На глухой улице южного городка стоял дом с садом, принадлежащей Ивану Авксентьевичу Чеботаренку.
   Мой приятель, столичный художник Здолбунов и я — мы гостили у тароватаго Чеботаренка весь май месяц и часть июня.
   Хорошо было. Цвела сирень, цвела акация, цвело все, на что только падали жаркие поцелуи солнца, и все мы ходили, как полупьяные.
   В день именин хозяина, вечером, когда луна залила серебристо-зеленым светом сирень в саду и тополя, я ушел от гостей в свою комнату, бросился на кровать и долго лежал так, часто и сильно дыша ароматом щедрой сирени, доносившейся из открытого, выходившего в сад, окна.
   Хорошо было. Я в этот момент никого не любил и, вообще, в это время никого не любил, но чувствовал, что скоро полюблю сильно, сокрушающе и что эта любовь будет счастливая, долгая. Запах сирени может многое рассказать, если в него, как следует, вникнуть.
   За окном раздался голос моего приятеля, художника:
   — Вот тут скамеечка есть. Тихо, безлюдно, и сирень безумствует кругом. Сядем, Марья Николаевна.
   Женский голос поправил:
   — Какая я вам Марья Николаевна?! Я Ольга Николаевна. Неужели вы еще не запомнили?
   — Я-то не запомнил?! Таковский я, чтобы не запомнить. Нет, я запомнил, но только вам больше идет имя — Маруся. Марья Николаевна.
   — Да уж вы сумеете вывернуться, знаю я вас.
   — Какие у вас холодные руки, Ольга Николаевна.
   — А вы откуда знаете?
   — Да я одну из них взял.
   — Зачем же вы это делаете? Оставьте; не надо.
   — Почему не надо? А, может быть, я хочу поцеловать вашу руку.
   — Это совсем лишнее.
   — Нет, не лишнее. У вас красивые руки, Марья Ник… Ольга! Ольга Николаевна!!
   — Ну, уж нашли тоже красоту. Вероятно, всем женщинам говорите одно и то же.
   — Если бы все женщины были похожи на вас, я бы говорил им то же самое.
   — А что же, я разве не такая женщина, как другие?
   — Вы? Вы особенная. В вас есть что-то такое… что-то, знаете, такое…
   — Ой, руке больно. Не жмите.
   — Ну, ничего. Я ее поцелую, все и пройдет.
   — Знаете, почему я держу вашу левую руку, a не правую?
   — Почему?
   — Левая ближе к сердцу.
   — Так вы говорите — какая я?
   — Вы? Особенная какая-то.
   Пауза. Потом раздался притихший голосок Ольги Николаевны:
   — Странно. Это говорите не вы первый.
   — Ну, вот видите! Какие у вас красивые плечи.
   — Оставьте. Ну, так что же во мне особенного?
   — В вас есть какое-то обаяние. Меня влечет к вам. Ведь мы познакомились только нынче за обедом, a мне кажется, будто мы с вами знакомы давно-давно.
   — Какой вы странный.
   — Да… Меня все находят странным. Я не такой, как другие.
   — А какой же вы?
   — Какой? Да, знаете, долго говорить. Но только вы меня не должны бояться.
   — Почему у вас такая рука холодная?
   — Сердце горячее.
   Долгая пауза.
   — Виктор Михайлович!
   — Ну?
   — О чем вы так глубоко задумались?
   — Что? Эх!.. Не стоит говорить. Нет. Нельзя. Не расспрашивайте.
   — Наверное, о какой-нибудь из ваших много численных симпатий?
   — О, Марья Николаевна… Как вы далеки от истины!
   — Ольга я Николаевна! Какая я вам Марья Николаевна?! С кем вы меня путаете?..
   — Это я нарочно назвал вас Марьей Николаевной, чтобы посмотреть: ревнивая ли вы?
   — Да уж вы сумеете вывернуться. Вас на это взять.
   И своеобразная гордость прозвучала в голосе Ольги Николаевны. Будто она уже начала гордиться своим собеседником.
   — Так о чем же вы так задумались?
   — О чем? Вернее — о ком.
   — Ну, о ком?
   — Нет, зачем, Map… Ольга Николаевна! Лучше не говорить… Скажу только одно; ваше имя надолго запечатлеется в моем сердце, как что-то милое дорогое и сладко-печальное.
   — Ну, не надо быть таким… Ей Богу, вы странный. Так о ком же вы думали?
   — Сказать? А вы не раз сердитесь?
   — Нет. Почему же?
   — Вот если вы меня поцелуете, тогда скажу.
   — С какой же стати я вас буду целовать! Нельзя. Я замужем.
   — Серьезно?!
   — Конечно.
   Пауза.
   — Ну, так что ж такое, что вы замужем?
   — Как что? Вот, ей Богу… Какой вы странный.
   — Жизнь меня сделала странным, милая Оля.
   — Не смейте меня так называть.
   — Хорошо, Оля. Не буду.
   — То-то. Так о ком же вы думали?
   — О вас.
   — Интересно знать, что-же вы обо мне думали?
   — Я думал: сколько вы счастья можете дать тому человеку, который вас полюбит.
   — Наверное, всем женщинам говорите то же самое.
   — Я?! Нет. Чего мне! Только вам и говорю.
   — Отчего вы такой печальный, Виктор Михайлович?
   — У меня жизнь печально сложилась, Оленька.
   — Бедный мой, бедный; ну, дайте, я вас по головке поглажу. Оставьте: Пустите! Не смейте меня целовать! Я кричать буду!
   Лежа у себя на кровати, я нервно насторожился, вот сейчас раздастся пронзительный крик.
   Крика не было. Тишина, на секунду прерванная звуком поцелуя, царила за окном.
   — Слушайте, если вы будете так себя вести — я уйду.
   — Ну, не надо уходить.
   — Да уж я знаю вас — вы умеете женщин уговаривать. Дайте слово, что больше этого не будет.
   — Чего?
   — Вот этих… поцелуев…
   — Дам слово… С одним условием, — чтобы завтра вы пришли ко мне. Я покажу вам свои рисунки. Вы любите искусство?
   — Страшно!
   — Ну, вот видите. Вы такая чуткая, понимающая и вдруг заброшены в эту глушь. Я понимаю, каково вам приходится. У вас красивая душа. Так придете?
   — Я приду с одним условием: дайте мне слово, что вы не позволите себе ничего лишнего.
   — Лишнего? Что вы, Оленька?!. За кого вы меня принимаете. Ничего лишнего. Будет самое необходимое.
   — Ну, пойдемте отсюда… А то ушли и пропали… — даже неприлично. Только послушайте… Виктор Михайлович… Вы, наверное, меня не уважаете. Только сегодня познакомились, a мы уже с вами… и целовались…
   — Ольга Николаевна! Разве можно говорить о каком-то там уважении, если налицо любовь! Разве можно заботиться о каком-то насморке, если у человека брюшной тиф?
   — Да уж я вас знаю… Вы умеете красиво говорит… Ну, идите вперед, a я с другой стороны выйду.
   Через полчаса Здолбунов, насвистывая что-то, зашел в мою комнату.
   — Ты тут? Что это ты делаешь в одиночестве?
   — Здолбунов! Я все слышал, о чем ты говорил с Ольгой Николаевной.
   Он засмеялся.
   — Стыдно подслушивать, дитя мое.
   — Знаешь, Здолбунов… я записал весь ваш разговор. Почти дословно. Не хочешь ли прочитать?
   Он взял из моих рук бумажку и внимательно прочел ее.
   — А ведь, ей Богу, недурно.
   — Это? Недурно?! Здолбунов! Ты, который читаешь рефераты по искусству, ты, который имеешь жену — чуткого, тонкого, умного человека, ты, который…
   — «О ты, Катилина»! Успокойся, милый. Запомни мудрые слова человека Здолбунова: на кита ходят с гарпуном, a на пескаря достаточно примитивнейшего крохотного стального крючка. Крючка кит даже не заметит; гарпуном пескарь будет раздавлен, как букашка. Все на свете разумно, и Марья Николаевна…
   — Ольга!!
   — Ну, Ольга. И Ольга Николаевна получит если и не мое уважение, то мою краткосрочную любовь.
   — Да уж вы, мужчины, умеете говорить. На это вас взять, — засмеялся я.
   А в окно врывался сладкий, ласковый запах сирени и все оправдывал, и все оправдывал, и все оправдывал.