Шел дождь. А может быть, светило солнце. Нет, все-таки шел дождь. И светило солнце. Хоть чуточку, но светило. Из-за облаков. Они такие бугристые, облака, как горы, только не на земле, а на небе.
   А дождь шел упрямый и косой, настырный и мокрый, и очень, очень скользкий. Нет, не шел дождь, а бежал. Да, сильно-сильно бежал. И он забежал за наш дом. Вы же знаете наш дом на Большой Почтовой? Он такой серенький и немножко розовенький, такой высокий и немножко низкий — ведь все зависит от того, как на него посмотреть.
   И не то чтобы я хотел посмотреть на свой дом с пустыря, где течет речка Яуза, нет и нет. Я просто побежал вслед за дождем. Мне интересно было узнать, что он собирается делать на пустыре. Вот я забежал за дом, на пустырь и увидел — ого! И еще — эге! И сразу понял, зачем туда прибежал дождь. Ого! Эге! Там была великолепно-прекрасная и очень пузыристая, очень старая лужа, даже можно сказать, маленькое озерцо, с зелеными и желтыми водорослями.
   Когда дождик догадался, что я знаю про лужу-озерцо, он не то чтоб остановился, а стал тихонько топотать на месте, как солдаты, когда они готовятся к боевому походу.
   «Хорошо, — сказал я себе, — ты будешь топотать, а я все же загляну, что там, в глубине заросшего озера».
   Пока дождик топал, я осторожно подобрался к самому краю озера и… ой-ёй-ёй! Что я увидел: там пузырился очень толстенький малюсенький мальчишка. Я сказал «пузырился», потому что он только что родился из дождевой капли, прямо у меня на глазах.
   — Эй! — крикнул я ему.
   — Эгей, — ответил мальчишка.
   Между прочим, у него были широкий рот и красноватые уши, будто подрумяненные солнцем.
   — Ты чего там делаешь? — спросил я.
   — Еще не знаю, я ведь только родился.
   — А не видно, что там, в глубине озерца?
   — Давай вместе посмотрим. Прыгай ко мне.
   Я схватился за струйку дождя и съехал по ней прямо в лужу-озерцо. Хлоп! И я мягко опустился на облако. А мог бы на солнце, которое выглянуло из-за облака. В воде ведь все отражается: облака, солнце, небо.
   — Эй, где ты?!
   — Туточки, — улыбнулся пузыристый мальчишка и предложил: — Давай пойдем туда, поглубже. Здесь, среди облаков, есть тоненькая солнечная тропинка.
   Мы стали спускаться вниз по солнечной тропинке, едва различая друг друга в облачном тумане.
   — Как тебя зовут? — спросил я. — Нельзя же называть тебя «Эй» или «Эгей».
   — А если Эгейка?
   — Эгейка? Можно, — сказал я. — А меня зовут Леша.
   Эгейка подскочил ко мне и горячо схватил мою руку. Его собственные маленькие ладошки были очень теплые. Может, он успел их нагреть на солнечной тропинке?
   — Я так рад… Так рад… Я ведь только родился и сразу встретил такого храброго мальчика. Спасибо, что ты согласился со мной идти в озерную глубину.
   — Да брось, ничего особенного, — отвечал я.
   Но если честно, то мне было приятно, что он обо мне так сказал.
   Между тем, тропинка спускалась в долину, где среди водорослей плавало множество малюсеньких рыбешек. Как только они нас увидели, тотчас собрались вокруг, зашептали:
   — Куда вы, мальчики?
   — Мы еще сами не знаем. Нам интересно, что там на дне.
   — Интересно?! Да вы не можете вообразить, какая тут беспокойная жизнь.
   Рыбешки окружили нас плотным кольцом и начали рассказывать самые глубинные тайны, о которых наверху никто ничего не знал.
   Оказывается, когда-то, с незапамятных времен в озерцо при неизвестных обстоятельствах попала старая, рваная Калоша. Сначала Калоша, может, сотню лет пролежала на дне тихо-спокойно. Вдруг ее кто-то: тюк! — стукнул, нет, даже уколол. Это оказалась Спица от велосипедного колеса. Калоша обиделась и сразу решила, что она — аристократка, род ее древнейший, начался с мирового потопа, когда без калош шагу нельзя было шагнуть, и она объявила себя правительницей этой лужи-озерца.
   Велосипедная Спица тоже загордилась. Пусть род ее не такой древний, зато она очень современна, и также объявила себя правительницей… А две правительницы в одной луже… представляете, что тут началось?!
   — Война? — выдохнул я.
   — Да, да, да! — твердили рыбешки. — Непримиримая.
   — Война? Из-за чего? — удивился Эгейка.
   Ему никто не ответил: рыбешки исчезли. А мы оказались на дне, в подводном городе.

   Рыбешки исчезли, а мы оказались в подводном городе. Не подумайте, что тот подводный город похож на наши города — ничего подобного. Его дома были удивительны: и круглые, и длинные, как карандаш, и как пирамидки из разноцветных колец, и как стеклянные горки. Стекляшки и глина — вот из чего были сделаны дома. Но самое замечательное, что люди были тоже глиняные, а их просторные плащи украшали стеклышки. И ходили они по улицам в широченных глиняных шляпах, на которых раскачивались целые заросли водорослей. У меня от сверкания стеклышек, от качающихся водорослей в первые минуты закружилась голова.
   — Хочу, хочу шляпу! — закричал Эгейка. Он остановил глиняного человечка.
   — Скажите, пожалуйста, где бы достать такую шляпу?
   — Где всегда, — бросил на ходу человечек.
   — А где всегда можно достать такую шляпу? — кинулся Эгейка к другому человечку.
   — Там, где продают.
   Человечки проходили, я бы сказал, обтекали, оплывали нас… Растерянный Эгейка еще кого-то останавливал, спрашивал, но у него ничего не получалось. Тогда я схватил Эгейку за руку и устремился вслед за спешащими человечками. Идти было не очень просто, — ноги вязли в иле и песке, который здесь никто не убирал. Приходилось не только перелезать через горки песка, вязкого ила, но даже переплывать…
   И вот мы вырвались, выплыли на широкую торговую площадь. Вся площадь буквально кипела от множества человечков, которые подпрыгивали, размахивали шляпами. Из одной боковой улицы выбежали двадцать семь трубачей и с другой стороны площади — двадцать семь трубачей с тростниковыми дудками. Вода в луже-озерце закачалась от трубных звуков.
   Два самых высоких человечка вынесли глиняный плакат, на котором цветными камешками было написано: «ЯРМАРКА».
   Площадь забурлила еще сильней. Человечки запели и стали плавно раскачиваться, и водоросли на их шляпах тоже стали плавно раскачиваться.

 
А у нас сегодня ЯР
А у нас сегодня MAP
А у нас сегодня
Яр-мар-ка!
Продаются наши рыбки,
И ракушки, и улитки,
И дожди, и облака
Яр-мар-ка!
Если вам нужны пиявки —
Наловите в той канавке,
А цена невелика:
Три — всего лишь,
Три — всего лишь,
Три малюсеньких шлепка.
Яр-мар-ка!
 

   Эгейка схватил меня за руку, и мы раскачивались и пели вместе со всеми. Но как только песня прекратилась, человечки стали зазывать покупателей. Со всех сторон раздавалось:
   — Ко мне, ко мне… Сюда, сюда.
 
 
   — Ты хотел шляпу, — сказал я. — Выбирай.
   Мы подошли к одному торговцу.
   — Вот он, — показал я на Эгейку, — хочет купить шляпу.
   — Мне очень нравятся ваши шляпы, — улыбнулся Эгейка. — Можно примерить?
   — Нет. Шляпа моя, она не продается, а вот воду — пожалуйста. Ее здесь сколько хочешь. Или купите рыбок, они плавают наверху.
   — Но ведь рыбок еще нужно поймать, — возразил я.
   — Ловите, кто вам не велит.
   Мы шли от торговца к торговцу — и всюду нас ждала обидная неудача. Я понимал, что ничего не получится. Да и вообще тут все лишь расхваливали свой товар, но никто не покупал. А Эгейка ничуточки не терял надежды… Он вслушивался в призывные крики продавцов и весь дрожал от нетерпения.
   — Сейчас я что-нибудь куплю, если не шляпу, так что-то очень нужное, самое, самое прекрасное.
   Я смотрел на Эгейку и почему-то ему верил.

   Я верил Эгейке. Но человечки только расхваливали свой товар. И по-прежнему я не видел ни одного покупателя.
   — Эй, кому полкилограмма солнечных лучей! — услышали мы. — Они такие золотенькие, такие тепленькие. Из полкилограмма солнечных лучей можете сварить прекрасную золотую кашу. А у кого есть зеркальце, то выпускайте солнечных зайчиков.
   — Облака! Облака! Продаю облака, — кричал другой продавец. — Посмотрите, какие они пушистые.
   Эгейка подбежал и вежливо спросил:
   — Извините, пожалуйста, а какое облако вы продаете?
   — Да вон то, — ткнул вверх пальцем продавец.
   — Беленькое?
   — Беленькое.
   — Дело в том, — волнуясь заговорил Эгейка, — я имею кое-какое отношение к облакам, вернее…
   Продавец не дослушал.
   — Покупаешь?
   — Да я бы с огромной радостью…
   — Десять водяных шлепков.
   — Беру, — сказал Эгейка, и его уши еще больше покраснели от радости.
   Продавец протянул руки кверху, будто хотел схватить отражавшееся в воде облако.
   — Держи, — сказал он.
   Потом размахнулся и начал хлопать Эгейку… Раз, два, три… От чего Эгейка падал. Я подбежал:
   — Перестаньте бить Эгейку. Что он вам сделал плохого? И как вы можете продавать то, что вам не принадлежит?
   — Не лезь. Он купил, а я продал.
   — Идем, Эгейка, — потянул я его.
   — Нет, я хочу купить белое облачко, — упрямился Эгейка. Его широкий рот стал еще шире, а уши просто пылали.
   И он тут же размечтался:
   — Я стану жить на белом облачке, и там у меня будет Белый Слоненок. Мы будем вместе сажать белые цветы. И Слоненок станет собирать цветы… И если на земле наступят холода, он кинет на землю цветы. И они расцветут на всех окошках, будто наступило лето, а летом Слоненок затрубит в свой хобот, и соберутся другие облака, и получится туча, а из тучи польется дождь, вместе с дождем я опять попаду в эту лужу-озерцо и опять встречу тебя, Леша. Так где же мое облачко?
   — Вон, бери, оно еще над нами, — и продавец показал пальцем вверх. Только поторопись, как бы оно не улетело.
 
 
   — Он тебя обманул, — сказал я.
   — Почему обманул? — не понял Эгейка. — Облачко ведь теперь мое, навсегда.
   — Но оно улетит, — настаивал я. — И вообще, оно только отражается в воде.
   Эгейка не успел ответить, как из боковой улицы выбежали двадцать семь трубачей и с другой стороны площади — двадцать семь трубачей. Они затрубили в тростниковые дудки. Ярмарочные торговцы заволновались, начали разбегаться. А на площадь вошел отряд глиняных солдатиков, которые размахивали острыми саблями из зеленой осоки. На голове у воинов были глиняные шлемы с тремя длинными водорослями, а у их командира на шлеме — высокий камыш. Командир вышел вперед и грозно сказал:
   — Мы, гвардия порядка Ее Величества Правительницы Калоши, объявляем: «Кто продал или купил то, что ему не принадлежит, а именно: солнечный свет днем или лунный свет ночью, все звезды вместе или каждую в отдельности и так далее и тому подобное — нарушили закон и должны все вернуть в течение двадцати четырех секунд».
   Командир отряда показал себе на грудь, где висел на желтой водоросли большой секундомер без стрелки.
   Трудно сказать, сколько прошло секунд, но очень, очень скоро на площади уже никого не оставалось, кроме Эгейки и меня. Хотя я тянул Эгейку за руку, он не двигался с места. Солдаты окружили нас.
   — Ты кто такой? — напирали они на Эгейку.
   — Я стерегу свое облачко, — ответил Эгейка.
   — Стеречь и беречь — наше дело. А ты убирайся отсюда, — гаркнул командир солдатиков и взмахнул зеленой сабелькой.
   Эгейку толкнули так, что он упал носом в ил. Я подскочил:
   — Не трогайте его! Он ведь ничего не сделал плохого.
   — А это еще кто? — командир солдатиков повернулся ко мне, а потом приказал: — Арестовать их за сопротивление властям.
   Нам связали руки желтыми водорослями, и мы не успели опомниться, как оказались на дне илистого подземелья.

   Да, мы с Эгейкой оказались на дне илистого подземелья. Больше всего Эгейка печалился, что потеряется его белое облачко с Белым Слоненком. Улетит и затеряется среди других облаков.
   — Мой хороший, мой милый Слоненок, — говорил Эгейка, и уши его светились в мутной темноте, — не забывай меня. Вот ты сейчас на белом облачке. А там у тебя белая кровать, белая подушка. Ты ложишься головой на белую подушку, закрываешься белым одеялом, и тебе снятся белые сны… Спокойной ночи, Слоненок. Может, ты во сне увидишь меня и Лешу.
   Дверь нашего подземелья распахнулась. На пороге стоял глиняный человечек, в плаще и капюшоне из красной глины.
   — Следуйте за мной, — приказал он.
   Но предварительно он илом замазал нам глаза. Взял меня за руку, а я Эгейку, и мы двинулись. Мы шли по коридорам, куда-то сворачивали, потом поднимались вверх, вверх, вверх. Я потерял счет времени. Мне казалось, что мы идем так всю жизнь.
   — Ты знаешь, — сказал мне Эгейка. — Я даже с закрытыми глазами вижу, что делает мой Слоненок.
   — Хоть сейчас-то перестань мечтать, — прошептал я. Разве я мечтаю? — возразил Эгейка. — Нет, я просто вижу: вот мой Слоненок проснулся, вытянул хобот и вздохнул. А потом откинул белое одеяло. И встал. А облачко под ним закачалось. Спросонок он еще не понимает, где он находится. Ему все еще кажется, что он спит. А во сне ему причудилось, будто он прыгает на одной ноге, потом на хвосте и даже на хоботе, вверх ногами. А потом перекувыркивается через голову — раз, еще раз…
   — Перестань, Эгейка, — сказал я. — Лучше подумай, куда нас ведут.
   И тут наш сопровождающий приказал:
   — Промойте себе глаза.

   Глиняный человечек в красном капюшоне приказал нам промыть глаза. В озерце-луже это сделать было, конечно, нетрудно. Мы потерли глаза и увидели, что находимся в большом светлом зале. В стенки и потолок были вмазаны кусочки зеркал и стеклышек. Посреди зала в старом драном кресле, из которого торчали пружины, сидела сама Ее Величество Правительница Калоша. На ее голове была огромных размеров шляпа, а на ней возвышался целый дворец, весь усыпанный стекляшками и окруженный садом из водорослей.
   — Вот это да! — восхитился Эгейка.
   — Доставлены, Ваше величество, — сказал с поклоном человечек в красном капюшоне, сопровождавший нас. — По-моему, никто по дороге не потерялся. Я их пересчитывал, но точно, конечно, сказать нельзя.
   — Развяжите им руки, — приказала Правительница.
   Дверь во дворце на шляпе Правительницы распахнулась, оттуда выскочили два глиняных юных пажа, пробежали через сад из водорослей, спрыгнули на пол, подскочили к нам и освободили от пут. Я опустил затекшие руки, а Эгейка захлопал в ладоши.
   — Замечательно!
   — Это еще что, — улыбнулась Правительница. — Сейчас я всех позову, — и крикнула: — Эй, выходите!
   Двери дворца на шляпе Правительницы широко раскрылись, даже затрещали, — и вылез переваливаясь Старый Чайник с оторванной ручкой, весь опутанный водорослями.
   — Мой Первый Советник, — представила Правительница. — Умнейшая голова, хоть и крышка помята, — и обратилась к Чайнику: — Прыгай на пол, мой друг, но только не очень греми.
   Из-за кресла Правительницы появились глиняные слуги. Они вынесли наполовину разбитое фарфоровое блюдо, куда Чайник и поместился.
   Двери дворца все время открывались, оттуда выходили глиняные человечки разной степени знатности. Но сколько их, — было трудно сказать: все они отражались в стекляшках и зеркалах, и казалось, их было бесчисленное множество. У меня закружилась голова, и я даже сразу не понял, что еще сказала Правительница. Она говорила не очень внятно, как-то шамкая, будто у нее был полный рот воды.
   — Глухие, что ли? Я вас спрашиваю, чегой-то вы делали на нашей ярмарке?
   — Мы покупали облака, — сказал я.
   — Да, — радостно, во весь свой широкий рот, крикнул Эгейка. — Я купил белое облачко с Белым Слоненком.
   — Да кто же это облака покупает? — засмеялась Правительница. От ее смеха закачался дворец на шляпе. — Вы, что ли, ничего не соображаете?
   — Они шпионы, — пискнуло откуда-то сверху.
   Я присмотрелся и увидел, что у самых дверей дворца из раковинки высунула голову Улитка.
   — Мне сверху видно, — добавила Улитка. — Они сплошные шпионы враждебной нам ржавой Спицы.
   — Ладно, сейчас разберемся, — сказала Правительница Калоша. — Значит так: продавать облака — это понятно. Они наверху, они летают. Сегодня появились, завтра их нет, даже, может, через какую-то минутку. Продавать легко, а вот купить…
   — Я купил, — сказал Эгейка. — За десять шлепков.
 
 
   — Ха-ха, — закатилась в смехе Правительница. — И поделом, еще мало досталось.
   Приближенные Правительницы дружно подхватили ее смех: ха-ха! Хо-хо!.. А Чайник загремел крышкой.
   — А вот никакое не «ха-ха» и не «хо-хо», — пропищала Улитка. — Я вам сейчас все объясню. Он купил облако, то есть то, что ему не принадлежит, — и Улитка показала рожками на Эгейку, — то есть нарушил закон.
   — Закон неправильный, — вмешался я. — Разве Эгейка стал бы покупать то, что ему принадлежит?
   — Прошу не перебивать! Закон бывает только правильный, — пищала Улитка. — А он его все-таки нарушил. Для чего? Чтоб его схватили, посадили в темную комнату… И чтоб потом он и его соучастник… Как звать? — повернулась она ко мне.
   — Леша.
   — Ага, теперь еще более понятно. Эгейка и его со участник Леша проникли в самое сердце глиняного городка — в тронный зал нашей несравненной, нашей великолепно-уважаемой Правительницы Калоши. Проникли или нет? Вы все видите, что проникли. А что они видят на мудрейшей голове нашей Правительницы? Что? Шляпу с дворцом. Видишь или нет? — уставилась рожками Улитка в Эгейку.
   — Вижу.
   — Хотел бы такую шляпу?
   — О, конечно.
   — Ага, понятно.
   — Да, — пытался пояснить Эгейка. — Нам сразу понравились ваши шляпы. И я сказал Леше, но когда я увидел облако…
   — Хватит! Теперь уже совсем все понятно. Отвлекающим маневром с облаком они хотели пересчитать все до одной шляпы в нашем городке… А потом прорыть шпионский подземный ход к ржавой Спице и все ей описать и в первую очередь шляпу с великолепным дворцом нашем Прекраснейшей Правительницы Калоши. Какое ужасное коварство! Заслуживают самой смертной из смертных казней. Уф! — и Улитка удалилась в свою раковину.
   Правительница Калоша тоже вздохнула и обратилась к Чайнику.
   — Что скажет мой Главный, мой Первый советник?
   — Они ведь дети, — шмыгнул сочувственно носом Чайник. — Посмотрите, просто дети.
   — Дети-пролезети, — крикнула из раковины Улитка. — Дети — ловкие пролезети в самые маленькие дырети…
   — А давайте заткнем все дырети, тогда у них не получится пролезети, — воодушевилась Правительница Калоша.
   — Получится, — пропищала опять из своей раковины Улитка. — У детей всегда все получается, потому — то их надо скорее потопить в самом глубоком, в самом илистом месте.
   Но опять заговорил Чайник с оторванной ручкой, который находился у ног Правительницы на фарфоровом блюде.
   — Топить в луже-озерце — это здесь не наказание. Ваше Величество, если мне позволите сказать, как Главному Вашему Советнику, это — просто тьфу… Пустяки. А лучше их отправить туда, откуда они пришли. Тогда они для нас исчезнут.
   — Ах ты, головастый Чайник, — прошамкала Калоша. — Хоть крышка у тебя помята, но советы твои подходящие, — и повернулась к слугам, стоящим за креслом: — Повесьте на него еще одну водоросль в знак нашей благосклонности.
   — О, вы очень добры, — пробормотал Чайник, который и так тяжело дышал сквозь путы водорослей.
   — А этих, — показала на нас Правительница Калоша, — в окно, пусть они исчезнут.
   И мне показалось, что она весело подмигнула нам. Глиняные слуги тотчас схватили и вытолкнули нас в окно.

   Человечки схватили нас и вытолкнули в окно. Мы полетели вниз и мягко опустились на илистое дно. Кругом было темно.
   — Эгейка! — позвал я.
   Никакого ответа. Что с ним? Неужели он погиб? Я стал шарить руками вокруг себя, потом пополз, то и дело проваливаясь. Наконец, я нащупал мальчишку. Он лежал, зарывшись лицом в ил. Я с трудом перевернул его.
   — Эгейка! Эгейка! Ты живой?
   Он молчал.
   Я тряс его.
   — Эгейка, милый, ну скажи…
   Я даже шлепнул его по щеке.
   — Скажи хоть что-нибудь.
   — Я исчез, — прошептал он так тихо, что я едва разобрал.
   — Как исчез? Ты ведь здесь.
   — Исчез, — повторил Эгейка. — Правительница Калоша этого хотела. И Главный Советник сказал, что мы должны исчезнуть. И они выбросили нас в окно. Вот мы исчезли, и ты, и я. А еще исчезло мое облачко с Белым Слоненком, — и я увидел на глазах Эгейки слезы.
   — Тебе особенно жалко Слоненка?
   — Да, конечно. Теперь бы он должен опять проснуться, откинуть одеяло, поднять хобот и поискать на столе чашку с блюдечком, а в чашке — кофе… Но этого ничего не будет.
   Эгейка всхлипнул.
   — Погоди, погоди, он не исчез, раз ты так все ясно представил.
   — Мы все исчезли, — настаивал Эгейка. — И не будет моего любимого Слоненка.
   Эгейка уже плакал вовсю.
   — Перестань, успокойся, — уговаривал я. — И так лужа здесь большая, даже не лужа, а целое озеро.
   И вдруг мне пришла в голову мысль о нашем спасении, как нам выбраться из этих илистых, гиблых задворок.
   — Эгейка, — сказал я твердым голосом. — Ты можешь отыскать в этой мутной луже солнечную золотистую тропинку, по которой мы сюда пришли?
   — Постараюсь, — вздохнул Эгейка.
   И тут же я увидел знакомую солнечную тропинку. Я ступил на нее — ничего, не качается.
   — Эгейка! — позвал я. — Идем скорее отсюда. Мы возрождаемся снова.
   И мы пошли с ним по золотистой тропе.

   Мы шагали с ним по золотистой тропинке и, конечно, не знали, сколько прошло времени. Кругом нас, насколько хватало глаз, простиралась пустынная местность с огромными подводными камнями. Валялись тут и покрышки от автомобильных колес. Все это видел только я, а Эгейка ничего не замечал. Время от времени он тяжело вздыхал.
   — Молодые люди! — окликнул нас кто-то из маленького домика, построенного из щепок и покрытого водорослями. Скорее всего, это был даже не домик, а просто сарай.
   Заскрипела дверь — и в проеме показался маленький старичок с длинной седой бородой.
   — Молодые люди, — опять сказал старичок. — Как вы здесь оказались?
   — Мы спустились вместе с дождем, — сказал я.
   — Ах вот что, ну, прошу вас, заходите. Мой шалаш — моя крепость. Здесь вы будете в безопасности.
   Мы с Эгейкой вошли в шалаш, где стояли только топчан, на котором лежало одеяло из водорослей, ящик с нехитрой посудой, маленький столик и две табуретки.
   — Ну, давайте знакомиться, художник Водыркин Петр Кузьмич, — старичок протянул руку.
 
 
   — Леша, Эгейка, — мы пожали руки.
   — Очень приятно. Очень приятно. Тут чаще увидишь человечков из глины. Вы, наверное, уже побывали в их городке и видели шляпу Ее Величества Правительницы Калоши? — сыпал словами Петр Кузьмич. — Вас, конечно, интересует, как я здесь очутился? Да самым примитивным образом. Я, знаете ли, рисовал пустырь, речку Яузу, возвращался домой, задумался (с нами, художниками, это случается), пришла в голову идея: как соединить на картине землю и небо, их меняющиеся краски, но тут… трах… или, лучше сказать, брык… нет, плюх… провалился в лужу, в это самое озерцо.
   — И с тех пор Вы здесь живете? — спросил я.
   — Да. Тут тоже можно рисовать. Например, сражение между Юной Спицей и Старой Калошей. С Ее Остроконечным Величеством Спицей вы еще не знакомы?
   — Пока нет, но, честно говоря, нам уже пора…
   — Тише! — остановил Петр Кузьмич и показал на дверь.
   В щель протиснулась вся сияющая серебряная девочка.
   — Лунный Блик, — радостно вскричал Петр Кузьмич. — У нас сегодня гости.
   Серебряная девочка еще сильнее засияла и, чуть смутившись, погладила свою длинную серебряную косу.
   — Какая красавица! — ахнул Эгейка.
   Девочка, у которой щеки были золотистые, зарделась и на несколько секунд стала вся золотой. В руках девочка держала серебряную корзинку. И даже корзинка стала золотой.
   — Где-то я тебя видела, — сказала девочка Лунный Блик.
   — И я, — сказал Эгейка. — Может быть, среди облаков?
   Девочка Лунный Блик не стала уточнять, она опять приняла свой прежний серебряный вид и начала деловито распоряжаться:
   — Пусть мальчики сядут на кровать, а мы с дедушкой на табуретки.
   Девочка достала из своей корзинки лунные золотистые лепешки, банку с аппетитно пахнущим желтым лунным вареньем. Нашла у дедушки чашки. Вынула из корзинки еще термос с золотым лунным светом. Разлила его по чашкам.
   — Пейте, мальчики, ешьте. И вы, дедушка.
   И пошел у нас пир горой. Эгейка особенно налегал на лунное варенье, да и я тоже не отставал, мазал им лепешки. Девочка Лунный Блик смотрела на нас и радовалась. Сама она только отломила и съела маленький кусочек золотой лепешки.
   — Я вас сейчас нарисую, — вскочил Петр Кузьмич.
   Он взял фанерку, кисти и стал быстро рисовать.
   На какую-то секунду мы увидели на фанерке — поляну в цветах, Эгейку и меня посередине, озерцо, в котором отражалась золотая лунная дорожка. По дорожке шла девочка, вся в лунном свете… Но это только секунду, а потом картина исчезла.
   Петр Кузьмич вздохнул.
   — Я, молодые люди, рисую водяными красками, а они так не стойки.
   — Но откуда взялась поляна? — удивился Эгейка.
   — Мое воображение, дружок. Я вижу глазами художника то, о чем мечтаю.
   — Ребята! — позвала девочка Лунный Блик. — Вам надо спать, а мне пора уходить.
   Петр Кузьмич предоставил нам свое ложе, сам же лег на полу.
   Мы быстро заснули и не заметили, как девочка Лунный Блик исчезла.

   Мы заснули и не заметили, как исчезла девочка Лунный Блик.
   Трах… Шарах… Тарабах…
   Разбудил нас страшный шум. Дедушка Водыркин был уже на ногах.
   — Спокойно! Не высовывайтесь! — поднял руку дедушка. — Ведите, ребята, себя тихо. Это молодая Правительница Спица начала войну со Старой Калошей.
   Он показал нам щель в сарае. Мы прижались к щели. Мимо катилась железная бочка из-под бензина. А за ней двигались войска Правительницы Спицы — тут были и гвоздики, и винтики, и крючки, и всякие другие колючие железяки.
 
 
   Грозное войско волной покатилось мимо нашего сарая в город Старой Калоши. И вот уже вдалеке разгорелся шум битвы.
   Вдруг Эгейка распахнул дверь сарая и побежал туда, где шло сражение. Я кинулся за ним.
   — Эгейка! Эгейка!
   Но он не хотел меня слушать и бежал изо всех сил.
   Войска Спицы сражались на улицах глиняного города. Саму Правительницу Спицу везли в ржавой детской коляске, на которой болтались куски разноцветной клеенки.
   Она командовала:
   — Окружить домишко Старой драной Калоши! Превратить в глиняный мусор ее шляпу вместе с дворцом.
   Людишки из глины храбро поднимались навстречу, размахивая сабельками из зеленой травы осоки. Но тут же железяки кололи их, и они падали на дно, в ил, исчезали.
   — Остановитесь! — закричал Эгейка. — Не сражайтесь, не колите. Не губите. Ведь им же больно!
   Я опасался за его жизнь. Он был сам не свой. Метался среди железяк. Сбивал гвоздики, винтики…
   — Разве хорошо делать больно?! Опомнитесь! Железяки, опомнитесь!
   Я тоже ввязался в битву, стал помогать Эгейке. Гвоздики кололи меня, но я в пылу сражения не замечал этого.
   Не знаю, сколько прошло времени. Но вот от дома Правительницы Калоши потянулась скорбная процессия. На длинных желтых водорослях волокли Правительницу Калошу, без шляпы, с ужасной резиновой лысиной, и ее Главного Советника — Чайник без крышки.
   Железяки привязали водоросли к коляске Правительницы Спицы. Коляска повернула обратно. Железяки кричали: «Ура! Победа!»
   Кругом была страшная картина жестокого разорения: исковерканные глиняные дома, торчали стены без крыш, в стенах зияли дыры, пробитые гвоздями, всюду валялись стеклышки, осколки зеркал и множество, множество раздавленных глиняных шляп.

   — Идем скорее, — позвал меня Эгейка.
   Он спешил. Он и бежал, и плыл быстрыми саженками. Я старался не отстать от него. Вскоре мы увидели железные ворота Города железяк.
   Можно было легко обойти эти ворота. Ни справа, ни слева не было никакого забора. Но Эгейка не захотел. Он решительно постучался в ворота.
   Старые заржавленные ворота тяжело заскрипели и чуть приоткрылись.
   Появились два Гвоздя-стражника.
   — Чего вам? — спросил Гвоздь-великан.
   — Откройте, — потребовал Эгейка. — У меня есть важное сообщение.
   — А пропуск есть?
   — Пропуска нет. Но у меня есть важное сообщение.
   — Без пропуска не можем, — сказал другой Гвоздь-коротышка. А страж-великан произнес, зевая: — А почем мы знаем, может, вы шпионы?
   — Это — глупость, — сказал Эгейка. — Шпионы обязательно имели бы пропуск.
   Я с удивлением посмотрел на Эгейку: как он повзрослел после того, что мы увидели.
   Сторожа-гвозди посовещались. Маленький гвоздик сказал:
   — Может, вы обойдете, чего вам в ворота толкаться?
   — Нет, — твердо сказал Эгейка. — Не обойдем. У нас важное сообщение.
   Наконец, ворота со скрипом открылись. Эгейка спокойно вошел, я — за ним.
   Мы очутились в Городе железяк. Странную картину представлял этот город. Здесь были не только дома из старого ржавого железа: дырявых ведер, корыт, леек. Но даже деревья были сделаны из железа, у домов посажены железные цветы.
   Город казался пустынным. Только вдалеке слышался глухой гул. Эгейка решительно шел туда. Теперь он не бежал; казалось, что он знал: ничего не произойдет, пока он не появится.
   — Эгейка, — нагнал я его, — скажи мне, что за важное сообщение?
   — Потом, — махнул рукой Эгейка.
   Гул нарастал, он все явственнее становился железным, скрежещущим и зловещим. Нам стали попадаться плакаты с такими словами: «Металл победит весь подводный мир!», «Вон из озера, глиняные человечки!»
   Вдруг улица с железными домами словно отступила, сделала шаг назад, и перед нами открылась гудящая дворцовая площадь, вся заполненная ликующими железяками. Они так громыхали, что только с трудом можно было разобрать в этом гуле слова: «Да здравствует Правительница Спица! Смерть Калоше и изменнику Чайнику!»
   — Разрешите пройти, — вежливо говорил Эгейка. — Пропустите, пропустите, пожалуйста.
   Он двигался в сторону дворца. Теперь, вблизи, я смог лучше разглядеть дворец Правительницы Спицы. Это было необыкновенно странное сооружение со множеством башен и башенок из старых кастрюль, крышек, половников. Всюду — спереди и сзади — были угрожающе натыканы ржавые вилки.
   — Будьте любезны, — говорил Эгейка. — Извините, нам надо пройти во дворец.
   Нас толкали, даже покалывали, но все же, самое поразительное, подчинялись требовательным словам Эгейки.
   Железяки, в массе своей, тоже стремились ко дворцу, и нас вынесло прямо к железным дворцовым дверям.
   Двери охраняли огромные гвозди со шляпками набекрень. Охранники-гвозди закрыли нам дорогу.
   Эгейка твердо сказал:
   — Немедленно пропустите. То, что я хочу сказать вашей Правительнице, спасет ее.
   Гвозди заколебались. Но, увидев наверное, что перед ними только два маленьких мальчика, да к тому же Эгейка — просто капелька дождя, они пропустили.
   По железной лестнице мы поднялись в дворцовый зал. Посередине, в кресле, переделанном из старого корыта, полулежала Правительница Спица.
   Перед ней валялись на полу старая разорванная Калоша и помятый Чайник. Из носика Чайника время от времени капала вода, но он этого не замечал. И на Калоше, и на Чайнике еще болтались остатки водорослей.
   За спиной Правительницы Спицы стояли ее железные военачальники и сановные приближенные.
   — Кто это? — спросила Правительница Спица, устремив на нас колкий взгляд.
   Эгейка вышел вперед и спокойно, очень ясно произнес:
   — Правительница Спица! Вы поступили нехорошо, даже очень плохо.
   — Я?! В чем?
   — Вы начали войну против глиняных человечков. Да, они не железные, но в озере всем хватает места. Посмотрите, как ужасно выглядит Правительница Калоша. Или ее советник Чайник… Разве вам их не жалко?
   — Ха-ха! — засмеялась Спица. — Нисколько. Теперь я казню их. Я велю их заколоть.
   — Тогда вы поступите еще хуже, просто ужасно. Вы покроете себя вечным позором.
   — Что?! Кто это такие? — и Правительница Спица поднялась из своего кресла.
   — Что ты скажешь, Светлейший князь Железный Шурик?
   Из-за кресла, вихляясь и ввинчиваясь, появился кусок исковерканного железа.
   — Я полагаю, Ваша Остроконечная Светлость, это просто мальчишки. Молодо-зелено. Их надо образумить. Упрятать на самое дно кастрюли, а сверху прикрыть железным ситечком. Поить только водой. А в воде здесь, в озере, кажется, нет недостатка? — и Железный Шурик высокомерно посмотрел на вельможную свиту, стоящую за спиной Правительницы Спицы.
   Вельможи зааплодировали.
   — Я их знаю, — пропищал кто-то из-под кресла Правительницы Спицы…
   Вылезла Улитка. Она подняла маленькую головку с рожками:
   — Одного зовут Эгейка, а второго — Леша. Они шпионы, — и заторопилась, боясь, что ее прервут, — да, они хотели бы все дно покрыть глиной, чтобы гнуснейшая Калоша правила всем озером. Калоша их подослала и предатель Чайник. Честное благородное слово, мне смешно вспоминать, что эта драная Калоша была в шляпе — хи-хи! А этот Чайник с кривым носом, у которого от страха капает вода, был ее Советник. Хо-хо! Я к вам обращаюсь, Ваша Светлость Спица, спасите наше родное, прекрасное озеро, — пищала Улитка. — Установите у нас железный порядок. А всем этим — смерть!
   — Что она говорит?! — вскричал Эгейка. — Ведь мы с Лешей слышали совсем другие ее слова, — и уши Эгейки стали такими красными, что все кругом осветилось. — Ну где же в ее ракушке прячется совесть? Улитка, поищи, пожалуйста, прошу тебя.
   Железный Шурик поднял руку.
   — Мальчишка-капелька пытался учить нас жить, но мы, — крикнул Железный Шурик, — сами знаем, как нам жить, — и он включил старенький телевизор…
   На экране появились полосы, а потом замелькало, засверкало, загудело…
   — Железный рок!
   Все вскочили, запрыгали, затанцевали с нарастающим грохотом.

 
Только металл, только металл живет вокруг, —
 

   пели, кричали, рычали в зале.

 
Мы дышим металлом, мы слышим металл…
Железяки без металла — это просто ха-ха-ха!
 

   Они прыгали вокруг нас, Калоши и Чайника, все сужая круг. Казалось, они нас растопчут. Но я взглянул на Правительницу Спицу, на железных, гремящих вельмож и понял, что они сейчас нас просто не видят. И сами не сознают, где они находятся…
   Но вдруг телевизор забарахлил, затрещал, музыка оборвалась, по экрану пошли полосы.
   Правительница Спица устало плюхнулась в железное кресло-корыто, отчего оно издало заключительный звук «блям».
   — Спасибо, Железный Шурик, — сказала Правительница. — Ты нас утешил и получишь еще одну железную медаль.
   Железный Шурик низко поклонился.
   — Завтра, — сказала Правительница, — с первыми лучами солнца мы казним на площади Калошу и Чайник, а этих, — она показала на меня с Эгейкой, — уведите.
   Охранники-гвозди подступили к нам.
   Эгейка, опустив голову, пошел, я — за ним. Потом нас бросили на дно кастрюли. Сверху установили ситечко, сквозь которое проникал слабый свет.
   Эгейка молчал, мне тоже не хотелось разговаривать. Грустные мысли стали приходить мне в голову. Я вспомнил папу и маму, которые, наверно, давно уже беспокоятся.
   Вдруг слабый серебряный свет проник в нашу темницу.

   Слабый серебряный свет проник в нашу темницу. Свет усиливался. Он побежал по стенке, спустился на дно и… Мы увидели серебряную девочку Лунный Блик. В руках она держала неизменную свою серебряную корзинку.
   Эгейка, увидев девочку Лунный Блик, высоко подпрыгнул.
   — Ребята, — сказала девочка Лунный Блик, — я принесла вам ужин.
   — Я не хочу есть, — покачал головой Эгейка. — Я буду просто на тебя смотреть, — и он улыбнулся во весь свой широкий рот.
   — Глупости, — сказала девочка Лунный Блик и тут же покраснела. Она поправила свою серебряную косу и начала доставать из корзинки румяные лунные пышки.
   Такие аппетитные, что я и Эгейка сразу же принялись уплетать за обе щеки.
   В это время раздался грохот — с нашей кастрюли свалилось железное ситечко.
   — Молодец, дедушка Водыркин, — захлопала в ладоши девочка Лунный Блик. — Мы вас освободим.
   А я подумал: «Хорошо, что в Городе железяк даже ночью много шума, а то бы нам несдобровать».
 
 
   Когда мы поели, мы почувствовали себя не просто лучше, а необыкновенно легко. Мне казалось, что я могу летать.
   Мы с Эгейкой замахали руками.
   — Сейчас улетим высоко, высоко, — закричал Эгейка.
   — Ой, мальчишки, что мне с вами делать?! Не все сразу, — девочка Лунный Блик достала из своей корзинки лунную дорожку, кинула наверх кастрюли…
   — Бежим.
   В одно мгновение мы очутились на краю тюрьмы-кастрюли, где нас поджидал дедушка Водыркин. Девочка Лунный Блик протянула дальше лунную дорожку.
   И вот мы уже за пределами железно-кастрюльного дворца Правительницы Спицы.
   — Подождите, — остановил нас дедушка Водыркин. — Я вас должен нарисовать. Это — исторический момент, когда небо и земля соединяются.
   Он поднял заранее заготовленную фанерку, взмахнул кистями и стал быстро рисовать.
   Пока он рисовал, я смотрел, как в воде отражались звезды.
   — Ну вот, готово.
   Мы посмотрели. На картине было изображено огромное дерево с золотыми яблоками. Мы с Эгейкой сидели среди плодов и листьев дерева.
   — Крона дерева, — пояснил художник Петр Кузьмич, — это счастье, объединившее вас, а корни уходят глубоко в землю.
   — А где кастрюля? — спросил я.
   — Кастрюли уже нет, — засмеялся Эгейка, — как нет и рисунка.
   Действительно, все на фанерке расплылось и исчезло. Дедушка Водыркин грустно опустил свою седобородую голову.
   — Это не самое грустное, — сказал Эгейка, — ведь предстоит скоро казнь. До первых солнечных лучей осталось совсем немного времени.
   — Но кто нам поможет? — сказал я.
   А еще я подумал: «Нам самим надо спасаться». Мои мысли словно услышал Эгейка и возразил:
   — Нам всем здесь грозит беда. И я знаю, кто может помочь: мой Белый Слоненок, который живет на белом облачке. Только где он? — и Эгейка посмотрел на девочку Лунный Блик.
   — Я должна скоро покинуть вас, — грустно сказала девочка Лунный Блик.

   Серебряная девочка Лунный Блик должна была с первыми утренними лучами покинуть нас. Мы брели не зная сами куда, без всякой дорожки. Мы даже не заметили, как вышли из Города ржавых железяк. Здесь было совсем темно. И только светилась девочка Лунный Блик и ее корзинка. Вдруг впереди мы заметили слабый розовый свет. Он сочился из-под большого камня.
   — Эй! Эгей! — крикнул Эгейка. — Кто здесь живет?
   Сначала послышалось неясное кряхтение, потом глухо кто-то произнес:
   — Время.
   — Кто здесь живет? — опять спросил Эгейка.
   И снова:
   — Время…
   — А можно зайти?
   — Время принимает всех.
   Мы, пригнув головы, вошли под камень и увидели огромную старую Жабу, покрытую бородавчатой серовато-зеленой кожей. Что поразило нас: глаза ее были золотистые и молодые. Рядом с Жабой на светящейся трухлявой головешке стоял котелок. Что-то в нем кипело, булькало.
   — Здравствуйте, — вежливо поздоровался Эгейка.
   — Вы сказали, что здесь живет Время? А у нас как раз не хватает времени. С первыми солнечными лучами произойдет ужасное событие — казнь… И я ищу белое облачко с Белым Слоненком. Мой Белый Слоненок должен нам помочь.
   — Кхве! Кхве! — сказала Жаба. — Сначала я расскажу вам, что такое время.

   Старая Жаба заквакала или, скорее, закряхтела или даже забулькала каким-то молодым звенящим бульканьем и начала нам рассказывать о времени.
 
 
   — Я живу всегда, — начала свой рассказ Жаба. — Это произошло потому, что, когда я была совсем юной, я увидела в воде отражение звезды… И кхва… Вы поняли, что случилось? Да, я ее проглотила… И тут с неба начали падать звезды. Раскрыв рот, я ловила их и глотала, глотала, глотала… Потом… Что было потом? — Жаба задумалась. И долго молчала. Наконец, со вздохом добавила: — Не было «потом». А было только «всегда». Видите, я варю суп. Это особый суп из света звезд, из их бесконечного пути, бесконечного сияния. Когда я съем звездный суп, то сделаюсь легкой и прозрачной. Я смогу летать среди звезд, даже не шевеля лапами. Там я постоянно меняюсь: делаюсь старой и тут же юной, снова старой и сразу юной. Я научилась возвращать время. — Жаба совсем уже неразборчиво забормотала: — Все вечно, вечно…
   — Разве можно потерять время, а потом его снова найти? — спросил я.
   — Кхве, — зазвенела Жаба, — среди звезд — можно. Там я вижу все.
   — А, может, она среди звезд найдет мое белое облачко? — шепнул Эгейка. — И вернет мне его вместе с Белым Слоненком.
   — Я ее попрошу, — тихо сказала девочка Лунный Блик. — То, что Жаба рассказывает, мне понятно.
   И девочка Лунный Блик попросила:
   — Уважаемая Жаба! А Вы бы не могли в своем путешествии поскорее найти потерянное белое облачко с Белым Слоненком? Прошло много времени, но мы вас очень просим.
   — Очень! — вырвалось у Эгейки.
   Жаба не ответила. Она молча взяла деревянную ложку, покрутила варево. Отхлебнула… Еще и еще… Стала быстро есть суп из звездного света.
   Тело Жабы начало раздуваться. Жаба покраснела, потом засеребрилась поголубела… И вдруг ее тело вместо пупырышек покрылось множеством маленьких звездочек, которые медленно начали подниматься вверх. В ту же секунду Жаба быстро уменьшилась и стала похожа на голубую звезду.
   — Кхве, кхве, — зазвенела звездочка. — Далеко, далеко отсюда поднимается солнце, медленно плывут облака. И на одном — Белый Слоненок среди белых цветов.
   — Это мой слоненок! — запрыгал Эгейка, и его уши радостно вспыхнули. — Мой дорогой Слоненок. Я его увидел.
   — Прощайте, — сказала серебряная девочка Лунный Блик. — Поднимается солнце, мне пора.
   Она высвободила из своей корзинки лунную дорожку, взмахнула ею… И быстро стала подниматься вверх.
   — Не уходи, — попросил Эгейка. — Мне грустно без тебя.
   — Не упусти Белого Слоненка, — услышали мы ее голос.
   Серебряная девочка Лунный Блик исчезла, а вместе с ней и лунная дорожка.
   — Вы забыли, — сказал дедушка Водыркин, — что с первыми лучами солнца состоится казнь в Городе ржавых железяк.
   — Бежим! — крикнул Эгейка. Но он все-таки успел еще сказать Жабе-звездочке «Спасибо».
   Мы побежали в сторону Города старых железяк, где все громче нарастал скрежещущий звук беды…

   Скрежещущий звук беды нарастал в самом центре дворцовой площади.
   На площади уже толпились железяки всех мастей. Они теснились на пути к ободранному тазу, перевернутому вверх дном.
   — Дорогу! Дорогу! — кричали охранники-гиганты, двухсотмиллиметровые гвозди, со сдвинутыми набекрень шляпками. Они расчищали проход. А по проходу на двух ржавых цепях тащили пленников — Правительницу Калошу и Советника Чайника.
   — Дырки им! Дырки! — кричали в толпе. — Изрешетить их!
   За пленниками двадцать винтиков, по десять с каждой стороны, несли корыто-кресло с Правительницей Спицей.
   Поскольку было еще темно, многие в толпе держали тлеющие головешки.
   — Неужели это все может произойти?! — содрогнулся Эгейка.
   Действительно, картина была ужасной.
   Петр Кузьмич взял нас за руки, и мы стали пробираться к месту казни. Художника Водыркина железяки знали и думали, что он хочет все зарисовать, поэтому нас беспрепятственно пропускали.
   — Скорее, скорее, — торопил Эгейка.
   Вот уже втащили на таз-эшафот Правительницу Калошу. Туда же поднялся маленький остренький гвоздик, миллиметров пяти-шести, не больше.
   За ним ввинтилась исковерканная железяка — Светлейший князь Железный Шурик.
   — Граждане Города ржавых железяк! Сейчас произойдет справедливая казнь так называемой Калоши, именовавшейся Правительницей теперь не существующего города из глины, песка и другого непотребства.
   — Го-го-го! Гра-га-га-гра, — ответила толпа. — Глина, вон из озера! Только железо!
   — Мы казним также ее советника, изменившего железу, Старый Чайник.
   — Го-го-го! Гра-га-га-гра, — ответила толпа.
   — Как только первые лучи солнца коснутся эшафота, — продолжал Железный Шурик…
   Но последние слова Железного Шурика потонули в криках:
 
 
   — Да здравствует металл! Металл все решит! Кроме металла ничего не будет! Только металл!
   И они все громче скандировали:
   — Только металл! Только металл! Только металл! Появилось солнце. Его первые лучи поплыли по площади.
   На эшафот влез Эгейка и толкнул сзади Железного Шурика. Тот с грохотом полетел вниз.
   Площадь замерла. А Эгейка сказал, почти не повышая голоса, но его было слышно всем:
   — То, что вы хотите сделать, очень плохо. Смотрите, — и он поднял руку вверх. — Кроме металла есть солнце, его теплые лучи отражаются в воде, а рядом с ними — облака. На одном из облаков, глядите, Белый Слоненок, — и вдруг громко, широко раскрыв рот, позвал:
   — Иди сюда, Белый Слоненок! Скорее сюда, помоги нам.
   Белое облачко начало быстро спускаться вниз. И вот уже рядом с Эгейкой встал Белый Слоненок. Ноги у него были, как колонны, и он стоял прекрасный, открытый всем.
   — Спасибо тебе. Я знал, что ты придешь.
   Солнечные лучи коснулись эшафота. Все с удивлением смотрели на Белого Слоненка в розовых лучах солнца.

   Все с удивлением смотрели на Белого Слоненка. Эгейка показал своему другу на цепи. В одну секунду Белый Слоненок взял хоботом цепи и выбросил их из озерца-лужи.
   А Эгейка сказал:
   — Граждане ржавые железяки, больше у вас не будет войн. Белый Слоненок этого не любит. И я не хочу. И мой друг Леша. А художник Петр Кузьмич начнет рисовать совсем другую картину: как мы вместе из земли и глины поднимем разрушенный город. Ведь два города лучше, чем один.
   — Ура! — крикнул кто-то не очень уверенно.
   А потом все подхватили, уже громко:
   — Ура! Конечно! Два города лучше, чем один.
   Нужно ли говорить, что с помощью железяк, даже ржавых, дело строительства города из глины и земли пошло очень быстро.
   Опять появились дома, улицы… Выбрались из ила попрятавшиеся жители — глиняные человечки. Они снова стали делать себе большие красные шляпы с водорослями.
   А под грохот железных барабанов Белый Слоненок, подняв хобот, весело трубил победные песни.
   Все это время Петр Кузьмич Водыркин не выпускал фанерки и кисти из рук. На его фанерке возникали фантастические города с садами и парками. От этих городов поднимались лестницы прямо к звездам. Но там же, где звезды, одновременно светились и солнце, и луна, и шел дождь, и было большое белое облако, на котором стоял среди красных цветов не маленький слоненок, а огромный, как гора, Белый Слон с двумя огромными изогнутыми, как сабли, белыми бивнями.
   Правда, все эти картины быстро исчезали. Ведь вы не забыли, что художник Водыркин рисовал только водяными красками.
   На этом пора бы ставить точку, потому что на самом деле наш маленький Белый Слоненок согнул свои передние ноги, и мы с Эгейкой смогли забраться к нему на спину. Вокруг слоненка появилось белое облако, и это облако позвало другие облака. Пошел дождь. И он не только не помешал, а даже сильно помог подняться нам из озера-лужи. Перед самой поверхностью озера маленькие рыбешки прощально махнули нам хвостиками.
   — Обними Слоненка за шею, — сказал Эгейка.
   Я хотел это сделать, но тут я увидел свой дом, вспомнил про папу и маму.
   — Держись крепче! — крикнул Эгейка.
   Но было уже поздно. Я не удержался, плюхнулся вниз, на землю.
   Наверное, я все-таки был тяжелее Эгейки, мальчишки — капельки дождя.
   Я не расшибся. Я сразу, конечно, посмотрел вверх, но уже не мог отличить ни облако с Белым Слоненком от других облаков, ни Эгейку от других капелек дождя.
   — Эгейка! Эгейка! — закричал я.
   Нет, он не ответил.
   Дождь усилился. И я пошел домой.

   Моя история не была бы полной без недавнего случая. К нам на пустырь двинулся экскаватор. Ему было приказано убрать наше озерцо-лужу. Тут, на пустыре, решили разбить парк, а на месте озера-лужи устроить клумбу с цветами.
   Как только я об этом узнал, я прибежал домой и закричал:
   — Папа! Папа! Спаси лужу-озерцо: там ведь все живое, все…
   Мой папа не стал ничего уточнять. Он бросился бежать вместе со мной к луже-озерцу. И, протянув руку, глубоко зачерпнул, поднял лужу-озерцо и забросил далеко-далеко в дождливое небо.

   Подошел экскаватор. А там уже ничего не было, только влажная яма.
   Вы спросите, встречался ли я еще с Эгейкой, Белым Слоненком, художником Водыркиным и остальными? И да и нет…
   Как-то мы с папой и мамой гуляли по новому парку. Вдруг пошел сильный дождь… И я увидел, что прямо на дожде нарисована прекрасная, разноцветная дорога.
   — Глядите, — показал я, — это же сделал художник Водыркин. Он все-таки соединил небо с землею.
   И я крикнул:
   — Петр Кузьмич, рисуйте еще, рисуйте еще…
   Цветная дорога вдруг исчезла.
   Я вспомнил: Петр Кузьмич работал непрочными водяными красками. Но, может быть, я снова увижу цветную дорогу и успею по ней взбежать, вот тогда я встречу своего друга Эгейку, Белого Слоненка и всех остальных.

   В курятнике кто-то тихонько постучал: тук… тук…. А потом послышалось: крак!
   Клуша Рыжуха замахала крыльями. А из разбитой яичной скорлупы выклюнулся цыпленок, первый цыпленок. Можно про него сказать — Желтячок. Потому что он был кругом желтый.
   Цыпленок затряс головой и сказал:
   — Пин-пин-пи.
   А в это время из-за леса выглянуло солнышко. И по земле побежал солнечный лучик. Искупался в холодной речке, прокатился по крыше дома и заглянул в окошко. Желтячок зажмурился и притаился. Вдруг закудахтала клуша Рыжуха, залаял пес Шустрый, громко замычала корова:
   — Му-у! Пора на волю!
   А цыпленок подумал: «Сколько света и шума. Это все я сделал?! Пин! Это все я! Это я! Я!»
   Нет, не надо смеяться над Желтячком. Ведь это было самое первое утро в его жизни. А как хорошо, как чудесно увидеть мир рано утром! Как хорошо жить на земле!

   Весною приехал в деревню трактор. Был он совсем новеньким — только-только с завода. Никого он в деревне не знал, ни с кем еще не познакомился.
   Как приехал, так сразу принялся за работу. Вставал он рано, вместе с солнышком. Выйдет в поле и начинает землю пахать. И пашет до вечера. Когда уж тут знакомства заводить!
   Вспахал трактор почти все поле. Только маленький кусочек остался.
   «Ладно, — решил трактор, — утром допашу. А сегодня погуляю немножко. Очень вечер хорош».
 
 
   Как решил, так и сделал. Включил мотор и поехал по дороге.
   Едет трактор, по сторонам поглядывает. Вдруг видит навстречу ему шагают утята.
   — Здравствуйте! — вежливо сказал трактор.
   — Кря-кря!
   — Простите, я что-то плохо слышу, — сказал трактор и выключил мотор.
   — Мы идем купаться. Мы идем плавать. Хочешь, иди и ты с нами. Кря-кря!
   — Я не умею купаться, — сказал трактор.
   — А что ж ты тогда умеешь? — удивились утята.
   — Я умею пахать землю и сеять хлеб. А если ко мне приладят повозку, то я моту ее возить.
   — Значит, ты лошадка?
   — Нет, я трактор.
   — Такой большой, а не умеет плавать. Как стыдно! Кря!
   Утята сошли с дороги и пошагали к пруду на своих маленьких лапках.
   — Куда же вы? — крикнул трактор. — Подождите!
   Но утята даже не обернулись.
   Трактор включил мотор, поехал дальше. Он ехал не быстро и не медленно. Ведь ему хотелось прогуляться. Так трактор доехал до небольшого домика, что стоял у дороги.
   — Гав! Гав! Куда ты мчишься, железный сундук? — услышал трактор.
   На дорогу выскочил рыжий щенок. Он лаял и рычал. Трактор остановился, сказал:
   — Вы ошиблись. Я не железный сундук. Я трактор.
   — А куда ты мчишься? — прорычал щенок.
   — Я пахал поле. А сейчас отправился немножко погулять.
   — А-а-ав! Это другое дело, — уже не так грозно прорычал щенок и завилял хвостом. — Слушай, железный сундук, посторожи дом, а я сбегаю к моим друзьям в деревню. Ужасно хочется подраться!
   — А я не умею сторожить дом, — вздохнул трактор.
   — А лаять ты умеешь?
   — Нет.
   — Даже тихо не умеешь? — удивился щенок.
   — Совсем не умею.
   Щенок очень рассердился и залился визгливым лаем:
   — Тяф! Тяф! Тяф!
   Трактор даже испугался: как бы щенок не оглох. Он вздохнул, включил мотор и поехал дальше. И долго он еще слышал, как лаял рыжий щенок.
   Так трактор доехал до небольшого лужка. Вдруг впереди он заметил что-то черное. Трактор подъехал ближе и видит: посреди дороги, расставив тонкие ножки, стоит бычок.
   — Вы хотите пройти? — спросил трактор.
   — Нет, я хочу бодаться, — ответил бычок.
   — Бодаться? А как это делается?
   — А вот так: надо повертеть хвостом, наклонить голову — и вперед рожками: му-у! му-у!
   — У меня нет хвоста и нет рожек.
   — Как так? — удивился бычок.
   — Не знаю, мне люди не сделали ни хвоста, ни рожек.
   — О-о! Тогда с тобой неинтересно играть. Пойду-ка я кого другого поищу. А ты ступай своей дорогой, — сказал бычок и, высоко подбрасывая ноги, побежал на луг.
   Трактору стало грустно. Очень грустно. Он остался совсем один на дороге.
   «Уж солнце садится. Пора домой», — решил трактор и повернул назад, к полю.
   Он вернулся в поле и пахал до позднего вечера. И пока пахал, все думал: нет, никогда не научиться ему плавать, как утята, лаять и стеречь дом, как собачка. И никогда у него не вырастут ни хвост, ни рожки, как у бычка. Ведь он только трактор. Он умеет пахать и сеять. А если к нему приладят повозку, то он может ее возить. Вот и все.
   Но зато…
   Когда наступило лето, на том поле, что вспахал трактор, выросла густая желтая пшеница.
   И все в деревне радовались:
   — Вот так трактор! Вот так новичок.
   А трактор уже не был новичком. Он всех знал, и его все знали.

   Жил-был автомобиль Москвичек. Он умел ездить. Он умел ездить, но совсем не знал правил уличного движения. Не ходил в школу, не хотел учиться.
   Выехал Москвичек из дома и сказал важно сам себе:
   — Ну, я поехал.
   И он поехал. Он ехал и пел про себя такую песенку:

 
Би! Би! Би!
Ты с дороги убиби,
Если ты не убибишь,
Будет больно, би-би-би!
 

   И было ему весело. Но вдруг он услышал:
   — Эй, малыш, поберегись!
   Москвичек посмотрел налево — никого. Посмотрел направо — никого. Посмотрел наверх и увидел большой Подъемный Кран.
   — Куда ты лезешь, малыш? — строго спросил Кран.
   — Я не лезу. А еду. Я умею ездить, — сказал Москвичек.
   — Не умеешь ты ездить.
   — Нет, я умею, умею!
   — А правила ты знаешь? Видишь, здесь нет проезда.
   — Здесь стройка, — сказал Подъемный Кран и отвернулся.
   — Подумаешь! — обиделся Москвичек. — Я и без правил умею ездить. Да! Да! Да!

 
Я умею по…
Я умею во…
Я умею поворачивать.
Я умею то…
Я умею во…
Я умею вовремя тормозить.
 

   И Москвичек включил полный газ и помчался по улице: би-би-би! Он мчался изо всех сил так, что в глазах у него замелькали дома, светофоры, афиши, заборы…
   Удивлялись дома: вот так автомобильчик! Ну и Москвичек! И стали дома отходить в сторонку. Даже большое высотное здание пропустило Москвичка, покачало головою: «Как бы не случилось беды!»
   А Москвичек был очень доволен. И смеялся. И напевал:

 
Куда хочу, туда кручу.
Куда кручу, туда хочу.
Отойдите, налечу-у-у!
 

   А старая тумба, что стояла на краю бульвара, заворчала:
   — Ишь разошелся! Не буду уступать ему дорогу, пускай объезжает.
   На всем ходу Москвичек ударился о тумбу: бах-би, ой-ой!
   — Милиционер! — позвала тумба.
   Москвичек испугался и попятился назад.
   — В чем дело? — спросил милиционер.
   — Вот этот молодой человек совсем не знает Правил Уличного Движения.
   — Прошу за мной!
   Москвичек ехал за милиционером и грустно-грустно нашептывал:

 
Би! Би! Би!
Куда меня би-би…
 

   Москвичек закрыл глаза, чтобы не было страшно. А когда открыл, очень удивился. Он сидел за партой, рядом сидели большие «Волги», а впереди — огромный грузовик.
   «Ну, — подумал Москвичек, — раз такие большие учатся, то и я теперь буду ходить в школу. Би!»

   Однажды к Черному морю привезли маленький катер. Везли его на поезде по полям и лесам, через горы и реки. А настоящего моря катер еще ни разу в жизни не видел.
   Привезли катер к Черному морю, и огромный кран поднял его в небо, а потом опустил на воду — плюх!
   «Ой, сейчас утону!» — подумал катер и ухватился изо всех сил за железную цепь. А цепь крепко держалась за железный якорь. А железный якорь цеплялся за большой камень. А камень врос в дно у самого берега.
   Катер глядел на море и боялся. Вдруг он увидел серебряную рыбку.
   Рыбка сказала:
   — Давай поплывем наперегонки!
   — Наперегонки? — удивился катер. — Но я еще не умею плавать. — И он посмотрел туда, куда уплывала рыбка.
   А рыбка плыла все дальше и дальше в море. Тогда катер тихонько шепнул железной цепи:
   — Может, попробуем?
   А железная цепь сразу скомандовала по-морскому:
   — Сниматься с якоря!
   А железный якорь ответил по-морскому:
   — Есть! — и отцепился, перестал хвататься за камень.
   Катер сильно качнуло, и он… поплыл. Он плыл вслед за серебряной рыбкой.
   Потом он обогнал рыбку. И мчался так быстро, что сзади кипело море, а белые брызги летели к небу.
   Приплыл катер в город Севастополь. Там стояли на рейде большие корабли.
   Катер стал плавать возле больших кораблей. Но они его не замечали.
   Катер забирался на самые крутые волны и нырял с размаху вниз — у-ух!
   Один раз катер чуть не захлебнулся. Но никто даже не обратил внимания.
   Тогда он сделал вот что. Он забрался на высокую-высокую волну, глубоко-глубоко вздохнул да как крикнет:
   — А я умею плавать! А я умею плавать! А я правда умею плавать!
   И тут самый большой корабль услышал. Услышал, удивился и на чистейшем морском языке ответил:
   — Молодец!

   У самой речки в кустах на тоненькой паутинке висел паучок. Он глядел далеко-далеко вперед. А издали все кажется маленьким. Большое дерево — маленьким деревцем. Вот таким. Большая гора — маленькой горкой. Вот такой.
   Вдруг увидел паучок, как на маленькую горку взобрался маленький-маленький медведь. Вот такой!
   Постоял медведь на горке, повертел своей маленькой головкой и пошел мимо деревца.
   «Куда это он собрался?» — подумал паучок, а сам раскачивается на своей паутинке: кач-кач, кач-кач… Качается паучок и дальше думает: «Вот-вот взойдет солнце. А какое оно на вкус, солнце, — горькое или кислое? А может быть, сладкое? Хорошо бы поймать солнце».
   Так подумал паучок и сейчас же принялся плести паутину: нитка к нитке, нитка к нитке…
   Вдруг — плюх… плюх… плюх… Что такое?
   А это пришел медведь. И был он большой-большой. Вот такой!
   Медведь залез в воду. Поплавал. А потом вылез из воды и стал перекатываться с боку на бок по песку.
   — Осторожнее! — пропищал паучок.
   Медведь открыл глаза, увидел маленького паучка.
   — Ты зачем, малыш, сюда залез? — прорычал медведь.
   — Я хочу поймать солнце.
   — Что? — удивился медведь.
   — Солнце, — повторил паучок. — Видишь, какую прочную паутину я плету?
   А ты зачем, медведь, катаешься по песку?
   — Я хочу сделаться желтым, — сказал медведь.
   — Зачем желтым?
   — Чтобы пчелы меня не узнали, малыш. Пусть думают, что я не медведь, а желтая гора. Ведь ты знаешь, что бывают желтые горы?
   — Знаю, знаю, — сказал паучок и тихонечко засмеялся: нос-то у медведя был не желтый, а черный. И он еще фыркал этим черным носом. А горы так не делают.
   «Глупый медведь. Большой, да глупый!» — думал паучок.
   А медведь поднялся и пошел.
   «Глупый паучок, — думал он, — маленький еще, глупый. Разве солнце удержать такими паутинками?» И медведь громко засмеялся.
   Он смеялся, пока не залез на ту гору, откуда пришел, и не стал опять маленьким-маленьким — вот таким.

   Маленький красный олененок и маленький полосатый тигренок играли с утра в прятки. Ты же знаешь такую игру?
   Тигренок прятался, олененок искал. Олененок искал своего друга под кустом, в траве, за сосной. Там, где хвостик, у олененка белело пятнышко. И тигренок искал белое пятнышко под кустом, в траве, за сосной.
   Но однажды во время игры их застал дождь. Такой очень сильный дождь. Малыши спрятались вместе под сосной.
   А когда дождь кончился, над лесом повисла радуга. Ты же знаешь полосатую солнечную радугу? От нее становится кругом светло и весело.
   — Она очень вкусная, — сказал тигренок и облизнулся. А потом ему захотелось похвастаться, и он сказал: — Когда я был маленький, я съел кусочек радуги. Вот отчего я теперь полосатенький.
 
 
   Олененок ничего не ответил.
   — А папа мой съел большой кусок радуга, — хвастался тигренок. — Вот почему мы, тигры, и раньше были полосатые.
   Олененок опять ничего не ответил.
   Тогда тигренок сказал:
   — Мой дедушка съел огромный — вот такой — кусок радуги.
   Олененок молчал.
   Тигренок еще подумал и сказал:
   — Папа моего дедушки, мой прадедушка, съел всю радугу. Вот так: — а-а-а-а-а-а-а-м!
   — А я не люблю жадных, — сказал красный олененок и побежал.
   Издали олененок был похож на солнышко. Только у него сзади был пушистый хвостик и белое пятнышко. И он был похож на солнышко с белым пятнышком и пушистым хвостиком.
   «Какой красивый», — подумал тигренок и облизнулся….
   — Куда же ты? Эй! — закричал тигренок.
   Но никто ему не откликнулся. Только над лесом все еще висела радуга.
   «А может, мой прадедушка не ел радуги? Может, мы не такие уж полосатые?» — подумал тигренок.

   Я очень люблю ездить, но меня никуда не пускали: ни на Южный полюс, ни на Северный, ни даже к бабушке в город Егорьевск. И вот однажды я сказал волшебные слова:
   — Сарына-пына-пок!
   И мы сразу очутились с мамой на вокзале. Там стоял поезд. Я подошел к паровозу и спросил:
   — Куда ты собрался ехать?
   — В город Его-о-орьевск, к бабушке, — басом ответил паровоз.
   — В город Егорьевск? К бабушке? Ведь нам тоже туда надо, — обрадовался я.
   Мы сели в поезд и поехали. Мы ехали мимо домов, мимо больших и маленьких собак, мимо других поездов. И мы выехали на луг. Тут наш поезд вдруг остановился. Я, конечно, побежал поглядеть, что случилось.
   — Почему мы стоим? — спросил я у паровоза.
   — Посмотри, — ответил мне паровоз, — впереди идет рыжая корова, а за ней рыжий теленок. Пускай они перейдут через рельсы.
   Корова кивнула нам головой и перешла через рельсы. А за ней побежал рыжий теленок.
   Наш паровоз загудел им вслед:
   — Ду-у-у!
   Рыжий теленок остановился и замычал:
   — Му-у-у!
   Паровоз сердито:
   — Ду-у-у!
   А рыжий теленок вытянул морду и еще громче:
   — Му-у-у-у-у!
   Тогда наш паровоз как выпустит пар: тш-ш-ш-ш… Ударил пар в куст ольхи, а под кустом стоял теленок. Посыпались на теленка листья. Испугался он, побежал, только уже не рыжий, а пятнистый.
   А мы поехали дальше. Мы ехали через поля, мимо деревень. А потом въехали в лес. Из окошка я увидел большой красный гриб. Паровоз запыхтел и остановился. Наверно, он тоже увидел красный гриб. Я подбежал к паровозу, кричу:
   — Давай поглядим, как растет гриб.
   — Мо-жно-о-о! — прогудел паровоз.
   И мы стали смотреть, как растет красный гриб. Потом мы слушали, как поют птицы. Паровоз даже попробовал подсвистывать птицам: «Фьють-фью-фью». И я тоже попробовал: «Фьють-фью-фью».
   Пока мы стояли, солнце спряталось за деревья. Сразу сделалось темно и страшно.
   — Поедем поскорее, — сказал я паровозу.
   — Не могу-у-у! Впереди путь закрыт.
   Вдруг из темноты показались два огромных разноцветных глаза — красный и зеленый. Паровоз испугался, попятился.
   — Гу! Гу! Гу! Не бойся, паровоз! Разве ты меня не узнал?
   Паровоз зажег фонарь и увидел сову.
   — Не бойся, — сказала сова. — Я буду лететь впереди тебя. Если путь свободен, у меня загорится зеленый глаз. А если путь закрыт — загорится красный.
   Мы подождали и увидели: впереди загорелся зеленый глаз.
   — Поехали! — крикнул я паровозу. — Это сова подает нам сигнал.
   И тогда мы помчались быстро-быстро, изо всех сил. И приехали в город Егорьевск.
   — Что ж вы так долго ехали? — закричала нам с платформы бабушка.
   А я сказал:
   — Нет, мы быстро ехали. Очень быстро. Только рыжая корова с теленком медленно дорогу переходили, и много птиц пело в лесу, и гриб на поляне долго рос. Посмотри, бабушка, какой он большой и красный! Я тебе его привез в подарок.

   В одном маленьком рыбацком поселке в Литве жил мальчик по имени Микас. Отец Микаса был рыбаком. И часто уходил на корабле в море. А Микас поджидал его на берегу. Микас тоже хотел стать рыбаком.
   Однажды, когда отец долго не возвращался, мальчик пошел по тропинке к морю и тихонько запел песенку рыбака:

 
В море волны высоки.
Да!
В море ходят рыбаки.
Да!
На ветру звенят их куртки,
Как тугие провода.
 

   Радом с тропинкой на камне Микас увидел зеленую ящерку. Вот такую.
   — Ящерка, — попросил Микас, — принеси мне куртку.
   — Ладно, — сказала ящерка, — ты подержи мой хвостик.
   У Микаса в руке остался кусочек зеленого хвостика. И не успел он посчитать до десяти, как ящерка вернулась и принесла куртку. Вот такую. Микас обрадовался и запел:

 
Ходит ветер по волнам.
Ну!
Гладит куртки рыбакам.
Ну!
Рыбаки большие сети
Опускают в глубину.
 

   Хорошо, что в это утро Микас повстречался с паучком. Микас увидел его вон там на ветке ольхи посреди паутинки. И попросил сеть, чтоб поймать рыбу. Вот такую!
   А за деревьями Микас увидел море. И побежал! И запел:

 
Ходит ветер по волнам.
Эх!
Гладит куртки рыбакам.
Эх!
Взял бы сети, сел бы в лодку
И уплыл бы дальше всех!
А где же лодочка?
Где моя лодочка?
 

   Не видно в море лодки. Только что это? Жур-журыжурр-журр. Ручеек. Микас вспомнил: этот ручеек зовут Ашаряле, по-литовски — слезинка.
   — Ашаряле! Принеси мне лодочку, Ашаряле, — попросил Микас.
   Вдруг — плюх! — сверху в ручеек упал кусочек сосновой коры. Ну чем не лодочка! Вот такая!
   Микас посмотрел наверх и увидел большого дятла.
   — Спасибо! — крикнул ему Микас. Схватил лодочку и вместе с ручейком Ашаряле побежал к морю.
   А по морю ходили огромные волны, а с моря дул холодный ветер. Остановился Микас, задумался: «Что же мне еще нужно? Чего же еще надо рыбаку?..»
   И тут ветер принес издалека песню. Это возвращался отец с товарищами.
   Они пели старую рыбацкую песню, которую и ты сейчас узнаешь:

 
В море волны высоки.
Да!
В море ходят рыбаки.
Да!
Крепких волн и злого ветра
Не боятся никогда!
 

   А когда Микас вырос, он стал настоящим рыбаком. И ничего не боялся.
   Он плавал на большом корабле. Вот таком!

   У мальчика заболел оловянный солдатик. Он был солдатик со знаменем, попросту сказать — знаменосец.
   Он очень хорошо воевал, потому что шел все время впереди. И ничего не боялся, даже если сильно стреляли.
   А когда он заболел, мальчик положил его в коробку с пластилином. Там была больница.
 
 
   Вечером мальчик пришел к папе и сказал:
   — У меня заболел солдатик. Ему нужно лекарство.
   — А что с ним? — спросил папа.
   — У него все болит: голова, ноги, руки. А руками он держит знамя.
   — Помнишь, папа, как ты рассказывал? Был страшный бой. Стреляли пушки. А один солдат бежал впереди всех со знаменем. Другие солдаты увидели знамя и не испугались врагов. И победили.
   — Помню, — сказал папа и достал конфету в красивой обертке. — Вот, передай своему солдатику лекарство. Пускай быстрее выздоравливает.
   Мальчик обрадовался и ушел. А на следующий вечер сказал папе:
   — Моему солдатику опять плохо, ему еще надо лекарства.
   — Ну что ж, ладно, — сказал папа и дал две конфеты в красивой обертке.
   Через день мальчик опять пришел к папе:
   — Беда! Солдатику совсем плохо. Ему еще надо лекарства.
   Папа нахмурился, достал из коробки последнюю конфету в красивой обертке и отдал мальчику.
   Мальчик обрадовался и убежал. А утром он вдруг услышал:
   — Что ж ты не заходишь меня навестить?
   — Кто это? — спросил мальчик.
   — Это я, твой оловянный солдатик.
   — Мне было некогда, — сказал мальчик.
   — А где мое лекарство?
   — Какое лекарство? Зачем тебе конфеты? Ты же не настоящий, ты же оловянный.
   Солдатик ничего не ответил.
   Мальчик вскочил с постели, подбежал к коробке, а в коробке — пусто. Только на подушке из пластилина осталась вмятина от знамени.
   Ушел оловянный солдатик и унес с собой знамя.

   У меня есть один знакомый медведь.
   Он ужасный
   растеряха,
   растяпа,
   неряха.
   Он раскидывает игрушки по всей комнате. Он все делает медленно. Медленно ест, медленно бегает, медленно засыпает. И ему все говорят быстрее, быстрее, быстрее!
   Он все на себя опрокидывает и проливает. Он пролил компот, опрокинул вазу с цветами, наступил на хвост собаке Кузе. А еще он ест варенье лапой.
   Вот какой это нехороший медведь. И мне за него очень попадает. И мама сердится. И папа сердится. Они даже думают, будто это не мой знакомый медведь — растеряха, растяпа, неряха, — а я сам.
   А если мы уйдем с моим знакомым медведем? А если мы уйдем далеко-далеко в лес да будем жить совсем одни в медвежьей избушке и не придем домой… Что тогда?
   Тогда папа с мамой без нас соскучатся.

   Мама велела мне написать в тетрадке палочки и еще несколько слов из книжки. Эту книжку мы учимся вместе читать. Потом мама ушла. В доме стало тихо. Вдруг как громыхнет!
   — Открой дверь! — сказал кто-то грубым голосом.
   — Не открою.
   — Открой!
   — Ну ладно, входи.
   Вошел лев. Был он весь рыжий, только на загривке шерсть темная.
   — Ы-ы! Скажи скорее, мальчик, как мне пройти в зоопарк!
   — А почему ты так спешишь?
   — Я голоден. Хочу есть.
   — Ну, тогда садись в троллейбус. Проедешь три остановки, увидишь большие ворота с надписью: «Зоопарк».
   — Ы-ы! Не умею я читать.
   — Подойди поближе, лев. Я тебя научу. Вот эта буква с палочкой посредине — «А», рядом, видишь, как стульчик, «Б»…
   — Спасибо тебе, мальчик. Я ведь тороплюсь в зоопарк.
   — А ты… у пассажиров спроси, где сходить. Я бы тебя, лев, проводил, но мне нельзя. Видишь, сколько нужно написать палочек. Я скоро пойду в первый класс.
   Лев кивнул головой и большущими скачками стал спускаться вниз по лестнице. А я кинулся поглядеть, что дальше будет.
   Вот подошел троллейбус. Лев первый проскочил в дверь. И он был такой огромный, этот лев, что никто уже больше не сел в троллейбус: остались ждать следующего.
   Троллейбус тронулся. Лев поехал один. И сразу же выглянул в окно. Морда у него была грустная-грустная: наверно, боялся пропустить остановку.
   Ведь лев хоть и большой, но совсем не умеет читать.

   Однажды у солнца поднялась температура. У солнца был сильный жар. И оттого на земле сделалось очень жарко. Моя мама сказала:
   — Ух, как парит!
   — Это солнце заболело, — сказал я. — Видишь, какое красное? Оно очень сильно заболело.
   Я вышел на крыльцо и стал дуть, чтобы солнцу не было так жарко.
   Я дунул, и пришла туча. Огромная туча. Она положила на солнышко мокрые ладони. И прошептала солнцу добрые слова:
   — Приходи, доктор Кал Капыч. Дай солнышку холодных капель. Одну, две, три, четыре, пять…
   И вот из-за синих далеких гор, из-за нашего темного леса вышел доктор Кал Капыч. И затопал по цветной дорожке: топ… топ… кал… кал…
   А я сказал маме:
   — Смотри, вот и доктор пришел.
   Пришел доктор Кал Капыч и сразу дал солнцу капель — красных, желтых, синих… Много-много капель.
   Улыбнулось солнце и выздоровело.

   А интересно, почему слоны не ходят в гости? Наверно, потому, что очень большие. Но ведь слон может просунуть хобот в дверь или в окно. У него длинный хобот — это слоновый нос. У людей маленький нос, а у слонов — большой.
   Если бы ко мне пришел слон, я бы его угостил кашей.
   — Здравствуй, — сказал бы я ему.
   И он бы мне покачал головой, вот так:
   — Здравствуй.
   — Хочешь, я дам тебе каши? Чего ты машешь головой? Обязательно съешь кашу. Она полезна. Тот, кто не ест кашу, слабый и хилый.
   И слон бы послушался. Взял бы хоботом мою тарелку с кашей. Вот так. И — хоп! — всю кашу в рот.
   Жаль, что слоны не ходят в гости.

   У меня есть тетя Катя. А с ней случилась ужасная, очень страшная история. Такая страшная, что я даже боюсь ее рассказывать. Однажды было совсем, совсем темно. Все в нашем доме легли спать, и напротив в доме легли спать.
   Из всех людей только моя тетя Катя еще не ложилась. Вдруг — дзень, трах, бах! В окно прыгнул лесной волк.
 
 
   — Ага, попалась! Теперь не уйдешь! — И Серый Волчище положил свои огромные лапы на плечи тети Кати.
   Тетя Катя испугалась, заплакала:
   — Отпусти меня, Серый Волк! Не губи меня, Серый Волк.
   — Нет. Я тебя съем.
   — За что? За что ты на меня напал?
   Серый Волк сверкнул зелеными глазищами, прорычал:
   — Ты обещала повести Лешу в цирк?
   — Обещала, Серый Волк.
   — А ты ходила с ним цирк?
   — Нет.
   Серый Волк оскалился и показал свои огромные-преогромные клыки. И еще громче зарычал:
   — Ты обещала купить ему мороженое?
   — Обещала, Серый Волк.
   — А ты купила?
   — Нет.
   И тогда Серый Волк так зарычал, что стекла задрожали:
   — Р-р-р! Ры-ры! Обещала, а не сделала.
   — Не ешь меня, Серый Волк, — прошептала тетя Катя. — Я… Я теперь обязательно поведу Лешу в цирк. И куплю ему мороженое. Только ты убери свои лапы, только не сверкай так страшно глазами, только не показывай свои клыки.
   — Смотри больше не забывай! — прорычал Серый Волк. — Я ведь ужасно не люблю, когда что-то обещают, а потом не делают.

   Пропал карандаш. Очень хороший карандаш, с одной стороны красный, а с другой — синий. Его подарил мне папа, чтоб я учился рисовать.
   Мама искала карандаш — не нашла.
   Папа искал карандаш — не нашел.
   Вдруг слышим, кто-то пищит:
   — Простите, это не вы потеряли карандаш?
   — Мы! — обрадовались все. Посмотрели: маленькая мышка держит карандаш — с одной стороны красный, с другой — синий.
   — Да это же наш карандаш! — крикнула мама. — Где ты, мышка, его нашла?
   — В мышеловке.
   — Спасибо, мышка, — сказала мама. — Ты обязательно должна с нами позавтракать.
   Все сели за стол. Мама повязала мышке салфетку, папа придвинул к ней ножик и вилку, а я дал ей свою чашку с голубыми цветочками.
   — Посмотри, как мышка ест, — сказала мама, — ничего на тарелке не оставляет.
   И правда, мышка съела сыр, манную кашу. Выпила кофе из маленькой чашечки с голубыми цветочками.
   Когда все встали из-за стола, мама шепнула мне:
   — Надо сделать мышке какой-нибудь подарок, верно?
   — Верно, мама, — ответил я тоже шепотом. — Давай уберем мышеловку!

Жук — Кривая горка

Гнедок

О Зеленом Кузнечике и его друге

Приезжай и ты к нам в городок Жур-Жур

Моя сказка и моя бабушка

Тетя Вера

Это случилось темной-темной ночью

Мама все забыла, а тетя Вера меня наказала

У нас пир горой! Алошка убегает

Марш! Марш! Топайте сильнее

Ночи нет. Мы играем на улице

Я очутился дома, под кроватью

Мамина сказка

Я спасаю Алошку

Тетя Вера заскучала

Но случилась беда

Солнышко! Солнышко! Полное ведрышко!

Удивительный дом. Алошка научил начальника тайному языку

Алошка увидал толпу народа

Тетя Вера опять сердится. Алошка сообщает важное известие

Одну ручку повернешь — синим светом все зальешь. Тетя Вера всех прогнала

Тетя Вера хочет заколдовать меня и бабушку

Тетя Вера сражается с бабушкой

Тетя Вера испекла волшебное печенье, а мама его съела

Наше с папой тайное слово

Мы собираем Алошку в дорогу

Страна Авдотия

Сказка большого леса

Бабушкина баюкалка

Тетя Вера зовет Алошку

Мы готовимся к Новому году

Гуси-лебеди

Папа

Алошка снова запел свою песенку

Все вместе

   Здесь живет девочка с косичками. Ее зовут Зоя. Она очень любит рисовать. У нее в кармане всегда лежит блокнот и карандаш, а на столе — альбом и краски.
   Еще живет Зоина мама и Зоина тетя — Янина. Она — в очках. Но надевает их не всегда, а только когда волнуется. Сейчас надела, чтоб вы ее не спутали с мамой.
   Есть здесь и стриженая девочка Люба Вилкина. Постарайтесь ее запомнить, это пригодится.
   Вот пока и все.
   Остальные появятся дальше.
   Начинается все очень просто.

   Зоя, и ее мама, и ее тетя Янина переехали в новую квартиру. Сначала впустили туда кошку — так велела их прежняя соседка. Она и кошку дала. И сказала: «Можете не возвращать». Но мама ответила: «Что вы, такая прекрасная кошка». Соседка не сдавалась: «Вы не смотрите, что у нее одно ухо откусано, это в драке, потому что она — кот. А вообще-то ей, то есть ему, цены нет!»
   Как только открыли дверь новой квартиры, бесценный кот кинулся в кухню и спрятался под плиту. Там ему было неудобно, но он, как и его прежняя хозяйка, никогда не сдавался и громко кричал. Под этот крик внесли вещи, расставили их и стали вбивать гвозди и ввинчивать шурупы для занавесок, зеркала и картин. Это была тяжелая и шумная работа! Хорошо, что мама все умела.
   Самую прекрасную картину она повесила в свою комнату. Картина эта и раньше висела у мамы, и тетя Янина, когда показывала ее кому-нибудь, говорила тихо и почтительно:
   — Это картина Тадеуша.
   На картине был зеленый куст. Он разросся, задичал и напирал на полу-поваленный старый забор, испещренный темными дырочками-норками жуков-короедов. Вдоль забора чуть прикрытая рамой картины вилась тропинка.
   Ее протоптали. Ее кто-то протоптал. Зое всегда хотелось побежать по ней, сесть возле нагретого солнышком забора, вдохнуть запах веток и травы. И еще глянуть, что там белеет за забором. Там было что-то белое, а что — не рассмотреть.
   Из Зоиной комнаты донесся стук — это мама приколачивала гвоздиками Зоины рисунки к стене. Мама думала, что дочке будет приятно жить среди этих картинок. Но Зоя все бы их отдала за ту картину, что у мамы в комнате.
   — Зоя! — крикнула мама. — Иди помоги мне.
   Зоя пришла.
   — Принеси со стола рисунки, я не дотянусь.
   Зоя принесла.
   — Мам, я бы их все отдала за твою картину! — сказала она.
   Мама засмеялась, но она держала гвоздь во рту, и поэтому смех получился как-то на одну сторону:
   — Фы-фы-фы…
   Вынув изо рта гвоздик, мама улыбнулась:
   — Еще бы! — Потом добавила: — Конечно, дядюшка Тадеуш нам очень дальний родственник, но он знаменитый и прекрасный художник. И вполне мог бы передать тебе свой дар.
   — Мам, а что такое «дар»?
   — Это талант.
   Зоя не поняла и немного помолчала. Потом опять спросила:
   — Мам, а что такое талант?
   — Это дар, — не задумываясь, ответила мама.
   — Как так? — не поняла Зоя.
   — А вот так! То, что подарено природой. Понятно?
   — И что бы тогда? — спросила Зоя.
   — Когда?
   — Если бы дядюшка передал?
   — Ты бы хорошо рисовала.
   Зое вдруг стало обидно. Значит, маме не нравится, как она рисует?
   — Ты все назло говоришь! — крикнула она. — Дар — это талант, а талант — это дар?! Да? И сперва должен был дать дядюшка, а теперь природа?!
   В это время мама как раз нацелилась стукнуть по гвоздю, но от Зоиного крика промахнулась и попала по пальцу и ужасно рассердилась:
   — А тебе не все равно, кто тебе чего-нибудь не дал. Ну, например, конфету — я или тетя Янина? Конфеты-то у тебя нет!
   — А у тебя есть? — живо спросила Зоя, но мама усмехнулась, покачала головой и вышла из комнаты.
   И тут только Зоя поняла: как-то так получилось, что ей никто ничего не дал. И очень загрустила. Она вынула из портфеля краски, альбом и книжку, в которой непонятными буквами было написано про дядюшку Тадеуша. Вообще-то Зоя умела читать, но этих букв не знала.
   В книжке были еще и картинки — такие, какие рисовал сам дядюшка Тадеуш, только уменьшенные. Зое особенно нравились там двое ребятишек. У них были круглые рожицы с круглыми глазами и почти по самые глаза нахлобученные островерхие колпачки. Как будто это вовсе не мальчики, а грибы. У одного тускло-оранжевая шапочка, у другого — тускло-розовая.
   Зоя в альбоме нарисовала точно таких ребятишек, только колпачки им раскрасила поярче. Получилось очень красиво, может, даже лучше, чем у художника, — так показалось Зое. Да, намного лучше! «Что же это такое — талант? — думала Зоя, водя кисточкой по бумаге. — И почему дядюшка не оставил его мне? Забыл или пожалел?»
   — Мам, а где теперь дядюшка Тадеуш? — крикнула через комнату Зоя, забыв, что обиделась.
   Мама открыла дверь, остановилась на пороге:
   — Тетя Яня зовет нас лить чай.
   Она говорила так, будто не слышала Зоиного вопроса. Но она ведь слышала, отлично слышала!
   — Нет, мам, правда, где дядюшка?
   — Какая разница? — суховато ответила мама.
   — Но он жив?
   — Запомни, Зоя… — Мамин голос звучал строго и торжественно. — Запомни, пожалуйста: художник всегда живет в своих картинах. Понятно?
   Вот оно что! Зоя так и ахнула:
   — В каких? — шепотом спросила она.
   — Во всех.
   — И в твоей?
   — Ну разумеется.
   Мама ушла, не закрыв дверь. По дороге она снова вбила какой-то гвоздик — маме хотелось, чтобы поскорей все вещи стояли, лежали и висели на своих местах. Из кухни долетал теплый запах только что испеченного капустного пирога. А Зоя все сидела за столом и думала, думала…
   Вот что получается!.. Вот как все оборачивается! Видно, не зря тетя Янина, рассказывая о дядюшке Тадеуше, вздыхала: «Он, когда работал, весь уходил в свои картины!»
   Зоя еще раз поглядела на ребятишек в своем альбоме. Теперь они ей понравились меньше.
   А может, дядюшка все же этот дар для нее оставил, только не сказал, куда положил? Надо спросить у тети Янины.
   Зоя захлопнула альбом и побежала на кухню, как вдруг…

   …Как вдруг громко позвонили в дверь. Зоя, и мама, и тетя Янина кинулись открывать. За дверью стояла маленькая, очень сердитая девочка.
   — От вашего шума, — сказала девочка, — у нас у всех головная боль.
   — А ты кто? — спросила мама.
   — Я Люба Вилкина. Мы здесь живем за стеной. Меня мама послала.
   — Но, милое дитя, — заговорила тетя Янина, — мы только что переехали.
   Люба очень удивилась, что она — милое дитя, и стала осматривать стены.
   — Небось гвозди загоняли молотком, — сказала она. — А надо сперва электродрелью дырочки сделать… — Но не договорила, а посмотрела на мамины ноли и тихо проворчала. — По квартире на каблуках! Срам какой!
   Потом Люба увидела на столе пирог и спросила так же строго:
   — Дадите пирога?
   Тетя дала ей большой ломоть.
   Люба Вилкина отъела кусок и поинтересовалась:
   — Из чего печете?
   Тетя Янина начала было объяснять, но тут Люба заметила Зою. И обрадовалась:
   — Тебя как зовут?
   Зоя сказала, что Зоя.
   Тогда Люба позвала:
   — Пошли через веревочку?
   И Зоя пошла за ней по лестнице во двор.
   Дорогой Люба Вилкина достала из фартучного кармашка конфету «Кис-кис», развернула и положила в рот, а полупрозрачную бумажку — серую с черной кошкой, похожей на кляксу, — бросила прямо под ноги. Потом спросила:
   — Вы зачем столько картинок привезли? Вы, что ли, художники? — И вдруг громко крикнула: — Эй, Нинка, Нинка, не уходи, сейчас прыгать будем! — и достала из кармана прыгалки с двумя деревянными ручками.
   Вообще-то Зоя хорошо прыгала через веревочку. В кармане ее платья были такие же прыгалки. Но тут у нее не получалось, потому что Люба очень даже заметно подсекала, так что веревка не доставала до земли. А Зое было неудобно сказать. И потому она и лохматая девочка Нинка все время крутили, держась за деревянные ручки, а Люба скакала.
   Когда Люба вдоволь наскакалась, она сунула в рот еще одну конфету и позвала Зою:
   — Пойдем к тебе!
   А лохматую Нинку не позвала. И Зоя не решилась. Бумажку от конфеты поднять тоже постеснялась. И они пошли.
   Люба сказала:
   — Давай дружить?
   Зое не очень хотелось дружить с Любой Вилкиной. Но здесь она никого не знала. И согласилась.
   Когда девочки вернулись, мама и тетя Янина очень обрадовались: им как раз надо было выйти за покупками. Мама ушла в свою комнату, и через открытую дверь было видно, как она сбросила туфли и надела другие — тоже на каблуках.
   Она что-то напевала под строгим взглядом Любы Вилкиной.
   Когда девочки остались одни, Люба сказала:
   — Давай у них чего-нибудь утащим?
   — У кого? — не поняла Зоя.
   — У твоих. У вас есть варенье?
   — Есть. Но мне и так разрешают брать.
   — Вот и возьми.
   Зоя нашла банку с вишневым вареньем, разложила в блюдечки. Люба ела, а сама все вертелась, осматривалась.
   — У вас сколько комнат?
   — Две.
   — И у нас две. Ты с мамой?
   — Нет, мне дали целую комнату, потому что я рисую.
   — Покажи!
   Люба Вилкина вошла в Зоину комнату. Она сразу углядела на тумбочке возле кровати резную черную шкатулку, которую подарила тетя Янина.
   — Копилка? — быстро спросила Люба.
   — Нет, — строго ответила Зоя и поставила шкатулку наместо.
   Шкатулка была очень давняя, «еще дядюшкина», сказала тогда тетя Янина. Шкатулка не открывалась — ключик потерялся, — но в ней, если потрясти, что-то шуршало и перекатывалось, и так хотелось знать — что.
   А Люба уже ходила по комнате и разглядывала картинки.
   — Это кто ж таких страхолюдов нарисовал?
   Зое сразу расхотелось говорить, кто. Но она все же ответила:
   — Я. Я их называю пурзи.
   И Зоя раскрыла альбом, в который только что срисовала двух пурзей из книжки о пане Тадеуше.
   Нет, они, конечно, не очень получились. Но все же можно было понять, что один помладше и такой лопоухонький — каждый его обидит! А другой — строже и вроде бы защищает маленького. Нет, не защищает, а помогает ему — ведь малыша и так никто не обижает. И не обижал никогда. Это сразу видно.
 
 
   И одежки на них смешные: какие-то накидушки без рукавов поверх коротких штанишек, нескладные деревянные башмаки…
   И мордочки под колпаками совсем безобидные. Почему Люба говорит «страхолюды»?
   Люба долго рассматривала рисунок.
   — Ну и кто это? — недовольно спросила она. — Таких не бывает. И все красками, красками! А краски-то денежек стоят! — И она провела пальцем по шершавому от акварели листу.
   — У дядюшки художника тоже такие, — обиделась Зоя. — Ну не такие, а похожие.
   — Какой еще «дядюшка»? Что мне твой дядюшка! — начала задираться Люба. — Я и знать-то его не знаю.
   Может, его и нет совсем.
   — А вот и есть, вот и есть! — заспорила Зоя. — Хочешь, покажу?
   И она открыла книжку на странице, где был портрет художника: на девочек внимательно и немного грустно смотрел человек с узким длинным лицом. Глаза были коричневые, яркие, усы и брови тоже темные, на голове черный берет, у ворота бант. Рядом с ним сидела коричнево-красная птица. Такая нахохленная птица на тонких лапах. Немного сонная.
   — Ну и что? — хмыкнула Люба. — Подумаешь — берет! У меня тоже есть! Может, он и не рисовал ничего, а только и делал, что кормил свою птицу!
   — Ах, не рисовал? — рассердилась Зоя. — Ну тогда пошли!
   Она повела Любу в мамину комнату, усадила на кушетку и задернула занавески. Зоя задернула их, чтобы Люба не начала бродить по комнате и рассматривать безделушки и флаконы на мамином столике.
   Но лучше бы она этого не делала!

   Как только Зоя задернула занавески, а Люба притихла, сразу стало ясно, что главное в комнате — картина. И вся она открылась широко. Даже вглубь стало видно. Но только сейчас — Зоя это сразу заметила — в картине был синий свет. И от этого и листья, и тропинка, и небо казались совсем темными, а белое пятно позади забора проступило отчетливей. Теперь Зоя была почти уверена, что это цветок, большой белый цветок. И еще она увидела то, чего не замечала прежде: в правом углу картины — вероятно, очень далеко — белел дом. Издалека он казался игрушечным. Одно окошко его светилось. «Как странно, — подумала Зоя, — еще утром здесь все было залито солнцем! Интересно, при свете дом будет виден?»
   Она хотела было встать, зажечь свет, но вдруг… Вдруг ветки куста на картине зашевелились от ветра, и позади забора кто-то пробежал.
   Зое стало не по себе.
   — Люба! — позвала она и оглянулась.
   Люба сидела на краешке дивана. Она сбросила свои красные полуботинки с какими-то забавными квадратными каблуками. А сама примеряла мамины туфли. Ей было в самый раз.
   — Во я какую лапу отрастила! — сказала Люба и засмеялась.
   — Люба, ты видела? — И Зоя показала на картину.
   — Чего? — удивилась Люба.
   — Ты не видела, как они… ну… как кто-то ходит там?
   — Врать-то! — выдохнула Люба и уставилась на картину. В кустах опять что-то завозилось. Люба подалась вперед.
   — Ага! Ага! — зашептала она, а потом как закричит: — Эй, эй, вы, там! Уходите! Брысь отсюда!..
   Стало тихо-тихо. И вдруг совсем близко послышалось фырканье, а потом истошный вой:
   — Мя-аа!
   Люба схватила Зою за руку и бросилась к двери.

   Девочки вбежали на кухню и, хотя еще не было темно, зажгли свет. И в кухне зажгли, и в прихожей. И так сидели долго. Потом Зоя сказала:
   — Ты зря испугалась. Это кот. Он здесь. Под плитой.
   Подошли, посмотрели: кота что-то не было видно.
   — Все равно это он орал. Я его голос узнала.
   — А на картине тоже кот? — вдруг злым и напористым шепотом спросила Люба.
   — Почему кот?
   — Ну так и молчи. У меня глаза — дай бог! Я его сразу разглядела.
   — Кого?
   — Страхолюда этого. Он за кустом сидел. Как глянет на нас! А потом спрятался.
   — Да, да, Люб, мне тоже показалось, что кто-то смотрел.
   Люба передернула плечами:
   — Жуть прямо! Ты не ходи в ту комнату. — И только тут заметила, что на ногах у нее туфли на высоких каблуках. И значит, красные полуботинки остались около дивана.
   — Ничего, сказала Зоя. — Мы их щеткой вытащим.
   Зое было приятно, что она храбрее Любы. Она взяла щетку с длинной ручкой и, не глядя на картину, подтянула Любины туфли.
   — Ну вот и все, — сказала она.
   Люба немного успокоилась, переобулась и спросила:
   — У вас пирог еще есть?
   И они принялись за пирог. Люба вдруг вспомнила:
   — Как я его: «Кыш отсюда!» А он: «Мя-аа!»
   И они засмеялись.
   — Эти там перепугались, знаешь как! — выкрикнула Люба, и девочки опять расхохотались. — А тот, который ближе, он — «мя-аа!».
   Было уже не смешно, а они все смеялись, смеялись…
   Но стукнула входная дверь, послышалась частая дробь маминых каблуков.
   Зоя выбежала в прихожую.
   — Я пошла, — сказала Люба. До свидания.
   Мама подала Зое сверток.
   — Держи и носи на здоровье.
   Там были красные полуботинки с чудными квадратными каблуками — такие же, как у Любы! Был еще костюм: брюки и курточка. Зоя надела его — очень красиво! И в кармане курточки отлично уместился блокнот и карандаш. Тем временем мама что-то написала на листочке и подала Зое:
   — Тут в брюках есть внутренний кармашек, — сказала мама. — Спрячь туда записку. Это наш новый адрес. Если заблудишься, покажи кому-нибудь из взрослых, и тебя доведут до дому.
   Так сказала мама. И очень хорошо, что она положила Зое записку.
   Но об этом будет рассказано позже.

   Приходилось ли вам играть в такую гору? Нег, наверное, не приходилось, потому что ее придумала Зоя. Придумала еще в старом доме И теперь научила Любу:
   — Я зажмуриваю глаза, ты перекруживаешь меня несколько раз, чтобы я уже не понимала, где дом, где что А потом ведешь, ведешь куда-нибудь, останавливаешь, прячешься и кричишь: «Раз-два-три!» Я открываю глаза и — представляешь? — ничего не узнаю.
   — Почему не узнаешь? — удивилась Люба. — Я сразу узнаю.
   — А вот и нет! Пока тебя ведут, думаешь, что идешь в одну сторону, а оказывается — совсем в другую. Из-за этого и место кажется незнакомым!
   — А что дальше? — спросила Люба. Она любила знать все точно.
   — Дальше надо найти свои дом.
   — Подумаешь, делов-то! Ну ты ищешь, а я чего?
   — Ты сидишь спрятанная и не подсказываешь.
   — А кто выиграл? — опять спросила толковая Люба.
   — Кто?.. — Зоя задумалась. — Мы в старом дворе не играли на кто кого… Там хорошо было играть: все дома разные, и дворы были, и закоулки всякие…
   — А выиграл-то кто?
   — Наверное, кто быстрее найдет. Да, да, кто быстрей.
   — Чур, я первая зажмурюсь! — быстро сказала Люба.

 
Чур-ра,
Чур-чура,
Начинается игра!
 

   Зоя согласилась Она сразу придумала, куда повести Любу: на пустырь! Они еще там ни разу не бывали.
   Зоя перекрутила подружку и вместе с ней обогнула их многоэтажный желтоватый дом, еще два точно таких же и свернула с асфальта на узкую тропинку. Тут не было домов — старые деревянные снесли, а новые еще не построили В высокой траве валялись кирпичи, доски, кое-где торчали остатки садовых изгородей и поломанные деревца.
   — Повыше поднимай ноги! — сказала Зоя.
   Люба и так ступала на удивление уверенно: обычно ребята с зажмуренными глазами упираются, а Люба — ничуточку!
   Зоя повела Любу к полуповаленному забору, за которым прежде был дом, а теперь остались только кусты смородины да яблоневое деревце.

 
Чур-ра, чур-чура!
Есть игра и не игра,
И не правда и не ложь,
Потеряешь и найдешь!
А найдешь не пятачок,
А ежиный пиджачок,
Щучью пе-сен-ку,
Птичью ле-сен-ку, —
Если с песенкой той
Вверх по лесенке крутой…
Тут игра и не игра,
Чур-ра, чур-чура!
 

   Налетел ветер, растрепал темно-зеленые листья. Зое показалось, что она уже бывала здесь когда-то. Но ведь не была же!
   — Стоп! — сказала она Любе. — Не открывай глаза. — А сама забежала за куст, спряталась в траве и крикнула: — Раз-два-три!
   Так здорово было сидеть тут затаясь! Смородинная листва оказалась густой и шершавой, так что из-за нее едва проступали плашки забора — теплые от солнца, старые-престарые, с разводами сучков, с дырочками-норками жуков-короедов.
   И снова Зое показалось, что она знает эти, именно эти вот доски с их древесными узорами. И даже вспомнила, где она видела их. «Да, но ведь так не бывает, — подумала Зоя. — Я на пустыре, недалеко от дома; если хорошенько крикнуть, мой голос услышит мама; рядом на тропинке Люба и, наверное, не может понять, куда это я ее завела».
   Зоя выглянула из-за куста. Любы не было.
   Она поднялась во весь рост. Не было и асфальтовой дорожки за пустырем. И многоэтажные дома… они тоже куда-то исчезли. Был только куст, который напирал всеми своими сучками и ветками на полуповаленный забор. Куст был рядом, забор — подальше. «Ах, вот как! — подумала Зоя, чуть сердясь, будто над ней кто-то подшутил. — Ах, вот как! Стало быть, я — с другой стороны куста. Но тогда здесь должно быть то белое… ну… тот цветок. А его нет. Значит, и всего этого быть не может!»
   Она уже хотела выскочить из-за куста и побежать домой. Но увидела среди травы толстый шершавый стебель без листьев. Кое-где на нем выбивались мохнатые почки, а на верхушке сидел плотный бутон — закрытая зеленая коробочка. Вот створки ее шевельнулись, начали расходиться. Показались кончики белых лепестков. Лепестки давили изнутри, выпрастывались; широкие, чуть розоватые, они шевелились, будто дышали: выбирались на свободу, радовались, источали сладкий дурманящий запах…
   И как только раскрылся цветок, послышалась странная музыка, не похожая на ту, которую Зоя слышала раньше. Воздух стал фиолетовым, и оттого доски забора, листья, трава, тропинка, деревья вдоль тропы — все окрасилось иначе.
   Зоя поглядела вверх и увидела лиловое небо. Кое-где оно было розоватым — наверное, от облаков. Зоя никогда не видела такого. Но это было даже красивее, чем обычно, потому что на лиловом резко и черно прочерчивались большие ветки, и малые веточки, и крохотные сучки деревьев. Их было много — деревьев, — и каждый листок, казалось, обведен лиловым. Но не только там, и вблизи тоже все окрасилось иначе. Даже вокруг белого цветка клубился лиловый пар. И воздух был лиловым. «Как же так? — опять подумала Зоя. — Такого вообще не бывает».
   И она поняла: с ней случилось то, чего не бывает.
   В кустах послышался шорох.

   Зоя стояла не шевелясь и боялась. И ждала: вот сейчас кто-то выйдет из кустов.
   Кто?
   Было трудно дышать от страха. А мысли так и прыгали: «Что делать? Мамочка! Я здесь пропаду. Где Люба? Где мой дом? Зачем я придумала эту игру?»
   Вдруг что-то коснулось ее плеча.
   — Ай! — закричала Зоя и быстро оглянулась.
   Рядом стоял мальчик одного с ней роста. Только странный. Он был похож на ребят, которых она перерисовывала из альбома дядюшки Тадеуша. Люба Вилкина сказала бы про него «страхолюд». Но в нем не было ничего страшного. Вот и лиловая шапочка съехала на лоб, будто у гриба. Глаза и рот улыбались — нет, смеялись, радовались. Так бывает, когда на тебя глядит и радуется какой-нибудь симпатичный зверушка — котенок или щенок. Потом мальчик обеими руками погладил Зою по щекам. И это тоже было не страшно: руки у него были теплые, очень сухие, даже немного шершавые.
   — Ты кто? — спросила Зоя шепотом. И сама ответила: — Пурзя! Ты ведь Пурзя!
   — Пурзя?! — не то удивился, не то подтвердил мальчик. Голос у него был медленный, как у дудочки из орехового прута. Мальчик кивнул ей. — А ты — Зося. Я знаю.
   Он взял Зою за руку и повел за собой по тропинке. Вот, оказывается, кто протоптал эту тропинку! Зоя не решалась спросить, куда ее ведут. Но ей стало немного спокойнее. Сразу стало спокойней, когда она увидела Пурзю и как он радуется ей. Но потом снова заволновалась: куда все же он ее ведет? И окликнула:
   — Пурзя!
   Мальчик тотчас обернулся. Глаза его казались очень большими, ни ресниц, ни бровей не было видно. А лицо — грубоватое, с маленьким носом и круглым ртом. И лицо это было внимательное, встревоженное.
   — Зося! — проговорил он, — ты еще боишься?!
   И было видно: он огорчен, что ей плохо.
   — Нет, я уже не так боюсь. Но я не знаю, куда мы идем.
   — Мы идем домой, — ответил мальчик. — Это близко.
   Они были еще на тропе возле забора. Теперь, вблизи, Зоя видела переплетенные ветки, мясистые листья, слышала, как зелено и свежо пахнет вокруг. Все здесь жило буйно, душисто, сочно.
   И Зоя обрадовалась, как не радовалась никогда. «Начинается!» — пело в ней.

 
Начинается, начинается!
Чего нет — то придет и узнается,
Чего быть не может — окажется,
Расхрабриться бы да отважиться!
Пусть!
Пусть!
Пусть!
Не боюсь!
Не боюсь!..
 

   Вверху, на сухой ветке, четко проступила темная птица — длинное узкое туловище с подобранными крыльями, длинный хвост. Птица наклонила маленькую голову, глянула прозрачными с желтинкой глазами. Зоя сжала руку Пурзи.
   Пурзя обернулся. Лицо у него было счастливое.
   — Здорово, да?
   И Зоя удивилась: ведь он второй раз угадал, о чем она думает.
   — Да, хорошо, хорошо, Пурзя! — зашептала она. — Просто отлично!
   Еще одна птица сорвалась с ветки и медленно полетела вдаль, в лиловое.
   — Хочешь, я подзову ее? — спросил Пурзя.
   — Нет, пусть летит, — ответила Зоя. Ей все нравилось так, как есть.
   — Ну и молодец, — похвалил Пурзя.
   — А если б я попросила… Разве птица тебя послушается?
   — Да.
   — Почему?
   — Сегодня, Зося, мой день.
   — Какой день?
   — Мой. Видишь, какая у меня шапочка?
   — Смешная.
   — Разве?.. — растерялся Пурзя. — Я думал, она красивая. И — лиловая.
   — Да, да. Красивая и лиловая.
   — Ну вот. Значит, сегодня мой день.
   Зоя не совсем поняла и переспросила тихонько:
   — Как это?
   — Я сегодня все могу.
   — А что можешь?
   — Ослика хочешь? Сейчас придет ослик.
 
 
   Мальчик, сблизив ладошки с растопыренными пальцами, гулко хлопнул.
   Послышался шорох, потом треск, потом стук копыт, и на тропинку выбежал светло-серый ослик. Шерстка его матово светилась, а глаза казались совсем черными. Зоя кинулась к нему, обняла за шею. Это был самый-самый прекрасный ослик на свете, хотя бы потому, что других она не видела.
   — А можно на нем покататься? — спросила Зоя. И вдруг смутилась: как это ей могло взбрести в голову?!
   Пурзя ничего не ответил — Зоя была ему так благодарна за это! — и они пошли втроем по тропинке.
   Первым шел Пурзя, потом Зоя, а за нею — ослик. И Зоя ощущала его теплое дыхание на своей руке.
   Тропинка стала шире. Теперь они все втроем шли рядом. Пурзя и Зоя обняли с двух сторон ослика, а он, ласково опустив голову, семенил, постукивая копытцами — ток-ток, токи-ток…
   И опять в Зое звучало: «Начинается, начинается! Пусть! Пусть!.. Пусть!»
   Пурзя кивнул в сторону деревьев:
   — Гляди, вот он, наш дом.
   Дом стоял среди темных стволов. И похож был на детский кубик. Только с низенькой дверкой. И без окошек. А треугольная крыша — ну будто Пурзина шапочка-колпачок! Ослик поглядел на ребятишек, покивал им и потрусил дальше по тропе. А Пурзя и Зоя свернули к дому.
   — Входи, — сказал мальчик и распахнул дверцу.
   В доме было темно, оттуда пахнуло теплом. Зоя пригнулась и вошла. Ноги утонули в пушистом, мягком: весь пол был выстлан пухом. «Как в гнезде», — подумала Зоя.
   Послышались голоса, будто зашелестело много деревьев и кустов — каждый на свой лад: «Пришла!», «Зося пришла!», «Я же говорил!..», «Да, но с ней была еще одна девочка…»
   Вспыхнул огонек — обычный желтый огонек свечи, — и он был в лиловом воздухе обведен лиловым. И при свете Зоя увидела: в углу дома, от пола до потолка и дальше, сквозь крышу тянуло толстый ствол кряжистое дерево. И одна ветка его уходила под потолок. А на полу, зарывшись в пух, как птенцы в гнезде, сидели такие же вот пурзи, только шапочки у них были разных цветов. Недалеко от огня прислонился к деревянной стене старик с большим носом, похожим на сучок, и большими круглыми глазами.
   — Вот и Зося с нами, — сказал старик, будто был давно знаком с Зоей и ждал ее. Голос его прозвучал как дудочка на басовых нотах. Потом он поднял с пола смычок и поднес его к стволу дерева, вросшего в дом.
   Все затихли. Старик несколько раз провел смычком, и полилась музыка.
   Странная музыка, какая-то древесная. А пурзи начали раскачиваться и тихонько петь, не раскрывая ртов. Все они глядели на Зою круглыми счастливыми глазами, и у нее у самой стали круглиться и счастливеть глаза, и она тоже начала покачиваться, и ей показалось, будто один общий ветер приподнял их всех и легко закружил, и все они стали чем-то одним.
   Когда старик оборвал песню, ветер перестал держать их. Тогда Зоя разглядела хорошенько: пурзей было шесть или семь — Пурзя в Красной шапочке, Пурзя в Желтой, в Зеленой, в Голубой… Зое все они показались на одно лицо, только самый младший из них — в Розовом колпачке — смешно таращил глаза, раскрыв от любопытства рот. Его можно было отличить в любую секунду. И еще была девочка — Рыжая Пурзя-в-Платке. Голос ее звучал нежнее и звонче, чем у остальных.
   Они все чуточку посидели тихо — послушали в себе музыку, а потом загомонили, запрыгали: кто-то зарылся в пух, кто-то перевернулся через голову, а первый Пурзя — тот, в Лиловой шапочке, — схватил Зою за обе руки, и они стали кружиться. И все остальные — тоже. Вместе с ними закружился пух — целый вихрь пуха! И Зоя поняла: она здесь своя.
   Потом Зоя услышала мерные звуки, будто птица хлопала крыльями. Это Дедушка бил в ладоши.
   — Спать, спать! — звал он. — Давно пора в пуховые постельки! Белый цветок уже раскрылся, Песня Смены Дня спета. Спать, спать!
   «Какие непонятные вещи он говорит», — мелькнуло в голове у Зои.
   Пурзи не унимались. Особенно расшалилась Рыжая Пурзя. Она бегала, всех толкала, платок ее свалился, волосы растрепались.
   «Толкнет она меня или нет?» — думала Зоя. — Если толкнет, я здесь совсем своя.
   Вот Рыженькая стащила с одного из пурзей колпачок. У того оказались длинные, до ушей, прямые волосы, как из пакли. Он погнался за девочкой, она спряталась за Лилового Пурзю, потом за Розового… Рядом была Зоя. «Пробежит мимо или нет? — волновалась она. — Спрячься, спрячься за меня, Рыженькая!» — молча просила Зоя. И та подбежала к Зое, обхватила поперек туловища:
   — Держи! — и побежала дальше.
   У Зои в руках оказался смешной желтый колпачок, и Желтый Пурзя, строя гримасы и подпрыгивая выше, чем нужно, теперь мчался к ней. Зоя могла бы удрать — ведь она отлично бегала! — но она подкинула колпачок, и он сея прямо на макушку Пурзе. Все рассмеялись, окружили Зою.
   — Спать, спать! — хлопал в ладоши Дедушка.
   А Рыжая Пурзя кружилась возле и кричала:
   — Дедка Нос, не будем спать! Дедка Нос, не будем спать!
   Тогда Дедушка Музыкант медленно провел смычком по ветке, которая поддерживала потолок. Это была совсем другая музыка. От нее делалось спокойно, тихая усталость разливалась по телу. Мелодия сплеталась с лиловым воздухом, с ветками деревьев, глядевших в открытую дверь… Сплеталась с тишиной, с ласковыми словами, со сном:

 
Спать, спать,
Видеть сны,
Сны березы,
И сосны,
И речного бережка,
И травы, и камешка.
Птица спит.
Ослик спит.
Все, что будет после, — спит…
 

   Наступила тишина. Все разбежались по своим местам, зарылись в пух. И Зое Дедушка указал место. Было так приятно и странно: сверху и снизу пух, а ты — будто птенец, птичий ребенок.
   — Тебе нравится у нас, Зося? — шепотом спросил Лиловый Пурзя из дальнего угла.
   — Да, очень, — ответила Зоя.
   Дедушка Музыкант задул огонек. Стало темно, уютно, тихо. Зоя положила левую ладошку на правую, а на сложенные ладошки — голову и тотчас же заснула. Ведь она так устала…

   Зоя проснулась от яркого света. «Какое солнышко!» — подумала она. И ошиблась. Дело было совсем не в солнце. Зоя села, стала снимать с курточки пух, вспомнила, как перед сном было весело. Но теперь почему-то прежней радости не было. Почему? Зоя стала быстро перебирать в уме, что же случилось? Что было? Она всегда так делала, когда приходила тревога. И вспомнила: попала к пурзям, они ей понравились. Хорошо; пурзи были рады. Все рады ей. Отлично; было красиво от лилового неба; потом весело; потом уютно в пуховом гнезде.
   Так что же?..
   И вдруг поняла: мама. Мама, наверное, волнуется. Надо поскорее сообщить ей, что все в порядке. Зоя вскочила и сразу села снова: как же она это сделает? Разве она знает обратную дорогу?
   Зоя огляделась. От теплого света комната, похожая на гнездо, казалась еще уютней. В ней теперь был только старик. Старик с носом, похожим на сучок, с круглыми лилово-синими глазами. Он, как вчера, сидел в углу, будто и не спал вовсе. А пурзи что-то не показывались — лишь иногда то здесь, то там шевелился пух.
   — Доброе утро, Дедушка, — робко сказала Зоя.
   — Сегодня оранжевым дышим, В оранжевом свете живем! — проговорил он вместо приветствия и кивнул Зое. Но потом вдруг склонил голову набок: — Милая Зося! Разве мы тебя чем-нибудь обидели?
   — Нет… — залепетала Зоя. — Нет, меня… никто…
   — Но тогда почему же ты плачешь?
   — Я не плачу… Я только хотела заплакать.
   — Это все равно, — сказал Дедушка Музыкант.
   Он прикрыл круглые глаза и долго сидел молча. Зоя все ждала, когда снова зазвучит его странный голос — голос басовитой дудочки. Вот Дедушка Музыкант опять поглядел на нее:
   — Так чего же ты плакала?
   — Я подумала о маме. Она беспокоится… Дедушка, который теперь час?
   Старик удивился:
   — Видишь ли, я… я не знаю, о чем ты спрашиваешь.
   И по его круглым глазам было понятно, что он говорит правду. Всегда говорит правду.
   — Часы, часы! — пыталась объяснить Зоя.
   — Часы?
   — Да. Вот… на руке бывают, на стене…
   Дедушка поглядел на свои руки, на стены, покачал головой:
   — Нет, не знаю.
   — Ну, а дни?
   Старик оживился:
   — Да, да, дни! Синие, зеленые, красные…
   — У вас здесь каждый день другого цвета?
   — Да, конечно, Зося. А у вас?
   — У нас не так. А сколько часов в вашем дне?
   Старик опять пожал плечами — ведь он ничего не знал про часы!
   Зоя чуть не рассмеялась — таких простых вещей не знает! — и поскорее спросила про другое:
   — А сегодня, Дедушка, какой день?
   — Сегодня оранжевый. Вот сейчас проснутся мои пострелята, и вы пойдете гулять. Оранжевый день — самый лучший.
   — От солнышка?
   Старый Музыкант удивленно задумался. Похоже, он и про солнышко слышал впервые.
   В углу под пухом что-то завозилось, и вылез Пурзя в оранжевой шапочке. Зоя легко узнала: это его она перерисовала в свой альбом вместе с Розовым Пурзей. Да, да, он был побольше и как будто защищал меньшого, а вернее, помогал ему.
   — Сегодня оранжевым дышим! — выкрикнул он гортанно и улыбнулся.
   — В оранжевом свете живем, — спокойно, на низких нотах отозвался Дедушка.
   И Зоя поняла: так они говорят друг другу «доброе утро». А Дедушка Музыкант, когда она поздоровалась, нарочно не поправил ее, чтобы она сама поняла. И Зоя ответила теперь уверенно:
   — В оранжевом свете живем.
   Оранжевый Пурзя встряхнулся, как это делают птицы, пушинки осыпались с курточки и штанишек.
   Зоя подошла к Дедушке Музыканту:
   — Дедушка! Когда оранжевый день, Оранжевый Пурзя все может?
   — Да, это так.
   — А маме… то я здесь?.. А?
   — Я попрошу его, Зося. Надеюсь, мама поймет наш Дедушка Музыкант подозвал Оранжевого Пурзю, сказал что-то, тот кивнул серьезно и тотчас выбежал из дома. И Зоя сразу же успокоилась.
   Тут тачали выпрыгивать из-под пуха и остальные. Они так же встряхивались по-птичьи и так же широко улыбались Зое.
   Последней оказалась Рыжая Пурзя-в-Платке. Она выскочила из-под пуха как ужаленная:
   — Я потеряла платок! Я потеряла платок!
   — Он у тебя на голове. Рыженькая! — кивнул ей Лиловый Пурзя.
   — Я перед сном повесила его на дерево. Где дерево?
   — На прежнем месте, — засмеялся Желтый Пурзя. — Возле Дедушки Музыканта.
   — Пускай он отдает мой платок!
   — Но там его нет!
   — Кого нет? Дедушки Музыканта нет? — закричала Рыжая Пурзя, налетая на Дедушку. — Но ведь он был, был!
   — Я и теперь здесь, детка! — мягко придержал ее старик. — Может, ты во сне потеряла платок?
   — Вот видите! — остановилась Рыжая Пурзя и засмеялась. — Если бы не было Дедушки Музыканта, кто бы тогда услышит весь этот вздор?!
   — Но ведь ты искала свой платок, — напомнил Желтый Пурзя. — А он у тебя на голове.
   — Так чего же его искать, если он на голове! — совсем развеселилась Рыжая Пурзя. Она схватила за руки Зою и Лилового Пурзю, и вместе они выбежали из дома. Остальные выскочили вслед.
   В дверях Зоя остановилась — так ее удивило увиденное. Никакого солнца не было, но все было залито теплым светом — будто смотришь сквозь оранжевое стекло: на ярко-оранжевом небе облака казались желтыми; влажно поблескивали листья и травинки; песок стал густо-кирпичного цвета. И от всего этого было кругом удивительно тепло и весело.
   — Нравится? — спросил Лиловый Пурзя. — А? Зося?
   — Да, — ответила она. — Почему-то очень легко!
   — Когда оранжевый день, всегда так!
   В это время на тропинке появился Оранжевый Пурзя. Он кивнул Зое: поручение, мол, выполнено. И хлопнул в ладоши:
   — Все, все ко мне!

   Оранжевый Пурзя хлопнул в ладоши, заговорил, и все подбежали к нему.
   — Я был возле Белого Цветка. Ему душно: мы то спим, то бегаем, а чем ему жить?
   — Вы забыли полить цветок? — шепотом спросила Зоя у Лилового Пурзи, стоявшего рядом.
   — Что ты, Зося! Ему надо совсем другое.
   И вдруг закричал радостно:
   — Я придумал! Попросим Зосю — может, она споет песенку.
   Зоя удивилась: при чем тут ее песенка? Но пурзи вздохнули облегченно, запрыгали:
   — Верно! Верно! Зося, пожалуйста!!! Зося, спой песенку!!
   И Зое сразу захотелось спеть для них. Она знала много песен, но тут растерялась, ничего не могла припомнить. И тогда ей пришлось придумывать самой. Она и прежде так делала, но сейчас даже лучше получалось, потому что пурзи подхватывали и повторяли строчки так, что у Зои оставалось время подумать, как там дальше.
   Денек был веселый, сочинялось легко, а вышло неожиданно вот что.
   Поет Зоя:

 
Ах, была б я бельчонком —
Поскакала по веткам,
В белкин домик забилась,
В рыжий пух закопалась.
Пурзи подхватили:
В теплый беличий домик,
В рыжий пух с головою!
 

   Поет Зоя:

 
Стала б я муравьишкой —
Принесла бы иголку
В свой родной муравейник,
Все меня бы хвалили!
Пурзи помогли песне:
Хорошо муравьишке:
У него — муравейник!
 

   Поет Зоя:

 
А была бы я мамой —
Ни за что б не сердилась
На пропавшую дочку:
Ведь она потерялась…
 

   Тут Зоя запнулась, немного сбилась, пропела строчку по-другому:

 
Ведь она не нарочно…
 

   Но и так не совсем получилось, и Зоя досказала шепотом:

 
— Ведь я потерялась нечаянно!
 

   Пурзи молчали. И Зоя почувствовала, что ее жалеют, и от этого глазам сделалось горячо. И чтобы никто ничего не заметил, она отвернулась.
   Чья-то рука коснулась ее волос. Зоя знала, кто это, но все же глянула искоса. Так и есть: Лиловый Пурзя смотрел на нее печальными глазами.
 
 
   — Зося, Зося! — говорил он и гладил Зою по голове, как маленькую.
   Остальные столпились тут же и тоже сочувственно поглядывали на гостью. А Рыжая Пурзя просто плакала, уткнув покрасневший нос в ладошки.
   — Это что ж такое — не могут развеселить девочку! — всхлипывала она.
   Зое было неудобно, что из-за нее так получилось.
   Но тут вперед вышел Оранжевый Пурзя. Он хлопнул в ладоши:
   — Все ко мне!
   Головы повернулись к нему. Только Лиловый Пурзя так и не отвел глаз от Зои, и она кивнула ему благодарно.
   — Давайте устроим маскарад! — предложил Оранжевый Пурзя. — Согласны?
   — Да! Да! — закричали все. И побежали в дом. И Зою потащили за руку.
   — Идем! Идем! Может, тебе достанется маска цветка!
   — Или серого ослика!
   — Или самый длинный нос!
   Дедушка Музыкант молча откопал из-под пуха низенький деревянный сундучок, раскрыл, отвернулся и опустил в него руку.
   — Кому?
   — Зосе! — отозвалось несколько голосов.
   И Дедушка Музыкант подал ей маленький сверточек из домотканой материи.
   — Спрячься за куст и оденься, чтоб тебя никто не узнал, — шепнул он.
   Зоя так и сделала. И вот на ней оказался высокий колпак с узором из разноцветных треугольников, высокий воротник закрыл почти все лицо, а просторный балахон оказался таким длинным, что даже носки красных туфелек не были видны.
   Зоя огляделась: за соседними кустами мелькали яркие колпаки и маски, и вскоре уже нельзя было различить, где Желтый Пурзя, где Красный, где Лиловый или Голубой. Только малыша Розового Пурзю было легко узнать, хотя ему достался высоченный колпак, квадратный нос, и он подпрыгивал, чтобы быть повыше. И тут вдруг Зоя испугалась: она потеряла из виду Лилового Пурзю! Он был самый милый пурзя… или нет, не так — самый свой, самый ее пурзя… Как же теперь они узнают друг друга? Ведь и Зоя не похожа на себя.
   Пурзи выбежали на поляну.
   Кто-то взял ее за руку. Зоя оглянулась. Перед ней была маска — цветок. Шапочка из синих, розовых и желтых лепестков спускалась до самого носа, для глаз были оставлены дырочка. И вдруг глаза заметались, Зоина рука была опущена.
   — Ой! — услышала Зоя из-под лепестков. — Ой, ой! Я, наверное, оставила его в кустах!
   И Рыжая Пурзя — а это, конечно, была она — помчалась к кустам и притащила оттуда смычок.
   — Я буду играть Белому Цветку! — шепотом сообщила она Зое.
   Зоя не очень понимала про Белый Цветок, но ей хотелось послушать, как играет ее новая подружка. А пурзи между тем бежали, слегка подпрыгивая, по поляне.
   — А почему мы остались? — удивилась Рыжая Пурзя.
   — Может, надо догнать их? — подсказала Зоя.
   — О, верно! — обрадовалась Рыженькая. — Ты ведь Зося, да? Я так и подумала: у тебя очень мягкая рука. И голос какой-то другой.
   «Вот и хорошо, — подумала Зоя. — Я и хочу, чтобы узнали!»
   Они догнали ребятишек. Теперь все брели медленно среди травы и каких-то незнакомых, тоже невысоких стеблей с мелкими цветами. От этих цветов в оранжевом воздухе было душисто. Душисто и весело. «Но где же Лиловый Пурзя? — думала Зоя. — А вдруг он не пошел? Тогда все это не так интересно». И как будто услыхав ее, один из пурзей оглянулся. И кивнул ей. Он был одет в зеленый балахон, а длинный острый нос совершенно менял лицо. Никогда бы не узнала! Зоя засмеялась про себя. Она очень обрадовалась Лиловому Пурзе.
   И Лиловый Пурзя успокоился, побежал дальше, немного подпрыгивая. Они все двигались легко, а когда спешили — чуть-чуть подпрыгивали.
   — Подходим к Белому Цветку, — шепнула Рыжая Пурзя.
   И Зоя заметила, что та волнуется.
   В свете оранжевого дня среди травы толстый шершавый стебель Цветка был сразу заметен, стал еще выше, плотнее, будто набрал соки. «Зря Оранжевый Пурзя волновался, что Цветок вянет», — подумала Зоя. И тотчас к ней обернулся мальчик в зеленом балахоне:
   — Это твоя песенка помогла, — сказал он.
   Зоя опять не поняла, пожала плечами. И придержала Лилового Пурзю за руку, чтобы он не убегал.
   Мягко ступая, пурзи стали приближаться к Цветку, и как-то все разом, подогнув колени, сели в траву. Зоя тоже села. Стебли, листья, цветы сразу отделили ее от остальных. Теперь она видела только оранжевое небо и Белый Цветок с сомкнутыми лепестками. Вдруг он опять будет открываться, как тогда? Зоя, сама не зная почему, ждала этого, как ждут большой радости — праздника или новой куклы.
   Она не отрывала глаз от Цветка. И вдруг услышала тихую музыку. Музыка звучала как бы шепотом и лилась откуда-то снизу.
   Откуда?
   Рядом согнулись травинки, закачались шапки пушистых мелких цветков: это Рыжая Пурзя проводила смычком по стеблям. Потом она поднялась и побежала вдоль поляны, задевая смычком стволы деревьев, ветки кустов, цветы, листья. Показалось, что звучит целый оркестр. В траве закружились голубые, красные, желтые пятнышки. Они были прозрачны, похожи на солнечных зайчиков. Пурзи вскочили, стали ловить их своими нескладными ладошками. И Зоя тоже побежала, а зайчик ускользал, прятался под листьями, в траве. Эти цветные пятнышки будто танцевали, и Зоя и пурзи стали двигаться в такт музыке, и Зоя почувствовала, как ее раскачивает — то поднимает над землей, то снова опускает, и она развела руки, чтобы удобнее было кружиться. И тогда цветной зайчик сам сел к ней на ладонь и долго оставался на ней теплым пятнышком. Зоя поднесла ладонь к лицу и услышала тихий звон. Будто звучал тоненький колокольчик: ля-ла-ле-ло!
   Потом музыкальное пятнышко слетело, танец-полет кончился. Рыжая Пурзя опустила смычок.
   И тогда встрепенулся на своем толстом стебле Белый Цветок. Вздрогнула его зеленая чашечка, и разжались цепкие зеленые лапки.
   Распрямляясь, вбирая невидимые соки, вышел на свет и закачался в горячем оранжевом воздухе прекрасный Белый Цветок.
   Теперь Зоя видела только его. А себя она ощущала то ли травинкой, то ли веткой куста, а может, птицей, глядящей с древесного сучка прозрачными желтыми глазами.

 
Сбывается, сбывается, —
 

   звучало в ней.

 
Закрытое раскрывается.
Запретное разрешается.
Что-то нежное совершается.
Что-то ласковое…
 

   Зоя проснулась от Дедушкиного голоса:
   — Желтому дню наш привет.
   И тотчас с разных сторон подхватили:
   — Пусть он быстрее пройдет!
   Зоя удивилась: зачем же торопить день? Может, он будет такой же хороший, как оранжевый. Но, взглянув из своей пуховой постельки на пурзей, поняла, что это не так: все были бледными, вялыми — будто заболели. Поднимались медленно, никто не смеялся, не пел. Рыжая Пурзя снова искала платок, но на этот раз молча, а маленький Пурзя в розовой шапочке даже хныкал, уткнув голову в колени Дедушки Музыканта.
   Зоя не могла понять, что происходит. Ей стало жаль таких беззащитных пурзей, и она тоже притихла. И конечно, тотчас же ее услышал каким-то своим странным слухом Лиловый Пурзя. Он подошел, присел на корточки.
   — Тебе тяжело? — спросил он.
   — Нет, — ответила Зоя.
   — Грустно?
   — Нет. Мне только непонятно, почему вы все такие… ну… чудные.
   — Видишь ли, Зося, желтый день — тяжелый.
   — Почему?
   — Не знаю, как объяснить… — Лиловый Пурзя опустил глаза. — Мы почему-то зависим от цвета. Может, так захотел пан Художник.
   Зоя погладила Пурзину грубоватую руку:
   — Как же теперь будет?
   — Потом настанет зеленый день. Он легкий.
   — Откуда ты знаешь?
   — Так бывает всегда.
   — Странно у вас все-таки… — проговорила Зоя. И почувствовала, что и ей как-то не по себе. Только не сразу поняла, в чем дело. Лиловый Пурзя тоже заметил:
   — Видишь, и на тебя действует желтый день.
   — Нет, Пурзинька, нет, постой… Ты знаешь, я… ужасно голодна. Просто ужасно!
   — Ой, верно! — выкрикнул он. — Ах я бестолковый!
   Я совсем забыл! Дедушка Музыкант говорил мне, что это может случиться.
   — Что может случиться?
   — Что ты захочешь есть.
   — А вы разве… не едите?
   — Мы едим, но можем и не есть. А ты не можешь.
   Сейчас я принесу ягоды розовой травы.
   Лиловый Пурзя поплелся по дорожке к лесу и притащил целую горсть розовых круглых и твердых плодов, похожих на орехи.
   Зоя взяла в рот один, надкусила. Сразу к небу будто прилипла вата. Зоя прямо не знала, что делать — проглотить невозможно, плюнуть неловко.
   — Не нравится? — удивился Лиловый Пурзя. — Совсем не нравится? А чего ты хочешь?
   — Я люблю груши, — сказала Зоя. — Или клубнику.
   Я хлеба хочу, вот что! Хлеба!
   Лиловый Пурзя растерялся:
   — Я не знаю, что это такое. У нас этого нет. И не бывает.
   — Что случилось? — подошел к ним Желтый Пурзя.
   — Она хочет… как его?.. хлеба. И… чего еще?.. толбу-лубо…
   — Клубнику! — поправила Зоя.
   — А что это?
   — Не знаю, как объяснить, — растерялась Зоя. — Это такая ягода.
   — Нарисуй! — сказал желтый Пурзя. — Ведь ты умеешь рисовать, верно?
   — Но ведь я никому про это не говорила…
   — А вот я знаю. — Желтый Пурзя подбоченился, выставил вперед ногу и с шутливой важностью добавил: — Желтый день — мой, и я в этот день очень все понимаю и все знаю.
   Он и правда был бодрее всех. Зоя улыбнулась, но спорить не стала. Она вытащила из кармана блокнот и карандаш и нарисовала клубничинку, такую, какую видела на переводной картинке.
   — И тебе хотелось бы ее съесть? — спросил Желтый Пурзя.
   — Ее? Именно вот ее? Нет… — покачала головой Зоя. — Но вообще я хочу клубнику или грушу.
   — От «вообще» ничего не получится, — строго сказал Желтый Пурзя. — Тебя кто-нибудь учил рисовать?
   — Я… я сама. Но больше всего я хочу рисовать, как дядюшка Тадеуш…
   — И Зоя покраснела: ведь это очень стыдно — хвалиться знаменитой родней.
   Пурзи промолчали, будто не заметили. Потом Желтый Пурзя сказал серьезно, но очень мягко, чтобы не обидеть:
   — Пан Художник создал все, что ты видишь вокруг. Ты не сможешь сделать так же, и никто не сможет. Тебе надо иначе.
   — А как? — спросила Зоя.
   — Я не знаю. — И он вдруг улыбнулся виновато: — Не знаю. Желтый Пурзя долго думал, прежде чем заговорил:
   — Давай попробуем так. Сделай, будто она, эта… лбу-тлу…
   — Клубника! — опять подсказала Зоя.
   — Да, да, клубника, будто она вкусная и что ее так и хочется съесть.
   — И что спелая? — уточнила Зоя, проглотив слюнки. — И сочная?
   — Конечно.
   — И что тогда?
   — Тогда снимешь с листа, и все.
   Зоя удивленно поглядела на Желтого Пурзю, потом на Лилового, и по их глазам поняла, что они не обманывают.
   — Пусть Зося рисует, — сказал Лиловый Пурзя, и они вышли из дома.
   А Зоя нарисовала еще одну клубничнику. На мякоти ее были хорошо видны точки, был у нее стебелек и широкий лист. Но и тут что-то не вышло, потому что, если бы даже ягоду можно было снять с листа, есть ее все равно было бы неприятно. Даже такому голодному человеку, как Зоя. Она принялась рисовать хлеб. Это оказалось еще труднее, хотя все было похоже. Вот честное слово, очень похоже!
   Тогда она вышла из дома. Вокруг было тихо, безветренно и как-то пусто. Как-то ни горячо ни холодно.
   «Скорее бы проходил этот день», — подумала Зоя и вспомнила слова утреннего приветствия: «Желтому дню наш привет». Да, да, пусть он скорее пройдет! Она побрела по тропинке и вдруг услышала разговор. Голоса она уже научилась различать. Говорил Желтый Пурзя:
   — Это правда, что она, если не будет есть, упадет и останется лежать?
   — Да. Так сказал Дедушка Музыкант, — ответил Лиловый Пурзя, и голос его задрожал от тревоги. — Неужели ничего нельзя сделать? Сегодня твой день! Ну подумай! Помоги!
   — Она должна сама, — ответил Желтый Пурзя. — Я не сумею помочь.
   — Зосенька! — позвал ее Лиловый Пурзя так, будто она маленькая или больная. — Зосенька!
   Но Зоя отбежала. Она спряталась в кусты и закрыла лицо руками. Что же теперь будет? Что будет? Неужели она погибнет от голода и никогда больше не увидит маму?
   И тетю Янину… И даже Любу Вилкину. Может, не зря тетя Янина беспокоилась и всплескивала руками: «Как наша девочка будет жить на свете?!» Тетя говорила так потому, что Зоя не решалась сходить за хлебом — боялась, что ей не дадут; и стеснялась выйти во двор в новых брючках и куртке. Но рисовать Зоя умела. Она всегда думала: «Зато я умею рисовать». И вдруг получается, что не очень-то умеет…
   «Как это не умею? — спрашивала себя Зоя. — Неужели я не нарисую свою руку?»
   И рисовала.
   «А вот этот лист?»
   И тоже рисовала.
   «А вон то дерево?» «Пурзин дом?» «Мой дом?»
   Зоя изрисовала почти весь блокнот, и выходило все лучше и лучше. «Ни-чего не умею, да?» — угрюмо спрашивала она тетю Янину и Лилового Пурзю. И рисовала комнату. Это была мамина комната — с диваном, картиной, столиком возле окна. На столе стояла ваза. В вазе появился прекрасный душистый апельсин, какой она ела прошлой зимой. А рядом лежала груша. Она лежала неуклюже, потому что была неровной. Так захотела Зоя.
   А пирог? Будто Зоя не знает, что такое капустный пирог и как сверху украсить его перышками лука! Вот, вот, пожалуйста! А если рядом поставить еще одну вазу с цветами — всякими там ромашками-дурашками, васильками-кисельками, лютиками-прутиками, а на стул посадить драного соседского кота!.. Впрочем, нет, кота не надо, он непременно стащит пирог. Он же не знает, что внутри капуста!
   И Зоя засмеялась. А засмеявшись, не заметила, как груша упала из вазы на стол, а потом к ней на колени. Зоя схватила грушу.
   — Есть! Есть! — крикнула она, да так громко, что Рыжая Пурзя, которая проходила мимо, подскочила на ходу и помчалась обратно. Она влетела в дом и там набросилась на Лилового Пурзю:
   — Девочка просит есть! Неужели ничего нельзя придумать, чтобы не мучить девочку! Вы ленитесь, вы совсем не думаете!..
   — Да я… Да мы… — заволновался Лиловый Пурзя.
   А Зоя уже гордо шла к ним, неся в руке прекрасную, душистую грушу.
   — Есть! Получилось… Попробуйте, попробуйте все! — говорила она, забыв о голоде.
   Лиловый Пурзя откусил кусочек и замер. Выплюнуть ему было неловко, а есть… Нет уж, пусть ест Зоя, если ей это нравится.
   Зоя очень удивилась несходству вкусов. Она так и вонзила зубы в сочную мякоть груши.
   Зоя ела грушу, сок стекал по щекам и подбородку.
   Она была рада, что теперь не умрет с голоду, рада, что научилась наконец рисовать… Но что-то мешало ей радоваться. Что-то тревожило. А что? Если сказать, это может показаться странным.
   Зое казалось, что на нее глядят.
   Конечно, пурзи и сам Дедушка Музыкант нет-нет да и глянут на нее, улыбнутся ей, кивнут.
   Дело было не в этом.
   Зое казалось, что на нее тайно глядят. Исподтишка.
   Но она потрясла головой: «Глупости! Глупости!»
   Как только долетел сладковатый, острый запах Белого Цветка, пурзи забрались в дом, закопались в пух. Дедушка Музыкант провел смычком по ветке домашнего дерева:

 
Спать, спать,
Видеть сны,
Сны березы
И сосны,
Сны речного бережка,
И травы, и камешка!..
Птица
Спит,
Ослик
Спит,
Все, что будет после, —
Спит.
Спит — чего не знаем мы,
Спит — во что сыграем мы,
И не надо
Знать, знать,
Надо, надо
Спать, спать!..
 

   Все быстро уснули.

   В зеленом свете дня, под зеленым небом они бежали по узенькой тропинке, протоптанной в траве. Было весело, легко. Зоя удивлялась, что она тоже стала зависеть от цвета. Но это было приятно. Они бежали, а над ними нависали и сплетались ветки с крупными плотными листьями. Один лист оторвался, покружил в воздухе и упал на дорожку. Зоя подняла. Черенок был толст, поверхность глянцевита, и по ней во все стороны шли жилки и сосудики, как на руке человека. «Может, вообще оно живое, это дерево? — подумала Зоя. — Может, оно видит и слышит? Или даже говорит, только я ничего-ничего не понимаю?..»
   — Ты устала? — услышала Зоя. Рядом с ней оказался Лиловый Пурзя.
   — Я подумала… — кивнула она в сторону дерева, — я подумала: может, оно живое?
   Лиловый Пурзя поглядел удивленно.
   — Нет, глупости, — смутилась Зоя.
   — Как это глупости? — снова удивился Лиловый Пурзя. — Разве ты не знаешь, что они живые?
   — Как? — Зоя даже остановилась.
   — Очень просто. Им бывает холодно, душно, больно, приятно. Они растут. Они умирают.
   — А говорить они могут?
   — Да. Конечно.
   — Ну поговори с кем-нибудь из них! Пурзинька, пожалуйста!
   Мальчик замялся, а потом ответил очень-очень вежливо, чтобы не обидеть.
   — Зоя, я этого не могу сделать.
   — Не умеешь?
   — Умею. Мы разговариваем, когда бывает очень-очень нужно. А просто так, для забавы — нельзя. Ведь им это трудно.
   Зоя так привыкла, что Лиловый Пурзя во всем подчиняется ей. И вдруг почему-то заупрямился! Было ужасно обидно. Просто до слез. И она заплакала. А Пурзя не принялся, как обычно, гладить ее по волосам и утешать, а стоял и молча смотрел. Потом сказал мягко и опять очень вежливо.
   — Прости меня, Зося, но, по-моему, ты сейчас поступаешь плохо.
   — И ничего не плохо! — прохлюпала она, закрыв лицо ладонями. — Чего тут плохого?
   — Ты видишь ведь, что я не хочу, а раз не хочу — значит, нельзя. Все, что можно, я сделаю для тебя и так, даже без твоей просьбы.
   — А почему нельзя? — спросила Зоя уже не так настойчиво, хотя ей очень интересно было послушать, как это он будет говорить с деревом.
   — Потому что дереву трудно. Даже больно. Ну вот если заставить птицу не лететь, а ходить по земле…
   — Но ведь она может!
   — Да. Но ей тяжело. А зачем заставлять делать то, что тяжело, да еще просто так, для забавы.
   Зоя вспомнила дрессированных животных в цирке. Их же заставляют! И вдруг подумала, что и ей всегда было жалко этих ученых медведей, тигров и слонов — как будто их обидели, унизили..
   — Ага, — нагнула она голову. — Конечно, не надо. — И теперь сама преданно и просительно заглянула в глаза Лиловому Пурзе: — Ты не сердишься?
   Нет, Лиловый Пурзя не сердился. Может, он и сердиться вовсе не умел. Зоя была так рада этому!
   Они стояли как раз возле того куста, под которым Зоя вчера сняла со страницы блокнота грушу. Она заглянула под куст Страничка еще лежала там. На ней была нарисована мамина комната, стол, ваза и в ней апельсин. Но пирога… пирога не было. А в траве валялся маленький его огрызочек.
   — Ой! — вскрикнула Зоя.
   — Чего ты? — не понял Лиловый Пурзя.
   Но она не смогла бы толком объяснить, в чем дело: Зоя огорчилась, потом обрадовалась и после снова огорчилась.
   Сначала ее огорчило, что съели пирог. Он бы ей сейчас очень пригодился.
   Потом она сообразила, что, раз его съели, значит, он сделался настоящим и, стало быть, она хорошо нарисовала. Как тут не обрадоваться!
   А снова огорчилась потому, что прежде была уверена: пурзи никогда ничего не возьмут без спросу.
   — Скажи, у вас здесь кто-нибудь может взять без спросу? — спросила она.
   — Ни-ко-гда, — четко ответил Пурзя. И по его круглым глазам было понятно: он говорит правду.
   — Но тут был… — И Зоя замолчала. Потому что Лиловый Пурзя и сам увидал кусок чего-то ему не знакомого. Он поднес пирог к носу, потом отвернулся и чихнул. — Нет, Зося, этого у нас никто не мог бы съесть.
   И снова Зое показалось, что кто-то тайно поглядел на нее из-за деревьев.
   Но Лиловый Пурзя взял ее за руку, и они пошли дальше.
   Тропинка обрывалась, а внизу, под крутым песчаным откосом, была речка. К ней не вело ни ступенек, ни тропинки. «Как же они спускаются?» — подумала Зоя. И тут увидела удивительное: Зеленый Пурзя встал на самый край обрыва, как-то смешно сложил согнутые в локтях руки, присел и вдруг прыгнул! Он летел легко, как кузнечик. Вот он уже над речкой, а вот — на островке. Только сейчас Зоя заметила, что посредине речки был островок, поросший кустами.
   Остальные Пурзи прыгнули следом за Зеленым. Но прекрасней всех взмыл в воздух Пурзя в розовой шапочке: он недавно научился и хотел показать, какой он молодец. Рядом с Зоей осталась только Рыжая Пурзя. Она тоже прижала руки к бокам, но тут оказалось, что в руках у нее смычок.
   — Я боюсь сломать смычок, если прыгну.
   — Тогда оставь его здесь.
   — Но что ему тут делать без меня?! — удивилась Рыжая Пурзя. Потом махнула рукой: — Пусть прыгает сам, если захочет!
   — Разве он умеет прыгать? — не поверила своим ушам Зоя.
   — Кто? Смычок? — возмутилась Рыжая Пурзя. — Ты что? Смычок — прыгать?
   — И засмеялась: — Ха! Ха! Ха! Скажет тоже! Чтобы смычок прыгал… Уж лучше я сама прыгну!
   Она положила смычок в траву и легко перемахнула через реку.
   — Зося! Иди сюда! — услышала Зоя ее голос снизу.
   — Я не умею! — ответила Зоя.
   Тогда Рыжая Пурзя стала кричать остальным:
   — Вы что? Чем заняты ваши головы? Девочка осталась на берегу из-за моего смычка, чтобы его не унесло ветром, а вы бегаете здесь как угорелые и не поможете ей спуститься! Оставить без купания такой смычок… то есть такой ветер… то есть такую девочку!
   — Ты опять все перепугала. Рыженькая! — засмеялся Желтый Пурзя. Он чуть-чуть разбежался, поднял руки кверху, присел и… и вот он уже допрыгнул до высокого берега.
   Лиловый Пурзя сделал так же. Потом они схватили Зою один за правую руку, другой за левую, и она легко полетела с ними над рекой.
   — Ой! — закричала Зоя. — Я боюсь!
 
 
   Но страх уже прошел, хотя прямо под ней была вода, — ведь ее так крепко держали! Это был прекрасный прыжок и очень точный, потому что опустились они как раз посреди острова. Там уже собрались все пурзи. И теперь подбежали к Зое.
   — Смотри, что у нас здесь! — закричал Розовый Пурзя.
   Он хотел чем-то похвастаться, но Зоя, кроме густых-прегустых кустов, не видела ничего. И удивленно поглядела на Пурзю. Он все-таки был совсем маленький, этот Розовый. И глаза у него были круглые и озорные. Теперь Зоя различала пурзей не только по цвету шапочек. Это лишь с первого взгляда могло показаться, будто они на одно лицо. А они все были разные. Похожие, но разные.
   Розового Пурзю Зое хотелось называть как-нибудь ласково.
   — Пурзинька, — сказала она, — Пурзинька, я что-то ничего не пойму.
   — Сейчас, сейчас увидишь! — радуясь, замахал он руками. — Пробирайся сюда! — И он повел ее сквозь заросли. И тут Зоя увидала шалаш. Густой, зеленый, душистый. Чтобы сплести его, ветки не срезали, их пригнули. А что? Очень просто: ветки трех кустов соединили над полянкой и вверху заплели. Ни топора не понадобилось, ни ножа, ни веревки. После разговора с Лиловым Пурзей Зоя знала, почему поступают так.
   В шалаше свет был еще зеленее от листьев. Здесь было прохладно. Пурзи притих, только круглые глаза их светились.
   Тихонько раздвинув листья, просунул голову Серый Ослик.
   — Иди к нам, — позвал его Зеленый Пурзя.
   И Ослик вошел.
   — Он здесь живет, на острове, — сказал Зое Оранжевый Пурзя.
   — И умеет плавать?
   — Конечно. Он зовет нас купаться.
   Ослик положил свою теплую мягкую мордочку Зое на плечо.
   Зоя гладила Ослика, и что-то в ней ласково поворачивалось, пелось…

 
Когда в незнакомое ты войдешь,
Смотри, осторожней будь:
Не поломай, не потревожь,
Не обидь кого-нибудь…
 

   «Никогда, никогда вас не обижу, не огорчу ничем…» — думала Зоя.
   Пурзи сидели откинувшись, опираясь ладошками о землю и вытянув ноги. Они были одного с Зоей роста, но совсем другие: они не умели даже сердиться. И Зоя вдруг почувствовала себя взрослой рядом с ними: «Никогда вас не обижу»…
   — Побежали купаться! — позвал всех Зеленый Пурзя.

   Купание — дело веселое. Особенно если это не просто купание, а еще — ныряние, догоняние, брызгание и визжание. Пурзи прыгали в речку прямо в своих одеждах и колпачках, и — ах, как они прекрасно плавали! А Зоя совсем почти не умела — так только, немножечко! Поэтому она раньше других выбралась на берег, достала свой блокнот и карандаш и принялась рисовать.
   Сегодня, в бодром и ясном свете зеленого дня, ей не так хотелось есть. А рисовать было легко. Она наготовила себе яблок, груш, еще один пирог и все это положила под куст, чтобы взять с собой, когда будет возвращаться.
   Зоя грызла яблоко и смотрела, как плавают, брызгаются, смеются пурзи. Серый Ослик был тоже тут, только он купался чуть подальше от берега, а потом — Зоя даже не заметила, когда — он вышел из воды и спрятался где-то в кустах. Она стала искать взглядом Ослика и вдруг увидала: речной волной к берегу прибило веревку. Как раз такую, через какую они прыгали с Любой и лохматой девочкой Нинкой. Веревка лежала на песке, и один конец ее с деревянной ручкой покачивался в воде.
   Люба сейчас же закричала бы: «Чур на одного!» — схватила бы эту скакалку и унесла домой или спрятала бы в карман. Но Зоя никогда так не делала. Вот и теперь она предложила пурзям:
   — Попрыгаем?
   Желтый Пурзя выбежал на берег, отряхнулся, начал подскакивать, да так, что доставал ногами до верхних веток кустарника!
   Другие пурзи тоже запрыгали. Но без веревочки.
   Зоя взяла прыгалки, стала ловко скакать, взбивая мокрый песок. Потом дала другой конец Рыжей Пурзе и показала, как крутить, вбегать и выбегать.
   Лиловый Пурзя первый вбежал в вертящийся круг. Он прыгнул так высоко, что Зоя и Рыжая Пурзя успели прокрутить веревку три раза, прежде чем он опустился на землю. Зоя никогда не сумела бы так. Но зато и они не умели так четко, как Зоя.
   — Я тоже, я тоже хочу! — крикнул Розовый Пурзя.
   — Давай, Пурзинька! — позвала Зоя.
   И он тоже очень высоко прыгнул.
   — И я! — попросила Рыжая Пурзя.
   Она подпрыгнула, держась за конец веревки, веревка натянулась, дернула Рыжую Пурзю вниз, и она свалилась на песок.
   — Вот удивительно, — сказала она, отряхиваясь. — Я даже без веревки прыгаю выше всех, а тут что-то мешает. — Она очень огорчилась.
   — Рыженькая, ты лучшая прыгунья, — сказал ей Желтый Пурзя. — И если бы не путала…
   — Я никогда ничего не путаю, — ответила Рыжая Пурзя. — Это веревка для высокого прыжка.
   Зоя слушала и удивлялась, наконец спросила:
   — Разве вы раньше не прыгали через веревочку?
   — Нет, — ответил Лиловый Пурзя. — Никогда.
   — Откуда же у вас прыгалки?
   — У нас? — удивились все. — Разве это не ты их принесла?
   Нет, Зоя их не приносила. Впрочем, может, они лежали у нее в кармане и выпали, когда она вместе с пурзями перелетала через реку?

   В кубике-доме было тихо. Дедушка Музыкант готовился играть Песню Смены Дня, уставшие пурзи, присмирев, ждали.
   Но что-то слишком долго не начинает старик.
   Что-то резки его движения. И тревожен взгляд.
   И Зое тоже стало беспокойно. Неизвестно почему. Но все молчали, и молчала она.
   — Рыженькая, где смычок? — вдруг спросил Дедушка Музыкант.
   — Здесь… То есть там… Ой! Я, кажется, забыла его на берегу!
   По дому пробежал тревожный шепот. Еще бы! Ведь должна быть Песня Смены Дня.
   — Не беда, — мягко сказал дедушка. — Если случилось только это — не беда!
   «А что еще?» — хотела спросить Зоя. Она же чувствовала — есть что-то еще!
   Желтый Пурзя и Рыженькая побежали к реке.
   — Я тоже! — вскочил Розовый Пурзя.
   — Нет, — строго сказал Дедушка. Даже, пожалуй, слишком строго.
   Издалека донесся пряный запах Белого Цветка. Он был слабее и не такой, как всегда. Как будто с горчинкой. Почему?
   Зоя видела, что Дедушка Музыкант поднял глаза, о чем-то размышляя. Пурзи притихли, как притихают деревья и травы перед грозой.
   Как же это они забыли смычок? Зоя отлично помнила, что Зеленый и Оранжевый пурзи прыгнули вместе с ней с острова на высокий берег и что Рыжая Пурзя была тут же. Но они так устали от купания и прыгания! Только возле дома Зоя сказала Лиловому Пурзе:
   — Я забыла на острове всю свою еду — и груши, и яблоки, и пирог!
   — Я принесу, — ответил Лиловый Пурзя.
   А про смычок Зоя не вспомнила. Вот тебе и старшая!
   И тут в дом вбежала Рыжая Пурзя. Она потеряла платок, волосы ее взлохматились.
   — Нет! — задохнулась она. — Нет смычка!
   Следом примчался Желтый Пурзя:
   — На острове кто-то кричит.
   Пурзи повскакивали с мест, побежали к реке, стуча своими деревянными башмачками.
   — Да, да, я чувствовал, — шептал Дедушка Музыкант. (Зоя бежала радом с ним, так ей было спокойнее.) — Такого еще никогда не бывало, — качал он головой. — Ни-ко-гда!
   И тут они услышали крик. Он шея откуда-то снизу. Зоя сразу узнала голос. Это был Лиловый Пурзя. Он устал и охрип, а может, ему было больно, а может, он…
   — Может, он тонет? — спросила Зоя, которая, если говорить честно, боялась воды.
   — Мы никогда не тонем, — быстро ответил ей Дедушка Музыкант. Они теперь стояли на высоком берегу.
   Желтый Пурзя прыгнул первым.
   — Здесь! — крикнул он снизу. — Его кто-то привязал к дереву!
   — Что он говорит? — не поняла Рыженькая. — Разве можно привязать мальчика?
   Зоя ничего не ответила, но почему-то вспомнила о прыгалках — ведь они тоже остались на острове.

   Да, да, так оно и было! Лиловый Пурзя сам рассказал, когда все собрались на острове и уселись там, чтобы немного передохнуть и успокоиться. Так все и было.
   Он вернулся к реке за Зоиными припасами. Когда собрался прыгнуть, кто-то схватил его сзади, зажал руками глаза, повис на его спине:
   — Прыгай! Прыгай же!
   Этот кто-то был тяжелый, Пурзя прыгнул и не долетел до острова, упал в воду. Он испугался и удивился — ведь такого с ним не бывало. Он не закричал, и не попытался сопротивляться, и вот поплыл по реке, а на его спине сидел кто-то и командовал:
   — Левей! Левей! Немного правее!..
   Глаза его теперь чем-то завязали, и он совсем ничего не видел.
   Когда Пурзя оказался на острове, его притащили к дереву и привязали. Прыгалками. И еще сказали:
   — Сиди тут и молчи. А то небось сразу побежишь жаловаться. Ябеда. И не бойся, никто тебя бить не будет. — Потом этот кто-то стал шарить по кустам, а потом есть — жевать, чавкать.
   — Что же он ел? — спросил Дедушка Музыкант. — Ведь на острове нет розовой травы.
   — Я там оставила яблоки, — ответила Зоя. — Яблоки и клубнику. И пирог.
   — Что-что? — переспросил Оранжевый Пурзя.
   Но в это время из кустов выскочил Розовый Пурзя.
   — Куда-то девался Ослик! Он ведь всегда спит на острове, когда смена дня. Верно, Дедушка?
   Стали искать, звать. Ослика не было. Рыжая Пурзя вдруг горько заплакала. Она вытирала слезы концами платка, а они все текли и текли.
   — Это что же! — причитала она. — Привязали! Увели! Унесли! Разве так бывает вообще?!
   — Поищи смычок, — сказал Дедушка Музыкант. Он медленно поднялся и приготовился к прыжку. — Немедленно поищи.
   Он все как-то тревожно озирался, приглядывался к небу, вдыхал запах Белого Цветка, который здесь почему-то был более сильным и более горьким.
   — Я помню, где я его оставила! — вытерла слезы Рыжая Пурзя и первая прыгнула на берег.
   — А я знаю, где Ослик, — тихо, будто про себя, сказал Лиловый Пурзя. — Тот… ну, который… утащил меня… наверное, он переплыл на Ослике обратно, — он не умеет плавать.
   — А почему же он не прыгнул? — спросил Зеленый Пурзя.
   — Он и прыгать… — начал Лиловый Пурзя и боязливо огляделся.
   — Как? Совсем?!
   — Так не бывает! — заговорили остальные.
   Желтый и Оранжевый пурзи подхватили Зою — ведь она тоже не умела прыгать, — и вскоре все оказались наверху.
   Лиловый Пурзя едва долетел до берега. Он весь дрожал и старался ни на кого не смотреть, — вобрал голову в плечи, будто был в чем-то виноват.
   Подошел Дедушка Музыкант, обнял Пурзю, прижал его к себе.
   — Мальчик узнал, что такое страх, — сказал он, обращаясь к Зое, будто она была старшей. — Это очень опасно и дурно. — И заглянул в глаза Лиловому Пурзе: — Я… Я и Зося — мы сделаем все, чтобы ты его забыл.
   И тут раздался крик. Так мог кричать зверь, попавший в калкан, или птица, схваченная хищником…
   Но это был не зверь и не птица. Кричала Рыжая Пурзя. Она стояла поодаль на коленях, пригнувшись к земле, и раскачивалась из стороны в сторону.
   — Сломался смычок?! — предположил Дедушка Музыкант и заспешил к девочке: — Не плачь, не плачь! Я сделаю нов… — И замолчал.
   На песке лежал Белый Цветок. У самой головки он был придавлен камнем, а остальная часть стебля вилась вниз по откосу, не дотягиваясь до воды. Тонкие лепестки уже немного подсохли, они издавали горьковатый залах и были хрупки. А рядом, на песчаной поляне, виднелась цепочка следов. Тут прошли туфли с квадратными каблучками.
   Зоя стояла, забыв выдохнуть: это были следы ее туфель.
   — Я здесь оставила смычок… — плакала Рыжая Пурзя. — А вместо него… вот…
   Пурзи молчали. Дедушка Музыкант нагнулся над Цветком, поднял его никнущую головку:
   — Может, отнести Цветок на его поляну? — спросил кто-то.
   — Или спеть ему?
   — Может, он еще…
 
 
   — Его не спасешь… — сказал Дедушка Музыкант тихо, но все услышали. Он выпрямился, глаза его потеряли доверчивое выражение. — Я хотел бы знать, — проговорил он еще тише, — я хотел бы знать, кто это сделал.
   Пурзи переглянулись.
   — И я придумал, как быть. Все встанут у края поляны и отпечатают след своей ноги на песке.
   Пурзи тотчас так и сделали. Когда Зоя занесла ногу, Лиловый Пурзя тихонько потянул ее назад:
   — Не надо, Зося.
   — Почему?
   — Не надо! — опять попросил Лиловый Пурзя.
   И Зоя вдруг поняла.
   — Ты что же, думаешь, это я сорвала? Да? Да?
   И она изо всех сил наступила на песок, вдавила в него свой квадратный каблук. Потом закрыла лицо руками и отбежала.
   Пурзи стояли молча.
   Неловко согнув нога в коленях, рядом с ней опустился на землю Лиловый Пурзя. Он, он один глядел на Зою, глядел прямо в глаза ей добрым и преданным взглядом.
   — Я же знаю, знаю, что это не ты, — проговорил он. — Но мне так больно здесь. — И он прижал руку к груди. — Мне так больно!
   — Я не виновата, — сказала Зоя. — Мне тоже больно.
   — Да? И тебе? — отозвался Лиловый Пурзя. — Это потому, что ты стала как мы. А мы не можем жить без Белого Цветка.
   — Я не виновата, — повторила Зоя. И совсем тихо добавила: — Только кто мне поверит?
   А пурзи все стояли и молчали, потом медленно побрели к дому. Впереди шел Дедушка.
   Никто не сказал Зое ни слова, но никто и не позвал ее. Ни ее, ни Лилового Пурзю.

   Вдруг стало темно. Потом темнота сменилась ярко-желтым светом… Нет, не совсем так. Не темнота сменилась, а из темноты протянуло желтые ветки желтое дерево, и небо вокруг него, и трава под ним, и река — все стало желтым. После так же все стало синим: река, дерево, трава… Потом точно так же — зеленым. И все быстрей, быстрей… Начало мелькать, как в испорченном цветном телевизоре. А вместо музыки, которая звучала при смене дня, слышалось сухое пощелкивание. Зоя зажмурила глаза, надеясь, что ей показалось и что это пройдет. Но нет, нет, все было именно так..
   Лиловый Пурзя схватил Зою за руку и потащил к дому. Они бежали, а вокруг, будто молнии, мелькали разные цвета: цок! — голубая тропинка, голубой песок, голубая трава; цок! — красный куст, красное дерево; цок!..
   — Если бы Дедушка мог сыграть… — задыхаясь, сказал Пурзя. — Ведь они вместе — цвет и музыка…
   Но говорить было не о чем. Дедушка ничего не мог сыграть без смычка. А мелькание все убыстрялось.
   Цок! Цок! — оранжевое дерево, оранжевый кубик-дом. Цок! Цок! — зеленая дверь…
   И вдруг возле самой двери Зоя увидела смычок. Он стоял, прислоненный к стенке дома. Кто-то принес и поставил его. Вернул.
   Девочка схватила его и со смычком в руках вбежала в дом.
   В пуховом гнезде лежали пурзи лицами вниз. Старик сидел, прикрыв глаза негнущимися пальцами. Зоя вложила ему в руку смычок. Старик глянул рассеянно и поднес его к стволу дерева. Послышался одинокий грустный, но мягкий звук. Он как-то заглушил, погасил щелканье. Мелькать стало чуть реже, цвета потеряли резкость. Зоя вздохнула. Она подсела к старику, она прижалась к его сухому жесткому плечу, заглядывая в круглые, широко открытые глаза.
   — Дедушка! — взмолилась она. — Дедушка, я не рвала Цветка! Ну поверьте…
   Старик ответил, не переставая играть:
   — Мы попали в беду, Зося. А тебе я верю.
   Зоя понимала: он говорит так от доброты. И опять зашептала:
   — Но почему же тогда там были следы моих туфель? А? Ведь это были мои туфли с квадратными каблуками.
   Дедушка Музыкант отложил смычок, задумался.
   — Да. Это были твои следы. И все-таки я тебе верю.
   Цок! — вспыхнул ярко-голубой свет, и все стало голубым. Цок! — ярко-красный. Цок! Цок!
   Это потому, что Дедушка перестал играть.
   Он снова поднес смычок к дереву, и опять утихли краски. Лиловый Пурзя знаком подозвал Желтого, и они вместе вышли.
   — Дедушка, — между тем шептала Зоя, — но что же делать? Ты ведь не можешь без конца играть! Я хочу помочь. Давай придумаем что-нибудь!
   Старик грустно пожал плечами.
   В это время, толкаясь, в дом вбежали Желтый и Лиловый пурзи.
   — Это не те следы! — крикнул Лиловый Пурзя.
   И Желтый повторил:
   — Это не те, не Зосины следы!..
   Потом немного успокоился и объяснил:
   — Мы сравнили: где Зося наступила рядом с нами — там следочек маленький. А те — похожие, но большие. Они много больше!
   — А еще мы нашли вот это, — сказал Лиловый Пурзя и разжал кулак.
   Все кинулись смотреть, что там.
   — Это жучье крылышко, — сказал один из пурзей.
   — Шелушинка от шишки! — заспорил второй.
   — Засохший листок! — крикнул третий.
   Зоя тоже посмотрела. На шершавой ладошке лежало что-то очень знакомом — полупрозрачное, серое, с черной кляксой, похожей на кошку.
   Зоя шагнула поближе. Она взяла с Пурзиной ладони полупрозрачную бумажку и при вспыхнувшем свете прочитала знакомые буквы: «Кис-кис».

   Теперь Зоя знала, что делать Она уселась возле двери, положила на колени блокнот и начала рисовать.
   Лиловый Пурзя заглянул через плечо, удивился:
   — Ты хочешь есть, Зося?
   Девочка не ответила. Она нарисовала грушу, яблоко и пирог, сняла их с листа и быстро вышла из дома. Она спешила к реке На песчаной поляне уже не было Цветка. Вероятно, пурзи, уходя, взяли его с собой. Но следы остались. Вот деревянные башмачки пурзей, вот ее, Зоин, след, а рядом, у обрыва, ходила, придавливала камнем Белый Цветок Люба Вилкина. «У, противная! — думала о ней Зоя. — Все тебе надо сломать да испортить! Зачем тебе Цветок, а? Зачем? Да еще камнем его!» Зоя вспомнила, как свисал стебелек над песчаным обрывом, далеко не доставая до воды. И вдруг поняла: да ведь Люба хотела перебраться на остров. Зачем? Как же зачем?! Там Зоя оставила еду. Ведь Люба не умеет рисовать — где же ей взять? Это она, она, конечно, съела тогда пирог И Пурзю украла, чтобы переправиться на остров. Увидела, что по стеблю не спуститься, и утянула Лилового Пурзю. И про Ослика понятно: на нем после уплыла с острова. И смычок схватила, а потом, когда стало мелькать, вернула: ведь ей и самой плохо, когда мелькает! Только зачем ей понадобился? Может, хотела научиться играть, как Рыженькая?
   «Противная Любка! — думала Зоя. — Ну ладно! Больше ты не сможешь никому повредить!»
   И Зоя принялась разгребать мягкий приречный песок — копать яму.
   Копать было сначала совсем легко, а потом совсем трудно, потому что внизу песок слежался и не поддавался пальцам. И все же яма получилась довольно глубокая. Хорошо, что Зоя догадалась заранее подтянуть к яме длинную ветку куста. Эту ветку она пригнула к земле и присыпала песком, чтобы та не распрямилась и не убежала.
   Когда работа была кончена, Зоя, держась за ветку, вылезла из ямы, а ветку отвела в другую сторону. И тогда только огляделась. Воздух был розоватый, иногда набегали другие цвета — лиловый, синий, оранжевый, — но сменялись они не резко. Издалека долетала музыка, и Зоя узнала мелодию: ее играла Рыжая Пурзя в день карнавала. Значит, Рыженькая сменила Дедушку Музыканта. Но долго ли они так выдержат?
   И Зоя заторопилась. Она бросила на дно ямы всю еду: яблоко, грушу и пирог. Кушай, Любочка! Любочка спрыгнет, а вылезти не сможет. Вот и весь разговор!
   Но это еще не все. Потому что сколько бы Люба не сидела на дне ямы — хоть сто лет, — Белый Цветок от этого не оживет. А как оживить его, не знают ни пурзи, ни сам Дедушка Музыкант. А Зоя… Зоя попробует.

   «Нас привел сюда пан Художник. И нас, и все, что ты видишь вокруг», — сказал как-то Желтый Пурзя.
   «Художник живет в своих картинах», — говорила мама.
   «И в этой?» — спросила тогда Зоя.
   «Конечно».
   А вечером, при задернутых шторах, Зоя сама видела, отлично видела, в правом углу картины — вероятно, очень далеко — белел дом. Издалека он казался игрушечным. Одно окошко его светилось.
   Зоя захлопала в ладоши.
   — Ослик! — позвала она. И знала, что Ослик придет, потому что теперь был ее день, хотя никакой палочки на ней не было Просто сегодня она была сильнее всех остальных.
   И верно: в кустах зашуршало, потом послышался треск и стук копыт, и на поляну вышел Серый Ослик. Он поглядел знакомо и потянулся к Зое доверчивой мордой.
   — Помоги мне, Ослик, — попросила она. — Помоги мне перебраться на тот берег. Ведь я не умею прыгать, как пурзи, и не умею плавать.
   Ослик потерся боком о Зоин бок. Может он и не понимал слов, но Зоя знала, что он доверяет ей. Зоя забралась к нему на спину, он припал на задние ноги, прыгнул и легко понесся над рекой. Зоя даже не думала, что он умеет так отлично прыгать!
   И почему она вообразила, будто он не понял ее слов? Отлично понял, иначе не приземлился бы, как всегда, на острове. Теперь же они оказались на другом берегу реки. Зоя обняла Ослика, поцеловала его в теплую серую мордочку.
   — Спасибо, Ослик, милый!
   — И, не оборачиваясь, пошла по тропинке, протоптанной в траве.
   Дорога полого подымалась в гору. Чем дальше от реки, тем ниже становилась трава. Кроме этой травы, ничего не было видно. Зоя шла, шла вверх, стала уставать. Неужели она ошиблась и здесь нет никакого белого дома? Что же тогда делать?
   И вдруг из-за холма выступили верхушки деревьев. Зоя так обрадовалась, что побежала. Но быстро задохнулась и пошла медленней.
   Деревья приближались, и вот за ними открылся взгляду белый дом. Он стоял на поляне и был обнесен белым забором с воротами.
   «Только бы застать его! — шептала Зоя, пересекая поляну. — Только бы застать и суметь объяснить все».

   Белые ворота оказались незапертыми. Зоя толкнула створку и вошла во двор, поросший ровной зеленой травой. Дом за воротами был двухэтажный, узкий, с верандой вдоль всего первого этажа. А на ступеньках веранды стоял дядюшка Художник. Он был точно такой, каким когда-то нарисовал себя: узколицый, в темном бархатном берете и платке, заправленном под отложной воротник белой рубашки. А на плече сидела большая коричнево-красная птица.
   — Дя… — проговорила Зоя и запнулась.
   — Здравствуй, Зося! — ласково, как своей, улыбнулся он. Поцеловал ее в макушку, обнял за плечи и повел в дом.
   За высокой белой дверью с медным витым кольцом сразу начиналась деревянная лесенка — узкая, домашняя; окошко было прорезано высоко, а на подоконнике стояли горшки с цветами. Зое показалось, что она когда-то уже поднималась по такой лестнице.
   Художник распахнул высокую коричневую дверь. Зоя почувствовала запах красок.
   — Входи, входи, Зося, — пригласил дядюшка. — Тебе будет интересно.
   Здесь была мастерская. По стенам стояли и висели картины, на грубо сколоченном столе у окна были разложены краски, из высокого стакана торчали кисти. И тут же стояла резная черная шкатулка — точно такая, какую тетя Янина подарила Зое в день рождения. Зоя подошла, притронулась к ней пальцами.
   — Нравится? — спросил дядюшка Тадеуш.
   — У меня есть такая же, — тихонько ответила Зоя. — Только она не открывается.
   — Не может быть! — И дядюшка поднес шкатулку к глазам. — Эту тоже так просто не откроешь; во всех этих старинных вещицах есть свой секрет. — Он передал Зое шкатулку. — Попробуй, открой.
   Зоя не знала, как начать говорить о главном, и, чтобы не обидеть дядюшку, попыталась разъять ящичек. Ничего не получилось.
   — А посмотри-ка на нее внимательно: может, что и заметишь.
   Зоя, продолжая думать о своем, стала вертеть вещицу, вглядываться в резной рисунок с матово блестящими кусочками перламутра. На нем были изображены женщины в длинных платьях, и каждая держала в руках по веточке. Все точно так же, как на Зоиной шкатулке. И тут на одной из веточек Зоя увидела бутон цветка — он был более выпуклым, чем все другие цветы и ветки. Зоя оглянулась на дядюшку, тот едва заметно кивнул.
   — Просто нажмешь, — сказал он, — но сейчас не надо.
   И он так это сказал, что Зоя поняла: настало время. И голос у нее дрогнул.
   — Дядюшка… — начала Зоя. — Дядюшка Тадеуш… У пурзей больше нет Белого Цветка. И они без него не могут жить.
   Художник нахмурился, пожал плечами:
   — Что я могу сделать? Надо было беречь.
   — Но они не виноваты! Это я, я! Все из-за меня! — И Зоя заплакала.
   Она не ожидала, что дядюшка так холодно примет эту весть.
   А он отвернулся, стал перебирать краски на столе, и Зоя увидела: руки его дрожат.
   — Что за глупости! — сказал он резко. — При чем здесь ты? Я ведь все знаю.
   — Дядюшка, милый, я показала ей картину и пурзей… И потом она вошла за мной…
   — И тебе тоже нечего было тут делать, — проворчал художник. — Разве так учатся?!
   Зоя видела, что он сердится, ну и пусть, пусть, лишь бы помог пурзям! Она подбежала к Художнику, прижалась к его руке:
   — Дядюшка, ну сделайте что-нибудь! Ведь они такие тихие, такие… беспомощные!
   — Я знаю, какие они, Зося, — гораздо мягче ответил Дядюшка Тадеуш и погладил ее по голове. — И рад, что ты полюбила их. Я даже попытался нарисовать, но… — Он поднял и поставил на мольберт картину, которая была повернута к стене. — Вот смотри!
   На картине был цветок, свежий, сочный, очень похожий на тот, на настоящий Белый Цветок.
   — Почти такой же… — проговорила Зоя робко.
   — Да. Почти. Похож, да не тот. И я не знаю, удастся ли… — Художник еще раз оглядел картину и остался недоволен. — Нет, два раза не бывает одинаково. Впрочем… Почему обязательно такой же, а, Зося? Лишь бы он жил, перекликался с цветом, с музыкой картины, что ли, верно ведь? Как ты считаешь?
   Зоя не знала, не могла ответить, но была рада, что дядюшка снова взялся за работу А он уже схватил кисть, он свободно менял форму лепестков, удлинял стебель.
   — Как ты называешь их? — работая, весело спрашивал он Зою. — Пурзи? Почему пурзи!
   — Так… Не знаю…
 
 
   — Очень смешно. А они и правда милые Когда я впервые нарисовал такого «пурзю»… Видишь ли, Зося, я жил тогда в чужой стране, тосковал по родине. И вдруг у меня появились они. Эти существа. Я придумал их Понимаешь — сам! Я тогда почувствовал себя счастливым! — И вдруг добавил непонятное: — Ты когда-нибудь тоже найдешь своих пурзей.

   Зоя не поняла о чем говорит дядюшка, но ей тоже хотелось иметь своих пурзей.
   — А как? — шепотом спросила Зоя. — Как их найти?
   — Прежде всего, — ответил Художник, — рисуй то, что тебе интересно. Очень интересно. То, что ты очень любишь или очень не любишь. — И вдруг велел: — Возьми-ка бумагу, садись вот сюда за стол. И меня отвлекать не будешь. Работай, работай. — И больше уже не глядел на нее.
   О, теперь Зоя прекрасно поняла, что, а вернее, кого она не любит. Она нарисовала стриженную девочку с конфетой в руке. А потом сделала так, так и вот так — зачертила! И сама вдруг почувствовала: получилось как-то нехорошо. Через руку и плечо девочки прошли черные полосы, как следы от кнута, и ей, наверное, больно.
   Зоя оглянулась на дядюшку.
   — Конечно, больно, — сказал он. — За что ты ее?
   Зоя нагнула голову и промолчала. Но она-то знала, за что: да за все!
   И за пурзей — им ведь так тяжело, когда дни мелькают; и за то, что она все жилит, эта Любка, такая противная, даже играть по-честному не может: прыгалки подсекает, глаза не зажмурила, когда Зоя вела ее, — вот и пролезла в картину! И Лилового Пурзю напугала, и про Белый Цветок ничего не поняла, веревку из него сделала, и конфеты свои ест одна — никогда никого не угостит!
   И Зоя еще раз черканула по рисунку.
   — Ого, Зося! — удивился дядюшка. — Ты, оказывается, не такая добрая.
   — Ну и пусть, — ответила Зоя, не поднимая головы. — Это же рисунок.
   — Но ты забыла про яму! Ведь ты хотела, чтобы твоя подружка…
   — Какая она мне подружка?!
   — Ну, а если просто девочка?
   — Плохая девочка, — заспорила Зоя. Она еще никогда ни с кем так не разговаривала, а тут прямо что-то нашло на нее. — Она плохая девочка, дядюшка, поверьте мне!
   — Довольно обычная. Ведь она была голодна.
   Зоя промолчала, потому что в этом дядюшка был прав. Но он ничего не знал о прыгалках, о конфетах «Кис-кис», да и голод… Можно ли так поступать из-за голода?
   Только объяснить все это Зоя не могла и потому едва слышно проворчала:
   — Она вообще такая.
   — А если, пока ты здесь, она попала в твою ловушку и сломала ногу? — продолжал Художник. — Или вдруг никто не придет к реке и она не сможет выбраться? Ты понимаешь, что может случиться?
   — Да.
   — Ты этого хотела?
   Нет, Зоя этого совсем не хотела, даже не подумала об этом. И теперь заволновалась:
   — Дядюшка, как же…
   — Вот видишь, Зося. Если говорить честно, мне совсем не понравилось, как ты поступила.
   Зое теперь и самой не нравилось. Ей было стыдно и грустно. И хотелось, чтоб кто-нибудь все исправил и успокоил и пожалел ее, как это всегда делала мама. И вообще она так соскучилась, так давно не видела маму. И Зоя вдруг закрыла бумагу руками, положила на них голову и заплакала.
   — Полно, полно, Зося. — Легкая рука Художника коснулась ее волос.
   — Я хочу к маме! — плакала Зоя. — Я не злая, не злая!
   — Я помогу тебе вернуться, — ласково проговорил дядюшка.
   — А Любе?
   — И ей. Посмотри, какой получился цветок.
   Зоя глянула, но из-за слез он расплылся. И все же было видно, что цветок не очень похож. Лепестки, чуть собранные в бутон, шире и плотней, они, наверное, не смогут так раскрываться. И даже цвет иной: не совсем белый — с красными и лиловыми расплывчатыми пятнами на кончиках.
   Зоя вытерла глаза получше, всмотрелась:
   — Он получился немножко другой…
   — Конечно.
   — Ну и как же?
   — Значит, и жизнь там пойдет немножко другая.
   — Хуже?
   — Этого, Зося, я пока сам не знаю. Просто другая.
   «Из-за меня, — опять подумала Зоя. — А потом поправила себя: — Нет, из-за Любки! Все ей надо».
   — А как же с Любой? — спросила Зоя.
   — Твоя подружка должна уйти, — ответил Художник, и Зое показалось, что он опять сердится. — Но без тебя ей не выбраться. — И дядюшка подал Зое руку: — Пойдем, девочка.
   Рука была теплая, добрая. Нет, он не сердился. На Зою во всяком случае.
   Они вышли из мастерской. На пороге Зоя оглянулась на картину. И заметила: сочные лепестки цветка потеснили зеленую коробочку, открылись шире, а сквозь запах краски явственно пробился сильный сладковатый аромат, так что немного закружилась голова. Цветок начинал оживать!..
   Они шли, шли, спускались по неосвещенной лестнице; за высоким окошком было темно. Зоя совсем забыла, что так бывает: день, потом вечер, темнота. Она уже не различала ступенек, не понимала, куда идет. Это было похоже на игру «Найди свой дом», только ее никто не перекружил. И вообще это была не игра.

 
Чур-ра, чур-чура,
Тут игра
И не игра,
И не правда
И не ложь,
Потеряешь
И найдешь,
А найдешь
Не пятачок,
А ежиный
Пиджачок…
 

   Вдруг Зоя почувствовала свежий ветер, впитавший в себя запах земли, травы, кустов и деревьев. Вот сейчас они выйдут из дома Художника… И она забеспокоилась.
   — Дядюшка! — едва слышно позвала Зоя. — Дядюшка, теперь вы никогда не передадите мне свой дар?
   — Зося, глупенькая, — в темноте улыбнулся он. — А как бы иначе ты смогла жить здесь, у нас, и подружиться со всеми? — И поцеловал Зою в макушку. — Теперь иди. И не бойся. Тут нет дорожки, придется на ощупь. Найдешь?
   Зоя кивнула. Хотела еще спросить, но сразу же забыла о чем, потому что издалека услышала знакомый голос:
   — Зоя! Зоя!
   — Это мама! — крикнула она и побежала. Зоя спешила, спотыкалась о камни, или, может, это были клумбы. И все ждала, когда снова долетит мамин голос. Но было тихо. Девочка остановилась.
   Вокруг колыхались под ветром кусты.
   Невдалеке в темное небо тянулся высоченный дом. Окна его были разноцветно освещены. Зоя сразу поняла, что это городской дом. Она вышла из-за кустов, ступила на асфальт.
   Глаза понемногу привыкли к темноте, и Зоя видела теперь деревце яблони — оно ей знакомо! «Если так, — подумала Зоя, — если все обернулось так, то здесь должен быть поваленный забор…»
   И он тоже был. И кирпичи, и бревна, и доски от снесенных домов. И все-таки Зоя не знала, куда идти, — ведь она ни разу не бывала на пустыре ночью. Она пошарила в кармане брюк. Там лежала порядком потрепанная бумажка. Зоя подошла к фонарю — его она тоже не замечала днем, — при тусклом свете прочитала слова, выведенные четким маминым почерком: «Вишневый переулок, дом 7. квартира 101» По асфальтовой дорожке медленно прогуливалась женщина, держа на поводке здоровенного бульдога. Зоя шагнула к ним.
   — Вы не скажете, где Вишневый переулок?
   — Придется обойти, девочка, — ответила женщина. — Тут стройка, — и подробно объяснила Зое, как найти ее дом.
   Зоя совсем не узнавала улицы. Да это и неудивительно — ведь она так мало жила здесь! Хорошо, ах, как хорошо, что мама положила ей в кармашек записку с адресом!

   Наконец Зоя нашла подъезд, поднялась в лифте на пятый этаж и нажала кнопку звонка. И услышала поспешные шаги. Это была мама! Конечно, мама — только она ходила дома на высоких каблуках.
   Открылась дверь. Зоя увидела испуганные мамины глаза, потом мама отошла на два шага назад. И вдруг бросилась, обняла Зою, заплакала. Когда она наплакалась, стала искать по карманам платок, а Зою все еще не отпускала. Но платка не было, и мама вытерла мокрое лицо концом Зоиной косички.
   — Яня! — закричала она. — Янина! Иди сюда!
   — Что? Что случи… — и тетя Янина замерла.
   Потом вынула из кармана очки, надела их и на цыпочках подошла к Зое, будто боялась ее спугнуть.
   — Милое дитя? — шепотом спросила тетя Янина и незаметно дотронулась до Зоиной руки. Затем так же шепотом ответила себе: — Милое дитя!
   И только тогда заплакала.
   Зоя не совсем понимала, почему они так дружно плачут, она была рада, что вернулась, и еще была рада, что у тети Янины нашелся платок, потому что Зоиных косичек не хватило бы, чтоб вытереть все пролитые в этот вечер слезы.
   Вдруг что-то живое, теплое прижалось к Зоиным ногам Не отрывая глаз от плачущих женщин, Зоя нагнулась и погладила нежную шерстку бывшею соседского кота.
   Я не стану рассказывать, как были зажжены все лампы в доме, как были открыты лучшие банки с вареньем и какой отличный пирог испекла тетя Янина, — гораздо лучше того, который так понравился когда-то Любе Вилкиной. Зоя отломила кусочек, опустила руку под стол, позвала:
   — Кис-кис-кис!
   И тут в дверь позвонили. И Зоя уже знала, кто это. И сама побежала открывать. Это была Люба. Живая. Здоровая. Ноги ее не были сломаны, они были обуты в запыленные, ободранные на носках красные туфли с квадратными каблуками. А по платью, пересекая правую руку, шла едва заметная полоса, похожая на шрам.
   Тетя Янина вышла следом за Зоей:
   — Любочка, и ты тоже нашлась!
   Люба Вилкина вежливо поклонилась ей, потом сказала с удивлением:
   — Мама волновалась обо мне, даже плакала. И отец тоже. А всегда говорили, что я никуда не денусь!
   Зоя разглядывала полосу на Любиной руке.
   — Где ты поцарапалась, Любочка? — спросила тетя Янина.
   — А, пустяки, — ответила Люба. — Я уже почти все стерла.
   Она провела ладонью по коже, размазала темную полосу и вдруг поглядела на Зою исподлобья.
   — В другой раз ты… — начала Люба и не договорила.
   Дядюшка Тадеуш был, конечно, прав, когда просил Зою больше не делать так, и Зоя хотела сразу сказать Любе, что она не будет. Но подумала и промолчала: она еще сама не знала, как поступит в другой раз.
   — Девочки, девочки, идите пить чай с пирогом! — позвала из кухни мама.

   Девочки молча сели к столу.
   — Милые дети! — волновалась тетя Янина. — Кушайте пирог! Он вкусный!
   — Очень даже, — вежливо кивнула Люба и наклонилась к Зое, проворчала:
   — Ее пирог лучше, чем твой… нарисованный. Да твой еще весь в песке!
   — Что-что? — удивилась мама.
   — Это мы так, мамочка. — И тихо Любе: — А ты бы могла выйти, как человек. А то прячется, подглядывает…
   — Чего я не видела у этих страхолюдов?
   — Зачем тогда полезла к ним?
   — Что ж, все тебе одной?!
   — Девочки, девочки, о чем вы там шепчетесь? — подошла к ним мама.
   — Давно не виделась, — буркнула Люба.
   Она протянула руку тете Янине:
   — Спасибо за пирог.
   И — Зоиной маме:
   — Спасибо на добром слове.
   И ушла домой. А мама и тетя Янина отвели Зою в ее комнату и уложили в постель. Когда мама и тетя, пожелав Зое спокойной ночи, ушли, она встала с кровати. В комнате все было так, будто без нее сюда и не входили, только пыль была стерта со стола, с подоконника, со всех полок На столе, возле альбома с рисунками, лежал глянцевитый древесный лист; от толстого черенка по всей его поверхности расходились жилки и сосудики. И опять Зое показался этот лист похожим на руку человека. Стоп, стоп! Но откуда он здесь? Прямо в ночной рубашке Зоя выбежала в соседнюю комнату. Там мама и тетя Янина убирали со стола.
   — Ты что, девочка? Что, милое мое дитя? — спросила тетя.
   — Откуда это? — Зоя протянула им лист.
   — О, это странная история, — улыбнулась мама. — Когда я хватилась тебя и стала искать по квартире — я ведь думала, ты где-нибудь здесь, — я вошла в свою комнату, а там на полу вот это.
   — Под картиной? — замирая, спросила Зоя.
   — Да, кажется. В общем, на полу. Я удивилась: у нас ведь таких листьев нет. Начала рассматривать и — веришь ли? — понемногу успокоилась. Вот тетя Яня подтвердит. Очень странно, конечно.
   Зоя улыбнулась. Ей было грустно и тепло от памяти оранжевого дня, милых пурзей, их безобидности, их доброты. Зоя поцеловала маму и тетю Янину и тихонечко пошла к себе. Зажгла настольную лампу. Открыла альбом.
   Она рассматривала человечков в треугольных колпачках, которых рисовала тогда, давно. Как похожи были они на пурзей и как не похожи! Так на новогоднюю елку вешают яблоки из раскрашенной ваты. Похоже, да не то.
   Случайно взгляд ее упал на тумбочку возле кровати. Там, на этой тумбочке, стояла черная резная шкатулка Девочка взяла в руки эту старинную вещицу, потрясла возле уха. Там, как и прежде, что-то шуршало перекатывалось. А с гладкой поверхности крышки улыбались женщины в длинных платьях, и у каждой в руке была ветка. И на одной… Ну да, на одной ветке бутон цветка был выпуклым. Зоя нажала на него. Что-то дрогнуло, звякнуло, и черная крышка распахнулась.
   Зоя с волнением заглянула внутрь. Сомнений не было. Там, в шкатулке, в шкатулке знаменитого художника дядюшки Тадеуша, лежали… просто две кисточки, старые, с вытертым волосом, и еще огрызок карандаша.
   Если бы Зоя была Любой Вилкиной, она бы, наверное, презрительно скривила рот и сказала бы: «Подумаешь, есть что хранить!»
   Но Зоя была Зоей, и она хотела стать настоящим художником. Поэтому она ничего такого не сказала, только бережно дотронулась до вещей, хранивших дыхание большого труда.
   Зоя поставила шкатулку возле себя, снова взялась за краски и кисточку. И тогда в верхней части листа появилось сероватое небо. Потом оно чуть порозовело. После проступило дерево — может быть, дуб. И черные ветки-загогулины прорезали небо, и Зоя поняла, что на это можно смотреть долго. И она смотрела. И еще появилась трава — два коричневато-серых стебля. А на дереве дупло. И оттуда подслеповато глянула проснувшаяся от близости вечера сова. И шевельнулись ветки, качнулась трава, на песке обозначились едва заметные чьи-то следы. Зажила, задышала картина. Она ничем не была похожа на то, что рисовал дядюшка Тадеуш, и все-таки, если захотеть, если сделать шаг…
   Мама, кажется, окликнула Зою. Зоя, кажется, не услышала. Мама заглянула в комнату: девочка сидела над листом бумаги. Мама покачала головой, но ничего не сказала, успокоилась. На самом же деле все было не так просто. Все было не так просто, потому что Зоя могла уйти туда, к этому дереву, дуплу и встретить там… нет, это пока неизвестно — кого. Но она могла уйти туда почти в любое время.

 
Баюшки-баю, уклад да услад,
Улетали филины в малиновый закат.
 

   Мама укачивает Мальчика. За окном — светлый вечер. Между ними сейчас — полная дружба.
   — Спи, — говорит мама и наклоняется над Мальчиком. — Спи, сынок.
   Дорасскажи про филинов, — просит он, — и я сразу засну!

 
Улетали филины — остался один,
Остался один — на сучочке сидит.
— Нету, — говорит, — у меня силушки,
Я еще не Филин, а Филюшка.
Дальше этой рощи никуда не летал,
Чернее этой ночи ничего не видал.
 

   Мама уходит, а Мальчик долго еще лежит с открытыми глазами.
   Его спальня на втором этаже. Дом стоит в пригороде, и возле него много деревьев, кустов и травы.
   Мальчик смотрит на большую сосну за окном. Толстые красноватые ветки ее не шелохнутся, а в просветах между темными шапками хвои, в переплетении сучков и игл, видны ходы и тайные воздушные дорожки, и, может, именно где-то там, на этой огромной сосне, живет Филюшка или еще кто-нибудь живет. И Мальчик все думает об этом и никак не может заснуть. Еще он немного думает о серых кроликах, которых отец привез из города.
   — Это зайцы! — сразу сказала мама.
   — Я очень рад, — огорчился отец.
   Кроликов или, вернее, зайцев четверо: мама-зайчиха и трое зайчат. Их посадили в большую клетку, поверх решетчатой крыши положили толь, чтобы зайцев не мочил дождь. Клетку поставили на поляне за смородиновым кустом.
   — Ты, Игорь, можешь их кормить, — сказал отец Мальчику.
   — Давайте лучше их выпустим, — попросил Мальчик.
   — Нет-нет, — ответил отец.
   — Ну почему?
   — Я их купил, — строго сказал отец. — Я заплатил за них деньги. Как же их выпустишь?
   — А ты их купил для чего?
   — Для чего держат кур, гусей? — вмешалась мама. Она обняла Мальчика за шею и повела к дому.
   Мальчик знал: куры и гусыни несут яйца и выводят потом цыплят и гусят — таких маленьких, пушистых. Он даже слышал, как соседка говорила маме: «Пестрая курица у меня хорошая несушка».
   И мама потом объяснила Мальчику, что «хорошая несушка» — значит, много несет яиц. А зайцы разве тоже несушки?
   Теперь, лежа в кровати, Мальчик думает, что зайцам, наверное, будет страшно ночью и холодно. И что надо нарвать и насушить для них побольше травы, тогда они смогут прятаться в сене, и им будет теплей и храбрей.
   Внизу на террасе зажгли свет, и он бледно подсветил большую сосну. С террасы слышен стук чашек, позванивание ложечек.
   Мама и отец пьют чай. Они тихонько разговаривают, и к Мальчику сквозь открытое окно доносятся их медленные слова:
   — Скоро Игорю в школу.
   — Да. Вступает в новую жизнь.
   Когда на другое утро Мальчик пришел к зайцам, одного из них, самого маленького, не оказалось в клетке.
   — Мама! — закричал Мальчик. — Мама, зайчонок убежал.
   — Не волнуйся, дурачок — улыбнулась мама и погладила Мальчика по голове. — Не волнуйся. Папа вчера отнес его Свету.
   — Но почему? — ахнул Мальчик. — Он же зайчихин!
   — Потому что Свет болен; у него, кажется, свинка. И потом, ты же знаешь, как папа его любит.
   Мальчик знал, как папа любит этого своего задиру-племянника Света, и знал, что свинка — это вовсе не живая свинка, а такая болезнь. И все-таки ему было жаль зайчонка.
   — А можно его навестить? — спросил Мальчик.
   — Света? Ни в коем случае. Свинка очень заразная.
   Мальчик не решился сказать, что он говорил вовсе не о своем двоюродном брате.

   Отец — большой. У него красное от загара лицо и белые брови.
   Он хватает Мальчика поперек живота:
   — Опять ты возле кроликов!
   И тащит к турнику:
   — Повращайся!
   Турник — это два столба, между ними на самом верху — железная палка.
   — Хватайся за перекладину!
   Мальчик хватается.
   — Молодец!
   И отец разжимает руки. Мальчик плюхается в песок. Потом быстро встает и, не оглядываясь, идет к дому.
   — Разнюнился! — кричит отец. — Так и вырастешь слабаком.
   — Ужинать! — зовет мама с террасы. — Игорек, мой руки!
   Мальчик идет к умывальнику. С ладоней стекает черная вода. И елевой коленки — тоже черная. А с правой — розовая. Он залепляет ссадину листом подорожника, старается не хромать.
   На террасе стол накрыт белой клеенкой, и мама раскладывает по тарелкам картошку, посыпает ее укропом. Ото всего этого идет душистый пар. У мамы круглые щеки, как немного сдутые шары. И мягкая шея. Туда можно спрятаться лицом, и тогда ничего не больно и не обидно.
   Отец громко топает по ступеням. Мама отрывает от себя мальчика, сажает на стул и строго оборачивается.
   Отец говорит бодро:
   — Дай нам чего-нибудь для силы! — и сгибает в локте голую белую руку. Возле плеча, под кожей, вздувается что-то похожее на мяч.
   — Видал? Мускулы!
   Мальчик, чтобы не видеть, опускает голову. Мама молча кладет ему на колени свой носовой платок.
   — Лас дох! — говорит она отцу по-немецки и сдвигает широкие брови. Так бывает всегда, когда мама хочет, чтобы Мальчик не понял. Сыну она просто говорит:
   — Перестань!
   А отцу:
   — Лас дох!
   Теперь получается, что Мальчик и мама вместе, а отец отдельно. И это приятно, потому что зачем он хватает и потом не держит. А еще отца немного жалко. И это тоже приятно.
   После обеда отец идет к соседям играть в волейбол, а Мальчик садится на ступеньку террасы.
   — Хочешь еще компоту? — спрашивает мама.
   — Не-е!
   — А морковку?
   — Не хочу.
   — Дать тебе мехового моржа…
   — Не надо.
   — …которого дядя Вася из Швеции привез?
   — Не надо, мамочка.
   — Ну пойди побегай.
   — Не хочется.
   В левом сандалике песок. Мальчик разувается и, не вытряхивая, ставит сандалии на ступеньку.
   Мама ничего не говорит.
   Мальчик нагибается, берет с земли палку, рисует ею домик: черточку сверху вниз, от нее — слева направо, а потом снизу вверх и справа налево. Вот и дом. И можно еще две косые черточки сверху: крыша. В доме оказываются песок, зеленоватый камешек и муравей. Он бежит по дому, а потом вдруг проходит через стену.
   Мальчик той же палкой разравнивает землю. Нет никакого дома, раз так!
   А мама за его спиной собирает тарелки, начинает их мыть. И — ни слова. Тогда он снимает рубашку. И кладет ее рядом с сандалиями.
   — Тебе жарко? — спрашивает наконец мама.
   Он не отвечает, только крутит головой: нет, мол.
   — Ну что? Заело колесико? — говорит мама. Она обнимает сына за плечи, начинает его тихонько раскачивать.
   Он сперва упирается, а потом — ничего. И тогда получается вроде бы так:

 
День капризничал весь день.
Говорил, что он — не День,
Что не темень и не свет,
Только «не» твердил да «нет».
Башмачки он не надел,
Манной каши не поел.
Рук не вымыл перед сном,
Дом поставил кверху дном,
Лег на землю под сосну,
И сказал: «Я НЕ засну».
 

   Мальчик закрывает глаза и улыбается.
   — Пойдем-ка спать, — говорит мама.
   — Мама, я же теперь ложусь в девять часов!
   — Ах, да!
   — Я пойду прогуляюсь.
   — Ну иди.
   И он уходит.
   Возле зайчихиной клетки в траве — вмятина. Здесь Мальчик сидит, иногда лежит и смотрит на зайцев. Мама думает, что ему больше нравятся зайчата. Они, конечно, красивее. Но смотрит он на Зайчиху. Только на Зайчиху. Он даже сам не знает почему. Она ему очень знакомая. И серый носик с поперечной полоской, рассекающей губу, и жесткие лапки в шерстке с длинными пальцами, тоже в шерстке и с коготками. Но особенно глаза. Коричневые и лиловатые. Она посмотрит — будто спросит про что-то. А потом еще посмотрит и пошевелит раздвоенной губой.
   И тогда Мальчику кажется, что зайчиха хочет что-то сказать. Ему давно это кажется, с самого первого дня. И от этого немного жутко.
   Но сейчас зайчиха закрыла глаза; положила уши на затылок и немного даже на спину. Она дремлет.
   Здесь, за смородиновыми кустами, как будто отдельная ото всего жизнь. Отсюда видна только труба дома. А если лечь в траву — вот так! — и трубы не видно. Поляна, кусты и верхушка ТОЙ большой сосны, где, может быть, живет Филюшка. И Капризный День укладывается под ту же самую сосну.

 
Лег на землю под сосну
И сказал: «Я НЕ засну».
И тогда, поверьте мне,
Сразу все пошло на «НЕ».
 

   Мальчик смахивает с левой ноги муравья, закрывает глаза и, лежа на спине, думает, как там было дальше:

 
Сразу все пошло на «НЕ»:
Солнце стало НЕ светить,
Темнота НЕ приходить,
Стала речка НЕ бежать,
Стали лошади НЕ ржать
И кукушка на суку
Вдруг сказала: «НЕ ку-ку!»
 

   «Прямо как теперь, — думает Мальчик, — и не темень, и не свет…» Он еще немного лежит и ленится поглядеть, что делается там, снаружи, за закрытыми веками. Потом будто кто-то толкает его…

   Мальчик открыл глаза, будто кто-то толкнул его. И сразу увидел ТУ большую сосну. Она стала теперь совсем черной, а из-за нижней ветки ее глядела желтая луна. Мальчик немного удивился, что так быстро пришел вечер и что никто не позвал его спать. Он поднялся с земли и подошел к клетке. Было еще не темно и уже не светло, воздух был серый. И зайцы — тоже серые, но светлее, чем воздух, — свернулись теперь в один клубок. Мальчик постучал по решетке и позвал:
   — Эй, зайцы! Зайцы!
   От серого клубка отделилась половина и прыгнула к Мальчику.
   — Иди сюда! — позвал Мальчик и просунул палец в решетку.
   Зайчиха прикоснулась к нему теплым носом, дернула верхней губой и поглядела прямо в глаза Мальчику своими круглыми коричнево-лиловыми глазами. Она вздохнула, будто перевела дыхание, чтобы что-то сказать. Она хотела что-то сказать. Опять хотела.
   — Ну, говори! — попросил Мальчик. — Говори же!
   Зайчиха села на задние лапы, а передними ухватилась за решетку. Она вытянулась и казалась очень большой. Живот у нее был совсем белый, пушистый и то поднимался, то опускался от дыхания.
   Мальчик приставил ухо к ее мордочке.
   — Ну что?
   — Пайпуша! — сказала Зайчиха.
   — Что? — вздрогнул Мальчик.
   — Пайпуша, — повторила она. — Ты — Пайпуша.
   Она говорила как-то не так, как люди, — одними губами, и слова произносила по-другому. Но Мальчик понимал. Только он видел, что она ошиблась, приняла его за кого-то другого.
   — Меня зовут Игорь, — сказал он.
   — Нет — Пайпуша. По-нашему — Пайпуша. Ведь ты — младший в семье.
   — А тебя как зовут? — спросил тогда Мальчик.
   Зайчиха наклонила голову, смущенно опустила уши:
   — Мой дорогой, если можно, говори мне «вы». Ведь я совсем взрослая.
   Мальчик покраснел:
   — Простите… Я…
   — Ну, пустяки! — и добавила: — А меня называй просто Зая. Может, мы погуляем немного?
   Мальчик открыл дверцу, и все трое — Зая и зайчата — выпрыгнули на поляну и быстро поскакали к кустам желтой акации, что росла вдоль забора.
   «Ой, убегут!» — подумал Мальчик и поспешил за ними. Но Зая остановилась, и зайчата, налетев на нее, — тоже.
   Не спешите, мои дорогие. Пайпуша не успевает.
   — Пайпуша! Пайпуша! — пропищали оба малыша, оглядываясь.
   Лужайка была мокрой от росы, луна висела высоко справа, и тень от кустов была черной и мохнатой. Зая уже впрыгнула под эту тень, зайчата — следом, и Мальчик нагнулся оттого, что акация провела по его щеке своим дряблым многопалым листом.
   — Вот здесь! — сказала Зая. — Вот здесь!
   Все уселись в неостывшей еще пыли под кустом и притихли, будто ждали чего-то. Вдруг на ближайшей березе зашуршала белая пленочка коры. Не было сомнения, ее царапали коготки.
 
 
   Зайцы слушали, поставив уши.
   — Это ОН, — сказала Зая.
   — Кто? — спросил Мальчик.
   — Тихо. Не оглядывайся. ОН, когда прыгает с дерева, не любит чтобы смотрели.
   Зайцы теперь повернули головы в противоположную от березы сторону, и Мальчик — тоже.
   И тогда в их укрытие под кустами впрыгнул красивый зверь с темной, золотисто блестевшей шкуркой, острыми ушками и хвостом, похожим на ветку акации. Зверь был почти того же роста, что Зая, даже немного меньше, но он был как-то крепче, четче. Мальчик сразу это заметил. И глаза у зверя были острее и быстрее. Он стал глядеть на Мальчика.
   — Это Пайпуша, — сказала Зая.
   — Я знаю, — ответил зверь. И вдруг резко протянул лапу. — А я — Старый Белк.
   Мальчик пожал холодную жесткую лапу с когтями и, сам не замечая, нагнул голову, как это сделали зайцы, когда приветствовали Старого Белка.
   — Этот зверь говорил не так, как Зая, — он не шептал, а прищелкивал, присвистывал, но Мальчик понимал его так же хорошо.
   — Старый Белк живет здесь уже восемь лет, — почтительно заметила Зая.
   — Да, я отлично помню, — кивнул он, — те времена, когда ты, Пайпуша, еще не умел ходить и спал в коляске во-он под той большой сосной.
   Мальчик этого не помнил и немного нахмурился. Старый Белк тронул лапой его колено.
   — Пойдемте, друзья, — сказал он.
   Они пошли под ветками акации вдоль забора в ту сторону участка, где было много деревьев и задичавшего малинника.
   — Осторожно, — говорила иногда Зая, которая была впереди.
   Это значило, что здесь валяется осколок бутылки — Мальчик еще в начале лета разбил ее о дерево, — или железный кузов игрушечного грузовика, или густо наросла крапива. Потом они пересекли поляну, где весной цвели ландыши, а сейчас было полно их гладких, прохладных листьев, и вышли к ТОЙ большой сосне.
   — Погляди туда, — сказал Старый Белк и резко вытянул лапу.
   Мальчик глянул. Среди кустов стояло два — нет, три прозрачных домика, точно таких, какие он умел рисовать: черточка сверху вниз и — слева направо, а потом — снизу вверх и справа налево. И наверху две косых черточки — крыша. Только когда рисуешь на земле, в домике оказываются лишь камни да песок, иногда — муравьи. А здесь просвечивали листья черемухи, кусок соснового ствола, ветка малины — прямо вместе с толстыми ягодами, насаженными на белую сердцевинку.
   — Входите, — сказала Зая и открыла прозрачную — из одних черточек — дверь.

   Внутри дома были те же ветки, листья, ягоды. А еще был пенек, спрятанный в папоротнике.
   — Садитесь, — сказал Старый Белк.
   Все уселись вокруг пня. Здесь было хорошо — в этом домике, который Мальчик мог бы нарисовать и сам. Он прежде и не знал, как свежо пахнет земля и ночная трава, не замечал, какие крепкие и ловкие ветки живут вокруг него и как много всего: этой травы, и листьев над головой, и колючих веток хвои там, в вышине, и белых, кое-где рыжеватых от луны, облаков… Как всего много!
   Младший зайчонок прижался теплым боком к ноге Мальчика, и бочок этот вздрагивал: зайчонок дышал. Мальчик погладил его по голове, провел пальцами по ушам, похожим на два теплых серых листа.
   И тут, под самой крышей, на нижней ветке сосны, он увидел Птицу.
   Домик он легко мог бы нарисовать и сам. Но такой птицы он не нарисовал бы никогда!
   У нее были очень черные глаза, будто сделанные из двух очень черных стеклышек. А перья — темные и гладкие: одно перышко мягко прикрывало другое, так что выглядывал только закругленный кончик; другое перо прикрывало третье, и так получалось крыло, и так же — спинка, и хвост, и голова. Вся она была будто связана из этих перышек! Только на голове перья были меньше, и узор получался тоньше, нежней. Мальчику казалось, что он уже видел эту птицу. И она кивнула ему как знакомому:
   — Здравствуй, Пайпуша!
   Потом подняла голову, запрокинула ее, будто полоскала горло. А вода была серебристой и звонкой, и получился такой ручеек или, может, лесная речка с камешками на дне, черным овальным листом и узкими, как иголки, рыбами.
   Мальчик глядел на Птицу и слушал ее. Он мог бы протянуть руку и снять ее с ветки, как игрушку с новогодней елки — так она была близко.
   И зверьки были рядом и тоже слушали и глядели. Они все вместе сидели среди влажной травы и веток под ТОЙ сосной и были давно знакомы и дружны.
   Потом Птица раскрылила черные крылья и стала похожа на ветку сосны. Эта черная ветка плавно слетела в траву.
   — Полетим, Пайпуша! — сказала Птица.
   — Я не умею, — ответил Мальчик.
   — Просто взмахни руками.
   Мальчик взмахнул и чуть-чуть отлетел от земли. А потом опять стукнулся об нее ногами.
   — Если не устал, взмахни еще.
   И Мальчик стал подлетывать — невысоко — над травой, над кустом и потом вдруг — над террасой.
   — Ну вот ты и дома, — сказала Птица. — Залетай в окно.
   — Можно, я еще полетаю? — попросил Мальчик.
   — Нет-нет, завтра. Летать очень утомительно с непривычки. Спокойной ночи, Пайпуша.
   Мальчик хотел ей ответить, но не ответил, потому что глаза сами закрылись.
   — «А как же зайцы? — подумал он, забираясь под одеяло. — Они убегут».
   Но встать уже не смог. Потому что когда любому мальчику очень хочется спать, он засыпает тотчас же, будто идет, идет по полю и вдруг — уух! — в овраг. И уж ничего не помнит.
   Проснулся Мальчик в своей кроватке, которая была ему коротка: ноги просовывались между металлическими прутьями, и пальцы касались теплых бревен и пакли между бревнами.
   Окно было открыто, и в него текла смолистая теплота. Острые лучики солнца прокалывали хвою сосны, книзу они расширялись, начинали светиться лиловым, синим и золотым.
   — Мама! — крикнул Мальчик. — Мама! — И когда она вошла, потянулся к ней: — Я ночью летал! Только немножечко.
   — Значит, растешь, — улыбнулась мама и поцеловала его в макушку. — Кто во сне летает, тот растет. Вставай, Игорек.
   — Нет, я по правде летал! — крикнул он.
   — Ну и молодец! — засмеялась мама. — Лети скорее завтракать.
   Она не поверила. И Мальчик знал, что не сможет, никогда не сможет ей как следует растолковать.

   После завтрака мама положила перед Мальчиком книгу и сказала:
   — Давай почитаем. До школы — считанные дни.
   — У-у-у, — ответил Мальчик.
   — Давай-давай.
   — Попозже, — попросил он.
   — Позже мне некогда.
   — У меня от чтения делается жирно во рту, — затянул Мальчик.
   — Это я уже слышала. — И мама открыла книгу.
   — «По го-ро-ду бе-гут…» — прочитал Мальчик и остановился. — Я не понимаю, что это значит — «по городу бегут». Кто бежит?
   — Ты читай дальше, — сказала мама, — здесь ведь нет точки.
   — Как же читать дальше, если я ЭТОГО не понимаю.
   — Ты не там остановился. Ну читай же!
   Мальчик стал читать вразвалку:
   — «…ашины… рамваи…»
   — Где же все первые буквы?
   Мама начинала сердиться и сейчас, наверное, захлопнет книгу.
   — О чем ты прочитал? — строго спросила она. — Расскажи.
   — Я не понял, — ответил Мальчик. — Я ни одного слова не понял.
   И тут возле террасы появился отец. Он весь — от подмышек до колен — был обвешан свертками.
   — Держите, держите скорее, сейчас уроню! — закричал он.
   Они стали распаковывать свертки с конфетами, мясом, какими-то консервами. Один большой куль отец отложил:
   — Это потом…
   — Ну, пап!
   — Нет-нет. — И достал из коробки «Конструктор»: металлические колесики, палочки, винтики. — Ты все же парень, должен разуметь в технике.
   — Почему должен? — спросил Мальчик.
   — Потому что здесь надо работать головой. А ты только глазами работаешь. На зайцев глядишь. А тут — посмотри-ка, сынок, — можно сложить дом, трактор…
   — А пароход?
   — И пароход.
   — Пусть он сложит «ашины», «рамваи», например, — все еще сердясь, сказала мама.
 
 
   Мальчик поглядел на отца, отец — на Мальчика, и оба незаметно улыбнулись: вот, мол, мама говорит что-то непонятное и сердится притом. А чего сердиться? День хороший, суббота.
   Теперь получалось, что Мальчик и отец вместе, а мама отдельно. И за обедом было так. Отец глазами показывал Мальчику, что он, дескать, скорее съест свой суп. Мальчик торопился, и тогда мама, которая, кажется, и не смотрела на них, чужим голосом говорила:
   — Прекратить!
   Как только кончился обед, Мальчик хотел сразу побежать к зайцам. Но мама удержала его за руку:
   — Мы не дозанимались. Ты забыл?
   — Нет, я не забыл, но…
   — Тогда прошу.
   Мальчик сидел на жестком-прежестком стуле, тер глаза, в которые точно песок насыпали, и читал:
   — «По городу бегут…» — читал он.
   — Ну дальше, дальше.
   — «…машины. Трамваи, автобусы весело…»
   — Что — весело?
   — Вот и я не понимаю, что весело.
   — Ты снова не там остановился.
   — Почему не там?
   — Потому что нет точки. Понял?
   — Понял. Нет точки.
   — Ну, читай до точки.
   — Так ее же нет.
   — Есть она. Вот где.
   — У-у-у, как далеко! А ты говорила — две фразы…
   — Ты еще и одной не прочитал.
   — Ну да, уже вон сколько…
   — Не торгуйся! Читай…
   — «…домов смеются прохожие…» Как это «домов смеются»?
   И так до самого вечера.
   А вечером…
   Мальчика уложили, когда было еще светло. Летом его всегда так укладывали. А сами ушли на террасу, там зажгли свет, и светло-желтый квадрат от этого света лежал на стволе ТОЙ сосны.
   Мальчик долго глядел на ветки сосны — они казались черными, потому что все-таки было не очень светло, и они сплетались, перепутывались, и опять Мальчик видел в них черные ямы и светлые ходы и выходы, как в тот вечер, когда мама рассказывала ему про Филюшку.
   Она тогда еще любила Мальчика и гладила по волосам, и им обоим очень нравился этот Филюшка. Маленький совсем, лупоглазый и лопоухий, крылышки слабые и — остался один.

 
— Нету, — говорит, — у меня силушки.
Я еще не Филин, а Филюшка,
Дальше этой рощи никуда не летал,
Чернее этой ночи ничего не видал…
 

   Мальчику жалко Филюшку. И себя. И того вечера, когда мама его так баюкала, а вот теперь сердится и даже не поцеловала перед сном. И он не замечает, как пододеяльник, которым он укрылся до самого носа, делается мокрым и холодит лицо, а в горле начинает что-то перекатываться и хлюпать. И тогда он ревет, не раскрывая рта:
   — М-м-м!
   И прислушивается: не идут ли по лестнице.
   Не идут.
   Он ревет еще громче. Теперь на «а»:
   — А-а-а!
   Потом слышит шорох и замолкает, затаивается.

   Мальчик услышал шорох и замолчал. Стало совсем тихо.
   Он поглядел и увидел: на подоконнике сидела Птица. Сквозь ее черные перышки просвечивал черно-серый воздух, и опять казалось, что это слетела большая ветка сосны. Но это была не ветка.
   — Здравствуй, Птица! — шепотом сказал Мальчик. — Я не знал, что ты прилетишь.
   — Почему? — спросила Птица. — Ты не надеялся?
   — Да, не надеялся.
   — Но ведь я обещала.
   И Птица раскрылила свои темные крылья.
   — Летим.
   Мальчик сразу вскочил с кровати, залез на подоконник и взмахнул руками. И полетел. Сразу же! С первого взмаха! Плавно стал набирать высоту. Внизу осталась дача и верхушка ТОЙ сосны, а воздух был легкий и плотный и прекрасно держал тело. Мальчик поднялся высоко и увидел весь их пригород, огоньки в домах, черные кусты и деревья садов, заборы…
   Люди сидели в своих домах, и никто не знал, что он вот так летит!
   «Может, — подумал Мальчик, — залететь к папиному племяннику Свету — он ведь живет не так далеко, ближе к центру города. Залететь и стукнуть в окно их третьего этажа: „Давай назад зайчонка!“»
   А потом подумал: они уже, наверное, привыкли друг к другу.
   И повернул назад, вылетел за город, в поле. Оно было черным и шло вниз к реке. Домов там не было, и все кругом было черно. Мальчик снизился немного и услышал, как пахнут ночные картофельные гряды, и даже разглядел во тьме редкие теперь, осенью, маленькие бледно-фиолетовые цветы картофеля, похожие на фонарики с желтой лампочкой посередке.
   А дальше — Мальчик это знал, как знали все мальчики и девочки пригорода, — начинался фруктовый сад. Там были и яблоки, и сливы, и груши. Там было полно крыжовника и красной смородины. Но никто никогда не бывал в этом саду, потому что он был обнесен забором, а за забором был еще сторож с ружьем.
   Мальчик сам не заметил, как пролетел над забором, и вот ноги его коснулись шероховатых яблоневых листов. Он сорвал яблоко и хотел съесть его, но, когда поднес руку ко рту и перестал махать ею, сразу начал падать.
   — А-а-ай! — шепотом закричал Мальчик и плюхнулся на землю. Но он почти не ушибся, потому что там, внизу, были, оказывается, клубничные гряды. Теперь вся клубника была обобрана, и стояли одни жесткие листья. Мальчик уселся на грядку и откусил яблоко. Оно сладко хрустнуло на зубах и рассыпалось во рту чуть вяжущей прохладой. Яблоко хрупало. Оно брызгало соком. Мальчик впивался в его душистую мякоть, захлебывался ею. Никогда, никогда не ел он таких удивительных яблок!
   Вдруг широкие крылья прошелестели над ним. Мальчик испугался, пригнул голову. Но это была Птица.
   — Пайпуша! — сказала Птица. — Поспешим отсюда!
   — А что?
   — Мне показалось, что где-то близко, совсем близко — сторож.
   — Я только сорву еще одно яблоко, ладно?
   — Оно помешает тебе лететь, дорогой мой.
   Но Мальчик, встав с грядки, потянул к себе ветку яблони.
   — Стой! Кто здесь? — услышал он.
   Грубый голос был близко. Мальчик побежал. Он от страха совсем забыл, что умеет летать.
   — Стой! — летело ему вслед. — Стой! Стой!
   — Взмахни руками! — услышал Мальчик слова Птицы. Она летела рядом, не поднимаясь над деревьями.
   Мальчик раскинул руки, быстро замахал ими и… и только чуть приподнялся над землей. А за спиной, совсем близко, топал и проламывался сквозь кусты сторож.
   — Не спеши! — крикнула Птица и снизилась почти до земли. — Не спеши, Пайпуша. Ты же хорошо умеешь летать!
   Мальчик снова взмахнул руками, и еще, и еще раз. И вот ноги его, оттолкнувшись от земли, почувствовали знакомую густоту воздуха, и Мальчик увидел, как остаются внизу кусты, верхушки яблонь, а потом и весь сад с его забором и сторожем.
   Они летели рядом — Мальчик и Птица, и теплый воздух от остывающих камней города плыл им навстречу.
   Мальчик и не заметил, как долетел до своего дома. Свет на террасе не горел. В доме все спали. Птица полетела к ТОЙ сосне. Мальчик — за ней. Он распластался по воздуху, чуть шевелил ногами: вверх — вниз, вверх — вниз, и отводил воздух то правой, то левой рукой — так он рулил при полете.
 
 
   У сосны, наверху, были толстые, пахнущие смолой ветки. На одной из них, прижавшись спиной к стволу, сидел Старый Белк. Мальчик так и знал, что там кто-нибудь бывает — не зря же эти ходы и выходы в ветках, среди хвои!
   Мальчик ступил на толстый сук, перестал махать руками и пошатнулся. Нога в сандалике скользнула по стволу. Но он сразу ухватился за верхнюю ветку. Ему стало жарко.
   — Добрый вечер, мой дорогой! — сказал Старый Белк. — Входи в мой дом.
   Дом Старого Белка был точно такой, как у зайцев. Такой, какой Мальчик мог бы нарисовать сам: черточка сверху вниз и слева направо, и потом снизу вверх, и справа налево…
   Сквозь него просвечивали сосновые иглы и высота. Мальчик вошел в дом. Теперь он уже не боялся упасть.
   — Я летал, — сказал Мальчик Старому Белку.
   — Я видел, — ответил тот. — Садись.
   Они сели на сук, проходивший сквозь стену дома.
   — Я рад, что ты пришел ко мне в гости. — Он глядел знакомо, и даже лапы у него были знакомые, до каждой шерстиночки, до каждого цепкого коготка. Ну, будто это были его, Мальчика, лапы.
   Мальчик оглянулся, ища Птицу. Она сидела на тонком конце ветки и запрокинула голову, будто хотела прополоскать горло той светлой ручьевой водой. Мальчик передвинулся поближе к Старому Белку, зашептал:
   — Скажите мне, а у Птицы есть свой дом?
   — Конечно, — ответил Старый Белк.
   — И там у нее снесены яйца?
   — Сейчас уже яиц нет. Из них давно вылупились птенцы.
   — Но были яйца?
   — Да.
   — Значит, она несушка?
   — Что, мой дорогой? Я не совсем понял, — склонил голову Старый Белк.
   — Птица несет яйца. Она, значит, несушка?
   — А, вот ты о чем. Не обижай, Пайпуша, нашу прекрасную Птицу. Птица и эти бедные куры — они не схожи ни в чем.
   — А почему? — спросил Мальчик. — Разве нельзя приручить Птицу.
   — Нет, нельзя.
   — Почему? — снова спросил Мальчик.
   — Это тайна, — ответил Старый Белк. — Это тайна, которую не разгадал еще никто. — И вдруг спросил сам: — Вот почему ты — Пайпуша?
   — Потому что я младший в семье, — сразу же вспомнил Мальчик слова Заи.
   — Не только, — задумчиво покачал головой Старый Белк. — Думаю, что когда вырастешь, тоже останешься Пайпушей. Уж такой ты…
   Старый Белк положил свою твердую холодную лапу на руку Мальчика.
   — Мой дорогой, тебе не хочется проведать Заю и малышей?
   — Очень хочется! — ответил Мальчик. — Я вообще волнуюсь.
   — О чем же?
   — Ведь зайцев тоже нельзя приручить, правда?
   — Конечно.
   — Почему же тогда мама говорит, что они несушки?
   — Ты чего-то не понял, — ласково сказал Старый Белк.
   В это время Птица завозилась среди хвои и вспорхнула, устремляясь вниз.
   Тогда и Мальчик взмахнул руками и легко слетел с сосны. Его сначала занесло к террасе, но он стал рулить, рулить руками и ногами, и вот его тело послушно повернуло, поплыло…
   Когда Мальчик ступил на землю, левую ногу обожгло холодной росой. Он и не заметил, как во время полета потерял сандалик.

   — Почему ты пришел пить чай босиком? — Это первое, что сказала мама, увидев утром Мальчика.
   — Доброе утро, — ответил он. — Я потерял сандалик.
   — Где же ты, горе мое, его потерял?
   — Даже сам не помню.
   — Но вечером к себе наверх ты ведь шел в обеих сандалиях.
   — Да.
   — Ничего не понимаю. Растяпа какой-то!
   — Вот и пусть идет в школу в одном сандалике, — сказал отец.
   После чая Мальчик учился складывать.
   — Два плюс два — сколько будет? — спрашивала мама.
   — Мама, почему ты говоришь «плюс»? Я не понимаю.
   — Ну, скажу иначе — два и два.
   — Получается «едва-едва»!
   — Ничего смешного! — рассердилась мама. — Как ты будешь учиться? Два дня осталось до школы!
   Мальчик видел, что мама опять нисколечко его не любит. И папа тоже. Теперь получалось так, что они вдвоем, а он, Мальчик, — один. И это было грустно, тем более что собирался дождь. Вот по небу пошла рябь, как по реке. Ветер холодно растрепал березу, согнул ветки ТОЙ сосны. Потом стало темнеть. И вдруг:
   — Кап! Кап! Кап!
   — Мне везет, — сказал отец. — Как выходной — так дождик.
   Мальчик сидел над книжкой, шевелил губами, бубнил тихонечко:
   — «Весь день вы-ход-ной… вы-ход-ной…» — и опять ничего не понимал.
   А капли по стеклу террасы все кап, да кап, да кап! Всему на свете было скучно — и дому, и березам, и ТОЙ сосне… И особенно Мальчику.

 
Весь день вы-ход-ной
Шел дождь про-лив-ной…
 

   Мальчик прочитал и удивился: откуда они там, в книжке, знают, что сегодня выходной и что идет дождик?

 
Весь день выходной
Шел дождь проливной.
А куда он пришел?
В свой дом родной.
 

   Мальчику стало смешно — оказывается, дождик не просто идет, а идет к себе домой. Что, интересно, там у него дома? И стал читать дальше:

 
Мама Туча разогрела чайник.
— Отчего ты, — говорит, — такой печальный?
Ты покушай, — говорит, — кашки сладкой,
Да скорее, — говорит, — ложись в кроватку. —
И пожаловался Дождик маме Туче:
— Невезучий я, невезучий,
И прилежный я, и послушный,
А вот люди говорят, что я скучный,
Что холодный, что косой и даже хуже,
Будто я, как малыш, наделал лужи!
 

   Мальчик подумал, что и он часто говорил о Дожде: «Скучный», и еще: «Наделал много луж». А косой Дождик — это когда с ветром, так говорила мама. И этого невезучего Дождика было немного жалко.

 
Стал он плакать:
Кап-кап-кап,
Стал он капать:
Плак-плак-плак!
Приоткрыло Солнце глаз:
— Что за сырость развелась?
Подожди-ка лучше дня,
Подожди, дружок, меня.
Мы возьмемся за руки,
Побежим мы за реку,
Люди глянут — ты со мной,
Скажут: «Дождик-то грибной,
Вместе с Солнышком!»
 

   — Вместе с Сол-ныш-ком! — совсем уже громко сказал Мальчик. — Мам! Солнышко!
   А мама ничего не говорила и глядела на Мальчика, и ему даже показалось, что немного плакала.
   Потом встала, обняла сзади теплой рукой за шею и поцеловала в макушку:
   — Ты мое солнышко. — И крикнула вдруг: — Отец! Отец! Да он выучился читать!

* * *

   — Вот теперь получай, — сказал отец и вынес из комнаты тот сверток, что не хотел показать вчера.
   А это был школьный костюм. У Мальчика вообще еще никогда не было костюма, только короткие штаны и рубашки, да зимой рейтузы… А тут…
   …был костюм — длинные серые брюки и теплая серая курточка, и еще белая рубашка. И новенькие желтые ботинки на целый номер больше, чем нужно. Мальчик надел все это, пошел в мамину комнату, открыл дверцу шкафа, глянул в зеркало. Вот это Мальчик! Только уши немного торчат. И брюки, кажется, длинны. А может, и нет. Может, так и надо.
   Мальчик подошел к книжной полке, которую папа сбил специально для него. Он открывал то одну книгу, то другую, и читал, и все понимал, и было ему так интересно, и так хотелось пойти скорее в школу, чтобы там тоже читать вслух! Он стал считать, сколько осталось до школы: остался всего один день. Завтрашний.
   Весь этот день Мальчик просидел на ступеньке террасы. Он читал прекрасную книгу: «Тема и Жучка» — про одного мальчика, который жил в давние времена. Как он там нечаянно сломал цветок на клумбе, а это был любимый цветок отца. И как пропала собака Жучка, и он потом нашел ее в колодце, где уже не было воды, а только всякая грязь, и как доставал ее оттуда. И потом, потом… Потом отец побил его, этого Тему, который ни в чем не был виноват!
   Мальчик отложил книгу и долго сидел на ступенях и не знал, как же теперь, если бывает так несправедливо.
 
 
   — Пора спать, сынок, — сказала мама.
   Мальчик вздрогнул.
   — Пора. Завтра рано вставать. — И зашептала ему на ушко:

 
Ты сложи-ка, Филюшка, крылышки,
Спи-усни, прибавится силушки.
Шу-шу-шу, полетишь, полетишь,
Белый свет поглядишь, поглядишь.
 

   Мальчик поцеловал маму, послушал, как она спустилась со второго этажа, и крепко закрыл глаза. Он хотел поскорее заснуть — ведь завтра в школу. Но почему-то не засыпалось. Все казалось, будто он что-то забыл положить в портфель и что вдруг взрослые забудут его разбудить или сами проспят…
   Тогда он открыл глаза и стал глядеть на облака и на черные ветки сосны.
   Это была ТА сосна. Но он совсем не чувствовал сегодня, что на ней живет Старый Белк и что там есть тайные ходы среди сучков. Сосна была пустоватая. Дерево как дерево.
   Как же так?
   Мальчик забеспокоился. Он пробежал босиком в одной пижаме к окну, открыл его и стал смотреть. Ему показалось, что и Заиных домиков там, в кустах, нет.
   И Птица почему-то не прилетала.
   На соседнем дворе, который был хорошо виден отсюда, бродили толстые белые куры.
   Было все обыкновенно. Будто Птица и курица — одно и то же. Будто нет никакой тайны. И зайцев держат затем же, зачем и этих кур.
   Мальчик отыскал свои новые школьные ботинки, кое-как зашнуровал их и тихонько, на носках, спустился с лесенки, незаметно выбежал во двор, прямиком бросился к заячьей клетке. Зайцы спали, свернувшись в один пушистый комок.
   — Зая! — позвал Мальчик и открыл дверцу. Потом погромче: — Зая! — и постучал ладонью по решетке.
   От серого клубка отделилась половина. Вовремя прыжка у нее наставились ушки. Зайчиха, не выпрыгивая из клетки, грустными лиловыми глазами глядела на него из темноты.
   — Зая, это я, Пайпуша!
   Она ничего не ответила. Тогда Мальчик взял ее на руки. Он никогда не делал этого с тех пор, как они подружились. Зайчиха дернулась в его руках и обернулась к зайчатам.
   — Я возьму и их, — сказал Мальчик.
   Свободной рукой он поймал зайчонка. Но другой отскочил.
   — Чего ты боишься, глупый? Это ведь я!
   Но зайчонок забился в угол.
   Тогда Мальчик посадил зайцев в траву, а сам обеими руками стал шарить по клетке. Наконец он поймал малыша.
   — Зая, беги, беги!
   И выпустил из рук зайчонка. Зайцы, все трое, сидели в траве, прижав ушки, и глядели туда, где кусты акации и за ними — пустырь. Они будто забыли про свои домики под большой сосной, про Старого Белка, Птицу и про него, Пайпушу.
   Зайчиха молча оглянулась на Мальчика, тревожно стукнула задней лапой, и все трое поскакали по траве все дальше, дальше, дальше…
   Мальчик крепко закрыл дверцу клетки, чтобы они не вернулись, пробежал через двор, все так же никем не замеченный, поднялся к себе в комнату. Там было холодно от окна.
   Мальчик закрыл его, лег в кровать и заснул.

   Он спал, будто жил под глубокой водой на дне. И видел сквозь водяную толщу желто-голубые круги. А потом его стали вытаскивать на поверхность:
   — Вставай!
   — Вставай!
   Он тряс головой:
   — Нет! Нет-нет!
   Но мамины прохладные руки вытащили его на берег. Он вздохнул и открыл глаза.
   И сразу: серый школьный костюм, солнышко, мамино торжественное лицо, папин нос из-за двери:
   — Давай, академик, проспишь!
   Мальчик вскочил, засмеялся, побежал вниз по лесенке — умываться.
   Когда они все трое вышли, солнышко еще было холодное, трава белая от росы.
   За воротами сразу же с ним столкнулись соседские ребята: тети Нинина Тамара, пятиклассница, и ближе к трамвайной остановке — папин любимый племянник Свет — зеленоглазый, большеротый, волосы после болезни ершиком. Он хмуро глянул и прошел мимо.
   — Свет! — крикнул Мальчик. А потом понял, в чем дело. За Светом шла его мама и несла большой букет золотых шаров.
   — Ой, Игорек, а мы-то про цветы забыли! — испугалась мама.
   — Я все равно бы их выбросил, — тихо, чтобы не слышал несчастный Свет, сказал Мальчик.
   Когда вышли из переулка, показалось еще несколько букетов, но они были девчачьи. Потом серых костюмов и коричневых платьев стало так много, что начало казаться, будто, кроме школьников, в городе никто не живет.
   Добрались до трамвая. Остановка была конечная.
   — Я вам подброшу Света, — попросила Светина мама, — а то я опоздаю на работу.
   — Конечно, конечно.
   Мама и отец втолкнули в трамвай Мальчика:
   — Давай, Игорек! — Потом Света: — Скорей, Свет, держись!
   Потом еще несколько мальчиков и девочек и, наконец, влезли сами. Трамвай тронулся.
   Вдруг за окном замельтешило что-то желтое.
   — Светик, букет! Игорь!
   Но трамвай набирал скорость, и Свет наконец широко и свободно улыбнулся.
   — Давай попросимся в один класс, — сказал он Игорю. — Тебя в какой записали?
   — В первый «Б».
   — А меня — в первый «А». Вон, гляди, школа!
   А школа была совсем недалеко. Она была ничего себе — каменная, в три этажа. И много-много окон. А дверь одна. Около этой двери всех построили.
   — Первый класс «А»… Первый «А»! — кричала молодая учительница и хлопала над головой в ладоши. От каждого хлопка ее темно-рыжие волосы, собранные на макушке хвостом, прыгали. — Первый «А» класс! Ко мне!
   — Это наша! — басом сказал Свет, кивнул Мальчику и пошел. Мальчик двинулся было за ним, чтобы тоже быть в первом «А».
   — Первый «Б» класс! — вдруг тихо, хрипловато произнесла толстая женщина, стоявшая возле Мальчика.
   Он и вообще не думал, что это учительница. А это была ЕГО учительница. Он остановился.
   К ним стали подходить другие ребята, особенно девочки — так и лезли вперед со своими георгинами и золотыми шарами:
   — Здравствуйте!
   — Здравствуйте!
   А Мальчик забыл поздороваться. Он глядел в ту сторону, куда ушел Свет.
   Когда все собрались возле своих учителей, толстая женщина сказала, что ее зовут Вера Сергеевна. Мальчику легче всех было запомнить, потому что ее звали, как маму. Но она не была похожа на маму. И говорила очень тихо.
   Мальчик все смотрел на первый «А». Свет стоял возле своей учительницы, а она положила руку ему на плечо и тряхнула рыжим хвостом.
   — Вставайте в пары, — сказала она. — Сейчас посмотрите, какой у нас с вами хороший класс!
   Возле Мальчика тоже строились в пары. Он построился с толстым парнем, который все время будто дремал. Когда пошли, парень не двинулся, пока Мальчик не подтолкнул его.
   Вдруг сзади послышался невероятный шум. Мальчик оглянулся: на поляне, недалеко от них, стояли мама и папа, и еще много пап, и особенно мам, и даже бабушек. Мамы махали руками, кричали. Бабушки тоже кричали. А папы — ничего. Папы вели себя довольно прилично.
   После этого крика и жары в школе показалось тихо, прохладно и бело. Ребят посадили за парты. Мальчику и толстому его соседу досталась парта возле окна.
   А за окном был сад. Там стояли яблони с белыми стволами. На ветках кое-где проглядывали зелено-красные, в белом пуху яблоки. Прыгали воробьи и еще какие-то коричневые птицы. И Мальчику захотелось домой.
   Захотелось, чтобы прилетела ЕГО птица и все было, как до той ночи… Он знал, что больше не встретит Заю и ее малышей и что не прилетит больше Птица… и Старый Белк не заговорит с ним. Почему — он не знал. Но это было так.
   И от этого всего он не мог слушать учительницу и сидел, отвернувшись к окошку, чтобы никто не видел, какие у него красные глаза.
   — Петров Игорь! — тихо и хрипло прозвучало над самым ухом.
   Мальчик оглянулся. В классе ребят не было.
   — Сейчас перемена. Можешь погулять. Ты разве не слышал звонка?.
   Мальчик вышел в коридор, стал возле окна, напротив двери. Во дворе бегали, толкались, играли в салки большие ребята и чинно ходили первоклассники. Он не хотел бегать и играть. Он не хотел быть в белом классе и в белом коридоре и даже в белом яблоневом саду. Ему было жарко в костюме и ботинках. Он просто не знал, как теперь быть?!
   На плечо ему легла взрослая легкая рука. Мальчик знал, кто это, и затаился.
   — Ну что? — спросила молодая учительница и повернула его к себе. Движения у нее были крепкие и четкие. Мальчик поглядел в ее темное веснушчатое лицо. В ней было все знакомо — острая, быстрая мордочка, и этот рыжий хвост и коготки.
   — Не нравится здесь? — спросила она.
   — Нет, — ответил Мальчик.
   — Как в клетке. Да?
   Мальчик кивнул головой. Учительница вдруг засмеялась, открыв белые мелкие зубы, растрепала Мальчику аккуратно приглаженные волосы, шепнула на ухо:
   — Ничего. Это с непривычки. — И еще тише: — Мы будем дружить с тобой, Пайпуша, — и быстро отошла, как отпрыгнула.

Глава 1. Домик Ладика

Глава 2. Волшебные слова

Глава 3. Красный шар

Глава 4. Опасность со всех сторон

Глава 5. Дворец гадюк

Глава 6. Загадки королевы гадюк

Глава 7. Загадка Ладика

Глава 8. У ларька с мороженым

Глава 9. Мы с Ладиком знакомимся с роботом

Глава 10. Лисенок шутит с роботом Борей

Глава 11. В защиту робота Бори

Глава 12. На тайном совете роботов

Глава 13. Как появился Жембо

Глава 14. Как родился Жембо

Глава 15. Роботы против Ладика

Глава 16. Встреча на дне океана

Глава 17. Встреча с крабом

Глава 18. Опасная проделка Ладика с камышинками

Глава 19. Знакомство с капитаном Дином

Глава 20. Жембо ищет решение

Глава 21. Этот странный Том

Глава 22. Страшная весть

Глава 23. Идет подготовка к войне

Глава 24. Война

Глава 25. Обновленный Жембо

Глава 26. Разноцветный мост

Глава 27. Печальный Жембо

Глава 28. Новое имя

   Я нарисовал на небе домик и одно окошко, не очень большое, а дверь не стал рисовать. Зачем рисовать дверь, если я сам находился внутри домика и лежал на кровати. Я лежал на кровати и чего-то ждал. Вдруг окошко тихонечко приоткрылось и в комнату влетела Пушинка. Она покружилась по комнате и опустилась на стул, который стоял рядом с моей кроватью.
   — Ты еще спишь? — спросила Пушинка.
   — Нет.
   — Спишь, спишь. Как тебя зовут?
   — Леша.
   — Эх ты, соня Леша, — засмеялась Пушинка.
   И смех ее был такой пушистый, что я даже никогда такого не слышал. Я сел на кровати, чтобы показать — нисколько я не сплю.
   Может быть, я вообще никогда не сплю. Может, есть у меня вороной конь и темной ночью я скачу по темному городу. И только утром возвращаюсь в домик. Вот и сейчас я вернулся в свой нарисованный домик, лег на кровать, немножко закрыл глаза, а немножко открыл, даже теперь совсем открыл глаза.
   — Ну, и где твой конь? — спросила Пушинка.
   — Кони скачут и он ускакал.
   — Все ты придумал, — сказала Пушинка. — А теперь быстро вставай и накорми меня завтраком. Я очень хочу есть.
   Что мне оставалось делать? Нельзя же обижать гостью. Я пошел на кухню и принялся готовить завтрак. Приготовил яичницу «бедных рыцарей» и все поставил перед Пушинкой на стол.
 
 
   — А где молоко? — спросила Пушинка.
   — Нету. Молоко белое, как же я его нарисую?
   — Достань немедленно, — потребовала Пушинка.
   Мне пришлось объяснять ей, что коровы давно уже пошли пастись на луг и надо дождаться вечера, когда их пригонят домой.
   — Нарисуй корову, — приказала Пушинка.
   Я взял карандаш и стал рисовать. Я очень старался и когда показал Пушинке то, что у меня получилось, она презрительно сказала:
   — Это не корова, а Козяка-бозяка. Пускай она тоже уходит пастись на луг и пускай подальше уходит.
   Как мне ни жалко, но мне пришлось расстаться с Козякой-бозякой.
   — Молоко, молоко, — требовала Пушинка. — Хочу молока.
   В конце концов она вскочила и стала летать по комнате. И со всех сторон, как из динамиков, летели на меня ее требовательные слова:
   — Молоко, хочу утром пить молоко!
   — Пожалуйста, — вдруг услышали мы.
   Из щели комнаты, где у меня не сошлись линии рисунка, вылез Мыш с чайником. Он посмотрел на нас ясными голубыми глазами и опять повторил:
   — Пожалуйста, пейте молоко. Тут целый чайник.
   Мыш налил в чашку молока, а Пушинка опять капризно сказала:
   — Нарисуй, Леша, на чашке голубые цветочки. А то чашка белая, молоко белое, и я могу ничего не увидеть.
   Пушинка позавтракала и потребовала, чтобы я нарисовал ей магнитофон, потому что она, оказывается, хочет слушать теперь музыку.
   Мне это было не очень трудно, потому что магнитофон похож просто на ящик. Но самое неприятное, что Пушинка заставила меня танцевать, а голубоглазого Мыша с чайником — хлопать в такт крышкой.
   Мыш с чайником все время повторял, что он торопится обратно в щель, что он очень взрослый Мыш, что у него остались в норке дети, что им пора в школу.
   А Пушинка ничего и никогда не хотела слушать. Наконец, она сказала:
   — Нарисуй, Леша, дверь, я хочу пойти гулять. Даже не только гулять, а я хочу поехать в тот город, которого нет на свете, и подружиться в том городе с таким зверем, которого никто никогда не видел и не знает, как зовут.
   Ну что мне оставалось делать? Я нарисовал дверь.

   Дверь открылась, и мы вышли на дорогу. О, это было совсем не просто. Надо было рисовать дорогу, а вдоль дороги — деревья с апельсинами, грушами, бананами и даже с арбузами. Но и это было не самым трудным. Пушинка никак не хотела, чтобы я шел впереди нее. Мы должны были идти так: впереди Пушинка, сзади я со своими цветными карандашами, а за нами — Мыш с чайником.
   — Извините, — кричал Мыш, — у меня в доме остались дети. Кто их накормит? Кто их напоит молоком?
   — Дети-мышата, — наставительно сказала Пушинка, — сами должны добывать себе пищу.
   И повернулась ко мне:
   — Леша, нарисуй солнышко, мне чего-то холодно.
   Я не спорил и быстро нарисовал солнышко и множество желтых горячих лучей, а уже через пять минут Пушинка сказала:
   — Ой-ой, мне жарко! Нарисуй что-нибудь, чтоб не было жарко.
   И тут началась ужасная кутерьма. Туча закрыла Солнышко, из Тучи пошел дождик. Над Пушинкой раскрылся кружевной зонтик. Я надел Пушинке резиновые сапожки, а она топнула ногой в резиновых сапожках так, что в луже вода разлетелась в разные стороны.
   — Прекрати дождик. Немедленно нарисуй солнышко, звезды и луну.
   — Но так не бывает, — попробовал возразить я.
   — Как хочу, так и будет.
   Конечно, вы понимаете, что так и было. Долго ли, коротко, но впереди мне пришлось нарисовать дворец со множеством башенок.
   — Вот тут мы отдохнем, — подумал я.
 

   И напрасно. Впрочем, немножко мы отдохнули. Самую, самую малость. Пушинка закрывала свои пушистые глаза на какую-то минутку, а потом открывала и требовала:
   — Леша, иди на кухню и приготовь завтрак, обед и ужин. И почему на тебе нет передника и белого чепца на голове?
   — Ну, я же не девчонка, — попробовал возразить я.
   — Ты будешь, как я захочу.
   Целый день я вместе с Мышом провел на кухне. Я готовил, а вернее, рисовал разные, самые удивительные, самые вкусно-непонятные кушанья. Потом мне надо было скорее бежать рисовать стол, стулья. Потом рисовать множество комнат, ведь это все-таки был дворец. В главной комнате дворца — зале — был камин и горел огонь. Пушинка села за стол, а мы с Мышом бегали и на кухню, и в зал и приносили кушанья. Их было, может быть, сто пятьдесят, а может быть, больше. От всего Пушинка отщипывала маленький-маленький кусочек. Я уже говорил, что Мыш мне помогал. Но ему было еще труднее моего. Он не хотел выпускать из лапки и чайник. Когда Пушинка позавтракала, пообедала и поужинала сразу, она вздохнула и объявила:
   — Теперь я хочу смеяться. Леша, нарисуй целую комнату смеха.
 
 
   Это я сделал с удовольствием. В комнате были зеркала разной формы — выгнутые и вогнутые — и мы в них отражались, будто нас стало множество.
   — Какие у тебя уши, Леша… А нос…. Ха-ха, — смеялась Пушинка.
   — И ты не один. Тут сто Леш. И сто пузатых Мышей с худенькими чайниками. Ха-ха, и сколько Пушинок, — раздавался ее пушистый смех. Потом она тихо сказала:
   — Пора, чтобы дворец захватили разбойники. Надеюсь, это будут самые кровожадные разбойники на свете.
   Вдруг в дверь дворца сильно застучали. Мыш пошел открывать, и вскоре он появился с мальчиком в синей матроске.
 
 
   — Разве ты его рисовал? — спросила Пушинка.
   — Я — Миша Малинин, — сказал мальчик, — никто меня не рисовал. Просто я увидел дворец и пришел. Лично я очень люблю дворцы.
   Без приглашения он подошел к нарисованному мною креслу возле камина и преспокойно в него плюхнулся.

   Ночь все темнела. Испуганная Луна не только зашла к себе в дом, но еще спряталась в глубоком подвале. Солнце закрылось черным-черным одеялом. Звезды щелкнули выключателями и погасли. Такой темноты еще никогда не было на земле.
   — Карр, — сказала Ворона, обращаясь ко всему вороньему царству. — Наконец, наступила наша Воронья Ночь.
   А старый Ворон добавил:
   — И воронья ночь, и воровская.
 
 
   И поэтому совсем неожиданно и очень ярко на лесной поляне загорелся костер. Вокруг него сидели такие кровожадные разбойники, которых свет еще не видывал. Они были ужасно зубастые, зубастый рот у них был не только спереди, но и сзади. Спереди у них было два глаза, а сзади, правда, только один. Зато всюду за поясом у них были заткнуты пистолеты и ножи: и спереди, и сзади, и с боков. Карманы их штанов были оттопырены от огромного количества пуль.
   — Разбойники! — сказал Главный разбойник, а попросту Атаман. — Сегодня ночью мы захватим заколдованный дворец.
   — Подумаешь, захватить дворец! — сказал один из разбойников. — В нем только маленькая Пушинка, двое мальчишек да Мыш с чайником.
 
 
   — Закрой рот, Косой, спереди и сзади! — грозно сказал Атаман. — Я же предупреждал: этот дворец заколдованный. — И он развернул карту переходов и залов дворца. Разбойники склонились над картой. Три раза прокаркал Ворон.
   — Три часа, — сказал Атаман. — Самое глухое время, и нам пора.
   А во дворце мы легли спать, и так как я очень устал, то сразу же заснул. Во сне мне приснилось, что я иду по зелено-серебристому лугу. Потом как-то незаметно для себя я превращаюсь в бабочку с разноцветными крыльями. Этот сон мне снится давно, даже во сне я чувствую запах цветов, слышу, как на перекатах шумит река, и легко порхаю от цветка к цветку. Вдруг что-то темное скользнуло по лугу, будто злая птица с кривым носом зависла над ним.
   — Тень! — я открыл глаза и увидел, что стекло в моей комнате разбилось и появилось усатое лицо Атама на разбойников.
   — Миша! — позвал я. — Пришли разбойники.
   — Я сплю, — откликнулся он.
   — Миша Малинин, — опять позвал я. — Уже окно разбито.
   — Я крепко, крепко сплю, — ответил он.
 

   Я вбежал в соседнюю комнату. Это была дворцовая спальня. На огромной кровати, положив голову на три подушки, под двумя красно-синими пуховыми одеялами спала Пушинка.
   — Проснись, — прошептал я. — Ты хотела разбойников, и они пришли.
   — Ничего я не хотела. Ночью надо спать.
   В соседних комнатах уже слышался грохот бьющихся стекол в окнах. И тогда я вспомнил зеркальную комнату. Я открыл дверь комнаты смеха и позвал:
   — Если вы настоящие разбойники, то заходите в эту комнату, и мы сразимся. Но, может, вы боитесь?
   Разбойничий Атаман просто зарычал от обиды и злости. А я быстро нарисовал меч и пуленепробиваемый щит. Вооружившись, я хотел бежать вслед за разбойниками, как вдруг услышал:
   — Леша, я с тобой.
   Внизу я увидел Мыша с чайником.
   — Чем же ты станешь сражаться?
   Мыш поднял крышку:
   — Вот этим.
   Мне некогда было спорить. Зеркальная комната дрожала от смеха разбойников. Когда мы вбежали, разбойники показывали друг на друга, хохотали. И вдруг увидели в зеркалах множество мальчиков и мышей. Атаман зарычал:
   — Начинаем сражение.
   — Да, начинаем, — откликнулся я.
   Мыш загремел крышкой чайника.
   Атаман зарычал:
   — Смерть мышам и мальчишкам!
   Разбойники пошли в атаку. Атаман выхватил пистолет и выстрелил. Пуля попала в щит и рикошетом ударила в зеркало. Осколки посыпались на пол. Я размахнулся и срезал у Атамана один ус.
   Разбойники палили из пистолетов, размахивали кинжалами, попадали в зеркала. Стоял страшный грохот. Я размахнулся еще — и срезал у Атамана второй ус. Атаман увидел себя безусым в зеркале и заорал:
   — Мы пропали! Спасайтесь, кто может.
   Атаман схватился за свое безусое лицо и завыл, и заплакал, как последний плакса. Разбойники кинулись вон из комнаты и вообще из заколдованного дворца. Наверное, надолго они его запомнят.

   На полу еще оставался безусый Атаман.
   — Надо ему помочь, — сказал Мыш. Он сунул носик чайника в рот Атаману.
   Когда разбойник приподнялся и понял, что Мыш поил его молоком, Атаман завыл:
   — О, мама, зачем на моем страшном пути еще такой ужас, как молоко!
   И он убежал вслед за своими товарищами.
   Я не мог заснуть до утра. Мыш тоже не спал. Когда проснулась Пушинка, ее звонкий голос наполнил комнаты дворца.
   — Хочу молока, — прозвучал ее требовательный утренний голос.
   — Сейчас я позову Мыша, — отозвался Миша Малинин.
   И он начал рассказывать про сражение с разбойниками.
   «Значит, он не спал, — подумал я, — а только подглядывал».
   Миша схватил мой меч и показал, как он отрубил усы у Атамана разбойников: — раз, раз…
   — Какой ты храбрый, Миша Малинин. А что делали Леша и Мыш?
   — Спали.
   — Вот как? А я не спала. И все видела.
   Миша стал красный, как ягода малина.
 
 
   Мыш загремел крышкой чайника, чтобы мы не глядели на Мишу Малинина.
   — Где же мое молоко? И чтоб не из носика, как Атаману, а из красивой чашечки, — крикнула Пушинка.
   Я взял меч, выбежал из дворца, срезал колечко у березы, сделал ковшик. А меч выбросил… И без меча я могу победить всех разбойников. Мыш налил в ковшик молока. И мы преподнесли Пушинке ее утреннее молоко, пахнущее деревом и летом.
   — Хочу ледяную горку, — сказала Пушинка.
   — Как? Летом? — удивился я.
   — Да, нарисуй, и мы будем с нее скатываться.
   Что мне оставалось делать — я нарисовал. А потом она потребовала совсем несуразное: чтоб поезд ездил по морю, а пароход летал по небу — и все это делал я, своей рукой.
   — Пойми, так не бывает, — сказал я. — У меня и карандаши кончаются.
   — Вот как: ты пожалел для меня свои карандаши?! Тогда я улетаю от вас на луг, к моим сестрам.
   И она чуть подпрыгнула и полетела.
 

   — Что ты наделал? — сказал Миша Малинин. — Она может совсем улететь.
   Пушинка поднималась все выше и выше.
   — Бежим за ней! — крикнул я.
   Ветер гнал Пушинку. Мы бежали, но вскоре потеряли ее из виду. Грустный, я сел на пень. Миша Малинин сказал:
   — Мне не так нравилась Пушинка — очень капризная. Ну что, я пойду.
   — И мне пора, — сказал Мыш. — Мои дети остались без молока.
   — Прощайте, — сказал я.
   — Я тебе погремлю крышкой чайника, — сказал Мыш.
   Я слышал, как Мыш стучал крышкой чайника. Скоро и этот стук я перестал слышать. Сначала он был тише, тише, потом совсем не слышен. Я поднялся и пошел. Не знаю, сколько я шел, — целый год, а, может, минут пять-десять. Я вышел на золотистый луг, весь заросший одуванчиками. Я сразу увидел, как в голубом небе закружилась Пушинка.
   — Ты та, которая ночевала в заколдованном дворце? — спросил я.
   — Нет, я ночевала здесь, а теперь улетаю.
   — А где моя Пушинка?
   — Спроси у них.
   Я посмотрел в тот момент, когда ветер уносил в небо сто, тысячу пушинок.
   — Грустно без нее, — услышал я.
   Внизу стоял голубоглазый Мыш с чайником.
   — Что ж ты не пошел к своим детям?
   — Мама их накормит. Я не хочу тебя оставлять одного.
   — Не знаю, что делать, — вздохнул я.
   — Как? Она просила нарисовать город, которого нет на свете, — напомнил Мыш.
   — Да! Да! Верно, — обрадовался я. — Как же я забыл.
   И прямо на небе стал рисовать перевернутый город… Вдруг кто-то замяукал или загавкал. Рядом стоял нарисованный мной раньше зверь Козяка-бозяка.
   — Вот и зверь, — сказал Мыш.
   — Но она не захотела с ним дружить.
   — Кто знает, что теперь будет, ведь она капризная.
   — Да, капризная. Но она была моя Пушинка. Помнишь, Мыш, как она радовалась, как пушисто смеялась?
   Стало быстро темнеть. Над моим нарисованным городом поднялась круглая Луна.
   И я подумал, что моя Пушинка могла улететь на Луну, если ей так захочется.

   Эта история произошла у меня на глазах. Ну, может быть, не совсем на глазах, а около глаз. Вернее, не близко, не далеко, за тридевять сказочных земель, а еще точнее, не в соседнем доме, не в соседнем парадном нашего дома, а если правильнее сказать, то в соседней квартире.
   Всем известно, что в соседней квартире жил-проживал ужасный обжора. Еще его называли троглодит, а еще лучше — проглотит, но совсем правильно — сосискоед, даже Жиртрестсосисок, а также и сарделек. Ну, проще сказать, он совсем не прочь был съесть, слопать, сшамать сто пудов сосисок и еще сто пудов сарделек. Короче говоря; звали его Лёлик. Кто-то помнил, что когда-то этого обжору звали Лёня, но теперь все забыли. Для нашего двора он был Жиртрестсосисок Лёлик.
   А вообще-то говоря, хорошо, что он жил в соседней квартире, а то бы мы не узнали о сказочно-удивительной истории, которая произошла.
   Уж не помню, сколько пудов съел Лёлик, только в кухне на плите осталась кастрюля, в которой варились всего одна Сосиска и одна Сарделька.
   Сосиска варилась аккуратно, без большого шума, серьезно, если можно так выразиться, воспитанно. Но про Сардельку этого никак нельзя было сказать. Она подскакивала, похихикивала, даже старалась как-то почесаться, потому что ей было горячо. И она перекручивалась с боку на бок. И вдруг расхохоталась:
   — Ой, жарко! Ой, щекотно от пузырьков… хи-хи… Я прям варюсь… Хи-хи…
   — Перестань смеяться, — урезонивала Сосиска. — Да, мы варимся, но это скорее ужасно, чем смешно.
 
 
   — Хи-хи, варимся. Ведь этак можно и совсем свариться…
   — Можно, — глухо ответила Сосиска, — и, наверное, нужно.
   — Почему нужно? Кто сказал? — запротестовала Сарделька.
   — Ну, я не знаю.
   — Ах, не знаешь…
   В это время со двора позвали:
   — Жиртрестсосисок, иди, будешь стоять в воротах.
   Отказаться от такого лестного предложения Лёлик, конечно, не мог, и он, совершенно забыл про Сосиску с Сарделькой, про кастрюлю на плите, вообще про все на свете, кроме футбола, опрометью бросился из дома.

   Лёлик опрометью бросился из дома. Естественно, квартира его осталась пустой, но… не совсем… Из кухни все громче раздавались голоса.
 
 
   В кастрюле уже был настоящий кипяток, тот, что зовётся крутым.
   — С меня хватит! — крикнула Сарделька, и, подпрыгнув на очередной кипящей волне, выскочила из кастрюли прямо на плиту. И тут же начала почесываться маленькими толстыми ручками. Очевидно, в результате излишнего перекипячения она как бы заново родилась на свет: и с ручками, и с ножками, и с головой — в общем, все было в полном порядке… Но без кипящей воды Сарделька сразу почувствовала разницу температуры.
   — Хи-хи… Холодно. Ой-ой! — И Сарделька, схватив тряпку с плиты, быстро ею обкрутилась.
 
 
   — Помогите! Помогите! — раздался истошный голос из кастрюли.
   — Погоди, сейчас, — Сарделька схватила половник и с большим трудом сунула в кастрюлю. — Цепляйся, подруга, у тебя ведь от кипячения ручки и ножки выросли, — кричала Сарделька. — Цепляйся и вылезай.
   Сосиска с большим трудом буквально вывалилась из кастрюли.
   Сарделька обкрутила ее другой тряпкой.
   — Ой… ба… ба… ю… юсь… те… теперь… что же… бу… бу… будет, — твердила Сосиска, ее трясло от холода. Кроме того, Сосиска беспокоилась, правильно ли они поступили, выскочив без разрешения из кипящей кастрюли.
   Сарделька между тем расхаживала по плите, потом, изловчившись, прыгнула на стол.
   — Ха-ха! — раздался ее смех. — Тут хлебушком можно разжиться. Прыгай.
   — А имеем ли мы право? — хныкала Сосиска.
   — Право? Ну ты даешь, подружка… Ха-ха… Нас варили, кипятили, а потом вообще забросили. Будешь ты прыгать, вареный фарш? А то я все одна съем.
   Сосиске после кипячения очень захотелось есть. Придерживая тряпку руками, довольно ловко она сиганула на стол. И тоже стала жадно уплетать хлеб.
   — Смотри, холодильник! После кипятка — туда, а?! — засмеялась Сарделька. — Пойдем?
   Она спрыгнула со стола и стала пробовать открыть дверцу.
   — Эй, подружка, чего глядишь? Подсоби, — позвала Сарделька.
   Сосиска, после некоторого колебания, решилась, подскочила тоже к холодильнику. Вместе они открыли дверцу.
   Сарделька сразу заметила торт.
   — Ребята, налетай! — крикнула Сарделька.
   — Не смей трогать, — пыталась остановить ее Сосиска.
   — Я только цукатики.
   Сарделька схватила цукатик… и еще… и еще… и еще… и еще… А за ними отковырнула здоровый кусок торта.
   — Может, правда, только попробовать, — сказала Сосиска, поджав губы.
   Незаметно они съели половину торта.
   — Вот теперь я готова хоть в огонь, — похлопала себя по раздувшимся бокам Сарделька.

   Сарделька похлопала себя по раздувшимся бокам и завалилась тут же спать на полу.
   А Сосиска с тоской подумала, что скоро вернется Жиртрестсосисок Лёлик и он их теперь наверняка съест.
   Она вышла из кухни, вошла в комнату и увидела в углу груду игрушек.
   Нужно сказать, что Лёлик, хотя и был уже не маленьким, а довольно большим Жиртрестомсосисок, очень любил, а вернее, обожал играть не в солдатиков, нет, а в куклы. Да, представьте себе… Просто трудно в это поверить, но…
   Сосиска подошла к трем куклам: двум девочкам и толстому матросику.
   Она вежливо поздоровалась:
   — Добрый день.
   — Добрый, — хором ответили куклы.
   Большая кукла с длинными ногами сказала, что ее зовут Ира, поменьше — Надя, а матросика — Васенька.
   — Вы приехали из-за границы? — спросили куклы.
   — Я? — Сосиска не знала, что ответить. — Ну, в общем… В каком-то смысле…
   — А папа Лёлика привозит нам платья из-за границы, — похвастались Ира и Надя. — Как вам нравятся наши платья?
   Надя с Ирой покружились.
   — Очень милые, — сказала Сосиска.
   В это время Сарделька проснулась и тоже вошла в комнату. Она слышала хвастливые слова Иры с Надей и сразу включилась:
   — Да, мы вернулись из-за границы. Но там на нас напали разбойники.
   — Разбойники?! Как интересно! Расскажите скорее, пожалуйста, — зашумели куклы. А Васенька пошел за своей саблей и воинственно махнул ею.
 
 
   — Да обыкновенно все получилось, — сказала Сарделька. — Мы пошли в заграницу, чтобы поесть тортовых деревьев. Вы ведь знаете, за границей торты растут на деревьях, а не в холодильниках, как у вас… И вот ходим мы по загранице, среди тортовых деревьев… И ха-ха-ха… Срываем цукатики, а не целые куски… Зачем?.. Ведь цукатики вкуснее… И вдруг… Ха-ха-ха… Из-за тортовых деревьев выбегает тысяча разбойников-пиратов. Они размахивают саблями, вот такими, как у этого матросика. Ведут нас к кипящему морю. Сажают на корабль. Везут к самому центру кипящего моря, заставляют раздеться и прыгнуть в кипящую воду.
   — Ой, какой ужас! — вскричали куклы. А матросик Васенька закрыл глаза.
   — Ха-ха-ха! — захохотала Сарделька. — Они думали нас сварить, а мы переплыли море… И, как видите, благополучно выбрались на сушу. Мы здесь. Теперь нам срочно нужно подходящее платье, а то — ха-ха-ха… — в этом тряпье мы выглядим как вороньи пугала. Короче! Если вы нам не дадите платья, то мы вас рассечен, — Сарделька показала на Васенькину саблю, — на тысячу мелких аппетитных кусочков и съедим с горчицей.
   Куклы задрожали и не двигались с места.
 
 
   — Поторапливайтесь! Сто тысяч бочек кашалотов!
   Ирочка и Надя опрометью бросились к своим шкафчикам, гардеробчикам, начали доставать свои платья.
   Сосиска надела голубое Ирочкино платье, хотя оно было несколько коротковато. А на Сардельку ничего не лезло. Тогда она показала на Васеньку:
   — Ну-ка, молодец, тащи свое: джинсы, тельняшку… Скорее же, толстая пыхтелка.
   — Я не толстая пыхтелка, — возразил Васенька.
   — Со мной не спорят, а то знаешь, что будет? — и Сарделька вырвала у Васеньки саблю.
   Потом Сарделька попробовала влезть в Васенькины джинсы, которые на ней затрещали. Но тельняшка оказалась впору.
   В это время по лестнице затопал Жиртрестсосисок Лёлик — пора было убираться.
   Сарделька подошла к окну, которое выходило на улицу.
   — Девки, — приказала Сарделька куклам, — давай те быстро стаскивайте с Лёликиной кровати простыню, скручивайте жгутом, спускайте вниз из окна…
   Куклы перекинули простыню, а Сосиска с Сарделькой начали по ней спускаться.
 

   Сосиска с Сарделькой стали спускаться по простыне… Но тут поднялся сильный ветер, куклы не выдержали, выпустили простыню из рук…
   Сосиска с Сарделькой полетели над улицей.
   В это время по улице проезжали «Жигули». Машина ехала не прямо, а делала хитрые зигзаги, выскакивала на осевой путь. За «Жигулями» гнались с гудящими сиренами две синие милицейские машины.
 
 
   Сосиска и Сарделька упали прямо на капот «Жигулей». В «Жигулях» были трое бандитов, которые только что ограбили сберкассу, и главарь бандитов (он сидел за рулем) зарычал:
   — Не закрывайте ветровое стекло! Убирайтесь!
   Сосиска с Сарделькой не только не хотели убираться, а наоборот — притиснулись ближе, облепив стекло руками. При этом Сарделька не выпускала из руки саблю.
   — Застрелю! — взревел бандит и полез в карман за пистолетом.
   — Ну, попали в переделку, хуже кипятка, — усмехнулась Сарделька и замахала сабелькой так, что у бандита замелькало в глазах.
   Он крутанул рулем, машина выскочила на тротуар, ударилась в стенку. На бандитов посыпались стекла. А Сарделька с Сосиской схватились друг за друга.
   — Приехали, — сказала Сарделька. — Станция Дерезай, кому надо — вылезай.
   Тут подоспели синие машины. Милиционеры приказали бандитам:
   — Вылезайте. Сопротивление бесполезно.
   Бандитов повели в милицию, а вместе с ними Сосиску и Сардельку.
   — Как вас зовут, ребята? — спросил начальник милиции.
   Сарделька тут же нашлась и выпалила:
   — Меня — Вася.
   — А фамилия?
   — Сарделькина… то есть Сарделькин Вася, а ее — Ира Сосискина.
   — Вот что, ребята, — сказал начальник, — до выяснения обстоятельств вам придется вместе с этими «джентльменами удачи», — и начальник кивнул на бандитов, — побыть рядом в комнате.
   За тремя бандитами, а также Васей Сарделькиным и Ирой Сосискиной закрылась дверь.
   Сразу же главарь бандитов проговорил с угрозой:
   — Мне кажется, в воздухе запахло вареными сосисками с сардельками. Лучше бы их съесть с пивом, но раз пиво здесь не подают, то мы так с ними расправимся.
   Ира Сосискина затряслась, и платье закачалось, точно от сильного ветра.
   А на Сардельку напал смех:
   — Это правда… ха-ха-ха… Тут не ресторан и не кафе… ха-ха… даже не… хи-хи… столовая… Хотя ваш бандитский нос я сейчас отрублю саблей, и он покатится как синяя картошка.
   — Мой синий нос?! — взвыл главарь. — Дайте зеркало.
   Но ему, конечно, никто зеркала не дал, а другие бандиты засмеялись. Ведь главарь их стукнулся о ветровое стекло, и его нос был, действительно, как ноздреватая, синяя картошка. Вася Сарделькин еще громче рассмеялся:
   — Надо посадить синюю картошку, вот и вырастит новый сорт картофеля под названием «Синяя бандитская».
   Бандит хотел кинуться на Васю Сарделькина, но в это время дверь открылась.
   — Вася Сарделькин и Ира Сосискина, пожалуйста, выходите, — вежливо сказал милиционер.
   Начальник милиции посадил Васю и Иру перед своим столом.
   — Дорогие ребята, мы узнали от свидетелей все обстоятельства. Вы проявили удивительное бесстрашие, прыгнув на бандитскую машину. Большое вам спасибо за задержание опасных преступников, — и начальник пожал им руки.

   Начальник милиции пожал руки Васе Сарделькину и Ире Сосискиной. Они вышли на улицу очень гордые. В милиции их новые имена как бы прочно закрепились за ними.
   В конце улицы Ира Сосискина и Вася Сарделькин увидели тучную фигуру Жиртрестсосисок Лёлика, который шел с ножом и вилкой. Плаксивым голосом он выкрикивал:
   — Я не доел, не доел… Они убежали.
   Ира Сосискина страшно перепугалась, из ее глаз ручьем полились слезы.
   — Мы пропали, — зашептала она. — Мы погибли.
   — А это видела? — махнул саблей Вася Сарделькин. — Не подпушу. Кроме того, вон там — автобус.
 
 
   Остановился автобус. Ира Сосискина и Вася Сарделькин быстро протиснулись среди других пассажиров.
   Автобус в основном занимали ребята из младших классов. Они ехали на экскурсию в зоопарк.
   В автобусе к Васе Сарделькину подошел Миша Шустриков.
   — Это у тебя не настоящая сабля? — спросил он.
   — Что? Испугался? Отойди, обрежешься… Ха-ха-ха, — засмеялся Вася Сарделькин.
   — Я испугался?! — стал хвастаться Миша Шустриков. — Да я видел такие сабли, что они свистят, как сто электровозов.
   — А у меня сверхзвуковая сабля, — поддразнивал Вася Сарделькин.
   — Такой не бывает.
   — А вот бывает. Я как ею закручу, так самый быстрый истребитель не угонится.
   Шустриков растерялся и все же сказал:
   — А я видел саблю Александра Невского.
 
 
   — Где ты видел?
   — В музее.
   — Подумаешь, — засмеялся Вася Сарделькин. — А мне сам Александр Невский подарил свою запасную.
   В это время шофер объявил:
   — Зоопарк.
   — Ребята, — сказала учительница, — нам сходить.
   Девочки и мальчики, толкая друг друга, кинулись к выходу. А вместе с ними сошли Вася Сарделькин и Ира Сосискина.
   Конечно же, они тоже захотели пройти в зоопарк. Контролер не очень тщательно проверял у ребят билеты, и Вася Сарделькин с Ирой Сосискиной без труда оказались на территории зоопарка.
   Сначала ребят повели к пруду и клеткам с птицами, но все, конечно, ждали другого — встречи с хищниками. Даже слоны не очень удивили ребят — все видели их в кино и по телевизору. А главное, к ним никак близко нельзя было подойти. Слонов отделяли сетка и цементированный ров.
   Вася Сарделькин издали покрутил саблей, но не угрожающе, а приветственно:
   — Здравствуйте, слоны!
   И слоны поклонились, согнув передние ноги.
   Наконец, перед ребятами появилось длинное помещение с магическим словом «Хищники».
   Учительница взяла за руки двух пугливых девочек, и все пошли к клеткам львов и тигров, откуда ударял тяжелый дух диких зверей.
   Ребята перестали шумно разговаривать. Львы и тигры, казалось, спали.
   — Давай подойдем поближе, — сказал Вася Сарделькин Ире Сосискиной.
   — Я боюсь, боюсь, — проговорила Ира Сосискина, но Вася взял ее за руку и подвел к клетке огромного льва.
   Лев поднял голову, втянул ноздрями воздух. Очевидно, он почувствовал соблазнительный запах сосиски и сардельки. Лев поднялся на ноги, тряхнул гривой, открыл огромную пасть и издал низкий рык. Ему ответили другие львы и тигры.
   — Ры-ы-ы-ы, — неслось отовсюду.
   Вася Сарделькин взмахнул саблей и захохотал:
   — Что, кошечки, почувствовали съестное?
   Тигры и львы заволновались. Они прыгали, бегали по клеткам…
   Дети сбились кучкой вокруг учительницы. И только Вася Сарделькин стоял впереди и размахивал саблей, точно дирижировал их диким воем и рыком.
   — Пойте, пойте, кошечки, еще громче, еще, еще, еще, — приговаривал Сарделькин.
   Лев кинулся на железные прутья клетки, но Вася махнул саблей, и лев отскочил.
   Учительница крикнула:
   — Хватит. Довольно. Скорее идемте отсюда.
   Все повалили к выходу, последним выходил Вася Сарделькин. Он остановился и сказал:
   — В следующий раз я приведу сюда Жиртрестсосисок Лёлика… Вы ему тоже спойте свои африканские песенки. До свидания, кис-кис-кис…
   Вася Сарделькин махнул на прощание саблей диким кошкам — львам и тиграм, а учительница сказала, что экскурсия кончилась и пора идти на урок.

   Экскурсия в зоопарк кончилась, но дети на уроке никак не могли еще успокоиться.
   По просьбе ребят учительница Неля Ивановна взяла в класс новеньких — Васю и Иру. Неля Ивановна сказала:
   — Ира Сосискина, ты садись за парту рядом с Зоей Милочкиной, а Вася Сарделькин уже, по-моему, подружился с Мишей Шустриковым. Теперь, ребята, успокойтесь, будем решать задачу для закрепления знаний. Послушайте условие: «В международном автопробеге по Африке участвовало 350 машин. Экипаж каждой машины состоял из трех спортсменов. 105 машин не дошли до финиша. Сколько спортсменов прибыли к финишу?»
   Вася Сарделькин поднял руку.
   — Как? Вася, ты уже решил? — удивилась Неля Ивановна.
   — Конечно.
   — Сколько же?
   — Двое.
   — Нет, так не может быть… Подумай.
 
 
   — Я подумал и увидел, как все было… Машины мчались по Африканской пустыне, из-под колес вылетал песок. Некоторые машины зарывались в песке. Перегревшиеся моторы ревели, вода в радиаторах закипала, ветер поднимал песчаную бурю, и на зубах у водителей скрипел песок. Колеса буксовали. Одна… Вторая… Сто машин остались в песчаной пустыне… Остальные продолжали свой путь. Но тут на дорогу стали выходить крокодилы. Вылезали бегемоты и носороги… Машины поворачивали назад. Потом вышли из-за скал разъяренные песчаной бурей львы. Вы слышали, как они рычали… И только мы с Ирой Сосискиной ехали дальше.
   — Почему вы? — возразила Неля Ивановна. — Экипаж состоял из трех человек.
   — Верно. И Миша Шустриков.
   — А я? — спросила Зоя Милочкина.
   Вася Сарделькин оглянулся на нее и засмеялся.
   — Мы Милочкину сунули в багажник.
   Зоя была смешливой и сразу засмеялась. А с ней весь класс.
   — Значит, — сказала учительница, — все ты не правильно решил: даже по твоим расчетам четыре спорт смена пришли к финишу. А теперь, чтоб вы не срывали урок, пусть ваш экипаж в полном составе выйдет из класса.
   Все засмеялись и только Ира Сосискина заплакала. В коридоре Ира Сосискина сказала, хныкая:
   — Зачем ты сорвал урок? Так хотелось поучиться.
   Вася Сарделькин не ответил, а тихонько толкнул ее в бок. Из другой двери класса вышел Жиртрестсосисок Лёлик — наверное, его тоже выгнали.
   Он зло поглядел кругом — и его глаза встретились с глазами Иры Сосискиной.
   — А, вот вы где?! — вскричал Лёлик.
   Ира Сосискина побежала, не остался на месте и Вася. Лёлик кинулся за ними. Но Миша Шустриков подставил ножку, и Лёлик с грохотом растянулся в коридоре, из его кармана выпали вилка с ножиком.

   Жиртрестсосисок растянулся в коридоре. А Миша с Зоей бросились догонять своих новых друзей.
   Они нашли их во дворе, где на Васю Сарделькина и Иру Сосискину напал здоровенный рыжий кот. Кот, почувствовав сладостный сосисочно-сарделечный запах, жадно прыгнул и тут же получил саблей по носу. От неожиданности кот перевернулся.
   В это время и появились Миша с Зоей.
   Миша Шустриков закричал на кота:
   — Васька, ты что? Своих не узнал?
   — Ах, это мой тезка, — засмеялся Вася Сарделькин и, не раздумывая ни секунды, подскочил к коту, поцеловал его в нос, да еще дернул за усы.
   От такой бесцеремонности рыжий котище растерялся, страшно сконфузился, поджав голову и хвост, побежал прочь со двора.
   А вслед ему несся смех Васи Сарделькина:
   — Тезка, куда же ты? Я тебя еще поцелую да дерну за усы, чтобы они длиннее выросли.
   Зоя Милочкина захохотала и зааплодировала. А Ира Сосискина незаметно вытирала испуганные слезы. Миша Шустриков предложил:
   — Пошли, ребята, в Парк культуры, там можно на колесе покататься.
   — Хорошо, мы пойдем, — сказала Ира Сосискина и строго добавила, явно подражая учительнице Неле Ивановне: — Только чтоб никаких приключений.
   Миша Шустриков хорошо знал дорогу. Это было сравнительно недалеко, и они решили идти пешком. Ребята с радостью думали о том, как покатаются на аттракционном колесе. У Миши Шустрикова было немножко денег, и он их хвастливо показывал, потом гремел ими в кармане. Новые друзья уже подходили к парку, уже видели колесо с лодочками, когда дорогу преградила плотная толпа любопытствующих людей. Ребята, конечно, тут же ввинтились в толпу и скоро оказались на открытом пространстве. Здесь снималось кино. Режиссер в шапочке с большим козырьком кричал в мегафон:
   — Внимание, тишина на площадке, все приготовились…
   На бревне сидел военный в форме полковника. Он что-то писал.
   — Стоп! — остановил режиссер оператора, который стоял у съемочной камеры.
   Режиссер увидел Васю, Иру, Мишу и Зою.
   — Ребята, — позвал он их. — Идите сюда.
   В знак согласия Вася Сарделькин взмахнул саблей, и ребята подошли.
   — Вы, может быть, нам пригодитесь. Тут снимается один эпизод с лошадьми. Вы не испугаетесь только посидеть на лошадях? Лошадей будут крепко держать.
 
 
   — Не нужно, — сказал Вася Сарделькин и тут же сфантазировал: — Мы — деревенские, конюху в деревне помогали.
   — Ах вот как?! Ну, отлично, — и распорядился: — Приведите лошадей.
   Помощники привели двух лошадей, гнедую и пегую.
   Вася Сарделькин и Ира Сосискина сели на гнедую, а Миша с Зоей — на пегую.
   — Фильм будет веселый, игровой, — объяснил режиссер. — Вы должны в лесу разыскать партизан и передать им важное сообщение. У вас будет и пароль, ну хотя бы такой: В какой сказке великого русского писателя пожилая женщина вдруг захотела жить в «Окияне-море»? Пароль скажете командиру партизанского отряда, ему же надо передать послание.
   С бревна встал полковник, который писал, протянул бумагу:
   — Оно зашифровано, но командир поймет. Пусть обратит внимание на первые буквы каждой строчки.
   Вася Сарделькин взял бумагу, спрятал под тельняшку. Поднял саблю:
   — Клянусь, будет доставлено.
   — Нет, — сказал режиссер. — Только посидите на лошадях и все. А мы вас потом заменим ребятами-артистами.
   — Заменять не надо. Мы готовы к любым приключениям. Пусть отойдут от лошадей, — сказал Вася Сарделькин.
   — Отойдите, — приказал помощник режиссера.
   — Приготовились. Мотор! — сказал режиссер оператору.
   В этот момент Вася Сарделькин ударил лошадь ногами в бока. Она взвилась на дыбки. Ребята едва удержались. Лошадь понеслась, разгоняя толпу. За ней устремилась другая, пегая.
   Сзади раздавались крики режиссера, помощников, толпы…
   Лошади скакали по улице. Они мчались мимо автобусов и троллейбусов, все убыстряя бег.
   Каким-то особым чутьем лошади рвались вон из города, в поле…
   Скоро замелькали маленькие домишки, узенькая речонка, которую лошади взяли с маху. Под ногами уже был не асфальт, а земля с травой. Лошади скакали к лесу. Не доезжая леса, на большом лугу, лошади остановились. Ребята с трудом сползли вниз.
   — Ищите партизан, — сказал Вася Сарделькин.
   — Каких партизан? — сказал Миша Шустриков, — ведь это только в кино.
   — Кино, — возразил Вася Сарделькин, — осталось далеко позади, а здесь лес и все настоящее. И вообще, приказ должен быть выполнен.
   — Ой, все косточки болят, — вздохнула Зоя.
   — Мы же договорились, — сказала Ира Сосискина учительским голосом, — больше никаких приключений.
   Но тут уж и Миша Шустриков поддержал Васю.
   — Мы не можем вернуться, не выполнив приказа. Партизаны наверное в лесу.
   Ребята оставили лошадей пастись, а сами отправились на поиски.

   Ребята направились на поиски в лес. Вася Сарделькин сказал, что двигаться всем вместе нельзя, надо идти на расстоянии двадцати шагов друг от друга. Аукаться тоже опасно. Лучше перекликаться так: «Ку-ку» — один раз, это значит, что все в порядке. «Ку-ку» — два раза — опасность, а три раза — «Вижу партизан».
   Все согласились… Идти сначала было весело. Ира Сосискина и Зоя Милочкина куковали, а также собирали цветы, что касается Васи Сарделькина, он чувствовал себя прекрасно, но по-другому. Надо сказать, что еще раньше и здесь, в лесу, характер Васи Сарделькина становился все больше отчаянно мальчишеским, буквально с каждым шагом.
   Ребята все дальше уходили в лес. Девочки чаще кричали «Ку-ку». В их «Ку-ку» пробирались теперь нотки страха. И вдруг: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку…» — множество раз. Треща ветками, Вася и Миша поспешили на крик.
   Ира Сосискина и Зоя Милочкина стояли рядом с огромной сосной. Оттуда раздавалось: «Ку-ку-ку-ку…»
   — Кукушка, — сказал Миша и крикнул: — Эй, сколько мне еще будет лет?
   Кукушка так раскуковалась, что Миша потерял счет, сбился.
 
 
   Ребята рассмеялись. Пошли дальше вместе. И скоро они вышли на поляну.
   Вдруг поляна осветилась голубым светом.
   — Партизаны! — закричал Шустриков.
   — Тише, — остановил Вася Сарделькин, — я вижу там огромную белую тарелку, окруженную голубым сиянием.
   — Ой, как есть хочется, — сказал Зоя и засмеялась.
   — Глаза слепит, — захныкала Ира Сосискина.
   — Отставить разговоры. Идем, пригибаясь, навстречу источнику света, — приказал Вася Сарделькин и взмахнул саблей.
   На высокой сосне пела свою нехитрую песню кукушка, а ребята шли, почти ничего не видя от яркого света. Вот они достигли светящегося предмета, похожего на две металлические тарелки, положенные одну на другую.
   Верхний диск-тарелка приподнялся, оттуда быстро высунулась металлическая рука и разом сгребла ребят, забрала их внутрь.

 
   Металлическая рука сгребла ребят и забрала их внутрь. Крышка закрылась. Внутри находились аппарат-робот и маленькое существо, похожее на кубик. Время от времени из этого Кубика появлялись ножки и ручки. Голова и тело у него совмещались. Вдруг на Кубике прорезался один большой глаз. Появились рты. Их было четыре. Кубик заговорил сразу четырьмя ртами:
   — Что быстрее всего на свете?
   Миша Шустриков поднял руку:
   — Мысль.
   — Верно. С такой скоростью уносится наш межзвездный корабль.
   Он нажал кнопку. Крышка открылась.
   — Выходите, — сказали рты Кубика. — Вы прилетели на планету Атчем. На языке землян она звучит по-другому. Как? Сами догадайтесь. Теперь прежде чем вы будете выходить посмотрите.
   Выдвинулась механическая рука с предметом, который удивил ребят.
   — Что это такое? — спросил Кубик.
   Зоя Милочкина подняла руку.
   — Часы-будильник.
   — Верно. Сколько же сейчас времени? — спросил Кубик.
   Ребята смотрели и не могли понять: стрелки то бешено крутились вперед, то наоборот, то просто останавливались, потом снова крутились.
   — Так сколько же времени?
   Вася Сарделькин тихо сказал:
   — Нет времени. У вас здесь нет времени.
   — Молодец! — и все четыре рта Кубика разом улыбнулись. Механическая рука выбросила будильник, и он со звоном исчез.
   Ребята осторожно стали выходить из межзвездного корабля на новую планету.
   Странная картина открылась перед ними — бесконечная плоская равнина, покрытая мелкой пушистой травкой.
   — Ой, что это? — вскрикнула Зоя Милочкина. — Мне кажется, я вошла в яблоневый сад.
   — Только спокойно, — проговорила голосом Нели Ивановны Ира, — ничему не удивляться.
   — А мне кажется, — сказал Миша Шустриков, — что я забрался в малинник, потом я ползу посреди земляники. И еще пахнет грибами.
   А Вася Сарделькин потряс саблей:
   — Я чувствую запах льва.
   — С вами пришли поздороваться запахи планеты, — сказал Кубик. — Если идти за ними, они уведут вас в бесконечность, но вы не бойтесь. Идите…
   Вдруг перед ребятами равнина преобразилась в высочайшую гору.
   — Смелее, — подбодрил Кубик.
   Ребята незаметно и сразу же поднялись на самую вершину.
   Отсюда открывался удивительный вид: привычные на земле города с современными домами перемежались со старинными крепостями, текли многочисленные речки в кисельных берегах, на зеленых пригорках стояли избы с резными грудастыми коньками на покатых крышах, по множеству дорог ехали сказочные богатыри в кольчугах, шлемах, сбоку у них были огромные мечи и сверкающие щиты. Среди богатырей на коньке-горбунке скакал Иванушка, а впереди было море, из которого высовывалась чудо-юдо рыба-кит…
   — Я понял, — поднял руку Миша Шустриков. — Ведь сказки всегда живут вместе с нами.
   — Вы еще приблизились, чтобы выполнить задание, — сказали четыре рта Кубика. — А теперь раскиньте руки. Мы полетим.
   Ребята расставили руки и легко стали подниматься вверх… Все, что было внизу, исчезло. Они поднимались все выше и выше. Над ними светило множество солнц.
   — Ой, сколько их! — крикнула Зоя Милочкина.
   — Миллион и одно, — ответил Кубик, который не отставал от ребят. — Выберите из миллиона это одно солнце: на других вы можете сгореть.
 
 
   Вася Сарделькин ткнул саблей:
   — Вот то.
   — Почему?
   — Да потому, что оно нарисовано.
   — Это я рисовал! Я! — закричал Миша Шустриков. — Мне было тогда пять лет. Я помню.
   Ребята прилетели на солнце Миши Шустрикова. Оно было похоже на цветок ромашки, только вокруг лепестки были не белые, а желтые. В самой середине солнца Миша Шустриков нарисовал маленький домик с тремя окошками. Ребята и Кубик посидели в домике. Отдохнули.
   — А теперь — вниз, — скомандовал Кубик.
   Они падали, словно парашютисты с закрытыми парашютами. И не боялись.
   Внизу опустились на невидимую воздушную подушку. И даже потом попрыгали на ней, как на мате в физкультурном зале.
   — Хватит! — останавливал их Кубик. — У нас еще далекий путь.
   — Да, хватит, побаловались и достаточно, — проговорила Ира Сосискина голосом Нели Ивановны.
   — Смотрите, такого вы еще раньше не видели, — и Кубик показал вниз, куда вела узкая тропинка.

   Они пошли вслед за Кубиком по узкой тропинке и очутились в совершенно необычном городе. Он весь состоял из живых домиков-кубиков. Домики то возникали, причудливо соединяясь, то разваливались. Сопровождавший ребят Кубик, чтобы не потеряться среди себе подобных, надел голубую шапочку.
   Кубик в шапочке сказал:
   — Вы можете строить из этих прыгающих домиков новый город или что захотите. Одно условие: пусть то, что вы строите, сразу бы не рассыпалось. И было достаточно прочным.
   Ребята таскали живые кубики, а те сопротивлялись, выбрасывали ручки и ножки, толкались. Мешали. И как только что-то начинало получаться — домик или даже простой забор — тут же со смехом рассыпались.
   — Ничего не выходит, — захныкала Ира.
   Кубик в шапочке сидел в стороне и не принимал никакого участия, ничего не подсказывал.
   Вася Сарделькин ходил среди прыгающих кубиков, помахивал саблей, думал.
   — Чего не помогаешь?! — спросил Миша Шустриков. — Я тут с ними совсем упарился. Когда я был маленький, то построил столько домов из кубиков, целые города с башнями, но те были послушные, а эти, только что-нибудь начинаешь выстраивать, сразу руками толкаются — и все рушат. Наверное, ничего не выйдет.
   Вася не ответил. Он думал. Потом подошел к двум кубикам и сказал:
   — Возьмитесь, ребята, за руки.
   Кубики это сделали.
   — И вы, и вы, — командовал Вася, — да повеселее…
   И он засмеялся. И кубики засмеялись.
   — Те берите этих… Ха-ха… Хо-хо… И будет хорошо, — напевал Вася Сарделькин и сказал:
   — Разделимся, ребята, на две команды… Разделились? Отлично. Команды, станьте поближе друг к другу. Теперь на тех, что внизу, залезайте другие кубики, хватайтесь за ручки… Делайте ступеньки, чтобы легче было залезать. Очень хорошо. Вот уже у нас поднимаются башенки… Выше башенки… Еще выше… Две башенки рядом, друг против друга… Эй, команды, не отставайте! Выше, еще выше… Ого, какие прекрасные башенки! Хорошо, достаточно…. Теперь там, наверху, слышите меня, кубики из разных команд, беритесь за ручки. Сверху две башенки сцепились крепко-крепко… Отлично. А теперь нижние кубики обеих команд очень осторожно, очень тихо пошли в противоположные стороны. Не бойтесь, идите, ребята. А там, наверху, не отпускайте ручек, крепко-крепко держите друг друга… Нижние продолжают медленное движение… Еще чуть-чуть… Еще… Стоп! Замерли. Все крепко держимся за ручки.
   Кубики звонко смеялись, довольные игрой, и они сами не заметили, как выгибался дугой широкий глазастый, рогастый мост. И вдруг под мостом потекла река.
   — Пройдемся, что ли, — пригласил Вася Сарделькин своих, а также Кубика в шапке.
   Они прошли по мосту на другую сторону реки. Вася Сарделькин оглянулся:
   — А теперь, ребятки-кубики, искупаемся, сделаем разом бух-тарабух.
   — Что? Что? Что? Что? Что? — зашумели кубики.
 
 
   — А вот что. Хлопните в ладоши и скажите: «бух-тарабух». Ну, раз, два, три… Бух-тарабух! Ха-ха-ха!
   Со смехом развалился мост. Кубики с брызгами попадали в воду, замахали ручками, поплыли, выбрались на берег и еще долго кричали: «Бух-тарабух, бух-тарабух…».
   Кубик в шапочке пожал руку Васе Сарделькину.
   На той стороне теперь уже бывшего моста был виден в дымке тумана лес. Вася Сарделькин подумал, что он похож на тот лес, из которого они когда-то улетели. Почему — «когда-то»? Ведь на этой планете не существовало времени. Но для ребят все равно время не исчезало. И каждый из них словно тайно, бережно хранил земные часы.
   Миша Шустриков сказал:
   — Мне кажется, мы тут были, хотя в тумане трудно понять.
   Когда ребята вышли на поляну, они увидели костер и вооруженных людей.
   От высокой сосны отделился с автоматом человек.
   — Кто идет? — окликнул он.
 
 
   — Свои, — сказал Вася Сарделькин.
   — Я давно за вами слежу. Кто вы, ребята.
   — Проводите нас к командиру, — сказал Вася Сарделькин, который догадался, что это и есть партизаны.
   Они все вместе подошли к костру. Дым от костра смешивался с туманом. Человек в гимнастерке без погон с очень молодым лицом поднялся от костра.
   — Пароль.
   — Вопрос, — сказал Вася Сарделькин. — В какой сказке великого русского писателя пожилая женщина вдруг захотела жить в «Окияне-море»?
   — Ответ, — сказал Командир. — В сказке о «Рыбаке и рыбке» Александра Сергеевича Пушкина. Пожилая женщина, а проще — старуха, захотела быть «владычицей морскою, чтобы жить ей в Окияне-море».
   — Вот Вам приказ, — сказал Вася Сарделькин и достал из-под тельняшки драгоценную бумагу.
   — Просили обратить внимание на первые буквы каждой строчки.
   Командир развернул бумагу.
   — Бойцы, слушайте приказ, — и начал громко читать:

 
Заря встает,
А люди ждут.
Волчиный вой
То там, то тут.
Ружье и штык.
А ветер стих.
Ветер холодный стих.
Давай, не медли,
Вороной!
Езжай, седок
Надежный мой!
Ах, как он стелится,
Дымок!
Цок-цок — чуть слышно,
А, седок,
Ты чуешь в этом добрый знак?
Ь — мягкий добрый знак.
Дружок, не медли,
Нынче сбор.
Я следом мчусь во весь опор.
 

   Командир прочитал приказ, спрятал бумагу в карман.
   — Всем понятно? — и громко крикнул: — Подъем! Срочно на звездный корабль и на землю… Завтра в двенадцать дня выступаем.
   — Вот мы и выполнили задание, — сказал Вася Сарделькин.
   Партизан уже не было, они словно растворились в тумане. Исчез и лес. Перед ребятами поднималась не очень высокая гора с темным входом в пещеру.
   — Не побоитесь войти внутрь? — с улыбкой спросил Кубик в шапке.
   — Мы?! — вскричали Вася Сарделькин и Миша Шустриков.
   — А что там внутри? — спросила Ира Сосискина.
   — Чтобы узнать, надо войти, — засмеялся Кубик.

   Кубик в шапочке засмеялся, но сам не пошел. Он дал Васе Сарделькину фонарик, похожий на бутон розы.
   Вася Сарделькин, Миша Шустриков, а за ними Зоя Милочкина и Ира Сосискина осторожно вступили в темноту пещеры.
   Ребята увидели, что из стен зала выступали головы и туловища различных зверей — слонов с длинным хоботом и белыми бивнями.
   — Смотрите, — говорил Миша Шустриков, — бурый медведь, а вон и пятнистый леопард и черная пантера.
   — Ушастая собака, — засмеялась Зоя Милочкина. — Она похожа на лису, только уши огромные.
 
 
   Вася Сарделькин смотрел на клыкастые головы львов и тигров.
   Тут же был светло-желтый с темными пятнами гепард — он выставил грудь и две стройные ноги.
   И рядом — в мирном согласии — рогатые головы лосей, оленей, антилоп, черного носорога с огромным рогом.
   Вдруг раздался грохот. Вход в пещеру плотно завалило. Теперь все можно было видеть только в красноватом свете фонарика. В этом неярком свете головы казались причудливыми и словно ожили. Раскрытые пасти львов и тигров будто готовы были зарычать…
   — Мы погибли, — заплакала Ира Сосискина и потом наставительно добавила: — Я предупреждала, что не надо входить.
   — Ничего ты не говорила и перестань хныкать, — сказал Миша Шустриков. — Вон Зойка — девчонка, а не плачет.
   — Впереди слабый свет, — сказал Вася Сарделькин. — Вперед! — и махнул саблей.
   Они миновали большой зал, дальше, через арку, проникли в следующий, меньший.
   На его стенах было множество рыб, ящериц, тритонов, черепах, лягушек, крокодилов, змей — даже рогатых гадюк, красных лунных змей, удавов…
   В красноватом свете ребятам казалось, что все они извиваются, живые, и вот-вот бросятся со стен вниз.
   Миновали еще одну арку — и попали в зал, где были изображения птиц — величественные головы орлов с гнутыми клювами, черные и белые лебеди, утки, длинношеие фламинго, аисты, ширококлювые пеликаны, голуби, пингвины и великое множество разноцветных мелких птичек.
   Ребята хлопали в ладоши, словно старались согнать птиц со стен, чтобы они полетели.
   В следующем зале и стены и потолок были все в цветах. Их невозможно было перечислить — и маленькие цветочки, и огромные, известные ромашки и колокольчики, причудливые орхидеи и лилии…
   Зоя Милочкина даже запрыгала от восторга.
   — Давай нарвем, — предложила она.
   — Со стенки? — усмехнулась Ира Сосискина.
   Пока Ира с Зоей восторгались цветами, Вася Сарделькин подозвал Мишу и прошептал:
   — Как ты считаешь, что странного тут во всех залах?
   — Ну вот это, — Миша показал на стены и потолок.
   — Не только. Ты слышал здесь эхо?
   — Нет, ничего не слышал.
   — А ты чувствуешь, что здесь какой-то особый запах?
   — Да.
   — Что он тебе напоминает?
   Миша пожал плечами.
   — Ладно, пошли дальше…
   За следующей аркой был крошечный розовый зальчик. В конце его из узкого отверстия проникал свет.
   Вася Сарделькин воткнул саблю в стену рядом с отверстием, сабля легко вошла. Вася отвалил кусок стены и вдруг начал ее есть. Ребята с удивлением смотрели на него.
   — Чего удивляетесь, ешьте. Это же полноценный торт. И давайте проедим из этой сладкой пещеры себе выход наружу.
   Все попробовали. И началась работа. А, вернее сказал, еда, а еще точнее, обжорство или пир горой.
   Скоро они выбрались наружу. Зажмурились от яркого света…
   Их поджидал Кубик в голубой шапочке.
   — Ну как, — спросил он улыбаясь. — Насытились? Больше не хотите сладостей?
   — Сладостей нет, — ответил с достоинством Вася Сарделькин, — но мы готовы к новым испытаниям.
   — Вот и они, — сказал Кубик.
   На желтый песок площадки строем вышли двадцать огромных железных роботов.

   Двадцать роботов молча и хмуро уставились на пришельцев с Земли.
   — Посмотрите на этих железных ребят, — показал Кубик. — Они могут делать любые движения, решать самые трудные математические задачи. На песке лежит палочка.
 
 
   — Напишите им любую задачу. Но такую, чтоб они рассмеялись. Попробуйте их рассмешить.
   Миша Шустриков первый схватил палочку и написал: 2 + 2 =
   — Четыре, — хором ответили роботы.
   — Дай мне, — взял палочку Вася Сарделькин и быстро что-то начертил в ответе.
   Когда он отошел, то стало видно, что там нарисован толстый поросенок.
   — Два плюс два, — сказал Вася Сарделькин, — равняется поросенок Пятачок… Значит — пять.
   Роботы в замешательстве молчали, потом вдруг грохнули железным смехом: хо-хо-хо-хо… И ребята подхватили:
   — Наф-Наф! Ниф-Ниф! Нуф-Нуф! Хрю-Хрю! Два плюс два — толстый Пятачок!
   Особенно заразительно смеялась Зоя Милочкина.
   Глядя на нее, роботы просто хватались за животики. Кубик прыгал, сорвал шапочку, махал ею и всеми четырьмя ртами кричал:
   — Два плюс два — не четыре?!
   Но вдруг роботы перестали смеяться, а почтительно расступились.
   Роботы почтительно расступились, и перед ребятами появились два важных лица. На одном из явившихся была надета пурпурная мантия, усыпанная золотыми звездами. Второй, который стоял чуть отступя, был одет в голубую мантию, усыпанную серебряными звездами.
   — Да здравствует великий магистр X и его Первый министр У! — крикнул Кубик.
   — Ура! — гаркнули роботы. — Слава Великому Магистру планеты Атчем!
   Магистр был худ лицом, его седые волосы схватывал золотой обруч, на лысой голове У красовался серебряный обруч.
   X величественно кивнул пришельцам Земли.
   — Дорогие ребята, — сказал Великий Магистр, — я рад приветствовать вас на нашей чудесной планете. И хочу показать вам свой дворец. Но вам не надо никуда дальше идти, все будет являться перед вами.
   И действительно, тотчас появился дворец. Он был построен не из кирпичей или кубиков, а из бесчисленного количества цифр…
   Правитель планеты Атчем сел на пороге своего дворца, где у него был трон тоже из цифр. Первый министр встал сзади.
   — Мой дворец начинается здесь, а уходит в беспредельность, — сказал Великий Магистр.
   Кубик зашептал ребятам:
   — Наш Великий Магистр — неограниченный монарх. У него собрана власть от самых крошечных величин до бесконечно больших. И он хочет вас тоже испытать. Так что приготовьтесь.
   — Мы готовы, Великий Магистр, — ответил Вася Сарделькин и махнул своей саблей.
   — Вот на моей руке золотое кольцо с бриллиантом, — показал Правитель планеты. — Если оно упадет в чашку с кофе, могу ли я его достать сухим?
   — Как же сухим? Это нельзя, — покачала головой Ира Сосискина.
   — Можете, Великий Магистр, — сказал Вася Сарделькин. — Вы в чашку насыпали сухого кофе, но, наверняка, забыли туда налить воды.
   — Браво! — зааплодировал первый министр У.
   Властелин закивал седой головой, а потом, как бы вспомнив, сказал:
   — Тут перед моим приходом вам удалось развеселить моих хмурых помощников-роботов. Я это видел. На песке вы написали 2 + 2 = поросенок Пятачок, то есть 5. Я тоже хочу пошутить.
   И Великий Магистр поманил Кубика:
   — Напишите на песке: 1 + 1 = 1. Возможно ли?
   Пока Кубик писал, Вася пересыпал в руках песок… Потом радостно крикнул:
   — Конечно. Я взял кучу песка, соединил с другой кучей. Что получилось? Вот, одна куча… 1 + 1 = 1.
   — Ха-ха-ха, — одобрительно откликнулись роботы.
 
 
   Вышел вперед Миша Шустриков:
   — Великий Магистр, можно ли и вам почтительно предложить задачу?
   Правитель кивнул.
   — Великий Магистр, — сказал Шустриков, — случилось так, что два свирепых разбойника стали делить между собой золотой песок. Это ведь не простой песок, а золотой! Как им сделать так, чтобы не поссориться?
   — Один разбойник убьет другого, — сказал из-за кресла трона Первый министр У.
   — Разве это значит не поссориться? — вмешался Вася Сарделькин.
   Великий Магистр X молчал.
   Все с напряжением ждали. Наконец, монарх сказал:
   — Пусть один разбойник делит песок на две кучки, а право выбора останется за вторым.
   — Верно, ура! — гаркнули роботы. — О, мудрый и могучий Властелин!
 
 
   Из-за кресла монарха вышел Первый министр У.
   — Вот три картошки неправильной формы, — он показал. — Как вы их разделите между вами четырьмя поровну?
   — Мне нужна кастрюля, уважаемый Первый министр, — сказал Сарделькин.
   — Кастрюля?
   — Да. Я сварю картофельное пюре и легко разделю его на четверых.
   — Хо-хо-хо, — засмеялись роботы ловкому ответу.
   — Поэтическая задача, — возвысил голос Великий Магистр. — Смотрите, — он поднялся с трона-кресла. — Среди гор в долине течет река..
   И действительно, возникли горы с белыми снежными вершинами и полноводная река…
   — Когда река засыпает? — спросил Великий Магистр.
   Миша Шустриков крикнул:
   — Зимой засыпает. Это очень легкая задача.
   Властелин планеты Атчем будто не услышал ответа, он даже как бы не обращался к ребятам, он созидал новое… Река впадала в неожиданно появившееся голубое озеро… Горы проснулись. Ребята так это для себя ощутили: из кратера вулкана вырвался столб огня. Вниз полетели раскаленные камни, полилась огнедышащая лава, поползла в озеро, вода в озере стала бурлить, закипела…
   Великий Магистр сказал:
   — Да, вода проснулась. Не позавидовал бы я тому, кто оказался бы сейчас в проснувшемся озере.
   — Почему же? — и Вася Сарделькин кинулся в воду… поплыл. Он проныривал кипящие волны и улыбался.
   — А я что? Не могу?! — крикнула Ира Сосискина — и тоже спустилась в озеро.
   — Скорее вылезайте! — забеспокоился Великий Магистр.
   Вася и Ира подчинились. От них шел пар.
   — Ну, удивили, — сказал Великий Магистр. А Первый министр У выскочил из-за кресла и стал вытирать ребят полой своей голубой мантии.
   — Да вы просто артисты. Вам надо в цирк, — говорил Великий Магистр.
   — Да, — засмеялся Вася. — Хорошо бы, а вы можете это сделать?
   Властелин планеты Атчем махнул рукой и появился белый межзвездный корабль.
   — Все будет по-вашему, — кивнул седой головой Великий Магистр.
   Потом протянул Васе Сарделькину маленькую голубую звездочку.
   — Здесь, на звездочке, — сказал он, — написана для землян загадка планеты Атчем.
   Вася зажал звездочку в кулаке.
   И ребята, не сговариваясь, хором сказали:
   — Спасибо, дедушка Магистр, нам было у тебя хорошо.

   «Нам было у тебя хорошо», — еще последняя фраза не перестала звучать, а межзвездный корабль уже доставил ребят на Землю, прямо к арене цирка.
   Потом в голубом облаке света межзвездный корабль исчез под куполом.
   На арене стояли Вася Сарделькин и Ира Сосискина, а Миша Шустриков и Зоя Милочкина сидели в первом ряду у самого манежа.
   Вышел усатый униформист и громко объявил:
   — Необыкновенное приключение Сосиски и Сардельки!
   Заиграла музыка.
   На песок арены два клоуна выкатили здоровенную кастрюлю. Один клоун был худой, высокий, другой — маленький, рыжий.
   — Ух! — сказали клоуны, поставив кастрюлю. И крикнули зрителям:
   — Мы — известные вам Бим и Бом, а это наши юные друзья — Вася Сарделькин и Ира Сосискина. Вы видели, они только что свалились к нам с неба. Пусть расскажут, как это у них получилось, ха-ха!
   Зрители в цирке зааплодировали.
   — Ребята, будете там купаться? — спросил у Васи Сарделькина Бим, показывая на кастрюлю.
 
 
   — Обязательно, — засмеялся Вася Сарделькин. — Только если нальете кипяток.
   — Бим, — спросил рыжий, — ты любишь кипяток?
   — Ой, нет, он кусается.
   — Бом, — крикнул худой клоун, — надо погорячее, тащи шланг.
   Рыжий убежал и принес фанерный ящик, открыл его. Из ящика поднялась похожая на настоящую целлулоидная зеленая змея.
   — Держи, Бим!
   — Что это?
   — Шланг.
   — Если укусит, то будет горячо.
   Бом схватил змею и направил на Бима, потом на Иру Сосискину.
   — Боюсь, боюсь! — закричала Ира.
   А Вася Сарделькин взмахнул саблей, змея сразу же вырвалась из рук Бома, спряталась опять в ящик.
 
 
   — Несите лестницу, — приказал Вася Сарделькин.
   Толкая друг друга, клоуны побежали за лестницей.
   Когда лестницу приставили к кастрюле, на нее поднялся Вася Сарделькин. Он запустил руку в кастрюлю и набрал полную пригоршню воды, стал плескать на клоунов, которые увертывались.
   — Видели, дорогие зрители, там уже вода. Чудеса, верно?! Но они бывают не только в цирке, сейчас мы вам расскажем…
   Но договорить Вася не смог. Откуда-то с верхнего яруса послышался шум.
   — Не верьте ему! — по проходу стал спускаться Жиртрестсосисок Лёлик. — Я все про них знаю.
   Зрители повернули головы, заволновались.
   — Вы думаете, он мальчишка? Нет, это она, Сарделька. И я ее сейчас съем.
   Жиртрестсосисок вытащил из кармана нож и вилку.
   — Прежде чем нас съесть, скажи, пожалуйста, а сам ты кто?
   — Я-то всем понятно кто, — гордо поднял голову Лёлик, — а ты украл у моей куклы одежду.
   — У твоей куклы? — засмеялся Вася Сарделькин. — Так пусть зрители скажут, кто играет в куклы?
   Цирк задрожал от смеха. Смущенный и испуганный Жиртрестсосисок Лёлик побежал куда-то вверх, потеряв ножик и вилку.
   Вася Сарделькин поднял саблю:
   — Тише… Не надо над ним смеяться. Может, он теперь вспомнит, что его зовут не Жиртрестсосисок Лёлик, а мальчик Лёня. А о нас мы просто споем. Ира! — крикнул Сарделькин, — поднимайся ко мне.

 
Когда Ира встала рядом, Вася запел:
Ой, люли, люли, люли,
Ой, люли, ой, люли.
Мы вышли из кастрюли,
Оделись и пошли.
 

   Все зрители стали подпевать, а Вася дирижировал саблей.

 
Уж если не сварились,
Уж если расхрабрились,
Пройдем мы полземли.
Сарделька и Сосиска —
Вот наши имена.
Обед, быть может, близко,
Готова ль ваша миска?
И чарочка вина?
Мы — сестры-непоседы,
У нас хороший вид,
Но мы не для обеда,
Умерьте аппетит.
Нам жить на радость людям,
Задача не плоха,
Смешить друзей мы будем,
Смеяться сами будем,
Ха-ха, ха-ха, ха-ха!
 

   Хлопали в ладоши зрители, приплясывали Бим и Бом, заразительно смеялась Зоя Милочкина.
   Но вот Вася Сарделькин поднял саблю, требуя тишины.
   — Друзья! Вы знаете, что мы побывали на планете Атчем. Великий Магистр X передал нам, землянам, послание-загадку.
   Вася Сарделькин показал голубую звездочку.
   — На этой звездочке записана загадка. Слушайте все загадку планеты Атчем: что понимают дети лучше взрослых?
   Зоя Милочкина подняла руку:
   — Про конфеты, — сказала она и покраснела.
   — Нет.
   С разных мест неслось:
   — Бабочек… Велосипед… Божьих коровок… Слонов… Скакалочки… Про всякие игры…
   — Почти угадали, — говорил Вася Сарделькин. — Тепло… Но не горячо. Взрослые умеют здорово играть в шахматы или в футбол, верно? Так кто же отгадает труднейшую загадку планеты Атчем: «Что дети всегда понимают лучше взрослых?»
   Миша Шустриков поднял руку:
   — Сказку.
   — Горячо! — крикнул Вася. — Дети планеты Земля, вы любите сказки?
   — Да… да… да… — неслось отовсюду.
   — А мы, Сосиска и Сарделька, родились в сказке, живем в сказке и оттуда никуда не собираемся убегать.
   Из фанерного ящика вдруг поднялась змея, открыла рот с тонким язычком и довольно громко прошипела:
   — До свидания, ребята, до новых сказочных встреч.