Это был обыкновенный замухрышка начальник станции. Ничего в нем не было замечательного: ни звезда во лбу не горела, ни генеральским чином не был он отличен, ни талантами, ни умом не блистал.
   И однако же, когда я пришел к нему и сказал: «Прошу пропустить мои вагоны через вашу станцию» — он ответил:
   — Не пропущу.
   — То есть, почему это не пропустите?
   — Не пропущу.
   — Однако, по закону вы должны пропустить!
   — Не пропущу.
   — А что нужно сделать, чтобы вагон был пропущен?
   — Смазать.
   — Вас или вагон?
   — Меня.
   «Эх, смазал бы я тебя, — сладострастно подумал я. — Так бы я тебя смазал, что уж никогда больше не скрипел бы ты у меня над ухом».
   Вслух я удивился:
   — Как же это вас можно смазать? Чем? Не понимаю.
   — Золя читали?
   — Даже в подлиннике.
   — А я в переводе. Роман у него есть один — «Деньги».
   — Знаю. Так-то ж роман.
   — Хорошо… Пусть то будет роман, а то, что ваш вагон будет стоять здесь до второго пришествия — это печальная действительность.
   — Значить, вы хотите получить с меня взятку?
   — Нет, я хочу получить от вас благодарность.
   — Ну, хотите я вас поцелую, если пропустите вагон.
   — Мне с вашего поцелуя не шубу шить…
   — А вы хотите, значит, получить такое, с чего шубу можно сшить?
   — И шапку.
   — Не дам.
   — Не надо. Я сейчас прикажу отцепить вагоны.
   — А я донесу на вас.
   — Доносите.
   — Вас арестуют.
   — Может быть.
   — Посадят в тюрьму, будут судить.
   — Чепуха! Ничего подобного.
   — Ах, так? Хорошо же.
   Я пошел и донес, кому следует, что начальник станции Подлюкин вымогает от меня взятку.

* * *

   — Вы жалуетесь на Подлюкина?
   — Да. Знаете, он хотел получить с меня «благодарность» за пропуск вагона.
   — А вы что же?
   — Я ему говорю: «Вы, значит, хотите получить взятку?»
   — Так и спросили? А вы знаете, что это оскорбление должностного лица при исполнении служебных обязанностей?
   — Да какое же это исполнение обязанностей, если он хотел содрать с меня взятку?!
   — Это и есть исполнение его обя… Гм!.. Впрочем, что я говорю… Знаете, что? Плюньте на это дело.
   — Не хочу! Подать суд Подлюкина!
   — Трудновато. Вы знаете, что он в хороших отношениях с Мартыном Потапычем?..
   — Хоть с Черт Иванычем!
   — Экое каверзное дело… Тогда вот что: мы его арестуем, но только, ради Бога, не подпускайте его после ареста к телеграфу.
   — Почему?!!
   — Телеграмму даст.
   — Кому?
   — Мартын Потапычу.
   — А тот что же?
   — Освободит.
   — В таком случае я сам буду присутствовать при аресте…

* * *

   Так оно и было:
   — Вы начальник станции Подлюкин?
   — Я Подлюкин.
   — Мы вас должны арестовать по обвинению в вымогательстве.
   — Хоть в убийстве. Только дайте мне возможность к телеграфному окошечку подойти.
   — Нельзя!
   Первый раз в жизни побледнел Подлюкин.
   — Как нельзя? Я же не убегу! Только напишу телеграмму и при вас же подам…
   — Нельзя.
   — Ну, я напишу, а вы сами подайте…
   — Не можем.
   — В таком случае… вон там стоит какой-то человек. Позвольте мне ему сказать два слова.
   — Это можно.
   Подлюкин приободрился.
   — Послушайте, господин… Вы чем занимаетесь?
   — Я проводник в спальном вагоне.
   — Хотите быть начальником движения?
   — Хочу.
   — Так вот что: вы знаете Мартын Потапыча?
   — Господи… Помилуйте…
   — Прекрасно. Так пойдите и сейчас же дайте ему телегра…
   Мы заткнули ему рот носовым платком и повели к выходу.

* * *

   — Я есть хочу, — заявил Подлюкин.
   — Пожалуйста. Эй, буфетчик! Дайте этому господину покушать…
   — Что прикажете?
   Подлюкин бросил на нас косой взгляд и сказал:
   — Так на словах трудно выбрать кушанье… Дайте я на бумажке напишу.
   — Сделайте одолжение.
   Я поглядел через плечо Подлюкин а и заметил, что меню было странное: на первое — «Мартыну Потапычу», на второе — «Выручайте, несправедливо арестован, освобод…»
   — Э, — сказал я, вырывая бумажку. — Этого в буфете нет. Выберите что-нибудь другое…
   Он заскрежетал зубами и сказал:
   — Вам же потом хуже будет.
   Его повели.
   Какой-то весовщик пробегал мимо и, увидев нашу процессию, с любопытством приостановился.
   Подлюкин подмигнул ему и крикнул скороговоркой:
   — Я арестован! Тысячу рублей, если сообщите об этом Мар…рр…
   Мы заткнули ему рот.
   — Кому он говорить сообщить? — с истерическим любопытством впился в нас весовщик. — Какой это Map…?
   — Не какой, а какая, — твердо сказал я. — Map — это Маргарита, шведка тут одна, с которой он путался.
   До арестантского вагона вели его с закрытым ртом. Он красноречиво мигал глазами встречавшейся публике, дергал ногой, но все это было не особенно вразумительно.
   Посадили.
   — Ф-фу! Наконец-то можно отдохнуть.
   — Черт знает, какой тряпкой вы мне затыкали рот. Наверное, рот полон грязи, — проворчал Подлюкин. — Пойду в уборную, выполоскаю рот.
   — Только имейте в виду, что мы будем сторожить у дверей.
   — Сколько угодно!
   Он криво усмехнулся и побрел в уборную.
   Мы стали на страже у дверей. Сначала был слышен только обычный грохот колес — потом резкий звон разбитого стекла.
   — Выскочил! — кричал один.
   — Ничего подобного! Он просто выбросил из разбитого окна какую-то бумажку, а пастух, сидевший на насыпи, схватил ее и убежал.
   — Сорвалось!
   — Я говорил, что глаз нельзя было спускать…
   — Может, бумажка не дойдет.
   — Как же, надейтесь. Нет, теперь уж не стоить и сторожить… Эй, господин Подлюкин… На ближайшей станции можете и выходить. Ваша взяла.
   — Ага… То-то и оно.
   И в порыве великодушия добавил сияющий Подлюкин:
   — Я вас прощаю.

* * *

   P. S. Я нахожу этот фельетон совершенно цензурным. Если цензура его пропустить, то я надеюсь, Мартын Потапыч не поднимет крика по этому поводу…
   Если же цензура не пропустит фельетона, найдя в нем разглашение не подлежащих оглашению тайн, я промолчу. Во всяком случае жаловаться к Мартын Потапычу не побегу…