* * *

 
Некий город ждал владыку как-то раз,
Все богатства выставлял он напоказ.
 

 
Выбрал каждый подороже украшенья,
Выставлял их повиднее в знак почтенья.
 

 
Но у брошенных в темницу бедняков
Отыскались только цепи их оков.
 

 
Только головы казненных отыскались
Да сердца, что там от горя разрывались.
 

 
Взяли руки, что у них же отсекли,
И украсили темницу как могли.
 

 
Город встретил шаха сказочным нарядом.
Шах на все вокруг смотрел спокойным взглядом.
 

 
Лишь темница всем внушала жуть и страх.
И пред ней остановился грозный шах.
 

 
Вызвал узников к себе он в восхищеньи,
Дал им золота и обещал прощенье.
 

 
«Почему, — спросил советник, — ты свой путь
Здесь прервал, о государь? В чем тайны суть?
 

 
Город пышно убран шелком и парчою,
В нем сокровища повсюду пред тобою,
 

 
Падал под ноги тебе жемчужный град,
Веял мускуса и амбры аромат.
 

 
Но глядел на украшения ты мало,
И ничто из них тебя не привлекало.
 

 
Почему же взор высокий твой привлек
Вид кровавый этих рук, голов и ног?
 

 
Для чего ласкать в темнице заключенных
На обрубки рук глядеть окровавленных?
 

 
Можно ль тут найти отраду для души?
Ты для нас загадку эту разреши».
 

 
Молвил шах: «Все остальные украшенья
Только детям доставляют развлеченья.
 

 
Каждый житель в ожидании похвал
Сам себя, свое богатство выставлял.
 

 
Город спрячет свой убор, хоть он и ярок.
Только узники мне сделали подарок:
 

 
Отделились эти головы от тел
Потому, что я проехать здесь хотел.
 

 
Моему здесь повинуются приказу
Вот зачем я бег коня замедлил сразу.
 

 
Те блаженствуют, проводят в счастьи дни,
И полны высокомерия они.
 

 
Здесь, в темнице, счастья, радости не знают,
Здесь под гнетом гнева шахского страдают.
 

 
Обезглавливают их, лишают рук,
От тоски им нет спасенья и от мук.
 

 
Ждут без цели, и конца не видно страху,
Из темницы могут выйти лишь на плаху.
 

 
Для меня темница эта, словно сад
Здесь меня за муки верностью дарят…»
 

 
В путь собравшись, жди приказа к выступленьто,
И не должен шах гнушаться тюрем тенью.
 

* * *

 
Раз Нуширвана вынес конь на луг.
Там старец был, согбенный, слойно лук.
 

 
Сажал деревья он вблизи арыка.
«Ты бел, как молоко, — сказал владыка.
 

 
Твой смертный час теперь уж недалек.
Сажать деревья — что тебе за прок?»
 

 
Старик сказал: «Не о себе забота.
Ведь посадил для нас деревья кто-то,
 

 
Сегодня с них снимаем мы плоды.
Другим я отдаю свои труды.
 

 
Ведь путь добра для душ достойных сладок,
Есть в каждом деле собственный порядок».
 

 
Пришелся шаху по душе ответ,
Дал старцу горсть он золотых монет.
 

 
Вскричал старик: «Я, деревца сажая,
От них не ждал так скоро урожая!
 

 
Восьмой десяток мне, великий шах.
Но погляди — деревья-то в плодах!
 

 
Хоть ни одно в земле не укрепилось,
А золота немало уродилось!»
 

 
Понравился царю мудрец седой,
Ему ту землю отдал он с водой.
 

 
Твори сегодня ты дела благие
У лежебок поля стоят нагие.
 

* * *

 
Был сын у шаха тополя стройней.
Был лик его луной в силке кудрей.
 

 
Все люди красоте его дивились,
И взгляды всех сердец к нему стремились.
 

 
Он чудом был всех девяти небес,
Чудеснейшим из всех земных чудес.
 

 
Две брови, словно занавес айвана,
Скрывали вход в покой души султана.
 

 
Кто видел стрелы тонкие ресниц,
Пронзенный, падал перед ними ниц.
 

 
Два ряда ярких перлов прятал рот,
В уста рубины закрывали вход.
 

 
Как подпись шаха, волоски на коже
Влюбленных казни обрекали тоже.
 

 
А подбородок низвергал миры,
Мячом он для любовной был игры.
 

 
И сердце некой женщины любовью
Зажглось к красавцу, обливаясь кровью.
 

 
Спокойствия и счастья лишена,
Его увидеть жаждала она.
 

 
В жестоком пламени тоски сгорала,
И ложем ей зола отныне стала.
 

 
Звала того, кто сердце ей зажег,
Стенала, слез лила кровавый ток.
 

 
Когда он ехал в мяч играть порою,
Она кидалась вслед ему стрелою.
 

 
Летела пред конем быстрей мяча,
Как клюшки, косы по земле влача,
 

 
Глядела на него влюбленным взглядом,
Катились в пыль дороги слезы градом.
 

 
Хоть часто слуги плеть пускали в ход,
Ее от боли не кривился рот.
 

 
Все люди той несчастной удивлялись,
Над ней повсюду громко издевались,
 

 
Показывали пальцем ей вослед.
Но для любви подобной страха нет.
 

 
О ней давно твердила вся столица,
Царевич этим начал тяготиться.
 

 
Отцу сказал он: «До каких же пор
Мне от бесстыдницы сносить позор?»
 

 
Великий шах решил не медлить боле
И повелел: «Ее сведите в поле,
 

 
За косы привяжите к скакуну,
И пусть искупит тяжкую вину.
 

 
Когда земля порвет ей в клочья тело,
То люди позабудут это дело».
 

 
На поле для игры поехал шах,
Там собралась толпа людей в слезах.
 

 
От слез кровавых из-за той несчастной
Земля, как сад гранатный, стала красной.
 

 
Вот подвели к коню бедняжку ту,
Чтоб за волосы привязать к хвосту.
 

 
Тогда она к ногам склонилась шаха,
О милости моля его без страха:
 

 
«Коль решено мои окончить дни,
Последней просьбы ты не отклони!»
 

 
Сказал ей шах: «Коль просишь о прощеньи,
Знай — непреклонен я в своем решеньи.
 

 
Коль способ казни просишь изменить,
Знай — только так хочу тебя казнить.
 

 
Отсрочки ль просишь ты, полна боязни?
Знай — ни на миг не отложу я казни.
 

 
Иль чтоб царевич снизошел к тебе?
Знай — откажу я и в такой мольбе».
 

 
Она в ответ: «Мне не нужна пощада,
Великий царь, отсрочки мне не надо.
 

 
Просить не стану, государь благой,
Чтоб казни предал ты меня другой.
 

 
Коль, справедливый, дашь мне разрешенье,
То не о том услышишь ты моленье.
 

 
Сверши, о чем молю в свой смертный час!»
И шах сказал: «Ты слышала приказ.
 

 
О сказанном просить я запрещаю,
Все прочее исполнить обещаю».
 

 
«Коль в униженьи, — молвила она,
Конем я быть затоптана должна,
 

 
Я об одном молить тебя хотела
Пусть конь его мое растопчет тело!
 

 
Возлюбленный пускай казнит меня,
Пусть вскачь погонит своего коня;
 

 
Коль он меня растопчет в униженьи,
Я буду жить в моем к нему стремленьи,
 

 
И в смерти буду счастлива стократ,
Огнем любви я вспыхну меж Плеяд.
 

 
Я — женщина и сердцем не смела.
Мне кажется, уже я умерла.
 

 
Но все ж была я подданной твоею:
О жалости тебя молить я смею!»
 

 
Смягчился шах от горести такой,
Да что там! Слезы проливал рекой.
 

 
От этих слез пыль превратилась в глину.
Он женщину простил и отдал сыну.
 

 
Коль ты мне друг, рассказ мой, может быть,
Тебя научит, как должны любить.
 

   Фаридаддин Аттар (ум. в 1230 г.) — суфийский поэт, автор многочисленных поэм и газелей. Не писал панегириков. Резко осуждал тиранию и социальную несправедливость.