видели попытку дискредитации и даже оскорбления писателем своих современников^[43], предполагали потаенные неблаговидные намерения, не задумываясь над тем, что в мемуарах Белого общий канон изображения в принципе не меняется в зависимости от авторской симпатии или антипатии к запечатленным им лицам.
   Еще большее неприятие, чем приемы Белого в изображении реальных людей и жизненных обстоятельств, вызвали его попытки по-новому осветить литературный процесс первых десятилетий XX века и свое участие в нем. И если в первом случае у критиков Белого сказывалась по большей части эстетическая глухота, невосприимчивость к нетрадиционному опыту в мемуарном жанре, то в отношении опыта полемической переоценки общих представлений о символизме, его истории и теории, характере писательской деятельности Белого-символиста контраргументы оказывались в ряде случаев вполне обоснованными.
   Новизна новой мемуарной версии, в сравнении с прежней, в центре которой стоял Блок, воссозданный любовно и проникновенно, заключалась прежде всего в решительной переоценке этого образа. Тем, как был изображен Блок ранее, Белый к моменту начала работы над первой книгой трилогии был решительно недоволен. «Блок мне испортил „Начало века“, — писал он Медведеву 10 декабря 1928 г. — И если бы писал теперь, то писал — не так, да и Блока взял бы не так; эпически, а не лирически; этот „лирический“ Блок „Начала века“ и „Воспоминаний“ мне очень не нравится: нельзя похоронное слово разгонять на ряд печатных листов. Это — остаток романтики; трезвая действительность требует корректива к Блоку, пути которого, как Вам, вероятно, известно, мне чужды»^[44]. Определенным толчком к решению «переписать» «лирический» образ поэта послужило для Белого знакомство с опубликованными в 1928 г. дневниками Блока, глубоко его разочаровавшими. «Могу сказать кратко: читал — кричал! (…), — признавался Белый в письме к Иванову-Разумнику от 16 апреля 1928 г. — Крепко любил и люблю А. А., но в эдаком виде, каким он встает в 11–13 годах, я вынести его не могу (…) Если бы Блок исчерпывался б показанной картиной (…), то я должен бы был вернуть свой билет: билет „вспоминателя Блока“; должен бы был перечеркнуть свои „Воспоминания о Блоке“ <…>»^[45].
   Были ли более глубинные причины этой переоценки, трудно судить. Л. Флейшман полагает, что на нее повлияли также резкие высказывания Блока по адресу Белого, обнародованные в книге «Письма Александра Блока к родным» (1927), и в особенности наметившаяся в советской критике тенденция противопоставления Блока — поэта революции Белому — узнику мистицизма. Это объяснение вполне правомерно, поскольку известно, что Белый воспринимал такой способ канонизации Блока весьма болезненно и в противовес ему пытался доказать, что именно Блок оставался безотчетным мистиком, а сам он сознательно шел к революции и пытался обосновывать научное мировоззрение^[46]. Как бы то ни было, портрет Блока в мемуарной трилогии вполне соответствует ее стилевому регистру: поэт обрисован в иронической манере, зачастую приобретающей даже сатирическую окраску. Таким «реалистическим» Блоком Белый тоже остался не вполне удовлетворен: «Поскольку в „Эпопее“ отбором служит надгробная память, — в ней романтический перелет; борясь с этим перелетом, я в желании зарисовать натуру Блока впадаю в стиль натурализма поздних голландцев <…> Может быть, в третьей переделке попаду в цель. Так: в „Начале века“ считаю Брюсова удавшейся мне фигурой, а Блока — неудавшейся. Но было трудно: ведь Блока, „героя“ „Воспоминаний“, надо было вдвинуть в рой фигур, чтобы он не выпирал; и переработать, сообразуясь со стилем всей книги»^[47].
   Если в обрисовке Блока в мемуарной трилогии, а также многих других современников, Белый, по его меткой аттестации, впадал «в стиль натурализма поздних голландцев», то в идеологических характеристиках символизма, духовных исканий рубежа веков и собственной эволюции он пошел по другому пути обновления своей писательской палитры — в направлении поверхностной и достаточно примитивной социологизации, подобной той, которая тогда господствовала в советской «установочной» литературе. Все эти попытки Белого придать своим книгам привкус актуальности оказались неорганичными, беззащитными перед любой критикой и воспринимаются сейчас как безнадежная архаика и по сути своей нечто совершенно эфемерное, беспочвенное. Задача, которую старался выполнить Белый, была вполне объяснимой: он хотел реабилитировать символизм перед ниспровергателями, доказать, что это литературно-эстетическое направление было в своих устремлениях созвучным революции, а не пособничало реакции, что в орбите «нового искусства» оказывались мастера самых различных установок и судеб, к оценке которых требуется дифференцированный подход, что многое из того, что ныне клеймится бранным словом «мистицизм», на самом деле к мистицизму отношения не имеет, и т. д. Другое дело, что, осваивая новый для себя и внутренне чуждый метаязык, Белый, в свою очередь, совершал недопустимые перекосы, передержки, преувеличения и, наоборот, затушевывал или просто обходил вниманием то, что диссонировало с его доводами. Писатель наивно полагал, что переключиться в своей аргументации на диалектико-материалистические рельсы ему не составит труда и даже в увлечении бравировал этой своей «протеистичностью». В письме к Иванову-Разумнику от 9 февраля 1928 г. он оглашает свой вызов воображаемому оппоненту: «…если нам нельзя говорить на одну из наших тем, — подавайте нам любую из ваших: „социальный заказ“? Ладно: буду говорить о заказе. „Диалектический метод“? Ладно: вот вам — диалектический метод; и вы откусите язык от злости, увидав, что и на вашем языке мы можем вас садануть под микитки»^[48].
   Белый не сдавал собственных позиций, как считали многие (в частности, в эмигрантской среде), он пытался, маневрируя, отстоять свою тему и защитить пройденный путь, понимая, что без известных компромиссов в обстановке агрессивно насаждаемого единомыслия ему не представится возможности работать в литературе. Однако Белый явно переоценивал свои силы: обвести вокруг пальца начетчиков и догматиков ему фатально не удавалось, тому не способствовали ни отсылки к авторитету Де-борина, ни казуистические пассажи из отфильтрованных и переосмысленных цитат. Все эти приемы и старания никого не покорили; наоборот, они были в один голос расценены как беззастенчивая попытка доказать недоказуемое и разоблачены как замаскированное — и оттого особо опасное! — протаскивание «вражеской» идеологии. Критик Э. Блюм, например, апеллируя к одному из образных сопоставлений в «На рубеже двух столетий», призванных убедить в «посюстороннем» характере символистского «мистицизма», торжествующе восклицал: «Нет, глубокоуважаемый гражданин Белый, под зонтом, сотканным из подобных аргументов, вам не укрыться от „зрения“ марксистской критики, перед которой вы так почтительно в книге расшаркиваетесь, перед которой вы пытаетесь расстилать любезные ей словечки, не умея все же скрыть своих ушей (…)»^[49]. Примечательно, что усилия Белого «модернизировать» свою биографию были в эмиграции расценены совершенно аналогичным образом и почти в тех же выражениях: «Попытка отмежеваться от символистов, создать себе единое лицо правоверного марксиста, которая составляет основной смысл книги „Между двух революций“, встречает, как оправдания тургеневского Паклина, жесткий ответ: „шепчи, шепчи, не отшепчешься“»^[50].
   Уже первый том мемуарной трилогии, в котором речь идет только о подступах к символизму, был встречен критикой в штыки и подвергся огульным обвинениям как книга «нам политически резко-враждебная», автор же ее был наделен обликом «скорпиона», «пронзительного и извивающегося, всегда готового ужалить в спину и никогда не принимающего боя в лоб»^[51]. Вторая часть, «Начало века», в которой Белый рассказывает о первых годах своей писательской деятельности и о вхождении в круг символистов, создавая широчайшую панораму литературной жизни, не могла увидеть свет длительное время. Белый перерабатывал текст в соответствии с редакторскими наставлениями, наводил критическую ретушь, заменил первоначальный вариант предисловия новым, «покаянным». Все эти усилия не могли существенно повлиять на судьбу книги. «…Я столько слышу о „Н(ачале) в(ека)“ противоположного в „Гихле“: нецензурно, вполне цензурно, интересно, враждебно! и т. д.», — писал Белый 3 ноября 1931 г. В. П. Полонскому^[52], видимо, еще не отдавая себе отчета в том, что амплитуда колебаний во мнениях, не приводящих к какой-либо определенности, уже отражает подспудно крепнущую общую тенденцию — поставить заслон всякому мемуарному мышлению, всякой памяти о прошлом, а уж тем паче отчетливой памяти о тех именах и явлениях, о которых повествовал Белый: по вступавшему в силу закону магии назвать — означало вызвать к жизни то, что обрекалось на забвение, что мешало созиданию новой мифологии. Критик и историк литературы Иванов-Разумник очень чутко подмечал эту общественную тенденцию, особенно беспощадную по отношению к символистскому литературному направлению, когда в 1934 г., констатируя уже прочное забвение Ф. Сологуба, с горькой прозорливостью предрекал: «Через немного времени та же судьба постигнет и Белого. Все это поколение, по слову Герцена, должно еще быть засыпано слоем навоза (об этом уж постараются!), занесено снегом, чтобы пустить зеленые ростки и воскреснуть вместе с весной»^[53].
   Вторая книга воспоминаний Белого вышла в свет только благодаря тому, что издательское предисловие к ней написал Л. Каменев (тогда еще не преданный анафеме). В этом предисловии без обиняков утверждалось, что весь период времени, описываемый в «Начале века», Белый проблуждал «на самых затхлых задворках истории, культуры и литературы», что «литературно-художественная группа, описываемая Белым (…), есть продукт загнивания русской буржуазной культуры», что автор воспоминаний ничего существенного не видел, не слышал и не понимал в воссоздаваемой им эпохе^[54].
   В третьем томе, «Между двух революций», Белый остался верен своему, якобы спасительному, методу густого и тенденциозного ретуширования лиц и пережитого, доведения шаржа до карикатуры, которому он отдал столь щедрую дань в ходе создания и переработки новой версии «Начала века». В этом отношении мемуарные книги Белого, по тематике повернутые в прошлое, являются неотторжимыми памятниками той исторической эпохи, в которую они создавались, освещены отсветами того трагического времени. Иванов-Разумник, близко знавший и очень любивший и ценивший Белого, указывал, однако, на его «человеческие, слишком человеческие слабости», проявившиеся и при работе над воспоминаниями, — «недостаток мужества, приспособляемость»^[55]. По мнению В. Ходасевича, третий том мемуаров «очень много дает для понимания самого Белого, еще больше — для понимания беловской психологии в предсмертный период, но по существу содержит неизмеримо больше вымысла, нежели правды»^[56]. В этом суждении не учитывается, однако, что тяготение Белого к «вымыслу» в воспоминаниях было обусловлено отнюдь не только оглядкой на антисимволистскую литературную политику и стремлением найти общий язык с новой генерацией, но и отражало сущностные черты художественного метода автора, неизменно преследующего целью жизнетворческое преображение реальности. Характерно, что, идя на допустимые и недопустимые компромиссы, расставляя новые акценты в истории своей жизни, Белый нимало не утрачивает своего художественного мастерства. Даже Г. Адамович, не принимавший в целом мемуарной трилогии, считает нужным подчеркнуть, что Белый «ничуть не ослабел, как художник. Попадаются у него главы поистине ослепительные, полные какой-то дьявольской изобразительной силы и злобы»^[57].
   В стремлении внешне «революционизировать» символистское движение Белый прибегал в своих мемуарах к толкованиям, которые никого не могли убедить, не замечая, видимо, что в этих же трех книгах ему удалось продемонстрировать подлинно непреходящее значение той литературной школы, к которой он принадлежал. Белый показал, что ему и его ближайшим соратникам, «сочувственникам» и «совопросникам» первым открылось то, что оставалось еще за семью печатями для их сверстников, прилежно осваивавших культуру «отцов» и довольствовавшихся выученными мировоззрительными и эстетическими уроками; открылись — в мистифицированном, символико-метафизическом обличье — исчерпанность прежних убеждений и верований и катастрофизм надвигающейся эпохи. Белый остро ощущал время, чутко воспринимал симптомы будущего и во многом опередил его: подлинную реальность «не календарного, настоящего Двадцатого Века», наступившего позже, он внутренне готов был встретить по незапаздывающему календарю. Кризисная, переломная эпоха воссоздается в мемуарах Белого глазами одного из ее наиболее чутких, ярких и талантливых представителей. Писать историю русского символизма, строго следуя канве воспоминаний Андрея Белого, конечно, нельзя: ни позднейшая, ни более ранняя версия не окажутся для этого достаточно полным и надежным источником, хотя и обогатят эту историю многими немаловажными подробностями и неповторимыми деталями. Но мемуарные книги Белого содержат главное, без чего к осмыслению пережитого писателем времени и присущей ему общественной и духовной атмосферы подступаться нельзя: они зримо передают чувства исторического рубежа, сказавшегося во всех сферах жизни — социальной, психологической, эстетической; рубежа, прошедшего через личность автора и во многом определившего ее уникальный облик.
   «Думается, что основная задача биографии в том и состоит, чтобы изобразить человека в его соотношении с временем, показать, в какой мере время было ему враждебно и в какой благоприятствовало, как под воздействием времени сложились его воззрения на мир и на людей и каким образом, будучи художником, поэтом, писателем, он сумел все это вновь воссоздать для внешнего мира». Видимо, Белый мог бы для определения общей задачи своих мемуаров воспользоваться этой чеканной формулировкой Гете^[58]: мир, постигаемый через историю индивидуальной жизни, сам обретает свою биографию, рассказ о судьбе человека становится новым словом о мире и новым пониманием мира.
   А. В. Лавров

Введение

Глава первая
Математик

Глава вторая
Среда

Глава третья
Боренька

Глава четвертая
Годы гимназии

Глава пятая
Университет

Список условных сокращений

   Арабески — Белый Андрей. Арабески. Книга статей. М., Мусагет, 1911.
   ГБЛ — Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (Москва).
   ГПБ — Отдел рукописей Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
   ИРЛИ — рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР (Ленинград).
   Материал к биографии — Белый Андрей. Материал к биографии. Автограф. 1923 г. 163 л. — ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 2, ед. хр. 3.
   Почему я стал символистом — Белый Андрей. Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития. Ann Arbor, «Ardis», 1982 (Автобиографический очерк, написанный в 1928 г.).
   Ракурс к дневнику — Белый Андрей. Ракурс к дневнику (январь 1899 г. — 3 июня 1930 г.). Автограф. 165 л. — ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 100.
   Символизм — Белый Андрей. Символизм. Книга статей. М., Мусагет, 1910.
   Собрание эпических поэм — Белый Андрей. Собрание эпических поэм, кн. 1. «Северная симфония (1-я, героическая)», «Симфония (2-я, драматическая)». М., изд. В. В. Пашуканиса, 1917.
   Стихотворения и поэмы — Белый Андрей. Стихотворения и поэмы. Вступительная статья и составление Т. Ю. Хмельницкой. Подготовка текста и примечания Н. Б. Банк и Н. Г. Захаренко; М.-Л., Сов. писатель, 1966 («Библиотека поэта», большая серия).
   ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства СССР (Москва).
   ЦГИ А М — Центральный Государственный исторический архив г. Москвы (Москва).
   Эпопея, I–IV — Белый Андрей. Воспоминания о Блоке. — В кн.: «Эпопея», № 1–4. М. — Берлин, Геликон, 1922–1923.
 
   Воспоминания «На рубеже двух столетий» печатаются по второму прижизненному изданию: Белый Андрей. На рубеже двух столетий. Издание второе. М.-Л., Земля и фабрика, 1931.
   К работе над книгой Белый приступил в начале февраля 1929 г. «Вчера сел за „На рубеже двух столетий“», — сообщал он 6 февраля П. Н. Медведеву («Взгляд». Критика. Полемика. Публикации. М., 1988, с. 437). Работа шла быстро и очень напряженно. «Весь месяц сперва правка, а потом переписка первой половины „На рубеже двух столетий“», — записал Белый о своей жизни в феврале 1929 г.; аналогичная запись — о марте 1929 г.: «Весь месяц бешеная работа над „На рубеже двух столетий“». Писатель закончил книгу 11 апреля 1929 г. (Ракурс к дневнику, л. 139); 12 апреля он полушутя писал Р. В. Иванову-Разумнику: «…вышла злая книга „На рубеже двух столетий“, или генезис того, отчего меня в детстве „мамка ушибла“; и я вырос „декадентом“» (ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 20). Работа над первой частью мемуарного цикла, таким образом, заняла немногим более двух месяцев.
   Книга вышла в свет в начале января 1930 г. в акционерном издательстве «Земля и фабрика» («ЗиФ»). Белый предпочел передать рукопись этому московскому издательству, а не Ленинградскому отделению Государственного издательства, по заказу которого была начата работа над книгой; см. письма Белого к П. Н. Медведеву от 23 апреля 1929 г. и 5 марта 1930 г., в которых аргументируется это решение («Взгляд», с. 439–444). Еще до выхода в свет отдельного издания три фрагмента из «На рубеже двух столетий» были опубликованы в журнале «Красная новь» («Апостолы гуманности» — 1929, № 7, с. 141–148; «Кариатиды и парки» — 1929, № 9, с. 107–124; «Тимирязев и Анучин» — 1929, № 10, с. 116–120.) Эта публикация осуществилась по инициативе Ф. Ф. Раскольникова, бывшего тогда редактором «Красной нови»; П. Н. Зайцев сообщал Белому в недатированном письме (середина мая 1929 г.): «Раскольников взял для журнала из „Рубежа“ главы о профессорах (о М. Ковалевском, А. Веселовском, Стороженке и др.) и главу, где Вы даете портрет К. А. Тимирязева. Книга в целом на него произвела большое впечатление, и он отзывается о ней хвалебно, считает ее очень острой, а характеристики блестящими» (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 188).
   В архиве Андрея Белого сохранился автограф воспоминаний (полный текст), представляющий собой первоначально записанный текст с двумя слоями правки — синхронной написанию (чернилами) и позднейшей (карандашом) (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 43, 246 л.). Там же хранятся гранки (датированы 4 сентября 1929 г., текст — с начала до конца 1-й главы) с авторской правкой, в основном стилевого характера (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 6, ед. хр. 6, 36 л.). В архиве Государственного издательства «Художественная литература» содержится окончание этих гранок (со 2-й главы до конца) с авторской и редакционной правкой (ЦГАЛИ, ф. 613, оп. 1, ед. хр. 5595, 189 л.). Там же хранится верстка первого издания книги (датировка корректуры — 7 октября 1929 г.) — редакционный экземпляр с перенесенной авторской правкой (там же, ед. хр. 5596, 160 л.).
   Год спустя после первого издания «ЗиФ» ом было подготовлено и осуществлено второе издание «На рубеже двух столетий». Для него Белый дополнил и исправил ранее опубликованный текст. О характере этой работы можно судить по сохранившемуся экземпляру верстки книги, по которому Белый готовил новое издание (ЦГАЛИ, ф. 613, оп. 1, ед. хр. 5597, 310 л.); на титульном листе верстки — запись: «Экземпляр, исправленный автором для второго издания. 12 июня 1930 г. П. Зайцев». Работа над переизданием книги велась по двум направлениям: внесение отдельных дополнений в текст (в основном в авторские подстрочные примечания) и большая стилевая правка, особенно обильная в последней главе (характер правки: замена слов и выражений в основном с целью смыслового уточнения, снятие многочисленных инверсий — например, фраза «Мне „декадентство“ прощалось еще» меняется на: «„Декадентство“ еще мне прощалось», фраза «…вместо химии неорганической в голове пустая дыра завелась бы…» — на: «вместо неорганической химии в голове завелась бы пустая дыра», и т. п.). Некоторые из исправлений, сделанных Белым в этом экземпляре верстки, при новом наборе для второго издания остались незамеченными; в настоящем издании они отражены в тексте. В нем исправлены и многочисленные опечатки и искажения авторского текста во втором издании книги (видимо, работа с его корректурой велась автором и редактором недостаточно внимательно); в подобных случаях текст выправлен по первому изданию.
   При жизни Белого готовилось и третье издание книги, которое автор предполагал кардинально переработать; на рукописи воспоминаний — пояснительная запись Белого: «Рукопись (черновая) книги „На рубеже“ (выйдет в Гихле в 1932–1933 годах) в сильно измененном виде. Эта редакция — единственная» (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 43, л. 1). Однако этот замысел остался нереализованным. В архиве Белого хранится письмо за подписью зав. секретариатом главной редакции Государственного издательства «Художественная литература» Юровицкой от 26 сентября 1932 г., в котором говорится: «…ввиду невозможности переиздать Ваш труд под названием „На рубеже двух столетий“ в 1933 году в ГИХЛ'е, Вам разрешается одно издание этой книги в другом Издательстве» (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 4, ед. хр. 14).
   Книга «На рубеже двух столетий» вызвала большое число критических откликов. Еще до ее выхода в свет историк С. Я. Штрайх опубликовал информационную статью, сообщавшую о выходе новой книги Андрея Белого, содержащей «яркие характеристики московской интеллигенции» и критику либеральной профессуры: «Вся книга написана в остро полемическом тоне. Читается она с интересом и тем большей легкостью, что в ней нет обычных для беллетристики Андрея Белого метафор и мифов, нет вычурностей напевного слога, который в воспоминаниях, однако, сохраняет привлекательность художественного стиля автора „Петербурга“. В общем, новое произведение Андрея Белого представляет выдающееся явление в области русской мемуарной литературы как по своему содержанию, дающему характеристики многих деятелей предреволюционной России, так и по блестящему острому изложению, которое несомненно вызовет большие, плодотворные споры на затронутую автором тему» (Штрайх С. «На рубеже двух столетий». — Литературная газета, 1929, № 32, 25 ноября, с. 3).
   Выразительность нарисованных Белым в мемуарах острых литературных портретов его старших современников ставили в заслугу писателю почти все рецензенты: «…книга, содержа большое количество порой ярких портретов московской профессорской интеллигенции конца века, несомненно, ценна для характеристики этой среды, а также для критического изучения истоков символизма и, в частности, творчества Белого» (Э л ь с-берг Ж. — На литературном посту, 1930, № 5–6, с. 118); «…ряд превосходно сделанных характеристик и беглых силуэтов профессоров и преподавателей» (Благой Д. — Русский язык в советской школе, 1930, № 2, с. 206); «большая галерея мастерски исполненных портретов» (Ш е м Л. — На подъеме (Ростов-на-Дону), 1930, № 4, с. 190); в «эскизах Москвы конца прошлого века» Белый «свободно владеет материалом, подавая его умело и ново. Портреты „математиков“ и „гуманистов“ очень характерны, „чудак“ зарисован мастерски, хотя повторяет уже знакомого нам по „Москве“. Бытовые картины даны Белым остро, без розовых красок» (Ситков И. — Книга и революция, 1930, № 15, май, с. 21) и т. д. В общей эстетической оценке мемуаров голоса критиков расходились. Э. Блюм отмечает: «Книга Белого перерастает мемуарный жанр. С одной стороны, она является неким предварительным исследованием, с другой — произведением художественной литературы, и едва ли не одним из лучших произведений Белого. Книга несомненно удобочитаема, хотя Белый и не совсем распрощался еще с нудным ритмизированием прозы и с неоправданными инверсиями» (Печать и революция, 1930, № 5–6, с. 119). «Белый — большой мастер. В его воспоминаниях есть меткие характеристики, ценные места, новые материалы», — пишет Н. Плиско в статье «Путь писателя», одновременно высказывая и критические замечания: «…со стороны формы книга ниже обычного мастерства Белого. Автор не организовал материала, бесконечно повторяется, возвращаясь назад, забегая вперед, отчего книга непомерно разбухла» (Октябрь, 1931, № 4–5, с. 228). Л. Шем утверждал, что книга Белого «трудна для понимания, слишком утонченна по стилю и не верна в своих общих выводах».
   Если в отношении художественных особенностей воспоминаний Белого мнения критиков были разноречивы, то в оценке их идейного содержания и полемической направленности все рецензенты были едва ли не единодушны. Лишь Ц. Вольпе признал, что «самые реабилитационные установки Белого в этой его последней значительной и интересной книге должны быть отмечены как факт, показательный для сегодняшнего этапа эволюции одного из крупнейших вождей русского символизма» (Звезда, 1930, № 9 — 10, с. 304). Другие критики решительно не приняли попыток Белого «реабилитировать» символизм и истолковать на новый лад свою былую литературную позицию; предложенная интерпретация была принята в штыки: с недоверием, с раздражением, зачастую с резкими выпадами по адресу «реакционного» и «буржуазного» писателя — выпадами, граничащими с политическими обвинениями, выдержанными целиком в духе и стилевой тональности господствовавшего тогда вульгарного социологизма. Стремление Белого разграничить символизм и мистицизм было признано несостоятельным (Рабинович М. — Новый мир, 1930, № 3, с. 208), но вместе с тем и самая попытка писателя обозреть новым взглядом свое духовное и литературное прошлое огульно и голословно разоблачалась как «видоизмененная форма буржуазной атаки на позиции пролетариата» (Блюм Э. — Печать и революция, 1930, № 5–6, с. 119). Заявляли, что система литературных аргументов в «На рубеже двух столетий» — «прием настроенного против нас человека» (Плиско Н. — Октябрь, 1931, № 4–5, с. 228), что «все хитросплетения автора ничего не в состоянии опровергнуть; идеалистом он был, идеалистом он остается. Отсюда — пороки его мировоззрения, отсюда — недостатки его художественного метода, отсюда — критическое отношение к Белому марксистской критики» (Ситков И. — Книга и революция, 1930, № 15, с. 22).
   Такая реакция печати, безусловно, не могла не оказать своего определенного воздействия на драматическую судьбу следующей книги мемуарного цикла Белого — «Начала века».
 
   Введение^*
   (1) Цитируется (с сокращениями) заключительный абзац 1-го раздела («Очаг») статьи А. А. Блока «Безвременье» (1906). См.: Блок А. Собр. соч. в 8-ми т., т. 5. М.-Л., 1962, с. 70.
   (2) Цитата из 2-й главки автобиографической поэмы Белого «Первое свидание» (1921) (Стихотворения и поэмы, с. 413).
   (3) «Проклятыми» называли французских поэтов второй половины XIX в., по преимуществу ранних символистов, выступавших в резкой оппозиции по отношению к официальной морали и традиционным эстетическим вкусам и правилам (Тристан Корбьер, Морис Роллина, Жан Ришпен и др.); в расширительном смысле это определение, восходящее к серии очерков Поля Вердена «Проклятые поэты» («Les poetes maudits», 1884), охватывает всю французскую предсимволистскую и раннесим-волистскую поэзию (Ш. Бодлер, Верлен, С. Малларме, А. Рембо и др.).
   (4) Джон Стюарт Милль и Герберт Спенсер выступают у Белого как характернейшие выразители позитивистского мировоззрения, господствовавшего в русской «профессорской» среде последней трети XIX века.
   (5) Это выражение — означающее неумение анализировать и обобщать факты, узкий, функциональный подход к явлениям — в сочинениях В. И. Ленина не встречается.
   (6) Квалитатизм — от лат. qualitativus (качественный); квантитатизм — от лат. quantitas (количество). Под «стылыми нормами элейского бытия» понимаются основоположения элей-ской школы древнегреческой философии (VI–V вв. до н. э.), выдвинувшей понятие единого бытия как непрерывного, неизменного, присутствующего в каждом элементе действительности, исключающего множественность вещей и их движение.
   (7) Термин, изобретенный Белым из фамилии И. И. Янжула; подразумевается специфически «московская» версия либерально-позитивистского миросозерцания.
   (8) Сокращенная цитата из статьи «Люди с „левым устремлением“» (1907) (Арабески, с. 341).
   (9) «История философии в биографиях» (1845–1846) — труд Дж.-Г. Льюиса, последователя О. Конта, получивший широкое распространение (русский перевод — «История философии от начала ее в Греции до настоящего времени» — издавался в 1865, 1889, 1892 и 1897 гг.); история философии рассматривается Льюисом как история человеческих заблуждений, исключающая возможность иного пути познания, кроме позитивизма.
   (10) Подразумевается издание: Дневник Ал. Блока. Под редакцией П. Медведева. Т. 1–2. Л., 1928.
   (11) Имеется в виду характеристика Цицерона в очерке Блока «Катилина. Страница из истории мировой Революции» (1918): «…он не был тем, что в наше время называется словом „пораженец“; он не был им, почему ему и не пришлось произвести такого гигантского и не совсем ловкого прыжка от „пораженчества“ к „оборончеству“, и даже еще гораздо дальше, какой пришлось недавно произвести многим умеренным русским интеллигентам. Нет, он рассуждал гораздо последовательнее; я думаю, не потому, чтобы он был головой выше многих русских интеллигентов: нет, Цицероны есть в России и в наше время; может быть, это можно объяснить тем, что в Риме был уже четыреста лет республиканский образ правления и римская интеллигенция, развиваясь более естественно, не была так оторвана от почвы; она не надорвалась так, как наша, в непрестанных сражениях с чем-то полусуществующим, тупым, бюрократически-идиотским» (Блок А. Собр. соч. в 8-ми т., т. 6. М.-Л., 1962, с. 71–72). В письме к Блоку от 12 марта 1919 г. Белый оценил «Катилину» чрезвычайно высоко: «Брошюра произвела на меня сильнейшее впечатление; в ней есть то, что именно нужно сейчас: монументальность, полет и всемирно-исторический взгляд, соединенный с тончайшими индивидуальными переживаниями; я прочел в этой статье не только то, что Ты сказал, но и то, что Ты не сказал: прочел не в мыслях, а в ритме (…)» (Александр Блок и Андрей Белый. Переписка. Редакция, вступит, статья и комментарии В. Н. Орлова. М., 1940, с. 340).
   (12) «Ante Lucem (1898–1900)» — цикл юношеских стихотворений, открывающих первую книгу трехтомного «канонического» свода «Стихотворений» Блока.
   (13) Консеквентный — последовательный.
   (14) Имеется в виду книга: Брюсов В. Из моей жизни. Предисловие и примечания Н. С. Ашукина. М., 1927. В ней помещена незаконченная автобиографическая повесть Брюсова «Моя юность».
   (15) Знаменитое однострочное стихотворение Брюсова (1894), на долгие годы обеспечившее его автору скандальную славу, было впервые опубликовано в 3-м выпуске сборника «Русские символисты» (М., 1895).
   (16) О своем увлечении философией Б. Спинозы в гимназические годы Брюсов говорит в повести «Моя юность» (Брюсов В. Из моей жизни, с. 72–73, 121); ср. его дневниковые записи: «…отдыхал на любимом Спинозе» (28 июля 1892 г.), «Весною я увлекался Спинозою» (26 марта 1893 г.) (Брюсов В. Дневники. 1891–1910. Приготовила к печати И. М. Брюсова. Примечания Н. С. Ашукина. М., 1927, с. 6, 13). См.: Кульюс С. Валерий Брюсов и Спиноза. — В кн.: Сборник трудов СНО филологического факультета. Русская филология. V. Тарту, 1977, с. 70–98.
   (17) 4 марта 1893 г. Брюсов записал: «Найти путеводную звезду в тумане. И я вижу ее: это декадентство»; 22 марта: «Что, если бы я вздумал на гомеровском языке писать трактат по спектральному анализу? У меня не хватило бы слов и выражений. То же, если я вздумаю на языке Пушкина выразить ощущения Fin de siecle! Нет, нужен символизм!» (Брюсов В. Дневники, с. 12, 13).
   (18) Имеется в виду статья И. Н. Игнатова, представляющая собой обзор литературных новинок, в которой о «Симфонии (2-й, драматической)» говорится: «По странному капризу издателей новое издание осмеивает многое из предыдущих творений, изданных тем же „Скорпионом“. „Симфония“ смеется над беллетристикой „настроения“, над современными мистическими тенденциями, над стремлением славить в Достоевском не столько великого психолога, сколько посредственного пономаря. Местами насмешки остроумны, пародия удачна, тон выдержан, и трудно удержаться от смеха» (И. Литературные новости. — Русские ведомости, 1902, № 126, 9 мая).
   (19) Обостренный интерес к идеям и образам Фридриха Ницше впервые проявляется у Блока в декабре 1906 г. См.: Паперный В. М. Блок и Ницше. — В кн.: Типология русской литературы и проблемы русско-эстонских литературных связей. (Ученые записки Тартуского гос. ун-та, вып. 491.) Тарту, 1979, с. 84–106.
   (20) В своих воспоминаниях Т. Л. Щепкина-Куперник пишет о М. А. Саблине («дедушке»), редакторе «Русских ведомостей»: «Какие приятные „чаи“ задавал нам иногда дедушка в редакции „Русских ведомостей“ (…) В то время, как Соболевский, Игнатов и др. были „Мариями“ газеты, он был тою „Марфой“, без которой, может быть, остановились бы все колеса этого большого механизма» (Щ епкина-Куперник Т. Л. Дни моей жизни. Театр, литература, общественная жизнь. М., 1928, с. 288–289). Сестры Мария и Марфа, принимавшие в своем доме Иисуса (Евангелие от Луки, X, 38–42), символизируют, соответственно, два пути жизненного служения — «небесный» и «земной».
   (21) Ср.: «…когда старый профессор Стороженко (…) пропустив мою пьесу „Вечность в мгновеньи“, напечатанную в „Артисте“ после постановки в Малом театре, сказал мне, что ему „особенно понравилась общая идея произведения“ — я прямо задохнулась от радости (…)» (Щепкина-Куперник Т. Л. Дни моей жизни, с. 292).
   (22) Щепкина-Куперник сообщает о В. А. Гольцеве: «Он написал целую шуточную поэму в прозе, в которой изобразил себя „Лаптем“ народнического направления, Чехова — орлом, а меня — малиновкой (…) „А малиновка все пела!.. Боги Греции, как она пела!“ — кончалась поэма» (там же, с. 292–293).
   (23) См.: там же, с. 290.
   (24) См.: Белый Андрей. Несколько слов декадента, обращенных к либералам и консерваторам. — Хроника журнала «Мир искусства» за 1903 г., № 7, с. 65–67. В этом «манифесте» Белый отказывался продолжать старые споры «либералов» и «консерваторов» («У нас трещит голова от этих споров») и возвещал о новом жизненном мироощущении: «Наше поколение — пограничная черта между двумя, коренным образом расходящимися, периодами. Приветствуя зарю, которую еще, быть может, и не увидим, мы отпеваем старое. (…) Мы мост, по которому пройдут наши более счастливые дети. Все наше внимание должно сосредоточиться на том, чтобы эта переправа совершилась».
   (25) Выпускные государственные экзамены в Московском университете Белый сдавал в мае 1903 г.
   (26) «Симфония (2-я, драматическая)» — литературный дебют Белого — была выпущена в свет под маркой московского модернистского издательства «Скорпион» в апреле 1902 г.
   (27) Слова Фамусова, заключающие «Горе от ума» А. С. Грибоедова: «Ах! боже мой! что станет говорить//Княгиня Марья Алексевна!»
   (28) Цитата из стихотворения А. Блока «Предчувствую Тебя. Года проходят мимо…» (1901).
   (29) Цитата из «Симфонии (2-й, драматической)» (1901) (Собрание эпических поэм, с. 317).
   (30) Заключительная фраза «Северной симфонии (1-й, героической)» (1900), троекратно повторяющаяся в финале (Собрание эпических поэм, с. 121).
   (31) Цитата из «Симфонии (2-й, драматической)» (Собрание эпических поэм, с. 302).
   (32) Там же, с. 247, 243 (с сокращениями).
   (33) Неточная и сокращенная цитата (там ж е, с. 314–315).
   (34) Там же, с. 201.
   (35) В заметке «Вместо предисловия» к «Симфонии (2-й, драматической)» Белый указывает: «Произведение это имеет три смысла: музыкальный, сатирический и, кроме того, идейно-символический» (там ж е, с. 125).
   (36) В перечне критических откликов на свои произведения Белый упоминает «отзыв Игнатова в „Русск(их) Ведомостях“ (1902 год), дружелюбный по недоразумению (автор принял „Симфонию“ за пародию на декадентов)» (ГБЛ, ф. 198, карт. 6, ед. хр. 5, л. 19–19 об.). Ср. примеч. 18.
   (37) Сокращенные цитаты из «Симфонии (2-й, драматической)» (Собрание эпических поэм, с. 233, 320).
   (38) В перечне действующих лиц «Ревизора» Н. В. Гоголя Февронья Петровна Пошлепкина — слесарша; жена унтер-офицера обозначена анонимно.
   (39) София — понятие-мифологема античной философии, связанное с представлением о смысловой наполненности и устроенности вещей, в христианской теологии — олицетворенная мудрость божества. Белому наиболее близка была трактовка Софии Вл. Соловьевым как вечно женственного начала божества, единства, не противополагающего себя множественности, но все в себе заключающего. Соловьевскую трактовку Софии развивал и его последователь С. Н. Булгаков. Его книга «Философия хозяйства» включает раздел «Софийность хозяйства», в котором говорится: «Человеческое творчество — в знании, в хозяйстве, в культуре, в искусстве — софийно. Оно метафизически обосновывается реальной причастностью человека к Божественной Софии, приводящей в мир божественные силы Логоса»; «…хозяйство софийно в своем метафизическом основании. Оно возможно только благодаря причастности человека к обоим мирам, к Софии и к эмпирии (…)». Утверждая «софийность хозяйства как внутреннюю движущую силу, как его основание», Булгаков подчеркивает: «…окончательная цель хозяйства — (…) есть только путь мира к Софии осуществленной, переход от неистинного состояния мира к истинному, трудовое восстановление мира» (Булгакове. Философия хозяйства, ч. 1. Мир как хозяйство. М., 1912, с. 139, 141, 145, 155).
   (40) «Слово как таковое» (М., 1913) — брошюра А. Крученых и В. Хлебникова, включающая эстетический манифест футуристов того же заглавия.
   (41) Рион (Риони, у древних — Фасис) — река в западном Закавказье, впадающая в Черное море около г. Поти. Согласно греческому мифу, аргонавты — участники плавания на корабле «Арго» — прибыли за золотым руном в устье Фасиса. В первой половине 1900-х гг. Белый был одним из инициаторов и вдохновителей кружка «аргонавтов» — молодых людей, по большей части студентов, объединенных мистическими и «жизнетворческими» помыслами.
   (42) Первые две строки стихотворения «С. М. Соловьеву» (февраль 1901 г.), входящего в книгу Белого «Золото в лазури». См.: Стихотворения и поэмы, с. 153.
   (43) «Историю индуктивных наук» (1837) Вильяма Уэвеля в русском переводе М. А. Антоновича (3 тома) Белый изучал летом 1899 г. (Ракурс к дневнику, л. 1).
   (44) В наборной машинописи после этих слов — начатая с абзаца фраза, вычеркнутая красным карандашом (вероятно, редакторская купюра): «Николаша, критик мой, — провижу „папашу“ в тебе, в каких бы коммуноидных оперениях ты не являлся мне!» (ЦГАЛИ, ф. 613, оп. 1, ед. хр. 5594, л. 13). 11 июня 1929 г. П. Н. Зайцев сообщал Белому: «С. Я. Штрайх указал на желательность устранения в предисловии нескольких строк, где Вы говорите о коммуноидах Николашах и о символизме в связи с марксизмом. По его мнению, не стоит дразнить гусей. Я с ним согласен. Думаю, что и Вы не станете возражать» (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 188).
   (45) В наборной машинописи слово «критик» написано взамен зачеркнутого: «почтенный Николаша» (там ж е, л. 14).
   (46) Об «эпохе зари» Белый писал уже в начале 1901 г.; ср. его письмо к М. К. Морозовой (февраль 1901 г): «Мы все переживаем зорю… Закатную или рассветную? Разве Вы ничего не знаете о великой грусти на зоре? Озаренная грусть перевертывает все; она ставит людей как бы вне мира», и т. д. (ГБЛ, ф. 171, карт. 24, ед. хр. 1а).
   (47) В 1902 г. на Мартинике (остров в группе Малых Антильских островов) произошло сильное извержение вулкана Мон-Пеле.
   (48) Намек на лидера кадетской партии П. Н. Милюкова, обосновывавшего завоевательную программу России в мировой войне, в том числе оккупацию Константинополя и проливов, соединяющих Черное и Средиземное моря. В поэме Белого «Христос воскрес» (1918) «расслабленный интеллигент» произносит

 
Негодующие
Слова
О значении
Константинополя
И проливов (…)
 

   (Стихотворения и поэмы, с. 397–398). К. Л. Зелинский в статье о «На рубеже двух столетий» («Профессорская Москва и ее критик»), приводя комментируемые слова, характеризует их как «задиристое обращение к Милюкову» (Зелинский К. Критические письма. М., 1932, с. 71).
 
   Глава первая. Математик^*
   (1) Роман «Крещеный китаец» (первоначальное заглавие — «Преступление Николая Летаева») в основе своей автобиографичен; в образе его героя, Летаева-отца, запечатлены черты Н. В. Бугаева. Цитируется по изданию: Белый Андрей. Крещеный китаец. М., «Никитинские субботники», 1927.
   (2) Контаминация четверостиший из стихотворения «Запламенел за дальним перелеском…», входящего в цикл «Н. В. Бугаеву» (1903, 1914) (Стихотворения и поэмы, с. 505).
   (3) Неточно цитируется первое четверостишие 2-го стихотворения цикла «Н. В. Бугаеву» (Стихотворения и поэмы, с. 506).
   (4) Неточная и сокращенная цитата. В тексте упоминаются московские книжные магазины Владимира Готье (Кузнецкий мост, дом Захарьина) и Александра Ланга (Кузнецкий мост, дом кн. Гагарина). Через магазин Готье обычно выписывались французские книги, через магазин Ланга — немецкие.
   (5) Цитата из «Крещеного китайца». Текст исправлен по оригиналу (в обоих изданиях «На рубеже двух столетий» — пропуск частицы «не»: «точно видя себя»).
   (6) Неточная и сокращенная цитата (Белый Андрей. Крещеный китаец, с. 8).
   (7) Заключительные строки «Стихов, сочиненных ночью во время бессонницы» (1830) А. С. Пушкина в редакции В. А. Жуковского; последний стих в пушкинских автографах: «Смысла я в тебе ищу».
   (8) Слова декана Летаева в поэме «Первое свидание» (Стихотворения и поэмы, с. 410).
   (9) Цитата из «Первого свидания» (Стихотворения и поэмы, с. 410).
   (10) «Северные цветы. Третий альманах книгоиздательства „Скорпион“» (М., 1903) вышли в свет в марте 1903 г. В нем были напечатаны «Пришедший. Отрывок из ненаписанной мистерии» Белого и его цикл стихотворений «Призывы», а также произведения К. Бальмонта, В. Брюсова, А. Блока, Ю. Балтрушайтиса, 3. Гиппиус, Д. Мережковского, Н. Минского, В. Розанова и др.
   (11) См. примеч. 24 к Введению. В связи со статьей «Несколько слов декадента, обращенных к либералам и консерваторам» Белый вспоминает «ряд резко бранных отзывов в тогдашней газетной прессе» (ГБЛ, ф. 198, карт. 6, ед. хр. 5, л. 19 об.). Ср. запись Белого об апреле 1903 г.: «…громкий скандал из-за статьи моей („К либералам и консерваторам“); профессора негодуют; я — подавлен» (Ракурс к дневнику, л. 17 об.).
   (12) Бугаев Борис. Формы искусства. — Мир искусства, 1902, № 12, с. 343–361. Статья вошла в книгу Белого «Символизм».
   (13) Ср. более подробную характеристику Белым этого события (ноябрь 1902 г.): «В ноябре я читаю реферат „О формах искусства“ в филологическом студенческом обществе; чтение разделено на два вечера; ему предшествуют странные слухи, будто С. Н. Трубецкой отказался председательствовать на моем реферате, отказался и Лопатин; долгое время искали того, кто согласился бы председательствовать; и все — потому, что я — „декадент“ (…) на реферат я шел не без волнения, смешанного с досадой; но прения были отложены до второго чтения (через неделю); на этом чтении председательствовал — прив(ат) — доцент Викторов» (Материал к биографии, л. 32).
   (14) Этот «каламбур» отца Белый ввел в роман «Петербург» — в разговор Аполлона Аполлоновича Аблеухова с камердинером Семенычем:
   — «Ведь жена-то халдея — полагаю я — кто?»
   — «Полагаю-с, — халдейка…»
   — «Нет — халда!..»
   (Белый Андрей. Петербург. Роман в восьми главах с прологом и эпилогом. Издание подготовил Л. К. Долгополов. Л., 1981, с. 401).
   (15) Жена Сократа Ксантиппа славилась сварливым характером.
   (16) Н. В. Бугаев родился 14 сентября 1837 г. в кавказском селе Душете (ныне Душети Грузинской ССР).
   (17) В 1-ю московскую гимназию Н. В. Бугаев поступил в 1847 г. «Учась в гимназии, Бугаев перенес немало невзгод и лишений. С четвертого класса он не получал из дому никаких средств и жил только тем, что зарабатывал, давая уроки» (Шевелев Ф. Я. Примечания к «Краткому обозрению ученых трудов профессора Н. В. Бугаева». — В кн.: Историко-математи-ческие исследования, вып. XII. М., 1959, с. 552).
   (18) Н. В. Бугаев закончил гимназию в 1855 г., в том же году поступил в Московский университет.
   (19) Литературный, научный и политический журнал «Русская мысль» был основан в Москве в 1880 г. (редактор — С. А. Юрьев, издатель — В. М. Лавров). Журнал придерживался умеренно либеральной ориентации, в 1881–1882 гг. ряд номеров был задержан (см.: «К характеристике журнала „Русская мысль“ в 1880–1885 гг.». Публикация Б. И. Есина. — В кн.: Из истории русской журналистики. Статьи и материалы. М., 1959, с. 237.).
   (20) Характеризуя деятельность Н. В. Бугаева в 1870-е гг., его ученик Л. К. Лахтин в биографическом очерке о нем пишет: «В эту эпоху деятельность Николая Васильевича ярко проявилась в Обществе распространения технических знаний, в особенности в жизни только что зарождавшегося Учебного отдела. Цель учреждения этого Отдела была в первый же год объяснена в речи Николая Васильевича, как товарища председателя Общества. В ней указывалось, что распространение и усовершенствование технических знаний в современном ходе цивилизации мыслимо лишь в связи с общим развитием наук и искусств (…) в 1894 году, приветствуя Математическое общество с его 25-летием, Учебный отдел упоминает в своем адресе, что „он обязан во многом Николаю Васильевичу своим основанием и организацией; ему же он обязан и возобновлением своей деятельности, когда она была прервана на некоторое время“» (Некрасов П. А., Лахтин Л. К., Лопатин Л. М., Минин А. П. Николай Васильевич Бугаев. (Речи, произнесенные в заседании Московского Математического общества 16 марта 1904 года.)Т. II. М., 1905, с. 12–13). В 1875 г. руководители Общества подверглись гонениям, а остальные участники решили ликвидировать Общество, однако Бугаев убедил их продолжать работу (см.: Выгодский М. Я. Математика и ее деятели в Московском университете во второй половине XIX в. — В кн.: Историко-математические исследования, вып. I. M.-Л., 1948, с. 167).
   (21) Сокращенная цитата из письма П. И. Чайковского к А. И. Чайковскому от 2 мая 1867 г. (Чайковский Модест. Жизнь Петра Ильича Чайковского. В трех томах. Т. 1. М. — Лейпциг, [1900], с. 268).
   (22) В своих воспоминаниях Б. Н. Чичерин рассказывает о впечатлениях И. С. Тургенева от встречи в 1879 г. с молодыми профессорами Московского университета: «„Как они говорят! — восклицал он. — Я им сказал: ну, господа, вы далеко ушли вперед; в наше время так не говорили“. В особенности его пленил Бугаев, которого он возвел даже в предводители левого центра в будущем русском парламенте. Меня это удивило, ибо я знал, что Бугаев хороший математик, а в остальном совершенный кривотолк. Скоро дело выяснилось. Через несколько дней после этого знаменитого заседания Тургеневу дан был публичный обед. Главным оратором выступил Юрьев (…) наконец, выдвинулся Бугаев. И что же я увидел. Этот восхваленный оратор вытащил из кармана маленькую бумажку и запинающимся голосом прочел настроченную им галиматью о том, что Тургенев подмечал молекулярные движения общества. После обеда я подошел к Ивану Сергеевичу и шепнул ему на ухо: „А ваш Мирабо совсем осрамился“. — „Да, сегодня вышло неудачно“, — грустно отвечал он» (Воспоминания Бориса Николаевича Чичерина. Москва сороковых годов. М., 1929, с. 143). Описываемый обед был дан в московском ресторане «Эрмитаж» 6 марта 1879 г.; см.: Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем в 30-ти т. Соч. в 12-ти т., т. 12. М., 1986, с. 677 (комментарии Н. Ф. Будановой).
   (23) Юбилей Н. И. Стороженко отмечался в 1902 г.
   (24) Л. К. Лахтин в биографическом очерке о Н. В. Бугаеве приводит отрывок из воспоминаний Д. П. Рашкова (инспектора Константиновского Межевого института), познакомившегося с Бугаевым в Берлине в 1863 г.: «Я присел к группе более многолюдной. Мнения были весьма различны, от крайнего увлечения до полного равнодушия. Во всех прениях мнения Николая Васильевича не могли не производить впечатления наибольшею убедительностью. Здравая логика, строгая последовательность и ясность его суждений и соразмерная сдержанность — все эти качества нарисовали передо мною облик цельной личности Николая Васильевича. Помню его едкие нападки на мнения горячих голов о конфедерации в России» (Некрасов П. А., Лахтин Л. К., Лопатин Л. М., Минин А. П. Николай Васильевич Бугаев, т. II, с. 8).
   (25) Неточная и сокращенная цитата из воспоминаний Н. И. Стороженко о юношеских годах Н. В. Бугаева, полностью воспроизведенных по рукописи в биографическом очерке Л. К. Лахтина (там же, с. 4).
   (26) Эта статья не опубликована.
   (27) В Николаевское Инженерное училище в Петербурге Н. В. Бугаев был принят в 1859 г.; после сдачи экзамена и произведения в военные инженер-прапорщики был оставлен в Инженерной академии, где слушал лекции профессора М. В. Остроградского по математике. В связи с участием в коллективном протесте слушателей академии против действий командования в 1861 г. оставил военную службу и стал готовиться к магистерскому экзамену (Шевелев Ф. Я. Указ. соч., с. 552–553).«…Два года, проведенные Николаем Васильевичем в Инженерном училище и Инженерной академии, оставили след в его характере, — пишет Л. К. Лахтин. — Николай Васильевич высоко ценил военную дисциплину, порядок и точность в исполнении работ» (Некрасов П. А., Лахтин Л. К., Лопатин Л. М., Минин А. П. Николай Васильевич Бугаев, т. II, с. 6).
   (28) Заграничную командировку на два с половиной года для подготовки к профессорскому званию Н. В. Бугаев получил в 1863 г., после защиты магистерской диссертации «Сходимость бесконечных рядов по их внешнему виду» (М., 1863). Докторская диссертация — «Числовые тождества, находящиеся в связи со свойствами символа Е» (М., 1866) — была защищена им в Московском университете в 1866 г.
   (29) В 1864 г. при Московском университете был образован кружок любителей математических наук, через два года преобразованный в Московское Математическое общество; Н. В. Бугаев был одним из его членов-учредителей, в 1869 г. избран секретарем, в 1886 г. — вице-президентом, в 1891 г. — президентом Общества. Первый том «Математического сборника» — научного органа Общества — был издан в 1866 г.
   (30) Видимо, ошибка памяти Белого или Стороженко: в перечне книг, брошюр и статей Н. И. Кареева за 1868–1923 гг. («Из далекого и близкого прошлого». Сб. этюдов из всеобщей истории в честь 50-летия научной жизни Н. И. Кареева. Пг. — М., 1923, с. 7 — 48) специальной работы об И. Канте, опубликованной в «Русской мысли» или в каком-либо ином издании, не зафиксировано.
   (31) Амфортас — герой музыкальной драмы Р. Вагнера «Парсифаль» (1882), владелец сказочного замка Монсальват, тяжело раненный колдуном Клингзором.
   (32) Подразумевается дневниковая запись Брюсова о высказываниях Н. В. Бугаева в Психологическом обществе по поводу лекции Д. С. Мережковского (декабрь 1901 г.): «Возражать сначала решился один Бугаев с точки зрения монадологии, конечно, говорил много, скучно, словно „резинку жевал“, как о нем выражаются» (Брюсов В. Дневники, с. 111). В 1890-е гг. Брюсов испытывал значительное влияние философии Лейбница. См.: Помирчий Р. Е. Из идейных исканий В. Я. Брюсова (Брюсов и Лейбниц). — В кн.: Брюсовские чтения 1971 года. Ереван, 1973, с. 157–170; Кульюс С. К. Формирование эстетических взглядов В. Брюсова и философия Лейбница. — В кн.: Типология литературных взаимодействий. (Ученые записки Тартуского гос. ун-та, вып. 620.) Тарту, 1983, с. 50–63.
   (33) Цитаты восходят к записям Брюсова об общем ужине в «Славянском Базаре» после лекции Мережковского в Психологическом обществе.
   (34) Пифагорейство — религиозно-философское учение в Древней Греции (VI–IV вв. до н. э.), исходившее из представления о числе как об основном принципе всего существующего. Ср. суждения Белого о «пифагорейском числе»: Белый Андрей. На перевале. II. Кризис мысли. Пб., 1918, с. 27–28.
   (35) «Монадология» (1720) — одно из основных сочинений Лейбница, в котором изложено учение о монаде — простейшем элементе, неделимой части бытия, проявляющей себя во внешних физических действиях; учение о монаде развито Лейбницем в цельную философскую систему. Н. В. Бугаев отстаивал собственную философскую теорию эволюционной монадологии, навеянную системой Лейбница. См.: Лопатин Л. М. Философское мировоззрение Н. В. Бугаева. — В кн.: Некрасов П. А., Лахтин Л. К., Лопатин Л. М., Минин А. П. Николай Васильевич Бугаев, т. II, с. 21–42.
   (36) Н. В. Бугаев был избран деканом физико-математического факультета Московского университета в 1886 г. и исполнял эту должность до конца жизни.
   (37) Л. К. Лахтин пишет об этом событии: «В 1900 году 21 марта было назначено публичное заседание Математического общества по поводу выхода 20 томов „Сборника“. Неожиданно для Николая Васильевича члены Общества подготовили к этому дню чествование его как своего президента. Большинство присутствовавших в многолюдной зале были ученики Николая Васильевича. В произнесенных речах, в присланных со всех концов России приветствиях и телеграммах от различных учреждений, обществ и лиц было высказано признание заслуг Николая Васильевича, всеобщее к нему уважение, горячая любовь к нему его учеников. Собрание сочинений Николая Васильевича в виде 8 больших, красиво переплетенных томов было ему поднесено от товарищей по Обществу, как внешний знак уважения к его научным работам» (Некрасов П. А., Лахтин Л. К., Лопатин Л. М., Минин А. П. Николай Васильевич Бугаев, т. II, с. 16–17).
   (38) Никита Васильевич Задопятов — герой романа Белого «Москва» (1925), сатирически изображенный либеральный профессор. Одновременно с Белым этот его образ как нарицательный использовал Б. Л. Пастернак в журнальной редакции части 1-й «Охранной грамоты» (Звезда, 1929, № 8, с. 158): «либеральные Задопятовы всех толков». См.: Пастернак Б. Воздушные пути. Проза разных лет. М., 1982, с. 478.
   (39) Свои философские воззрения Н. В. Бугаев изложил в работе «Основные начала эволюционной монадологии» (Вопросы философии и психологии, 1894, кн. 17, с. 26–44), сформулировав их в виде 184 тезисов, по образцу Лейбница.
   (40) Аритмологией Н. В. Бугаев предложил назвать отдел математики, посвященный теории прерывных функций. О философско-математическом обосновании аритмологии Бугаевым см.: Некрасов П. А. Московская философско-математическая школа и ее основатели. — В кн.: Некрасов П. А., Лахтин Л. К., Лопатин Л. М., Минин А. П. Николай Васильевич Бугаев, т. I, с. 23–36, 103–108.
   (41) Цитата из 14-й строфы стихотворения Е. А. Баратынского «Осень» (1836–1837).
   (42) Контаминация неточных и сокращенных цитат (Апостолов Н. Н. Живой Толстой. Жизнь Льва Николаевича Толстого в воспоминаниях и переписке. М., 1928, с. 371–372) из воспоминаний «Мои встречи с Л. Н. Толстым» И. А. Линниченко, входящих в его книгу «Речи и поминки» (Одесса, 1914).
   (43) Сокращенная цитата (Эренбург И. Портреты современных поэтов. М., 1923, с. 33).
   (44) Герой сказки Ханса Кристиана Андерсена «Спутник» («Дорожный товарищ») обретает чудесного помощника, в образе которого скрывается бедный умерший человек, за погребение которого он отдал все свои деньги. См.: Андерсен. Собр. соч. в 4-х т. Перевод А. и П. Ганзен. Т. 1. СПб., 1894, с. 39–56.
   (45) «Российская песня» Ф. М. Дубянского (1795) на текст знаменитого стихотворения И. И. Дмитриева (1792). Ср. в стихотворении Белого «Ссора» (1903):
   «Стонет сизый голубочек» — льется звонкое сопрано.
   (Стихотворения и поэмы, с. 96)
   (46) Из «Стихов, сочиненных ночью во время бессонницы» (1830) Пушкина: «Парки бабье лепетанье».
   (47) «Город Солнца» (1602) — утопическое сочинение Томмазо Кампанеллы. Белый говорил о нем в статье «Утопия» («Записки мечтателей», № 2–3. Пб., 1921, с. 144; подпись: Alter Ego), в речи «Солнечный град» (см.: Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1978 год. Л., 1980, с. 43–46).
   (48) Сокращенная цитата из «Симфонии (2-й, драматической)» (Собрание эпических поэм, с. 198).
   (49) Там же (сокращенная цитата).
   (50) Неточная и сокращенная цитата (Там же, с. 176–177).
   (51) Остраннение (остранение) — художественный прием, дающий эффект нарушения автоматизма читательского восприятия благодаря новому, «странному» взгляду на привычные вещи и явления. Понятие остраннения введено В. Б. Шкловским в книге «Воскрешение слова» (1914) и терминологически истолковано им в статье «Искусство как прием» («Поэтика. Сборники по теории поэтического языка». I, II. Пг., 1919, с. 105–109; Шкловский В. О теории прозы. М.-Л., 1925, с. 12–15).
   (52) Икосаэдр — правильный двадцатигранник из равносторонних треугольников.
   (53) Профессор астрономии Д. И. Дубяго был деканом физико-математического факультета Казанского университета в 1890–1899 гг., затем — ректор Казанского университета.
   (54) П. А. Некрасов был профессором Московского университета с 1886 г.
   (55) Tabula rasa (л а т.) — чистая доска. Говорится о незаполненном пространстве, о сознании и душе человека, о ребенке как предмете воспитания.
   (56) Вероятно, имеется в виду книга В. В. Бобынина «Математика древних египтян» (М., 1882).
   (57) Драма Г. Ибсена «Когда мы, мертвые, пробуждаемся» (1899) была поставлена В. И. Немировичем-Данченко в Московском Художественном театре (премьера — 28 ноября 1900 г.).
   (58) Боркман — герой драмы Ибсена «Йун Габриэль Боркман» (1896), Рубек — герой драмы «Когда мы, мертвые, пробуждаемся», Вранд — герой одноименной драматической поэмы Ибсена (1865). Рубек в финале драмы совершает восхождение по леднику на гору и гибнет в снежной лавине; Бранд также гибнет на горной вершине, погребаемый лавиной.
   (59) Ср. запись Белого, характеризующую май 1896 г.: «…живем (немного) в Берлине с семейством проф. Млодзиевского» (Материал к биографии, л. 6).
   (60) «Общество содействия успехам опытных наук и их практических применений имени X. С. Леденцова» было организовано в 1909 г. при ближайшем участии Умова, который занял в нем должность товарища председателя (см.: Бачинский А. И. Очерк жизни и трудов Николая Алексеевича Умова. М., 1916, с. 63–68) и стал редактором «Временника» Общества. О деятельности Умова в леденцовском обществе см. также речь С. А. Федорова в кн. «Протокол чрезвычайного соединенного заседания московских ученых обществ и учреждений в память Н. А. Умова». М., 1916, с. 23–30.
   (61) Л. А. Кассо был министром народного просвещения в 1910–1914 гг. В знак протеста против его политики Умов «в 1911 году после устранения президиума университета от занимаемых ими должностей и профессуры, (…) в числе других профессоров устранился от жизни университета, прекратил чтение лекций и отказался от заведования учреждениями, связанными с кафедрой физики» (Умов Н. А. Автобиография. — В кн.: Научное наследство. Естественнонаучная серия, т. 2. М., 1951, с. 386).
   (62) И. И. Мечников был избран доцентом Новороссийского университета (в Одессе) в 1867 г., в 1870–1882 гг. был там же профессором зоологии и сравнительной анатомии. О дружеском кружке Мечникова, Сеченова и Умова в Одессе см.: Сеченов И. М. Автобиографические записки. М., 1952, с. 222–223.
   (63) В этом очерке Бачинский пишет об Умове: «…он нередко высказывался в том смысле, что эстетика выше этики. „Вселенная — это арфа“, — говорил он в интимном разговоре: „Струны ее звучат дивной гармонией закономерности. Звуки всей природы стройны и строги; только струны людей издают фальшивые ноты. Каждый человек должен жить так, чтобы его струна вносила новую красоту в общую гармонию; мы должны уничтожать все фальшивые звуки в нашей жизни“» (Бачинский А. И. Очерк жизни и трудов Николая Алексеевича Умова, с. 81).
   (64) Цитата из поэмы «Первое свидание» (Стихотворения и поэмы, с. 410).
   (65) Интерес к этой проблематике Белый проявлял в феврале — марте 1927 г.; ср. его дневниковые записи: «Читаю сборник, посвященный строению вещества, все эти дни; статьи: Боргмана, Резерфорда, Перрена, Томсона» (23 февраля), «Все эти дни читал Пуанкаре „Эволюция современной физики“» (17 марта), «Читаю Френкеля: „Строение материи“» (18 марта), «Читаю Иоффе» (26 марта), «Читаю Механику Михельсона» (27 марта) и т. д. (Ракурс к дневнику, л. 126 об., 127 об.). В письме к Р. В. Иванову-Разумнику от 6 апреля 1927 г. Белый делится подробными рассуждениями о Н. Боре, А. Эйнштейне, И. Ньютоне и поднятых ими физических проблемах (ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 18).
   (66) В первом издании книги далее следовала фраза: «Сам он не был открывателем новых путей; и профессор Лебедев превосходил его и в открытиях, и в постановке лабораторной работы» (Белый Андрей. На рубеже двух столетий. М.-Л., 1930, с. 55). В связи с этим утверждением А. И. Бачинский (физик, ученик Умова, входивший в середине 1900-х гг. в круг московских символистов, напечатавший в журнале «Перевал» ряд статей и рецензий, а в издательстве «Скорпион» в 1905 г. — поэму в прозе «Облака» под псевдонимом Жагадис) направил Белому 12 мая 1930 г. следующее письмо:

   Многоуважаемый Борис Николаевич!
   Может быть, Вы не рассердитесь на меня, если я укажу две неточности (одну крупную и одну мелкую), вкравшиеся в изображение Н. А. Умова в Вашей волнующей книге «На рубеже…»:
   1) Вы пишете: «Сам он не был открывателем новых путей; и профессор Лебедев превосходил его и в отношениях…»
   Это неверно. Из высокоодаренной троицы: Столетов, Умов, Лебедев — только Умов был открывателем новых путей (в теоретическом, принципиальном смысле); и одна из обиходных идей современной физики — идея о движении энергии — принадлежит всецело ему (она разработана, между прочим, в его докторской диссертации); эта заслуга Умова общепризнана и за границей. Лебедев же был великим искусником по части тонких экспериментов, но он в науку новых идей не внес. Работы, снискавшие ему мировую известность (о световом давлении), суть лишь экспериментальные подтверждения того, что было предсказано теоретически Максуэлом. (Но и в области эксперимента у Умова есть замечательные вещи, например: он открыл новое явление, дающее связь между поляризацией света и его поглощением; он изобрел металлический экран, от которого пошли все современные киноэкраны.)
   2) «В день именин отца он казался церемониймейстером поздравлений, хотя сам был именинником в этот день».
   Н. А. был именинник 9 мая.
   Разрешите, придравшись к случаю, преподнести Вам две книжечки об Н. А. Умове. (В моем «Очерке» на стр. 17–20 сказано подробно о движении энергии.) Они посылаются бандеролью.
   Искренне уважающий Вас А. Бачинский.

   (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 151). Готовя второе издание книги, Белый учел эти коррективы Бачинского: сократил фразу об именинах и ввел дополнительные характеристики научной деятельности Умова (от «Н. А. Умов был новатором…» до «Умов был вдохновителем и интерпретатором высот научной мысли»), сославшись на указания Бачинского (см. ниже авторское примечание).
   (67) С этим рефератом в семинарии Умова Белый выступал в ноябре 1899 г. Белый вспоминает: «…проф. Умов очень доволен моим рефератом и якобы смелыми, философскими мыслями, которые я провожу здесь» (Материал к биографии, л. 13).
   (68) См. примеч. 13.
   (69) Умов стал профессором физико-математического факультета Московского университета в 1893 г., до этого он более двадцати лет был профессором Новороссийского университета в Одессе (1871–1893).
   (70) Cр. запись Белого о мае — июне 1896 г.: «…едем вместе с семейством Умовых в Швейцарию, две недели проводим в Туне» (Материал к биографии, л. 6).
   (71) См. примеч. 15 к Введению.
   (72) «Будильник» — юмористический журнал с карикатурами, выходивший в Петербурге в 1865–1871 гг. и в Москве с 1873 г. по 1917 г. Белый относит этот эпизод с «Будильником» к концу 1877 г. (Материал к биографии, л. 2).
   (73) Иван Иванович Коробкин — главный герой романов Белого «Москва» (1925) и «Маски» (1930).
   (74) Асархаддон (ассир. Ашшурахйддин) — царь Ассирии (680–669 до н. э.), восстановивший разрушенный Вавилон. В кругу символистов известен благодаря стихотворению Брюсова «Ассаргадон» (1897) из его книги «Tertia vigilia».
   (75) В главке «Северо-восток» главы 1-й «Петербурга» говорится: «Аполлон Аполлонович только раз вошел в мелочи жизни: он однажды проделал ревизию своему инвентарю; инвентарь был регистрирован в порядке и установлена номенклатура всех полок и полочек; появились полочки под литерами: а, бе, це; а четыре стороны полочек приняли обозначение четырех сторон света. Уложивши очки свои, Аполлон Аполлонович отмечал у себя на реестре мелким, бисерным почерком: очки, полка — бе и СВ, то есть северо-восток (…)» (Белый Андрей. Петербург, с. 14).
   (76) Споры с отцом подобного рода Белый относил уже ко времени начала своей литературной деятельности — к осени 1902 г. (Материал к биографии, л. 30 об.).
   (77) Неточно цитируются заключительные строки «Песни о вещем Олеге» Пушкина (1822).
   (78) Сведения об этом Белый заимствовал, видимо, из мемуаров Б. Н. Чичерина. Ср.: «…высоким комизмом отличалось предприятие красивой купчихи Пустоваловой и юркого беллетриста Боборыкина, которые затевали политический журнал с целью приготовить Россию к конституционным учреждениям, и всего удивительнее было то, что под крылышко этой странной пары приютились молодые профессора Московского университета: Ковалевский, Муромцев, Бугаев, у которых было столько же политического смысла, сколько у их патронов. Тургенева повезли на приготовительное заседание этого никогда не родившегося в свет журнала, и он вернулся оттуда в полном восторге» (Воспоминания Бориса Николаевича Чичерина. Москва сороковых годов, с. 142–143). Это несостоявшееся журнальное предприятие Чичерин относит ко времени чествования Тургенева в Москве — к февралю — марту 1879 г. (ср. примеч. 22).
   (79) Из стихотворения Пушкина «Поэт» (1827): «И меж детей ничтожных мира, // Быть может, всех ничтожней он».
   (80) Cр. суммарную характеристику этих коллизий в кратком очерке Белого «К биографии» (март 1927 г.): «Мой отец скорее мог быть мне дедом, а мать мою позднее не раз считали старшей моей сестрой; и года, и мировоззрение разделяли родителей; отец все хотел из меня сделать ученого; а мать этого боялась; я был, так сказать, яблоком раздора; и эта борьба за меня сильно отразилась на детстве; я рано ушел в себя: независимость, критика окружающей действительности — первые, непроизвольные жесты самозащиты, во мне появившиеся, как результат недоумения, кого слушаться: отца или мать» (ГБЛ, ф. 198, карт. 6, ед. хр. 5, л. 1 об.).
   (81) Н. В. Бугаевым были написаны «Руководство к арифметике. Арифметика целых чисел», «Руководство к арифметике. Арифметика дробных чисел», «Задачник к арифметике целых чисел», «Задачник к арифметике дробных чисел».
   (82) Подразумеваются жестокие гонения против христиан во время правления римских императоров Нерона (54–68), предавшего в 64 г. христиан изощреннейшим казням (см.: Тацит. Анналы, XV, 44), и Диоклетиана (284–305), издавшего в 303–304 гг. 4 эдикта против христиан.
   (83) Видимо, имеется в виду книга «Первые понятия о зоологии» (изд. 2-е — СПб., 1877) П. Бэра. Ср.: «…традиция, которую мне в ранних годах старался привить отец, — традиция естествознания; пяти лет я знаю, не умея читать, всю зоологию Поля Бэра почти назубок» (Почему я стал символистом, с. 17).
   (84) Книга Д. Н. Кайгородова «Из царства пернатых» (СПб., 1893) с красочными таблицами. Белый вспоминает: «Я получаю в подарок от Анны Сергеевны Гончаровой сочинение Кайгородова „Птицы России“ (или нечто вроде этого). Мое увлечение птицами» (Материал к биографии, л. 4).
   (85) Геракл (греч. миф.) надел хитон, пропитанный кровью убитого им кентавра Несса; хитон сразу прирос к его телу, а кровь Несса превратилась в яд, причиняя Гераклу невыносимые страдания.
   (86) Ошибка Белого. Д. Е. Егоров в рукописи «Хронология семейства моего» указывает, что он вступил в брак 14 января 1855 г. с Елизаветой Федоровной Желвуновой (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 352).
   (87) Имеется в виду статья «О теургии» (Новый Путь, 1903, № 9, с. 100–123).
   (88) Кроме Александры Дмитриевны (родившейся 6 апреля 1858 г.), в семье Егоровых было еще пять детей — дочери Ольга (род. в 1856 г.) и Катерина (род. в 1861 г.) и сыновья Николай (род. в 1860 г.), Иван (род. в 1863 г.) и Сергей (род. в 1865 г.).
   (89) Неточная цитата из «Евгения Онегина» Пушкина (гл. 8, строфа XLVII; слова Татьяны Онегину).
   (90) Имеется в виду картина К. Е. Маковского «Боярский свадебный пир XVII столетия» (1883). Эта работа «имеет колоссальный успех, получает высокие оценки в Петербурге, Москве, Париже, на Всемирной выставке 1885 года в Антверпене удостоена почетной награды и приобретена в Америку (…) Картина приобрела широкое распространение. Большая олеография была выпущена приложением к журналу „Нива“ и во многих чиновных и мещанских домах красовалась на стене, воспитывая соответствующие вкусы» (Тарасов Л. Константин Егорович Маковский. 1839–1915. М.-Л., 1948, с. 25–26).
   (91) Екатерина Павловна Леткова, в замужестве Султанова (а не Салтанова) была родной сестрой Юлии Павловны Маковской (рожд. Летковой), жены К. Е. Маковского.
   (92) Русский певец, лирико-драматический тенор Николай Николаевич Фигнер и его жена, по происхождению итальянка, Медея Ивановна Фигнер, также певица (драматическое сопрано). В 1887 г. Фигнеры дебютировали на сцене Мариинского театра в Петербурге.
   (93) Торричеллиева пустота — безвоздушное пространство над свободной поверхностью жидкости в закрытом сверху сосуде. Это явление было объяснено в 1643 г. итальянским физиком и математиком Эванджелиста Торричелли.
   (94) Белый относит это событие к январю 1886 г.: «Доктора запрещают мне все фантастическое, потому что я кричу по ночам» (Материал к биографии, л. 1 об.).
 
   Глава вторая. Среда^*
   (1) Раиса Ивановна была гувернанткой при Белом с весны 1884 до осени 1885 г.
   (2) Генриэтта Мартыновна — гувернантка Белого с осени 1885 до осени 1886 г.
   (3) Источник цитаты не установлен.
   (4) Ср. запись Белого, характеризующую конец 1884 г.: «Раиса Ивановна мне читает Уланда, Гете, Гейне и Эйхендорфа. Немецкие романтики окрашивают мир в новый цвет» (Материал к биографии, л. 1 об.).
   (5) Интерес к математическим трудам Нильса Хенрика Абеля Белый пронес через всю жизнь. В письме к Б. В. Томашевскому от 16 сентября 1933 г. он, в частности, отмечал: «Для ряда моих познават(ельных) проблем нуждаюсь в понимании идей Клейна и Абеля» («Пушкинский Дом. Статьи. Документы. Библиография». Л., 1982, с. 236).
   (6) Далее в автографе книги зачеркнуто карандашом: «Или: такой-то профессор, добряк-весельчак, живет с «М***», изменяя жене; к «добряку» меня брали; и видел я, как он с женою был мил; как ласкалась к жене его «М***», посетительница их журфиксов. И вспоминались стихи:

 
Ты, кто мыслил, любил и страдал.»
 

   (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 43, л. 46).
   (7) М. М. Ковалевский после окончания в 1872 г. Харьковского университета завершал образование за границей (в Берлине, Вене, Париже, Лондоне); Н. В. Бугаев отбыл в заграничную командировку осенью 1871 г.
   (8) Евангелие от Иоанна, I, 1.
   (9) Ошибка Белого; в верхней части храма Христа Спасителя в Москве, на своде главного купола изображение Господа Саваофа, благословляющего обеими руками, было выполнено профессором А. Т. Марковым (в 1861–1866 гг.).
   (10) Этот подарок был преподнесен сразу же после рождения Белого: «Академик Я. Грот прислал новорожденному том своих сочинений с надписью: „Борису Николаевичу Бугаеву“» (Материал к биографии, л. 1).
   (11) Цитата из очерка Н. В. Бугаева о С. А. Усове («Речь и отчет, читанные в торжественном собрании имп. Московского университета 12-го января 1887 года». М., 1887, с. 209).
   (12) Ироническая реминисценция из Апокалипсиса: «И родила она младенца мужеского пола, которому надлежит пасти все народы жезлом железным»; «Он пасет их жезлом железным» (Откровение св. Иоанна Богослова, XII, 5, XIX, 15).
   (13) Цитируется романс М. И. Глинки «Как сладко с тобою мне быть…» (1843) на стихи П. П. Рындина. Белый приводит его в раннем «Рассказе № 2» (1902) («Памятники культуры. Новые открытия». Ежегодник 1980. Л., 1981, с. 145–148), а также цитирует в 3-й «симфонии» (Белый Андрей. Возврат. III симфония. М., 1905, с. 111) и в рассказе «Мы ждем его возвращения» («Свободная совесть». Литературно-философский сборник, кн. 1. М., 1906, с. 161).
   (14) М. М. Стасюлевич состоял в 1866–1903 гг. редактором «Вестника Европы» — журнала, бывшего на протяжении десятилетий наиболее репрезентативным органом либерально-позитивистской ориентации.
   (15) «Травиата» — опера Джузеппе Верди (1853).
   (16) «Железная пята» — название социального романа Джека Лондона («The Iron Heel», 1907), ставшее обозначением промышленных верхов в буржуазном обществе и капитализма вообще.
   (17) Кто именно скрывается за этими инициалами, не установлено.
   (18) См.:Мензбир М. А. Сергей Алексеевич Усов. — В кн.: Речь и отчет, читанные в торжественном собрании имп. Московского университета 12-го января 1887 года, с. 232–247.
   (19) Сокращенная цитата из воспоминаний К. Львова («В память Сергея Алексеевича Усова». Статьи по поводу его кончины. М., 1887, с. 14–15).
   (20) Контаминация фрагментов из мемуарного очерка Н. В. Бугаева об Усове («Речь и отчет, читанные в торжественном собрании имп. Московского университета 12-го января 1887 года», с. 211, 212, 213).
   (21) Неточная и сокращенная цитата («В память Сергея Алексеевича Усова», с. 14).
   (22) Сокращенная цитата из очерка Н. В. Бугаева «Сергей Алексеевич Усов» (с. 210).
   (23) Неточная и сокращенная цитата («В память Сергея Алексеевича Усова», с. 7, 8, 9). Курсивом выделены приводимые Поливановым слова Усова.
   (24) В очерке «История искусств в чтениях С. А. Усова», опубликованном за подписью «Бывший слушатель», говорится о лекциях Усова по истории искусств (по субботам в кабинете Л. И. Поливанова): «Подробному обзору (…) подвергнул покойный византийское искусство, архитектуру и иконопись, равно как и родившееся из последнего искусство русское до XV в., выразившееся в своеобразной церковной архитектуре, иконописи и стенных изображениях киевских, новгородского и московских соборов» («В память Сергея Алексеевича Усова», с. 21). Об этом направлении в научно-исследовательской деятельности Усова см.: Вздорнов Г. И. История открытия и изучения русской средневековой живописи. XIX век. М., 1986, с. 144–146, 233, 350.
   (25) Неточная цитата из очерка Н. В. Бугаева «Сергей Алексеевич Усов» (с. 215).
   (26) Там же, с. 215, 219, 220 (контаминация неточных и сокращенных цитат).
   (27) Ср. другую характеристику А. П. Усовой у Белого: «…умная, толстая помещица, очень ко мне расположенная» (Материал к биографии, л. 7).
   (28) В романе Ч. Диккенса «Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим» (1850) Стирфорс (или Стирфорт) — старший товарищ юного Копперфилда, объект обожания и подражания. Подобные отношения между Белым и С. С. Усовым сложились летом 1897 г. в Даниловке — имении Усовых в Саратовской губернии. Белый вспоминает об Усове: «…он мне кажется персонажем „Разбойников“ Шиллера; я страшно ценю его ласковое отношение ко мне тем более, что он, душа общества, покоритель дамских сердец, великолепный рассказчик, гитарист и певец — всегда окружен; он много мне играет Шуберта, и я весь протягиваюсь к нему; я сам себе кажусь Давидом Копперфильдом, а он мне кажется Стирфорсом. Так лето для меня окрашено пафосом моего отношения к „Сереже Усову“. „Сережа“ меня учит верховой езде (учит держаться по-кавалерийски) (…)» (Материал к биографии, л. 7 об.).
   (29) Status nascendi (лат.) — состояние зарождения, возникновения.
   (30) Педели — служители и надзиратели в различных учреждениях, преимущественно в университетах.
   (31) П. С. Усов стал не профессором, а приват-доцентом Московского университета и ординатором московской Яузской больницы. См.: ИванцовС. А. Памяти Павла Сергеевича Усова. — Известия Московского Литературно-художественного кружка, 1917, вып. 17–18, с. 29–37.
   (32) Пикули — овощи, маринованные в уксусе с примесью горчицы и пряностей; спич — публичная речь по случаю торжества, краткая застольная речь.
   (33) М. М. Ковалевский получил отставку в Московском университете в 1887 г. по требованию III Отделения.
   (34) См. примеч. 38 к гл. 1.
   (35) Стихотворение Ю. А. Веселовского «На озере» («Волны стремятся чредой непрерывною…»), опубликованное за подписью «Ю. В-ский» («В память С. А. Юрьева». Сборник, изданный друзьями покойного. М., 1891, с. 268–269):

 
(…)Век богатырства с тоскою глубокою
Вспомнила в песне волна.
Шепчет про битвы и древность далекую,
Шепчет о славе она.
И, пораженной тоскою невольною,
Вспомнилось ей, как вдали
Шумно сходилось на песнь колокольную
Вече родимой земли. (…)
Грезится слава ей, сила народная,
Грезятся чудные сны,
Шепчет о будущем влага свободная
В лепете смутном волны…
 

   (36) В 1893 г. Ю. А. Веселовский совместно с М. Берберяном издал в Москве в русском переводе первый том сборника «Армянские беллетристы», в 1894 г. — второй том («Армянские беллетристы, драматурги и поэты»); совместно с проф. Г. А. Халатянцем — первую антологию новой армянской поэзии на русском языке («Армянская Муза». М., 1907). См.: ГригорьянК. Н. В. Я. Брюсов и армянская поэзия. М., 1962, с. 7 — 19; Давтян А. М. Юрий Веселовский и «Поэзия Армении». — В кн.: Брюсовские чтения 1966 года. Ереван, 1968, с. 387–411.
   (37) Имеется в виду статья А. Н. Веселовского «Генрик Ибсен (Этюд)» (в кн.: Ибсен Г. Собр. соч., т. 5. СПб., 1897, с. III–LVI).
   (38) Подразумевается: свет с Фавора. Фавор — гора вблизи от Назарета; церковное предание признает Фавор горой Преображения Господня.
   (39) Эти слова А. Н. Веселовского Белый вложил в уста Аполлона Аполлоновича Аблеухова в пьесе «Петербург» (1924) — инсценировке одноименного романа (картина 10-я); ср.: «…гуманизм есть великая вещь… ме… ме… выстраданная Джордано Бруно, который одною ногою стоял… ме-ме… в мраке средневековья, другою ж… ме-ме-ме… (указывая рукой на багровые окна) приветствовал… ме-ме… зорю возрожденья… (трет себе переносицу): ме-ме-ме — „рукою“ хотел я сказать…» (ИРЛИ, ф. 79, оп. 3, ед. хр. 25).
   (40) Bel homme (ф р.) — красавец-мужчина.
   (41) Сокращенная цитата (Щ епкина-Куперник Т. Л. Дни моей жизни, с. 293–294).
   (42) Белый жил с матерью в санатории доктора Ограновича (имение Аляухово около Звенигорода) в июле — августе 1896 г.
   (43) Имеется в виду лето 1891 г.
   (44) Далее в автографе книги зачеркнуто карандашом:

   Нет, впрочем, помню, как вылетела почти замертво мадемуазель Радэн, гувернантка, из… из… такой комнатки, куда… ходят все, но… стыдясь; и такая же комнатка дачи соседней, где Янжулы жили, построена была: стена в стену. Мадемуазель, точно выдержав землетрясение, выскочила из той комнатки с выпученными глазами, малиновая, почти плачущая, — головою в кушетку:
   — «Что с вами?» — к ней мама и тетя.
   Она лишь с отчаяньем [горя великого] машет руками.
   — «Да что вы? Больны?»
   — «Нет: там — Янжул, за стенкою!..»
   — «О!»
   И все, с ужасом посмотрев друг на друга, замолкли

   (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 43, л. 60 об.).
   (45) И. И. Янжул познакомился с Л. Н. Толстым в январе 1882 г., в последующие годы регулярно с ним встречался. См.: Янжул И. И. Мое знакомство с Толстым. — Международный Толстовский альманах, сост. П. А. Сергеенко. М., 1909, с. 407–414; Янжул Е. Н. Встречи с Толстым. — Там же, с. 426–428; Воспоминания И. И. Янжула о пережитом и виденном в 1864–1909 гг., вып. 2. СПб., 1911, с. 7 — 22.
   (46) Другую версию воспоминаний о своих детских встречах с Л. Н. Толстым Белый предлагает в специальном мемуарном очерке; см.: Андрей Белый. Проблемы творчества. Статьи, воспоминания, публикации. М., 1988, с. 638–644; публикация Л. А. Озерова.
   (47) Сходные детские впечатления Белый передает и в некрологической статье «Николай Ильич Стороженко»: «Я помню его с детства. Он любил озадачивать детей внезапным остроумием игр и шуток. Серьезный, немного суровый, он вдруг точно высыпал нам на голову горсть золотых картонажей. Дети любили прятаться у него в кабинете. До сих пор с умилением вспоминаю образ покойного профессора, обращенный к нам, детям, добродушный, шутливо сказочный» (Весы, 1906, № 2, с. 68).
   (48) О. И. Стороженко скончалась 1 февраля 1896 г. М. Н. Розанов в биографическом очерке «Николай Ильич Стороженко» пишет: «Смерть горячо любимой жены (…) была страшным ударом для Николая Ильича (…) Николай Ильич сильно постарел и осунулся, прежняя легкая проседь сменилась сплошною сединою, и в походке стали проявляться уже признаки того мучительного недуга, который вскоре почти приковал его к креслу» (Памяти Н. И. Стороженка. М., 1909, с. 37).
   (49) В оригинале у Белого ошибочно: «…исследования о Роберте Грине, „Лиллит“ Марло» — свидетельство того, что об этих трудах Стороженко — докторской диссертации «Роберт Грин, его жизнь и произведения. Критическое исследование» (М., 1878) и магистерской диссертации «Предшественники Шекспира. Эпизод из истории английской драмы в эпоху Елисаветы. Том I. Лилли и Марло» (СПб., 1872) — у него не было отчетливого представления. Вопреки мнению Белого, эти работы получили высокую оценку у специалистов, а монография о Роберте Грине была переведена в 1881 г. на английский язык. Белый упоминает также курс Стороженко «Лекции по западноевропейской литературе» (М., 1903). Начиная с 1870-х гг., Стороженко выступал с многочисленными работами о Шекспире, став по существу первым русским профессиональным исследователем-шекспироведом. См.: Шекспир и русская культура. Под ред. М. П. Алексеева. М. — Л., 1965, с. 569–571, 707–711 (работы К. И. Ровды, Э. П. Зиннера); Корнилова Е. Первый русский шекспировед. — В кн.: Шекспировский сборник. М., 1967. См. также: Под знаменем науки. Юбилейный сборник в честь Николая Ильича Стороженко, изданный его учениками и почитателями. М., 1902, с. I–XXIX (Краткий очерк научно-литературной и общественной деятельности Н. И. Стороженка), XXX–XXXV (Языков Д. Библиографический указатель к печатным трудам Н. И. Стороженка).
   (50) Стороженко с 1872 г. возглавлял кафедру истории всеобщей литературы историко-филологического факультета Московского университета.
   (51) Ср. характеристику этой черты личности Стороженко в воспоминаниях И. И. Янжула «Малороссийский юмор дорогого Николая Ильича»: «В дружественной и товарищеской беседе, а часто даже в официальной речи Николая Ильича, всегда, как искорки, блистали остроты»; «Неистощимый юмор сыпался почти всегда из уст почтенного Николая Ильича, как из рога изобилия, и действовал часто на окружающих, как добрый стакан шампанского. Всем становилось тепло и весело на душе, настроение повышалось через несколько минут беседы с ним; он всех уже успел заинтересовать и увлечь разговором» (Памяти Н. И. Стороженка, с. 131, 132).
   (52) Пьеса А. П. Чехова «Дядя Ваня» (1896) намечалась к постановке в Малом театре весной 1899 г., однако Театрально-литературный комитет (в составе профессоров Стороженко, Алексея Н. Веселовского, И. И. Иванова) согласия на постановку не дал; В. А. Теляковский, сообщая в неопубликованном тексте воспоминаний подробности голосования, отмечает, что Стороженко высказывался за постановку. См. комментарии И. Ю. Твердохлебова в кн.: Чехов А. П. Поли. собр. соч. и писем в 30-ти т. Соч. в 18-ти т., т. 13. М., 1978, с. 393–394.
   (53) Белый высоко ценил философско-лингвистическое наследие А. А. Потебни, посвятил его анализу статью «Мысль и язык (Философия языка А. А. Потебни)» (Логос, кн. 2. М., 1910, с. 240–258). См.: Белькинд Е. А. Белый и А. А. Потебня (К постановке вопроса). — Тезисы I Всесоюзной (III) конференции «Творчество А. А. Блока и русская культура XX века». Тарту, 1975, с. 160–164; Пресняков О. П. А. А. Потебня и русское литературоведение конца XIX — начала XX века. Саратов, 1978, с. 156–159.
   (54) Стороженко был действительным членом Общества любителей российской словесности при Московском университете с 1876 г., с 1884 г. — временный председатель, с 1894 г. — председатель Общества.
   (55) Квартира Стороженко была в доме Байдаковых в Оружейном переулке (Хамовническая часть).
   (56) Ср. некрологическую статью Белого «Николай Ильич Стороженко»: «…я заходил к Н. И. в его классические воскресные утра. Тут я научился ценить его знания, ум и сердце. Людей самого разнообразного направления неодолимо тянуло к Н. И., и всех он встречал с тихой, любовной простотой» (Весы, 1906, № 2, с. 68).
   (57) Д. И. Курский был народным комиссаром юстиции РСФСР с 1918 г.; с 1928 г. — полпред в Италии.
   (58) Ср. запись Белого, характеризующую конец 1885 г.: «Начинаются мои частые посещения Стороженок. Мне говорят, что Маруся Стороженко — моя невеста; увлечение Марусей» (Материал к биографии, л. 1 об.).
   (59) И. И. Янжул был избран ординарным академиком по разряду историко-политических наук Историко-филологического отделения (политическая экономия и наука о финансах) 4 марта 1895 г.
   (60) Один из сказочных персонажей «Северной симфонии (1-й, героической)» (1900) Белого, «козлобородый рыцарь», «обладал козлиными свойствами: водил проклятый хоровод и плясал с козлом в ночных чащах. И этот танец был козловак, и колдовство это — козлование» (Собрание эпических поэм, с. 49).
   (61) Horribile dictu (лат.) — страшно сказать (в насмешливо-ироническом употреблении).
   (62) Далее в гранках книги было: «подкозловачивал; козловачил всем видом своим — Тубенталь-адвокат» (ЦГАЛИ, ф. 613, оп. 1, ед. хр. 5595, л. 22).
   (63) В некрологической статье «Николай Ильич Стороженко» Белый писал: «Благородное сердце перестало биться (…) больно не видеть больше образ знакомый, всю жизнь теплящийся мягким светом морального сознания, необычайной красоты душевной. Я глубоко любил покойного, потому что все его любили, потому что не могли не любить знавшие его. (…) И вот его не стало — не стало очень хорошего человека». В то же время Белый и в некрологе счел возможным намекнуть на идеологическую дистанцию между собою и покойным: «Я не люблю либерализма. Ближе мне стальная ковка общественных отношений у социал-демократии, даже самое отрицание идей прогрессивных. (…) Редко мучатся либералы общественными противоречиями. Часто довольны собой, часто пылят прогрессивными фразами (…) либерал бессилен перед сокрушающим молотом, которым социал-демократия свергает его в бездну реакции»; «Николай Ильич был слишком человек в вечно прекрасном смысле этого слова, чтобы его можно было сопричислить к типичным либералам нашего времени. Последнее время покойный молчал, когда вокруг него пылили словами либералы, но во все стороны разлетались клубы излияний, словесных и пыльных, когда раздавалась его короткая, отрывистая речь; чистым воздухом дышали его слова, хотя вообще он был человек либерально настроенный. Николай Ильич был редчайшим явлением: он был истинным гуманистом. Он был головой выше своих учеников» (Весы, 1906, № 2, с. 67–68).
   (64) Этот разговор происходил, по всей вероятности, во второй половине 1900-х гг.
   (65) От ф p. decapiter — обезглавливать.
   (66) Член Исполнительного комитета «Народной воли» Вера Николаевна Фигнер, сестра Н. Н. Фигнера, отбывала одиночное заключение в Шлиссельбургской крепости в течение двадцати лет (1884–1904). Об отношении Фигнера к сестре см. воспоминания М. Н. Фигнер «Последние годы» (в кн.: Фигнер Н. Н. Воспоминания. Письма. Материалы. Л., 1968, с. 92–113).
   (67) Имеется в виду книга Иванова-Разумника «9 смысле жизни. Ф. Сологуб. Л. Андреев. Л. Шестов» (СПб., 1908; изд. 2-е — СПб., 1910). В ней обосновывался «имманентный субъективизм» — система мировоззрения, признававшая субъективную целесообразность жизни: цель — в настоящем, в стремлении к полноте переживаний, к широте, глубине, интенсивности человеческой жизни.
   (68) Знакомство Белого и Иванова-Разумника состоялось в Петербурге в мае 1913 г. В пореволюционные годы Иванов-Разумник стал ближайшим другом Белого и его постоянным корреспондентом. Об их отношениях см.: Лавров А. В. Рукописный архив Андрея Белого в Пушкинском Доме. — В кн.: Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1978 год. Л., 1980, с. 23–29.
   (69) См. примеч. 58 к гл. 1.
   (70) Одна из основополагающих идей раннего русского символизма — идея мгновения, самоценного и безвозвратно исчезающего, создающая представление о беглом и зыбком мире, полном неотчетливых, мимолетных впечатлений и ощущений.
   (71) В гранках книги далее было: «Впечатление мое от летучих встреч с профессором Перетцом: его бы следовало все же хоть подсолить, если он обижается на „перец“; а то как-то пресно с ним».
   (72) Писем К. Маркса к В. И. Танееву не выявлено. О Танееве, «которого я с давних пор уважаю как преданного друга освобождения народа», Маркс писал М. М. Ковалевскому 9 января 1877 г. (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., изд. 2-е, т. 34. М., 1964, с. 185; впервые: «Летописи марксизма», кн. VI, 1928).
   (73) Московский ресторан «Большой Эрмитаж» (товарищество Оливье) на Трубной площади. В конце 1870-х гг. Танеев регулярно устраивал там в первое воскресенье каждого месяца так наз. «академические обеды» (постоянные участники — К. А. Тимирязев, В. В. Марковников, В. Ф. Лугинин, а также С. А. Муромцев, М. М. Ковалевский, С. И. Танеев, П. И. Чайковский и др.). См. об этом в очерке П. В. Танеева «Из воспоминаний о Владимире Ивановиче Танееве» в кн.: Танеев В. И. Детство. Юность. Мысли о будущем. М., 1959, с. 702–703.
   (74) Имение Демьяново на окраине Клина (Московская губерния). В. И. Танеев купил его в 1883 г. и жил там каждое лето, а с 1890 г. — почти безвыездно.
   (75) Memento mori (л а т.) — помни о смерти; в переносном смысле — грозное напоминание об угрозе, гибели и т. п.
   (76) В январе 1889 г. праздновалось 50-летие литературной деятельности А. А. Фета.
   (77) В воспоминаниях сына В. И. Танеева, П. В. Танеева, об отце говорится: «Библиотека Владимира Ивановича находилась первоначально в Москве. В 1900 г. он перевез ее из Москвы в Демьяново и поместил в трех больших залах, специально оборудованных. В течение 10 лет он приводил ее в порядок и расставлял книги по своей системе. Владимир Иванович полагал, что его система ни в коем случае не должна быть нарушена. Продать свою библиотеку Владимир Иванович категорически отказался. На семейном совете мы решили библиотеку отдать Родине безвозмездно» (в кн.: Танеев В. И. Детство. Юность. Мысли о будущем, с. 704–705).
   (78) Белый жил в Демьянове в июне 1910 г. «Осталось впечатление от многочасовых блужданий в Демьяновском парке (…) и нудных разговоров с Владим(иром) Иванов(ичем) Танеевым на тему: почему я пишу такие непонятные стихи» (Материал к биографии, л. 57 об. — 58).
   (79) Белый бывал в Демьянове несколько раз наездами в июне — июле 1917 г.
   (80) К. А. Тимирязев был одним из близких друзей В. И. Танеева. Об их отношениях см.: Танеев П. В. Воспоминания о Клименте Аркадьевиче Тимирязеве. — В кн.: Климент Аркадьевич Тимирязев. Сборник. М., 1940, с. 108–121.
   (81) Неточность; заместитель наркома просвещения и руководитель Коммунистической академии М. Н. Покровский предложил В. И. Танееву приобрести библиотеку за 100 тысяч рублей (см.: Танеев В. И. Детство. Юность. Мысли о будущем, с. 704). Ср. примеч. 77.
   (82) Танеев скончался 21 октября 1921 г.
   (83) Прозерпина (римск. миф.; греч. — Персефона) — дочь Зевса и Деметры, похищенная Плутоном (греч. — Аид), богом подземного царства мертвых. Белый неоднократно обыгрывал этот мифологический сюжет в своих произведениях (см., например: Белый Андрей. Петербург, с. 333).
   (84) Белый проводил лето в Демьянове в 1884–1889 гг. и в 1891 г.
   (85) Имеется в виду имение Дедово (в 8-ми верстах от станции Крюково Николаевской ж. д. под Москвой).
   (86) «Эпоха великих реформ» (в 1-м издании (М., 1892) — «Из эпохи великих реформ») — книга Г. А. Джаншиева, посвященная истории судебной реформы и либеральных преобразований 1860-х гг.; пользовалась широкой популярностью (выдержала несколько изданий) и сыграла большую общественную роль. См.: Гончар Н. А. Г. А. Джаншиев и страницы о нем в мемуарно-автобиографической прозе Андрея Белого. — В кн.: Б е-лый Андрей. Армения. Ереван, 1985, с. 161–195.
   (87) Дюрандалъ — имя меча (производное, видимо, либо от прилагательного dur — «прочный», либо от глагола durer — «быть прочным, устойчивым») Роланда, героя средневековой французской эпической поэмы «Песнь о Роланде» (XII в.).
   (88) Сокращенная цитата (Некрасов П. А., Лахтин Л. К., Лопатин Л. М., Минин А. П. Николай Васильевич Бугаев, т. II, с. 114).
   (89) Под деборинцами понимается группа советских философов во главе с А. М. Дебориным (с 1929 г. — академик АН СССР). В 1920-е гг. Деборин выступал с критикой механистов — группы советских философов, обвинявшихся в механическом истолковании явлений природы и общества, в вульгарном эволюционизме и позитивизме, противопоставлявших практику абстрактному мышлению (Л. И. Аксельрод, А. И. Варьяш, В. Н. Сарабьянов, И. И. Скворцов-Степанов, А. К. Тимирязев и др.). Взгляды механистов широко обсуждались в 1925–1929 гг. на научных дискуссиях и в печати; на 2-й Всесоюзной конференции марксистско-ленинских научно-исследовательских институтов (апрель 1929 г..) взгляды механистов были признаны (по докладу Деборина, носившему официально-директивный характер), отходящими от марксистско-ленинской философии.
   (90) Об аритмологическом миросозерцании Н. В. Бугаева и о его вкладе в теорию прерывных функций и чисел обстоятельно говорится в работе П. А. Некрасова «Московская философско-математическая школа и ее основатели» (Некрасов П. А., Лахтин Л. К., Лопатин Л. М., Минин А. П. Николай Васильевич Бугаев, т. I). См. также: Юшкевич А. П. История математики в России до 1917 года. М., 1968, с. 483–486.
   (91) Подразумевается один из рассказов о древнегреческом философе-кинике Диогене Синопском: «Среди бела дня он бродил с фонарем в руках, объясняя: „Ищу человека“» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1979, с. 246–247; перевод М. Л. Гаспарова).
   (92) Сокращенная цитата (Некрасов П. А., Лахтин Л. К., Лопатин Л. М., Минин А. П. Николай Васильевич Бугаев, т. II, с. 102).
   (93) В монадологии Лейбница (ср. примеч. к гл. 1) монада — психически активная субстанция, воспринимающая и отражающая другие монады и весь мир; монады, которым присуще бесконечное разнообразие по внутренним качествам и степени совершенства, находятся между собой в отношении предустановленной гармонии.
   (94) Граф Д. А. Толстой, будучи в 1866–1880 гг. министром народного просвещения, насаждал классическую систему в гимназическом образовании и не допускал в него курса естественных наук. В 1871 г. был утвержден выработанный Толстым гимназический устав, дававший решительный перевес классицизму как основе общего научного образования и ставивший заслон точным и естествоведческим дисциплинам.
   (95) В 1900 г. при министре народного просвещения Н. П. Боголепове было предложено отодвинуть гимназическое изучение древних языков в старшие классы; в мае — июне 1901 г., при новом министре П. С. Ванновском, заседала специальная комиссия при Министерстве народного просвещения, обсуждавшая «Основные положения устройства общеобразовательной средней школы» и запланировавшая введение естествоведения в курс IV–VII классов (см.: Рождественский С. В. Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения. 1802–1902. СПб., 1902, с. 713–717).
   (96) Н. В. Бугаев был членом-корреспондентом Петербургской Академии наук, по разряду математических наук Физико-математического отделения (с 13 декабря 1897 г.), почетным членом Юрьевского и Казанского университетов, Харьковского и Казанского математических обществ, Общества любителей естествознания, Московского общества испытателей природы, действительным членом Чешского королевского общества в Праге.
 
   Глава третья. Боренька^*
   (1) В автобиографическом письме к Р. В. Иванову-Разумнику от 1–3 марта 1927 г. Белый определил первое семилетие своей жизни (1881–1887) как «сказочный период», разделив его, в свою очередь, на два этапа: 1881–1884 — «от мифа к сказкам», 1884–1887 — «угасание сказочности; наблюдение над внешним миром; религиозность» (ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 18).
   (2) Имеется в виду первая глава романа — «Бредовый лабиринт» (Белый Андрей. Котик Летаев. Пб., 1922, с. 15–61).
   (3) Белый свидетельствует, что «первый проблеск сознательности» относится у него к лету 1883 г.; декабрь 1883 г.: «Отчетливо уже сознание. С этого периода начинается внутренняя биография» (Материал к биографии, л. 1).
   (4) Имеется в виду главка «Горит, как в огне» (Белый Андрей. Котик Летаев, с. 25–28). Белый перенес заболевание корью в октябре 1883 г., в ноябре того же года — заболевание скарлатиной.
   (5) См. главку «Старуха» (Белый Андрей. Котик Летаев, с. 22–25).
   (6) Баллада Иоганна Вольфганга Гете «Лесной царь» («Erl-konig», 1782) принадлежала к числу первых произведений немецкой классической поэзии, с которыми познакомила Белого осенью 1884 г. гувернантка Раиса Ивановна. Белый отразил эти детские впечатления в романе «Петербург» (Белый Андрей. Петербург, с. 315–316).
   (7) Вторую половину сентября — первую половину октября 1913 г. Белый провел в Норвегии (Христиания, Льян, Берген), где слушал курс лекций Р. Штейнера «Пятое Евангелие» и принял окончательное решение связать свою судьбу с антропософией. Об испытанном тогда состоянии мистического озарения Белый вспоминает: «С этого момента до весны я переживаю неимоверный взлет; события ежедневные приобретают для меня какой-то преобразовательный смысл»; «…наступает день моего рождения 27 октября: мне исполняется 33 года; я чувствую: возраст мой — ответственный. В эти дни мне очень много открывается во внутреннем пути (…)» (Материал к биографии, л. 66 об., 67).
   (8) Подразумевается древнейший очаг европейской культуры на острове Крит в Средиземном море со столицей Кноссом (крито-микенская культура, ок. 3000 — ок. 1200 до н. э.). Дорийские племена колонизовали Крит в XII в. до н. э. и уничтожили центры крито-микенской культуры.
   (9) Представления об этих двух стихиях восходят у Белого к философско-культурологическому труду Ф. Ницше «Рождение трагедии из духа музыки» (1872), в котором отстаивается идея о существовании двух типов культуры: дионисийской — непосредственно «жизненной», неуправляемой, отражающей хаотическое начало и трагизм бытия, и аполлоновской — логически упорядоченной, созерцательной, рациональной, дисциплинирующей хаос строем и мерой.
   (10) Cр. фрагмент из предисловия Белого к неосуществленному изданию «Котика Летаева» (1928): «…думать, что 3-летний думает по логике Аристотеля, — просто глупость; фактически почти каждый отец проводит эту глупость в жизнь; и говоря „Он упал в обморок“, не объясняют ребенку метафоры „упал“; ребенок же думает: обморок — нечто вроде погреба, куда падают; и миф — готов» (Русская литература, 1988, № 1, с. 219).
   (11) Ср. аналогичные рассуждения Белого: «…я ощущаю в себе становление темы символизма так, как она пела в моей душе с раннего детства; и я осознаю эту тему в усилиях ее идейно выгранить — уже позднее: при встречах с людьми (…) На вопросы о том, как я стал символистом и когда стал, по совести отвечаю: никак не стал, никогда не становился, но всегда был символистом (до встречи со словами „символ“, „символист“); в играх четырехлетнего ребенка позднейше осознанный символизм восприятий был внутреннейшей данностью детского сознания» (Почему я стал символистом, с. 7).
   (12) См. главку «Доктор Дорионов» (Белый Андрей. Котик Летаев, с. 28–32).
   (13) Тесей (греч. миф.) — сын афинского царя Эгея; убил в подземном лабиринте Минотавра (чудовище-человекобык, которому приносились человеческие жертвы).
   (14) Ср.: «1884 год. Январь. Появление первой бонны Каролины Карловны, первые упражнения в немецком языке (…) Танцую польку с Каролиной Карловной. Февраль. (…) Каролина Карловна прогнана: ко мне берут бонну Фанни Андреевну» (Материал к биографии, л. 1).
   (15) Белый относит это событие к декабрю 1883 г.: «Первая пережитая драма (прогнали нянюшку)» (Материал к биографии, л. 1).
   (16) В очерке «К биографии» Белый говорит о своих первых литературных впечатлениях: «…стихи Уланда, Гейне и Гете, хотя я их (…) не понимал, однако они производили животворное действие; странно, что первые сильно на меня повлиявшие стихи были немецкие; Уланда, Гете и Гейне читала мне вслух гувернантка, немка» (ГБЛ, ф. 198, карт. 6, ед. хр. 5, л. 1 об.). Ср. признания Белого о детстве в письме к А. А. Блоку от 18 или 19 декабря 1904 г.: «…начинаю сознавать себя маленьким мальчиком, влюбленным в уютную беспредметность и ласковую грусть. Гувернантка немка читает о королях, легендах, феях, читает из Гете, из Уланда, а я у нее на коленях засыпаю. Вот моя музыкальная тема» (Александр Блок и Андрей Белый. Переписка. М., 1940, с. 114).
   (17) Сокращенная цитата из статьи «Критицизм и символизм» (Символизм, с. 29), впервые опубликованной в 1904 г. в «Весах» (№ 2).
   (18) См. примеч. 84 к гл. 1.
   (19) Подразумевается название главного философского труда А. Шопенгауэра — «Мир как воля и представление» (1819).
   (20) Подразумевается «теологический оптимизм» Лейбница, обосновывавшего в «Теодицее» (1710) тезис о том, что существующий мир создан Богом как «наилучший из всех возможных миров».
   (21) Скиния — походный храм древних евреев во время их сорокалетнего странствования по пустыне.
   (22) Ср.: «…основы естественнонаучного мировоззрения через отца, можно сказать, затопляли воздух нашей квартиры; из речей отца и его друзей, профессоров математики, физики, химии и биологии, на меня ушатами изливались лозунги дарвинизма, механического мировоззрения, геологии и палеонтологии; сколько я себя помню, столько же помнюсебя знающим, что гром — скопление электричества, что Скиния Завета была наэлектризована „жрецами“, что земля — шар, что человек произошел от обезьяны и что мир не сотворен семь тысяч лет назад, а — начала не имеет» (Почему я стал символистом, с. 16–17).
   (23) «Schloss am Meer» («Замок у моря») — баллада Л. Уланда. Ср. запись, характеризующую конец 1884 г.: «Первые откровения поэзии при слушании „Schloss am Meer“ Уланда» (Материал к биографии, л. 1 об.). Образы этого стихотворения (король и королева, замок, красная мантия и др.) отразились в 1-й части «Северной симфонии» Белого.
   (24) «Сильные первые религиозные переживания» Белый относит к январю 1886 г. (Материал к биографии, л. 1 об.). Ср.: «…мое живейшее восприятие образов Ветхого и Нового заветов было восприятие символизма моей души; над традицией у нас в доме смеялись (…) мои игры в Новый завет я скрыл» (Почему я стал символистом, с. 17).
   (25) Ср. запись о ноябре — декабре 1886 г.: «Мне дарят сказки Андерсена: яркие переживания сказочного мира» (Материал к биографии, л. 1 об.).
   (26) Ср. запись об осени 1885 г.: «Заболевание Раисы Ивановны. Ее уход от нас» (Материал к биографии, л. 1 об.)
   (27) «Первые откровения музыки (Шопен, Бетховен)» Белый относит к концу 1884 г. (Материал к биографии, л. 1 об.).
   (28) Ср.: «С четырех до семнадцати лет я рос зсотериком; мой символизм — утаиваемое от других; долгое время сфера утаиваемого была сферой утаиваемого поневоле, ибо ни одно из слов моего словаря не нарекало его никак» (Почему я стал символистом, с. 20).
   (29) Белый вспоминает о весне 1906 г.: «…все это время я читаю книги по социальным вопросам: Кропоткина, Бакунина, Маркса, Энгельса, Каутского, изучаю „Эрфуртскую программу“, читаю „Историю социал-демократии“ Меринга (…)» (Материал к биографии, л. 53).
   (30) Контаминация сокращенных цитат из статьи «Фридрих Ницше» (1907).
   (31) Цитата из той же статьи.
   (32) В статье «Владимир Соловьев. Из воспоминаний» (1907) Белый пишет: «…если вы пожелаете узнать, для чего нужно было Соловьеву всю жизнь громить, бичевать и взывать, то под его критикой и полемикой вас встретят бледные, безжизненные схемы метафизики»; «…я не мог не научиться любить в Соловьеве не мыслителя только, но и дерзновенного новатора жизни, укрывшего свой новый лик под забралом ничего не говорящей метафизики» (Арабески, с. 389, 391).
   (33) Цитируется 18-й фрагмент раздела «О высшем человеке» 4-й части философской поэмы Ницше «Так говорил Заратустра» (1885); ср. в переводе Ю. М. Антоновского: «Заратустра танцор, Заратустра легкий, машущий крыльями, готовый лететь, манящий всех птиц, проворный, божественно легкий: — Заратустра прорицатель, Заратустра смеющийся, не нетерпеливый, не безусловный, любящий прыжки; я сам надел на себя этот венок!» (Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого. Изд. 3-е. СПб., 1907, с. 326).
   (34) Цитаты из статьи «Эмблематика смысла» (1909).
   (35) Сокращенная цитата из книги Белого «Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении современности. Ответ Эмилию Метнеру на его первый том „Размышлений о Гете“» (М., 1917). Белый опускает при этом планы содержания обозначенных им категорий: «„Монос“ тона — в а) теизме, Ь) интуитивизме, с) натурализме. „Монос“ мироощущения — в а) гностицизме, Ь) логизме, с) волюнтаризме, d) эмпиризме, е) мистицизме, f) трансценден тализме, g) оккультизме».
   (36) Пересказ, близкий к тексту, и цитаты из исследования «Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении современ ности».
   (37) Цитаты из статьи «Принцип формы в эстетике» (1906).
   (38) Сокращенная цитата из статьи «Эмблематика смысла».
   (39) Неточная и сокращенная цитата из статьи «Эмблематика смысла» (Символизм, с. 117).
   (40) Гераклиту принадлежит идея непрерывного изменения, становления как сущности мира, имеющего первоначало в мировом огне — стихии, из которой возникают все вещи и в которую возвращаются.
   (41) Нирвана — одно из основных понятий буддийской религии, означающее высшую святость, завершение религиозной жизни, вечность, бессмертие, покой, прекращение страдания.
   (42) См. раздел «Диалектика» в книге Ф. Энгельса «Диалектика природы» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., изд. 2-е, т. 20. М., 1961, с. 384–390).
   (43) σύμβολον (греч.) — знак, сигнал, примета, предзнаменование, знамение, намек; глагол συμβάλλω имеет около 18 значений: собирать, присоединять, содействовать, соединять, подавать, оказывать и т. д.
   (44) ### (греч.) — класть вместе, складывать; присоединять, собирать; составлять, слагать.
   (45) Понятие Логоса в философии Гераклита вызывало разнообразные интерпретации в истории философии; Логос осмыслялся как Бог, судьба, необходимость, вечность, мудрость, общее, закон, универсальная закономерность.
   (46) Белый подразумевает свою статью «Эмблематика смысла. Предпосылки к теории символизма» (1909), написанную под знаком воздействия неокантианской философии.
   (47) Брюсов вспоминает о своих гимназических годах: «По математике я решительно был первым. Все время, пока я был в гимназии, я со страстью предавался этой науке, ознакомился там с высшим анализом и всегда мечтал идти на математический факультет»; «Спиноза некоторое время полностью владел моей душой. Я воображал его Этику откровением, ответом на все вопросы» (Брюсов В. Из моей жизни, с. 68, 72). Ср. примеч. 16 к Введению.
   (48) Ю. Балтрушайтис поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета в 1893 г. и окончил его в 1898 г. См.: Дауётите В. Юргис Балтрушайтис. Вильнюс, 1983, с. 15, 21.
   (49) Основатель и владелец символистского издательства «Скорпион» С. А. Поляков окончил физико-математический факультет Московского университета в 1897 г. См.: Гречишкин С. С. Архив С. А. Полякова. — В кн.: Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1978 год. Л., 1980, с. 4.
   (50) Сокращенная цитата из «Диалектики природы» Ф. Энгельса, приводимая в кн.: Столяров А. Диалектический материализм и механисты. Наши философские разногласия. Изд. 2-е. Л., 1929, с. 116. Ср.: Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., изд. 2-е, т. 20, с. 563.
   (51) Сокращённая цитата из книги А. Столярова «Диалектический материализм и механисты».
   (52) Сокращенная цитата из статьи «Эмблематика смысла».
   (53) Сокращенная цитата из «Эмблематики смысла».
   (54) Par excellence (ф р.) — по преимуществу, в высшей степени, в истинном смысле слова.
   (55) Заключительная строка стихотворения Пушкина «Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?..» (1829): «Вот загадка моя: хитрый Эдип, разреши!»
   (56) В 1909 г. Белый — один из учредителей символистского издательства «Мусагет», Брюсов с августа 1910 г. — заведующий литературно-критическим отделом журнала «Русская мысль».
   (57) Белый повторяет здесь аргументацию, которая предлагалась в обращении «К читателям» в последнем, 12-м номере «Весов» за 1909 г.: «„Весы“ приостанавливаются после шестилетнего существования, и не в силу внешних, враждебных условий, а совершенно сознательно и согласно желанию лиц, стоявших и стоящих во главе журнала (…) причины, побуждающие нас приостановить „Весы“, — не поражение, а, напротив, достижение некогда поставленной ими себе цели (…) Вместе с победой идей символизма в той форме их, в какой они исповедовались и должны были исповедоваться „Весами“, ненужным становится и сам журнал» (Весы, 1909, № 12, с. 186, 190).
   (58) В приветствии «Сергею Александровичу Полякову в день двадцатипятилетия „Скорпиона“ от старого „скорпионца“» (1925) Белый отмечает «тесный круг лозунгов, выдвинутых литературной группой „Скорпиона-Весов“, которая выглядит прологом из века в век» (Stanford Slavic Studies, vol. 1, 1987, p. 97; публикация Дж. Е. Мальмстада).
   (59) Отец Блока Александр Львович Блок был профессором юридического факультета Варшавского университета, дед Блока (по материнской линии) Андрей Николаевич Бекетов, один из основоположников эволюционной географии и морфологии растений, был профессором Петербургского университета и его ректором в 1876–1883 гг.
   (60) Эллис (Лев Львович Кобылинский) был побочным сыном Л. И. Поливанова. См.: Цветаева Анастасия. Воспоминания. Изд. 3-е. М. 1983, с. 258.
   (61) Отец В. Г. Шершеневича, Габриель Феликсович Шершеневич (1863–1912), — юрист, профессор Московского университета, член I Государственной думы, кадет; отец С. В. Шервинского, Василий Дмитриевич Шервинский, — преподаватель медицинского факультета Московского университета.
   (62) Ср. запись Белого, характеризующую октябрь 1905 г.: «…собираю деньги на борьбу; еду на фабрику „Дукат“ <…>» (Ракурс к дневнику, л. 30).
   (63) Контаминация сокращенных цитат из статьи-«манифеста» «Художники оскорбителям» (Арабески, с. 326–330).
   (64) Белый опирается на характеристику, которая дается Якову Кузьмичу Брюсову — купеческому сыну, зараженному радикальными идеями шестидесятников, — в автобиографической повести Брюсова «Моя юность» (Брюсов В. Из моей жизни, с. 10–11).
   (65) Здесь Белый ошибочно объединяет сведения, относящиеся к двум лицам: свое «дело» завел дед Брюсова по отцовской линии, Кузьма Андреевич Брюсов (1808–1891), купец 2-й гильдии, организовавший единственную в Москве в 1860 — 1870-х гг. пробочную торговлю; литературным творчеством занимался дед Брюсова по материнской линии, Александр Яковлевич Бакулин (1813–1893); см. статью Брюсова «Стихотворения и басни А. Я. Бакулина» (Русский архив, 1903, № 3, с. 437–444). О том и о другом деде Брюсов пишет в «Моей юности» (Брюсов В. Из моей жизни, с. 9–12).
   (66) Сокращенная цитата.
   (67) Контаминация неточных цитат (Брюсов В. Из моей жизни, с. 10, 12).
   (68) Контаминация неточных и сокращенных цитат (там ж е, с. 13, 14, 15).
   (69) Сокращенная цитата (там ж е, с. 17).
   (70) Неточная цитата (там ж е, с. 36).
   (71) Сокращенная цитата (там ж е, с. 47).
   (72) Главный труд Джона Стюарта Милля «Система логики» (1843) неоднократно издавался в русском переводе. Наряду с О. Контом и Г. Спенсером Милль был для Белого одним из законченных воплощений позитивистской философии «отцов». «Систему логики» Милля Белый изучал летом 1899 г.
   (73) Контаминация сокращенных цитат (Брюсов В. Из моей жизни, с. 14, 18. 19).
   (74) Контаминация неточных и сокращенных цитат (там же, с. 21, 24).
   (75) Контаминация неточных и сокращенных цитат (там же, с. 27–29, 31, 39, 40).
   (76) Запись от 22 марта 1893 г. (Брюсов В. Дневники, с. 13).
   (77) Записи от 26 марта 1893 г. (в сокращении).
   (78) Запись от 12 апреля 1891 г. (в сокращении) (там же, с. 3).
   (79) Там же (запись от 12 апреля 1891 г.).
   (80) Серия томов из архива опытной и всеобщей зоологии, издававшаяся в 1880-1890-е гг. Мари-Ивом Делажем (Delage): «L'Evolution de la sacculine» (1884), «L'Anatomie des cynthiadees» (1889) и т. д.
   (81) Над «Северной симфонией» Белый работал (с перерывами) с января по декабрь 1900 г.
   (82) «Основы химии» (ч. 1–2, 1869–1871) — классический труд Д. И. Менделеева, в котором излагается периодический закон; при жизни ученого издавался 8 раз. Белый изучал «Основы химии» осенью 1899 г. 18 апреля 1929 г. Белый писал О. Э. Озаровской по поводу ее книги «Д. И. Менделеев по воспоминаниям О. Э. Озаровской» (М., 1929): «…спасибо Вам и за воспоминания о Д. И. Менделееве, через них я живо прикоснулся к тому, кого я, как бывший естественник-химик, любил и перед кем стоял с восхищением, читая „Основы химии“ и продумывая периодическую систему» («Перспектива — 87. Советская литература сегодня». Сб. статей. М., 1988, с. 493; публикация Т. В. Анчуговой).
   (83) Белый поступил в гимназию Л. И. Поливанова в сентябре 1891 г., Брюсов окончил ее весной 1893 г.
   (84) В мемуарном очерке «Валерий Брюсов» (1925) Белый пишет: «Я помню себя первоклассником, воспитанником Поливановской гимназии: вот — большой, белый, двухсветный зал, и — гул голосов, и толпа бегающих по залу мальчишек, среди этой толпы — я, с книжкой латинской грамматики; мне нравится, разбежавшись, скользить по паркету; но я всегда боюсь налететь на высокого черного старшеклассника, обладателя бороды, с некрасивым, весьма характерным лицом; он — угрюм: он — отпугивает меня умным видом; я знаю его: в час большой перемены бродит от белых колонн до большой входной двери, — всегда одинокий, наморщивши лоб; иногда он бормочет с собою; его уважаю, но — очень боюсь; и вот спрашиваю кого-то: „Кто это?“ И мне отвечают: То — Брюсов: он восьмиклассник» (Россия, 1925, № 4(13), с. 263–264).
   (85) Три стихотворных пародии Вл. Соловьева на символистов («Горизонты вертикальные…», «Над зеленым холмом…», «На небесах горят паникадила…») были опубликованы в «Вестнике Европы» (1895, № 10, с. 850–851) в составе статьи Соловьева «Еще о символистах» (подпись: Вл. С.). Объект пародирования — подготовленные Брюсовым три сборника «Русские символисты» (М., 1894–1895). См.: Соловьев Владимир. Стихотворения и шуточные пьесы. Вступит, статья, составление и примечания 3. Г. Минц. Л., 1974, с. 164–166, 320 («Библиотека поэта», большая серия).
   (86) «Пролегомены» (1783) — сочинение И. Канта, в сжатой форме излагающее сущность его философии и являющееся введением к ней. «Пролегомены» были изданы в русском переводе Вл. Соловьева (М., 1889). Ср. запись Белого о весне 1899 г.: «В гимназии я удивляю учителя русского языка, Вельского, тем, что в моем сочинении-экспромте (классном) я высказываю глубокие по его мнению философские мысли; он с удивлением спрашивает меня: „Бугаев, — да вы, может быть, и Канта читали?“» (Материал к биографии, л. 12). Чтение «Пролегоменов» Белый относит, однако, уже к университетской поре своей жизни — к августу 1900 г. (Ракурс к дневнику, л. 8).
   (87) Неточно цитируется первая строфа стихотворения Брюсова (1896) из его книги «Me eum esse». В своем «Рассказе № 2» (1902) Белый целиком приводит романс В. И. Ребикова на эти стихи Брюсова («Памятники культуры. Новые открытия». Ежегодник 1980. Л., 1981, с. 143–144).
   (88) См.: Собрание эпических поэм, с. 182–183.
   (89) Гувернантка Белого с осени 1885 до осени 1886 г.
   (90) Гувернантка Белого с осени 1886 до весны 1887 г.
   (91) Видимо, ведьма из сказки Андерсена «Огниво». В автобиографическом письме к Р. В. Иванову-Разумнику от 1–3 марта 1927 г. Белый отмечает период своей жизни от 1884 до 1887 г. как прошедший под знаком Андерсена (ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 18).
   (92) Ср. запись Белого от апреля 1887 г.: «…быстро сменяются одна за другой две гувернантки: Кёниг, Беккер…» (Материал к биографии, л. 2 об.).
   (93) В мае 1887 г. к Белому «поступает первая француженка, m-lle Матильда. И тотчас же уходит» (Материал к биографии, л. 2 об.).
   (94) Гувернантка Белого с января по март 1888 г.
   (95) Гувернантка Белого с апреля 1888 г. до осени того же года.
   (96) «Аи clair de la lune //Mon ami Pierrot» (ф р.) — «При лунном свете//Мой дружок Пьеро».
   (97) Французская песня начала XVIII века «Malborough s'en va-t-en guerre…», переведенная на русский язык во время Отечественной войны 1812 г. и получившая широкое распространение («Мальбрук в поход собрался…»). См.: Ашукин Н. С, Ашукина М. Г. Крылатые слова. Литературные цитаты. Образные выражения. Изд. 3-е. М., 1966, с. 373–374.
   (98) Гувернантка Белого с осени 1888 г. до весны 1889 г.
   (99) См.: Книга Екклесиаста, или Проповедника (I, 2, XII, 8).
   (100) «Призраки» — фантастико-аллегорическая повесть И. С. Тургенева (1863). Белый относит слушание «Призраков» к марту 1888 г.: «Мама при мне читает вслух „Призраки“ Тургенева; я так потрясен слышанным, что со мною делается истерика» (Материал к биографии, л. 2 об.). Ср.: «Несколько раз ворвались из пресного внешнего мира ярчайшие переживанья: подслушанное чтение вслух „Призраков“ Тургенева (…)» (Почему я стал символистом, с. 21).
   (101) «Сказки Кота-Мурлыки» (1872) — многократно переиздававшийся сборник из 25 сказок, написанных Николаем Петровичем Вагнером (1829–1907); одна из наиболее популярных книг для детей в России конца XIX — начала XX в.
   (102) Ср. запись Белого об октябре 1900 г.: «Читаю Ганслика и очень волнуюсь им» (Ракурс к дневнику, л. 8 об.). См.: Ганслик Эдуард. О музыкально-прекрасном. Опыт поверки музыкальной эстетики. С немецкого перевел <Г. А.> Ларош. Изд. 2-е. М., 1910.
   (103) Ср. запись Белого об осени 1888 г.: «Мама мне читает Диккенса». Самостоятельное чтение «Жизни Дэвида Копперфилда» Белый относит к декабрю 1890 г. (Материал к биографии, л. 2 об., 3 об.).
   (104) Роман Ч. Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба» (1837).
   (105) «Bibliotheque rose» — популярная во второй половине XIX века серия французских книг для детей, отличавшихся по большей части сентиментальностью и назидательностью.
   (106) Графиня де Сегюр (урожд. Софья Федоровна Ростопчина) была автором многочисленных повестей для детей, занимательных по сюжету и поучительных; написанные по-французски, они были широко известны и в русских переводах. Чтение произведений Сегюр (по-французски) Белый относит к лету 1889 г. (Материал к биографии, л. 2 об.).
   (107) Конец 1885 г.
   (108) Видимо, «Элементарный курс грамматики» (1-е изд. — 1873) Д. И. Тихомирова — первое педагогически распланированное руководство для народной школы. Тихомировым были написаны также другие учебники: «Азбука правописания», «Букварь», «Начатки грамматики».
   (109) Ср. признание Белого, относящееся к лету 1889 г.: «Чувственное влечение к горничной Нелиде» (Материал к биографии, л. 2 об.).
   (110) «Князь Серебряный. Повесть времен Иоанна Грозного» (1862) — исторический роман А. К. Толстого. Ср. запись Белого о весне 1889 г.: «Мама заболевает ревматизмом. И больная вслух читает „Князя Серебряного“. Я присутствую при чтении. Мое увлечение „Князем Серебряным“» (Материал к биографии, л. 2 об.).
   (111) «Поэмы Оссиана» (1765) — цикл произведений Джеймса Макферсона (1736–1796), приписанный им легендарному шотландскому поэту III в. Оссиану. Видимо, Белый пользовался прозаическим переводом цикла: Макферсон Дж. Поэмы Оссиана. Исследование, перевод и примечания Е. В. Балобановой. СПб., 1890. См.: Левин Ю. Д. Оссиан в России. — В кн.: Макферсон Дж. Поэмы Оссиана. Л., 1983, с. 528.
   (112) Белла Радэн была гувернанткой Белого с мая 1889 г. до осени 1892 г. В письме к Иванову-Разумнику от 1–3 марта 1927 г. Белый отметил ее определяющее воздействие на него в конце 1880-х гг. Ср. запись Белого о лете 1889 г.: «Нежная дружба с m-lle Радэн; мне кажется, что только она одна меня понимает» (Материал к биографии, л. 2 об.)
   (113) Фр. belle — прекрасная, красивая; bete — зверь, животное, bete noire — пугало.
   (114) Mon ami (ф р.) — мой друг.
   (115) «Хижина дяди Тома» (1852) — роман Гарриет Бичер-Стоу, многократно издававшийся в русских переводах в 1870 — 1890-е гг., в том числе в обработке для детей (перевод М. Л. Песковского. СПб. — М., изд. т-ва М. О. Вольф, [1890]).
   (116) Подразумевается повесть для детей Эдмондо Де Амичиса «Сердце» (1886), получившая мировую известность.
   (117) Кожаный Чулок — одно из имен охотника Натаниэля Бумпо (другие имена — Зверобой, Соколиный Глаз, Следопыт, Длинный Карабин), главного героя романов Джеймса Фенимора Купера «Пионеры» (1823), «Последний из могикан» (1826), «Прерия» (1827), «Следопыт» (1840), «Зверобой» (1841). Ср. записи Белого, характеризующие 1889 год: «Мне подарили „Кожаный Чулок“ Купера. Мои увлечения и игры в индейцы. Я воображаю себя „Кожаным Чулком“» (январь); «Увлечение Купером» (ноябрь — декабрь) (Материал к биографии, л. 2 об., 3). Издание, которым тогда пользовался Белый, — скорее всего: Купер Ф. Кожаный Чулок. Пять рассказов. Переделка для юношества О. И. Шмидт-Москвитиновой (Роговой). СПб., [1885] (в книгу вошли эпизоды из всех пяти романов о Натаниэле Бумпо).
   (118) Эпизоды из романа Купера «Следопыт» (в ранних русских переводах — «Путеводитель в пустыне, или Озеро-море», «Онтарио»).
   (119) Один из героев романа «Последний из могикан», индеец-гурон.
   (120) Племянница Н. В. Бугаева — Людмила Федоровна Филлипченко, дочь Варвары Васильевны Кистяковской, урожд. Бугаевой. Белый вспоминает о лете 1890 г.: «Меня отвозят в имение Городищи, Киевской губернии, к Филлипченкам (Людм. Фед. Филлипченко, урожденная Кистяковская), где оставляют с m-lle Радэн» (Материал к биографии, л. 3).
   (121) «Credit Lionnais» (ф р.) — «Лионский кредит», французское акционерное общество, имевшее агентства в России.
   (122) «Вокруг света» — еженедельный «журнал путешествий и приключений на суше и на море», издававшийся в Москве с 1885 г.
   (123) Вспоминая о пребывании в Городищах, Белый пишет: «…зачитываюсь сочинениями Жаколио, Луи Бусснара и Майн Рида» (Материал к биографии, л. 3). Видимо, упоминание в мемуарах в аналогичном контексте Эмиля Габорио, автора уголовно-детективных романов, ошибочно: подразумевался, по всей вероятности, Луи Жаколио (1837–1890) — автор многочисленных романов о путешествиях и приключениях в экзотических странах.
   (124) «Мирские захребетники» (СПб., 1884, изд. 2-е — 1888) — книга для детей М. Н. Богданова; полубеллетристические-полунаучные очерки о животных.
   (125) «Творимая легенда» — заглавие романа-трилогии Ф. Сологуба (1908–1913).
   (126) Ср. запись Белого об июле 1890 г.: «…мы останавливаемся на неделю у сестры m-lle Радэн, живущей у дочерей адвоката Куперник, в Боярках, под Киевом; эта неделя оставляет сильное впечатление и окрашена игрою моею в „битвы“» (Материал к биографии, л. 3 об.).
   (127) См.: Щепкина-Куперник Т. Л. Дни моей жизни, с. 132–137.
   (128) Траппер (англ. trapper) — охотник на пушного зверя в Северной Америке.
   (129) Веданта — учение упанишад, в расширительном смысле — вся объективно-идеалистическая система индийской философии.
   (130) Цитата из «Моей юности» (Брюсов В. Из моей жизни, с. 36).
   (131) В рукописи книги далее зачеркнуто карандашом (после точки с запятой): «в результате: уличный фонарь верещит голосом полковника Светозарова („Кубок Метелей“); Светозаров символизирует искусственное освещение, являясь „старой луной“» (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ец. хр. 43, л. 112; «Кубок метелей» (М., 1908) — «четвертая симфония» Белого).
   (132) «Warum?» («Почему?») — фортепьянная миниатюра Р. Шумана из цикла «Фантастические пьесы» (1837).
   (133) Ср. запись Белого об осени 1890 г.: «…переживаю рассказы о ПсихолЛогическом) о(бщест)ве и спиритизме» (Материал к биографии, л. 3 об.). Н. Я. Грот и Л. М. Лопатин были деятельнейшими участниками и руководителями Московского Психологического общества.
   (134) Арии из 2-й картины 2-го действия и из 1-й картины 1-го действия оперы П. И. Чайковского «Евгений Онегин» (1877–1878).
   (135) «Вопросы философии и психологии» — журнал, издававшийся в Москве с 1889 г. под редакцией Н. Я. Грота (с 1894 г. второй редактор — Л. М. Лопатин); с 1894 г. — издание Московского Психологического общества.
   (136) См.: Петров о-С оловово М. Телепатия. — Вопросы философии и психологии, 1892, кн. 11, отд. I, с. 146–162, кн. 12, отд. I, с. 134–145.
   (137) См. примеч. 13 к гл. 1.
   (138) В семинарии Л. М. Лопатина по «Монадологии» Лейбница Белый участвовал осенью 1904 г., когда повторно поступил в Московский университет на историко-филологический факультет.
   (139) Первые строки стихотворения А. С. Пушкина (1830).
   (140) «Homo sapiens» (1895–1898) — роман Станислава Пшибышевского, одно из наиболее известных и характерных произведений польского модернизма; был выпущен в свет издательством «Скорпион» в 1904 г. в переводе М. Н. Семенова.
   (141) Ф. А. Бредихин был назначен директором Главной российской астрономической обсерватории в Пулкове в 1890 г.
   (142) П. К. Штернберг, профессор астрономии Московского университета, после Февральской революции возглавил работу по организации боевых дружин в Москве; после Октябрьской революции — председатель Замоскворецкого ревкома и Московский губернский комиссар.
   (143) Ср. воспоминания Белого о 1902 годе: «Осенью обнаруживается, что „Симфония“ моя имеет успех в известных кругах Москвы; но и обнаруживается, что псевдоним мой раскрылся и что я — „притча во языцех“; в профессорских кругах говорят: „А у Николая Васильевича — сын декадент“» (Материал к биографии, л. 31).
   (144) Лекция польского журналиста Касперовича «Новейшее искусство, символизм и любовь» состоялась в аудитории Исторического музея в марте 1903 г. См.: Брюсов В. Дневники, с. 131.
   (145) В 1882 г. Д. Н. Анучин вошел в число товарищей по изданию московской газеты «Русские ведомости».
   (146) Amicus ex machina (лат.) — друг из машины. Выражение построено по образцу употребительного «Deus ex machina» — «бог из машины» (в значении: стороннее лицо, благоприятно влияющее на ход события, чудесный помощник, избавитель).
   (147) Отец А. С. Гончаровой Сергей Николаевич Гончаров (1815–1865) — брат Н. Н. Пушкиной.
   (148) Екатерина Николаевна Гончарова (1809–1843) — старшая из сестер Н. Н. Пушкиной; вышла замуж за барона Жоржа-Карла Дантеса 10 января 1837 г.
   (149) Ошибка Белого; у К. Н. Батюшкова не было потомства; П Н. Батюшков является потомком одного из братьев деда поэта, Льва Андреевича Батюшкова. См.: Кошелев В. Константин Батюшков. Странствия и страсти. М., 1987, с. 9.
   (150) Cм. примеч. 84 к гл. 1.
   (151) И. А. Каблуков был избран профессором химии Московского сельскохозяйственного института в 1899 г.
   (152) Далее в рукописи зачеркнуто карандашом: «Но мой отец, ухвативши клочок бороды, его пыкнув под нос, об Иване Алексеевиче — ни звука» (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 43, л. 124 об..).
   (153) Подразумеваются воскресные собрания в квартире Белого, начавшиеся осенью 1903 г.
   (154) Лето 1891 г.
   (155) См. запись от 22 ноября 1892 г. (Брюсов В. Дневники, с. 10).
   (156) См.: Лопатин Л. М. Положительные начала философии, ч. 1–2. М., 1886–1891; изд. 2-е — М., 1911.
   (157) Об этих встречах с Вл. Соловьевым Белый рассказал в очерке «Владимир Соловьев. Из воспоминаний» (Арабески, с. 387–388).
 
   Глава четвертая. Годы гимназии^*
   (1) Дом, в котором располагалась гимназия Л. И. Поливанова (основана в 1868 г.). См.: Двадцатипятилетие Московской частной гимназии, учрежденной Л. И. Поливановым. 1868–1893. М., 1893; Гольдин Ф. Л. Л. И. Поливанов — педагог и методист (1838–1899). — Труды Одесского гос. ун-та им. И. И. Мечникова. Серия филологических наук, 1961, вып. И.
   (2) Имеются в виду «Воспоминания о Сергее Алексеевиче Усове» Л. И. Поливанова, напечатанные в сборнике «В память Сергея Алексеевича Усова» (М., 1887) и вышедшие также отдельной брошюрой (М., 1886). В них рассказывается о лекциях Усова по истории искусства в гимназии Поливанова в 1881–1886 гг.
   (3) Подразумевается издание: Сочинения А. С. Пушкина с объяснениями их и сводом отзывов критики. Издание Л. Поливанова для семьи и школы. В пяти томах. М., 1887; изд. 3-е — М., 1901–1905.
   (4) См.: Загарин П. В. А. Жуковский и его произведения. Изд. 2-е, доп. М., 1883.
   (5) «Русская хрестоматия» Л. И. Поливанова, многократно переиздававшаяся (ч. 1 — 27-е изд. М., 1918; ч. 2 — 23-е изд. М., 1916).
   (6) Подразумевается ветхозаветное предание (Книга пророка Даниила, III, 13–30) о трех иудейских отроках, товарищах Даниила, верных своей вере; ввергнутые царем вавилонским Навуходоносором в огненную печь, они остаются там невредимыми.
   (7) Подразумеваются многотомные «Мемуары» Джованни Джакомо Казановы (первое сокращенное издание французского оригинала — в 1826–1838 гг.), изобилующие откровенными рассказами об авантюрной жизни автора и о его эротических похождениях.
   (8) Г. Н. Федотова, ведущая актриса Малого театра, впервые исполнила роль леди Макбет в трагедии Шекспира «Макбет» в 1890 г.
   (9) Итальянский актер-трагик Эрнесто Росси гастролировал в России в 1890, 1895 и 1896 гг., выступал в шекспировском репертуаре, а также в ролях Дон Гуана и Барона («Каменный гость», «Скупой рыцарь» Пушкина), Иоанна Грозного («Смерть Иоанна Грозного» А. К. Толстого). См.: «50 лет артистической деятельности Эрнесто Росси». Сост. по мемуарам Э. Росси С. И. Лаврентьева. СПб., 1896.
   (10) Подразумевается поэма Публия Овидия Назона «Метаморфозы» (нач. I в.), содержащая около 250 мифологических рассказов о превращениях людей в животных, растения, созвездия.
   (11) В 1870-е гг. Поливанов организовал — в основном из бывших гимназических учеников — «Шекспировский кружок», просуществовавший около десяти лет и исполнявший публично «Гамлета», «Отелло», «Ромео и Юлию», «Кориолана», «Двенадцатую ночь» и «Генриха IV»; постановкой всех спектаклей руководил Поливанов. См.: Венкстерн А. Л. И. Поливанов и Шекспировский кружок. — В кн.: Памяти Л. И. Поливанова (К 10-летию его кончины). М., 1909, с. 33–41.
   (12) Французский актер Жан Мунэ-Сюлли гастролировал в России в 1894 г.; прославился в ролях трагического репертуара (Шекспир, Расин, Вольтер).
   (13) Ср.: Гиацинтов В. К характеристике Льва Ивановича. — В кн.: Памяти Л. И. Поливанова, с. 28–32.
   (14) Подразумевается ветхозаветный рассказ о пророке Данииле, брошенном по повелению царя Дария в ров со львами и оставшемся невредимым: «Бог Мой послал Ангела Своего и заградил пасть львам» (Книга пророка Даниила, VI, 22).
   (15) Неточно цитируется стихотворение А. С. Пушкина «Пророк» (1826).
   (16) Образ из «Евгения Онегина» Пушкина (гл. 2, строфа VI): «С душою прямо геттингенской» (характеристика Ленского).
   (17) О дружбе Поливанова с Я. П. Полонским см.: Сливицкий А. Лев Иванович Поливанов по личным моим воспоминаниям и по его письмам. — В кн.: Памяти Л. И. Поливанова, с. 46, 54–59, 68, 80, 132 и др.
   (18) Государственная академия художественных наук (ГАХН; первоначальное название — Российская академия художественных наук), созданная для организации научного искусствознания и литературоведения, действовала в Москве в 1921–1931 гг. (президент ГАХН — П. С. Коган).
   (19) В доме Рахманова на углу Арбата и Денежного переулка Белый родился и прожил до лета 1906 г.
   (20) Спондей — стиховедческий термин: в силлабо-тоническом стихосложении — название сверхсхемного ударения в стопе ямба или хорея.
   (21) Шейлок — герой комедии Шекспира «Венецианский купец» (1596), Юлий Цезарь — герой его одноименной трагедии (1599).
   (22) Неточность Белого; цитируемые строки из «Илиады» (песнь VI, ст. 419–420) относятся к описанию могилы Этиона, отца Андромахи, убитого Ахиллесом (эпизод свидания Гектора с Андромахой). Ульм — вяз, платан.
   (23) Имеется в виду исполнение роли Гамлета М. А. Чеховым в постановке МХАТ 2-го (премьера — 20 ноября 1924 г.). Белый чрезвычайно высоко ценил актерское мастерство Чехова и эту его роль в особенности; см.: Козлова М. Г. «Меня удивляет этот человек…» (Письма Андрея Белого к Михаилу Чехову). — В кн.: Встречи с прошлым, вып. 4. М., 1982, с. 224–243.
   (24) Неточные и сокращенные цитаты; вторая из них — запись от 30 января 1893 г. (Брюсов В. Дневники, с. 5, 11, 12).
   (25) Л. И. Поливанов скончался 11 февраля 1899 г.
   (26) Подразумевается сражение в 1078 г., как сообщают летописи, «на Нешатине ниве» под Черниговом между войсками князя Олега Святославича и войсками великого князя Киевского Изяслава.
   (27) ###, xayaftbt (греч.) — благороднейший, добродетельный. Выражение встречается у Ксенофонта и у Платона. К. Н. Бугаева в воспоминаниях о Белом свидетельствует: «У Б. Н. был жизненный идеал человека, заветный и тайно хранимый. Он открыл его мне не сразу, а только после нескольких лет близости, в одну из тихих минут. И назвал его греческим словом Kalos k'agathos (kalos kai agathos) — прекрасный и добрый или Kalokagathos — прекрасно-добрый (благой), в одно слово, как оно звучало для греков (…) в греческом языке прилагательные kalos и agathos не только сливались, но и мыслились как единство, образуя существительное: Kalokagathia, означавшее совершенство — в словарях прибавлено: нравственное. Но Б. Н. слышал в нем большее. Споры филологов и эстетов показали ему, что подлинный смысл Kalokagathos утерян именно потому, что оно стало разломанным на две половины. И эти половины воспринимаются как простая и даже случайная сумма двух разных качеств. На самом же деле это не сумма, а произведение, предполагающее действие бессознательного умножения. Это подобие умножения происходит в нашей душе, когда в ней пересекаются два рода воздействий, скрыто присутствующих в каждом восприятии: воздействие внешнего и внутреннего. На пересечении их и возникает Kalokagathos, в котором прекрасное и доброе взаимно проникают, как бы химически окрашивают друг друга и являют собой совсем новое качество: прекрасно-доброго» (Бугаева К. Н. Воспоминания о Белом. Berkeley, 1981, с. 265–266).
   (28) Ганимед (г р е ч. ми ф.) — сын троянского царя Троса и нимфы Каллирои; из-за своей красоты был похищен Зевсом, превратившимся в орла (или пославшим орла), и унесен на Олимп. Сюжет «похищение Ганимеда» широко распространен в изобразительном искусстве.
   (29) Неточная цитата из романа «Москва» (Белый Андрей. Московский чудак. Первая часть романа «Москва». М., 1926, с. 145); в ней характеризуется педагог Лев Петрович Веденяпин, в образе которого отразились черты Поливанова.
   (30) Образ из баллады Ф. Шиллера «Кубок» в переводе В. А. Жуковского (1831): «И ужас морей однозуб».
   (31) См. примеч. 5. Поливановым написаны также «Краткий учебник русской грамматики (синтаксис и этимология) для учеников трех первых классов средних учебных заведений», выдержавший 18 изданий, и «Учебник русской грамматики для средних учебных заведений» в двух частях, выдержавший 7 изданий.
   (32) Латинская грамматика Шульца в обработке для русских гимназий Ю. Ю. Ходобая, выдержавшая несколько изданий.
   (33) Extemporalia (л а т.) — широко практиковавшиеся в гимназическом преподавании учебные упражнения, состоящие в переводе с родного языка на греческий или латинский.
   (34) Остромирово Евангелие — древнейший датированный памятник старославянской письменности русской редакции; переписано в 1056–1057 гг. с болгарского оригинала дьяконом Григорием для новгородского посадника Остромира. См.: Остромирово Евангелие 1056–1057 г. СПб., 1883; изд. 2-е — СПб., 1889.
   (35) A livre ouvert (ф р.) — по раскрытой книге, с листа.
   (36) «Слово о законе и благодати», написанное киевским священником Иларионом (будущим митрополитом), по всей вероятности в 1037–1043 гг.; одно из важнейших произведений литературы Киевской Руси, торжественная церковно-политическая декларация.
   (37) Цитата из «Пророка» Пушкина.
   (38) Белый подразумевает свои лекционные курсы, читанные в Петрограде и Москве в конце 1910-х — начале 1920-х гг., некоторые из них затрагивали проблему художественного языка.
   (39) «Чуден Днепр при тихой погоде» — отрывок из повести Н. В. Гоголя «Страшная месть» (1831).
   (40) «Антигона» — трагедия древнегреческого драматурга Софокла, созданная незадолго до 441 г. до н. э.
   (41) «Генрих IV» (1597–1598) — историческая хроника Шекспира. «Камоэнс» (1839) — драматическая поэма В. А. Жуковского. Ср. запись Белого о январе — феврале 1897 г.: «…очень запала в памяти постановка отрывков из Шекспира и „Камоэнса“ Жуковского учениками 7–8 класса Поливановской гимназии. Я не пропускаю ни одной репетиции и жадно вслушиваюсь во всякое указание Л. И. Поливанова, режиссирующего» (Материал к биографии, л. 6 об.).
   (42) Фальстаф — герой «Генриха IV» Шекспира и его комедии «Виндзорские насмешницы».
   (43) В. М. Лопатин исполнял роль 3-го мужика в «Плодах просвещения» Л. Н. Толстого — в домашнем спектакле 30 декабря 1889 г. в Ясной Поляне. Талантливое исполнение роли Лопатиным побудило Толстого уже в процессе репетиций переработать и увеличить эту роль. См.: Толстой Л. Н. Поли. собр. соч., т. 27. М.-Л., 1933, с. 653–654 (комментарий Н. К. Гудзия).
   (44) «Разоренное гнездо. Рассказ для детей» (М., 1882), «Волчья дубрава. Рассказ для детей младшего возраста» (М., 1894, серия «Избранное чтение для юношества. Издания Льва Поливанова») — книги А. М. Сливицкого (первая — о жизни молодого медвежонка в лесу и о семействе медведей, вторая — о волчонке и волках).
   (45) Дочь А. А. Венкстерна — писательница Наталья Алексеевна Венкстерн (1891–1957), автор книг для детей.
   (46) Цитируется с сокращениями фрагмент из письма Л. И. Поливанова к педагогу П. П. Никольскому, приводимый в примечаниях Н. С. Ашукина в книге Брюсова «Из моей жизни» (с. 121).
   (47) Пров Михайлович Садовский, представитель актерской династии Садовских, с 1895 г. до конца жизни — актер Малого театра.
   (48) С. А. Юрьев перевел на русский язык пьесы Шекспира «Антоний и Клеопатра» (1879), «Король Лир» (1882), «Макбет» (1883), «Буря» (1889), «Сон в летнюю ночь» (1889); наряду с Поливановым руководил постановками в шекспировском кружке.
   (49) А. А. Венкстерн в мемуарном очерке «Л. И. Поливанов и Шекспировский кружок» свидетельствует, что И. С. Тургенев особо отметил исполнение роли Фальстафа И. И. Лавровым в «Генрихе IV»: «Сам Тургенев, посетивший один из наших спектаклей, сказал, что такого Фальстафа он не видывал ни на одной европейской сцене» («Памяти Л. И. Поливанова», с. 38).
   (50) Речь Ф. М. Достоевского, произнесенная 8 июня 1880 г. в заседании Общества любителей российской словесности в Москве, посвященном торжественному открытию памятника Пушкину на Страстной (Тверской) площади 6 июня, и ставшая огромным общественным событием. См. Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч. в 30-ти т., т. 26. Л., 1984, с. 136–149, 441–491 (комментарии Г. М. Фридлендера при участии А. О. Крыжановского).
   (51) Ср. с оценкой Поливанова, даваемой Белым, характеристику его в очерке Л. П. Вельского «Л. И. Поливанов как педагог»: «Он не надевал на себя, так сказать, особого нравственно-воспитательного костюма, когда действовал среди воспитанников, не становился на педагогические ходули, не принуждал себя к каким-либо особым педагогическим манерам; он был в классе и в пансионе таким же, как у себя в кабинете, и его отношения к воспитанникам были чрезвычайно похожи на его отношения к собственным его детям. Это была натура цельная во всем и везде»; «Он был педагог-художник и педагог-мыслитель. Он нашел в себе идеал педагога-человека, живого, увлекающегося, не ставящего узких рамок своей деятельности» («Памяти Л. И. Поливанова», с. 25, 26).
   (52) Гимназия Франца Ивановича Креймана (Петровка, дом Самариной); основана в 1858 г., в 1865 г. получила право именоваться частной классической гимназией. См.: Двадцатипятилетие Московской частной гимназии Ф. И. Креймана. М., 1884.
   (53) Императорский Лицей в память цесаревича Николая на Остоженке.
   (54) Брюсов учился в гимназии Ф. И. Креймана с 1884 по 1889 г., осенью 1890 г. поступил в VI класс в гимназию Поливанова.
   (55) Сокращенные цитаты, вторая — с неправильной датировкой (в оригинале: 12 октября). См.: Брюсов В. Дневники, с. 3.
   (56) Там ж е, с. 4–5. Вторая цитата датирована в оригинале: «Ноябрь, 4».
   (57) Сокращенные цитаты (там ж е, с. 5, 6, 9).
   (58) Неточность; подразумевается книга «Из моей жизни». См.: Брюсов В. Из моей жизни, с. 27–38.
   (59) Цитируются (в сокращении) записи от 29 октября 1892 г., 28 ноября 1892 г., 12 апреля 1891 г., 26 марта 1893 г. (Брюсов В. Дневники, с. 9, 10, 3, 13).
   (60) Цитируются (последняя в сокращении) записи от 12 апреля 1891 г., 22 ноября 1892 г., 30 января 1893 г. (там же, с. 3, 10, 11).
   (61) Запись от 30 января 1893 г. (там же, с. 11).
   (62) Полный текст пародии Поливанова («Покаяния лжепоэта-француза») и ответное четверостишие Брюсова («Мы. (Мышиные эпиграммы)»), цитируемое Белым неточно, воспроизводятся в дневниках Брюсова (там ж е, с. 11–12).
   (63) Записи от 21 февраля 1893 г. и от конца февраля 1899 г. (там ж е, с. 12, 62).
   (64) См. примеч. 94 к гл. 2.
   (65) В. К. Плеве (1846–1904), будучи шефом жандармов и министром внутренних дел (1903–1904), проводил репрессивную политику по отношению к оппозиционным силам и настроениям.
   (66) Карело-финский эпос «Калевала», обработанный Э. Лёнротом, был переведен Л. П. Вельским в конце 1880-х гг., этот труд был удостоен малой Пушкинской премии. Перевод Вельского переиздается по сей день.
   (67) И. Янчиным написан «Краткий учебник географии» (курсы I–IV для учеников 1–4 классов средних учебных заведений), неоднократно издававшийся в 1870 — 1890-е гг.
   (68) Михаил Львович Толстой (1879–1944) и Андрей Львович Толстой (1877–1916).
   (69) Э. К. Метнер обучался 7 лет в московской 1-й гимназии и 3 года в московской 5-й гимназии, которую окончил в 1893 г.
   (70) Гимназический преподаватель Передонов — главный герой романа Ф. Сологуба «Мелкий бес» (опубл. в 1905 г.), своего рода воплощение духовного убожества, пошлости и косности.
   (71) Образ насекомого, «коричневого и скорлупчатого», из «дурного сна» Ипполита Терентьева, пересказываемого в его «статье» «Мое необходимое объяснение» в гл. V части 3-й романа «Идиот». См.: Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч. в 30-ти т., т. 8. Л., 1973, с. 323–324.
   (72) Эпизод из романа Достоевского «Бесы» (ч. 1, гл. 2, III) — выходка Ставрогина по отношению к губернатору Ивану Осиповичу. См.: там ж е, т. 10, Л., 1974, с. 42–43.
   (73) «Латинская грамматика» Эллендта-Зейфферта, переведенная с приспособлениями к преподаванию в русских гимназиях П. Певницким и В. Зубковым. М., 1875 (изд. 7-е, испр. — М., 1889).
   (74) Подразумевается Гуинплен, главный герой романа В. Гюго «Человек, который смеется» (1869); его изуродованное лицо подобно застывшей смеющейся маске.
   (75) Ариман (Ахриман) — в иранской мифологии верховное божество зла; образ вошел в систему антропософских символов, обозначая один из путей демонического соблазна, путь разложения и хаоса.
   (76) В Перловке (по Ярославской железной дороге) Белый провел лето 1892 г.
   (77) Большая французская промышленная и художественная выставка была открыта в Москве в мае 1891 г. в специальном павильоне на Ходынском поле.
   (78) В росписи храма Христа Спасителя в Москве (заложен в 1839 г., освящен и открыт в 1883 г.) участвовали художники В. П. Верещагин, Г. И. Семирадский, Ф. С. Журавлев, В. И. Суриков, К. Е. Маковский, И. М. Прянишников и др.
   (79) Работа Клода Моне; в 1890 г. художник создал серию из 20-ти картин «Стога» («Meules»).
   (80) В имении Аляухово близ Звенигорода (в санатории доктора Ограновича) Белый жил в июле — августе 1896 г.
   (81) Белла Радэн ушла осенью 1892 г.
   (82) «Bel-Ami» («Милый друг», 1885) — роман Ги де Мопассана.
   (83) Concours hippique (ф р.) — конные состязания.
   (84) Вероятно, С. Подолинский, который в 1898 г. входил в группу близких Белому одноклассников.
   (85) «Втируша» (или «Непрошенная») — одноактная пьеса М. Метерлинка («L'Intruse», 1890). «Втируша» или «непрошенная гостья» — Смерть.
   (86) Повторяющаяся фраза из раздела «Среди дочерей пустыни» 4-й части книги Ницше «Так говорил Заратустра»; ср. в переводе Ю. М. Антоновского: «Пустыня ширится сама собою: горе тому, кто сам в себе свою пустыню носит!» (Ницше Ф. Так говорил Заратустра, с. 338, 342).
   (87) См. примеч. 15 к Введению.
   (88) Эллис (Л. Л. Кобылинский) окончил московскую 7-ю гимназию в 1897 г. (см.: ЦГИАМ, ф. 418, оп. 311, дело 445).
   (89) Подразумевается запись Брюсова от 21 февраля 1893 г.: «Утром очаровал Льва Ив. ответом о Дельвиге» (Брюсов В. Дневники, с. 12).
   (90) Cм примеч. 84 к гл. 3.
   (91) Ср.: «Я во время перемены бродил взад и вперед по зале, слагал в голове стихи, невпопад отвечал тогда на задаваемые вопросы (…) Воображаю себя бродящим дико взад и вперед по одной линии вдоль первых окон, — должно быть, зрелище было довольно смешное. Особенно донимали меня маленькие, перво-и второклассники, они просто начинали дразнить меня, как невиданного зверя. Присоединялись к ним иногда и ученики постарше» (Брюсов В. Из моей жизни, с. 67).
   (92) И. В. Торопов был издателем черносотенной газеты «Вече», членом областной управы Союза русского народа и председателем Московского «Союза активной борьбы с революцией и анархией»; возле его дома в Москве, служившего штаб-квартирой московских черносотенцев, 14 марта 1907 г. был убит Г. Б. Иоллос — кадет, депутат I Государственной думы, причем убийца выбежал из этого дома. См.: Левицкий В. Правые партии. — В кн.: Общественное движение в России в начале XX века. Под ред. Л. Мартова, П. Маслова и А. Потресова. Т. III, кн. 5. СПб., 1914, с. 438–439.
   (93) Член I Государственной думы, один из лидеров партии кадетов М. Я. Герценштейн был убит черносотенцами 14 июля 1906 г. в Териоках (Финляндия).
   (94) «Происхождение видов путем естественного отбора» (1859) — основной труд Ч. Дарвина.
   (95) См. примеч. 84 к гл. 1 и примеч. 124 к гл. 3.
   (96) См.: Тисандье Гастон. Научные развлечения. Знакомство с законами природы путем игр, забав и опытов, не требующих специальных приборов. Пер. с франц. под ред. Ф. Павленкова. СПб., 1883 (книга построена на многочисленных примерах из области физики, химии, механики).
   (97) «Дон Жуан» (1859–1860) — драматическая поэма А. К. Толстого. Иная оценка — в автобиографической записи, характеризующей май 1894 г.: «Я с восторгом читаю драмы Алексея Толстого и повторяю наизусть монологи из „Смерть Иоанна Грозного“» (Материал к биографии, л. 5).
   (98) «Основания физиологии ума» (СПб., 1877) — книга английского естествоиспытателя Вильяма-Бенджамена Карпентера.
   (99) «La genese du spiritisme» («Происхождение спиритизма») — одна из книг французского писателя-спирита Аллан-Кардека. Ср. запись Белого, характеризующую начало 1896 г.: «…начинают интересовать проблемы гипнотизма, спиритизма и оккультизма» (Материал к биографии, л. 5 об.).
   (100) Пьесы Г. Ибсена «Воители в Хельгеланде» (1857; под названием «Северные богатыри» поставлена в 1892 г. в Малом театре), «Гедда Габлер» (1890), «Кукольный дом» (1879; «Нора» — заглавие пьесы, укрепившееся на немецкой и русской сцене), «Пир в Сульхауге» (1855).
   (101) Посещения городской читальни имени Островского относятся к октябрю — декабрю 1897 г.; ср.: «…здесь читаю классиков: Гончарова, Тургенева и других. В моей жизни совершается откровение: я начинаю проглатывать целиком Ибсена и Достоевского — одновременно; Ибсен и Достоевский становятся с той поры для меня каноном жизни; „Преступление и наказание“ — точно удар грома; другой такой удар грома — „Северные богатыри“ и „Гедда Габлер“» (Материал к биографии, л. 8).
   (102) Петербургский журнал «Северный вестник», основанный в 1885 г., в 1890–1891 гг. перешел в руки Л. Я. Гуревич и А. Л. Волынского, которые открыли доступ на его страницы новейшим эстетическим веяниям (в середине 1890-х гг. в журнале печатались Н. Минский, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, Ф. Сологуб, К. Бальмонт). См.: Иванова Е. В. «Северный вестник». — В кн.: Литературный процесс и русская журналистика конца XIX — начала XX века. 1890–1904. Буржуазно-либеральные и модернистские издания. М., 1982, с. 91 — 128; Куприяновский П. В. Поэты-символисты в журнале «Северный вестник». — В кн.: Русская советская поэзия и стиховедение. М., 1969, с. 11З-135.
   (103) Продолжение «Котика Летаева», задуманного как начало цикла автобиографических произведений, было опубликовано в «Записках мечтателей» (№ 4. Пб., 1921, с. 21 — 165) под заглавием «Преступление Николая Летаева. Эпопея — том первый. Крещеный китаец. Глава первая». В 1927 г. это произведение было напечатано отдельной книгой под заглавием «Крещеный китаец. Роман».
   (104) Это исследование, по всей вероятности, не сохранилось. В архиве Белого имеется рукописный фрагмент «Несколько слов о красоте» (ГПБ, ф. 60, ед. хр. 16, 9 л.), относящийся, видимо, к 1898–1899 гг.
   (105) Ср. запись Белого о 1893 годе: «31 июня (sic!) особенно памятно. В этот день я испытываю первое сильное увлечение; я влюбляюсь в Маню Муромцеву (дочь Сергея Андреевича Муромцева), встретив ее на именинах у Вышеславцевых» (Материал к биографии, л. 4 об.).
   (106) С. А. Муромцев, один из лидеров кадетской партии, был избран председателем I Государственной думы, действовавшей с 27 апреля по 8 июля 1906 г.
   (107) «Общество свободной эстетики» в Москве.
   (108) Московский литературно-художественный кружок.
   (109) Трагедия Ф. Шиллера «Мария Стюарт» шла в Малом театре с 1886 г.
   (110) «Мавр» — видимо, шекспировский Отелло; «Пиковая дама» — опера П. И. Чайковского (1890).
   (111) «Два мира» (1872, 1881) — стихотворная трагедия А. Н. Майкова. Домашний спектакль состоялся весной 1897 г.: «…мы задумываем к Пасхе сериознейшую постановку: ставим „Два мира“ Майкова. Я играю Деция, Маруся Коваленская христианку, С. М. Соловьев соответствующую роль; М. С. Соловьев сам режиссирует нас. Я беру на себя обязанности костюмера» (Материал к биографии, л. 6 об.).
   (112) Здесь: забавы, розыгрыши (англ. разг. gaff — ерунда, болтовня, вздор; балаган).
   (113) Сокращенная цитата. Запись относится к осени 1903 г.
   (114) Сокращенная цитата. Пропущенная Белым «слишком лестная фраза» Брюсова: «Это едва ли не интереснейший человек в России». В записи говорится о весне 1902 г.
   (115) См. главку «Лапан и Пампан» в гл. 3-й воспоминаний Белого «Начало века».
   (116) «Творчество жизни» — первый раздел книги статей Белого «Арабески», объединяющий десять его статей 1900-х гг. на различные темы (литература, философия, театр, символика цветов и т. д.).
   (117) Ср.: «Мои „символические“ познания расширялись в сложностях утаиваемых игр в „это“; так звал я невнятную мне данность внутреннего опыта; перепахивая ее в творчески познаваемый „мой“ мир: мир символиста (…)» (Почему я стал символистом, с. 14).
   (118) Цитата из стихотворения Брюсова «Золото» (1899), входящего в его кн. «Tertia vigilia» (см.: Брюсов В. Собр. соч. в 7-ми т., т. 1. М., 1973, с. 234).
   (119) Имеется в виду первый разговор между Гете и Шиллером, положивший начало их творческому союзу, летом 1794 г. в Иене после заседания основанного Гете Общества естествоиспытателей; в ходе разговора обсуждалась разработанная Гете морфология растений и идея некого прарастения, якобы бывшего в основе всех растительных видов. Разговор описан Гете в автобиографическом этюде «Счастливое событие» (1817). См.: Гете. Собр. соч. в 10-ти т., т. 9. М., 1980, с. 433–434.
   (120) Термин Шкловского — остраннение (см. примеч. 51 к гл. 1).
   (121) Сокращенная цитата из стихотворения Брюсова «Золото» (Брюсов В. Собр. соч. в 7-ми т., т. 1, с. 233–234).
   (122) Имеется в виду женская гимназия С. А. Арсеньевой (Пречистенка, дом Перфильевой).
   (123) В имении Бутлеров Александрия Белый жил в июне — июле 1894 г. Ср.: «…с Бутлерами дружбы не вышло; мы глядели в разные стороны; всем было тягостно в „Александрии“» (Материал к биографии, л. 5).
   (124) Имеется в виду Павел Акинфиевич Хохлов (1854–1919), артист оперы, в 1879–1900 гг. солист Большого театра.
   (125) Д. Н. Цертелеву принадлежат философские работы «Философия Шопенгауэра. Теория познания и метафизики» (1880), «Современный пессимизм в Германии. Очерк нравственной философии Шопенгауэра и Гартмана» (1855), «Эстетика Шопенгауэра» (1888) и др. Цертелевым подготовлены также русские издания сочинений Шопенгауэра: О писательстве и слоге. Пер. с предисл. кн. Д. Цертелева. СПб., 1893; Эристика, или Искусство спорить. Пер. с предисл. кн. Д. Цертелева. Изд. 3-е. СПб., 1893 и др.
   (126) Посещения дома Толстых (по субботам) Белый относит к октябрю-декабрю 1895 г. (Материал к биографии, л. 5 об.). См. также воспоминания Белого о Толстом (Андрей Белый. Проблемы творчества, с. 638–644).
   (127) Пианистка Р. И. Пастернак, жена художника Л. О. Пастернака.
   (128) Подразумеваются представители привилегированных слоев в комедии Л. Н. Толстого «Плоды просвещения» (1889).
   (129) Это влияние, определившееся в значительной мере под воздействием ухода и смерти Толстого, отразилось в статье Белого «Лев Толстой» (Русская мысль, 1911, № 1, отд. II, с. 88–94) и в его брошюре «Трагедия творчества. Достоевский и Толстой» (М., 1911).
   (130) Это заграничное путешествие состоялось в мае — июне 1896 г.
   (131) П. Буайе был преподавателем русского языка, сотрудником (позднее директором) парижской «Школы восточных языков». См. о нем: Литературное наследство, т. 75. Толстой и зарубежный мир, кн. 1. М., 1965, с. 388–395.
   (132) «Jardin d'acclimatation» — парижский зоологический сад с экзотическими животными.
   (133) «Ecole des langues orientales vivantes» — «Школа живых восточных языков» в Париже.
   (134) См.: ГиляровА. Н. Предсмертные мысли нашего века во Франции. — Вопросы философии и психологии, 1897, кн. 2 (37), с. 301–329, кн. 3 (38), с. 445–485, кн. 4 (39), с. 702–759. Статья представляет собой обзор новейших французских литературно-эстетических явлений и устремлений (Золя, Мопассан, Бодлер, Верлен и др.), в ней приводится в прозаическом переводе мистерия Вердена «Crimen Amoris» (кн. 4, с. 738–740).
   (135) В автобиографических записях об июле — августе 1896 г. — иная оценка: «Прочитываю впервые здесь „Войну и мир“. Роман не производит особенно сильного впечатления» (Материал к биографии, л. 6).
   (136) Цитата из пародийного стихотворения Козьмы Пруткова «Юнкер Шмидт» («Вянет лист. Проходит лето…», 1854; написано А. К. Толстым).
   (137) «Serres chaudes» («Теплицы», 1889) — сборник стихов М. Метерлинка. Белый познакомился с ним в конце 1896 г.
   (138) В автобиографических записях Белый относит начало своего «авторства» к осени 1895 г.: «Я начинаю тайно пописывать стихи (весьма убого)» (Материал к биографии, л. 5 об.).
   (139) Ср. характеристику первых своих творческих опытов в письме Белого к Р. В. Иванову-Разумнику от 1–3 марта 1927 г.: «…в конце 1896 года я уже про себя пишу; помнится: какая-то несуразная поэма белыми стихами на тему «Крестоносцы», навеянная «Освобожденным Иерусалимом»; помнится: отрывок прозы для гимназического журнала, удививший товарищей «художественностью»; с 1897 года я уже, так сказать, перманентно пишу; энное количество стихов моих ужасно, безудержно декадентские; в этот период Вэрлен и Метерлинк — непроизвольные инспираторы моей беспомощной лирики; они — «дрожжи», а «тесто» дрожжей — Бальмонт и… представьте… Полонский, которым одно время я, Бог весть почему, увлекаюсь. (…) В эту эпоху я пишу неоконченную поэму под названием «Тристан» (5-стопный ямб). И какую-то ужасную философскую галиматью с претензией на Гете и на «Дон Жуана» Алексея Толстого; в поэме — духи цветов, ангелы, двойники. От всего осталось в памяти две невероятные строки:

 
О, — двойник, двойник!
О, — второй мой лик!»
 

   (ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 18).
   (140) В цитированном автобиографическом письме к Иванову-Разумнику Белый приводит другой вариант текста своего «первого лирического произведения (кажется — 1896 год)»:

 
Кто там плачет над могилой
У подгнившего креста?
Это волны завывают?
Нет, то плачет тень моя.
 

   (141) «Из пещер и дебрей Индостана. Письма на родину» (М., 1883) — книга Е. П. Блаватской (опубликованная под псевдонимом Радда-Бай), содержащая путевые заметки, сведения о Теософическом обществе, об индийской культуре, религии, истории, о современном индийском бытовом и социальном укладе, разъясняющая основы буддизма и индуизма. Белый прочел книгу Блаватской осенью 1896 г.
   (142) См.: Джонстон Вера. Отрывки из Упанишад. — Вопросы философии и психологии, 1896, кн. 31 (1), с. 1 — 34; «Тао-те-кинг» Лаоси. Перевод с китайского Д. П. Конисси. — Там ж е, 1894, кн. 23 (3), с. 380–408; «Средина и постоянство». Священная книга последователей Конфуция. Перевод с китайского с примечаниями Д. П. Конисси. — Там же, 1895, кн. 29 (4), с. 382–403. Ср. запись Белого о весне 1896 г.: «…производят потрясающее впечатление „Отрывки из Упанишад“ и „Тао“ Лао-дзы» (Материал к биографии, л. 5 об.).
   (143) Приводим фрагмент этого текста:

   …над «Вопросами философии» я. Перевод Веры Джонстон «Отрывки из Упанишад». Начинаю читать. (…)
   Гляжу за окна: пролетает — ворона ли? С крыши на крышу слетает дымок, улетая: за крышу; понять, что такое рисуется перелетами клубов — нельзя. Так и слово: перелетает из строчек на душу, сквозь душу — куда? Видишь — вот, а понять, что рисуется тайнами слов — невозможно; душа передо мною моя — вся сквозная: разъятые шири пространства открываются в ней перелетами слов.
   Отрываюсь от чтенья: ворона — ворона ли? Ах, другое какое-то все: непонятно, невидимо…
   Видимо, слышимо — все, чего прежде не знал, что уставилось в душу:
   — «Я — старое».
   Было. Когда это было? Я тут начался; низлетал: из вот этой невнятицы. (…)
   В «Упанишадах» я жил до рождения.

   (Белый Андрей. Записки чудака, т. 2. М. — Берлин, 1922, с. 149–150).
   (144) Каждая из четырех книг основного философского труда А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление» имеет эпиграфы, но ни один из них не восходит к упанишадам. Скорее всего, в сознании Белого произошла аберрация, и намечаемая им линия связи между Шопенгауэром и индийской философией подтверждалась эпиграфом не из упанишад, а из Шопенгауэра, — эпиграфом, который предпослала В. Джонстон своим «Отрывкам из Упанишад»: «Глубокие, самобытные, высокие мысли выступают с каждой страницы Упанишад навстречу нам… Это самый богатый и самый высокий предмет изучения в мире. Он был мне утешением в жизни и будет мне утешением в смерти». Шопенгауэр (Вопросы философии и психологии, 1896, кн. 31 (1), с. 1).
   (145) В письме к Иванову-Разумнику от 1–3 марта 1927 г. Белый определяет вторую половину 1890-х гг. в своей биографии как «период выработки мировоззрения (…) эстетизм, символизм, буддизм, Шопенгауэр», «декадентство, пессимизм, буддизм» (ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 18), Ср.: «…стал приоткрываться первый идеологический отрезок в тенденции забронировать выход во внешний мир: от Упанишад к Шопенгауэру — отрезок пути от 1896 года к весне 1897» (Почему я стал символистом, с. 24).
   (146) См.: Шопенгауэр Артур. Мир как воля и представление. Перевод А. Фета. Изд. 2-е. М., 1888; Шопенгауэр Артур. Мир как воля и представление. Перевод Ю. И. Айхенвальда. М., 1901.
   (147) Об эпохе 1897–1899 гг. Белый пишет: «…Фет заслоняет всех прочих поэтов; он открывается вместе с миром философии Шопенгауэра; он — шопенгауэровец; в нем для меня — гармоническое пересечение миросозерцания с мироощущением: в нечто третье. Конечно, он для меня — „символист“» (Почему я стал символистом, с. 25).
   (148) «Сергей Горбатов. Исторический роман конца XVIII века» (СПб., 1882), «Великий розенкрейцер. Роман XVIII века. (Продолжение романа „Волхвы“)» (СПб., 1892) — романы Вс. С. Соловьева.
   (149) Ср. запись Белого, характеризующую конец 1895 г.: «…очень крупным событием в моей жизни есть мое знакомство с Сережей Соловьевым, еще маленьким мальчиком, проживающим в нашем доме; скоро я начинаю посещать часто квартиру Соловьевых» (Материал к биографии, л. 5 об.).
   (150) Неточная цитата из вступления («У лукоморья дуб зеленый…», 1824–1825) к поэме Пушкина «Руслан и Людмила».
   (151) Ср. признания в очерке Белого «К биографии»: «Общение с покойными М. С. и О. М. Соловьевыми — великолепнейший, не прекращавшийся года семинарий на тему „искусство“. (…) С 1897 года Соловьевы стали мне моей „второй“ родиной» (ГБЛ, ф. 198, карт. 6, ед. хр. 5, л. 2 об. — 3). «…Я помню, что стал я таким, каким стал, — лишь считаясь с советами М. С. Соловьева», — пишет Белый в «Воспоминаниях о Блоке» (Эпопея, I, с. 129).
   (152) Речь идет об истории печатания «Симфонии (2-й, драматической)», предложенной издательству «Скорпион» в октябре 1901 г.: «Получается ответ Брюсова на запрос М. С. Соловьева о моей «Симфонии»; Брюсов считает «Симфонию» прекрасным произведением и уведомляет, что «Скорпион» печатает ее, но только через год, ибо «Скорпион» уже на год завален работой; тогда М. С. Соловьев решается лично спешно печатать «Симфонию» под маркой «Скорпиона» (который на это соглашается); я не хочу печатать «Симфонию» под моим именем; мы выдумываем псевдоним мне; я предлагаю: «Буревой», но М. С. смеется: «Нет, когда узнают, что автор — вы, то будут смеяться: „Это не Буревой, а 'Бори вой'“ … М. С. придумывает мне псевдоним „Андрей Белый“ и делается моим крестным отцом в литературном крещении»» (Материал к биографии, л. 25 об.). Ход переговоров об издании «Симфонии» между М. С. Соловьевым и «Скорпионом» проясняет его письмо к Брюсову от 15 ноября 1901 г.: «Спасибо Вам за письмо и за предложение „Скорпиона“. Ваш отзыв о поэме меня очень обрадовал. Самое главное, что Вы нашли ее „говоря вообще прекрасной“, а недостатки, Вами указанные, я признаю почти все. Вот относительно отсутствия напева, мелодии, — я что-то не понимаю. Мне кажется, мелодия есть, поет все время, только часто фальшивит, и чем мелодия яснее и приятнее, тем резче поражают неверные ноты. Послушаюсь Вашего совета и издам эту вещь. Впрочем, и не могу поступить иначе, потому что обещал, что будет издано, а если „Скорпион“ отказывается, то, кажется, некуда больше обратиться» (ГБЛ, ф. 386, карт. 103, ед. хр. 22).
   (153) Брюсов познакомился с М. С. и О. М. Соловьевыми в октябре 1900 г. у Шестеркиных; М. С. Соловьев был у Брюсова в сентябре 1901 г.; тогда же Брюсов посетил Соловьевых. См.: Брюсов В. Дневники, с. 92, 106.
   (154) См. статью М. А. Бекетовой «Веселость и юмор Блока» (1925) (А. Блок и современность. М., 1981, с. 317–324).
   (155) Пассаты — устойчивые ветры в тропических широтах.
   (156) Контаминация цитат из автобиографической поэмы «Первое свидание» (Стихотворения и поэмы, с. 413–414).
   (157) «Новый журнал иностранной литературы, искусства и науки» — иллюстрированный ежемесячный журнал, выходивший в Петербурге в 1897–1909 гг. (издатель-редактор Ф. И. Булгаков).
   (158) «Сен-Шар» (1826) — роман Альфреда де Виньи, изданный в переводе О. М. Соловьевой как приложение к «Новому журналу иностранной литературы» (1898, № 1 — 12): «Сен-Марс, или Заговор в царствование Людовика XIII» (СПб., 1898).
   (159) Журналы «нового искусства» — немецкий «Jugend», выходивший в Мюнхене в 1896–1933 гг., и английский «The Studio», выходивший в Лондоне с 1893 г.
   (160) Поэма Эсайаса Тегнера «Сага о Фритьофе» (1820–1825), в основу которой положена древнеисландская сага. В «Воспоминаниях о Блоке» Белый пишет: «Помню яркое чтение М. С. Соловьева отрывков „Фритиофа“ Тегнера» (Эпопея, I, с. 129).
   (161) Ср. в «Воспоминаниях о Блоке» Белого: «О. М. любит английских прерафаэлитов (Росетти, Берн-Джонса), иных символистов; зачитывается Верлэном и Маллармэ; и первая мне открывает миры Метерлинка, тогда еще всеми бранимого (…) она обостряет и утончает мой вкус; ей обязан я многими часами великолепных, культурных пиров» (Эпопея, I, с. 127–128).
   (162) См. дневниковые заметки Белого (1901), содержащие отклики на постановки в Московском Художественном театре «Дикой утки» Г. Ибсена, «Михаэля Крамера» Г. Гауптмана, «Трех сестер» А. П. Чехова («Памятники культуры. Новые открытия». Ежегодник 1979. Л., 1980, с. 128–131).
   (163) Владимир Федорович Марконет, педагог-историк, родственник Соловьевых (брат А. Ф. Марконета, мужа А. М. Марконет — сестры О. М. Соловьевой).
   (164) Героиня одноименной драмы Ибсена: высокий духовный потенциал, ум, гордость сочетаются в ней с обостренным индивидуализмом, холодностью, чертами декаданса.
   (165) Рафаэль, изобразивший папу Сикста в «Сикстинской мадонне» (1515–1519).
   (166) Сокращенная цитата (запись, датированная сентябрем 1901 г.).
   (167) Энтелехия — термин философии Аристотеля, выражающий единство материальной, формальной, действующей и целевой причины.
   (168) «Одно, навек одно!» — начало первой строки стихотворения Вл. Соловьева «Знамение» (1898). См.: Соловьев Владимир. Стихотворения и шуточные пьесы, с. 119–120.
   (169) Лев Иванович Поливанов (род. в 1892 г.) — математик, в 1920-е гг. — преподаватель Нижегородского государственного университета.
   (170) Намек на тетку Блока М. А Бекетову, автора двух биографических книг о поэте, в которых затрагивается мимоходом вопрос о взаимоотношениях Блока с Белым и С. М. Соловьевым. См.: Бекетова М. А. 1) Александр Блок. Биографический очерк. Пб., 1922, с. 91, 96–97; 2) Ал. Блок и его мать. Воспоминания и заметки. Л. — М., 1925, с. 81–82. Бекетова была задета этим критическим пассажем Белого; 24 января 1931 г. она писала ему в связи с выходом «На рубеже двух столетий»: «Недостатков в написании я почти не вижу (так — кое-какие словечки я бы изменила; простите старой мемуарной тетушке)»; «…я никогда не думала, что „бяка Андр(ей) Белый“ учит истерике „паиньку Блока“. В недописанной моей статье „Роман Блока в стихах“ я говорю, что Блок — сам по себе, а Вы и прочие — сами по себе (…)» (Александр Блок. Исследования и материалы. Л., 1987, с. 251, 254).
   (171) Подразумевается внутрисимволистская полемика, происходившая в 1906–1908 гг. по поводу «мистического анархизма» — философско-эстетической теории Г. И. Чулкова. Белый подробно касается этого вопроса в воспоминаниях «Между двух революций».
   (172) Намек на специфический характер духовного самоопределения Соловьева: в 1915 г. он принял духовный сан; перейдя в начале 1920-х гг. в католичество, в 1926 г. стал епископом, вице-экзархом католиков греко-российского обряда.
   (173) «Оправдание добра. Нравственная философия» (1897) — основной этический трактат Вл. Соловьева.
   (174) «Мессинская невеста» (1803) — трагедия Ф. Шиллера; сцены из нее ставились в конце 1897 г. О театральных интересах предшествующей поры (ноябрь — декабрь 1896 г.) Белый также пишет: «С С. М. Соловьевым мы начинаем увлекаться театром. Собираем труппу (я, Сережа Соловьев, Маруся Коваленская, Коля Марков, Ваня Величкин, Огневы). Мы ставим сцены из „Макбета“, из „Бориса Годунова“; и на Рождестве ставим переработку мою для сцены „Капитанской дочки“. Я увлекаюсь декламацией» (Материал к биографии, л. 6–6 об.).
   (175) Лекция о конце всемирной истории, включавшая «Краткую повесть об антихристе», читалась Вл. Соловьевым в Петербурге в марте 1900 г. Ср. запись Белого об этом времени: «…проносится слух, что Владимир Соловьев прочел в Петербурге лекцию „О конце всемирной истории“. Папа с интересом говорит об этой лекции; Мих. Серг. Соловьев откликается на нее и говорит мне: „Видите, Боря, — и Володя взял вашу тему“, разумея тему моего отрывка из ненаписанной „мистерии“; это меня поражает» (Материал к биографии, л. 14).
   (176) См.: Бекетова М. А. 1) Александр Блок. Биографический очерк, с. 35–36, 41–43; 2) Ал. Блок и его мать. Воспоминания и заметки, с. 15–17, 20–26, 37–39.
   (177) Авторство «Симфонии (2-й, драматической)» было раскрыто в московском «профессорском» кругу осенью 1902 г., несколько месяцев спустя после выхода книги в свет.
   (178) М. А. Бекетова писала Белому в этой связи (24 января 1931 г.): «…удивляюсь, как Вы не поняли такой простой вещи, как то, что Ал(ександра) Гр(игорьевна) Коваленская, Соф(ья) Гр(игорьевна) (тетя Соня) и моя мать были родные сестры, следовательно), О. М. Соловьева — моя двоюродная сестра. (…) Антагонизм между Коваленскими и Бекетовыми был, т. е. собственно был между А(лександрой) Гр(игорьевной) и моей матерью, молодые были в хороших отношениях, не без критики, конечно (…)» (Александр Блок. Исследования и материалы, с. 251–252). Белый в ответном письме к Бекетовой от 6 февраля 1931 г. отмечал: «О каких-то трениях между А(лександрой) Г(ригорьевной) и кем-то из Бекетовых я подозревал; но я не слышал ни одного слова порицания или осуждения по адресу кого бы то ни было из Вашей семьи» (там ж е, с. 260).
   (179) Имеется в виду размолвка, случившаяся в середине июня 1905 г. в Шахматове между семьей Блока (главным образом — матерью поэта, А. А. Кублицкой-Пиоттух) и гостившими там Белым и С. М. Соловьевым. См.: Эпопея, II, с. 258–259; Литературное наследство, т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования, кн. 3. М., 1982, с. 226, 609–610.
   (180) Подразумевается отклик на «манифест» Белого «Несколько слов декадента, обращенных к либералам и консерваторам» (см. примеч. 24 к Введению) — статья «Наброски», появившаяся за подписью: К-ий. В ней, в частности, говорится: «Устами Андрея Белого декаденты заявили, что у них нет никаких убеждений — ни либеральных, ни консервативных. От споров отцов о либерализме и консерватизме у них всегда трещали головы. Они предпочли обойтись без таких споров, которые были им, очевидно, не по головам. (…) Маска снята. Андрей Белый отлично позаботился об этом. И из-под маски культурного бойца, вождя передовой молодежи, выглянуло лицо дикаря, лишенного всяких убеждений и самодовольно объявляющего всем об этой своей абсолютной пустоте» (Курьер, 1903, № 65, 3 мая, с. 3).
   (181) Развивая эту характеристику А. Г. Коваленской, Белый писал М. А. Бекетовой 6 февраля 1931 г.: «Вы напрасно думаете, что я не видел в А. Г. Коваленской ничего, кроме „доброй бабушки“; живя ряд лет летами в Дедове с ней бок о бок в эпоху моей максимальной близости с Сережей, я, разумеется, скорей в „бабушке“ видел — стиль (Андерсен на устах, Вольтер в глазах); сколько бесед было с Сережей о том, что в тихом омуте черти водятся; все так: не раз я в „бабушке“ напарывался на… черта (…) Если я в „На рубеже“ и не касаюсь в А(лександре) Г(ригорьевне) властолюбивой вольтерианки (некогда красавицы), так это потому, что этот аспект ее выступил из нее для меня позднее (…)» (Александр Блок. Исследования и материалы, с. 260).
   (182) Баллады В. А. Жуковского «Рыцарь Роллон» (1832, перевод из Л. Уланда), «Суд Божий над епископом» (1831; перевод из Р. Саути), «Замок Смальгольм» (1822; перевод из В. Скотта).
   (183) Искаженная цитата (у Брюсова: «генерал peu lettre» — т. е. «генерал малообразованный»).
   (184) Испагань (Исфахан) — город в центральной части Ирана.
   (185) См.: Трубецкой С. Н. Учение о Логосе в его истории. М., 1900. В поэме «Первое свидание» Белый пишет о своем общении с «голубоглазым гимназистиком» С. Соловьевым:
   О Логосе мы спорим с ним,
   Не соглашаясь с Трубецким (…)
   (Стихотворения и поэмы, с. 415).
   (186) Собственно воспоминания о Вл. Соловьеве содержатся в очерке, помещенном в «Арабесках» (с. 387–394); в «Воспоминаниях о Блоке» (гл. 1) речь идет в основном о духовном воздействии философа на молодого Белого (см.: Эпопея, I, с. 127–146). См. также стихотворный портрет Соловьева во 2-й главе «Первого свидания» (Стихотворения и поэмы, с. 421–424) и главу «Владимир Соловьев» в «Записках чудака» Белого (т. 1, с. 97 — 109).
   (187) Упоминаются произведения Э. Грига «Лирические пьесы» — большой цикл для фортепьяно в 10-ти тетрадях (1867–1901), сюиты «Пер Гюнт» (1888–1896) и «Сигурд Крестоносец» («Sigurd Yorsalfar», 1872). Об октябре — декабре 1898 г. Белый вспоминает: «Эти месяцы окрашены для меня начинающимся увлечением Григом, которое тянется два года (…) я с этого времени все свои деньги трачу на приобретение произведений Грига; скоро у нас весь Григ» (Материал к биографии, л. 11).
   (188) «Слепые» (1890) — одноактная пьеса М. Метерлинка; «Потонувший колокол» (1896), «Ганнеле» (1894) — пьесы Г. Гауптмана, отмеченные воздействием символизма. Ср. запись Белого об осени 1897 г.: «…в это время я прочитываю „Потонувший колокол“ Гауптмана и мечтаю его поставить на сцене» (Материал к биографии, л. 7 об.).
   (189) См. примеч. 9 к Введению.
   (190) «Основные начала» (СПб., 1897) — труд Г. Спенсера, входящий составной частью в его 10-томную «Систему синтетической философии» (1862–1896). См. также примеч. 72 к гл. 3.
   (191) См. примеч. 43 к Введению.
   (192) Ср. записи Белого о весне 1898 г.: «…обнаруживается моя попытка с негодными средствами одолеть „Критику чистого разума“ Канта; я едва доплетаюсь до аналитики, на которой ломаю себе голову („эстетика“ мне понятнее сквозь призму Шопенгауэра)» (Материал к биографии, л. 9 об.).
   (193) Какое именно издание имеется в виду, неясно.
   (194) Вероятно, «Монадология» Лейбница в переводе и с примечаниями К. И<стоми>на («Вера и разум», 1892, № 22).
   (195) «Опыты, или Наставления нравственные и политические» (1597–1625) Ф. Бэкона. Белый, видимо, знакомился с ними по двухтомному собранию сочинений Бэкона в переводе П. А. Бибикова (т. 2. СПб., 1874).
   (196) Начало общения Белого с В. В. Владимировым относится, согласно записям Белого, к ноябрю — декабрю 1896 г.: «Впервые знакомлюсь с будущим художником Владимировым (товарищем по классу) и сближаюсь с ним на почве общих интересов искусства» (Материал к биографии, л. 6 об.).
   (197) Устойчивое определение Петрония, автора «Сатирикона», — «арбитр изящества» (elegantiae arbiter); так называет его Тацит в «Анналах» (XVI, с. 18–20).
   (198) Ср.: «С 1897 года начинается эпоха моего бурного литературного самоопределения; оно началось с самоопределения философского полгода ранее (…) из уст моих бурно хлынул меня самого удививший поток слов, направленный одновременно и к назиданию товарищей по классу, и барышень Зубовых, которым проповедую буддизм (…) И в восьмом классе гимназии с „декадентом“ Бугаевым, уже читающим Канта и имеющим что ответить и Смайльсу, и Конту, и Спенсеру, считаются: воспитанники, учитель русского языка и сам испуганный латинист (некогда — гроза класса)» (Почему я стал символистом, с. 25).
   (199) См. примеч. 25.
   (200) Под псевдонимом «В. Миров» В. К. Иков печатался во многих периодических изданиях 1900 — 1910-х гг. («Наше дело», «Новая книга», «Дело жизни», «Живое дело», «Луч», «Наш голос» и др.).
   (201) Приводим сведения из аттестата зрелости, выданного Белому по окончании гимназии (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 304):

   Оценки, выставленные в Педагогическом совете на испытании (с 28 апреля по 29 мая 1899 г.)
   Закон Божий 5 5
   Русский язык и словесность 5 5
   Логика 5 5
   Латинский язык 3 3
   Греческий язык 4 4
   Математика 4 4
   Математическая география 5 5
   Физика 5 5
   История 5 5
   География — 5
   Французский язык 5 5
   Немецкий язык 4 4

   (202) В студенческом деле Белого имеется прошение «потомственного дворянина Бориса Николаевича Бугаева» о принятии на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 305, л. 1), куда он был зачислен в июле 1899 г.
 
   Глава пятая. Университет^*
   (1) И. И. Петрункевич, один из основателей конституционно-демократической партии, с конца 1860-х гг. участвовал в земском движении в Черниговской и Тверской губерниях, в 1904–1906 гг. участвовал в городских и земских съездах, примыкая к их левому крылу.
   (2) «Тишина. Лирические поэмы» (СПб., 1898) — книга стихов К. Д. Бальмонта. Белый вспоминает о весне 1899 г.: «…выходит „Тишина“ Бальмонта; и я — зачитываюсь ею; но уже нахожу в Бальмонте ряд дефектов (мой кумир — Фет)» (Материал к биографии, л. 12).
   (3) См. примеч. 134 к гл. 4.
   (4) «Когда мы, мертвые, пробуждаемся» (1899) — последняя драма Г. Ибсена.
   (5) Ср. другую характеристику Белым 1901 года: «Этот год переживался мною, как единственный год в своем роде: переживался он максимальнейшим напряжением; первая часть его мною переживалась, как исключительно благая: это был первый год нового столетия, так сказать, новой эры» (Материал к биографии, л. 16).
   (6) Неточная цитата (в оригинале: «много святых радостей») из «Симфонии (2-й, драматической)» (Собрание эпических поэм, с. 325).
   (7) См.: Белый Андрей. Пришедший. Отрывок из ненаписанной мистерии. — В кн.: «Северные цветы». Третий альманах книгоиздательства «Скорпион». М., 1903, с. 2 — 25. От первоначального текста мистерии сохранились лишь фрагменты (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 12; ГБЛ, ф. 25, карт. 2, ед. хр. 2). Подробнее об этом произведении и о переживаниях, в нем отраженных, см.: Лавров А. В. Юношеская художественная проза Андрея Белого. — В кн.: Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1980. Л., 1981, с. 110–111.
   (8) Эти несохранившиеся драмы относятся к октябрю — декабрю 1897 г. и к марту — апрелю 1898 г. См. о них: там же, с. 108.
   (9) В «Списке пропавших или уничтоженных автором рукописей» Белый указывает: «Черновик большого критического исследования „Творчество Генрика Ибсена“. Эпоха написания — 1899 год (весна)» (ГПБ, ф. 60, ед. хр. 31).
   (10) В том же перечне Белый указывает: «„Симфония“, предшествующая по времени написания „Северной Симфонии“; в 1903–1905 годах автор сжег рукопись, как недоношенное, юношеское произведение (эпоха написания — лето 1899 года)» (там же). Ср. характеристику «предсимфонии» в письме Белого к Иванову-Разумнику от 1–3 марта 1927 г.: «…я отдался странной, дикой, туманной, космической эпопее в прозе (…) Над формой этой поэмы я работал в „поте лица“ с зимы до осени 1899 года; потом „поэма“ несколько лет лежала у меня; потом я ее уничтожил. Из этой формы родились „Симфонии“. Собственно говоря, первой Симфонией была не Северная, а эта, уничтоженная» (ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 18). Предварительный черновой текст этого произведения сохранился (опубликован в кн.: Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1980, с. 126–137).
   (11) «Философия бессознательного» (1869) — основное сочинение Эдуарда фон Гартмана. Ср. запись Белого о лете 1899 г.: «…читаю и „Философию бессознательного“ Гартмана; во мне уже намечается тенденция к волюнтаризму, как попытки соединить философию Шопенгауэра с данными естествознания» (Материал к биографии, л. 12).
   (12) Хандриков — герой «третьей симфонии» Белого «Возврат». Белый приступил к работе над нею в ноябре 1901 г.
   (13) См.: Белый Андрей. Возврат. III симфония. М., 1905, с. 83.
   (14) В. В. Владимиров поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета одновременно с Белым.
   (15) А. С. Петровский был зачислен на естественное отделение физико-математического факультета в июле 1899 г. Белый сблизился с ним осенью 1899 г. после чтения своего реферата «О задачах и методах физики» в кружке Н. А. Умова: «…после этого реферата ко мне подходят знакомиться 2 студента — сын проф. Зографа и А. С. Петровский (однокурсники); так начинаются мои теоретические разговоры с Петровским (в то время химиком и скептиком), перешедшие постепенно в дружбу с ним» (Материал к биографии, л. 13).
   (16) Мезозой (Mezozoa) — класс животных подтипа плоских червей, ранее считавшийся промежуточной группой между простейшими и многоклеточными. Об октябре 1899 г. Белый вспоминает: «…эмбриология, гистология и зоология „простейших“ особенно интересуют меня; читаю реферат „О простейших“ в семинарии у профессора Зографа (…) Добываю себе том зоологии Ива Деляжа, посвященный простейшим; читаю отдельные статьи, посвященные „простейшим“. Увлекаюсь микроскопом» (Ракурс к дневнику, л. 3 об. — 4).
   (17) «Очерк истории физики» Фердинанда Розенбергера в трех частях (перевод с немецкого под ред. И. М. Сеченова. СПб., 1883–1886).
   (18) Цитаты (вторая — в сокращении) из статьи «Лирика и эксперимент» (1909).
   (19) Имение Серебряный Колодезь (Старогальская волость Ефремовского уезда Тульской губернии) Н. В. Бугаев приобрел осенью 1898 года. Первое лето Белый провел там в 1899 г.
   (20) «Краткий курс ботаники» И. П. Бородина, неоднократно переиздававшийся (10-е изд. — 1911). Ср. запись о лете 1899 г.: «…изучаю плодоводство на практике (сажаю яблони) и в теории (читаю Греля „Доходное плодоводство“ и 2 других книги по этому вопросу)» (Ракурс к дневнику, л. 2).
   (21) «Введение в изучение зоологии и сравнительной анатомии» (М., 1887) М. А. Мензбира.
   (22) См.: Кук Дж. П. Новая химия. М., 1897; Ферворн М. Общая физиология, вып. 1–2. М., 1897.
   (23) Имеется в виду книга А. С. Фаминцына «Современное естествознание и психология» (СПб., 1898), излагавшая общие взгляды ученого на природу. «В борьбе двух мировоззрений биологов на природу — механистического и виталистического — А. С. занял своеобразное среднее положение, так как ни то, ни другое его не удовлетворяли и оба представлялись односторонними: механизм игнорировал психику, а витализм отдавал мистицизмом» (Бородин И. П. Андрей Сергеевич Фаминцьш (1835–1918). — Журнал Русского ботанического общества при Академии наук, 1919, т. 4, № 1, с. 141). Ср. запись Белого о лете 1899 г.: «…зачитываюсь сочинениями Фаминцына и осознаю себя „неовиталистом“ (вскоре я от витализма отказываюсь)» (Материал к биографии, л. 13).
   (24) Непрямое деление клетки, один из способов размножения клеток животных и растений.
   (25) Мезодерма — средний слой зародыша многоклеточных животных и человека; из мезодермы развиваются мышцы, хрящи, кости. Экзодерма — наружный слой клеток первичной коры растения, выполняющий защитную функцию. Энтодерма — внутренний слой зародыша многоклеточных животных и человека на ранних стадиях его развития.
   (26) Премьера «Вишневого сада» Чехова в Московском Художественном театре состоялась 17 января 1904 г. Трактовку Белым пьесы как произведения, насыщенного символикой, см. в его статье «Вишневый сад» (Весы, 1904, № 2, с. 45–48; Арабески, с. 401–405).
   (27) Центросома — участок цитоплазмы (внеядерной части протоплазмы растительных и животных клеток), окружающий в клетке центриоли (постоянные структуры всех животных и некоторых растительных клеток).
   (28) Классический труд Ч. Дарвина.
   (29) Гаструла — одна из стадий развития зародыша многоклеточных животных.
   (30) Cм.: Мензбир М. А. Сергей Алексеевич Усов. — В кн.: Речь и отчет, читанные в торжественном собрании имп. Московского университета 12-го января 1887 года. М., 1887, с. 232–247.
   (31) А. А. Тихомиров, помимо специальных исследований по анатомии и эмбриологии тутового шелкопряда, был известен также как автор ряда популярных брошюр по вопросам общей биологии, в которых выявил себя антидарвинистом.
   (32) «Субы» — разговорное обозначение университетских служителей и надзирателей (первая часть слов типа «субинспектор», «субординатор»).
   (33) Сифонофоры — подкласс (или отряд) морских кишечнополостных животных класса гидроидных; распространены главным образом в тропических морях.
   (34) Теория ячеистого, или пенистого, строения протоплазмы.
   (35) См. примеч. 80 к гл. 3. О декабре 1899 г. Белый вспоминает: «Беру у проф. Зографа 2-ой том Ива Делажа, посвященный „Zoelenterata“ (гидрам); читаю его» (Ракурс к дневнику, л. 5 об.).
   (36) «Биологические основы зоологии» (1900) — учебное руководство В. М. Шимкевича.
   (37) См.: Зограф Н. Курс зоологии для студентов-естественников, медиков и сельских хозяев. М., 1900, 1316 стр.
   (38) Мистер Дик — персонаж романа Ч. Диккенса «Жизнь Дэвида Копперфилда», румяный и седовласый джентльмен. См.: Диккенс Ч. Собр. соч. в 30-ти т., т. 15. М., 1959, с. 233.
   (39) «Валькирия» (1856) — музыкальная драма Р. Вагнера, входящая в тетралогию «Кольцо Нибелунга». Вальгалла (Вальхалла) — в скандинавской мифологии находящееся на небе жилище богов и павших храбрых воинов; в «Гибели богов», заключительной части тетралогии Вагнера, Вальгалла гибнет в пламени.
   (40) Cм. примеч. 82 к гл. 3.
   (41) В рукописи книги далее зачеркнуто карандашом (после точки с запятой): «семинарий у Умова (решение простеньких задач), или у Тимирязева (резание растительных тканей микротомом), все ж были, так сказать, трансцендентны предметам их: и я решал задачки, а не был физиком; и я делал взрезы, а никогда анатомом растений себя не чувствовал» (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 43, л. 216).
   (42) Намек на вступление к поэме Пушкина «Руслан и Людмила»: «Там чудеса: там леший бродит».
   (43) «О действии окиси серебра и гидроксиламина на бромамины. О строении гексагидробензола» (1900) — докторская диссертация Н. М. Кижнера.
   (44) Обыгрывается строка вступления к «Руслану и Людмиле»: «Там русский дух… там Русью пахнет!»
   (45) Недотыкомка — бредовый образ, рождающийся в сознании сходящего с ума Передонова, героя романа Ф. Сологуба «Мелкий бес». См. также стихотворение Ф. Сологуба «Недотыкомка серая…» (1899) (Сологуб Ф. Стихотворения. Л., 1975, с. 234).
   (46) Видимо, Белый здесь имел в виду осень 1901 г., когда он приступил к работе над 3-й «симфонией» «Возврат»; судя по другим авторским свидетельствам (Материал к биографии, л. 30; Ракурс к дневнику, л. 15), последняя, третья часть этой «симфонии» была уже написана в августе 1902 г.
   (47) О весне 1903 г. Белый вспоминает: «С марта месяца мы составили группу (я, Петровский, Печковский, Владимиров, По-гожев, Аршинов, С. Л. Иванов) и готовились совместно к экзамену, читая то „сравнительную анатомию“, то „органическую химию“; мы избрали весною место подготовки к экзаменам крышу химической лаборатории (плоскую крышу) и на ней усаживались; потом там же кипятился чай; занятия нарушались шутками, прибаутками, начиналось хождение по перилам, лазанье по крыше (…)» (Материал к биографии, л. 36).
   (48) Начало переписки Белого с 3. Н. Гиппиус относится к февралю 1902 г. (первое из сохранившихся писем Гиппиус к Белому датировано 3 марта 1902 г. — ГБЛ, ф. 25, карт. 14, ед. хр. 6).
   (49) Начало переписки между Белым и Блоком относится к январю 1903 г. См.: Александр Блок и Андрей Белый. Переписка, с. 3 — 17.
   (50) Микротом — лабораторный прибор, с помощью которого получают тонкие срезы тканей животных и растений для изучения их под микроскопом.
   (51) Idee fixe (фр.; лат. Idea fixa) — неотступная мысль, навязчивая идея. О своих занятиях в декабре 1901 г. Белый пишет: «…собираю материал по орнаменту (в связи с намерением этот предмет изучить эстетически и этнографически)» (Ракурс к дневнику, л. 12).
   (52) Начало работы Белого над кандидатским сочинением «Об оврагах» относится к ноябрю 1901 г.
   (53) Возможно, намек на поездку Анучина в 1882 г. в Дагестан с целью археологических исследований. См.: Е саков В. А. Д. Н. Анучин и создание русской университетской географической школы. М., 1955, с. 25.
   (54) Имеются в виду подготовленные В. В. Докучаевым «Материалы к оценке земель Нижегородской губернии. Естественно-историческая часть» (вып. 1 — 14. СПб., 1884–1886) и «Материалы к оценке земель Полтавской губернии. Естественно-историческая часть» (вып. 1 — 13. СПб., 1889–1894).
   (55) «Геология. Общий курс» (т. 1–2, 1885–1887) — руководство А. А. Иностранцева, выдержавшее 4 издания.
   (56) Эта статья появилась в 1902 г. в декабрьском номере «Мира искусства» (№ 12, с. 343–361) за подписью: Борис Бугаев.
   (57) Во время студенческой стачки в феврале 1901 г. Тимирязев рекомендовал студентам продолжать забастовку и отказался подписать воззвание профессоров к студентам с требованием прекратить борьбу; получив за это выговор от попечителя, ученый подал в отставку и лишь по просьбе всех профессоров университета взял свое заявление назад. Когда осенью 1901 г. Тимирязев приступил к чтению лекций в Московском университете, студенты устроили ему чествование, были прочитаны приветственные адреса; в ответном слове Тимирязев сказал: «…я исповедую три добродетели: веру, надежду и любовь; я люблю науку, как средство достижения истины, верю в прогресс и надеюсь на вас». См.: Ушаков А. В. Революционное движение демократической интеллигенции в России. 1895–1904. М., 1976, с. 92.
   (58) См. примеч. 3. к гл. 1.
   (59) Белый выступал с лекцией «Фридрих Ницше» в Политехническом музее в Москве 19 декабря 1907 г.
   (60) Вспоминая о жизни в Демьянове в июне 1910 г., Белый отмечает «встречи с Клим(ентом) Аркад(ьевичем) Тимирязевым, тоже живущим в Демьянове, его пустым и никчемным сыном, „Аркашей“» (Материал к биографии, л. 58).
   (61) Журнал «Летопись», выходивший в Петрограде с декабря 1915 г. до декабря 1917 г. при ближайшем участии М. Горького (издатель — А. Н. Тихонов); по просьбе Горького Тимирязев стал руководителем отдела науки в «Летописи». См.: Дубинская Т. И. «Летопись». — В кн.: Русская литература и журналистика начала XX века. 1905–1917. Большевистские и общедемократические издания. М., 1984, с. 207.
   (62) «Новая жизнь» — газета, начатая изданием в Петрограде с 18 апреля 1917 г.; М. Горький состоял в ее редакции. В конце марта — начале апреля 1917 г. Горький получил от Тимирязева письмо с приветствием «Новой жизни» и с выражением желания в ней сотрудничать, за что благодарил ученого ответной телеграммой. См.: Летопись жизни и творчества А. М. Горького, вып. 3. М., 1959, с. 25–26.
   (63) «Основания физиологической психологии» (1873–1874; русский перевод — М., 1880) В. Вундта Белый читал в августе 1900 г. (Ракурс к дневнику, л. 8).
   (64) Ср. более отчетливую характеристику тех же идейных коллизий: «Как примирить, с одной стороны, борющихся в моей душе Соловьева и Ницше; с другой — самую проблему их борьбы в душе с проблемой естествознания; Соловьевы тут не помогут; естествознание чуждо им; опять-таки: ориентирует сперва линия, связанная с Шопенгауэром, моей центральной станцией идеологических экскурсов; эта линия, с одной стороны — волюнтаризм (Вундт), допускающий переложения себя в энергетику (Оствальд); с другой — „Философия бессознательного“ Гартмана, отдающая много места проблемам естествознания; если преодоление Шопенгауэра вперед — символизм, то базирование его в назад — естествознание. Новый круг мыслителей вычерчен мне в университете: Гартман, Гефдинг, Вундт, Оствальд, потом Ланге; они суть средства, формирующие мне мою философию естествознания, питаемую уже из специального чтения: Гефдинг, Катрфаж, Делаж, Уэвель, Милль, Дарвин, Гертвиг и т. д. Позднее сюда присоединяется частично Спенсер» (Почему я стал символистом, с. 30).
   (65) Белый вспоминает о декабре 1899 г.: «Читаю с бешеным увлечением Ницше („Происхожд(ение) трагедии“, „Заратустру“, „По ту сторону добра и зла“, „Веселую науку“, „Странник и его тень“)» (Ракурс к дневнику, л. 5 об.).
   (66) В 1889 г. Ницше заболел душевным расстройством. Ср.: «…мне Ницше казался „белым ребенком“, мучимым диаволами; и самую болезнь Ницше объяснял я себе тем, что он был замучен бесами именно оттого, что в последнем ядре души своей он не предал силы света» (Материал к биографии, л. 14 об..).
   (67) Ср. записи Белого о конце 1899 г.: «В Ницше и в Розанова погружаюсь я одновременно. Но Ницше влечет меня все сильней и сильней; „Заратустра“ производит теперь лишь головокружительное впечатление (я и прежде читал его, но он не действовал)» (Материал к биографии, л. 13 об.).
   (68) Критическое исследование Д. С. Мережковского «Л. Толстой и Достоевский» печаталось в «Мире искусства» на протяжении 1900 и 1901 гг.
   (69) Кариокинез — прежнее название митоза (непрямое деление клетки, один из способов размножения клеток животных и растений).
   (70) Остеология — раздел анатомии, изучающий строение, развитие и изменения костного скелета.
   (71) А. С. Петровский стал одним из ближайших друзей Белого на протяжении всей его жизни. Во второй половине декабря 1931 г. Белый писал Петровскому: «…ведь мы с Тобой даже и не друзья, а братья; вся жизнь прошла вместе. Недавно долго не засыпал: мысленно вставала жизнь; мысленно озирал ее этапы; и во всех этапах ее стоял Ты (…) уже с 1899 года Ты стал играть большую роль в моей жизни; сколько раз мы оказывались связанными и людьми, и интересами; вспомни 1901, 1903, 1905, 1909 и т. д. Везде мы были вместе» (Новый журнал, № 122. Нью-Йорк, 1976, с. 157; публикация Роджера Кийза). Об А. С. Петровском см.: Гравюры из коллекции А. С. Петровского. Каталог. М., 1980, с. 7–8.
   (72) Сологуб Ф. Жало Смерти. Рассказы. М., Скорпион, 1904.
   (73) Сборник рассказов Ф. Сологуба «Истлевающие личины» (М., Гриф, 1907). Белый написал рецензию на эту книгу, см.: Критическое обозрение, 1907, вып. 3, с. 27–29.
   (74) Главный герой драмы Ибсена «Строитель Сольнес» (1892) в финале совершает восхождение на башню строящегося по его проекту дома, откуда падает. Боркман — главный герой драмы «Йун Габриэль Боркман» (1896).
   (75) В гранках книги далее было: «муж, презрительно зажав губы, с научных-де высот озирает жизнь; жена, здоровенная толстая бабища, воображает себя Геддой Габлер» и т. д. (ЦГАЛИ, ф. 613, оп. 1, ед. хр. 5595, л. 181). См. примеч. 164 к гл. 4.
   (76) Сокращенная цитата.
   (77) К работе над вторым томом «Москвы», романом «Маски» (первоначальное заглавие — «Маски Москвы») Белый приступил осенью 1928 г. Роман был завершен 1 июня 1930 г. См.: Бугаева К., Петровский А. [Пинес Д.]. Литературное наследство Андрея Белого. — Литературное наследство, т. 27–28. М., 1937, с. 608–609.
   (78) Сокращенная цитата (Белый Андрей. Московский чудак. Первая часть романа «Москва». М., 1926, с. 196); в оригинале: «…дом — каменный ком; дом за домом — ком комом» и т. д.
   (79) Контаминация сокращенных цитат (Белый Андрей. Москва под ударом. Вторая часть романа «Москва». М., 1926, с. 213, 215).
   (80) Участие И. И. Янжула в правительстве, возглавляемом председателем Совета министров С. Ю. Витте, не состоялось. Последний вспоминает о ситуации, возникшей в начале 1906 г.: «После ухода Тимирязева с поста министра торговли и промышленности я хотел предложить это место академику Янжулу (бывшему профессору финансового права Московского университета и главному фабричному инспектору в Москве). Но ранее, нежели докладывать об этом его величеству, я просил к себе Янжула, чтобы с ним объясниться. Он от этого назначения уклонился» (Витте С. Ю. Воспоминания, т. 3. М., 1960, с. 194).
   (81) В рукописи книги далее зачеркнуто карандашом: «На этой-то почве и происходит мой отклик на лекцию Владимира Соловьева о конце всемирной истории, которой глубоко был заинтересован мой отец, ненавидящий и „мистику“, и „поповщину“, но реагировавший на лекцию, как на „симптом времени“, которому соответствует какая-то реальность, а „антихрист“ ли, „гибель ли Европы“, „мировой ли переворот“ — окраска скобок, в которые заключен шифр будущего: к прочтению; весной 900 года мне привелось говорить с Вл. Соловьевым в квартире Соловьевых на эту тему; и после этого разговора, смерти философа и увлечения его стихами я перечитываю его книги, начав с „Кризиса западной философии“» (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 43, л. 245).
   (82) Ср. примеч. 152 к гл. 4.
   (83) Знакомство с Л. Л. Кобылинским (Эллисом) Белый относит к сентябрю 1901 г.; об октябре 1901 г. он вспоминает: «Читаю реферат „О Мережковском“ в кружке для самообразования у Стороженок, где я принимаю деятельное участие и где ближе знакомлюсь с Эллисом-Кобылинским» (Ракурс к дневнику, л. 11 об.).
   (84) Рукописи юношеских стихотворений Блока пересылала О. М. Соловьевой ее двоюродная сестра и мать поэта А. А. Кублицкая-Пиоттух. 3 сентября 1901 г. О. М. Соловьева писала матери Блока: «Сашины стихи произвели необыкновенное, трудноописуемое, удивительное, громадное впечатление на Борю Бугаева, мнением которого все мы очень дорожим и которого я считаю самым понимающим из всех, кого мы знаем. Боря показал стихи своему другу Петровскому, очень странному, мистическому и фантастическому молодому человеку, которого мы не знаем, и на Петровского впечатление было такое же. Что говорил по поводу стихов Боря — лучше не передавать, потому что звучит слишком преувеличенно, но мне это приятно, и тебе, я думаю, будет тоже» (Литературное наследство, т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования, кн. 3. М., 1982, с. 174–175). 85 О переписке О. М. Соловьевой с А. А. Кублицкой-Пиоттух Белый говорит и в поэме «Первое свидание»:

 
Все переписывалась с «Алей»,
Которой сын писал стихи,
Которого по воле рока
Послал мне жизни бурелом;
Так имя Александра Блока
Произносилось за столом (…)
 

   (Стихотворения и поэмы, с. 415).

   СЕРИЯ ЛИТЕРАТУРНЫХ МЕМУАРОВ
 
   Редакционная коллегия: В. Э. ВАЦУРО, Н. К. ГЕЙ, Г. Г. ЕЛИЗАВЕТИНА, С. А. МАКАШИН, Д. П. НИКОЛАЕВ, А. И. ПУЗИКОВ, К. И. ТЮНЬКИН
   Вступительная статья, подготовка текста и комментарии А. В. ЛАВРОВА
   Оформление художника В. МАКСИНА
 
   Андрей Белый
   НА РУБЕЖЕ ДВУХ СТОЛЕТИЙ
 
   Редактор В. Фридлянд
   Художественный редактор Г. Масляненко
   Технический редактор Л. Сипицына
   Корректоры Б. Тумян, Т. Филиппова
 
   ИБ № 5295
   Сдано в набор 06.09.88. Подписано к печати 27.06.89.
   Формат 84x108 1/32. Бумага кн. — журн. ими.
   Гарнитура «Обыкновенная новая». Печать высокая.
   Усл. печ. л. 28,56+1 вкл. + альбом = 29,45.
   Усл. кр. — отт. 30, 76. Уч. — изд. л. 31,92 + 1 вкл. + альбом = 32,68.
   Тираж 200 000 экз. Изд. № 11-2968.
   Заказ 1742. Цена 10 р.
 
   Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Художественная литература».
   107882, ГСП, Москва, Б-78, Ново-Басманная, 19
   Ордена Октябрьской Революции, ордена Трудового Красного Знамени Ленинградское производственно-техническое объединение «Печатный Двор» имени А. М. Горького при Госкомпечати СССР.
   197136, Ленинград, П-136, Чкаловский пр., 15.

   Долгополов Л. Андрей Белый и его роман «Петербург». Л., 1988, с. 401

   Fleishman L. Bely's Memoirs. — «Andrey Bely. Spirit of Symbolism». Ed. by John E. Malmstad. Ithaca, Cornell University Press, 1987, p. 218

   Кантор В. Русское искусство и «профессорская культура». — Вопросы литературы, 1978, № 3, с. 159

   Антокольский П. Валерий Брюсов. — В кн.: Брюсов В. Собр. соч. в 7-ми т., т. 1. М., 1973, с. 13

   См. письмо Белого к П. Н. Медведеву от 10 декабря 1928 г. (В кн.: «Взгляд». Критика. Полемика. Публикации. М., 1988, с. 432)

   Адамович Г. Андрей Белый и его воспоминания. — Русские записки (Париж), 1938, № 5, с. 145

   Мочульский К. Андрей Белый. Париж, 1955, с. 269

   См.: Литературное наследство, т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования, кн. 3. М., 1982, с. 258–259

   Александр Блок и Андрей Белый. Переписка. М., 1940, с. 180–181

   Белый Андрей. Собр. эпических поэм, кн. 1. М., 1917, с. 183. 11 Там же, с. 199, 279

   См.: Белый Андрей. Арабески. Книга статей. М., 1911, с. 409–415

   Русское слово, 1907, № 277, 2 декабря

   Ходасевич В. Ф. Некрополь. Воспоминания. Bruxelles, 1939, с. 77

   Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1979 год. Л., 1981, с. 48

   Русская литература, 1988, № 1, с. 219

   Записки мечтателей, № 4. Пб., 1921, с. 23

   Белый Андрей. Записки чудака, т. 1. М. — Берлин, 1922, с. 64

   См.: Литературное наследство, т. 92, кн. 3, с. 804–806

   См.: Северные дни, сб. II. М., 1922, с. 133–155

   Эта редакция воспоминаний Белого переиздана в кн.: «Александр Блок в воспоминаниях современников» в двух томах, т. 1. М., 1980, с 204–322

   Ходасевич В. Ф. Некрополь, с. 91–92

   Беседа (Берлин), 1923, № 2; Современные записки, кн. XVI (III) — XVII (IV). Париж, 1923. Фрагмент из этой мемуарной версии в новейшее время опубликован С. Григорьянцем в «Вопросах литературы» (1974, № 6, с. 214–245)

   Троцкий Л. Д. Литература и революция. М., 1923, с. 34–36

   Там же, с. 35

   Троцкий Л. Д. Литература и революция. М., 1923, с. 36, 39, 40

   Белый Андрей. Ракурс к дневнику. — ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 100, л. 116 об

   Белый Андрей. Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития. Ann Arbor, 1982, с. 118

   Белый Андрей. Ракурс к дневнику, л. 121 об

   См.: Воронений А. Искусство видеть мир. Портреты. Статьи. М., 1987, с. 73–98

   См.: Белый Андрей. Воспоминания о Штейнере. Подготовка текста, предисловие и примечания Фредерика Козлика. Paris, 1982

   См.: Cahiers du Monde russe et sovietique, 1974, vol. XV, № 1–2, p. 83–104 (публикация Жоржа Нива)

   «Взгляд», с. 432

   Там же, с. 431–432. Ср. более отчетливые сведения о судьбе «берлинской» редакции «Начала века» в составленном Белым списке написанных и ненапечатанных рукописей: «…были написаны лишь 3 тома, обнимающие от 70 до 75 печ. листов. Но и эти томы, долженствовавшие выйти в издательстве „Эпоха“ (Берлин), постигла неудача. Первый том был набран в Берлине в 1923 году. Он существует в матрицах. Но вследствие „краха“ издательства и перепродажи им рукописи другому издательству (уже после отъезда автора в Россию) у автора не осталось рукописи этого тома; при всем усилии вернуть ее, вследствие неряшливого отношенья „наследников“ издательства „Эпоха“ к праву автора, автору не удалось получить имевшихся гранок набора» (ГПБ, ф. 60, ед. хр. 31)

   ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 25–28; ГПВ, ф. 60, ед. хр. 11–14

   «Взгляд», с. 432

   Там же, с. 435

   Там же, с. 433–434

   «Как мы пишем». Л., 1930, с. 10

   Максимов Д. О том, как я видел и слышал Андрея Белого. Зарисовки издали. — В его кн.: Русские поэты начала века. Л., 1986, с. 372

   Эпопея, № 1. М. — Берлин, 1922, с. 245

   Там же, с. 247

   Бердяев Н. Кризис искусства. М., 1918, с. 41

   Показательны в этом отношении отзывы о «На рубеже двух столетий» двух видных представителей неонароднической критики, А. Б. Дермана и А. Г. Горнфельда. Первый в письме к Горнфельду от 20 февраля 1931 г. расценил книгу так: «Нечто единственное в своем роде по смеси талантливости, подхалимства и злобно-завистливой душевной мелкости. Завидует всем, даже Щепкиной-Куперник, и оплевывает даже тех, кого „любит“, напр(имер) Стороженку. Что-то беспримерное» (ЦГАЛИ, ф. 155, оп. 1, ед. хр. 296); Горнфельд в ответном письме от 24 февраля выражал сходное мнение о книге: «Она ужасна мелкостью, жестокостью, глупостью, при всем ее великолепии» (ГБЛ, ф. 356, карт. 1, ед. хр. 22). Эти сведения любезно сообщены нам М. Г. Петровой.

   «Взгляд», с. 432

   ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 19. 47 Fleishman L. Bely's Memoirs, p. 229–230

   См.: например: Белый Андрей. Ветер с Кавказа. Впечатления. М., 1928, с. 183–188

   Письмо к Иванову-Разумнику от 2 января 1931 г. — ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 22

   ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 19

   Печать и революция, 1930, № 5–6, с. 120

   Сазонова Ю. Андрей Белый. — Современные записки, т. LXVI. Париж, 1938, с. 418

   Зелинский К. Профессорская Москва и ее критик. — В его кн.: Критические письма. М., 1932, с. 72–73

   «Перспектива-87. Советская литература сегодня». Сб. статей. М., 1988, с. 500 (публикация Т. В. Анчуговой)

   Письмо к В. Н. Ивановой от 28 января 1934 г. — ИРЛИ, ф. 79, оп. 1, ед. хр. 200

   См.: Белый Андрей. Начало века. М.-Л., 1933, с. III, XI, XIII–XIV

   Письмо к В. Н. Ивановой от 28 января 1934 г. — ИРЛИ, ф. 79, оп. 1, ед. хр. 200

   Ходасевич В. От полуправды к неправде. — Возрождение (Париж), 1938, № 4133, 27 мая.

   Русские записки, 1938, № 5, с. 146

   Гете Иоганн Вольфганг. Из моей жизни. Поэзия и правда. М., 1969, с. 38–39. Перевод Наталии Ман