Вполне уместным началом может послужить сообщение германского официального агентства, недавно опубликованное: «император Вильгельм, прибыв в северный городок Эльбинг, неожиданно вошел в трамвайный вагон и совершил вместе со своей свитой поездку к ближней верфи. Как кайзер, так и все лица его свиты, заплатили за проезд полагающиеся 10 пфеннигов».
   Вот какое сообщение появилось в газетах. А дальше — мы уже справимся сами безо всяких газет и сообщений… Мы знаем, что было дальше.

* * *

   Снисходительно улыбаясь, Вильгельм вошел в подъезд маленькой второстепенной гостиницы и спросил: — А что, голубчик, не найдется ли у вас номерок… так марки на три, на четыре?..
   — О, ваше величество! — воскликнул остолбеневший портье. — Для вас у нас найдется номер в две комнаты, с ванной за двадцать марок…
   — О, нет, нет — что вы. Мне именно хочется испытать что нибудь попроще. Именно так, марки на три…
   — Весь в распоряжении вашего величества, — изогнулся портье. — Попрошу сюда, налево. Номерок, правда, маловат и темноват…
   — Это ничего… Цена?
   — Три марки, ваше величество.
   — За мной.

* * *

   Кайзер шагал пешком по улиц, а за ним шла восторженная толпа. Тихо шептались:
   — Обратите внимание, как он просто держится… Проехался в трамвае за десять пфеннигов, а теперь нанял номер в три марки… Что за милое чудачество богатого венценосца! Интересно, куда он направляется сейчас?..
   — А вот смотрите…Ну, конечно! Вошел в дешевую общественную столовую.
   — Господи! Зачем это ему?
   — Наверное, попробовать пищу. Хорошо ли, дескать, нас кормят?..
   — Это вы называете — попробовать? Да ведь он уплетает в за обе щеки. Слышите, какой треск?
   — Действительно, слышу. Что это трещит?
   — У него. За ушами.
   — Ну, ей Богу же — это мило! Зашел, как простой человек в столовую и ест то же, что мы едим.
   — Как не любить такого короля!
   — Правда — чудачество. Но какое милое, трогательное чудачество.
   — Вот он… выходить. Сейчас, наверное, подадут ему карету. Любопытно, в каких это он каретах, вообще, ездит?
   — Удивительно! Пешком идет… Заходит в табачную лавочку… Что это он? Покупает сигару! Да разве найдется у лавочника сигара такой цены, на которую он курит… Что? За пять пфеннигов?!! Нет — вы посмотрите, вы посмотрите на этого удивительного короля!
   — Очевидно, решил за сегодняшний день испытать все.
   — Тем приятнее завтра будет вернуться ему к императорской изысканности и роскоши.

* * *

   Через три дня:
   — Кто это проехал там в трамвае? Странно: на площадке народу битком набито, а он едет внутри совершенно один.
   — А, это наш кайзер. Разве вы не узнали?
   — Но ведь он уже раз проехался в трамвае. Зачем же ему еще?
   — Я тоже немножко не понимаю. Третий день ездит. Заплатить кондуктору и едет.
   — Странно. А публика не входит внутрь вагона — почему?
   — Ну, все-таки кайзер, знаете. Неудобно стеснять.
   — А куда это он едет?
   — Вот уже выходит. Сейчас увидим. Гм! Опять заходит в общую столовую.
   — Пищу пробует?
   — Какое! ест во все лопатки. Вчера чай пил тут тоже — так два кусочка сахару осталось. В карман спрятал.
   — Что вы говорите! Зачем?
   — Один придворный тоже его спросил. А он отвечает: «Пригодится, говорит. Один кусочек подарю Виктории-Августе, другой кронпринцу, если ему Верденская операция удастся».
   — Прямо удивительный чудачина! Я думаю, пообедав, швырнет сотенный билет и сдачу оставляет девушке?
   — Нет, вы этого не скажите. Вчера наел он на четыре марки и десять пфеннигов. Дал девушке пять марок в говорит: оставьте себе двадцать пфеннигов, а семьдесят гоните сюда.
   — Так и сказал: гоните сюда?
   — Ну: может, выразился изысканнее, но семьдесят пфеннигов все-таки сунул в жилетный карман. Потом на них (я сам видел) купил 3 воротничка.
   — Хватили, батенька! Что это за воротнички за семьдесят пфеннигов?!
   — Даже за шестьдесят. Бумажные. А на оставшиеся десять пфеннигов купил сигару. Докурил до половины и спрятал.
   — Какое милое чудачество!
   — Ну, как вам сказать…

* * *

   Через неделю.
   — Виноват, позвольте мне пройти внутрь трамвая…
   — Куда вы прете! Неудобно.
   — Это почему же-с?
   — Там кайзер сидит.
   — Опять?!
   — Да-с, опять.
   — Господи, что это он каждый день разъездился. Торчи тут вечно на площадке!..
   — Ничего не поделаешь. Все одинаково страдаем. Раньше хоть свита его ездила, а теперь и те перестали.
   — Собственно, почему?
   — Собственно из-за сигары. Такие он сигары стал курить, что даже Гельфериха, друга его, извините, стошнило. С тех пор стараются с ним в закрытые помещения не попадать.
   — Гм!.. Большое это для нас неудобство.
   — И не говорите! Занимаю я номер в гостинице «Розовый Медведь», как раз рядом с ним… И что же!
   — Разве он до сих пор в этом «Медведе» живет?!
   — Представьте! Отвратительнейший номеришко в три марки, и так он туда представьте вгвоздился, что штопором его не вытянешь. Ну, вот. Так придешь домой — портье жить не дает: сапогами не стучи, умываться или что другое делать (перегородка-то в палец) не смей — чистое наказание! Будто не может человек себе дворца выстроить.
   — Да-с. Оно и с обедами не совсем удобно. Приходит — все должны вставать и стоять, пока он не сесть обеда, А ест он долго. Да еще кусок останется, так он норовит его в карман сунуть или в другое какое место. Верите — вчера полтарелки макарон за голенищем унес.
   — Что за милое чудачество!
   — Чудачество? Вот что, мой дорогой — если вы тихий идиот, то и должны жить в убежище для идиотов, а не толпиться зря на трамвайной площадке!..

* * *

   Через месяц.
   — Ездит?
   — Ездит. Раза четыре в день: и все норовит до конца доехать за свои десять пфеннигов. Опять же вагон так прокурил своими сигарами, что войти нельзя. По полтора пфеннига за штуку сигары курит — поверите ли?!!
   — Как не стыдно, право. Ведь мы к нему в его дворцы не лезем, так почему ж он к нам лезет. Кайзер ты, — так и поступай по-кайзерячьи, а не веди себя, как мелкие комми из базарной гостиницы.
   — Вот вы говорите — дворцы… Какие там дворцы, когда, говорят, все заложено и перезаложено. Верите ли — исподнее солдатское под видом шутки якобы — под штаны надел, да так и ходить. Стыдобушка!
   — Слушайте… А нельзя его не пускать в трамвай?
   — Попробуй, не пусти. Я, говорит, такой же пассажир, как другие! В столовой тоже: я, говорить, такой же обедающий, как другие… А какое там — такой! Все-таки кайзер — жалко — ну, лишний кусок и ввернут или полтарелочки супу подбросят.
   — А в «Розовом Медведе» все еще живет?
   — Живет. За последние полмесяца не заплатил. Портье жаловался мне.
   Напомнить, говорит неудобно, а хозяин ругается.
   — Положеньице! А кайзер так и молчит?
   — Не молчит, положим, да что толку… Вот, говорит, выпущу военный заем — тогда и отдам. Что ж военный заем, военный заем. Военный заем еще продать нужно.
   — Некрасиво, некрасиво. Лучше бы, чем сигары раскуривать — за номер заплатил.
   — А вы думаете, он свои курит? У него теперь такая манера завелась: высмотрит кого поприличнее и сейчас с разговорчиком: «Далеко изволите ехать?» — «До Пупхен-штрассе, ваше величество». — «А, это хорошо. Кстати: нет ли у вас сигарки. Представьте, свои дома забыл». Жалко, конечно, — дают. Но, однако — сегодня забыл, завтра забыл — но нельзя же каждый день! Мы тоже не миллионеры.
   — И не говорите!.. С займом тоже: подписался только он сам на полмиллиарда, да дети по сто тысяч. Больше никто. Однако, подписаться подписались, а взноса ни одного еще не сделали. Сухие орехи. Даже задатку не дали.

* * *

   Через два месяца, в общественной столовой:
   — Послушайте, вы там! Бросьте есть свою гороховую сосиску. Кайзер пришел. Спрячьте ее.
   — А что, разве неудобно при нем есть?
   — Не то. А увидит еще да попросить кусочек — вам же хуже будет.
   — И Боже ж ты мой! Кайзер, кажется, как кайзер, а совсем не по кайзериному поступает.
   — Довоевались.