I

   Знаменитый писатель Иван Перезвонов задумал изменить своей жене. Жена его была хорошей доброй женщиной, очень любила своего знаменитого мужа, но это-то, в конце концов, ему и надоело.
   Целый день Перезвонов был на глазах жены и репортеров… Репортеры подстерегали, когда жена куда-нибудь уходила, приходили к Перезвонову и начинали бесконечные расспросы. А жена улучала минуту, когда не было репортеров, целовала писателя в нос, уши и волосы и, замирая от любви, говорила:
   — Ты не бережешь себя… Если ты не думаешь о себе и обо мне, то подумай о России, об искусстве и отечественной литературе.
   Иван Перезвонов, вздыхая, садился в уголку и делал вид, что думает об отечественной литературе и о России. И было ему смертельно скучно.
   В конце концов писатель сделался нервным, язвительным.
   — Ты что-то бледный сегодня? — спрашивала жена, целуя мужа где-нибудь за ухом или в грудо-брюшную преграду.
   — Да, — отстраняясь, говорил муж. — У меня индейская чума в легкой форме. И сотрясение мозга! И воспаление почек!!
   — Милый! Ты шутишь, а мне больно… Не надо так… — умоляюще просила жена и целовала знаменитого писателя в ключицу или любовно прикладывалась к сонной артерии…
   Иногда жена, широко раскрывая глаза, тихо говорила:
   — Если ты мне когда-либо изменишь — я умру.
   — Почему? — лениво спрашивал муж. — Лучше живи. Чего там.
   — Нет, — шептала жена, смотря вдаль остановившимися глазами. — Умру.
   — Господи! — мучился писатель Перезвонов. — Хотя бы она меня стулом по голове треснула или завела интригу с репортером каким- нибудь… Все-таки веселее!
   Но стул никогда не поднимался над головой Перезвонова, а репортеры боялись жены и старались не попадаться ей на глаза.

II

   Однажды была Масленица. Всюду веселились, повесничали на легкомысленных маскарадах, пили много вина и пускались в разные шумные авантюры…
   А знаменитый писатель Иван Перезвонов сидел дома, ел домашние блины и слушал разговор жены, беседовавшей с солидными, положительными гостями.
   — Ване нельзя много пить. Одну рюмочку, не больше. Мы теперь пишем большую повесть. Мерзавец этот Солунский!
   — Почему? — спрашивали гости.
   — Как же. Писал он рецензию о новой Ваниной книге и сказал, что он слишком схематизирует взаимоотношения героев. Ни стыда у людей, ни совести.
   Когда гости ушли, писатель лежал на диване и читал газету. Не зная, чем выразить свое чувство к нему, жена подошла к дивану, стала на колени и, поцеловав писателя в предплечье, спросила:
   — Что с тобой? Ты, кажется, хромаешь?
   — Ничего, благодарю вас, — вздохнул писатель. — У меня только разжижение мозга и цереброспинальный менингит. Я пойду пройдусь…
   — Как, — испугалась жена. — Ты хочешь пройтись? Но на тебя может наехать автомобиль или обидят злые люди.
   — Не может этого быть, — возразил Перезвонов, — до сих пор меня обижали только добрые люди.
   И, твердо отклонив предложение жены проводить его, писатель Перезвонов вышел из дому.
   Сладко вздохнул усталой от комнатного воздуха грудью и подумал: «Жена невыносима. Я молод и жажду впечатлений. Я изменю жене».

III

   На углу двух улиц стоял писатель и жадными глазами глядел на оживленный людской муравейник.
   Мимо Перезвонова прошла молодая, красивая дама, внимательно оглядела его и слегка улыбнулась одними глазами.
   «Ой-ой, — подумал Перезвонов. — Этого так нельзя оставить… Не нужно забывать, что нынче Масленица — многое дозволено». Он повернул за дамой и, идя сзади, любовался ее вздрагивающими плечами и тонкой талией.
   — Послушайте… — после некоторого молчания сказал он, изо всех сил стараясь взять тон залихватского ловеласа и уличного покорителя сердец. — Вам не страшно идти одной?
   — Мне? — приостановилась дама, улыбаясь. — Нисколько. Вы, вероятно, хотите меня проводить?
   — Да, — сказал писатель, придумывая фразу попошлее. — Надо, пока мы молоды, пользоваться жизнью.
   — Как? Как вы сказали? — восторженно вскричала дама. — Пока молоды… пользоваться жизнью. О, какие это слова! Пойдемте ко мне!
   — А что мы у вас будем делать? — напуская на лицо циничную улыбку, спросил знаменитый писатель.
   — О, что мы будем делать!.. Я так счастлива. Я дам вам альбом — вы запишете те прекрасные слова, которыми вы обмолвились. Потом вы прочтете что-нибудь из своих произведений. У меня есть все ваши книги!
   — Вы меня принимаете за кого-то другого, — делаясь угрюмым, сказал Перезвонов.
   — Боже мой, милый Иван Алексеевич… Я прекрасно изучила на вечерах, где вы выступали на эстраде, ваше лицо, и знакомство с вами мне так приятно…
   — Просто я маляр Авксентьев, — резко перебил ее Перезвонов. — Прощайте, милая бабенка. Меня в трактире ждут благоприятели. Дербалызнем там. Эх вы!!

IV

   — Прах их побери, так называемых порядочных женщин. Я думаю, если бы она привела меня к себе, то усадила бы в покойное кресло и спросила — отчего я такой бледный, не заработался ли? Благоговейно поцеловала бы меня в височную кость, а завтра весь город узнал бы, что Перезвонов был у Перепетуи Ивановны… Черррт! Нет, Перезвонов… Ищи женщину не здесь, а где-нибудь в шантане, где публика совершенно беззаботна насчет литературы.
   Он поехал в шантан. Разделся, как самый обыкновенный человек, сел за столик, как самый обыкновенный человек, и ему, как обыкновенному человеку, подали вина и закусок.
   Мимо него проходила какая-то венгерка.
   — Садитесь со мной, — сказал писатель. — Выпьем хорошенько и повеселимся.
   — Хорошо, — согласилась венгерка. — Познакомимся, интересный мужчина. Я хочу рябчиков.
   Через минуту ее отозвал распорядитель.
   Когда она вернулась, писатель недовольно спросил:
   — Какой это дурак отзывал вас?
   — Это здесь компания сидит в углу. Они расспрашивали, зачем вы сюда приехали и о чем со мной говорили. Я сказала, что вы предложили мне «выпить и повеселиться». А они смеялись и потом говорят: «Эта Илька всегда напутает. Перезвонов не мог сказать так!»
   — Черррт! — прошипел писатель. — Вот что Илька… Вы сидите — кушайте и пейте, а я расплачусь и уеду. Мне нужно.
   — Да расплачиваться не надо, — сказала Илька. — За вас уже заплачено.
   — Что за глупости?! Кто мог заплатить?
   — Вон тот толстый еврей-банкир. Подзывал сейчас распорядителя и говорит: «За все, что потребует тот господин, — плачу я! Перезвонов не должен расплачиваться». Мне дал пятьдесят рублей, чтобы я ехала с вами. Просил ничего с вас не брать.
   Она с суеверным ужасом посмотрела на Перезвонова и спросила:
   — Вы, вероятно… переодетый пристав?..
   Перезвонов вскочил, бросил на стол несколько трехрублевок и направился к выходу.
   Сидящие за столиками посетители встали, обернулись к нему, и — гром аплодисментов прокатился по зале… Так публика выражала восторг и преклонение перед своим любимцем, знаменитым писателем. Бывшие в зале репортеры выхватили из карманов книжки и со слезами умиления стали заносить туда свои впечатления. А когда Перезвонов вышел в переднюю, он наткнулся на лакея, который служил ему. Около лакея толпилась публика, и он продавал по полтиннику за штуку окурки папирос, выкуренных Перезвоновым за столом. Торговля шла бойко.

V

   Оставив позади себя восторженно гудящую публику и стремительных репортеров, Перезвонов слетел с лестницы, вскочил на извозчика и велел ему ехать в лавчонку, которая отдавала на прокат немудрые маскарадные костюмы…
   Через полчаса на шумном маскарадном балу в паре с испанкой танцевал веселый турок, украшенный громадными наклеенными усами и горбатым носом.
   Турок веселился вовсю — кричал, хлопал в ладоши, визжал, подпрыгивал и напропалую ухаживал за своей испанкой.
   — Ходы сюда! — кричал он, выделывая ногами выкрутасы. — Целуй менэ, барышна, на морда.
   — Ах, какой вы веселый кавалер, — говорила восхищенная испанка. — Я поеду с вами ужинать!..
   — Очин прекрасно, — хохотал турок, семеня возле дамы. — Одын ужин — и никаких Перезвонов!
   Было два часа ночи.
   Усталый, но довольный Перезвонов сидел в уютном ресторанном кабинете, на диване рядом с хохотушкой-испанкой и взасос целовался с ней. Усы его и нос лежали тут же на столе, и испанка, шутя, пыталась надеть ему турецкий нос на голову и на подбородок.
   Перезвонов хлопал себя по широким шароварам и пел, притоптывая:
   Ой, не плачь, Маруся, — ты будешь моя!
   Кончу мореходку, женюсь я на тебя…
   Испанка потянулась к нему молодым теплым телом.
   — Позвони человеку, милый, чтобы он дал кофе и больше не входил… Хорошо?
   Перезвонов потребовал кофе, отослал лакея и стал возиться с какими-то крючками на лифе испанки…

VI

   В дверь осторожно постучались.
   — Ну? — нетерпеливо крикнул Перезвонов. — Нельзя!
   Дверь распахнулась, и из нее показалась странная процессия… Впереди всех шел маленький белый поваренок, неся на громадном блюде сдобный хлеб и серебряную солонку с солью. За поваренком следовал хозяин гостиницы, с бумажкой в руках, а сзади буфетчица, кассир и какие-то престарелые официанты.
   Хозяин выступил вперед и, утирая слезы, сказал, читая по бумажке:
   — «Мы счастливы выразить свой восторг и благодарность гордости нашей литературы, дорогому Ивану Алексеичу, за то, что он почтил наше скромное коммерческое учреждение своим драгоценным посещением, и просим его от души принять по старорусскому обычаю хлеб-соль, как память, что под нашим кровом он вкусил женскую любовь, это украшение нашего бытия»…
   В дверях показались репортеры.

VII

   Вернувшись домой, Перезвонов застал жену в слезах.
   — Чего ты?!
   — Милый… Я так беспокоилась… Отчего ты такой бледный?.. Я думала — ушел… Там женщины разные!.. Масленица… Думаю, изменит мне…
   — Где там! — махнув рукой, печально вздохнул знаменитый писатель.
   — Где там!