Марианна АЛФЕРОВА
   ЖЕНЩИНА С ДИВАНЧИКОМ
   Единственный ребенок родился утром.
   Ася была как все, ничем не отличима. Разве что размеры. Акушерка, взглянув на выпирающий из-под застиранной казенной рубахи живот, презрительно скривила губы.
   - Что ж это у вас, женщина, такие маленькие желания?
   - Так ведь я... я по-нормальному, - смущенно пробормотала Ася, хватаясь руками за спину и ожесточенно гримасничая, пытаясь подавить боль.
   - Что, по-нормальному? - не поняла акушерка. - Все хотят по-нормальному. Вы же знаете: в случае кесарева вещи конфискуются...
   - Нет, нет, кесарева я совершенно не хочу, - замотала головой Ася и просительно взглянула на акушерку.
   В Асином лице, уже немолодом, с морщинками и дряблостью вокруг глаз проступило что-то детское, беспомощное.
   - Вы бы знали, как я его ждала...
   - Здесь все ждали! Вот, слышите, - акушерка кивнула в сторону полураскрытой двери, откуда неслись непрерывно короткие отчаянные вскрики. - Диван, вишь захотела, - акушерка хмыкнула. - Ей, конечно, предложили кесарево. А она - ни в какую. Ладненько, пусть попробует, родит...
   Акушерка наконец встала, не теряя величия, ей присущего, вытолкнула из-за стола свое дородное тело, подцепила небрежно из ящика три стиранные-перестиранные серые тряпки и протянула их Асе, будто одаривала. Потом опять-таки небрежно и снисходя кивнула на полураскрытую дверь - все ту же, откуда кричали, и проговорила лениво, теряя уже всякий интерес:
   - Крайняя кровать у двери.
   В комнате, высокопотолочной, с кафелем по стенам и стеклянными широкими дверьми враспашку, освещенной мертвым белым светом, стояло четыре высоких металлических кровати. На одной, ближней к окну, и от всех отдельной, взбрыкивая белыми полными ногами, лежала та женщина, чей крик непрерывно несся в коридор. Рубаха ее вздымалась горой на животе. И Асе стало боязно, потому что было просто невозможно вообразить такой живот.
   Очередной крик перешел в невообразимый звериный рев. Содрогнулись даже стены. Но в комнату никто не вошел.
   - Женщина, ртом не рожают, - донесся из коридора наставительный голос акушерки.
   Ася видела в полураскрытую дверь ее ноги, перекинутую одна на другую, слегка подрагивающий носок лакированной туфельки.
   "Туфель ужасно равнодушный", - подумалось Асе.
   Две другие обитательницы палаты лежали пока тихо, прикрывшись такими же серыми истерзанными тряпками, какие выдали Асе, и, дожидаясь схваток и боли, переговаривались меж собой.
   - Я выбрала телевизор, хороший, но маленький, - говорила одна, со связанными на затылке в хвост волосами. - Все говорят - телевизор - это совсем не сложно. Муж, конечно, хотел новую модель. Но я сказала: сам такой рожай.
   - Да, им, мужикам, все диваны подавай, - хитро прищурилась здоровенная тетка на третьей койке. - А здесь не очень-то помогают. Все больше жмут на кесарево. Надеются, что вещи им останутся...
   - Нет, но какое имеют право! Почему отбирают! Вещи-то наши, кровные! - возмутилась та, первая, с хвостиком, и внезапно вся закривилась от боли, вцепляясь намертво пальцами в спинку кровати.
   - Неправильное развитие, говорят, - хмыкнула толстуха. - Но я так понимаю - это им все в прибыль. За одну зарплату никто ноне не карячится.
   - Так что ж делать... - растерялась женщина с хвостиком.
   - А с умом все надо. Чего ради девять месяцев носить, блевать по утрам, ни тебе купанья, ни загоранья, и выйти порожняком?! Поищите других дураков. Я тут в четвертый раз. Сейчас пришла за холодильником. И рожу, и без единого разрыва. Надо с умом все делать, - повторила толстушка свою любимую фразу, - начинать с маленького, ну хоть с портативного магнитофончика. А потом и размеры увеличивать. Не зарываться - главное. Сразу - не с дивана, - и она с ухмылкой кивнула в сторону койки у окна.
   - Главное, что обидно: одна вещь не чаще раза в год получается, вздохнула женщина с хвостиком, отпуская наконец спинку кровати и переводя дыхание.
   Мысли ее однако текли правильно и не сбивались, не то что в Асиной голове, где все мешалось, и лезло одно на другое. У женщины с хвостиком был полный порядок во всем.
   - Раньше мужики все руками делали, - продолжала она, и опять закривилась, задергалась - схватки частили, ей уж срок был в родилку идти, но из коридора никто не шел ее смотреть, а она терпела, не кричала и не звала.
   - Э, милая, скажи спасибо, что еще так могут, - отвечала толстушка. И тут свои прелести есть - если с умом, конечно. Предохраняться не надо, живи в свое удовольствие. И вещи задаром. Не часто, но если с умом, можно и видик забабахать.
   Явился врач. Голубая шапочка. Белый халат. Глаза внимательные. Но с тоскою. Все почти настоящее. Легкий налет внимания. Присел на Асину кровать. Положил руку на живот, взглянул на часы, засекая время.
   - Как схватки? - спросил и, будто между прочим, добавил, - Что там у вас?
   - Ребенок, - призналась Ася очень тихо.
   - Что? - он не понял, дернулся, сбился считать время, и, раскрыв глаза, ослепленные вечно-белым жизненным светом, уставился на Асю. - Как ребенок? Самый обыкновенный ре... бенок?
   Ася молча кивнула и судорожно глотнула, силясь убрать комок из горла. Ей вдруг сделалось очень стыдно своей глупости.
   - И как вам это удалось?
   - Не знаю... - отвечала она одними губами.
   Он вскочил и бросился вон из комнаты, не обращая внимания на вопли, что по-прежнему неслись с койки у окна. Но через минуту вернулся и остановившись в дверях, сделал энергичный жест:
   - Идите за мной! Скорее! Скорее!
   Ася сползла с койки, и, собрав в ворох серые свои тряпки, в самом деле побежала неким подобием трусцы, шаркая спадающими с ног тапками.
   В другой комнатке, маленькой, угловой, но тоже с кафелем и с белым светом, все было заставлено высокими стальными шкафами с серыми безликими дверями. Здесь, уже на низкой, но так же обклеененной кушетке, валялись какие-то драные резиновые ремни, клубком свивались провода и, проплутав по полу меж ножек стульев, тянулись к высокому скособоченному шкафу. Ася прилегла на кушетку бочком, а человек в голубой шапочке, чертыхаясь, принялся затягивать обрывки ремней вокруг Асиного живота, скрепляя куски медицинскими зажимами. Ремни срывались, уползали куда-то за спину, будто были живыми. Наконец кое-как удалось с ними справиться. Врач потянулся к панели, для Аси невидимой, что-то там принялся крутить. И тут, оглушительное, прорвалось в комнату: бах-бах-бах...
   - Однако!.. Катерина! - крикнул врач зычно.
   Из-за дверей, будто только и дожидавшись этого оклика, и там до той минуты стояла наизготовку, появилась худенькая девушка с черными до плеч из-под белой шапочки волосами и черными чуть косо прорезанными глазами.
   - Да, Георгий Алексеич, - вымолвила она с какой-то восточной покорностью, и в то же время что-то веселое, лукавое мелькнуло в темных ее глазах.
   - Ты только посмотри! Послушай! Сердце!
   - Где?
   - Да тут!
   И Алексеич почему-то ткнул пальцем в безликий серый шкаф, как будто чудо относилось к этому шкафу, и там в самом деле объявилось настоящее стучащее живое сердце.
   - Так там ребенок, - с лукавою улыбкой и нимало не удивляясь, сообщила Катерина.
   Казалось, врач и сам наконец поверил.
   - Зачем вам ребенок? - спросил он с какою-то тоскою, вглядываясь в Асино лицо, будто силился что-то разглядеть, разгадать.
   - Не знаю... - Ася недоуменно вздернула плечи и тут же вся скрючилась от накатившейся боли.
   - Катерина, ты что-нибудь понимаешь? - обратился Алексеич вновь к черноглазой.
   - Понимаю, Георгий Алексеич.
   - Да? Занятно. А как же открытие века? Живые вещи? Что ж теперь, возврат к старому, да? А мы?...
   Он отстегнул ремни и махнул рукой, отпуская: идите, мол...
   И уже одной Катерине, решив, что Ася вышла и не слышит, сообщил, вздыхая:
   - А моя очередь на видик так и не подошла.
   - Так вам холодильник в том году достался...
   - Так в том году!..
   В коридоре на каталке, накрытая линялыми от частых стирок одеялом, лежала женщина с хвостиком. Лицо было влажное и мятое, и волосы тоже влажные, и косами свесились на одну сторону. В изголовье, под клеенку затолкнутые, высовывались тапочки.
   Ася остановилась.
   - Ну как?
   Женщина разлепила глаза, мутная мгновенная улыбка скользнула по белым губам.
   - Он там... - она повела глазами, показывая в сторону ближней комнаты. - Показали сразу же. Как родился. Еще в этой, в смазке. Противный, - женщина судорожно вздохнула. - А потом, как обмытый принесли... Такая прелесть! Маленький, конечно, очень. Но подрастет.
   Женщина прикрыла глаза. В белом больничном свете лицо ее казалось прозрачным до синевы.
   Ася оттолкнулась от каталки, как от пристани, и поплыла дальше по коридору, разгребая руками воздух, будто в самом деле плыла. Остановилась перевести дыхание. Против были двери. Как раз той комнатки, куда выносят рожденное. И тоже, как всюду здесь приоткрытые. В комнате, кроме ярко-белого, горел еще вовсе мертвый, синий свет. У стен - столы. Человек в белом халате склонился над чем-то... кем-то... Ася потянулась было разглядеть, но тут взгляд перебило - приметила она то, о чем говорила женщина на каталке, блаженно и умиротворенно улыбаясь. Маленький, темно-красный, прочти вишневый корпус. Темно-зеленый, слабо светящийся значит, живой - экран. Новорожденный телевизор со смотанным и перевязанным, как пуповина, шнуром на боку. Тут же прилеплена - в трех местах - бирка с номером и фамилией матери. Ася почему-то вздрогнула и попятилась. Ей показалось, что телевизор сейчас закричит. Но в этой комнатке было тихо. Кричали - только там, до рождения. А после - тишина. Это-то так и поражало. Не было слабого, первого в жизни - ля, ля, ля... Требовательного плача существа, утомленного первым серьезным усилием.
   Придерживая руками живот, Ася вернулась назад, в первую комнату. Здесь осталась только одна женщина - на койке у окна, у которой ожидался диван. Теперь ее наконец удостоили вниманием. Возле койки стояли двое Георгий Алексеич и акушерка, но не Катерина, а та, что не вылезала из-за стола, сидела, покачивая полной ногой в лакированной туфельке.
   - Соглашайтесь на кесарево, - хмуро бубнил Георгий Алексеич, и с тоскою оглядывал комнату, в которую пока больше никто не прибывал.
   - Фиг вам! - взвыла женщина, вновь вскидываясь на кровати от очередного приступа боли. - Хитренькие какие! Диванчика моего захотелось! Нет! Нет! Нет!
   Георгий Алексеич отошел от нее с кислою миной.
   - За сегодня - ни одного отказа, - торопливым шепотом сообщила акушерка. - Поумнели все. За большое не хватаются, рожают поменьше и подороже. Ну разве что какие патологии. Так ведь с патологией - так и работать будет хреново...
   На секунду она запнулась, и, бесцеремонно глянув на Асю, почти не сбавляя голоса, спросила:
   - А эта? Точно родит? Без кесарева?
   Георгий Алексеич мельком глянул на Асю и, отвернувшись пробормотал негромко:
   - Да хоть и с кесаревым, вам ее добычи не надо, - и, повернувшись к женщине с диванчиком, проговорил хмуро:
   - Ну, вставай, пошли...
   Ася лежала и прислушивалась. Ей казалось, что сейчас из родилки должны раздаться дикие вопли. Но было как будто тихо. Относительно, конечно. Из-за дверей прорывались отдельные вскрики и фразы. Надо всем доминировал низкий женский голос.
   Потом возник какой-то переполох, движение.
   Короткий взвизг, и - как будто тишина. Холодная. Без жизни... Это Ася почувствовала отчетливо...
   Больше Ася ничего не поняла. Когда ее повели в родилку, навстречу попалась акушерка с тазиком, наполненным опилками, щепками, и лохмотьями, пропитанными кровью. Это все, что осталось от диванчика. Пришлось распилить. Медициной такое допускалось...
   ...Единственный ребенок родился утром.