Матросы одного океанского судна поймали акулу…
   Вытащили ее крюком на палубу и распластали.
   — А интересно, братцы, что у нее в желудке, — сказал судовой врач.
   Бравый матрос одним ударом ножа вспорол акулий желудок, бесстрашно сунул туда руку и вытащил… человеческий череп и записную книжку в прочном коленкоровом переплете, только чуть-чуть разъеденную едким желудочным соком.
   — Глянь, ребята, — сказал юнга. — Обезьяничий череп.
   — Ничего подобного, — возразил доктор. — Судя по форме — это череп первобытного дикаря. Первая ступень развития.
   — Не думаю, чтоб «первая ступень», — засмеялся младший офицер, — думаю, чтобы первобытный дикарь, ибо при черепе есть записная книжка. Несомненно — обладатель черепа и книжки — одно и то же лицо. А ну, поглядим… Ба! написано по-русски. Значит, компатриот! Угораздило беднягу. Послушайте-ка!

* * *

   «Сыя записная книжка принадлежит члену Дрыкину.
   Воскресение. Ужас, ужас и еще раз ужас. Наша старая рыбачья шхуна „Амфитрита“ пошла ко дну ко всем чертям. Спасся только начальник шестеро… Плывем в лодке — куда неведомо! Хорошо еще, что начальник захватил компас и карту… Говорит, что берег в 80 милях и если хорошо грести, то в шесть дней догребем до берега. Навались, ребята!
   Понедельник. Гребем. Подсчитывали рационы. Если по два сухаря и куску солонины в день, то на 5–6 дней хватит. Гребем день и ночь.
   Вторник. Гребли, гребли, вдруг встает товарищ Алеша Гайкин и говорит этот Алеша Гайкин:
   — А что, говорит, товарищи, — ведь тяжелая штука эта гребля.
   — Очень, говорим, тяжелая.
   — Это, говорит, труд, а всякий труд должен быть организован! Поэтому, говорит, предлагаю немедленно основать профессиональный союз гребцов для защиты наших пролетарских гребцовских интересов!
   Начальнику это не особо чтобы понравилось:
   — Что вы, говорит, ребята! Какие там союзы? Гребите себе, и конец! Доберемся до берега — тогда что хотите делайте.
   — Нет, — говорит Алеша, — это ты врешь! Тогда уже поздно будет, на берегу-то. Мы должны организоваться сейчас. Выбирай, товарищи, председателя!
   Вот оно, что значит: сознательный! Сразу сказал — что к чему! Мозговитая башка.
   Побросали мы весла — стали выбирать. Ну, понятное дело — Алешу и выбрали.
   — В таком разе, — кричит Алеша (радостный такой), — раз вы меня выбрали, то требую восьмичасового рабочего дня, и никаких гвоздей!
   А начальник — смех на него смотреть — прямо что только не плачет:
   — Да с ума вы, говорит, посходили! Где же это, кричит, видано, чтобы публика чуть ко дну не идет, а сама восьмичасового дня требует?! Да я сам, своими руками, буду хоть 15 часов грести… Одумайтесь, ребята.
   — Думали, — говорит Алеша, — достаточно… И раз у нас проснулось классовое самосознание, то никаких ваших разговоров не должно быть. Правильно, товарищи? Голосуйте вставанием…
   Проголосовали вставанием — чуть лодку не опрокинули.
   А меня секретарем выбрали. Вот-то здорово! И сам не ожидал.
   Среда. Решили грести так: четыре часа до обеда, четыре — после обеда. А так как обед был не особо чтобы какой, то Алеша потребовал увеличения пайка под угрозою забастовки.
   Прямо плакал наш буржуй-начальник:
   — Для вас же, чертей, берегу рационы… Ведь с голоду подохнете.
   — Это, — говорит Алеша, — все трефовый разговор… А раз, что пролетариат работает — он должен и сносно питаться. Иначе минимум производительности!
   Четверг. Вынул нынче Алеша из кармана книжечку-календарчик, глянул в него да как крикнет — таково радостно:
   — Братцы-товарищи! А ведь нынче престольный праздник! Никто не имеет такого права, чтобы заставить нас у праздник работать. Бросай весла!
   Ай и голова же! Прямо сил нет.
   Пятница. Нынче у нас первый день забастовки. Вся штука вышла из-за того, что Алеша предъявил начальнику от имени профсоюза требование о больничной кассе и обеспечении на случай потери трудоспособности.
   Получили отказ — забастовали.
   Алеша называет это: „конфликт с предпринимателем“.
   Вот мозух! Где-нибудь в Англии или еще где — министром был бы, а у нас так, зря околачивается.
   Суббота. Забастовка протекает — нормально.
   До берега 68 миль.
   Рационы — только на завтра. Если потом начальник перестанет кормить — поломаем весла.
   Алеша так это и называет: „Порча орудий производства“.
   Появились акулы.
   Этой сволочи еще чего надо?
   Воскресенье. Рационы прикончили. Надо же питаться трудящему человеку.
   Акулы прямо с ума спятили. Шныряют около лодки день и ночь никакого им 8-часового рабочего дня нет!
   Алеша чивой-то притих, а море, наоборот, разыгрывается. С запада желтая туча ползет, стерва, прямо как живая…
   Акулы прямо чуть не через борт прыгают… Алеша даже одну кулаком по морде хватил.
   Воскресенье (вечер). Буря. Алеша чего-то плачет.
   — Простите, говорит, братцы, меня окаянного… Через меня все подох…
   До чего сволочевый вал — чуть лодку не перевернул!
   Акулы…
   Братцы, что ж это так…»

* * *

   От последней буквы записи тянулся длинный нервный карандашный хвост — будто кто-то помешал секретарю профсоюза дописать слово.
   Дальше шли чистые листки.

* * *

   — Какая странная история, — прошептал доктор, швыряя череп через борт. — И ужаснее всего, что никто от этого не выиграл!..
   Офицер возразил:
   — Как никто? А акулы?