Не так давно редактор, подойдя ко мне (он человек не гордый, и иногда запросто беседует с сотрудниками), сказал:
   — Не можете ли вы, Фома, достать что либо новое об Антоне Павловиче Чехове?.. Пусть это будет вещь не юмористическая — все равно. Незабвенный писатель так дорог нам всем, что даже случайные воспоминания о нем, обрывки воспоминаний — будут бесконечно близки нашему сердцу. Я, прослезившись, отвечал:
   — Хорошо. Надеюсь, что за места, которые будут бесконечно близки вашему сердцу вы заплатите гонорар соответствующий… До свиданья. Еду.
   Первый встреченный мною человек, который мог, по его словам, рассказать мне о Чехове — был очень словоохотлив и сейчас же начал свои воспоминания.
   — Как же, помню, помню!.. Теперь покойничку было бы уже 60 лет, царство ему небесное…
   — Что вы! На днях ему только 50 исполнилось… Об этом я сам читал.
   Мой собеседник засмеялся.
   — Узнаю покойника… Всегда любил десяточек лет сбросить… Он даже собственным детям не открывал своих лет.
   — Детям? Разве у него были дети?!
   — Семеро было. Неужели, вы не знали?
   — Я не верю своим ушам! Насколько я знаю…
   Но тут я скромно замолчал. Это была интимная жизнь незабвенного писателя и касаться её мне казалось неделикатным. Я перевел разговор:
   — Вы помните какие нибудь любопытные случаи из жизни покойника?
   — Сколько угодно! Однажды мы с ним пили в железнодорожном буфете водку. «Хочешь», говорит, «я аршин водки выпью? Ставь рюмки в ряд, отмеривай аршином, и я пить буду»! Что хохоту было тогда… Умора!
   — Гм… А еще вы ничего не помните из его личной жизни?
   — Как же! Однажды получил он из имения деньги… Что-то тысяч десять… Я изумился.
   — Неужели, у него было имение?
   — Сколько угодно! Три имения было. Два самарских одно подмосковное…
   Получил он деньги, я ему и говорю: «Чем эти деньги на цыганок бросать, ты бы, Вася»…
   — Антоша, — подсказал я.
   — Вася! Какой там Антоша? Я вспылил:
   — Да ведь вы мне об Антоне Павловиче Чехове рассказываете? О писателе?
   Он с дурацким удивлением взглянул на меня.
   — О каком Антоне Палыче, государь мой? Я рассказываю о гусарского полка штабс-ротмистре Василии Дорофеиче Чехове — Чеховиче! Рубаха парень был!..
   — Тьфу!!
   — Вы не плюйтесь… За это ответите.

* * *

   Я встретился с другим господином и завел с ним разговор о Чехове.
   — Вы знаете что нибудь о Чехове? Именно об Антоне Павловиче Чехове, а не о ком другом.
   — Я? О Чехове? Сколько угодно. Мы ведь с ним вместе писали в «Стрекозе». Его, надо признаться, терпели там, как неизбежное зло, а меня редактор очень любил. Однажды я прихожу к редактору, а он мне и говорит: прекрасный рассказ вы дали нам, дорогой Петр Иваныч…
   — А Чехов?
   — Что Чехов?
   — Был при этом?
   — Да зачем же ему обязательно быть при этом?
   — Вы мне лучше что нибудь о Чехове расскажите. Как он, вообще, работал?
   — Кто, Чехов? Так, знаете, писал разные рассказы… А я в то время уже драму написал. Прекрасная драма. Снес к Суворину, а он и говорит мне: «Талантище у тебя, Петя!»
   — Послушайте! Я вас о Чехове прошу рассказать, а вы о себе рассказываете… О вас мы еще поговорим… даю вам честное слово! Вот будет ваш юбилей — тогда и поговорим… А вы мне сейчас о Чехове что нибудь…
   — Да что ж о Чехове… Можно и о Чехове. Встречаю я его как то на улице. Спрашивает: «куда идешь?» В «Ниву»! Прихожу я в «Ниву», секретарь встречает меня восторженно: «ну, знаете, батенька, ваша повестушка»…
   Я злобно посмотрел на собеседника и прошипел:
   — Идиот.
   Он пожал плечами:
   — Не скажите!

* * *

   Наконец, я нашел настоящего человека, с которым мог поговорить о Чехове: с первых слов я заметил, что он о себе скромно умалчивает, не путает Чехова с кем нибудь другим, и о дорогом покойнике говорит с вполне понятным благоговением:
   — Чехова? Антон Палыча? Как же не знать… Очень даже хорошо.
   — Интересные случаи какие нибудь из его жизни помните?
   — Есть. Как то прихожу я к нему, а он выходит, хромает… Что такое? «Да, сапог», говорит, «что то жмет». «Э», говорю, «пустяки! На колодки их натянуть, да разбить»…
   — Ну?
   — Ну, и, действительно, после колодок сапоги не жали.
   — Это мелкий факт. Других нет ли?
   — Есть и другие. Приезжает как-то он ко мне, говорит: «нынче, говорит, пошла мода на ботинки с широкими носками… Как ты посоветуешь»? Усмехнулся я. «Выдумывают все»!
   — Ну?
   — Ну, все таки, заказал покойник. Любил хорошую обувь. В последнее то время он больше в мягких туфлях ходил. Ковровые такие…
   — Да нет, вы мне разскажите, как он писал?!
   — Да, так, и писал. «Ежели», говорит, «Панфилыч, сапог у меня узкий, так я, говорит, и писать не могу, как следует. Беспокойно, значит». Терпение мое лопнуло.
   — Господи! Что вы мне сапог, да сапог, туфли, да туфли… Будто вы сапожник какой.
   — Это точно. Сапожник и есть. Покойник пятнадцать лет сапоги у меня шил… Когда я принес редактору выше приведенное «Новое о Чехове», он прочел рукопись и благосклонно сказал:
   — Страшный вздор! Причем здесь в серьезной статье какой-то сапожник, Чехов-Чеховский, какой то Петя!..
   Я всплеснул руками.
   — Боже ты мой! Да здесь же, в этой одной статье три статьи:
   1) «Антон Чехов и его читатель».
   2) «Антон Чехов в воспоминаниях и характеристиках современников».
   3) «Антон Чехов и критика о нем».
   И я, подбоченившись, потребовал себе тройной гонорар.