В этом есть что-то особенное. Это не просто свободный полет шара с тремя пассажирами — это знамение времени, это торжество культуры, это символ!
   При грохоте и восторге сытой, пьяной и развеселой толпы из сада г. Омона поднимается воздушный шар с тремя представителями трех различных отраслей московской культуры. Неустрашимый аэронавт г. Жильбер, очень известный журналист г. Эр, сотрудник «Московского листка», и омоновская певица. Имя последней неизвестно, и сам присяжный историограф сада «Аквариум» г. Эр в своем высокопоучительном описании путешествия называет ее просто «барыня». Для полного комплекта не хватает хотя бы одного околоточного надзирателя. Зато, впрочем, есть коньяк и рябчики.
   Земля спит тяжелым и глубоким сном. Ни огня, ни проблеска жизни. Тьма, безмолвие; загадочная пустыня. Живы ли там люди и только спят, или все они повымерли?
   Путешественники философствуют.
   — Как там скучно, — говорит журналист и плюет вниз.
   — О да, — отвечает неустрашимый аэронавт. — Но разве это люди?
   Тоже плюет. Певица трясется от страха и просится:
   — Хочу вниз!
   Журналиста охватывает легонькая дрожь — от сырости? — и он мужественно говорит:
   — Действительно, г. Жильбер, не лучше ли опуститься. А то залетим, куда Макар телят не гонял…
   — Мы-то, — удивляется неустрашимый аэронавт.
   Даже певица и та перестает трястись и выполняет руладу, полную храбрости и благонадежного веселья. Журналист чувствует свою ошибку и поправляется:
   — Дело в том, что я сейчас не могу умирать. Положительно не могу. На мне лежит такая высокая обязанность… перед родиной, перед миром. И, кроме того, аванс.
   — У меня тоже аванс, — рыдает певица.
   Временно корзина наполняется стонами и воплями. Земля спит и не чувствует, какая страшная драма разыгрывается в верхних слоях атмосферы. Выручает всех неустрашимый аэронавт.
   — Успокойтесь, господа. За храбрых сама судьба. И потом у нас есть гайдроп.
   — Гайдроп?
   — Да, канат. Он волочится по земле, цепляется за ее поверхность и замедляет ход.
   Журналист быстро соображает и, просияв, спрашивает:
   — А если какой-нибудь прохожий подвернется под гайдроп?
   — То будет сбит, — решительно отвечает неустрашимый аэронавт.
   — Ха-ха!.. — закатывается журналист.
   — А-ха-ха!.. — заливается певица.
   — Хе-хе, — поддерживает аэронавт.
   Путешественники ликуют. Земля спит. Все охвачено тьмой. Внизу безмолвие и тяжелый загадочный сон. Вверху — звонкие рулады, бульканье и веселые возгласы:
   — Пью за французов, г. Жильбер!
   — Пью за русских, г. журналисты!
   Певица затягивает «Марсельезу», но, по незнакомству с мотивом, переходит на:
   — Караул, разбой, батюшки мои, мои…
   Земля спит, но на востоке уже загорается заря. Беседа высоких путешественников принимает спокойный, созерцательный характер. Неустрашимый аэронавт бросает вниз обглоданную косточку рябчика и глубокомысленно замечает:
   — Вот мы едим рябчика, а они что?
   — Глину, — острит журналист, отправляя вниз опорожнившуюся бутылку. В корзине веселье и новые тосты.
   Земля просыпается. На поле выгоняется скотина; кое-где показываются люди. Начинается самая прелесть путешествия. Здесь я позволю себе привести дословную выдержку из описания г. Эра. Она красноречива, искренна и правдива:
   «Мы видим, как пасущиеся в открытом поле животные, заслышав звук рожка г. Жильбера и заприметив несущееся над ними серое чудовище — шар, в испуге разоегаются во все стороны с диким криком и ревом; мы замечаем, что и на людей вид нашего шара производит не менее сильное впечатление. Мужики и бабы впопыхах выбегают из изб, другие мгновенно бросают работу, и многие от неожиданности явления падают ниц на землю. Мы даже слышим их ругань и проклятия, когда гайдроп неосторожно задевает и опрокидывает сложенную в порядке коноплю и крыши их изб». Путешественники помирают со смеху.
   — Вот ослы-то! — говорит журналист и, ввиду поднявшейся изжоги, впадает в кратковременную меланхолию. — Невежественная темная страна. Сколько еще нужно забот, чтобы просветить. Страшно подумать…
   — Ах, как они ругаются, — жалуется певица.
   — А что? Опять, кажется, крышу сорвали? — вглядывается журналист и хохочет. — Смотрите, смотрите — чуть всю избу не завалило. А баба-то, баба-то на четвереньках!
   Хохот. Но обозленные невежды как-то ухитряются схватить конец гайдропа и удерживают шар. Путешественников охватывает благородное негодование и страх.
   — Пустите! — кричат они. — Пустите же, голубчики. Пустите, а то жаловаться будем!
   Но мужики неумолимы. Они привязывают шар к дверному косяку избы и ругаются. Но неустрашимый аэронавт выручает и здесь. «Он выбрасывает немного балласту, — пишет г. Эр, — шар с страшной силой рванулся вверх, потянув за собой и гайдроп… и снес всю крышу избы, к которой его привязали мужики».
   — Много взяли? — кричит насмешливо журналист и показывает фигу.
   Певица выполняет благонадежно веселую руладу.
   В селе Новоселье в путешественников стреляют из ружей, но не попадают.
   — Какое невежество! — восклицает неустрашимый аэронавт.
   — Какая дикая, бессмысленная злоба! — тоскует певица.
   — Мне стыдно быть русским! — сокрушается журналист. — От лица всей интеллигенции приношу вам горячее извинение, г. Жильбер. Передайте мое глубокое сожаление о случившемся высокочтимому амфитриону г. Омону. От лица всей русской прессы прошу его не придавать значения этому прискорбному факту. И смею надеяться, что ни на количестве бутербродов, ни на качестве всего остального это не отразится.
   — Я с удовольствием извиняю Россию, г. журналист, но как посмотрит на это г. Омон…
   — Пожалуйста, я умоляю вас. Хотите, я стану на колена?
   — Хорошо, хорошо, я постараюсь. Чувство справедливости подскажет г. Омону, что вы не ответственны за грех ваших невежественных и некультурных соотечественников.
   Конец путешествия несколько изгладил неприятное впечатление и возродил надежду на возможность культуры и в России. Спустился шар в Калужской губернии, около города Мещовска. «Из Мещовска, где в тот день открылось земское собрание, прибыли к месту спуска шара губернский предводитель дворянства, уездный исправник и масса горожан».