Глава 1
В то лето в газетах не было ничего особенного. Все тот же набор вооруженных конфликтов, сумасшедшие, забаррикадировавшиеся в своих домах, угнанные самолеты, похищенные дипломаты, личная жизнь и внезапная смерть знаменитостей порождали обычные сенсационные заголовки, которые едва ли менялись из года в год. В издательстве повторялась старая шутка: тираж «Ля Фас Каше» — еженедельника, который, как считалось, открывает массовой публике то, о чем другие газеты умалчивают, — удавалось удержать на уровне примерно трех тысяч только потому, что людям надо было во что-то заворачивать сэндвичи на пляже.
Берни, наш редактор, взял отпуск в июле и вернулся весь пропитанный йодом. Однажды вечером он вызвал меня к себе в кабинет к шести часам. Этот вызов был обставлен необычайно торжественно: во-первых, Берни послал за мной мальчика-посыльного, хотя мы встречались в коридоре раз двадцать за день; во-вторых, он попросил свою секретаршу не беспокоить его другими делами во время нашего разговора. Несомненно затевалось что-то грандиозное.
Весной у меня возникла идея организовать компанию против жестокого обращения с животными. Тираж поднялся до семисот тысяч и держался в течение двух месяцев. Потом, когда подошло время летних отпусков, читатели постепенно утратили интерес к избитым собакам и бездомным кошкам, и тираж застыл где-то на уровне четырехсот тысяч. Теперь, восьмого августа, Берни заявил, что мы должны родить сенсацию.
— Осенний прорыв! — воскликнул он, накрыв ладонью вырезку из ежедневной газеты.
Берни, низкорослый коренастый человек пятидесяти двух лет, постоянно находился в движении и излучал какую-то агрессивную энергию. Он говорил так громко и быстро, что ошеломленный собеседник не успевал осмыслить его слова. Правда, давать ответ и не требовалось, поскольку Берни всегда сам отвечал на свои вопросы.
— Прочти это!..
Я пробежал глазами по строчкам. Где-то в Гаскони на ферме «при загадочных обстоятельствах» умерла женщина. Муж потребовал возбудить дело. Соседи говорят, что у женщины был любовник, который жил в пятнадцати километрах от фермы и которого она недавно бросила; люди видели, как он посещал известного в тех краях «целителя». Местная полиция провела расследование и (Берни: «вот тут самое важное!»), под матрацем у этого парня была найдена фотография женщины, проколотая вязальной иглой в том месте, которое соответствовало расположению матки. И смерть наступила от внезапного воспаления матки.
— А что, если это правда, старина?! Что, если там есть люди, которые способны убивать на расстоянии, пронзив вязальной иглой фотографию! И это в век межпланетных полетов! — тут Берни грохнул кулаком по столу так, что подскочили лежавшие на нем предметы. — Возвращение к средневековому оккультизму. В наш век науки и прогресса! Своего рода социологическая компенсация… Тут сходу не разобраться… Боже! Ты только взгляни… В конце концов, это вполне может оказаться интереснее, чем левые, интереснее, чем Вьетнам!
Я откинулся на спинку кресла и слушал, расслабившись, как борец дзю-до перед броском. И столь же внимательно. Я знал все приемы Берни. «Только взгляни» был одним из них. Когда Берни хотел убедить фотографа в необходимости засесть с телеобъективом у окна какой-нибудь актрисы или предлагал репортеру вытянуть сведения у пятилетнего ребенка о пьяных похождениях папаши, он всегда говорил, что «нужно взглянуть». Отговорить его можно было только одним способом — предложить что-то другое: какую-нибудь нелепицу, но менее нелепую, какую-нибудь грязь, но менее грязную. Это я и попробовал сделать в очередной раз.
— У меня тут родилась идея, когда мы заглянули на огонек в «Бильбоке»: тайная проституция.
— О, Серж, избавь меня от своих интеллектуальных фантазий!
— Ты бывал в последнее время в клубах Сен-Жермена?
— Тебе нужно…
— Ты видел всех этих птичек, поджидающих седовласых донжуанов? Пятьдесят процентов малышек, танцующих всю ночь напролет, продаются, чтобы купить одежду в самой последней лавке… Это фантастическая тема, Андрэ!
Я тоже мог применить прессинг, если меня вынуждали. Берни слушал, и на его лице появлялось такое скучное выражение, словно он только что извлек меня из своей мусорной корзины.
— Мы должны дать это как телерепортаж, — продолжал я, — поговорить с девочками и привести фотографа, чтобы он ходил и снимал всех подряд.
— У меня есть для тебя другая работа, — устало сказал Берни. — Будь любезен, послушай меня пять минут.
Я опять откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза и с видом человека, который мужественно сражался и знает, что теперь его совесть чиста.
Последнее увлечение Берни было самой несуразной идеей, которая когда-либо зарождалась в его голове. Чем больше он говорил, тем больше убеждал самого себя в том, что во французской деревне возрождается искусство, чародейства.
— Может, наступает новый золотой век крестьянской магии, старина!
Он провел блестящее сравнение между черными африканцами, перенимающими нашу культуру, и нами, осваивающими культуру Африки. Один из тех великих исторических обменов, последствия которого невозможно оценить, пока не пройдут годы. Он шел дальше — он всегда шел дальше!
— В конце концов, разве электричество и телевидение — в своем роде не колдовство? Ты можешь объяснить мне, старина, почему свет зажигается, когда я нажимаю на выключатель? Все это таинственно, и, может быть, какой-нибудь деревенщина знает побольше, чем нобелевский лауреат, — он привел несколько примеров. Он всегда приводил несколько примеров. Истории о том, как у свиноматок рождаются мертвые поросята, как у коров скисает молоко и как дети падают в силосную яму в полнолуние.
— Приворотное зелье, суккубы. Каббала — люди говорят об этих вещах все чаще и чаще… Я хочу, чтобы ты добрался до истины! И еще одно, Серж, — он стоял и тыкал меня пальцем в грудь. — Надо ли мне говорить это? С твоей культурой и так далее — в общем, ты тот парень, который нам нужен.
Он всегда завершал свои блистательные тирады подобной грубой лестью.
В восемь часов я встретился с Ким в баре «Санжен». С пяти до девяти часов там можно застать половину всех журналистов Парижа. Их усталые серые фигуры внезапно появляются в дверях и так же внезапно исчезают, их движения столь же призрачны, как график их работы. В их глазах всегда есть какой-то мечтательный блеск — слабая надежда вырваться из безотрадного круга. И еще туда приходят фотографы, неизменно бодрые и жизнерадостные: им достаточно нажать на кнопку, чтобы запечатлеть реальность, которая почти всегда ускользает от нас, жалких бумагомарателей. Я не столь рьяно стремился вернуться к семейному кругу, просто Ким работала в том же здании. Она была редактором журнала мод в Бюро Женской Моды так называлось французское отделение американского объединения производителей готовой одежды, — и поскольку у нас был только один автомобиль, я встречал ее почти каждый день.
Мне нравилось приходить сюда первым. Это была одна из светлых минут моего дня. Я любил ждать Ким — так в театре ждешь, когда поднимется занавес. Я видел, как она появляется из темноты через боковую дверь, которая вела в вестибюль здания. Слегка наклонившись вперед, она оглядывала зал мягким близоруким взглядом, пока не замечала меня — тогда все вдруг преображалось, словно в полутьме вспыхивал чудесный огонек.
— Знаешь что? — начала она в тот вечер, усевшись и взявшись за локон своих длинных черных волос. — Я решила все это состричь.
Я проигнорировал проблему ее волос, которую мы обсуждали целыми вечерами, — очаровательная двадцатисемилетняя издательница модного журнала, которой просто необходимо следовать последним причудам моды, и по уши влюбленный в нее консервативный тридцатишестилетний супруг, который не хотел ничего менять в том хрупком чуде, каким была наша совместная жизнь, опасаясь, как бы малейшее изменение не повлекло за собой полный крах, как бы неведомые злые силы не покарали нас за непочтение к естественному порядку («Суеверие в век межпланетных полетов, старина!»)…
— А знаешь ли ты, — сказал я, — что завтра ни свет ни заря я отправлюсь в одну деревню в Пиренеях?
— Какая-то история?
— Да. Мистический триллер в версии Берни. Когда я поведал ей редакторский сюжет, она сказала, что это фантастика, но тем не менее восприняла все с энтузиазмом. О, этот энтузиазм! Впервые я встретил Ким в Антибе среди крепостных стен, ее приводили в восторг вещи, которые надоели мне до смерти: такие, как слушание пластинок, выпивки в кафе, работа, безделье, разглядывание людей и деревьев. В течение трех месяцев я находил ее несносной. Словно у меня в руках были тысячи мельчайших разноцветных кусочков стекла. Потом однажды ночью (тогда я упорно следовал за новейшими открытиями борьбы с раком, которые были главной темой осенней кампании), теплой бессонной ночью кусочки в головоломке сошлись, и я понял, что они все принадлежат мне. Мы женаты уже четыре года, и все идет наилучшим образом. Просто удивительно хорошо.
Мы пообедали в итальянском ресторане, и, когда я платил по счету, появился Канава, маленький, худощавый, с блестящими пьяными глазами и прядью густых волнистых волос, падавшей на лоб. Мишель Канава бал на пять лет старше меня и тоже работал в газете. Ему досталась самая скверная работа — скандальная хроника. Каждую ночь он шлялся из одного ночного клуба в другой, пытаясь выведать, кто с кем спал и почему или почему не спал. Канава остановился у нашего столика, настойчиво приглашая нас на открытие нового клуба. «Клуб элиты, старина!» Но я сказал ему, что должен завтра встать на рассвете и проехать четыреста пятьдесят миль, дабы узреть скрытое лицо сельской элиты Гаскони.
И мы раньше обычного пошли домой, занимались любовью, уснули, а вечером следующего дня я был в Тузуне.
Глава 2
Как правило, в подобных случаях используют один из двух приемов. Или вы надеваете серый костюм и шныряете туда-сюда с непроницаемым видом, наматывая на ус всю информацию, какая только подвернется. Или вы прибываете с помпой и кидаетесь в самую гущу событий, взбудораживая все вокруг. Правда, есть еще одно решение: вы устраиваетесь с удобством в глубоком кожаном кресле в холле местной гостиницы, заказываете двойной скоч и записываете все, что приходит в голову, ничуть не беспокоясь о достоверности. Однако в отеле Тузуна «Золотой лев» отсутствовало глубокое кожаное кресло. Да и холла не было. Одно и то же помещение служило столовой, баром и конторой, и ставни на окнах никогда не открывались. На следующее утро после моего прибытия сам хозяин появился из кухни, вытер руки передником и подал мне завтрак.
Мсье Лорагэ, заботясь об удобстве своих гостей, постоянно находился в движении. Он был похож на опытного регбиста. Больше всего ему хотелось узнать, какую модель стиральной машины я рекламирую. Когда он узнал, что я журналист и только что прибыл из Парижа для расследования истории с проколотой фотографией, его улыбка вдруг исчезла, углы губ опустились, лицо стало серым. Не говоря ни слова, он пошел к бару, взял бутылку вина и вернулся с двумя стаканами.
— Вы не шутите? Вы действительно верите в эту историю?
— А вы?
— У вас в Париже, — сказал он, наполняя стаканы, — небось думают, что мы все простаки, не так ли?
— Мы в Париже тоже простаки, — заметил я.
— Послушайте… До войны мы были субпрефектурой. Нас лишили субпрефектуры. При Манде-Франсе здесь собирались провести автостраду. Ее чуть было не построили. Но планы изменились, и теперь она проходит за сто миль отсюда. Последние пять лет муниципальный совет борется за то, чтобы создать здесь индустриальную зону. Нашим молодым людям приходится ехать в Данс или Бордо, чтобы получить работу, некоторые уезжают за границу. Все, что у нас есть, — это туризм, да и то в середине августа, при цене сорок пять франков за все, у меня еще есть пустые комнаты. Вот какие здесь дела. А вы только и можете написать в своей газете, что мы верим в дьявола?
Он говорил довольно громко. Все вокруг постепенно умолкли и стали прислушиваться. Три человека у стойки бара со стаканами в руках смотрели на меня с таким видом, словно только ожидали сигнала, чтобы поставить стаканы и линчевать меня.
— Кто такой Бонафу? — спросил я.
— Целитель, — хозяин предупредил мой следующий вопрос. — Езжайте по дороге на Сен-Жульен. Через две с половиной мили увидите дорогу налево. Там он и живет.
— А кто у вас местный доктор?
— Казаль. Доктор Казаль. Третий дом в Проломе. Он вас примет, не надо даже записываться. Хотите еще что-нибудь узнать?
— Да, — сказал я, вставая, — что будет к ленчу?
— Единственное наше утешение — это обилие еды. И еще белое вино. Жаль только, что оно не вывозится в другие районы.
— Вино отличное, — похвалил я и даже причмокнул губами, чтобы доставить ему удовольствие, но он уже устремился на кухню.
Пятнадцать листов бумаги — лишь о них я думал, пересекая сквер под палящим солнцем. Пятнадцать страниц, исписанных мелким почерком, нужно было положить на стол Берни. Но что, черт возьми, я напишу на этих пятнадцати страницах? Похоже, пятнадцати строчек достаточно, чтобы исчерпать всю тему.
То, что называли Проломом, оказалось своего рода дорожкой, огибавшей поселок и проходившей вдоль старых крепостных стен, остатки которых торчали из травы. Мне предстояло покинуть душный зной сквера и пойти по каменистой дорожке. Обернувшись, я взглянул на собор. Это было превосходное сооружение, совершенно неожиданное в подобном месте. Чистая готика, с двумя ассиметричными шпилями. Слишком красивый, слишком большой для этого сытого и сонного ярмарочного города. Сам сквер, окруженный средневековыми арками, имел небольшой уклон в сторону нижней, сильно вытянутой и совершенно пустынной части города. Направо от сквера стоял дом с закрытыми ставнями, построенный в прошлом веке. Краска на ставнях облупилась, а маленький садик перед домом зарос травой и кустами ежевики. Это был третий пустой дом, который мне сегодня попался.
Внезапно тишину прорезал торжествующий крик скрытого за высокими деревьями петуха. У меня возникло странное чувство, будто это надменный голос вдали дважды прокричал мое имя. Я пожал плечами и пошел дальше. Дойдя до конца склона, я обнаружил, что нахожусь довольно высоко. Оказывается, я еще не достиг долины. Дорога здесь немного расширялась и шла вниз, образуя настоящий пролом в холме. Долина лежала внизу, и солнце там палило нещадно, но в Проломе меня защищала тень высоких лип с их пьянящим ароматом.
Я шел медленно, расслаблено, совсем не так, как ходил в Париже; во всем теле ощущались легкость и покой, мысли разбрелись как попало. Один лишь слух оставался настороже — звуки здесь были редкими, но и отчетливыми: собачий лай, шум молотилки, оклики людей, и вдруг совсем рядом — низкое гудение ошалевшего майского жука.
Минут десять мне не попадалось ни одного дома, потом они неожиданно выросли за поворотом целым скопищем, самый большой — докторский. Дверь мне открыла пожилая женщина. Она попросила подождать немного в коридоре, затем провела меня прямо в кабинет. Здесь, в Тузуне, отсутствовали комнаты ожидания — некому было ожидать. Доктор Казаль оказался высоким человеком средних лет, с большими сильными руками. У него был старомодный стоячий воротничок, какие можно увидеть на дагерротипах.
Меня он встретил с удивленным, несколько настороженным видом.
Когда я объяснил цель своего визита, доктор подошел к двери и попросил старую экономку принести графин с вином и два стакана.
— У нас это вино называют песочным, — пояснил он. — Хотя на самом деле виноград не растет на песке. Просто так говорится.
Вино у него оказалось лучше, чем в отеле. Я словно пил свежую воду, пронизанную солнечными лучами.
— Что касается этой женщины — у нее был рак матки. Диагноз поставили за три месяца до смерти. Опухоль развилась необычайно быстро. Вероятно, оттого, что больная была молода — всего тридцать пять лет.
— Вы лечили ее?
— О, ее лечение… Ее лечил Бонафу, как и всех.
— Знахарь?
— Да… Он давал ей чай из трав. Делал какой-то массаж. Большого вреда в этом нет.
— А этот парень с фермы?
— Он итальянец. Сельскохозяйственный рабочий, работает на Меридаке — это большая ферма на холме Сен-Мишель.
В продолжение своего рассказа он указывал на различные географические объекты в пределах оконной рамы.
— Однажды муж узнал, что итальянец ее любовник. Он пришел в ярость и потребовал, чтобы она порвала с этим типом. Что она и сделала. Через месяц, когда она заболела, итальянец стал всем говорить, будто на нее наложено заклятье. Вполне естественно, как вы считаете?
— Естественно?…
— Знаете, мы тут в деревне немного отстали… Здесь вроде как в Африке. Когда у вас появляются Проблемы, вы идете к местному колдуну.
— Бонафу тоже колдун?
— И не он один… В колдунах здесь нет недостатка. Доктор все время улыбался. Как видно, эта история казалась ему ужасно забавной. Но и было и еще кое-что — похоже, он сам верил в нее…
— Значит, вы идете к колдуну?
— Не сразу. Если заболеет теленок или корова, первым делом вы вешаете над дверью веточку остролиста. Если это не подействует, пробуете произнести заклинание. Если опять ничего не получится, тогда уже посылаете за ветеринаром. Но к тому времени обычно бывает слишком поздно. Иногда вызывают полицию. Что и произошло в данном случае. Муж возбудил дело против любовника. Следователь в Даксе приказал обыскать комнату итальянца. Что еще он мог сделать? Полиция произвела обыск и обнаружила под матрацем фотографию женщины.
— Проколотую?
— Проколотую.
— И что потом?
— Потом?… Потом парень был допрошен. И надо вам сказать, один свидетель видел, как итальянец два раза в сумерках ходил к Бонафу.
— Как он это объяснил?
— Сказал, что лечил свое колено.
— А дальше?
— Ничего особенного. Его отпустили. Проколотая фотография — не доказательство. Вы же понимаете, в уголовном кодексе не говорится о колдовстве.
— Значит, история на этом кончается?
— Боюсь, что так…
И все же после обеда — после храброй атаки на паштет, местную форель, тушеную телятину со щавелем и прочие кулинарные произведения месье Лорагэ — я зашел в полицейский участок. Он находился на другом конце города, где все казалось безобразным в сравнении со старым кварталом, который еще помнил о былом великолепии. Полицейский участок выглядел еще безобразнее, чем другие здания, и встретивший меня сержант чем-то напоминал печального коня. Эту рутинную процедуру нужно было совершить только для того, чтобы отчитаться перед Берни. Я ничего не ожидал от полиции, кроме обычного занятого вида и несколько высокомерного тона. Сержант рассказал ту же историю, что и Казаль, с небольшими деталями и некоторыми общими замечаниями о низкой производительности местного населения.
— Почему они не работают? — вопрошал сержант Мули, который сам прибыл из Лилля. — Они совершенно не способны организоваться и производить продукцию на том уровне, которого требует Общий рынок. И им некого винить, кроме самих себя.
О Бонафу сержант говорил с некоторой долей симпатии.
— Этот человек, по крайней мере, достаточно умен, чтобы извлечь выгоду из человеческой глупости. Три года назад медицинская ассоциация подала на него в суд за нелегальную медицинскую практику. Дело слушалось в Даксе, туда прибыла целая толпа свидетелей, и все они показали под присягой, что Бонафу спас им жизнь. Целитель был оправдан. Он с триумфом покинул зал суда и на следующий день опять приступил к работе.
— Но я приехал не за этим, — напомнил я, — Меня интересует колдовство.
Сержант пожал плечами.
По краям затерянной среди полей дороги стояли десятки машин, некоторые под углом к ней, так что одно из колес оказалось на земляной насыпи. Это напоминало одну из тех стоянок подержанных автомобилей, какие можно встретить на больших дорогах. Только машины были в хорошем состоянии. Их беспорядочное расположение наводило на мысль о некой грандиозной катастрофе, заставившей водителей поспешно покинуть свои автомобили. Дорога, усаженная по обочинам тополями, шла все время прямо, и в самом ее конце, где скопище машин достигало максимальной концентрации, под прямым углом друг к другу стояли два серых здания, образуя двор. Там было полно народу. С большим трудом мне удалось найти место, чтобы поставить машину. Когда я появился на сцене, люди стали оборачиваться и разглядывать меня. Судя по внешнему виду, большинство составляли фермеры. На головах у некоторых женщин были платки, у мужчин — кепки, береты или старые фетровые шляпы, и все говорили на местном диалекте, так что я поначалу не понимал, о чем идет речь. Ясно было только, что говорят обо мне, и в тот момент, когда я подошел к двери и собирался постучать, потому что дверного звонка не оказалось, какой-то человек сказал:
— Вам нужно получить номер.
Обернувшись, я заметил, что почти у всех в руках были листочки голубой бумаги. Женщина, стоявшая возле меня, достала свой листочек из сумки и показала его мне. Она улыбалась.
— Вот, вчера утром получила, — сказала она с характерным певучим акцентом. — Если повезет, попаду сегодня до вечера.
Тем временем вокруг меня собралась небольшая группа. Наконец я понял, что все эти люди желают мне добра. Просто они хотели объяснить новичку, как делаются подобные дела.
— Билеты раздают в шесть часов, — пояснил человек с рыжеватыми усами. — Мы сюда приехали вчера вечером и прождали всю ночь, чтобы получить первые номера. И даже сейчас я не уверен, что попаду сегодня — тут очередь еще с позавчерашнего дня.
— Не лучше ли организовать запись на прием? — спросил я. — Все было бы гораздо проще.
Несколько человек возбужденно заговорили, прежде чем я закончил эту фразу. Она и позабавила и возмутила их. Как все новички, я попался на ту же удочку. После моих многочисленных смущенных извинений мне наконец объяснили, что Бонафу запрещено проводить прием. Как раз из-за этого его враги, доктора, возбудили против него дело. Прием пациентов был главным фактом, на котором основывалось обвинение. И даже теперь, время от времени, появляются шпионы и пытаются подстеречь Бонафу. Может, и я один из них? Последнее было сказано с усмешкой всерьез в это никто не верил.
— Но я пришел повидаться с ним. Не для консультации.
— По личному делу?
— Да, по личному.
— Пройдите с другой стороны, — посоветовали они, указав на заднюю часть дома. — Спросите Дув. Она сегодня там.
Дув. Ладно. Я обошел дом, миновав группу играющих детей. Поодаль в поле стояла пустая повозка, около нее сидели и закусывали человек двадцать. Бутылка шла по кругу. Кто-то махнул мне рукой.
— Хотите глоток?
— Нет, спасибо, — ответил я и подошел к первому окну на северной стороне.
Окно было открыто, внутри виднелась кухня. Какая-то девушка сидела на стуле спиной ко мне и читала. Одна нога покоилась на перекладине другого стула, раскрытая книга лежала на коленях. Я мог видеть лишь согнутую спину, тонкую шею и прядь вьющихся темно-каштановых волос. Услышав мои шаги, девушка обернулась проворно, как зверек. У нее были щеки в веснушках, зеленовато-карие глаза и маленький носик. Я подумал, что она могла бы показаться довольно хорошенькой, если бы улыбнулась. Но ее холодноватый бесстрастный взгляд исключал такую возможность.
— Что вы хотите?
— Я ищу Дув. — сказал я.
— Это я.
— Забавное имя. Я думал, это название болезни.
— Сегодня мы больше не выдаем билетов. Она помедлила, прежде чем вернуться к книге, и вновь взглянула на меня. Ее глаза слегка расширились — так кошка, оценив обстановку, решает подойти к вам поближе.
— Приходите завтра утром, — сказала она.
— У меня особый случай. Я журналист, вы могли бы оказать мне небольшую услугу.
Я решил использовать личное обаяние — оно уже успешно опробовалось на экономке Софи Лорен в Риме, на привратнике датского посольства (я должен был привести туда фотографа до начала похорон) и на лидере баскских сепаратистов после похищения архиепископа (моя тонкая обходительность — моя визитная карточка). Но эта девушка оказалась толстокожей как слон, и ее реакции были ни на что не похожи.
— Какой прок от журналиста? — спросила она, забавно сморщив носик. На его кончике виднелась маленькая ямка, словно третья ноздря. И у меня вдруг возникло странное желание коснуться этой ямки кончиком языка.
— Неизвестно. Крупнейшие специалисты бьются над этим вопросом, но пока безрезультатно.
Мое замечание не имело ни малейшего успеха. Она даже не улыбнулась.
— Что вы читаете? — поинтересовался я.
— «Введение в психоанализ» Фрейда.
— И вам тут все понятно?
На этот раз ее глаза широко раскрылись, выражая крайнюю досаду и изумление. Казалось, они говорили:
«Как можно быть таким идиотом?»
Она встала и подошла ко мне, двигаясь словно в каком-то медленном танце. Ее наряд состоял из выцветших джинсов и зеленой блузки, лифчика не было — передо мной промелькнули ее маленькие розовые груди. Ростом она оказалась выше, чем я думал. У нее были длинные волосы и тонкая немного нескладная фигура подростка.
— Это насчет дела в Даксе?
— Да. Только не спрашивайте, верю ли я в подобные вещи. Но мне бы хотелось узнать мнение мсье Бонафу. Кстати, для него это уникальная возможность защититься.
— Моему дяде не надо защищаться. На него никто не нападает.
— Все нападают на знахарей. Я предоставлю ему большую аудиторию — два миллиона читателей. (По правде говоря, милая девочка, сорок тысяч в лучшем случае).
— Дайте подумать… — она приложила кончик указательного пальца к губам. — Сейчас он не сможет вас принять. Разве что вечером. Вы можете зайти ко мне.
— К вам? Вы не живете с ним вместе?
— Нет. Я ему немного помогаю, когда есть время. Но у меня не часто бывает время. Знаете просеку за Проломом? В самом конце просеки за ручьем — отдельный дом. Приходите часам к девяти.
Только тут я заметил, что у нее совсем нет певучего акцента, характерного для местного населения. Ее томный голос напоминал звук медленно разрывающегося шелкового лоскута.
— Чем вас угостить? Вот бисквиты — я их делаю сама. Бисквиты были словно из восемнадцатого века — темно-серые и твердые, как орехи.
— Вы не очень любите готовить, не так ли? — заметил я.
Она миролюбиво кивнула, показывая, что моя бестактность ее вовсе не задела. Между тем ко мне подошла такса и с весьма деловым видом обошла вокруг моего стула.
— Иди поиграй, — сказала девушка псу.
Она сделала вид, будто кидает камень в сторону поляны. Пес помахал хвостом и ленивой походкой вышел во двор, глядя туда, где должен был приземлиться воображаемый камень, затем с важным видом вернулся, высунув язык.
— Вот лентяй! — сказала она.
— Просто он скептик. Не верит в невидимые камни.
— Тогда он не прав.
Я поднял настоящий камень и зашвырнул его так далеко, как только мог. На этот раз пес умчался во весь дух.
— Любой дурак может сделать это, — сказала она, не уточнив, кого имеет в виду: пса или меня. — Думаю, дядя скоро придет.
— Почему вас зовут Дув? — спросил я.
— Посмотрите в словаре. Я так сразу посмотрела: Дув куриная слепота, в ботанике — лютик жгучий, ядовитый цветок, который растет в болотистой местности. Очень похоже на меня. На самом деле это фамилия. Мое христианское имя — Тереза.
Мне хотелось задать еще много вопросов, но окружающая обстановка не очень располагала к этому. Старый дом был словно третье лицо в разговоре. Как будто тут присутствовала строгая, чересчур благонравная бабушка. Он наблюдал за нами, скорчившись во тьме, и своеобразная красота лежавшего перед нами парка — то, что довольно смело именовалось парком, скорее напоминало большой сад — тоже требовала тишины. По небу стремительно промчался стриж, огласив окрестности протяжным, тоскливым криком. Мне вдруг показалось, что, когда день стал ночью, что-то произошло в воздухе. Аромат жасмина пропал, и после вспышки зарницы ему на смену пришла волна более сильного, более острого животного запаха: жница, дремлющая в поле на стогу подгнивающего сена. Впервые я ощутил запах Терезы.
— Вот и мой дядя, — сказала она.
В коридоре послышались шаги. Появился круглолицый, добродушного вида человек в клетчатой кепке, твидовом жакете и гетрах. Он выглядел как процветающий сельский джентльмен — тамада за праздничным столом или председатель фермерского союза. Целитель протянул мне руку — она была мягкой и теплой. Его голос, перекрывавший две октавы, звучал не более таинственно, чем застольная песня. Кроме того, от целителя пахло одеколоном для бритья.
Короткими быстрыми шагами он подошел к Терезе, поцеловал ее в лоб и сел боком в одно из кресел, положив руку на его спинку.
— Итак, — сказал он, — с чего начнем? Я придвинулся к железному столу, чтобы сделать кое-какие записи при свете настольной лампы.
— Наверное, с диплома? — предложил Бонафу. — Обычно начинают с этого… Нас обвиняют в том, что у нас нет диплома. Я отвечу так: можно ли водить за нос пациентов в течение двадцати пяти лет?
Но меня интересовало другое. Мы уже посвящали три номера потрясающей деятельности гипнотизеров, лозоискателей, знахарей, лечивших травами, и прочих целителей, отвергаемых официальной наукой. Все они регулярно исчезали и возникали в новых обличьях. «Гении или мошенники?» — гласил заголовок Берни. «Стоит ли отвергать гипнотизеров? Можно ли обвинять тех, кто продолжает лечение, когда врачи сдаются?». Нет, меня интересовало не это, и я решил сразу перейти к сути.
— Мсье Бонафу, существуют ли еще во Франции ведьмы и колдуны?
— Вы имеете в виду лозоискателей?
— Нет, ведьм.
— Если поразмыслить, это одно и то же.
— Я бы с удовольствием поразмыслил, но это может завести меня слишком далеко.
— Человек, который находит воду, — продолжал Бонафу, — должен обладать некоторой властью над природой. Он улавливает определенные волны и потому может воздействовать на них. Мы, целители, всего лишь согласовываем наши волны с волнами пациента.
— Давайте оставим волны, — предложил я.
— Слишком сложно для ваших читателей?
— Слишком просто. (За кого он меня принимает?) — Хорошо.
Бонафу немного помолчал, вдыхая и как бы смакуя жадными губами ночной воздух.
— Долгое время, — продолжал он, — наука считала клетку первичным элементом жизни. Теперь мы знаем, что клетка, которая казалась такой простой, на самом деле представляет собой чрезвычайно сложный организм.
Он переменил позу и теперь смотрел на меня, но, казалось, уже не обращался ко мне лично. Он говорил ех cathedra, как профессор, обладающий достаточно высоким авторитетом, не оставляющим места для возражений.
— Жизнь — это тонкий метаболизм, основанный на согласованном движении молекул, атомов, их электронных уровней и квантов в недрах клетки. Иными словами, там, где прежде мы не видели ничего, кроме химических реакций, теперь оказалось, что эти реакции управляются электрическими полями. Таким образом, элементарность феномена сместилась с атома на электрон.
Он продолжал в том же духе минут десять, цитируя Бело, Густа, Бьянчини и Вильгельма Райха, добрался до Сулье де Морана, Ян в Инь, затем перешел от акупунктуры к гомеопатии и обратно и, наконец, — к гипнозу. Нужно сказать это была мастерская попытка установить непрерывную родословную от традиций великих оккультистов до последнего слова современной науки (старый, конечно, трюк, но в устах Бонафу он принял вид очевидной неотвратимости ледника, величаво сползающего с горных вершин). Все есть во всем, если поразмыслить, противоречия устраняют друг друга — такова была теория Бонафу. Он добавил к своей картине последние мазки, упомянув о сверхсекретных исследованиях, проводимых в космическом центре в Хьюстоне, «параграф 35, раздел 181-2», благодаря которым, как он заявил, «вне всякого сомнения установлено наличие естественного положительного электрического поля между землей и атмосферой напряженностью в несколько сот вольт на ярд. Теперь этим электрическим полем можно управлять и на клеточном и на космическом уровне…»
— На расстоянии, вы имеете в виду?
— Да.
— И так действуют заклинания?
— Если хотите, — но он уклонился от более подробного объяснения. — Если бы ученые серьезно изучили этот аспект проблемы, они давно нашли бы лекарство от рака.
— Или способ вызвать его?
— Что вы имеете в виду?
— Когда вы чем-то манипулируете, вы можете делать это на благо или во зло.
— Разумеется. Всякий, кто владеет силой созидания, владеет и силой разрушения. То же относится и к врачам. — Он снова уклонился от темы. — Возьмите этого хиппи из Лос-Анжелеса, который был обвинен в убийстве пяти человек. Все члены суда знали, что Мэнсона не было на месте преступления. Он не сделал ничего с точки зрения позитивистской науки. Но его нашли виновным и осудили на смерть. Общество признало наличие у него той силы, которую отрицает у нас.
Бонафу встал и рассмеялся чистым детским смехом.
— А что касается вязальной спицы и итальянского рабочего, боюсь не смогу вам помочь… Доброй ночи, мсье. Он еще раз поцеловал Терезу и потрепал ее по щеке.
— Прошу прощения, — добавил он, покидая комнату, — но у меня не было времени пообедать, а завтра я встаю в шесть…
Когда он ушел, я рассортировал свои записи, сунул их в карман и вышел в сад. Взошла луна. Тереза стояла, склонившись над перилами террасы…
— Выключите свет, — попросила она.
Я сделал это и подошел к ней. Я заметил, что у нее подрагивают ноздри, зрачки расширились и подбородок поднялся. Она смотрела на цветы шалфея с мерцавшими в темноте серебристыми листьями. Ее дыхание было спокойным и глубоким. И вдруг мне стало казаться, что все растения в парке — каждая травинка на лужайке, каждый лист шалфея, и даже стены дома — дышат в том же ритме. Это продолжалось недолго, но на какой-то миг я тоже оказался вовлечен в общее движение. Мне казалось, что я никогда не был так близок к счастью. Потом Тереза пошевелилась.
— Я провожу вас немного, — сказала она и пошла впереди меня.
Мы медленно поднялись по склону и перешли ручей. Мокрая галька сияла в лунном свете. Можно было расслышать слабое гудение рельсов — в долине шел поезд. Мы молчали. Она шла рядом, прямая как индейская женщина, иногда оказываясь на один-два шага впереди. Когда мы вошли в сквер, часы пробили десять, раскат каждого предыдущего удара сливался с последующим, образуя непрерывное гудение, разносившееся по всему городу. Перед гостиницей, возле висевшей на каменных столбах массивной цепи, несколько детей играли в бабки. Визгливый женский голос окликнул их, отдаваясь эхом под сводом соборной паперти. Тереза остановилась возле фонаря.
— Когда вы уезжаете? — спросила она.
— Завтра утром. Больше мне тут нечего делать.
— Конечно… Если передумаете, заходите. Я вам покажу мой дом.
Она повернулась и пошла обратно. Некоторое время раздавался легкий шорох ее шагов. Когда он затих, я открыл ярко освещенную дверь гостиницы.
Внутри оказалось довольно шумно. Несколько человек сидело вокруг стола, отделанного под мрамор. Говорили все разом, и каждый стремился перекричать остальных. Но, завидев меня, они умолкли стали смотреть, как я подхожу к конторке и беру свой ключ. Один из них встал. Это был хозяин.
— Не выпьете с нами..?
— Нет, спасибо, — сказал я.
— Но эти господа хотели бы поговорить с вами.
— Ну… тогда ладно.
Я взял предложенный мне стакан на этот раз красного вина и сел за стол. За исключением темноволосого человека, который выглядел довольно молодо, им всем было около пятидесяти, и, представив меня, мсье Лорагэ умчался по своим делам. Я узнал, что толстяк в пастушьей куртке — это местный мэр; тот, у которого были впалые щеки и густые усы, — член городской управы, так же как и мужчина рядом с ним; четвертый — владелец гаража; а молодой человек в берете оказался школьным учителем. Делегация местных сановников.
— Вы проводите расследование? — спросил мэр. — Я дам вам кое-какие сведения.
Судя по агрессивному тону, он был не вполне трезв.
, - Сходите посмотрите на нашу крепость. Шедевр архитектуры одиннадцатого века. Там проповедовал и призывал к крестовым походам Пьер-отшельник. А теперь она разваливается, и мы не можем получить от правительства средств на реставрацию. Пойдите и посмотрите дама рабочих в Сарлакском районе — таких лачуг постыдились бы и негры. Неужели это все, чего добилась Франция?
В разговор вступил еще один собеседник:
— Знаете ли вы, почем будет продаваться в этом году наш виноград? А персики? Персики гниют на деревьях, потому что их цена не покрывает расходов на сбор и упаковку.
— Известно ли вам, сколько фермеров задолжало банку? — спросил учитель. — Семьдесят восемь процентов! Знаете ли вы, сколько из них сможет заплатить свои долги?
— Одну минуту, — перебил я. — Вы обращаетесь не по адресу. Все это очень интересно, но я занимаюсь другим.
— Чем же вы занимаетесь? — не унимался учитель. — Допустим, завтра мы окажемся на первой странице вашей газеты — о чем вы будете писать?
— Я буду писать о Бонафу.
Разговор начал терять всякий смысл. Я испытывал искушение встать и уйти, послав их всех к черту.
— Я занимаюсь совами, пригвожденными к дверям, и младенцами с перерезанным горлом.
— Это Дув наговорила вам всякую чепуху, не так ли? — раздраженно сказал член городской управы. — Мы видели, как вы сейчас прогуливались с ней.
Я уже начал вставать, но сел снова, внезапно заинтересовавшись, и мне налили еще один стакан вина.
— Кто эта девушка? — спросил я. Мэр пожал плечами. Владелец гаража сделал неопределенно рукой.
— Откуда она взялась? — настаивал я. — С кем она живет?
— Дув живет одна, — ответил Лорагэ. — Родители у нее погибли три года назад в автомобильной катастрофе. Ее взял к себе дядя, целитель. В прошлом году ей исполнился двадцать один год, и она ушла жить в родительский дом. Говорят, у нее осталось небольшое наследство, ферма в Лабежаке и какие-то акции.
— Да, — произнес второй член городской управы, тот, что до сих пор молчал. — У них денег куры не клюют, Бонафу здорово загребает.
— Похоже, люди не очень любят его, — заметил я.
— Бонафу боятся, — сказал мэр, делая особое ударение на последнем слове.
— Он мне показался вполне приятным человеком.
— Всегда готов помочь, — насмешливо продолжил учитель, — сделать для вас все, что хотите, может даже просидеть целую ночь у постели больного.
— Но ведь так оно и есть, — возразил Лорагэ. — Ты не можешь это отрицать.
Так мы беседовали еще минут двадцать. Мои собеседники стали гораздо любезнее. Они высказали все, что, по их мнению, следовало сказать журналисту из Парижа, и к ним опять вернулось свойственное им добродушие. В их словах постоянно ощущалась любовь к родному краю, к отцам и дедам. «Бедняги, — подумал я — они не знают своего счастья. Нетрудно вообразить воплощение их грез — заводы в предместьях, отравленная речка, в которой прежде водились раки, супермаркет в сквере, в тени собора.» Я представил, как бульдозеры штурмуют Пролом и вокруг вырастают домики членов городской управы. «Слава Богу, — думал я, — это никогда не произойдет.» Но у меня не было уверенности. И потому, ложась спать, я сказал себе, что завтра непременно пойду и навещу тот дом — тот все дышит в едином ритме. И девушку. Она казалась мне чудесной реликвией из мира, который давно исчез. Возможно, так все и было. А может, какие-то другие причины побудили меня встретиться с ней.
Глава 3
Однако мой визит закончился довольно неожиданно. Начался он в десять часов возле чулана под лестницей. Там пахло старой обувью и спелыми яблоками. Непременными атрибутами старого дома были полные сокровищ чердаки, скрипучие доски, плохо закрывающиеся двери, погреба, прогнившие балки, тяжелая мебель и выцветшие, пожелтевшие фотографии на каминной полке. Романтическая дребедень. Весь эффект был в неустойчивом равновесии. (У Терезы была мания располагать безделушки, рамы для картин, подсвечники, вообще все предметы немного наискось, иногда на самом краю стола или каминной полки. Удивительно, как они не падали. Позже мне пришлось вспомнить об этом).
Ввиду отсутствия у меня энтузиазма, Тереза повела меня на экскурсию в парк раньше, чем намечалось. Это оказалось действительно забавным. Она рассказывала все, что можно было рассказать о дорожках, кустах и лужайках, и о том, какие звезды видны ночью между теми или иными ветками. Она проводила сравнение между домом и садом. Дорожки были коридорами, гостиная — солнечной лужайкой, чердак — зарослями кустов, и окна — просветами неба между ветвей. Все перемешалось.
— Бывают такие дома, — сказала она — которые посещаются призраками. Но это заколдованный дом. Его посещают добрые духи, а не злые. Вы согласны?
Она настойчиво пыталась узнать мое мнение. Я был не способен согласиться со столь сильным утверждением. Тереза показала мне маленький зеленый домик в дальнем конце парка. Там работал старый садовник. Его лицо с перебитым носом боксера делало его старше. Когда он появился у своего жилища с тремя горшочками азалий в руках, Тереза представила его:
— Это Фу.
Садовник бросил рассеянный взгляд в мою сторону и, не проронив ни слова, ушел.
— Он помешан на цветах, — едва слышно прошептала она, словно посвящая меня в некую тайну. — Если бы я его послушалась, у меня повсюду были бы цветы. Но я люблю только дикие цветы, без запаха, например лютики или маргаритки.
— Зачем же вы его держите?
— Это долгая история. Если когда-нибудь встретитесь с ним, не будите его, он носит цветы во сне.
«Если когда-нибудь встретитесь с ним…» — не в первый раз она употребляла это выражение. Например, я узнал, что дверь в одной из спален на первом этаже не запиралась, как бы сильно ни давили на щеколду. Чтобы ее правильно закрыть, нужно знать один секрет. «Я покажу вам как-нибудь», — сказала она. Как будто мне было суждено вернуться. Или остаться. К часу дня я уже умирал от голода. Тереза это предусмотрела. Она приготовила корзинку с сэндвичами, которые оказались столь же твердыми, как и ее бисквиты. Эту корзинку Тереза отнесла в свою «хижину» — так она называла странную постройку в дальнем конце парка, почти полностью скрытую листвой. Вблизи хижина оказалась сложенной из старых досок, сухого тростника, железных балок, ржавых железных листов, битых кирпичей и кусков шифера; дверью служила тяжелая, изъеденная временем доска.
Внутри стоял запах сырого перегноя. Ни окон, ни какой-либо мебели, только охапка сена, очевидно, заменявшая сидение. Единственным предметом обстановки был очаг из четырех больших камней и старой трубы. Рядом лежало несколько поленьев. Я сел на землю, прислонившись спиной к одной из стен. Хозяйка расположилась напротив меня и принялась медленно распаковывать свои припасы. Она была разочарована моей реакцией, моим ироническим отношением к ее заколдованному миру.
— Вы должны кое-что узнать обо мне, Тереза, — впервые я назвал ее по имени. — Прошлое, детство — весь этот хлам имеет для меня значение не большее, чем окурок сигареты.
— Прошлое не играет никакой роли в вашей жизни?
— Слава Богу, никакой.
— Почему «слава Богу»?
— Я не люблю старые дома, старые сады и вообще все, что тянет назад.
— Что же вы тогда любите?
— Вопрос не в том, что люблю я, а в том, что любите вы. Вы не можете провести всю жизнь, оставаясь тенью давно исчезнувшей девочки, посещающей дом своих родителей. Когда-нибудь вы состаритесь. И одиночество будет плохим помощником… Ладно, не стоит обращать на меня, внимание. Это просто моя склонность читать морали. Не принимайте всерьез.
Рискуя сломать зуб, я укусил сэндвич.
— Одиночество — не такая вещь, которую можно принять или отвергнуть по своему выбору, — сказала она очень серьезно.
— Хорошо, — похвалил я. — Очень хорошо и глубоко. Передайте бутылку.
— А как у вас, у такого умного? — Ее глаза, казалось, разделились: правому я еще нравился, а левый уже смотрел враждебно. — На что похожа ваша жизнь?
— Моя жизнь лишена очарования, — сказал я. — Во всех смыслах этого слова.
— У вас нет никаких привязанностей? — Есть. К жене.
— А ваша работа?
— Не стоит и гроша.
— И больше ничто вас не интересует?
— О, меня интересует многое. — Я стал перечислять. — Катание на яхте, вечеринки с приятелями, девочки, карты.
Тереза взглянула на меня с мукой. В ее глазах словно отражались все Сержи, которыми я не был.
— Но мне наплевать и на то, что меня интересует, — добавил я, — О? — произнесла она, медленно передавая мне бутылку.
Потом она задумалась. Прошла целая вечность, прежде чем последовал очередной вопрос.
— А ваша жена — какая она?
— Чудесная, — ответил я с набитым ртом. — Это слово всегда приходит мне на ум, когда я думаю о ней. Она как бы… Видите ли, я не обладаю вашим даром сравнения. Она — пузырек в бокале шампанского.
— Вы любите все легкое, да?
— Совершенно верно. Я сам довольно тяжелый. И мне частенько бывает тяжело переносить самого себя. — Говоря это, я улыбался, но потом опять заговорил серьезным тоном. — Вы не поняли, что я хотел сказать, Тереза. Или я не удачно выразился — я имею в виду мою жену. Она совсем не легкомысленная или…
— У вас есть ее фотография?
— Минуту. Я имею в виду, что она просто обладает даром облегчать мою жизнь.
— Я понимаю.
Она протянула руку, ожидая карточку. Я чувствовал, что довольно глупо показывать Терезе фотографию жены, но ничего другого не оставалось. На этом снимке, сделанном в Ибице в июне перед виллой, Ким, совершенно голая, с длинными черными волосами, ниспадавшими до пояса, стояла спиной к камере и, полуобернувшись, улыбалась своей боттичелиевской улыбкой.
— Какая красивая! — сказала Тереза.
Я положил фотографию обратно в маленький прозрачный конверт и сунул в бумажник. После этого в разговоре наступила пауза. Тишина казалась нескончаемой. Я взглянул на часы и с удивлением обнаружил, что наступил вечер. С сэндвичами я давно покончил. Должно быть, Тереза встала и разожгла огонь, потому что в очаге потрескивало. Куда-то провалился значительный отрезок времени. Я тряхнул головой.
— Что случилось?
— Ничего, — сказал я, — все в порядке.
Тереза присела на корточки возле очага, глядя на языки пламени. Еще одно странное ощущение: казалось, тепло идет от нее к огню, а не наоборот. Но было и что-то другое. Ее мысли. Они как будто возникали в языках огня, некоторое время витали над ее головой, потом собирались вместе и вдруг стремительно бросались на меня. «Прижми меня к своей груди», — приказывали они. Я был в странном оцепенении. Казалось, в течение целого часа Тереза поворачивала ко мне свою голову. Глаза ее поблескивали и какие-то блики играли возле губ. Еще один провал во времени. Когда сознание вернулось, я лежал с Терезой на сене. В голове звенели колокола… Медленно, медленно ее и мои губы сближались, я пил слюну, у которой был вкус рассветной росы. Губы Терезы, холодные и мягкие, едва разомкнулись, мои ребра начали неистово вздыматься и опускаться. Резко оторвавшись от Терезы, я вскочил на ноги, сознавая лишь одно: надо уходить. И как можно скорее.
Глава 4
Я вернулся в Париж в восемь утра, пробыв в пути всю ночь. Едва ли какой-нибудь муж был стремительнее меня в то утро, когда я поставил машину в гараж под домом, бросился со своим чемоданом к лифту, бесшумно просунул ключ в замочную скважину, тихо прикрыл за собой дверь и миновал прихожую. Ким притягивала меня как магнит на протяжении всего четырехсотмильного пути. Я хотел застать ее спящей. И получил то, что хотел, — пробуждение Ким. Еще не проснувшись, она улыбалась, словно человек, стоявший перед ней, был одним из образов ее сновидений. Она медленно воскресала, переносясь из одного чудесного мира в другой, столь же восхитительный. Из-под одеяла появились ее руки. Потом открылись глаза, чтобы тотчас закрыться снова, и послышался тихий смех — значит, она проснулась.
Я коснулся губами атласа ее шеи, вдыхая нежный аромат и ощущая блаженный покой, которого был лишен в течение поглотивших меня последних двух дней.
— Черноволосая моя, — прошептал я, — обожаю тебя. Вдруг она опять погрузилась в сон, потом снова пробудилась, на этот раз окончательно, улыбнулась и свернулась калачиком.
— Ты разбудил меня, — пожаловалась она. Только тут я заметил перемену: длинные черные волосы Ким больше не рассыпались по подушке.
— Ты не сердишься? — она поднялась на локте, покрутив пальцами над тем, что осталось от ее волос. — Скажи что-нибудь. Это только вначале шокирует, а потом ты привыкнешь. И они опять вырастут. Так выглядит гораздо лучше, ты не находишь?
— Гораздо лучше, — согласился я. У меня не было сил спорить, хотелось просто заключить мир лет на десять.
— А у меня есть для тебя подарок.
Она вынырнула из-под одеяла в чем мать родила и дотянулась до стула, который стоял в ногах кровати. Покопалась в лежащей на стуле сумке, она достала прядь волос, перевязанную черной ниткой.
— Значит, они не совсем потеряны для меня, — заметил я, засовывая волосы в маленький конверт, где хранилась фотография Ким.
— Очень мило с твоей стороны, что ты все так хорошо воспринял. — Она вернулась в постель. — Как твои дела?
— Ничего.
— Знаешь, золотисто-каштановые тона должны смягчить суровость стрижки.
— Я не против золотисто-каштановых тонов.
— Ты так мило все воспринял. Я боялась, что ты рассердишься, — она раскинула руки. — Ну, иди же разбуди меня.
— Нет. Сейчас я приму души освобожусь от всего этого бреда.
— Какого бреда?
— От статьи. Пока она у меня в голове. Всю дорогу обдумывал. Хочу скорее выложить все на бумагу и забыть.
— А нельзя с этим подождать?
— Нет, нельзя.
— Тогда я сварю тебе кофе. Ты вообще-то спал?
— Потом посплю.
Она принесла мне кофе. Даже выпив две чашки, я чувствовал себя разбитым и обессиленным, но как только сел за машинку, клавиши бешено застучали. Я опять видел старую крепость при свете луны, потом стога сена в залитой солнцем долине. И девушку, с которой, может быть, был знаком в прошлой жизни, грустное лицо мэра, стоявшего под лампой в холле гостиницы, и дорогу, проходившую за сто десять миль, экс-субпрефектуру с ее ветхими стенами, серый безобразный дом Бонафу, окруженный людьми, томимыми недугами и надеждой, и смерть, крадущуюся между ними с косой в руках. Дом, парк и магнитные поля Хьюстона. И хижину. Но тут я остановился. Я не стал упоминать в своей статье хижину. Пятнадцать страниц были готовы. Вложив их в большой конверт, я оставил его на полу перед входом в квартиру, запер дверь и позвонил в газету, чтобы прислали курьера. После этого я забрался в постель и тотчас погрузился в сон без сновидений.
На этот раз настала очередь Ким будить меня. Ее длинная, созданная для поцелуев шея, появилась у меня перед глазами.
Ким сообщила мне, что уже восемь часов вечера, а также, что мы должны обедать у Канавы. И уже опаздываем.
— Когда я женюсь на тебе, — сказал я, — мы положим конец всей этой светской жизни.
— Но ты уже женился на мне.
— Я намерен начать все сначала.
— Ты ничего не рассказал мне о своей поездке, — сказала она другим тоном.
— О, это было весьма поэтично.
Я пошел в ванную, намочил голову и начал бриться.
— Хорошенькая девушка, местное вино, заколдованный дом и таинственный парк — как в волшебной сказке.
— Чушь какая, — сказала она.
Именно так я и думал. Она примерила последовательно трое колготок, и третьи, — желтые, словно лютик, — по-видимому наилучшим образом подошли к ее настроению.
— А что это за девушка? Расскажи-ка. Конечно, она в тебя влюбилась.
— Точно.
— Ее покорила твоя любовь к природе?
— Точно.
— Иона готовила приворотное зелье и все такое?
— Возможно. Я не стал выяснять. Ким, а что, если мы не пойдем сегодня?
— Ты обещал на прошлой неделе.
— Стоит ли выполнять все обещания?
— Может, нам понравиться.
Ким была готова. Ярко-желтая юбка с разрезом, нечто вроде блузки горчичного цвета — один из ее сверхмодных костюмов. Новая прическа шла ей: глаза сияли, как у королевы, и, прислонившись к двери, она держала свою сумочку как скипетр.
— Может, нам все-таки остаться? — предложила она после долгого поцелуя.
— Мы же обещали, — ответил я.
Этот вечер был похож на другие. Народу оказалось гораздо больше, чем мы ожидали. Мало еды и много спиртного. Последняя пластинка «Стоунз», манекенщицы с отсутствующими взглядами, огни свечей, отражавшиеся в их глазах, по углам — группы мужчин, обсуждавших серьезные проблемы, шестнадцатилетняя девочка, скакавшая от одной группы к другой, немного веселья и чуть-чуть блюза.
— Не пей слишком много, — сказал мне Канава около двух часов ночи.
— Слишком много выпить нельзя, — ответил я.
— Это не похоже на тебя.
Он был прав, и чем больше я пил, тем больше она — Тереза — преследовала меня. Она появлялась отовсюду: опускалась с потолка, выходила из стены, заползала по моей ноге. Я хватался за любой стакан, который оказывался в пределах досягаемости, и вдруг понял, что мертвецки пьян. Я ушел в ванную, закрылся и сказал зеркалу:
— Я запрещаю тебе кричать.
— Это не так просто, — ответило оно.
— Притворись кем-нибудь другим.
Зафиксировав в сознании эту здравую мысль, я вернулся в гостиную и стал искать Ким. Наконец ее лицо, словно луч света, промелькнуло где-то в толпе. Я начал осторожно пробираться к ней — это был долгий путь в темном коридоре.
— Забери меня отсюда, — попросил я.
— Мне нужна эта девушка! — Берни опустил свой кулак на мои пятнадцать страниц. — Мне нужен этот дом с привидениями и этот чудесный… этот шекспировский парк. Мне нужен этот мертвый город с его призрачным собором и извилистыми аллеями. Мне нужны все эти несчастные больные, которые выстроились в очередь у дверей целителя. Но больше всего меня интересует девушка.
— И что же в ней такого интересного? Он повел носом, словно нюхая воздух.
— Ее аромат. Послушай, читатели по горло сыты грязью. Они получают грязь в каждом номере. Им нужно немного свежего воздуха.
— Но в этой девушке нет ничего свежего.
— Она живет не в нашем веке. Ее нисколько не интересуют бары и модные магазины. Она разговаривает с облаками, она черпает энергию из природы, и у нее есть — как бы это сказать? — что-то вроде «власти» над природой. Ты же сам так пишешь. Больше того, ты пишешь, что она хорошенькая. Я дам тебе Феррера.
Марк Феррер был одним из четырех штатных фотографов, получавший более «поэтичные» задания: пастух, ставший убийцей; пекарь, из-за несчастной любви, засунувший голову в печь; директор компании, бросивший бизнес и ставший пчеловодом. Марк высокий, длинноволосый, сорокадвухлетний вегетарианец превосходно подходил для такой работы.
— Он и так неплохо работает на своем месте, — попытался возразить я.
— Решено. Ты отправляешься туда сегодня вечером вместе с ним. Если устал, закажи место в спальном вагоне. А я тем временем подготовлю твою статью. Введение я уже немного обмозговал. Начало будет на первой странице, и еще две страницы внутри. «Существует ли тайна?…» Как, говоришь, называется это захолустье? Нет!
Он простер руку с вытянутыми большим и указательным пальцами, словно очерчивая в воздухе воображаемый заголовок.
— «Колдовство в век атома: возможно ли это?» Видишь ли, Серж, на самом деле я не верю в эту чепуху. Но, к счастью, в нашей истории есть еще и хорошенькая девушка. Может, она ведьма! Может, она натирается колдовскими снадобьями или танцует голая в полнолуние.
— Не так-то просто будет застать ее за этим занятием, — заметил я. — Даже с помощью Марка.
— Может, она участвует в черной мессе или в чем-то подобном. Я вижу, как она лежит обнаженная на алтаре, а ее дядя в черном клобуке совершает обряд, перемещая священные дары по ее лону.
— Андре, твоя фантазия…
— И тот сумасшедший садовник, который от зари до зари бродит с охапками цветов. Боже мой, ты просто обязан написать об этом!
Его ладонь вновь легла на мои пятнадцать страниц.
— «В сиянии звезд купол оранжереи начинает вздыматься, словно человеческая грудь». Нет! Я не откажусь от этого ни за что на свете!
— Я такого не писал!
— Но я же прочел! Ты гораздо талантливее, чем думаешь. У тебя чудесный дар вызывать ощущение чего-то неуловимого. Возьми Марка за руку и постарайся объяснить ему все это. Скрытое лицо! Вот что он должен заснять. Скрытое лицо этой девушки. Старый чердак, призрачная лестница, коридоры, кишащие вампирами… Я хочу, чтобы все это было между строк. Мне нужен астральный элемент, понимаешь?
Я понимал. И прежде всего понимал, что снова увижу Терезу. «Завтра в это время я буду с тобой, с тобой, с тобой…» — эта мысль долго крутилась у меня в голове. Можно продумать дело до мелочей, оценить различные возможности, потом вдруг — стоп! — и нет ничего, кроме абсолютной Пустоты. «Так, может, это и есть любовь», — продолжал я свою околесицу, покидая издательскую контору. Во всяком случае, спорить с Берни было совершенно бессмысленно.
Глава 5
Мне нравилось, что Марк говорил, только когда его спрашивали. Он еще тут, а вы уже забыли о нем. Через плечо перекинуты две камеры: «Хассельблад» для цветной съемки, «Контафлекс» — для черно-белой. И всегда под рукой черная сумка с линзами. Марк часами протирал их носовым платком, дышал на них и смотрел на свет: не осталось ли отпечатков пальцев или пылинок — лишь затем, чтобы засунуть линзы обратно в сумку. Он всегда бродил где-то поблизости, и то тут, то там слышалось щелканье затвора. Можно было внезапно обнаружить его застывшим в какой-нибудь необычной позе, например, лежащим на спине прямо у твоих ног. Тонкие губы, длинный нос, очень выразительные серые глаза и длинные с проседью волосы делали Марка красивым и загадочным. То ли ему было все до лампочки, то ли, наоборот; он воспринимал все ужасно серьезно, и внешнее безразличие лишь скрывало огромную сосредоточенность — я никогда не мог понять.
После трех пересадок мы наконец добрались до места. Было девять утра.
В этом глухом городе станция была пустынна, как и все остальное, и от станции шла длинная липовая аллея. Кроны деревьев смыкались, образуя сплошной зеленый свод. Прекрасная картина.
— Значит, вы вернулись? — сказал хозяин гостиницы. — Надолго останетесь? У нас свадьба в конце недели. С пятницы все будет забито.
Я сказал, что мы останемся на два дня, и он дал нам двухместный номер. Едва мы очутились в комнате, Марк занял позицию у окна и начал снимать собор. Потом он спросил, не могли бы мы выйти и взглянуть на этот собор под другим углом.
— Мы приехали не для того, чтобы фотографировать собор, — сказал я.
— Он очень красив.
— Таких не меньше пятисот во Франции.
— Расскажи, в чем тут дело, Серджио. — Он всегда называл меня «Серджио». — Берни почти ничего не объяснил. Какая у тебя цель?
— Не знаю.
— Берни говорил что-то о девушке, которая живет одна в большом доме. И это вся история?
— Более-менее.
— И что в ней особенного, в этой девушке?
— Очень хорошенькая.
— Во Франции пять миллионов хорошеньких девушек.
— Идея Берни, не моя, в том, что девушка, город и… окружающая обстановка — все это связано воедино.
— Некая картина Франции, так?
— Не совсем. В здешних краях есть волшебные источники, колдуны, легенды…
— И ты хочешь, чтобы я снимал легенды?
— Три тысячи жителей, — прочитал я вслух, открыв путеводитель. — Средняя высота сто семьдесят четыре фута. Отдельные холмы достигают пятисот девяти футов. В ясную погоду можно видеть Пиренеи, которые находятся в сорока восьми милях отсюда. Главный источник дохода сельское хозяйство. Фруктовые сады. Сосновые леса. Незначительные остатки архитектуры римского владычества. Развалины средневековых укреплений. Нормандские вторжения в девятом и десятых веках. Испанское вторжение в шестнадцатом веке.
— И что дальше?
— Все.
— Но зачем конкретно ты приехал, Серджио? В чем твоя идея?
— Идея в том, что у здешних ящериц женские тела, а луна на самом деле из зеленого сыра.
— Нет, серьезно.
— Я знаю не больше твоего.
— С чего же мы начнем?
— С начала. Берни интересует девушка.
— А тебя?
— Меня тоже.
Мы нашли ее во фруктовом саду — в клетчатой рубашке, бежевой юбке, зеленом шифоновом шарфе. Птицы устроила вокруг нее адский шум. Тереза срывала листья латука.
Она выпрямилась. Ее фигура отбрасывала колеблющуюся косую тень. Марк начал снимать с выдержкой 1/28, но перешел на 1/135, когда мы подошли ближе.
— Что случилось? — спросила она, глядя на него. С Терезой — как я мог забыть? — все было не так, как со всеми. Она не проявила ни малейшего интереса к ответу на мой вопрос (Мой приятель хочет сделать несколько снимков для газеты, кое-какая дополнительная информация, если не возражаешь. Разве я не обещал, что мы скоро снова увидимся? Но ты, кажется, не очень рада? Я, конечно был…) и, указав на плодовое дерево, объявила:
— У нас будут вишни в сентябре. Только тут она впервые взглянула на меня и улыбнулась — Марк за моей спиной снимал уже при 1/250.
— Я ждала тебя, — сказала она. — Мне приснился сон прошлой ночью.
Она взяла меня под руку, и мы стали бродить по полянам.
«Этого не надо, — говорил мой взгляд Марку, — Вырежь сцену встречи трагических любовников во втором акте, когда они гуляют, не подозревая, что их ожидает скорая смерть».
Между тем Тереза рассказывала свой сон. В город прилетели птицы. Их вожак разыскал мэра и сообщил, что они намерены расположиться на ночлег в сквере; пусть каждый житель принесет веточку, щепку или кусок проволоки для постройки гнезда. Птицы очень устали после дневного перелета и не могут собирать все это сами в такой поздний час. И так далее.
— Тогда я выбрала самую лучшую ветку в саду и пошла к скверу. Но когда я проходила мимо большого магазина, у меня возникла идея. Я зашла и спросила, где у них игрушки для птиц.
Марк перестал снимать и шел рядом с нами. Я поймал его взгляд, словно говоривший: «То ли еще будет».
— И все игрушки для птиц появились на витрине, — продолжала Тереза, сорвав ветку с дерева. Я решил играть в ее игру.
— И на что были похожи эти игрушки для птиц?
— Всех форм и всех цветов, как их песни.
— Но причем тут мое возвращение?
— Подожди.
Она говорила серьезно, почти торжественно. Звуки ее голоса накатывались волнами — и такими же волнами колыхалась рожь, через которую мы теперь шли, стараясь не топтать колосьев.
— Когда я пришла к скверу, там уже было построено огромное гнездо — от собора до гостиницы. Все птицы сидели внутри, и вдруг одна из них подлетела ко мне. Она была такая большая, темная, очень красивая, и я дала ей игрушку.
— Как у тебя со стариком Фрейдом? — поинтересовался я.
— Подожди… После этого был какой-то провал. А потом я осталась в сквере одна. Рассвело. Птицы уже улетели. И мне хотелось только попасть в гнездо. Я знала, что это запрещено и даже приведет к несчастью, но не могла устоять. И когда я оказалась в самой глубине гнезда, оно стало медленно-медленно закрываться надо мной. Тогда я позвала на помощь ту птицу…
— Ту, которой вы дали игрушку? — вежливо осведомился Марк.
— Да.
— И он пришел, этот тип? — спросил я.
— Да. Ты пришел.
— У нее не все дома, — сказал Марк вечером за обедом. Как мы провели день? Я ни о чем не думал… Огромные клочья чистого неба плыли над нашими головами, когда мы гуляли под палящим солнцем. От ее тела исходил запах теплого нетерпеливого животного. Мы остановились в прохладной тени у ручья. Глубокая зелень листвы отражалась в глазах Терезы. Она присела на корень дерева, в ней чувствовалась какая-то скрытая, бесцельно накопленная сила. Когда мы пересекали небольшой перелесок, ее голая рука защищала меня от веток, и я ловил эту руку, целовал кончики пальцев и задавал себе абсурдный вопрос: виноват ли я в том, что мне так хорошо?
Когда я вернулся в сад в дремотной тишине полудня, ленча в программе не было, — судя по всему, собиралась гроза. Марк с довольным видом начищал свои фильтры, надеясь пополнить коллекцию живописных картин неба. Потом — Бог знает, говорили мы о чем-то или нет — солнце опять вернулось на небо, а я не заметил, как это произошло, и в саду засмеялись птицы. Позднее, когда последний луч солнца медленно покинул лужайку, небо внезапно стало темно-синим. Я уловил едва ощутимый запах оранжереи, — перегной, торф, черви, копошившиеся среди гниющих листьев, — невдалеке прошел садовник Фу, прижимая к груди целую охапку горшков с дрожавшими цветами. И лето словно превратилось в зиму.
— Теперь я кое-что понял, — сказал Марк.
— Что именно?
— Почему ты вернулся, и почему я здесь. Я — алиби, не так ли?
— Я вернулся не по своей воле, Марк.
— Эта девочка хочет тебя. Она похожа на кошку во время течки. Знаешь, что я собираюсь сделать завтра, Серджио? Пойду повидаюсь с этим целителем — и прекрасно управлюсь сам. Чем плоха программа?
— А что предлагается мне?
— Тебе предлагается переспать с ней. И поскольку, я лишь молча водил вилкой по тарелке, он спросил:
— Что-нибудь не так?
— Да.
— В чем дело, Серджио? Скажи мне. Это из-за Ким? Послушай, не мое дело давать тебе советы, но… сколько тебе лет, Серджио? Тридцать три? Тридцать шесть? Ладно. Во всяком случае, я старше тебя. Послушай опытного человека: в жизни тебе будут нужны только воспоминания. В конце концов, это единственное-, что…
— Марк, — сказал я, подняв глаза, — она слишком много для меня значит.
— Что ты имеешь в виду?
— Не знаю.
— Ты как будто боишься…
— Оставь меня в покое.
Я бросил салфетку и отправился спать. Марк пришел много позже. Он был пьян.
— Ты оказался прав, Серджио. Можно мне включить свет? Ты не спишь? Ты оказался прав, здесь происходят странные вещи. Во-первых, послушай…
Он споткнулся о кровать и сел мне на ноги.
— Это местное песочное вино — настоящее чудо. У меня и правда все горло как в песке. — Он почесал свое горло. — Послушай, детка, я обошел всю местную знать и выпил и ними со всеми, но это только для того, чтобы помочь тебе. Вот так. Погоди-ка минутку, мне надо выпить стакан воды, чтобы промыть этот песок.
Он опять споткнулся об угол кровати, ухватился за раковину и стал пить прямо из крана.
— Во-первых, дядюшка Бонафу был замешан в другом деле, более серьезном, чем это, шесть лет назад. Я точно не понял, что там случилось. Два человека погибли — расплата за старые долги, в чикагском стиле, понимаешь? Там было какое-то наследство и так далее. «Убийство на расстоянии». Тебе это неинтересно? Или интересно? Теперь девушка. — Он подошел к кровати и, сделав мне козу, продолжал. — Ее родители погибли в автомобильной катастрофе. Это официальная версия. Люди говорят — но чего они только не говорят, Серджио? Есть две другие версии. Несчастный случай произошел, когда они ехали в деревню… Серизоль. Смотри, как я точен. Машина налетела на платан и разбилась в лепешку. И дедушка — ей тогда было восемнадцать находилась в машине. Но осталась цела и невредима. Теперь слушай внимательно. Только после седьмой бутылки они мне все это выложили. Ее мать страдала от неизлечимой болезни… По одной версии, — ты следишь за мной? — ее отец, двоюродный брат Бонафу, убил жену и представил ее смерть как…
— Марк, — сказал я, — ради Бога, заткнись и иди спать.
— Но это еще не все! Эти люди там, в долине, — все совершенно ненормальные. Здесь как раз вплетается история садовника. Имею честь сообщить тебе, что садовник мертв. По непроверенным данным. Стал призраком в тысяча девятьсот сорок третьем, когда был совершен обряд освящения. Ты не хочешь послушать историю о святилище? Одна из величайших страниц в истории Сопротивления. Ты знаешь, сто такое святилище? Я не знал. Один старик объяснил мне за стаканом вина. Святилище — это святые места. Посвящаются обычно Богу. Любому богу. Но могут быть посвящены и дьяволу!
— Продолжим завтра утром, — объявил я, выключая свет.
Я слышал, как он раздевается в темноте и невнятно бормочет:
— Это очень удобно: посвящаешь святилище дьяволу, и, когда кто-то другой входит туда без твоего разрешения, он падает замертво. Так и попались три немца, лейтенант и двое рядовых. Значит, ты приехал за легендами, Серджио? Отлично, мы попали куда надо. Это уж точно.
На следующий день жара стала невыносимой. В три часа разразилась гроза, и мы укрылись в хижине. На этот раз Тереза не стала разжигать огонь. Она только молча прижалась ко мне, и ее кристально ясные глаза стали темно-зелеными. До этого были всякие расспросы: ее жизнь, детство, планы на будущее, взгляды. Я рассказал о себе (служил в армии, в том числе восемь месяцев в Алжире, женился и так далее). Мы говорили обо всем, что когда-то чувствовали, любили, ненавидели, желали, или только думали, будто говорим, потому что на самом деле не придавали значения словам — они лишь отвлекали наши мысли от того, что неизбежно должно было произойти. И оно произошло. Именно там, в хижине, когда первые капли дождя упали на крышу и листья деревьев, мы поцеловались во второй раз. Первым был тот едва ощутимый трепет ее губ. Потом моя рука осторожно скользнула за ворот ее зеленой блузки — в то время, как она гладила мое лицо: два легких нежных пальца коснулись моего лба, потом носа и губ. С усердием слепого я в мельчайших подробностях изучил ее груди, прежде чем увидел их — жемчуг, сияющий в раковине — после того, как внезапным движением она отвела назад плечи и, изогнув спину, помогла мне сбросить ее блузку. Когда она разделась до пояса, я взял обе ее руки и поднял над головой. Мои губы зарылись в волнующий клочок волос подмышкой, затем, поднимаясь к шее, подобрали по пути каплю пота, пока вновь не слились с ее губами. В эту минуту я понял — я почувствовал это впервые в жизни, — что каждая частица наших тел предназначена и уже давно подготовилась к этой церемонии.
Все время во Вселенной принадлежало нам. Бесконечное время простиралось вокруг и струилось внутри нас. Внезапно резкий запах поднялся от ее лобка, тотчас смешавшись с запахом гниющего сена. Когда моя рука быстро опустилась к ее бедрам, я был приятно удивлен, обнаружив, что она уже расстегнула юбку. Я спустил ее юбку вместе с трусиками. Это движение, которое часто представляло для меня большие затруднения и неудобства, стало andante amoroso второй части симфонии. Оставалось одно препятствие — как избавиться от моей одежды? Но охвативший меня жар расплавил ее, и она слетала сама, словно пыль. Когда наши обнаженные тела соприкоснулись и пришел конец нашей невыносимой разделенности, я спросил ее глаза в последний раз, и они ответили мне спокойно, прежде чем закрыться. Потом ее губы шевельнулись:
— Уже так поздно, — произнесла она, и эти три слова превратились в едва заметную зыбь в застывшем воздухе.
В тот вечер, укладывая в чемодан пижаму и туалетные принадлежности, я сказал Марку:
— Помоги мне, придумай что-нибудь.
— Не беспокойся, Серджио. Можешь на меня положиться.
Марк также был удовлетворен проведенным днем. Он подружился с Бонафу, который почему-то хотел сфотографироваться во всех мыслимых ракурсах.
— Он такой же комедиант, как и все остальные, — сказал Марк, — я даже видел, как он пытался загипнотизировать паралитика. Но самое удивительное — вот, смотри!
Он вытянул свою левую руку.
— Она у меня никогда полностью не распрямлялась что-то там в суставе, какое-то затвердение связок. Он сразу заметил и предложил вправить. Взял мою руку, тряхнул ее несколько раз и поставил какую-то припарку на локоть. Потом положил обе руки мне на крестец… Крестец и локоть — вроде никакой связи, но я сразу почувствовал во всем теле чудесное тепло. Как будто кровь закипает. Очень приятно.
Марк упаковал свой небольшой чемоданчик и легко поднял его левой рукой.
— Видишь, раньше я так не мог. — Потом он осторожно уложил в черную сумку свои фотопринадлежности. — Переезжаешь к ней?
— Да.
— Надолго собираешься остаться?
— На несколько дней. До конца недели.
— Но теоретически ты еще в отеле? Я имею в виду, если они захотят тебе позвонить.
«Они». Мне понравилось множественное число. «Ими» могли быть только Берни или Ким.
— Скажи «им», что они могут позвонить мне во время ленча. Я здесь буду питаться. По крайней мере днем.
— Почему бы тебе не позвонить самому? Это гораздо проще.
— Не хватает смелости, Марк.
— И ты действительно считаешь, что таким образом получишь суперисторию?
— Это весьма обширная тема, — уклончиво ответил я. Ощущение радостной легкости и свободы от какой-то ответственности не покидало меня с тех пор, как я решил остаться (с тех пор, как она решила за меня).
— Но завтра — последний срок, Серджио. У меня как раз осталось время проявить пленку.
— У них есть моя первая статья. Другая пойдет в следующий номер.
— Значит, это история в несколько серий?
— Кто знает. Мы заключили кровавый договор.
— Что?
— Мы смешали нашу кровь. Это значит, что теперь ничто не сможет нас разлучить.
— Ты не шутишь?
— Нет. Посмотри.
Я показал ему след от укола, который был виден на кончике моего мизинца, и рассказал, как Тереза взяла булавку, проколола сначала мой, а потом свой палец, затем, бормоча какое-то заклинание, приложила их друг к другу и немного повращала, чтобы кровь смешалась. Похоже, Марку не очень понравилась эта затея, но он постарался не подать вида.
— Попрощайся за меня. Мне уже некогда ее навестить. Он закинул на плечо свою сумку и взял чемоданчик.
— Чао, Серджио. Ты все-таки остерегайся.
— Остерегаться чего?
Он не ответил и стал спускаться по лестнице. Мы оплатили счет в холле. Я сообщил Ларагэ, что мой друг уезжает, а я нашел комнату в городе. Если на мое имя придут какие-то письма, пусть оставит их для меня, если же кто-нибудь позвонит, пусть скажет, чтобы перезвонили в любой день во время ленча. Это было в пятницу.
— Я буду в Париже в понедельник рано утром, — сказал я Марку, когда, выйдя из гостиницы, мы пожали друг другу руку.
— Надеюсь, картинки получатся.
— Я тоже надеюсь.
Глава 6
— Какого черта ты там торчишь? Это было в среду, в половине второго. Берни рычал в телефонную трубку.
— Ты мне нужен. Слыхал новости? Закрыли «Ля Каж».
— Что такое «Ля Каж»?
— Клуб в Сен-Жермен-де-Прэ. Полиция закрыла его, и знаешь почему? Тайная проституция. Ты был прав. Ты часто бываешь прав — это мне всегда нравилось в тебе.
Я еще не знал как себя вести.
— Что с тобой? Ты как будто не совсем проснулся. Мне нужна та история про девок, и быстро. Мы должны опубликовать статью, прежде чем они закроют еще какой-нибудь клуб. Сейчас самое время. Вержю (другой фотограф) не знает, что делать. Он ждет тебя. Возьми машину напрокат, приезжай любым способом, только скорее.
Он собирался повесить трубку, но я поймал его как раз вовремя.
— Как вышли картинки у Марка?
— Какие картинки?
— Нашей истории.
— Получилось не так интересно. Да и девушка не такая уж хорошенькая. Кстати, я сократил твою статью. На первом месте теперь убийца детей. Но я дам тебе первую страницу для девочек. Обещаю. И вообще, какого черта ты делаешь в этой Богом забытой дыре? Может, тебя околдовали? Или..? В общем, передаю трубку Ким, она стоит рядом со мной.
— Здравствуй, дорогой! У тебя все в порядке? В гостинице не было настоящей телефонной будки. Я стоял в углу у двери, и то и дело кто-нибудь проходил мимо меня в уборную и обратно.
— Все хорошо, дорогая. Берни совсем спятил. Он хочет пятьдесят страниц, и, когда я обливаюсь потом, чтобы сделать их, он еще недоволен.
— Почему ты не позвонишь мне?
— Дорогая, здесь один телефон на все это захолустье, и размен…
— Я знаю. Ты скоро вернешься?
— Сегодня вечером. Завтра утром, в крайнем случае.
— Я очень скучаю без тебя.
— Я тоже очень скучаю, — произнося эти слова, я украдкой огляделся по сторонам. Казалось, вся мебель в холле готова обрушиться и придавить меня.
— У тебя не очень убедительный тон, — усмехнулась она.
— Погода хорошая? Здесь ужасно. Осень. — я не знал, что еще сказать. — Если мне удастся достать машину, я приеду в середине ночи и разбужу тебя.
— Да? — обрадовалась она. — Да!
Оплатив счет и покинув гостиницу, я ощущал такую же бодрость духа, как муха в сетях паука. Одна часть моего «Я» приказывала совершить некоторые действия, другая цеплялась за все, что угодно, — теплое солнце, осенние паутинки. Или, например, за доктора Казаля, которого я встретил у крепостных стен по пути к дому Терезы.
— Вы еще здесь?
— Я уехал и вернулся.
— А что теперь?
— А теперь опять уезжаю… Если не останусь. Не знаю. Да, не знаю.
Он обвел окрестности одним из своих широких жестов.
— Этот город — ловушка. Возьмите, к примеру, меня: с тех пор, как я поселился здесь тридцать лет назад, никогда не тороплюсь. Зачем торопиться, если все время видишь одно и то же? — Он взял меня за локоть. — Пойдемте, я вам кое-что покажу.
Доктор зашел в подлесок, прыгая с камня на камень.
— Остерегайтесь гадюк! — крикнул он.
Вскоре я увидел на голой округлой вершине холма часть старой стены, поросшую зеленью. Казаль остановился.
— Вот, — сказал он, — здесь когда-то стоял дом знаменитого мага.
Мне это было неинтересно. Я страдал от жары. Солнце напекло мне голову.
— Я должен вернуться в Париж, — сказал я, и в моей фразе прозвучали, по меньшей мере, три вопросительных знака.
— И что вы ожидаете найти, когда вернетесь?
— Жену. Работу. Друзей. Мою жизнь. Привычки, — стал перечислять я, словно перебирая четки. — В четках у буддийских монахов сто восемь бусин. А у меня только пять. Вы были здесь во время немецкой оккупации?
— Да.
— Что это за история со святилищем?
— Каким святилищем?
— В доме Дувов.
— Посмотрите, — он указал рукой вниз. — Отсюда можно видеть часть парка. Вот тот клочок зелени.
— Я знаю, — сказал я.
— Как видите, это стратегический пункт, дающий превосходный обзор всей долины. Вам известна теория Кригсортера? Неважно. Некий Шеффлинг, немец, доказал, что на протяжении всей истории армии встречаются в одних и тех же местах. Эта долина как раз одно из тех мест, где обычно проходили орды завоевателей. Во всяком случае, в один прекрасный вечер у дама Дувов остановились три грузовика. Они доставили команду саперов, которые начали выгружать разное снаряжение, динамит, и на следующий день из Дакса прибыл бульдозер. Тем временем капитан вручил Дуву приказ покинуть это место. Немцы собирались укрепить дом, в парке поставить зенитные пулеметы, построить склады боеприпасов, вырыть бункеры.
— Вы знали старого Дува?
— Немного. Он был высокий, довольно суровый на вид, неразговорчивый.
— Он тоже был колдуном?
— Сам я не видел, но, говорят, по ночам там совершались какие-то странные обряды. Дув и его двоюродный брат Бонафу, в то время совсем молодой, возродили старинный магический ритуал, восходящий к Средневековью — они посвятили это место.
— Посвятили? Кому?
— О, не Богу, конечно. Обряд совершается для того, чтобы воспрепятствовать посещению данного места кем-либо, кроме совершавших посвящение.
— Тогда, значит, дьяволу?
— Подождите минутку. Известно, что у немцев все пошло из рук вон плохо. Вскоре после начала работ в одном месте провалилась земля и погибли два человека. На другой день, когда немцы валили деревья, один дуб упал в совершенно неожиданном направлении — я имею в виду, туда, куда по логике он не мог упасть, — и насмерть задавил фельдфебеля. В конце недели они все бросили и уехали. Не из-за заклятия. Во всяком случае, официально не из-за него. Как раз в это время высадились союзники, И из Берлина пришел новый приказ. Но так или иначе Дувы смогли вернуться в свой дом. Этот факт произвел сильное впечатление на местных жителей. Именно с тех пор все начали бояться Дувов… и обращаться к ним за помощью.
— И святилище все еще запретное место?
— Не знаю. Мне не приходилось его видеть.
— А мне приходилось.
Я встал и зашагал прочь. Мне ужасно хотелось громко расхохотаться. «Это действительно слишком!» — думал я. Наконец-то у меня появилось ощущение свободы.
Дом был пуст. Быстро собрав вещи и уложив их в чемоданчик, я вышел в парк и позвал Терезу. Но единственной живой душой в парке был старый садовник, копавшийся в огороде. Я подошел к нему. Впервые мне удалось рассмотреть садовника как следует. На самом деле вид у него был довольно отталкивающий. Красноватое родимое пятно покрывало его правую скулу и нижнюю часть носа. Еще я заметил, что у него разноцветные глаза: левый — серый, правый — очень светлый, с зеленовато-голубой верхней и темно-синей нижней половиной. Не знаю почему, но они напомнили мне глаза собаки. Кстати, о собаке: что случилось с собакой, которую я видел здесь в первый день?
— Мадмуазель Дув дома?
— Нет, — сказал он, продолжая копать, — она у своего ДЯДИ.
— Но она сказала…
— Он пришел за ней после ленча. Она ему понадобилась.
— Не могли бы вы дать мне ваш велосипед? — попросил я.
— За сараем.
«Здесь была собака, — думал я, нажимая на педали, — такса, я помню очень хорошо. Что она сделала с собакой?» Подобными вопросами я занимал свои мысли — лишь бы не думать о той единственно реальной проблеме, которая стояла передо мной: как сказать Терезе, что я уезжаю навсегда? Я говорил, — было ли это прошлой ночью, или позапрошлой, или во время полета к звездам? — что люблю ее, что всегда буду любить ее и не буду любить ни одну другую женщину. Я прижал ее к себе и сказал, что отныне мы едины, телом и душой. А что, если это так, Серджио? Не называй меня, как Марк. Что, если ты был околдован? Если хочешь избавиться от любовного недуга, перережь глотку жабе в новолуние, вымочи ее селезенку в отваре из васильков и барвинок, добавь немного крови крещеного петуха, хорошенько перемешай и принимай в горячем виде.
Я продолжал крутить педали. Старый велосипед Фу жалобно дребезжал, словно сочувствуя моим путаным мыслям. Подъехав к большому серому дому, я не увидел ни машин, ни клиентов. Очевидно, по средам прием не провалился. Я прислонил велосипед к крыльцу, поставил рядом свой чемодан и обошел дом, как в первый день.
Тереза и ее дядя были на кухне. Они засыпали в большие котлы кучки каких-то листьев и трав и перемешивали их. Некоторые котлы стояли на слабом огне. Бонафу, в рубашке с засученными рукавами, встретил меня весьма приветливо.
— Заходите, дайте пожать вашу руку.
Тереза, увидев меня, не выказала удивления. Она подошла к шкафу, заполненному папками с сушеными травами, и спросила:
— Что теперь класть?
— Щепотку этого, — ответил целитель и, повернув улыбающееся лицо ко мне, добавил:
— Peroinca minor. Подойди сюда, я покажу как нужно готовить компоненты.
Только тут я заметил пожелтевшую картину, которая висела на стене. Это был Папа. Не нынешний — предыдущий. Папа. Но на кой черт мне знать, какой это Папа?
— Тереза, — сказал я, — мне нужно с тобой поговорить.
— Сейчас?
— Да.
— Но я не могу…
— Ничего, ничего. Я и сам управлюсь, — заверил Бонафу, улыбаясь с видом соучастника.
Она вытерла о джинсы свои дивные руки с длинными пальцами и улыбнулась мне. Сумрачная кухня вдруг озарилась светом этой солнечной улыбки. Тереза неуклюже забралась на подоконник, ударившись коленкой, спрыгнула на землю и прильнула ко мне.
— Ты уезжаешь? — спросила она, повиснув на моей руке. Это была ее манера горевать — или защищаться от удара. — Все будет хорошо. Я провожу тебя до станции. Я…
Она не давала мне возможности вставить слово.
— Серж, почему бы тебе не остаться? Разве ты не был здесь счастлив? Мы могли бы провести вместе всю зиму. В моем доме очень хорошо зимой. Тебе так трудно изменить свою жизнь? Серж, я скажу тебе одну вещь: все люди хотят перемен, а когда появляется возможность, они передумывают.
Потом она замолчала и посмотрела мне в глаза.
— Назови мне причину, только одну стоящую причину, и я отпущу тебя.
А если ты не опустишь меня, как мы будем играть дальше, моя колдунья? Но она прочитала мои мысли.
— Конечно, ты и так свободен, Серж. — и она шла дальше, все еще не давая мне возможности вставить слово. — Ты бы не скучал здесь. Здесь никто не скучает. Ты говорил, что хочешь написать книгу. Вот и хорошо: тут у тебя будут сколько хочешь времени. Тебе даже не понадобятся деньги — у меня есть все, что нам нужно. Да ведь ты и сам говорил, — она снова остановилась. — Ты сотни раз говорил, что твоя жизнь в Париже — это кошмар. Почему ты не можешь быть проще милый? Иисус говорил: «Да» значит «да», «нет» значит «нет», а все остальное — от дьявола.
После введения в разговор Иисуса я почти готов был согласиться.
— И какую жизнь ты собираешься вести? Неужели тебе нравится быть марионеткой?
Берни, скрывающий свое лицо, явился предо мной на миг, словно дьявол, пораженный торжествующим Святым Георгием.
— Почему, милый, почему? К чему тебе все это? Она отошла, чтобы сорвать травинку, которую заметила по пути, положила ее в карман и вернулась.
— Я знаю, что тебе нужно, Серж. Тобой владеют злые духи. Тебе нужно освободиться от заклятья, но только ты сам можешь это сделать. Я бы помогла тебе, если бы ты согласился.
Внезапно я сменил пластинку. В конце концов, в моей жизни есть вещи, которых никто не имеет права касаться, даже она.
— Меня ждет жена, — сказал я, как идиот-муж, натягивающий трусы наутро после оргии. — Это достаточно серьезная причина.
Она улыбнулась, обезоруживающая Тереза!
— Видишь, какой ты. Один день ты любишь ее, а на следующий день меня. Разве можно любить двоих сразу? Когда же ты обманываешь?
— В этом-то и весь вопрос, — сказал я, тоже улыбаясь. Некоторое время я ничего не говорил. Даже не думал. Все, что мне оставалось, — это действовать. Действовать очень полезно, когда уже ничего не понимаешь. Пойти на станцию, сесть в поезд, повернуть ключ в замке. Совершать заученные действия гораздо проще, чем непривычные. Тереза взглянула на меня.
— Бедняжка, — сказала она, — тебе надо торопиться. А то опоздаешь на свой поезд.
Я посадил ее на раму велосипеда. Мне не очень хотелось брать ее с собой на станцию, но в то же время я не хотел упускать возможность побыть с ней до последней минуты. (А завтра ты проснешься свободным, исцеленным от любовного недуга и будешь улыбаться своими тридцатью двумя зубами. Да и можешь ли ты в самом деле вообразить, что тебе придется стареть в обществе дядюшки Бонафу и садовника с собачьими глазами?) — Что ты сделала со своей собакой? — спросил я, нажимая на педали, — обратный путь был легче, дорога шла под уклон.
— Фу?
— Фу? Фу — это садовник.
— У них одно и то же имя, — сказала она.
«Она не с своем уме», — говорил Марк. Одно последнее усилие, еще пара рывков — и я в безопасности, на твердой земле.
— Моя собака погибла в тот день, когда ты уехал в первый раз. Она перебегала дорогу на Серизоль, и ее задавила машина. На этой дороге никогда не было движения.
Голос Терезы становился выше, словно григорианский хорал, восходящий к сводам собора. И ей удалось представить все таким образом, будто я — главный виновник. С ее точки зрения, собака умерла, потому что я уехал.
Искра ненависти внезапно зажглась во мне (искра ненависти всегда полезна, когда собираешься кого-то бросить) Я раздул эту искру.
— Почему ты не говоришь, что в этом виноват я?
— Эти два события связаны.
— И кто умрет завтра, когда я уеду?
— Я, — сказала она тихо.
Слезы покатились по ее щекам. Совершенно неожиданно — я не заметил, как они появились. Остановив велосипед посреди дороги, я обнял Терезу, чувствуя, как ее хрупкая фигурка погружается в мое тело. «О черт! — думал я. — Если бы всего этого не было! Моя любимая, моя милая маленькая Тереза».
Яростно сигналя, подъехала машина. Картина, конечно, была глупейшая. Я подхватил одной рукой велосипед, а другой обмякшее, содрогающееся от рыданий тело девушки и потащил обоих к краю дороги. Проезжая мимо, водитель дал пару коротких отрывистых гудков, как бы говоря:
— «Что, любовная ссора?» Нет, мы не ссоримся, мысленно ответил я ему, мы просто умираем.
— О Серж, я так долго ждала тебя. Я любила тебя даже прежде, чем ты появился. А теперь что мне делать? Я не смогу без тебя видеть, дышать. Я не смогу без тебя засыпать и просыпаться. Я ничего не смогу делать. Извини, — добавила она, всхлипывая, — все прошло. Извини. Я больше не буду, обещаю.
— Ты действительно хочешь на станцию? Она кивнула, не в силах произнести ни слова. Остальное было весьма печально. Я вновь водрузил свою амазонку на раму. Ее спина, прижавшаяся к моей груди, казалась мне тяжелейшим грузом, а мои ноги, нажимавшие на педали, — не более чем дрожащим отражением в реке. Когда мы добрались до станции, пришлось ждать у билетной кассы. Других пассажиров не было, но не было и кассира. Потом он наконец появился. Щелчок компостера — как печать судьбы. Платформа. Часы. Аушвитц. Снова ожидание. Мы приехали на 20 минут раньше, и нам нечего было сказать друг другу.
Но Тереза все равно говорила. Она скоро оправилась. Не в ее характере было страдать. Слова медленно текли, сливаясь в неоконченные фразы. Тереза говорила об облаке, которое проплывало над станцией, она интересовалась, откуда оно прилетело и куда улетит. «Оно умрет раньше, чем достигнет гор», — сказала она, судьба облаков занимала меня не больше, чем перемещение пауков по стене, слонов по шахматной доске или вурдалаков по болоту.
И вдруг, когда поезд уже приближался к станции, Тереза взглянула на меня с торжественным видом.
— Ты жалеешь, — спросила она, и ее нижняя губа дрогнула, — жалеешь, что встретил меня?
— Нет, — ответил я, — но меня удивляет одна вещь. Почему вдруг оказывается, что два человека любят друг друга?
— Они не любят, — сказала она. — С чего ты взял, что они любят?
— Перестань, Тереза!
Из-за шума поезда нам пришлось повышать голоса. Поднявшись со своим чемоданом в вагон, я осознал, что забыл ее поцеловать.
— Счастливо! — крикнул я.
Для меня это было самое искреннее пожелание, которое когда-либо произносилось со дня творения. Очень скоро Тереза превратилась в маленький светлый силуэт на платформе, очень прямой, очень ясный — я никогда не видел ничего красивее. И ты уезжаешь! Я резко закрыл окно, сел в угол и принялся созерцать фотографию площади Св. Марка в Венеции. Поезд дал свисток и стал набирать скорость, пересекая долину. Я знал, что, повернув голову налево, увижу дом и парк, но воздержался. Это только начало, сказал я себе. Стоп, новый пункт. Постарайся смотреть на вещи разумно, покажи, что ты большой мальчик. Найди другую мысль, чтобы первая вылетела из головы (какая чушь…). Вот вторая мысль: произошло нечто таинственное. Тайна. Языческие мистерии, совершаемые в полнолуние, — что они собой представляли? Счастье? Это и есть счастье? Увидеть один раз и вспоминать всю оставшуюся жизнь?! Я понял, что уже кричу. Это не случалось со мной довольно давно и в какой-то мере было даже забавно. Как говорится, надо просто привыкнуть.
Глава 7
Мои воспоминания о последовавшем периоде не совсем отчетливы. Я кидался от одного занятия к другому, приходя в себя лишь ночью в постели, одинокий, как зверь, зализывающий свои раны. К счастью новая работа, которую мне поручили Берни, позволила отвлечься. Девицы Сен-Жермена, все очаровательные создания не старше 21 года, безумные девицы, утопавшие в волнах поп-музыки; и Вержю, как безумный снимающий их своим «Роллеем». Девицам нравилось поверять мне свои секреты, рассказывать о своей жизни, вплоть до тех далеких дней, когда они еще жили дома. («Мои родители, о Боже, не говорите мне о родителях, вы правда хотите, чтобы я рассказала о своих родителях?»). К трем часам одна из них оставалась со мной, словно маленький сувенир ночи. Мы заканчивали беседу в постели в одной из комнат на задворках Сен-Жер, — мена, Шарантона или Монтружа. В каждой я тщетно пытался найти лекарство от своего недуга. В этих едва созревших устах, отдававших винно-табачным перегаром, я искал надежду на избавление. Их всегда звали Лилиан, Даниель или Нора. Одна из них, раздеваясь, все время переступала с ноги на ногу, как будто ей ужасно хотелось в туалет. У другой были кроткие невинные глаза; но как только она оказалась голой, они загорелись бешеной страстью. Мы объезжали все новые закоулки на машине Вержю, молодого человека, любившего колесить по пустынным улицам. Новый клуб. Еще одна исповедь. Какая-то бывшая княгиня, отличавшаяся изысканностью манер. Но когда мы стали танцевать, ее груди вдруг обхватили меня, словно вторая пара рук, и ее губы страстно прижались к моим. По какой-то неведомой причине (подобной причинам некоторых редких болезней) я играл в эту игру совершенно искренне. Мое сердце было всюду сразу, воспламеняясь во время оргазма. Потом, лежа на простыне, я пытался найти магнитный полюс своей жизни, и вновь ко мне возвращалась Тереза. Я вспоминал ее жесты, ее особую манеру изгибать спину и ее слова («О Серж, я никогда больше не смогу заснуть, если не почувствую на лице твое дыхание».) А где была при этом Ким? Под утро я лежал рядом с ней, в лучшем случае, пьяный, не буйный, не болтливый, не печальный, не веселый, просто задумчивый. Но эта безмятежность была хрупкой. Кошмары, таившиеся во тьме, только и ждали, когда я потеряю бдительность. Во сне я шагал по тротуарам, которые кишели ужасными осклизлыми чудовищами. Они корчились в предсмертных судорогах, безголовые, одноглазые или со ртом на животе. Я должен был пробираться между ними и ни в коем случае не касаться, чтобы не превратиться в одного из них. И над всей картиной витал дух тления. Потом я внезапно пробуждался. «Ты без конца ворочаешься. Мне это надоело», — жаловалась Ким.
Новый сон — но сон ли это был? Удобно устроившись на потолке, я взглянул вниз, на самого себя, спящего. «Ты превосходно выглядишь! — заметил я. — Просто превосходно…» — «Кто это сказал?…» — «Ты, ты, идиот. Тут больше никого нет…» — «А это кто сказал? Я же слышал голос…» — «Идиот, это крышка твоего гроба отражает звуки твоего голоса». Во время одной из таких астральных прогулок я встретил самого Бога.
— Как поживаешь, Сагар?
— Неплохо, сир, а вы как?
— Ты выглядишь неважно, друг мой, в чем дело?
— Я спрашивал себя. Господи, что происходит после смерти.
— Какой смерти?
— Моей, к примеру.
— Ты сам прекрасно знаешь. Ведь ты уже мертв.
— Бог рассмеялся, а я опять проснулся.
Если бы можно было с помощью какого-нибудь трюка вернуть нормальный сон.
В конце второй недели Ким решила, что я устал. Она тоже устала. Моральный дух команды покоился на прочном фундаменте, «нам нужно съездить куда-нибудь для восстановления сил», — сказала Ким-без-проблем. Каждый из ее прозрачных нервов знал свое место. Она просто взяла меня за руку и отвезла в Ламбуйе к Сторкам, каким-то своим друзьям, у которых был коттедж на опушке леса. Присущие Ким легкие и приятные манеры должны были помочь мне. («Мне кажется, ты никогда не был таким. В какой буре ты потерял свои паруса?») В воскресенье вечером я совершил большую прогулку по лесу. Вернувшись, я застал Ким спящей и долго смотрел на нее. Да, она утратила свой блеск. Сравнивать — значит разрушать, — говорил я себе. И разрушал.
Ким открыла глаза и улыбнулась.
— Какое приятное солнце, — сказала она, зевнула, потянулась и, поднявшись с шезлонга, взяла меня за руку.
— Давай поговорим, теперь самое время, — предложила она. — Пойдем со мной, Серж-широкие-плечи. Когда-то это должно было случиться. Мы пересекли двор и зашли в пустой амбар — идеальное место для откровенной беседы.
— Что произошло? Расскажи мне все. Это та девушка? С тех пор, как ты оттуда вернулся, ты ведешь себя словно робот. И зачем тебе эти маленькие шлюшки, с которыми ты даже не получаешь удовольствия? Что это за жизнь?
Я знал очень хорошо, что ей известно про Терезу. Что касается девиц, то она была выше этого.
— Давай хорошенько все обсудим, как два взрослых человека, — продолжала она.
Ким. Клуб в Антибе, возле крепостных стен. Она в одном конце зала, я — в другом, с группой приятелей. Она показалась мне весьма привлекательной, эта девушка с длинными черными волосами и сияющими глазами. Она отвернулась, снова взглянула на меня, опять отвернулась.
Между нами завязался забавный немой диалог. «Конечно, я мог бы встать, моя милая, подойти к тебе, пригласить на танец, но мы достойны кое-чего получше, не правда ли?» — «Да», — ответили ее глаза, «как же мы это разыграем, о девушка с дивными волосами и сияющими глазами?» — «Я буду играть в твою игру, глупышка», — ответили ее глаза. «Тогда, может, сыграем в обычную беззаботность? Этому трюку научил меня приятель-актер». Подняв правой рукой воображаемый стакан, я сделал вид, будто осушаю его. Жест должен был означать: «Не хочешь ли выпить?» — «Нет», — ответила она, тряхнув головой, и взметнувшиеся волосы дважды упали на ее лицо. Хорошо. Марсель Марсо начинает вторую часть своей пантомимы. Я намазал несуществующим маслом воображаемый сэндвич, сделал вид, будто положил на него горячую сосиску и помазал сверху горчицей. «Не заморить ли нам червячка?» — «Нет», — сказали ее глаза, голова и волосы еще решительнее, чем в первый раз. Оставалась третья часть силлогизма — заключение. Две мои ладони, сложенные лодочкой, представляли подушку, к которой я нежно прижался щекой. «А поспать вместе?» — «Да», — сразу кивнула она с удивительным энтузиазмом, и глаза ее засияли еще веселее. Но в ту ночь мы не спали вместе. Мы до рассвета гуляли вдоль крепостных стен, растворившись в Вечности. Помнишь ли ты эту ночь, о моя любимая, и все остальные ночи? О Ким, что с нами случилось?
«Что с нами случилось, Серж? Ты все думаешь о ней? Может, попросить ее приехать сюда? Или домой? Я не хочу, чтобы ты был несчастлив, Серж».
Серж не мог придумать, что еще сказать после своего бессвязного признания. Он довольствовался тем, что вытаскивал из стога соломинки одну за другой и разламывал их на мелкие кусочки. «Знаешь я… видела сон».
И она тоже! Но в ее сновидении не было птиц, ни живых, ни мертвых. Ким хотела попасть на шестой этаж отеля, но лифт почему-то не работал. Пришлось идти пешком, и, когда она поднялась и собиралась войти в комнату, дверь оказалась запертой. Ким постучала, и женский голос сказал, что ей нельзя входить, она должна остаться в коридоре и спать на матраце. А я с этим согласился.
— Ты хочешь бросить меня, Серж? Ты действительно любишь ее? Дай мне твой платок. — Она взяла платок и его кончиком убрала из глаза залетевшую мошку. — Эта мошкара так и лезет в глаза! Ну? Ты не ответил. Ты собираешься бросить меня?
— Никогда, — сказал я, — никогда, никогда, никогда, никогда.
Как будто все эти «никогда» могли защитить нас от неумолимой судьбы.
— Хорошо, значит… Ты кончаешь с этим?
— Нет.
— Хорошо, что тогда? Что мы, будем делать? Такая жизнь не может продолжаться, — В ее голосе появилась дрожь, предвещавшая заключительный акт драмы. — Ты понимаешь, о чем я говорю?
Я очень хорошо понимал. Мы не занимались любовью с тех пор, как я вернулся из Тузуна.
— Дело не в том, что мне не хватает этого, — продолжала она. — Конечно, мне не хватает. Но все гораздо серьезней и глубже.
Она ударила себя в грудь маленьким кулачком.
— Я знала, что такое может когда-нибудь случиться. Рано или поздно это должно произойти с любой парой, но… — Это «но» надолго повисло в воздухе. Когда Ким опять заговорила, у нее изменился голос. Она как будто задыхалась. — Ты должен что-то сказать. Я знаю, что я жалкая дура и всегда хватаюсь за последнюю соломинку…
Она сдерживала слезы примерно четверть часа, но теперь они полились неудержимым потоком. Я обнял ее, прижав к себе ее шею, голову, плечи. Я бы отдал все, что угодно, лишь бы этот кошмар кончился, но что я мог отдать? Моя жизнь была в чужих руках.
— Серж, мы должны что-то сделать.
— Мы должны подождать, — сказал я. Мои руки и ноги словно налились свинцом. — Прости меня.
— Не говори глупостей. Я люблю тебя.
— Какая картина! — я попытался улыбнуться. — Мы как парочка ос в банке с медом. Она тоже взяла себя в руки.
— Как ты думаешь, может, будет лучше, если я изменю тебе?
— Я не в восторге от этой идеи.
— Значит, ты еще беспокоишься обо мне?
— Как ты не понимаешь, я никогда не беспокоился о тебе больше, чем сейчас.
И я сказал себе, что мы должны прямо сейчас совершить великое очищение. Ким была вовсе не из тех женщин, которых можно повалить на сено. Но желания больного в конце концов всегда удовлетворяются. Я очень скоро понял, что совершил ошибку, выбрав это место с запахом сена и близостью сырой земли. Или, может, я сделал это специально? Клин клином вышибают.
Все получилось лучше, чем я ожидал. Мы с неохотой оторвались друг от друга, и наши уста еще были соединены, когда мы приводили в порядок свою одежду. Мне захотелось зажечь свечку и отнести ее к алтарю Св. Терезы. Другой Терезы.
Берни очень понравилась история о девицах Сен-Жермена. Осень обещала быть чудесной. Возникали грандиозные проекты. Берни собирался поручить мне действительно большое дело — махинации с огромными суммами в провинциальном футбольном клубе. Просто потрясающая тема — второй такой не будет. «Ты не можешь вообразить, какие сделки совершаются за чистым и здоровым фасадом спорта! Тут пахнет миллионами!» В тот вечер, когда я пошел встречать Ким в «Санжене», ее там не оказалось. Пришла девушка из ее офиса и сказала, что Ким около четырех часов почувствовала себя плохо и ушла домой.
Я застал ее в постели.
— Ничего особенного. Очевидно подхватила грипп, вот и все.
— Температура есть?
— Небольшая. Поясница побаливает. Простудилась наверное. — она улыбнулась, бедняжка. — Может, я уже не в том возрасте, когда можно позволить повалить себя на сено.
— Позвать Декампа?
— Нет, подожди до завтра. Посмотрим, как я буду себя чувствовать.
В 2 часа ночи она еще не спала, беспокойно ворочаясь с боку на бок, потом неожиданно вскрикнула.
— Что случилось?
— Как будто кинжал сюда воткнули. Посмотри. Она подняла ночную рубашку и показала мне свой правый бок, по которому стекала струйка пота.
— Все еще болит?
— Нет, теперь нет.
Я знал, что она говорит не правду.
— Ты должна заснуть, дорогая. Спокойной ночи! На следующее утро произошла эта глупая история с Жераром Сторком, человеком, у которого мы провели уикенд. В десять я собирался отправится в издательство и, надевая брюки, я не смог найти свой бумажник. В нем были водительские права, страховое свидетельство и так далее. Ким стало лучше. Я принес ей чашку чая, и мы стали думать, где я мог потерять бумажник. Я всегда носил его в боковом кармане и в последний раз вынимал в воскресенье утром.
— Ты потерял его в сене! — вдруг воскликнула Ким. Она еще смеялась, когда я звонил в Монфор-Ламори. К счастью, Сторк, высокий, добродушно-жизнерадостный бизнесмен, каждое утро игравший в теннис, был еще дома.
— Ты не мог бы сходить и посмотреть?
— В амбаре?.. — он долго не мог остановить смех. — Продолжай, это забавно! С Ким?.. Я еще удивлялся, куда это вы оба запропастились. А мы-то дали вам лучшую кровать! Очень забавно!..
Сторк вернулся через добрых пять минут.
— Я нашел его, Серж. Он раскрылся, и несколько листков выпали, но я их все собрал.
— Спасибо. Не мог бы ты оставить его у?..
— Знаешь, ты подал мне мысль. Я должен поговорить с Николь. Мы делали это везде, но в амбаре — ни разу.
— Я зайду в ваш офис и заберу его сегодня вечером. Потом я позвонил Декампу. Но он уже уехал в больницу. Я позвонил ему снова в час дня из офиса:
— Мне было бы гораздо спокойнее, если бы ты зашел и посмотрел ее.
— Сегодня?… Посмотрим, дорогой мой, сегодня… Я только что из отпуска. Приехал три дня назад и… Какая у нее температура?
— 38 и 2.
— Ладно, если хочешь я заеду после обеда. Он появился в 10 вечера, загоревший, жизнерадостный, и принес с собой ветер в 7 баллов. Едва переступив порог, он начал рассказывать о своем круизе. «Мы попали в шторм в открытом море!» (Я чуть было не поехал с ним, но Ким не любила парусников, и мне не хотелось оставлять ее одну на две недели.) «Ну, что случилось с нашей девочкой?» Ким улыбнулась, когда он вошел в спальню. Роже мог исцелить больного одним рукопожатием. Измеряя давление, он говорил так громко, что я едва услышал телефонный звонок, которого давно ожидал. Я ушел в кабинет и закрыл за собой дверь.
— Садовник перебрал все сено граблями, — сказал Сторк, — но ничего не нашел.
— Ты уверен?
— Я был вместе с ним — даже не успел пообедать. Завтра мы попробуем еще, при дневном свете. Что это за конверт, опиши поточнее.
— Маленький, прозрачный. Знаешь, как у филателистов.
— Что в нем было?
— Фотография и прядь волос.
— О, как романтично! Это фотография Ким? Прости, не мое дело. Слушай, ты, наверное, потерял его в другом месте. Со мной один раз тоже такое случилось — где-то потерял обручальное кольцо! Только вообрази. Я его снял, когда пытался подцепить девочку. И знаешь, где оно оказалось?
— На пальце у девочки? — Меня меньше всего интересовала его история.
— Это не смешно, поверь мне. Если такое когда-нибудь случиться с тобой… Алло? Ты здесь?… Я положил его в карман, и оно провалилось за подкладку. Можешь вообразить, что я чувствовал, возвращаясь домой с обеда без обручального кольца!
— На твоем месте я бы забинтовал чем-нибудь палец.
— Именно так я и сделал. Поверь мне, это никудышная затея. Николь настаивала, чтобы я показал ей рану. Оказывается, она когда-то обучалась на курсах медсестер.
— И что дальше?
— В ту ночь у нас чуть не дошло до развода. В общем…
Я положил трубку на стол и не спеша закурил. Слова Сторка были почти не слышны. Между тем другие слова плыли в моем мозгу. Струйки холодного пота потекли по бокам. «Но это совершенно идиотская идея, — сказал я себе. — Если она еще раз появится — оторву тебе голову, честное слово».
Потом я опять взял трубку.
Когда я вернулся в спальню, Декамп энергично прощупывал спину Ким. Тут — болит, а тут — не болит.
— Перинефральная флегмона, — объявил он, наконец выпрямившись.
— Это серьезно?
— Ничего страшного. Покормим ее антибиотиками, и все будет в порядке. — Он начал писать рецепт.
— Отчего это бывает? — спросила Ким.
— Бог его знает… Какой-то микроб поселяется в организме… Завтра утром пришлю кого-нибудь из лаборатории.
— Когда я смогу вернуться на работу?
— Дней через десять. Ешь побольше йогурта и принимай сульфамиды.
— Роже, у нас зимняя коллекция, сейчас самый разгар. Я не могу сидеть тут и вязать десять дней. Она взглянула на меня:
— Кто это звонил?
— Сторк. Хотел узнать, как ты себя чувствуешь. Пока я говорил, в моем сознании возник совершенно отчетливый вопрос: «Зачем ты лжешь ей?»
Через три дня Декамп позвонил мне утром в офис.
— Слушай, тут кое-какие неясности.
— Что ты имеешь в виду?
— В анализах. Так, небольшая деталь. Но нам лучше все повторить и сделать еще внутривенную урографию.
— Что-что?
— Рентгеновский снимок. Потом я покажу его Годану.
— Но что именно не так?
— Не знаю. Не волнуйся, старина. Возможно, ничего там и нет.
— Она не ела с понедельника.
— Не волнуйся, говорю тебе. Привези ее в больницу завтра к девяти утра.
Рентген — довольно мучительная процедура. Вас помещают в своего рода пресс и при помощи мехов сплющивают ваше тело до толщины папиросной бумаги. Но Ким держалась превосходно, только ее большие глаза стали еще больше. Она отказывалась быть побежденной.
— Серж, они и дальше собираются меня уродовать? — спросила она, когда мы вернулись в машину. — У меня больше нигде не болит. В чем же дело?
Через два дня, когда Годан осматривал ее, я ожидал в коридоре больницы, зажигая каждую минуту по сигарете. Наконец Ким вышла, и главный специалист пригласил меня в кабинет.
Это был нетерпеливый, довольно бесцеремонный человек с белыми усами и светлыми глазами, которые делали его похожим на Альберта Швейцера.
— Вы доставили своей супруге кое-какие неприятности, не так ли? Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление… — Он впервые взглянул в мою сторону. — Ну ладно, уверяю вас, у нее нет ничего страшного. Мы осмотрели ее самым тщательным образом.
Он указал на рентгеновский снимок, лежавший на столе.
— Все нормально. Я беседовал с ней довольно долго. Ваша личная жизнь меня не касается. Но я должен предостеречь вас: ваша супруга не столь крепка, как кажется. Примите мой совет: обращайтесь с ней осторожней, если хотите, чтобы она оставалась здоровой. Вот и все. Прощайте.
Он открыл дверь, показывая, что аудиенция окончена. В коридоре мне улыбалась счастливая Ким.
Глава 8
И вдруг лето кончилось. Все оказалось поглощено лихорадкой осени. Еще и еще зрелищ, еще и еще денег, еще и еще любви. На Елисейских Полях, где в сумерках внезапно зажигались уличные фонари, глаза искала глаза, пустые глаза, в которых горела золотая пыль и отражались изгибы обнаженных женских тел. Канава купил новую машину. Феррер устроил новую выставку портретов под названием «Рельефы». Он изобрел какой-то новый способ печати. Берни, выходя из кабинета босса, выглядел еще ужаснее, чем обычно. Оказалось, наш любимый редактор может потерять работу, если тираж не достигнет полумиллиона — и быстро… Внезапно все в газете затрепетали. Волна паники охватила издательский офис, газетные листы летали по воздуху.
Сторк устраивал оргии в Монфьре. Мы ездили туда однажды (Ким сказала, что это может пойти нам на пользу), но продержались недолго — отсутствие тренировки. В конце каждого дня я все более остро ощущал, что иду по зыбкой тропинке, не внимая природе и противясь жизни, равнодушный к тому, что производило на окружающих сильное впечатление (это чудесный английский фильм!), слепой к вечным красотам города (однажды вечером я проезжал в такси мимо Лувра и с полным безразличием взирал на сияющие булыжники мостовой), глухой к музыке, которая приводила в экстаз всю молодежь. Но я продолжал существовать. И приказывал сердцу биться, легким — дышать, руке — писать… «Стремление к убийству стало неотъемлемой частью жизни этой чрезмерно страстной пары. Достаточно было малейшего инцидента, улыбки или, быть может, слез, чтобы раздался выстрел. И никто не мог сказать заранее, кто окажется жертвой, а кто убийцей…»
Я написал очерк о тяжелой жизни жен шахтеров на северо-востоке Франции во время забастовки. (Газета приняла новое направление: «Поверь, старина, они сожрали достаточно грязи, которую мы им подавали из года в год. Ты знаешь, Серж, люди выросли. Они хотят чего-то нового».) Но пока что, ради сохранения прежних позиций, был проведен почти тотальный опрос на тему: «Новый взгляд на супружескую измену». Поскольку ни одна из опрошенных женщин не призналась в неверности мужу, мне пришлось все сочинить самому.
Внезапно появилась большая новость: Бардо меняла своего любовника. Началась всеобщая паника. Здание сотрясалось от крыши до основания. Команды фотографов рассылались в Кальви, Капри, Капуа. Однажды, 12 октября, я сделал ошеломляющее открытие: у меня нет друзей.
Не с кем было поделиться той вампирической мыслью, которая высасывала мою кровь. Правда, Ким чувствовала себя хорошо или более-менее хорошо. В некоторые вечера она превосходно, а иногда с трудом вставала утром с постели и казалась необычно вялой. Но больше всего меня тревожило ее ненасытное желание жить, быть в движении, танцевать, ходить в гости, гулять, есть, заниматься любовью, работать. Как будто ее время истекало. Тик, тик, тик, тик. Словно какой-то демон постоянно нашептывал ей: «Поспеши, моя милая, тебе осталось недолго».
— Серж, давай сходим куда-нибудь сегодня.
— Но, дорогая, мы и так ходили «куда-нибудь» всю неделю.
— Да, я знаю. Но я не устала.
И мы выходили из дома. Это было всегда одно и тоже: самовлюбленные женщины с жидкими прическами, страдающие одышкой мужчины, которые отводили вас в угол, чтобы поговорить о новых левых демократах. «Серж, открылся новый клуб, давай сходим». В клубе пахло потом и звучала та самая пластинка, которая преследовала меня везде, куда бы я ни отправлялся: дома у приятелей, в ресторанах, в машине — какой-то молодой кретин-англичанин, завывавший утробным голосом.
— Дорогая, тебе надо измерить температуру, — говорил я довольно прозаическим тоном, когда мы возвращались. Может это был просто плод воображения, но она казалась мне слишком теплой в постели. И она потеряла по меньшей мере восемь фунтов. Но Ким раз и навсегда решила наплевать на термометры, пилюли и докторов. Это была ее «Христианская Наука». «Во всяком случае, я чувствую себя хорошо». Однажды в субботу она провела весь день, лежа в постели и глядя в потолок, даже не пытаясь читать один из тех бесчисленных дешевых романов, которые прежде глотала один за другим.
— Да, — согласилась она около пяти часов. — Я чувствую себя нехорошо.
— У тебя что-нибудь болит?
— Какой-то шум в голове.
Не знаю, что заставило меня пойти в кабинет и перерыть кучу старых бумаг в поисках календаря. Но моя догадка подтвердилась: в ту ночь было полнолуние, в ту самую ночь — и я ни с кем не мог поговорить об этом.
Конечно, не с Декампом. Декамп просто лопнет со смеху. И не с моей дорогой тещей. («Я очень беспокоюсь, Серж. Ким стала такой худой, она слишком много работает и питается плохо. Ты ей достаточно даешь мяса? Когда она бала маленькой, я иногда заставляла ее есть. Вот, я привезла вам пачку новаросинтостенола, это новое американское средство, которое… Серж, я прошу тебя, заставить ее принимать по две капсулы в день в подслащенной воде. Ты же прекрасно знаешь, что она не станет, если ты ей не скажешь…») И не с X… и не с Y… и не с Z. Ни с кем. Как выразилась одна моя приятельница: одиночество — не такая вещь, которую можно принять или отвергнуть.
Однажды, проснувшись, я сделал второе открытие: вспомнил о своей профессии. Неплохая идея. Я поступлю со всей историей как репортер. Соберу документы, свидетельства очевидцев. Это будет объективный репортаж.
Для начала я отправился за справками в газетный архив и попросил материалы об оккультизме. Получив пачку прессы толщиной в шесть дюймов, я погрузился в ее изучение.
Сначала речь шла о колдовских обрядах плодородия, совершавшихся в Нижней Оверни. «Земля была мертва. Ее убили современные химические удобрения… Жители деревни подтвердили, что им никогда не доводилось убирать столь богатый урожай…» Я перевернул несколько страниц. Грандиозный исторический обзор. «В средние века по всей Франции пылали костры. В то время, как человек достиг поверхности Луны, в некоторых местах люди еще поклоняются дьяволу…» Дальше. «Взбесившиеся коровы танцуют загадочный танец во время доения…» Коровами я не заинтересовался и продолжал листать дальше. А, вот, наконец-то! «…Он вонзил булавку в сердце теленка». Теплее. Я отложил эту вырезку, чтобы сделать с нее фотокопию, а заодно и ту, где рассказывалось, как туристы нашли сову с перерезанным горлом, завернутую в окровавленную ночную рубашку. Идем дальше. «…Неведомая сила сорвала ее с постели… ужас приковал ноги к полу… электрические лампочки взрывались, когда она проходила мимо… часы останавливались…» Мне потребовалось часа два, чтобы перерыть эту гору хлама, состряпанного второсортными репортерами. И вдруг я прочел: «Магия — это природный дар, передающийся по наследству от отца к сыну». От отца к сыну. От отца к дочери. Яблоко от яблони не далеко падает. Ищи дальше, будь внимателен… Ага, вот как будто что-то научное:
«Когда рука приближается к конденсатору, состоящему из двух серебряных пластин, разделенных тонким слоем слюды, излучение этой руки — любой человеческой руки — путем ионизации превращает слюду в проводник.
На зеркале гальванометра проецируется яркая точка, которая движется в зависимости от электропроводности слюды. Таким образом можно измерять энергию, излучаемую данным субъектом.
Ланглэ, доктор медицины и психиатр, профессор Академии прикладных наук».
Пролистав Ланглэ, я опять погрузился в варварство. «В полнолуние, — ну, ну, слыхали, — он очертил круг и перерезал глотки трем петухам… Сосед умер на рассвете». Наконец ободряющее солнце статистики воссияло над этим адским шабашем. Статистику можно найти где угодно, и всегда она врет, но в тоже время придает вещам некую видимость правдоподобия. Во Франции 50000 лозоискателей, 40000 религиозных целителей. Подсчитано, что 250000 человек… А, вот: «Миллион французов и француженок занимаются черной и белой магией». Мне просто повезло, я имел всего один шанс из 50. «Серж, ты сошел с ума, — сказал я себе. — Ты сам превосходный объект для заклинаний. Не надо вареных жаб, заклятых свечей, гадючьей крови, чистотела или взываний к Вельзевулу: только один взгляд, острый, как алмаз, пронзает твое ледяное сердце, и оно тает, и все в нем вновь оживает».
— Что ищешь? — спросил Канава.
Он только что появился в архиве, двигаясь словно космонавт в состоянии невесомости или марионетка, у которой оборваны несколько нитей. В зубах у него торчала итальянская сигара.
— Я — жертва колдовства.
— А я — жертва недосыпания, — заявил он. — Почему другие спят нормально? Можешь мне дать вразумительный ответ? Почему я должен всем этим заниматься в нашей газете?
Он получил у Джульетты большой квадратный ящик с этикеткой «Дворы Европы» и сел рядом со мной.
— Еще вопрос, Серж. Почему эта сучка испанская принцесса пошла и сделала аборт? В семь утра Берни позвонил мне и вел себя так, будто его подключили к высоковольтной линии. По мои данным, прошлой ночью в Мадриде эта глупая шлюха была доставлена в клинику. Выскоблили — и все дела. Это мне один приятель сообщил. Заголовок пойдет такой «Принцесса и судьба испанского трона». Как тебе? Или лучше: Альфонсо XIII, гемофилия и так далее. Будет ли продолжена линия Монтоя и Кортес и Фабьенезе и моя задница? Тебе наплевать? Мне тоже. К черту, — сказал он, закрывая папку. — Я и так знаю об этих делах достаточно. Профессиональная честность — вот от чего я умру!
Он опять раскурил свою сигару, которая то и дело гасла, и взглянул на меня:
— А что ты тут разыскиваешь?
— Убийство при помощи магии.
— Посмотри раздел про хиппи из Лос-Анжелеса.
— Никакой связи.
— Послушай большого брата. Это было ритуальное преступление. Не единственное. И не последнее. Сходи к Великому Экзорцисту в епархии Парижского епископа.
Теперь я слушал внимательно — он подал мне идею.
— Что еще?
— На улице Сен-Жак есть специальные книжные лавки. Там можно найти переиздания старых книг по колдовству. Красный Дракон, Альберт Малый, Альберт Великий и прочая братия.
— Ты веришь во всю эту чепуху?
— Я не верю ни во что. Я даю информацию.
— Как ты думаешь, если сделать фигуру из воска и волос, можно ли с ее помощью воздействовать на человека, которому принадлежат волосы?
— Это и есть твоя история?
— Возможно.
— Я работал с подобным делом. Два типа поссорились и стали перебрасываться заклинаниями — как в теннисе.
— Кто же выиграл?
— Газета. Мы продали в ту неделю 800000.
— И что с ними потом стало?
— Ничего. Один всегда носил при себе амулет — утащил с кладбища гвоздь от гроба. А второй знал формулу.
— Какую формулу?
— Для освобождения от заклятий.
Он начал быстро креститься, бормоча: «Ласгарот, Афонидос, Пабатин, Врат, Кодион, Ламакрон, Фонд, Арпагон, Аламор, Бурсагасис, Вениар Сарабани».
— Серьезно?
— Вполне. Мой гений состоит из отсутствия терпенья и чудесной памяти.
— Мишель, ты знаешь всех в Париже. Кто настоящий специалист во всех этих вещах? Должен быть кто-то один. Я не имею в виду всех этих шарлатанов.
— Я сказал тебе: Великий Экзорцист в епархии епископа. Он настоящий джокер. И у него в рукаве полно таких историй, от которых могло бы скиснуть церковное вино.
— Нет, я имею в виду оккультиста, настоящего оккультиста.
— Думаешь, это у них написано на визитной карточке? Сходи к Поуэлу или Бержье.
— Это популяризаторы. А мне нужен тот, кто действительно знает, о чем говорит. Практик.
— Сходи к Нострадамусу, — сказал он, вставая, — или к Калиостро. Сходи к дьяволу. Сходи к Берни.
— Мишель, пожалуйста.
— Он все равно не примет тебя.
— Кто?
— Аллио. Живет в Париже, бульвар Бомарше. Я дам тебе телефон, если хочешь, но он не встречается с журналистами.
— Он принимает клиентов?
— Нет.
— Он действительно знает свое дело?
— Он единственный, кто его знает. Канава повернулся ко мне.
— Помнишь дело Бельсерона? Того типа, который убил троих детей и заявил, что вступил в сговор с дьяволом? Аллио давал показания как эксперт. Он спас ему жизнь.
— Именно он мне и нужен, — сказал я.
Эксперт. Мне нравилось, как это звучит. «Эксперт», — повторил я про себя. Если повезет, я спасу жизнь Ким.
Он согласился принять меня в пятницу вечером. История с книгой не прошла. (Люди говорят об этом много чепухи. И очень много чепухи публикуется. Моя книга будет попыткой изучить вопрос совершенно объективно. Но я не могу написать ее, не встретившись с вами.) Душещипательная история тоже не прошла (Невинный человек может быть осужден…) Ни один из моих трюков не сработал. Но в конце концов то, чего не смогла сделать ложь, сделала правда, когда я позвонил в третий раз.
— Опять вы? Еще не отказались от своей затеи?
— Но это может быть вопрос жизни и смерти.
— Тогда вам лучше прийти.
— Когда?
— Ну… сейчас, конечно.
У Аллио были широкие пальцы, которыми он то и дело совершал круговые движения, словно поглаживал воображаемые хрустальные сферы, подвешенные на невидимых нитях. У него была наголо обритая голова и лицо того типа, который обычно называют интересным: изборожденное морщинами, но добродушное. Он покачал свой маятник над фотографией Ким, над картой в том месте, где я красным кружком обвел Тузун. Потом перешел к фотографиям Терезы, сделанным Феррером. Маятник отклонился в противоположном направлении.
— Меня бы очень удивило, если бы та девушка оказалась ведьмой, — заявил Аллио. Одну из фотографий он осмотрел более тщательно:
— Она красива.
— Да, — сказал я, — очень.
— Вы говорите, она всегда носит на себе что-то зеленое?
— Всегда.
— И все вещи у нее в доме расположены косо?
— Меня всегда удивляло, как они не падают.
— Вы читали какие-нибудь книги, прежде чем прийти ко мне?
— Я читал вашу и еще несколько.
— И вы не обнаружили те признаки, которые упоминаются в этих книгах?
— Да, думаю, что так.
— Вы — жертва собственного воображения.
— Но…
— Подождите… Вы на 95 процентов жертва своего воображения. И на 5 процентов вы правы.
— А маятник, — вспомнил я, — почему он отклонился в противоположную сторону? Аллио пожал плечами.
— Тот маленький конверт с фотографией и прядью волос, возможно, и не был у вас похищен, не так ли?
— Возможно.
— Может быть, вы просто потеряли его в амбаре? Или он выпал, когда вы открывали бумажник.
— Вполне возможно.
Он положил фотографию и долго смотрел на меня, не говоря ни слова.
— Вы любите ее?
— Какое это имеет значение? — спросил я, после того как оправился от изумления.
— Большое.
Аллио встал и прошелся по комнате. Я наблюдал за ним. И хотя он не произнес ни слова, я знал, что он имеет в виду: вся эта история лишь плод моих иллюзий.
— Но моя жена действительно больна.
— Болезни бывают от многих причин. Как зовут эту девушку?
— Тереза.
— Тереза… — повторил он. — На таком расстоянии магическое воздействие маловероятно. Видите ли, города рассеивают вредоносные излучения, потому что сами полны ими, и в результате радиус действия оказывается мал. Если только… — и он продолжал, словно сам не верил в свои слова, — если не произошел контакт между вашей женой и Терезой… Я имею в виду помимо вас.
— Нет, это исключено.
— Не могла ли Тереза завладеть каким-нибудь предметом, принадлежавшим вашей жене? Я задумался.
— Нет. Если только она не похитила волосы.
— Хорошо. А могла какая-нибудь вещь Терезы прикоснуться к вашей жене?
— Что вы имеете в виду?
— Допустим — я не знаку, — допустим, она написала вам.
— Она никогда мне не писала.
— Но, может, вашей жене? Она могла просто послать ей… пустой конверт. — Внезапно он повысил голос:
— Запечатанный конверт!
— Зачем?
— Воск — лучший проводник человеческих флюидов. И если устроить так, чтобы жертва коснулась воска, на котором запечатлен образ…
— Какой образ?
— Изображение… Что случилось?
Я вскочил, не в силах оставаться на месте.
— Можно еще раз прийти к вам?
— Приходите, когда хотите, — ему пришлось опять повысить голос, потому что я был уже на лестнице.
Я вернулся в центр Парижа. «Пробка на бульваре Дидро и улице Риволи, избегайте больших бульваров», — объявил звонкий девичий голос по радио в машине. Я был слишком взволнован, чтобы придумать какой-то иной путь и надолго застрял в массе автомобилей, которые, подобно моим мыслям, продвигались вперед судорожными рывками с длительными остановками.
Когда наконец я добрался до офиса Ким — ее стол был одним из четырех в комнате — там сидело четверо посетителей. Двое молодых мужчин держали на коленях раскрытые папки и, перелистывая страницы, возбужденно разговаривали по-английски.
Я сделал ей знак выйти — и немедленно. Моя мимика не терпела никаких возражений. Когда Ким вышла, я шагал туда-сюда перед дверью лифта.
— Что случилось, Серж? Что с тобой? У меня самый разгар приема.
Я положил руки ей на плечи:
— Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста, постарайся вспомнить.
— Что вспомнить?
— Примерно полтора месяца назад. Вскоре после того, как я вернулся из Тузуна. Постарайся вспомнить одно утро… Постой, я знаю, это было, когда ты осталась в постели на следующий день после уикенда у Сторков.
— Ну и что?
— Я как обычно пошел и собрал почту.
Мои слова сопровождались энергичными жестами. Я наклонился, словно собирая письма с пола, как это происходило каждое утро в течение последних четырех лет. Когда звонила консьержка — примерно в четверть десятого, — я обычно был в ванной. Потом с полотенцем на шее я шел собирать письма, просунутые под дверь, и, возвращаясь, быстро просматривал их. Большинство писем было для меня, а остальные я передавал Ким, которая еще лежала в постели.
— Ну? — повторила она.
— Там был один конверт. Большой коричневый конверт для тебя, раза в два больше обычного.
Она смотрела на меня открыв рот, пытаясь понять к чему я клоню.
— Да, — сказала она.
— Ты припоминаешь что-нибудь?
— Нет, но продолжай.
— На обороте конверта было пять печатей из красного воска. Одна в середине и по одной в каждом углу. Это меня особенно волнует.
— Почему?
— Ким, пожалуйста, постарайся вспомнить. Ведь это довольно необычно получать конверты с печатями.
— Не знаю. Что тут такого важного, дорогой?
— Сейчас не время об этом, — я почувствовал раздражение. — Мы никогда не получали таких конвертов.
— Нет, получали. Помнишь, как прошлой зимой Франсуа Патрис устроил свою средневековую вечеринку? Приглашения были в виде пергаментных свитков с восковой печатью и лентой.
— Я говорю не о прошлой зиме. Я…
— Я получаю тонны документов. Все пресс-атташе в Париже посылают мне свои материалы, надеясь, что я помещу их в газете.
— Что с тобой, Серж? Серж, послушай, у меня важная встреча. Это представители Брюстера, крупного лондонского дизайнера, и мне совершенно необходимо получить информацию для следующего номера. Он выходит во вторник.
Я поймал ее за локоть.
— Одну секунду. Ты разломила руками, не так ли?
— Ну ладно, — похоже, она смирилась с мои допросом. — Я сломала печати, что из этого?
— И ты не помнишь, что было внутри?
— Мы пошли по второму кругу, — сказала она. — Да, я помню.
— Что?
— Приглашение на приватный просмотр.
— Какой приватный просмотр?
— Не знаю. Я просто предположила. Это мне начинает надоедать.
— Что, если там не было ничего?
— Дорогой, ты, наверное, не в себе, ты просто действительно сошел с ума!
— Ты не поинтересовалась, откуда оно?
— Почему ты задаешь такие вопросы, Серж? Послушай… — искра иронии зажглась в ее глазах. — Будь у меня любовник, он не стал бы писать любовные письма, запечатанные воском. Почему ты спрашиваешь об этом?
— О черт!.. Ладно, не обращай внимания. — И я нажал кнопку лифта. — Возвращайся к своим англичанам. Извини меня. Я…
Мне хотелось сочинить хоть какое-то объяснение.
— Я должен был получить из провинции один важный документ для статьи. Мне показалось, что я по ошибке дал его тебе, и… Ладно, извини, забудь об этом.
— Мы сегодня идем в кино, дорогой?
— Нет, — сказал я, — мы обедаем дома.
— Ты заедешь за мной?
— Не улыбайся, — попросил я, заходя в лифт, — ради Бога не улыбайся.
Она наклонилась, когда лифт начал опускаться.
— Прими валидол, дорогой. Я просто… < Вернувшись к остановке, я долго не мог найти билет. Пришлось выгрузить все содержимое карманов на скамью. Наконец он нашелся, и через 20 минут я прибыл в офис. Мой ум был расслаблен, как после долгой беспробудной пьянки.
Невозмутимый Феррер возился со своими диапозитивами.
— Иди сюда, Серж, — позвал он и вручил мне увеличительное стекло. — Вот, посмотри.
Насколько я мог видеть, это были фотографии облаков.
— Большая гроза 15 октября. Я ездил в Брест по поводу той истории о пропавшем адвокате. Но больше всего меня интересовал Сен-Мишель. Смотри…
Гора Сен-Мишель выступала из тумана и волн облаков, из пустоты и моего кошмара, словно застывшая в небе каменная молитва. (Может, ей могла бы помочь вера в Бога?) — Но Берни этим не интересуется, — продолжал Феррер. — Хочу послать в «Имаж де Франс». Как ты думаешь, стоит?
— Я тоже не интересуюсь.
— Что случилось, Серж?
— Чем ты сейчас интересуется Берни? — спросил я. Вопрос казался мне чрезвычайно важным. Я обратился к Фернанду, составителю макета:
— У тебя случайно нет вечерней газеты?
— Только что принесли последний номер, — сказал он, протянув мне «Франс Суар».
Я начал читать колонку за колонкой и на третьей странице нашел то, что хотел, — это была настоящая удача. Сложив газету, я бросился к стеклянной кабинке, в которой обитала Сюзанна, секретарша Берни.
— Шеф один?
— Можешь зайти.
Берни правил рукопись. Это занятие всегда выводило его из себя. «Все приходится делать самому».
— Ты видел это'? — спросил я, бросая перед ним заметку. Она называлась «Героин опять убивает». История о подростке, покончившем с собой на пляже у Перпиньяка. Довольно заурядная история, но я знал — и делал ставку именно на это, — что тема «Юность и наркотики» была у нас самой ходовой последние три недели.
— Парню было всего восемнадцать, — продолжал я.
— Я знаю.
— У него, наверное, были отец, мать, девушка. Как он дошел до такого состояния?
— А мне что прикажешь делать с этим?
— Ты удивляешь меня, Андрэ. У тебя есть дети?
— Да, — сказал он, даже не поднимая головы, — сын, 15 лет.
— Несмышленый, легкомысленный и такой беззащитный. Все вечера с мечтательным видом что-то наигрывает на гитаре.
— Что ты пытаешься подсунуть мне? — спросил Берни, наконец взглянув на меня. — Мой сын играет на гитаре, но в остальном он шалопай, как и все остальные.
— Может, у него есть дневники?
— Что?
— Почему эти мальчишки убивают себя? Должна быть причина. Тут дело не в водородной бомбе и не в «потребительском обществе». Андре, этот парень из Перпиньяка интересует меня больше, чем все события в английской королевской семье (статья, которую правил Берни, называлась «Маргарет и К°»). Он для меня важнее тех, что разгуливают по Луне.
— Переходи к делу, — перебил Берни с явным раздражением. — Чего ты хочешь?
— Я хочу написать очерк об этом юнце, опросить всех, кто его знал, его учителей, родителей, друзей. Мне хотелось бы знать, что он читал, о чем мечтал, я хочу сделать то, чего до сих пор не делал никто, — понять. Хочу найти истину. Полный портрет. И я хочу показать читателям: это может случиться и с вашим сыном.
Кажется в глазах Берни появилась заинтересованность.
— И сколько времени тебе понадобиться?
— Дней десять, может, две недели. Он вытаращил глаза. Не давая ему опомниться, я пустил в ход тяжелую артиллерию.
— Уверен, ребята из «Кулис дю Монд» уже в'Перпиньяке. Но они проторчат там сутки и получат лишь то, что мы читали сотни раз. Черт возьми, Андре, давай посыплем немного соли на рану. Давай возьмем под защиту этих юнцов., В конце концов, это наш долг. Мы — единственная газета, которая может тут что-то сделать.
Я знал, что мой завершающий выпад достигнет цели.
— Две недели? О чем ты говоришь? Ты мне нужен здесь. Я собирался послать тебя в…
— Думаешь, я делаю это для забавы? Или ради выгоды?
— Тогда зачем?
— Андре… — я сделал очень серьезное лицо, — Однажды человек вроде меня говорит себе: «Неужели ты собираешься провести всю оставшуюся жизнь занимаясь чепухой?»
— Я говорю себе так с девяти утра и до девяти вечера, — возразил он. — И не теряю от этого сон. Постарайся уложиться в пять — шесть дней.
— Постараюсь, но обещать не могу, — Я снял телефонную трубку и подал ему. — Позвони в расчетный отдел, пусть мне дадут аванс.
— Когда ты хочешь поехать?
— Вчера.
Вечером, когда я собирал вещи, Ким спросила:
— Твоя поездка имеет отношение к тем бумагам, про которые ты говорил утром?
— Некоторая связь есть, — уклончиво ответил я.
Глава 9
Маленький городок пробуждался от мирного сна к едва ли менее покойному дню. Так было со времен средневековья, и, наверное, так будет всегда. Проехав всю ночь, я остановился возле фонтана, присел на край каменного бассейна и, как бы совершая очистительный ритуал, ополоснул холодной водой лицо и шею.
Я наблюдал за скрипучей телегой, поднимавшейся на холм Св. Михаила. Два огромных быка под ярмом смирно покачивали головами и помахивали хвостами, отгоняя мух. Впереди, немного сгорбившись и глядя в землю, шел человек в берете и с длинной палкой на плече. Я понаблюдал за женщиной во дворе, одетой во все черное, которая наливала из ведра в маслобойку теплое пенистое молоко и иногда покачивала бедрами, как делали женщины в течение сотен лет. Я думал о том, что ничего не изменилось и не изменится в запахах, которые доносились со всех сторон: кукурузы, сохнущей в амбарах, конюшен, где то и дело вздрагивали и били копытом лошади.
Но теперь я чувствовал, что за этим древним покоем скрывается нечто иное. Оно как будто скользило вдоль стен вместе с первыми лучами солнца, лежало незримой тенью на полях в полуденной тишине. Да, где-то был Враг, и потому лица людей приобретали новые морщины, тяжелый труд запряженных быков становился мучительнее и коровы в хлевах мычали трагичнее. Резкий запах конюшен вдруг показался мне тошнотворным.
Но я сказал себе, что этот день пройдет, как и предыдущие. Опять наступит вечер, и старики будут судачить у ворот, пытаясь немного оживить свои дряхлые тела. Когда похолодает, они встанут, пойдут в дома и задвинут тяжелые засовы. Придет другая ночь, как это было с начала времен и будет до конца. Лишь Черный Всадник на бешеном скакуне то тут, то там нарушит ее покой. Старый хронометр собора будет перебирать четки ночных часов. Стоит ему остановить это благословенное занятие, и они застынут и обрушатся с высоких башен на город, покрыв его тяжелой бронзовой мантией.
В этот момент я смотрел на высившийся впереди собор, как утомленный странник с лихорадочным, но светящимся надеждой взором. Великолепная постройка — словно огромный летучий корабль, надежно пришвартованная к земле своими легкими контрфорсами. Древний экзорцизм, запечатленный в камне. Меня непреодолимо влекло к нему.
Я завел машину и поехал вверх по холму, обгоняя телегу. Каждый мой жест обладал той дьявольской точностью, которая порождается смесью усталости и бодрости после бессонной ночи, проведенной в дороге. Я поставил машину в сквере и пройдя через большие двери собора, жалкий и одинокий, вступил под сумрачные своды с мольбой о спасении.
Когда мои глаза привыкли к темноте, я смог различить перед высоким алтарем человека, одетого в черное с серебром и совершавшего странные движения. За его спиной стояли четыре старухи, также в черном, и бормотали невнятные ответы на его взывания. Слабо звякнул колокол. Словно скрежет зубовный, зазвучала фисгармония. Старухи нестройными голосами затянули «Dies Jrae…».
— Господи, — сказал я, — Твоя сила выше его. Ты — Всемогущий!
Но Господь пожал плечами.
— Мы здесь занимаемся только мертвыми, — сказал Он, — теми, кто больше не любит и не любим, теми, кто излечился от недуга жизни. Возвращайся к своей игре теней, оставь нас заниматься серьезными делами.
Solvet saeclum in favilla… Погрузив руку в святую воду, в которой отражался купол собора, я перекрестился.
— Теперь Ты можешь оставить меня, — подумал я.
— Будь хитрее, — сказал спокойный голос в моей голове. — Будь хитрее, чем тот, и все будет хорошо.
И я вышел.
Но куда мне теперь идти? Я думал, медленно шагая по дороге к Пролому. Почему я сказал Берни, что мне нужно десять дней? Десять дней — для чего? Чтобы перерыть все шкафы в поисках милого изображения, пронзенного булавками? Не будь дураком. Другая мысль зашевелилась в моем мозгу. «Прошло больше месяца… 47 дней, ты знаешь точно… с тех пор как ты оставил ее». Как мне удалось продержаться так долго? Перейдя дорогу в конце Пролома, я ускорил шаги. Вскоре передо мной в свете осеннего утра вырос увитый плющом желтый дом. Ставни были закрыты.
Пронзительно заскрипели ворота. Может, даже громче, чем прежде, как будто их никто не открывал лет сто. Ни одна из дверей не была заперта, но я сразу понял, что Терезы нет дома. Я позвал ее по имени три раза. Скорее как ребенок, ищущий взрослого, чем как коварный грабитель. Внутри царила затхлая атмосфера давно не проветривавшегося помещения. И ни одной живой души. Я прошел в ванную и слегка смочил голову, поскольку мысли начинали путаться от усталости и недосыпания. Полотенца не оказалось.
Во всех комнатах двери были открыты, а ставни на окнах закрыты. Я зашел в спальню — нашу спальню. Кровать была накрыта кружевным покрывалом. Тогда моим умом начала овладевать идея, с которой я боролся с тех пор, как прибыл сюда. Раз тут никого нет, — сказал я себе, — воспользуйся случаем и обыщи весь дом от подвала до чердака.
Так я и сделал. Платяные шкафы и серванты в спальне оказались почти пустыми. Там было лишь немного старой одежды. Мне стало стыдно. На одном из шкафов я нашел роликовые коньки, старую коллекцию марок, несколько разбитых керосиновых ламп, маленькую шкатулку для шитья и несколько ваз, тоже разбитых. Но должен же быть какой-то след! Я оставил спальню, не дав себе труда вернуть все на место, и по наклонному коридору дошел до той комнаты, в которую никто не заходил в течение четырех лет, хотя Тереза показывала мне ее с порога. На письменном столе лежали очки в металлической оправе, тетради, исписанные неразборчивым почерком, подставка для перьев, промокательная бумага — обычные предметы, которые можно найти на любом письменном столе. В одном углу возвышались друг на друге четыре раскрытые книги. Боже! Колдовские книги, наконец-то! Сотни других книг стояли на полках вдоль стен, покрытые слоем пыли в палец толщиной. Я осквернил святилище, распахнув дверцы небольшого шкафчика, — ни иголок, ни фигур, ни следов воска. Я потратил целый час на то, чтобы посмотреть пачку старых бумаг, но никаких фотографий Ким в ней не оказалось. Мне очень хотелось найти пропавшую фотографию, но ужасно боялся, что найду ее.
Еще в трех комнатах мои нервозные движения нарушили вековой сумрачный покой. Дольше всего я задержался на кухне. С ее каменным полом, огромным столом, узкими французскими окнами, выходившими на глухой, как в монастыре, двор. Кухня была самым приятным местом в доме. Я тщательно осмотрел каждый нож и каждую вилку, винный погреб, кладовую (пустую) и еще раз, одну за другой, бумаги на столе: счета за газ и электричество, счета, написанные на обороте старых конвертов. Потом я вспомнил про чердак. Однажды мы были там с Терезой. «Здесь я играла в ковбоев и индейцев, когда была маленькой. Я представляла себе, будто индейцы напали на дом и, кроме меня, не осталось защитников. Я всегда была одна…» Пока она говорила, солнечный луч из маленького окошка медленно двигался по стене. Может быть, то, что я искал, спрятано в каком-нибудь старом разбитом сундуке под грудой пожелтевших кружев? Но когда я поставил ногу на нижнюю ступеньку, у меня возникла другая идея. Оранжерея. Как я раньше не подумал? Оранжерея была единственным местом, куда она ни разу меня не водила.
Я вышел из дома и пошел по дорожке, окаймленной шалфеем. Когда я распахнул дверь оранжереи, в ноздри мне ударил резкий тошнотворный запах. Осторожно закрыв за собой ржавую дверь, я очутился в самом сердце тропической ночи — именно ночи, потому что окна были окрашены в зеленый цвет и дневной свет мог просочиться лишь там, где краска облупилась.
Я пошел налево по длинной дорожке, по обеим сторонам которой располагались полки с горшками. Хризантемы, георгины и еще какие-то неизвестные мне цветы кивали в сумраке, и можно было ощутить их теплое дыхание. Иногда одна из безликих голов задевала мое лицо, и я вздрагивал, словно от прикосновения призрака. Уже собираясь повернуть обратно, я заметил ветхую скамейку.
В этом месте краска на одном из окон была соскоблена, и немного света падало на кучу инструментов: клещи, щипцы, куски проволоки, длинные заржавленные ножницы и свечу, косо укрепленную на старой консервной банке, Толстая красная свеча, сгоревшая более чем на три четверти. Моя дрожавшая рука потянулась к ней, словно к чему-то смертельно опасному. Но я не успел прикоснуться. Сзади скрипнула дверь — кто-то вошел в оранжерею. Я быстро, но бесшумно отскочил в сторону, укрывшись за какими-то хвойными растениями. Их иголки нещадно кололи меня, пока я пробирался вдоль стены.
При свете, который теперь проникал через открытую дверь, я увидел высокую фигуру старого садовника, лишенное выражения лицо с отвратительным красноватым пятном. Тень в царстве теней. Он передвигался, волоча ноги и тяжело дыша. Иногда он останавливался, потом шел дальше. Наконец, выбрав два горшка с цветами, он осторожно взял их на руки, словно мать, прижимающая к груди спящих близнецов, вернулся к двери и вышел наружу. Я последовал за ним.
Сначала он шел медленно скользящей походкой по едва различимой тропинке в сторону леса. Облетевшая листва желтым ковром покрывала опушку. Справа и слева простирались холмистые поля, в небе светило прохладное солнце. Я продвигался короткими перебежками, пригибаясь, когда Фу менял направление. Мне казалось, что он идет к лесу, но он свернул на другую тропинку, которая поднималась по склону холма.
Появилась кирпичная стена, новая, аккуратно сложенная. За ней виднелись верхушки кипарисов. Фу прошел вдоль стены и скрылся за воротами. Только дойдя до этих ворот, я понял, что мы пришли на кладбище.
Я следовал за ним, минуя часовни и ряды надгробий. «Семья Ломера». «Здесь лежит…», «Прохожий, помолись за него…» фу прошел по центральной аллее, потом свернул направо. Я был метрах в 20 от него, когда он остановился перед могилой, которая казалась свежее остальных. Я видел, как он склонился над ней, осторожно поставил свои горшки и стал выдергивать из земли погибшие цветы. Потом собрал опавшие листья и вместе с мертвыми цветами выбросил их в мусорное ведро. В конце концов перед надгробием осталось лишь три горшка. Потом он застыл, опустив глаза в землю и молитвенно сложив ладони. И тогда я почувствовал, что мое сердце бешено колотится, его удары передавались дереву, к которому я прислонился.
Как она тогда сказала? Нет, это я спросил: «Кто умрет, когда я уеду?» И она ответила: «Я». Внезапно мои нервы превратились в клубок взбесившихся гадюк. Едва сознавая, что делаю, я побежал и схватил садовника за плечо:
— Что случилось, Фу?
Когда он увидел меня, его глаза так округлились, что стали похожими на две лупы, и голова откинулась назад, словно уберегаясь от моего безумия. Но я настаивал:
— Скажи мне правду! Внезапно в его глазах вспыхнула ненависть, и он ударил меня, сначала в ухо, затем по шее — он целил в нос, но я наклонил голову. Потом он попытался убежать, но я поймал его за куртку, которая тут же порвалась. Когда он обернулся, чтобы высвободиться, я повалил его с ног и начал бить ногами. Вдруг я почувствовал, что моя правая нога оказалась словно в капкане. Острая боль пронзила все тело, и я упал. Некоторое время в голове стоял довольно странный шум. Потом я уже ничего не чувствовал. Старик послал меня в нокаут.
Я смутно сознавал, — было ли это сознание или мое астральное тело гналось за садовником? — что он бежит по каменистой дорожке. Моя голова была прислонена к надгробию, и мне достаточно было слегка скосить глаза, чтобы прочесть вырезанную на нем надпись: «Семья Дув». Я осторожно положил руку на камень, ощущая физическую потребность погладить его и согреть своим живым теплом. Потом я открыл глаза — разве я уже не открыл их? Повсюду: вокруг и внутри меня — царил ужас. Подняться на ноги было так трудно, словно пришлось собирать себя по частям. Но как ни странно, оказалось, что ноги меня еще держат. Я побрел к кладбищенским воротам.
— Беги, — повторял я, — ты должен бежать. В тишине мой голос звучал очень странно. Я надеялся встретить кого-нибудь у ворот — сторожа, крестьянку, кого угодно. Мне просто хотелось задать вопрос и получить на него ответ. Но Господь, дабы испытать меня, сделал утро совершенно безлюдным. Лишь далеко в поле кто-то работал на тракторе. И справа высился собор, презиравший преходящие людские страдания. Потом я вспомнил, что в сквере стоит моя машина, и тогда наконец побежал.
Выехав на тополевую аллею, я увидел такое же скопление народа перед домом Бонафу, как и в первый день. Они наблюдали за мной с нескрываемым любопытством, потому что я совершенно не был похож на обычного посетителя. «Острый приступ», — вероятно, решили они. Я прошел прямо к дому и постучал в дверь. Никто не отозвался. Я опять принялся стучать. Сзади что-то сказали на местном диалекте, но я не понял. Наконец дверь открылась, и на пороге появился Бонафу, он был в ярости. Потом он узнал меня.
— Ах, это вы, — сказал он, — заходите. Целитель был, как обычно, в рубашке без пиджака. В маленькой пыльной прихожей он как будто заколебался. Там в ожидании приема сидели четыре человека, в том числе женщина в черной соломенной шляпке, украшенной искусственными фруктами; трое мужчин держались поодаль. Бонафу огляделся, словно ища, куда бы меня усадить, и не имея силы или смелости заговорить первым. И вдруг где-то на втором этаже раздался неистовый вопль, и его раскаты казалось сотрясли весь дом до основания.
— Серж!
Сразу послышался топот бегущих ног. Она прижалась ко мне радостно и страстно. И я опять держал ее в своих объятиях. Это продолжалось около часа. Где-то в глубине моей души из боли, отчаяния, пустоты рождалась новая жизнь. Тепло вновь разлилось по моим жилам.
Глава 10
— Все вверх дном, — повторяла она, — Что случилось? Она ходила из комнаты в комнату, всплескивая руками, словно маленькая школьница, потерявшая свой пенал.
— Во что ты тут играл?
Я медлил с ответом и в конце концов решил пока не говорить правду. Мне показалось, что дом стал необитаемым. Я хотел найти какие-то признаки жизни. Тереза не обратила внимания на мое абсурдное объяснение. Решив, что вечер холодный и нам нужен огонь, она запихала в камин несколько старых досок, добавила немного скомканной бумаги и придавила все это тяжелым бревном. Казалось маловероятным, что подобное сооружение загорится. Однако через минуту пламя взметнулось вверх, как джин, и дерево весело затрещало. Тереза села, очень довольная собой.
— Я переселилась к дяде. На время. Я иногда так делаю… Что там произошло на кладбище?
Я подробно рассказал ей, как преследовал садовника, как подумал, что он ведет меня к ее могиле, и как фу набросился на меня со всей страстью маньяка. Она засмеялась своим ленивым смехом. О, этот смех! Я готов был триста раз умереть ради этого томного, ласкающего смеха.
— Не обижайся на него, — сказала Тереза. — Он старый солдат.
Это не повод. Я тоже был солдатом. Даже проиграл войну — и это достаточно хорошая рекомендация. Потом я спросил:
— Почему он набросился на меня?
Из ее рассказа я понял, что когда-то давно — как давно, мне не удалось установить, поскольку у Терезы было довольно слабое чувство времени, — фу был безумно влюблен в ее мать. После аварии — впервые она упомянула аварию свет навеки померк в его глазах, и он стал каждый день носить свежие цветы на ее могилу.
— Вот почему он выращивает эти ужасные цветы. И старается, чтобы никто не узнал.
Тогда — поскольку маленький Фрейд дремлет в каждом человеке — я ухватился за возможность расспросить Терезу о матери:
— Она была красива?
— Ну…
— Ты ее очень любила?
— Я никого особенно не любила, кроме тебя, — сказала Тереза. Но она упомянула еще одну вещь: у ее матери была страсть к цветам.
— В этом доме всегда было много цветов. Только мать не могла вынести, когда они увядали. Цветы меняли каждый день, и всегда их не хватало.
Огонь умер с приходом ночи. Тереза умолкла. В темноте она дышала глубже, как растение. Я наклонился и нежно поцеловал ее глаза. Делая это, я испытывал блаженное чувство полной свободы. Где-то далеко были Верни, Ким. Я сам оказался где-то далеко. Она медленно повернула голову — медленнее, чем вращались зубчатые колеса в настенных часах, что висели в прихожей. Эта маленькая королева тишины могла пробыть в таком состоянии лет триста и не проронить ни звука.
— Когда ты молчишь, мне страшно.
— Мне тоже страшно, — призналась она и добавила, как будто этот вопрос интересовал ее чисто теоретически:
— Почему нам страшно, когда мы вместе?
— Потому что мы любим друг друга.
— Что с нами будет?
Я не ответил. Тема была столь неопределенна, что я решил отложить ее на потом — как проблемы Юго-Восточной Азии. И я заявил, что хочу есть. «Сейчас охотничий сезон. Я просто мечтаю о куропатке». Она моментально исчезла и вернулась с блюдом бисквитов, которым на вид было несколько недель.
— Нет, я по-настоящему проголодался. Целый день ничего не ел.
Тереза приложила кончик указательного пальца к губам — жест, означавший, что она думает.
— Хорошо, — сказала она наконец, — мы отпразднуем твое возвращение. У нас будет паштет и много-много красного вина. Прекрасно. И у нас будет кукуруза в початках.
Последнее я воспринял без энтузиазма, но ничего не сказал.
Потом примерно полчаса я мог вдыхать шедший из кухни пресный аромат кукурузных початков, варившихся в воде. Но паштет был великолепен, и вино незабываемо слой пыли в палец толщиной покрывал принесенную из погреба бутылку. Поскольку Тереза выпила совсем мало, почти все досталось мне. Когда мы встали из-за стола, я был пьян. Потом она засмеялась и сказала, что хочет покурить. Меня восхитило, как Тереза зажгла мою сигарету, и еще больше — как она держала ее между большим и указательным пальцем, осторожно вынимая изо рта после каждой затяжки, словно это был какой-то драгоценный предмет. Потом я предложил помыть посуду.
Когда мы стояли перед раковиной — Тереза мыла и полоскала, а я вытирал, — на четвертой тарелке я вдруг набрался храбрости и сказал:
— Я тут искал кое-что.
— О чем ты?
— Сегодня днем я искал здесь фигуру из воска с воткнутыми в нее иголками.
— Не понимаю. Объясни.
— И еще я искал пропавшую фотографию моей жены и прядь волос.
— Зачем?
— Я думал, что найду их здесь.
— Здесь?.. Почему здесь?
— Когда я вернулся в Париж, жена заболела, и я думал, что кто-то наложил на нее заклятье.
— Кто?
— Ты.
— Ты в самом деле веришь в это?
— Верил.
— А сейчас?
— Не знаю. Я ходил к одному специалисту, который снимает заклятья. Он говорил много и не сказал ничего.
— Да, так часто бывает. Я знаю здесь одного человека. Хочешь, свожу тебя к нему?
— Это последняя соломинка…
— Он действительно знает свое дело. К нему приезжают отовсюду.
— Это в самом деле последняя соломинка.
— Кто наговорил тебе такую чепуху?
— Откуда мне знать? — Я осторожно поставил в шкаф последнюю тарелку. — По крайней мере, это подействовало, раз я вернулся…
— Ты надолго?
— На неделю. Семь-восемь дней, не больше.
— Почему не больше?
— Потому что существует континент Азия, хочешь ты этого ил нет.
— О чем ты? Ты очень забавный, когда пьянеешь… Я поймал ее руку и повернул ладонью кверху.
— Почему у тебя нет линий?
— Есть.
— Их почти не видно.
Я медленно провел большим пальцем по гладкой мягкой ладони. Это была необычная, даже пугающая гладкость.
— Щекотно.
— Странно не иметь линий, — сказал я, — Как будто у тебя нет судьбы.
— Пойдем.
Тереза выдернула свою руку и вышла.
Она прошла гостиную и поднялась на второй этаж, всюду выключая свет. Я следовал за ней. Когда мы пришли в спальню, она разделась, положила кусок материи на лампу и легла в кровать. Большие спокойные глаза повернулись ко мне. Я взглянул в окно. Ночь с каждой секундой становилась все чернее, отрезая дом, парк, ручей, Пролом, город и меня самого от остального мира.
Глава 11
Вскоре после этого — наверное, дня через два — томная задумчивость осени уступила место ветреной погоде. Зима еще не пришла, и солнце еще светило, хотя превратилось в маленький белый шарик. И пошли дни, столь похожие друг на друга, словно это был один бесконечный день.
Три дня, четыре, пять. Мы вставали на рассвете. Пока я занимался приготовлением завтрака, Тереза начинала утренний осмотр парка. Мне скоро было дано понять, что она любит делать это одна. Я иногда видел издали, как она склонялась над вереском, словно о чем-то расспрашивая его, или брала в руку ветку, как будто прослушивала пульс больного дерева, выдергивала сорную траву или высматривала в цветке розы тлю.
Возвращаясь, она, похоже, была очень довольна собой, парком и домом. Прежде чем войти в дом, она в последний раз оглядывалась, словно желая убедиться, что все на месте и можно начинать день.
Когда я разливал в чашки дымящийся кофе и обжигал пальцы гренками, Тереза давала мне подробный отчет о том, что произошло за ночь. Шипы у роз притупились, говорила она, и птицы почуяли холод — только не щеглы, конечно. Черные дрозды например. Они стали такие задумчивые и все время дрожат. Мы никогда не говорили о будущем, о котором нам так хотелось не думать.
А потом следовала прогулка. Мы выходили в сумерках рука об руку одни под розовато-лиловым небом. Наше счастье состояло из тишины, чудесной музыки без нот.
Однажды, после одной из таких прогулок, наш разговор неожиданно превратился в философский диспут. В тот день Тереза долго созерцала окутанные туманом дальние холмы, похожие на каких-то диковинных животных.
— Ты когда-нибудь думал, что может быть за ними?
— Нет, зачем?
— И тебе никогда не хотелось пойти посмотреть?
— Мне это ни к чему. Я и так знаю. Все то же самое.
— Не правда. В мире очень много вещей, которых мы не знаем.
— Есть только одна вещь, — возразил я. — Все вещи это просто ее разные проявления.
Тогда она взглянула на меня, словно говоря: «Ты ничего не понимаешь!» Но потом снизошла до объяснения:
— Чтобы узнать эту вещь, надо стать вездесущим — тогда станет ясно, что все происходит только так, как должно произойти. Так-то вот, — заключила она, как домашняя хозяйка, которая закончила уборку и довольна тем, что не оставила ни одной пылинки.
— Не согласен, — опять возразил я. — Все происходит случайно.
— Не правда!
Она бросилась на меня, ударившись головой о мою грудь, — моя трубка, рассыпая искры, пролетела через всю комнату. Не удовлетворившись этим, Тереза ухватила меня за щеки и принялась трясти их. Мне удалось схватить ее за кисти, она попыталась вырваться, стул опрокинулся, и мы оказались на полу. Последовала борьба. Тереза оказалась сильнее чем я предполагал. Прижавшись ухом к ее груди, я слышал быстрое ритмичное дыхание. Ее спутанные волосы упали мне на лицо. Я ощутил запах теплого хлеба.
— Блондинка моя, обожаю тебя! — сказал я. Это мне что-то напомнило.
— Я не блондинка.
— Неважно. Рыжая, зеленая, золотая. Я все равно тебя обожаю.
Мои слова не произвели на Терезу никакого впечатления. Она неожиданно вывернулась, отскочила и снова прыгнула на меня, прежде чем я успел защититься. На этот раз она одержала верх. У меня оставалось ровно столько сил, чтобы ловить ее дыхание, слышать ее стоны и ощущать, как ее радость переходит ко мне (последовательность, которой неведомо для нас ради своего удовольствия управляло некое божество), пока мы оба не слились воедино в радугу, сияющую блаженством.
— Ты очень опасный человек, — сказала Тереза, вставая, когда все было кончено. Я еще витал где-то в долине Иегосафатской. Натянув брюки и застегнув ремень, я ползал на четвереньках по полу, разыскивая трубку, очки и блокнот. Потом я медленно поднялся, все еще ощущая себя счастливым, и сказал, что, наверное, звери тоже испытывают радость после спаривания. Но она не слушала.
Становилось все холоднее. Прошло уже шесть дней, и все это время я как будто только и делал, что колол дрова да сваливал их возле камина. Надо признать, дом был отлично приспособлен к зиме и лишь слегка поскрипывал на ветру. Он напоминал большой прочный корабль, идущий с развернутыми парусами, медленно и величественно, навстречу холодам. Парк тоже был очень красив. Дом, парк, Тереза и я образовали неразрывное целое, и никто не знал, что из этого выйдет. Все шло хорошо, пока не наступил последний восьмой день, когда с утра вдруг подул сильный ветер и стрелка барометра в кухне отклонилась на несколько делений.
— Всегда так начинается, — сказала Тереза. (Что, моя маленькая? Несчастье?…) До середины дня она простояла у окна, иногда слегка касаясь губами оконного стекла, и на нем появлялись и исчезали маленькие пятна тепла. Я подошел к ней и, чтобы привлечь ее внимание, поцокал языком. Тереза обернулась и улыбнулась, словно желая показать, что она вовсе не сердится.
В 4 часа Тереза приготовила чай. Потом она набила мою трубку и осторожно вставила ее мне между зубов. После этого села на пол и, прислонившись к стулу, на котором я сидел, обхватила руками мои ноги. Каждый ее жест говорил: останься!
Когда настала ночь, сквозь шум ветра послышался другой звук, постепенно нараставший. Другой, гораздо более яростный ветер летел из неведомой дали и гнал перед собой первый. Тереза встала и распахнула окно настежь. Я быстро закрыл его, заметив, что не хочу увидеть, как она улетит. Эта фраза вызвала у нее улыбку. И в ту же секунду дом сотрясся до основания. Я подумал:
— Он утонет, наш корабль. Мы оба утонем в этой скорби.
— Обещай, что не уедешь сегодня.
— Я же говорил, что уеду завтра утром.
— Не уходи, пожалуйста, пока я буду спать, — попросила она, стараясь улыбнуться.
Давай поговорим о чем-нибудь другом. У нас осталась одна ночь.
В эту ночь я был разбужен неприятным ощущением: рядом со мной не было ее теплого дыхания. Пошарив рукой по простыне, я зажег свет и взглянул на часы: 10 минут пятого. Потом я встал, нашел сигареты и, закурив, вернулся в постель.
Снаружи стоял такой грохот, что нельзя было различить отдельные звуки. Вой ветра, дребезжание стекол в старых рамах, стук ставни и шелест ветвей замерших деревьев — все смешалось. Но если хорошенько прислушаться, тут присутствовали не только эти звуки: за внешними волнами корчился в судорогах до самых глубин океан. Настоящий ведьмин шабаш.
Иногда вдруг наступало затишье. Можно было подумать: наконец-то буря улеглась, пора поднимать паруса и плыть дальше. Но столь же внезапно все началось вновь, еще яростнее, чем прежде. Прошло 20 минут, а Тереза не возвращалась. Я решил поискать ее внизу.
В гостиной все было спокойно. Последние красные угольки тлели в камине. Тихо тикали часы. Но я заметил, что шпингалет на окне был выдвинут. Оно всегда запиралось у нас на ночь. Я открыл дверь и, поеживаясь, вышел на террасу.
Полная луна — опять эта бестия — освещала парк. Сильно пахло озоном. Я вернулся в дом за теплой курткой и отважился на новую вылазку.
Сначала я решил сходить в оранжерею, полагая, что в подобную ночь ни одна живая душа не решится разгуливать под открытым небом. Но в оранжерее Терезы не было, и я побежал к хижине. Там тоже никого не оказалось.
И все-таки она была где-то рядом, маленький островок тепла среди холода ночи. Я мог слышать, как она, словно крошечный маяк, зовет меня на той сокровенной волне, о существовании которой я до сих пор не подозревал. Мне чудилось, будто некий доброжелательный дух появился из-за куста, взял меня за руку и повел в конец парка, где кроны двух дубов смешались, образовав свод высотой около пятидесяти футов. И в этом месте, — которое Тереза называла «часовней», — я наконец нашел ее. Она лежала в одной ночной рубашке и как будто спала.
Подойдя ближе, я увидел что ее глаза открыты и закатились. Когда я попытался ее поднять, послышался хруст инея. С большим трудом я поднял ее, решив идти к дому напрямик через кусты. Это была неудачная идея. Волосы Терезы цеплялись за ежевику, и мне то и дело приходилось их освобождать чуть ли не по одной волосинке. Тогда я попробовал бежать. Но это оказалось невозможно. Мои ноги отказывались нести нас так быстро. Добравшись до дома, я увидел у нее вокруг глаз черные круги.
Уложив Терезу на диван, я придвинул его к камину и бросил на уголья новое полено, которое тут же вспыхнуло. Затем прошел на кухню, поставил чайник, достал из шкафа бутылку бренди, потом сбегал наверх и принес одеял.
Разорвав на ней ночную рубашку, я налил немного бренди в руку и принялся растирать безжизненное тело столь энергично, что через несколько минут пот катил с меня градом. Тогда я раскрыл ей рот и влил немного бренди. Сначала все текло по подбородку, потом Тереза сделала глоток, и ее веки задрожали.
Я вернулся на кухню, налил в чашку кипятка, добавил немного сахара и изрядную порцию бренди. Руки дрожали. Нечеловеческим усилием мне удалось донести этот напиток до дивана, не пролив ни капли. Я завернул Терезу в одеяла и, поддерживая ее голову, дал попить. После нескольких глотков она откинула голову назад — ее голова оказалась столь тяжелой, что я не смог удержать ее. Через некоторое время Тереза пошевелила губами, пытаясь заговорить.
— Лежи спокойно, — приказал я. — Сейчас схожу за доктором.
Ее «нет» донеслось откуда-то издалека, и ее рука вцепилась в мою.
— Не оставляй меня, — наконец сумела выговорить Тереза.
Звук ее голоса заставил меня вздрогнуть.
— Я уеду вечером.
Когда я прикоснулся к ее губам, они были еще как лед, но постепенно согревались. Потом она два раза тяжело вздохнула, закрыла глаза и уснула, все еще держа меня за руку; чуть позже я осторожно высвободился.
Доктор Казаль жил совсем близко. Начинался день, и ветер немного улегся. Теперь шел монотонный почти мирный дождь.
Казаль сам открыл мне дверь. Он был в пижаме. Я сказал, что Тереза вышла из дома среди ночи и сильно простудилась. Он не задал никаких вопросов, только попросил немного подождать. Вскоре он появился с саквояжем в одной руке и зонтиком в другой. По дороге мы не разговаривали.
Когда вошли в гостиную, Тереза лежала с открытыми глазами. Она с полным безразличием смотрела, как приближается доктор, и безропотно дала себя осмотреть. Все это было очень странно: сиплое дыхание Казаля, склонившегося на обнаженным телом Терезы, легкие удары молоточка по ее коленям и щиколоткам, звяканье инструментов и особенно то, что все происходило в полной тишине.
Он встал и сделал мне знак выйти с ним в соседнюю комнату.
— Вы не сказали всю правду.
— Она встала среди ночи и вышла в парк.
— Зачем.
— Понятия не имею. Я нашел ее спящей под деревом.
— Спящей?
— Без сознания. Глаза закатились. Тело задеревенело. Что-то вроде каталепсии.
Тогда он задал мне странный вопрос.
— Под каким деревом она лежала?
— Не знаю… В дальнем конце парка… Где небольшая поляна. А что?
Казалось, он то ли размышлял, то ли погрузился в грезы. Мой вопрос остался без ответа.
— В подобных случаях обычно умирают от переохлаждения. Но, насколько я могу судить, с ней все в порядке. Никаких признаков гиперемии. Нет даже простуды. Ничего. Я могу только дать успокоительное, чтобы она могла поспать.
Он вернулся в гостиную и приготовил шприц. Я не знал, согласится ли на это Тереза. У нее был совершенно отсутствующий вид. Она даже не вздрогнула, когда игла вошла ей в вену. Доктор быстро собрал инструменты.
— Держите меня в курсе, — сказал он, — зайдите ко мне вечером.
Я проводил его до ворот. Когда вернулся, Тереза спала глубоким сном, но на лице ее светилась улыбка — признак того, что она ощущала мое приближение, где бы ни была. Она издала слабый звук, как будто спрашивала:
— Ты здесь?
— Здесь, — сказал я, — и всегда буду здесь. После этого она погрузилась в беспамятство.
Мне хотелось есть. Я пошел на кухню и приготовил себе кофе. Макая кусок хлеба в чашку, я слушал, как дождь барабанит в окно. Произошло нечто странное: я был зачарован, — как бывает зачарована змея, — причудливым, беспрерывно меняющимся ритмом. И мне никак не удавалось найти в нем закономерность. Я с трудом оторвался от этого магического танца и тщательно прополоскал чашку с ложкой. Потом вспомнил про пару старых резиновых сапог, которые валялись в подвале. Надев куртку, я спустился в подвал, переобулся и вышел из дома.
Земля сильно промокла, и, когда я пришел на поляну, оказалось, что следы ночного происшествия исчезли. Однако после тщательного осмотра каждого квадратного дюйма грязи мне наконец удалось отыскать то, что выглядело как часть круга, очерченного на земле палкой. Это была довольно правильная дуга длиной около метра. Мысленно продолжив ее, я увидел, что центр круга, — если тут действительно был круг, — находится точно под тем местом, где соединились ветви двух деревьев. Но может, это просто моя фантазия? Я продолжал поиски еще около часа. Где-то в пределах воображаемого круга я нашел буроватую, почти черную лужицу. Я провел по ней пальцем, положил немого грязи на ладонь, понюхал и даже попробовал на вкус, но так и не смог установить, грязь ли это была или кровь — или я сошел с ума. И тем не менее, рядом лежало черное перо. Перо, потерянное птицей. Я вспомнил, что видел в курятнике одну черную курицу. Интересно, там ли она. Потом я подумал: «Продолжай в том же духе и как пить дать рехнешься.»
Но зачем она пришла на поляну? Этот вопрос продолжал волновать меня, когда я покинул парк и направился к пологим склонам холмов. Я знал, что ответа нет. Для меня, во всяком случае. Что она сказала, когда мы гуляли здесь в первый раз? Я остановился и напряг память. Она говорила, что есть одна звезда, которую можно видеть только с этого места. И еще она однажды сказала: «Иногда ночью я становлюсь двумя людьми». Чушь! Я пошел дальше и пересек ручей, прыгая с камня на камень. Проходя мимо загона, я увидел коня, который не раз попадался мне на глаза. Большую часть времени хозяева держали его в этом загоне. Бес полезный старый конь. Когда я огибал угол поля, сзади внезапно послышался грозный топот копыт. Я пригнулся, убежденный, что животное собирается перепрыгнуть забор и задавить меня. Но нет. Столь же внезапно он остановился, посмотрел на мена, потом закинул голову назад и на некоторое время застыл в этой напряженной позе. После этого он во весь опор поскакал обратно.
Когда я продолжил свой путь, сердце бешено колотилось в груди. Я шел, обходя распаханные участки и проклиная грязь, которая налипала на подошвы сапог. Я чувствовал себя как турист в чужой стране, который постепенно начинает понимать местный язык. «Иди дальше, иди дальше!» — внушал я себе. Откуда-то прилетела пчела и несколько раз с жужжанием облетела вокруг моей головы. Что делала пчела во время бури? Но тут я заметил, что буря кончилась. Дождь прекратился, ветер утих. Только высоко в небе черные облака, тесня друг друга, мчались наперегонки к востоку.
— Где ты, ветер? — спросил я. В ответ внезапно налетевший порыв окатил меня водой с деревьев.
Я остановился. Ледяные струи потекли за шиворот, но не это меня беспокоило. И не чувство одиночества, потому что на самом деле я был окружен мириадами назойливых видений, которые звали меня. Куда?…
— Куда? — спросил я вслух и тут же ощутил в своем теле нечто подобное медленному движению сока в растениях. Я столь же медленно повернул голову. Насекомые, птицы, жабы перестали быть невидимками, хотя меня не соединяла с ними обычная зрительная связь. Мои чувства были прикованы к неким обособленным друг от друга центрам вибраций. Потом чужеродные вибрации приблизились и слились со мной, и течение времени утратило всякий смысл. Внезапно я ощутил поднимавшийся из земли удушливый запах. Гниющая тряпка? Или это безмолвный и неотвратимый распад моего тела? «Надо выбираться, — подумал я, — скорей выбираться отсюда». Потом эту мысль вытеснила другая. Я вспомнил, как Тереза однажды сказала:
— Серж, ты все время борешься с собой. Как будто кто-то в тебе самом ненавидит тебя. Неужели это и называют умом?
Около пяти часов вечера я вернулся к дому, где между тем разыгрывалась драма иного рода. Пришли два человека с фермы, разбудили Терезу и сказали, что ночью в амбар обрушилось дерево. Провалилась часть крыши, и об этом необходимо сообщить страховой кампании, плотнику, мэру и пожарнику. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что произошло. К моему удивлению, Тереза выглядела так, словно весь день провела за вязанием у камина. Кое-какие решения об амбаре были приняты, и наши гости ушли, приподняв свои черные шляпы. Но когда я наконец подошел к Терезе, она выскользнула из моих рук, холодная, как змея, и упала на диван лицом вниз. Я положил руку ей на затылок. Она лежала неподвижно, с закрытыми глазами, прижавшись щекой к подушке и тяжело дыша.
— Посмотри на меня.
Она открыла глаза, но взгляд ее блуждал, избегая моего.
— В чем дело? — спросил я.
— Я думала, ты ушел. Бедная детка.
— Ты должен был, — сказала она, — я даже надеялась, что ты ушел.
— Ты могла бы взглянуть на машину. — Я хотел сказать еще кое-что, но сначала спросил из вежливости:
— Что с тобой произошло ночью?
— Не знаю, я всегда была немного лунатичкой. Еще в детстве. И она взглянула на меня с притворной невинностью, как маленькая девочка, которая хочет, чтобы ее простили:
— Ты на меня не сердишься?
Это был настолько странный вопрос, что я решил противопоставить ему другой:
— Что случилось с черной курицей?
— С черной курицей?
— Я пересчитал их. Одной не хватает. Черной.
— Ты сошел с ума.
— Точно, — согласился я. — Я сошел с ума. Но все равно скажи.
— Ты съел ее в понедельник.
Действительно у нас была вареная курица, которую Фу убил и ощипал.
— Почему ты спрашиваешь?
— Ладно. Забудь об этом. — И я вышел из комнаты. Поднявшись в спальню, я достал из- под кровати чемодан, положил его на кровать и принялся разыскивать свои вещи. Это оказалось не так-то просто. Пижамную куртку, свернутую в комок, я нашел в недрах платяного шкафа. Брюки оказались в ванной. Трубка пропала вместе с бритвой. Пропало все, и все постепенно отыскивалось, кроме большого черного блокнота. Может, он был внизу? В этот момент я услышал, как к дому подъехала машина. Потом заскрипели ворота. Я подошел к окну и увидел во дворе Бонафу. В тот же момент из дома выбежала Тереза и бросилась в объятия к дяде. «Не слишком ли быстро?» — подумал я. Так в обнимку они и прошли в дом.
Через несколько минут послышался стук в дверь, которую я оставил приоткрытой. Бонафу вошел улыбаясь — у него всегда было улыбающееся лицо с тяжелой нижней губой и быстрыми голубыми глазками. Но теперь он, кажется, отчасти утратил свою обычную уверенность. Я как раз закрывал чемодан. Бонафу наблюдал за мной не двигаясь.
— Я очень люблю ее, — наконец сказал он, повернувшись к окну.
— Я тоже.
— Я не хочу, чтобы она страдала.
— Я тоже страдаю.
Взглянув на него сзади, я увидел, что он качает головой.
— Вы не из тех людей, которые страдают.
— Что вы знаете обо мне?
— У вас нет чувства ответственности и нервов. Если он пришел разыгрывать роль оскорбленного отца, то она ему вполне подходила. У меня наготове была бомба, уже снабженная взрывателем. Я любовно погладил ее, но не спешил доставать, потому что знал: она взорвет нас обоих.
— Я хочу сказать, что она ничего не воспринимает легко. Вы, вероятно, не знаете: когда она была совсем маленькой, ее фактически бросила мать. Быть покинутой очень тяжело, но быть покинутой дважды — это слишком.
— Я не переношу психоанализ, — заявил я. Бонафу обернулся и посмотрел на меня, его молчание было упреком за абсурдность моего ответа. «Это все, что вы можете сказать?» — как будто говорил его взгляд.
— Что мне делать? — продолжал я. — Очевидно, вам все известно. Вы хотите сказать, что я не должен был начинать? Но теперь слишком поздно. А значит, все равно.
— Все равно? Что вы имеете в виду?
— Пойдемте со мной, — сказал я и повел его к двери. — Пора раскрывать карты.
И когда мы спустились, я почти без подготовки обрушил на них свою информацию, как будто объявляя репертуар местного театра на следующий сезон.
— Я вернусь через десять дней. Думаю, этого будет достаточно, чтобы уладить все дела, и больше не уеду никогда. Я взглянул на Терезу. Ее лицо словно витало в воздухе само по себе. Я напишу тебе, — сказал я, — напиши мне тоже, дорогая.
Слезы потекли по ее щекам, но она не пошевелилась. Я прижал ее к груди, погладил похожее на раковинку ухо. Потом быстро вышел. У подъезда меня догнал Бонафу. Он помог мне уложить чемодан в багажник.
— Вам будет трудно?
— Ужасно, — ответил я.
— Не мог бы я чем-то помочь?..
— Спасибо, — усмехнулся я. — В подобных случаях один человек не в силах помочь другому.
— О, это не совсем так. Он может сделать многое.
— Что, например?
— Он может помолиться.
— Вы хотите казаться чудаком?
Я захлопнул дверь и поехал.
Глава 12
Если вам нужно сделать выбор между двумя любимыми, значит, вы должны выбрать одну из двух жизней. Но такая задача вам не под силу, потому что эти две жизни просто две половинки вашего существа, связанные неразрывно, как две стороны монеты. Если вы честны с самим собой, то можете только понять, что попались в ловушку, и попытаться поступить как можно честнее. В противном случае вы должны обмануть себя, убедить в том, что одно из двух ваших Я должно прекратить существование и принести себя в жертву другому. Но нужно еще решить, какое будет жить, а какое умереть. И это — самая трудная вещь на свете.
Я выбрал Ким, потому что она была мне ближе, созданная из положительной энергии и мелких компромиссов. Но кто-то другой выбрал для меня Терезу, и потому я был так угнетен, когда возвращался в Париж. У меня не хватало героизма, которого требовала ситуация. Каждый поворот штурвала убеждал меня, что я поступаю малодушно. Но альтернативы не было. Если вы попались в ловушку, всегда есть вероятность, пусть слабая, что кто-то придет и освободит вас. Но когда вы сами ловушка, никто не в силах помочь вам. That is the question? Испытав свою совесть и тщательно взвесив на своих испорченных весах все за и против, к концу 450-километрового пути я пришел к заключению, что осталась только одна проблема, одна, а не две: выбор слов.
Например, Берни.
— С чего это ты решил уходить? Ты свихнулся? Что случилось? И что с этой историей о наркотиках? Ты даже не был в Перпиньяке, не так ли? Что случилось, мой мальчик? Расскажи облегчи свою душу.
Именно тогда я впервые заметил, что Берни носит парик. Прежде это не бросалось мне в глаза. Казалось, что волосы растут нормально. Но теперь я заметил, что они прикреплены к сетке. Наверное, у него было три или четыре парика разной длины, которые он менял каждую неделю. Мир стал для меня более прозрачным.
— У каждого из нас есть темные пятна, старина. Я не брошу камень первым. Но это не повод, чтобы отказываться от борьбы.
Я был словно галька на дне водопада. Вода падала беспрестанно, а я сохранял каменное выражение лица, как крупный бизнесмен, продающий нефтяные танкеры или месторождения. Тот, кто говорит последним, всегда оказывается на высоте. Но Берни не мог знать, что я делаю это не нарочно.
— Ладно, давай начистоту. Сколько тебе предложили в «Кулис дю Монд»? Я поговорю с боссом. Уверен, мы договоримся. Хочу тебе сказать, старина… Он опять затянул свою песню о газете как «одной большой семье». Странно, подумал я, все эти жены, начальники друзья не очень-то заботятся о тебе, но как только ты собрался уходить — они готовы на все. Берни поведал мне о новых грандиозных планах по реорганизации всей нашей группы. И про меня не забыли! Мне достанется неплохой кусок пирога. Стоит ли все это бросать? Как насчет отпуска? На месяц? Проветри мозги. Перезаряди батареи. Съезди куда-нибудь. Послушай, старина, забудь про это увольнение. Я даже не слышал, что ты сказал. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Пусть какой-нибудь доктор напишет тебе бюллетень на две-три недели. Идет?
Все время, пока он говорил, я думал только о Ким. Когда она узнала, что так все серьезно, ее лицо исказилось от боли. Я почувствовал, как у нее к горлу подкатил комок. Нет, — повторяла она, — нет… нет.
Я решил встретиться с Декампом. Из всех людей, которых я знал, он, пожалуй, лучше всего подходил на роль скалы, твердой прочной скалы, на которую можно опереться. Только поймать его было не так-то просто.
Он клюнул на идею пообедать в ресторане возле его работы.
— Как ты думаешь, она выдержит этот удар? — спросил я.
— За последний месяц она вполне поправилась.
— Это не то.
— Я говорил с тобой как врач. Теперь слушай. Ты берешь нож и втыкаешь его в живот человеку, а потом спрашиваешь меня, выдержит ли он этот удар.
— У меня нет другого выхода.
— Не знаю. Доедай. — Он с ужасным хрустом поедал свою редиску. — Бывает ли вообще другой выход? Хрум!
Если бы он был, мы бы знали. Сколько мужчин и женщин бросали друг друга, пытаясь начать спектакль заново.
— А что делают другие люди?
— Как ты будешь там жить? — спросил он вместо ответа.
Это меня не беспокоило. Тут моя совесть чиста.
— Я разберу себя на части, — сказал я, — прочищу как следует весь механизм, смажу маслом и соберу опять.
Я долго говорил о загрязнении окружающей среды, о больном обществе, о необходимости спасения души, я говорил о Евангелии, о Коране, о романе, который мне так хотелось написать, и о цели жизни. Под конец я хотел поговорить о Терезе, но он перебил меня:
— Короче, полинезийский мираж.
— Что?
— На вашем острове, наверное, есть атолл? И на закате приходят туземцы и бренчат на своих мандолинах, а небо зеленеет?
Меня не столько задевал сарказм Декампа, сколько его ужасный аппетит. Каждый кусок говядины увеличивал силу, которая разрушала мою новую игрушку.
— У тебя нет выбора, — заключил он, — ты вернешься. Но сначала ты должен туда поехать.
— Ну-ну, продолжай, — сказал я. Нечто подобное мне и хотелось услышать.
— Именно так я говорил себе, когда хотел все бросить и уехать в Индию. Но я не сделал этого и до сих пор жалею.
— Продолжай…
— Некогда… — отмахнулся он, изучая меню. — Закажу-ка я этот пудинг под называнием «Летающий остров». И Кофе.
Предстояло сделать очень многое. Удивительно, как трудно выбирать якоря. Незначительные детали перемешиваются с действительно серьезными вещами, и неизвестно, как все это распутать.
Например, стоишь перед своим гардеробом и спрашиваешь себя: Какой взять костюм? Можно провести три дня, созерцая горы рубашек, свитеров и носков, и не прийти ни к какому решению. Или посещаешь адвоката, который, как говорят друзья, чудесный специалист по разводам. А когда выходишь из его конторы, хочется просто утопиться.
Есть те, кого можно обмануть (…надо немного отдохнуть, побыть два-три месяца одному… ну конечно, Ким согласна, мама…), и те, кому надо сказать правду. Как говорит Гурджиев, есть материальный вопрос (…я оставил в банке достаточно денег, на следующий квартал хватит, а потом… ну, посмотрим… да, дорогая, страховка оплачена..) — и есть боль.
С Ким мы говорили и спорили каждую ночь. Иногда со слезами, иногда с гордым безразличием. Часто мы сердились и говорили друг другу больше, чем следовало. Потом опять была любовь и слезы. Сожаление и эта ужасная ностальгия. Колебания и упреки. Что сказала она однажды вечером, три года назад, что сделал я в то утро. Или что мы забыли сделать и сказать. И опять язвительные слова — или смех, презрение, безразличие, нежность, сожаление, отчаяние. Этот механизм не знал сбоев. Пускаешь стрелу, и мишень летит ей навстречу.
— Почему бы тебе не съездить на два-три месяца?
— На испытание?
— Ну…
— Испытательный срок, ты имеешь ввиду?
— Зачем все разрушать? Послушай, Серж, я сегодня думала. Так иногда говорят: оставлю все и уйду. Но ты не можешь оставить самого себя.
— О, избавь меня…
— Я хочу сказать, тут просто книжная романтика…
— Ким, пожалуйста! Не мучай меня.
— Бедняжка. Извини, пожалуйста, что причиняю тебе боль…
— Избавь меня от твоего сарказма, ради Бога.
— Я просто думала, что ты меня еще немного любишь и… и что ты…
Рыдания не давали ей закончить, и около трех часов ночи она принимала снотворное. Я не принимал, потому что не хотел спать. Мне казалось, что это означало бы уходить от нее дважды. Я долго наблюдал, как она лежит, завернутая в тонкую пелену сна. Она спит не так, как другие, думал я. Может, только она и умеет спать правильно (и я вспомнил… в то лето бессонница, которая всегда преследовала меня, стала просто угрожающей. Декамп испробовал все препараты, оканчивающиеся на «ал» и «иум». Ничто не помогало. Потом однажды вечером в Антибе во время отпуска рядом со мной в постели появилась Ким. Я ощущал волны, которые исходили из ее тела и проникали в мое, принося с собой блаженное ощущение покоя и расслабленности. По утрам я вставал юный, как Адам при сотворении мира. Иногда в середине ночи я открывал один глаз, и где-то в моем мозгу маленькая клеточка шептала:
«Прижмись к ней». Спокойно, клетка, не говори ничего, а то я проснусь. И сон снова наплывал на меня). — Рассвет пробивался сквозь шторы. Должно быть, я задремал под утро, потому что меня вернул из небытия звонок консьержки. Прежде чем встать и собрать почту, я долго лежал в кровати, смутно сознавая, что хотя у меня под одеялом есть ноги, руки и все остальное, я совершенно утратил способность управлять ими, не говоря уж о мыслях, которые расползлись по полу, как тараканы.
Но внезапно одна из них укусила меня и пробудила к деятельности. Сегодня утром должно прийти письмо от Терезы. Они приходили не каждый день и были очень странными. Например:
«Мне всегда хотелось построить забор вокруг дома и парка. Лучше всего стену, но это слишком дорого. Недавно я видела в «Лями де Жарден» объявление: продается готовый забор — его нужно только поставить. Я все измерила своими шагами. Получилось 735 ярдов. Не мог бы ты посмотреть, как он выглядит, и привезти сюда на поезде? Он не займет много места — там только столбы и какая-то очень прочная решетка, которая легко сворачивается».
Последняя фраза была написана настоящими каракулями, потом почерк опять стал очень аккуратным, как будто слова обрели второе дыхание.
«Знаешь, что я говорю себе? Этот забор будет нашим обручальным кольцом, он окружит дом, парк и наше счастье.»
Вечером того дня, когда я ходил смотреть забор, меня ожидал сюрприз.
— Я не буду сегодня к обеду, — объявила Ким.
— Почему?
— Что значит «почему»? Меня не будет дома, только и всего.
— С кем ты будешь?
— Какое это имеет значение? С одним человеком из нашего офиса.
— С Ланзером?
— Да, с Ланзером. Как ты догадался, дорогой? Боже, как она была хороша, когда совершала свой пчелиный танец перед зеркалом: шаг вперед, шаг назад, шаг в сторону, осматривая себя и добавляя последние штрихи к этой восхитительной картине — и все для Ланзера!
— Он, конечно, долго ждал тебя.
— Лучше поздно, чем никогда, не так ли? Она взяла сумочку и убедилась, что все нужные вещи на месте.
— Что ты будешь делать, дорогой? В холодильнике есть ветчина и немного пива. Мне надо лететь, я опаздываю.
Я впервые познал поцелуй неверной жены. Как будто черная муха села на подбородок. Потом Ким скользнула в лифт, словно в раскрытую постель.
Вернулась она в три часа ночи, слегка пьяная, сверкающая и ледяная одновременно.
— Ты спишь?
— Я не могу спать.
Ей потребовалось не меньше часа, чтобы раздеться и приготовиться ко сну. Все это время она напевала.
— Ты изменила мне? — спросил я, когда она наконец легла в постель.
— Я пыталась, дорогой, но мне не удалось…
— Что это значит?
— О, никаких анатомических подробностей. На самом деле мне это удалось. Спокойной ночи.
— Ты не могла подождать?
Уже засыпая, она издала невнятный звук, как будто спрашивая:
— Подождать чего?
Остаток ночи я провел, пытаясь убедить себя в том, что это не имеет для меня никакого значения. Все к лучшему, мой мальчик. Живи день за днем, как во время войны. Думай о чем-нибудь другом. Например о Терезе. Этот забор действительно хорош. 735 футов, нет — ярдов. Три фута на ярд. Это будет — трижды пять — пятнадцать, и один в уме.
Трижды три — девять, и один — десять, трижды семь — двадцать один, и один — двадцать два — 2250 футов. А сколько ее шагов?
Наутро я вновь привел мир в движение. Немного воздуха, немного воды. Немного физических упражнений. Немного виски. Кусок мяса — и вперед, с веселой песней. Улыбочку. Спасибо. Еще раз… Потом был ленч с Канавой.
— Это действительно крупное дело, Серж. Я хочу, чтобы ты знал.
— Весьма признателен.
— И мне бы хотелось включить тебя в игру… Секунду. Меня не интересуют твои личные проблемы. Послушай: Лакруа пустил в ход свои связи. И еще Дюсюрж. Понимаешь чем это пахнет?
Для наглядности он стал чертить вилкой скатерти. Девять пересекающихся треугольников, пять указывают вниз, четыре вверх. Внутри — четыре концентрических круга, в свою очередь содержащие квадрат с четырьмя замкнутыми устьями. Идеограмма. Мандала. Лабиринт, из которого Канава наконец нашел выход: путем разделения, выщепления, резкого изменения общественного мнения, молчаливых соглашений, умно построенных бесед и макиавеллиевых комбинаций — через два месяца появится на свет новая газета. И ему предложили стать редактором.
— А ты будешь редактором новостей. Нет, я не дам тебе говорить. Серж, послушай, это очень большие деньги. Видел бы ты, какие они подписали контракты на рекламу. — Он стал перечислять по пальцам. — Такой шанс бывает раз в жизни.
— Ты говорил об этом с Ким?
— Нет-нет, пока все полная тайна. Я боюсь говорить даже с самим собой.
— А может, вы вместе решили подцепить меня на такую удочку? — Ты идиот или только прикидываешься?
— И то и другое, — признался я.
В качестве подтверждения своих слов я достал их бумажника свое удостоверение журналиста, порвал его на четыре части и протянул обрывки Канаве. Это не произвело на него должного впечатления. Некоторое время он размышлял. Потом внезапно на меня обрушилась целая тирада:
— Почему ты считаешь себя лучше всех? Между прочим, есть и другие люди. С чего ты взял, что они глупее тебя?..
После этого оставалось только одно — напиться. Что мы и сделали.
Поздним вечером, когда я добрался до дома, у меня, должно быть, спьяну, возникла странная идея — заняться любовью с Ким.
Это было долгое и мучительное поражение. Только никаких сравнений, — говорил я себе и шарил во тьме в поисках волшебной страны. Вот как будто проблеск света… я устремился к нему и снова рухнул в пустоту… Потом попробовал еще… Думай — о той — стране — которая — не принадлежит — никому — которая — принадлежит — только нам — двоим — где ты — никогда — не был — прежде — и куда ты — никогда — не сможешь — вернуться — без Нее — думай — о той — божественной — прогулке — думай — лучше не думай…
Я считал, — хотя каждая вторая клетка моего измученного тела знала, сколь недостойно такое мнение, — что любовь с Ким — это всего лишь блестящий спектакль. Игра потных тел, игра поз и движений, взглядов, запахов, слов. У каждого из нас был свой острый клинок. Лезвие сверкало, звенело, наносило укол в нужном месте и тут же пряталось. Из нашего поединка, напоминавшего борьбу двух львят на солнечной лужайке, мы выходили изнуренные, иногда пораненные, но здоровые и счастливые — никто не может отрицать этого. И смеющиеся.
Но не сегодня. Ким не знала о моей неудаче — или, скорее, сделала вид, будто не знает. Она была серьезна и спокойна. И сегодня мы не смеялись. Две фигуры, распростертые на простыне. Вдруг она сказала:
— Серж… что если бы у нас был ребенок… Я ждал этого… На самом деле Ким однажды была беременной — через четыре месяца после нашего знакомства. Она спросила: «Что будем делать, Серж?» И я ответил: «Как хочешь, дорогая?» — «О, у нас еще много времени…» И мы больше не упоминали об этом. Я обнял ее.
— Дорогая, от этого ничего не изменилось бы. Мне кажется, мы… Мне кажется, нами движут<силы, которые нам не подвластны… Все, что происходит, где-то запрограммировано, а может, и нет, просто происходит — и все…
— Но если бы у нас был кто-то еще, если… Это не спасло бы нас. Я встал, чтобы зажечь сигарету, надеясь подрезать крылья ее безумию. Но не тут-то было.
Ким взяла зажигалку с ночного столика.
— Иди сюда… Послушай, Серж, давай подумаем вместе… Мы так часто говорили, что состаримся вместе. Ты помнишь? Мы всегда говорили:
— что бы не случилось…. Помнишь? Мы говорили, что у нас будет большой дом на юго-западе, двое или трое детей, старая кухарка…
— Зачем ты об этом?
— Но я не понимаю, что с нами случилось, просто не понимаю.
— С тобой тоже могло такое случиться.
— Не знаю, может быть… Но… Наверное, нет, дорогой. Правда, я думаю — нет.
— Что ты хочешь сказать? Что я один виноват? Я это знаю.
— Ты можешь вообразить, что будет со мной?
— Мир полон Ланзеров…
— Ублюдок!
— Не надо, Ким.
— Ублюдок, ты первый начинаешь, а потом говоришь: не надо.
— Ким, довольно.
На следующий день мы договорились пойти к адвокату. Я чувствовал себя не очень уверенно. Но Ким держалась превосходно, безукоризненно исполняя тщательно продуманную роль обманутой, но гордой супруги. Нам нечего было делить — никаких денег. Ответчиком считался я, и это она подавала на развод.
— Получается то же самое.
— Что? То, что вся вина лежит на мне?
— То, что я должна просить развода.
— Ну не мне же его просить.
— А что если я не стану?
— Ведь мы обо всем договорились!
— Итак! — сказал мэтр Селье, принимаясь за дело. Это был молодой человек с твердым как сталь взглядом, с золоченой оправой очков, короткой стрижкой и тонкими губами, постоянно кривившимися в явном пренебрежении. — Ваш супруг написал эти три письма. В них он выражает свое желание прекратить вашу совместную жизнь. Вам нужно лишь облечь это желание в форму ходатайства — и мы получим быстрое решение без лишних осложнений и взаимных обвинений; развод двух честных, благонамеренных людей, двух личностей, которые — м-м — уважают друг друга и которые — э-э…
В этот момент Ким взглянула на меня. В ее взгляде, полном неизмеримой боли, промелькнул оттенок иронии. Внезапно я увидел нас троих, ее, себя и этого адвоката, словно в объективе телекамеры, установленной на потолке. Звуки еще можно было как-то переносить, но зрелище оказалось слишком гнусным.
— Хватит, — я взял Ким за руку. — Пойдем отсюда… Мэтр Селье застыл с открытым ртом, вопросительные знаки так и сыпались из его близоруких глаз. Мы были на улице, прежде чем он успел что-либо произнести.
Мы шли по авеню Виктора Гюго. Я еще держал ее за руку, почти тащил за собой.
— Что с тобой? Куда мы идем?
Мы почти бежали, пересекая дорогу.
— Серж, остановись. Мне больно. Я отпустил ее руку, когда мы оказались возле церкви Сент-Оноре-д'Эйло.
— Встретимся дома, — сказал я и вошел в церковь. Конечно не для того, чтобы излить душу Богу. Я сел и стал просто ждать, когда это пройдет. Но что должно пройти? Обстановка в церкви была лишена какой-либо мистики. Люди разгуливали при приделам и довольно громко разговаривали. Не было даже полумрака, который мог бы принести мне немного покоя. В поперечном нефе появилась большая группа детей. Они толкались и кричали. Кстати, кто говорил, что помолится за меня? Ах да, старина Бонафу. Я попытался сосредоточится на Терезе. Статуя тезки немного напоминала ее. Мимо прошел пожилой каноник, волоча ноги. Каноник, дай мне отпущение грехов. Только вряд ли отпущение грехов может остановить мысли.
Когда я вышел из церкви, уже смеркалось. Я побрел по набережной Сены. И тут со мной случился приступ. Сияли церковные свечи, взмывали в небо яркие ракеты, катились огромные огненные колеса, летучие мыши испуганно метались под сводами подземелья. Мой двойник трижды прыгал в воду за какими-то огнями, когда мы проходили по Понт-де-Гренель. Прах еси и во прах отыдеши.
Я вернулся около полуночи, совершенно разбитый. Ким в халате бродила из комнаты в комнату с чашкой чая в руке.
— Пожалуй я перееду отсюда, — заявила она.
— Зачем?
— Хочу снять комнату. Это будет для меня дешевле. И где-нибудь поближе к работе. Хотя, наверное, я куплю машину, какой-нибудь подержанный «фиат-500». Ты помнишь те деньги, которые мы вложили в государственные облигации? Я ими воспользуюсь. В конце концов, от тебя мне ничего не нужно. Знаешь, у меня будет комната в индийском стиле: драпировки на стенах, толстые ковры и большой диван.
Ну-ну, давай, позли меня, раз не удалось разжалобить. Я прямо-таки видел, как этот придурок Давид Ланзер восседает на индийских подушках и его рука под музыку Рави Шанкара небрежно скользит за корсаж Ким.
Я опустился в кресло:
— Давай сегодня не ссориться.
На следующее утро я полчаса занимался физическими упражнениями. Стойка на руках, стойка на голове, ножницы, велосипед и так далее. Потом бодрящий холодный душ. За завтраком я завел разговор о Канаве и его новой ежедневной газете. Мы проговорили полчаса, прежде чем поняли, что опоздали. Она опоздала. Мне весь день нечего было делать. Мы уговорились встретиться за ленчем.
Но она не пришла.
— Ой, прости пожалуйста, — сказала она, когда я позвонил ей на работу в три часа. — Я совсем забыла, у меня назначена встреча. Мы расставались на всю жизнь, а у нее было встреча. Я бросил трубку вне себя от ярости.
Вечер я провел в кино.
Чего ты еще ждешь? Надо просто взять и уехать. Собери чемоданы. Сядь в машину. Здесь тебе больше нечего делать.
В семь часов я встретил ее с работы, как обычно.
— Это очень мило с твоей стороны, — заметила она. Тот же столик в «Санжене», за которым мы сидели каждый вечер в течение двух лет. И те же напитки. Виски для меня и джин с тоником для Ким.
— Ну? — Спросила она внезапно.
— Ну… Я не ухожу.
— Ты не… что?
— Я… Я думаю, нам лучше забыть про это.
— Ты смеешься надо мной?
— Я говорю совершенно серьезно.
— Боюсь, что так. — Она одним махом осушила свой стакан.
Из глаз ее сыпались искры жгучего фосфора, каждая из которых прожигала дыру в моем черепе. — Объяснись.
— Тут нечего объяснять.
Что я мог ей объяснить? Что она — единственная на свете?
— Ты так считаешь?
— Тебе хочется объяснений типа: я понимаю, что был глуп?
— Нет, — она, наконец, рассмеялась. — Конечно, нет. Придумай что-нибудь другое.
— Дорогая, будь милосердной.
— А ты милосерден?
— Неужели мы не можем поговорить и пяти минут, не разрывая друг друга на части?
— А ты, значит, не рвешь людей на части?
— Послушай… остановись… мы вылечимся… Мы вернемся назад и начнем все сначала.
— Кого ты жалеешь? Меня или себя?
— Обоих.
— Налей мне еще джина.
Алкоголь пробудил в ней все злое и язвительное. Ее взгляд стал острым как бритва.
— Послушай, мужчина моей жизни. Ты причинил мне достаточно боли. Теперь посмотри на меня хорошенько: я посторонняя.
Она встала и положила сигареты в сумочку.
— И для начала, будь добр, ночуй в отеле. Она снова смягчилась:
— Пожалуйста, Серж, — быстро вышла.
Глава 13
Эту ночь и последующие я спал у Феррера в его студии. Мне приходилось вставать рано, чтобы привести в порядок комнату, прежде чем придет его ассистент или модель. (Феррер иногда занимался художественной фотографией.) Мы вместе завтракали и обсуждали тактику. Я надеялся на Марка. Во-первых, потому что Ким его любила, а во-вторых, потому, что он знал Терезу, и, таким образом, мог оценить всю ситуацию.
— Ты написал ей? — спрашивал он каждый вечер.
Я пытался.
Но никогда не переписывал свои черновики. Я не знал, что сказать Терезе. На третий день Марк подал идею: нужно написать Бонафу. Конечно, это было бы великолепное письмо. Жених, приятный молодой человек из Парижа, через третье лицо уведомляет о разрыве помолвки — прелестная галиматья. Но я пытался объяснить Марку, что мое прошлое значило здесь больше, чем мое будущее. Тут речь шла, скорее, о письме человека, который завершил свой испытательный срок в монастыре и после должного размышления сообщает настоятелю, что не имеет призвания к монашеской жизни. Слишком силен зов мира… И еще я спрашивал тоном моралиста: имеем ли мы право строить свое счастье на несчастье других? Ким была путеводной нитью во всех моих рассуждениях. Я думал, что Марк поймет. И Тереза тоже. Написав адрес на конверте, я спросил себя: «Как ты мог так легко смириться с мыслью о том, что никогда не увидишь ее?» И я не мог ответить.
— Серджио, ты слишком много думаешь.
— Я даже не несчастен.
— Не волнуйся, это придет!
— Я даже не знаю точно, когда я передумал.
— Скоро узнаешь.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты встал на правильный путь, — сказал он. — Чего тебе еще нужно?
— По-твоему, я был болен?
— Да, ты был болен, но теперь выздоравливаешь. И достаточно быстро.
Так же думала и Ким. Она не хотела, чтобы я возвращался сразу.
Ей нужен был нормальный, совершенно здоровый муж. «Будем надеяться, это послужит какой-нибудь цели», — сказала она. В отличие от Терезы, она хотела, чтобы все вещи служили цели. Кроме того, она, похоже, пыталась пробудить во мне ревность. Это была неглупая идея. По вечерам, когда я снова видел Марка, у меня преобладала одна мысль: он видел ее, говорил с ней.
…Любой человек мог прикасаться к моей Ким, вдыхать ее аромат — любой, кроме меня. Я оставался в карантине, готовый обрить голову, посыпать ее пеплом и на коленях ползти обратно домой. Но это был бессмысленно.
— Ты должен понять, Серджио, у нее еще не прошел шок. Она боится, как бы ты не передумал, — сказал Марк, наливая мне виски, но я отказался: это был мой Рамадан, великий пост, период воздержания и покаяния.
Я позвонил Канаве и сообщил, что принимаю его предложение.
— Хорошо, — сказал он, — положись на меня. Буду держать тебя в курсе.
Но я почувствовал, что в его голосе нет прежнего энтузиазма.
Прошло еще два дня. Порой я ощущал огромную и как будто живую пустоту. Обычно это случалось вечером, возвращалась тихая тоска по Терезе, и пульс начинал биться быстрее.
Но за ночь машина исправилась, и утром я опять был хорошим солдатом, готовым к исполнению своего долга. Я видел вещи достаточно ясно. Тлетворная обитель сумрака, дыма и серного пламени медленно отодвигалась от меня, и с каждым днем ее пары понемногу рассеивались. Наконец Ким позвонила мне:
— Не поужинать ли нам сегодня вместе?
Это был пароль, закодированное сообщение, которое означало, что моя мука подошла к концу. Возможно.
— Послушай, — сказала она, — об этом мы больше не говорим, идет?
Она накрыла примирительный ужин со свечами. Кушанья были самыми изысканными: цыпленок с грибами, суфле, бутылка моего любимого вина. Но все же это немного напоминало ужин на сцене, где актеры делают вид, будто наслаждаются картонным цыпленком. Впервые паузы в нашем разговоре казались напряженными и мучительными. Они вырастали между нами и не давали нам приблизиться друг к другу. Тогда мы стали строить планы. Мы снимем дом за городом. Или купим, если новая работа окажется доходной. А что будем делать в Рождество? Отпуск на Канарских островах! Когда мы встали из-за стола, она сказала:
— Ты знаешь, я действительно решила родить ребенка. Но я хочу, чтобы ты тоже этого захотел. Только закажи, кого ты хочешь.
С этими словами она протянула мне руки. В колеблющемся свете свечей очертания ее тела сладостно округлились. У меня на глазах появились слезы. Я обнял ее.
— Моя любимая, моя единственная…
— Не надо больше говорить, — мягко попросила она.
— Пожалуйста, прости меня.
— Я тоже не всегда была права.
— Ты всегда была чудесной.
Некоторое время мы молчали. Потом она взглянула на меня, и легкая тень скользнула по ее лицу.
— Скажи, мы правда покончили с этим?
— Да, — твердо сказал я.
— Потому что второго раза я не перенесу.
— Мы самая неразлучная пара на свете.
— Я так всегда и думала.
— Ты была права.
— Я люблю тебя, Серж.
— Я тоже люблю тебя.
— Мне нужно убрать со стола.
— Ты можешь сделать это позже.
Я поддерживал ее гибкое тело, медленно склонявшееся на подушку. На следующее утро в 8.30 зазвонил телефон. Я узнал голос Каваны.
— С чего ты вздумал будить людей на рассвете? Ты что, еще не ложился?
— Я лег и сразу встал. Слушай, Серж, есть серьезные затруднения.
Он говорил долго и без перерыва. Лакруа передумал, у Дюгюржа удар или наоборот. В дело было вовлечено правительство, оппозиция оказала сопротивление. Короче говоря…
— Короче говоря, все кончено?
— Не совсем, но, похоже, идет к тому.
— Забудь об этом.
— Мне очень жаль.
— О, не беспокойся. Это не имеет значения.
— Хорошо, что я не бросил Берни, — сказал он. — Можешь себе представить, в каком бы я оказался положении!
Когда я повесил трубку, мне больше было жаль его, чем себя.
— Кто это? — спросила Ким спросонок, когда я вернулся в постель.
— Хорошие новости — остаюсь в газете.
Я растянул свой отпуск еще на три дня и во вторник появился в издательстве. Возвращение блудного сына. В офисе было новое лицо; высокий, худощавый человек с бородой. Мне он совсем не понравился. Пожав всем руки, я хотел увидеться с Берни, но он передал мне через секретаршу, что занят по горло и, вероятно, поговорит со мной позже, часов в 12. Тогда я решил пока поговорить с Фернаном о плане следующего номера. Все были очень любезны, но как будто немного встревожены.
Наконец Берни принял меня.
— Ну как, лучше себя чувствуешь?
— Да, все в порядке. Кризис прошел.
— Рад слышать.
Он сидел в кресле, сложив руки на животе.
— Какие же у тебя планы?
— Возвращаюсь в стойло.
В этот момент зазвонил телефон. Обычно, когда кто-то был в кабинете, Берни сводил телефонный разговор к минимуму. Но на этот раз он разговаривал минут десять, строчка за строчкой обсуждая статью о некой стареющей звезде мюзик-холла, всегда готовой поймать свою утраченную юность в постели.
— Ну посмотри, ради Бога, — кричал он. — Это совсем не то, чего я хочу!
Положив трубку, Берни как будто был удивлен, что я еще сижу перед ним.
— О чем это мы говорили?.. Значит, ты хочешь вернуться? — он задумчиво посмотрел в окно.
— В принципе это возможно, — заключил он. — Но в настоящий момент…
Я почувствовал, как подо мной задрожал стул. Я сел прямо и схватился за стол Берни, чтобы не упасть.
— Ты хочешь сказать, что уволил меня?
— Уволил? Ты сам ушел, если мне не изменяет память.
— Но ты не принимал мою отставку всерьез, ты предлагал мне месячный отпуск, помнишь? Теперь я поправился и вернулся.
— Минутку, Сагар. Ты думаешь, газета сама собой, и ты можешь приходить и уходить, когда захочешь? Я несу определенную ответственность. Есть босс, который держит все бразды правления, и есть совет директоров, которые только и ждут, когда я совершу промах. И еще одно. Ты, кажется, совсем забыл: этот клочок бумаги во что бы то ни стало должен выходить каждый вторник. Думаешь, легко делать газету с этими примадоннами? Они только и могут, что выдавать верхнее «си», когда ничего лучшего нет. Или взять твою историю с юным наркоманом из Перпиньяка. Ты исчезаешь на десять дней, а потом у тебя хватает духу заявить, что это был всего лишь предлог для получения отпуска. А если каждый начнет так себя вести? Хороши мы будем. Мало того, — голос Берни поднялся до визга, — ты бросил меня без предупреждения. А теперь, ощутив нехватку месячного чека, возвращаешься и ожидаешь, что все будет по-прежнему. Мне очень жаль, старина. Но, во-первых, я уже взял кое-кого на твое место, а во-вторых…
Он не стал продолжать, что «во-вторых», а мне не особенно хотелось знать.
— Значит, это тот тип с бородой? — спросил я.
— Какой тип?
— Мой преемник — тот тип с бородой?
— Допустим.
— А что «во-вторых?»
Он сопел, как старая собака, свернувшаяся у огня. В тишине можно было слышать нестройный гул машин с улицы. Берни тщательно выбивал трубку, которая никогда не покидала стола и которую, насколько я помнил, он никогда не курил.
— Послушай, Сагар, ты мне всегда нравился, ты многое сделал здесь, но… Как тебе сказать? Я не думаю, что ты идеально подходишь для такой работы. Нет, не думаю.
— Что ты имеешь в виду?
— Видишь ли, журналистика — это больше, чем работа. Это призвание, это священнодейство.
— О Андре, избавь меня от этого.
— Это не девушка, которую можно бросить, а потом снова приласкать, это жена.
— Я восхищен твоим тактом… — Как и все, он знал причину моей временной депрессии. — Какого дьявола ты тогда просил меня остаться?
— Я думал, ты перешагнешь через это.
— Я же перешагнул, черт подери!
— Не кричи. Ты уйдешь при первой возможности, потому что ты не настоящий профессионал.
— Спасибо, — сказал я, вставая. Затем он сделал нечто, совершенно для него необычное: он встал и проводил меня до двери.
— Как только появится свободное место, дам тебе знать. Обещаю: можешь на меня положиться.
— Все будет хорошо, — сказала Ким вечером за обедом. У нее было радостное весеннее настроение. Она опять стала моей Ким из Антиба, глаза ее сияли, как прежде. Я не мог припомнить, когда в последний раз видел ее такой. Она рассказывала мне свои новости: о войне между макси и мини, о реакции американской публики и политике мистера Фэргайлда, о том, что ей сказал по телефону лондонский корреспондент, и о ее идее, которая понравилась Лурье. Она говорила о костюме, который заказала у Унгаро — там все невероятно дорого, но, я уверена, тебе понравится, — и о Сильвии, своей ассистентке, которая собиралась выйти замуж и попалась на взятке за квартиру. Под конец Ким перешла к главному.
— Мы устроимся. Моего заработка нам хватит, чтобы питаться и платить за квартиру.
— Более-менее. Но есть еще подоходный налог, твоя одежда, страховка, телефон, машина, техники, рестораны, отпуска — все излишества, которые стоят уйму денег. И скоро наступит Рождество, а я еще буду без работы.
— Почему бы тебе не написать что-нибудь самому?
— Я давно отказался от этой затеи.
— Может попробовать кино? У тебя богатое воображение.
— У тебя тоже.
— Ну, не волнуйся! И не делай такое лицо. Давай-ка сходим куда-нибудь выпить. Тебя нужно немного расшевелить.
Она пошла к шкафу выбирать платье. Внезапно ее лицо исказилось от боли.
— Ой! — вскрикнула она.
— Что случилось?
— Ничего, надо принять аспирин.
Она приложила ладонь ко лбу, пошла в ванную, бросила в стакан с водой две таблетки и, поморщившись, проглотила их.
— Голова как в тисках.
— Тогда давай не пойдем.
— Нет-нет, сейчас все пройдет.
Ким посмотрела на себя в зеркало. У нее было очень бледное лицо, по краям рта обозначились две складки. Она пошатнулась, ухватилась за край ванны и вдруг у меня на глазах упала в обморок.
Глава 14
Электроэнцефалограмма. В тот день 29 ноября именно это магическое слово должно было все прояснить, так заверял меня Декамп. Линотимия — ничего страшного. Он знал по меньшей мере 300 человек, с которыми это случается регулярно. Человек падает в обморок без каких-либо видимых причин. Раньше таким людям давали нюхательные соли, теперь используют электростимуляцию и т. д. (Кардиологические исследования ничего не дали, и теперь электроэнцефалограмма — я не смог произнести это слово менее чем в 3 приема — должна была наконец вывести нас на путь истинный).
Поэтому мы оказались у Кхункеля, гения и как будто главного специалиста в этой области, приехавшего 12 лет назад из Венгрии. Ким была опутана бесчисленными проводами, соединенными с записывающей аппаратурой. Две молодые сестры настраивали приборы и обсуждали фильм Трюффо. Сам Кхункель, как мне сказали, прибудет позже, чтобы проанализировать записи.
Процедура начиналась. Многочисленные маленькие иголочки принялись чертить зигзаги по медленно двигавшейся широкой бумажной ленте.
То тут, то там одна из девушек ставила на записи большой красный крест, и у меня переставало биться сердце. Неужели опухоль? Ким закрыла глаза. Большие лампы были наведены на ее лицо. Еще один резкий скачок иглы.
— У Трюффо все одно и то же, — заключила вторая сестра, и — бах! — еще крест!
Мы находились в кабинете великого человека. Кхункель оказался низеньким, удивительно подвижным человечком с круглым лицом, напоминавшим портрет Пикассо — фас, профиль и вид сзади одновременно. Он развернул лист бумаги и принялся его изучать, быстро вертя головой во все стороны, как птица.
— Нормальная запись, — заключил он.
А как насчет крестов? Кресты оказались просто стандартными метками. У моей жены был довольно хороший мозг. Кхункель казался разочарованным.
— Но какие у нее симптомы?
Я рассказал. Потение, головная боль — как будто в голове ползают мелкие насекомые, бессонница, иногда очень сильная бледность. Кхункель улыбнулся:
— Возможно, у вашей жены слишком много работы или нарушен обмен веществ. Ей давали кальций? Тогда сходите к Дронеру.
Он набросал записку коллеге, другому гению, который был специалистом по щитовидной железе. «Как же можно болеть, — подумал я, — когда есть столько гениев, которые хотят тебя исцелить?» Потом Кхункель выписал огромный рецепт. Снотворное, тонизирующее, успокаивающее и т. д. Все вместе обошлось мне в 500 франков.
— Ты обратил внимание? — Заметила Ким, когда мы выходили. — Он пишет такими же зигзагами, как его машина.
Она была права. Я взглянул на сейсмографические линии, и мы рассмеялись. Потом я разорвал рецепт и выбросил обрывки в урну.
Когда мы пришли домой, я сказал, что у меня сегодня встреча в центре города. И это было правдой. Десэн, издатель «Эко дю Жур», согласился меня принять. Он был четвертым издателем, с которым я встретился за последние две недели. Никогда не ходите к издателю, если вы не способны внушить ему, что можете написать все, от заголовков до имен и адресов владельцев внизу на последней странице. Политика, спорт, театр, житейские истории, скандалы, война в Лаосе, мореплавание, телевидение, мелкие объявления — вот ваша специализация, и вы обладаете достаточной энергией, чтобы выдавать сенсации.
Десези не удостоил меня личной встречи, но послал одного из своих янычаров, который спросил, знаю ли я что-нибудь о лошадях. Газета только что лишилась своего специального корреспондента по скачкам, а платить за профессионального специалиста издатели не хотят. Я подумал о 500 франках, которые уплатил Кхункелю, и прочих расходах из-за Ким — никто не мог сказать, когда эта болезнь кончится — и совершил один из самых постыдных поступков в своей жизни.
Мое лицо расплылось в фальшивой улыбке:
— Я просто обожаю скачки.
— Хорошо, — неуверенно произнес он, пристально разглядывая меня и пытаясь определить, какой тип мошенника я представляю. — Посмотрим.
И предложил мне написать пробную статью о новом сезоне в Отейе.
Мое произведение было отвергнуто. Потом пришло уведомление из банка о превышении кредита. Я не знал, куда еще обратиться, и наконец сделал то, чего надеялся никогда больше не делать.
Я пошел к Берни. Мне было известно, что газета всегда нуждается в людях, которые могли бы написать то же самое немного лучше. С этого я и начал один год назад. Ну что ж, придется вернуться к истокам.
— Посмотрим это, — сказал Берни, открывая папку. — Кстати, как там Ким? — добавил он, тем самым показывая, что ему не чуждо сострадание.
Пробегая глазами статью об оргиях старой солистки мюзик-холла и время от времени бросая отрывистые реплики, я чувствовал, как вокруг моей головы вырастает некий нимб. Интересный материал, его следовало только немного отшлифовать.
— Тебе будут платить обычную ставку, — сказал Берни. Я сунул статью в карман и встал.
— Завтра принесу. Можно получить аванс?
— Завтра, — сказал он.
— Я это и имел в виду.
К двум часам ночи, переписав восемь страниц, я услышал необычный звук. Что-то упало с ночного столика и разбилось.
Я бросился к кровати и увидел, что Ким мечется в лихорадке. Ее левая рука была напряженно вытянута в сторону, правая сжимала горло. Ким задыхалась. Воздух проникал в ее легкие с долгим свистом, и каждый вздох казался последним. Ее безумные глаза смотрели сквозь меня. Внезапно под действием спазма ее тело выгнулось и упало на простыню. После этого дыхание стало легче, лоб покрылся испариной.
Когда мы прибыли в больницу на «Скорой помощи», Декамп был уже там. Меня попросили подождать в маленькой комнатке на первом этаже, и он вышел ко мне примерно через час.
— Я устроил ее в отдельной палате, — сказал он. — Ей дали кислород, и теперь все в порядке. Она уснула.
— Что с ней, Роже?
— Не знаю. Но мы обязательно выясним. Завтра привезу к ней Пруста. Давай-ка выпьем по чашечке кофе.
Мы прошли по рю де Севр, но там не оказалось ни одного открытого кафе. Говорил один Декамп.
— Видит Бог, мы проверили все. Может быть что-то со спинным мозгом.
— Что это значит? Он пожал плечами.
— Давай, я провожу тебя до дома.
На следующий день в 11 я принес статью. Берни прочел, и ему понравилось. Он позвонил в расчетный отдел и попросил, чтобы мне дали небольшой аванс, потом открыл другую папку — «Андропауза у пожилых мужчин». Это большая тема, которую мы разделим на три выпуска. Сейчас мне нужно немного исторических документов. До какого точно возраста спал с женщинами, к примеру, Луи XIV и тому подобное. Ты понял, что мне нужно? Я знаю, такая работа гораздо ниже твоих способностей, и у меня есть много людей, которые могли бы ее сделать, но если это как-то поможет… Тебе, вероятно, придется посидеть пару вечеров в Национальной библиотеке.
— Спасибо, — сказал я. — Очень тронут.
— Чем могу…
Из редакции я поехал прямо в больницу. Ким только что сделали люмбарную пункцию, и она очень ослабла. В вену левой руки у нее была воткнута игла, соединенная с капельницей, а правую она протягивала мне, пытаясь улыбнуться.
— Зажги свет, — попросила Ким. — Но… сейчас день.
— Ах да, конечно… — Она взглянула в окно. — Что сказали доктора?
— Они сказали, что самый очаровательный пациент в больнице.
— Нет, серьезно, Серж, я не могу оставаться здесь.
— Тебе нужно здесь остаться только для того, чтобы сделать все эти анализы. А потом я сразу заберу тебя домой.
— Я хочу быть с тобой.
— Вот, принес тебе ночную рубашку и туалетные принадлежности.
— Я хочу умереть возле тебя.
— Не говори глупостей, дорогая. Все пройдет через несколько дней. Голова еще болит?
— Нет, теперь лучше.
— Вот видишь.
— Вчера ночью я подумала, что это конец.
— Прекрати об этом, слышишь.
Роясь в своей сумке, она как будто начала оживать.
— Ты просто умница. Позаботился обо всем. — Она выбрала тюбик крема и намазала им лицо. — У меня, наверное, ужасный вид?
Вошла сестра и подразнила Ким:
— Прихорашиваетесь для мужа? Потом она сделала вид, будто поправляет постель, ищу немного постояла просто так и наконец объявила:
— Вам пора уходить. Ей нужен покой.
Выйдя из палаты, я захотел встретиться с главным врачом больницы, но он был очень занят, и меня просили подождать. Я ждал в коридоре больше двух часов, пока он не освободился. Это был коренастый пожилой человек с впалыми щеками, редкими седыми волосами и наивным детским взглядом.
— Вы принесли историю болезни? Очень хорошо. Он раскрыл карточку. Там были результаты исследований за последние три месяца, даже рентгеновский снимок лобных пазух, на котором настоял какой-то идиот. Всевозможные анализы, электрокардиограммы, рентген почек, анализы мочи, крови, лимфы, эндокринных желез и т. д.
Он пролистал все это с быстротой профессионального шулера, который выискивает в колоде джокеры. Некоторые карты ему явно не понравились.
— Я бы не стал продолжать в этом направлении, — он имел в виду тест на надпочечники. По-видимому, в карточке не оказалось ключа к дальнейшим исследованиям. Главный врач пожал плечами и вернул ее мне. — Но у меня есть одна идея.
Он оживился, очевидно, радуясь своей идее:
— Довольно редкое заболевание, но мы не можем делать никаких выводов, пока не получим результатов последних анализов.
Я хотел знать, что это за болезнь. Насколько она серьезна. Доктор скривил губы.
Мы достаточно вооружены, чтобы справиться с ней, — он взглянул на мне прямо в глаза. — Видите ли, я могу и ошибиться. Зайдите через четыре дня, тогда все проясниться.
Выходя из больницы, я сказал себе, что должен как можно скорее окунуться в работу, если не хочу сойти с ума. Андропауза королей Франции вполне подойдет. Я отправился прямо в Национальную библиотеку и провел весь вечер, делая заметки. Было темно, когда я покинул библиотеку и зашел перекусить в кафе на углу рю де Валуа. И тут в моем мозгу совершенно отчетливо обозначился один вопрос (он прошел долгий путь из глубин подсознания, преодолел все барьеры и выбрался наружу). Теперь он зазвучал с неумолимой логикой факта: Почему ты не хочешь признать истину?
Не доев сэндвич, я выбежал из кафе и взял такси, потому что был неспособен вести машину. Когда я добрался до больницы, было около семи часов.
Пришлось ждать еще четверть часа, прежде чем меня пропустили. Неприемные часы, — сказали мне. Но я настаивал. Девушка на коммутаторе встала и пошла поговорить со старшей сестрой. Другие посетители разговаривали приглушенными голосами, кто-то читал карточку. Наконец мне позволили пройти. Осторожно открыв дверь палаты N 12, я словно оказался в склепе. Сердце начало бешено колотиться. Ким лежала в полутьме ночника, и взгляд ее больших влажных глаз был устремлен в потолок. Увидев меня, она попыталась улыбнуться.
— О, ты здесь, — сказала она, словно это была величайшая радость в ее жизни.
Осторожно, словно самый хрупкий и драгоценный предмет в мире, я слегка приподнял ее и прижал к себе. Когда я попытался отпустить ее, она вдруг шепнула мне на ухо:
— Знаешь, я скоро умру.
— Не говори глупостей.
— Нет, я знаю, с тех пор я точно знаю.
— С каких пор?
— С тех пор, как появился этот трамвай?
— Расскажи мне, что за трамвай?
— Я не могу больше бороться. У меня нет сил. Я так хотела… — она откинулась на подушку и сделала три глубоких вздоха. — Я так хотела быть тебе хорошей женой, как другие жены. Она взглянула на меня в упор.
— Трамвай у меня в правой ноге. И его воля сильнее людей.
Ночная сестра вошла так тихо, что я не заметил.
— Вам лучше уйти, — мягко сказала она. — У нее очень высокая температура, она бредит.
— Когда он поворачивает, троллейбусы подпрыгивают… — продолжала Ким. — Там так вспыхнуло… а теперь., о…
Она схватилась за живот.
— Все рельсы погнулись.
— Уходите, будьте благоразумны., Сестра вытерла Ким лоб. Я покинул палату. Пройдя по рю де Севр и еще каким-то улицам, я неожиданно очутился на вокзале Аустерлиц. Часы показывали 10.00, и поезд отправлялся в 10.10. Я открыл бумажник. Да, слава Богу, там были 400 франков, которые раздобыл для меня Берни. Я подошел к кассе и взял билет.
Глава 15
Одна дверь, потом другая. И, еще одна. Последняя двойная, обитая войлоком дверь следователя. Целый месяц я рассказывал свою историю следователю Жилоту (он скорее напоминал доктора, чем юриста) и не мог понять, зачем он вновь и вновь вызывает меня.
Преднамеренность. Вот в чем был главный вопрос. И каждый раз я повторял все ту же историю. Как я сошел с поезда в Мулене. Почему в Мулене? Потому, что поезд шел слишком медленно. Я торопился, разве это не ясно? (Тут он не соглашался). Поезд был очень старый и простаивал часами у каждого светофора. Пробивая мой билет, контролер сказал, что я буду в Тузуне не раньше девяти утра после двух пересадок. А я спешил, все могла решить одна минута. Да, я знаю, что уже говорил это. Выйдя на большой станции до полуночи, я имел шанс найти машину. У меня с собой была чековая книжка, а с чеками, даже при превышенном кредите, можно взять машину напрокат. В Мулене мне сначала не повезло с двумя владельцами гаражей, потом, наконец, я получил Рено-16 и помчался по дороге на Клермон-Ферран. Я прибыл в Тузун в шесть утра.
Теперь канистра с бензином. Жилот придавал особое значение этой канистре. Он даже не поленился и специально выяснил, дают ли обычно в таких случаях лишний бензин. Нет, не обязательно, только если просит клиент. Но просил ли я? Служащий гаража в Мулене сказал, что просил. По вполне естественной причине я стремился попасть в Тузун кратчайшим путем и не знал, найду ли среди ночи заправочную станцию. Я согласен, что канистра с бензином у меня была и что фактически она не понадобилась, поскольку в Тулузе я нашел открытую заправочную станцию и наполнил бак.
Когда я прибыл в Тузун, было еще темно. В двух окнах на первом этаже горел свет. Чтобы узнать это, я должен был обойти дом, поскольку окна кухни выходили на задний двор. Но даже прежде чем обойти дом, я знал, что эти люди не спят. Или чувствовал, если хотите.
Я тихо подошел к окну и увидел их всех троих. Фу и Бонафу сидели за столом и ели, а Тереза подавала. Казалось, у них было прекрасное настроение, но это, я согласен, чисто субъективное впечатление. Во всяком случае, они набивали брюхо холодным мясом и сыром, а на столе стояла бутылка вина. Я очень ясно помню, что Тереза подала омлет, превосходный толстый омлет. Потом она села и сама стала есть.
Почему у них был такой пир в 6 часов утра?
В этом месте начинался спор со следователем.
«Они» дали показания. У них просто-напросто был завтрак. Они только что встали. Но это не походило на завтрак, возражал я. Скорее, это было пиршество общины, которая провела ночь в напряженном труде. Я делал особый упор на слове «община» и однажды даже сказал «обряд» вместо «труд».
Я утверждал, что в кухне царило радостное оживление. Но следователь только пожимал плечами. Я не мог убедить его. Такая пища и столь отменный аппетит — это довольно странно.
Следователь пожимал плечами.
Но у меня был еще один аргумент. Версия завтрака предполагала, что Фу и Бонафу спали в этом доме, чего прежде никогда не бывало. Правда, согласно их показаниям, в течение последних двух недель — то есть с тех пор, как я порвал с Терезой — двое мужчин не хотели оставлять девушку одну. И она сама попросила дядю пожить немного в ее доме, а старый садовник, живший в городе, завтракал с ними перед своей дневной работой.
— Перекусывал, — такое выражение фигурировало в его показаниях.
У меня не было причин отрицать это, и мы возвращались к проблеме преднамеренности:
— Что вы намеревались делать, прибыв в Тузун? Я еще не знал, но зрелище этого ночного празднества превратило ненависть, которая давно таилась во мне, в безумное стремление убить. В такие моменты поступки человека мотивируются простой мыслью. Моя простая мысль была такова: они тут набивают брюхо, а моя Ким умирает. Из-за них.
— В этом пункте…
— Я знаю…
Вернемся к дому. Сам дом казался мне каким-то злобным живым существом. Его крыша, покрытая черепицей, красные кирпичи, облезлые ставни, ряды бурых парапетных камней — все это дышало спокойной, самодовольной, даже насмешливой силой.
Следователь пожал плечами и спросил:
— Итак-, вы вернулись к машине?
Здесь неожиданно возникла другая простая мысль. Но одному Богу известно, из какого глубокого уголка моего подсознания я ее извлек! Жилот однажды сказал:
— Я полагаю, вы с самого начала действовали в одном направлении, хотя, возможно, не вполне сознательно. Надеюсь, мнение эксперта-психиатра прояснит этот момент.
Ассоциация колдовства с огнем явилась из глубин средневековья, чтобы в одно прекрасное декабрьское утро поселиться в моем расстроенном мозгу. Неведомым образом во мне пробудился древний инстинкт: очищение огнем. Следователь настаивал:
— Здесь мы подходим к вопросу о вашем возможном безумии, не так ли? Поэтому важно получить максимально ясную картину.
Все было предельно ясно: я вылил немного бензина на деревянную дверь гаража — это был даже не настоящий гараж, а просто сарай, заваленный какой-то старой мебелью. Взглянув на него и определив направление ветра, я подумал, что старое дерево загорится очень быстро и ветер погонит пламя к главному зданию. Пока это было все, что я хотел: просто выкурить крыс.
Именно так и случилось.
Но здесь я всегда останавливался. Я видел, как в темноте поднимается черный дым, сначала робко, потом под сараем взметнулось большое желтое пламя. В доме еще ни о чем не подозревали. Я слышал треск горящего дерева. Что-то радостное было в этом звуке, но сопровождающий его запах предвещал трагедию. Вдруг Бонафу встал и открыл дверь кухни. Облако черного дыма окутало его.
Они на минуту застыли, глядя друг на друга, и я увидел, что их губы шевелятся. Потом все трое выскочили во двор (я спрятался за выступом стены), и двое мужчин побежали к парку — вероятно, чтобы получить более ясное представление о размерах бедствия. Тереза не последовала за ними. Она стояла во дворе, стиснув руки и как будто пытаясь переломать по очереди все свои пальцы. Она очень любила этот дом…
Бонафу вернулся и крикнул — теперь я мог слышать его, — что поедет вызывать пожарных. Он велел Фу развернуть пожарный шланг и еще что-то сказал Терезе. Мужчины побежали в разные стороны, Фу — к заднему двору, Бонафу — к подъезду, где стояла его машина. А Тереза смотрела на огонь, который теперь атаковал здание с другой стороны. Тогда я подошел ближе.
Треск усилился. Свет пламени озарял лицо Терезы. Она увидела меня. В ту минуту я не мог понять, ненависть или любовь смешались в ее взгляде с безумной пляской огня. Я вспомнил, как тогда, первый раз в хижине, в глазах Терезы появилось такое же выражение. Потом в моем мозгу с возрастающей быстротой пронеслось все остальное, и в конце оказалась пустота. Я спокойно заглянул в бездну, и из нее поднялась одна мысль — о том, как все должно кончиться.
Тереза попыталась заговорить, но я закрыл ее рот рукой. Она не сделала ничего, чтобы помешать этому. Казалось, мы оба приняли неизбежное, и, когда я начал потихоньку подталкивать ее к огню, она не сопротивлялась. Страх как будто покинул ее.
Потом я споткнулся о камень и чуть не упал. И чарам пришел конец. От прекрасного признания неизбежного не осталось и следа. Исчезла наша героическая решимость: ее — умереть и моя — убить. Она попыталась бежать, но я поймал ее, и в моих руках оказался только комок нервов. «Нет! Нет!» — кричала она. Но шум огня был столь громким, что Фу ничего не услышал. У меня было сильное искушение отпустить ее. «Нет, ты не сделаешь этого, — возразил очень спокойный голос в моем сознании. — Ты пришел сюда, чтобы спасти то, что еще можно спасти.» И я еще сильнее сжал ее руку. Жар гигантского костра был совсем близко. Пламя оставило главную часть здания и перекинулось на кухню. Остальное было чистым кошмаром.
Расширившиеся глаза Терезы, когда я втолкнул ее в раскрытую дверь, охваченную пламенем. Отчаянная попытка вырваться — я помешал ей. Тереза была сильной. Я почувствовал, как ее ногти впились в мое ухо. Кровь потекла у меня по шее. И тут я понял, чего добивалась Тереза. Она хотела увлечь меня в огонь. Мысль о том, что Тереза способна убить меня, оказалась почти умиротворяющей, мне требовалось не много, чтобы со всей страстью покориться ее воле. Но потом я увидел, как возвращается садовник, разворачивая свой бесполезный шланг. Фу не видел нас и не слышал, когда Тереза позвала его. Но он пошел в нашу сторону, передвигаясь словно краб и направляя струю воды в основание пламени.
У меня возникла странная мысль: он не должен застать нас в этой фантастической позе.
— Любимая, — крикнул я. — Любимая, остановись, отпусти меня.
Чтобы освободиться, я привлек ее к себе, а потом с силой толкнул в огонь. Тереза упала, и пламя моментально вспыхнуло вокруг ее лица. Я повернулся и побежал прочь.
— Есть два возможных подхода. Два пути, приводящие к одному результату.
Она изобразила их на листе бумаги:
— Есть магический подход и есть психоаналитический. Две интерпретации одного феномена. Что и следовало ожидать, потому что любовь, — она обвела свой рисунок кружком, — имеет отношение и к колдовству и к психоанализу.
Она приехала специально из Парижа по просьбе моего адвоката. Это была женщина лет сорока с не очень привлекательным, почти мужеподобным, но умным лицом, иногда озаряющимся чудесной живой улыбкой. Она оказалась полной противоположностью больничного психиатра, который задал мне множество вопросов, в основном о детстве, половой жизни и военной службе во время Алжирской войны. Мой адвокат запросил мнение второго эксперта, и она доктор Мадлен Саваж — не задавала вопросов, только слушала.
Она три дня слушала мою историю — этого было бы достаточно, чтобы усыпить любого. Иногда она делала короткие замечания или просила пояснить некоторые моменты. Кажется, она верила тому, что я говорил. Это было для меня неожиданно: впервые моему рассказу кто-то верил.
На четвертый день она пришла в мою камеру, как обычно, в 3 часа. Меня поместили в новое крыло старой тюрьмы, и камера была относительно комфортабельной, по крайней мере чистой. Доктор Саваж положила на стол свою папку, достала блокнот, пачку «Лаки Страйк» и принялась ходить взад-вперед между дверью и окном.
— Магический подход, — продолжала она, — предполагает восковое изображение и заклинания, которые произносит ослепленная страстью или ревностью женщина, чтобы избавиться от соперницы. Мы можем верить или не верить в эффективности такой практики, но мы не можем отрицать ее существования. Колдовство представляет собой средство устранить препятствие между вами и объектом вашего желания. Или, по крайней мере, попытку сделать это.
Она задержалась на минуту у окна, потом, повернулась и подошла ко мне. Я сидел на краю кровати.
— А теперь психоаналитический подход. С этой точки зрения именно вы хотели избавиться от препятствия. Здесь имеет значение ваше желание. С того дня, как вы полюбили Терезу, вашим бессознательным желанием было убить вашу жену, потому что она (а точнее, ваша сильная любовь к ней) встала на вашем пути. Таким образом одна любовь у вас оказалась лишней.
Сделав небольшую паузу, она продолжала:
— Очевидно, ваше сознание отвергало эту мысль, и, как обычно бывает в подобных случаях, вы нашли выход: выстроили вокруг своего бессознательного желания целый сценарий. И опять, как обычно, вы построили его из того материала, который был под рукой. Люди иногда ничего не выдумывают, они просто берут то, что находят. Например, историю о рабочем с фермы. Рабочий и вязальная игла наложили свой отпечаток на вашу встречу с Терезой. Позже, когда у вас появились подозрения, вы стали читать книги по оккультизму. Вся информация, которую вы там нашли, начала концентрироваться вокруг одного ярда, создавая некое подобие научного обоснования. Фактически вы переносили свое желание совершить убийство — желание убить жену — на Терезу. Вы убедили себя, что именно Тереза хочет убить ее. Все упростилось, когда вы потеряли конверт с волосами и фотографией вашей жены.
— Да, — усмехнулся я. — Подумать только…
— Вы потеряли его нарочно. Бессознательно, но нарочно.
— И моя жена заболела нарочно — в тот же момент?
— Если всякий раз, когда кто-то заболеет…
— Значит это совпадение?
— Послушайте, нужно принимать вещи такими, какие они есть.
— Какие вещи?
— Эту… ошибку.
— Бедная невинная девочка поплатилась за других? Эту «ошибку» вы имеете в виду?
— Какие у вас доказательства? — Ее тон внезапно стал резким. — Есть ли у вас хоть одна улика? У рабочего, по крайней мере, нашли иголки и проколотую фотографию. Но в вашем-то случае ничего подобного не было.
— Когда я оставил жену в больнице, она умирала. Ни один доктор не мог определить, что с ней. А теперь она жива. Выздоровела. Прекрасно себя чувствует. Я хотел спасти ее, и я ее спас. Мне не надо доказательств, и я рад, что сделал это.
— Теперь вы пытаетесь оправдать смерть Терезы. Этот путь вам ничего не даст.
Слезы навернулись у меня на глаза.
— Я убил ее не просто так, доктор.
— Да, — сказала она спокойно. — Вам нужно было избавиться от нее, потому что вы не смогли избавиться от другой…
И она закрыла свою папку.
— На этом моя работа завершается. Я и так превысила свои полномочия.
Похоже, ей стоило некоторого усилия сдержать свои эмоции. Уходя, она обернулась и попыталась улыбнуться.
— Нельзя любить двух людей одновременно. Рано или поздно наступает момент, когда то, что вы хотели подавить, снова всплывает на поверхность. Это мы и называем психозом. Во всяком случае, таковы будут мои показания. Надеюсь, они вам помогут.
Сегодня ко мне пришла Ким. Обычно она приходила по вторникам, но в прошлый вторник она была в Лондоне по делам, поэтому ей позволили увидеться со мной лишь в среду.
— Как ты?
Она принесла мне кое-какие вещи: еду, книги, пачку писчей бумаги и толстый шерстяной свитер — по ночам здесь отключали отопление.
— Ты встречался со следователем? Как еда? Ты немного поправился, дорогой. Наверное, мало двигаешься. Почему ты молчишь?
— Ким, ты тоже думаешь, что я псих?
— Кто тебе наговорил эту чепуху? Психиатр? Ты так же здоров, как и я!
— Послушай, ты веришь?
— Во что?
— В то, что была околдована? Твой ответ для меня очень важен.
— Наверное, ты прав, — пробормотала она, опустив глаза.
— Но ты веришь в это? — настаивал я.
— Ты знаешь, — сказала она безмятежным тоном. — На следующий день ко мне пришел Декамп и показал результаты анализов. Он очень долго объяснял. В конце концов оказалось, что у меня был «калаазар». Это какой-то паразит. Во Франции бывает примерно два случая в год. Декамп считает, что я подхватила его летом в Ибице. Этот паразит живет в селезенке… И можно сто раз умереть, прежде чем кто-нибудь догадается… Но вообще лечение несложное… Что с тобой? Почему ты уходишь?
— Будь счастлива, — сказал я, — я хочу, чтобы ты была счастлива.
— Серж, свидание еще не кончилось. Почему ты так говоришь? Я не могу быть счастлива, пока тебя нет со мной.
— Нам не суждено быть вместе, — сказал я.
— Серж, послушай… подожди минуту.
Но я повернулся и вышел.
Минуту назад я встал и подошел к окну — к настоящему окну, хотя на нем решетка. Оно выходит на тюремный двор. Но я увидел то, что хотел. Да, сегодня полнолуние.
Я вернулся к кровати и лег. Обычно в это время оно и начинается. Сначала покалывание в груди слева, как будто игла прочерчивает линию, чтобы потом сделать разрез…
О! Прошлой ночью, например, меня внезапно пронзила непереносимая боль, но она скоро прекратилась. А сегодня начинает покалывать левое плечо.
И я улыбаюсь, потому что ясно вижу их обоих, дядю и старика за работой. Отличная работа, проверенный метод.
Я улыбаюсь, потому что мне известна цель операции: разрезать мое сердце надвое, а затем сшить обе половинки. Непростая работа: скальпель делает свое дело в этом мире, но исцеление приходит лишь в следующем.
Четверг… Все еще лил дождь, когда кеб подъехал к городскому моргу. Я попросил водителя остановиться у входа в приемный покой и, укрывшись плащом, бросился под широкий навес над пологим скатом для спуска каталок. Достигнув мокрой пешеходной дорожки на полпути к скату, я услышал высокий гнусавый голос: «Уж и не знаю, Бэтмен это или Фрэнк Синатра?» Голос, как я обнаружил, принадлежал какому-то чудаку, смотревшему на меня из-под навеса рядом с автоматом для продажи кока-колы. На нем была белая больничная униформа, а его длинные темные волосы стянуты кожаным ремешком. По его униформе было видно, что он — служитель морга. Что же касалось кожаного ремешка на лбу в стиле апачей, то на этот счет у каждого могло быть свое мнение.
— Я ищу лейтенанта Брюстера из Четырнадцатого округа. Мне сказали, он здесь. — Я посмотрел на служителя.
— Живой или мертвый? — спросил служитель, отворачиваясь, чтобы бросить монету в автомат.
— Он сегодня должен присутствовать на вскрытии Цинтии Пауэлл.
— А, этой девицы, — служитель пожал плечами, — всех почему-то интересует ее грандиозное выступление в театре.
— В театре?
— В анатомическом театре, естественно. А где, вы думаете, мы их режем? В телефонной будке?
— Тогда, вероятно, там я найду и лейтенанта Брюстера, а?
— Я бы сказал, что это разумное предположение. — Он кивнул, взяв бутылку кока-колы из автомата. Я подождал, пока он ее откроет и сделает глоток, и затем терпеливо спросил:
— Не могли бы вы мне показать, как туда пройти?
Служитель пожал плечами и ответил:
— А это зависит от того, какие документы у вас есть, — или вы просто некрофил от рождения?
Я сделал глубокий вдох, затем слегка спустил пары и достал свой бумажник. Раскрыв его, показал свой значок и удостоверение. Служитель оторвался от бутылки и громко прочел:
— «Сержант Морган Прайс, следователь, Седьмой округ». Ого, похоже, настоящий сыщик! Готов поклясться, у вас интересная жизнь.
— У тебя есть имя, приятель? — спросил я тихо.
— Есть. Кларенс. А почему вы спрашиваете? Вы вроде не выглядите голубым.
— Нет, Кларенс. Я здесь по делу, а ты задерживаешь весь парад. Я знаю, ты необычайно занят сейчас своей кока-колой. Но…
— Ой, Бога ради, давайте не будем, — вздохнул служитель, — да покажу я вам, где этот чертов анатомический театр. Сюда проходите.
Сам бы я не смог пройти этим путем даже на спор. Но Кларенс запросто повел меня — через массивную металлическую дверь, по длинному облицованному кафелем коридору, едва освещенному приспособлениями, которые, очевидно, были украдены у пролетающих мимо светлячков. Воздух — насыщен формалином, и достаточно холодно, так что можно видеть пар от собственного дыхания. Я заметил это Кларенсу, и он рассмеялся:
— Наши клиенты любят холод, — объяснил он, — они поднимут ужасную вонь, если будет хоть немного теплее.
Мы подошли к другой массивной двери с трафаретной надписью — желтое на зеленом — «Анатомический театр». Я кивнул своему странному провожатому и начал открывать дверь, но Кларенс любезно предупредил:
— Да не сюда, балда, галерея для посетителей этажом выше, — он указал на лестницу, — наверху первая дверь налево. Сами доберетесь или довести вас за ручку?
Бросив ему: «Сам справлюсь», я начал подниматься в своих мокрых ботинках по бетонным ступеням. Позади меня Кларенс пробормотал: «Обещания, обещания» и повернулся, чтобы заняться своими делами — какими только может заниматься человек со странными сексуальными наклонностями в подвале городского морга.
Я нашел наверху дверь, о которой он говорил, и робко ее открыл. Войдя, я очутился на балконе, окружавшем со всех четырех сторон большое помещение без окон. Сидевшие на балконе люди были едва различимы, но операционный стол внизу ярко освещался лампой, которая свисала с застекленного потолка, серого от дождя и пыли. Большинство окружавших меня людей были в больничных халатах, и я вспомнил, что неподалеку находилось медицинское училище. Заметив массивную фигуру человека в мягкой фетровой шляпе и черном костюме, сидевшего, сложив руки на перилах и опершись на них подбородком, я пробрался к нему, уселся на жесткий складной стул рядом и шепотом спросил:
— Лейтенант Брюстер?
— Угу. Вы — Прайс?
Я кивнул, и он спросил:
— Вам в вашем округе говорили об этом деле?
— Только то, что это тяжелый случай, — ответил я, — и что вам нужен человек, говорящий на кимрэге.
— Господи помилуй, на чем?
— На кимрэге. Вы и англичане называете этот язык уэльским.
— А-а, я уж было испугался. Прайс, вы знаете, сколько человек у нас в полиции могут говорить на уэльском?
— Немногие, наверное.
— Вот-вот. Именно. Где вас угораздило его выучить, интересно?
— Я родился в Уэльсе, в городе, называемом Глиндиверт. Он находится в глуши, среди холмов, и там все еще предпочитают говорить по-уэльски.
— Вот как? Вы вроде говорите без акцента.
— Я приехал сюда, когда мне было десять лет. Мои родители погибли в авиакатастрофе и…
— Ладно, не берите в голову, — перебил Брюстер. — Что вы знаете о колдовстве, Прайс?
— О колдовстве? Вы имеете в виду всякие там фокусы и полеты на метле?
— Не знаю, как насчет метлы, но эта девушка — там, на столе — говорила, что они достанут ее своими фокусами, и — знаете что? Причина ее смерти все еще не установлена!
Я посмотрел вниз через перила и почувствовал тошноту. Команда из пяти судебных медиков собралась вокруг обнаженного трупа блондинки, распростертого на операционном столе. Они уже сняли верхнюю часть ее черепа и разрезали корпус от горла до промежности. Некоторые внутренние органы еще были на месте, но большая их часть уже валялась вокруг. Один из медиков сунул что-то похожее на мокрую красную губку в большой стеклянный сосуд.
Я пробормотал:
— Это легкие, что ли?
— Ага, — буркнул Брюстер, — они пошлют их в лабораторию для дальнейших исследований. Если там не обнаружатся какие-либо экзотические яды, коронер будет весьма озадачен. На ее теле нет никаких отметин, и все внутренние органы в полном порядке. Очень странный случай.
— Откуда вы знаете, что это убийство? — Я сдвинул брови. — Люди умирают и от естественных причин, как вам известно.
— Знаю. Только, черт побери, они крайне редко умирают по графику, после того как уведомят полицию о своем убийстве!
— Она заявила, что ее собираются убить?
— В нескольких словах. Черт! Если бы только ее дикую историю записали на магнитофон! Мы сначала не обратили на нее особого внимания. Она рассказала одну из тех бессвязных историй, которые вы можете услышать в четыре часа утра в каждое полнолуние, и потом, колдовство вряд ли имеет к нам отношение.
Рассказ лейтенанта был прерван. Дверь открылась, и высокий негр в белом плаще и темных очках на цыпочках подошел к нам. Брюстер взглянул на него и спросил:
— Ну что?
— Такой дом есть, — ответил негр. — Мой сородич, который работает на углу, на газозаправочной станции, говорит, что в нем никто не живет, кроме похожей на привидение старой маленькой леди с кучей кошек. Я имею в виду настоящих — «мяу-мяу» — кошек.
— Значит, твоя догадка была верна, — вздохнул Брюстер, поворачиваясь ко мне: — Сержант Прайс, это сержант Кустис. Пит Кустис. Тайная полиция.
Я протянул руку, и Пит Кустис рассеянно ее пожал, одновременно обратившись с вопросом к Брюстеру:
— Шеф, вам нужен словесный портрет этого типа — Мерлина Плью?
— Нет, — сказал Брюстер, — он уже подвергался допросу на детекторе лжи, и я сомневаюсь, что он захочет изменить свои показания только потому, что мы раздобыли другую информацию. Ты установил наблюдение за домом?
— Естественно. Гордон и Макгроу на газозаправочной станции. С тех пор, как я нашел этот дом, в него никто не входил и не выходил. Если это именно то место.
— Тогда давайте двигаться, — вставая, вздохнул Брюстер. Он оказался даже выше, чем я думал. Я встал и пошел вслед за ними. Кустис шел впереди, показывая дорогу. У меня до сих пор не было ни малейшего представления о том, что происходит. Я так и сказал, когда мы спускались по лестнице.
— Я объясню в машине, — ответил Брюстер и обратился к Кустису: — Ты бы лучше одолжил эти темные очки Прайсу, Пит. Мы можем встретить таких людей, которые могут запомнить вас, Прайс. А мне бы этого не хотелось.
— Итак, мы их берем, шеф? — Кустис нахмурился, снимая очки и передавая их мне. Брюстер отрицательно покачал головой и ответил:
— На этот раз мы постучимся и спросим.
— А что, если нас пошлют подальше?
— Это их право, а мы получим ордер на обыск. — Брюстер пожал плечами, затем вздохнул и добавил: — Но каким же образом это можно сформулировать в ордере на обыск?
— Это зависит от того, что мы ищем, я думаю, — ответил я. — А что же мы все-таки ищем, лейтенант?
— Воплощение дьявола, — сказал Брюстер, — вы знаете, как он выглядит, Прайс?
— Боюсь, что нет, — я нахмурился, — мои родственники принадлежали к методистской церкви.
Мы ехали по городу в полицейской машине Сэма Брюстера без опознавательных знаков, и лейтенант рассказал мне историю Цинтии Пауэлл. История оказалась весьма странной.
Цинтия Пауэлл — британская подданная, приехала в США по одной из тех особых рабочих виз, что весьма популярны в последнее время среди английских секретарш. Однако она не была англичанкой. Она родилась в Кардиффе, столице Уэльса, и получила образование в Европе. Ее семья, по-видимому, большую часть ее короткой трагичной жизни жила в благовоспитанной нищете. Она сообщила Брюстеру, что ее отец был младшим сыном высокой титулованной особы. Брюстер спросил меня об этом, и я объяснил, что Пауэлл — это аристократическая уэльская фамилия, и добавил, что при британской системе наследования младшие братья не получают ничего. Титулы и поместья в большинстве случаев переходят от старшего сына к старшему сыну. Так что средний класс сверхснобов кишмя кишит почти благородными семьями.
— Прайс — это тоже благородная уэльская линия, если вспомнить Райс Ап Тюдора и всю эту ерунду. — Я рассмеялся. — К счастью, мои американские родственники воспитали меня, отнюдь не придерживаясь духа Благородства Крови. Так что я не очень беспокоюсь о том, что являюсь потомком длинной линии младших сыновей.
— Да, — буркнул Брюстер, — но давайте не отвлекаться от этой Пауэлл, а?
— Конечно, лейтенант. Она приехала в эту страну в качестве машинистки или что-то в этом роде?
— Что-то в этом роде, — кивнул Брюстер, — секретаршей она не работала. Мы знаем, что она купила индейский костюм и электрогитару. У нее был Хороший голос, очевидно, так что ей не составляло большого труда заняться исполнением народных песен. Ничего особого, как вы понимаете, просто она пела в кофейнях, зарабатывая себе на ужин, пока Мерлин Плью не нашел ее. И пожалуйста, Прайс, не говорите мне о фамилии Плью. Меня совсем не интересуют уэльские аристократические линии.
— Плью — это не благородная фамилия. — Я сдвинул брови и добавил: — Я даже не уверен, что она уэльская.
— Он так утверждает, — Брюстер пожал плечами, — в словаре тоже так написано. Он родился в Суонси, в Уэльсе, в 1898 году.
— Суонси — это недалеко от Кардиффа, где родилась девушка, — сказал я задумчиво, — но эти события разделены во времени. Этот тип очень стар, не так ли?
— Ему больше семидесяти, судя по документам, — кивнул Брюстер. — Но Мерлин Плью утверждает, что он старше. Жуткий болтун.
— Вот подождите, вы его увидите, Прайс! — рассмеялся сидевший на переднем сиденье Пит Кустис. — Это скрюченное маленькое пресмыкающееся с хромой ногой и физиономией как в трагикомедии ужасов. Выглядит, как Ведьма Западной Страны, учуявшая свою добычу!
— Как нечто, выбравшееся из-под мокрого камня, — дополнил Брюстер. — Он много лет занимался оккультными науками. Несколько лет назад был в моде спиритизм. За плату он мог бы устроить вам встречу с вашей прабабушкой, пребывающей в потустороннем мире. Затем, когда времена изменились, он занялся гаданием на картах Таро, астрологией, а недавно колдовством и дьяволопоклонством.
— И Пауэлл верила во всю эту ерунду? — спросил я.
— Сначала нет. Она развлекала посетителей уэльскими народными песнями еще неделю назад или около того. Затем Мерлин Плью отозвал ее в сторону и убедил помочь ему в проведении эсбата для каких-то важных персон.
— Эсбата? — Я сдвинул брови.
— Ведьмовского шабаша. Я думал, вы знаете уэльский.
— Знаю, но это не уэльское слово. Продолжайте, извините, что перебил.
— Ничего. — Брюстер улыбнулся. — Именно для этого вы нам и нужны, Прайс. Я не знаю, что из всей этой ерунды относится к области уэльских народных сказок и что — к чему-то другому, более реальному. Цинтия Пауэлл, по-видимому, думала, что Мерлин Плью — это какой-то древний уэльский друид или что-то в этом роде. Он утверждает то же самое. Этот тип заявил нам, что ему больше пятисот лет, а чертов самописец на детекторе лжи даже не дрогнул!
— Детектор лжи работает, только если человек знает, что он лжет, — заметил я, — если Плью действительно думает, что его возраст именно такой…
— Расскажите мне лучше что-нибудь, чего я не знаю, — простонал Брюстер. — О чем это я говорил? Ах да, о том, как она согласилась работать с этим профессиональным призраком. По-видимому, она была нужна ему потому, что могла петь на уэльском, а на его сборищах не хватало людей. Видите ли, невозможно провести качественный шабаш, если не собрать тринадцать придурков в одной комнате. Мерлин нанял на ту ночь двух девушек. Из этого следует, что кроме них и Мерлина было десять членов группы.
— Кто была вторая девушка, которую он нанял?
— Рыжая танцовщица по имени Джинджер. Цинтия Пауэлл не запомнила ее фамилии. Она сказала, что им была нужна шлюха с пышными формами, чтобы она лежала голой на алтаре, — дай-ка я посмотрю свои записи… Прайс, говорит вам что-нибудь это имя — Рианнон Ган Тадвед?
— Первое слово — это из древнего языка, — сказал я, нахмурившись. — Имя женщины, которое можно перевести как «Царственная Дева». Остальное означает «… Земли».
— Царственная Дева Земли, а? — Брюстер хмыкнул. Затем сказал: — Вот для кого, значит, был устроен алтарь. Пауэлл вспомнила, что Мерлин привел ее в дом на Вест-Хэмптон-Террас. Это, по ее описанию, был обычный узкий кирпичный дом с крыльцом из песчаника. Кирпич был покрашен в голубой цвет, а входная дверь — красная. Кроваво-красная, она сказала.
— Расскажите ему о звонке, шеф, — подсказал Кустис.
Брюстер кивнул:
— Дверной молоток был из литой бронзы, позеленевшей от времени, в виде рогатой кошки с кольцом в зубах. Этим кольцом и стучат. Также она припомнила цифры двести тридцать три из той же позеленевшей бронзы над, дверью. Так что мы имеем голубой дом с кроваво-красной дверью номер двести тридцать три по Вест-Хэмптон-Террас, понятно?
— Ясно. Там они и проводили свой шабаш?
— Да. Мерлин и девушки прибыли пораньше, и их впустила старая шлюха по имени госпожа Сибилла. Она провела их в подвал, где все было устроено так, как будто бы там собирался развлекаться Дракула. На стенах были развешаны восточные ковры, черные свечи горели, как показалось Цинтии, в настоящих человеческих черепах, и с одной стороны был алтарь. Его, по-видимому, соорудили, накрыв синим бархатом стол или несколько ящиков. Над алтарем вверх ногами было установлено распятие в натуральную величину.
— Заметьте — не обычное ведьмовское распятие, — вмешался Кустис. — Вместо Тела Христова они приспособили бы голозадую шлюху. Цинтия говорила, что распятие казалось таким настоящим, что это, возможно, был и покойник.
— Я к этому и подхожу, — сказал Брюстер. — Но детали не так уж важны. По указанию Мерлина Джинджер разделась догола и улеглась на алтарь. Он, госпожа Сибилла и Цинтия надели черные бархатные балахоны. Одеяние Цинтии было с капюшоном, скрывавшим лицо, как у ку-клукс-клановцев. Мерлин и старуха надели маски. Цинтия подумала, что они могли быть сделаны из позолоченного папье-маше. Маска Мерлина изображала ухмыляющегося дьявола с бородой и козлиными рогами. Маска же старой шлюхи делала ее похожей опять же на шлюху, но молодую, с полумесяцем на лбу, так что его концы выступали вверх с обеих сторон, как рога. Нам еще долго ехать, Пит?
— Пять-шесть кварталов, шеф.
— Я тогда буду краток, Прайс. Вы уяснили картину? Хорошо. Следующее, о чем нам рассказала, — Цинтия, это приезд остальных членов группы. Всего их было десять, одетых в такие же черные одежды, так что присутствующих стало наконец тринадцать. Она детально описывала церемонию, но детали не важны, если не воспринимаешь все это всерьез. Нас же интересует суматоха, разразившаяся в самый разгар церемонии. В самом интересном месте кто-то из этой компании. в балахонах стал тыкать своим магическим жезлом в кого-то другого и вопить, что он или она — э-э, сейчас посмотрю — это кауван. Это что-нибудь вам говорит, Прайс?
— Нет, — ответил я. — Единственное, что приходит на ум, это уэльское каулас. Это каменщик, или масон. Не представляю, что такое кауван.
— Это означает что-то нехорошее, — сказал Брюстер, — по крайней мере для тех ненормальных в подвале. Цинтия говорила, что началась невообразимая кутерьма, затем кто-то достал пистолет и начал палить.
— Господи! И он в кого-нибудь попал?
— Она думала, да. Сказала, что рядом с ней кто-то упал, и из-под его черного бархатного балахона потекла кровь. В тот момент все вопили, и кто-то потушил огонь. Пауэлл решила, что колдовства для нее на сегодня хватит. Она нашла боковой выход, стянула с себя балахон и побежала. Она, должно быть, была здорово потрясена, потому что все еще бежала, когда ввалилась в ночной бар и потребовала позвать полицию. Пара наших ребят привезла ее на полицейской машине около четырех часов утра. Пит выслушал ее первое заявление, и, так как не смог ничего понять, поднял меня с постели.
— Что вы имеете в виду, говоря, что он не разобрался, лейтенант?
— Я имею в виду, что эта история сразу же начала разваливаться, как только мы начали ее проверять. Мы послали машину по указанному адресу, но не нашли голубого дома с красной дверью. Они обошли весь район, но на Вест-Хэмптон-Террас не нашлось ничего похожего. Большинство домов там высокие, а остальные — просто легкие строения с верандами и небольшими палисадниками перед ними.
— Значит, адрес был неверен. — Я пожал плечами.
Брюстер кивнул:
— Да, только легче было предположить, что она слегка рехнулась. Мы приняли ее заявление, послали ее домой, сказав, что мы ее известим, если обнаружится мертвец в длинном черном бархатном балахоне. Она, казалось, была очень расстроена. Но, как я уже говорил, в ту ночь было полнолуние, и у нас уже было два звонка от людей, возомнивших себя Наполеонами, или таких, за которыми гонятся зеленые человечки.
— Лично я подумал, что за этим что-то есть, — возразил Кустис, — даже когда ее рассказ не подтвердился, меня что-то все-таки тревожило, понимаете? Я имею в виду, что видел всяких ненормальных за свою жизнь, а эта малютка, мне казалось, ничего не выдумывала. Обычно, когда вы ловите параноика на какой-либо детали, он набрасывается на вас. Но она продолжала утверждать, что она там была и видела то, что видела. Я сказал ей, что на Вест-Хэмптон-Террас просто нет никакой маленькой пожилой леди, живущей в голубом кирпичном доме, а она заявила, что свихнулся я!
— Она все время рыдала, — добавил Брюстер. — Настоящее представление, если, конечно, она не говорила правду. Но эта правда была совершенно дикой, и — гм — по-моему, я спешил домой поспать.
Огромный полицейский помолчал немного и тихо сказал:
— Если бы я ее послушал…
— Что было после того, как вы ее отослали? — спросил я.
Брюстер пожал плечами и ответил:
— В течение двух дней ничего. Потом в понедельник вечером она позвонила и заявила, что, по ее мнению, ее хотят убить.
Пит Кустис сказал:
— На этот раз я тоже подумал, что она тронулась. Я взял трубку, и когда она стала рассказывать о том, что уэльские ведьмы охотятся за ней, я посоветовал ей принять пару таблеток аспирина и позвонить мне утром.
— В среду утром она была уже мертва, — вздохнул Брюстер. — Ее домохозяйка обнаружила ее только в среду днем. Но тело уже было холодным.
— О-го! — поразился я. — А как ее убили? — И сразу спохватился: — Ах да, забыл.
— Да, — кивнул Брюстер. — Причина смерти — неизвестна. Сначала я подумал, что мы имеем дело с истерическим самоубийством. Но Пит не зря у нас работает. Он грызет дела, как собака кость, и, оказывается, я был не прав.
— Вы, значит, нашли дом? — спросил я Кустиса.
Черный полицейский гордо кивнул:
— Мне казалось, что Цинтия могла немного напутать. Она не так давно приехала в этот город, а названия улиц у нас часто повторяются в западной и восточной части города, и когда я сверился со справочником, я обнаружил, что на другой стороне города есть и Ист-Хэмтон-Террас.
[14] Я поехал туда и — вот оно!
— Мы сейчас туда и едем?
— Именно. Я думаю, если мы разнесем этот подвал…
— Спокойнее! — предупредил его начальник. — Мы все еще идем по тонкому льду — заявление мертвой девицы не подтверждено, Пит.
— Да, но все сходится, шеф! Те же голубые кирпичи, та же кроваво-красная дверь со странным дверным молотком и — угадайте, кому принадлежит дом номер двести тридцать три?
— Я не гадаю. Я проверил. — Брюстер улыбнулся. — Ее зовут Сибилла Эванс. Она вдова городского брандмейстера, который умер восемь лет назад. Она также владеет недвижимостью и всегда голосует за того, кого надо. Я ясно излагаю?
— Мы будем с ней вежливо обращаться, — кивнул Кустис.
— Мы несомненно будем с ней вежливо обращаться, — сказал Брюстер, — пока у нас не будет к ней чего-либо более серьезного, чем подозрения. Ты видел, что получилось, когда мы вызвали на допрос Мерлина Плью, черт бы его побрал!
— А что получилось, лейтенант? — вмешался я.
Брюстер нахмурился и объяснил:
— Пустой номер. Он сам вызвался пройти обследование на детекторе лжи в тот день, когда Цинтия была найдена мертвой. Он заявил, что не знал никакой Цинтии Пауэлл и что ведьма или колдун с пистолетом — это полное несообразие.
— В смысле?
— Он сказал, что он и другие колдуны могут убить кого захотят, — способом, который он назвал «сглазить». Он также заявил, что никогда не посещал таких церемоний, как описала девушка, и что это более походило на какой-то культ Сатаны, а не на эсбат истинно верующих. Он сказал, что перевернутое распятие означает Черную мессу и что он этим не занимается. Он также заявил, что никогда не слышал о ведьме по имени госпожа Сибилла, а этот чертов детектор лжи все время показывал, что он говорит правду!
— Самописец не дрогнул даже тогда, когда он утверждал, что ему пятьсот лет от роду, — заметил Кустис. — Если можно сказать такую нелепость и детектор лжи не отреагирует…
— Да, я знаю, что ты имеешь в виду, — кивнул Брюстер. — Но факт в том, что у нас нет ни грамма доказательств. Разве не знаешь, что сделают с нами газетчики, если мы привлечем пожилую вдову по обвинению в колдовстве?
Машина притормозила, и Кустис сказал:
— Это угол ее дома, шеф. Может, припаркуетесь у газозаправочной станции и мы пойдем пешком, или как?
— Остановимся перед домом, — возразил Брюстер. — Нам ни к чему, чтобы кто-то решил, будто мы установили наблюдение на станции. Разговаривать буду я, хорошо?
Мы повернули в тупичок, обсаженный по краям деревьями. Неподалеку, с правой стороны, я заметил дом. Он выглядел именно так, как я и думал, кроме входной двери. Когда говорили, что она кроваво-красная, я представлял ее красной, как пожарная машина. Но у нее был совсем другой оттенок — она была цвета свежей артериальной крови. Она даже казалась влажной!
— Какая-то дикая окраска, — пробормотал я, вылезая из машины.
— Думаю, это акриловая пластмасса, — сказал Кустис. — Кажется, что в нее можно окунуть пальцы, правда?
Я кивнул:
— Вполне достаточно, чтобы у Дракулы слюнки потекли.
— Потише. Кто-то смотрит на нас сквозь занавески, — предупредил Брюстер.
Мы поднялись по ступеням из песчаника, и лейтенант положил руку на странный дверной молоток. Пару раз он ударил кольцом, висевшим из пасти рогатой кошки, и подождал. Спустя некоторое время дверь открылась внутрь, и мы оказались лицом к лицу с полной, похожей на воробья женщиной в потертом шелковом домашнем платье. Ее волосы были закручены на розовые пластиковые бигуди, и те из них, что были доступны глазу, были того странного лавандово-cepoгo цвета, каким пожилые женщины любят подкрашивать волосы.
— Э-э, госпожа Сибилла Эванс? — неловко осведомился Брюстер.
Пожилая женщина рассмеялась, взглянув на него черными воробьиными глазками, и сказала вибрирующим голосом:
— Госпожа Сибилла, говорите? Я происхожу из честной работящей семьи, знаете ли. Вполне достаточно было бы миссис Эванс.
— Мы из полиции, миссис Эванс, — сказал Брюстер, махнув перед ней удостоверением, — могли бы мы с вами побеседовать?
— А, вы насчет этих мальчишек, не так ли? Входите, входите все трое, я угощу вас чаем. Господи, я даже не ожидала, что вы придете так быстро, понимаете?
Кустис и я переглянулись недоуменно и вошли следом за Брюстером. Миссис Эванс ввела нас в загроможденную маленькую гостиную рядом с прихожей и весело проговорила:
— Садитесь, садитесь. Я только на минутку — сейчас все устрою.
Она вылетела из комнаты, оставив нас в растерянности, глазеющих друг на друга. Комната напоминала мне кладовку моей тети Родды в ее домике в Глиндиверте, если не считать кошек.
Миссис Эванс, по всей видимости, была большой любительницей кошек. Здесь были фарфоровые кошки, стеклянные кошки, везде были изображения кошек. Две кованые железные подставки для дров у небольшого кирпичного камина представляли собой тонких черных кошек с зелеными стеклянными глазами, которые, должно быть, светились, когда за ними горел огонь. Из-за мягкого кресла-качалки у окна осторожно выглядывал и настоящий кот. Это был огромный черный зверь с немигающими янтарными глазами и прижатыми ушами.
— Эй, киска, — сказал ему Кустис, и бесхвостый зашипел на него.
Кустис пожал плечами и сел, пробормотав:
— Здоровый, сукин сын. Интересно, что случилось с его хвостом.
— У него и не было хвоста. Это бесхвостая порода, — объяснил я, присаживаясь на подушку.
Брюстер остался стоять.
Миссис Эванс вернулась с подносом, нагруженным чайными принадлежностями:
— Садитесь, садитесь, садитесь! Вы — Сэмюэл Брюстер, говорите?
— Да, мадам. Это — сержант Кустис, а этот джентльмен в темных очках — сержант Прайс.
— Прайс, говорите — Прайс? — Пожилая женщина поставила поднос на кофейный столик рядом со мной и задумалась, — в Уэльсе это было бы Ап Райс, не правда ли?
— Мы произносим свою фамилию Прайс со времен Ллуэллина Мавра.
— Вот как? Ну что ж, это не так уж и плохо. Тюдоры ведут свое происхождение из Англси, видите! А мы все-таки происходим от И Сеснега, не так ли? А что с вашими глазами, молодой человек?
Брюстер бросил на меня многозначительный взгляд, и я объяснил, что должен носить темные очки, так как мои глаза болезненно реагируют на свет.
— Щепотка сушеной руты очень полезна для глаз, — улыбнулась она. — Хотите, я положу вам в чай? Я сама выращиваю травы в садике за домом.
— Я, гм, лучше буду следовать указаниям своего врача, спасибо, — ответил я.
— Вы что-то говорили насчет мальчишек, миссис Эванс? — спросил Брюстер.
— О да, ужасные дети! Ужасные, ужасные. Я, видите ли, сразу же вас позвала, как только узнала об этом.
— Боюсь, меня не ввели в курс дела, мадам.
— Речь о подвале — они туда лазят, ужасные дети.
— Мальчишки лазят в ваш подвал?
— Ну конечно. Я же только что сказала. Не знаю, что им там надо. Там нечего воровать. Но я не знаю, что я сделаю, если они там не прекратят поддать.
— Вы всегда могли бы угостить их пряниками, — пробормотал Кустис. К счастью, она, казалось, этого не заметила, а я успел принять серьезное выражение, когда она повернулась ко мне и спросила:
— Вы, конечно, говорите на уэльском?
— Немного, — ответил я, — в школе мы должны были изучать английский.
— Как покоренная раса, мы должны были идти на уступки, не правда ли? А что вы делаете здесь? Не удалось пробиться в Уэльсе?
— Я стал сиротой в десять лет, — объяснил я. — Меня послали к родственникам в Америку.
— Ах, бедный мальчик! И с больными глазами! Но давайте же я вам налью чаю'
Брюстер вознес глаза к потолку, подождал, пока миссис Эванс нальет три чашки чая, и приступил к делу:
— Насчет мальчишек в вашем подвале, миссис Эванс…
— Ну, я не уверена, что это мальчишки, я их не видела собственными глазами, — поправила женщина. Брюстер вопросительно поднял бровь, и она пояснила: — Ночью были слышны какие-то удары, а я спросила, кто там. Понимаете, это ужасно — подойти к лестнице в подвал и кричать в темноту, и остаться без ответа, но слышать шуршание, как будто там кто-то ходит! Мередит тоже этим крайне встревожен.
— Мередит?
— Мередит Аб Овэйн Ап Ховэл. — Она указала на кота и добавила: — Это очень нервное животное. К тому же он весьма стар, и эти звуки из подвала ужасно его расстроили.
— А вы, гм, не имели бы ничего против, если бы ребята осмотрели подвал? — осторожно спросил Брюстер.
— Да почему же я должна иметь что-то против? Именно за этим я вас и позвала. Да пейте же чай! У нас еще куча времени, они же не приходят днем, как вы понимаете, — прочирикала миссис Эванс.
Я поспешно отпил и нахмурился. Кустис скорчил болезненную гримасу и поинтересовался:
— Это не обычный черный чай, не правда ли, мадам?
— Это из трав, — улыбнулась она. — Я же вам говорила о своем садике за домом. Нет ничего лучше, чем положить щепотку фенхеля и щитолистника для придания подобающего аромата, вы так не считаете?
— Как полевой чай, — кивнул Кустис, добавляя сахар.
— Пожалуйста, попробуйте бисгиэн, — настаивала она, — это я сама испекла.
Кустис бросил на меня осторожный взгляд.
— Это песочное печенье, Пит, — объяснил я ему, взяв одно из них с подноса.
— Угу. — Негр пожал плечами и кисло откусил кусочек шоколада, избранного, по-видимому, как наименьшее из зол. Пока мы совершали все эти действия, Брюстер пытался свернуть разговор на шум в подвале. Миссис Эванс, должно быть, не видела в этом ничего особенного:
— Я думаю, они подначивают друг друга. Вы же знаете, как ведут себя дети, когда рядом живет пожилая женщина, одна в старом доме.
— Не уверен, что я вас понимаю, мадам, — сказал Брюстер.
Женщина рассмеялась:
— Естественно, они думают, что я — ведьма.
Брюстер заметил равнодушно:
— Интересно, откуда могла взяться подобная идея.
— Я слышала, — настойчиво сказала она, — мой слух гораздо лучше, чем вы думаете, и я слышала, что они обо мне говорят, когда проходила мимо площадки для игр. Да я и сама была такой же в детстве. Я помню, что недалеко от карьера жила одинокая пожилая вдова, а мы ее дразнили. Никогда бы не подумала, что окажусь в таком же положении. Ах, время течет сквозь пальцы как песок, не правда ли? Впрочем, у меня была хорошая, долгая жизнь. Должна ли я сердиться на детей за их шалости? Но, понимаете, они не должны лазить в мой подвал! Если они переломают себе руки и ноги в темноте, то неизвестно, сколько придется платить страховой компании, и, кроме того, это так удручает Мередита.
— Ты с Прайсом посмотри там все внизу, — сказал Брюстер Кустису. Мы встали, и на этот раз миссис Эванс не успела возразить.
— Не свалитесь с лестницы, — предупредила она, проводив нас в холл. Указав на дверь в противоположной от входа стороне, она объяснила:
— Света там нет. Я сама туда никогда не хожу, так что и ни к чему ввинчивать лампочку, не правда ли?
Она подождала, пока Кустис откроет дверь. Он вынул из кармана фонарь-карандаш, а она вернулась в гостиную к Брюстеру. Кустис стал спускаться по шатким деревянным ступенькам со словами:
— Осторожнее, Прайс. Эти ступеньки… Ого!
— Что такое? — спросил я.
— Пыль, — ответил он, — толстый слой пыли на ступеньках. Не похоже, что здесь кто-то недавно был.
— А задний вход? — предположил я.
— Может быть. Но Цинтия Пауэлл говорила, что они пришли этим путем. Или здесь есть другая лестница, или кто-то остроумно использовал мусор из пылесоса.
Я спустился за Кустисом до низа, и, осмотрев помещение с помощью его фонарика, мы обнаружили, что оказались в пустом пространстве, где находились только мазутная печь и водогрей… Стены представляли собой затянутые паутиной блоки из песчаника, которые давным-давно не белили. Полом была утрамбованная земля, и я сделал замечание по этому поводу. Кустис пожал плечами:
— В большинстве этих старых городских домов в подвалах земляные полы. Это предохраняет здание от сырости, если, конечно, ты ничего не имеешь против грязи на лестнице после сильного дождя. Те ступеньки, похоже, ведут на задний двор.
Я посмотрел по ходу луча и кивнул. Бетонные ступени вели к старой подвальной двери. Я подошел и потрогал ее. Не заперта. Кто угодно мой войти и выйти из подвала. Выглянув наружу, я увидел задний дворик: небольшой, окруженный кирпичными стенками, свободное пространство занято чем-то вроде прямоугольной клумбы. Приглядевшись, я пришел к выводу: «Фенхель, лаванда, базилик и розмарин». Здесь росли и другие травы, но я с ними не был знаком. Хотя она и говорила что-то о руте, но, если мой нос не ошибался, в воздухе стоял запах чабреца. Я шагнул обратно, захлопнув подвальную дверь, и сказал:
— Это огород настоящей ведьмы. Что вы там делаете?
Кустис стоял на коленях у печи. Он поднял голову:
— Похоже на высохшую кровь. Не то чтобы ее было много… Но если она окажется настоящей…
— Понятно, — кивнул я.
Кустис собрал сцарапанное вещество в белый конвертик, который он держал в той же руке, что и фонарь, встал, заклеил конверт языком и положил его во внутренний карман. Он снова обвел фонарем вокруг и сказал:
— Никаких следов. Земля сильно утрамбована. Эта паутина, однако, меня смущает.
Он подошел к ближайшей стене и, достав другой конверт, стал скрести побелку кончиком ножа. Я спросил его, что он ищет, и он ответил:
— Эта девица упоминала о драпировках на стенах, помнишь? Если здесь висели восточные ковры и прочее, на них наверняка остались следы этой дряни.
— А эту паутину добавили после?
— М-да. Паукам нужно время, чтобы сплести сеть. Но я где-то читал, что голливудские художники могут мгновенно делать паутину из жидкой резины, которая твердеет на воздухе. Думаю, нам стоит проверить, насколько паучья эта паутина!
Я одобрительно кивнул. Пит Кустис был хорошим работником, профессионалом, с головой на плечах, не лишенной разума, догадливости и подозрительности.
Я был рад, что мы с ним в одном лагере.
Мы вернулись наверх и присоединились к Брюстеру и миссис Эванс в гостиной. Лейтенант взглянул на меня, и я доложил:
— Задняя дверь в подвал не заперта. Кто угодно может входить и выходить оттуда.
— Вы бы поставили туда замок, миссис Эванс, — сказал Брюстер, вставая, и пообещал, что он прикажет патрульным машинам приглядывать за домом. Миссис Эванс вздохнула:
— Ну, если за это заплатит страховая контора, то я так и сделаю. Видите ли, у меня нет лишних средств на этих шкодливых детей.
Мы начали выбираться, в то время как миссис Эванс изводила нас рассказом о том, как хорошо к ней относятся люди после того, как ее безвременно ушедший в небытие муж Генри столько лет прослужил на благо налогоплательщиков. Пообещав наконец, что мы будем следить за безобразиями в подвале, мы ушли.
Кустис, дождавшись, когда все устроятся в машине, рассказал Брюстеру о собранных материалах. Затем он спросил лейтенанта, разузнал ли тот что-нибудь, когда мы были в подвале. Брюстер пожал плечами:
— И да, и нет. Она призналась, что кое-что знает о том, что она называет Древними Традициями. Но утверждает, что никогда не слышала о Цинтии Пауэлл или о Мерлине Плью. Однако усмехнулась, услышав его имя.
— А что такое? — спросил я.
— Сказала, что это имя должно произноситься Ап Лью, то есть «сын Лью». Говорила также, что мы можем прочитать все о Лью в какой-то необычной уэльской книге… Я тут записал, это…
— «МАБИНОГИОН»? — улыбнулся я.
— Да. — Брюстер моргнул. — А ты откуда знаешь?
— Это обязательное чтение для уэльских националистов, — объяснил я. — Собрание древних кельтских народных сказок. Довольно страшных, насколько я помню. В старые времена уэльсцы были сильны в черной магии.
— А кто этот Лью, о котором она говорила?
— Лью Длинная Рука. Это или герой, или божество, или дьявол, в зависимости от того, в какую церковь вы ходите. Ирландцы называют его Люгх. Это, по-видимому, очень древний кельтский миф. Лью Длинная Рука имел какое-то отношение к солнцу. Нечто среднее между греческим Аполлоном и Тором викингов.
— Есть и рога?
— Может быть. Рога были популярны у древних божеств.
— Ох уж эти древние религии, — рассмеялся Кустис. — Я где-то читал, что христианские дьяволы происходят из божеств в религиях других народов. А ведь это как-то связано с тем, что говорила Пауэлл, не так ли?
— Ты имеешь в виду, что этот хрыч, Мерлин Плью, думает, что он сын божества?
— Или сын дьявола, — поправил я сухо. — Полагаю, что за пятьсот лет жизни он слегка запутался.
— Я распутаю этого сукиного сына! — прорычал Брюстер. — Сколько времени тебе потребуется, чтобы отрастить бороду, Прайс?
— Бороду? Не знаю. Недели две, наверное.
— Тогда начинай растить. Старуха не видела твоих глаз, а с ботвой на физиономии она тебя вообще не узнает в следующий раз.
— Какой следующий раз? — Я нахмурился. — Мы туда вернемся?
— Ты вернешься, — сказал Брюстер. — Ты отрастишь бороду, возьмешь несколько уроков игры на гитаре и…
— Да вы шутите! Вы действительно думаете, что я попытаюсь влезть в их компанию? Черт побери, лейтенант, я совершенно не разбираюсь в колдовстве!
— Тогда лучше начни его изучать, — заявил Брюстер.
И кажется — он не шутил.
Лабораторные исследования утверждали: и да, и нет. Да — то, что Пит Кустис соскоблил с пола в подвале миссис Эванс, было сухой человеческой кровью нулевой группы, резус отрицательный; и нет — паутина не была подделана. Она представляла собой чистейшую паучью нить, сотканную обычным домашним коричневым пауком. Так что у нас осталось столько же вопросов без ответов, как и раньше, но еще добавились и новые, о которых мы до этого и не думали.
Протокол вскрытия Цинтии Пауэлл тоже ничего не дал. Сэм Брюстер отверг его и предложил ребятам из лаборатории проверить свою аппаратуру — вдруг там гномы шалят?.. Они так и сделали, но ответ был тот же.
Цинтия Пауэлл умерла в результате отравления галлюциногенным ядом. Каким — этот вопрос оставался открытым. В семью ядовитых растений, обладающих таким ядом, входят аконит, белена и белладонна. В небольших дозах они вызывают сумасшествие. В больших — убивают.
Дело здесь было нечисто даже без окончательного заключения коронера. Тело девушки было бальзамировано! В вены был введен формалин, что предохранило его от разложения до тех пор, пока ее не обнаружили днем в среду. Фактическое время смерти, определенное по какой-то чертовщине в ее печени, оказалось… по меньшей мере за две недели до того, как ее нашли мертвой! Именно это заставило Сэма Брюстера требовать пересмотра результатов анализов.
Я был в его кабинете, когда он звонил в лабораторию. Он шумел:
— Черт побери, доктор, эта девушка была здесь, в этом самом здании, живая, меньше недели назад! Она звонила в понедельник и заявила, что ее собираются убить! А вы тут утверждаете, что ее убили за две недели до тою, как мы с ней разговаривали!
Он дико уставился на меня и пробормотал:
— Вот что они пытаются мне доказать! Они говорят, что она была мертва уже две недели, когда ее нашли! Знаешь, что это значит?
— Это значит, что она уже была мертва, когда вы и Пит Кустис с ней беседовали, — кивнул я. — Мне это тоже непонятно.
На другом конце линии что-то сказали, и Брюстер ответил:
— Я верю вашему слову насчет клеток печени, доктор. Но здесь должна быть ошибка. Я не думаю, что кто-то подменил ее внутренности… Нет, я помню, как вы ее анатомировали, я прекрасно знаю, что на теле нет никаких следов, но…
И тут мне вспомнилась одна мерзкая штука, про которую я когда-то читал, и я тихо сказал Брюстеру:
— Спросите про ее ректум.
— Спросить про что?!
— Ректум. Прямая кишка. Я где-то читал, что древние египтяне использовали естественные отверстия тела, чтобы вытаскивать внутренние органы. С помощью какого-то крючка, кажется.
— Тьфу! — Брюстера перекосило. Затем он повторил мое предположение по телефону. Очевидно, что у медицинского эксперта на другом конце линии была та же реакция. Брюстер взглянул на меня, покачал головой и пробормотал:
— Отрицательно. Они уже думали об этом и проверили. Ради Бога, не спрашивай как Я не желаю этого знать.
Меня это тоже мало интересовало. В моей голове проносились всякие дикие идеи. Когда Брюстер повесил трубку, я спросил:
— А как насчет подставного лица, лейтенант?
Брюстер покачал головой. Затем нажал кнопку переговорного устройства и прорычал:
— Салливэн, мне нужны фотографии, снятые в комнате Пауэлл, и поживее. А пока пришлите мне ксерокопию ее паспорта.
Он откинулся назад, откусывая кончик сигары, и задумчиво уставился на меня. Затем он сказал:
— С такой скоростью твоя борода скоро будет достаточно большой.
— Она чешется, — ответил я.
— Естественно, всего несколько дней прошло. Ты уже нашел гитару?
— Нет. Но я достал маленькую тэлин дэйрэс, с ней и развлекаюсь.
— Развлекаешься с чем?
— Тэлин дэйрэс — уэльская арфа.
— Господи помилуй, ты умеешь играть на арфе?!..
— Нет. Но я не умею играть и на гитаре, а вы хотели, чтобы я прикинулся бородатым друидом…
Вошла девушка в полицейской форме с пачкой фотографий в большом конверте. Брюстер представил ее как Мэгги Салливэн и сказал, что мы должны забыть, что видели друг друга, когда находимся вне здания полиции. Когда девушка ушла, он разложил фотографии на зеленом сукне своего стола и пробормотал:
— Ну и шлюха же эта девка, с которой мы только что говорили. Вот, посмотри на снимки.
Он вручил мне ксерокопию первой страницы британского паспорта и глянцевую фотографию девять на двенадцать. С фотографии на паспорте на меня смотрела красивая, но пресная блондинка, демонстрировавшая в улыбке все тридцать два зуба. Ее черты были бы классическими, если бы не выпирающие зубы, слишком большие для ее миниатюрного лица. На втором снимке была, по всей видимости, она же, лежащая на потертом ковре, подделанном под персидский. Ее глаза были открыты, но с первого же взгляда было ясно, что она мертва. Губы припухли, и искривленные передние зубы выступали еще больше. Я сравнил с первой фотографией — да, в обоих случаях правый передний резец накрывал левый. Линия волос также совпадала. Я сделал движение, чтобы отдать фотографии, затем передумал и сказал:
— Здесь что-то не так, лейтенант. Приглядитесь к ксерокопии. Обратите внимание на что-то вроде родинки слева у рта.
Брюстер взял ксерокопию, всмотрелся в нее, кивнул и сказал:
— Да, прямо где кончается помада. Покажи мне тот снимок.
— Здесь нет родинки, — сказал я.
Брюстер смотрел на меня некоторое время:
— Близнецы?
— Почему бы и нет?
— Это весьма кстати, не так ли? Как в этих банальных фильмах Луиса Хейворда. Один хороший близнец распевает на пару со своим плохим братом.
— Вам больше нравятся фильмы Бориса Карлоффа?
— Да понимаю я все! И надо бы опять связаться с Британским Консульством. Мы уже уведомили их о смерти девицы и попросили подтверждение отпечатков пальцев. Но если обнаружится, что у нее есть близнец, мы только окажемся загнанными еще в один угол.
— Почему вы так считаете, лейтенант?
Брюстер устало покачал головой и сказал:
— Давай просто смеха ради это проверим и посмотрим, что получится. Я имею в виду, что, допустим, настоящая Цинтия Пауэлл или ее сестра-близнец лежала в полубальзамированном виде в ту ночь, когда кто-то приходит под видом Цинтии и рассказывает нам дикую историю о том, что она была свидетельницей стрельбы на шабаше ведьм. Допустим, она звонит через несколько дней и заявляет мне, что злые уэльские ведьмы вознамерились с нею покончить. И потом она, скажем, переносит тело сестры в ее комнату, чтобы домохозяйка его нашла. И что же мы имеем? Мы висим в воздухе, так как нет никакого мотива!
— Никакого разумного мотива, — заметил я. — Но мы же имеем дело с кучкой ненормальных.
— Ну хорошо, но убивать собственную сестру?..
— Почему бы и нет? Близнец Луиса Хейворда в тех фильмах очень плохо с ним обращался.
Брюстер упрямо покачал головой и сказал:
— Она могла убить собственную сестру. Могла даже продержать ее на льду пару недель, пока не придумает, как избавиться от мертвого тела. Но приходить к нам под видом своей сестры? Господи, Прайс, для чего?
— Затруднительно ответить. — Я пожал плечами. — Но прежде чем беспокоиться об этом, почему бы нам не выяснить, возможно ли это вообще? Если англичане сообщат нам, что у нее не было сестры, мы оказываемся на том же самом месте, откуда начали.
— Да, — задумчиво пробормотал Брюстер, глядя на меня. Затем он добавил:
— Мы останемся с мертвой девицей, обратившейся в полицию примерно через неделю после того, как ее убили!
Когда я ехал вечером в университет, шла уже третья неделя осеннего семестра. Погода все еще была теплой, но листья на самых нежных деревьях уже начинали опадать, и, похоже, можно было ожидать ранних заморозков. Я припарковался у жилого квартала, и по дорожке из кирпичей, выложенных «лесенкой», подошел к входной двери дяди Дэя. Он знал, что я приеду, и над дверью был зажжен янтарный фонарь. Как только я, собрался позвонить, дверь распахнулась, и сердечный голос с легким уэльским акцентом произнес:
— Входи, Морган, приятель! Тебе никогда не приходилось звонить у моей двери, разве не так?
Для студентов и сотрудников дядя Дэй был профессором Дэвидом Прайсом, деканом факультета иностранных языков. Но для меня — совсем другое дело. Во-первых, он растил меня с десяти лет. Во-вторых, он успокаивал меня, заботился обо мне — перепуганном уэльском мальчишке-сироте, который только что прибыл из Уэльса и едва говорил по-английски. Так что нас связывало как кровное родство, так и слезы. Тетя Глиннис по-своему очень хорошо ко мне относилась. Но дядя Дэй и те времена, которые мы проводили вместе, были самыми счастливыми Воспоминаниями моего детства. Он был одним из тех мужчин без возраста, чьи черты уже не меняются после сорока лет. У него только немного поседели виски с тех пор, как я его впервые увидел, сойдя с самолета, с именной табличкой, приколотой к пальто, и со всеми своими пожитками в маленькой картонной коробке. Но его кельтское, словно высеченное из камня лицо все еще было таким же, как тогда, и те же теплые карие глаза, выглядывавшие из-под косматых черных бровей, все так же ясно улыбались всему миру. Теперь они улыбались мне, когда дядя Дэй сказал:
— Входи, приятель! Что это ты стоишь с глупым выражением и недельной растительностью на подбородке? У тебя не все в порядке, Морган, приятель?
— Не совсем, — я улыбнулся, входя следом за ним и объясняя, — я попал в весьма странную историю и подумал, что вы, наверное, могли бы помочь мне советом.
— Ах, советы давать легко, как известно, — дядя Дэй вздохнул, — каждый готов давать советы. Но когда именно ты просишь помощи, это же совсем другое дело, разве не так?
Мы вошли в гостиную, и я увидел, что в камине вместо дров горел уголь. Дядя Дэй прожил в Штатах уже более тридцати лет, но так и не преодолел врожденное недоверие к дровам в камине.
— Как насчет глотка алкоголя, Морган? — спросил он, доставая из шкафа графин бренди и пару стаканов.
Я кивнул, устраиваясь возле камина. Он поставил графин и все остальное на кофейный столик между нами. Наливая, он проговорил, лишь отчасти обращаясь ко мне:
— Я знаю, это ужасно, но единственный положительный момент после смерти Глиннис — это то, что теперь можно не прячась распивать спиртные напитки. Она была очень хорошей женщиной, твоя тетя Глиннис, но она чересчур серьезно воспринимала Священное писание.
— В Библии нет ни слова о том, что пить — это такой уж грех, — улыбнулся я.
— Да, я знаю, Морган, приятель. Но дражайшая Глиннис больше верила Джону Уэсли, чем даже Библии. А Джон Уэсли был таким педантом, когда дело касалось мирских удовольствий!
Мы чокнулись, выпили и откинулись назад на спинки кресел, наслаждаясь этим моментом расслабления.
Попивая бренди, я рассказал дяде Дэю историю странной смерти Цинтии Пауэлл, и в его проницательных карих глазах рос огонек недоверия. Когда я закончил, он заявил:
— Имей в виду, мне это дело совсем не нравится. Ты связался, по-моему, с очень опасной шайкой душевнобольных. Если бы я был на твоем месте, Морган, приятель, я бы сказал этому лейтенанту Брюстеру, чтобы он нашел кого-нибудь другого, кто бы гонялся за ведьмами.
Я пожал плечами:
— Я полицейский. Полицейский может быть убит независимо от того, за кем он гонится.
— Да, но эти же почитатели дьявола сумасшедшие, ты же понимаешь. И они уже убили эту девушку только за то, что она рассказала полиции об их недостойных сборищах. Почему ты думаешь, что они остановятся на одном убийстве, Морган, приятель?
— Мы, вероятно, действительно имеем дело с очень опасным психом — одним или несколькими, — признал я, — но, как я уже сказал, это моя работа. Дядя Дэй, у вас случайно нет под рукой сборника «МАБИНОГИОН»?
Он изумленно на меня взглянул и рассмеялся.
— Господи, Морган! Нет, и у меня также нет ни «Красной книги Хергеста», ни «Черной книги Кэрнмартена». Я, понимаешь ли, преподаю романские языки. Волшебные сказки — это не совсем моя область.
— Но вы же знаете хотя бы некоторые из старых легенд?
— Конечно, мы в Уэльсе были воспитаны на подвигах Брана, Передура и рыцарей Пендрагона. Но оснований для того, чтоб хранить дома старые глупые книги, у меня не больше, чем у англичан — хранить первое издание Робин Гуда. В нашей библиотеке должно быть что-то на эту тему, но я сомневаюсь, что эти книги будут на уэльском языке.
— Мне безразлично, на каком они языке, — ответил я. — Мне нужно только иметь представление о том, с чем мы имеем дело. Один из подозреваемых является пятисотлетним уэльским чародеем, так что…
— Это, должно быть, Мерлин Плью, не так ли? — перебил дядя Дэй.
Я кивнул:
— Он был одним из тех, кто руководил шабашем, на котором, по словам Пауэлл, началась стрельба.
— Он жулик, имей в виду, — сказал дядя Дэй.
Я засмеялся и ответил:
— Ну естественно, он жулик. Этот хромой во всеуслышание заявляет, что ему пятьсот лет и что он — сын древнего божества!
— Да, я имею в виду, что он ненастоящий уэльсец, — объяснил дядя Дэй, — в любом случае он не знает уэльский язык так, как должен его знать человек, родившийся в Уэльсе пятьсот или даже пятьдесят лет назад. Может, он что-то и соображает в этом языке, но не говорит на нем свободно.
— Почему вы так считаете? — спросил я. — Вы ж его не знаете, не так ли?
— В жизни не видел этого бедного психа, — пожал плечами дядя Дэй, — но его выдает имя. Видишь ли, Мерлин — это не уэльское имя.
— Разве нет? — Я сдвинул брови. — Я думал, что Мерлин и король Артур — это все из наших мифов, дядя Дэй.
— Исказили иностранцы! — засмеялся дядя. — Если бы настоящий уэльсец носил эти имя, он бы назывался не Мерлин, а Мирддин. Это французы переделали его на Мерлин. Домашние неурядицы Пендрагонского королевского двора весьма привлекали французов, так как им всегда нравились постельные фарсы!
— М-да, — пробормотал я. Затем сказал: — Мерлин — это, может быть, что-то вроде сценического имени. Каждый слышал о волшебнике по имени Мерлин. Но такое имя, как Мирддин Ап Лью, вряд ли что-то скажет американцу.
— Может, ты и прав, — пожал плечами дядя Дэй. Затем его лицо просветлело, и он засмеялся. — Морган, приятель, что же мы тратим время на разговоры о вещах, о которых ничего не знаем! У меня же есть человек, и он, я уверен, может тебе помочь! — Он встал и пошел к телефону, объясняя: — Я позвоню Пат Вагнер. Она преподает сравнительную религию, понимаешь? Именно она сможет помочь тебе в этом ненормальном деле с дьяволами и ведьмами!
— Она? — нахмурился я.
— Да, приятная девушка, Патриция. Если только она дома… А, это вы, Пат? Это Дэвид Прайс. Сейчас у меня мой племянник Морган, он приехал, чтобы поговорить о привидениях и прочем, и, вы помните, я когда-то вам говорил, что он служит в полиции? Ну вот, а теперь ему пришлось заняться каким-то видом ведьмовского культа, и его нужно немного просветить в этом вопросе, понимаете ли… Не могли бы вы зайти ненадолго? Я в любом случае был бы рад вас с ним познакомить.
Патриции Вагнер явно нечего было делать этим вечером, потому что дядя Дэй с удовлетворенной улыбкой положил трубку и сказал:
— Она живет недалеко, на том конце городка, Морган, приятель. Пока мы ждем, не хотел бы ты чего-нибудь перекусить?
Я сказал, что я уже ел. Но дядя Дэй настоял на своем и стал готовить закуску, поставив греться воду для кофе. Едва он успел закончить эти приготовления, как прозвенел входной звонок, и дядя открыл дверь невысокой брюнетке лет тридцати.
Она села рядом с камином, а дядя Дэй пошел на кухню. Она положила одну очаровательную ногу на другую, и я едва удержался не сказать, насколько я рад, что некоторые женщины все еще отвергают более длинные юбки. К счастью, она тоже воздержалась от замечания по поводу моей пробивающейся бороды.
Дядя Дэй вернулся с подносом, где был чеддер, тосты и сосуд со зловещим варевом, которое он упорно называл кофе, а Пат Вагнер сделала свою первую ошибку, воскликнув:
— О, «уэльские воришки»!
Затем, заметив взгляд неодобрения, проскользнувший между дядей и мною, неуверенно улыбнулась и спросила:
— Я что-то не так сказала?
— Это «уэльские зайчишки»
[15], если вы так настаиваете на названии. — Дядя Дэй вздохнул, сел рядом с ней и потянулся за кофейником.
— В самом деле? — На щеках у Пат появились ямочки. — А я думала, это так называется.
— Значит, вы думали неправильно. — Я рассмеялся. — Это прежде всего низкопробная шутка по отношению к уэльсцам. Англичане всегда думают, что разбираются в уэльском. Они еще придумали стишок: «Падди был уэльсец, и все украсть он мог…»
— «Когда пришел к нам в дом, стащил говяжий бок», — пробурчал дядя Дэй. — Мы, впрочем, тоже не любим англичан.
— Простите, но я — немка! — засмеялась Пат Вагнер, и я сделал вывод, что она мне нравится. У нее была заразительная улыбка, небольшие ровные зубы, и при смехе в углах ее широко расставленных голубых глаз появлялись морщинки. Ее волосы были длинными, разделенными посередине, и напоминали окно готического собора. Я вспомнил, что, по словам дяди Дэя, она руководит университетским женским клубом. Полагаю, что студенткам она тоже нравилась. Она совсем не была похожа на банальную воспитательницу в твидовом костюме.
Мне пришлось просветить ее по делу Пауэлл, но, конечно, я взял с нее обещание не распространяться об этом, и в ответ она шутливо перекрестилась.
Пат Вагнер была хорошей слушательницей. Она дождалась, когда я закончу, покачала головой, затем трезво заметила:
— Я могла бы дать вам несколько книг по этому предмету. Но внедряться в группу, где происходят убийства, весьма опасно. Если обнаружится, что вы кауван, то неизвестно, что может произойти!
Опять это слово «кауван»! Я спросил, что это значит, и она объяснила, что имеется в виду какой-нибудь тип вроде меня. Ненастоящий колдун, пытающийся прошмыгнуть без приглашения. Я поинтересовался, часто ли такое происходит, и она ответила:
— Я не имею об этом ни малейшего понятия. Но эсбаты, которые проводятся в чем мать родила, должны привлекать всяких грязных стариков. Хотя вы говорите, что эта группа встречается в балахонах…
— В чем мать родила?
— Да, в обнаженном виде. Все это начиналось как культ плодородия, и некоторые из церемоний становились слегка игривыми. Особенно если они начнут угощаться беленой.
— Беленой?
— Это галлюциногенное растение. У нее такое же действие, как у ЛСД, она дает ощущение полета. Ведьмы действительно верили, что они летали на метлах, как следует из тех признаний, которые вышибали из них инквизиторы. Хотя палка от метлы, несомненно, символизирует фаллос или магический жезл, в зависимости от того, как ее используют. Вам также потребуются чаша и кадило. Благодаря современному возрождению мифов, это все нетрудно будет достать. Есть несколько магазинов в Боттоме, где продается все что угодно, от карт Таро до свечей из сала покойников. Хотя я весьма сомневаюсь, что эти свечи сделаны из человеческого сала.
— Это сложно утверждать, — сухо подтвердил я. — Хотя я теперь начинаю понимать, что вы имели в виду, говоря о возможном провале. Если я не буду детально следовать…
— Детали — это чепуха, — перебила Пат. — Вряд ли можно найти два одинаковых шабаша — таких, чтоб у них полностью совпадали все детали их церемоний. Я вам дам для прочтения прежде чего, конечно, Алистера Кроули, более позднюю работу Хьюсона, а также «Исповедь Жиля де Рэ». Этот культ, с которым вы имеете дело, по-видимому, занимается и Черной мессой, а в этой области никто не выдерживает конкуренции с Синей Бородой. Большая часть всей этой ерунды совершенно безвредна, только немного неприятна и слегка патетична. При нормальных обстоятельствах самое скверное, что вам пришлось бы увидеть, это Глаз Дьявола, или как сжигают ваше изображение. Почти не известны ведьмы, которые занимаются тем, что реально причиняют вред. Но вы же все-таки нашли кровь в том подвале, да и девушку убили.
— Ее действительно убили, вы думаете? — вмешался дядя Дэй. — Она могла умереть от чрезмерной дозы галлюциногена, который сама и приняла.
— Возможно, — кивнул я. — Но. она заявляла, что ей угрожают, и мы нашли чью-то кровь, и… черт побери, она, по-видимому, разгуливала везде целыми днями уже после того, как была отравлена!
— Но ты же говорил, что у нее может быть сестра-близнец.
— Мы еще этого не знаем. И множество вещей мы не в состоянии объяснить, они просто невозможны!
Дядя Дэй отхлебнул из своей чашки и осторожно спросил Пат:
— А не может ли быть так, что некоторые из этих людей обладают реальными сверхъестественными силами? Я читал про опыты по экстрасенсорному восприятию, проведенные в университете Дюка, и некоторые из них весьма жуткие.
— Я не являюсь последователем доктора Райна, — ответила Пат Вагнер. — Многие из его результатов достаточно подозрительны, и в любом случае моя область — это сравнительная религия, а не магия — черная, белая или какая-либо другая.
— Большинство религий признает всякие сверхъестественные штуки, разве нет? — спросил я.
Пат сделала гримасу:
— Все они признают, если уж об этом речь. Но если замученный на кресте еретик на третий день встает из могилы, то вряд ли в этом есть что-то более необычное, чем в том, что девушка по имени Цинтия Пауэлл беседует с полицией через неделю после своего убийства. Это мифы, и моя профессия и состоит в том, чтобы рассматривать их как мифы. То же самое касается этих придуманных историй, которые используют теологи, чтобы убедить нас в своей мудрости. В старом англосаксонском языке слово «ведьма» не что иное, как «мудрость».
Я спросил:
— Тогда колдовство — это просто какая-то дохристианская религия?
— Конечно. — Пат кивнула. — Однако наши сведения о ней крайне искажены, так как ранние миссионеры затушили волшебные костры и срубили священные рощи. За истекшие годы она набрала еще больше дополнительных направлений, чем ортодоксальная церковь. Если вы заинтересуетесь основами, то вы неизбежно займетесь астрологией, древнееврейской алхимической абракадаброй, некромантией, нумерологией, хиромантией и картами Таро, или же сатанинским культом, изобретенным испанской инквизицией в средние века. Современные оккультисты, по-видимому, смешали все это в одну большую кучу.
— Не могли бы вы проследить истоки всего этого? — предложил я.
— Вряд ли, — вздохнула она. — Нам очень мало известно о древнем Индо-Арийском солнечном культе. Эта была дуалистическая религия с почти детским увлечением обрядами плодородия и человеческими жертвами. Основными божествами были, по-видимому, бог Солнца, символизирующий мужскую производительность, силу и мудрость, и его партнерша, богиня Луны, управляющая плодородием, медициной и циклом жизни и смерти.
— Этот бог Солнца не мог быть котом по имени Лью Длинная Рука? — спросил я.
Пат кивнула:
— Лью, Люгх, или Люд, или, чаще, Люцифер. Но он не был котом. Он был быком или козлом в своем животном проявлении. Богиня Луны иногда появлялась в виде кошки или крольчихи.
— Уэльская крольчиха не могла бы называться Рианнон?
— Я вижу, вы кое-что прочли по этому предмету, — рассмеялась Пат. — Рианнон — это одно из ее имен. А другие — Бригид, Геката, Мелузина и так далее. На лекциях мы называем ее Праматерью Землей. Она присутствует во всех арийских культах плодородия, а проститутки семитских храмов называли ее Астартой. В Талмуде это ведьма, Лилит.
— Ого, мне всего этого не запомнить, — сказал я.
— Достаточно одной Рианнон, — успокоила Пат, — ни один шабаш не использует все ее имена, а вы собираетесь прийти в качестве уэльского колдуна, не так ли?
— Ученика колдуна, — поправил я. — Мы надеемся, что если я достаточно подготовлюсь, Мерлин Плью возьмет меня под свое крылышко…
— О Господи! — вздохнула Пат Вагнер. — Вы имеете в виду этого хромоного психа с записными книжками, которые невозможно прочитать?
Дядя Дэй странно на нее поглядел и спросил:
— Значит, вы знаете этого человека, Пат?
— Он приходил несколько месяцев назад, — сказала она. — Приносил странную рукопись, которую он хотел опубликовать, и какой-то человек — которого я еще не успела за это как следует отблагодарить, — послал его ко мне! Он ненормальный, если еще не совершенный псих. Страница за страницей у него заполнены бессмысленными каракулями, которые, как он настаивал, являются друидскими рунами!
— Откуда вы знаете, что они не были ими? — поинтересовался я.
— Потому что, — объяснила она, — у нас есть транскрипция всех известных рунических алфавитов. Это просто собрание семейной лексикографии языческой Европы. Полуграмотные варвары использовали для письма смесь греческого, латинского, этрусского и некоторые свои собственные знаки, чтобы записать для истории такие важные дела, как победа одного немытого вождя над другим.
Большинство так называемых рунических камней повествуют о подвигах типа — «Здесь Гарольд Синий Зуб разнес череп Этельреду Нечистому во имя Вотана». Конечно, сама надпись длиннее. Это, кстати, самый легкий способ дать понять негодяям, чтобы они держались подальше от твоих владений.
— Но вы сказали, что у Плью были записные книжки, заполненные этой писаниной.
— Ерундой, вы имеете в виду. У него был даже список условных обозначений с дюжиной алхимических символов, древнееврейскими буквами, и с чернильными пометками у каждой из букв латинского алфавита. Но даже если бы вы расшифровали все это, там не оказалось бы никакого смысла. Бессвязные призывы к высшим богам перемешаны с пустыми двусмысленными фразами. Я думаю, что у него старческое слабоумие вместе с помешательством. Для начала он заявил мне, что ему пятьсот лет от роду, а когда я ему сказала, что его мудрые писания вряд ли пригодятся университетскому издательству, он стал угрожать, что сглазит меня. Но, как видите, я еще дышу.
— Нам он говорил то же самое. — Я нахмурился. — И проходил тест на детекторе лжи, когда это говорил!
— Патологический лжец пройдет тест. — Она кивнула. — Но, честно говоря, я не думала, что он связан с чем-то опасным. Если он употребляет психоделические наркотики или дает их своим последователям, то вы, Морган, собираетесь лезть прямо тигру в пасть!
— Скорее всего, в пасть бесхвостому коту, — согласился я. — У меня, однако, нет выбора, так как Мерлин, по-видимому, наша единственная возможность.
— А как насчет этой женщины, Сибиллы Эванс?
— Что же мне — постучаться в ее дверь и сказать: «Здрасьте, мадам, я бедный колдун, усердно проходящий свою Школу Колдовства, можно ли мне присоединиться к вашему шабашу»?
— Понимаю. — Пат улыбнулась. — Но нельзя ли изучить их каким-то другим образом? Без такого риска?
— Мы продолжаем и обычное расследование, — возразил я. — Но ничего не смогли достичь. Все, с кем бы мы ни беседовали, утверждают, что не имеют понятия ни о колдовстве, ни о Цинтии Пауэлл. Легче стать Capo Mafioso
[16] и разрушить стену омерты.
[17] Я знаю пару рэкетиров, признающих, что они не те, за кого себя выдают.
— Ну тогда не говорите, что я вас не предупреждала. — Пат Вагнер пожала плечами, посмотрела на часы и добавила: — Библиотека скоро закроется, и если вы действительно хотите заняться зубрежкой, давайте двигаться.
В тот вечер я вернулся домой около половины одиннадцатого, с кучей книжек необычной тематики под мышкой. Я открыл дверь своих холостяцких апартаментов, находящихся недалеко от управления Седьмого округа, и бросил книги на диван. Затем стал греть воду для кофе. По-видимому, мне предстояла длинная ночь зубрежки перед моим странным экзаменом. Вода только успела закипеть, когда зазвонил телефон.
— Я тебя разыскиваю уже несколько часов, — это был Сэм Брюстер, — где ты был, черт побери, Прайс?
— Я ездил к своему дяде, я вам говорил. А что случилось?
— Полдела провалено. Ты еще учишься играть на арфе?
— Могу взять несколько аккордов. Но борода еще долго будет отрастать.
— К черту бороду, она не потребуется. Старуха Эванс мертва.
— Господи! Сердце или кто-то помог?
— Она сгорела. Пожарные только недавно ее откопали. Весь этот чертов дом сгорел в момент, сегодня рано утром. Брандмейстер говорит, что там дело нечисто. Еще бы не нечисто! Уже перед поворотом к ее дому можно ощутить запах бензина!
Во рту у меня появился неприятный привкус. Я сглотнул и спросил:
— Где вы сейчас? На месте происшествия?
— В городском морге, — вздохнул Брюстер, — похоже, я только и делаю, что смотрю, как здесь режут мертвецов, а потом выслушиваю их идиотские заявления — дескать, они не имеют ни малейшего понятия о причине смерти. Сколько дней назад мы втроем беседовали с этой старухой, Прайс?
— Четыре или пять, по-моему. А что?
— Знаешь, что они мне сказали? Может, попробуешь угадать?
Я пожал плечами.
— Попробую. Только не говорите мне, что она тоже уже две недели как мертва.
— Больше месяца, — мягко произнес Брюстер. — Они сняли обугленные части, вскрыли ее и обнаружили, что внутри она уже начала портиться. Медэксперт говорит, что она по меньшей мере месяц провела на льду или в забальзамированном виде. Как это тебе нравится?
— Я же просил вас не говорить мне. — Я вздохнул. — Я должен туда приехать?
— Да, и возьми арфу.
— Начинаем сегодня?
— А у тебя есть другие предложения?
Полностью я осознал, что он имел в виду, только когда припарковался у городского морга.
Я посмотрел на часы. Было десять минут двенадцатого. Через час уже будет полночь.
Час ведьм.
Боттом — это часть города, лежащая к югу от станции Юнион. В старых, разрушающихся домах здесь живут бедняки и подозрительные личности.
Легче всего добраться туда по улице Честнат. Это темная кривая улочка с неряшливыми барами, кофейными домиками экзистенциалистского толка и скудными магазинчиками, которые туристы называют причудливыми.
Я нашел Мерлина Плью в забегаловке под названием «Уэльский уголок». Цинтия Пауэлл описывала эту забегаловку как кофейню в уэльском стиле, и, естественно, чтобы узнать Мерлина, длинного описания не требовалось. Он был даже еще более странным, чем я его представлял. Он сидел в отдельном кабинете недалеко от мужского туалета.
Я подумал, что неплохо было бы начать с беседы с барменом, так как я не собирался прямо подходить к Мерлину. Я приветствовал по-уэльски мужчину за стойкой, и он знал язык ровно настолько, чтобы пробурчать:
— Я не говорю на уэльском, черт бы его побрал!
— Но вы вроде работаете в уэльской кофейне!
— Черт, я бы работал хоть в цыганской чайной, если бы платили. Когда владельцы обновляли эту забегаловку, они закупили обстановку в Кардиффе, несколько лет назад. Они думали, что все эти деревянные панели создают определенную атмосферу. Только головную боль они мне создают! Знаете, сколько мы зарабатываем на кофе и пиво, что пьют здесь эти уроды? Ни хрена! Вот сколько мы зарабатываем.
— А много здесь уэльсцев?
— Каких уэльсцев? Знаешь, сколько уэльсцев живет тут поблизости?
— Немного?
— Ни одного, а хиппи все равно не знают разницы между англичанами и уэльсцами.
— Надо же! — засмеялся я. Затем сказал: — А я бы хотел поинтересоваться насчет работы.
Бармен посмотрел на мою арфу в футляре и спросил:
— Народные песни?
— Вроде того, — соврал я, — здесь работала одна девушка, она говорила, что имела некоторый успех, исполняя уэльские мадригалы.
— Ты имеешь в виду Цинтию? Маленькая блондинка с выпирающими зубами?
— Да, именно. Она работала здесь в последнее время?
— Господи, ты что, не слышал?
— Что не слышал? Я только что приехал.
— Она умерла. Решила полетать с помощью наркотика и не вернулась, насколько я слышал.
— Господи помилуй! — Я заставил себя изобразить вздох ужаса. В присутствии Мерлина, сидящего в зоне слышимости, это оказалось не так трудно сделать.
Бармен кивнул, вытирая деревянную стойку, и спросил:
— Ты на каком инструменте играешь? Какой-то странный у тебя футляр.
Специально для того, чтобы Мерлин услышал, я назвал инструмент по-уэльски:
— Это тэлин дэйрэс, уэльская арфа, понимаете ли…
— Арфа? — пробурчал бармен без всякого энтузиазма.
Затем он еще раз протер стойку и сказал:
— Не знаю, приятель…
— Я буду работать только за чаевые, — пылко сказал я.
— В таком-то месте? Ты, должно быть, хочешь умереть с голоду.
— А может, вы сами будете удивлены, — настаивал я, — а если и нет, то что вы теряете?
— Ну, если ты так дело поворачиваешь…
Чтобы он не успел передумать, я вынул арфу из футляра, подошел тс ближайшему столу и поставил ногу на стул. Заведение было наполовину пустым, но это мне было даже на руку. Пока мои нервы не успели меня подвести, я поспешно взял на арфе пару аккордов и громким голосом объявил, что спою песню на уэльском языке.
В Уэльсе меня со смехом выставили бы из любого заведения. Но для ушей американцев уэльский язык звучит достаточно странно. Парнишка, сидевший недалеко от меня, повернулся и сказал:
— Хо! Мне нравится эта необычная мелодия!
Другой спросил:
— На каком языке он поет — на греческом?
Песня тянулась бесконечно. Но мне не потребовалось много времени, чтобы спеть все известные мне куплеты, а повторяться я боялся, опасаясь, что здесь может найтись хоть один слушатель, понимающий по-уэльски. Украдкой глянув на Мерлина, я увидел, что этот странный маленький уродец вряд ли даже меня заметил. Он посасывал свой напиток и что-то бормотал про себя.
Я спел «Красную Розу Глендовера» и «Путешествие в ночи». Он не реагировал, хотя к этому времени другие слушатели уже начали неуверенно аплодировать.
Затем, перебрав почти все песни, которые мы изучали в школе в Глиндиверте, я решил выбрать одну, которую мой старый учитель наверняка бы не одобрил. Я был уверен, что неприятная лирика песни «Дочь Ап Овэйна» расшевелит любого грязного старика. Но, очевидно, дядя Дэй был прав, утверждая, что старик вряд ли разбирается в уэльском. Мерлин безучастно сидел, бормоча под нос и уставившись в пространство перед собой.
Я сделал перерыв и подошел к стойке. Бармен оказался прав, говоря о количестве чаевых, которые я заработаю, так как мне пришлось самому заплатить за свое пиво.
Я подождал, пока он мне нальет, затем спросил:
— У вас здесь, по-моему, совсем немного уэльсцев?
— Их совсем нет, — сказал бармен. — Если бы хоть один случайно проходил мимо, он бы зашел, куда же ему идти?
Я засмеялся и поинтересовался:
— Вон тот пожилой человек в углу, по-моему, из Уэльса.
Бармен взглянул на Мерлина.
— Этот? Это профессор. Мне вроде кто-то говорил, что он уэльсец, а теперь вот и ты это говоришь.
— Цинтия мне о нем говорила, — соврал я, — он просил ее спеть для него что-то особое.
— Да? — сказал бармен. — Не могу сказать. Может быть, она и говорила с ним несколько раз. Но обычно профессор много не разговаривает.
— Почему вы его так называете?
— Он писатель или что-то в этом роде. Некоторое время назад он говорил одному из владельцев, что работает над книгой, которая принесет ему известность. Здесь никто никогда не видел никакой книги. Но, какого черта он платит за выпивку, и, по-крайней мере, он пьет не пиво. У него, должно быть, железная печенка, если судить по количеству виски, которое он поглощает. Хотя пьяным в стельку его не видели. Некоторые старики это умеют. Они могут пить всю ночь и оставаться трезвыми, как судья на суде.
— А владельцы — они из Уэльса?
— Один из них, по имени Говер. Дэйв Говер. А что? Хочешь с ним поговорить?
— Нет, наверное, — я пожал плечами, — но Цинтия говорила, что она здесь кое-что зарабатывала, да и я вроде зацепился.
— Потому что ты парень. Шлюхи в подобном месте могут нарваться на неприятности. Но не думаю, что кто-то из наших посетителей захочет уложить тебя. Мы, по мере возможности, не обслуживаем здесь голубых.
Я потягиваю пиво, размышляя о том, каков будет мой следующий шаг, когда Мерлин Плью решил это за меня. Он бросил несколько монет на стол, встал и заковылял к выходу. Я никак не прокомментировал это событие, но бармен заметил:
— Вот, идет работать над своей чертовой книгой, наверное. Жаль, что у него такая нога. Не такой уж он плохой тип, ему, должно быть, чертовски трудно все время хромать.
Я украдкой смотрел за Мерлином, наблюдая, как его гротескно искаженная тень движется за ним по полу, посыпанному опилками. Он шел, подтягивая ногу в ортопедическом ботинке, и движениями напоминал краба. Я размышлял о том, насколько быстро при необходимости мог бы двигаться человек, который всю жизнь был хромым, а также о том, где был Мерлин Плью днем.
Я подумал, не пойти ли за ним, но потом мне в голову пришла идея получше. Я пошел к телефонной будке и набрал номер Пита Кустиса. Трубку взяла его жена, и когда я представился, сказала, что он занимается слежкой.
— Да. — Я нахмурился. — А вы случайно не знаете — где, миссис Кустис?
— Напротив бара в Боттоме, — ответила она, — он, по-моему, говорил — бар «Сельский уголок» или что-то в этом роде. Он там наблюдает за подозреваемым.
Я поблагодарил ее и повесил трубку. Затем, ухмыльнувшись, я пробормотал телефону: «Сэм Брюстер, сукин сын, ты уж своего не упустишь, не так ли?»
Пит Кустис в тот вечер проследил Мерлина до его жилища. Он шел за хромым до доходного дома рядом с железнодорожным парком, а несколько телефонных звонков дали нам всю остальную картину. Плью жил один в небольшой меблированной комнате, на самом верхнем этаже. Он никогда не ел вместе с другими жильцами, и домовладелица сообщила, что он платит еженедельно и вовремя.
Она также рассказала, что он редко спит в своей постели. Она меняет белье каждую неделю, и если бы все ее жильцы были такими же чистюлями, как «бедный ' старый мистер Плью», она могла бы менять белье раз в месяц. В его комнате был также телефон, и после дополнительных расспросов она вспомнила, что он когда-то разговаривал с кем-то на языке, «похожем на русский».
Брюстер установил наблюдение за этим местом, преспокойно подключился к телефону Мерлина, нимало не заботясь о том, что неплохо бы получить на это разрешение Верховного судьи этих самых Соединенных Штатов, и приказал мне продолжать распевать непристойные уэльские песни в «Уэльском уголке».
Я так и сделал, и примерно в течение недели ничего больше не происходило. В качестве прикрытия я снял комнату в Боттоме, но все же большую часть свободного времени проводил в своей квартире, изучая книги, которые дала мне Пат Вагнер.
В это время Брюстер получил информацию о Пауэлл из Кардиффа. Досье содержало записи о нескольких неблаговидных поступках в школьные годы и утверждало, что никакой — еще раз: никакой! — сестры, близнеца или кого-либо в этом роде у нее не было!
Коронер, в свою очередь, не смог опровергнуть тот факт, что Сибилла Эванс и была тем мертвецом, которого извлекли в изрядно изжаренном виде из обугленных руин ее дома. Экспертиза зубов без тени сомнения утверждала, что это именно она — вдова, владелица дома. А судебная лаборатория продолжала настаивать на том, что она была мертва еще за месяц до пожара.
Так что мы имели дело уже с двумя зомби!
И с одним из них было очень трудно разобраться.
Я снова заехал в университет, чтобы узнать, не появились ли у Пат новые идеи о бродячих мертвецах, и прояснить еще некоторые моменты, которые сводили меня с ума.
Она ждала меня у студенческого общежития, и мы решили проехаться, чтобы, любуясь окружающими видами, одновременно обдумать наши дела. Листья на деревьях уже желтели, и было бы приятно провести денек здесь, среди холмов, если бы не водоворот мыслей в моей голове. Пат, казалось, еще более, чем я, была раздосадована тем оборотом, который дело приняло в последнее время. И хотя она вряд ли могла бы объяснить, как Сибилла Эванс, пребывая в последней стадии разложения, умудрилась угостить чаем трех сыщиков, я отчаянно надеялся на ее помощь.
— Легенды полны рассказов о подобных вещах, — сказала она задумчиво. — Истории о неживых людях есть практически в каждой культуре. Хотя, признаться, та мысль, что такое может случиться на самом деле, меня несколько шокирует. А не могли ли эти медицинские эксперты сделать ужасную ошибку, Морган?
— Они так не думают, — ответил я. — Результаты вскрытия этой старухи еще более неоспоримы, чем в случае Цинтии. Я имел с ними длинный развеселый разговор, и они объяснили, что какие-то клетки тела, особенно в костном мозге и печени, в течение некоторого времени после клинической смерти остаются более или менее живыми. Есть некоторая возможность того, что бальзамирующая жидкость в сочетании с ядом могла сыграть шутку с печенью Цинтии Пауэлл. Но старуха была мертва, и уже давно мертва, когда мы втроем пили у нее чай!
— Господи! — Пат передернула плечами. — А была ли она… выглядела ли она… мертвой, когда вы с ней разговаривали?
— Нет, черт побери! Она была такой же здоровой, как ты и я. Хотя, если подумать, она была немного бледной. На ней было столько пудры… Но ведь на ней были розовые пластмассовые бигуди!
— И ее считали ведьмой, — нахмурилась Пат. — Есть записи о случаях почти таких же странных. Ты дошел до книги Шарля Форта, которую я тебе дала?
— Это о проклятых? Все эти странные происшествия в те времена, когда наука не способна была их объяснить?
— Именно. Мой любимый рассказ — это «Человек, который ходил вокруг лошадей».
Я воскресил в памяти странно встревожившую меня книгу и уточнил:
— Это о французском придворном, который сошел с дилижанса в пригороде Парижа, начал ходить вокруг присутствующих, а потом исчез — и ни слуху ни духу?
— Да. Это был известный общественный деятель, он ехал по дипломатическим делам. Я имею в виду, что история мистера Икс в городе Игрек — это одно. Но этот случай был тщательно расследован французской тайной полицией. Человек просто растворился в воздухе средь бела дня, и до сих пор никто не знает, каким образом.
— Это было давно, — возразил я. — Средства полицейского расследования еще не были такими развитыми в те дни. Как ты знаешь, было теоретически рассчитано, что современная полиция нашла бы Джека Потрошителя меньше чем за неделю. А во времена газового освещения методы розыска были отсталыми.
Пат перебила:
— А знаешь, что на Гаити все еще есть статья уголовного кодекса, определяющая наказание за превращение человека в зомби? Хотя я и не одобряю полицейских методов, но ты не можешь сказать, что это несовременно.
— У них есть записи о зомби?
— Без свидетельства медэксперта, естественно. Но многие там могут поклясться, что они видели людей, которые умерли и похоронены много лет назад. Ну и кроме того, есть запись о том, что видела Мария Магдалина в Гефсиманском саду.
— Ты ведь атеистка, кажется? — проворчал я.
Пат пожала плечами и сказала:
— Преподавание сравнительной религии делает человека циничным или, скорее, развивает свободное мышление. Видишь ли, вряд ли имеет смысл зацикливаться вокруг одного ходячего мертвеца. Даже если ты отвергаешь Лазаря и Воскресение, то как быть с Дракулой? Граф Дракула, конечно, выдуман писателем. Но как относиться ко всем этим вампирам, что описаны в церковных летописях? В Коране есть упоминание о нескольких бродячих трупах, а также о вурдалаках. Далее, в древнееврейской мифологии есть сообщения о Эндорской Ведьме и о Големе, в то время как Египетская Книга Мертвых…
— Эй, хватит! — Я неловко рассмеялся. — Здесь должна быть какая-то уловка. Можно приделать к трупу проволочки или что-нибудь в этом роде. Но…
— Разве госпожа Сибилла выглядела как марионетка на ниточках?
— Нет, черт бы ее побрал! Но она также не выглядела и как переспелый труп! Ты вроде говорила, что не веришь во все это?
— Не верю, — ответила Пат. — Даже если бы верила, я бы убедила себя, что этого нет! Понимаешь, какая была бы неразбериха, если бы такие вещи, как магия, или паранормальные силы, которые исследует доктор Райн, были бы реально возможными?
— Выбрось на свалку науку и логику, — кивнул я. Пат покачала головой:
— Ты имеешь в виду, что эти вещи заставят нас выбросить нашу науку и логику на свалку?
— Разве я не так сказал? — Потом я спохватился. — А, ясно, что ты имеешь в виду. Но ведь это поставит ведьм, колдунов и прочих жуликов в более или менее привилегированное положение?
— А откуда ты знаешь, что это не так? Все может быть гораздо хуже, чем ты думаешь.
— В каком смысле?
— Если бы ты был колдуном — настоящим колдуном, я имею в виду — обладающим всеми силами, которые под этим подразумеваются, ты разве дал бы об этом объявление на целую страницу в газете «Таймс»? Или ты бы скрывал все это?
— Я бы сидел тихо, — стал я размышлять. — Я бы жил просто, иногда помахивая своим магическим жезлом, чтобы жизнь — моя и моих близких — была в полном порядке. Может быть, немного напакостил бы нескольким настоящим сволочам, которых встретил в своей жизни. Не думаю, что я бы это афишировал. Говорят, что, когда тебя сжигают на костре, это не очень приятно.
— Я тоже так думаю, — сказала Пат.
Некоторое время я вел машину молча, затем сказал:
— Знаешь, куда ведет нас эта линия рассуждений? К весьма необычным выводам! Может, и есть определенные вещи, которые мы пока не можем объяснить с помощью здравого смысла или даже науки. Но если думать логически — а мы знаем, что думаем логически, когда это делаем, — мы приходим к нелогичной вселенной, где не применим ни один из наших законов природы!
— Некоторые слишком ленивы, чтобы действовать логично, — вздохнула она.
— Это основа всякой магии, не так ли?
— Магии, религии и коммунизма, — улыбнулась она. — Мы очень ленивый природный вид, Морган. Мы хотим, чтобы нам все приносили на серебряном блюдечке. Вот почему большинство так называемых чародеев — такие сентиментальные, безвредные неудачники.
— Ты сказала — большинство, — подчеркнул я. — Значит, остальные играют серьезно.
— Это доказывают ваши два случая необъяснимой смерти, — ответила она. — В истории есть множество случаев, когда какой-нибудь волшебник начинает безобразничать. Колдовство совершенно безвредно, пока тот человек, которого ты пытаешься превратить в лягушку, не воспринимает это слишком серьезно. Но некоторые оккультисты, как, например, Синяя Борода и фрау Вальпургия, потеряли разумный контроль над собой, не так ли?
— Я прочитал «Признания Жиля де Рэ». — Я скорчил гримасу. — Он действительно приносил всех этих младенцев в жертву дьяволу?
— Или Люциферу Светоносному. — Она пожала плечами. — Трудно сказать, чем на самом деле занимался Жиль де Рэ в своем замке. Инквизиторы, которые его допрашивали, старались вложить свои собственные идеи в его признания, так что записи затуманены измышлениями церковников.
— Я думал, Церковь всегда отрицательно относилась к сатанизму и колдовству?
— Еще бы! Но проблема в том, что те, кто был более всего заинтересован в охоте за ведьмами, были посвященными в сан теологами, и они были склонны изображать силы зла в виде образов, наиболее удаленных от того, что они считали добром. В результате получилось почти зеркальное отображение установившихся форм богопочитания. Патетичная Черная месса у Кроули — это просто католическая месса наоборот. Перевернутые кресты, «Отче наш», читаемый наоборот, и прочие ребяческие пакости. Клуб Адского Огня в городе Бате представлял собой не что иное, как обычный публичный дом, где девки одевались как монашки и все балдели от того, что делают что-то невообразимо сатанинское. Большинство шабашей лучше этого, но есть и хуже. Однако обычно они распадаются без всяких последствий, когда кто-нибудь забеременеет или если они найдут другое увлечение.
— Я еще хотел спросить вот что. Я просмотрел все эти книги — и знаешь что? Там концы с концами не сходятся, будь они прокляты! Я имею в виду, что Кроули говорит одно, а Хьюсон другое, и…
— Я тебе уже говорила, детали не важны, — ответила она. — Обладая логическим мышлением, ты во всем ищешь стандартное поведение. Но у людей, занимающихся оккультизмом, нет логического мышления, Морган. Это дети, ищущие путей покороче. Вряд ли можно ожидать от людей, у которых нет внутренней дисциплины, что они создадут что-нибудь такое жестокое и логичное, как, например, мафия. Если человек, совершая непосредственные действия, берет судьбу в свои руки, у него непременно должен быть какой-то план. Но если ты беспокоишься о деталях заклятья, которое не должно сработать, то так ли важно, воспользуешься ли ты крылом летучей мыши или глазом тритона?
— Может, оно и верно, — кивнул я. — Но как тогда объяснить, что множество важных персон интересуются оккультизмом в наши дни?
— Ключевая фраза — «в наши дни», Морган. Мы живем в мире, который может взорваться вместе с нами в любой момент. Мир меняется с кошмарной скоростью, и старые ценности сейчас опять проходят проверку, и оказывается, что они нам нужны. В свихнувшемся мире так естественно, что многие ищут тайный выход. То же самое происходило в средние века во время чумы. Это неслучайно, что охота на ведьм была в разгаре именно тогда, когда две трети белой расы было скошено Черной смертью. Позднее, когда все успокоилось, люди довольствовались тем, что ходили в обычную церковь и слушали все те же безвредные банальности. А в эти богом проклятые времена, в которые мы живем, опять процветают оккультные искусства. Некоторые так перепуганы, что записались в секции карате!
Я рассмеялся:
— Они думают, что эти восточные трубки помогут им справиться с ангелами Ада, которые придут, чтобы их утащить! Интересно, если азиаты настолько искусны в бою, почему же мы победили во второй мировой войне, потеряв только половину флота в первый же день?
— Никогда не следует задавать вопросы гуру, или кауне, или Управлению на Мэдисон-авеню.
— Или ведьме?
— Особенно ведьме. Она может тебя сглазить. Также не положено задавать вопросы астрологам, медиумам и психиатрам. Магия не сработает, если ты будешь задавать вопросы, и Санта Клаус не оставит тебе подарков, если будешь подсматривать.
Я начал смеяться, затем спохватился:
— Ты думаешь, что может быть и так? Что Пауэлл и Сибилла Эванс подвергали сомнению способности своего лидера и получили наглядный урок в форме… Нет, это тоже не годится. Мы только что разоблачили всякое колдовство, а теперь я сам пытаюсь объяснить необъяснимое наиболее легким путем.
— Видишь, как это просто!
— Хорошо. Я буду логичным. Но, черт побери, во всей этой дурости нет ни одной логической цепочки. Давай вернемся к этим двум мертвым женщинам, как если бы…
— Давай лучше не будем, — перебила она. — Ты же видишь, что это никуда нас не приведет. Тебе просто надо определить, какой вид сценической магии использует Мерлин и его последователи. Как, кстати, продвигаются твои дела с ним?
— Никак, — ответил я, — я его не понимаю.
— Ты думаешь, он может что-то подозревать?
— Как, с помощью хрустального шара? Кроме того, он, по-видимому, почти все время ходит как в тумане. Бармен говорит, что он горький пьяница.
— Тогда, возможно, он не употребляет белену или другие галлюциногены. В сочетании с алкоголем они убивают мгновенно.
— Сегодня я еще раз попробую. Но — не знаю. Если у нас не пойдет дело с Мерлином, нам придется подходить к этому делу с другой стороны.
— А у вас есть эта «другая сторона»?
— Нет. Мы даже не знаем мотива убийства, и, пожалуйста, не говори, что эти психи думают не так, как ты или я. Мы имеем дело по крайней мере с одним очень опасным психом. Может быть, больше, чем с одним. Но даже у психов есть то, что, по их мнению, является мотивом. Даже Джек Потрошитель следовал определенной схеме. Раньше или позже мы доберемся до того, что думает этот ненормальный о своих действиях.
— По крайней мере, — рассмеялась она, — они добились того, что одна преподавательница провела несколько бессонных ночей!
— И несколько полицейских тоже, — добавил я. — Почему бы нам пока все это не отложить и не поискать какое-нибудь место, где можно остановиться и перекусить? Если я пообещаю, что не буду говорить об одушевленных трупах и о домах, которые прыгают с одного конца города на другой, чтобы потом загореться, ты бы могла оценить китайскую кухню? Здесь есть место, где подают лучших креветок, которых я когда-либо пробовал. Не знаю, откуда здесь взялся китайский ресторан, но мы вполне можем этим воспользоваться.
— А здесь подают «уэльских зайчишек»?
— Сомневаюсь. Тебе они так понравились?
— Хочешь, открою секрет? Я никогда их не выносила, даже когда называла их «уэльскими воришками».
Когда я зашел в Управление полиции Четырнадцатого округа, я уже чувствовал себя намного лучше, чего нельзя было сказать о лейтенанте Брюстере. Он сидел, ссутулившись, на конторском стуле, хмуро уставясь на пачку бумаг в одной руке и постукивая по промокашке другой рукой. Пит Кустис расположился в кресле и курил сигарету. По куче окурков в пепельнице рядом с ним я понял, что он курил не переставая. Я. кивнул в пространство между ними и оседлал стул рядом со столом Брюстера. Он тяжело вздохнул и спросил меня, желаю ли я узнать причину смерти Сибиллы Эванс.
Я спросил:
— Какой смерти, той, от которой она умерла недавней ночью или той, что она умерла месяц назад?
— Это не смешно, черт побери, — оборвал Брюстер, — Это, может быть, невозможно, но совершенно точно, что это не смешно!
— Ну хорошо. От чего же умерла эта летучая мышь?
— Надышалась дымом. В легких было полно сажи, и смертельная доза угарного газа оказалась в том небольшом количестве крови, что они смогли в ней найти.
Прокрутив эту информацию пару раз в своей голове, я сказал:
— Значит, она погибла при пожаре…
— По меньшей мере за месяц до того, как ее дом сгорел, — парировал Брюстер, — и задолго до того, как мы втроем с ней беседовали.
— Вы же знаете, что это невозможно, лейтенант.
— Я это знаю, и ты это знаешь. Но миссис Эванс, очевидно, не знала. Как у тебя дела с Мерлином? Вижу, борода растет прекрасно. Вид у тебя уже вполне сатанинский.
— Снимаюсь в роли Цезаря Борджиа, — ответил я. — Также много читаю. Вы знаете, что в республике Гаити воскрешать мертвецов все еще запрещено законом?
Брюстер фыркнул и сказал:
— Брось, Прайс. Ты думаешь, мы имеем дело с зомби?
— Я не знаю, что и думать. Но такие же дикие случаи уже исследовались трезвомыслящими полицейскими. Некоторые не раскрыты до сих пор. А ведь миф о зомби, несомненно) возник из-за того, что кто-то увидел прогуливающегося мертвеца!
— Что ты думаешь, Пит? — лейтенант обратился к Кустису.
Негр пожал плечами и ответил:
— Нечего на меня смотреть. Мои родители из Вирджинии, у меня другая религия. И все мертвецы, которых я когда-либо видел, просто лежали, и ничего больше!
— Пит занимался беготней, — объяснил Сэм Брюстер. — Он проверял местные похоронные бюро.
— Насчет чего? — Я нахмурил лоб.
— Обе женщины были забальзамированы, помнишь? — сказал Пит Кустис. — В лаборатории сказали, что старуху держали где-то на леднике. Немногие люди имеют дома жидкость для бальзамирования и подвалы, как в морге.
— Понятно, — я кивнул, — нашел что-нибудь интересное?
— Узнал много нового о том, как американцы относятся к смерти. Не думаю, что мне вообще когда-нибудь захочется умереть. Я сказал жене, что, если она когда-нибудь обнаружит, что я умер, пусть засунет мне в задницу кость от окорока и оставит собакам, чтобы они меня уволокли. Это позволит сэкономить кучу денег и в то же время обеспечит гораздо лучшее обращение с останками. Ты знаешь, в одном месте они были развешаны по стенам с помощью каких-то ледовых щипцов, засунутых в уши. Я чуть не обделался, когда зашел в это холодное помещение и увидел, как все эти голые мертвяки там висят, уставившись на меня!
— Это место рядом с моргом поставляет материал для медицинской школы, — возразил Брюстер. — Там хранятся тела бродяг, которые не были востребованы родственниками. В большинстве моргов совершенно другое отношение к умершим.
— Ну, вас кладут на плиту и накрывают куском туалетной бумаги царских размеров. Эка важность! Знаете, как они вычищают внутренности? У них есть такая здоровая игла на резиновой трубке и…
— Ладно, Бог с этим, — перебил Брюстер, — важно то, что в моргах нет пропавших мертвецов. По крайней мере таких, о которых они захотели бы нам рассказать. У Пита есть идея, как тебе поближе сойтись с Мерлином.
— Я буду к нему приставать, а ты как будто бы придешь ему на помощь, понимаешь? — сказал Кустис. — Ты как бы спасешь его от нападения. По крайней мере, сможешь с ним поговорить.
— Как-то уж больно в лоб, — возразил я. — К тому же мы вступаем на тонкий лед закона. Он очень стар, и если ты его травмируешь…
— Я травмирую людей, только если этого хочу, — улыбнулся Кустис. — Я разыграю хорошее представление. Ты делаешь вид, как будто меня стукаешь, и я театрально грохаюсь на землю, представляешь?
Пока я обдумывал эту идею, Брюстер перестал барабанить и сказал:
— Отложим это на будущее. Прайс, как у тебя дела с этой Вагнер?
— С Патрицией Вагнер? Это преподавательница университета. Она помогает мне выполнять мои домашние задания. А что?
— Ты с ней довольно близко сошелся, не так ли?
— Я с ней не спал, если это вас вообще касается!
— Все и вся, что относится к этому делу, меня касается, — сказал Брюстер. — Много ли она знает и насколько мы можем ей верить?
— Ну уж, — рассмеялся я, — вы еще мне скажете, что Пат тоже ведьма!
— Если и да, то она не мертвая, — Кустис прокашлялся, — меня беспокоят эти мертвые. Ты не щупал ее пульс, Прайс?
— Нет. — Я нахмурился. — Но лейтенант, несомненно, проверил ее со всех сторон!
— Верно, — кивнул Брюстер, — проверил также твоего дядю. Вроде все нормально.
— Ого, ну вы даете! А я тоже в вашем списке подозреваемых?
Брюстер рассмеялся:
— Не думай, что эта мысль не приходила мне в голову! Но ты работал в Седьмом округе, когда у нас заварилось это дело, и это была моя идея — вызвать тебя. Так что ты не мог это заранее спланировать.
— Это я, — фыркнул Кустис, — мне стало скучно просто сидеть и ничего не делать. Так что я оживил пару мертвецов и стал тревожить государственные службы. Я на самом деле переодетый последователь культа вуду.
Я улыбнулся и сказал Брюстеру:
— Вы забываете, что то же самое относится к моему дяде и мисс Вагнер, Сэм. Они впервые услышали о Цинтии Пауэлл и о старухе от меня.
— Она миссис Вагнер, а не мисс, — поправил Брюстер. — И она знала Мерлина Плью. Она также специалист по колдовству.
— Согласен, но, как вы помните, я обратился к ней только потому, что она преподает сравнительную религию. А что касается ее беседы с Мерлином, так это вполне естественно, что человек, интересующийся оккультизмом, познакомился и с этим сумасшедшим. Он ведь занимается чем угодно, от хиромантии до сатанизма.
Потом до меня дошла еще одна мысль, и я спросил:
— А что там насчет того, что Пат Вагнер замужем?
— Она вдова, — поправил Брюстер, — была замужем за агентом по продаже недвижимости, по имени Карл Вагнер. Ее девическая фамилия — Келлер. Родилась на севере в городишке под названием Аллендорф, с населением около трех тысяч. Большинство из них носят фамилию Краут. Немецкие колонисты основали этот городок в начале столетия, и Келлеры — одни из основателей. Она была там местной королевой красоты. Участвовала в конкурсе на звание мисс Карнавальная Америка и провалилась. Вышла за богатого жениха, они устроились в пригороде, и она занялась деятельностью в женском клубе. Карл Вагнер доработался до инфаркта шесть или восемь лет назад, а его вдова вернулась в колледж. Ей, должно быть, понравилась университетская жизнь, так как она оказалась достаточно подготовленной для преподавания, после того как получила степень преподавателя свободных искусств. На самом деле работа ей не очень-то нужна — у нее приличный счет в банке.
— И все это дает основания для подозрений? Она мне кажется одним из надежнейших столпов общества.
— О, конечно. У нее еще есть земельные владения, и определенную часть она отдала католической благотворительной миссии. Активно участвует в кампаниях по сбору средств для благотворительности и финансирует театральную студию для негритят в Черри Крик.
— Это в подвале баптистской церкви, — сообщил Кус-тис. — Я говорил со священником, и он думает, что она не совсем то, чем кажется. Помогает, но не хочет представлять из себя богатую особу. Она там тоже потратила кучу денег. У детишек есть все, что только может потребоваться, чтобы с помощью черных актеров сыграть Шекспира.
— Или Черную мессу? — пробурчал я.
Кустис рассмеялся:
— Не думай, что я это не проверял. Хотя там все чисто. Она финансировала моего сородича, изучавшего в Нью-Йорке религию методистов, он всем и заправляет. Миссис Вагнер там почти не появляется, и там нет черных бархатных балахонов. Они мне показали кладовые за сценой, и я все просмотрел.
— А как насчет католической благотворительной миссии? — спросил я без особой заинтересованности. Пат, по-видимому, была несколько старше, чем я думал, и мне следовало пересмотреть некоторые романтические мысли, которые у меня стали появляться в последнее время.
— Теперь это школа для девушек, — сказал Кустис. — Владение представляет собой белый слоноподобный дом на аллее Эвергрин. Это один из тех викторианских чудищ, для которых требуется куча слуг, чтобы их обслуживать. Миссис Вагнер получила его в порядке оплаты долга и безвозмездно отдала церкви.
— Интересно, — подумал я вслух, — она несколько цинично относится ко всему, что касается религии. Наверное, так оно и нужно — относиться с определенной прохладой ко всем ратхам, чтобы преподавать такой предмет.
— Да-а, — протянул Брюстер. — А что такое, дьявол его подери, paтх?
— Ведьмовский термин, — засмеялся я. — Я же выполняю свои домашние задания. Шабаш — это сообщество ведьм, друидов, волшебников или, может быть, методистов. Ратх — это место для поклонения. Волшебный круг на Лысой горе, дом из голубого кирпича или, если желаете, церковь.
— Ей тридцать шесть лет, — сказал Сэм Брюстер.
— Что? — заморгал я.
— Ты знаешь, о чем я говорю. Ты что-то погрузился в уныние после того, как я сказал, что она вдова. Ты признаешь только девственниц или как?
— Господи, я же сказал, что я с ней не сплю!
— Мне наплевать, даже если и спишь. Просто не рассказывай ей слишком много. Я знаю, у нее вроде чистая репутация, но женщины болтливы, а к этой компании относится много людей, которых мы пытаемся разыскать. Агенты по продаже недвижимости знают всех в городе, и если хоть одна из этих ведьм узнает, что ты — полицейский, тебе может не поздоровиться.
Я начал быстро возражать, что я достаточно хорошо знаю Пат, чтобы ей верить, потом до меня дошло, что я совсем ее не знаю. Так что я просто кивнул и сказал:
— Не стоит беспокоиться. При той скорости, с которой идет наше расследование, все тринадцать будут уже мертвы к тому времени, когда они допустят меня на свой шабаш.
Пит Кустис затушил сигарету, взял из пачки следующую и, зажигая ее, сказал:
— Я все думаю, не могли бы мы попытаться подойти с другой стороны, Прайс. Мерлин же не единственный в городе колдун. Недалеко от «Уэльского уголка» есть магазин, торгующий всякими аксессуарами магии. Должно быть, многие в Боттоме интересуются этими вещами. Может быть, ты начнешь закупать крылья летучих мышей или пыль от мумии?..
— Стоит попробовать, — согласился я. — Мерлин, должно быть, там часто бывает. На той же улице, говоришь?
— Да, — кивнул Пит Кустис. — Там заправляет маленькая рыжая дама. Ее зовут, по-моему, мисс Мейб.
Мы не успели обсудить эту проблему, так как переговорное устройство на столе у Брюстера сообщило о приходе посетителя. Лейтенант спросил, что за посетитель, и ему ответили, что пришел кто-то из Скотленд-Ярда.
Посетитель оказался девушкой, и она прибыла не из Скотленд-Ярда, а из Британского Консульства и принесла дипломат с разными полезными вещами для нас. Она вела себя очень благопристойно. На мой взгляд, Хелен Клюни было лет двадцать пять, и если вам нравятся высокие и стройные блондинки, то на нее стоило посмотреть.
Брюстер представил ее нам, и Кустис уступил ей свое место. Она села, открыла на коленях свой дипломат, объясняя одновременно, что ей пришлось связаться с муниципальной полицией в Кардиффе. Среди привезенных ею бумаг было медицинское заключение, касающееся Цинтии Пауэлл и гласившее, что перед приездом в эту страну она чуть не умерла в результате незначительной операции в Уэльсе.
— У нее была необычайно низкая переносимость к наркотикам, — объяснила мисс Клюни. — Она впала в шок от местной анестезии и чуть не умерла по дороге в больницу. Потребовалось полночи и кислородная палатка, чтобы ее откачать. Мы думаем, что ввиду того, что протокол вскрытия, который вы нам любезно предоставили, оказался таким таинственным, вам может пригодиться эта дополнительная информация.
Брюстер задумчиво посмотрел на меня и поинтересовался:
— Не могли бы вы нам сказать, что это была за операция, мисс Клюни?
— Конечно. На верхней губе у нее была небольшая родинка. Ее можно было выжечь за секунду. Но анестезия… Я что-то не так сказала?
— Просто разрушили еще одну нашу идею, — вздохнул лейтенант, — та родинка, которая есть на фотографии в паспорте, была удалена перед ее приездом сюда, верно?
Хелен Клюни кивнула, озадаченно сдвинув брови на тонко очерченном лице. Сэм Брюстер поднял трубку телефона Утомленно набрав номер, он подождал немного и сказал:
— Доктора Макалпина, пожалуйста.
Мисс Клюни вопросительно на меня взглянула, и я пробормотал:
— Это городской морг.
— Привет, Сэнди, — продолжал Брюстер, — Цинтию Пауэлл все еще храните на льду? В общем, не мог бы ты кое-что уточнить… Хоть уже и много времени прошло, но не мог бы ты сказать, нет ли у нее шрама на верхней губе? У нее предположительно была косметическая операция некоторое время назад. Так что сейчас это может быть и незаметно. Что? Операция? Насчет родинки.
Некоторое время он барабанил по столу, затем выругался:
— Черт. Извините, мисс Клюни. — Он повесил трубку и вздохнул. — Собирается воспользоваться электронным микроскопом. Но он не уверен, что что-то можно будет заметить, если не осталось корня. Как бы мне хотелось точно идентифицировать этот труп!
— Нам кажется, что мы имеем дело с двойником, мисс Клюни, — сказал я.
— С чем?
— С двойником. Это оккультный термин, хотя, может быть, существует и более рациональное объяснение. Германские колдуны в средние века могли, как считалось, путем заговора создать призрачного двойника, чтобы заменить им кого-либо. Я не сказал бы, что верю в привидения, но двойник, несомненно, многое бы объяснил.
— Мне кажется, я вам сообщила, что у нас нет информации о каких-либо близнецах мисс Пауэлл, — сказала наша гостья из Консульства, — но весьма вероятно, что кто-либо мог быть очень похож на нее. Она была обычной, пресной девушкой, не считая слегка неправильных зубов. Сколько угодно миловидных девушек смогли бы сойти за нее, соответственно накрасившись, если нужно.
— Я на это смотрю иначе… — сказал Кустис, затем помотал головой, — ладно, ничего.
— Давай, Пит, говори! — настоял Брюстер.
Негр пожал плечами:
— Только некоторые из нас говорили с ней в ту ночь, и мы никогда ее не видели ни до того, ни после, когда она еще была жива. Мы даже ее не сфотографировали, и действительно, как говорит мисс Клюни, молодая девушка — это просто молодая девушка и ничего больше.
— Но она должна была быть с уэльским акцентом, — возразил Брюстер.
Теперь была моя очередь вмешаться:
— Нет, Сэм. Я тогда еще не занимался этим делом, помните? Каким образом Пит мог узнать ее акцент? Я единственный полицейский, говорящий по-уэльски, а для американца этот акцент не отличается от акцента западной части страны. Нет ничего странного в идее Пита о том, что его надула какая-нибудь зубастая англичанка!
— Давайте не переходить на личности, уэльсец! — рассмеялась Хелен Клюни. — Он прав, вообще-то. Никто из вас, из янки, не сможет по выговору отличить британскую домохозяйку от герцогини! Ваши голливудские фильмы об Англии доставляют нам немалое развлечение.
— Хорошо, а как насчет старухи? — напомнил Кустис. — Сибилла — это не молодая девушка с выпирающими зубами. Это полная невысокая пожилая дама. Сколько же надо этих двойников?
Хелен Клюни сдвинула брови:
— Вы имеете в виду эту пожилую уэльскую женщину, которая погибла при пожаре?
— Да, — кивнул Брюстер. — Вы что-нибудь о ней узнали?
— Не через официальные каналы, так как она была уже американкой. Но, конечно, мы поинтересовались. Прежде всего она солгала вашим иммиграционным властям. У нее была судимость в Уэльсе. Много лет назад она занималась подпольными абортами.
Брюстер потянулся было к телефону, затем передумал и сказал:
— Нет. Если бы она была беременной, это было бы в протоколе вскрытия.
— Вы, конечно, имеете в виду Пауэлл, — уточнила Клюни.
— Да, — сказал Брюстер. — Хотя она могла прийти к старухе и — нет, погодите. Сибилла Эванс погибла раньше, чем Цинтия Пауэлл.
Хелен Клюни была поражена и начала было возражать. Так что, естественно, Сэм Брюстер просветил ее обо всех открытиях медицинских экспертов, и так же естественно она отказалась верить, что кто-то может быть мертв до того, как наступит его очевидная смерть.
Мы уже довольно много времени провели в кабинете Брюстера, и он, посмотрев на часы, поинтересовался моими планами на вечер. Я ему сказал, что намереваюсь посетить «Уэльский уголок» и магазин магических аксессуаров, и встал, чтобы уйти. Хелен Клюни я сказал, что рад был с ней познакомиться, и она подала мне руку:
— Ваша фамилия раньше была Ап Райс, не так ли?
— Очень давно, — кивнул я, — уже никто ее так не произносит.
— Так произносит ее лорд Глиндиверт, — сказала она. — Вы его, конечно, знаете?
— Очень отдаленно. Он был нашим землевладельцем в Уэльсе. Но мы никогда не были с ним близко связаны.
— А я думала, что вы его родственник.
— Наверное, такой же дальний, как Макферсон Клюнийский для вас.
— Ну, это уж совсем далеко!
Брюстер нахмурился и спросил, что за чертовщину мы обсуждаем. Клюни засмеялась и объяснила:
— Британское щегольство, лейтенант. Мы сразу начинаем сравнивать родственных нам высоких особ. Дальний родственник в Палате Лордов дает не меньше очков, чем привидение в фамильном замке.
— Я думаю, что родственник в Палате Лордов важнее привидения, — улыбнулся я.
— Едва ли, — сказала Хелен Клюни. — Каждый, кто собой хоть что-то представляет, имеет родственника среди лордов. А родовые поместья стоят много денег.
— Ты говорил, что Пауэлл — это королевское уэльское имя? — спросил меня Кустис задумчиво.
— Да, — сказал я, — когда оно произносится Ап Хауэлл. А что? Ты думаешь, у Цинтии есть родственники в Палате Лордов?
— Стоит проверить, — ответил Кустис. — Если она окажется потерявшейся наследницей…
— Я очень в этом сомневаюсь, — перебила Хелен Клюни. — Она, если можно так выразиться, родилась не с той стороны постели. Ее мать была довольно распущенной фабричной работницей в Кардиффе, а отец — американский солдат. Вы, янки, помогли нам не только тем, что сражались вместе с нами в войне, но и другими способами, как вы понимаете.
— У этого солдата должно было быть имя, — сказал Кустис.
— Не думаю, что это было где-нибудь зарегистрировано. Такие вещи случались во время войны, и власти вряд ли хотели надоедать союзникам с такими проблемами.
— Но вы бы могли его раскопать, если бы постарались, — настаивал Кустис.
Я рассмеялся.
— Не обижайтесь на Пита, мисс Клюни. Ему платят за его подозрительность. Что ты сейчас хочешь узнать, Пит?
— Не знаю. — Кустис пожал плечами. — Если задача не решается из того, что есть, надо проверить, все ли ее составные части выложены у нас на столе.
Хелен Клюни сказала:
— Я посмотрю, что можно будет сделать. Может быть, где-нибудь и сохранились записи о ее отце. Также я попрошу поглубже заняться ее матерью. Она могла тоже переехать, и здесь может открыться множество возможностей.
— Вы тут развлекайтесь, — фыркнул я, — а мне надо договориться насчет шабаша.
Когда я добрался до «Уэльского уголка» в тот вечер, Мерлина там не было. Но бармен подозвал меня и спросил:
— Помнишь того ненормального старика, профессора? — Ну?
— Он хочет с тобой поговорить. Сказал, чтобы я передал тебе, что он будет ждать в том конце улицы. Судя по его виду, у него для тебя что-то важное.
— Интересно, что ему надо? — Я пожал плечами и небрежно поинтересовался: — Где же мы должны встретиться?
— На кладбище у церкви, — ответил бармен. — Знаешь старую кирпичную церковь у реки? Она называется, по-моему, церковь Четырнадцати Святых Мучеников.
— Найду, — сказал я. — И когда же он там будет?
— Он ждет. Сказал, что будет ждать, пока ты не придешь. А что происходит, приятель? Ты что, пасешь этого старого гуся?
— Разве я похож на голубого?
— Не знаю. На лбу у тебя не написано. Впрочем, не мое дело. Каждый зарабатывает деньги наилучшим возможным способом, правильно?
— Мне больше нравится мой способ, — буркнул я, поворачиваясь, чтобы уйти. Когда я был почти у двери, он окликнул:
— Скажи профессору, что опять заходил этот парень, спрашивал о нем.
— Какой парень? — спросил я.
— Просто парень как парень. Слегка смахивает на пресмыкающееся, по-моему. Рожа белая, как жабье брюхо.
— Это был белый человек?
— Ну конечно, а ты думаешь, что это был чернозадый?
Я так и думал, но не стал этого говорить. Я просто пообещал передать Мерлину слова бармена и ушел.
Много времени не потребовалось, чтобы добраться до Церкви Четырнадцати Святых Мучеников. Найти Мерлина оказалось сложнее.
Церковь была уже закрыта на ночь. Света в ней не было, насколько я видел, и, подергав двери, я убедился, что они заперты. Я постоял некоторое время в надежде обнаружить хоть какие-то признаки жизни. Церковь была расположена в глухом переулке, и вокруг не было ни души. Я обошел ее сбоку в поисках какого-либо другого входа и очутился на небольшом кладбище, уставленном тонкими могильными столбиками из песчаника, какие использовались в викторианские времена. Сорная трава росла между камней, часть которых повалилась. В наши дни вряд ли кого могло привлечь такое место.
Я тщетно искал боковой вход. Уже собираясь повернуть назад, я услышал сухой дрожащий голос:
— Эй, послушай, ты — тот парень из забегаловки?
Только через мгновение до меня дошло, что ко мне обращались по-уэльски. Я вгляделся в темноту, заметил темную фигуру, сидящую на перевернутом могильном камне, и на том же языке ответил:
— Я — Овэйн Арфист, а кто ты такой?
— У меня было много имен, — сказал старик, сидящий на могильном камне. — Ты можешь называть меня Мирддин Странник, если хочешь.
Так что идея дяди Дэя о том, что он — не уэльсец, провалилась. Я пробрался к нему через заросшие сорняками могилы, пока мы не оказались достаточно близко, чтобы ясно видеть друг друга. Затем, опять по-уэльски, я сказал:
— Мне кажется, я видел тебя раньше, Мирддин Странник. В той таверне через улицу, не так ли?
— Ты поешь очень плохо, имей в виду, — ответствовал Плью. — Но ты из Уэльса, и твои плечи выдают в тебе углекопа. Что же привело тебя в эти земли, Овэйн Арфист?
— Судьба, — уклончиво ответил я, — но не копать же уголь ты пригласил меня сюда?
— За мной гонятся, — сказал старик, — за мной гонятся, и я боюсь. Меня невозможно убить, по причинам, которые я изложу тебе позже, но бывают вещи хуже смерти, и боль становится ужасным проклятием по мере того, как наша плоть стареет.
— Человек в таверне сказал, что заходил кто-то, спрашивал о тебе.
— А, значит я был прав, избегая этого места, не так ли? Хозяйка, сдающая мне комнату, сказала, что ее тоже расспрашивали обо мне! Нет ли у тебя безопасного уголка, где можно было бы избавиться от заклятья?
— У меня есть неподалеку комната, — ответил я. — Но ты мне еще не сказал, почему я должен тебе помогать, Мирддин Странник!
— Почему, говоришь? Во имя Рианнон, ты должен мне помочь! Если тебе нужны деньги, то у меня достаточно этого бессмысленного мусора, чтобы уплатить за услугу. Поистине, деньги не проблема для таких, как я. Сколько тебе нужно этой грязи, чтобы укрыть меня?
— Нисколько, — ответил я, — я не знал, что ты — посвященный, пока ты не воззвал к матери Рианнон. Мое убежище в твоем распоряжении, Мирддин Странник.
В течение долгого момента я опасался, что зашел слишком далеко, так как старик уставился на меня, прищурив глаза. Затем он осторожно спросил:
— Ты, значит, последователь Древних Традиций?
— Моя мать занималась этими вещами, — ответил я. — Я знаю об этих силах недостаточно, чтобы ими пользоваться, но могу просто их уважать.
— Я смогу показать тебе много интересного, — хихикнул старый колдун и, протянув свою клешню, добавил: — Помоги мне встать на ноги, парень. Мы должны исчезнуть раньше, чем они найдут это место.
Я взял его за костлявый локоть и повел с кладбища. Когда мы направлялись к месту, где я снял комнату в качестве прикрытия, я спросил его, что с его ногами, как будто бы я только что заметил.
— Это испанский башмак сделал, — сказал он. — Все остальное залечилось со временем. Но они затянули башмак так плотно, что он сломал все кости моей ступни. Ах, это были жестокие времена, парень. Я был рад, когда они прошли, это факт!
Я кивнул, не спрашивая, кто, по его мнению, раздробил его ногу в башмаке для пыток. Я боялся, что он ответит на этот вопрос.
Он рассказал об этом позже. У себя в комнате я предложил ему сесть на сбившийся буграми матрас, и, пока я готовил чай, он пустился в длинный бессвязный рассказ о том, как его пытали инквизиторы. Мне удалось сохранить серьезное выражение, и я сказал рассудительно:
— Ты выглядишь гораздо моложе своих лет, учитель.
— Я знаю, знаю, — ответил он. — Хотя мои силы только замедляют неизбежное. И мудрейшие из нас со временем умирают. Но если ОНИ до меня не доберутся, я проживу еще лет пятьсот. Договор был подписан на тысячу, понимаешь?
— На тысячу — это выгодная сделка, — ответил я.
— Именно так я и думал в тот день, когда продал свою душу, — сказал старик, — но как быстро летит время. Мне кажется, что только вчера я был привлекательным молодым ратником при дворе Ллуэллина.
— Ллуэллина Мавра, конечно?
— Конечно. Видишь ли, я не настолько стар, чтобы помнить его родителя.
Мне казалось, что он верит в то, что говорит.
Хотя я и был достаточно тренирован в перекрестных допросах, мне приходилось прилагать некоторое усилие, чтобы мое внимание не отвлекалось, когда за чаем он бессвязно болтал на смеси уэльского, английского и еще какого-то языка типа испанского. Это было непросто, и я понял, что имела в виду Пат, когда рассказывала о нем. Если бы не книги, которые она мне дала, я бы вообще ничего не понял. Суть, по-видимому, была в том, что враги шли за ним по пятам, и он собирался расправиться с ними весьма неприятным для них образом. Он попросил у меня карандаш и бумагу и, поставив чашку, стал писать список, бормоча проклятия насчет выскочек-колдунов — янки и их глупых цыганских заклятий.
Я и не подумал указывать ему на тот факт, что янки-цыгане — это полное этническое противоречие. Через некоторое время он вручил мне список и пояснил:
— Ты можешь достать эти вещи в магазине магических принадлежностей. Знаешь, где он находится?
— Конечно, — сказал я, — но мне потребуются деньги, не так ли?
— Скажи Мейб, что я тебя послал, — ответил он. — Она знает, что мне можно верить. Но имей в виду, парень, больше никому ни слова! Мы сейчас в большой опасности, пока я не брошу руны, как положено!
Я сказал ему, чтобы он чувствовал себя как дома, и ушел, надеясь, что он не превратится в жабу за время моего отсутствия.
Магазин был совсем недалеко, и в нем не было никого, кроме весьма привлекательной молодой рыжей особы в пурпурной тунике и брюках клеш. Я вручил ей список, она сдвинула брови, читая его, затем сказала:
— Ты, похоже, влюбился!
— Это для старого Мерлина Плью, — объяснил я, — он сказал, что пользуется у вас кредитом.
— Он полон дерьма, — ответила девушка, представившаяся как мисс Мейб. — Я не для того трачу здесь здоровье, чтобы вы, придурки, этим пользовались.
— Я заплачу.
— Это другое дело, — сказала мисс Мейб и, держа список в одной руке, начала рыться на полках за прилавком.
— Три гвоздя от гроба покойника, крест из рябины, фиалковый корень, иссоп, и Рука Славы, — бормотала она, выкладывая все это на прилавок между нами. Я сказал:
— Не забудьте соль. Он сказал, что соль очень важна.
— Высушенная соль ирландского моря, — объявила она, пока я рассматривал набор странных предметов на прилавке. Я нахмурился, увидев руку, до странности похожую на настоящую мумифицированную человеческую:
— Господи! Что это такое?
— Рука Славы, и давай не обсуждать, а?
Мейб опять повернулась к полкам, а я осторожно взял этот неприятный предмет, чтобы поближе его рассмотреть. На ощупь рука была маслянистой, и я мог ясно рассмотреть рисунки линий на пальцах. Ногти были как настоящие, и под каждый из них была всунута деревянная щепка. Я сказал:
— Она выглядит как настоящая! Где вы достаете такие вещи?
— Предполагается, что она взята от трупа повешенного, — сообщила Мейб. — Скорее всего, она из Индии. Медицинские школы закупают там свои скелеты. Гвозди от гроба вполне настоящие. Я их получаю от парня, работающего на строительстве дорог. Они недавно снесли несколько кладбищ для новой магистрали. Плью здесь не указывает, должна ли быть жабья шкура свежей или сушеной.
— А что лучше?
— Свежая, если тебе это действительно важно. Она, однако, дороже.
— Пусть тогда будет свежая.
— Последний из великих транжир, а? Этот фиал менструальной крови монашки завершает список. Это все?
Сопротивляясь желанию поинтересоваться, как она ухитрилась достать последнюю позицию списка, я спросил:
— У вас есть липкая лента?
— Смеешься, что ли?
Я заплатил за товар, и Мейб сложила его в коричневый бумажный пакет. Счет дошел до тридцати долларов с мелочью. Уходя, я пожаловался на то, что магия — это дорогостоящее занятие, и рыжая Мейб рассмеялась:
— А чего ради, по-твоему, я занимаюсь этим дурацким делом?
Выйдя из магазина, я зашел в аптеку на углу и приобрел небольшую записную книжку, моток клейкой ленты и коробочку темной пудры, которой пользуются негритянки и полицейские-импровизаторы.
Затем я пошел в ближайший бар и заперся в туалете. Сев на имевшиеся там удобства, я поставил пакет перед собой между ног и вытащил Руку Славы. Положив ее на колени, я оторвал пять кусков липкой ленты и прижал их по одному к грязным кончикам пальцев, глубоко вдавливая ленту в морщины мумифицированной плоти. Сделав трубку из листа бумаги, вырванного из записной книжки, и ленты, я открыл коробку пудры и, частично наполнив трубку пудрой, с отвращением отодрал первый кусок ленты от указательного пальца. Осторожно подув через трубку на липкую сторону куска ленты, я поднял его к свету и осмотрел. Свет в кабине был довольно слабым, но я видел, что отпечаток получился достаточно хорошим для экспертизы. Я приклеил этот кусок ленты липкой стороной вниз на другой листок бумаги. Повторив этот процесс с остальными четырьмя пальцами, я сложил листок с отпечатками вдвое и спрятал.
Оставив ленту и пудру в туалете, я вышел и отправился к себе. Интересно, что могли подумать люди о пудре негритянки в мужском туалете ирландского бара.
Полусумасшедший волшебник, совершающий защитный заговор, — это зрелище, которое стоит посмотреть. Но если вы не хотите, чтобы ваша мебель была попорчена, уговорите его сделать это где-нибудь в другом месте.
Мерлин Плью, слабоумно ликуя, проверил все аксессуары, смахнул все со стола и синим мелом нарисовал на его фанерной поверхности большую, хотя и несколько кривобокую, пентаграмму. Затем вокруг нее он стал рисовать алхимические символы, буквы древнееврейского алфавита и знаки, которые он называл руническими.
Он спросил, есть ли у меня под рукой чаша, и когда я ему объяснил, что я потерял в свое время ту, которую дала мне моя мать, он сказал, что пойдет и чайная чашка.
Я выбрал треснувшую чашку, и он стал сливать в нее всю мерзость, купленную в магазине. Одновременно он пел что-то на неизвестном мне языке. Наполнив чашку до краев, он приказал мне выключить верхний свет и чиркнул спичкой. Когда свет был выключен, он поджег содержимое чашки, которое загорелось зеленым огнем. Я думаю, такой цвет пламени придала соль.
Разместив горящую чашу в пентаграмме, он занялся Рукой Славы. Положив ее ладонью вверх, он вытащил из своего бесформенного плаща что-то похожее на длинный пенис из слоновой кости. Затем он стал забивать гробовой гвоздь в ладонь, используя вместо молотка рукоятку своего непристойного жезла. По его словам, важно было, чтобы каждый гвоздь был вбит тринадцатью ударами, и при каждом ударе надо было произносить демоническое имя. Зрелище было впечатляющее: жуткий зеленый огонь, отбрасывающий странные тени, и старый колдун, шипящий: «Сатана! Вельзевул! Ваал! Ариман! Сет!» и так далее, пока он не забил все гвозди в ладонь мумифицированной человеческой руки.
— Ага, это их попридержит, увидишь! — захихикал он, поставив Руку Славы вертикально в центре пентаграммы.
Взяв рябиновый крест, он зажег его от зеленого огня, горящего в треснувшей чашке, и с его помощью поджег все пять щепочек, загнанных под высохшие ногти. Щепочки действовали, как фитили. Я был поражен, как резво загорелась мертвая плоть, в то время как старик кудахтал:
— Пусть черви Ада будут ползать в твоих еще живых мозгах! Да вырвут волчицы Фрейи внутренности из твоего живота! Да отложит великая муха Вельзевула свои яйца в твои глаза, чтобы личинки съели твой мозг! Да вывернется твоя кожа наизнанку, чтобы волосы кололи твою ободранную и кровоточащую плоть! И да будешь ты вечно бодрствовать в глубочайшей серной яме во владениях нашего блистательного господина!
Когда кончились пальцы на Руке Славы, а у него, очевидно, кончились идеи, он проковылял к матрасу и сел на него, испустив вздох:
— Ох, Овэйн Арфист, ты можешь теперь расслабиться. Ибо я послал заклятье обратно к пославшему его, чтобы оно сожрало его самого!
— Мы теперь в безопасности, а?
— Да, да, конечно! Это будет для них хорошим уроком, если они вообще его переживут!
— Но ты мне ни разу не говорил, учитель, кто это «они».
Старик нахмурился и пробормотал:
— Ну, я не знаю, приятель. За пятьсот лет человек может нажить множество врагов, как ты понимаешь.
— Если ты не знаешь, кто на тебя посягает, — я наморщил лоб, — откуда же ты знаешь, что ты с ними расправился?
— Откуда я знаю, спрашиваешь? Ах, приятель, разве ты не видел, как я только что бросил их же руны обратно в них!
Я задумчиво уставился на беспорядок, который он устроил на столе. Зеленый огонь в чашке потух, оставив после себя черную массу дымящейся грязи. Комната едва освещалась догоравшей Рукой Славы. Воняло креозотом, и после того, как плоть обгорела, обнажились кости этой сатанинской руки. Один из гробовых гвоздей выпал, оставив выжженное пятно на фанерной поверхности стола. Я заметил, что так мы можем поджечь дом, и Мерлин дернул плечом:
— Тогда потуши это и зажги свет, если хочешь. Я же сказал, что дело сделано.
Я смахнул горящую Руку Славы в железное ведро и залил ее остатками чая, после чего комната погрузилась в полную темноту. Проклиная собственную тупость, я на ощупь пробрался к стене и нашарил выключатель.
— Ну вот, так-то лучше, — сказал я, щелкнув выключателем, и осекся.
В замешательстве я уставился на смятый матрас, и волосы у меня на голове зашевелились от ужаса и изумления. Мерлина не было.
Я был совершенно один в комнате!
— Можно придумать дюжину способов, которыми он мог это сделать, — говорил Пит Кустис, когда мы уже по второму разу обсуждали происшедшее в кабинете лейтенанта Брюстера.
— Можно, конечно. К тому же я этого не ожидал. Но я все же перепугался. Этот старый хрыч, вероятно, может исчезать со скоростью капли воды на раскаленной сковородке. Я, конечно, сразу же выскочил в холл, но его и след простыл.
— А как насчет окна? — спросил Брюстер, с несчастным видом пожевывая незажженную сигару.
— Прыжок с третьего этажа с хромой ногой? — Я пожал плечами.
— Нам неизвестно, на самом ли деле он хромой, — возразил Брюстер.
Кустис невесело усмехнулся:
— Нет, это правда, шеф. Я забыл вам сказать. Но этот старый козел сидел в тюрьме в Дартмуре, в Англии. Его тюремный врач утверждает, что это настоящая хромота. Конечно, если он хромой от рождения, он может управляться со своей ногой гораздо более ловко, чем мы можем себе представить.
Мы с Брюстером переглянулись. Лейтенант сердито посмотрел на Кустиса и спросил:
— Где ты все это разузнал, Пит?
— От мисс Клюни из Британского Консульства. Попросил ее разузнать его прошлое. Она всегда готова идти навстречу.
— Да? — пробурчал Брюстер. — И кто же из вас обычно сверху?
Лицо негра посерело, и он мягко спросил:
— Вы не хотели бы взять свои слова обратно, лейтенант?
— Послушай, я же пошутил, Пит!
— Я не признаю таких шуток, Сэм. Я вам говорил, что я с Юга. Одного моего дядю линчевали за подобную шутку, когда я был ребенком. Не думаю, чтобы это было так весело.
— Ну хорошо, извини. Доволен?
Кустис не ответил.
В неловкости от происшедшего, я перевел разговор на другую тему:
— А как насчет отпечатков пальцев, которые я снял, Пит? Они что-нибудь дали?
— Они были несколько смазаны. Но ксерокопии посланы в Вашингтон. Продавщица, может быть, и права насчет происхождения, но ведь в ФБР не так уж много досье на нищих в Калькутте.
— Стоит поискать подальше, — пробурчал Брюстер, довольный переменой темы разговора. Я знал, что в ближайшем будущем он не будет упоминать имени Хелен Клюни.
Я спросил:
— Мерлину нечего было бы делать в Штатах, если бы за ним не числилось что-то в британской полиции. Он приехал по поддельной визе или как?
— Именно «или как», — ответил Кустис. — В иммиграционных службах нет никакой записи о том, что он въезжал в страну по какой-либо визе. Может, он прилетел на метле?
— Мог пробраться десятками разных способов, — сказал Брюстер, — а что он натворил в Дартмуре?
— Мошенничество, — ответил Кустис. — Он работал со спиритом и надул одну богатую вдову из их группы. Мерлин — прирожденный иллюзионист. Если он захочет, он может производить всевозможные сценические эффекты. С помощью проектора он показал этой женщине привидение. Но некоторые из его трюков так и остались нераскрытыми. Он мог бы стать миллионером, если бы работал на сцене.
— Я думаю, он отчасти верит в то, что сейчас делает, — сказал я. — Диаграммы детектора лжи показывают, что он говорил правду, утверждая, что ему пятьсот лет.
— То есть у него старческое слабоумие, — сказал Брюстер, — или он был слишком спокоен, и детектор лжи его не испугал. Некоторые это умеют, как известно. Индийские йоги, по-видимому, умеют контролировать собственный пульс и дыхание. Он ни разу не упомянул о Цинтии Пауэлл, а?
— Нет, — ответил я. — Он умнее, чем кажется. Трясущийся старичок — это маска, я уверен. Он, может быть, верит в кое-что из того, о чем говорит, но ему нужно было сделать непосредственное физическое усилие, чтобы исчезнуть от меня таким образом. Не унес же он себя из моей комнаты силой своей мысли!
Брюстер пожевал сигару и взглянул на Кустиса:
— Ты уверен, что он вернулся в тот же дом, где снимает комнату?
— Он был там сегодня утром, — кивнул Кустис. — Ушел около девяти и запрыгал в Боттом. Я потерял его след примерно без четверти десять, когда он нырнул в административное здание с выходами с обеих сторон.
— Он свое дело знает, — пробурчал Брюстер. — Не мог ли он зайти к кому-нибудь в этом здании?
— Я проверил по вывескам, нет ли там цыганских гадалок, — сказал Кустис, — но не думаю, что мы там что-нибудь найдем. Он мог прийти по любому официальному делу, к своему врачу или дантисту, или просто выскочил через задний выход.
Брюстер кивнул и, повернувшись ко мне, спросил:
— Ну, что теперь, Прайс?
— Хороший вопрос, — ответил я кисло. — Думаю, мне лучше всего вернуться в «Уэльский уголок» и посмотреть, что будет дальше. Ведь предполагается, что я не знаю, где он живет.
— Ты думаешь, он будет тебя искать?
— Уверен. Он несомненно старался произвести на меня впечатление.
— Что ж, это наша почти единственная возможность. Ты сейчас туда идешь?
— Нет, — ответил я. — Сначала я хочу обсудить еще кое-что с Патрицией Вагнер. Видите ли, я чувствую, что Мерлин захочет меня взять под свое крыло, и мне нужно выяснить, как я могу убедить колдуна-практика в том, что я действительно посвященный. Я читал о том, как посвящают в колдуны, и, если возможно, я бы предпочел этого избежать.
— А в чем проблема? Боишься каких-либо травм?
— Нет. А вам бы понравилось целовать пенис у руководителя шабаша?
— Господи, они еще и гомосеки?
— Фактически нет. Просто пакостники. Чем больше так называемых грехов совершит колдун, тем лучше.
— Тебе потребуется ведьмовская метка, — говорила Пат Вагнер, когда мы сидели в дальнем углу кофейни в университетском городке.
Она начала было объяснять, что это такое, но я перебил:
— Я знаю про метки. Но я не смогу вырастить родинку по заказу, а татуировка мне совершенно ни к чему.
— А как насчет фиолетовых чернил? — предложила Пат. — Они очень долго не смываются.
— А что ты предлагаешь, пентаграмму на ладони?
— Это слишком очевидно после всех этих фильмов Лона Чейни про оборотней. Я бы предложила небольшой отпечаток раздвоенного копытца.
— У дьявола маленькие ноги?
— Ты опять мыслишь логично, Морган.
— Извини, я забылся на секунду.
Мы засмеялись, затем я сказал:
— Серьезно, Пат, мне нужно бить наверняка. Я знаю, что сейчас, при ярком свете дня, все это кажется несерьезным. Но если бы ты присутствовала, когда этот старик исчез в темноте…
— Мерлин — гораздо больший ловкач, чем я думала. Но его познания в истории ужасны. У него невообразимая путаница в датах. Принц Ллуэллин Великий правил, я уверена, раньше, чем пятьсот лет назад.
— Около восьмисот, — подтвердил я. — Но, полагаю, что по мере того, как мы стареем, можно и ошибиться на сотню-другую лет. Я не знал, что ты преподаешь еще и историю.
— Нет, не преподаю, хотя религия с ней прочно связана. Твой дядя Дэвид познакомил меня с историей Уэльса, в этих пределах я ее и знаю. Это явно его любимый конек.
— Еще бы, — сказал я, улыбаясь. — Честно говоря, я нахожу это несколько утомительным. Уэльс — это такая маленькая страна, и в старые времена у них были такие грубые застольные манеры. Убивать друг друга кельтам нравилось не меньше, чем других. Мы умеем ненавидеть, как видишь.
— А ведь твой дядя Дэвид действительно ненавидит англичан, — поразилась Пат. — Когда я с ним познакомилась, я думала, что это просто добродушные шутки. Но иногда мне кажется, что он все еще размахивает кулаками после битвы при Глэморгане!
Я рассудительно покачал головой:
— Вряд ли стоит забираться так далеко. Я мало что помню о своем детстве в Уэльсе, но эти воспоминания достаточно мрачные. Они нас перемололи.
— Кто вас перемолол, англичане?
— Не совсем, если быть честным. Наши собственные уэльские землевладельцы были хуже всех, если вспомнить, как они эксплуатировали свой народ. Так называемые семьи благородного происхождения посылали своих сыновей в Оксфорд и проводили зиму на Майорке со своими прекрасными английскими друзьями, выжимая уголь из наших холмов и пот из наших шкур. В отношениях между народом и землевладельцами в Уэльсе всегда сквозит горечь. Шотландцам и ирландцам везло больше. Их землевладельцы выгнали с их земли, чтобы освободить место для разведения овец, и в наши дни им живется лучше в других частях мира. Но овцы добывают уголь. Поэтому мой народ столетиями находился в рабстве.
— Бр-р! У тебя почти столько же горечи, как у дяди Дэвида! Я и не знала, что вы там были углекопами.
— Мы не были, — ответил я и добавил: — По крайней мере, не все. Один из моих дедов действительно умер с легкими, полными угольной пыли, проведя всю жизнь в шахтах. Но это по линии матери. Прайсы были мелкими землевладельцами, державшимися за кусочек земли и имевшими магазин в городе. Но мы недалеко ушли и от шахт, и среди наших друзей было много углекопов, которые никогда не могли отмыться от угольной пыли.
Я все еще помню долгие беседы вокруг пузатой печки, которую отец топил круглый год, чтобы изгнать сырость из воздуха и из костей наших покупателей. Видишь ли, если человек работает в шахте, его организм всегда страдает от сырости.
— Звучит ужасно, — сказала Пат. — Но я слышала, что угольные компании обычно владеют и магазинами.
— Так и есть, они владеют почти всем, что есть в Уэльсе. Мой отец был управляющим в магазине, принадлежавшем нашему великому и могучему лорду Глиндиверту. Отцу это не очень нравилось, но иначе ему пришлось бы идти в угольные копи, чего не сделает человек в нормальном рассудке.
— Ты говорил, что твои родители погибли в авиакатастрофе?
— Они летели в отпуск в Европу, и я должен был лететь с ними. Но я слег с воспалением легких, и меня пришлось оставить у друзей. У шахтного мастера, Кена Причарда. Это были очень добрые люди. Я помню, как рыдала Модин Причард, когда до нас дошли эти новости. Это были простые шахтеры, едва ли умевшие читать и писать. Но я не променял бы их на дюжину лордов Гарри Ап Райс Ган Глиндиверт.
— Ого, ты переходишь на уэльский, когда злишься!
— О, черт, я уже больше не злюсь. Просто возмущаюсь, когда думаю обо всей этой несправедливости! Шахты национализированы, так что теперь не так плохо, как было несколько лет назад. Но шахтеры все еще невообразимо бедны, а чертовы снобы типа лорда Глиндиверта живут припеваючи и жалуются, что платят большие налоги!
— Твой дядя показывал мне фотографию лорда Гарри. Я думаю, он ее хранит для того, чтобы втыкать в него булавки.
— У дяди Дэя есть фотография лорда Глиндиверта? — Я нахмурился.
— Он ее вырезал из какой-то уэльской газеты, я думаю. Лорд, по-видимому, только что женился на своей пятой или шестой хористке.
— Этот старый козел всегда на ком-нибудь женится, — сказал я. — Он, впрочем, не хуже, чем его друзья. Но дядя Дэй не может ему простить, что он тоже Ап Райс.
— Ты его родственник, не так ли?
— Господи, нет. Очень отдаленный, может быть. Первым из Райсов был уэльский принц, происходивший от Тюдоров. Так что я, вероятно, связан родственными отношениями и с королевой Элизабет, если доводить дело до абсурда. Райс Ап Тюдор жил в одиннадцатом веке. Напомни мне спросить у Мерлина, не знал ли он его.
— Не смейся, — трезво заметила Пат. — Верит он в эту ерунду или нет — это не так важно, как дать ему понять, что в нее веришь ты!
— Да, полагаю, что так, — сказал я. — Это уж точно важнее, чем беспокоиться о лорде Глиндиверте и его английской смазливой юбке!
— Она выглядела смазливой, но она не англичанка, — добавила Пат. — По-моему, она из Уэльса. Твой дядя был этим тоже раздражен.
— Из Уэльса? — Я сдвинул брови. — А ты не помнишь фамилию?
— Пауэрс, кажется.
— Пауэрс, думаешь? Ты уверена, что не Пауэлл?
— Может быть. А какая разница? А, понятно!
— Это распространенные фамилии в Уэльсе, — подумал я вслух. — Но здесь что-то чересчур много совпадений.
Пат Вагнер немного подумала и сказала:
— Не сходится, Морган. Здесь просто нет никакой системы. Ты ведь не думаешь, что ты — давно потерявшийся наследник или что-нибудь в этом роде?
— Вряд ли, пока лорд Глиндиверт стоит на пути. У Пита Кустиса была сходная идея насчет Цинтии Пауэлл. Она была внебрачным ребенком, так что ее отцом мог быть почти кто угодно.
— Да, но та мисс Пауэлл, которая только что вышла за лорда Гарри, вряд ли могла быть Цинтией Пауэлл. Она все еще в морге?
— Надеюсь, черт побери! Но меня все тревожит мысль насчет ее двойника. Думаешь, дядя Дэй все еще хранит эту фотографию?
— Почему ты его не спросишь? Он дуется на тебя за то, что ты совсем забыл его в последнее время.
— А я и не думал, — нахмурился я.
— Не думал? — спросила она. Затем сказала: — А я надеялась, что ты меня поблагодаришь за напоминание.
Наши глаза встретились. Я чувствовал подаваемые ею дымовые сигналы, и — что за черт, не настолько уж и старше она была!
Дядя Дэй сохранил вырезанную из газеты фотографию, но не казался таким обиженным на меня, как это представила Пат.
— Я храню ее как напоминание, — сказал дядя Дэй, вручая мне вырезку. — Эта земля была добра ко мне, и не стоит ее забывать из-за мелочного недовольства, не так ли?
Я смотрел на фотографию мужчины в котелке, с лицом, похожим на лошадиную морду, и девушки, смахивающей на дешевую копию известной киноактрисы.
— Он похож на англичанина, если хотите знать мое мнение, — сказал я.
— Ну конечно, он англичанин, Морган, приятель! — фыркнул дядя Дэй. — Ты не думаешь, что эти чертовы пэры перемешались с уэльской знатью еще со времен И Сеснега? А как насчет леди? Весьма ничего, не правда ли?
— Она привлекательна.
— Она похожа на ту, другую Пауэлл?
— Трудно судить по газетной фотографии, — ответил я. — Все маленькие смазливые блондинки кажутся похожими с первого взгляда. В крайнем случае эта могла бы и сойти за нее.
— Ты все еще не отказался от мысли о двойнике Цинтии Пауэлл?
— Да уж, эта мысль мне нравится гораздо больше, чем идея о том, что она везде разгуливала через неделю после того, как ее отравили!
— Но есть еще одна. Старуха Эванс.
— Ее могли подменить кем-нибудь, только отдаленно на нее похожим. Она была затворницей, и никто из нас троих ее раньше не видел. Мы не смогли найти ее недавних фотографий, а пожар мало что оставил от лица того тела, что было найдено в развалинах ее дома. Да, госпожа Сибилла могла быть подменена. Черт побери, она должна была быть подменена!
— Ты все слишком уж сложно закручиваешь, — возразил дядя Дэй. — Не так уж много найдется женщин любых форм и размеров, говорящих на уэльском, чтобы за короткое время можно было подобрать похожую. И еще кое-что меня волнует, Морган, приятель. Ведь девушка прежде всего прибежала в полицию.
— Не совсем понимаю вашу мысль.
— Мотив, приятель. Мотив! Предположим, что ты прав, — убийцы девушки спрятали ее тело и подменили ее кем-то из своей компании, — но зачем же вообще им нужно было идти в полицию?
— Чтобы сбить нас со следа своим невероятным рассказом?
— Зачем им это надо? Никто из вас не знал, что она мертва. И зачем им вообще нужно сохранять тела? Я здесь не вижу никакого смысла, Морган, приятель. Как будто бы они специально стремились к тому, чтобы вы нашли тела обеих женщин, понимаешь?
— Может быть, и стремились, — кивнул я. — Рассказ двойника Цинтии Пауэлл привел нас к дому старухи. Затем телефонный звонок, который сделала предположительно Цинтия, дал нам возможность найти ее тело в комнате, которую она снимала. Путаница в адресе, должно быть, позволила им выиграть время. Они, несомненно, знали, что рано и поздно кто-нибудь додумается до того, чтобы поискать похожий дом на другой стороне города.
— Ты все еще не сказал мне зачем, — настаивал дядя Дэй.
— Джек Потрошитель сообщил полиции, где он оставил несколько трупов. Он даже послал письмо в газету «Таймс».
— Но Джек Потрошитель был ненормальный, ты же понимаешь.
— А эти трюкачи — трезвомыслящие граждане, вы думаете? Черт, старик Мерлин — вообще невообразимый псих!
— Но они же не могут все быть сумасшедшими. Один или два психа могут соорудить такой нормальный план, Морган. Но все тринадцать? Теория вероятности против тебя, приятель!
— Прежде всего, чтобы заниматься колдовством, человек уже должен быть несколько тронувшимся, — сказал я. — Даже та девушка из магазина, где я покупал Мерлину его принадлежности, знает, что все это ерунда. Если кто-то один из шабаша работает на себя или на кого-то другого, им не очень трудно было спрятать и сохранить труп, пока они не будут готовы позволить нам его обнаружить.
— Но по какой причине, Морган, приятель? Если предположить, что в их распоряжении есть такие возможности, им было бы элементарно просто кремировать жертву и избавиться от нее! Нет, приятель, они хотели, чтобы вы нашли трупы. Хотели, чтобы вам было известно, что они мертвы. Или… вероятно, чтобы вы думали, что они мертвы. Это тебе не приходило в голову?
— Они мертвы, — уверил я его. — Я имею в виду, что они мертвы, как им и положено. Вы никогда не видели покойника после того, как Сэнди Макалпин проведет вскрытие?
— Ах, но те ли это люди, которыми, как вы думаете, они являются? А вдруг бы ты встретился с настоящей Цинтией Пауэлл или Сибиллой Эванс, а трупы — их двойники?
— Тогда это чересчур хорошие копии, если так. Думаете, просто найти мертвеца на заказ, так похожего на вас?
— Может, не так трудно, как ты думаешь, Морган, приятель. Ни одно из этих мертвых тел не обязано уметь говорить по-уэльски, не так ли?
— А вы знаете, в этом что-то есть, дядя Дэй! Этим, по крайней мере, можно объяснить бальзамирование. Слишком большой промежуток времени между временем смерти. Они могли хранить старуху на льду, и немного больше времени потребовалось, чтобы найти мертвую заместительницу для Цинтии Пауэлл!
Затем я покачал головой и сказал:
— Но тогда дело выглядит еще более странным. Им нужно было планировать заранее, чтобы дать нам знать по меньшей мере об одном убийстве, которого они не совершали!
— А что, если Цинтия Пауэлл и Сибилла Эванс все еще живы?
— Этого не может быть. Отпечатки пальцев Цинтии проверены по имеющимся в ее деле, а зубной врач госпожи Сибиллы опознал свою работу!
— Документы в деле можно подменить, как известно.
— Можно. Но я сомневаюсь, что службы безопасности сговорились с ведьмами из добрососедских отношений. Хотя зубного врача можно еще раз проверить. Но я не понимаю, зачем кому-то нужно скрывать тот факт, что они живы. Ни одна из этих женщин не разыскивалась полицией по какому-либо делу.
— А ты не думал, что их мог разыскивать кто-то другой?
— Кто, волшебник страны Оз?
— Почему бы и нет? Как Патриция называла того, кто разглашает секреты своей секты? Кауван? Мы знаем, что обе женщины занимались оккультизмом. Разве не может быть, что они не поладили с кем-либо из этих странных людей и хотели сойти со сцены, инсценировав смерть?
— Не пойдет. Эти люди из группы, по-видимому, помогали им надувать нас.
— А сейчас, помогают? Мерлин отрицает, что он знал Пауэлл, и нет никаких доказательств, что она вообще была на том шабаше, который описывала. Я знаю, что вы нашли дом, как и было задумано. Но нашли ли вы какие-либо следы того, что там проводился шабаш?
— Мы нашли кровь.
— Кровь легко достать, особенно если рядом с тобой действует владелец похоронного бюро. А что, если здесь работало двое или трое из них? Вряд ли нужно тринадцать человек, чтобы позвонить в полицию или поджечь дом.
— Вы знаете, — сказал я, — из вас получился бы отличный полицейский, дядя Дэй!
— Я чем-то, значит, помог, ты думаешь?
— Не знаю. По крайней мере, вы подарили мне пару идей. А пока — не найдется ли у вас перьевой ручки?
— Может и найтись. — Он сдвинул брови, встал и стал рыться в ящиках письменного стола, бормоча: — Ты никогда не замечал, как растет число бумажек в ящиках, которыми ты не пользуешься? Думаю, они там размножаются. А, вот старая ручка. Не знаю, будет ли она писать.
— Отлично будет, — сказал я, взяв ручку и закатывая рукав на левой руке. Я достал пузырек фиолетовых чернил, купленных в университетской аптеке, открыл и аккуратно поставил его на кофейный столик. Затем осторожно обмакнул ручку.
— Что это ты делаешь? — спросил дядя Дэй.
— Посвящаю себя в колдуны, — улыбнулся я. — Пат сказала, что у меня должна быть колдовская метка.
Дядя с критическим видом наблюдал за мной, пока я вырисовывал над левым запястьем небольшое раздвоенное копыто.
— Ничто не смоет эти чернила, кроме соляной кислоты, — объяснил я, — а купаться я пока не собираюсь. Она сказала, что отметка может продержаться по меньшей мере неделю.
— Смотри, не облейся, — воскликнул дядя Дэй.
Я не облился, и через несколько минут пятно просохло настолько, что я мог опустить рукав. Копыто было глубокого пурпурного цвета.
— Пурпурный — это цвет, который в этом сезоне действительно подходит к Черной мессе. Использовать цвет, связанный с католическими обрядами, для того чтобы нарисовать знак дьявола, почти так же гадко, как и написать непристойное слово на церковной стене, — пояснил я.
— Куча глупейшего дерьма, если хочешь знать мое мнение, — фыркнул дядя.
— По крайней мере, это безобидно, — сказал я. — Не знаю, что я буду делать, если сборище действительно перейдет границы дозволенного.
— Что ты имеешь в виду, Морган, приятель?
— Ну, в дополнение к трудностям внедрения полицейского в секту, у нас есть и проблема законности. Верховный суд против того, чтобы официальные органы занимались провокациями. Так что, даже если я и пролезу в их компанию, я буду идти по очень тонкому льду. И я не знаю, насколько далеко я могу позволить им зайти до того», как мне придется вмешаться.
— А, ты имеешь в виду, что они могут тебя скомпрометировать как полицейского, предложив тебе наркотики или заставив тебя принять участие в незаконном совокуплении?
— Что-нибудь в этом роде… Лейтенант Брюстер сказал, что нам плохо придется, если я травмирую кого-либо или даже пересплю с какой-нибудь девкой перед тем, как ее арестовать. Полицейский может вмешаться только тогда, когда совершено преступление. Он не может провоцировать или даже поощрять его, до каких-то расплывчато определяемых пределов. Брюстер сказал, что я могу допустить послабление в отношении некоторых правил. Он не ждет, что я открою свои карты просто для того, чтобы арестовать какого-нибудь наркомана, и я могу наблюдать неизвращенный секс, если я сам не участвую в этом. Если я трахну там пару ведьм, мне будет весьма трудно арестовать их потом за что-нибудь более серьезное. Боюсь, все это будет довольно непросто.
— Вы только его послушайте, — рассмеялся дядя Дэй. — Он собирается внедриться в секту сумасшедших, которые возятся с мертвецами и поклоняются дьяволу, и он утверждает, что это будет всего лишь «довольно непросто»!
Песня «Ребята из Гарлеха» успела невообразимо мне надоесть, когда Мерлин Плью появился наконец тем вечером в «Уэльском уголке». Посетители уже начали нервничать. Один из них настаивал, что песня «Путешествие в ночи» была той же самой, что и «Ребята из Гарлеха», а с таким голосом, как у меня, мне пришлось очень постараться, чтобы убедить его в обратном.
Когда ввалился с улицы Мерлин, я подсел за его столик. Долгое время он сидел, меня, казалось, не замечая. Затем он облизнулся и сказал:
— Я сегодня попозже вечером иду в одно место, где мне могут пригодиться твои могучие плечи углекопа, Овэйн Арфист. Ты посвящен в Древние Традиции?
Я молча закатал рукав.
— А, твой учитель, значит, был шотландцем? Ничего, основные детали каждого настоящего шабаша сходятся. Ты слышал о Сибилле, госпоже Кошек?
— Нет, — стал врать я. — Мы туда и идем?
— Да. У нее недавно был пожар, но она пригласила нас обоих в другое место. Ты со своими плечами будешь тринадцатым. Не считая жертвы, конечно.
— Конечно, — отозвался я. Мои мысли неслись галопом. Госпожа Сибилла мертва. Она должна быть мертвой. А если нет? И, что более важно, вдруг она узнает меня? Скорее для того, чтобы скрыть свои чувства, чем надеясь на ответ, я спросил:
— Куда ты исчез прошлой ночью? Я не увидел тебя, когда потушил Руку Славы и включил свет.
— Я вернулся в свою комнату, естественно, — ответил колдун. — Тебя перепугала моя телепортация?
— Да не то чтоб очень, — сказал я. — Моя мать все время так делала.
Он не засмеялся. Так что я спросил:
— Это будет церемония в обнаженном виде, Мирддин Странник?
— Ты что, думаешь, я — сектант? Ни я, ни госпожа Сибилла не настолько молоды, чтобы заниматься такими глупостями. Мы, конечно, будем в балахонах. Ты найдешь все необходимое в своей комнате.
— О, ты там все оставил?
— Я послал все эти вещи туда. Подчиненный мне дух в своем животном проявлении имеет вид совы.
— Это достаточно удобно для выполнения поручений, — кивнул я. — Где это место, куда нас приглашают?
— Я скажу тебе, когда придет время, — пробормотал он. — Возьми вещи, которые найдешь в своей комнате, и жди меня у церкви около полуночи.
Затем он встал из-за стола и пошел в комнату для мужчин. То, что он был вынужден подчиняться хоть бы некоторым естественным потребностям, как-то успокаивало.
Я ждал его некоторое время. Затем, когда я сам почувствовал сходное желание, я тоже пошел в туалет, в надежде, что он не станет думать, что я за ним слежу.
Он и не думал.
Туалет был пуст.
В него был только один вход, и если я не ослеп, Мерлин не выходил оттуда!
Открыв дверь в свою запертую на ключ комнату, я обнаружил на матрасе дорогой, но потертый саквояж «гладстон». Я открыл его и вывалил содержимое на смятое одеяло.
Там была тонкая, из черного вельвета, мантия с капюшоном, красный шнур волшебника, который вполне мог подойти для удушения, и большое кольцо с печаткой. Оно было похоже на золотое, хотя на нем и не было пробы, и точно подошло на мой указательный палец. Камень был из полированного гагата или черного стекла, и на нем было выгравировано нечто вроде дракона, надевшего корону вместо воротника. Это, очевидно, был чей-то фамильный герб, или мой колдовской камень.
Кроме вышеописанного костюма мое снаряжение состояло из железной чаши, украшенной рельефными кельтскими письменами, атома, отвратительного на вид магического ножа, или меча, и небольшой записной книжки.
О жезле, очевидно, я был должен позаботиться сам.
Я открыл записную книжку. На первой странице была пентаграмма, изображенная чем-то смахивающим на высохшую кровь. В ее центре старокельтским письмом было аккуратно написано «Овэйн Арфист». В углах звезды были астрономические символы Марса, Меркурия, Венеры, Солнца и Луны. Остальные страницы оказались чистыми.
Я взглянул на часы — у меня было еще много времени, так что я сошел вниз и позвонил Питу Кустису, объяснив ему, где находится кладбище при церкви. Он сказал, что припаркуется неподалеку, в машине без опознавательных знаков.
Я прошелся до магазина магических принадлежностей и спросил мисс Мейб, много ли у нее магических жезлов.
— Фаллических или для сцены? — спросила рыжая красавица.
— Разве есть разница?
— Конечно, есть разница. Ты будешь выглядеть весьма глупо, размахивая членом королевских размеров в театре, разве нет?
— И не только в театре, — рассмеялся я. — Но все равно, мне такой и нужен, я думаю.
Она выдвинула ящик и спросила:
— Пластмассовый или из человеческой кости?
— О, непременно из человеческой кости.
Она достала из ящика нечто похожее на восемнадцатидюймовый пенис и сообщила:
— Это вдвое дороже, так как это одновременно еще и флейта. Он высверлен, так что ты можешь с его помощью управлять ветром или призывать мертвецов, похороненных в неосвященной земле. Конечно, если умеешь играть на флейте.
— Это действительно человеческая бедренная кость?
— Послушай, я только продаю эту дрянь. Я ее не делаю. Наш поставщик утверждает, что это кость, ясно? Я не желаю знать, где он ее выкопал. Ну и кольцо же у тебя! Где ты им прибарахлился?
— Разве оно не отсюда?
— Да нет. Оно выглядит достаточно дорогим. Я раньше работала в ювелирном, так что я узнаю настоящий гагат с первого взгляда.
— А как насчет золота? На нем нет пробы.
— Значит, оно старое. Или поддельное. Если у тебя палец не позеленеет через пару дней, все будет ясно, разве нет?
Я поинтересовался, сколько я ей должен за жезл, и она сказала — пятнадцать долларов. Я сказал, что это дорого, и мисс Мейб вздохнула:
— Тогда иди раскопай какую-нибудь могилу и сделай сам. Так нужен он тебе или нет?
Я заплатил и взял жезл. Затем я вернулся в свою комнату и достал из-под матраца свои собственные магические принадлежности.
Кольт «кобра» калибра 0, 38, заряженный полноценными патронами. Я укрепил кобуру под своим зеленым замшевым пиджаком и сложил остальные предметы в саквояж. Затем, когда я выкурил миллион сигарет, пришло время двигаться.
Мерлин ждал меня на кладбище при церкви Четырнадцати Святых Мучеников, а машину своего черного сотрудника я заметил через полдома на другой стороне улицы.
Кустису и мне следовало бы быть поумнее.
— Мы пройдем задами, с другой стороны, — прошептал Мерлин, поднимаясь с камня, который ему так полюбился.
Я пошел за ним по траве затененного кладбища, размышляя, как бы мне подать знак Кустису.
Но сделать это не было никакой возможности. Со своего места он не мог видеть, что нас там уже нет. Он не станет ничего предпринимать, пока не забеспокоится, почему мы так долго не выходим. Но к тому времени может быть слишком поздно. Кроме телепортации Мерлин Плью знал и другие способы передвигаться незамеченным.
Заднего входа у церковного двора не было. Но Мерлин, прошипев: «Следуй за мной», перескочил через четырехфунтовую кирпичную стену, как кошка!
Я последовал и приземлился на гравий аллеи, находившейся за церковью. Необычайно ловкий старый козел провел меня таким же образом еще через одну садовую стену и вошел в заднюю дверь покинутого дома. Я уже пыхтел, пытаясь успеть за, ним, когда мы перебежали темную улицу, прошли насквозь второе здание и оказались на аллее. Между высокими зданиями с обеих сторон было совершенно темно.
— В этих местах никто не живет? — пробормотал я.
— Это склады, — объяснил Мерлин. — Мы уже недалеко от реки. Осторожнее на этих камнях, Овэйн Арфист. Мостовая здесь нуждается в ремонте.
Я оценил его слова, когда чуть было не вывихнул лодыжку, пытаясь за ним успеть. Я едва мог различить в зловонном мраке передвигающуюся по-крабьи фигуру.
Наконец мы достигли двери, терявшейся во мраке безликого кирпичного пространства. Мерлин тихо постучался, как мне показалось, азбукой Морзе, и дверь открылась без слов. Если за ней кто-то и был, то я его не видел. Я искренне надеялся, что они делали это с помощью невидимых нитей.
Нижний уровень складского помещения слабо освещался далекой лампочкой и был заполнен деревянными ящиками и глиняными бочонками.
Старик остановился у большого ящика, сказав:
— Нам лучше надеть балахоны.
Я открыл саквояж и надел свой балахон, натянув на голову капюшон. Как Мерлин принес свой балахон, можно было только гадать. Ему как будто нравилось материализовывать разные вещи из воздуха.
Когда мы были облачены как положено, Мерлин отодвинул ящик и сказал:
— Влезай, влезай!
— В ящик? — нахмурился я. Затем я увидел, что ящик накрывал лаз в полу. Стальная лестница вела вниз, в подвал, и Мерлин пошел первым. Я последовал за ним и очутился в еще более темном месте. Гротескная фигура Мерлина вырисовывалась на фоне отдаленного мерцающего свечения.
— Сюда, Овэйн Арфист, — пробормотал он.
Мы стали протискиваться между бочками и ящиками, пока он не вывел меня на открытое пространство в одном из углов подвала. Там был алтарь, сооруженный из длинного ящика — или гроба, — покрытый сине-золотой парчой. Зловещий зеленый огонь горел в большом чугунном котле в середине алтаря. Над ним, непристойно освещаемое зеленым пламенем, находилось перевернутое распятие с прибитым к нему женским телом. Фигура была тревожаще реальной, и ее глаза, казалось, смотрели на меня. На ее лице была веселая улыбка. Волосы — на голове и всем прочем — были цвета моркови. Я взглянул еще раз, и — нет, это не та девушка из магазина. У мисс Мейб более плоская грудь.
Я настолько увлекся рассматриванием этого нечестивого алтаря, что заметил окружающие его фигуры в черных балахонах только тогда, когда одна из них спросила на уэльском, кто я такой. Голос был женский.
— Это мой телохранитель, Овэйн Арфист. Мне угрожают смертельные враги. И вы говорили, что у нас нет жезла.
— Из-за это дуры Лоури. Сказала, что находится под Проклятием Луны. По-моему, она теряет мужество в последнее время. Твой длинный страж посвящен?
— Конечно, но по шотландскому обряду. Ты думала, я приведу сюда каувана!
— В таком случае, Овэйн Арфист, — усмехнулась женщина, — Сибилла, госпожа Кошек, просит тебя остаться. Сегодня нам потребуются сильные руки.
Она шагнула ближе, и мне удалось ее рассмотреть. Ее лицо, в обрамлении складок черного капюшона, было открыто.
Это была Сибилла Эванс.
— Жезл Овэйна Арфиста к твоим услугам, госпожа. — Мне удалось выпалить так, что я даже не взвизгнул.
Узнала ли она меня? Ее глаза, казалось, смеялись, светясь каким-то тайным знанием. Однако я находился спиной к огню, и в последний раз, когда мы с ней виделись, я говорил по-английски.
И только после того, как она любезно кивнула и растворилась во мраке, я дал волю чувствам — во имя Всемогущего Господа, кто — или что — это было?!
Где-то в темноте прозвенел гонг, и Мерлин прошептал:
— Церемонии сейчас начнутся. Обратись к своей душе, Овэйн Арфист.
Другой женский голос спросил Мерлина, не пора ли начать проклятия, и старый колдун провозгласил:
— Братья и сестры, давайте богохульствовать.
Медленно, поначалу неуверенно, фигуры вокруг меня стали бормотать:
— Аминь… веки… во… слава… и…
Я понял, что они читают Христову молитву наоборот. Я бормотал бессмысленные слова. Не только потому, что боялся оскорбить Всевышнего, но и потому, что без практики не мог читать молитву наоборот.
Что-то потерлось о мою ногу, и, взглянув вниз, я увидел кота. Большого черного кота величиной с зайца. Это был или тот чертов бесхвостый кот госпожи Сибиллы, или его близнец!
Кот мурлыкал и терся об меня, а я удивлялся, почему он это делает. В прошлый раз он не был настолько дружески настроен. Почему он выделил меня из всех других? Кошки не дрессируются, как собаки. Я сомневался, что кто-то мог его подучить, чтобы он привязался ко мне. Тем не менее он мне очень досаждал, в то время как я пытался сохранить спокойствие.
Остальные добрались до: «наш… отче» и остановились. Мужской голос провыл:
— Да будет зажжен костер!
Один из посвященных в балахоне подошел с горящей черной свечой к месту футах в десяти от алтаря. Склонившись, он — или она — коснулась кучи, которую я в темноте не заметил. В ней, должно быть, был какой-то пиротехнический состав. Яркая темно-красная вспышка, за ней — облака серного дыма, и сборище завопило:
— Во имя нечестивых Андреда, Арадии, Хабонии, Рианнон! Да появится Рогатый Бог Смерти, дающий вечную жизнь Искателям Истины, чтобы мы могли поклониться Ему!
Дым начал рассеиваться, костер угасал. На фоне зловещего зеленого огня на алтаре я видел чудовищную фигуру. Струйки дыма вились вокруг нее, неясно вырисовывались рога и разворачивающиеся крылья, как у летучей мыши, пока, с исчезновением последнего облачка, не осталось… ничего.
Я пристально смотрел на алтарь, поражаясь тому, как же они сумели создать такую иллюзию. Шабаш пел:
— Он здесь, и мы трепещем в Его свете! Мы смиренно благодарим за свет Того, Кого мы называем Нашим Спасителем!
Если так ведьмы понимали свет, подумал я, не хотел бы я увидеть их тьму! Я видел отвратительную фигуру в мерзком зеленом свете.
Кот опять об меня потерся, отвлекая от попыток вспомнить что-нибудь из того, что я читал. Большинство ритуалов, как я помнил, требовало, чтобы участники располагались по кругу. Здесь же они находились на отдалении от алтаря, как будто бы слабое зеленое пламя было сильнее, чем они могли перенести. Пока я размышлял, отойти ли мне назад или остаться на месте, голос госпожи Сибиллы пропел:
— Приготовим же чашу и жертвенный нож!
Я вынул железную чашу и нож из балахона, ожидая, что же будет дальше.
Долго ждать мне не пришлось. Госпожа Сибилла вопросила:
— Готово ли жертвенное приношение? — И мужской голос ответил откуда-то из темноты: — Она готова, госпожа!
«Она»? — Я нахмурился.
Они, должно быть, шутили!
Из мрака позади меня послышался испуганный женский голос:
— Пожалуйста, мистер, я хорошая, верующая женщина. Зачем вообще было приводить меня сюда? Что вы сделали с Рейнольдс? Она не говорила, что такое входит в мои обязанности!
Голоса приближались, я услышал, что кто-то внезапно всхлипнул, и тот же голос со слезами заговорил:
— О Господи! Что здесь происходит? Вы с ума посходили!
Краем глаза я мог теперь ее видеть. Две фигуры в балахонах держали за руки черную женщину, одетую, как горничная. Это была полная, почтенная на вид женщина примерно сорока лет, с кавказскими чертами лица и негритянской прической. В нормальных обстоятельствах ее лицо выглядело бы привлекательным. Сейчас же эта круглолицая горничная выглядела до смерти перепуганной. Как я ее понимал!
— Подготовьте жертву к закланию! — приказал невидимый голос. Они подвели женщину к алтарю, и я увидел, что руки связаны у нее за спиной.
— Что вы собираетесь делать? — захныкала она. Меня тоже интересовал этот вопрос. Как колдун я должен был ждать и смотреть. Но как полицейский я и так уже позволил им зайти слишком далеко!
Я колебался, раздираемый между боязнью испортить все дело и отвращением к тому, как они обращались со своей беспомощной жертвой. Они хорошо умели выбирать, сукины дети! Бедная женщина, очевидно, была неискушенной домашней служанкой с Юга, привыкшая к исполнению приказаний и, вероятно, с подозрением относилась к закону; она никогда бы не сообщила обо всем. этом в полицию. Если же они собирались перейти все границы, то никто и никогда не смог бы найти ее следов!
Одна из фигур внезапно разорвала сзади ее тонкое хлопчатобумажное платье, так что она простонала:
— О Господи, вы же не собираетесь меня изнасиловать? Ради Бога!
Вместо ответа ее платье было сорвано спереди, и она осталась стоять, в трогательном и несколько нелепом виде. На ней был чрезмерно тесный пояс, белые чулки и лиф. Один из колдунов перерезал сзади застежку ее лифа, обнажив полную грудь. Она вскрикнула и попыталась вырваться. Тот же член шабаша вставил нож ей за пояс и разрезал его, как если бы он снимал шкуру с животного.
Но это было не животное! Это было человеческое существо со всеми его чувствами и правами! Время пришло!
— Всем оставаться на местах! — крикнул я, выхватив револьвер и шагнув вперед, чтобы держать под прицелом всех остальных. Две фигуры, державшие женщину, отпустили ее, шагнули назад, в то время как она упала на колени, глядя на меня расширенными от ужаса глазами.
— Все в порядке, я из полиции, — сказал я, и тут зловещий зеленый огонь потух!
— Кауван, кауван, берегитесь! — закричал кто-то в темноте, в то время как я шагнул в сторону, чтобы уклониться от возможной линии полета каких-либо режущих изделий. Но я двигался недостаточно быстро. Что-то обрушилось мне на голову. Темнота взорвалась миллионом вихрящихся светлячков, ноги стали резиновыми. Последнее, что я помнил, перед тем как потерять сознание, был мой крик:
— Бегите, мисс! Я вырубаюсь!..
Затем, верный своему слову, я так и сделал.
Где-то мяукала кошка, и кто-то пытался меня утопить. Я помотал головой, пытаясь подняться над чернильной тягучестью, и ощутил пощечину. В попытке отступить в сторону для ответного удара я понял, что лежу на спине, и чей-то голос сказал:
— Давай, давай, Прайс! Очнись, приятель!
Я открыл глаза.
Пит Кустис стоял надо мной на коленях, с обеспокоенным видом, обтирая мне лицо мокрым платком. Я пару раз качнул головой и сказал:
— Привет, Пит. Давно тебя не видел.
— Что такое здесь приключилось? — спросил Кустис.
— Это хороший вопрос, — сказал я. — Кто это там светит мне прямо в физиономию?
Стоявший за Кустисом патрульный отвел луч света от моих глаз и извинился. Я приподнялся на локте и спросил:
— Вы взяли их?
— Кого, Прайс? Ты был один здесь, когда мы тебя нашли.
— М-да? Как это вам удалось?
— Мы услышали твои выстрелы. Черт знает сколько времени потребовалось, чтобы найти этот подвал. Но…
— Какие выстрелы? — перебил я. — Я не помню, чтобы я стрелял.
— Ну конечно! Револьвер был у тебя в руке. Я взял его перед тем, как привести тебя в чувство. Отдать?
— Думаю, да. Я, должно быть, нажал на спуск, когда терял сознание. Кто-то огрел меня, и видишь — Господи, надеюсь, я не задел женщину, которую они держали!
— Женщину? Какую женщину, Прайс? Здесь, кроме тебя, никого нет.
— Посветите вокруг, пожалуйста, — попросил я патрульного, пытаясь сесть попрямее. Он обвел лучом горы ящиков, бочек и складированной мебели.
— Черт бы побрал! Прямо здесь у них был алтарь! Дайте мне этот чертов фонарь!
Кустис помог мне встать, я взял фонарь и на все еще резиновых ногах подошел к ближайшей стене. Никаких следов того, что к ней было что-то прибито.
— Контактный цемент? — пробормотал я, водя лучом по полу.
— О чем ты говоришь? — спросил Кустис.
— На этой стене у них было распятие в натуральную величину! И где-то здесь они разожгли огромный костер. Я все еще чувствую запах серы.
Кустис понюхал воздух и сказал:
— Да, действительно пахнет так, как будто кто-то жег здесь спички. Никаких следов костра, однако.
— Он был где-то здесь, — настаивал я — Они держали эту черную женщину, понимаешь? Не знаю, они действительно собирались ее убить, или просто хотели выцедить из нее немного крови, но…
— Ты имеешь в виду, что здесь была черная женщина? — Кустис сдвинул брови.
Я кивнул.
— Горничная, я думаю. Они, должно быть, заманили ее, пообещав работу, и…
— Не посветишь ли сюда, сержант? — перебил Кустис. — Там, по-моему, что-то лежит рядом с ящиком.
Я направил туда фонарь, и в круге света оказались изуродованные останки большого черного бесхвостого кота. Половина его головы была снесена, ящик над ним был забрызган кровью и мозгом. Отверстие от пули в доске было менее заметно.
— Это же тот странный кот без хвоста из старухиного дома! — поразился Кустис.
— Удачный выстрел, сержант, — сказал патрульный. — Всего мы насчитали выстрела четыре.
— Да? — Я наморщил лоб и откинул цилиндр своей «кобры». Сосчитав вмятины от бойка на пустых патронах, я сказал: — Наверное, так и есть. Я был в бессознательном состоянии, насколько я помню.
— Хорошо, что ты попал только в кота. — Кустис улыбнулся и добавил: — Странно, а я думал, что чертов зверь погиб при пожаре.
— Я тоже так думал, — ответил я и добавил. — Одно определенно ясно. Мы знаем, что он мертв на этот раз. Меня немного тревожит его хозяйка, но, думаю, мы можем с уверенностью утверждать, что мы видели конец Мередита Аб Овэйна Ап Ховел!
Тогда я еще не знал, что это было одно из самых неудачных моих предположений!
После того как врачи определили у меня сотрясение мозга и соответственно обработали, Кустис отвез меня домой и уложил в постель. В течение ночи меня дважды рвало. Но к одиннадцати часам следующего утра я почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы идти на доклад.
Тщательное исследование подвала, в котором я был найден, и при дневном свете ничего не дало. Мой письменный рапорт могли подтвердить только останки мертвого кота.
Ветеринар сообщил Кустису, что это был очень старый бесхвостый кот и что он был убит одним выстрелом. Пуля, извлеченная из деревянного ящика, была выпущена из моей «кобры». К нашему великому облегчению, ветеринар был того мнения, что Мередит-и-так-далее оставался жив до тех пор, пока моя пуля не убила его.
Мы уже не считали это самой собой разумеющимся.
Балахон, кольцо и все прочее было снято с меня, когда я лежал без сознания. Почему они не взяли также мой револьвер или мою жизнь — можно было только догадываться. Отдел по розыску пропавших людей не имел информации об исчезновении прислуги — черной, белой или любой другой. Внезапная проверка гетто в Восемнадцатом округе ничего не дала. Было длинное, прохладное лето, и никаких сведений о полных черных дамах средних лет.
Начальник округа сообщил Брюстеру, что из главного управления пришел запрос насчет моей психической полноценности.
Брюстер стоял за меня, как мог. Он показал мне копию письма, которое он отправил комиссару, где подчеркивалось, что такая же ерунда происходила и до того, как я был подключен к этому делу.
Комиссар заявил, что он равно считает меня тронувшимся.
Мы с Брюстером обсуждали наши дальнейшие планы, поскольку мое инкогнито теперь было раскрыто, когда в его кабинет заявилась мисс Клюни из Британского Консульства с дополнительной информацией о Цинтии Пауэлл.
Этим мы сразу же и занялись. Хелен Клюни сообщила, что из Кардиффа наконец получены сведения об американском отце Цинтии.
— Он тоже был уэльсцем, — объяснила мисс Клюни. — Правда, уэльсцем, родившимся в Америке. Он был в увольнении и посещал могилы предков, когда встретил мать Цинтии.
— И стал с ней встречаться, — добавил я.
— Это было зачатие в первую же ночь, — сказала Хелен Клюни, криво улыбнувшись. — Вы никогда не угадаете, из какой части Америки он происходит.
Она ошибалась. Сэм Брюстер сразу же взял трубку телефона:
— Если на нашу шею окажется, что он здесь…
— Нет, — перебила Хелен Клюни. — Его звали Ральф Говер, и он был убит под Швайнфуртом в сорок четвертом году. Он был стрелком американского В-24. Его самолет добрался до аэродрома при помощи только одного крыла и молитвы, а сержант Ральф Говер истек кровью над своими пулеметами. Он был похоронен близ Ситинга, в Восточной Англии, на некоторое время.
— Что значит «на некоторое время»? — спросил я.
Брюстер недовольно отмахнулся сигарой:
— Это было еще до того, как ты родился, несмышленыш. Сразу после войны большинство из них были перевезены обратно. Помню, я тогда был в президентской парламентской комиссии в Сан-Франциско. Мы их закопали восемь штук за один день на кладбище Голден Гейт. Этот Говер, наверное, похоронен сейчас где-то поблизости.
— Владельца «Уэльского уголка» зовут Говер, — вспомнил я внезапно.
Брюстер взглянул на меня в испуге:
— Э-эй, послушай! Этот мертв уже более четверти века!
— Но у него же была семья, — настаивал я. — Этот Говер из «Уэльского уголка» может быть его братом или отцом!
— Мы это проверим, — сказал Брюстер. Затем, так как Хелен Клюни уже освободилась от груза своей информации, он рассказал ей о моих развлечениях предыдущей ночью.
Она заинтересовалась кольцом с печаткой, которое они мне предоставили для церемонии.
— По-моему, это фамильный герб, — сказала она и обратилась к Брюстеру: — Вы не против, если я позвоню? — Брюстер кивнул и, пока она набирала номер, задумчиво произнес: — Очевидно, они хотели, чтобы Моргана можно было сразу узнать, даже в черном балахоне. Кольцо большое и неуклюжее, оно заметно в полумраке.
— Возможно, — откликнулась она; затем на том конце линии взяли трубку. — Это ты, Сюзан? Это мисс Клюни. Ты бы посмотрела в «Книге пэров Брука» один герб. Книга есть в моем кабинете, на… А, у тебя тоже есть? Отлично. Записывай. Геральдическое описание следующее: «Обузданный Древней Короной», полудракон на задних лапах, обычный. Подозреваю, что фамилия окажется Ап Рис, Райс или Прайс. Будь киской и перезвони мне по этому телефону…
Она продиктовала телефон Брюстера, в то время как мы с ним обменялись озадаченными взглядами. Когда она повесила трубку, Брюстер, нахмурившись, спросил ее:
— С чего вы взяли?
— Мне кажется совершенно очевидным, что кто-то пытается дискредитировать сержанта Прайса. После того, что вы мне рассказали, я готова поспорить, что все это было инсценировано ради него. Они несомненно знали, кто он такой.
— Может быть, но зачем им было трудиться и раздобывать это кольцо? И почему вы думаете, что это должен быть герб Прайса?
Девушка пожала плечами:
— Назовите это интуицией, если хотите. Но после того, что вы мне рассказали об этой команде привидений, я думаю, подобная вещь вполне соответствовала бы их гротескному чувству юмора. А достать такое кольцо — ничего не может быть проще. Есть несколько фирм, которые по почте могут снабдить поверхностно образованных американцев «древними» фамильными гербами. В Англии Геральдическая Коллегия этого не поощряет.
— Вы имеете в виду, что все эти объявления в журналах — жульничество?
— И да, и нет, — объяснила девушка. — Почти каждая фамилия имеет зарегистрированный где-то герб. Но использовать зарегистрированный герб может только заявитель.
— Вы имеете в виду, что если бы я в какой-нибудь книге нашел герб семьи Брюстеров, сам бы я не имел права его использовать?
— Именно это я и имею в виду. Если бы вы хотели иметь собственный герб на своей серебряной посуде, к примеру, вам нужно было бы зарегистрировать его в Геральдической Коллегии. Если, конечно, вам нужна регистрация в Великобритании.
— Для этого мне нужно быть рыцарем или чем-то в этом роде?
— Совсем нет. Там очень небольшая плата за регистрацию, и, конечно, ваш герб не должен вступать в противоречие с уже существующими гербами.
— Надо же, — рассмеялся Брюстер. — Я всегда думал, что, чтобы иметь герб, надо быть кем-то вроде лорда.
— Различная отделка определяет ранг владельца, — объясняла англичанка. — Но если вы не будете использовать шлем или животных, то всегда можно изобразить щит или гребень сверху. Однако нужно быть внимательным. Определенные символы обозначают трусость или внебрачное происхождение. Поэтому некоторые из ваших американских торговых марок развлекают нас в этом плане.
Телефон на столе Брюстера зазвонил, и, взяв трубку, он передал ее мисс Клюни.
— Да, сектанты меня вычислили. На кольце, которое дал мне Мерлин, был фамильный герб семьи Ап Райс.
— Они знали, что вы попытаетесь их остановить, — сказала мисс Клюни, — так что кто-то из них все время стоял за вами с дубинкой.
— Похоже на то, — согласился Брюстер. — Но как насчет этой черной горничной? Ты думаешь, она играла, Прайс?
— Если так, то она великолепная актриса, — сказал я.
— Никто, подходящий под ее описание, не заявлял в полицию и не пропадал, — размышлял Брюстер. — А ты уверен, что она была черная? Ты говорил, что у нее кавказские черты. Она могла накраситься. Кто угодно может купить парик с африканской прической и…
— Не спешите! — фыркнул я. — Они раздели ее почти догола, Сэм.
— Может, она намазалась вся?
— Нет. Они достаточно грубо с ней обращались, и у нее было белое нижнее белье. Я уверен, что женщина была черной.
— Я рад, что ты хоть в чем-то уверен! — буркнул Брюстер.
Вошел Пит Кустис. Брюстер пробормотал:
— Где ты был, Пит? У меня есть для тебя работа, придется побегать.
— А я и бегал. — Высокий сыщик осклабился. Потом он спросил меня, уэльская ли фамилия Данрейвен.
— Ирландская, — твердо ответила Хелен Клюни. Похоже, она это точно знала.
Кустис сдвинул брови:
— Ну все равно, это очень странно.
— Кто этот Данрейвен, Пит? — спросил лейтенант.
— Вы меня взяли врасплох, Сэм, — сказал Кустис. — Но он только что был похоронен на кладбище Гленвуд, и знаете что? В его бумагах не было свидетельства о смерти!
Глаза Брюстера стали задумчивыми.
— Интересно, а что ты делал на кладбище Гленвуд, Пит?
— Рыскал. Я проверял похоронные бюро, а это кладбище ближе всего к сгоревшему дому Сибиллы Эванс. Я подумал, что никто не будет тащить мертвеца дальше, чем надо, и…
— Ну-ну, и что же насчет этого Данрейвена?
— Вот что написано на камне: «Роберт Дж. Данрейвен, 1924–1971» — а могила свежая, и нет записи о том, что за последние шесть лет там хоронили кого-нибудь с таким именем. И рабочие на кладбище не помнят, что они его хоронили!
— Я получу ордер на эксгумацию, — бросил Брюстер, взяв трубку.
— А я схожу за лопатами, — сказал Кустис, усмехаясь.
Несмотря на то, что рабочий день окончился, несколько раздраженных полицейских копали мягкую землю на могиле Данрейвена.
Директор кладбища Гленвуд; тоже был не в восторге. Он и двое его сотрудников с несчастным видом наблюдали, как лейтенант Брюстер, Кустис, мисс Клюни и я ждали, когда лопата коснется гроба. Сэм Брюстер пытался отговорить девушку от этой поездки, так как раскапывание могил иногда бывает крайне неприятным делом. Но она настояла, заявив, что сделана из прочного материала. И, должен сказать, что она была вполне спокойна, когда один из землекопов, ударив лопатой обо что-то твердое, сказал:
— Гроб, лейтенант. По-моему, он прогнил.
— Давайте открывать, — сказал Брюстер, еще раз взглянув на дату смерти.
Гробокопатели сняли большую часть земли с разъеденных червями досок, и директор кладбища заметил:
— Это, по-видимому, внешняя оболочка. Под ней должен быть более солидный гроб.
Он был прав. Под полусгнившей крышкой наружного ящика была еще одна, латунная, позеленевшая от фунтовых вод. Брюстер спросил, сколько времени нужно, чтобы латунь позеленела, и работники кладбища ему ответили, что на это требуется достаточное количество времени.
Крышка была привинчена, и болты тоже позеленели. Однако после серии неудачных попыток и приглушенных ругательств землекопы внизу отвинтили их. Мы все сделали глубокий вдох, глядя, как открывается крышка.
На нас смотрел скелет, обнажив зубы в издевательской улыбке. Клочки рыжеватых волос прилипли к бровям над пустыми глазницами. Обрывки коричневато-оливковой шерсти прикрывали ребра. В сумеречном свете блестела латунная пуговица.
Долгое время никто из нас не знал, что и сказать. Затем Брюстер пробурчал:
— Не очень-то он хорошо сохранился для человека, похороненного день-два назад, не так ли?
— Этому телу лет двадцать, если не больше, — предположил директор. Брюстер не стал его спрашивать, откуда ему известно. Вполне логично было предположить, что директор действительно это знает.
— Что теперь, лейтенант? — спросил один из землекопов, стоящих у крышки гроба неизвестного скелета.
— Мы передадим его доктору Макалпину и посмотрим, не сможет ли он сказать, кто это такой.
— Мне кажется, я это знаю, лейтенант, — вмешался я. Брюстер медленно повернулся ко мне.
— Узнал с первого взгляда, что ли? Ходил с ним в школу, или как?
Повернувшись к директору кладбища, я спросил у него, много ли солдат было похоронено в конце сороковых годов и нет ли среди них Ральфа Говера.
На поиски ушло некоторое время. Но наконец, в середине кладбища могила стрелка военно-воздушных сил была найдена. Брюстер продолжал настаивать, что моя догадка слишком уж дикая, пока один из гробокопателей не воткнул лопату в то, что должно было быть землей, слежавшейся за двадцать пять лет.
— Ого, земля мягкая! — воскликнул он.
— Начинайте копать, — сказал Брюстер.
— Послушайте, лейтенант, — зашипел директор. — У вас ведь нет ордера на эксгумацию этого трупа!
Брюстер мрачно ему улыбнулся и спросил:
— Вы действительно хотите, чтобы дело зашло так далеко, дружище?
— Это решительно против правил, — протестовал несчастный директор, — но я вас уверяю, что мне нечего прятать!
— А кое-кому есть, — ответил Брюстер. — И становится чертовски поздно. Может, прекратим трепотню и все же узнаем, что там внизу?
— Я не буду отвечать, если родственники подадут в суд!
— Не подадут, — вмешался я. — В стране нет его родственников. По крайней мере таких, которые подали бы в суд.
— Откуда ты это взял? — спросил Брюстер.
— Они бы не стали подменять мертвецов, если бы это было не так, — ответил я.
Брюстер тонко улыбнулся:
— Интересно, как это ты так удачно нашел могилу. Я тоже видел, что это воинский гроб. Но сопоставить все это мне поначалу не пришло в голову.
— Пауэлл или кто-то, кто знал ее, могли знать и то, что ее отец здесь похоронен и что его можно будет безопасно перенести. Раскопать кого-то другого было бы рискованно. Одни только даты вам не скажут о том, как часто посещается та или иная могила.
Брюстер взял у Кустиса переговорное устройство и вызвал другую команду гробокопателей, а присутствующим дал приказ продолжать, пока их не сменят. Солнце к этому времени уже садилось, и, похоже, впереди у нас была длинная ночь. Мы с Хелен Клюни пошли в придорожную столовую, оригинально расположенную прямо напротив ворот кладбища. Занявшись кофе с пончиками, она продолжала изложение своей теории о том, что сектанты стремились выставить меня в дурацком свете. На мое возражение, что я не имел отношения к этому делу, когда оно началось, она сказала:
— Вы единственный полицейский во всей полиции, говорящий на уэльском. Они, естественно, ожидали, что вас привлекут к делу, так замесив уэльское блюдо, что оно оказалось не по зубам лейтенанту.
— Хорошо. Я — потерянный брат Цинтии Пауэлл или что-нибудь в этом роде, — фыркнул я.
— Не смейтесь. Девушка из семьи Пауэлл только что вышла замуж за члена вашей семьи, как вы знаете.
— Позвольте, лорд Глиндиверт очень дальний родственник, если вообще он мой родственник. Мы даже не знаем никого по фамилии Пауэлл.
— Может, наследство? — спросила она. — Ваш отец владел землей в Уэльсе, не так ли?
— Он продал ее много лет назад. Мой дядя в Америке исполнил его волю, а деньги находились под опекой, пока я не достиг совершеннолетия. Я видел документы, и я получил все эти деньги, сколько их там ни было. По существу, я смог оплатить учебу в колледже. Ни я, ни мой дядя не имеем вкладов в Уэльсе.
— Я знаю, я проверяла, — сказала Хелен Клюни. — Лорд Глиндиверт никогда не слышал ни о ком из вас, если вас это волнует.
— Господи, вы и его втащили в это дело?
— Попросила своего друга, который его знает, задать ему несколько вопросов. Кстати, во время войны он летал на Спитфайре, окончил ее командиром эскадрильи, по-моему.
— Странно.
— Что странно?
— Не знаю. Просто много совпадений, думаю. Отец Цинтии Пауэлл служил в ВВС США, а лорд Глиндиверт только что женился на другой девушке по фамилии Пауэлл.
— Никакой связи, — ответила Хелен Клюни. — Хористка, которую он только что сделал честной женщиной, не имеет никакого отношения к Цинтии, насколько мы знаем.
Еще некоторое время мы ходили такими кругами в разговоре, так никуда и не приходя и чувствуя какое-то беспокойство от того, что была в этом какая-то система, которую мы никак не могли ухватить.
Затем вошел Пит Кустис. Он выглядел очень кисло.
— Лейтенант зовет тебя, Прайс. Мисс Клюни, вы бы лучше не ходили, это не очень приятно.
— Раскопали вторую могилу? — спросил я.
Кустис кивнул с болезненным видом и сказал:
— Это Мерлин Плью. Он все еще в том же старом черном костюме. Но почему-то у него отсутствуют кисти и ступни.
— Он привел на шабаш каувана, а это — ай-яй-яй! — сказал я, вставая на ноги, но вдруг вспомнил про кольцо и пробормотал: — Что за черт…
— Действительно, «что за черт», — согласился негр. — Запах был такой, когда открыли гроб, что можно было свалиться в обморок, и знаешь, что работники кладбища только что нам сказали?
— Нет, — ответил я. — Что они сказали?
Пит Кустис глубоко вздохнул, затем выдохнул и сказал:
— По меньшей мере шесть месяцев. Вот что они сказали. Они сказали, что тело, чтобы разложиться до такой степени, должно пролежать в могиле по меньшей мере шесть месяцев!
Некоторое время никто ничего не говорил. Затем я облизнул губы и сказал:
— Пит, я же был с этим типом прошлой ночью!
— Да, — кивнул Кустис. — Я помню, ты нам рассказывал.
Тело действительно принадлежало Мерлину Плью. В этом не было никакого сомнения. В отношении времени смерти Сэнди Макалпин не был так уверен, как работники кладбища. В официальном заключении говорилось, что тело настолько разложилось, что развалилось на части. Сэнди Макалпин заявил, что некоторые странности его настораживают. Но все-таки он дал нам положительное заключение и, в то же время как Брюстер вслух громко стонал, спросил:
— Сколько же двойников вы можете выкопать в порядке срочного заказа?
Причина смерти тоже была интересна.
Мерлин Плью был застрелен выстрелом в голову.
Пулей из моего револьвера.
Мы все трое набросились на Макалпина. Он твердо стоял на том, что пуля, которую он передал в лабораторию, была именно той, которую он вытащил из слабоумного черепа Мерлина. Также он настаивал, что подменить ее было невозможно. Мозг сохранился достаточно хорошо, так что он мог быть уверен в том, что вошла только одна пуля и в одном направлении. Осколки кости и повреждения внутренней поверхности черепа без тени сомнения доказывали, что до Макалпина там раньше никто и ни с какой целью не копался. В отношении причины смерти он был так же непреклонен. Плью был застрелен из моего револьвера задолго до того, как я узнал, что он вообще живет на свете!
Чем дальше мы продвигались, тем хуже становились.
Этот револьвер был у меня только около двух месяцев, я заменил свой старый на более новую модель. После запроса на оружейный завод Кольта в Коннектикуте выяснилось, что револьвер «кобра» с моим серийным номером сошел с конвейера всего за несколько недель до того, как я его приобрел.
Так что Мерлин Плью был застрелен пять или шесть месяцев назад полицейским, который его не знал, из револьвера, который еще не был изготовлен!
К концу недели мы уже совсем ничего не соображали.
Потом стало еще хуже.
Утром в пятницу я зашел к Брюстеру. Он сидел за своим столом, жевал незажженную сигару и выглядел так, как будто его сейчас стошнит.
Я спросил его, что случилось, и он вручил мне телеграмму из Вашингтона и сказал:
— В ФБР все же были отпечатки пальцев той руки, что сжег Мерлин. Сошлись с отпечатками, полученными из Интерпола, для розыска человека, который мошеннически выманил у женщины ее состояние.
Я взял телеграмму, посмотрел в нее и онемел.
Рука Славы, которую я купил в том магазине, была некогда частью человека по имени Мерлин Плью! Отпечатки полностью совпадали.
Мисс Мейб была тверда, непоколебима и о своих гражданских правах знала больше, чем знают обычно девушки ее возраста.
Пит Кустис и я взяли ее, когда она закрывала магазин на выходные. Когда мы сели с ней в машину, Кустис по рации запросил отсчет времени и километраж. Сидя со мной на заднем сиденье, мисс Мейб пробормотала:
— Черт, а я собиралась заявить, что вы оба меня изнасиловали.
Игнорируя ее реплику, Кустис пробормотал магическое заклинание, которое, как требует Верховный суд, вы должны произносить, когда берете под арест ведьму или кого угодно другого.
Сообщать ей, что она имеет право не отвечать на вопросы, было бесполезной тратой времени. Она сразу же нам заявила, что не скажет ни слова, пока не увидит своего адвоката.
Так она себя и вела. Мы сначала привели ее в кабинет Сэма Брюстера, но она даже не сообщила нам свою фамилию. Брюстер подтолкнул к ней телефон, она набрала номер и стала разговаривать:
— Это ты, Бомбошка? Меня опять забрали. Они держали меня в Четырнадцатом округе. Сколько времени тебе надо, чтобы доехать?
Через некоторое время она сказала:
— Обвинение? Откуда я знаю, по какому обвинению? Ты же меня просил, чтобы я с ними не разговаривала, помнишь?
Она повесила трубку и сообщила, что ее адвокат прибудет через двадцать минут. Брюстер кивнул:
— Хорошо. Вы хотите, чтобы все было по-серьезному, мисс? Так и сделаем. Зарегистрируйте ее, Пит.
— Подозрение в убийстве, шеф?
— Да, это заставит повозиться ее стряпчего.
— Убийство? — Глаза мисс Мейб расширились. — Вы, должно быть, смеетесь. Я думала, вы меня взяли из-за…
Затем она пробормотала:
— А, вы очень умные, не так ли?
После этого она превратилась в манекен.
Я имею в виду, что она даже не заворчала, когда мы отвели ее в отдел регистрации и полисменша ее обыскала. Без единого слова она подписала квитанцию об изъятии личных вещей. Но, по крайней мере, мы заполучили ее фамилию вместе с отпечатками пальцев и фотографиями.
Это была мисс Мейб Смит.
Поскольку ее адвокат был в пути, не было смысла помещать ее в камеру задержанных. Так что мы поместили ее в комнате для допросов, посадили с ней полисменшу и сказали ей, чтобы она хорошо себя вела.
Она не ответила.
Мы с Питом вернулись в кабинет Брюстера, и он сообщил нам, что отправил машину с приказом обыскать магазин.
Кустис спросил, не рискуем ли мы, не имея ордера на обыск, но Брюстер сказал:
— Она снимает это помещение. Она не является владелицей здания, в котором размещен магазин, а ее лицензия дает ей право открыть только магазин новинок и подарков. Так что она сама уже нарушила несколько правил, если, конечно, не считать новинкой мумифицированную человеческую руку. Я приказал парням, которые туда поехали, сообщить надзирателю здания, что он имеет полное право их не впускать. Если он поднимет шум — а у него на это нет причин, — мы официально должны остаться чистыми.
— Что мы ищем конкретно? — спросил я.
Брюстер дернул плечами и сказал:
— Кто знает? Вот почему я и не побеспокоился об ордере на обыск. Ведь предполагается, что мы должны сказать, что мы ожидаем там найти. Эта мадам наверняка что-то прячет!
— Я бы остановился на резиновых масках и театральном гриме, — сказал Пит Кустис. — Если эти придурки сняли посмертные маски с трех холодных мертвяков, которых мы сейчас имеем, они, наверное, могли сделать плотно прилегающие резиновые личины и…
— Лицо Мерлина было совершенно настоящим, — перебил я. — Я его видел не один раз и при хорошем освещении. Я никогда не видел Цинтию живой, а госпожа Сибилла оба раза, что я ее видел, была сильно накрашена, но насчет старика я не согласен.
— В любом случае это осложняет дело, — задумчиво сказал Брюстер и заметил далее: — Любая зубастая блондинка могла прикинуться Цинтией, после того как та была убита. Я даже готов согласиться, что они нашли какую-то шлюху, говорящую по-уэльски, которая могла сойти за госпожу Сибиллу. Но говорящего по-уэльски жонглера с хромой ногой! Несерьезно, Пит!
— Я знаю, что эта идея притянута за уши, — сказал Кустис, — но все же она не такая дикая, как та, что три мертвеца бродили по городу, делая вид, что они живые! Ведь, в конце концов, Сэм, труп Мерлина уже разваливался, когда мы до него добрались, а кисти и ступни были отрезаны!
— Скажи мне лучше что-нибудь, что я не знаю! — прорычал Брюстер. — Я знаю, Пит, ты все это говоришь из наилучших побуждений, но все, с чем мы сталкиваемся, не имеет никакого смысла! Как бы мы ни перебирали факты, получаются дикие выводы! Все это элементарно невозможно!
— Может быть, именно это кто-то пытается нам доказать, — предположил я, — они хотят, чтобы мы опустили руки и бросили это дело.
— Дело об убийстве никогда не закрывается, — ответил Брюстер, — мы будем продолжать расследование, пока, рано или поздно, не получим какого-либо результата.
— Похоже на дело Джека Потрошителя, — тихо заметил Кустис, — сколько времени оно длилось, Сэм? Восемьдесят или девяносто лет?
— Конечно, мы не всех находим, — ответил Брюстер, — но мы все же продолжаем розыск, черт побери!
— Да? — мягко спросил Кустис. — А кто недавно выбросил словесный портрет Джека Потрошителя, шеф?
Я сказал:
— Есть еще другая точка зрения, которую мы не должны упускать. Эти шутники стремились к тому, чтобы мы начали это расследование.
— Да? — сказал Пит. — Почему ты так решил?
— Если бы Плью и эти две женщины были давно уже мертвы, все было бы чисто. Никто бы и не узнал, что их убили! Не думаю, что мы, по их плану, должны были найти тело Мерлина Плью! Он был отлично запрятан, и мы никогда не нашли бы его, если бы Консульство Великобритании не предоставило нам сведения о ее отце! Но этих двух женщин они фактически принесли нам на серебряном блюдечке, а для этого должна быть хоть какая-то причина!
Кустис вытащил из пачки сигарету и зажег ее. Затем, криво улыбнувшись, спросил:
— Кто-нибудь из вас читает научную фантастику?
— Бывает, — сказал я, — а что?
— Это уж слишком закручено, но, с другой стороны, все, что касается этого дела, и так закручено.
— Продолжайте, Пит, — сказал Брюстер.
Кустис покрутил головой:
— Я знаю, шеф, вы это серьезно не воспримете. Но я читал рассказ о человеке, который мог перемещать предметы во времени, понимаете?
— О Господи, теперь ты хочешь, чтобы мы занялись поисками путешественников по времени?
— Я знаю, что это считается невозможным. Но так же невозможно и колдовство! А если бы был какой-нибудь способ переместить кого-нибудь — или чей-нибудь труп — в прошлое… Я имею в виду, что это было бы идеальным алиби!
— Другими словами, — ответил Брюстер, — ты хочешь сказать, что кто-то убивает этих людей после того, как мы с ними побеседуем, и посылает их в прошлое? Ради Бога, Пит! Твои сигареты случайно не начинены чем-нибудь не тем?
— Знаете, — проговорил я, — в этой идее Пита что-то есть, лейтенант!
— Ох, бросьте! — фыркнул Брюстер. — Я не собираюсь верить в путешествия во времени!
— Уж и не знаю, во что мне верить теперь. Но я бы хотел поговорить с хорошим ученым-медиком. Макалпин мог и перепутать даты. Мы знаем только его мнение о том сколько времени были мертвы все эти…
— Я знаю, что ты думаешь. Но это не пройдет, — перебил Брюстер. — Ты беседовал с госпожой Сибиллой уже после того, как Сэнди Макалпин дал нам свое заключение по поводу ее тела. Так что на самом деле не так важно, сколько времени была мертва эта старуха. Факт состоит в том, что, пока ты занимался своими нечестивыми играми с ней и Мерлином, они оба где-то уже лежали мертвыми! Сибилла Эванс была в холодильнике городского морга, а Мерлин Плью разлагался в могиле на кладбище Гленвуд в то время, когда ты с ним разговаривал в подвале!
— Каким же образом я всадил в него пулю?
— Откуда же я могу знать? Может, ты и не всаживал.
Господи, Прайс, давай говорить о вещах, которые все-таки возможны, ради Бога!
Наш разговор был прерван появлением адвоката мисс Мейб. Его звали Мелвин Стерн, и Сэм Брюстер был с ним знаком. Брюстер представил его мне и Кустису, и из его тона я заключил, что этот энергичный коротышка был довольно известен в судебных кругах. С Брюстером он был, по-видимому, в разумно-дружеских отношениях.
Адвокат спросил, за что была арестована его клиентка, и Брюстер без всяких экивоков рассказал ему всю историю. Глаза адвоката немного остекленели к тому времени, когда лейтенант закончил рассказ о руке, которую продала мне мисс Мейб.
Естественно, он сказал, что мы ошибаемся.
— Все, что она продает, это подделки, Сэм, — сказал Мелвин Стерн. — Я знаю эту маленькую потаскушку. Но она из хорошей семьи, и я уверен, что она никогда бы и не коснулась настоящей мертвой руки!
— Она была настоящая, — вмешался я. — После того, как я залил ее чаем в ведре, я отправил то, что от нее осталось, в лабораторию. Оттуда сообщили, что это мумифицированная человеческая плоть, пропитанная креозотом, нафталином и парафином, чтобы она хорошо горела.
— Не мог ли ее подменить тот тип?
— Это не имеет никакого значения. Я снял отпечатки пальцев через несколько минут после того, как получил руку от вашей клиентки. Рука, которую я у нее приобрел, была высушенной лапой Мерлина Плью, давным-давно уже мертвого!
Я забыл добавить, что основным подозреваемым в его убийстве на данный момент был я!
Зазвонил телефон. Брюстер взял трубку, кивнул пару раз, поблагодарил и положил трубку на место. Затем с приятной улыбкой он обратился к Мелвину Стерну:
— Это звонил патрульный Свини, личный номер семьсот сорок три. Он только что обнаружил пару фунтов марихуаны в магазине твоей клиентки, Мел. Что же, она скажет, что такой товар тоже входит в ее лицензионные права?
— Вы произвели обыск без ордера, Сэм?
— Да, похоже на дешевую провокацию, не так ли?
Адвокат устало покачал головой и спросил:
— Я могу поговорить с ней с глазу на глаз, Сэм?
— Будь моим гостем, — ответил Брюстер.
Мы вчетвером прошли до коридору к комнате для допросов. Брюстер, открыв дверь, кивком головы отпустил полисменшу, которая вышла к нам, в то время как Мелвин Стерн вошел внутрь и сел напротив рыжеволосой Мейб. Брюстер закрыл дверь и спросил нас:
— У кого есть огонек?
Кустис щелкнул зажигалкой, и к тому времени, когда Брюстер раскурил свою сигару как положено, дверь открылась, и Мелвин Стерн, выйдя, спросил:
— Вы забудете о том, что было найдено в магазине, Сэм?
— Что мне надо сделать, расписаться кровью?
— Послушайте, Сэм, я знаю ее отца, и ему есть о чем тревожиться. Мейб — непослушный ребенок, но она не зловредна, и — гм — я пообещал, что вы сделаете ей послабление.
— Посмотрим, — ответил Брюстер, — давайте послушаем, что она скажет.
Мы все ввалились в комнатушку и разместились вокруг девушки. Она криво мне улыбнулась и сказала:
— Тебя надули, красавчик. Я не знала, что ты полицейский, а то бы я никогда на это не пошла.
— Тебе сказали, чтобы ты продала мне именно эту Руку Славы?
— Конечно, у меня в магазине она была только одна. Профессор заявил, что она предназначена для посвящения или чего-то в этом роде, и сунул мне пятьдесят долларов, чтобы эта рука попала именно к тебе.
— А откуда ты узнала, что это именно я, по кольцу?
— Нет, профессор показал мне твою фотографию. Ты был снят в «Уэльском уголке» и играл на чем-то вроде арфы.
— Поляроид? — спросил Кустис.
Мисс Мейб пожала плечами и сказала:
— Вроде бы. Я не разбираюсь в фотоаппаратах.
Я перебил ее своим вопросом:
— Ты уверена в том, что именно он дал тебе эту вещь? Это не мог быть кто-нибудь другой, одетый, как Мерлин Плью?
— Черт, откуда я могу знать? Я никогда не обращала особого внимания на этого старого хрыча. Он выводил меня из себя своим хихиканьем и хромой ногой!
Пит Кустис показал ей фотографию, снятую в морге, и спросил:
— Это он?
Мисс Мейб сделал гримасу:
— Да, это профессор, именно так. А что с ним случилось? Он выглядит мертвым или что-то в этом роде!
— Но вы уверены, что это он? — настаивал Кустис. Девушка кивнула, а я попросил фотографию, чтоб самому посмотреть на него.
Она была не очень приятной. Сэнди Макалпин сделал все возможное, используя воск и пудру гробовщика. Но Мерлин и в жизни не выглядел ангелом, а мертвым ой стал еще более отвратителен на вид. Однако по фотографии было легко узнать того человека, который водил меня на шабаш. Я кивнул и, возвратив фотографию Кус-тису, спросил, откуда она берет свой товар.
Она назвала пару магазинов новинок, и Брюстер записал их адреса. Я тонко улыбнулся и поинтересовался:
— Но не весь же свой товар ты получаешь от этих поставщиков?
— Большую часть, — ответила она уклончиво.
— А как насчет травки? — спросил Кустис.
— Сэм? — вмешался ее адвокат.
Брюстер махнул сигарой:
— Давайте не будем беспокоиться сейчас насчет марихуаны, Пит. И ты тоже, Прайс. Нас сейчас интересует другое.
— Я так и делаю, — сказал я. Затем я спросил ее, откуда она достала магический жезл из человеческой кости. Она взглянула на адвоката, и Мелвин Стерн кивнул.
Пожав плечами, она ответила:
— Я не знаю, он из настоящей кости или нет. Часть товара я получаю от ведьмы культа вуду по имени Мама Палавер. Она откуда-то из Вест-Индии, и у нее есть поставщик, привозящий ей пыль, черепа и то, что она называет свечами из сала покойников.
Кустис взглянул на меня и спросил девушку:
— Эта Мама Палавер — черная?
— Ну конечно, — ответила она. — Вы думаете, бывают белокожие последователи культа вуду?
— Как она выглядит и где живет?
— Я не знаю, где она живет. Где-то за Черри Крик, по-моему. Люди подобных занятий неохотно делятся информацией, а я никогда не совала нос куда не следует.
— Но, черт побери, ты же ее видела! Она толстая, тонкая, молодая, старая или что?
— Похожа на тетку Джемайму, — ответила мисс Мейб. — Она носит цветной платок на голове, и цыганскую юбку, и кучу звенящих украшений. Ах да, у нее на щеках есть отметки.
— Что за отметки?
— Типа шрамов, как будто бы кошка ее поцарапала. Большая кошка. Правда, расстояния между ними одинаковые, и она мне как-то говорила, что это ритуальные отметки африканского племени. По-моему, она говорила, что она — последователь какого-то культа Леопарда или что-то в этом духе. Я не обратила особого внимания. Все эти психи врут.
Сэм Брюстер возвел глаза в потолок и пробормотал:
— За что, о Господи? Разве мало тебе того, что у меня на руках уэльские волшебники и зомби? Надо подсунуть мне еще и чертов вуду-культ Леопарда?
Не обратив на него внимания, Пит Кустис взглянул на меня и спросил:
— Что ты думаешь, Прайс?
— Может быть, — ответил я, — хотя у негритянки, которую я видел в том подвале, не было шрамов на лице.
Я спросил мисс Мейб, с каким акцентом говорила Мама Палавер, и она ответила:
— Она хорошо говорит по-английски. Акцент немного рубленый, британский, с примесью какого-то другого, такого, который можно услышать в Вест-Индии. Однажды она что-то говорила про Ямайку. Ах да, она говорила, что она — марон, хоть я и не знаю, что это такое.
— О Господи! — простонал Брюстер. — Опять надо обращаться в Консульство Великобритании!
Пит Кустис сардонически улыбнулся:
— Негритянское образование может, в конце концов, для чего-то пригодиться, шеф. Мы проходили на уроках маронов в Колумбии. Это племя беглых рабов, бежавших в Голубые горы Ямайки и смешавшихся с местным населением. Британская армия пыталась их выловить, но получила отпор. Так что само собой возник договор по типу «Живи и давай жить другим». Мароны — это ямайский аналог наших семинолов во Флориде. Хотя их племенные обычаи более африканские, чем местные.
— А у них в горах водятся леопарды?
— Откуда же я знаю! Из того немногого, что я слышал о западно-африканском культе Леопарда, я могу заключить, что это мужской культ. Женщины — ведьмы Африки — молятся Мумбо-Юмбо или Деве Марии.
— Не надо лекций по антропологии, Пит, — прорычал Брюстер. — Меня интересует, где она заполучила свои шрамы. Мне просто нужен ее словесный портрет.
— Вы собираетесь ее арестовать? — спросил Кустис.
— Конечно, собираюсь, черт побери! Меня уже замучило это мерзкое дело и…
— По какому обвинению, шеф?
— По какому обвинению? — фыркнул лейтенант. — Свидетельница только что сообщила нам, что она продавала человеческие кости и Бог знает что еще и… ага, понимаю.
— Мумифицированную руку мисс Мейб дал сам Плью. Или кто-то, выглядевший как его близнец, — сказал Пит Кустис. — Мы не можем задерживать эту ведьму культа вуду более семидесяти двух часов, и если мы не предъявим ей что-нибудь серьезное, она уйдет и исчезнет, зная, что мы ею интересуемся!
— Хорошо. Ты хочешь пошнырять вокруг Черри Крик и посмотреть, что ты сможешь о ней узнать? — спросил Брюстер. Кустис кивнул, и лейтенант повернулся к Мелвину Стерну. — Вы можете быть свободны, Мел. Но хочешь, я дам тебе совет?
— Конечно, Сэм. Я всегда рад вас выслушать.
Брюстер указал сигарой в сторону мисс Мейб и сказал:
— Увези ее подальше от меня. Мне безразлично куда, главное подальше. Мы имеем дело с опасными психами, и неизвестно, когда они решат убить и ее тоже! — Внезапно еще одна мысль пришла ему в голову, и он с несчастным видом добавил: — Если окажется так, что они уже ее убили, я вскрою себе вены!
Мы с Кустисом криво усмехнулись. Но адвокат ничего не понял. Он смотрел то на Брюстера, то на свою рыжую клиентку:
— Не совсем уверен, что я вас понял, Сэм. Вот она здесь сидит, живая и здоровая.
— Надеюсь, — ответил Сэм Брюстер. — Я действительно серьезно на это надеюсь. Но понимаешь, Мел, мы в последнее время не считаем это само собой разумеющимся!
В тот вечер я вернулся домой довольно поздно. Однако управляющий ждал меня, подпрыгивая от нетерпения.
— Вам нужно что-то сделать с этим чертовым котом, сержант Прайс! — жаловался он. — Он уже извелся от мяуканья, а из-за замка «Медико», который вы поставили на свою дверь, я не могу туда попасть, чтобы угомонить этого чертова зверя!
— Мой кот? — Я сдвинул брови. — Вы перепутали, Майк. У меня нет кота.
— Ну конечно! — фыркнул Майк. — Шум идет от вашей двери, и во всем здании никто не может заснуть!
— Пойдемте, и вы увидите сами, — сказал я, выуживая ключи из кармана.
— Я так и собираюсь сделать, — пробурчал Майк. — Вы знаете, что домовладелец не разрешает держать в доме животных, сержант Прайс. Я могу потерять работу, если позволю вам держать всяких там хомяков!
Мои холостяцкие апартаменты были на четвертом этаже. Уже с площадки второго этажа я услышал мяуканье. По звуку это был здоровый кот, вопящий от злости или от боли. Я искоса глянул на управляющего и, нахмурившись, спросил:
— Из моей комнаты, говорите?
— Это продолжается уже полвечера! — ответил он.
Я спросил, смотрел ли он на крыше, и он ответил:
— Звук идет прямо от вашей двери, черт побери! Я только что там был, пытался открыть дверь, и слышал, как он скребется, стремясь выбраться!
— Это чья-то шутка, — сказал я, прыгая через две ступеньки. Позади меня управляющий пропыхтел:
— Чья-то шутка! А разве вы мне не говорили, что этот замок дает полную гарантию от взломщиков?
— Предположительно так, — пробурчал я, к этому времени уже слегка запыхавшись. После того, как я услышал о серии грабежей со взломом в округе, я поставил на дверь замок «Медико». Не потому, что у меня было что-то ценное, но я держал дома оружие и прочую амуницию.
К четвертому этажу мы уже слишком запыхались, чтобы говорить. Но невидимый кот восполнял наше молчание своими воплями.
— Господи помилуй! — пыхтел Майк, несясь за мной по холлу к моей двери. — Как будто кто-то отвинчивает ему хвост!
— Если он у него есть, — пробормотал я с беспокойством. Затем, подальше отогнав неприятную мысль, которая вылезла непрошеной из моего подсознания, я сказал: — Скоро мы узнаем, в чем здесь дело! — и вставил ключ в замочную скважину.
Что-то ударилось о дверь с той стороны, и по коридору разнесся громкий, заставляющий холодеть кровь, почти человеческий вопль!
— Господи! — Майк издал вздох ужаса. — Вы лучше бы достали бы пистолет, как вы думаете?
— Глупости! — фыркнул я, поворачивая ключ. Сильный удар повторился, и за ним последовал еще более омерзительный вопль кошачьей ярости. Я пробормотал: — Вы меня убедили!
Вытащив револьвер, я свободной рукой отпер дверь, сказав:
— Отойдите в сторону, Майк.
Затем я повернул ручку, отошел на шаг назад и ударом ноги распахнул дверь.
Ничего не произошло.
Мы уставились в молчаливую темноту моей комнаты. Затем смущенно ухмыляясь, я протянул левую руку внутрь, чтобы найти выключатель.
Внезапная боль пронзила меня. Что-то мощно ударилось о тыльную сторону кисти.
Отдернув руку, я успел провести ладонью по выключателю, и яркий свет залил комнату, в то время как я отпрыгнул назад со вставшими дыбом волосами.
— Что случилось? — резко выдохнул Майк, когда я наткнулся на него и наступил ему на ногу. Затем, так как внутри ничего не двигалось, я рискнул бросить взгляд на тыльную сторону своей ладони.
Из четырех глубоких царапин, расположенных поперек кости, обильно шла кровь. Я слышал, как Майк позади меня воскликнул:
— Ого, ничего себе он вас поцарапал!
Я не ответил. Ничего нового он мне не сообщил.
— Осторожнее, — глупо прошептал он, когда я двинулся на цыпочках вперед, поворачивая револьвер туда-сюда, готовый палить во все, что движется.
Но ничего не двигалось.
Судя по тому, как этот чертов зверь меня поцарапал, он должен был находиться справа от двери. В том конце комнаты не было ничего, кроме большого дивана и двух приставных столиков. Сделав глубокий вдох, я прыгнул в комнату, повернувшись в воздухе, чтобы приземлиться лицом к дивану.
Ничего.
Тот конец комнаты был пуст. Если, конечно, кот не прятался под диваном.
— Видите что-нибудь, сержант? — спросил из коридора управляющий.
— Нет, — ответил я. — Думаю, он под диваном.
Майк неуверенно подошел ко мне, спросив:
— И что теперь?
— Я буду вас прикрывать, а вы отдернете этот диван от стены.
— Это какого черта? — запинаясь, пробормотал Майк, глядя на мою руку. — Там какой-то вид дикого животного, сержант. Лучше мы вызовем специальную службу или что-нибудь в этом роде!
— Давайте, давайте, — ободрял я его. — Если вы дотянетесь с дальней стороны и быстро его отодвинете, диван окажется между вашими ногами и тем, что под ним.
— А если он прыгнет на меня?
— Я снесу ему башку!
Управляющий заколебался. Затем, вспомнив о своем служебном долге, он сказал:
— Ну хорошо. Я попытаюсь. Я попробую. Но если он оттяпает мне ногу, я вас засужу!
В то время как я прикрывал его с безопасного расстояния, он подошел к дивану и, тщательно держась вне линии огня моего револьвера, рывком отодвинул диван от стены на угол в сорок пять градусов.
Там ничего не было, кроме огрызка карандаша и журнала «Тру», который я давно искал.
— Должно быть, он выскочил в окно, — предположил я.
— С четвертого этажа? — Майк подошел к ближайшему окну. — Оно заперто, сержант. Заперто изнутри!
— Значит, он где-то здесь! — заявил я, борясь с истерикой.
Обыск занял немало времени. Но Майк помог мне осмотреть все, что можно. Он осторожно открывал двери, ящики стола, в то время как я прикрывал его своей «коброй». Мы не нашли ни кота, ни какого-либо другого животного, ни мертвого, ни живого. Майк заявил, что дело здесь нечисто.
Я с ним согласился.
— Вы бы позаботились о своих царапинах, — заметил он уходя. Я сказал, что у меня есть йод и бинт, но он возразил: — На вашем месте я бы показался врачу. У этого зверя, может быть, бешенство, судя по его поведению.
Я начал было отрицательно качать головой, но затем понял, что он прав. Я пообещал ему позвонить и договориться о встрече с полицейским хирургом, и он вышел, качая головой и бормоча что-то про негров. Я уже хотел закрыть дверь, когда до меня дошло, о чем он говорит, и я его остановил:
— Что там насчет негров, Майк?
— Они приносят крыс, — ответил он, поворачиваясь ко мне, — чертовы негры приносят крыс и неизвестно, что еще, если живут неподалеку.
— Я не знал, что здесь есть негры, — сказал я. Мои апартаменты находились на улице, где жили белые среднего достатка, и только две черные семьи и врач из Вест-Индии с женой, но они жили здесь уже давно. Майк, по-видимому, имел в виду новоприбывших.
Я был прав в своем предположении.
— Я не знаю, у кого они сняли комнаты, — сообщил Майк. — Но я уже несколько раз видел поблизости по-настоящему дрянных негров. Я ничего не имею против приличных людей, вы же понимаете. Но когда они одеваются в лохмотья и странные одежды…
— А как они выглядят, Майк? — перебил я. — У меня есть причины спрашивать.
Управляющий пожал плечами:
— Как выглядит любой дрянной негр? Одна из них — толстая мамаша в большом красном платке! на голове. Другие двое, должно быть, ее сыновья. Два молодых парня с африканскими прическами и в брюках клеш.
— У этой женщины есть шрамы на лице?
— Господи, я не знаю. Никогда их вблизи не разглядывал. Как я говорил, я даже не знаю, кто сдает им комнаты. Впрочем, это мы скоро узнаем. Я таких негров видывал и раньше. Как только погода будет теплее, они будут постоянно торчать на переднем крыльце.
Я неопределенно кивнул и спросил, не помнит ли он каких-либо конкретных дат встреч с ними.
Он не помнил. Он видел этих странно одетых негров раза два несколько дней или недель назад, но не помнил когда. Я поблагодарил его за информацию и закрыл дверь.
Затем я пошел в ванную и обработал свои порезы. Они были глубокие, а йод жегся, как огонь. Я чувствовал себя немного глупо, занимаясь этим, но я знал, что такое бешенство, и предпочел бы выглядеть глупым, но не быть мертвым. Поэтому я позвонил в Седьмой округ и узнал домашний телефон нашего терапевта.
Я набрал его номер, и ответила секретарша. Она сказала, что не имеет понятия о том, когда он придет, и пообещала, что он позвонит мне сразу же, как только она сможет ему об этом сообщить.
Я заварил себе кофе и уселся с журналом, который я нашел под диваном. Журнал был старый, но я его потерял, не прочитав и половины.
К тому времени, как я его дочитал, в моих порезах уже начало чувствоваться биение крови.
Включив переносной телевизор, я просмотрел конец передачи «Представление Джонни Карсона» и новости. Затем начался фильм, который я уже видел, и я встал, чтобы переключиться на другой канал.
Я поплыл по комнате, как шар, наполненный газом, а мои ноги висели в воздухе над ковром!
Уставившись вниз, я задохнулся от изумления: «Что за черт!» Я медленно поднимался к потолку, по-дурацки болтая в воздухе ногами!
— Вот именно, что за черт, кауван! — отозвался глубокий голос, за ним последовал сардонический смех, и невидимые голоса вокруг захихикали:
— Что за черт, что за черт, что за черт, что за черт!
— Эй, полегче! — сказал я себе. — Тебе это, должно быть, снится, Морган, приятель!
Почувствовав, как моя голова ударилась о потолок, я в отчаянии приказал себе проснуться. Но, по всей видимости, я не спал, а если и спал, то, несомненно, проснуться не мог. Я лежал или, вернее, плавал теперь прямо под потолком, глядя вниз и убеждая себя, что этого не может быть.
Но все детали вокруг были видны так же четко, как и всегда. Не было ни ощущения нереальности происходящего, ни сонливой неясности, кроме того, что я плавал в воздухе. Я заметил журнал, лежащий внизу на диване, и каждая буква была ясно видна. Мне хотелось, чтобы эти чертовы буквы хотя бы стали колебаться! Но все внизу, казалось, в полном порядке. Если можно принять за норму тот факт, что я плавал в воздухе, то все было совершенно нормально.
— Затем голос из телевизора спросил:
— Почему ты борешься против нас, предатель? Ты хотел знать, что значит быть колдуном, не так ли?
Я сдвинул брови и ответил Джонни Карсону:
— Я не знал, что ты говоришь на уэльском.
— Ты еще очень многого не знаешь, Морган Прайс, или Овэйн Арфист? — сказал Джонни Карсон, ухмыляясь мне из телевизора, причем выражение его лица приобрело какой-то зловещий оттенок, которого я никогда раньше не замечал. Затем я внезапно вспомнил кое-что и заявил ему:
— Эй, твое представление окончилось! Сейчас должны показывать вестерн, черт побери!
— А я на тринадцатом канале, — объяснил Джонни Карсон, обнажая два острых клыка.
— Здесь тринадцатый канал не принимается, — сказал я, и он ответил:
— Большинство так и думает, Овэйн Арфист. Это надо уметь — включить тринадцатый канал после полуночи в наших владениях!
Последнее его замечание мне почему-то показалось забавным, и я засмеялся. Голоса эльфов вокруг подхватили мой смех, а Джонни Карсон огрызнулся:
— Ты будешь смеяться по-другому, когда солнце полуночи покончит с тобой, кауван!
— Ох, заткнись, — фыркнул я. — Ты плод моего воображения. Это все мне, должно быть, снится!
— Почему бы тогда тебе не проснуться? — предложил Джонни Карсон.
— Xopoшo! — сказал я и открыл глаза.
Я лежал на диване, глядя в потолок, близ которого я только что находился. Красноватый свет телевизора отбрасывал на него мерцающие тени.
— Господи, ну и кошмар! — пробормотал я, садясь на диване.
Посреди комнаты, обрисованная багровым светом, идущим из моего черно-белого телевизора, темная фигура медленно расправляла перепончатые крылья и говорила:
— Я ждал, пока ты проснешься, самозванец!
— Господи Иисусе! — взвизгнул я, пытаясь отъехать назад по дивану.
— Иисус теперь тебе не поможет, предатель! — сказал Лью Длинная Рука, и зеленое пламя рвалось у него изо рта, извиваясь вокруг ужасной позолоты, черт, в то время как он, не двигаясь с места, тянул ко мне руки, и тянул их ко мне, и тянул!
Когти на его шестипалых лапах дымились, все ближе и ближе придвигаясь к моему лицу, а руки его растянулись уже футов на десять! Захлебываясь от страха, я вывернулся и бросился к окну, нимало не заботясь о том, как далеко внизу была земля, а равно и о том, смогу ли я еще летать, если брошусь головой вперед в окно.
— Это он, это он, это он! — затараторила омерзительная физиономия, прижавшаяся к стеклу с той стороны.
Это был Мерлин Плью. Лицо его было наполовину съедено могилой, изуродованные обрубки рук цеплялись за оконный переплет. Он невнятно бормотал:
— Отмщение, о Господин Блистающей Тьмы! Я требую вернуть мне душу, которую я потерял из-за его предательства!
Отшатнувшись от отвратительного видения, я почувствовал, как когти впились мне в спину, и, стуча зубами от ужаса, упал на ковер на четвереньки. Я стал пробираться к ванной комнате, в то время как сатанинская крылатая тварь из глубин ада зловеще усмехнулась:
— Мало проку тебе будет сейчас от души, Мирддин Странник! В твоем изъеденном червями мозгу засела полицейская пуля, и кости вываливаются из твоей разложившейся плоти!
— Дай его мне! — ныл труп, прижимаясь к стеклу. — Он убил меня до того, как я успел использовать отпущенную мне тобой по договору тысячу дет! Это будет только справедливо, если его душа заменит меня в этом разложившемся теле. Подумай о том, Господин, как я еще смогу тебе послужить в его сильном и молодом теле!
— Что скажешь ты, Сибилла, госпожа Кошек? — спросил Лью Длинная Рука, задержав в нерешительности свои когти в нескольких дюймах от моего лица.
Где-то позади меня послышался женский голос:
— Я имею больше прав на него, Господин. Разве я не главнее этого тухлого дурака, торчащего на ветру?
— Ты же всегда предпочитала развлекаться с молоденькими девушками, — задумчиво сказало это крылатое олицетворение ужаса, обрисованное зловещим мерцающим светом моего телевизора.
— Я смогу наслаждаться ими гораздо больше, имея мужское тело! — хихикнула госпожа Сибилла. — Посмотри, что сделали с моим последним телом, которое ты мне дал!
Пробираясь по полу на четвереньках, я, бросив взгляд через плечо, увидел, как слабо освещенная фигура, стоящая в дверях ванной комнаты, распахнула свой длинный черный балахон, обнажив сделанную во время вскрытия отвратительную зияющую рану, идущую от седых волос внизу живота вверх и разветвляющуюся к ключицам.
— Они вытащили из меня внутренности! — прошипела госпожа Сибилла. — Они вытащили из меня внутренности и положили их в стеклянные банки, и мне теперь нечем заполнить эту пустоту, кроме как бедным Мередитом, и посмотри, что с ним сделал этот предатель!
Черный бесхвостый кот выглянул из распотрошенного живота своей хозяйки, уставился на меня и зашипел, зловеще сверкая своим единственным глазом на раскроенном черепе!
— Дай его мне! — вскричала госпожа Сибилла. — Пусть он гниет в морге с мертвым котом в животе, а я буду позорить монашек для тебя при помощи этого сильного, мужского тела! Я наполню члены этого сосунка жизненностью ведьмы и полечу над землей, о Рогатый Господин Зла!
— Я лучше его использую! — стал просить третий голос, и обнаженная фигура Цинтии Пауэлл вышла из стенного шкафа, поводя своими мертвыми глазами.
— Ты мертва, черт бы тебя побрал! — крикнул я, сунув руку под левую подмышку, но вспомнил, что кобуру с револьвером я оставил в шкафу, где было сейчас тело мертвой блондинки.
— Я не буду мертвой в твоем сильном теле! — заявила Цинтия Пауэлл, обнажая свои выпирающие зубы, и мечтательно пробормотала: — Ах, что бы я могла сделать в его теле, Люцифер, любимый! Помнишь, как было весело, когда я была Джеком Потрошителем? Подумай, как я буду резать и рубить этими сильными руками! Ты должен отдать его мне, и я начну с Патриции Вагнер и этой девки Клюни! Они ничего не будут подозревать, пока мне не удастся под каким-нибудь предлогом остаться с ними наедине и — о, с какой любящей нежностью я вырежу их яичники для пира на Черной мессе!
— Что же ты выберешь, Овэйн Арфист? — усмехнулась рогатая фигура, стоя посреди комнаты. — Меня разрывают на части все эти изысканные соблазны, и я предоставляю выбор тебе!
Между мной и моим револьвером был хладный труп Цинтии Пауэлл. Но я должен был пробиться. Собирая силы для прыжка, я пробормотал:
— Господи Иисусе Христе, сын Божий, если это не сон и если у тебя есть хоть капля милосердия…
— Он молится своему немощному господину! — захохотал демон. — И он даже собирается воевать с нами своим земным оружием. Ты меня умиляешь, Овэйн Арфист. Потому что редко какой смертный оказывает сопротивление на этой стадии проклятия!
— Ах ты, сукин сын! — бросил я, прыгнув на труп Цинтии Пауэлл.
После мгновения тьмы я увидел, что двигаюсь прямо в руки демона. Он растопырил свои когти и ухмыльнулся:
— Лесть тебе не поможет, пигмей!
Мы стали драться.
Мы дрались на потолке, и на стенах, и даже иногда на полу. Я бил окровавленными кулаками в его смеющуюся золотую морду, пламя его зловонного дыхания обугливало кожу на моих кулаках, а его дымящиеся когти, разрывая одежду, впивались в мое тело. Я был мертв. Я знал, что на этот раз я мертв. Но моя душа все еще была моей, пока я мог за нее бороться, а разбитые останки моего тела в любом случае принесли бы им мало пользы. После того как он меня убил, боль стала невыносимой, и я с удовлетворением услышал его яростный вопль, когда сунул дымящийся огарок своего пальца ему в глаз.
— Ради Бога, сестра! — возопило чудовище. — Надо просто крепче его держать!
— Он силен как бык, доктор, — пожаловалась госпожа Сибилла.
Я открыл глаза в третий раз.
Передо мной было человеческое лицо, казавшееся отдаленно знакомым. Также, очевидно для разнообразия, я, по-видимому, был жив. Я тряхнул головой и пробормотал:
— Доктор Гринспан?
— Как себя чувствуете, сержант? — ответил врач.
— Как в аду, — простонал я. — По-моему, я только что оттуда.
— Вы вовремя позвонили, — кивнул полицейский врач, которому я звонил миллион лет назад. Оглядевшись, я увидел, что лежу раздетым на больничной койке. Полная краснолицая сестра устало мне улыбнулась и проговорила:
— Для человека, который только что был отравлен, вы устроили адский тарарам, голубчик.
— Я был отравлен? — Я похлопал глазами.
— Какой-то растительный алкалоид из семьи галлюциногенов, — ответил Гринспан. — Вы хорошо отреагировали на антидот против аконита и укол антигистамина. Однако потрепали нам нервы. Я ехал к вам, думая, что придется лечить заражение крови.
— Вам, значит, передали, что я звонил…
— Да, когда мне передали, что на вас напало какое-то дикое животное, я сразу же выехал. Ваша дверь была закрыта. Но мы слышали, как вы там бросались на стены, и поэтому…
— Еще бы я не бросался на ЭТО. По-видимому, мне ввели что-то вроде белены. Белена дает ощущение полета, как вы думаете?
— Боюсь, что это не совсем моя область, сержант. У вас есть пощипывание во рту, одеревенение суставов?
— Я весь деревянный. Но этот состав был введен мне при помощи какого-то трюка с кошачье» лапой, так что…
— Подождите, — перебил врач. — Вы говорите об этих царапинах на руке?
— Конечно. На когтях, должно быть, был яд, а остальное известно.
Гринспан сказал:
— Тогда я еще раз взгляну на эти царапины. Мы их обработали. Но они, по всей видимости, поверхностные.
Разбинтовывая мою руку, он между делом спросил меня, кто, по моему мнению, были эти «они», которые меня отравили. Я забыл, что он сейчас работает в Седьмом округе, а рассказывать всю историю я не чувствовал никакого желания. Я сказал, что мы расследуем дело о приверженцах определенного культа, использующих наркотики, и он, по-видимому, удовлетворился этим объяснением. Он долго рассматривал царапины на тыльной стороне моей левой руки и спросил, сколько времени я был в контакте с тем, что меня поцарапало. Долю секунды, ответил я, и он покачал головой:
— Невозможно, сержант. Чтобы такое малое количество яда, попавшее в царапины, могло возыметь подобное воздействие, нужен яд посильнее аконита.
— Может, я просто потерял сознание, а они вкололи мне еще?
— Сомневаюсь, — ответил врач. — Вы сами видите, что на венах нет следов уколов. Чтобы произвести такое действие через разрушенные капилляры, нужен нервный яд типа кураре или змеиного. Кроме того, если вас поцарапала кошка, то сколько же этого состава могло удерживаться на когтях?
— Не совсем понимаю вас.
— Кошки себя вылизывают, сержант. Они не терпят, если к лапам что-нибудь прилипнет или если они мокрые.
— Так что лапа была сухая?
— Она не могла быть слишком сухой. Ведь какое-то количество яда за эту вашу долю секунды должно было попасть в кровь и произвести такое воздействие на вашу систему.
— Другими словами, — сказал я, — яд попал в меня каким-то другим путем.
— По-моему, так.
Я не знал, так это было или не так. Я чувствовал себя крайне уставшим, несмотря на лечение или, может быть, из-за него. Все мое тело болело, я чувствовал себя сонным и был явно не в своей тарелке. Я допросил Гринспана дать мне что-нибудь тонизирующее, но он сказал, что этого не стоит делать.
— По крайней мере эту ночь вам придется провести у нас, — объяснил он. — Во всяком случае, вам потребуется успокаивающее. Вы крайне возбуждены, а я бы хотел довести ваше кровяное давление до нормы, сержант. Кроме яда, вы перенесли еще большое нервное потрясение. Больше всего вам нужно сейчас хорошо выспаться!
— Я не уверен, что смогу вообще когда-нибудь заснуть после этого кошмара!
Гринспан рассмеялся и сказал:
— Мы дадим вам кое-что, что вас усыпит, сержант. Сомневаюсь, что вы вообще будете видеть какие-либо сны, приняв то, что я вам пропишу!
Но он ошибался.
Мне приснился кошмар! Но, насколько я помню, это был приятный, здоровый кошмар о том, как меня запихивали ногами вперед в мясорубку. Я забыл, кто и зачем это делал. Во всяком случае — не то воплощение дьявола, что я уже видел. Несказанное облегчение!
Они продержали меня и в выходные дни. Благодаря заботам Гринспана давление медленно снижалось, но мои измотанные нервы все еще заставляли мои мышцы болезненно сокращаться, когда я пытался расслабиться до определенного предела. Медперсонал полагал, что я страдал от последствия какого-то еще неизвестного нам яда. Анализ мочи указывал на аконит. Но, поскольку я был все еще жив, а аконит — это один из самых сильных растительных ядов, то эти указания были довольно слабыми. Все другие алкалоиды, которые могли быть с ним смешаны, забивались действием именно этого яда. Поработав с травами, с которыми редко приходится встречаться медикам, Гринспан считал, что это мог быть любой из нескольких ядовитых грибов, белена или ЛСД, вместе с белладонной и, возможно, мандрагорой, которая должна была меня убить. Он полагал, что тот, кто это сделал, был особо изощренным отравителем. По-моему, он чересчур мягко выразился.
Мое непродолжительное пребывание в больнице наделало много шума среди друзей и родственников. Приходил Брюстер, обиженный тем, что я связался со своим округом до того, как доложить ему. По каким-то известным только ему причинам он принес мне цветы. Пат и дядя Дэй пришли вместе — она с книгами, а он с коробкой конфет, которые я потом отдал медсестрам. Ему никак было не понять, что не все в мире обязаны любить лакричные тянучки. Они оба выглядели обеспокоенными, а дядя Дэй настаивал, чтобы я бросил это дело, пока меня не ухлопали. Я сказал ему, мы с Брюстером пришли к выводу, что отравитель намеревался оставить мне жизнь, отсюда все эти фокусы с кошачьими когтями и так далее. Но дядя Дэй спросил меня, что я тогда делаю в больнице, и мне пришлось признать, что он где-то прав. Пат, к счастью, ограничилась тем, что пожелала мне выздороветь, а книги были не по колдовству. Одна из книг была антологией научной фантастики, а другая — сексуальным романом. Она сказала, что наступило время подумать о других вещах. Я удержался от соблазна спросить ее, должен ли я сконцентрироваться на том, чтобы залететь на Луну или же к кому-нибудь в постель.
Самым интересным посетителем оказался Пит Кус-тис. Он не принес ни цветов, ни книг, ни конфет. Зато у него были фотографии.
Он пришел ко мне днем в субботу. Первым делом он вручил мне фас и профиль полной негритянки и спросил:
— Она похожа на горничную, которую ты спас от участи худшей, чем смерть?
Перед тем как ответить, я внимательно рассмотрел фотографии. Женщина на снимках выглядела несколько моложе, чем та, которую я видел в подвале в ту ночь. Но черты лица были сходны, и я заметил, что фотографии были сделаны еще в 1958 году в государственной женской тюрьме в Техачапи, в Калифорнии. Под ее тюремным номером значилось имя Мейбл Говер, иначе Марта Эванс, иначе Мама Палавер.
Она заработала пятилетний срок за крупную кражу.
Я отдал Питу фотографии и сказал:
— Похоже на то. А как насчет шрамов? Это более позднее приобретение?
— Коллодий, — сказал Кустис. — Ты рисуешь линию на коже жидким коллодием, и когда он высохнет, это выглядит как отвратительный шрам. Она явно всевозможными способами использует косметику. Когда она не играет королеву культа вуду, Мама Палавер скрывается под видом горничной. Напоминает мне Вилли Саттона. Помнишь Вилли Актера?
— Да, никто и не станет рассматривать прислугу. А что ты думаешь о ее именах? Заметь, они оба уэльские.
— Она родилась в Суонси, в Уэльсе, — ответил Кустис. — Ее мать была из Вест-Индии, а отец — не кто иной, как наш старый приятель, Мерлин Плью!
— Ты смеешься!
— Нет. Проверено через Хелен Клюни. В полиции Великобритании есть данные о ее рождении. По-видимому, Плью и мама Мамы Палавер в то время работали в одной связке. Не знаю, ведьмы и колдуны естественно находят друг друга или просто Мерлин решил попытать счастья. «Но Мама Палавер — это чернокожая валлийка.
[18] Я слышал о черных ирландцах, но черные уэльсцы — это новость для меня.
— Для меня тоже. — Я рассмеялся. — Хотя теперь я припоминаю, что в Кардиффе есть квартал, где живут черные. Ты думаешь, она родственница Сибиллы Эванс?
— Нет. Но Сибилла Эванс была родственницей сержанта Говера, того парня, который был убит нацистами после того, как стал отцом Цинтии Пауэлл. В Консульстве Великобритании раскопали для нас, что госпожа Сибилла была теткой сержанта Говера по мужу. Ее муж был его дядей. Кстати, тот Говер, владелец «Уэльского уголка», не имеет к этому никакого отношения. Я проверил, это просто совпадение. Хелен Клюни говорила, что Гoвep — это распространенная уэльская фамилия.
— Как и Пауэлл, и Эванс, — ответил я. — Но Цинтия Пауэлл должна была знать, что она и госпожа Сибилла были дальними родственниками. Почему, как ты думаешь, она навела вас на старуху?
— Я думал об этом, — сказал Кустис. — И у меня есть два ответа. Во-первых, она могла приехать сюда в поисках родственников своего отца и нарвалась на отпор. Это могло ее настолько возмутить, что она пришла к нам с полувыдуманной историей в надежде, что мы обнаружим, что старуха занимается колдовством. А так как ругань обычно злит ведьм, то ее звонок о помощи, может быть, был и оправдан.
— Не считая того, что настоящая Цинтия Пауэлл была уже мертва, — возразил я.
— Тогда есть другая вероятность, — ответил он. — Кто-то, кто знал, что ведьмы ухлопали Цинтию, пришел к нам под ее видом и навел нас на госпожу Сибиллу, чтобы мы ее потрясли.
— Хочешь третью вероятность? — спросил я.
Кустис, нахмурившись, кивнул, и я сказал:
— Они хотели, чтобы мы думали, что госпожа Сибилла жива, хотя они знали, что она мертва уже больше месяца. Так что они с помощью мертвой Цинтии сделали так, что мы встретились с тем, кто выдавал себя за госпожу Сибиллу, и затем, подсунув тело настоящей Сибиллы Эванс в дом, подожгли его, и…
— Как бы ты этим ни вертел, это не имеет смысла, — сказал Кустис со вздохом отвращения.
Я кивнул:
— Давай вернемся к нашей вуду-уэльской леди. Вы ее арестовали?
— Нет, — ответил Кустис. — Мне потребовалось около часа, чтобы найти ее пронаркоманенный храм культа вуду в Черри Крик. Спереди он выглядит как склад. Но она, должно быть, не сомневалась, что продавщица из магазина проболтается. Когда мы за ними приехали, она со своей шайкой уже давно исчезла.
— Шайкой? — Я сдвинул брови.
— Пять-шесть молодых скакунов, — кивнул Кустис, — которые помогали ей в храме. Один из них предположительно ее сын. Но у нас нет о нем сведений. Его имя Ллуэллин, хотя он называет себя Лью Эванс.
Я рассказал ему, что сказал мне управляющий Майк, про странно одетых негров в моем районе, и Кустис ответил:
— Все сходится. Мама Палавер, по всей видимости, работает с этими… ну, теми, за которыми мы гоняемся. Ты не против, если я осмотрю твою комнату? Они, может быть, были на крыше, и…
— Они каким-то образом открыли мой замок фирмы «Медико», — перебил я. — Я уже думал о крыше. Не пойдет. Окна закрыты изнутри, а то, которое открывается на пожарную лестницу, закрыто решеткой, которую я сам поставил. Прутья из вольфрамовой стали, а замок комбинационный. Хороший замок с миллионами комбинаций.
— Как насчет отдушины где-нибудь в потолке? — спросил Кустис. — Под этой покатой крышей должен быть чердак, где можно было бы проползти…
— Я обо всем этом думал, Пит, — возразил я. — Я проверил все кладовки в отношении отдушин. Их нет.
— Они могли пропилить сверху…
— Нет. Потолок из оштукатуренных досок. Ровное пространство штукатурки без единой трещины. Любая трещина шире толщины волоса будет сразу бросаться в глаза.
— Хорошо, а как насчет пола?
— В квартире этажом ниже живет одна семья, уже много лет. Кроме того, ковры у меня от одной стены до другой.
— Я бы все равно проверил.
— Будь моим гостем! Ты распространил словесный портрет этой Мамы Палавер?
— Да, мы объявили, что хотели бы с ней побеседовать, — ответил Кустис. — Нашли некоторые предметы, принадлежавшие людям, жившим в пристройке за этим так называемым храмом. Пару черепов и книгу с переплетом из человеческой кожи. У нее была настоящая алхимическая лаборатория рядом с кухней. Мы все еще продолжаем анализировать все, что было найдено. У нее там была тьма горшков, наполненных всем, что только можно представить, от пыли мумий до мясной приправы. Меня сразу начинает тошнить, когда я вспомню о ее способностях в области приготовления пищи.
— За что она была арестована в Калифорнии? — спросил я. — И вообще, что она там делала? Это довольно далеко от ее родины.
— Украла гроб, — ответил Кустис. — Похоже, она приехала туда отчасти потому, что собиралась сниматься в кино. Она изучала актерское мастерство, искусство, антропологию и вуду. Во всяком случае, Леной Хорн она не стала. Так что, пока она ждала, что ее талант заметят, она устроилась на работу в похоронное бюро в Глендэйле. Работала там примерно полгода, пока не попалась на том, что таскала домой разные вещи. Ее арестовали за кражу гроба. Но, по-видимому, она таскала и некоторые части своих невозмутимых клиентов.
— Ф-фу! Она воровала трупы?
— Только кусочки. Здесь руку, там ногу, немного кожи со спины, где не будет видно. В Уоттсе она занималась каким-то культом вуду, и им нужен был такой материал для развлечений. Гроб был для алтаря. Но он стоил полторы тысячи долларов, и на этот раз владелец бюро просто так ей этого не спустил.
— Что значит «на этот раз»? Она попадалась и раньше на подобных вещах?
— Много раз. Она, должно быть, приобрела дурную привычку воровать у гробовщиков. Ее сына, Лью Эванса, вышибли из нескольких мест работы за такие же фокусы, хотя он никогда не был под арестом. Когда он не изображает из себя служителя культа вуду, он работает в морге. Таскает своей мамаше товар, пока его не накроют. Ни один гробовщик не согласится предавать огласке такие дела.
Я хотел спросить почему, но потом понял, что подобный скандал может разорить владельца похоронного бюро, и вместо этого поинтересовался, какая связь, по его мнению, была между Мамой Палавер, Мерлином Плью и шайкой госпожи Сибиллы.
— Ну, все они полностью или отчасти уэльсцы, — сказал Кустис. — Я побеседовал со своим сородичем в Черри Крик, он давно за ней с отвращением наблюдал. Ни разу не заметил чего-либо, за что ее можно было бы арестовать. Но он заметил, что один хромой все время к ней ходит. Мама Палавер приехала в этот город немногим более года назад. Мерлина же мы можем проследить только месяцев шесть. Похоже, этот старый хрыч, когда удача ему изменила, нашел свою дочь, и она приняла его в свое дело.
— Она занималась магическими принадлежностями, — сказал я. — И, очевидно, была готова оказывать и другие услуги нашим местным оккультистам. А для того, чтобы магия сработала, требуется определенная изощренность.
— Этого у нее не отнимешь, — мрачно ответил Кустис. — Я говорил с местным полицейским, он сообщил, что в этот храм ходит пара всем известных наркоманов. Сомневаюсь, черт побери, что они интересовались предсказанием судьбы.
— Парень, которому нужно тридцать долларов в день, будет делать все, что ему прикажут, — согласился я.
— Даже выкопает могилу, — сказал Кустис. — Или выкопает кого-нибудь из могилы. Молодой Лью Эванс отправился куда-то со своим дедушкой, Мерлином Плью, недавно ночью. Мой знакомый полицейский не мог сказать куда. Но они погрузили тюки на грузовик и…
— Притормози, Пит, — перебил я. — Мерлин мертв уже несколько месяцев, забыл?
— Я так не думаю, — сказал Кустис. — Я думаю, что он был жив в ту ночь, когда ты предположительно его застрелил.
— Погоди, а почему же он так разложился?
— У меня есть на этот счет несколько идей. Но придется подождать, пока Сэнди Макалпин не проведет еще несколько анализов этого трупа в морге. А пока ты мне можешь сделать одолжение?
— Конечно, Пит. В чем дело?
— Не болтай. Я имею в виду, что вещи начинают немного проясняться, но кто-то обходит нас на каждом повороте. Я хочу, чтобы с этого момента ты и я были очень внимательны, понимаешь? Никому ни единого слова об этом.
— Я уже давно так и делаю, — сказал я. — Я не говорю о своих будущих планах никому, кроме тебя и лейтенанта Брюстера.
Пит, казалось, был обеспокоен, но потом пожал плечами и сказал:
— Да…
Я задумчиво на него посмотрел и спросил:
— Эй, уже не подозреваешь ли ты и его?
— Я подозреваю всех, кроме себя, — ответил Кустис. Затем, весело улыбнувшись, он добавил: — Иногда я сомневаюсь, могу ли я верить даже самому себе!
Только через некоторое время после того, как он ушел, я начал размышлять холодно и трезво, не мог ли ОН быть в этом замешан! Я был уверен, что за всем этим стоял человек, который знал обо всех моих передвижениях. Мы имели дело с дьявольски хитрым маньяком, который или знал гораздо больше, чем обычно известно о методах следствия, или обладал высокоразвитыми экстрасенсорными способностями.
Я никогда не верил в экстрасенсов.
Насчет колдовства я уже начал сомневаться.
Я выбрался из больницы днем в воскресенье. Доктор Гринспан хотел оставить меня до понедельника, но я решил, что смогу получше распорядиться своим временем.
Доехав на такси до своей квартиры, я обнаружил, что у двери дежурит патрульный. Он сообщил мне, что лейтенант Брюстер установил круглосуточное наблюдение, пока не будет известно больше о моих соседях. Особенно о таких, которые могли проходить сквозь запертые двери и оштукатуренные стены.
Замок на двери был сломан в ту ночь, когда управляющему с доктором Гринспаном больше ничего не оставалось делать, как ломать дверь. Но обычный замок, которым я пользовался, еще работал. Так что вооруженный полицейский в холле и запертый на защелку старый замок позволяли мне чувствовать себя в безопасности.
Я позвонил Питу Кустису домой, и его жена сказала мне, что он в Чикаго, беседует с подозреваемым, который там находится под арестом. В чем там было дело, она или не знала, или Пит попросил ее не распространяться. Однако она упомянула, что подозреваемый, по-видимому, был связан с наркотиками.
Я подумал, что, может быть, Брюстер введет меня в курс последних событий. Но телефон у него дома не отвечал. Очевидно, он с женой проводил вечер в другом месте.
Быстрый осмотр квартиры показал, что все было в порядке. Посреди ковра было пятно, где меня вырвало, когда я в беспамятстве катался по полу. Управляющий Майк, очевидно, пытался почистить ковер, но, так как это ему не очень удалось, я напомнил себе, что надо будет купить какой-нибудь состав для чистки ковров.
Я прошел на кухню и обнаружил, что у меня кончается жидкость для мытья посуды, бумажные полотенца и растворимый кофе. Кто-то прикончил и те шесть пакетов, что хранились у меня в холодильнике. Я решил, что расследовать это не имело смысла.
В конце концов мне предстояло открыть дверь в стенной шкаф, чтобы убедиться, что мой револьвер на своем обычном месте. Я откладывал это дело, как только мог. В конце концов я сказал себе, что глупо позволять кошмарному сну брать над собой верх. Но все же волосы на голове у меня начали шевелиться, когда я, глубоко вздохнув, взялся за ручку и рывком открыл дверцу.
Там не было трупов — ни живых, ни каких-либо других. Я снял с крючка кобуру и, сбросив пиджак на диван, надел ее. Затем я принес стул, встал на него и прижал руки к потолку. Штукатурка казалась твердой, как камень. Щелкнув зажигалкой, я исследовал углы, где потолок сходился со стенами. Углы были закругленными, и нетронутый слой белой штукатурки спускался на шесть-восемь дюймов вниз, почти до линии лепнины. Я поставил зажигалку на верхнюю полку, отковырял кусок лепнины и увидел, что штукатурка шла вниз и за лепниной, без единого дефекта.
Таким же образом я осмотрел второй стенной шкаф и туалет. Потолок в моей квартире, по-видимому, был незыблем, как Английский Банк. Я осмотрел окна, но не обнаружил ничего, кроме пыли и паутины, которую я давно собирался убрать.
Затем, отодвинув всю мебель от стен, я прополз на четвереньках вдоль края ковра, ощущая себя довольно неловко за этим делом. Гвозди, прижимающие края ковра к полу, были на месте, и все было покрыто пылью. Некоторые из них поржавели. Не похоже было, чтобы их недавно вытаскивали из пола.
Следовательно, меня поцарапал кот-невидимка.
А кот ли это был? Я вспомнил кое-что другое, о чем мне говорил Мерлин в ночь шабаша, но отбросил эту мысль как чересчур несерьезную.
Затем я спустился вниз и, выведя машину из гаража за домом, поехал в маркет, который был открыт вечером в воскресенье. Я знал, что впереди у меня длинная ночь, так что я накупил закусок, чтобы поглощать их, сидя перед телевизором, и другие необходимые вещи. Довольно долго болтался я по открытому всю ночь маркету, так как не стремился вернуться к себе. Но, в конце концов, надо было как-то провести ночь. Я знал, что с наступлением темноты у меня расшалились нервы, и все же надо было возвращаться в пустую квартиру.
Я сказал себе, что, по крайней мере, это место находилось под наблюдением и поэтому было более безопасно, чем комната в отеле, куда я мог бы сбежать на ночь. Но все же я был неспокоен. После кошмара, который я пережил в этих стенах, я и видеть не желал этого места, не говоря уже о том, чтобы там спать!
— Так что мы будем бесконечно смотреть телевизор и дочитаем поганую книгу, которую дала нам Пат, — пообещал я себе. Дядя Дэй предложил устроить меня у себя в университетском городке, но я отказался, пробормотав, что я уже взрослый. Теперь же, припарковав машину и выбравшись из нее с мешком покупок, я начал сомневаться, мудро ли я поступил, отвергнув его предложение.
Была ветреная октябрьская ночь. Луна то появлялась, то исчезала за облаками, сухие листья носились по земле как раненые летучие мыши, и я не удержался от того, чтобы подумать, как прекрасно было бы в такую ночь полетать на метле над печными трубами.
Я шел по аллее, и где-то в ночи мяукала кошка. Я попытался отбросить навязчивые мысли. В конце концов, сказ-ал я себе, где угодно встречается множество кошек. Пройдя квартал в любом пригороде, вы всегда встретите пару бродячих кошек. Просто мое воображение заставляет меня в последнее время видеть кошек больше, чем обычно.
Я поднялся наверх, кивнул скучающему полицейскому, устроившемуся на стуле у моей двери, и вошел к себе. Я включил телевизор, чтобы он немного нагрелся перед тем, как я начну беспорядочно вертеть переключателем программ, отложил в сторону покупки и поставил греться воду для кофе. Затем зазвонил телефон.
Это была Пат Вагнер. Она сказала, что находится поблизости и уже звонила мне, пока меня не было. Она казалась чем-то обеспокоенной.
Я поинтересовался ее мнением насчет кофе, и она сказала, что это было бы великолепно. Я посоветовал ей спешить. Затем я вышел в холл и сказал полицейскому, чтобы тот ее не застрелил, когда она прибудет. Он бросил на меня понимающий взгляд и снова уткнулся в газету.
Пат прибыла меньше чем через двадцать минут. Она, казалось, замерзла на ветру и была чем-то встревожена. Я помог ей снять ее осеннее пальто и усадил на диван, затем пошел за кофе и закусками. Когда я поставил поднос на приставной столик, который я использовал вместо кофейного, она вытащила из сумочки конверт и сказала:
— Я знаю, что, может быть, и глупо беспокоить тебя, Морган. Но я просто ничего не понимаю, и после всего того, что происходило…
Я сел рядом с ней, задумчиво уставившись на предмет, который она достала из конверта. Я тоже ничего не понимал.
Это была роза, помятая от пребывания в конверте. Стебель и листья выглядели вполне обычными. Но цветок, если его можно было так назвать, был совершенно черным.
— Я слышал, что бывают черные розы, — сказал я, — но никогда их не видел.
— Их не существует, — трезво сказала Пат.
Я взял розу, чтобы поближе ее рассмотреть, и улыбнулся:
— Ну уж и не существует!
— Это правда, — настаивала Пат. — Многие годы уже пытаются вывести совершенно черную розу или тюльпан. Каталоги семян обещают награду любому садовнику, который обнаружит такую мутацию.
— Так отправь ее семеноводам, возьми деньги и беги! — рассмеялся я. — Где тебе посчастливилось ее достать?
— Она лежала на кровати, когда я вернулась к себе сегодня вечером.
— В смысле, просто так? Ни записки, ничего?
— Ничего, Морган, и моя дверь была заперта!
Я покрутил стебель между пальцами, наблюдая за игрой света на черных лепестках. Пожав плечами, я сказал:
— Студентки из общежития подшутили. Они окунули ее в черные чернила и подкинули тебе.
— Но зачем, Морган? Я достаточно знакома с юмором второкурсниц. Но здесь не видно никакого смысла. Это совсем не смешно, и откуда эти студенты могут знать, что это значит?
— Не знаю. А что это значит?
Пат, казалось, была удивлена, но потом тускло улыбнулась и сказала:
— Ах да, правильно. Ты не знаешь о моей розовой аренде.
— Ты собираешь арендную плату за розы?
— Нет, конечно. Церковь.
— Это другое дело, — пробормотал я. — Пей кофе, остынет.
— Все не так уж сложно, — улыбнулась Пат, взяв чашку, и стала объяснять: — Я родилась в маленьком городке под названием Аллендорф. Его основали выходцы из Моравии. Одним из основателей Аллендорфа был мой предок, Зигмунд Келлер. Это был трудолюбивый старый датчанин, и со временем он разбогател.
— А, это он собирал плату за розы.
— Не дразнись, Морган. Это очаровательная история, и, с другой стороны, я перепугана из-за чертовой розы.
— Приношу свои извинения, — улыбнулся я. — Продолжай про дедушку Келлера и его розовую аренду.
— Все очень просто, — сказал она. Затем, понюхав свою чашку, она спросила:
— Ты сюда кладешь какие-то травы или что?
— Травы? — Я заморгал. — Черт, насколько я знаю, это обычный растворимый кофе.
— Странно пахнет, — настаивала она, еще раз понюхав. — Думаю, сюда добавлен тимьян или розмарин.
— Отнесу для проверки Хуану Вальдесу. — Я пожал плечами, подняв чашку и понюхав. Мне казалось, что мой кофе в полном порядке. Я сделал экспериментальный глоток и сказал: — Ты рассказывала мне о розах.
— Морган, — сказала Пат вполне серьезно. — Я не думаю, что нам следует это пить!
— Да ну, послушай, — засмеялся я. — Теперь ты думаешь, что они подсыпали в… гм, понимаю!
Я встал и пошел на кухню, снял с полки почти пустую банку кофе и открыл свежую, которую только что купил. Сунув в них по очереди свой нос, я обнаружил, что легкая разница все же была.
Пат присоединилась ко мне, когда я заклеивал почти пустую банку липкой лентой:
— У тебя хороший нюх. Может, кофе просто прогорклый. Мы это узнаем, когда я переправлю его в лабораторию.
— Господи! — вздохнула она. — Ты же не думаешь?..
— Я не знаю, что и думать, — ответил я мрачно. — Но кто-то недавно подсунул мне отраву, и мы лучше откроем свежую банку, пока не узнаем, что было в этой.
Я взял наши почти полные чашки и вылил их в бутылку из-под сливок, сполоснул в раковине и достал новые.
Затем, за чашкой свежего кофе, Пат рассказала мне о розовой аренде. Это действительно была очаровательная история. К старому Зигмунду Келлеру обратились с просьбой построить на его земле церковь. Приход был очень беден, и к тому же другого вероисповедания, чем Келлеры. Однако старик отдал для постройки церкви пять акров земли за ежегодную плату в размере одной июньской розы.
— Это стало народным праздником в Аллендорфе, — рассказывала Пат. — Ежегодно в июне викарий на ступенях церкви вручает самому младшему члену семьи Келлеров идеальную красную розу. Помню, когда я была маленькой, была моя очередь быть Фройляйн фон ди Розен. Я была одета в моравский национальный костюм, и меня фотографировали на ступенях церкви. По-моему, я тогда очень растерялась.
— Готов поклясться, что ты выглядела восхитительно. — Я улыбнулся. — А чья очередь собирать арендную плату в этом году?
— Да я и не знаю. Думаю, дочки моей кузины Бэт, Сары Джой. Я сейчас редко езжу в Аллендорф.
— Но арендная плата все еще взымается, — задумчиво проговорил я, разглядывая странный цветок на столике.
Пат задумчиво кивнула:
— Вот почему это так меня тревожит, Морган. Я имею в виду, кто в университете мог знать, что я когда-то принимала эту июньскую розу? Это было так давно, и я не помню, чтобы я вообще кому-то об этом рассказывала!
— Должно быть, кому-то ты все-таки рассказывала. Или, может быть, это здесь совершенно ни при чем. А есть ли у черной розы, э-э, какое-нибудь религиозное значение?
— Не знаю, — нахмурилась она. — Красная роза означала любовь в средние века, а белая всегда была символом чистоты. Но черная? Этого нет в символике ни одной официальной религии.
— А как насчет неофициальных религий?
— Ты имеешь в виду колдовские культы?
— Колдуны, друиды, вуду и что угодно другое.
— Честно говоря, я не знаю. Но, Морган, это меня пугает!
— Меня тоже не очень-то веселит, — пробормотал я. — Эту штуку я тоже отнесу в лабораторию, ты не против?
— Господи, нет, конечно. У меня от нее мурашки бегают.
Я засунул черную розу обратно в конверт, а конверт положил на полку вместе с подозрительным кофе.
Когда вернулся и сел на диван, Пат насторожилась и прошептала:
— Морган! Что это было?
Наклонив голову, я прислушался. Потом пожал плечами и сказал:
— Похоже, где-то кошки дерутся. Сейчас у них, по-моему, время спаривания. Здесь в окрестностях множество кошек развелось в последнее время.
— В университетском городке тоже. — Она сдвинула брови. — Я видела сегодня вечером, как огромный зверь несется по траве. Сначала я приняла его за кролика. Но потом увидела, что у него короткие уши…
— Подожди, — перебил я. — Ты видела, говоришь, большого бесхвостого кота?
— А, так вот что это было! Я знаю только, что он большой и черный и прыгал, как кролик. По-моему, у него вообще не было хвоста.
— Это был Бесхвостый, — категорически заявил я. Затем я нервно рассмеялся и сказал: — Знаешь, чем занимаемся, Пат? Мы сами себя запугиваем! Когда на улице темнеет, мы начинаем размышлять, что там может шевелиться!
— Надеюсь, что так! — Пат передернуло. — Но столько странных вещей произошло за последнее время, а теперь эта неприятная выходка с розой, и… черт побери, я думаю, что мы просто имеем право испугаться!
Не отвечая, я некоторое время прокручивал в голове все, что она сказала.
Роза могла попасть на ее кровать десятком разных способов, и скорее всего вся эта затея была неудачным проявлением университетского юмора. Но все же Пат мне помогала, и Мерлин Плью говорил с ней, правда давно и еще когда он находился на этом свете.
Я спросил, не могла ли она случайно упомянуть о розовой аренде в беседе со старым колдуном. Она покачала головой:
— Конечно, нет. Я также не упоминала о том, что, когда мне было шесть лет, я ездила на пони. Я вот сижу и пытаюсь вспомнить хоть кого-нибудь, кому я это могла рассказать. Но, Морган, я никому этого не рассказывала!
— Ты говорила, что тебя фотографировали, — заметил я.
Она подумала и ответила:
— Но я же тогда была маленькой девочкой!
— Но ты попала в местные газеты, — настаивал я. — И некоторые из твоих друзей и родственников наверняка вырезали из газет твой портрет, чтобы сохранить на память.
— У меня когда-то был альбом, — она сдвинула брови, — но он, по-видимому, давно пропал.
— А что с ним случилось, Пат?
Она долго размышляла, пожевывая картофельный чипс, отпила глоток кофе и ответила:
— Должно быть, я оставила его вместе со всем остальным на хранение, после того как муж умер. Ты знаешь, что я была замужем, не так ли?
— Дядя Дэй как-то упоминал об этом, — соврал я.
Она безучастно кивнула:
— Странно, но теперь кажется, что это все было очень давно и очень далеко отсюда. Я едва помню те ужасные дни, после того как это произошло. У нас был хороший брак, а он умер так неожиданно.
— Я знаю, — успокоил я. — Но что насчет альбома?
— Э, это просто глупый набор сентиментальных вещей, накапливавшихся с годами. — Она пожала плечами. — Думаю, я находилась под впечатлением того, что считалась первой красавицей Аллендорфа. Я даже пыталась стать Мисс Карнавальная Америка, но это было так давно, что мне даже стыдно говорить, когда именно. В альбоме и были всякие такие вещи. Вырезки из школьной газеты, мой диплом, статьи обо мне, когда я занималась в театральной группе. Потом выросла и встретилась с реальностью лицом к лицу.
— В двадцать лет мы все считаем себя принцами и принцессами, — отозвался я. — Но ты мне еще не сказала, что случилось с альбомом, Пат.
— Я пытаюсь вспомнить, — возразила она. — Но я не помню, что я с ним сделала. Всю мебель я отдала на хранение, когда продала дом. Я очень любила этот дом, но я не могла там оставаться одна, когда умер Карл. Он казался таким пустым, и, по-моему, там были привидения.
— Понимаю.
— Не то чтоб я ожидала встретить Карла на лестнице. — Она говорила задумчиво, как бы про себя. — Или даже чтоб я этого боялась. Мы хорошо относились друг к другу, и я… О Господи!
— Что такое? — Я сдвинул брови. Пат Вагнер уставилась куда-то, как будто увидела привидение, и когда я положил руку ей на плечо, я почувствовал, что она трясется, как замерзший котенок. Я мягко ее потряс. — Эй, в чем дело, что такое?
— Я просто вспомнила кое-что. — Она передернула плечами. — Это совершенно выскочило у меня из головы! Я ни одной живой душе об этом не говорила!
— Ну так скажи мне, Бога ради!
— Карл умер в один из дней июня. — Она вздохнула, все еще глядя неопределенно в пространство. — Он работал в саду, и это, должно быть, случилось перед обедом. Я помню, что я вообще не ела в тот вечер, а когда я вызвала врача, солнце было все еще высоко.
— Сердечный приступ, не так ли?
— Да. — Ее опять передернуло. — Это случилось, когда он пришел из сада. Я рассказывала Карлу о розовой аренде и, Господи, у него в руке была роза, когда это произошло!
— Он принес ее из сада? — спросил я, ощущая какое-то беспокойство.
— Для меня. Это была прекрасная белая роза. Первая в том сезоне, и я помню, как Карл стоял в дверях, хитро улыбаясь, и он протянул мне розу и сказал, что принес мне плату за аренду, и потом… Когда мы смотрели, улыбаясь, друг на друга, это и произошло! Карл внезапно схватился за сердце, пробормотал что-то насчет того, что ему трудно дышать, и упал на пол в кухне. Я побежала к телефону и вызвала врача. Потом я бросилась обратно к нему, и он… лежал там. Его глаза были открыты, и я сразу поняла, что он умер.
— Господи, бедная девочка! Ты, должно быть, лезла на стенки!
— Нет, я одеревенела. — Она пожала плечами. — Думаю, природа предусмотрела в нас что-то такое, что дает нам возможность пережить подобные времена. Я помню, люди говорили, как мужественно я это переношу. Но я не чувствовала себя мужественной. Я не чувствовала вообще ничего. Я была занята делом, насколько я помню. Мы с Карлом обсуждали смерть, хотя и несерьезно. И я знаю, как он относился к пышным похоронам. Он их ненавидел. Его дядя или кто-то еще занимался похоронным бизнесом, и я помню, что Карл твердо мне говорил, чтобы я никогда не позволяла «этим вурдалакам» взять его в оборот. В то время мне казалось важным, чтобы пожелания Карла были неукоснительно исполнены. И они были исполнены.
— Думаю, я бы предпочел простые похороны, — сказал я.
Пат пожала плечами и пробормотала:
— Карла кремировали. Он был вынесен из дома в чем был, и после кремации отслужили скромную службу в присутствии ближайших родственников.
— Звучит вполне достойно, по крайней мере, — сказал я.
— Ох, его мать подняла ужасный шум! — Она сделала гримасу. — Но я сделала все так, как хотела, вернее так, как хотел Карл. Так странно, однако, думать об этой розе. Знаешь, я думаю, что ее вынесли вместе с его телом.
— Разумно предположить, — кивнул я. — Ты ее не видела после этого?
— Нет, хотя я искала. Я даже очень хотела ее найти. Но, думаю, что Карл сжимал ее в руке, когда… когда кремировали его тело!
Я отпил кофе, почувствовав внезапно, каким безвкусным он был, и осторожно спросил:
— Никто больше не знал о белой розе?
— Думаю, нет. — Она пожала плечами, затем, нервно улыбнувшись, она спросила: — Но ты не думаешь, что кто-то из моих ненормальных бывших родственников по мужу пытается меня запугать?
— Кто-то пытается.
Она заплакала.
— Я это знаю, и это им удается, черт побери!
В таких случаях я никогда не знал, что делать. Полицейский обычно видит много слез. Но в полицейской академии почему-то не учат, что делать в подобных ситуациях. Предполагается, по-видимому, что вы должны сами этому научиться.
Я обнял ее за плечи и попытался успокоить. Я разговаривал с ней, как будто она была ребенком, который потерялся, говорил ей бессмысленные фразы, а она пыталась убедить себя, что она большая и храбрая девочка. Для нас обоих это было непросто.
Внезапно прозвучал спасительный телефонный звонок Я оставил Пат и взял трубку.
Это был Пит Кустис. Он только что прилетел из Чикаго и, не дозвонившись до лейтенанта Брюстера, позвонил мне. Он раздувался от новой информации и хотел ее выложить. Я заколебался, зная, как он воспримет присутствие Пат в моей квартире в этот час. Затем, так как он упомянул, что знает что-то новое о шабаше, на который меня водил Мерлин, я вспомнил, что я все-таки полицейский, и сказал ему, чтобы он приезжал.
Пат это на мгновение смутило. Но, по крайней мере, это помогло ей забыть ее слезы. Когда Кустис прибыл, она была в туалете и заново красилась. По той скорости, с которой он приехал, я понял, что он был где-то неподалеку.
Я сделал ему коктейль и представил его Пат. Он, казалось, воспринял ее присутствие как само собой разумеющееся, и я догадался, что полицейский в холле предупредил его. Поскольку мы праздновали возвращение Кустиса, я решил, что выпью виски и содовой. Пат отказалась переключиться на алкоголь, сказав, что она будет пить кофе. Когда я пошел в кухню за высоким стаканом для себя, я услышал, как Пат поинтересовалась у Кустиса, что у него с шеей.
Только сейчас я заметил у него повязку над воротником слева. Кустис неловко пожал плечами и сказал, что он точно не знает, что случилось.
— Должно быть, крыса или что-нибудь такое, — ответил он. Я спросил, когда это произошло, и он сказал: — Сегодня вечером. Когда я выводил машину из гаража. Из аэропорта я приехал домой на такси, а Бланш, жена, должна была сходить на минутку к матери. К счастью, она ждала меня снаружи, когда я пошел за дом вывести машину. Этот зверь, должно быть, устроился где-нибудь над дверью гаража. Когда я отпирал замок, он свалился сверху и тяпнул меня. Небольшая царапина, но кровь из меня шла, как из поросенка, и я испортил рубашку, которая тогда на мне была.
Бросив тревожный взгляд на свою левую руку, я спросил, сделал ли он укол от столбняка.
Кустис кивнул и сказал:
— Сделал первый укол. Бланш залепила царапину пластырем, и я оставил рубашку в амбулатории, чтобы на нее посмотрели. Они, по-видимому, не думают, что это что-то серьезное. Но в тот момент я перепугался.
— Вы говорите, это была крыса? — Пат сделала гримасу.
Кустис пожал плечами:
— Крыса, кошка — что-то такое. Я ее даже не видел. Мой гараж расположен в темной аллее, и, думаю, она удрала еще до того, как я стал ее искать. Она, правда, производила какой-то странный звук.
— Что за звук? — спросил я.
— Ну, типа свиста. Парень в амбулатории мне сказал, что некоторые грызуны умеют свистеть. — Кустис отпил коктейль и добавил: — Вообще-то свист — это не совсем подходящее слово. Просто странный, высокий звук. Очень высокий, почти на грани слышимости, понимаешь?
— Морган! — Пат сдвинула брови. — Это, по-моему, похоже на свисток Галтона!
Мы с Кустисом переглянулись, и я сказал:
— Хорошо, сдаюсь. Что такое свисток Галтона?
— Его иногда используют дрессировщики животных. Помню, я где-то читала, что белых охотников в Африке обвиняли в том, что они его используют, чтобы приманивать львов для высокопоставленных клиентов. Они ночью раскладывают мясо и дуют в свисток, пока львы или леопарды не привыкнут приходить на зов. Затем, когда они ведут клиента на большую охоту…
— Позвольте! — рассмеялся Кустис. — Вы думаете, что на меня напал лев? Я же говорю, что это просто царапина!
— Лев — это кошка, не так ли? — настаивала Пат. — На Моргана напало какое-то дикое животное, забыли? Не может ли кто-нибудь с помощью свистка подавать команды дрессированной кошке?
— Кошки не дрессируются, — возразил я. — Кошка может делать фокусы, если захочет. Но я не слышал, что можно натравливать кошку на людей, как какую-нибудь сторожевую собаку. Кошки просто не могут работать таким образом.
— Начнем с того, что это могло быть агрессивное животное, — предположила Пат.
Прежде чем я успел ответить, Кустис сказал:
— Вы не сможете его держать под контролем, когда не хотите, чтобы оно нападало. Кроме того, я уверен, что это была не кошка. Не такой уж темной была эта аллея, я бы заметил кошку!
— Если только она не была невидимкой, — с беспокойством пробормотала Пат.
Я спросил Кустиса:
— А что насчет того парня, которого ты допрашивал в Чикаго? Ты по телефону сказал, что он был на том шабаше.
— Да. — Кустис кивнул. — Его зовут Роджер Джонс, или Зомби Джонс. Чернокожий наркоман. Поглощал ЛСД, кокаин и Бог знает что еще, пока шериф не арестовал его на складах железнодорожной станции. Но ломка у него была другая. Его напичкали метадоном, чтобы он слетел с потолка на землю, и сказали, что, чтобы получить еще, ему придется петь перед ужином.
— Разве это не считается принуждением? — спросил я с беспокойством.
— Что ж, пусть напишет письмо своему конгрессмену, — фыркнул Кустис. — Ты собираешься слушать, что я узнал, Морган, или будешь беспокоиться о гражданских правах этого бездельника?
— Продолжай, — сказал я. — Ты говоришь, он был на том шабаше?
— Да, пока это не стало для него чересчур серьезно. Зомби Джонс был связан с бандой Мамы Палавер, но только как человек со стороны, которого они использовали на тяжелых работах. Он не очень-то умен, даже в нормальном состоянии. Под влиянием наркотика становится еще тупее. Сын Мамы Палавер, Лью, использовал его как шестерку. Во Всяком случае, Зомби помнит, что в ночь шабаша помогал выкапывать сержанта Говера и переносить его в другую могилу. Говорит, что он, Лью и еще один парень делали это примерно в десять часов вечера. У них был фордовский грузовичок, но Зомби не помнит ни его марки, ни номеров. Но говорит, что на нем они перевезли гроб, а затем — повезли Маму Палавер и остальных из храма вуду в Черри Крик. Зомби был одним из тех, кто держал ее за руки, когда ты решил прервать это дело и освободить ее.
— Не напоминай! — простонал я. — Они меня надули, как болвана, разве не так?
— Ну, Зомби был вообще-то удивлен. — Кустис улыбнулся. — Он явно бывал на таких сборищах и раньше. Но они не сказали ему, что ты — полицейский, и когда ты достал пистолет и объявил об аресте, ему стало очень кисло. Он не желал быть арестованным. Потом, когда тебя оглушили, он запаниковал. Бедный чудак достаточно безобиден, и ударить полицейского по голове, в его кругах, это — ай-яй-яй!
— Он видел, что они дальше со мной делали?
— Нет. Он запаниковал и удрал. Скинул с себя балахон и с первым же товарным поездом исчез из города. Он все еще бежал, когда его взяли в Чикаго. Этот дурень думал, что они тебя убили.
— Он, должно быть, слышал выстрелы, которые я сделал уже в бессознательном состоянии.
Кустис покачал головой и сказал:
— Отрицательно. Он говорил, что не слышал никаких выстрелов, пока не убежал так далеко, что их и не могло быть слышно. Если принять во внимание его длинные ноги и расстояние, на которое разносится выстрел в ночной тишине, то я бы сказал, что они довольно долго наводили там порядок перед тем, как привлечь меня своими выстрелами. Ах да, забыл тебе сказать. Я вычислил, как они тебя одурачили. Они перетащили тебя в другой угол склада и передвинули коробки и бочки, чтобы скрыть свои следы. Но не смогли скрыть запах серы. Но я готов спорить, что мы найдем следы костра где-нибудь под ящиком в другом конце подвала.
— Бог с ними, с этими фокусами, — вздохнул я. — Меня беспокоит Мерлин Плью. Этот Джонс говорит, что он был на шабаше?
— Да. Он утверждает, что Плью и Мама Палавер там были, совершенно живые, когда он сбежал. Если бы мы только нашли ЕЕ тело…
— Вы думаете, эта специалистка по культу вуду мертва? — ужаснулась Пат.
— Должна быть мертвой, — кивнул Кустис. — Старик Плью был ее отцом! Она никогда бы не пошла на то, чтобы он был убит и закопан в могилу сержанта Говера! Кроме того, они еще убили ее кота!
— Я думал, что тот Бесхвостый принадлежал госпоже Эванс, — сказал я, наморщив лоб.
— У Мамы Палавер тоже был такой, — объяснил Кустис. — Большие черные коты подходят к их занятиям. Естественно, они знали, что ты видел кота Сибиллы Эванс перед тем, как ее дом сгорел, и подсунули тебе еще один фокус. Я думаю, они спрыснули твой балахон внизу валерьянкой, поэтому он так и терся о тебя. Потом они убили его из твоего револьвера. Также они застрелили Мерлина. Остается еще два выстрела. Один из них должен был быть предназначен Маме Палавер. Другой, вероятно, ее сыну, Лью.
— Господи! — Я поморщился. — Ты изобразил банду кровавых маньяков, Пит! Почему им нужно было уничтожить семью Плью и оставить в живых меня?
— Не могу сказать точно, — вздохнул Кустис, — но они выжали все, что можно, из Мерлина, а от черных всегда легко избавиться. Что касается того, что тебя оставили в живых, то, признаюсь, это меня удивило. Сначала я думал, что таким образом они хотели сбить нас со следа, представив неверную картину того, что произошло. Затем, после того как они пытались тебя убить недавней ночью, мне пришлось изменить свои выводы.
Пат спросила:
— Вы говорили, что уверены в смерти сына этой женщины. Почему вы в этом так уверены?
— Он бы проявился к этому времени, — ответил Кустис. — Лью Эванс, или Говер, или Молния Лью — это бродяга и бездельник, но на данный момент он не разыскивается полицией. Так что у него нет причин скрывать смерть матери и деда. Я думаю, он, наоборот, был бы этим возмущен.
— Так что нам нужно искать еще два трупа, — поморщился я. Затем я спохватился: — Погоди, а как же насчет того, что тело Мерлина разложилось? Он просто не мог быть убит той ночью.
— Я тебе говорил, что Сэнди Макалпин этим занимается, — сказал Кустис.
— Он знает, как они этого достигли?
— Нет. Но у него есть некоторые мысли насчет этого. Я говорил, что Мама Палавер работала в похоронных бюро, помнишь?
— То есть она поменяла мертвецов местами и… подожди. Если ее убили в ту же ночь, что и ее отца…
— У нее было достаточно времени, чтобы передать кое-какие профессиональные секреты.
— Да? Значит, все же возможно сделать так, что тело разложится быстрее, чем обычно?
— Сэнди Макалпин знает несколько способов. Он все пытается определить, какой из них здесь использован. Это не царская водка. Он уже провел лакмусовые тесты на кислотность.
Пат спросила, что такое царская водка, и я пробормотал:
— Кислота. Только такая сильная, что может растворить золотые пломбы в черепе мертвеца. — Затем я спросил Пита: — Макалпин думает, что кто-то занимался опытами по химии и с первыми двумя трупами?
— Нет, — сказал Кустис. — Он уверен, что они разлагались сами по себе. Я ему сказал, что нам было бы гораздо легче, если бы он так не считал. Но он уверен, что правильно назвал время смерти старухи Эванс и Цинтии Пауэлл. И если окажется, что Мерлин действительно мертв на этот раз, то мы просто тонем!
Пат сказала:
— Кто бы ни стоял за всем этим, он, несомненно, способен на массовые убийства. По какой-то причине они вздумали пугать Моргана и меня. Я не вижу здесь никакого смысла, сержант Кустис!
— Каждый псих должен иметь какую-то идею насчет тою, что он делает, — ответил Кустис. Затем, странно взглянув на Пат, он спросил: — Вы говорите, что теперь они и до вас добираются?
Пат кивнула, а я пояснил:
— Это, может быть, просто шутка коллег, Пит. Но кто-то сегодня вечером перепугал Пат. Примерно в то время, когда тебя укусил невидимый и неведомый зверь. Подожди, я тебе покажу.
Я принес ему черную розу, которую Пат нашла на своей кровати, и Пит стал ее рассматривать, в то время как я изложил ему наши догадки по поводу ее возможного значения. Со вздохом он вернул мне розу и пробормотал:
— Господи, я просто размышлял, какое отношение это может иметь к нашему делу.
— Ты считаешь, что за этим могут стоять те же шутники?
— Не знаю, что и думать. Миссис Вагнер помогала нам выполнять наши домашние задания, и они могли про это пронюхать. С другой стороны, их главной целью может быть она или кто-то другой.
— Почему ты так считаешь, Пат?
— Прежде всего, ты все еще жив. Они играют грубо. Насколько я понял, они не останавливаются перед убийством. Они могли оставить тебя в живых, чтобы кормить тебя мыльными пузырями, понимаешь?
— Ты думаешь, они надувают нас, чтобы прикрыть то, что они делают на самом деле?
— Разве так не получается, Морган? С тех пор, как заварилось это дело, ты, я и Брюстер бегаем по замкнутому кругу. Мы продвигаемся с такой скоростью, что скорее свихнемся, чем найдем какое-то решение. А в это время они совершили два убийства, поджог и Бог знает что еще!
— Значит, роза для того, чтобы просто напугать Пат?
— Не знаю. Они не собирались предупреждать Мерлина или Маму Палавер, которые просто стали бесполезными для секты. Если это секта.
— Хорошо, но зачем тогда пугать Пат? Мы и так гоняемся за собственным хвостом!
— Чем больше, тем смешнее, — ответил Кустис. — Они скоро начнут делать пакости всем, с кем мы вообще сталкиваемся. Ты, кстати, не встречался со своим дядей в ближайшее время?
— Нет. — Я нахмурился и потянулся к телефону. — Я лучше прямо сейчас ему позвоню Похоже, эти придурки объявили войну мне и всему, что меня касается!
— Похоже на то, — сказал Кустис, рассеянно трогая повязку на шее.
Я набрал номер дяди Дэя, и он ответил сонным голосом, после третьего гудка. Я сообщил ему, что Пат у меня и рассказала о черной розе. От этого у него, должно быть, пропала всякая сонливость.
— Кто-то, наверное, знает наш университетский городок, — сказал он с беспокойством. Я заметил, что мы это и имели в виду, и спросил его, какие у него замки на двери.
— Ну, Морган, приятель, вряд ли они заинтересуются мною! Я не разбираюсь в колдовстве, и ничего ценного у меня здесь нет.
Пит прошептал несколько слов мне на ухо, и, кивнув, я сказал в трубку:
— Но все равно, я думаю, что нам следует установить наблюдение за вашим домом. Не знаете, где их лучше всего разместить?
— Пусть приходят прямо ко мне и чувствуют себя как дома, если ты думаешь, что это действительно надо, Морган, приятель. У меня есть отдельная комната и…
Я перебил:
— Мы их разместим в машине без опознавательных знаков, на некотором расстоянии от вашего дома. Идея состоит в том, чтобы определить, кто там болтается, если вообще там кто-то болтается. Кого-нибудь мы поставим и в аллее за домом.
— Господи помилуй, Морган, приятель! — рассмеялся дядя Дэй. — Из-за тебя и я скоро буду видеть привидения. Делай как знаешь, Морган, приятель! Но я тебе уверяю, что это пустая трата времени.
— Я расставлю их завтра утром. — Я улыбнулся. — А пока вы лучше заприте все двери и окна. Вы сегодня не собираетесь выходить на улицу?
— В такой-то час? Вряд ли, Морган, приятель. Я уже спал, когда ты позвонил. Ты меня здорово «взбодрил», так что я пока поработаю над своей книгой, пока снова не захочу спать.
Я кивнул, затем, когда до меня дошли его слова, я сказал:
— Вы мне не говорили, что пишете книгу, дядя Дэй.
— Разве я сейчас тебе не сказал? — ответил он. — Это, скорее, нудная необходимость, чем книга, понимаешь ли. В нашем деле или публикуйся, или умирай. Я начал писать о наших угольных копях в Уэльсе. Это просто исследование, понимаешь ли. Кто это говорил, что если ты воруешь у одного автора, то это плагиат, а если у сотни — то это исследование?
Я рассмеялся и вежливо заметил, что не отказался бы когда-нибудь взглянуть на его книгу. Он, казалось, удивился.
— Боюсь, она покажется тебе скучной, Морган, приятель. Она начинает надоедать даже мне, а ведь именно я ее пишу, понимаешь ли. Честно говоря, я не думал, когда начал писать, что добыча угля — это такое скучное дело!
— Легче писать про уголь, чем его добывать, — улыбнулся я, пытаясь вежливо закончить разговор.
Дядя Дэй спросил:
— Патриция слышит меня, Морган, приятель?
Я искоса глянул на Пат и Кустиса, занятых оживленным разговором, и тихо ответил:
— В данный момент нет. А почему вы спрашиваете, дядя Дэй?
— Ах, мне в голову пришла одна неприятная мысль, когда ты заговорил о Розовой Аренде и ее прошлом.
— Вы знали об этом?
— Про Аренду не знал. Но, понимаешь, когда ее муж умер, был большой шум. Мы знаем, что она не виновна в этом, Морган, приятель. Но его семья так не думала, а у них тоже германское происхождение.
— Не совсем вас понимаю, дядя Дэй.
— Ах, Морган, приятель, в тех краях они все еще рисуют шестилучевые звезды на сараях, и мы, уэльсцы, не единственные, кого обычно обвиняют в колдовстве!
— О Господи, — пробормотал я. Мало нам было уэльских ведьм и королев культа вуду. Он собирался втянуть в это дело еще и германских волшебников. Однако я ничего этого не сказал и, закончив разговор, успел услышать конец беседы Пат и Кустиса.
Кустис говорил:
— Я не имею никакого понятия о том, как они забрались в вашу запертую комнату, миссис Вагнер. Но Мерлин Плью был специалистом по хождению сквозь стены. Я думаю, он использовал лампы дневного света в потолке «Уэльского уголка», и, конечно, он, или, скорее, один из его учеников, пролез в пространство между потолком и крышей.
— Послушай, Пит, — запротестовал я. — Мы же долго искали люк на крышу в оштукатуренном потолке. Ты сам видишь, что здесь нет никаких отверстий!
— Не люблю препираться с коллегой-полицейским, — заявил Кустис. — Но здесь все совершенно ясно. Я консультировался со специалистом, который разбирается в этих домах, и он сразу же навел меня на мысль! Он спросил, есть ли на потолке лампа.
— А что насчет лампы? — Я сдвинул брови и уставился на потолок, где была стандартная осветительная система диаметром около восемнадцати дюймов.
Кустис сказал:
— Она держится на штырях под штукатуркой. Ее можно отвинтить сверху, и…
— Погоди, — фыркнул я. — Отверстие будет слишком маленьким для взрослого человека!
— Они использовали карлика. Ты удивишься, когда узнаешь, куда может протиснуться взломщик, который ворует кошек, Прайс!
— Кстати, о кошках! — ужаснулась Пат. — То, что поцарапало твою руку, могло было быть достаточно маленьким, чтобы пролезть в такое отверстие!
— От пола дотуда изрядный прыжок даже для кошки! — возразил я.
— Откуда мы знаем, что это была кошка? — настаивала Пат. — Оно задело тебя на высоте плеча, а ты, по-моему, мне говорил, что по утверждению Мерлина, его животное проявление было… совой!
— Ого! — рассмеялся я. — Это самая дикая Из всех наших идей! — Затем я заметил загадочную улыбку на лице Кустиса и спросил его: — Пит?
— Это дало бы ответы на множество вопросов. — Он пожал плечами. — Птицу легче выдрессировать, чем кошку. Если кто-нибудь, кто разбирается в соколиной охоте, не пожалеет времени на обычную сову, то это объяснило бы, почему мы никого не видели там, где искали. На полу в этой комнате, или на земле в аллее за моим домом.
— Мне кажется, это чересчур дико, — пробормотал я. Пит Кустис сказал, вставая:
— Мы имеем дело с дикими людьми, Прайс. Я должен идти, если вообще хочу попасть на работу вовремя. Впереди — нудный понедельник, и я уверен, что мы наработаемся завтра вволю. Дело близится к завершению быстрее, чем я думал.
— Ты думаешь, они будут действовать быстрее? — спросил я.
— Следовало бы. Иначе мы их всех заловим. По крайней мере, один свидетель того шабаша у нас есть. Найти бы другого, если они не доберутся до него раньше нас. Нашим странным друзьям следует начать заметать свои следы, и быстро, или же добраться до цели до того, как мы их схватим.
— Добраться до какой цели? — спросила Пат.
— Если бы мы это знали, — ответил Кустис, — дело было бы уже раскрыто.
— Может быть, у них нет никакой настоящей цели, — задумчиво сказал я. — Может быть, мы просто наблюдаем, как они бредут по болоту своего психоза.
— Я так не думаю, — возразил Кустис. — Кто бы ни был за всем этим, он более чем просто тронувшийся. Но они действуют слишком последовательно, чтобы можно было подумать, что у них нет никакого мотива.
— И это ты называешь действовать последовательно? — фыркнул я.
Кустис кивнул и сказал:
— Прежде всего ясно, что они убирают одного члена секты за другим. Если предположить, что они начали с тринадцати, у них скоро не останется потенциальных жертв!
— И что, по-твоему, тогда будет? — спросил я.
Кустис мрачно улыбнулся и ответил:
— Заметя свои следы, они будут свободны, чтобы заняться теми, из кого они на самом деле нацелились.
— А на кого они нацелились?
Кустис остановился в дверях:
— На тебя, для начала. Я не знаю, под каким номером ты и я стоим в их списке. Но лучше не узнавать это опытным путем, не так ли?
После того, как он ушел, нам обоим долгое время нечего было сказать. Потом Пат взглянула на часы и спохватилась:
— Боже мой, уже поздно.
— Хочешь я отвезу тебя домой?
— Я не знаю, чего я хочу, Морган. Я так напугана, что просто и думать боюсь, что мне придется остаться одной!
— Тогда оставайся, — улыбнулся я, пытаясь говорить небрежно.
Трезвым взором Пат уставилась на меня и спросила:
— Ты действительно не шутишь, Морган?
— Нет, — ответил я, — понимай, как хочешь.
— Не знаю… — тихо сказала она, еще раз взглянув на часы.
В конце концов она, конечно, осталась.
Она провела со мной и следующую ночь, и следующую за той — провела бы. Но я слишком забегаю вперед.
Понедельник, несмотря на стремление Пита закругляться с этим делом, оказался довольно пустым. Я отдал в лабораторию подозрительный кофе и узнал, что Сэнди Макалпин назначил на этот день повторное вскрытие Мерлина Плью.
Я, конечно, присутствовал. Пита Кустиса не было. Он работал над своей теорией о том, что тела Мамы Палавер и ее сына должны быть неподалеку от того места, где они избавились от тела Мерлина. Но мы не могли раскапывать все могилы на кладбище Гленвуд, и этот настойчивый полицейский засел за бумаги. Он хотел сузить круг поиска до таких пределов, чтобы можно было получить ордер на эксгумацию.
Это было уже третье вскрытие мокрых останков Мерлина Плью, если так можно было назвать то, что находилось на столе. Макалпин с ассистентами и так уже разделал его на части за прошлые два раза, так что зрелище было действительно тошнотворное.
Когда они кончили, я нашел Макалпина в дезинфекционной и спросил, нашел ли он что-нибудь новое. Судебный медик поморщился, изучая свои только что продезинфицированные руки и вздохнул.
— Они пропустили небольшую деталь. Они хитрые, как черти, и им так это и сошло бы с рук, если бы столько людей не видели его совсем недавно, ну мы и нашли у него в костном мозге жизнеспособные агранулярные лейкоциты.
— И для этого вам потребовалось ломать кости, да? — кивнул я и потом спросил: — А что это означает, что вы нашли эти жизнеспособные как-их-там-зовут, доктор?
— Это означает, что он был мертв совсем недолго для того, чтобы успеть разложиться, — твердо ответил Макалпин. — Какой-то хитрозадый сукин сын открыл ему бедренную артерию и накачал его концентрированным пепсином. Затем ему сделали клизму из соляной кислоты и мясной приправы-размягчителя в смеси с питательным бульоном, чтобы размножились бактерии. Эта гадость давно ушла в землю к тому времени, когда вы его раскопали!
— Я знаю, — я поморщился, — от него невозможно пахло!
— О, это происходит быстро в закрытом гробу. — Макалпин пожал плечами. — Кислота создает много газа, и когда от энзимов отделяется метан и сероводород…
— Оставьте детали при себе, — перекосившись, перебил я. — Зачем, как вы думаете, они оттяпали ему ступни и кисти рук?
— Это затруднило бы опознание, если б его нашли прежде, чем от него останутся только кости и мокрое место, — сказал Макалпин. — Его уродливая ступня была бы важным указателем, даже у скелета. И там же была какая-то чепуха насчет мертвой руки? Я не проводил на ней эти тесты. Но, я помню, речь идет о костях руки, опущенных в парафин, и об отпечатках пальцев?
— Имеется в виду, что Мерлин был волшебником, — объяснил я. — Он специально позаботился о том, чтобы к нам в руки попала мумифицированная рука с его собственными отпечатками пальцев. Он был большой шутник.
— Может, это была тонкая резина, высушенная прямо у него на руке и надетая на другую руку?
— Резина или какая-то жирная пластмасса. Кончики пальцев сгорели первыми. Так что нам придется сделать попытку научно объяснить, как он это сделал. Он же не мог знать, производя со мной эти трюки, что с ним самим сыграют трюк, когда он станет уже не нужен.
— М-да, — вздохнул Макалпин. — Ваш сотрудник, Кус-тис, сказал, что у него для меня заготовлена еще пара чернокожих. Это мужчина и женщина?
— Если мы найдем, где их закопали.
— Это сделала та же шайка?
— Мы так думаем.
— Восхитительно. Я имею в виду, что я просто без ума от состояния, в котором они оставляют для меня своих мертвецов! Куда же подевались приятные, нормальные убийцы, действующие топором, и сексуальные маньяки?
На девушке из судебно-медицинской лаборатории был белый халат на два размера меньше, чем нужно, а волосы на лбу были обесцвечены и разделены посредине наподобие готического собора. Она нашла меня в кабинете лейтенанта Брюстера и спросила, не глотал ли кто-нибудь того, что она невозмутимо назвала «это дерьмо». Из ярлыка, который она принесла, я заключил, что она имела в виду мой быстрорастворимый кофе. Я сообщил ей, что выпил по меньшей мере две чашки перед тем, как взлететь в воздух наподобие воздушного шара, и она пробормотала:
— Вы, должно быть, здоровый, как бык, или вы любите слабозаваренный кофе. Здесь полно Атропа Белладонна, Хиоциамус нигер и старого доброго ЛСД.
— Я знаю, что такое ЛСД, — сказал Брюстер, — но назовите еще раз остальное.
— Белладонна и белена, для невежд, — фыркнула девица — Мы не можем определить, хотели ли вас убить, запустить в далекое путешествие или и то, и другое.
— Галлюциногены и аконит не соответствуют друг другу, — сказал Брюстер.
Я не знал, о чем они оба говорят, и так им и сказал.
— Я думаю, здесь шла работа с противоположными целями, Морган, — объяснил Брюстер. — Зачем добавлять белены и ЛСД тому, кому ты уже подсыпал белладонны?
— Чтобы он жил в кошмаре, пока не умрет? — предположил я.
Девушка из лаборатории отрицательно покачала головой:
— Я бы сказала, что ваш кофе был отравлен дважды. Может, и три раза, если принять во внимание ЛСД!
— Подождите. — Я моргнул. — Вы думаете, меня хотели отравить двое разных людей?
— Почему бы и нет? — сказал Сэм Брюстер. — Разве с самого начала члены этой шайки не действовали с противоположными целями? Ты не раз был у них в руках, Морган. Тем не менее по какой-то причине они не убили тебя.
Я кивнул:
— Мы знаем, что они умеют убивать. У Сэнди Макалпина целый холодильник мертвецов. Так почему же я оказался таким удачливым?
— Гленда, Добрая Волшебница Севера? — улыбнулся Брюстер.
— Позвольте, вы думаете, что я нахожусь под защитой кого-то из этой группы?
— Именно так оно и выглядит, приятель. Ты был в полной их власти в том подвале на складе. Из твоего револьвера они могли застрелить тебя вместо Плью и кота. Но, по какой-то причине, они ничего тебе не сделали.
— Зато потом подсунули мне отраву! — поправил я.
— Атропа белладонна — ужасный яд, — добавила девушка из лаборатории. — Другу ее не подсыпают.
— Давайте посмотрим на это по-другому, — предложил Брюстер. — Глава группы приказал, чтобы тебя не убивали, по какой-то причине. Но кто-то другой имеет зуб на тебя и попытался прикончить тебя на стороне.
— Мерлин Плью? — Я наморщил лоб.
— Он был мертв, когда тебя отравили.
— Да, но он или Мама Палавер могли отравить мой кофе за несколько дней до этого, и, если они поругались насчет того, как избавиться от моего драгоценного тела, этим можно было бы объяснить внезапное исчезновение Плью и его компании.
— Может быть, — кивнул Брюстер, — но все равно у нас остается множество «почему». К примеру, почему шайка психов-убийц должна нарушать свои обычные правила и оберегать полицейского.
— Их план, по-видимому, состоит в том, чтобы убедить нас, что они преследуют цель, которую на самом деле они не преследуют, или наоборот, — сказал я. — А мертвый полицейский им в этом не сможет помочь, как ни говорите!
— Мы ходим по замкнутому кругу, — сказал Брюстер.
— По-видимому, таков их модус операнди,
[19] — сказал я. — Если бы хоть кто-то из нас смог вырваться из этого замкнутого круга и взглянуть на дело свежим взглядом, мы бы узнали, почему они хотят, чтобы мы ходили по замкнутому кругу!
Прогулочным шагом вошел Кустис, и Брюстер спросил его, где он, черт побери, болтался, Кустис ответил:
— Прокат автомашин, бюро регистрации смертей, кладбище Гленвуд. В таком порядке. Люди из проката нашли сегодня утром брошенный фордовский грузовичок через два квартала от кладбища. Номера были сняты с катафалка, принадлежащего владельцу похоронного бюро, находящегося на той же улице, что и храм Мамы Палавер. Он был очень удивлен, когда узнал, что ездил по городу с номерами, зарегистрированными на чужое имя.
— В грузовичке что-нибудь нашли? — спросил Брюстер.
— Внутри все было вымыто с помощью шланга с водой и протерто масляной тряпкой. Но на шинах сохранились следы песка с кладбища. Так что Зомби Джонс, вероятно, говорил правду о том, что грузовик использовали для перевозки гробов.
— Звучит логично, — сказал Брюстер, — а как насчет бюро регистрации смертей, и что ты нашел на кладбище?
— Я искал свидетельства о смерти и захоронении за последнее время. Я полагаю, что поскольку эта шайка теряет своих членов, они испытывают недостаток в землекопах.
— Они предпочтут засунуть Маму Палавер с компанией в мягкую землю, — согласился я.
Кустис кивнул, но добавил собственное примечание:
— Или в мавзолей. На кладбище Гленвуд около сорока семейных склепов, а взломать дверь легче, чем копать могилу, даже в мягкой земле. Именно это я там и искал.
— Нашел что-нибудь интересное? — спросил Брюстер.
— Ни на одном из склепов, которые я осмотрел, нет следов взлома. Но это не значит, что у кого-нибудь не может быть лишнего ключа, о котором не знает директор кладбища. Я потребовал у них список семейных склепов, находящихся в частном владении, и даты их официальных посещений за последнее время.
— Они предпочтут воспользоваться таким, который не посещается, — подумал я вслух. — Сколько гробов бывает в одном склепе, интересно?
— В среднем около дюжины, — сказал Кустис. — В старых бывает больше. Сейчас склепы строят не так, как раньше.
— Дюжина пойдет, если принять во внимание, что в их группе тринадцать членов, — сказал Брюстер.
Я спросил:
— Ты думаешь, Пит, что в этом все и дело? Что их руководитель или руководительница хочет остаться в одиночестве?
— Сомневаюсь, — ответил Кустис. — Прежде всего, если верить Зомби Джонсу, они страдали от недостатка людей еще до того, как мы до них добрались. Джонс говорит, что и раньше шабаши становились невыносимыми для некоторых членов. Тот шабаш, что был разыгран для тебя, был весьма степенным по сравнению с настоящим. Он говорит, что они занимались сексуальными оргиями с ЛСД в доме госпожи Сибиллы, пока он не сгорел. Похоже, это была смешанная группа чернокожих и белых, которые были без ума от секса, садизма и мгновенного душевного воссоединения, в таком порядке. Они встречались голыми или с голым задом, в диких масках. Джонс говорит, что явным лидером группы была белокожая шлюха с хорошей фигурой, которая носила позолоченную кошачью маску и занималась ненормальными развлечениями с помощью своего жезла в виде фаллоса. Он говорит, что она как-то уговорила его заняться сексом в позе «шестьдесят девять» однажды ночью и заездила его чуть ли не до смерти.
Брюстер поморщился:
— Похоже, это действительно очень болезненная дама. Джонс ни разу не видел ее лица?
— Нет, — сказал Кустис, — но он говорил, что у нее на левой груди есть родинка, похожая на землянику.
Брюстер задумчиво на меня посмотрел и спросил:
— Ты никого не знаешь с родинкой на левой груди, Прайс?
— Нет! — фыркнул я, чувствуя, что уши у меня начинают краснеть. — И кое-кто из тех быков в сбруе, что вы поставили у моей квартиры, слишком много болтает!
— У него был приказ — докладывать обо всех, кто входит или выходит из твоей квартиры. — Брюстер пожал плечами. — Если ты хочешь, чтобы все видели, как дамы уходят от тебя в шесть часов утра, это твое дело. Но давай не будем дуться на человека, выполняющего свою работу, а?
Я не ответил.
Кустису, казалось, было очень неловко, когда он мягко спросил меня:
— Это не такой вопрос, который один джентльмен может задавать другому, Прайс. Но ты же знаешь, разве не так?
— Ты хочешь знать, сплю я с Патрицией Вагнер, да?
— Нет, — вздохнул Кустис, — просто нет ли родинки у нее на…
— Я сказал вас, что нет, черт побери! — оборвал я. — Я больше ничего не хочу об этом слышать, ясно?
— Четко и понятно. Тема закрыта, и извинения принесены, — трезво ответил Кустис.
Брюстер, казалось, так же как и я, стремился сменить тему. Он спросил Кустиса, не могла ли болезненная извращенность руководительницы шабаша в кошачьей маске навести ее и ее ближайших последователей на мысль замести следы. Кустис сдвинул брови и задумался, пока лейтенант развивал свою мысль:
— Предположим, что на одной из этих оргий они кого-то убили. Разве они не захотят убрать как можно больше свидетелей?
— Да, но зачем вовлекать в это нас? — спросил Кустис. — Мы не знали, что эта шайка вообще существует, пока они сами не привлекли наше внимание к своей деятельности. Зачем им нужно было водить нас за нос, пугать Прайса, если они просто хотели избавиться от Плью и компании чернокожих из Черри Крик? Черт, они бы могли убить Плью, Маму Палавер и дюжину других, и мы бы никогда об этом не узнали!
— Хорошо. Значит, они хотели, чтобы мы знали, — сказал Брюстер.
— Знали что, Сэм? — спросил я тихо.
— Я боялся, что именно это ты и спросишь, — вздохнул лейтенант.
Холостяцкие квартиры обладают множеством удобств — для одного, но если спать там вдвоем, возникает множество проблем. Мой раскладной диван фирмы «Кастро» был достаточно широк для меня и Пат. Но в раскрытом виде он оказывался под лампой на потолке, и она жаловалась, что из-за этого она не может заснуть.
О себе я мог сказать то же самое. Вместе с управляющим Майком мы забрались под крышу и привинтили лампу к несущим балкам с помощью болтов с контргайками. Я также поставил второй замок «Медико» на люк, выходящий на пожарную лестницу, и полицейскому, стоящему на страже, было приказано держать ее под наблюдением. Однако, когда я лежал ночью на диване и по потолку пробегали отсветы от проходящих машин, я так и ждал, что эта чертова лампа откроется, кто-то высунется и скажет: «Ага!»
Пат настаивала, что ей не так мешает спать кто-то, как что-то.
Она, очевидно, так и не простила мне, что я упомянул о сове Мерлина Плью, если она у него вообще была. Пытаясь ее успокоить, я заметил, что он очень много врал. Но она, несомненно, была права в том, что человек, который смог раздобыть мумифицированную человеческую руку, без особых проблем сумел бы достать и пару сов!
Наконец я встал, достал из стенного шкафа кобуру с револьвером, положил ее на пол в изголовье и прикурил две сигареты. Передав ей одну, я ободряюще улыбнулся при мерцающем свете зажигалки и спросил:
— Ну как, теперь ты чувствуешь себя в большей безопасности, котик?
— Я бы чувствовала, если бы он был прямо под подушкой. — Ее передернуло.
Я отрицательно покачал головой:
— Может, ты и будешь чувствовать себя лучше. Но вряд ли будешь в большей безопасности. Заряженный револьвер под подушкой может сделать «бум-бум»!
— Я думаю, — вздохнула она, глубоко затягиваясь. — А что, если… что-нибудь случится, пока мы спим?
— Черт, нам же все-таки нужно хоть когда-то поспать! — Я пожал плечами. — Полночь уже миновала, и нам обоим завтра на работу, не забыла?
— Тебе, может быть, и надо, — поправила она, — но я взяла отпуск, пока с этими ужасными делами не будет покончено!
— Да? — Я нахмурился. — Ты уезжаешь?
— Домой, в Аллендорф. — Она кивнула. — Я сказала в университете, что мне нужен отдых, и, честно говоря, мне не нужны эти деньги.
— Имеет смысл. И я думаю, что сам буду чувствовать себя лучше, зная, что ты в безопасности. Но, черт бы побрал, мне будет недоставать тебя, котик!
Она придвинулась ближе, простыня упала с ее безукоризненной груди, белой в бледном свете, идущем от жалюзи на окне, и пробормотала:
— Без тебя я тоже буду скучать, дорогой. Я бы хотела, чтобы ты поехал со мной.
— Но у меня есть работа, котик, — сказал я. — Кроме того, что подумают твои родственники, если я притащусь вместе с тобой? Я имею в виду, что мы вряд ли сможем быть вместе, как сейчас, под надзором твоих родственников Краутов, исправно посещающих церковь, разве нет?
— У тети Люси несколько более широкие взгляды, чем ты думаешь, — сказала Пат. — Кроме того, ты всегда можешь сделать из меня честную женщину, как известно.
— Это предположение или предложение? — улыбнулся я.
Она рассудительно ответила:
— Сейчас не високосный год. Но нам обоим могло быть и хуже, и, черт побери, у меня такое чувство, что я в тебя влюбилась!
— Закрадывается понемногу, не так ли? — Я кивнул, потушил свой окурок и мягко вынул сигарету из ее пассивных пальцев. В течение долгого и приятного времени мы слишком были заняты любовью, чтобы говорить. Но потом, когда я уже засыпал, а ее растрепанная голова покоилась у меня на плече, она пробормотала:
— Морган?
— М-м-м?
— Пожалуйста, поезжай со мной. Ты не обязан жениться на мне так быстро, но…
— Я хочу на тебе жениться, — сказал я. — Но уехать сейчас невозможно. Я не могу исчезать, пока дело не закончено, и, кроме того, у меня есть ощущение, что скоро мы разберемся в этом ненормальном деле!
— Когда разберетесь, — вздохнула она, — ты приедешь ко мне в Аллендорф?
— Котик, — пообещал я. — Будь чуть-чуть более терпеливой, и я найду тебя, где бы ты ни была!
Когда мы целовались, никто из нас не мог предположить, насколько ужасающе пророческими окажутся мои слова. Откуда я мог знать, когда погружался в сон темной и ветреной октябрьской ночью, что эта ночь на самом деле была чернее, чем я думал, и что в течение стольких последующих ночей сон для меня будет невозможен?
На заре я подвез Пат до университетского городка, чтобы проводить ее в Аллендорф. Затем, уверенный по крайней мере в ее безопасности, я начал свой день в необоснованно оптимистическом настроении. По пути на работу я проехал мимо дома дяди Дэя. Я знал, что он спит, но я хотел убедиться, что люди, которых мы поставили неподалеку, не спали. Они бодрствовали и сообщили мне, что вокруг все было вполне гигиенично, так как никаких грязных типов не появлялось. С облегчением я услышал, что ночью у дяди Дэя не было никаких посетителей. Однако водитель машины мог бы выбрать сравнение и получше, когда сказал:
— Всю ночь было тихо, как в могиле.
Я подумал, не вернуться ли мне и не разбудить ли дядю Дэя. Однако нарушать его отдых в такое время было глупо. Впоследствии я много раз думал, не получилось ли бы все совершенно иначе, если бы я зашел к нему. Брюстер все время мне твердил, что дело было уже на мази, и я ничего не смог бы сделать такого, что могло бы потом изменить ход событий, в конце концов, но… Черт! Я опять забегаю вперед!
Мы с Питом Кустисом провели утро, нажимая на дверные звонки. Зомби Джонс, все еще находившийся в тюрьме, дал ему список имен прежних членов группы госпожи Сибиллы.
В большинстве случаев мы потерпели неудачу.
Ведьмы и колдуны, которых знал Джонс, были, по-видимому, побочными членами группы госпожи Сибиллы. Большинство адресов — вблизи Боттома и гетто Черри Крик. Группа, очевидно, разлетелась на все четыре стороны.
Кроме одного несостоявшегося колдуна по фамилии Сойер. Его полное имя было Нельсон У. Сойер, и он все еще являлся владельцем спортивного магазина — единственный известный Джонсу его адрес. Сойер оказался холостяком лет сорока, который отозвался о себе как о бабнике и, казалось, был рад поболтать о своем коротком пребывании в группе.
— Мне нечего скрывать, — сказал Сойер, когда я предъявил ему свое удостоверение. Очевидно, он говорил правду. Я расспрашивал его, а Пит Кустис лениво рылся в охотничьих и рыболовных снастях, разложенных на полках. Сойер объяснял, что он любит присоединяться к компаниям и «пойдет на все, чтобы познакомиться с новыми девочками».
Его воспоминания о группе госпожи Сибиллы не были особенно счастливыми.
— Они просто больные, — сказал игривый продавец спорттоваров. — Я имею в виду, что я лучше трахну девицу, чем буду ее есть, понимаете? Когда я прослышал об этих играх и развлечениях в голом виде, которые старая шлюха устраивала в своем доме, я внезапно заинтересовался оккультизмом. Только их церемония посвящения была несколько чересчур. Я имею в виду, что я могу преподать даме урок по-французски, если это ее возбуждает. Но когда они мне заявили, что я должен поцеловать пенис этого старого хрыча, я им сказал, что они меня с кем-то путают. Может, я что-то на этом и теряю, а может, и нет. Но я никогда не интересовался гомосексуализмом!
— Вы ушли из группы?
— Несомненно, ушел! А вы бы разве не ушли?
— Если бы смог. И вас никто не пытался остановить?
— Что значит остановить? Я еще в форме, понимаете? Я имею в виду, что если я хочу уйти, я ухожу. Даже в аду похолодает, если вы попытаетесь заставить меня иметь дело со старым хрычом с хромой ногой!
Подошел Пит Кустис с удочкой странного вида и спросил:
— Не возражаете, если я вставлю в нее батарейку?
— Пожалуйста, — сказал Сойер, указав на коробку с батарейками. — Это последнее слово в спиннинговой ловле. Нажмете на кнопочку, и чертова штука наматывается сама при помощи электричества.
Кустис стал собирать снасть, а я попросил Сойера описать членов группы, присутствовавших на шабаше, на котором был и он. Задумчиво наморщив лоб, он сказал:
— Это была смешанная толпа. В основном женщины. Там была эта старая белокожая шлюха, госпожа Сибилла, толстая цветная женщина, маленькая блондинка великолепного сложения… Думаю, что это была блондинка. Я имею в виду, что я не видел ее волосы из-за маски. Но у нее были светлые волосы, и я с удовольствием бы с ней поразвлекся, если бы не эта ерунда с целованием…
— Давайте займемся описаниями.
— Хорошо, но на большинство этих придурков я не обратил особого внимания. В основном это настоящие неудачники, только голые.
— Вы не заметили женщину хорошего сложения с родинкой на левой груди?
— Нет. И думаю, что уж я бы заметил, если бы она там была. Лично я очень ценю верхние части в женщине. За исключением той блондинки, они в большинстве были совсем непривлекательны.
— Когда вы были на этом шабаше?
Сойер подумал.
— Три или, может, четыре месяца назад. Они сказали, что наложат на меня проклятие за то, что я ушел таким образом. Но, как видите, я еще дышу.
Позади меня Пит Кустис забросил блесну вдоль магазина, и катушка автоматически, с металлическим воем, смотала леску.
Сойер обиженно на него взглянул и заметил:
— Эй, осторожно, приятель! Вы можете изрядно пораниться этой блесной!
— Ага, — пробурчал Кустис, забрасывая во второй раз. Я спросил Сойера, как он впервые узнал об этой
группе, и он сказал:
— Рыжая девица, у которой есть магазин в Боттоме, пригласила меня. Она продавала им магическую чертовщину, и мы подумали, что это может быть очень возбудительно.
— Это, должно быть, девушка по имени Мейб?
— Да. Ее их развлечения отвратили так же, как и меня. После того, как мы ушли оттуда, мы закончили ночь в мотеле. Она очень хороша в постели. Правда, как и я, слишком прямолинейна в сексе.
Пит Кустис закинул электрический спиннинг в третий раз и сказал:
— Я бы показал эту штуку лейтенанту. Помнишь тот странный звук, который я слышал, когда меня тяпнула за шею то ли сова Мерлина Плью, то ли кот госпожи Сибиллы?
— Да, — я кивнул, — этот самый звук, а?
— Похоже на то, — сказал Кустис. — Склеить липкой лентой четыре блесны — и любой рыбак средней руки достанет тебя этой снастью с расстояния в тридцать футов!
— Вы когда-либо продавали такие вещи госпоже Сибилле? — спросил я Сойера.
— Этой старой ведьме? — улыбнулся Сойер. — Вы смеетесь!
— У вас не сохранилось записей о том, кто мог недавно купить такой спиннинг?
— Господи, нет! Достаточно того, что я регистрирую продажу оружия. Кроме того, вы можете найти такие спиннинги в любом спортивном магазине.
— Что же, вряд ли мы сможем найти что-нибудь более подходящее, — сказал Кустис и добавил: — По крайней мере, сова Мерлина Плью нашла свое объяснение. Она меня тоже начинала нервировать!
Сойер сказал:
— Погодите, вы говорите, что эти полусумасшедшие ведьмы начали дубасить друг друга рыболовными снастями?
— Вы почти угадали, — кивнул я.
— Господи помилуй! — поразился Сойер. — Думаю, мне повезло, что я вовремя от них ушел, а?
Мы с Кустисом переглянулись. Затем я сказал:
— Вам, может быть, повезло гораздо больше, чем вы думаете, приятель!
Когда мы закончили с Сойером, уже наступило время ленча. Но мы оба чувствовали, что важнее сообщить Сэму Брюстеру обо всем, что мы узнали. Мы поехали обратно в Четырнадцатый округ. Брюстер угрюмо жевал свой обычный бутерброд с ветчиной и сыром и ржаным хлебом, который его жена упаковала для него в обычный коричневый бумажный пакет. С тех пор как я начал работать с лейтенантом, я так и не смог определить, делал ли он это из хорошего отношения к полиции или из хорошего отношения к своей жене.
Мы рассказали ему все, что узнали.
Вместо блесны Кустис связал вместе четыре тройных крючка. В пути, когда я вел машину, он экспериментировал с изолентой, и на предмет, который он бросил на стол Брюстеру, было страшно смотреть. Лейтенант рассмотрел сооружение из четырех крючков и пробурчал:
— Очень похоже на кошачью лапу.
— Заметьте, что эти тройные крючки могут царапать в любом направлении, как бы они ни упали, — убеждал я. — Тот шутник в моей квартире действовал через осветительную лампу. Он достал меня, когда я тянулся к выключателю. Затем он нажал на кнопку, и — р-раз! Крючки прошли по тыльной стороне руки и оказались наверху еще до того, как я опомнился!
— Искусный, должно быть, рыбак, — сказал Брюстер. Затем ему пришла в голову еще одна мысль, и он спросил: — А как насчет света? Почему свет загорелся, если кто-то использовал отверстие от лампы, чтобы забраться в твою комнату?
— Провода перерезаны, и в это место был вставлен более длинный кусок гибкого провода, — объяснил я. — Одна сторона лампы, со стороны окна, была не полностью привинчена к болтам на потолке. Когда я зажег свет, он смотал свои когти и втянул лампу на место. В это время я в холле наступал Майку на ногу.
— Модус операнди был практически таким же, когда он — или она — напал на меня, — сказал Кустис. — Теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, что он мог сидеть на крыше моего гаража, когда крючки задели меня за шею. К тому времени, когда я повернулся…
— Я знаю, ты искал животное внизу на земле, — перебил лейтенант. — Вы говорите, этот тип, Сойер, утверждает, что наша рыжая продавщица входила в эту команду?
— Он говорил, что она была на одном или двух шабашах, — ответил я.
— Все равно, она должна была это нам сказать, — заметил Брюстер. — Мне, наверное, придется еще раз побеседовать с мисс Мейб, если другие ниточки никуда не приведут.
— Какие другие ниточки? — Я наморщил лоб. — По-моему, мы все еще бродим впотьмах, лейтенант…
— Мы сужаем круг, — сказал Брюстер загадочно. Затем он взглянул на Кустиса. — Пока тебя не было, Пит, звонила мисс Клюни из Консульства Великобритании. Она сказала, что твое предчувствие насчет лорда Ха-Ха подтвердилось.
— Кто это лорд Ха-Ха? — спросил я.
Брюстер не успел ответить, так как Кустис сказал:
— Лорд Глиндиверт, Прайс. Я запросил о нем дополнительную информацию.
— Ничего себе! Не говорите мне, что он тоже убит! Кустис засмеялся:
— Все еще жив и здоров и наслаждается своим медовым месяцем. Та Пауэлл, на которой он женился, не имеет никакого отношения к Цинтии Пауэлл. Просто хорошо сложенная артистка из театра Виндмилл, в Мэйфере. Она даже не из Уэльса, просто фамилия такая. Родилась в Ист-Энде, в Лондоне.
— Вы почему, ребята, не идете на ленч? — спросил Брюстер. — Вы мне не потребуетесь в ближайшие два часа.
У меня в животе бурчало, так что ему не пришлось повторять это дважды. Я спросил Пита, где он собирается перекусить, но он сказал:
— Ты иди. Мне надо еще позвонить мисс Клюни и поблагодарить ее, и еще у меня есть несколько дел здесь, в управлении.
В тот момент я ничего особого не заподозрил. Сказав Питу, что буду в забегаловке, я ушел. Поскольку я сейчас работал в Четырнадцатом округе, мы обычно ходили на ленч в маленький кафетерий рядом с управлением, надо только было пройти через небольшой парк. К этому времени основная масса посетителей уже схлынула, но народу все еще было много. Взяв поднос, я начал осматриваться в поисках места. Заметив знакомое лицо, я стал пробираться к нему. Служитель морга вряд ли подходит в качестве компаньона для еды, но, в конце концов, я был с ним знаком.
Это был Кларенс, длинноволосый хиппи из городского морга. Я поставил поднос на стол, проскользнул на стул напротив него и спросил его небрежно, что он делает так далеко от мест своего обитания.
— Весьма странно, — ответил Кларенс. — Вы, должно быть, достигли большого успеха на собрании своего легиона. Полагаю, что, когда я буду уходить, вы меня спросите, должен ли я идти?
— Ладно, мир! — рассмеялся я, подняв оба пальца, и добавил, что спросил просто из вежливости.
— Меня повысили в должности до мальчика на побегушках, — сказал Кларенс, впиваясь в гамбургер пальцами. Я искренне надеялся, он успел помыть руки перед тем, как выйти перекусить.
Я рассеянно кивнул и принялся за еду, которую преспокойно и закончил бы, если бы Кларенс не добавил:
— Этот ваш лейтенант мог бы воспользоваться почтой, как любой нормальный человек. Так нет же, ему, сукину сыну, надо, чтобы этот чертов ордер на эксгумацию ему принес на блюдечке курьер!
— Ордер на эксгумацию? — Я нахмурился. — Странно, что он мне об этом не сказал. Это, во всяком случае, судебный ордер? Почему ему потребовалось, чтобы ты его доставил?
— Ни малейшего понятия. — Кларенс чертыхнулся. — Я знаю только, что Сэнди Макалпин выпросил этот ордер сегодня утром и послал меня с ним к Брюстеру.
— Кого они на этот раз выкапывают?
— Откуда я знаю? Я не читаю чужую почту!
— Здесь дело нечисто, — сказал я, вставая. Кларенс окликнул меня:
— Эй, вы почти ничего не съели!
— Съешь сам, — бросил я. — Кое-кто из нас слишком торопится, и, кроме того, мне внезапно расхотелось есть!
Добравшись до кабинета Брюстера, я узнал, что он ушел.
Несколько минут потребовалось, чтобы подтвердились мои подозрения — Пит Кустис исчез вместе с ним.
Я позвонил в морг и спросил Макалпина. Мне сказали, что в первой половине дня его не будет. К этому времени у меня созрела идея о том, где я могу их всех найти.
Но я ошибался.
Приехав на кладбище Гленвуд, я целый час тщетно их искал. Затем я решил, что надо думать головой, и снова позвонил в морг. Дозвонившись до секретарши Макалпина, я, пытаясь говорить искренне, сказал:
— Я, должно быть, перепутал кладбища. Я должен был сегодня днем раскапывать вместе с Сэнди ту могилу, и я был уверен, что это на кладбище Гленвуд.
— Могилу? — она спросила озадаченно.
— Могилу, склеп, черт его знает, — холодно ответил я. — Сэм Брюстер съест меня за то, что я заблудился. Меня не было, когда приходил курьер, а наш дежурный не мог вспомнить, куда они поехали.
— А, это без проблем, — ответила девушка. — У меня есть копия судебного ордера. Сейчас посмотрю… Кладбище Саннивейл, фамильный склеп семьи Вагнер. Это прямо по дороге на юг от Гленвуда.
— Наверное, поэтому я и перепутал, — сказал я, почувствовав, что внезапно у меня стало сухо во рту.
Я поблагодарил ее, повесил трубку и буквально понесся к машине. Включив сирену и мигалку, не жалея покрышек, я летел к ближайшему кладбищу.
Проехав ворота кладбища, я отключил сирену. Но затормозил я только тогда, когда, проехав по дорожке, увидел машину «скорой помощи» из морга и полицейскую машину напротив склепа, построенного из коричневого мрамора в викторианском стиле, размером с прибрежный коттедж.
Они все еще пытались открыть тяжелые бронзовые двери, когда я вылез, подошел к ним и спросил Брюстера:
— Что такое, Сэм, что за чертовщина здесь происходит?
Брюстер и Кустис с несчастным видом переглянулись, а Макалпин и его ассистентка были просто озадачены. Затем Брюстер сказал:
— Послушай, Прайс, ты же с ней все-таки спал, как известно!
Я взглянул на готическую надпись «Вагнер» над дверью и прорычал:
— Теперь уже и Пат подозревают? Она не имеет никакого отношения к семье Вагнер, только по браку. И ее мужа вы здесь тоже не найдете. Он был кремирован!
— В этом все и дело, — успокоил меня Кустис. — Последним родственником Карла Вагнера была его тетя, и она умерла два года назад. Я ничего не смог обнаружить на кладбище Гленвуд. Но, зная, что ведьмы используют обычно то, что под рукой, я посмотрел здесь и сразу нашел, по-видимому, именно то, что надо.
— Не совсем уверен, что я вас понимаю. — Я сдвинул брови. — Вы думаете, Мама Палавер и ее сын могут быть здесь?
— Где-то же они должны быть, — сказал Кустис. — А этот склеп не открывали по меньшей мере два года — официально. Но, что более важно, его никто не будет открывать и в ближайшем будущем. Твоя девица, как вдова Карла Вагнера, является его официальной владелицей. Но ее семья живет далеко и…
— Вы совсем меня запутали, — сказал я. — Пат сейчас в Аллендорфе, если это вас интересует. Так зачем вся эта таинственность? Почему вы не хотели, чтобы я принимал в этом участие?
— Ну Сэм же сказал, что тебя это в определенном смысле эмоционально затрагивает.
— Имеется в виду, что я рассказал бы Пат?
— Эта мысль приходила нам в голову.
— Вы, значит, оба потеряли свои головы, по-видимому. Ваше представление и так видно всем вокруг.
Опять я заметил, как Брюстер бросил на Кустиса странный взгляд. Но Пит просто пожал плечами и пробормотал:
— Все в порядке, только один оборот остался. Все крепко взялись за свои животики?
— Открывай, — сказал Брюстер.
Кустис нажал на инструмент, всунутый в ржавый замок, и дернул за тяжелую бронзовую рукоятку. С протестующим визгом несмазанных петель дверь открылась наружу, и Кустис, прочистив горло, сказал:
— Добро пожаловать во Внутреннее Святилище.
Никто не засмеялся.
Несмотря на солнечный день, внутри было довольно темно. Кустис, доктор Макалпин и лейтенант догадались взять фонарики. Ассистентке, Барбаре, и мне пришлось обходиться без них.
— Это, должно быть, последнее официальное захоронение, — заметил Макалпин, осветив темный гроб из красного дерева, расположенный в нише около двери. Проводя лучом по шву под крышкой, он добавил:
— Свинцовая подложка не нарушена. Не думаю, что кто-то здесь выкидывал фокусы.
— А как насчет этого? — спросил Кустис. В свете фонаря он прочитал надпись на бронзовой пластине: — «Герман Манхайм Вагнер, 1867–1941». Дядя Герман умер уже давно, не так ли?
— Пломба сломана, — сказал Макалпин. — Посмотрим?
Пит начал взламывать крышку при помощи конфискованной фомки, которую он взял с собой из машины. Но Макалпин сказал:
— Только обзорную панель, сержант. Верхняя треть открывается отдельно, видите?
Кустис кивнул и, переводя фомку вдоль шва, пробормотал:
— Крышка перекошена. Болты тоже, по-видимому, не затянуты.
Затем он открыл секцию, прикрывающую голову и плечи того, кто был внутри, и пошутил:
— Ку-ку!
Рядом со мной Барбара прошептала:
— Я просто без ума от могильного юмора, а вы?
Я не ответил. Я подумал, что ей и Макалпину это должно быть привычно. Но сам я чувствовал, что у меня может начаться нервное хихиканье. Если вы собираетесь наложить в штаны, то остроумные замечания всегда это перебивают.
— И что мы имеем, Сэнди? — спросил Брюстер, когда Макалпин посветил в открытый гроб.
— Пару скелетов, — пробурчал Макалпин.
— Пару? — «поразился» Брюстер.
Судебный эксперт задумчиво втянул воздух и сказал:
— Да. Один из них разложился недавно, не без помощи пепсина. Другой высох, кроме тех мест, где его замочили. Если вас интересует мое мнение, то мы здесь имеем пресловутого Германа Вагнера и неизвестного чернокожего мужского пола.
— Предположим, что это Герман Вагнер и Лью Эванс, и все становится на свои места, — сказал Брюстер. Он кивнул Кустису: — Отличное начало, Пит.
Кустис заметил:
— Похоже, что здесь еще один гроб недавно передвигали. Видите пыль на камне?
Макалпин прочитал:
— «Хильдегарда Эрнестина Вагнер, 1894–1948». Похоже на то. Вряд ли бы им захотелось открывать более свежий гроб.
Макалпин стал сам открывать этот гроб, а Кустис прошел в глубь склепа, освещая фонариком пыльные вместилища давно уже мертвых родственников Пат по браку. Макалпин оказался более искусным, чем Кустис, в открывании гробовых крышек. Уже через несколько секунд он заглядывал внутрь:
— Ну, если, конечно, старая Хильдегарда не была сиамскими близнецами, то я бы сказал, что один из этих черепов когда-то принадлежал Маме Палавер.
Я заглянул через его плечо и увидел отвратительную картину. Два черепа лежали щека к щеке среди истлевших обрывков материи.
— Кто из них кто, доктор? — спросил я.
— Трудно сказать, — ответил Макалпин. — У Эванс были кавказские черты лица, а для нас они оставили только череп. Тот, что справа, кажется, немного посвежее. Но мы узнаем точно после некоторых химических тестов и проверки зубов.
Позади я услышал звук отдираемых досок, и Пит Кустис издал вздох ужаса:
— О Господи!
— Что там, Пит? — спросил я, шагнув к нему, в то время как он в свете фонаря смотрел в гроб, который только что открыл. Кустис резко повернулся, направил луч света вниз, на каменный пол, и стал просить:
— Не смотри, Прайс! Просто дай мне собраться с духом, и я объясню, но…
— Да что с тобой такое? — Я сдвинул брови и шагнул к нише, пытаясь заглянуть в гроб. Но было слишком темно.
— Дай фонарь, Пит, — сказал я.
— Сэм? — смущенно выдавил Пит.
— Это тот, о ком я и думал? — тихо спросил Брюстер.
Кустис просто кивнул. Затем, когда я снова потребовал свет, Брюстер сказал:
— Лучше покончить с этим сразу, Пит. — И Кустис просто отдал мне фонарь.
Я сказал:
— Что это за чертовщину вы тут несете? — и направил луч света в гроб.
Боюсь, что потом я завопил.
Патриция Вагнер смотрела на меня, и ее ослепительное обнаженное тело казалось непристойно чистым среди грязи и пыли пятидесятилетней давности. В ее сердце, наподобие осинового кола, была забита сломанная берцовая кость того, кому этот гроб принадлежал по праву!
— Теперь пришли в себя? — Голос ассистентки Макалпина, Барбары, доносился откуда-то из глубин космоса. Я еще раз чихнул в пропитанную нашатырным спиртом тряпку, которую она держала у моего носа, и пробормотал:
— Что случилось, я потерял сознание?
— Да, после того, как вас вырвало прямо на меня, — сказала девушка, поддерживая мою голову у себя на коленях.
Внезапно сознание полностью вернулось ко мне, и я сел, дико оглянулся вокруг и спросил:
— Куда поехали Кустис и лейтенант?
Они вынесли меня и положили на траву. Макалпин стоял, в то время как Барбара возилась со мной. Но остальные исчезли вместе со своей машиной.
— Они поехали арестовывать кого-то, — сказала Барбара. — Сказали, что вы можете присоединиться к ним в университете, если почувствуете такое желание.
— Кого же они там ловят? — Я моргнул, позволяя Макалпину поднять меня на ноги. Медэксперт пожал плечами и ответил:
— Они говорили что-то насчет колдуна. Но они так спешили…
Я не слышал остального. Если это «остальное» вообще было. Я бросился к машине, завел ее и, мчась через весь город к университету, нарушал все правила — как дорожного движения, так и здравого смысла.
Но обогнать их я все же не смог.
Издалека я услышал усиленный мегафоном голос. Подъехав к группе беспорядочно поставленных полицейских машин, блокирующих проезд, где жили преподаватели, я нажал на тормоза Выбравшись из машины, я схватил за шиворот проходившего мимо воспитателя и спросил, где все это происходит. Он махнул рукой вдоль улицы и сказал:
— Пригибайте голову, сержант. Они обложили какого-то психа в одном из домов. Он стреляет во все, что движется, и, по-видимому, у него мощная винтовка!
Я вытащил свой пистолет и, пригнувшись, побежал к высокой фигуре, стоявшей в отдалении, в которой я признал Пита Кустиса. Он с полудюжиной полицейских в форме держал на прицеле фасад дома дяди Дэя. Они прятались за машиной Брюстера, у которой было разбито лобовое стекло и одно из боковых.
Почти добежав до Пита, я увидел лейтенанта, лежащего на траве под прикрытием машины. Он опирался на локоть, но кровь, пробивающаяся сквозь брюки из-под жгута на его левом бедре, говорила о серьезном ранении. Они увидели меня одновременно, и Кустис крикнул:
— Держи голову ниже, Прайс, он стреляет из того окна на чердаке!
— Это же дом моего дяди! — ужаснулся я.
— Мы знаем, — сказал Кустис. — Именно он в нас и стреляет!
— Дядя Дэй? Я в это не верю!
— Тебе лучше в это поверить! — сказал Брюстер. — Он открыл стрельбу, как только мы подъехали. Он, должно быть, совсем свихнулся, когда увидел, как быстро мы сюда добрались. Но все равно он бы далеко не ушел!
— Он убил Патрицию Вагнер, — тихо сказал Кустис. — Если под конец она бы не стала играть Добрую Волшебницу Гленду, он бы убил и тебя тоже.
— Это самое дикое из того, что я вообще когда-либо слышал, — возразил я. — Дядя Дэй практически вырастил меня! Он самый лучший мой друг!
— О, может быть, ты ему и нравился, — сказал Кустис. — Но, понимаешь, он любил Патрицию Вагнер, а ты был на его пути, так что…
— Вы должны дать мне возможность с ним поговорить, — настаивал я, поворачиваясь к Сэму Брюстеру. — Если уж он кого-то и будет слушать, то это меня.
— Ты только шагни туда, и он снесет тебе башку, чертов дурак! — бросил Брюстер. — Ты что, не понимаешь, что с самого начала они собирались убить тебя, черт бы тебя побрал!
Я все еще пытался найти ответ на эту, по существу, бессмысленную реплику, когда к нам присоединился человек с золотым значком, в форме капитана полиции. Он представился начальником Девятого округа и, казалось, был несколько ошарашен тем фактом, что мы охотимся на его территории без лицензии на отстрел. Брюстер начал объяснять, но капитан его перебил:
— Знаю, знаю, я связывался по радио с Четырнадцатым округом. Сейчас для вас подъедет мясовозка.
— Какая мясовозка? — фыркнул Брюстер. — Я не уеду, пока мы не выкурим этого ублюдка!
— Это вы так думаете, лейтенант! — оборвал его капитан. — Я здесь командую, и я не собираюсь допускать, чтобы кто-то из наших помирал рядом со мной, когда я могу что-то сделать!
Два полицейских в форме и белых шлемах подбежали к нам на четвереньках. Один из них отдал честь капитану и сказал:
— «Скорая помощь» и пожарные на подходе, капитан Браун. Нам сейчас открывать огонь газовыми зарядами?
— Не надо пока газа, — бросил Браун. — Эти наполовину деревянные дома вспыхивают, как коробка спичек! Подождем, пока приедут пожарные, и начнем закидывать его газом. Кто прикрывает с той стороны?
— Сержант Бронсон со своим взводом, сэр. Живым он не уйдет, если не будет держать руки вверх, когда решит выйти и посмотреть представление.
— Он не выйдет, — сказал Кустис мрачно. — Мы обвиняем его по всем статьям, кроме болезни проказы, и, кроме того, он наркоман.
— Пусть прокурор заботится об обвинениях, — сказал капитан Браун. — А я пока позабочусь о том, чтобы не дать ему возможности подстрелить еще несколько полицейских.
По городку разнеслась сирена «скорой помощи», и Браун, подбородком указав на двух полицейских, сказал:
— Вот наконец мясовозка. Вы двое несите лейтенанта Брюстера за зону обстрела. Он может опять начать палить по белым халатам медиков.
— Но это легкая рана, капитан! — настаивал Брюстер, в то время как патрульные наклонились, чтобы его поднять. Браун пожал плечами:
— Пусть мясники-хирурги об этом судят. Вас подстрелили из винтовки 30–06, а пули такого размера достаточно, чтобы запустить вас в небеса. Тащите его сюда, Мартин!
Патрульные унесли все еще протестующего Брюстера. Браун, не обращая на него внимания, изучал дом, находясь под прикрытием разбитой машины. Он сказал, отчасти обращаясь сам к себе:
— Мы запустим газ в эти ромбовидные окна на первом этаже. Тогда естественное движение воздуха понесет его вверх и наружу через открытое окно, из которого он стреляет.
— Как ты думаешь, он может застрелиться, Прайс? — тихо спросил Кустис.
— Ради Бога, откуда же я знаю? — ужаснулся я. — Я не могу поверить, что мы говорим об одном и том же человеке! Так много всего и так быстро произошло, что я не знаю, что я дальше буду делать!
Браун озадаченно взглянул на нас, и Кустис быстро объяснил:
— Это сержант Прайс, сэр, племянник того типа.
Браун кивнул и сказал:
— А, да, тот полицейский, которого они пытались убить. Я должен пройти по линии, сержант Кустис. Вы тут справитесь вдвоем?
Кустис кивнул. Браун пошел по дорожке за припаркованными автомашинами и стал вдалеке на кого-то орать:
— Держи ниже свою чертову башку, Падилла! У него, черт побери, не игрушечная винтовка!
Голова у меня шла кругом, в животе бурчало.
— Пит, — стал я просить Кустиса, — ради Бога, скажи, в чем дело! Я все еще не имею ни малейшего понятия о том, что происходит, и, кажется, меня опять стошнит!
— Не принимай близко к сердцу, приятель, — успокоил Кустис. — Давай устроимся поудобнее, и я попробую тебе все изложить.
Он подождал, пока я встану рядом с ним на колени под прикрытием машины. Затем, все еще держа дом под прицелом своего служебного револьвера, он сказал:
— Наверно, начнем с самого главного? Суть в том, что я не знаю, с чего начать!
— Можешь попробовать начать с самого начала, черт побери!
— Хорошо. Скажем, сначала была девочка по имени. Патриция Келлер, которая была первой красоткой в маленьком городе, но мыслила она идеями большого города. Как ты знаешь, она была красива. Но не так красива, как воображала. Как-то так получалось, что бедная Пат Келлер всегда оказывалась на втором месте. Когда она приехала в большой город, она обнаружила, что Принцесса Роз из Аллендорфа ни на кого особого впечатления не производит. Она попробовала стать Мисс Америкой и провалилась. Вышла замуж за богатого мужика и добилась, что он упал у нее мертвым. Попыталась играть на сцене и закончила преподавателем. Это все, должно быть, было для нее крайне огорчительно, когда она начала подкрашивать седину и терять второй комплект искусственных зубов.
— Подожди, — возразил я. — Она не была такой уж старой. И, кроме того, она же добилась богатства.
— У нее были деньги, второстепенное положение во второстепенном колледже и дорогие искусственные зубы. Но этого ей было недостаточно, Прайс. Это не для той маленькой девочки, которая принимала оплату Розовой Аренды и которой до первого бюстгальтера твердили, что она лучше всех. Пат считала себя неудачницей, и, как многие неудачники, она занялась оккультизмом. Через эти занятия, здесь, в университете, она познакомилась с Мерлином Плью и, несмотря на то, что она тебе говорила, восприняла его очень серьезно. А тем временем происходили другие события, которые ей уже были неподвластны. Подожди! По-моему, там что-то движется!
Не дыша, мы в течение нескольких секунд смотрели на чердачное окно дома дяди Дэя. Затем Кустис пожал плечами и сказал:
— Мне, должно быть, везде мерещатся привидения!
— Мне тоже, — сказал я. — Каким же образом здесь оказался замешан дядя Дэй?
— Он появляется позже, — ответил Кустис. — Я сомневаюсь, что вначале она его серьезно восприняла. Она связалась с колдовским культом госпожи Сибиллы и жила в свое удовольствие, играя Королеву Роз в психованном мире духов. Секс и наркотики тоже, должно быть, развлекали. Это была леди с родинкой на сиське и странными идеями насчет любви.
— Черт побери, Пит, у нее не было никакой отметки на ее, э-э, груди.
— У тебя тоже не было колдовской метки на запястье, пока ты ее не нарисовал, — сказал Кустис. — Кроме того, это все равно должна была быть именно она. Обо всех остальных мы все знаем! Видишь ли, госпожа Сибилла использовала Плью и Маму Палавер для создания магических эффектов, которые сама она не могла сделать. Как и Пат Вагнер, эта старуха из Уэльса была просто невротичной полулесбиянкой с недоразвитыми мечтами о том, что когда-то, где-то, каким-то образом должна найтись волшебная уловка, с помощью которой можно будет заставить стрелки часов двигаться в обратную сторону, и мы все будем молодыми и красивыми. Они пробовали взывать к Дьяволу, занимались диким сексом и галлюциногенными наркотиками. Дальше дело стало осложняться. Появилась Цинтия Пауэлл, она искала своих давно потерянных родственников, и ее единственная родственница — госпожа Сибилла — взяла ее под свое крыло. Эта девушка была еще одной неудачницей — сиротой с выпирающими зубами и странными понятиями о сексе. Она сразу же присоединилась к развлечениям и играм, и все было просто великолепно, пока однажды ночью эта старая потаскуха, госпожа Сибилла, не улеглась в кровать с окурком, напичканным марихуаной, в зубах. Матрас загорелся, и остальные потушили его без помощи пожарных. Но старая шлюха в это время умерла от того, что надышалась дымом.
— Это, должно быть, случилось месяца два назад?
— Да, и это создало для них проблемы. Им нужен был ее дом, чтобы проводить в нем свои оргии. Но Цинтия едва ли могла стать официальной наследницей, и, кроме того, они все делали грубо. Мама Палавер немного умела ухаживать за мертвецами. Так что, пока они решали, что делать, Мама Палавер забальзамировала эту старую летучую мышь и хорошенько заморозила в своем храме вуду.
— И нашла кого-то для замены! — На этот раз я сам догадался, как объяснить непонятный момент. Затем, наморщив лоб, я спросил: — Но кто же была та женщина, которая изображала госпожу Сибиллу?
— Мама Палавер с выбеленным лицом, — сказал Кус-тис. — Эти две женщины были примерно одного возраста и комплекции, и Мама Палавер говорила по-уэльски. Немного пудры на ее кавказское лицо, розовые бигуди в ее новый седой парик…
— Картина ясная, — перебил я. — Хотя она была чертовски хорошей актрисой.
— Не совсем, если принять во внимание, что никто из нас никогда не видел настоящую госпожу Сибиллу, а соседи ее считали затворницей. Полагаю, что они даже забыли о госпоже Сибилле на некоторое время. Затем однажды ночью Цинтия на своем пути на Луну приняла чрезмерную дозу, и — конец! У них на руках уже стало две мертвых ведьмы. Так что, еще один укол с бальзамирующей жидкостью, и — подвинься, госпожа Сибилла!
— Господи! Сколько же мертвецов было у Мамы Палавер в холодильнике?
— Только два, но даже этого было немного чересчур для Пат Вагнер. Она не была совсем уже сумасшедшей и собиралась было провести чистку в этой шайке, когда твой дядя Дэвид представил ей свой сюрприз и направил ее мысли по другому пути.
— Дядя Дэй был членом группы?
— Сначала нет. Это был просто приятный грязненький старичок, и его подогревала самая красивая преподавательница в городке. Он проводил исследования для своей книги об уэльских угольных копях и, естественно, рассказал Пат о том, что он там заодно обнаружил. После этого возникла любовь со второго взгляда. На что бросаются американки из маленьких городков — так это благородный титул.
— Послушай, — фыркнул я. — У дяди Дэя нет титула!
— Нет, — сказал Кустис. — Но у тебя на днях будет. Твой отец был троюродным братом лорда Глиндиверта, но он умер. И лорда нет — повторяю, — нет более близких родственников и нет наследника.
— Но, черт побери, он еще жив!
— Само собой, и ему почти семьдесят. Хелен Клюни говорит, что это вопрос нескольких коротких лет, пока он в постели со следующей девушкой из хора не выдохнется окончательно и не оставит тебе свой титул. Никаких денег, только титул и место в Палате Лордов, если оно тебе нужно. Пат и твой дядя очень хотели и того, и другого.
— Но эти титулы переходят по майорату, — возразил я. — От старшего сына к старшему сыну, если условия позволяют, а дядя Дэй был младшим братом моего отца!
— Ты умеешь соображать, когда захочешь, — сказал Кустис. — Как только Пат сказала твоему дяде, как сильно она будет его любить, если у нее будет возможность увидеть настоящую королеву в Хэмптон Корте, они решили, что с тобой надо что-то делать. Причем быстро. Если бы они стали ждать, когда лорд умрет, и убили бы тебя после этого, мотив был бы вполне очевиден. Они решили, что все должно выглядеть благопристойно. Ты должен был быть убит при исполнении служебных обязанностей, задолго до того, как дорогой дядя Дэвид выразит подобающее случаю удивление, когда станет новым лордом Глиндивертом. И, так как Пат Вагнер уже знала, что занятия в банде придурков не подобают леди Глиндиверт, они решили объединить свои усилия по расчистке своего хозяйства.
— И они оба знали, что я говорю по-уэльски, — нахмурился я, когда до меня дошли его слова.
— Правильно. Так что первым их шагом было добиться того, чтобы тебя подключили к делу, которое, как они думали, мы никогда не сможем раскрыть. Они использовали Плью и Маму Палавер, не докладывая им о том, как в дальнейшем обернется дело, и водили нас таким образом за нос. Сначала на сцене появилась Патриция Вагнер, изображая из себя Цинтию, и…
— Так это Пат приходила под видом Пауэлл?
— Несомненно. Парик со светлыми волосами и искусственные зубы. Блондинка — это просто блондинка, и у них была почти одинаковая комплекция. После того как она выдала нам свою слезоточивую историю, они оставили тело настоящей Цинтии Пауэлл там, где мы могли ее найти. Так им удалось добиться того, что тебя перевели в Четырнадцатый округ, и мы втроем понеслись по следу к дому госпожи Сибиллы. Затем, когда Мама Палавер немного подразнила нас своими кошками и кровавыми пятнами, они оставили в доме настоящую госпожу Сибиллу и подожгли его. Это позволило им избавиться от мертвеца и в то же время привело тебя к Мерлину, который думал, что его наняли только для того, чтобы перепугать тебя до смерти.
— Так что Мерлин показал мне пару фокусов, заманил на шабаш, и там они спровоцировали меня, чтобы я раскрыл свое инкогнито, думая, что они хотят разделаться с Мамой Палавер в ее нормальном обличье. Но я же говорил с госпожой Сибиллой и… а, понятно, белая пудра и быстрое переодевание за кулисами.
— Когда твой дорогой дядя Дэвид оглушил тебя, — продолжал Кустис, — эти профессиональные жулики запаниковали. Зомби Джонс и по крайней мере еще один сбежали. Возражения Мерлина Плью, Мамы Палавер и Лью Эванса твой дядя приглушил при помощи твоего служебного револьвера. Затем они перетащили тебя в другой конец подвала, застрелили кота, чтобы запутать дело, и повезли мертвецов к могиле, которую их бывшие помощники выкопали заранее. Бог знает, как они смогли объяснить Мерлину, для чего им нужно было переносить тело сержанта Говера. Но, хотя они и подготовились заблаговременно, у них была всего одна могила. Так что они положили в нее Мерлина, обработав предварительно все три тела по рецепту Мамы Палавер. Думаю, этим занималась Пат в грузовике, когда твой дядя был за рулем. Его самого мало волновали всякие тонкости, но чтобы суметь понять образ ее мыслей, надо быть очень странным человеком. Во всяком случае, у них на руках оказалась пара незапланированных мертвецов. Пат вспомнила о фамильном склепе Вагнеров, и, вероятно, у нее был ключ. Так что…
— Ну ладно, — перебил я. — Ты до сих пор не представил мне ни грамма серьезных доказательств и, что более важно, не объяснил, как Пат оказалась в этом чертовом гробу!
— Доказательства — это не проблема, — сказал Кустис. — У Хелен Клюни есть копии писем, которые твой дядя писал в Угольную Корпорацию Великобритании. Мы сразу же заинтересовались Патрицией Вагнер, когда узнали, что она являлась владелицей того склада, доходного дома, где было найдено тело Цинтии Пауэлл, и совладелицей «Уэльского уголка». Сопоставить все это, чтобы обнаружить какой-то смысл, было гораздо труднее.
— И вы все от меня скрывали?
— Не так уж и все, Прайс. Но было бы очень неумно сообщать тебе, что мы подозреваем твоего кровного родственника и девицу, с которой ты спишь, не правда ли? Кроме того, пока не подтвердились некоторые из тех диких историй, что ты рассказывал, ты и сам в какой-то мере был под подозрением!
Пригибаясь за линией автомобилей, вернулся капитан Браун и спросил нас, не заметили ли мы чего-нибудь. Кустис отрицательно кивнул головой и ответил:
— Никаких признаков жизни со времени последней канонады.
— Он мог себя и прикончить, — сказал Браун. — Но я не буду рисковать, мы сможем войти и после газовой обработки. Посмотрим, не смогу ли я поторопить этих чертовых пожарных!
Когда он ушел, я сказал:
— Ты уже почти меня купил, Пит. Но, черт побери, каким образом Пат оказалась в склепе? Я с ней разговаривал еще сегодня утром!
— Думаю, что тебе это польстит, — сказал Кустис. — Но мы с Сэмом видим дело таким образом. Весь план начал разваливаться, когда твой дядя сделал ошибку, познакомив тебя с этой девушкой. Во-первых, ты намного моложе и лучше выглядишь, во-вторых, Пат была достаточно умна, чтобы понять, что ей не нужен был бы этот старик, если бы она смогла подцепить тебя!
— Она и подцепила. А когда лорд Глиндиверт умрет, я наследую титул, никого не убивая, да?
— Верно. Только твой дядя не собирался этого допускать после того, как помог ей убить несколько человек и попробовал вкус ее домашней кулинарии. Так что под конец у них, должно быть, было несколько острых моментов, когда Пат упиралась, утверждая, что хочет еще немного тебя попугать, в то время как на самом деле она берегла тебя для себя. У дорогого дяди кончилось терпение, и он стал действовать сам. Пат, к примеру, подсунула тебе галлюциногенный наркотик в ту же банку кофе, в которую он уже насыпал белладонны. Именно Пат, по-видимому, имитировала кошек и охотилась на нас с рыболовными снастями. Она, наверное, говорила старику, что хочет напугать побольше полицейских перед тем, как тебе придется погибнуть при исполнении. Но то, что она провела две последние ночи с тобой на пуховиках, было уже слишком, даже для грязного влюбленного старика.
— Поэтому он ее убил, — трезво пробормотал я.
— Вряд ли у него был другой выбор, — сказал Кустис. — Как только ты стал клевать из ее рук, ей было необходимо его убить, просто чтобы замести следы. Не знаю, она ли стала охотиться за ним с пистолетом, или он за ней, но, через некоторое время после того как ты ее поцеловал на прощанье сегодня утром, они стали решать свои проблемы, и, как ты понял, он взял верх. Спрятать ее в склепе — это была не такая уж плохая идея, но забивать кость ей в сердце немного ненормально. И он сбросил маску, когда мы подъезжали, так как Сэм забыл выключить сирену.
Некоторое время мне нечего было сказать. Меня передернуло, я сглотнул, чувствуя отвратительный вкус во рту. Затем я сказал:
— Господи, у меня нет ни малейшего намерения принимать этот чертов титул, если он когда-нибудь мне достанется! Если бы они это знали…
— Ты был бы мертв, — жестко ответил Кустис, — а мы с Сэмом, вероятно, до сих гадали бы почему!
— Если бы я только мог с ним поговорить, — стал настаивать я. — Я знаю, что он болен, Пит. Но он не всегда был таким, и, гм, зная методы, с помощью которых Пат могла вертеть, как чурбаном, таким сравнительно разумным человеком, как я…
— Кто это стреляет газом? — заорал капитан Браун, перебегая к нам от линии Машин, где он беседовал с другими людьми в форме. Мы с Питом переглянулись, и затем, когда я взглянул на дом, я увидел белые клубы дыма, валившие с нижнего уровня дома дяди Дэя. Браун повторил свой вопрос, добавив: — Здесь отдаю приказы я, черт бы побрал!
Тогда Кустис спокойно сказал:
— Капитан. Никто не стрелял газовыми зарядами. Ни одно из окон не разбито.
У Брауна отпала челюсть. Повернувшись на месте, как волчок, он завопил:
— Райан! Живо сюда с матюгальником!
Патрульный в белом шлеме подбежал с электрическим мегафоном, Браун вырвал его у него из рук и повернулся к дому. Он нажал на кнопку, и по городку разнесся его голос:
— Внимание, профессор Прайс, ваш дом горит! Выбрасывайте винтовку и давайте поговорим, а?
Вместо ответа дядя Дэй послал пулю в ствол вяза, рядом с которым в это время стоял Браун.
— Что ж, он еще жив, — пробормотал капитан, бросаясь на четвереньки в траву.
— Дайте мне эту штуку, капитан, — сказал я. — Может быть, он будет слушать меня.
Браун заколебался. Затем, со словами:
— Он же не слушает даже меня! — он отдал мне мегафон. Я направил его в сторону дома и закричал на уэльском языке:
— Это Морган, дядя Дэй! Я знаю, что эта грязная потаскуха сделала с нами обоими, и я с тобой, родич! Я найду вам адвоката, дядя Дэй, и даю вам слово, что они с вами ничего не сделают. Но вы должны выйти оттуда. Дом горит, вы же видите!
Он опять выстрелил. Я почти ожидал этого и только моргнул, когда надо мной прожужжала пуля.
— Что он говорил? — спросил Браун.
Кустис сказал:
— Это уэльский язык. Тот старик — уэльсец.
— Он будет жареным уэльсцем, если не позволит нам быстро его оттуда вытащить!
— Пожарная машина прибыла, капитан! — прокричал один из белых шлемов. Браун пожал плечами:
— Много ли толку от нее, если он в нас стреляет. Единственная помпа, к которой надо тянуть шланг, находится на линии его огня!
— Ради Бога, выходите! — закричал я в мегафон. Сквозь ромбовидные окна первого этажа были видны языки пламени.
Кто-то заметил:
— Ну и огонь!
— Все же она была здесь сегодня утром, — сказал Кустис. — Он, должно быть, схватил ее, вывез отсюда и убил. Но он забыл обыскать это место.
— Обыскать в поисках чего? — спросил Браун. — Бомбы замедленного действия?
Раньше, чем Кустис успел ответить, раздался глухой удар, за которым последовала серия взрывов. Стекла вылетели наружу, и мощное пламя объяло весь дом. Если кто-то там и кричал, то за ревом огня его невозможно было услышать. Я повернулся и пошел, когда пожарные присоединяли первое звено шланга к гидранту. Я успел пройти уже треть пути по газону, когда меня догнал Пит Кустис и тихо спросил:
— Ты, э-э… все в порядке, Прайс?
— Мне кажется, меня сейчас опять стошнит, — пробормотал я. — Но я тебе помогу написать отчетный рапорт, позже. Ты ведь задержишься допоздна?
— Похоже на то, — сказал Кустис. — Но я и сам справлюсь, приятель. Почему бы тебе не отдохнуть, а? Судя по твоему виду, тебе не помешало бы поспать и…
— Спать? — Меня передернуло. С отвращением я заметил, что тени становились длиннее, по мере того как солнце склонялось к западу. Я устало покачал головой и ответил: — Ты, наверное, смеешься. Не думаю, что я вообще когда-нибудь смогу теперь заснуть.
Но я ошибался.
В конце концов мне удалось заснуть — часа на два — меньше чем через неделю после того, как из-под руин извлекли обугленное тело дяди Дэя.
Сочетание фамилий совпадает с названием известного американского издательства.
Овощной или фруктовый соус с различными пряностями.
Все, что имею, принадлежит Тебе, о Господин. Во имя Твое свершает раба Твоя помазание, чтобы стать в грядущем дне Дьяволом и Злым Духом, подобно Тебе. Приди, о Учитель. Приди, приди, о Дьявол. Приди, Князь и Отец. Приди, О Владыка, (фр.).
Приверженец агностицизма — доктрины о непостижимости существования Бога и его природы, а также изначального происхождения вселенной.
Розенкрейцер — основатель тайного общества в Германии в XV в. В XVII— начало XVIII вв, розенкрейцерианцы — тайное общество философов, глубоко проникших в тайны природы. В современной Америке известны четыре направления этого движения. Самое известное — АМОРС (Древний Таинственный Орден Розы Круцис), символом которого служит золотой крест с красной розой посредине.
национальное испанское блюдо из риса, курятины и овощей с приправой из шафрана.
Quod erat demonstrandum (лат.) — Что требовалось доказать.
жареные хлебцы с икрой или другой закуской.
Температура приведена в пересчете на шкалу по Цельсию.
Добряк (англ.).
Колдовство, шаманство; распространено в Вест-Индии.
Все, что имею, принадлежит Тебе, о Господин. Во имя Твое свершает раба Твоя помазание, чтобы стать в грядущем дне Дьяволом и Злым Духом, подобно Тебе. Приди, о Учитель. Приди, приди, о Дьявол. Приди, Князь и Отец. Приди, О Владыка, (фр.).
Вест-запад, Ист — восток (англ.). Здесь и далее — примеч. переводчика
Welsh rabbit (англ.) — уэльские гренки с сыром Неловкое положение, в котором оказалась гостья, обусловлено схожим звучанием слов rabbit — кролик, зайчишка, и rarebit — воришка.
Omerta (ит.) — закон молчания.
Образ действия (лат.).
