Однажды Леонид Андреев затосковал. Сначала его забавляли неизвестные молодые люди, приезжавшие к нему по два и по три раза в день, — а потом надоели.
   Каждый из них, явившись к Андрееву, уводил писателя в угол и, судорожно вцепившись в пуговицу его бархатной тужурки, подавленным шепотом спрашивал:
   — Что вы скажете о мессинском землетрясении? И он смотрел на Андреева такими испытующими глазами, что тому делалось ясно: неизвестный молодой человек подозревает его в организации и устройстве этого бедствия.
   — А что? — тоже подавленным шепотом спрашивал испуганный Андреев. — Я в то время был у себя на даче… и, клянусь вам…
   — Нет, я хочу знать, как вы находите это землетрясение?
   — Оно… ужасно… неприятно, — неуверенно отвечал Андреев.
   — Да? Очень вам признателен. Я так и напишу: Леонид Андреев в дружеской беседе высказал свой ужас и возмущение перед загадочными силами природы, которые… Очень вам благодарен! Бегу.
   И он убегал, уступая место другому молодому человеку, такому же симпатичному и юркому. Второй молодой человек тоже цеплялся за Андреева, как утопающий за соломинку, и, с истерическим любопытством, спрашивал!
   — Какое ваше мнение о Толстом?
   — О Толстом? Великий старик, сделавший…
   — Благодарю вас. Очень рад был с вами побеседовать! Я так и напишу: Недавно Андреев в тесном семейном кругу высказал не лишенное оригинальности мнение о Толстом. Толстой, — сказал писатель, — хотя и велик, но его старость и сопутствующие этой поре жизни немощи лишают его возможности дать вещи, подобные незабвенным прежним: «Анне Карамазовой» и «Братьям Карениным». Мерси. Лечу.
   Третий молодой человек, стоявший в затылок за вторым, ловким движением ноги отбрасывал второго, уже насытившагося, в сторону и спрашивал Андреева в упор:
   — О Метерлинке! Что скажете?
   — Метерл…
   — Благодарю вас! Я так и сообщу нашим читателям! Я очень рад, что ваше мнение совпадает с моим. Лечу. Привет супруге.
   Постепенно все это приелось Андрееву.
   — Ах, как бы я хотел развеселиться! — говорил он.
   — Господи! — удивлялась жена. — Что же может быть легче! В передней есть еще три молодых человека. Позвать? Может, они тебя развеселят…
   Однажды Андрееву пришла в голову лукавая мысль: потихоньку, инкогнито, уехать в Москву и там повеселиться во всю.
   Он остриг волосы, надел черные очки и, взявши чемоданчик, поехал в Москву.
   Умылся в номере гостиницы, радостно ухмыльнулся и, довольный собой, зашагал на Тверскую.
   Навстречу ему шли две московских барышни.
   — Вот Андреев, — сказала одна.
   — Леонид, — добавила вторая. Они остановились и повернули за писателем, смотря на него с изумлением и страхом.
   — Идет по улице… — прошептала одна с остолбенелым лицом.
   Другая всплеснула руками:
   — Смотри, смотри! В калошах… Андреев в калошах!
   — Что вам угодно, барышни? — со вздохом спросил Андреев.
   — Ай-ай-ай! — взвизгнули обе. — Разговаривает!
   И, обезумевши от ужаса, бросились врассыпную.
   На Тверскую Андреев не пошел. Накупил газет и, печальный, побрел в свой номер.
   В первой газете, которую он развернул, было написано:
   — «Передают из достоверных источников, что Леонид Андреев находится в настоящее время в Антверпене. Писателю город очень понравился. Целыми днями его видят гуляющим по набережной и в гавани».
   — А надо будет, в самом деле, когда-нибудь, — подумал Андреев, — проехаться в Антверпен. Вероятно, любопытный город.
   Отложил первую газету и взял другую.
   — «На днях в дружеской беседе Леонид Андреев, — сообщалось во второй газете, — восхищался немецким поэтом Бирбаумом. Он считает его одним из лучших представителей немецкой поэзии».
   — Бирбаум… — прошептал Андреев, — странная фамилия. Надо будет почитать что-нибудь Бирбаума…
   Встал и, потянувшись, взглянул на часы.
   — Ужасно однообразные газеты нынче… Восемь часов… Пойду-ка я куда-нибудь в театр повеселиться.
   Вышел, сел на извозчика и сказал:
   — Вези меня, братец, в какой-нибудь театр. Смерть, хочется повеселиться. Хе-хе…
   — В Художественный? — спросил извозчик.
   — Можно и в Художественный. Впрочем, нет брат. Там идет моя «Анатема». Вези куда- нибудь в другое место. К Коршу, что ли.
   Приехав в Коршевский театр, Андреев купил билет и на цыпочках вошел в зрительный зал.
   На сцене стоял актер в студенческом мундире, страстно взывая к актрисе:
   — Оль-Оль! Я люблю тебя! Посмотри на эти Воробьевы горы…
   — «Дни нашей жизни», — разочарованно прошептал Андреев. — Экая незадача!
   Неприятная горечь накоплялась в груди и комком подкатывала к горлу.
   Он встал, вышел на улицу и сел на другого извозчика.
   — Вези меня, голубчик, в какой-нибудь театр кроме Художественного и Солодовниковского.
   — Пожалуйте!
   Подойдя к кассе третьего театра, Андреев взял билет и спросил кассиршу:
   — А что сегодня идет?
   — «Анфиса», Леонида Андреева. Очень хорошая вещь.
   Андреев скомкал билет и со стоном выбежал на улицу.
   — Есть еще один театр, — сказал он сам себе, — но у меня и пьеса еще одна есть: «Жизнь человека». Я уверен, что наткнусь именно на нее. И еще один есть театр. Но туда не стоит и показываться: там, я знаю, — «Черные маски».
   Во взоре его светилось отчаянье.
   Громадный равнодушный город катил перед ним тысячные людские волны, громадный город заключал в себе массу развлечений, но — все они были не для него.
   — Для всех, кроме него! Ха-ха!
   Чем дальше, тем все больше и больше ему хотелось повеселиться… Взгляд его упал на гигантскую огненную вывеску:
   — «Синематограф „Moderne“».
   — Пойду я хоть в синематограф, — подумал несчастный, и уныло побрел в иллюминованный подъезд.
   Через минуту публика в ужасе шарахнулась от какого-то невысокого черного человека, который со страдальческим воем, расталкивая всех, бросился к выходу. В синематографе, демонстрировали сенсационную картину: «Леонид Андреев у себя на даче. Только самое короткое время! Леонид Андреев на моторной лодке. Редкое зрелище! Леонид Андреев и Оскар Норвежский за чаем! Леонид Андреев говорит в граммофон. Невозможное стало возможным! Спешите смотреть!».
   На лице Андреева застыла мертвенная скука; в глазах виднелось страдание. Он махнул рукой и пошел на вокзал написать жене письмо, — что завтра выезжает обратно.
   — Открыточку? — спросила его продавщица в вокзальном киоске. — Вот, пожалуйста… Не желаете ли: Леонид Андреев, последний выпуск.
   Андреев, шатаясь, отошел от киоска, опустился на колени и, воздев руки кверху, заплакал:
   — Господи! За что ты меня проклял?!