Посвящ. Ник. Серг. Шатову.

   Я прислушался… Из передней донесся голос моей горничной:
   — Барин дома, но очень занят.
   Другой голос приветливо согласился.
   — Ага… Так, так. Это хорошо. Ну, пусть себе занимается. Я мешать не буду. Доложите, что я хочу его видеть…
   — Да барин занят. Пишет.
   — Ну, вот и хорошо. Наверное, какую-нибудь забавную вещь пишет. Скажите, что я хочу его видеть…
   — Барин сказал, что его отрывать нельзя.
   — Да я и не оторву. Ей Богу. Только десять минут. Желает, мол, видеть его Сельдяев. Он меня примет.
   — А они сказали, что никого не будут принимать,
   — Ну да. Вообще. А я Сельдяев.
   Голос у него был кроткий, убедительный, как у человека, который погряз с головой в разных деликатностях.
   — Не знаю уж, как и быть.
   — Вы только скажите ему, что я из провинции.
   Этого он мог бы и не говорить. Весь предыдущий разговор достаточно убедил меня в этом. Я с силой бросил перо на письменный стол, вскочил, выбежал в переднюю и, заложив руки
   — Что?
   — Мамочка! — закричал он, умиленный. — Не узнает! Вот смехи-то… Сельдяева не узнал. Да какая же жизнь после этого… Дайте-ка я перво-наперво вас облобызаю.
   Он привлек меня к себе, a горничная в это время стаскивала с его плеч шубу. Вышло так, что мы спутались в один странный комок, состоящий из горничной, Сельдяева, шубы его и меня.
   — Простите, не узнаю, — пролепетал я, прижимая Сельдяева к сердцу.
   — Сельдяева-то? Помните, вы в Армавире у нас читали лекцию, a я зашел приветствовать вас от имени армавирского общества любителей таксомоторной езды. Еще после мы с Гугенбергом и Чихалиным вас на таксомоторе возили, город показывали. Кстати, знаете, Чихалин-то… Кинематограф открывает в Армавире.
   — Что вы говорите! — деликатно поразился я. — Это неслыханно! Кто бы мог подумать… Эх, Чихалин, Чихалин… Не выдержала русская душа окружающей беспросветной мглы… Садитесь.
   — Сяду. Я ведь вам мешать не буду. У меня только одна просьба: покажите мне ваш Петроград.
   Я поглядел на Сельдяева; взглянул на неоконченную рукопись. Первый, все равно, не отстанет; вторую, все равно, окончить не удастся.
   — Пойдем, — сказал я.
   — А работа? Вы не беспокойтесь, пишите. Я минуточек пять подождать могу.
   — Что вы! Тут работы часа на два.
   — Ну, тогда, конечно, бросьте. Хе-хе… Сельдяевы не каждый день в Петроград приезжают. Верно?
   — Пойдем.
   Мы оделись и вышли.
   — Вот это Невский проспект, — сказал я приостановившись, чтобы полюбоваться на его ошеломленное лицо.
   Однако, лицо его было спокойно, как морской залив в тихое летнее воскресенье.
   — Невский?.. Так, так. Далеко тянется?
   — Верст десять!
   Я опять искоса взглянул на него.
   — Десять? Так. Но это в обе стороны?
   «Нет, — подумал я, — улицей его не удивишь. А что ты, голубчик, запоешь, когда увидишь Казанский собор?!.».
   — Это вот Казанский собор. Каково, а? Хотите внутрь зайти?
   — Нет, зачем же, — пожал он плечами. — Собор как собор.
   — Ну, не скажите… Колонны-то все таки… Видали, какие?
   — Да, серые. Сто штук будет?
   — Что вы, — сказал я, и хотел добавить: «меньше» но потом решил ошеломить его.
   — Больше! Около трехсот.
   — С каждой стороны или в общем?
   Я резко повернулся:
   — Пойдем.
   Желание поразить этого человека пропало во мне. Я вяло водил его за руку и не менее вяло указывал вялым пальцем:
   — Исаакиевский собор. Полтораста миллионов обошелся.
   Сельдяев значительно поджимал губы и, подняв одну бровь, спрашивал:
   — С землей или без земли?
   — А это вот Нева. Видите?
   Он перегнулся через перила и стал рассматривать реку так, будто бы хотел разглядеть какое-то насекомое, ползущее внизу.
   — Это вот Нева и есть?
   — Нева. Кажется, что не широка, a на самом деле обман зрения: пять верст!
   Никакого изумления не отпечатлелось на его лице.
   — Ну, вода-то здесь, говорят, ядовитая, — задумчиво опершись о перила, промямлил он.
   — Вода? Страшно ядовитая. На один кубический сантиметр воды четыре миллиарда бактерий. Ежели нападут все вместе, человека растерзать могут.
   — Так, так. А эта штучка там торчит — что это такое?
   — Где?
   — Вот эта. Кривая какая-то.
   — Это — Троицкий мост! (Мы стояли от него в ста шагах). Хорошая «штучка»!.. Одна постройка обошлась полтораста милл… (все равно!) миллиардов.
   — Все-таки, он металлический?
   — А вы какой же хотели?
   — Да нет, я так. Мне все равно. Металлический так металлический.
   Я призадумался.
   — Когда кессоны устанавливали, — около трех тысяч народу погибло. Это был единственный раз, когда он изменил себе, заметив:
   — Ну, на такой большой мост неудивительно, — что столько народу пошло.
   Я сразу погас, потух, обессилел и побрел, еле перебирая ногами и неохотно влача Сельдяева за руку.
   Были впереди еще — музеи, памятники, вся красота и мощь Петрограда. Но — что это все Сельдяеву? Я решил не церемониться с ним.

* * *

   Мы шли по какой-то неизвестной мне узкой улице; я указал на серый двухэтажный дом и значительно сказал:
   — Самый знаменитый дом в Петрограде
   — А что?
   — Здесь Пушкин написал своего «Евгения Онегина».
   — Пушкин? — переспросил Сельдяев. — Александр Сергеевич?
   — Да.
   — Он тут что же… всегда жил или так только… Для «Онегина» поселился?
   — Специально для «Онегина». Заплатил за квартиру двадцать тысяч.
   Печать холодного равнодушия лежала на каменном лице Сельдяева.
   — Вы что же думаете, — сурово спросил я — Что прежние 20 тысяч все равно, что теперешние? Теперь это нужно считать в 50 тысяч!
   — Гм… да! А он за «Онегина»-то много получил?
   Я бухнул:
   — Около трехсот тысяч.
   — Ну, тогда, значит, — рассудительно заметил Сельдяев, — ему можно было за квартиру такие деньги платить.
   Мы, молча зашагали дальше.
   — А вот этот дом — видите? Тут несколько лет тому назад произошла страшная драма: один молодой человек вырезал обитателей четырех квартир.
   — Это сколько ж народу?
   — Да около так… пятидесяти человек.
   Он осмотрел фасад и спросил:
   — В один день?
   — А то как же?
   — Этак, пожалуй, и не успеешь, если без помощников. За что же он их?
   — Из мести. Они съели его любимую невесту.
   Сельдяев качнул головой.
   — Людоеды, что ли?
   — Нет!! — отрезал я, дрожа от негодования. — Это был такой клуб, где ради забавы каждый день ели по человеку. И полиция молчала, потому что ей платили около трех миллионов в год.
   — Рублей?
   — Нет, фунтов стерлингов!!! В фунте — 9 рублей 60 копеек.
   — Английские фунты?
   — Да! Да!
   Он улыбнулся краешком рта.
   — Гм! Просвещенные мореплаватели…

* * *

   — Стойте! Вот дом, который вас позабавит. Здесь помещается питомник полицейских собак. Есть тут одна собака Фриц, которая не только разыскивает преступников, но и допрашивает их.
   — Овчарка? — спросил он, оглядев фасад.
   — Черт ее знает!! Недавно захожу я сюда, a она сидит за столом и спрашивает какого-то парня:
   «Как же вы говорите, что были в тот вечер на Выборгской стороне, когда я нашла ваши следы на лестнице дома Гороховой улицы?» Так парень на колени. «Ваше высокородие! Не велите казнить, велите слово молвить!.. Так точно, повинюсь перед вами».
   — Да, да. — сказал Сельдяев, шумно вздыхая. — Читал и я, что где-то в цирке показывали собаку, которая разговаривает; потом кошку… тоже. Показывали… которая разговаривает…
   Я погасил искорку ненависти, мелькнувшую у меня в глазах, и сказать, хлопнув его по плечу:
   — Так слушайте, что же дальше! Собака, значить, к нему: «А так, ты сознаешься?!» — Так точно. Только вот что, ваше высокородие; так как говорим мы глаз-на-глаз, то разделимся по совести. Я вам бриллиантовые сережки отдам, что украл, a вы меня отпустите…" И кладет перед ней серьги. Собака только плечами пожала: "куда мне они… Ведь всем ювелирам приметы и описание сережек разосланы. Попадусь еще… Есть у тебя рублей пятьдесят наличными — так дай. Тогда черт с тобой, иди куда хочешь". — "Тридцать пять есть!" — "Ну, ладно, давай, да сережки то не здесь сбывай, a где-нибудь в Берлине или Дрездене!" Опустила деньги в карман да прочь со стола.
   Сельдяев выслушал меня, и в глазах его мелькнула тень интереса к моему рассказу.
   — Да откуда ж у нее карман?
   — Карман сюртука. Они ведь одеваются в форменные сюртуки. Шашка. Сапоги. Свисток. Жалованье 11 рублей с полтиной.
   Но Сельдяев снова погас. Взял меня под руку и спросил:
   — Ну, a что тут у вас, вообще, в Петрограде интересного?
   — Вы лучше расскажите, что у вас слышно в Армавире?
   Он остановился, обернулся ко мне, и лицо его сразу оживилось.
   — Да ведь я вам и забыл сказать: вот будете поражены… Ерыгина помните?
   — Не помню.
   — Ну, как же. Так можете представить, этот Ерыгин решил ехать в Сибирь! Нашел в Иркутске магазин, который ему передали на выгодных условиях — и переезжать туда… Не чудак ли?.. Что вы на это скажете?!
   И он залился закатистым смехом.
   — Господи Иисусе! Кто бы мог подумать! — воскликнул я и вслед за ним залился смехом.
   Как это часто бывает, смеялись мы по разным поводам.