— Не я, нет, другой парень. Да, другой. А я вон тот, — и Паршин подался в глубь времени. — Луг-то еще какой — в цвету, травы стоят лисохвост, мятлик, вдоль дороги — чина желтая, тысячелистник, полынь… Паршин вздохнул.
   Время, как ветер, шевелит траву. Еще первого укоса не было. Веселый бережок речки в белой кашке, а там пруд, камыши, и Вася Паршин с удочками, босой… Куда хочешь иди — направо, налево, — пожалуйста, — а друзей-приятелей у него — ого! Вся деревня, и дальше тоже… Вот сейчас крикну: «Люба, принеси кофе!» И принесет.
   Он сказал:
   — Люба, принеси кофе.
   Потом громче:
   — Люба, принеси кофе…
   Замер, прислушался. Кофе-то она принесет. Но вообще-то никому ничего не расскажешь, не распахнешь душу. Пусть бы увидели. Пусть бы моими глазами поглядели.
   Позвонить Гришке Морозову? Так ничего не объяснишь. Да еще и к телефону не подзовут. Сколько сил на дело уложил. Все подо мной. А вот пошатнулся, и как космонавт над землей — друзей не скликнешь. Где они?
   Хорошо, когда под ветром трава. И лежишь в траве, кузнечики: чирк… чирк… чирк… А к осени — стрекозы зависнут — раз, и рывком в небо… да, хорошо…
   И он тихо сказал:
   — Я сын народа — что вы со мной сделаете, что? Ну что вы со мной сделаете, что?!
   Вообще-то точно, как в зеркальной комнате сижу. Один на себя гляди, со всех сторон один.
   Крикнул:
   — Люба, принесешь ты кофе?!
   Дверь открылась, вошла жена с кофе. Молча поставила на стол.
   — Чего ты, Люба, молчишь? Покойник, что ль, в доме? Ладно, иди… Погоди. Ты помнишь луг?.. Трава…
   Жена вздохнула.
   — Ладно, иди.
   Он вспомнил, что есть ружье, патроны — все как полагается. Можно было картинно жизнь завершить — но вдруг понял, что от того парня, Васи Паршина, уже ничего не осталось. И не почувствовал он ни горя, ни тоски.