Эпоха 1917 г.
   Всяких мешков и сундуков было столько, что ими заставили все углы и проходы в вагоне.
   Маленький веснушчатый солдатик едва втащил свой пятый мешок. От напряжения и возни у него оторвался сзади хлястик, и шинель распустилась балахоном.
   — Мобилизуетесь? — спросил его солдат в стеганой ватной куртке с тесемочками.
   — Да, с фронту, — отвечал солдатик, вытирая руки о штаны.
   — Я уж по вещам вижу.
   — Все руки, нечистый их возьми, оттянул.
   — Не дай бог, сам возил, знаю. А помногу досталось?
   — Да вот все тут. Да еще раньше домой свез почесть столько же.
   — Пудов десять будет, — сказал третий, высокий солдат, свертывавший папироску, бегло взглянув на вещи. — Через комитет делили?
   — Через комитет.
   — О!.. Значит, хороший комитет. А в других местах едут безо всего. Смену белья дали да шинелишку с сапогами, и буде.
   — Это верно, — сказал голос с полки, — у нас в полку тоже так-то, ничем не дали попользоваться; только что сами раньше ухватили, то и есть.
   Все оглянулись на голос.
   — Очень просто…
   — Нет, наш комитет хороший, — сказал владелец мешков, — у нас почесть все поровну. Одного сахару пришлось по пуду на человека.
   — По пуду!..
   — Да… а какие раньше еще ухватили, когда не знали, что дележка будет, и думали, что все в казну отойдет. Шинели по три штуки, консервы эти, уздечки, седла, ну, — словом сказать, — все, что на себе унесть можно. А что тяжелое — на месте распродали: повозки, лошадей там…
   — Поровну тоже?
   — А как же!
   — Хороший комитет, — сказали в один голос несколько слушателей, не принимавших до того участия в разговоре. — Это редкость.
   — Обиды, можно сказать, не было, — сказал солдатик скромно и, загнув руки за спину, стал прикреплять сзади хлястик, весь сморщившись от напряжения, в то время как слушатели молча смотрели на него и ждали, не скажет ли он еще чего-нибудь.
   — А вот у нас комитет — так собачий был!.. — сказал голос с полки, — ничего не дали. До какого паскудства дело доходило: белье, скажем, сносилось, приноси старое, тогда получишь новое.
   — Последнюю рубаху дерут.
   — А отчего у вас комитет собачий был, — спросил солдат в стеганой куртке, ты не знаешь?
   — Ась?..
   — Отчего, говорю, комитет собачий у вас был? — повторил солдат в стеганой куртке, прибавив голоса.
   — Отчего? Кто ж его знает отчего.
   — То-то вот… Оттого, что у самих мозги курьи. Сами же выбирали, а вышел — собачий. У нас тоже заикнулись было: «Не позволим, расхищение достояния», так на другой же день слетели, новых выбрали.
   — Вот так не позволили!..
   — Это тоже глядя по фронту: на одном хорошо было, а на другом беспорядок, не хуже северного. Там дюже плохо было.
   Поезд остановился у станции. Окно спустили и высунулись. Напротив стоял товарный поезд, очевидно только что подошедший. Из отодвинутой широкой двери поспешно вылезали солдаты и спускали на платформу вещи.
   — Ну, у этих не жирно, мешочек-другой и — обчелся. Должно, с северного, сказал солдат, куривший папироску и, по-видимому, знавший все порядки.
   — С какого фронту?.. — спросил солдатик с оторвавшимся хлястиком, высунувшись в окно.
   — С северного… — ответил угрюмо солдат, вытаскивавший мешок из вагона.
   — Ну вот, я говорил, что с северного. На северном совсем, можно сказать, мало взяли.
   — Врасплох захватили?..
   — Да. Да и порядку настоящего не было. Зато западных сразу узнаешь.
   — Нет, наш комитет, можно сказать, на диво, — как только стали доходить слухи, так комитет прямо вынес решение…
   — То-то, вот какие понимают по-божески, а какие норовят…
   — Нет, у нас на диво, — повторил солдат с оторвавшимся хлястиком. — Я, можно сказать, всю семью одел. Сейчас все солдатами ходят: и отец и дед. Даже баба и та в офицерской непромокайке ходит.
   — Тоже досталась?
   — Нет, с товарищем поменялся. Мне-то она подходяща.
   — А у нас умные головы пулеметы делить додумались. Два пулемета в полку, а они их делить, кому винтик, кому что.
   — Нешто это можно?.. — сказало сразу несколько голосов.
   Солдат в стеганой куртке на это ничего не ответил.
   — У нас пулеметы продавали, а уж деньги делили, — сказал солдатик, хваливший свой комитет.
   — Вот то-то что понятие-то разное бывает. У них вон люди с разумом, а у нас все лукошки набраты. Так никто ничем и не пользовался.
   — Да на винтике-то на этом далеко не уедешь.
   — Что ж там…
   — Ох, и дешево же эти пулеметы шли. Иные откупали, себе везут.
   — И пулеметы везете?
   — Мы все везем. Это сообчение отчего-то разладилось, а то бы… Сейчас уж берешь, что нужное только.
   — А вот наши раньше мобилизовались, — сказал опять голос с полки, — так чего только не навезли…
   — Это с западного, что ли?
   — Да, когда первые года шли.
   — Тогда лучше было. И опять же западный фронт. Другого такого не было.
   — Вон, какие-то едут, по вещам и не разберешь, — сказал высокий солдат, когда проезжали мимо полустанка, — не много, не мало — середка наполовине.
   — Откедова вы?..
   — С кавказского… — ответил голос из-за окна.
   — Ну вот, я уж вижу, не то и не это.
   — А куда вы пулеметы продавали? — спросил молоденький солдатик с безусым лицом и в рваной шинели.
   — Куда… — не глядя на спрашивающего, недовольно проговорил солдат, хваливший свой комитет. — С фронту ты едешь или нет? — спросил он, уже прямо глядя на молодого солдатика.
   — С фронту…
   — По делу-то не видно, что с фронту. Все долго молчали, подозрительно поглядывая на рваную шинель.
   — Ну, а насчет денег как?
   — Насчет каких?..
   — Да опять же полковых? — .
   Солдат с хлястиком некоторое время молчал.
   — Деньги не тронули, — сказал он наконец, — потому деньги — это государственное.
   — Кто это вам сказал?.. — быстро спросил высокий солдат.
   На него все оглянулись и ждали.
   — Кто сказал… комитетчики.
   — Нет, это значит, не государственное, а что как вы есть ослы, дураки, лукошки, то и везите себе винтики, а они это государственное себе повезут.
   — Чтоб легче было!..
   — Вот-вот.
   — То все было народное, а как до денег дошли, так сразу изделалось государственное, — заговорило несколько голосов.
   — Они думают, что ежели залез в комитет, так греби один, а людям не надо.
   — С винтиками обойдутся… — сказал солдат, резавший краюшку хлеба.
   Солдат, хваливший свой комитет, стоял озадаченный, как бы плохо понимая, и только оглядывался во все стороны на говоривших.
   — Околпачили здорово… — сказал кто-то.
   — Дуракам-то, видно, кого ни выбери, все равно один толк, — сказал солдат в стеганой куртке, — остолопов выбрали, добро промеж пальцев пропустили, по винтикам, а на умных наскочили — эти околпачили.
   — А ведь и то чтой-то промахнулись… — сказал наконец солдатик, хваливший комитет. — Ну да подожди, в третий раз поеду, тогда уж…
   Но его уже никто не слушал.
   — Во, во! — закричал солдат в стеганой куртке, что-то увидев в окно.
   Все оглянулись и сдвинулись у окна. Из товарного поезда, стоявшего на втором пути у станции, вылезали солдаты и тащили, шатаясь от тяжести, огромные мешки.
   Высокий солдат до половины высунулся в окно и крикнул:
   — Откедова везете?
   — С западного… — донеслось оттуда.
   — Без комитета делили?
   — Без комитета.
   — Вот это я понимаю! А то жди — хороший он попадется либо нет, а тут уж без ошибки.
 
   1918