В городе звонили ко всенощной…
   Брызги трезвона тонули, падая в воду, и над озером плыл, окунаясь, удар за ударом мягкий старческий голос большого монастырского колокола… И была тишина…
   Только когда по воде прополз ветер, снегом посыпал свинцовое зеркало озера и седые листья осин над водой начинали тревожно шептаться, вырастали звуки.
   Колокол гудел одиноко и мощно… Шипя, начинала возиться волна в камышах… Камыш звенел.
   Ветер уполз в перелесок, звуки гасли, колыхались лениво и сонно и снова сливались с тихим, влажным дыханием озера…
   Дьякон подсучил подрясник и шагнул на корму. И тотчас, шурша камышом, по воде побежали морщины и, скрипя, заворочались вёсла в уключинах.
   Небо тускнело… За обрывом, на кресте колокольни, каплей крови высыхал отблеск зари.
   Сумерки вставали со дна озера и лиловатой дымкой тянулись к небу.
   На мысу человек словно уснул — поник головой, обхватил руками колени.
   — Помогай Бог! — крикнул дьякон.
   Человек поднял голову и негромко ответил:
   — Спасибо!..
   Дьякон пригляделся.
   — Кашу варим??!
   Человек нагнулся, рванул удилище и начал выбирать леску.
   — Поймал?!
   — Слопала!..
   Человек вскинул руками, и леска, свистнув и мягко плеснувши грузилом, легла на прежнее место.
   По городскому берегу высыпали огоньки… На мысу тоже вспыхнул огонь, окунулся в воду, исчез и замигал снова… Разводили костёр.
   Изредка на горизонте пряталась в огнистую трещину далёкая молния — тогда в глубине озера, блеснув чешуёй, проползала змейка. Тучи падали на воду… И навстречу, со дна, поднимались такие же тучи, и, обнажая небо, они уходили друг в друга — …и не было туч, не было озера… Камыш, опрокинутый берег, вереницы далёких огней висели в мутной лиловой мгле и вместе с нею дрожали и колыхались под глухими ударами колокола.
   А рядом что-то с тихим журчанием тёрлось о лодку, лепетало, постукивало, и лодка с мягким шорохом резала воду.
   Дьякон лениво мешал веслом за кормой… Потом поставил лопатку ребром, и лодка, тихо кивая чёрным, высоко поднятым носом, вползла на седую песчаную отмель, колыхнулась и стала.
   И вдогонку, сердито урча, набежала волна, мазнула пеною отмель, сползла нехотя в озеро, и песок, долго шипя, сосал воду, и лопались маленькие влажные пузырьки.
   Дьякон загремел уключинами, бросил весло… За обрывом тоже кто-то стукнул веслом.
   Дьякон, наклонив голову, прислушался, потом, приложив ладонь к губам, крикнул баском:
   — Гоп!.. Гоп!..
   И тотчас за обрывом тонкий насмешливый голос ответил:
   — Оп!.. Оп!..
   Человек над водой обернулся и покачал головой:
   — Грех!.. — Пожевал губами и прибавил строго: — Рыбу пугаешь!..
   Дьякон подошёл и присел на песок.
   — Много наловил?..
   — Рано ещё!.. Погоди, потемнеет — зачнёт рвать!.. Мелочь идёт!..
   Дьякон запустил руку в ямку с песочной жижей.
   — На донную?..
   — На рака!.. — человек помолчал. — А ты, отец дьякон, опять не служишь?
   Дьякон дёрнул бородой кверху и ответил нехотя:
   — Опять…
   — Серчает?
   — Пёс с ними! Пускай серчает! Не могу… болен…
   Человек покачал головой.
   — Пущай-то, пущай… А… пожалится?
   — Кому? — дьякон сердито закашлял. — Очень я их боюсь!.. — Он подошёл к костру и заглянул в котелок. — Засыпал, Захар?..
   — Крупу-то? Засыпал. А что?
   — Её бы с луком столочь! А?
   — Чашку надо. И колотушку.
   — Я бы принёс, — сказал дьякон с сожалением. Он поправил огонь и протянул на песке у костра своё длинное костлявое тело.
   С запада уползла алая струйка зари. Озеро лиловыми краями поднималось на горизонте, и края эти огромной шапкой сходились над головой. Крошечные огоньки кололи туман сверху и снизу и мерцали один над другим — два золотистых прозрачных ломтика.
   И только когда проползал по озеру ветер, тухли внизу огоньки и ломтик в воде дрожал, извивался, тускнел и рассыпался золотыми мазками, а другой мерцал наверху неподвижно.
   По горе мутными пятнами белели сады, и вместе с приторным запахом отцветающих яблонь доносилось оттуда тягучее, слащавое чоканье соловьёв.
   Дьякон поднял голову. Глаза у него были голубые, светлые, немного растерянные. Теперь они потемнели, сделались больше, и отблеск костра острыми искрами прятался в глубине зрачков.
   — Захар! — сказал дьякон. — Слышишь? Соловей…
   Захар обернулся.
   — Ловок я их ловить. Ловок! Только ни к чему… без надобности. Здесь и продать некому.
   Он наклонился к воде, осторожно вытянул руку и… вскочил на ноги, согнул дугою удилище.
   И тотчас тонкая длинная леска, словно ножом, изнутри взрезала воду и где-то далеко, на самом конце, забилось сильное, живое, упругое тело.
   Захар побежал с удилищем от берега и крикнул испуганным голосом:
   — Дьякон!.. Сачок!..
   У берега что-то большое ходило, рылось в воде… Захар передал удилище дьякону, подсучил штаны и зачмокал по илистому дну… Он расправил сачок, закусил бороду и одним ловким движением ковырнул воду.
   И натянутая струною леска ослабла и вяло легла на песок.
   — Голавль! — сказал Захар. — Слава тебе, Господи! С почином!..
   Он распустил мокрые петли сачка и выпростал скользкий, блеснувший брусок.
   — Фунта четыре! Ого!.. — Захар завозился с крючком, и когда он вырвал его, дьякону показалось, что рыба закашляла.
   — Дьякон! Плесни-ка водицы!
   Захар стал на колени, сунул лобастую голову рыбы в песочную лужу, и голавль сразу рванулся из рук, заметался, потом ушёл в глубину, и оттуда всплыли вверх животом две небольшие рыбёшки.
   Захар собрал леску в широкие петли, долго жужжал грузилом, потом вытянул руку, и что-то, отрывисто пискнув, улетело в туман и всхлипнуло, падая в воду.
   Дьякон присел рядом с Захаром. Нагнулся, и в воде закивал человек и моргнули растерянные глаза.
   Захар подтянул лески, воткнул удилище глубже в песок и покосился на дьякона.
   — Ну а… дьяконица?.. Дьяконица-то, говорю… ничего?!
   Дьякон не отвечал.
   — Правильный у тебя человек — дьяконица, — сказал со вздохом Захар. — Правильный!.. Как следовает… А вы всё не ладите…
   Дьякон виновато заморгал глазами.
   — Не ладите! Да!.. А почему? — Захар вопросительно уставился на дьякона. — Несоответственный ты человек, отец дьякон!.. Нет в тебе видимости… Ты на меня не серчай… Я — любя! Умный ты человек… Газету по почте получаешь…
   Дьякон мотнул бородой и растерянно поглядел на Захара.
   — Газету… Какая газета? — Потом помолчал, откашлялся и сказал: — Я… «Ниву» выписываю.
   — Вот видишь! — укоризненно сказал Захар. — Разве тебе подобает? Ты — дьякон!.. духовное лицо!.. Тебе, стало быть, о духовном и думать… По хозяйству там… С мужиков получить… Семью-то надо кормить? Ай нет?..
   Дьякон поглядел на воду, поскрёб подбородок и сказал тихо:
   — Я кормлю…
   — Кормишь? — усомнился Захар. — А как?.. Вот ты сегодня служил бы — глядь, рубель!.. А то и два!.. А ты вот вторую субботу гуляешь!.. Так я говорю, ай нет?..
   Дьякон упрямо мотнул жидкой бородкой:
   — Я не могу. Болен!
   Захар насмешливо покрутил носом.
   — Болезнь твоя… очень даже простая! Никакой тут болезни — одна слабость… несоответственность!.. Все мы больны, грешные. Ты гляди на отца Петра! — голос Захара зазвучал глубоким уважением. — Бутылка ли, две — ни в одном глазе! А ты с пяти рюмок слезу пускаешь… Ты гляди, как он со своими мужиками?.. А?.. — Захар одобрительно усмехнулся. — Намедни пришёл к нему с Гущи плотник Илья. Знаешь, чай?.. Нельзя ли дочь обвенчать?.. — «Можно! Десять рублей!» «Три?» А отец Пётр подвёл его к двери… так это его легонько… сзади коленом! Тут тебе, говорит, не лавочка! Ваксой не торгуют! Пущай-ка у тебя девка до Покрова с пузом побегает! А?.. Так Илья потом накланялся. Этот не подгадит, — сказал Захар с уважением. — Обер!..
   — Я не могу много пить, — сказал дьякон задумчиво. — Не могу… На сердце ударяет.
   — А зачем пьёшь?..
   Захар дёрнул удилище, потряс нахлыстником, потом опять воткнул палку в песок.
   — Водит, — сказал он сердито. — Так только… Оказывает.
   Он снова повернулся к дьякону.
   — Теперь, после службы, чай пойдёт пить… Отец Пётр-то!.. Тебя бы позвал, дьяконицу… Выпили бы чайку… глядь — водочки! По холодочку-то как небойсь славно!
   — Не нуждаюсь, — сказал дьякон угрюмо.
   — Матушка булки небойсь спекла — горячие… Так-то! А то человек… духовное лицо — со мной, мужиком, кашу хлебать! Батюшки!.. — Захар вскочил на ноги. — Батюшки! Из ума вон!..
   Он подбежал к котелку, помешал щепкой, постучал по стенкам.
   — Слава тебе, Господи! Думал — пригорит. Солить пора… — Захар черпнул ложкой из котелка, долго дул, выпучив глаза, потом попробовал. — Пущай попрёет… Этак-то лучше!..
   Он достал холщовый мешочек, высыпал на ладонь крупный серый песок, посолил и вернулся к берегу.
   — Так-то, отец дьякон, — повторил он. — Очень даже великолепно! Сядут себе в палисадничке, на холодочке… — Захар растрогался. — Земский с ними, Михаил Александрыч, приятель-то твой… Я давеча за солью ходил — кучера видел.
   Захар вздохнул, высморкался, потом сказал совсем другим тоном:
   — Земский-то? А?..
   Дьякон поглядел на Захара.
   — Да как же, — Захар перешёл на игривое настроение. — Скажи пожалуйста! Машка-то!..
   — Машка? — повторил дьякон рассеянно. — Конопатая? Солдаткина дочь? Как же… Матери избу построил. Брату — лесу на сруб… соломы омет…
   Захар фыркнул.
   — Гущинские!.. Она из Гущи сама. Ребята гущинские… Мы, говорят, носили, носили — кинули… а барин поднял! Ей-Богу! И что ему в ней? Не люблю! Вся в конопушках… — Захар нагнулся к дьякону, сделал большие глаза и сказал испуганным шёпотом: — Она… Машка-то… выйдет на улицу — хвалится… У барина, говорит, всё имение на меня записано.
   За обрывом завозился слабый, трусливо шипящий, надтреснутый звук. Вырос… Окреп… И тотчас всхлипнули колокола и бросили в озеро горсть дребезжащих звуков трезвона.
   — Отошла!..
   Захар снял шапку, перекрестился и почесал голову. Потом снял с огня котелок, вдавил его донышком в землю и покопался в мешке.
   Дьякон поднял голову, поглядел и сказал:
   — Сюда… идёт…
   По обрыву сползало что-то большое, мутно белевшее… Издали было похоже на покойника в саване. Покойник пошуршал лопухами, выполз на отмель, задышал огнём, и у него изнутри осветились зубы.
   — Земский! — сказал Захар. — Михаил Александрыч… Ишь ты!..
   Покойник хрустел по песку, сопел, потом вынул изо рта папиросу и сказал, задыхаясь, голосом человека, который не в меру полнеет:
   — Отец дьякон? Ты здесь? А мне сказали, ты помер!
   — Пока жив… — ответил дьякон.
   — Гм!.. Здравствуй, Захар! Что ж ты ко мне перепелов ловить? А? Я соскучился.
   — Перепелов нынче некому продавать, — сказал Захар. — Батюшка и тот жмётся… Всё ли слава Богу, Михаил Александрыч?
   — Спасибо… Дьякон! Что ж ты тут делаешь? Рыбу ловишь?
   — Нет… Я — так, — ответил дьякон.
   — Гм!.. Так? А я купаться пришёл! Что?..
   Земский бросил на песок мягкий ковровый саквояжик, и в саквояжике что-то весело звякнуло.
   — Вот и простыню захватил. Да!.. Простыню! Гм… Ну и… мыло там… Что?..
   — Мы кашу варим, — сказал Захар.
   — Кашу? — Барин заглянул в котелок и потянул носом. — Что ж, кашу — это ничего… Вот выкупаюсь!..
   — А не рано? — спросил дьякон.
   — Кому? Мне?.. Я, друг мой, в корпусе… в Крещенье купался! Да! В проруби!.. А ты — рано…
   Захар зябко поёжился.
   — Холодно, небойсь… В проруби-то?..
   Барин щёлкнул замочком и расстелил на песке коврик, снял чесучовый пиджак, расстегнулся, долго возился с сапогами, потом сказал, отдуваясь:
   — Надо остыть.
   — Ты чай пил? — спросил дьякон, покашливая.
   — Кто? Я? — земский пошлёпал себя по голому животу. — Нет! Я не пил. А что?
   — Так, — сказал дьякон. — Я думал, ты у священника.
   — Нет, я не пил! Сходим потом?
   — Я не хожу, — сказал дьякон, глядя в костёр.
   — Куда не ходишь? — Земский вытянул голую ногу к воде, пошевелил пальцами, потом боязливо отдёрнул. — Не остыл ещё. Куда ты не ходишь? А?..
   Дьякон покопался зачем-то в золе, подул в костёр и закашлял:
   — Я… к священнику…
   — Почему?
   — Так…
   Барин повернул на коврике своё рыхлое тело, выпучил глаза, долго молча смотрел на дьякона. Потом прищурил глаза и сказал вопросительно:
   — Дьяконица?
   У дьякона потемнели щёки.
   — Нет… Так…
   Барин вытянул губы трубочкой, пососал воздух и свистнул. Потом потянулся к дьякону и сказал торопливо, озабоченным тоном:
   — Дьякон! Голубчик! Совсем ведь забыл! Скажи ты мне, сделай милость, как твоя дьяконица бураки маринует? А?.. Еду сюда — вот спрошу… Который раз забываю!
   — Я… не знаю. Не ем, — нехотя сказал дьякон.
   — Бураков не ешь? — удивился помещик. — Бураков?
   Он пощупал под мышками, пошлёпал себя по лысине, упёрся ладонями в песок и, ахнув, помочил пятки в воде.
   Потом подобрал ноги на коврик, подумал, почесал грудь и сказал:
   — Я… того… Каша простынет. Лучше после еды. А?..
   За горой шевельнулись голоса, сползли к озеру. Слышно было, как осыпался под ногами илистый берег и, торопливо шурша, катились сухие комки. С плеском закачали лодку, и низом, с воды, отозвался сухой отчётливый звук — должно быть, бросили вёсла.
   — На перевозе, — заметил Захар. — Версты полторы… Ишь ты!..
   Костёр догорал. Головёшки, словно мукою, обсыпало седым чешуйчатым пеплом. Изредка огонь добирался до забытой хворостинки, сдирал с неё кожу, скручивал трубочкой, и весёлые светлые блики ненадолго ложились на воду. И, вместо жуткой лиловой глубины, в свете костра горбилась зеленоватая морщинистая твёрдая спина озера. Земский, пыхтя, задыхаясь, возился с чулками. Один он надел, а другой всполз кверху пяткой, застрял и висел с ноги клювом, и по отмели ползала тень от него — большая уродливая тень.
   Озеро меркло…
   Лиловая влажная мгла холодно побелела, стала тяжёлой и плотной. У самого берега, цепляясь, прилипая к воде, лениво крутились дымчатые узелки. Они тянулись к нему, плели на нем живую паутину, и месяц тускнел, прятался и мерцал, как фонарик, мутным пятном.
   В перелеске залепетали осины. И узелки закрутились быстрее. Длинные туманные пальцы зашевелились над озером, собрали паутину погуще… и фонарик потух.
   Захар застучал ложками, обнял краюшку хлеба и отпилил длинный ломоть.
   — Чем Бог послал! Не побрезгуйте.
   Земский черпнул из котелка и долго, не отнимая ложки от губ, жевал крупу, чавкал, дул и громко втягивал в себя жидкость. Потом откинулся назад, поглядел на дьякона и вздохнул:
   — Так-то оно так… А всё-таки… Захар! Дай-ка мне сюда саквояжик!..
   Он пощёлкал замочком, развернул мохнатое полотенце и вынул плоский объёмистый пузырёк.
   — Гм?.. А… стаканчик?.. Ах, Маша, Маша…
   Захар порылся в своём мешочке и достал маленькую жестянку, в каких продаётся персидский порошок или перец. В жестянке что-то возилось, жужжало, легонько потрескивало…
   — Вот мы сичас, — сказал Захар. — Мы — песком! Я в ней кузнечиков держу… — Захар вывалил из жестянки живой, сухо стрекотавший комочек. — Ничего, они не поганые.
   — Гм? — сказал земский. — А впрочем!.. Покажи-ка пример!
   Захар бережно принял жестянку, накрыл её усами, и на его чёрной жилистой шее под кожей задвигалось яблоко. Он вытряхнул баночку на песок, протянул дощечкой ладонь сначала барину, потом дьякону, вытер усы и встал.
   — Покорно благодарим!..
   — Куда ж ты? — сказал земский. — А ещё?..
   Захар молча сел на прежнее место, постучал ложкой по котелку и черпнул каши.
   — На тараканах? — сказал земский. — Или что там у тебя? На кузнечиках? Гм?..
   Он недоверчиво покрутил носом, сморщился, опрокинул жестянку в рот. Потом нагнулся к дьякону и подёргал его за рукав.
   — Отче дьякониче! Очнись!! Водку пьём!..
   Дьякон выпил жестянку, вытер усы, поболтал ложкой в котелке и сказал тихо:
   — Я, должно быть, уеду.
   Земский сделал удивлённое лицо.
   — Это куда?..
   — Уеду… совсем!..
   — То есть… как это совсем?
   — Так, — сказал дьякон задумчиво.
   — За так, брат, не повезут! А семья? А дьяконица?..
   Дьякон не ответил.
   — Дьякон! — сказал земский, и голос его укоризненно дрогнул. — Дьякон! Опять ты блажишь? Ой как блажишь!.. Ну зачем ты поедешь? Куда?..
   Дьякон поскрёб бороду и сказал:
   — Всё равно…
   — Ну и… дурак! — сказал земский убеждённо. — Конечно, дурак! Что ты о себе думаешь?.. А?..
   Дьякон поглядел на угли. Потом наклонился, заглянул земскому в глаза и сказал испуганным шёпотом:
   — Я… не могу!..
   — Чего ты не можешь?
   — Ничего не могу!.. — дьякон подёргал себя за воротник. — Ничего!.. Служить не могу!..
   — Почему?
   — Не могу я служить! — повторил дьякон. — Не в состоянии… Кому я… служу?..
   — Вот чудеса! — сказал земский. — Как это кому? Кому другие служат? Не было бы кому, и… денег не платили бы!
   Дьякон покачал головой и ответил:
   — Нет! Я так не могу!..
   — Грех-то!.. — сказал Захар испуганно. — А? Скажи, пожалуйста…
   — Это… не служба! — сказал дьякон упрямо. — Я служил… на железной дороге. А здесь… Кому я служу?
   Захар облизал ложку и сказал укоризненно:
   — Будя грешить-то, отец дьякон! Кому? Бо-огу!.. Он… Батюшка…
   — Куда ж ты поедешь? — спросил земский.
   Дьякон покрутил головой, словно его душил воротник.
   — Не знаю… Куда-нибудь… Есть… Люди!..
   — Какие люди?
   Дьякон заморгал глазами, пошевелил пальцами и ответил:
   — Которые… настоящие…
   — Вот ты куда!.. — земский засвистал. — И-их, отец дьякон! А ведь я тебя за умного человека считал. Мало их без тебя ищут? А где их искать?
   — Люди есть! — сказал дьякон убеждённо.
   — То-то, что люди! А вы кого ищете? Ищете людей, а… человека не видите? Вот тебе настоящий! — земский кивнул на Захара. — С ручательством! Дьяконица твоя… Что ты вылупился? Да! Дьяконица! А тебе каких надо? — земский насмешливо фыркнул. — Мыслители! Даны ему Богом глаза… Кругом жизнь, красота, небуш-ко!.. Ишь благодать-то какая! Нет? Нет. Ты себе глаза выколи — тогда человеком станешь!.. — земский сердито засопел, потом ткнул пальцем к обрыву. — Вон… Тоже!.. Не хуже тебя! Целый год мужиков касторкой пичкала — настоящих искала! А теперь — как бы со становым покататься… на шарабане!..
   Захар прищурил глаза, отчего кожа у него на лице сложилась гармошкой, подмигнул и сказал вопросительно:
   — Попадья?
   — Это ничего не доказывает, — сказал дьякон угрюмо.
   — Не доказывает? — спросил земский. — А за обедней у мужа к ручке прикладывается.
   Захар спрятал улыбку в усах, сделал строгое лицо и сказал наставительно:
   — Что ж, это — ничего!.. Это… подобает.
   — К чему ты говоришь? — с сердцем сказал дьякон. — Разве я про неё? К чему?.. — Он закашлял, плюнул, потом покопал палочкой головёшки и сказал тише: — Были… народы… И люди!.. И есть!.. Должны быть… Зачем тогда жить?..
   — Дьякон, — сказал земский, — гляди сюда! Видишь? Нет, ты не видишь… И я не вижу — туман! Ну, всё равно. Видел ты Млечный Путь? Тянется через небо дорожка, сыплет звёздами… Мелкими, мелкими… Их и не разберёшь — так себе, дым!.. Вот как найдёт на тебя эта блажь, задери бороду кверху, погляди и… подумай! Там, наверху, чёрт знает где, миллионы миров и на них… существа! Понимаешь? Живут!.. Читал в «Ниве»-то? А? Ну вот… Что перед ними люди, народы? Да знаем ли мы с тобой, можем ли мы ещё представить, что такое настоящие люди?!
   Земский потряс головой и похлопал дьякона по коленке.
   Захар смотрел с любопытством земскому в рот, потом наклонил голову набок и сказал недоверчиво:
   — О!.. Скажи пожалуйста!..
   Дьякон долго молчал, рылся хворостиной в углях, двигал бородкой, потом дёрнул шеей и поглядел на земского:
   — Что ж это доказывает?
   — То и доказывает… Ты — человек! — помещик погрозил пальцем. — Ну и… сапожник знай свои колодки… Каких тебе ещё людей надо? На земле все, брат, люди, все человеки! А впрочем, чёрт с тобой! Хочешь блажить и блажи… Блажи!.. Сделай милость! Не маленький. Захар! Дай-ка мне саквояж.
   Земский завернул пузырёк и сердито стал уминать в саквояже полотенце.
   — Правильно! — сказал Захар одобрительно. — Вот правильно. Какая тебе планида обозначена — так и живи… Вот и барин тебе… Так? Ай нет?..
   — Х-хорошо!.. — сказал дьякон, и в голосе его заворочалась тупая, тяжёлая злоба. — Так-с… Объяснили!.. Миры!.. Хватит без нас? А зачем?.. Мы… нам зачем? Это… зачем?
   Дьякон сунул костлявую руку в туман, и нельзя было понять, показал он на что-нибудь или с угрозой погрозил кулаком.
   — Будет, отец дьякон, — устало сказал помещик. — Поблажил, и будет… Чего там?.. Вот мы сейчас чайку… У попа.
   У берега, в камышах, сочно бултыхнуло. Из-под тумана на отмель полезли мелкие водяные морщинки. Захар встрепенулся.
   — Сазан! Ишь ты, играет!..
   — Теперь бы… с кашей! — вздохнул мечтательно земский.
   — Сазан теперь не пойдёт, — сказал Захар. — Ни за какие тыщи! Сазан любит, чтобы его летом ловили… на горох… Погоди-ка — рожь зацветёт… Он те покажет!..
   — Миша! — сказал дьякон жалобным голосом. — Миша!.. Нельзя!.. Понимаешь? Нельзя… Ежели без рассуждения…
   На горе, за горбатой спиною амбара, кто-то чихнул, потом закашлял, и в тумане скрипнул простуженный голос:
   — Дья-ка-ан!..
   Захар втянул голову в плечи и зашептал испуганно:
   — Кличет… дьяконица…
   Дьякон завозился на песке, подобрал колени, потом вскочил и заковылял, сгорбившись, к берегу.
   — Куда? Погоди! — крикнул земский. — Вместе пойдём!..
   — Дья-кан!.. Ужи-ны!.. — Голос поперхнулся, замолк, потом сердито прокашлял: — Нак-казание Бо-жецкое!..
   Дьякон переломил пополам своё длинное туловище и раскачал лодку.
   — Дьякон?! Куда ж ты!.. Домой зовут…
   Дьякон сдвинул с отмели лодку, разогнал её, купая в воде сапоги, вскочил на корму коленом, и лодка торопливо, сердито зашипела носом.
   — Дья-ка-ан! — скрипел голос, и слышно было, что у женщины не хватает передних зубов. — Дзя-дзя-кан! Ужи-ны-ныть!..
   Дьякон вырос в тумане гигантскою тенью, загремел вёслами. Кто-то, в мантии, взмахнул над лодкой длинным мечом, и, вздрогнув, с оттяжкой — в два такта — застучали уключины.
   — Нехорошо? — сказал Захар вопросительно. — Вот нехорошо!.. Страм!..
   На амбаре закувякал сыч.
   По горе гремела телега. Ехали по сухой, убитой дороге, за церковной оградой, а колёса стучали в тумане над озером, и так же, минуту спустя, над водой заскрипела ось.
   Высоко, в небе должно быть, родился ветер. Туманные тени над озером колыхнулись, дрогнули, заметались, и туман стал уползать, обнажая плоскую спину залива, словно кто-то скатывал с озера валиком серый пушистый войлок.
   Земский поднялся на ноги, ёжась от сырости, обдёрнул жилет и взялся за саквояжик.
   — Барин!.. — сказал Захар нерешительно.
   Земский обернулся.
   — Барин!.. — повторил Захар чужим трусливым плачущим голосом. — Ваше благородие!.. Господин земыскай!..
   — Чего тебе?
   — Господин земыскай!.. Явите Божеск… милость! — Захар снял шапку и, сидя, поклонился в землю. — Не ради меня… ради Бога!.. Дозвольте спросить… Дровец бы?.. А?.. самую малость… Хворосту…
   Земский посмотрел на Захара, поморгал и ответил:
   — Что ж?.. Пожалуй… Почисть!..
   — Дай тебе Бог, Царица Небесная! — Захар опять поклонился в песок. — Не даст лесник-то… Записочку бы?.. Я… Марью Федотьевну-то вот этакой знал… — Захар показал на вершок от земли.
   — Гм?.. Ладно, — сказал помещик. — Я скажу… Я у батюшки записку оставлю.
   Захар опять поклонился. Потом надел шапку, шмыгнул носом и сказал прежним степенным голосом:
   — Кошелёчек-то тебе отнести? Ай даром?..
   — Не надо, — сказал земский. — Я сам.
   Он щёлкнул портсигаром, чиркнул спичкой и зашуршал лопухами.
   Захар потоптал головёшки, засыпал песком, потом пошёл к удочкам.
   Он подтянул лески, высморкался в воду, долго ёрзал по песку задом, отыскал старое место с насиженной ямкой, свесил брови и бороду и опять словно уснул над водой, обхватив руками колени.
   Валик тумана уползал к горизонту.
   Вот из-под него вынырнула лодка.
   Дьякон далеко в озере…
   Вот задрожал под туманом, в воде, мерцающий ломтик. Дьякон размазал ломтик веслом, и у лодки выросли серебристые крылья и сзади зазмеилась янтарная дорожка.
   Туман ушёл, и на смену ему с неба сползла на озеро разноголосая тишина.
   Тина шепталась в камышах. Где-то высоко висели немые звенящие звуки. Тонким ножичком резала воду узкая отмель — там невидимкой копошились кулички и тихонько посвистывали, словно кто-то водил под сурдинку бородкой смычка по тоненьким струнам.
   Лодки почти не видать…
   У самого горизонта, в серебристой дорожке месяца, перебирает лапками чёрный паучок.
   Исчез и он.
 
   1911

   Рассказ печатается по изданию: Жизнь для всех. Спб., 1911. № 3.