Самая большая ложь — это неверно понятая правда

У. Джеймс

 
   …Это был самый обычный день, двадцать первое декабря две тысячи двенадцатого года. Совершенно обычный день.
   Все было как всегда — и унылый рассвет, и колючее, холодное зимнее солнышко, и деревья с окончательно облетевшими за ночь листьями, и промерзшая земля, и покрытые тонким ледком лужи, и высокие пенистые волны, бьющиеся о причал.
   И девятиэтажные дома красного кирпича, унылые свечки — издевательство над архитектурой, и "зуб мудрости", обросший зеленой плесенью строительных лесов, и памятник Ленину, указывающий перстом куда-то вдаль, на котором сидит наглый, взъерошенный голубь, и огромные грязные часы, не чищенные с конца двадцатого века. И дата, проставленная под часами — двадцать первое декабря.
   И люди, вечно спешащие и вечно опаздывающие, не обращающие никакого внимания на обычную и привычную жизнь вокруг, и автобусы с рекламой окон, наклеенной прямо на окна, и бесконечные ряды машин самых разных марок и расцветок, одинаково, вне зависимости от стоимости, застрявшие в пробке длиной с весь город.
   Это был самый обычный рассвет самого обычного дня.
   Шура ехала в автобусе, забитом сонным народом, спешащим на привычную работу, стояла, зажатая между толстой бабой в дурацком розовом плаще с огромной клетчатой сумкой модели "да здравствуют гастарбайтеры" и ужасающе тонким, как трость, седоватым мужчиной с черным, изрядно потертым дипломатом.
   Ехала, изредка потирая глаза и опасаясь размазать при этом косметику, и слушала полусонные переговоры невыспавшихся горожан.
   В самом конце автобуса, забившись на пятиместный диванчик всемером, сидела колоритная группа ребят приблизительно школьного или раннестуденческого возраста. В самом центре, на коленях у очкастого парня в достаточно чистых джинсах и относительно белой рубашке пристроилась девушка-нефр, в камелотах с черепами, черной футболке с полной луной и обтягивающих черных джинсах. Слева от парочки с немалым трудом умостилась тройка парней с весьма замысловатым безобразием на голове и тремя скейтами (собирались они явно не в учебное заведение). Справа сидела еще одна девчонка с приметным мелированием в модный черно-розовый и в ужасающе короткой курточке (это в не слишком теплом декабре!) и девушка во всем черном, но при этом до ужаса классическом, упорно делающая вид, что она здесь ни при чем.
   — Медленно едем, — первой не выдержала тишины та самая девушка. — Поль, а мы не опоздаем?..
   — Не парься, первым МХК, а историчка едет с Русского — там пробка почище, — отмахнулась девочка с мелированием. Шура рассмотрела пирсинг в виде черепа в нижней губе.
   Немного помолчала и, не удержавшись, сказала:
   — Слышала небось, бюджет на 2013 уже утвердили.
   — Э-э-э… а ты об этом знаешь?..
   — А что?..
   — Я думала, ты новости не смотришь…
   — Я не смотрю. Просто интересно, зачем им бюджет, если сегодня двадцать первое?..
   — А. Да.
   Девчонки снова умолкли. Через некоторое время автобус, покачнувшись, остановился на главной площади; на Шуру упала та самая клетчатая сумка, а когда она восстановила статус-кво, на том приметном месте в конце автобуса уже сидела толстая тетка в зеленой куртке.
   Парочка нефр-очкарик мирно целовалась, никому не мешая и никого не отвлекая.
   — Эй, ты чего делаешь?! — возмутилась девушка.
   — Расстегиваю куртку, — малопонятно пояснил очевидное очкарик. — Слушай, а давай сегодня ко мне, а?..
   — А универ?.. — неуверенно возразила нефр, в которой трудно было заподозрить усердную студентку — при всем шурином воображении.
   — Да брось, сегодня уже двадцать первое…
   — А… Да…
   На горпарке сошла и парочка — то ли отправилась к парню домой, то ли все же решила не прогуливать.
   За окном окончательно рассвело, и сквозь мутный, серовато-розовый туман видно было спешащих по делам местных жителей и загадочные остовы зданий.
   Город жил своей обычной жизнью, несмотря на то, что было уже двадцать первое декабря 2012 года, и все мистически настроенные жители, знающие хоть что-нибудь о майевском календаре, с самыми разными чувствами ждали приближающегося Апокалипсиса, назначенного на полдень.
   Шура доехала до работы, и все утро пересчитывала оставшиеся в продаже книги с целью перераспределения их по полкам.
   В районе обеда глянула на часы. Было 11:59.
   Она немного понаблюдала за секундной стрелкой, едва перевалившей за четверку, вернулась к книгам.
   Когда она обернулась снова, было уже 12:01.
   На улице мирно шуршали шинами редкие в такое время машины. Одинокий прохожий, крепко держась за постоянно слетающий капюшон, короткими перебежками приближался к продуктовому магазину.
   Апокалипсиса не случилось. Шура припомнила, что прошлый Апокалипсис назначался на тридцать первое декабря двухтысячного года, но тоже так и не случился.
   Она отработала все свои сутки и с утром поехала обратно, домой.
   Это был самый обычный день, двадцать второе декабря две тысячи двенадцатого года. Совершенно обычный день.
   Все было как всегда — и унылый рассвет, и колючее, холодное зимнее солнышко, и деревья с окончательно облетевшими за ночь листьями, и промерзшая земля, и покрытые тонким ледком лужи, и высокие пенистые волны, бьющиеся о причал.
   И девятиэтажные дома красного кирпича, унылые свечки — издевательство над архитектурой, и "зуб мудрости", обросший зеленой плесенью строительных лесов, и памятник Ленину, указывающий перстом куда-то вдаль, на котором сидит наглый, взъерошенный голубь, и огромные грязные часы, не чищенные с конца двадцатого века. И дата, проставленная под часами — двадцать второе декабря.
   И люди, вечно спешащие и вечно опаздывающие, не обращающие никакого внимания на обычную и привычную жизнь вокруг, и автобусы с рекламой окон, наклеенной прямо на окна, и бесконечные ряды машин самых разных марок и расцветок, одинаково, вне зависимости от стоимости, застрявшие в пробке длиной с весь город.
   Это был самый обычный рассвет самого обычного дня.
   Она ехала в полупустом автобусе, все удаляясь от центра. Водитель свистел себе что-то под нос, иногда прерываясь, чтобы закурить. На самом первом сидении устроилась женщина в аккуратном черном плаще и в розовом шарфике, читающая книгу под названием "Апокалипсис 4EVER".
   На заднем сидении устроилась все та же парочка нефр-очкарик, ехавшая непонятно куда непонятно откуда, а Шура невольно заинтересовалась: были они вчера в университете или нет?..
   Прямо напротив Шуры, на одиночных креслах, развернувшись друг к другу, сидели два сатаниста, истово уверявшие друг друга, что только благодаря их усилиям Земля осталась на своей орбите — во что они, похоже, и сами не очень-то верили.
   Шура невольно прислушалась.
   — Ну, этот Апокалипсис мы все-таки пережили, — заметил один.
   — Этот, — загробным голосом ответил другой.
   Некоторое время оба молчали, а потом один из них сказал:
   — Слышал, наверное, в 2027 году придет конец света…
   Шура усмехнулась и отвернулась к окну прежде, чем на нее обратили внимание. А на следующей остановке и вовсе сошла.
   — Апокалипсис… Конец света… Второй приход… — шептала она, глядя на подмерзшие зимние лужи и одиноких прохожих. Невольно вспомнилась та женщина в розовом шарфике с книгой. — До чего ж мы смешные, люди… Какой же он по счету, этот конец света?.. Да разве ж кто считал…
   Она весело засмеялась, не обращая внимания на провожающие ее взгляды.
   — Апокалипсис действительно 4EVER! — пробормотала Шура, обходя очередную лужу, чтобы не промочить сапоги, и снова засмеялась.
   Она шла на туманным улицам и смеялась, как умалишенная. …А на улицах было тихо, спокойно, мирно и совершенно безлюдно.
   Апокалипсис так и не случился.