Этап бесконечного марша татаро-монгольских солдат лежит за полоской Ла-Манша — на карте военной квадрат.
 
   Узнавшее множество бедствий и смуты гражданской пургу, лежит англичан королевство совсем на другом берегу. Там кЕльты, одетые в кИльты, всегда нарушают закон, и Стивен дерется с Матильдой за древний Британии трон. И богу, и черту противен подобный порядок вещей, но временно выиграл Стивен — он всех победил вообще, войну завершил на исходе двадцатой холодной зимы. Матильду закрыли навроде в подвале дворцовой тюрьмы. И вот победитель-проказник, разбивший противников всех, устроил торжественный праздник, желая отметить успех. Пошарил в казне разоренной, и важных гостей пригласил, оставил в ломбарде корону, но все понапрасну спустил. Недолго играли оркестры, недолго бренчал музыкант. К нему, после бурной фиесты, явился железный гигант, уже покоривший полмира (три четверти, если точней), герой бесконечных турниров, услада для дамских очей.
 
   Пусть чайка на голову гадит, он ищет в морях красоту. Плывет на трофейной Армаде, добытой в голландском порту. Мечта полководца другого (известный в Европе чудак), Морской исполняется Лева для всех кабинетных вояк. Расправив штандарт восьмихвостый, немало увидевший тайн, Пусянь прибывает на остров — загадочный остров Придайн. Выходит на берег песчаный, на грязью украшенный пляж, где воздух пропитан туманом, и очень противный пейзаж.
 
   — Попробуй в ближайших абзацах герою, поэт, объяснить, что стоит за это сражаться и голову даже сложить! — Пусянь, постояв у колодца, сказал, допивая арак. — Как это местечко зовется?
 
   — Курган называют Сенлак. Поселок — по-моему, Гастингс. Шесть миль расположен отсель. И здесь восхождение к власти когда-то затеял Вильгельм. Его называли Бастардом. Он был проиграть обречен. Но флаги его с леопардом накрыли потом Альбион! Король, избежавший постромок, ушел за английский пролив. Здесь правит Вильгельма потомок, наследник по имени Стив…
 
   — Довольно. В рассказе о длинной борьбе за британскую власть, все также не вижу причины здесь тело и голову класть! Вот скалы, покрытые мелом, вот бледный кустарник зачах. Зачем бронебойные стрелы тащил на уставших плечах? Ты принял меня за болвана и держишь меня в дураках?! Не лучше ли в теплые страны вернуться, не поздно пока? Сражаться за это болото у дальнего края земли?!
 
   — Ты должен понять — для чего-то здесь сотни героев легли! На остров британский стремили своих кораблей паруса. Тащились несчетные мили, чтоб эти увидеть леса. Я тоже не знаю, по правде, что здесь потеряли они, но Цезарь, Септимий и Клавдий не даром потратили дни на острове этом холодном, пытаясь его захватить. Лишь север остался свободным, его невозможно сломить. (Допустим, пока невозможно — ты можешь создать прецедент… И пикты с раскрашенной кожей тебе поклонятся, и Кент!) Где в полночь летят метеоры из черной космической тьмы, стоят Граупийские горы (по-моему, просто холмы). Те горы не знали монголов, но много столетий назад там бились Калгак с Агриколой, герои шотландских баллад. Король гунниварский, к примеру, на остров вторгался порой — суровые волны Хамбера накрыли его с головой. А в битве, для римлян позорной, где бился Валузии царь, вожди короля Бран Мак Морна однажды прославились встарь. В Ривайне кричал император, и топал ногами, как слон, когда истреблялся Девятый Испанский его легион. Другие уйти не хотели, пусть лиха познавшие фунт, и вместо удобной постели ложились в Британии грунт. Воспеты и в рифму, и в прозе на все континенты вокруг, сражались Аврелий Амброзий, Руфин, Велизария друг…
 
   — Здесь помнят о добром французе?…
 
   — Он был не французик, а галл! А звали его Караузий, он саксов еще убивал. Что с нашею памятью стало?! Вдыхая болотистый мох, здесь козни творил Каракалла, а Север и вовсе издох. Не где-то в дунайских долинах, а тут, где британская тишь, подняли на щит Константина,
   узнавшего «Сим победишь!» Стратклайд, каледонцы и даны метали свои топоры в бойцов короля Ательстана, в другие отправив миры немало саксонских хускарлов — гордился победами дан, и все скандинавские ярлы, и каждый в Шотландии клан. Водицей пропитана куртка — той самой, что хлещет из жил. Кто был у ворот Брунанбурга, тот многих, наверно, убил. В начале десятого века, A.D. 937, я ночью убил человека — он рухнул на землю ничем. Он был синеглазым блондином, и память о нем не паскудь. Немного левей середины мечом пробуравлена грудь. Когда-то сидевший на веслах, он вел не драккар — пироскаф. Он храбрый был парень и рослый, из славного рода Анлаф. Его не дождется подруга, в предутренней дреме одна. Убит под стеной Брунанбурга, и будет постель холодна. Кричит в поднебесье журавль, в нем жалости нету на грамм. Его не доставит корабль, бегущий по желтым водам.
 
   — К чему ты загадочно клонишь?
 
   — Я строчки слагающий бард. Я струны терзал при Малдоне, когда наступал авангард безумных норвежских пиратов, воителей очень лихих. Ты слышал про них, император? Расслабься, их нету в живых, загнулись в поганом болоте, где Эльма Святого огни, и черные воды Блэквотер о них вспоминают одни. За эти гнилые болота, за этот ненужный курган сражались язычники-готы и толпы свирепых датчан. Их вел Бородатые Вилы, тот самый чудовищный Свен. Забыли о доме, громилы, а что получили взамен? Датчане искали уюта, но им не совсем повезло. Распалась империя Кнута, и только осталась Данло.
 
   — Не стоит жалеть об утрате, — спокойно заметил Пусянь. — Кто Дании дань не заплатит, тот платит Империи дань!
 
   — Туманами остров окутав, забытых эпох короли земли получили семь футов — холодной английской земли. За эту вонючую жижу однажды упали с моста и сдохли под Стамфордским бриджем герои, что вам не чета — сложили скелетные кости в тени деревянных стропил и Харальд-Жестокий, и Тостиг, и Гарольд, что их победил — на трупе зеленая змейка свернулась. (Гадюка, гюрза?) Эдит Лебединая Шейка ему закрывает глаза. Тот Харальд, товарищ Филиппа, что русского конунга зять — с ним было три сотни лонгшипов — вернулось домой двадцать пять. И где-то на краешке света, глотая молитвы слова, рыдала в ночи Лизавета, его молодая вдова. А рядом, у ног королевы, свои вспоминая грехи, рыдали норвежские девы — домой не придут женихи. Английское войско разбито, и тоже повержено в прах. И плачет красавица Гита, и с ней муженек-Мономах. В азарте, неистово диком, сразив чужаков наповал, здесь мчалась на бой Боудика, и Артур на битву шагал… Под нам неизвестным девизом, три века почти напролет, норвежцы, вандалы и фризы людей убивали и скот! Быть может, не триста, а меньше — две сотни и тридцать еще, детей убивали и женщин. Ты чем-то внезапно смущен?
 
   — Артур?! Вот знакомое имя. Мне кто-то о нем рассказал…
 
   — При бритто-романском режиме он был боевой генерал! На фоне других персонажей он просто горящий фитиль! Любой англичанин расскажет о нем анекдот или быль. Саксонцы не ведали спуска, бежал от него браконьер. Он был, как идущий в Блефуско гора-человек Гулливер!
 

 
Смотрю удивленно на карту:
Владыка, исполненный сил,
Построил империю Артур
От Ганы до самой Бразил.
 
 
Король обеспечил кредиты —
Империи будущий рост —
В Испании северной бритты
Поставили мощный форпост.
 
 
В Гренландии снежные нарты
Гоняют ленивых моржей,
Строительством заняты Артур
И Мерлин, седой ворожей.
 
 
Проносятся ветром по льдине,
На запад идут неспроста —
Любимец кровавой богини,
А также поклонник Христа.
 
 
Доверившись местному гиду —
Преграды ему нипочем! —
Британцы пришли в Атлантиду,
Ее покорили мечом.
 
 
На берег сошли легионы —
В блестящей кольчуге и без,
Бежали на запад гуроны,
За ними бежал ирокез.
 
 
И там же герой-император,
Вдыхая трофейный косяк,
Построил для будущих Штатов
Столицу и порт Эборак.
 
 
Свирепствуют грозные бритты —
На пленных рисуют клеймо,
Пропали в снегах иннуиты,
За ними ушли эскимо.
 
 
Разбив северян-дровосеков,
В броне, порождающей шум,
Британцы идут на ацтеков
И разных других Монтесум.
 
 
Пройдя мексиканские чащи,
Упал в океанскую соль
Наш Артур, король в Настоящем —
И в Будущем тоже король…
 

 
   — Я, кажется, вспомнил долины, где имя его долотом навеки забито в руины пустых крепостей и фортов. В Канаде, у синего моря, где чаек пронзительный клич, латинские буквы «АРТОРИЙ» хранил обожженный кирпич. Ну что ж, я весьма очарован. А что приключилось потом?
 
   — Над ним опустились покровы. Король удалился тайком на остров, скрываемый тайной от всех человеческих глаз. На остров дорогу не знает никто из живущих сейчас. Тот остров зовут Авалоном, туда не дотянется враг. Его охраняют драконы. Хрустальный висит саркофаг, где дремлет, уставший от стычек великий британский король. Таков европейский обычай, и с ним согласиться изволь. Покой властелина не вечен. Как только начнется война, примчится с посланием кречет его пробудить ото сна. Тогда призовут полководца вести кавалерию в бой — и Артур для битвы проснется. Быть может, для битвы с тобой. Как прежде восстал Барбаросса, как завтра проснется Бору. Еще остаются вопросы?
 
   — Неважно. Продолжим игру!
 
   А вот англичане. Ублюдки! Собаки! Нормандские псы! Шотландцы — напялили юбки, но вновь не одели трусы. А в этих костюмах, наверно (таких постесняется пикт), наемники гэльские — керны — вступают в грядущий конфликт. Увешанный связками гривен, в привычном своем амплуа, красавчик по имени Стивен, что родом из графства Блуа, ведет разномастное войско навстречу монгольской орде. Какое пустое геройство, его не оценят нигде.
 
   Увидев бохайских шакалов, заметив монгольских верзил, его испугались вассалы, и многие бросились в тыл. Сверкали не пятки, а шпоры, струились потоки мочи. Король повернулся с укором и вслед дезертирам кричит:
 
   — Бегите, предатели, к черту — вас ждет в преисподней котел! Мы сами раздавим когорты, которые дьявол привел! Погибнем — клянусь громовержцем, для родины хватит потерь, а если победу одержим, тогда полководцу поверь — чем меньше на поле кровавом пойдет на бохайцев ножи, тем больше достанется славы тому, кто останется жив! И я не желаю в подмогу бойцов для грядущей войны, клянусь олимпийскому богу — за счет королевской казны всяк может отлично покушать, и даже одежды носить — я к благам таким равнодушен, но славу не стану делить! К любой равнодушен награде, к блестящим доспехам вождей, и только до славы я жаден, как больше никто из людей! Мы славу ни с кем не поделим — вставайте, товарищи, в строй! Напишем на мраморной стелле о тех, кто сражались со мной! Нас было четырнадцать тысяч, китайцев — почти миллиард. И стеллу приходится высечь объемом в кубический ярд — в четыре кубических ярда, сплошной каледонский гранит! Сражайтесь под флагом Бастарда — не-будет-никто-не-забыт!!! Спасем христианские храмы от черта, что небом гоним, и сможем показывать шрамы на зависть соседям своим! Врагу не показывай спины — и сможешь потом рассказать, как в праздник святого Криспина разбил азиатскую рать! На нас наступают с востока и голод, и мор, и чума — под флагом Багрового Ока сама беспросветная тьма!
 
   Давайте, незванные гости! Вы здесь показались зачем? Вас встретят Уорвик и Глостер, ударит стрелой Эрпингем! Хотите остаться в легендах? Прекрасных легендах при том? Целуйтесь с мечом Вестморленда, с его беспощадным мечом, что вас раскурочит на части! Чего же вы ждете, козлы?! Готовы и Йорк, и Ланкастер, в атаках отчаянно злы! Уже, недостойные прозы и взглядов презренной толпы, их Алые с Белыми розы свои раскрывают шипы!
 
   Вставайте, английские таны! Смелее, за Англию в бой! Сойдемся на поприще бранном с проклятой монгольской ордой. Вы с нами, шотландские лорды? А с кем, как не с нами вам быть?! Не время для ложности гордой — вас тоже хотят истребить! Оставим семейные споры (наш Остров — большая семья), ведь скотт не пойдет в компрадоры?! Ведь скотт не предаст короля?!
 
   Валлийцы, и саксы, и норсы! Мы вместе, мы братья сейчас! Наследники Ролло и Хорсы! — Надвинул повязку на глаз. — Британия ждет, джентельмены, что каждый свой выполнит долг! Ничтожный и всеми презренный, монгольский попятится волк! Мы движимы помыслом чистым очистить от дьявола мир! Бросайтесь, потомки Хенгиста, в мечей опьяняющий пир! От предков своих не отстать бы, круша монголоидов лбы, сыграем кровавую свадьбу, положим подонков в гробы! Не думай о времени суток, пусть день или темная ночь, получит по морде ублюдок, погоним захватчиков прочь! Пусяню как следует врежем — пускай не промажет пушкарь, и там, на камнях Стоунхенджа поставим победный алтарь! Прошу, передайте Пусяню, к нему повернувшись лицом — не будет рабом англичанин, шотландец не будет рабом! По лезвию бритвы, по иглам, но мы не допустим инцест! The sun never sets on my England, the sun never sets on the west! Мы Светлого Запада люди, от зла защищаем добро! И в жилах не сок, и не студень, а просто горячая кро…!!!
 
   (Сторонники множества версий твердят — не теряя лица, «No mercy, my brothers, no mercy!» — английский король восклицал).
 
   Пусянь, не дослушав те речи, но цели желая достичь, расправил могучие плечи и выдал свой собственный спич:
 
   — Простите, но в этом вопросе я вам наступлю на мозоль. Нам вызов осмелился бросить… который по счету король? Нам вышло с германцами биться, мы их побеждали не раз! Так что, слизнякам бледнолицым уступим победу сейчас?! Поставим во вражеском стане, порезав британцев серпом, Бохайской империи баннер на фоне горы черепов! Разложим трофеи на глине, у Дувра белеющих скал. Зачем мне холодный Лондиний? Я замок другой подобрал. Ведь я превзошел Ланселота, при этом не ранен и цел. Я сяду на трон Камелота, где Артур когда-то сидел. Истерлась брони позолота, но помнит расчетливый ум, война — это наша работа, доспехи — рабочий костюм. Остались на наших тотемах дракон, волкодав и медведь. Но перья не носим на шлемах — так мы не собрались лететь!
 
   — А если провалим задачу, падем под английским мечом?
 
   — Коль им улыбнется удача, они пожалеют о том! Пускай наступают на грабли и вечно блуждают впотьмах — их воздух навеки отравлен, ведь мы превратились в нерях. Мы долго идем из Китая, и нас донимала жара. Мы так беспощадно воняем, что им задохнуться пора!!!
 
   …Все прежние битвы ничтожны пред этой у Гастингс-села. Ее описать невозможно — настолько ужасной была. Все слилось в убийственном вихре, дорог и веков поворот, но слава о ней не утихнет, и память о ней не умрет. Но в песнях никто не услышит, как трупы за Черной Рекой клевали летучие мыши — стервятник не самый простой. Ее описать не сумеют, хоть будут пытаться не раз. Все прежние битвы бледнеют… А впрочем, продожим рассказ.
 
   Виновный в чудовищном сливе толпе азиатских племен, король из Нормандии Стивен на склоне холма погребен. Был Рыцарь Столешного Круга прекрасной Матильды кузен. Погиб — небольшая заслуга, зато не отправился в плен, и даже не бросился в бегство — он жить не хотел в нищете. «Отдам за коня королевство» — слова на могильной плите. Чуть ниже приписка Пусяня:
 
   «Покойся, мой царственный брат. Магистры Подвязки и Бани посмертно тебя наградят».
 
   Других не оставив известий, иных не достигнув высот, живет он в легендах и песнях, и в сказках народных живет. А рядом, под каменным скатом, залитый в бальзам-канифоль, покоится Генрих Девятый, последний английский король.
 
   Недолго стояли на месте, где трупы лежат до сих пор. Бохайцы вступают в Винчестер, идут в христианский собор. Там ждут англиканские братья, лежит золотая печать. И все представители знати — Пусяня решили признать. Пусть их уцелело немного, но каждый отчаян и крут. Решили довериться Богу, и Божий устроили Суд. Решение приняли скоро, немало потратили сил, победу в войне приговором Приватный Совет объявил. Пусянь приближается к трону (большой золотой унитаз) и ждет от британцев корону, в которой индийский алмаз. Законный властитель последний, сидевший на стульчике том — король Эдуард Исповедник — давно повстречался с Христом.
 
   Не знавший подобного риска, зеленый — как твой купорос, совсем престарелый епископ озвучил опасный вопрос:
 
   — Ты веришь в Христа, император?
 
   — Я что, мусульманская дрянь?! Я даже крестился когда-то, — пытается вспомнить Пусянь. — Был старец по имени Нестор, смешной и забавный дедусь. Болтал об угрозах инцеста… Да, Кришной и Буддой клянусь! Он тоже любил синкретизмы. Два Рима под властью моей — отменим расколы и схизмы! — и выпил из банки елей. Его приближенные славят, и все англичане кричат:
 
   — Гип-гип! Императору аве!!! Ваньсуй! Император виват!
 
   — Венера, Плутон и Юпитер!!! — упали церковники ниц. — К британцам вернулся Пресвитер с далеких восточных границ!
 
   И в общем послышалось шуме:
 
   — Тебе поклониться позволь! Король, к сожалению, умер. Да здравствует новый король!
 
   Елей растекается клейкий, летят с потолка конфетти. Протектор Уорвик Кингмейкер корону спешит поднести. И все поздравляют Пусяня с успешным восходом на трон. (Зовется в крещении Ваня, Ваньну или попросту Джон). Он будет Защитником Веры, простой азиатский монгол!
 
   Решили английские пэры права закрепить на престол. Как стало недавно известно, епископ один, мракобес, нашел для Пусяня невесту из гордых английских принцесс. На жаркие ласки обильна, и очень приятна лицом, она прозывалась Матильда — и Стиву являлась врагом, смертельным и очень опасным, пыталась его погубить. Пусяня в объятиях срастных стремится навек заключить. Ее отпустили на волю — сменился в стране властелин.
 
   Как пела воздушная Долли, никто не сравнится с Джолин — но в мире войны нестабильной за вечный небесный мандат, никто не сравнится с Матильдой, прекрасной с макушки до пят. Ей мил англичан император, Матильда в него влюблена, и в мутные воды разврата спешит погрузиться она. В ее королевской усадьбе такая стоит кутерьма! Служанки готовятся к свадьбе, желая поесть задарма. От разных сословий и гильдий, от всех иностранных послов в подарок приносят Матильде игрушки и белых слонов. Она одевается стильно, расшив белоснежную гладь. Никто не сравнится с Матильдой умением пенки снимать! Покуда снимаются пенки, и всякая прочая муть, дрожат у Матильды коленки, и шумно вздымается грудь — казалось, зима на прощанье, за день до прихода весны, холмы раздувает дыханьем — до снежной своей белизны. Она возбуждается очень, краснеют подушки ланит, блестят синецветные очи, навстречу Пусяню бежит. Парик шелковистый приглажен, особой становится стать, и если Матильда прикажет, не сможет герой отказать.
 
   Но в небе сгущаются тучи, вот-вот разразится гроза. Пусянь улыбается скучно, отводит смущенно глаза и смотрит куда-то налево.
 
   — Меня женихом не зови. Я старый солдат, королева, но знаю слова о любви. Я мог бы рассказывать сказки, но слыть не хочу болтуном. Не строй победителю глазки, нет смысла в строительстве том. Твою красоту не заметит лишь только несчастный слепец. И больше чем кто-то на свете тебя повести под венец хотел бы, но… будь мне сестрою. Я буду твой названный брат. — Печаль охватила героя. — Пусянь вообще-то женат.
 
   — На стерве, противной и древней?… — в вопросе Матильды укор.
 
   — На гордой колхидской царевне, с далеких заснеженных гор, что Ричарду Львиное Сердце была как приемная дочь…
 
   — Засунь себе в задницу перца и выйди, пожалуйста, прочь!
 
   — Моя дорогая миледи… — совсем растерялся Пусянь.
 
   — Что скажут друзья и соседи?! Заткнись, косоглазая рвань! Противный монгольский захватчик, ублюдок инцеста, монгрел, ты видишь, как девушка плачет, ты, сука, совсем охренел?! Не знала подобного срама до встречи с тобой, козопас! — вопит благородная дама — богатый словарный запас! Язык, что привык к сквернословью, не может сдержаться уже, и ненависть рядом с любовью давно затаилась в душе. Ужасна в ревнивом угаре, как самый чудовищный враг, Кровавая Мата (не Хари)!
 
   Пусянь отступает на шаг… Она обхватила бутылку — зеленый осколок стекла, на гостя набросилась пылко и бровь пополам рассекла. Удар оказался несильным, но стены от воплей дрожат, и вновь атакует Матильда, наткнувшись на острый кинжал — Пусянь отражает угрозу.
   В глазах у Матильды темно.
 
   — Да чтоб ты подох, китаеза, — и с треском упала в окно. Пусянь посмотрел ошалело, а там, за окном, в конопле, ее обнаженное тело лежало на голой земле. На фоне зеленой дубравы, где травкой украсился луг, как будто одетая в саван, она успокоилась вдруг. Болтали, что доброе сердце, что просто искало любви, имела Матильда The Empress, но мир утопила в крови войны бестолковой гражданской (смотрите в начале главы), где дважды терпела фиаско, и ей не сносить головы.
 
   Вернулся на трон, опечален, убийца английских принцесс. Все дело поспешно замяли, списали на пьянку и стресс. Но после удачного старта ему преградили проход. Лежит на столе «Магна Карта», где список гражданских свобод. Рукой Безземельного Джона начертано:
   «Рекс Иоанн. Земным и небесным законом мандат на правление дан. Забудем безумные споры, на длинный, без давности, срок».
 
   И подпись Симона Монфора, изящный такой завиток.
 
   — Вы что, очумели, бароны?! — растет повелителя гнев. — Меня перепутали с Джоном? Ступайте, навозники, в хлев! Есть новый у вас император, пусть Джон, но под номером Два! Я вас научу, демократы, качать у короны права! — Он взял с «Магна Картой» пергамент, добавил ненужных бумаг и бросил в горячее пламя, в ближайший пылавший очаг.
 
   — Мы можем тебя урезонить, — Монфор отвечает ему. — Ты держишься твердо на троне? Уверен? Скажи, почему? Ты клялся на хлебе и чаше, просил богородицу-мать, старинные вольности наши отныне и впредь уважать! В кольчуге своей монолитной, — кричит вольнодумец Симон, — ты был как свободы защитник, когда поднимался на трон. А где основание трона? — Монфор в правоте убежден. — Не в силе, а в силе закона — таков непреложный закон!
 
   — Пусть в Англии каждый узнает закон непреложный один — Свобода приходит нагая, приходит в броне — Господин! Вам стоит напомнить, наверно (сразит аргумент наповал) рассказ о судьбе Вортигерна — он тоже свободу искал. Вы сами признали Пусяня, бароны, не кто-то другой! «Не будет рабом англичанин»? Неважно, пусть будет слугой. Я — Царь, Император, Пресвитер, Каган и Начальник Работ! Коль вы проиграли — терпите, свободу сменив на живот!
 
   — Но ты поступаешь бесчестно, и вносишь в державу раскол!
 
   — Я в Англии вашей проездом, всего лишь порядок навел! Вы вспомнили поздно о чести — оставьте мечей рукоять, снимите трусы или крестик. А можно и голову снять!!! Поставить на площади плаху! Палач, никого не жалеть! Сюда пригласите монахов — покойников надо отпеть. За наглые мысли ответят — и мне, и себе, и тебе — я лично мятежников этих повешу на каждом столбе! Никто самодержцев не дразнит, здесь только один сюзерен!
 
   — Оставь беззаконные казни! — пытается лорд-чемберлен его успокоить. Напрасно! Плаща королевского ткань разорвана с треском ужасным — к нему повернулся Пусянь.
 
   — Чиновник из Звездной Палаты?! К индейцам отправишься вплавь! Я сам автократ — император! Мне право казнить предоставь!
 
   В тот день было много казненных, их трупы на кольях торчат. Однако, с десяток баронов сумели спастись от меча. Последние в этой державе, кто вызов осмелился бро-сить гаду, что землю возглавил. Они — резистанса ядро. Их кони не знают нюансов на морду надвинутых шор. А стал во главе резистанса не кто-то, а Саймон Монфор. Прошедший суровую школу мясник, офицер, джентельмен. С ним Ричард, король Корнуолла, и Магнум, что с острова Мэн. Граф Лестер по имени Саймон собою хорош и богат. Скрывает источники найма военной удачи солдат. Известен в тиши будуаров, любимец мадам Помпадур, рубил альбигойских катаров, потом штурмовал Монсегюр. И темного прошлого грузы носил как терновый венец, забыв у сгоревшей Тулузы добытый в Юссоне ларец…
 
   — Катаров? А может, карматов? — решил уточнить, на коне сидевший Пусянь-император, готовясь к тотальной войне за власть над английским доменом, над всеми британцами власть. Привыкла к подобным изменам его поглотившая страсть. — Я видел карматов упорных. Они возвели унитаз, отделанный камешком черным, что с неба когда-то на вас едва не обрушился штормом, но в желтой пустыне упал. Кто был метеору покорным — тот пищей для воронов стал, когда, победивший Джелаля, я шел из Ориссы в Дамаск. Мои багатуры страдали, лишенные девичьих ласк; доспехи наполнились потом, терялась трофейная кладь, но мы над врагом желторотым победу смогли одержать. Жемчужные пляжи Бахрейна, что помнят влюбленных акул, сравнишь ли с истоками Рейна, где мрачный стоит Ирминсул?!
 
   — Сравнения быть и не может, — ответил гвардеец-крепыш, — однако сомнение гложет — о чем ты сейчас говоришь?! Смотри — развеваются стяги вождей, что Монфор приволок! Они изменили присяге, их надо стереть в порошок! Десятки мятежных бароний…
 
   — Как жаль, что их мало казнил… Но Лондон готов к обороне?
 
   — И Лондон тебе изменил! Ты видел девизы Симона?
 
   — Не помню. Их там дочерта.
 
   — На старых английских знаменах он эти слова начертал: «Пусянь никакой не Пресвитер — простой самозванец и псих! Врагов без раздумий рубите — Всевышний узнает своих!»
 
   — Любитель напыщенных здравиц! Он бредит уже наяву! За это заплатит, мерзавец — я руки ему оторву!
 
   …Развеялся пепел над морем, расстаял мятежник и граф. На память о смелом Монфоре стоит небольшой кенотаф. На том небольшом кенотафе короткая строчка. Одна из самых простых эпитафий: «Так Саймон сказал». Тишина хранит о Монфоре сказанья, и песни звучат партизан, о том, кто сражался с Пусянем за всех островных англичан…
 
   — В лесах завелись партизаны?! На Страшный записаны Суд! Кто в банду вступил?
 
   — Марианна и вольный стрелок Робин Гуд. Известный ухмылкою жуткой, стреляет на запах и звук, с ним Джонни по кличке Малютка и братец по имени Тук. Ломает людей об коленку Малютка по имени Джон. А доблестный рыцарь Айвенго…
 
   — Я снова врагом окружен! Я мог бы спросить с интересом веселых его молодцов, зачем пробираются лесом, скрываются в зоне холмов? Но прочно сидит диадема, и снова свой меч обнажу! Где подлый шериф Нотингема?
 
   — Он тоже примкнул к мятежу. Он предал владыку Бохая, в леса убежал и ты ды, и кельтов, и Гисборна Гая поганец поставил в ряды.
 
   — Я был добродушным и нежным, но хватит, довольно с меня! Поставить над осью тележной!!! Не будет ни ночи, ни дня, ни верха, ни дна, ни покрышки, на камня на камне стоять! Повесить ублюдков на вышке и в землю живьем закопать!!! Распять на столбах эшафотных любое в стране существо, людей и домашних животных — не смейте щадить НИКОГО!!! Пройдемся резинкой по карте, снося Вулвергемптон и Гулль; и Лондон сотрем, и Кармартен, Кардифф, Эдинбург, Ливерпуль. На дне океанской клоаки, открыв с удовольствием рот, проглотит Британию Кракен — и снова надолго уснет!
 
   Ахейцы и Троя не знали, а также Тартар и Аид подобных таких вакханалий, тотальный такой геноцид. Едва одолевший Монфора, десяток племен истребив, вступает в шотландские горы Британии новый шериф. Но там, не страшась геноцида, застыли, как каменный тролль, шотландские скотты Давида (так звался шотландский король).
 
   — Подумай, пришелец, о боге — на шее твоей голова! Мы Эдварду Длинные Ноги ломали не раз, и не два! Мы горцы, а вовсе не трусы — ты нас понапрасну не зли! Шотландцы, мы бились за Брюса, мы вместе с Уоллесом шли!
 
   Холодный, как боа-констриктор, Пусянь отвечает скотАм:
 
   — Вы были безжалостны к пиктам — я буду безжалостен к вам!
 
   Напрасно в британской глубинке, напевом растянутых жил, гудели шотландцев волынки — Пусянь никого не щадил. Отправились скотты в нокаут, на поле остались — мертвы, и даже бессмертный Маклауд лишился навек головы. В их гибели страшной уверясь, на поле, на том, боевом, цветет опьяняющий вереск — на мертвом цветет и живом. По трупам несчастных ублюдков отважно шагая вперед, бредут пивовары-малютки, готовят таинственный мед. В обломках стены Адриана, где дышит болотная гать, лежат перебитые кланы — и тем, и другим не восстать. Быть может, в далеком Уэльсе, за скромной цепочкою гор, ученый по имени Цельсий составит шотландский фольклор. По воле Уильяма Пэта (кумир у него — Бафомет), погибли потомки Макбета, и этот оставили свет. Скакавший от самой Коломны, гуляет монгольский нукер в лесах Каледонии темной. Так месть совершил тамплиер.
 
   Еще не закончилась пьеса!
 
   На племя людей обозлен, на пляже пустынном Лох-Несса напал на Пусяня дракон! С тяжелым хвостом, одноглавый, зубами наполнена пасть, из прежних времен динозавр собрался поужинать всласть. Но схватка закончилась быстро — не точным ударом меча. В ушах оглушительный выстрел до самого утра звучал. Железом не выиграть в спорах, мечом не сравнять крепостей, китайский убийственный порох — таков аргумент королей. Не ждя подходящего галса, отбросив подальше мушкет, в драконьей крови искупался как Зигфрид, что в сагах воспет. И руки омыв в Мори-Ферте, где бьется о камни прибой, воскликнул:
 
   — Теперь я бессмертен! — великий бохайский герой.
 
   Устав от усилий батальных (не с точки моральной, отнюдь), монголо-татарский начальник немного решил отдохнуть. Поставил над озером лагерь, добился в шатре чистоты, развесил доспехи и краги, и взялся проверить посты.
 
   — Ты видишь?! — спросил часового. — Империю топчут мою!
 
   Но только солдат бестолковый не сразу ответил вождю.
 
   — Цветисто одетые бабы, палатки, колеса телег… Цыганских кочевников табор опять совершает пробег.
 
   — Цыгане? Пойду, поболтаю. Обратно вернусь на заре. Надеюсь, меня не узнают — доспехи остались в шатре. А если узнают цыгане? Какая, прости, ерунда. Наверно, полюбят Пусяня — я их не губил никогда.
 
   И вот новоявленный хунну в цыганском поселке бродил. Бренчали гитарные струны, а кто-то медведей водил. Звучали любовные стоны за тонким навесом шатра. А наш победитель дракона внезапно присел у костра.
 
   — Кто песню сыграет сначала? Хочу отдохнуть от войны. Мне так одиноко, ромалы, вдали от родимой страны! Арийцев наследники древних, успели весь мир прошагать. Друзья, я ведь тоже кочевник, но только устал кочевать. — Завыл от тоски император, печаль захлестнула глаза. Стекла по щеке бородатой совсем не скупая слеза. — Поймите, ромалы, мне тяжко! Я душу желаю излить! — разорвана с треском тельняшка, повисла на поясе нить. — Тангуты, кидани, журчени, Матильда, Пусянь и Даши. Кто больше истории ценен — о том рассказать поспеши, с особым певучим прононсом, вещей раскрывающим суть, мужчинах из камня и бронзы — и женщин воспеть не забудь.
 
   Покуда гудели шарманки, а кто-то на скрипке играл, в объятиях знойной цыганки уставший Пусянь задремал. В покое ночном разгляделся чудесный и сказочный сон. Как будто в Машине Уэллса вернулся к началу времен. На карте волшебной Пусяню тогда рассмотреть довелось ландшафты иных очертаний, другую небесную ось. Пасутся быки-минотавры, не знают двора и кола. Там в небе парят птерозавры, пугая размахом крыла. Зубастый дельфин волоокий — моря бороздит зевглодон. Скользят над землей диплодоки — все стадо пятьсот килотонн. Свои проявляя рефлексы, зубов обнажая клыки, из джунглей выходят ти-рексы, бегут аллозавров полки. О них не расскажут Плутархи и сам Геродотос-отец, но жрут черепах эндрюсархи — волчата в одежде овец. Забавны, как древние мопсы (но клюв попугайский у них), гнездо стерегут цератопсы, когда нападет дейноних. Элита кошачьих народов (Пусянь красотой поражен), несутся в степях махайроды, за ними бежит смилодон. Убийцы, стервятники, воры — добыча прилипла к когтям — зловещие Птицы Террора за ними идут по пятам. У быстрой речушки на склоне, где ящер едва не погиб, следит за водой барионикс и быстрыми стайками рыб.
 
   Неважно, восток или запад, куда б не направился вождь — земли освежающий запах, и теплый, и ласковый дождь. Стрижей оглушающий щебет звучит от зари до зари. Травою украшены степи — ее не топтали цари, ведущие толпы номадов, лишь дикие звери бегут. Лягушек ночные рулады разбудят болотистый пруд. Лесов неприступные стены, где с кедром соседствует ель; цветение слив белопенных, прекрасной малиновки трель в ушах сладкозвучие точит и звонкий рисует узор. Слетит огнегрудый комочек на трав полноцветный ковер. И в небе погаснет не скоро Луна, где живет селенит — она освещает просторы, лучами в ночи серебрит. Весна перед новым рассветом моргает ресницами век, не зная, что с этой планеты исчез навсегда человек…
 
   Во рту с отвратительным вкусом, едва оценив красоту, владыка державы тунгусов проснулся в холодном поту. Подругу решил не тревожить… Сбежала! Пусянь возмущен. Цыгане убрались в Камбоджу, а может куда-то еще, в индийские джунгли и кущи, где Новый не знают Завет. Вернемся к проблемам насущным. Пусянь собирает совет.
 
   — Британцев осталось немного.
 
   — Довольно. Щадить христиан. Живых приготовить в дорогу. Приказ — переплыть океан. И в новом особом законе об этом сказать напрямик: «Рабов для бохайских колоний послать на другой материк». Пускай ужаснут океаны, где чайка над морем кричит, английских рабов караваны! Для спин приготовьте бичи! Остатки мятежников горных в колодки забить молотком. Работайте, саксы, упорно — ведь солнце еще высоко! Пусть каждый узнает — отныне, навеки, почти навсегда Британия стала пустыней, в руинах лежат города. Как будто на теннисном корте последний закончился сет. Ослепшие глазки Линортис глядят с укоризной в ответ. Спросите у волка на пашне, что скоро отходит ко сну — спросите у мертвых и павших, кто выиграл эту войну?!
 
   Он выпил три бочки кумыса, и снова забрался в седло. У самого Ратского мыса строительство долгое шло. Там памятник мощный построил, на нем начертал манифест:
   Britannia can be destrоyed -
   Delenda Britannia est!
 
   Печать властелина Бохая — Орленок, Змея и Квадрат. И так завершилась Большая Война за Британский Мандат.
 
   — Что дальше? Гебриды? Фареры? Опять Мексиканский залив?
 
   — Неважно. Спускайте галеры.
 
   НИКТО НЕ ОСТАНЕТСЯ ЖИВ!!!
 

 
   (Подготовлено коллективом авторов из Синобракского Университета к 800-летней годовщине со дня восхождения на трон Бессмертного Демона-Императора Пусянь Ваньну).
 
   XXXII Глава бесконечного героического эпоса «Война за Небесный Мандат» рассказывает об одной из самых трагических и загадочных страниц мировой истории — окончательному падению древней Британской Империи. Широкими и плавными мазками автор рисует перед нами впечатляющую и наводящую ужас картину из тех страшных и героических дней. Но, как и любой эпос о богах и героях, будь то «Рамаяна», «Илиада» или «Энеида», «Война» изобилует историческими неточностями и анахронизмами. Поэтому мы сочли своим долгом дополнить это издание великой поэмы кратким изложением реального хода событий.
 
   Весной 1236 года великий завоеватель Пусянь Ваньну, император Да Цзинь, царь Грузии и Армении, базилевс Трапезунда и Константинополя, король Польши, Дании и Германии, кайзер Священной Римской Империи и прочая, прочая, прочая, высадился на Британских островах и приступил к их планомерному завоеванию.
 
   Еще задолго до высадки Император Пусянь Ваньну тщательно изучил историю Британии и получил самое полное представление о состоянии дел на острове (этот момент нашел отражение в начале главы, где перечисляется ряд громких эпизодов из древней и средневековой британской истории). Его армия была многочисленна (средневековые европейские хронисты называют обычные для них нереальные цифры от 500 тысяч до трех миллионов, но уцелевшие документы из личного архива Императора позволяют с уверенностью говорить о 70-тысячной армии вторжения), хорошо обучена и имела огромный опыт сражений на континенте. В имперских рядах были представлены как цзиньские ветераны еще китайских времен, так и многочисленные новые подданные, в том числе кавказо-англичане, в основном второе и третье поколение потомков крестоносцев Ричарда Львиное Сердце, а также несколько престарелых ветеранов самого Ричарда.
 
   Легенда (также отраженная в поэме) гласит, что первая битва с англичанами произошла на холме Сенлак в окрестностях Гастингса, на том же самом месте, где в 1066 году встретились армии Вильгельма Бастарда и Гарольда Годвинсона. На самом деле, второе Сенлакское сражение не состоялось. Сопрождавшие войско татарские шаманы предсказали Пусяню, что если он сразится с британцами при Гастингсе, то непременно одержит победу, ибо это место приносит удачу всякому завоевателю Британии. И действительно, армия Пусяня разбила у Сенлака лагерь и простояла там целую неделю, напрасно ожидая англичан, которые хоть и не пользовались услугами шаманов, но были достаточно суеверны, чтобы испытывать судьбу. В конце концов в английском лагере возобладала партия, утверждавшая обратное: Сенлак приносит удачу не любому завоевателю, а только Вильгельму и его потомкам; следовательно, королю Генриху Третьему нечего страшиться. Напротив, он должен непременно атаковать агрессоров, пока они стоят у Сенлака. Английская армия немедленно выступила навстречу бохайцам, но опоздала. Пусянь потерял терпение и оставил свой лагерь. Две армии столкнулись на марше, примерно на полпути между Гастингсом и Лондоном, в окрестностях Тонбриджа. Не раз бывавшие в такой ситуации бохайцы немедленно перестроились и вступили в бой. Совершенно неподготовленные англичане (многие рыцари даже не были облачены в доспехи и везли их в обозе) потерпели страшное поражение. Молодой король Генрих Третий пал на поле битвы, и Пусянь, в то время искренне искавший расположения своих потенциальных британских подданных, велел похоронить его со всеми почестями. Многочисленные пленные находились скорее на положении почетных гостей. Они и преданные Императору кавказо-англичане составили отправленное в Лондон посольство, предложившее завершить войну и признать Пусяня законным государем Англии. Послы уверяли, что Пусянь собирается править Англией как добрый христианский государь, к тому же имеющий все права на престол, будучи зятем самого Ричарда Львиное Сердце. Конечно, заявление о «христианском государе» со стороны буддиста и конфуцианца Пусяня было наглой ложью. Что же касается его семейного положения, он действительно был женат на дочери Ричарда — на его ПРИЕМНОЙ дочери, колхиданской принцессе Русудан. Разумеется, об этой маленькой детали послы не стали упоминать.
 
   После недолгих споров, совет английских лордов решил признать Пусяня новым королем и короновать его в Винчестере. Как заметил один из баронов, «Англии не привыкать. Кнут, Вильгельм, Пусянь…»
 
   31 июня 1236 года Пусянь был торжественно коронован как король Англии Джон (Иоанн) Второй, под этим именем он и значится в общем списке английских монархов.
 
   Новое правление было недолгим и небезоблачным. За подробностями очередного кризиса читатели могут обратиться к «Упадку и разрушению Британских империй» Уильяма Оранга. Уже в сентябре 1236 года разразилось первое восстание английских баронов под предводительством Симона Монфора, подавленное с обычной азиатской жестокостью. Пусянь управлял очередной провинцией своей мировой империи обычными конфуцианскими методами. За первым восстанием последовали другие, но окончательно Императора вывела из себя попытка покушения на его жизнь, совершенная королевой Элеонорой Провансальской, вдовой Генриха. После этого Пусянь вызвал дополнительные войска с материка, в том числе мадьярских, куманских и германских наемников, и приказал планомерно очистить Англию от аборигенов. Все пойманные с оружием в руках подлежали немедленной казни, их семьи продавались в рабство, а прочие мирные жители депортировались в другие провинции бесконечной империи Пусяня, в том числе в Новый Свет. Уже через несколько месяцев война перекинулась в Уэльс и Шотландию. В Шотландии она и завершилась зимой 1240 года. На мысе Рат по приказу Императора установили двенадцатиметровый кубический монолит, на одной из сторон которого была высечена загадочная надпись:
 

 
Предатель Воителей, где ты?
Убийца отважных мужей,
Сорви покрывало с планеты —
Я видел ее в неглиже.
 
 
Никто не остался за нами,
Знак мягкий — и тот увели.
Возьми, император, на память
Английский кусочек земли.
 
 
Никто не задержит напора,
Знак мягкий упал впереди,
Найди обсуждающий форум —
У самого края найди.
 
 
Владыка, ты видишь твердыню?
Линортис закрыла глаза.
— Ах, это прекрасное имя! —
Солдат потрясенный сказал.
 
 
Трещал многоствольный рибауд,
Его поддержал Лупдегер,
Лучом не светил Фомальгаут —
Из прошлых и будущих эр.
 
 
Надежда погибнет последней,
Мечта — никогда не умрет.
И то, что случилось намедни,
Рассмотрит любой патриот!
 
 
Однажды, на севере дальнем,
Великий и малый тунгус
Истошно подносят запальник
К затворам своих аркебуз.
 
 
Орисса хранит монолиты,
Линортис не помнит обид,
Еще не остывший от битвы
Центавр монгольский бежит!
 

 
   Поскольку текст был выполнен так называемым протожурченьским скриптом, он оставался непонятым семь с лишним веков, и только в ХХ веке таинственное послание Императора удалось расшифровать:
 

 
Предатель Воителей, где ты?
Убийца отважных мужей,
Сорви покрывало с планеты —
Я видел ее в неглиже.
Никто не остался за нами,
Ь (Знак мягкий) — и тот увели.
 
 
Возьми, император, на память
Английский кусочек земли.
Никто не задержит напора,
Ь (Знак мягкий) упал впереди,
Найди обсуждающий форум —
У самого края найди.
 
 
Владыка, ты видишь твердыню?
Линортис закрыла глаза.
Ах, это прекрасное имя! —
Солдат потрясенный сказал.
Трещал многоствольный рибауд,
Его поддержал Лупдегер,
Лучом не светил Фомальгаут —
Из прошлых и будущих эр.
Надежда погибнет последней,
 
 
Мечта — никогда не умрет.
И то, что случилось намедни,
Рассмотрит любой патриот!
Однажды, на севере дальнем,
Великий и малый тунгус
 
 
Истошно подносят запальник
 
 
К затворам своих аркебуз.
Орисса хранит монолиты,
Линортис не помнит обид,
Еще не остывший от битвы
Центавр монгольский бежит!
 

 
   Здесь следовало бы сказать «И это все о нем…»
 
   Нет, далеко не все. Когда строительство Ратского Монумента было завершено, никто в целом мире не мог уверенно сказать, против каких стран и миров намеревается Император обратить свое оружие — но эти миры обещали быть.
 

 
   В 1144 году кара-китайский гурхан, император Елюй Даши, победитель турок-сельджуков и основатель величайшей среднеазиатской империи, предпринял один из первых походов в Западную Европу.
 

   В Самарраканде Гурка-хан
   Велел построить чудный храм,
   Где Альф, священная река,
   В пещерах, долгих, как века,
   Текла в подземный океан…
 

Сэмвелл Кольтебридж, «Гурка-хан»

 
   Это была весьма необычная для тех времен военная кампания, нечто среднее между обычным набегом кочевников и мирным посольством ко всем европейским государям. После целого ряда приключений, о которых живописно рассказывает хроника «Си Ляо Ши», китайский император прибыл в Нормандию, ко двору императрицы Матильды. В то время Матильда вот уже несколько лет подряд вела гражданскую войну против своего двоюродного брата, английского короля Стивена де Блуа. Непродолжительные переговоры с высоким гостем привели к тому, что Гурхан Даши заключил с Матильдой военный союз и осуществил вторжение на Британские острова.
 

   В его венце алмаз на сто каратов,
   Он чемпион, в Царей играет Спорт.
   Гурхан Даши, Китайский император,
   Британии наследник и консорт.
 
   Он, говорят, почти иссох от жажды,
   И черви поселились в бороде.
   Как Цезарь небожественный он дважды
   В Британию вторгался по воде.
 
   Гурхан Даши был с турками не дружен,
   При этом бесконечный англофил;
   Принявший крест, он стал Матильды мужем,
   И Стивена при Гастингсе разбил.
 
   И Стивен пал, последний Рыцарь Храма,
   На землю, как на твердую постель.
   Его сразил на том холме на самом,
   Где Гарольда сразил в бою Вильгельм.
 

«Саксонская рифмованная хроника»

 
   Разумеется, «Си Ляо Ши» дает совсем другую картину этих событий. Уже при первой встрече Даши и Матильда обменялись подарками. С конфуцианской точки зрения, Матильда признала себя вассалом китайского императора, и поэтому Гурхан Даши взял на себя обязательства по защите своей подданной от посягательств «мятежника и узурпатора» Стивена.
 

   Курганы спят. В ночной тиши
   Лишь ветер раздвигает травы.
   Куда ушел Елюй Даши?
   Он не увидит нашей славы.
 
   Когда мне не хватало слов,
   Я обращался к рифмам старым,
   Даши разбил британских львов,
   Их земли отданы татарам.
 
   Здесь Лондон был. Прошел Гурхан —
   И тишина, как в мертвом склепе.
   Уносит Темза в океан
   Сгоревший труп и серый пепел.
 
   Он первым был, но не один —
   За ним еще придут чжурчжени.
   Молись, английский паладин,
   Свидетель многих поражений.
 

«Китайская Аттилаида»

 
   См. также:
   Трагедии Уильяма Секспира:
   «Король Стивен».
   «Стивен и Матильда».
   «Юлий де Шир».
   «Король Шир».
   Поэма Геварда Чо «Ульдашир».
   Трагедия Кристофа Мерло «Уландашир».
   Исландская «Сага об Ульфе Апельсинском».
   Роман Ирвинга Лао «Пусяньский периметр».
 

* * * * *

 
   Восьмихвостый штандарт символизировал восемь главных народов Империи:
 
   1) Чжурчжени;
 
   2) Бохайцы. «Jurchen proclamations emphasized the common descent of the Balhae and Jurchen people from the seven Wuji tribes, and proclaimed „Jurchen and Balhae are from the same family“. The fourth, fifth and seventh emperors of Jin were mothered by Balhae consorts. The 13th century census of Northern China by the Mongols distinguished Balhae from other ethnic groups such as Goryeo, Khitan and Jurchen. This suggests that the Balhae people still preserved their identity even after the conquest of the kingdom». (С)
 
   3) Татары.
   4) Китайцы.
   5) Ориссанские индусы (см. главу 9).
   6) Грузины (см. главу 13)
   7) Кавказо-англичане, потомки крестоносцев Ричарда Львиное Сердце (см. главу 13)
   8) под вопросом.
 

 
   Оставив дом на берегу и космодром в своем улусе, летел на Марс Пусянь с Вань Гу.
 
   Вань Гу как Лось.
   Пусянь был Гусев.
 
   В эпоху Тан, а может, Цин, назло далекому поэту, построил скромный мандарин технологичную ракету. Пронзив Великое Кольцо на звездолетном аппарате, на Марсе грохнулось яйцо.
 
   — Такая рифма, вашу матерь, — Пусянь заметил, раздражен. — Здесь приключений выше крыши! Надеюсь, Эдмонд Гамильтон о нас роман еще напишет. И путешествие с Земли в романе том поставит точку. Супруг чудесной Брэккет Ли! Нам посвяти хотя бы строчку!
 
   Пусяня помыслы чисты. На Марс пришел с душою светлой. Над ним, в просторах пустоты, горит огнем звезда Талцетл.
 
   Он посмотрел по сторонам.
 
   — Небезопасное начало! Я вижу опустевший храм и марсианские каналы. Водой каналы не полны — сплошной песок и мелкий камень. А в храме том богам войны давно молились марсиане.
 
   В ответ сирен раздался вой! Напоминающий кого-то, шагнул треножник боевой, провел лучом по звездолету. Но воевавший столько лет, наш персонаж остался целым! Пусянь открыл огонь в ответ из пистолета «парабеллум». В его стволе таился адЪ, врагу неведомые силы. В колпак ударился снаряд — и марсианина убило. Так наступил конец врагу. Он помер рядом с тем каналом. И восхищается Вань-Гу непобедимым генералом:
 
   — Ты просто снайпер-ватерпас! Про подвиг твой напишут сказку!
 
   — Враги пустили черный газ! Мой друг, одень скорее маску, — Пусянь ответил, бледнокож. Но что скрывается за фразой? Пусяня газом не спугнешь, он сам врагов отравит газом.
 
   И только ветер, величав, разносит вопли «Улла!… Улла!…» Читатель, это прочитав, не упади на пол со стула.
 
   Так был треножник побежден.
 
   Но вот пошли за ним в атаку американец Картер Джон и Дочка Тысячи Джеддаков. За ними Факсон, Эдсель, Парк и абсолютные Синтеты. Стоит на горизонте Сарк, пока хранит свои секреты — пока! В гробу видавший Марс, и даже в рабстве непреклонный, неустрашимый Мэтью Карс, сжимая шпагу Рианона, из тьмы веков, совсем один, грядет с финальным приговором. И взгляд принцессы Иваин его сверлит с немым укором. Сверкая глазом в темноте, и в приговор еще не веря, сердито миссис Ттт во двор распахивает двери. На сотнях тысяч кораблей, в последний бой, как солнце жаркий, Армады Звездных Королей несут огонь по воле Старка. За ним следит холодный ум. Но ожидают результата — и Скелетоидный Сасум, и марсианский гладиатор, что захватил на Марсе власть, и планы гнусные расстроил!
 
   И Аэлита отдалась непобедимому герою.
 

 

 
К небу возносят длани
Жрицы, прекрасны ликом,
Гимны поют Пусяню:
— Славься, Пусянь-владыка!
 
 
Солнце в зенит стремится,
Скоро над миром встанет,
Даже скоты и птицы
Славу поют Пусяню!
 
 
Плотность ушных затычек
Слово «ПУСЯНЬ!» раскроет,
С этим свирепым кличем
В битву идут герои!
 
 
Павших на поле брани
Век не дождется Один,
Имя назвав Пусяня,
В полночь они отходят.
 
 
Имя его шептали,
«Славься, Пусянь, в Китае!»
Один одИн в Вальгалле,
В зале своем скучает.
 
 
Сбросив кумиров прежних,
В небе орел кружится,
В белой своей одежде
Жертвы приносят жрицы.
 
 
Ставший из равных первым,
Грудь защитив эгидой,
Жадно глотает жертвы
Страшный Пусяня идол!
 
 
Кровь на алтарь прольется
И обагрит ступени,
Из временных колодцев
В полночь вернулись тени.
 
 
Тени былых столетий,
Правду открыть спешите!
Хором «ПУСЯНЬ!» ответят,
«Знайте, Пусянь — Спаситель!»
 
 
Идол укрыт доспехом,
Глазом горящим ранит,
Стены ответят эхом,
Имя назвав Пусяня.
 
 
Лошадь стучит копытцем,
Гривой играет ветер,
Жадно глотают жрицы
Мудрость былых столетий.
 
 
Знаний поток ментальный
Полночь пронзает светом,
(Знал бы Пусянь реальный,
Что с ним творят поэты!!!)
 

 
 

 

 
На той стороне океана
Шестьсот восемнадцатый год
Под властью династии странной
Страдал человеческий род.
 
 
Любитель покушать в харчевне,
И бывший с богами в родстве,
Наследник империи древней
Стоял у нее во главе.
 
 
Он долго народы матросил,
Он был необычно велик,
Кто имя его произносит —
Тому отрывают язык!!!
 
 
Пространства, залитые кровью,
В державе сумел удержать,
Как будто французский Людовик
Он номер имел XXXV.
 
 
Пакет поднесли на подносе.
Прочел. Зарубил на носу.
— Двоих Боливар не выносит,
А я Боливара снесу!
 
 
Услышав об этом наезде,
Диктатор Симон Боливар
Как бог первобытных возмездий
Наслал на Европу пожар.
 
 
В Европу плывут галеоны,
Готовы к тюрьме и суме,
В каютах сидят легионы,
Стоит Боливар на корме.
 
 
И думал: «Чудовищный автор!
За что я отправился в путь?!
Великая битва на завтра,
В каюту пойду отдохнуть».
 
 
Задумчив и малость пришиблен
Диктатор спускается вниз,
Armada плывет Invencible,
В Европу несет коммунизм.
 
 
И вскоре флоты Боливара
(Им брат и не бог, и не черт),
Узрели скалу Гибралтара —
Встречает бомбардами форт!
 
 
………………………………………….
………………………………………….
………………………………………….
 
 
………………………………………….
………………………………………….
………………………………………….
И снова Пусянь победил!!!
 

 

 
   Год Тысяча Двести и Сорок Второй.
 
   Слегка отдохнув от забот в Кентервилле, Пусянь собирался вернуться домой. Но где его дом? Все давно позабыли.
 
   С пакетом бумаг прибежал секретарь. За ним летописец с тетрадками хроник. Так где же родился в Галактике царь? Где предок великий его похоронен? Другой секретарь, позабыв перекур, спешит заглянуть в документы героя. Бохаец, чжурчжень или даже манчжур… Короче, опять азиат-монголоид. Согласно легендам не просто зверье, а целый источник ужасных несчастий, достойный наследник страны Когурьо и прочих алтайских и ханских династий.
 
   — Оставьте напрасный, бессмысленный труд. Не стоит копаться в давно позабытом. Меня Чингисханом сегодня зовут. Я имя сменил на раскатистый титул! Я в ногу был ранен огнем подлецов. Хромаю с тех пор, неуверенно движусь. Меня назовите железным хромцом, но только Железным — и я не обижусь. Стряхните с одежды архивную пыль, глаза растерев носовыми платками. В английской пустыне британская гниль, разрушено все и растоптано нами. Но в западном море лежит островок, совсем небольшой и пока населенный. Туда я в кратчайший по времени срок отправлю на битву свои легионы! На том берегу не библейский Эдем, но сердце мое укрепляется в вере — Последнее море за островом тем. Последнее море, я в этом уверен! На том берегу завершится поход, последних врагов у воды похороним. А после — пусть даже трава не растет, там, где прошагали бохайские кони! Готовьтесь про нас рисовать гобелен, вплетайте в хвосты разноцветные ленты! Оставьте отряды на острове Мэн и ждите спокойно вестей с континента.
 
   Солеными стали носы кораблей. Дозорный на мачте маршрут не подскажет — бедняга привык колыхаться в седле. Но джонки уткнулись в ирландские пляжи. На берег спустился Пусянь-Чингисхан. Который по счету захваченный берег?…
 
   — Одну из дивизий послать в Дангарван. Другая должна захватить Типперери, - приказы привычно Пусянь раздает, печать на горячий сургуч опуская. — Отправить на юг истребительный флот — топить корабли, что идут из Бискайя.
 
   — Владыка, но путь в Типперери далек. Мы слышали песню об этом в Европе…
 
   — Смеешься?! Сто раз обойди островок, пешком или даже на быстром галопе, и пройденный путь по сравнению с тем, что нас отделяет от бывшей столицы, как шаг муравья с человечеством всем не сможет под солнечным ликом сравниться!
 
   Неслышно к Пусяню подходит тогда любимец богов и наследственный коэн, его заместитель Ваньянь Агада, империи маршал, легенда и воин.
 
   — Товарищ, я вспомнил, как прошлой весной, в дремучем лесу, ко всему равнодушном, в полуденный час задремал под сосной. Опавшие листья служили подушкой. Мне снилось, мы снова вернулись домой. В родную тайгу, у притоков Амура. Там воздух дыханием жизни самой пропитан. И грозное имя манчьжуров заслышав едва, и друзья, и враги, и птица, и зверь забивается в норы…
 
   — Ты память об этом, Ваньянь, сбереги, когда мы войдем в цитадель Фарранфора. Ты слышишь, напомни об этом потом, когда догорит побежденный Лимерик. Мы горе ирландскою кровью зальем, и станут ирландскими наши потери! Короны, гарем, золотую парчу — я все променял бы, мой друг желтопузый, на камешек малый, что бросить хочу в далекий пролив, что зовут Лаперузом. Опять посмотреть на домашний очаг, и снова услышать в лесу глухоманном волшебные песни бохайских девчат и даже нелепые бредни шамана… Но я возвращаться не вижу причин, когда мы стоим в километрах от цели! Брат, сколько их было, погибших мужчин, что с нами тогда поменяться хотели? Грозивших разрушить и Чин, и Мачин, красавцев, приятных для глаза и слуха — и нами сраженный в бою Темуджин, и нами казненный на плахе Джамуха. Но им отказала злодейка-судьба. Но им не придется в АИ-варианте узнать, как поет боевая труба, глазами узреть бушевавший Атлантик! — Пусянь зарядил боевой пистолет. — Так много пройдя, отступать не намерен. Но вот из разведки вернулся пикет. Что нового слышно на острове Эрин? Его захватить — как скачать килобайт?
 
 
 
   — Прости, император, мы так не считаем. Ирландия больше, чем остров Уайт, но меньше Суматры, что нас утешает. На триста ирландцев — пятьсот королей, пускай без корон, мужиков голоштанных. Узнав, что на остров пришел манихей, восстали и в Миде, и в Ольстере кланы. Стремительны в битве, как хищный гепард, явились участвовать в нашем спектакле изгнанник из реверов Кормак Мак Арт и вождь из Ютландии Вулфер Хавсаклифт. За ним Аоифе, Warrior Queen, и Медб-королева, с быком отчего-то. В своей колеснице летит Кухулин, и косит серпами бохайцев пехоту!
 
   — Да что возмутило толпу дикарей?!
 
   — Ползут о тебе невозможные слухи. Ты был председатель обеих Корей, от взглядов твоих люди дохнут как мухи! Что список займет миллионы страниц — злодействам твоим не придумать названий! Жестокость Пусяня не знает границ — не знает границ беспощадность Пусяня! Готов провалиться, тебе если вру, прикажешь — с мундира сорву эполеты. Из гроба восстал император Бору!
 
   - Мне это давно предсказали поэты.
 
   — Другой — с Авалона, великий мертвец, союзник Бору, в наступлениях грозен, достойный носить королевский венец Артур, а точнее — Аврелий Амброзий.
 
   — Я вижу, что славная будет резня! Но ты опоздал, благородный Аврелий. Британцев не смог защитить от меня, шотландцы тебя разбудить не успели. Я к трупам восставшим надежно привык. Пусть даже смердят отравляющим газом! Еще завопит Похищаемый Бык, и следом за ним завопят галлоглассы! Кто смеет с мечом на меня наступать, тот будет на мелкие части порублен! Мы встретимся в поле и будем опять, как прежде, сражаться у города Дублин. Едва ли способны держать даже мЯч, бежавшие прочь от захватчика Галлий. Пусть боги услышат Ирландии плач и тихо встречают ирландцев в Вальгалле! Одною рукой положу девятьсот, я знаю мятежную эту породу…
 
   — Ирландцы — свободолюбивый народ…
 
   — Так что? И шотландцы любили свободу.
 
   — Вот пленный ирландец…
 
   — Погонщик свиней! О встрече со мной и сражениях бредил?! Что нос ты повесил? Гляди веселей! Смотри мне в глаза, уничтоженный Пэдди!
 
   Ирландец ему усмехнулся в ответ:
 
   — Язык проглоти, косоглазая рожа. Я слышал, ты много сражаешься лет. Но эта война обойдется дороже.
 
   — Позволь его кончить?! — гвардеец спросил. — Мечом по затылку ударить вполсилы?
 
   — Отставить, — спокойный, как слон, обронил Пусянь. — Пусть попляшет у края могилы.
 
   — Могилы твоей! — продолжал, вдохновлен, надменный и наглый захваченный пленник. — Я слышал, что имя твое — Легион, а племя твое называют журчени. Но будь ты как сам Светоносный силен, погибнешь, проглочен рогатым Цернунном. Здесь множество пало могучих племен — норвежцы, вестготы, вандалы и гунны! Отсюда Тристан убежал в Лаойнесс, тут сам Эхнатон рисовал пирамиды. И с Цезарем бился титан Геркулес, душой постигавший премудрость друидов. И прадеды наши, за славой гонясь, сюда не пустили орлы легионов. Втоптали и пиктов, и викингов в грязь!…
 
   — Но все проиграли камбрийским баронам. Повисли на шеях цепочки крестов. Какою молитвой встречаете утро? Молчите, предатели старых богов! Лишь мы сохранили античную мудрость!
 
   — Я мудрости что-то не вижу твоей, — заметил ирландец, — захватчик недобрый! Нас Патрик крестил, изгоняющий змей. Но змеи вернулись, гадюки и кобры. Плевать. Не впервой. На рассвете эпох, что Кронос накрыл первобытным туманом, как стаю пустых, надоедливых блох, мы выгнали племя божественной Дану. Гражданские войны случались потом, но нам никогда не мешали раздоры сражаться с Ирландии общим врагом — в соленых морях растворились фоморы. За ними из мира ушли навсегда и сиды, и даже гиганты-фирболги. Так нас испугает бохайцев орда? И так ли ужасны монгольские волки?! Ты ищешь трофеи? За славой пришел? Тебе не помогут мечи и законы. Ты в глотку получишь осиновый кол. А золото спрячут в лесу лепреконы.
 
   Тут новый курьер, как с водой на пожар, с докладом спешит к властелину Бохая:
 
   — Две армии встали на поле Клонтарф, и лишь без тебя начинать не желают!
 
   — О, дайте мне силы, Осирис и Пта! Даруйте победу, как делали прежде. Последняя битва, — Пусянь прошептал. — Об этом молитвы мои и надежды. А ты убирайся! Пошел, негодяй! Топор палача не точил оружейник. И братьям ирландским своим передай — пусть рабский себе подбирают ошейник!
 
   Два войска сошлись на Воловьем Лугу — Клонтарфом назвали его англичане. У Лиффи-реки, на ее берегу, спокойно стояли гвардейцы Пусяня. А сам император мрачнел на глазах, на гэлов смотрел и сбивался со счета. Здесь были Дал Кайсы, Уи Фиахрах, Малачи-король и шотландские роты; Уильям де Брит, несгибаемый пэр; МакКарти, ОДоннелл, ОКоннор, ОКелли; Дунланг, и Муррхад, и Стронгбоу де Клер сегодня сразиться с Пусянем хотели. Бохайское войско — умножить на три. Расклад — как у гуннов на поле Шалона. Играли за лесом, у речки Сантри, ирландцев и беглых британцев знамена. Сигнальный над башнями Дублина дым, скрипят колесниц серпоносные оси — и снова Пусянь повернулся к своим, и снова красивую речь произносит…
 
 
 

 
— Забудь про сверкание молний,
Забудь о красавице-Нарфе,
Но твердо одно лишь запомни:
Запомни — ты был при Клонтарфе.
 
 
В больничном халате и шарфе
Приблизится старость нежданно,
Но вспомнишь: «Я был при Клонтарфе» —
И тут же затянутся раны.
 
 
В пустынях Гедрозий и Парфий
С пустою останешься флягой,
Но вспомнишь: «Я был при Клонтарфе!» —
И чаша наполнится влагой.
 
 
В тюрьме, рудниках, солеломне,
В зубах у прожорливых гарпий —
Не думай о боли. Но вспомни
Как бился со мной при Клонтарфе!
 
 
А если погибнешь сегодня,
То запись останется в ГАРФе,
На Суд поднимаясь Господний,
Не вздумай забыть о Клонтарфе!
 
 
И спросит усталый привратник:
- Quo Vadis, таинственный странник?
Ответишь:
— Я пал под Клонтарфом,
Где бился во славу Пусяня!
 
 
И спросит Судья Изначальный:
— Что делал на свете ты белом?
Ответишь:
— Я был при Клонтарфе,
Где пели бохайские стрелы!
 
 
Старуха с косою в Эль-Тарфе
Настигнет тебя в деревушке,
Но вспомнив «Я был при Клонтарфе!»,
В глаза рассмеешься старушке!
 
 
Не стоит под музыку Сапфо
Сдаваться Венере на милость,
Она не заменит Клонтарфа,
Где сердце отчаянно билось!
 
 
Услышав небесные арфы,
Слова неземных песнопений,
Ты вспомнишь:
«Я был под Клонтарфом»,
Ты скажешь:
— Я был под Клонтарфом,
Ты крикнешь:
— Я ЖИЛ под Клонтарфом!
И это никто не изменит!
 

 
   …Рубились они от зари до зари, и славно нажрались стервятники-твари.
 
   И был коронован Пусянь как Ард-Ри, на камне кровавом, поставленном в Таре. И сколько ты имя его не мусоль, он станет известен во времени скором не просто как новый Верховный Король — он звался теперь «Imperator Scottorum». Потом, закрепляя добытый удел, поставил повыше победное знамя. И стоя у древка, опять посмотрел на поле, что густо усеял телами. А в поле ирландец остался один. Смотрел, не мигая, в глаза Чингисхана, свободный ирландец по имени Финн, герой из военного братства Фианна. А рядом паслась златоглазая лань. Увидев ее, незнакомую жалость в душе ощутил беспощадный Пусянь, и сердце его хладнокровное сжалось.
 
   — Пустые фантомы меня увлекли, и замков воздушных прозрачные стены. Я сильного встретил у края земли. Я сильного встретил у края Вселенной! Приказ всем войскам — развернуться назад. Верните шотландцам трофейные пледы. Поставьте алтарь Господину Солдат, что нам даровал бесконечно победы. Мы здесь получили хороший урок. Я даже немного завидую Пирру. Солдаты, мы снова идем на восток — туда, где рождается солнце над миром, туда, где восход полыхает огнем, туда, где меня дожидаются гейши. В Египте загадочный Эдмонд Пурдом расскажет великую «Speech for the Ages» — о том, кто сильнее любых королей. Не стоит идти на изменчивом галсе, чтоб где-то в Ирландии лечь в мавзолей. Нет, я не за это страдал и сражался, прошел тридцать три небольшие войны, украсив потери колонками чисел…
 
   — Мы можем зайти и с другой стороны!
 
   — А в чем же тогда приключения смысл? По Желтой реке пароходы идут. От них не дождешься привычных молчаний. Летят самолеты — Пусяню салют. Солдаты проходят — салюты Пусяню!
 

 
   Как это уже не раз случалось в истории Британских островов, очередная война в Британии почти никак не повлияла на события в Ирландии. Разумеется, некоторые английские и шотландские лорды поспешили найти убежище в Эрине, а другие — набрать там же отряды наемников для борьбы с азиатским захватчиком, а несколько ирландских королей — восстать против нормандских баронов, но на фоне грандиозных событий, сострясавших Британию на протяжении последних четырех с лишним лет, все эти мелкие эпизоды совершенно потерялись. Так продолжалось до 1242 года, когда Потрясатель Вселенной, к тому времени принявший новый титул «Чингис-Хан» («океан-хан») в честь своего выхода на берега Атлантики, не решил предпринять экспедицию в Ирландию, дабы окончательно закрепить ее за своей империей.
 
   Сведения источников скупы, но это была настоящая катастрофа. Имперский флот попал в шторм, и на ирландский берег высадились всего около 7000 человек — из первоначального 50-тысячного десанта. Сам император спасся чудом. Уцелевшая армия осадила Дублин, а в Британию были отправлены курьеры за подкреплением. Это позволило ирландским королям и камбрийским баронам, заключившим временный союз против общего врага, выиграть время и привести под стены Дублина 15-тысячное войско. В ирландских хрониках сохранились намеки на то, что некоторые короли и бароны собирались примкнуть к Пусяню — как-никак, он считался законным королем Англии, а следовательно, и Лордом Ирландии, но не успели присоединиться к нему до окончания битвы.
 
   Популярная легенда гласит, что сражение состоялось на поле Клонтарф, где за 228 лет до описанных событий ирландский император Бриан Бору разбил объединенную армию мятежных северных кланов и гибернорманов. Но, как и в случае с Гастингсом, легенда была далека от истины. В ночь перед битвой Чингисхану удалось взорвать крепостную стену и ворваться в Дублин, где состоялась массовая резня защитников. Последовавшее утром сражение с англо-ирландским альянсом свелось к обороне разрушенного участка крепостной стены.
 
   Потери были огромны с обеих сторон, сам император был трижды ранен. Ближе к вечеру англо-ирландцы отступили, и в ход пошла дипломатия, а также великая имперская формула «divide et impera».
   Пусянь Ваньну был признан Верховным Королем Ирландии, после чего немедленно покинул остров и постарался больше о нем не вспоминать.
 

 

 
Художник надгробие слепит,
Резцом обработав болванку,
Клонтарфа обугленный пепел
Украсит его спозаранку
 
 
Рыдает в ночи император,
Но вслух объявить не посмеет —
К нему не придут октябрята,
Цветы возложить к юбилею.
 
 
Зарывшись в меха горностая,
В наземные райские кущи,
Властитель глаза закрывает —
Что день обещает грядущий?…
 
 
Он слышит мятежных сатрапов
Во тьме императорской спальни,
И мяса горелого запах
Летит от костров погребальных.
 
 
Но выбьют на мраморе надпись
В обычном торжественном стиле:
«Запомни, мы славно сражались,
Мы страстно и верно любили».
 
 
Ирландия будет свободной!
Огонь очищает от скверны,
Атланты в пространстве подводном
Не царствуют больше наверно
 
 
Нормандские рыцари пали,
Протектор — у стенки расстрелян,
Развилку слоны закопали,
Ее затоптав в можжевельник.
 
 
Сотрите безумство улыбки,
Война, отпустившая вожжи!
Ирландия терпит ошибки,
Терпеть поражения может.
 
 
Египет — в песках похоронен.
Рамзесу в гробу не до жиру,
Арабов горячие кони
Рванули на запад к Алжиру
 
 
Дрожат катапульты в отдаче
Раскатом салютных орудий,
Избитое воинство плачет —
Империи больше не будет.
 
 
Розеткой холодного света
Луна отразилась в Лох-Нессе,
Алмазная твердость планеты
Надежно висит в поднебесье.
 
 
Держава пока под угрозой,
Истории суд не закончен,
Ирландия — в сердце заноза,
Иглы отравляющий кончик.
 
 
Младая гречанка в гареме
Пусяня спешит успокоить —
Еще не закончилось время
Рассказов о прежних героях.
 
 
Атланты в холодных глубинах
Тоскуют о прежнем величье,
О храмах и башнях высоких,
Равнинах, наполненных дичью.
 
 
Скачи с донесением, вестник!
Князьям на востоке поведай —
Отважные воины с песней
Тогда одержали победу.
 
 
Орлы побежденных преторий
Рассвет провожают постылый,
У самого синего моря
Молчат на пригорке могилы.
 
 
На поле разбросаны кости —
Их жадные псы раскопали.
В холодной Ирландии осень.
Весна возвратится? Едва ли.
 
 
Солдат из далекого края
Тут бродит, закутавшись в знамя,
И вечный вопрос повторяет:
— Кто поле усеял костями?
 
 
Какие ужасные звери
На этот набросились берег?
Вот бедного Йорика череп…
— Он звался не Йорик, а Эрик, —
 
 
Ему возражают подруги,
Валькирии-девы с поклоном,
— Ты видишь надбровные дуги,
Рожденный в лесах Кроманьона?
 
 
Его не убил калифорний;
Сраженный бохайской катаной,
Он был из арийского корня,
Потомок Ашшура и Дана!
 
 
Солдат ничего не ответил;
К заливам оставленной Мальты
Проносит валькирию ветер
Над черной громадой базальта.
 
 
А там — похоронные списки;
Солдат оценил кубометры,
И надпись на том обелиске
Прочел, содрогаясь от ветра:
 
 
«Финал — приближение к славе,
Исчезнут гнилые колосья,
Глашатай народу объявит:
— В холодной Ирландии осень!
 
 
Архангел послушников просит:
— Молите о праведной цели!
Смотрите, в Ирландии осень!…
…Мой друг, продержись до апреля!
 
 
Английские флаги заносит;
Сковала внезапным набегом
Ландшафты ирландские осень —
Они покрываются снегом.
 
 
Монеты звенят на подносе,
А волки замерзли на тропах,
Не только в Ирландии осень —
Европа и вовсе в сугробах.
 
 
Шотландские мхи медоносят,
АлЬбанские верески тоже,
Расколят ирландскую осень
Андалы из Мартина Джорджа.
 
 
Покинут незванные гости
Обитель зеленого света,
В холодной Ирландии осень,
А в жаркой Британии лето».
Художник надгробие слепит,
Резцом обработав болванку,
Клонтарфа обугленный пепел
Украсит его спозаранку
 
 
Рыдает в ночи император,
Но вслух объявить не посмеет —
К нему не придут октябрята,
Цветы возложить к юбилею.
 
 
Зарывшись в меха горностая,
В наземные райские кущи,
Властитель глаза закрывает —
Что день обещает грядущий?…
 
 
Он слышит мятежных сатрапов
Во тьме императорской спальни,
И мяса горелого запах
Летит от костров погребальных.
 
 
Но выбьют на мраморе надпись
В обычном торжественном стиле:
«Запомни, мы славно сражались,
Мы страстно и верно любили».
 
 
Ирландия будет свободной!
Огонь очищает от скверны,
Атланты в пространстве подводном
Не царствуют больше наверно
Нормандские рыцари пали,
 
 
Протектор — у стенки расстрелян,
Развилку слоны закопали,
Ее затоптав в можжевельник.
Сотрите безумство улыбки,
Война, отпустившая вожжи!
Ирландия терпит ошибки,
Терпеть поражения может.
Египет — в песках похоронен.
Рамзесу в гробу не до жиру,
 
 
Арабов горячие кони
Рванули на запад к Алжиру
Дрожат катапульты в отдаче
Раскатом салютных орудий,
Избитое воинство плачет —
 
 
Империи больше не будет.
Розеткой холодного света
Луна отразилась в Лох-Нессе,
Алмазная твердость планеты
Надежно висит в поднебесье.
Держава пока под угрозой,
Истории суд не закончен,
Ирландия — в сердце заноза,
 
 
Иглы отравляющий кончик.
Младая гречанка в гареме
Пусяня спешит успокоить —
Еще не закончилось время
Рассказов о прежних героях.
Атланты в холодных глубинах
Тоскуют о прежнем величье,
О храмах и башнях высоких,
Равнинах, наполненных дичью.
 
 
Скачи с донесением, вестник!
Князьям на востоке поведай —
Отважные воины с песней
Тогда одержали победу.
Орлы побежденных преторий
Рассвет провожают постылый,
У самого синего моря
Молчат на пригорке могилы.
 
 
На поле разбросаны кости —
Их жадные псы раскопали.
В холодной Ирландии осень.
Весна возвратится? Едва ли.
 
 
Солдат из далекого края
Тут бродит, закутавшись в знамя,
И вечный вопрос повторяет:
— Кто поле усеял костями?
 
 
Какие ужасные звери
На этот набросились берег?
Вот бедного Йорика череп…
— Он звался не Йорик, а Эрик, —
 
 
Ему возражают подруги,
Валькирии-девы с поклоном,
— Ты видишь надбровные дуги,
Рожденный в лесах Кроманьона?
 
 
Его не убил калифорний;
Сраженный бохайской катаной,
Он был из арийского корня,
Потомок Ашшура и Дана!
 
 
Солдат ничего не ответил;
К заливам оставленной Мальты
Проносит валькирию ветер
Над черной громадой базальта.
 
 
А там — похоронные списки;
Солдат оценил кубометры,
И надпись на том обелиске
Прочел, содрогаясь от ветра:
 
 
Финал — приближение к славе,
Исчезнут гнилые колосья,
Глашатай народу объявит:
 
 
В холодной Ирландии осень!
Архангел послушников просит:
Молите о праведной цели!
 
 
Смотрите, в Ирландии осень!…
 
 
Мой друг, продержись до апреля!
Английские флаги заносит;
Сковала внезапным набегом
Ландшафты ирландские осень —
Они покрываются снегом.
Монеты звенят на подносе,
 
 
А волки замерзли на тропах,
 
 
Не только в Ирландии осень —
Европа и вовсе в сугробах.
 
 
Шотландские мхи медоносят,
АлЬбанские верески тоже,
Расколят ирландскую осень
Андалы из Мартина Джорджа.
Покинут незванные гости
Обитель зеленого света,
В холодной Ирландии осень,
А в жаркой Британии лето.
 

 

 

 
Один из потомков Ямато^[6]
Поправил рубашку на торсе,
И начал письмо с плагиата:
«В холодной Ирландии осень…»^[7]
 
 
…Я бился на скалах Стратклайда,^[8]
Над свежим дыханием бриза,
Так птица летит над Хоккайдо,
И бабочкой кажется снизу.
 
 
Досталось от нас на орехи
И пиктам, и бешеным скоттам,
И ржой покрывались доспехи,
Слезами, и кровью, и потом.
 
 
Британии павшей огрызки^[9]
В котомку укладывал нищий,
Я видел соленые брызги,
Где ветер пронзительно свищет.
 
 
Вкусившие крови и плоти,
Нас бритты загнали в болото,
Их было четырнадцать сотен —
Нас было три сотни всего-то.^[10]
 
 
Нас было три сотни всего-то,
Их — толпы баронов и сквайров,
Я был самурай Минамото,
Что бился под знаменем Тайра.^[11]
 
 
Я бился у края вселенной,
Там диск закруглялся планеты,
Что скажет божественный тэнно,^[12]
Когда не узнает об этом?
 
 
Был мой господин похоронен,
Казнен по навету в доносе,
Я бедный изгнанник и ронин,^[13]
Но кто-то меня переносит!^[14]
 
 
Никто не ударился в поиск,
Никто обо мне не заплачет,
Вступил в императора войско —
Назвался солдатом удачи.
 
 
Прекрасен, как солнечный Будда,^[15]
Высок, словно башни Ангкора!^[16]
Я имя его не забуду,
Он был Imperator Scottorum.^[17]
 
 
Разбивший вечерние страны,
Где трупы повисли на кольях,
Он мог заменить Ханумана^[18]
На светлом небесном престоле.
 
 
И даже античные боги
Ему отбивали поклоны!
Убийца — убивший немногих,
Но он-то убил миллионы…
 
 
Держава становится шире,
Но где-то исчезла Свобода…
Я помню все двадцать четыре^[19]
Войною пропитанных года.
 
 
Который страшнее и хуже
В истории той многоглавой
Из двух переполненных дюжин —
Слезами и потом кровавым?
 
 
Я к битве готовился честной,
Но кто-то меня переносит!
Вам что, до сих пор не известно?!
В ХОЛОДНОЙ ИРЛАНДИИ ОСЕНЬ!!!
 

 

 
   — Как ты сказал, «маузер»? — переспросил Пусянь, доставая пистолет из деревянной кобуры. — Какой тонкий и нежный механизм. Но мои китайские мастера и не на такое способны. Вот только этот рычажок я попрошу сделать покрупнее…
 
   «Боги и демоны Патруля!» — ужаснулся связанный по рукам и ногам Эверард. — «Что я натворил! Теперь Пусянь, оснащенный нашим оружием, повернет назад, легко одолеет монголов и снова станет императором Китая! Через триста лет Колумб откроет Америку и обнаружит здесь…»
 
   Прогремел выстрел. Пуля угодила в котелок, мирно качавшийся над костром, и расплескала кипящую воду.
 
   — Ага, понял, — кивнул Пусянь. — А если повернуть вот здесь…
 
   «Меня сошлют на отдаленную планету!»
 
   Грянула целая очередь. В конце концов, это был «маузер» 712-й модели.
 
   — Ничего себе, — удивился Пусянь.
 
   «И на отдаленной планете меня будет встречать наместник Пусяня, первого Императора Галактики!»
 
   — Эти монголы такие зануды, — пожаловался Пусянь.
 
   «Они будут преследовать Пусяня и на отдаленной планете!»
 
   — А твоему другу мы поставим памятник, — покосился Пусянь в сторону Джека Сандовала. — Даже больше, мы его посмертно обожествим. Или назначим императором… как ты сказал? Америки? Да, Америки. Посмертно.
 
   — В этом конфуцианцы не знали себе равных, — прохрипел наконец-то разлепивший губы Эверард. — Раздавать посмертно императорские и королевские титулы, это надо же. Пепреплюнули все известные и неизвестные мне наградные системы.
 
   — Так мы и при жизни можем, — отозвался Пусянь. Покопавшись в сумке, он извлек подаренный патрульными атлас на китайском языке. — Мир еще больше, чем мы думали! Выбирай. Вот эта огромная страна на самом юге, окрашенная в белый цвет. Нан-Дзи-Жоу, — прочитал он по складам.
 
   — Антарктида, — машинально перевел Эверард.
 
   — Там должно быть очень тепло, — заметил Пусянь.
 
   Эверард скривился.
 
   — Зубы болят? — участливо спросил беглый император.
 
   — Такой пошлой шутки я не слышал с 1944 года, — неохотно ответил Эверард.
 
   — С какого года? — не понял Пусянь.
 
   — Год Деревянной Обезьяны, — тоскливо уточнил Эверард.
 
   — Варвары, — презрительно процедил император.
 

 

 
На краешке света, в угрюмой долине,
В тени вулканических скал,
Сражались герои — Пусянь с Муссолини —
И кто-то из них проиграл.
 
 
Пусянь был пришелец из древней эпохи,
Он был узкоглаз и суров,
Его не страшили фашистские лохи,
«Наследники римских орлов».
 
 
Свирепый клинок был откован в Дамаске,
Инцест воплощенный и Секс,
Трещали стальные фашистские каски,
Мозги превращались в бифштекс.
 
 
Узрев, как ужасен в бою император,
Бенито дрожащей рукой
Схватил пистолет-пулемет Фонтберната —
И снова отправился в бой.
 
 
Свинцовые пули жужжали как осы,
Пощады не знал «Фонтбернат»,
И время пришло отвечать на вопросы
«Что делать?» и «Кто виноват?»
 
 
Ну кто виноват? Дураки и дороги,
Известная эта беда.
(От битвы проснулись подземные боги —
Их будят везде и всегда).
 
 
И бабочки крылья в резиновой ленте
Мелькают, зовут на борьбу,
И сразу из двух пистолетов Глизенти
Пусянь открывает стрельбу.
 
 
Приятно, опять пригодились трофеи,
Пусянь на гашетки нажал —
И пули пробили аорту злодея,
И дуче на землю упал.
 
 
Могила в степи — вот такая картина.
Над ней возвышается гриб.
Он мог быть владыкой страны Сан-Марино,
Но в битве с Пусянем погиб.
 
 
Выходит на брег победитель — и взору
Его приоткрылся пейзаж:
Армада стальных крейсеров и линкоров,
И в каждом — стальной экипаж.
 
 
На флагмане том, опираясь на бортик,
И крепко держась за штурвал,
Стоял флотоводец по имени Хорти,
Он был сухопут-адмирал.
 
 
А в трюме его, перевязанный леской,
И с кляпом вонючим во рту,
Валялся кровавый палач Антонеску,
Последний румын на борту…
 
 
…Ступайте, ищите, не знайти покоя!
Найдите в сплетениях строф
В двадцатом, в тринадцатом веке героев,
Злодеев и просто козлов.
 
 
Не этот, который рифмуется с «Таллинн»,
Не тот, где последняя «я»,
Но были другие из бронзы и стали!
О них не напомнить нельзя!
 

 
   ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ