На скамейке маленького заброшенного сквера бок о бок со мной сидел человек.
   Этот человек сразу обратил на себя мое праздное внимание, отчасти своей нелепой позой, отчасти же не менее нелепым и странным поведением… Он сидел, скорчившись, подняв колени в уровень с лицом и запрятав руки в карманы брюк. На одной ноге у него лежала развернутая книга, которую он читал, лениво водя по строкам полузакрытыми глазами. Дочитав страницу, он не переворачивал её, а поднимал глаза кверху и начинал смотреть на маленькую, ползущую по небу тучку или переводил взгляд на металлическую решетку сквера.
   Легкий весенний ветерок ласково налетал на нас, шевелил полы моего пальто, шевелил сухие прошлогодние листья у наших ног и переворачивал страницу книги моего зазевавшегося соседа.
   Услышав шелест перевернутой страницы, сосед вновь опускал глаза на книгу и продолжал читать ее с благодушно-сонным видом.
   Но, перевернув таким образом несколько страниц, ветерок превратился в ветер и, дунув на нас, свалил книгу с колен сидевшего около мена господина.
   Господин скользнул равнодушным взглядом по валявшейся на дорожке книге и, закрыв глаза, задремал.
   — Послушайте… Эй! Слушайте… у вас упала книга, — сказал я, дергая его за рукав.
   Он открыл глаза и задумчиво посмотрел на книгу.
   — Да. Упала.
   — Так надо бы ее поднять!
   Он обернулся ко мне, и в его сонных глазах засветилась хитрость.
   — Не стоить вставать из-за этого… И вы сидите…. Кто-нибудь другой поднимет.
   — Да почему же? — удивился я.
   В этот момент из-за поворота показалась женщина в платке, с корзинкой в руках. Поравнявшись с нами, она увидела книгу, инстинктивно наклонилась и сказала, поднимая ее:
   — Книжечка, господа, упала!
   После чего положила ее на скамейку и, недоумевающе посмотрев на нас, пошла дальше.
   Мой сосед открыл сонные глаза и подмигнул мне:
   — Видите! Говорил я вам.
   — Неужели вам было трудно самим поднять книгу?
   — А вы думаете — легко! Я разговорился с ним.
   Около меня сидел Лентяй, такой чистокровный и уверенный в своей правоте Лентяй, каких мне до сих пор не приходилось видывать.
   — В сущности говоря, — жаловался он мне, — на человека взвалена в жизни масса работы! Он должен пить, есть, одеваться, умываться, а если он религиозный, то и молиться Богу… Я уже не говорю о том обидном факте, что это даже не считается работой. Вы подумайте! Кроме всего этою, оно еще должен работать! Миленькая планета, черти бы ее разодрали по экватору на двое!
   — Как же вы живете? — спросил я.
   — Какая же это жизнь, — простонал он. — Это мучение.
   Наморщив брови, он, с явным желанием ошеломить меня, сказал:
   — Представьте себе: вчера я должен был ехать к портному заказывать костюм!
   Так как я остался равнодушным, то он продолжал:
   — Да… заказывать костюм! Чтоб он лопнул по всем швам! Выбирать материю, подкладку, снимать мерку…
   Я не выразил ему никакого сочувствия.
   — Поднимите, говорить, руки! Снимите пиджак… Не горбитесь, вытяните ногу! А? Как это вам нравится…
   — Жизнь ваша ужасна! — серьезно сказал я. — Отчего бы вам не покончить ее самоубийством?
   Он откровенно сказал:
   — Я уже думал об этом… Но понимаете, такая возня с этими дурацкими крюками, веревками… А тут еще эти письма писать… поздравительный, или как их там, что ли… Повозился, повозился, так и бросил,
   Он поднял глаза к небу и сказал:
   — Ах, черт возьми! Солнце уже заходит… Не можете ли вы сказать мне, который час?
   — Мои стоят, — сказал я, взглянув на часы.
   — Э, чтоб она пропала, эта преподлая планетишка! Крутится, крутится, а чего — и сама не знает,
   — Часы можно проверить в магазине напротив сквера, — посоветовал я.
   — Можно, — сказал он, ласково посмотрев на меня.
   Я встал.
   — Я пойду, посмотрю!
   — Ах, мне так совестно затруднять вас! — воскликнул он, не вынимая рук из карманов. — Может быть, подождем прохожего, спросим у него.
   Возвратившись, я нашел его в той же позе.
   — Без двадцати семь.
   — Что вы говорите! Чтоб это бабье попалил небесный огонь!
   — Какое бабье?
   — Да мне нужно сейчас в Александровский сад.
   — Прекрасно! — сказал я. — Я тоже собираюсь туда. Отправимся вместе.
   Лентяй не обрадовался, а умоляюще посмотрел на меня.
   — Ради Бога! Не могли ли бы вы оказать мне одну огромную услугу… Раз вы идете в Александровский сад то это так кстати… А уж я вам потом чем-нибудь отплачу… Тоже схожу куда-нибудь… Или, нет! Лучше подарю очень забавную вещицу: китайский портабак… А?
   — Сделайте одолжение! — сконфузился я. — Я и так…
   — Вот что… На третьей скамейке боковой аллеи будет сидеть барышня в сиреневой шляпе. Это — моя невеста. Я ее очень люблю, и мы назначили свидание друг
   — Так отчего же вам не пойти! — вскричал я, пораженный.
   Он виновато улыбнулся.
   — Я лучше здесь посижу. Знаете, придешь — расспросы разные, ласки… ухаживать за ней нужно, занимать разговором… Это страшно утомительно… чтоб они треснули, эти романы! А потом нужно провожать ее домой… Я уж лучше после когда-нибудь.
   — Что же ей сказать? — угрюмо спросил я.
   — Скажите, что я болен, что у меня температура… что доктора с ног сбились…
   — А если она все-таки захочет видеть вас?
   — Скажите, что у меня заразительная форма. Может быть, она испугается.
   Пожав плечами, я протянул ему руку.
   — До свиданья!
   — Всего хорошего… Вот мой адрес… Очень буду рад, если зайдете! К невесте вы успеете как-раз… теперь около семи часов.
   Он вынул часы. Я воскликнул:
   — Оказывается, у вас есть часы?!
   — Да, — добродушно подтвердил он. — А что?
   — Ничего… Прощайте!

* * *

   Барышню я нашел в указанном месте. Подойдя, раскланялся и вежливо сказал:
   — Я от вашего жениха. Он болен и придти не может!
   — Как болен!? Да я его видела сегодня утром…
   — Но сейчас он в опасном положении… У него… гм… температура.
   — Какая температура?
   — Такая, знаете… высокая! Что-то градусов сорок. Должен вам сообщить тяжелую весть: он лежит!
   — Да он всегда лежит! Как только дома, так и лежит.
   — Он страшно убивался, что не может вас видеть. Поставил себе термометр и говорить мне…
   — Он поставил себе термометр? — строго спросила барышня.
   — Да., знаете, Реомюра, такой никеллиро…
   — Сам поставил?
   Я покраснел.
   — Сам.
   Она посмотрела мне в глаза.
   — Зачем же вы лжете? Он сам никогда не мог бы сделать этого… Боже! Что это за человек? Нет, довольно! Передайте ему, чтобы он и на глаза мне не показывался!
   — Если вы хотите ему насолить, то прикажите показываться вам на глаза три раза в день, — посоветовал я. — При его лени, это лучший способ мщения.
   Она рассмеялась.
   — Ну, ладно! Скажите ему. чтобы он приехал завтра с утра. Мы поедем с ним по магазинам.
   — Так его! — жестко проворчал я. Расстались мы друзьями.

* * *

   Я стал бывать у Лентяя, и между нами возникла какая-то странная дружба. При встречах я ругал его, на чем свет стоить, а он добродушно улыбался и говорил:
   — Ну, бросьте… ну, стоить ли… ну, охота…
   Вчера я зашел к Лентяю и застал его по обыкновению лежащим в кровати.
   Около него валялась масса изорванной газетной бумаги и пальто, очевидно, снятое и брошенное на пол впопыхах, по возвращении с обычной прогулки в сквере
   Лентяй повернул ко мне голову и радостно сказал:
   — А-а, это вы! Признаться, я уже жду вас с полчаса…
   — А что случилось?
   — Не можете ли вы оказать мне одну дружескую услугу?
   — Пожалуйста!
   — Нет, мне, право, совестно! Я так всегда затрудняю вас…
   — Да говорите! Если это для меня возможно…
   — Я знаю, это вас затруднить…
   — Э, черт! Вы меня больше затрудняете вашими переговорами!.. Скажите, что вам нужно?
   — Не могли ли бы вы дать мне зонтик, который стоить в углу в передней?
   — Что это вы! Неужели на вас дождь каплет?
   — Нет, но проклятый портсигар, чтоб ему лопнуть вдоль и поперек, завалился за кровать.
   — Ну?
   — А в зонтике есть ручка с крючком, Я зацеплю его и вытащу.
   — Так лучше просто засунуть руку за кровать.
   Он почтительно посмотрел на меня.
   — Вы думаете?
   Я достал ему портсигар и спросил:
   — Что это за бумага валяется вокруг вас?
   — Газетная. Дурак Петр, чтоб ему кипеть на вечном огне, забыл на кровати разостланную сегодняшнюю газету.
   — Ну?
   — А я пришел и лег сразу на кровать. Потом захотелось прочесть газету, да уж лень было вставать…
   — Ну?
   — Так я вот и обрывал ее по краям. Оторву кусочек, прочту и брошу. Очень, знаете ли, удобно. Только вот с фельетоном я немного сбился. Как раз на середке его лежу.
   Я открыл рот, чтобы обрушиться на него градом упреков и брани, но в это время в открытое окно ворвался чей-то отчаянный пронзительный крик.
   Мы оба вздрогнули, и я подскочил к окну.
   На воде канала, находившегося в двадцати шагах от дома, барахтался какой-то темный предмет, испуская отчаянные крики… На почти безлюдном в это время берегу бестолково бегала какая-то женщина и мальчишка из лавочки… Они махали руками и что-то визжали.
   — Человек тонет! — в ужасе обернулся я к Лентяю.
   Под ним будто пружина развернулась.
   — Э, проклятый! — подбежал он к окну. Конечно тонет, чтоб его перерезало вечерним поездом!
   И, сбросив пиджак, он камнем вывалился из окна. У Лентяя был такой вид, что, будь окно в третьем этаже, он вывалился бы из него так же поспешно. К счастью, квартира Лентяя была в первом этаже.
   Помедлив минуту, я выпрыгнул вслед за ним и помчался к берегу.
   Лентяй был уже в воде. Он плыл к барахтавшемуся человеку и кричал ему:
   — Как можно меньше движений! Делайте как можно меньше движений!
   Я уверен, что этот совет он давал просто из присущей ему лени.
   Но сам Лентяй на этот раз обнаружил несвойственную ему энергию и сообразительность. Через пять минуть мы уже вытаскивали на берег плачущего извозчика, который имел глупость упасть в канал, и моего Лентяя, — безмолвного, мокрого, как умирающая мышь.
   Зубы у него были стиснуты и глаза закрыты.
   Извозчик сидел на берегу и всхлипывал, а какой-то подошедшей лавочник наклонился к лежащему Лентяю, пощупал его и сказал, снимая фуражку:
   — Шабаш! Кончилась христианская душа!
   — Как кончилась? — в смятении воскликнул я. — Не может быть! Он отойдет… Мы его спасем… Братцы! Помогите отнести его в квартиру… Он тут же живет… тут…
   Мокрый извозчик, баба, лавочник и мальчишка подняли тело Лентяя и, предводительствуемые мною, с трудом внесли в его квартиру.
   Вся компания взвалила его на кровать, дружно перекрестилась и тихонько на цыпочках вышла, оставив меня с телом одного.
   Тело пошевелилось. На меня глянул хитрый глаз Лентяя:
   — Ушли? — спросил он.
   — Боже! Вы живы!!. А я думал…
   — Вы извините, что я вас затруднил. Мне просто не хотелось мокрому возвращаться на своих ногах, и я думаю: пусть это дурачье, чтоб их перевешали, понесет меня на руках. Я вас не затрудню одной просьбой?
   — Что такое?
   — Нажмите кнопку, которая над моей головой! Хотя мне, право, совестно…