I.

   Совершенно незнакомые мне постороннее люди пришли в ресторан и расположились за соседним с моим столиком.
   Двое. Он и она.
   Черта, преобладавшая в ней, была — кокетливость. Она кокетливо куталась в меховое боа, лениво-кокетливо снимала с руки перчатку, прикусывая поочередно пальцы перчатки острыми мелкими зубами, кокетливо пудрила носик, заглядывая в маленькое карманное зеркальце, и, поймав на себе восхищенный, полный обожания, взгляд своего спутника, сделала ему кокетливую гримасу…
   Он украдкой, будто случайно, прикоснулся к её руке и спросил бархатным баритоном:
   — Ну, что же мы, мое солнышко, будем кушать?
   — Ах, вашему солнышку решительно всё равно!.. Что хотите.
   — А пить?
   — И тоже всё равно. Что вы спросите, то и будем пить.
   — Повинуюсь, принцесса.
   Он поднял задумчивый углубленный в себя взгляд на склонившегося перед ним метрдотеля и сказал:
   — Заморозьте бутылку Брють-Америкэн.
   Дама подняла нос от зеркала и сделала удивленную гримаску.
   — Вы пьете Брют? Это еще почему?
   — Хорошая марка. Я ее люблю.
   — Ну, вот! Я всегда твердила, что вы самый гнусный эгоист. Ему, видите ли, нравится этот уксус, так и я, видите ли, должна его пить.
   Господин ласково, снисходительно улыбнулся и снова погладил её руку.
   — Что вы, принцесса! Какой уксус?! Вы пили когда-нибудь Брют?
   — Не пила и пить не хочу.
   — Так, — засмеялся господин. — Тогда подойдем к вам с другой стороны: а что вы пили?
   — Ну, что я пила… Мало ли! Монополь-сэк я пила… Единственное, которое можно пить!
   — Ага! Ах, плутовка… наконец-то я узнал вашу марку… Управляющий! Вы слышите? Монополь-сэк!
   — Слушаю-с. Что прикажете на ужин?
   — Маргарита Николаевна! Как вы на этот счет?
   Дама с кокетливой беспомощностью повертела в руках карточку кушаний и пожала плечами.
   — Я не знаю… Разве это так важно? Выберите просто что-нибудь для меня.
   — Просто что-нибудь? Нет, это дело серьезное, — улыбнулся господин. — Мы сейчас это разберем. Вы какую рыбу любите?
   — Никакую.
   — Так; рыба отпала. Мясо любите?
   — Смотря какое.
   — Ну, например, филе миньон или котлеты-де-мутон, соус бигарад?
   — Я люблю брюссельскую капусту.
   — Значить, вы мяса не хотите, — удивился господин. — Ну, скушайте что-нибудь… Ну, пожалуйста. Какое вы мясо любите?
   — Господи, как этот человек пристал! Зачем из этого делать вопрос жизни? Закажите, что хотите.
   — Тогда я знаю, что вы будете кушать… Ризотто по-милански с шампиньонами и раковыми шейками.
   — Да ведь там рис?
   — Рис. Форменный рис.
   — Терпеть не могу риса. Закажите просто что-нибудь полегче.
   — Скушайте дупеля, — посоветовал метрдотель, потихоньку распрямляя согнутую спину.
   — Это такие носатые? Ну, их.
   Метрдотель бросил на господина взгляд, полный отчаяния. А господин, наоборот, ответил ему, — да мимоходом и мне — взглядом, в котором ясно читалось: «Ну, что это за очаровательное взбалмошное существо! Она вся соткана из чудесных маленьких капризов и восхитительных неожиданностей».
   Вслух сказал:
   — И носатые дупеля провалились? Ха-ха! Видите, метрдотель, и вы не счастливее. Ну, вот, возьмите, принцесса, закройте глазки и подумайте: чего бы вы сей час очень, очень хотели?
   — Да если бы была хорошая семга, я бы семги съела.
   — Это само собой — это закуска. А что горячее?
   — Господи, как вам это не надоело! Ну, самое простое — я буду есть то же, что и вы.
   — Я буду — цыпленок сюпрем. С рисом.
   — Благодарю вас! Я ему уже час твержу, что риса не признаю, а он со своим рисом! Ну, да ладно! Сделайте мне вот это и отлипните.
   — Рубцы по-польски? Слушаю-с.
   — И к ним спаржу с голландским соусом.
   Метрдотель недоумевающе поглядел на даму, но сей час же сделал каменное лицо и сказал:
   — Будет исполнено.
   В ожидании заказанных кушаний ели икру, семгу, и молодой господин потихоньку, как будто нечаянно, прикасался к руке Маргариты Николаевны.
   А когда подали цыпленка и рубцы, Маргарита Николаевна брезгливо поглядела на рубцы, кокетливо сморщила носик и оказала:
   — Фи, какое… гадкое. Это у вас что? Курица?
   — Да, цыпленок. С рисом.
   — Ах, это я люблю. Забирайте себе мое, а я у вас отберу это. Не будете плакать?
   Конечно, он не плакал. Наоборот, лицо его сияло счастьем, когда он отдавал ей своего цыпленка. И только раза два омрачилось его лицо — когда он с трудом прожевывал услужливо пододвинутые метрдотелем рубцы.
   Но сейчас же взгляд его вспыхивал, как молния, и читалось в этом горделивом взгляд, брошенном на меня: «Найдите-ка другую такую очаровательницу, такое чудесное дитя, такую прихотливую и милую капризницу!».

II

   Люди, которых я где-то уже однажды встречал, пришли в ресторан и расположились по соседству с моим столиком.
   Двое: он и она.
   Она вся была соткана из кокетливых ужимок и жестов. Кокетливо поправила шляпу, кокетливо и зябко повела плечами, потерла маленькие руки одну о другую и в заключение бросила на меня кокетливый взгляд. Её спутник спросил:
   — Ну, что же мы будем пить?
   — Мне всё равно. Закажи, что хочешь.
   — Хорошо. Человек! Бутылку Кордон-Руж.
   — Ой, что ты! — кокетливо надула губки дама (я почему-то вспомнил как ее звали; Маргарита Николаевна). — Как можно пить эту гадость!..
   — Но ведь ты же, Маргарита, сказала, что тебе всё равно. А теперь вдруг говоришь, что это гадость.
   — Пожалуйста, не повышай тона.
   — Я не повышаю, но согласись сама, что это абсурд. То — всё равно, а то — гадость! Ведь я же тебя спрашивал: что ты хочешь, какую марку?
   — Я хочу это… с красной шапочкой…
   — Ну, вот. Это другое дело. А что ты хочешь кушать?
   Снова Маргарита Николаевна повертела в руках с очаровательно беспомощным видом карточку и протянула ее обратно метрдотелю:
   — Я не знаю. Ах, Господи… Ну, закажите нам что-нибудь.
   — Что прикажете? — переспросил бывалый метрдотель.
   — Ну, что-нибудь… Выбери ты, Коля. Молодой господин поглядел на нее пристальным взглядом.
   — Ладно. Выберу. Сделайте ей котлеты де-воляй.
   — Только не котлеты де-воляй! Это все шансонетки едят — котлеты де-воляй.
   — Виноват, — сдержанно сказал молодой господин, но бархатный баритон, который он старался сдерживать, звенел, густел и наливался раздражением. — Виноват… Ты сказала, что тебе всё равно. Поручила мне выбрать. Я выбрал. И вдруг ты говоришь, что «только не де-воляй!» А что же?
   Откуда же мне знать, что ты хочешь?
   — Что-нибудь рыбное. И, пожалуйста, не говори со мной таким тоном.
   — Тон у меня прекрасный. Что-нибудь рыбное? Но что же?
   — Да что-нибудь. Полегче что-нибудь. Рыбное.
   — Хорошо. Человек! Сделай ей стерлядку по русски.
   — Нет, не стерлядку; что-нибудь другое, — с очаровательно-кокетливым видом поморщилась Маргарита Николаевна.
   Еще более сдерживая раскаты своего сгустившегося голоса, молодой господин привстал и подал даме карточку.
   — Послушай! Ты дважды сказала, что тебе всё равно. Слышишь? Дважды! А когда я тебе предложил два, по-моему, очень вкусных блюда — ты, изволите ли видеть, отказываешься!!. О, будь ты голодна, о, если бы тебя хоть денек проморить голодом, с каким восторгом ты слопа… съела бы эти два блюда. Послушай! Я тебе говорю серьезно: оставь, брось ты это амплуа кокетливо избалованного дитяти. Оно может человека довести до белого каления.
   — Если ты со мной еще будешь говорить таким тоном — сегодня мы с тобой видимся в последний раз.
   — Дорогая моя! Да ведь этот мой тон — результат твоего тона. Ей дают карточку — на, выбирай! Что может быть проще: выбери, что тебе хочется. Нет, сейчас же начинается: «Ах, мне всё равно! Выбери сам. Мне безразлично!» Тебе безразлично? Хорошо. Может, ты скушаешь котенка жареного в машинном масле? Нет? Но ведь ты же говорила, что тебе всё равно. Или крысиные филейчики на крутонах соус ремуляд?! Ведь тебе же всё равно? Да? Но, однако, я тебе ни крыс, ни кошек не предлагаю. Вот тебе вкусные человеческие блюда… Не хочешь? Выбирай сама!!
   — Ты сейчас рассуждаешь, как водовоз! Пять месяцев тому назад ты говорил другое.
   — Э, матушка…
   Он махнул рукой и осекся.
   — Что «э, матушка?» Ну, договаривай… Что «э, матушка?»
   — Послушай, человек ждет. Это некрасиво — пользоваться его подневольным положением и держать его около себя по полчаса.
   — Пожалуйста, без замечаний! Вы кричите, как носильщик. Послушайте, человек… Закажите мне что-нибудь… Мне всё равно…
   — Нет!! — ударил ладонью по столу молодой господин. — Я эти штуки знаю. Он тебе притащит какую-нибудь первую попавшуюся дрянь, а ты понюхаешь ее, да отдашь мне, а себе заберешь мое. Ха! Избалованное дитя! И я, как кавалер, как мужчина, буду давиться дрянью, а ты, слабое, беспомощное, избалованное дитя, будешь пожирать мое, выбранное мною для меня же блюдо?! Довольно!.. Я про-шу вас точ-но у-ка-зать по кар-точ-ке: что вы хо-ти-те?!
   — Прощайте! — холодно сказала Маргарита Николаевна, вставая. — Я не думала, что придется ужинать с человеком, который кричит, как угольщик.
   И она быстро пошла к выходу.
   Молодой господин вскочил тоже и бросил на меня взгляд, полный отчаяния и полный жажды сочувствия. А я ему сказал:
   — Идиот!
   — Кто… идиот? — опешил он.
   — Вы!
   — Я?
   — Ну да же! Вам с этого нужно было начать, а не кончить этим.
   Он хотел броситься на меня, но вместо этого махнул рукой, выругался и устало побежал за дамой.
   Больше они вместе не появлялись.