Перед маленькой, сухонькой женщиной с молитвенным выражением лица сидела пожилая толстая иоаннитка и благоговейно говорила:
   — Деньги, матушка, от дьявола!
   — Так, так… От дьявола, говоришь?
   — От его.
   — Поди ж ты!
   — Ими он, злокозненный, смущает христианскую душу…
   — Смущает?!
   — Смущает. В грех, в блуд, в пьянство вводит…
   Хозяйка всплеснула руками.
   — Этакий ведь паршивец!
   — То то вот и оно. А ты, матушка, люди говорят тысчонку в сундуке прячешь. Ты б ее отдала.
   — Да кому ж ее отдать, это дьяволово сотворение?
   — Нам бы внесла… И благодати бы сподобилась.
   — Это какой же такой благодати?
   — Да разной. Мало ли…
   — Оно то правда, только одно меня смущает, коли они от дьявола, так что же я сделаю — себя-то очищу, благодати сподоблюсь, а вас под дьявола подведу.
   Гостья пожевала губами.
   — Ну, не всю тысячу — восемьсот можно дать.
   — Да что ж… Оно бы можно восемьсот — так ведь двести все равно останется, душеньку мою грешную смущать.
   — Вот видишь! Тысячу бы и отдала
   — Милые вы люди! Неужто я ж вас захочу под монастырь подвести: отдать тысчонку вам, а потом чтобы вы от дьявола искушение имели.
   — А мы тогда вот что сделаем… Мы их, матушка, на процентный бумаги переведем…
   — Нешто тогда от них вреда не будет?
   — Ни-ни. Какой же вред, ежели процентными бумажками.
   — Ведь вот поди-ж ты! Всякую мудрость знать сподобились. Уж Божьему человеку всегда такое от Бога пошлется — чтоб понять: как и что. А только ведь я свою тысчонку и сама бы могла на бумаги перевести. А?
   — Можешь и сама. Уж мы все приемлем по христианскому смирению кредитками ли, процентными ли…
   — Чего ж там — приемлем… Раз дьявольской печати на них нет — могут и у меня полежать.
   Гостья вздохнула.
   — Так-то так…
   — То-то и оно.
   — А все-таки, если жалко тебе их для Божьего дела — благодати не получишь.
   — Да куда мне с ней на всю тысячу! Ведь это выйдет целая уйма благодати. Баба же я будем говорить, мелкая, тихая… Куды мне столько.
   — Грехи!.. — сокрушенно прошептала собеседница хозяйки и обвела взглядом комнату.
   Увидела на шкафу самовар и сказала:
   — Чай-то пьешь! Дьяволово зелье!! Нечистым духом выращенный злак из живота блудницы.
   — Да неужто?!
   — Истинный Бог! Диавол посеял на людскую слабость.
   — Гм. Этакий мошенник! Гостья помолчала.
   — Нехорошо держать такую вещь в доме. Хочешь сподобиться благодати Духа свята — избавься от него.
   — Да как же мне от него избавиться?
   — Отдала бы нам на скит. Божье дело!
   — Нешто это возможно — отдать самовар на ваш скит? Я избавлюсь от него, — спасу свою душу, а вы — опоганитесь.
   — Устав церковный гласит, что ежели окропить машину диаволову четверговой водой — всякая нечисть от нее отходит.
   — Мерси вас.
   — Видишь!.. Самоварчик-то… сегодня можно забрать?
   — Как забрать?
   — Яко жертвенный дар ко престолу…
   — Экая ты какая! Да зачем же мне его отдавать — ежели он по окроплении мне же безопасно служить может?
   — Ну, ладно, — саркастически сказала гостья. Самовар окропишь — зелье чайное, по прежнему, от дьявола останется.
   — Ты бы, матушка, порылась в церковном уставе: может, и к чаю есть какое окропление?
   Гостья встала.
   — Пойду я. А только, — если хочешь благодать заслужить, — пожертвовала бы что-нибудь Божьим угодникам от щедрот вдовьих.
   — Это можно. Так бы и сказала. Вот тебе — помолись — за здравие рабы Божьей Лизаветы.
   — Да ты что ж, мать моя, гривенник-то мне в руку суешь? Шутки шутишь? Да я на одного извозчика, к тебе едучи, семь гривен истратила.
   Хозяйка развела руками.
   — Убыток, значит. Что делать… не знаешь, где потеряешь — где найдешь.
   И когда гостья вышла, хлопнув дверью, хозяйка крикнула ей вслед:
   — Я сама, милая моя, на Песках пятнадцать лет в гадалках состояла. Дураками и без меня пруд пруди!