Купец Пуд Исподлобьев, окончив обед, отодвигал тарелку, утирал салфеткой широкую рыжую бороду, откидывался на спинку стула, ударял ладонью по столу и кричал:
   — Чтоб они пропали, чертово семя! Чтоб они заживо погнили все! Напустить бы на них холеру какую-нибудь или чуму, чтоб они поколели все!!
   Бледная робкая жена Пуда всплескивала худыми руками и, в ужасе, широко раскрывала испуганные глаза:
   — Кого это ты так, Пуд Кузьмич?
   Пуд ожесточенно теребил рыжую бороду.
   — Всех этих чертей — французов, американцев и китайцев. Штоб знали!
   — Да за что же это ты их так?
   — Потому — иностранцы. Потому — не лезь. Он сладко улыбался. — У нас в городу француз булочный магазин завел… Взять бы ночью пойти да сдаля побить ему стекла каменьем. Стекло дорогое, богемское…
   — Да ему ж убыток? — задумчиво возражала жена.
   — Пусть. Зато и иностранец. Ха-ха-ха! Вчерась я итальянца, который с фигурами, встретил. Ты, говорю, такой-сякой, чтоб тебя градом побило, патент на право торговли имеешь? В церковь ходишь? Да по корзине его! Народ, полиция; с околоточным потом беседовал. Как в романе.
   Жена робко моргала глазами и молчала. Ей было жалко и француза булочника, и итальянца, но она сидела тихо, не шевелясь, и молчала.
   Через некоторое время купец Пуд Исподлобьев опять, сидя за обедом, судорожно схватился за свою рыжую бороду и стал кричать:
   — Чтоб вас небесным огнем попалило, чтоб вы с голоду все попухли, чтоб вас нутряной червь точил отныне и до века!!
   — Французов? — спросила жена.
   Пуд Исподлобьев ударил кулаком по ребру стола.
   — Нет, брат, не французов! Полячишки эти, жидята, татарва разная… Нет на вас, гадов, праведного гнева Божьего!!
   — Да они ж в России живут, — недоумевающе сказала жена.
   — Это нам безразлично — все равно! Не наши, черти! Он задумался. — Вытравить бы их порошком каким, что ли. Или пилюлей. Потому — иностранцы.
   Однажды учитель местной гимназии приехал к Пуду Исподлобьеву с подписным листом.
   — Что? — угрюмо спросил Пуд.
   — Не подпишетесь ли от щедрот своих?
   — Страшное бедствие — голод, болезни, голодный тиф.
   — Где? — спросил Пуд.
   — В Самарской губернии.
   — Ходи мимо, учитель. Пусть дохнут от тифа! Так и надо.
   — За что? — изумился учитель.
   — Потому — мы рязанские, а они что? Самарцы. Не нашей губернии. Ходи мимо.
   — Да что вы такое говорите?! — ахнул учитель. — Разве они не такие же русские, как и мы?
   — Нет, — упрямо сказал Пуд. — Не такие. Не пожертвую. Будь еще наши, рязанские. А то какие-то иностранные люди — самарцы.
   — Да какие же самарцы иностранные?! Они русские, как и мы с вами.
   — Врешь ты, придаточное предложение! Русские, брат, мы — рязанцы!
   Учитель внимательно посмотрел на Пуда, покрутил головой и уехал.
   Сидели за чаем.
   — Человек пришел, — доложила кухарка. — В дворники найматься.
   — Зови, — сказал Пуд Исподлобьев. — Это ты, брат, дворником хочешь?
   — Мы.
   — А какой ты, тово… губернии?
   — Здешней. Рязанской.
   — Это хорошо, что Рязанской. А уезда?
   — Да уж какого ж уезда? Уезда мы Епифанского.
   — Вон! — закричал купец. — Гони его, кухарка! Наклади ему, паршивцу, по первое число.
   — За что ты? — спросила подавленно жена, после долгого молчания.
   — Иностранец.
   — Царица небесная! Да какой же он иностранец?! Наш же, рязанский.
   — Знаем мы. Рязанский — рязанский, а уезда-то не нашего. Иностранного. Этакий ведь чертяга, убей его громом…
   Если бы изобразить поведение купца Пуда Исподлобьева в виде спирали — было бы ясно, что он со страшной быстротой мчался от периферии к центру. Круги делались все уже и уже, и близко виднелась та трагическая мертвая точка, которой заканчивается внутри всякая спираль.
   На другой день, после изгнания дворника, к Пуду приехал во гости купец Подпоясов, живший от него через две улицы.
   Пуд вышел к нему и сказал:
   — Ты чего шатаешься зря! Гнать я решил всех вас, иностранцев, по шеям… Нет у меня на вас жалости!
   — Пуд Кузьмич! — отшатнулся Подпоясов. — Побойся Господа! Да какой же я иностранец?!
   — Бога мы боимся, — сухо отвечал Пуд. — А только раз ты живешь в другом фартале, на другой улице, то есть ты не более как иностранец. Вот вам Бог, вот порог… Иди, пока не попало…
   Спираль сузилась до невозможности.
   Пуду уже было тесно даже у себя дома. Он долго крепился, но, в конце концов, не выдержал…
   Однажды позвал жену и детей, злобно посмотрел на них и сказал:
   — Пошли вон! Жена заплакала.
   — Грех тебе, Пуд Кузьмич!.. За что гонишь?
   — Иностранцы вы, — сказал Исподлобьев. — Нету у меня к вам чувства, чтоб вы подохли!
   — Да какие ж мы иностранцы, Господи ж? Такие же, как и ты, — Исподлобьевы…
   — Нет не такие, — сердито закричал Пуд. — Не такие! Я Исподлобьев, а вы — что такое? Иностранцы паршивые… Вон с моих глаз!..
   В большом пустом купеческом доме бродил одинокий истощенный Пуд… Он уже не ел несколько дней, а когда жена из жалости приносила ему пищу, он бросал в нее стульями, стрелял из револьвера и яростно кричал:
   — Вон, иностранка!!
   Так он прожил неделю. К началу второй недели спираль дошла до своей мертвой точки, Пуд Исподлобьев увидел, что и он не более как иностранец…
   Висел три дня. Потом заметили, сняли с петли и похоронили.
   Хоронили иностранцы.