Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке BooksCafe.Net
Все книги автора
Эта же книга в других форматах
Приятного чтения!
ЗНАМЕНИТОМУ ГЕТЕ
Иностранец дерзает поднести почтительный дар литературного вассала сеньеру, первому из современных писателей, создавшему литературу своей страны и прославившему литературу Европы.
Зал во дворце.
Он оскорбил царицу, — он ей муж;
Он оскорбил сестру мою, — он брат мой;
Он оскорбил народ, — ему он царь,
И должен быть я подданным и другом:
Нельзя ему погибнуть так. Мне ль видеть,
Что род Немврода[6] и Семирамиды[7]
Иссяк, — что власть тринадцати столетий
Закончится, как песня пастуха?
Ему проснуться б! Ведь не всю отвагу
Беспечную в изнеженной душе
Изъел разврат; еще в ней скрыта сила:
Хоть смята жизнью — не убита; пала,
Но не погибла в безднах сладострастья.
Родясь в шатре, он трона б мог достичь;
Но, будучи рожден монархом, что он
В наследство сыновьям оставит? — Имя,
Которое отвергнут сыновья!
Но все же есть исход. Он искупил бы
И лень и стыд, на правый путь вернувшись:
Ведь так легко с него он своротил,
А неужели управлять народом
Труднее, чем бесплодно тратить жизнь?
Труднее войском править, чем гаремом?
Он вянет в низких радостях; он гасит
Свой дух и разрушает плоть делами,
Что ни здоровья не дают, ни славы —
Как их дают охота и война.
Ему проснуться должно. Но разбудит
Его — увы! — лишь гром.
Из внутренних покоев доносится нежная музыка.
Чу! Лютни, лиры,
Кимвалы[8]… Похотливое бряцанье
Игривых струн и сладкий голос женщин
И тварей тех, кто этих женщин хуже,
Должны его разгулу эхом быть,
Затем, что царь, сильнейший из монархов,
В венце из роз, валяется, небрежно
Отбросив диадему, чтоб ее
Взял первый, кто схватить ее посмеет.
Вот, показались… Душным ароматом
Уже несет от раздушенной свиты;
Вот жемчуга разряженных наложниц —
Хор и совет его — уже сверкают
Вдоль галерей; и меж распутниц — он!
Он! Женщина лицом и платьем[9] — внук
Семирамиды! Он! Не царь — царица!
Все ближе он… Остаться? Да! И встретить,
И повторить, что говорят о нем
Все честные… Идут рабы; ведет
Их государь, сам подданным их ставший!
Входит Сарданапал, женственно одетый; голова его увенчана цветами, одежда небрежно развевается; его сопровождает свита из женщин и юных рабов.
Гирляндами беседку над Евфратом
Украсить, осветить и все доставить
Для пиршества парадного. Мы в полночь
Там будем ужинать. Наладить все.
И пусть галеру приготовят. Веет
Прохладный ветер, зыбля гладь речную.
Мы отплывем. А вам, прекрасным нимфам,
С кем я делю досуг мой сладкий, должно
Увидеться со мной в тот час блаженный,
Когда сберемся мы, как звезды в небе,
Чтоб вам светлей, чем звезды, заблистать.
До тех же пор свободны вы. А ты,
Ионянка возлюбленная, Мирра,
Уйдешь или останешься?
Властитель!
«Властитель»! Жизнь моя! Что за холодный
Ответ! Проклятие царей — такие
Ответы! Госпожа себе и мне,
С гостями ль ты уйдешь, или меня
Вновь опьянишь?
Как повелит мой царь.
Не говори так! Нет мне счастья выше,
Чем исполнять твою любую прихоть.
Не смею я шептать мои желанья,
Боясь твоей покорности: ты слишком
Спешишь мечтою жертвовать другим.
Я остаюсь. Я счастлива, лишь видя,
Что счастлив ты. Но только…
Что же «только»?
Преградою меж нами может быть
Твое лишь, дорогое мне, желанье.
Мне кажется, настал обычный час
Совета. Мне бы лучше удалиться.
Ионянка права: ей здесь не место.
Кто говорит? Ты, брат мой?
Брат царицы,
Тебе же, царь мой, преданный слуга.
Как я сказал, вы все теперь свободны
До полночи, когда прошу явиться.
Свита удаляется.
Как? Разве ты уходишь, Мирра?
Царь,
Ты не сказал: «Останься».
Я прочел
Желанье это в ионийском взоре,
Который так я знаю!
Царь, ваш брат…
Брат по жене, наложница! Меня ты
Зовешь, не покраснев?
Не покраснев?
Ни глаз, ни сердца у тебя! Она
Зарделась, как закат в горах Кавказа,
Оттенки розы льющий на снега, —
И ты ее коришь, слепец холодный,
Того не видя!.. Как, ты плачешь, Мирра?
Пусть плачет: есть о чем поплакать ей,
Из-за кого другие горше плачут.
Будь проклят, кто ее довел до слез!
Не проклинай себя: и так мильоны
Тебя клянут.
Забылся ты! Смотри,
Я вспомню, что я царь!
О, если б!
Царь мой,
И вы, мой князь, позвольте мне уйти.
Ну что ж — иди, коль нежный дух твой ранен
Столь грубо. Только помни: мы должны
Вновь свидеться. Мне легче трон утратить,
Чем радость — быть с тобой.
Мирра уходит.
Смотри, чтоб разом
Не утерять и трон, и радость!
Брат!
Я — видишь? — сдержан, слыша речь такую,
Но все ж не выводи меня за грани
Натуры мягкой.
Именно за грани
Натуры слишком мягкой, слишком дряблой
Хочу повлечь тебя и разбудить,
Хотя б себе во вред!
Клянусь Ваалом,[10]
Меня тираном хочет сделать он!
А ты — тиран! Не только там тиранство,
Где кровь и цепи. Деспотизм порока,
Бессилье и безнравственность излишеств,
Безделье, безразличье, сладострастье
И лень — рождают тысячи тиранов,
Что за тебя свирепствуют, стократ
Превосходя злодейства одного
Жестокого и властного монарха.
А ложный блеск твоих причуд развратных —
Не меньше яд, чем тирания слуг,
И подрывает пышный твой престол
И все его опоры. Враг ворвется ль,
Иль разразится внутренний мятеж —
И то, и то губительно. Народ твой
Врага не сможет отразить, а к бунту
Скорей примкнет, чем усмирит его.
Кто дал тебе стать голосом народа?
Забвение обид сестры-царицы;
Любовь к племянникам-малюткам; верность
Царю (она понадобится вскоре
Ему на деле); память о Немвроде;
И что еще, чего не знаешь ты.
А что?
Тебе неведомое слово.
Скажи; люблю учиться.
Добродетель.
Неведомое?! Да оно завязло
В ушах — противней воя черни, хуже
Трубы визгливой! Лишь его твердит
Сестра твоя!
Ну, прочь от скучной темы;
Послушай о пороке.
От кого?
От ветра хоть бы: в нем народный голос.
Ты знаешь: добр я и терпим; скажи мне:
Чем движим ты?
Бедой тебе грозящей.
Какой?
Твои народы (их немало
В твоем наследье) все тебя хулят.
Меня? Чего ж хотят рабы?
Царя.
А я?
Для них — ничто; по мне, ты мог бы
Стать чем-нибудь.
Крикливые пьянчуги!
Чего им нужно? Мир… довольство…
Мира
Так много, что — позор; довольства ж — меньше,
Чем полагает царь.
А кто виной?
Лжецы-сатрапы, правящие дурно.
И царь отчасти, кто вовек не глянет
Поверх дворцовых стен, а если выйдет,
То лишь затем, чтоб летний зной избыть
В одном из горных замков… О Ваал,
Великую империю ты создал
И богом стал иль славою как бог
Сверкал века! А царь, твоим потомком
Слывущий, никогда не поглядел
Как царь на царство, нам тобой, героем,
Добытое, — твоим трудом, и кровью,
И гибелью! А для чего? Платить
Налоги для пиров, для лихоимства
Любимцев!..
Знаю! Надо, чтоб я стал
Воителем? Созвездьями клянусь,
Оракулом халдеев, заслужили
Рабы неугомонные, чтоб я
Их проклял и повел навстречу славе!
А почему же нет! Семирамида,
Хоть женщина, водила ж ассирийцев
На светлый Ганг?
О да. Но как вернулась?
Как муж и как герой. Отбитой, но —
Непобежденной. С двадцатью бойцами
Отход свершила в Бактрию.[11]
А сколько
Осталось пищей коршунам индийским?
Молчит историк.
Ну, так я скажу!
Ей лучше б выткать двадцать платьев, сидя
В своем дворце, чем с двадцатью бойцами
Бежать, покинув мириады верных
Стервятникам, волкам и людям. (Люди ж
Свирепей прочих.) И вот это — слава?
Мне лучше быть безвестным навсегда!
Воителям не всем такой удел.
Семирамида, ста царей праматерь,
Из Индии бежала, но зато
Мидян включила, персов и бактрийцев
В державу ту, которой управляла,
Которой править мог бы ты.
Я — правлю,
Она лишь покоряла.
Скоро будет
Нужнее меч ее, чем скипетр твой.
Был некий Вакх; о нем я от моих
Гречанок слышал; был он божеством,
Но греческим, — чужим для наших капищ, —
И захватил он Инд[12] золотоносный,
О коем ты болтаешь, где была
Побеждена Семирамида.
Слышал:
И этот человек, ты видишь, богом
Прослыл за подвиг.
Я не человека
Сейчас почту, а бога. Виночерпий!
Что царь задумал?
Должен быть почтен
Наш новый бог и древний покоритель.
Вина!
Входит виночерпий.
Подать мне кубок золотой,
В алмазах весь, что чашею Немврода
Слывет. Беги, наполни, принеси.
Виночерпий уходит.
Вслед за бессонной оргией не время
Вновь пить.
Возвращается виночерпий, неся вино.
Мой благородный родич! Если
Не лгут нам греки — варвары с далеких
Окраин царства нашего, — то Вакх
Завоевал всю Индию, не так ли?
Да, и за это назван богом.
Нет,
Не так. Следы его завоеваний
Два-три столпа (я их достать бы мог,
Не пожалей затрат на перевозку),
Все, что осталось от потоков крови,
Им пролитой, держав, им сокрушенных,
Сердец, разбитых им! А в этом кубке
Его бессмертье — в той лозе бессмертной,
Чью душу первым выжал он и дал
На радость людям, как бы в искупленье
Свершенных им блистательных злодейств.
Без этого он был бы просто смертный,
В простом гробу, и, как Семирамида, —
Чудовищем в людской личине, с блеском
Обманной славы. Он вину обязан
Божественностью; дай ему в тебя
Влить человечность! Братец мой ворчливый,
Хлебнем за греческого бога!
Дай мне
Все царство — я не надругаюсь так
Над верой предков!
Для тебя — герой он,
За то, что пролил море крови, но
Не бог — создавший чары из плода,
Что гонят скорбь и старость молодят,
И вдохновляют юность, и забвенье
Дают усталым и отвагу робким,
Сменяя новым скучный этот мир.
Ну, за тебя я пью и за него,
За подлинного человека: он
Все сделал, доброе и злое, чтобы
Дивить людей.
Не рано ль начинаешь
Твой пир?
А что ж? Пир всех побед приятней:
Пьют, а не плачут. Впрочем, цель моя
Была иной: коль за мое здоровье
Не хочешь выпить — продолжай.
Иди,
Мой мальчик.
Виночерпий уходит.
Дай с тебя стряхнуть мне спячку,
Пока мятеж тебя не пробудил.
Мятеж? Какой? И чей? Причина? Повод?
Я царь законный; род мой искони
Был царским. В чем я пред моим народом
Иль пред тобой виновен, что меня ты
Бранишь, а он бунтует?
В чем виновен
Ты предо мной — я умолчу.
Царицу,
Ты думаешь, я оскорбил?
Что ж думать?
Да, оскорбил!
Терпенье, князь! Послушай:
У ней — вся власть, весь блеск, присущий сану,
Почет, опека над наследным принцем,
Все блага, что царице надлежат.
Я стал ей мужем ради нужд престола,
Любил — как любит большинство мужей.
Но если вы считали, что я буду
С ней связан, как мужик халдейский с бабой, —
То вы людей, монархов и меня
Не знали.
Стоит ли нам спорить? Род наш
До жалоб не снисходит, а сестра
Ничьей любви не станет домогаться,
Хотя бы царской. И не примет страсти,
С распутными рабынями делимой.
Она молчит.
Что ж разговорчив брат?
Я — эхо всей империи твоей,
Чей трон непрочен под царем ленивым.
Рабы неблагодарные! Роптать,
Что я не лил их кровь, что не водил их
В пески пустыни дохнуть, их костями
Не убелял прибрежий топких Ганга,
Не истреблял мечом законов диких,
Не гнул их на постройке пирамид
Иль вавилонских стен!
Но это все
Достойней государя и народа,
Чем петь, плясать, блудить и пить, и тратить
Казну, и добродетель попирать.
И у меня заслуги есть: я за день
Два города построил — Анхиал[13]
И Тарс. А ведьма, бабушка моя,
Семирамида, жадная до крови, —
Она тотчас разрушила бы их!
Твои заслуги чту я: ради шутки
Два города воздвиг ты, осрамив
Их и себя постыдными стихами.
Себя! Да оба города не стоят
Стихов таких, клянусь Ваалом! Можешь
Бранить меня, мой нрав, мое правленье,
Но не стихи с их правдою святой!
Вот эта надпись, где в словах коротких
Оценена вся жизнь: «Сарданапал,
Сын Анасиндаракса, царь, построил
За день единый Анхиал и Тарс.
Ешь, пей, люби. Все прочее не стоит
Щелчка».[14]
Достойная мораль и мудрость,
Народу возвещенная царем!
Ну да! Прочесть хотел бы ты иное:
«Страшись царя; плати в его казну;
Служи в его фалангах; жертвуй кровью;
Пади во прах, встань и ступай: трудись».
Или такое: «Царь Сарданапал
Здесь умертвил своих врагов сто тысяч;
Вот их гроба — его трофей». Но это
Воителям оставлю я. С меня
Довольно, если подданным моим
Гнет жизни облегчу и дам в могилу
Сойти без воплей. Вольности мои
Народу не запретны. Все мы люди.
Твоих отцов — богами чтили…
В прахе
Могильном, где ни смертных, ни богов!
Оставь твердить об этом! Черви — боги;
По крайней мере кормятся богами
И дохнут, все сожрав, А боги предки —
Простые люди. Вот я — их потомок;
Во мне — одно земное и ни капли
Божественного; разве только склонность,
Тебе столь неприятная: любить,
Быть милосердным и безумства ближних
Прощать, а также (человечья слабость) —
Свои.
Увы! Подписан приговор
Великой, несравненной Ниневии!
О горе, горе!
Что тебя страшит?
Тебя враги подстерегают. Буря
Вот-вот ударит и сметет тебя,
Твой трон и нас! И для потомков Бэла[15]
Все нынешнее станет прошлым завтра.
Чего ж бояться нам?
Измены дерзкой,
Тебе силки расставившей. Но можно
Еще спастись. Уполномочь меня
Печатью царской на борьбу с крамолой,
И головы твоих врагов сложу я
К твоим ногам.
Так… Много?
Что считать,
Когда твоей грозят? Дай власть мне; дай
Твою печать и вверь мне остальное.
Нет, жизнь людей не принесу я в жертву.
Жизнь отнимая, мы не знаем — что мы
Даем и что берем.
И ты не хочешь
Взять жизнь врага, грозящего твоей?
Вопрос нелегкий. Все же отвечу: нет!
Нельзя без казней разве? Но кого ты
Подозреваешь? Заключи под стражу.
Не спрашивай, прошу тебя; не то
Ответ мой побежит в толпе болтливой
Твоих любовниц, облетит дворец,
Проникнет в город, и тогда — пропало.
Доверься мне.
Доверюсь, как всегда.
Возьми печать.
Еще прошу…
О чем?
Пир отменить, назначенный на полночь
В беседке над Евфратом.
Отменить?!
Нет! Хоть бы все мятежники сошлись!
Пускай приходят с мерзостью любою —
Не отступлю! Из-за стола не встану
Ни мигом раньше, кубка не отвергну,
Ни розой меньше не возьму, ни часом
Не сокращу веселья! Не боюсь!
Но ты б вооружился, если надо?
Пожалуй. У меня прекрасный панцирь
И меч, закалки той же; лук и дротик,
Что и Немвроду подошли б, — немного
Тяжеловаты, но удобны. Кстати:
Как я давно не пользовался ими,
Хоть на охоте! Ты их видел, брат?
Да время ли для вздора и фантазий!
Возьмешь оружье в должный час?
Возьму ли?
О, если чернь нельзя ничем полегче
Смирить — за меч возьмусь, пока она
Не взмолится, чтоб он стал прялкой!
Люди
Твердят, что прялкой стал твой скипетр.
Ложь!
Но пусть. У древних греков, о которых
Рабыни мне поют, болтали то же
О первом их герое, о Геракле,
Омфалу полюбившем.[16] Видишь: чернь
Всегда и всюду рада клеветать,
Чтобы царей унизить.
Не болтали
Такого о твоих отцах.
Не смели.
Труд и война уделом были их.
И цепь они на латы лишь сменяли.
Теперь у них — мир, и досуг, и воля
Пить и орать. Пускай! Мне все равно.
Одной улыбки девушки прекрасной
Я не отдам за все восторги черни,
Венчающей ничтожных! Что мне в реве
Презренных стад отъевшихся, чтоб я
Ценил их мерзкие хвалы иль дерзкой
Боялся брани?
Это люди — сам ты
Сказал, сердца их…
И у псов сердца,
Но лучше, ибо преданней. Но к делу.
Ты взял печать; коль вправду будет бунт,
Уйми его, но не жестоко, если
Не вынудят. Мне гадко причинять
Или, терпеть страданье. Мы и так —
И раб ничтожный, и монарх великий —
Страдаем вдоволь; груз природных бедствий
Не прибавлять друг другу мы должны,
А облегчать взаимно роковое
Возмездье, отягчающее жизнь.
Им это неизвестно или чуждо.
Я сделал все, чтоб легче было им:
Я войн не вел, я не вводил налогов,
Я не вторгался в их домашний быт,
Я позволял им жить по их желанью
И сам так жил.
Но забывал о долге
Царя; вот и кричат они, что ты
Быть государем неспособен.
Ложь!
К несчастью, я лишь к этому и годен,
Не то последний бы мидиец мог
Меня сменить.
И есть один мидиец,
Задумавший такое.
Ты о чем?
Ты — скрытен; ты вопросов не желаешь,
А я не любопытен. Действуй сам;
Коль нужно будет, окажу поддержку,
Все утвержу. Никто сильней меня
Не жаждал править мирными и мирно;
Но если гнев разбудят мой, то лучше б
Им грозного Немврода воскресить,
«Великого Охотника»! Все царство
Я превращу в загон, травя зверей,
Кто были, но не пожелали быть
Людьми! Они во мне иное видят.
Не то, что есть; но если стану тем,
Кого им надо — худшее свершится,
И пусть самих себя благодарят!
Что? проняло?
Кого ж неблагодарность
Не проняла б?
Отвечу делом я.
Храни в душе проснувшуюся силу,
Она дремала, но не умерла,
И ты свой трон еще прославить можешь
И полновластно царствовать! Прощай.
Прощай! Ушел с моим кольцом на пальце,
Заменой скипетра. Он так же крут,
Как я уступчив. Но рабам мятежным
Нужна узда!.. Не знаю, в чем опасность.
Но он открыл, пусть он и устранит.
Ужели жизнь, столь краткую, мне тратить,
Чтоб охранять ее от сокращенья?
Она того не стоит. Это значит —
До смерти смерть; жить, опасаясь смерти,
Ища мятеж, подозревая близких
За близость их, а дальних за далекость.
Но если им дано меня смести
С лица земли и с трона — что такое
Трон и земля здесь на земле? Я жил,
Любил и образ множил мой; а смерть —
Такое же естественное дело,
Как этот вздор. Да, я не лил морями
Кровь, чтобы имя превратить мое
В синоним смерти, ужаса и славы,
Но не раскаиваюсь, жизнь моя —
В любви. И если кровь пролить я должен,
То — против воли. До сих пор ни капли
Не вытекало из ассирийских жил
Из-за меня: гроша я не истратил
Из всей казны на то, что хоть слезы
Могло бы стоить подданным моим.
Их я берег — и стал им ненавистен,
Не угнетал — и вот растет мятеж.
О люди! Им коса нужна, не скипетр;
Косить их нужно, как траву, не то
Взойдет бурьян и жатва недовольства
Гнилая почву тучную отравит
И житницу в пустыню превратит!..
Не стоит размышлять! Эй, кто там!
Входит слуга.
Раб,
Скажи гречанке Мирре, что мы жаждем
Быть с нею.
Царь, она пришла.
Входит Мирра.
Ступай.
О милая! Мое ты сердце слышишь:
В нем образ твой возник, — и ты пришла!
Позволь мне верить, что меж нами есть
Оракул нежный, сладостным влияньем
Влекущий нас, когда мы врозь, — быть вместе.
Верь: есть.
Я знаю, но назвать не в силах.
Что это?
Бог — на родине моей;
В душе моей — как будто чувство бога
Высокое! Но это чувство смертной;
Смиренье в нем, хотя и счастье, — или
Должно быть счастье, но…
Опять преграда
Меж нами и мечтой о счастье! Дай мне
Ее смести (встающую в твоей
Заминке), счастье дав тебе, и этим
Свое упрочить.
Государь мой!
Вечно
«Мой государь», «мой царь», «мой повелитель»!
Смиренье, робость! Никогда улыбки
Не вижу — разве на пиру безумном,
Когда шуты, напившись, позабудут
Приличия, и с ними я сравняюсь
В скотстве! О Мирра! Все названья эти —
«Царь», «государь», «властитель», «повелитель» —
Могу я слышать и, в былом, ценил.
Верней — терпел в устах рабов и знати;
Когда же их лепечут губы милой,
Целованные мною, — в сердце холод
Проходит, леденящее сознанье,
Что ложь — мой титул, если чувство душит
В моей любимой! Хочется тогда
Сорвать с себя докучную тиару
И в хижине кавказской поселиться
С тобою, и венком сменить венец!
О, если б так!
И ты того же хочешь?
А почему?
Неведомое мог бы
Ты там узнать.
А что же?
Цену сердца;
О женском говорю.
Но я изведал
Их тысячи и тысячи.
Сердец?
Сердец.
Ни одного! Но час, быть может,
Придет.
Придет! Послушай: Салемен
(Как он проведал, знает лишь создатель
Державы нашей, Бэл) мне объявил,
Что мой престол в опасности.
Он сделал
Прекрасно.
Ты ли это говоришь?
Ты! с кем он был столь груб, кого дерзнул он
Изгнать издевкой дикой и заставил
Краснеть и плакать?
Я краснеть и плакать
Должна бы чаще. Хорошо, что он
Мне долг напомнил мой. Но про опасность
Упомянул ты, — для тебя?
Какой-то
Мидийский темный заговор, и злоба
Войск и племен, и уж не знаю что:
Какой-то лабиринт угроз и тайн.
Ну, Салемен всегда такой, ты знаешь;
Но человек он честный. Перестанем;
Подумаем о пире.
Не о пире, —
Не время! Мудрых предостережений
Ты не отверг?
И ты боишься?
Я —
Гречанка; мне ль бояться смерти? Я —
Рабыня; мне ль свободы устрашиться?
Так почему бледнеешь?
Я — люблю.
А я? Тебя люблю я больше жизни
Моей короткой, больше всей державы
Колеблемой, — но не дрожу я.
Значит,
Ты ни себя не любишь, ни меня:
Любя другого, и себя ведь любят —
Ради него… Все это безрассудно:
Нельзя терять впустую жизнь и трон!
Терять! Но кто же, дерзкий, посягнет
На них?
А кто попытки убоится?
Коль сам себя забыл их царь — никто
О нем не вспомнит!
Мирра!
О, не хмурься!
К твоей улыбке так привыкла я,
Что горше мне суровый вид, чем кара,
Быть может, возвещаемая им.
Царю — я подданная, господину —
Рабыня, человека — я люблю,
Охваченная роковым влеченьем!
Гречанка, ненавижу я монархов;
Рабыня — цепи; ионийка, я
Унижена любовью к иноземцу
Сильнее, чем оковами. И все же
Люблю тебя! И если той любви
Хватило, чтобы душу переделать,
Ужель она откажется от права
Тебя спасти?
Спасти? Ты так прекрасна!
Люби меня, люби, а не спасай!
А без любви — где сыщешь безопасность?
Про женскую любовь я говорю.
Жизнь человек сосет из женской груди
И учится словам из женских уст;
И первый плач близ женщины смолкает,
И женщина последний слышит вздох:
Мужчины нарушают долг печальный
Быть при вожде в его последний миг!
О, златоустая! Звучит твой голос
Как музыка — трагическою песнью,
Которую так любят у тебя
На родине, ты говорила. Плачешь?
Не надо!
Я не плачу. Но — молю —
Не говори о родине моей.
Но ты сама нередко…
Правда, правда;
Мысль вечная невольно ищет слова;
Но речь других о Греции — мне нож!
Молчу… Меня спасти ты хочешь; как же?
Уча спасти не одного себя,
Но всю страну огромную от худшей
Из войн — братоубийственной войны.
Но я, дитя, все войны ненавижу;
Живу я в мире, в радостях; чего же
Еще?
Ах, царь! С обычными людьми
Нужна нередко видимость войны,
Чтоб сущность мира охранить; царю же —
Порою страх внушать, а не любовь.
Но я искал любви.
А не внушил
Ни страха, ни любви.
Тебя ль я слышу?
Речь — о любви народа, себялюбца;
Народу нужен страх перед законом,
Не гнет: о нем не должен думать он;
А думает — пускай его считает
Защитою от худшего, от гнета
Страстей. А царь вина, цветов, пиров,
Любви — вовек не сыщет славы.
Славы!
А слава — что?
Спроси отцов-богов.
Они молчат. О них жрецы болтают,
Стремясь подачку выпросить на храм.
Взгляни в анналы тех, кто создал царство.
Я не могу: они в крови. К тому же
Империя основана, а большей
Не нужно мне.
Ты эту сбереги.
Ее мне все ж для наслаждений хватит…
Идем к Евфрату, Мирра: чудный вечер;
Галера ждет, и павильон разубран
Для пиршества ночного и такою
Сверкнет красой и блеском, что и звезды
Небесные увидят в нем звезду!
И, свежими увенчаны цветами,
Возляжем мы с тобой подобно…
Жертвам.
Нет, как цари, как пастухи-цари
Былых времен, не знавшие венцов
Прекраснее цветочных, а победы —
Лишь мирные, бесслезные… Пойдем.
Входит Панья.
Вовеки жить царю!
Ни часом дольше,
Чем он любить способен. Ненавижу
Такой язык: жизнь делает он ложью,
Прах вечностью маня! Ну, Панья, быстро.
Мне Салемен велел возобновить
Его мольбу к царю: хотя б сегодня
Дворца не покидать; он, возвратясь,
Даст объясненья смелости своей,
Которые, быть может, оправдают
Его вмешательство.
Я, значит, в клетке?
Уже в плену я? Мне запретен воздух?
Ответишь Салемену: хоть бы вся
Ассирия бурлила мятежом
Вкруг этих стен, — я выйду!
Повинуюсь,
Но…
Выслушай, властитель! Много дней
И месяцев провел ты в сладкой неге
В глуби дворца, ни разу не представ
Перед народом, рвущимся к царю;
Ему не показался ты; сатрапов
Не проверял; богам не поклонялся;
Оставил все на произвол судьбы;
И все в стране — все, кроме зла, — уснуло!
И ты не хочешь день еще помедлить —
Лишь день, который, может быть, спасет?
Немногим верным не подаришь суток —
Для них, для предков, для себя, для малых
Наследников твоих?
Она права.
Князь Салемен так торопил меня
Предстать перед твоим священным ликом,
Что я дерзну к ее словам добавить
Мой слабый голос.
Нет!
Но для спасенья
Страны твоей!
Оставь!
Для всех, кто верен
Престолу, кто сомкнутся вкруг тебя
С твоей семьей!
Все это бредни. Где
И в чем опасность? Это Салемен
Придумал — показать свое усердье
И доказать, сколь он необходим.
Внемли совету, всем святым молю!
Дела на завтра.
Или смерть сегодня.
Так пусть придет нежданно — средь веселья
И нежности, восторгов и любви!
Не лучше ль пасть, как сорванная роза,
Чем вянуть?
Так. Ты непреклонен. Ради
Спасения всего, что всех царей
В былом на подвиг звало, — не отложишь
Ничтожный пир?
Нет.
Ну, а для меня?
Для моего спасенья?
Твоего?
О Мирра!
Первый дар, что я прошу!
Да, да! Возьми, хоть ты просила б царство!..
Для твоего спасенья — да! Ну, Панья,
Ты слышал? Прочь!
Иду!
Мне странно, Мирра:
Что вызвало настойчивость твою?
Страх за тебя. Ведь ясно, что не стал бы
Князь, родственник твой, требовать так много,
Не будь опасность велика.
Но если
Я не боюсь, чего тебе бояться?
Коль ты бесстрашен, за тебя боюсь!
Ты завтра этим страхам посмеешься.
Или, случись беда, сойду в обитель,
Где нету слез; и это лучше смеха,
А ты?
Царем, как прежде, буду.
Где?
Там, где Ваал, Немврод, Семирамида.
Здесь я один, там буду с ними. Рок
Мне царство дал; пусть он и уничтожит;
Но буду лишь царем или ничем?
Низложенным не стану!
Будь и раньше
Таким ты — кто б дерзнул восстать?
А кто
Дерзает?
Ты кого подозреваешь?
Подозревать? На то шпионы. Что же
Мы тратим драгоценные минуты
На страх пустой, на болтовню? Рабы!
Для пира приготовить зал Немврода!
Уж если мне тюрьмою стал дворец,
Пусть нам в цепях не будет скучно! Если
Нельзя к Евфрату, в летний павильон
На берегах его прекрасных, здесь нам
Ничто уж не грозит. Эй, кто там? Слуги!
Чем он мне мил? Одних героев любят
В моей стране. Но нет отчизны мне:
Рабе — лишь цепи!.. Да, его люблю я,
И нет звена в оковах тяжелей
Любви без уваженья. Но — что делать!
Он лишь в любви нуждаться будет вскоре
И не найдет. Его теперь покинуть —
Подлей, чем свергнуть с высоты престола
(Что подвигом в моей стране сочли б).
Но это все — не для меня. Когда б я
Спасла его, то крепче полюбила б
Себя, мне это нужно: я ведь пала,
Любя изнеженного иноземца.
Но вижу: он дороже мне, поскольку
Он ненавистен варварам своим,
Врагам всего, в чем дух и кровь Эллады.
Вдохни в него я тот порыв, с которым
Фригийцы бились столько лет в теснине
Меж морем и Пергамом, — он попрал бы
Свою орду и восторжествовал!
Меня он любит, я — его; рабыня —
Хозяина; освободить его
Желаю от пороков. А не выйдет,
Не научу, как править — есть еще
Пути к свободе: научу, как должен
Царь уходить с престола! Но нельзя мне
С ним расстаться!..
Портал этого же зала.
Заходит солнце и как будто медлит,
К империи последний взор клоня!
Какой багрец средь облаков сгущенных,
Предвестье крови!.. Если не напрасно
Я наблюдал за вами, шар закатный
И звезды восходящие, читая
Веленья ваши, от которых Время
Само дрожит, неся судьбу народов, —
Последний час Ассирии пробил!
Как тихо! Не землетрясенье — вестник
Великого крушенья, а закат.
Далекий диск халдею-звездочету —
Нетленная страница, где написан
Конец того, что мнилось бесконечным…
О солнце! Ты, оракул верный жизни,
Источник жизни, символ божества,
Создавшего ее, — зачем вещаешь
Ты лишь беду? Зачем не возвестишь
Рожденья дней, достойных твоего
Всеславного из недр морских восхода?
Что не сверкнешь надеждой дням грядущим,
Луч гнева нам кидая? О, внемли!
Я твой поклонник, жрец твой и слуга;
Я созерцал восходы и закаты
И взор склонял перед лучом полдневным,
Не смея глянуть; я встречал тебя
И провожал; тебе молился; жертвы
Тебе сжигал; читал в тебе; страшился
И вопрошал, и ты мне отвечало,
Но лишь одним; я говорю, а ты
Уходишь, — не познанье, а красу
Восторженному западу оставив,
Пир славы умирающей!.. А что же
Такое — смерть прекрасная? Закат.
И счастлив тот, кто, умирая, будет
С богами схож!..
Через внутреннюю дверь входит Арбас.
Что так ушел в молитвы,
Белез? Иль хочешь проследить за богом,
Сходящим в мир еще безвестных дней?
У нас — ночное дело; ночь приходит.
Но не прошла.
Пройдет; а мы готовы.
Да. Если бы прошла!
Пророк не верит,
Хоть звезды о победе говорят?
Тревожит не победа — победитель.
Гадай как хочешь. У меня же столько
Блестящих пик, что все твои планеты
Померкнут. Нас ничем уж не сломить.
Женоподобный царь (а это хуже,
Чем женщина) — все на реке, в кругу
Своих наложниц. На ночь в павильоне
Назначен пир. И первый кубок царский
Последним будет в племени Немврода.
А племя было мощное.
Одрябло.
Но мы исправим дело.
Ты уверен?
Их первый был скотником; я — воин;
Кого ж бояться?
Воина.
Пожалуй,
Жреца скорей? Но, с мыслями такими,
Не лучше ли гаремного царя
Нам сохранить? Зачем дразнил меня?
Зачем втянул в твой заговор — да, твой,
Не менее чем мой!
Взгляни на небо.
Гляжу.
Что видишь?
Нежный сумрак летний
И сонмы звезд.
Средь них одна — всех раньше
Зажглась и ярче, и трепещет, будто
Покинуть хочет голубой эфир.
И что ж?
Она твоей судьбою правит.
Моя звезда вот в этих ножнах; если
Она сверкнет — затмится блеск планет!
Подумаем, что делать, чтоб свершились
Вещанья звезд. Мы, победив, воздвигнем
Им алтари, дадим жрецов; ты будешь
Архижрецом какого хочешь бога.
Ведь боги, я заметил, справедливы
И храбрых чтут за набожных.
И также
Наоборот. Видал ли ты, чтоб я
Бежал из боя?
Нет; я знаю: в битвах,
Как вавилонский вождь, ты столь же тверд,
Сколь опытен как жрец халдейский. Хочешь
Теперь забыть в себе жреца и стать
Бойцом?
И совместить могу.
Тем лучше.
Но я почти стыжусь, что нам придется
Так мало делать. С бабами сражаться —
Позор для победителя. Свалить
Отважного свирепого тирана,
Схватиться с ним, скрестив клинки — вот в этом
Геройство, победишь или падешь.
Но меч поднять на этого червя,
Услышать писк…
Не прав ты. В нем найдется
Кой-что. Борьбы тебе не избежать.
Но будь он и червем, его гвардейцы
Отважны, и ведет их Салемен,
Холодный, властный.
Им не устоять.
Но почему? Они — бойцы.
Конечно:
И лишь боец вождем их должен быть.
Но Салемен — боец.
А царь — нисколько
К тому же князь, из-за сестры, не терпит
Изнеженного властелина. Разве
Хоть раз его видал ты на пирах?
Нет; но в совете он всегда.
И вечно
Осмеян: не довольно ль, чтобы стать
Мятежником? На троне — шут; сестра —
Унижена; сам он — оттолкнут. Мы ведь
Мстим за него.
Ему бы мысль такую
Внушить! Но — трудно.
А нельзя ль его
Прощупать?
Что ж, в удобную минуту.
Входит Балеа.
Сатрапы! Царь вам повелел прибыть
На пир сегодня.
Слышать — подчиниться.
Пир в павильоне?
Нет; здесь во дворце.
Как во дворце? Приказ иной был отдан.
Теперь — такой.
А почему?
Не знаю.
Идти мне можно?
Стой.
Пусть он уходит.
Что ж, Балеа, благодари царя,
Край царской ризы поцелуй, скажи:
Его рабы поднять готовы крохи,
Что он обронит с царского стола
В час… В полночь?
В полночь: место — зал Немврода.
Итак, вельможи, преклонясь, — иду.
Не нравится мне эта перемена
Внезапная; здесь что-нибудь таится.
Он за день сам меняется сто раз.
Лень — прихотлива и в своих причудах
Порой проходит больше парасангов,[17]
Чем полководец, обойти решивший
Врага. О чем задумался?
Любил он
Веселый этот павильон; он летом
По нем с ума сходил.
Он и царицу
Любил и тут же — тысячи распутниц;
Все в свой черед любил он — лишь не мудрость
И славу.
Все ж не нравится мне это.
И нам ведь надо план менять. Напасть
Легко на отдаленную беседку,
Средь сонной стражи и придворных пьяных,
Но зал Немврода…
Вот что? Гордый воин
Боялся, что легко взойдет на трон;
Что ж волноваться, если две иль три
Ступеньки будут скользки сверх расчета?
Боюсь ли я — ты в должный час узнаешь,
Ты часто видел: жизнь я ставил ставкой
И ею весело играл. Но здесь
Игра крупнее — царство.
Но ведь я
Уже предрек: ты овладеешь троном.
Вперед — и побеждай.
Будь я провидцем,
Я б это сам предрек себе. Но звездам
Повиноваться должно; я ни с ними,
Ни с их чтецом не смею спорить. Кто там?!
Входит Салемен.
Сатрапы!
Князь?
Искал я вас обоих,
Но вне дворца.
А почему?
Не время.
Не время?
Да: еще не полночь.
Полночь?
Вас что — не пригласили?
Ах, конечно,
Забыли мы.
О царском приглашенье
Не забывают.
Нам оно недавно
Передано.
Тогда зачем вы здесь?
По должности.
Какой?
По долгу службы;
К царю открыт нам доступ; но царя
Мы не нашли.
Я здесь по службе тоже.
Нельзя ль узнать, в чем суть ее?
Схватить
Изменников. Эй, стража!
Входят стражи.
Сдать мечи,
Сатрапы!
Вот палаш мой, господин.
Вот мой.
Давай.
Тебе клинок — и в сердце,
А рукоять не выпущу.
Что? Вызов?
Тем лучше: ни суда, ни милосердья.
Эй, стража, зарубить его!
Да, стража.
Сам не посмеешь?
Сам? Безумный раб!
Да что в тебе такое, перед чем
Отступит князь? Страшна твоя измена,
Не сила; зуб змеиный твой, не львиный, —
Ничто без яда. Зарубить!
Арбас!
В уме ли ты? Я ж отдал меч. Доверься,
Как я, суду царя.
Скорей доверюсь
Я болтовне твоей о звездах или
Руке вот этой слабой, но умру
Царем души и тела, чтоб никто их
Не заковал.
Слыхали, что сказал он,
Что я сказал? Не взять его, убить!
Воины кидаются на Арбаса, но тот защищается так отважно и ловко, что они отступают.
Ах, так! Сам стать я должен палачом?
Глядите, трусы, как падет изменник!
Входит Сарданапал со свитой.
Стой — или смерть! Стой, говорю! Оглохли?
Иль пьяны? Где мой меч? Ах, да, безумец:
Я не ношу меча…
Эй, малый, дай мне
Скорее твой.
В моем дворце! Не знаю,
Что мне мешает надвое рассечь вас,
Рубак нахальных?
Справедливость, царь.
Иль слабость.
Что?
Руби, вторым ударом
Сразив изменника, кого, конечно,
Ты лишь для казни пощадил, — и буду
Я рад.
Его?! Кто смеет обвинять
Арбаса?
Я!
Конечно!.. Ты забылся,
Князь. Кто тебе дал право?
Ты.
Печать!
Да: царь ее признает.
Снял я перстень
Не для того.
Для своего спасенья —
И так его я применил. Суди:
Сейчас я раб твой, миг назад — наместник.
Убрать мечи!
Арбас и Салемен вкладывают мечи в ножны.
Мой — спрятан. Своего же,
Молю, не прячь: лишь он — твой верный скипетр.
Тяжелый! И эфесом давит руку.
Возьми свой меч. Ну, что все это значит?
Ответ за князем.
Верность у меня,
У них измена.
Как! Арбас — изменник,
Белез — изменник? Дико! Не поверю.
Пусть он докажет.
Докажу, — лишь царь
У твоего собрата по измене
Отымет меч.
Не реже твоего
Врагам царя грозивший.
А теперь —
Мне, брату, а потом — царю?
Нелепость!
Он не дерзнет! Нет, слышать не хочу!
Все эти распри вздорные плодятся
От подленьких интриг и от наймитов,
Живущих клеветой на честных. Брат мой,
Ты в заблужденье.
Прикажи сперва
Ему отдать свой меч и тем явить
Свою покорность; я тогда отвечу
На все.
Когда б я мог подумать… Нет…
Немыслимо… Арбас-мидиец — истый
Суровый верный воин, лучший вождь
Народов наших… Нет, не вправе я
Его обидеть, отбирая меч.
Врагам не отданный ни разу… Можешь
При нем остаться, вождь.
Возьми твой перстень,
Монарх.
Нет, сохрани его, но будь
Умеренней.
Во имя царской чести
Я взял его, а честь моя велит
Его вернуть. Отдай его Арбасу.
Отдал бы, но ни разу не просил он.
Он и без лживых просьб его добудет;
Поверь!
Не знаю, чем так восстановлен
Князь против двух людей, для блага царства
Трудившихся усердней всех?
Молчи,
Мятежный жрец и вероломный воин!
В тебе одном все худшие пороки
Двух каст опаснейших. Побереги
Лукавство слов и мед проповедей
Для простаков. Преступный твой сообщник
По крайней мере смел и чужд кривляний.
Каким в Халдее ты обучен.
Слышишь,
Мой царь, сын Бэла, это поруганье
Молящейся твоим отцам страны?
Ну, тут ему прости. Я разрешаю
Не поклоняться мертвым. Сам я смертен
И чувствую, что предки — тоже прах,
Как все кругом.
О царь, не думай так:
Они — на звездах и…
И ты на звездах
Очутишься, коль проповедь свою
Не прекратишь. Вот где измена!
Царь мой!
Учить меня молиться истуканам?!
Пусть он уйдет. Верните меч ему.
Мой царь, мой брат, молю: помедли!
Да.
Чтоб он долбил мне в уши мертвецами,
Ваалом и халдейской чепухою
О тайнах звезд?
Чти звезды, царь.
О! звезды
Я их люблю! Люблю следить за ними
На темно-синем своде и сличать
С глазами Мирры; я люблю их отблеск
В текучем серебре евфратских вод,
Когда полночный ветер зыблет влагу,
Вздыхая в прибережных камышах.
Но — боги ли они, иль домы божьи,
Огни ль ночные просто, иль миры,
Иль свет миров, не знаю и — неважно:
В неведенье моем такая сладость,
Что всей халдейской мудрости не надо.
К тому ж о них я знаю все, что знает
О мире смертный, то есть — ничего.
Я блеск их вижу, чувствую их прелесть;
Когда ж они блеснут моей могиле —
Исчезнут блеск и прелесть.
Но возникает
Иное, лучшее.
Коль ты позволишь,
Я отложу знакомство с этим лучшим,
Пока же — меч возьми назад и знай,
Что я бойца в тебе предпочитаю
Священнику, хоть не люблю обоих.
С ума сошел он от разврата. Надо
Его спасти, наперекор ему!
Теперь, сатрапы, слушайте, и ты,
Мой жрец: тебе я много меньше верю,
Чем воину; не верил бы совсем,
Не будь наполовину ты солдатом.
Я с миром отпущу вас, не с прощеньем:
Оно-виновным; вас я не виню,
Хоть ваша жизнь от моего дыханья
Зависит и от страха, — что опасно.
Но я и добр и не пуглив — не бойтесь,
Живите. Будь я деспотом, давно бы
Две ваших головы сочились кровью
Преступною с дворцовых врат высоких
В сухую пыль, в единственную долю
Моей земли, доставшуюся им,
Возжаждавшим короны. Но оставим.
Как я сказал, вины у вас не вижу —
Но прав ли в этом я? Получше люди,
Чем вы и я, вас обвинить готовы,
И, участь вашу вверь я строгим судьям,
С разбором всех улик, принес бы в жертву
Я двух людей, которые хоть в прошлом —
Но были честны. Вы свободны.
Царь!
Такая милость…
Лишь тебя достойна;
И мы, хоть невиновны, благодарность…
Ее для Бэла, жрец, побереги,
А мне не нужно.
Так как мы невинны.
Молчи; криклив — преступник. Вы невинны?
Так вам — обида; что ж благодарить,
А не скорбеть?
Да, если б власть земная
Лишь справедливость знала. Но невинный
Нередко должен милостью считать
Свое же право.
Недурная мысль
Для проповеди, но не здесь. Припомни,
Когда ты будешь защищать монарха
В суде народа.
Но царей не судят.
А пересуды есть. Внимая им
В твоих земных дознаньях иль читая
Их в небесах, в мерцанье звездной книги
Таинственной, заметь, что много есть
Вещей меж небом и землей похуже
Того, кто правит, но не убивает,
И, себялюбец, даже тех щадит,
Кто, власть добыв (хоть это нелегко),
Его не пощадили б. Ну, сатрапы,
Теперь располагайте и собою
И вашими мечами. Мне ж отныне
Ни вас, ни их не нужно. Салемен!
За мной!
Сарданапал, Салемен, стражи и свита уходят; остаются Белез и Арбас.
Белез!
Что думаешь теперь?
Погибли мы.
Мы овладели царством.
Как? Нас подозревают; меч над нами
Висит на волоске, упасть готовый
От дуновенья царского, хотя
Царь пощадил нас, почему — не знаю.
И не гадай. Отсрочка нам на пользу.
У нас есть время, наша сила — та же,
Цель — та же, нами выбранная. Только
Незнанье подозрений заменилось
Такой уверенностью в них, что медлить —
Безумье.
Но…
Опять сомненья?
Царь
Нас пощадил; нет, больше: оберег
От Салемена.
Надолго ль? До первой
Минуты пьяной.
Иль, вернее, трезвой.
Но был он благороден; он по-царски
Вернул нам то, что утеряли мы
Столь жалко.
Столь отважно.
Может быть.
Но — тронут я и дальше не пойду,
Что б ни было.
И целый мир утратишь.
Что хочешь, но — не самоуваженье.
Позор, что жизнь нам даровал подобный
Царь-пряха.
Все ж ее нам даровал он;
Вдвойне позор — дарителя убить!
Что хочешь думай: звезды предвещают
Иное.
Пусть они сойдут на землю,
Сияньем путь указывая мне,
Не двинусь.
Это слабость. Это хуже,
Чем бред старух, что вскакивают ночью,
Во сне увидев смерть! Но дальше, дальше.
Он, говоря, казался мне Немвродом,
Тем изваяньем царственным и гордым
Царя среди царей, владыки храма,
Где прочие — лишь украшенья.
Ты
Его чрезмерно презирал, а помнишь —
Я говорил, что есть величье в нем;
Что ж: он как враг тем благородней.
Мы же —
Подлей. Зачем он пощадил нас?
Вот как?
Ты был бы рад погибнуть тут же?
Нет;
Но лучше смерть, чем жить неблагодарным!
Ох! Ну и люди!.. Ты переварил
То, что зовут изменой, дураки же
Предательством, и вдруг из-за того,
Что полоумный пьяница картинно
Встал меж тобой и Салеменом, ты
Сам превратился вмиг (найду ль сравненье?)
В Сарданапала!.. Нет имен презренней!
Лишь час назад за эту кличку дерзкий
Мне заплатил бы жизнью, но теперь
Тебе прощу я, как простил нам он,
На что Семирамида б не решилась.
О да: царица не делилась властью
Ни даже с мужем…
И служить царю
Я должен верно.
И смиренно?
Гордо
Как честный. Я к престолу буду ближе,
Чем к небу ты; не столь, как ты, надменный,
Но более высокий. Ты же делай,
Что хочешь: у тебя законы, тайны,
Мерила зла и блага; я — лишен их
И только сердцу следовать могу.
Теперь меня ты знаешь.
Ты закончил?
С тобою — да.
И, может быть, покинув,
Предашь?
Так может думать жрец — не воин.
Ну, пусть. Оставим спор, и — слушай.
Нет!
Твой тонкий ум опаснее фаланги.
Коль так — я действую один.
Один?
И трон для одного.
Трон занят.
Больше
Чем пуст: на нем — ничтожество. Арбас!
Тебе всегда я помогал, тебя
Ценил, любил и вдохновлял и даже
Тебе служить готов был, чтоб спасти
Ассирию. Казалось, небо к нам
Благоволит; во всем была удача,
Пока твой дух столь жалко не ослаб.
Но, чем глядеть на скорбную отчизну,
Ее спасу иль жертвою тирана
Паду, а может, и спасу, погибнув
Как иногда бывает. А с победой —
Слугою станет мне Арбас.
Тебе?!
А что ж? Иль лучше быть рабом, прощенным
Рабом при госпоже-Сарданапале?
Входит Панья.
Приказ царя, сатрапы.
Он исполнен,
Еще не прозвучав.
А все же — в чем он?
Немедленно, сегодня в ночь, должны вы
Отправиться в сатрапии свои —
В Халдею, в Мидию.
С войсками вместе?
Приказ лишь о сатрапах говорит
С их личной свитой.
Но…
Приказ исполним.
Скажи царю.
Я должен при отъезде
Присутствовать, а не носить ответы.
Ого!
Прекрасно; мы отбудем вместе.
Я вызову почетный караул,
По рангу вам присвоенный, и буду
Вас поджидать, но лишь не дольше часа.
Вот — подчиняйся!
Подчинюсь.
Не дальше
Ворот дворца, что стал тюрьмою нам.
А ты ведь прав! По всей стране огромной
Для нас зияют тюрьмы.
Нет: могилы.
Когда б я думал так, мой добрый меч
Еще одну бы вырыл!
Дела хватит
Ему и так. Я не гляжу столь мрачно,
Как ты. Но нам уйти отсюда надо
Искусней. Ты согласен, что изгнанье —
Наш приговор?
А как понять иначе?
Уж такова политика восточных
Царей: прощенье и отрава, милость
И меч, отъезд и вечный сон. Немало
Сатрапов при его отце — он сам,
Я признаю, невинен в этой крови,
Иль был невинен…
Но таким не будет,
Да и не может.
Ну, не знаю. Многим
Сатрапам при его отце вручались
Наместничества мощные — и многим
Пришлось в пути в могилу лечь. В дороге
Их постигал, не знаю как, недуг:
Столь долог был и труден путь…
Лишь только б
На вольный воздух города нам выйти,
Наш путь мы сократим.
Не у ворот ли
Он кончится?
На это не рискнут.
Они тайком нас умертвить решили —
Не во дворце, не в городских стенах.
Где знают нас, где нам друзья найдутся;
Когда бы нас убить хотели здесь,
Уже убили бы. Идем.
Ах, знать бы,
Что не на жизнь он посягает…
Вздор!
Чего еще тираны ищут в страхе?
Идем к отрядам нашим и — вперед.
В сатрапии?
Нет! К твоему престолу!
Есть время, воля, власть, надежда, средства;
Их полумеры нам дают простор.
Вперед!
Едва раскаялся — и снова
Преступник я!
Самозащита — благо,
Оплот последний права. Ну, идем же!
Прочь от дворца, где мутный воздух душит,
А стены пахнут ядом, — прочь отсюда!
Нельзя давать им время передумать;
Уедем быстро — значит, мы покорны;
Уедем быстро — значит, наш попутчик,
Наш добрый Панья, свой приказ получит
За много миль отсюда. Поспешим.
Нет выбора иного. Ну, скорее!
Уходит; Арбас нехотя следует за ним.
Входят Сарданапал и Салемен.
В порядке все, и кровь не пролилась —
Гнуснейшая пародия лекарства.
С изгнаньем их нам не грозит опасность.
Как путнику, кто по цветам ступает,
У чьих корней гадюка залегла.
А что ж мне делать?
Переделать все.
Отнять прощенье?
Укрепить венец
Качнувшийся.
Но это тирания!
Зато спасенье.
Мы спаслись. Они
Ничем грозить не могут нам с границы.
Они еще не там и никогда бы
Там не были, будь мой услышан голос!
Тебя я слушал; почему же нельзя мне
Их выслушать?
Потом поймешь… Пойду
Покуда стражу вызвать.
И на пире
Мы свидимся?
Нет, государь, уволь:
Не бражник я; любой потребуй службы,
Лишь не при Вакхе.
Надо ж иногда
Пображничать!
И надо же кому-то
На страже быть при тех, кто слишком часто
Пирует. Можно удалиться?
Да…
Еще минутку, милый Салемен,
Мой брат, мой лучший подданный и лучший
Князь, чем я царь. Тебе бы стать царем,
А мне — не знаю, все равно… Не думай,
Что глух я к честной мудрости твоей
И к доброте, с которой терпишь ты,
Хоть и бранясь, мои безумства. Если
Я пощадил, не вняв твоим советам,
Жизнь тех людей, то ведь не потому,
Что несогласен был с тобой, а просто:
Пускай живут; исправятся, быть может.
Я их изгнал — и спать могу, а если б
Казнил — не спал бы.
Ты уснуть рискуешь
Навек, щадя изменников. Миг боли
Годами преступлений заменен!
Позволь убрать их.
Нет, не искушай.
Я слово дал.
Возьми назад.
Оно ведь
Дано царем.
Решать оно должно.
Полупрощенье, ссылка — лишь обида;
Прощать — вполне иль вовсе не прощать!
А кто ж, когда я их сместить задумал
Иль просто отдалить, кто настоял
Отправить их в сатрапии?
Да, верно…
Я позабыл. Когда они доедут…
Ну, что ж… тогда меня и упрекни.
А если не доедут — безопасно —
Без всякого ущерба, — берегись!
Подумай о себе!
Позволь идти мне.
Их безопасность — обеспечим.
Можешь.
И обо мне, прошу я, лучше думай.
Мой высший долг — всегда служить царю.
Суровый человек. Утес! — настолько
Тверд и высок! Ни одного земного
На нем пятна, А я — из мягкой глины,
Цветами утучненной. Каждой почве —
Свои плоды. Коль я не прав — ошибка
Не очень тяготит мне чувство то,
Названия которому не знаю:
В нем часто боль мне, иногда отрада;
Оно как дух, считающий у сердца
Его биенья, их не торопя,
И мне вопросы предлагая, коих
Ни смертный не посмел бы предложить,
Ни сам Ваал, божественный оракул,
Чей мраморный величественный лик
Порой, вечерней мглою омраченный,
Как будто хмурит брови и как будто
Вот-вот заговорит со мной. Но прочь
Пустые думы! Радости хочу я,
И вестника уже мне шлет она!
Входит Мирра.
Царь! Небо сплошь затмилось; гром рокочет
В летящих тучах, и зигзаги молний
Ужасную сулят грозу. Ужели
Ты выйти хочешь?
Говоришь — гроза?
Да, государь.
Я сам не отказался б
Взамен картины мирной посмотреть
Борьбу стихий. Но это не подходит
К шелкам одежд и к нежным лицам наших
Друзей вечерних… Ты боишься, Мирра,
Как прочие, рычанья туч?
У нас
Их голос чтут вещаньем Зевса.
Зевса?
Ах, наш Ваал! Он тоже правит громом,
А иногда, божественность являя,
Копье метнет, порою — в свой же храм.
Зловещий знак!
Да, для жрецов… Ну, ладно:
Дворца мы не покинем этой ночью,
А пир устроим здесь.
Хвала Зевесу!
Услышал он мольбу мою, которой
Ты не внимал. К тебе добрее боги,
Чем ты к себе: они грозу послали
Преградой меж врагами и тобой.
Дитя! Опасность, если есть — одна
И во дворце, и над рекой в беседке.
Нет! Эти стены высоки и прочны,
И под охраной. Одолеть должны
Изменники запутанность проходов
И прочность врат. В беседке ж нет защиты.
И во дворце защиты нет, и в замке,
И на кавказском кряже, мглой укрытом,
Где лишь орлы гнездятся в недоступных
Расселинах, — коль есть измена! Стрелы
Найдут воздушного царя, а меч
Найдет земного. Но не бойся: эти
Два человека изгнаны отсюда
(Не знаю, справедливо или нет)
И далеко уже.
Ты не казнил их?
Столь кровожадна? Ты?
Не отступлю
Пред заслуженной карой посягавших
На жизнь твою! Иначе — я сама
Жить недостойна. То же говорит
И Салемен.
Как странно! Доброта
И строгость — вместе на меня! И обе
Толкают мстить.
Для греков мщенье — доблесть.
А для царя — ничуть; не нужно мести;
А если даже стану мстить — то равным,
Царям!
Те два царями стать хотели.
По-женски это, Мирра; а причина —
Страх.
За тебя!
Пускай, но — страх. Я знаю:
Твой пол, озлобясь, мстительностью робкой
Бывает столь захвачен, столь упорно,
Что не хочу я подражать. Я думал,
Иная ты, — ведь нет в тебе ребячьей
Беспомощности азиатских жен.
Мой царь, я ни любовью не хвалюсь,
Ни свойствами моими. Я делила
Твой блеск — и разделю судьбу. Возможно,
Твоя раба окажется верней,
Чем мириады подданных. Но боги
Да охранят тебя! А мне довольно
Любимой быть, своим доверясь чувствам,
Чем подтверждать любовь мою в несчастьях,
Каких она, быть может, не смягчит.
Для истинной любви не страшны беды:
Они приходят истребить ее
И, укрепив, бессильные уходят!..
Пойдем, пора: гостей нам нужно встретить,
Благоволивших посетить наш пир.
Уходят.
Освещенный зал во дворце. За столом Сарданапал и его гости.
За стенами буря; в течение пиршества время от времени слышен гром.
Лей, лей! Все так как должно. Вот где царство
Мое: средь ярких глаз и лиц прекрасных
И радостных! Здесь места нет скорбям!
И всюду: там, где царь, там блеск веселья.
Не лучше ль это всей гоньбы Немврода,
Иль войн моей безумной бабки, царства
Хватавшей, чтоб не удержать.
Хоть были
Они, как весь твой царский род, могучи, —
Никто не превзошел Сарданапала,
Чья радость в мирной жизни, ибо мир —
Единственная подлинная слава.
И наслажденье, мой Алтада; слава —
Лишь путь к нему. Что ищем? Наслажденья?
Дорогу сократили мы к нему
И не идем по трупам, и могилой
Не отмечаем каждый шаг.
О нет!
Все счастливы: благословляем всеми
Царь мира, давший миру мир!
Ты в этом
Уверен? Я слыхал иное; слышал,
Что есть измена.
Говорящий это —
Изменник сам! Нелепость! Нет причины.
Причины? Правда, нет. Наполни кубок!
Что размышлять? Нет никакой измены,
А если есть — она далеко.
Гости!
Все на колени — и подымем чашу
Во здравие царя. Царя? Нет: бога
Зам и гости
Да живет затмивший
Отца-Ваала бог-Сарданапал!
В момент коленопреклонения — удар грома; некоторые в смущении встают.
Зачем вставать? Ведь в громе боги-предки
Нам одобренье шлют.
Верней — угрозу.
Как терпишь, царь, безумное нечестье?
Нечестье? Нет, коль предки были боги,
Потомок не унизит их. Но все ж,
Друзья, вставайте: благочестье ваше
Для громовержца припасите: мне
Любовь нужна, а не обожествленье.
Но ведь оно — дань подданных твоих.
Однако гром все громче. Ну и ночь
Ужасная!
Для всех, кто не имеет
Дворца — своих поклонников укрыть.
Да, Мирра! Если б мог я превратить
Мою страну в приют для всех несчастных!..
Так ты — не бог, коль добрый свой порыв
Осуществить не можешь.
Ну, а ваши
Благие боги — могут? Я не вижу.
Не говори так; мы их прогневили.
Да, правда: им упреки не по вкусу,
Точь-в-точь, как людям. Да, друзья, вот мысль:
По-вашему, без храмов стали б люди
Молиться небу, вот такому, злому
И шумному?
Перс на горах возносит
Молитвы.
Да, но в ясный день.
И я
Хочу спросить: будь твой дворец разрушен,
То много ли придет льстецов лизать
Тот прах, где царь их распростерся мертвым?
Прекрасная ионянка язвит
Народ наш, ей далекий. Ассириец
Лишь царским счастьем счастлив — и гордится,
Хваля царя.
Простите, гости, резкость
Ионянки прелестной.
Что, простить?
О царь! Ее мы первой за тобою
Особой чтим!.. Что это?
Верно, ветер
Далекой дверью хлопнул.
Нет, похоже
На лязг металла. Вот опять!
Не дождь ли
По крыше хлещет?
Ну, довольно. Мирра,
Любовь моя, настроила ты лиру?
Спой песню Сапфо,[18] помнишь — той гречанки,
Что бросилась…
Входит Панья; его меч и разорванная одежда в крови.
Гости вскакивают в испуге.
Занять все входы! Мигом
На внешние ограды! Все к оружью!
Царю грозит опасность! Государь,
Прости поспешность: верность в ней.
В чем дело?
Прав Салемен: предатели-сатрапы…
Ты ранен? Эй, вина! Передохни,
Мой Панья.
Нет: царапина. Я больше
Устал, спеша предупредить царя,
Чем в схватке.
Что ж мятежники?
Лишь только
С Арбасом и Белезом мы дошли
До их казарм, они прервали путь.
Я власть хотел употребить, которой
Был облечен; тут кликнули они
Своих бойцов, и те восстали яро.
Все?!
Много.
Не жалей правдивых слов,
Мой слух жалея.
Мой отряд ничтожный
Не изменил, и все, кто цел, верны.
И это — все, кто сохранили верность?
Нет: есть бактрийцы; Салемен повел их
За мною вслед, охвачен подозреньем
К вождям мидийским. Много их; отважно
С мятежниками бьются, пядь за пядью
Отстаивая; сходятся к дворцу,
Чтоб окружить его — и государя
Спасти. Мне велено…
Молчать не время!
Князь Салемен велел молить царя
Доспех надеть и, хоть на миг, бойцам
Явиться лично. Появленье это
Сейчас важней, чем войско.
Эй, доспех!
Пойдешь?
Пойду! Эй, там, щита не нужно.
Он так тяжел; мой меч и легкий панцирь.
Повстанцы где?
Свирепейшая схватка
Шагов пятьсот от внешних стен дворца.
Так я верхом могу сражаться. Сферо!
Подать коня! У нас и во дворах
Просторно, и через ворота можно
Полконницы арабской провести.
Сферо уходит за оружием.
Как я люблю тебя!
Я знал.
Но только
Теперь узнала!
Мне еще копье.
Где Салемен?
Как воин — в самой гуще
Сраженья.
Поспеши к нему. Дорога
Еще свободна? Меж дворцом и войском
Возможна связь?
Была возможна. Впрочем,
Я не боюсь: войска стояли твердо,
Построившись фалангой.
Салемену
Скажи, чтоб он берег себя: что я
Собой рискну и — еду.
В этом слове —
Победа!
Зам! Алтада! За оружье!
Возьмете в арсенале. Наблюсти,
Чтобы всех женщин в безопасном месте
Укрыли, в дальних залах. Стражу там
Поставить, приказав рубиться насмерть,
Но не бежать. Командуй, Зам; Алтада,
Возьми оружье и вернись: ты будешь
При мне.
Зам, Алтада и прочие, кроме Мирры, уходят.
Входит Сферо и другие с царским вооружением.
Царь, твой доспех!
Дай панцирь. Так,
И перевязь. И меч. Я шлем забыл.
Где шлем? Вот этот? Он тяжел. Другой
Хотел я взять, обвитый диадемой.
Царь, думаю, что слишком он заметен
Благодаря алмазам и подвергнет
Опасности священное чело.
Поверь, что этот — крепче, хоть беднее.
Ты думаешь? Ты что — мятежник тоже?
Твой долг — покорность. Принеси… нет, поздно.
Пойду без шлема.
Царь, надень хоть этот.
Надеть Кавказ на голову! Да он мне
Виски расплющит.
Царь! Последний воин
В бой не пойдет таким незащищенным!
Тебя узнают все: гроза прошла
И месяц — в полном блеске.
Ну, тем лучше:
Я и хочу быть узнанным. Теперь
Подай копье. Вот и вооружен я.
Забыл я; Сферо, зеркало подай.[19]
Что? Зеркало, властитель?
Да, подвластный;
Из бронзы гладкой — наш трофей индийский.
Скорей!
Сферо уходит.
Тебе укрыться надо, Мирра:
Зачем ты здесь? Все девушки ушли.
Здесь — место мне.
Но я уйду…
И я —
С тобою.
В битву? Ты?
Гречанок много
Ходило в битву… Твоего возврата
Здесь подожду я.
На открытом месте?
Да ведь сюда скорей всего ворвутся,
Нас одолев; а если так, и я
Не возвращусь…
Мы все же будем вместе.
Где?
Там, где будут все: в Аиде! Если,
Как верю я, за Стиксом берег есть…
А нет — в могильном прахе.
Ты решишься?
На все! Одно мне страшно: пережить
Любимого и стать бунтовщикам
Добычею… Вперед — и будь героем!
Возвращается Сферо с зеркалом.
Идет мне панцирь… Перевязь? Прекрасно…
А шлем — ничуть.
Игрушки эти, видно,
К лицу мне; надо им устроить пробу.
Алтада! Где Алтада?
Ждет у входа
С твоим щитом.
Ах да, забыл я: он
Мой щитоносец — по правам старинным
Своей семьи. Дай поцелуй мне, Мирра…
Еще… еще… Люби меня, люби —
Что б ни случилось. Стать вдвойне достойным
Твоей любви — нет большей славы мне!
Ступай — и победи!
Сарданапал и Сферо уходят.
Вот и одна я!
Все, все ушли, и мало кто вернется!
Пусть я погибну, победил бы он!
А если он падет, и я погибну:
Его я не переживу. Мне сердце
Обвил он, как и почему, не знаю.
Не потому, что царь он: трон под ним
Колеблется, земля ему готова
Могилой зазиять. И все ж — люблю!
Великий Зевс! Прости мне эту страсть
Чудовищную к варвару, который
Не ведает Олимпа! Да, люблю!
Теперь все больше!.. Что там! Крики битвы!
И, кажется, все ближе. Если так —
Даст мне свободу этот яд! В Колхиде
Узнал отец состав его коварный
И научил меня его хранить.
Мне он давно б вернул свободу, если б
Не полюбила я, почти забыв,
Что я — раба. Где все — рабы, и только
Один свободен, где гордятся рабством
И низших угнетают в свой черед,
Легко забыть, что цепи-украшенья —
Все ж цепи! Снова крики… Звон мечей;
И вот опять… опять…
Входит Алтада.
Эй, Сферо! Эй!
Его здесь нет. Тебе зачем он? Как
Идет борьба?
Исход неясен: жарко!
А царь!
По-царски держится. Где Сферо?
К нему я послан за вторым копьем
И шлемом. Царь — с открытой головою
И слишком виден. И бойцы его
Узнали и враги. При лунном свете,
Развеяв кудри, в шелковой тиаре,
Он — царственная цель. Все стрелы метят
В его лицо прекрасное, и в кудри,
И в ленту, их венчающую.
Боги,
В моей стране гремящие, молю вас
Хранить его! Тебя он сам прислал?
Нет, Салемен; тайком, чтоб не проведал
Беспечный царь. А царь — таков же в битве,
Как на пиру. Не в арсенале Сферо?
Там поищу его.
Бесчестья нет —
Нет, нет бесчестья в том, что я люблю
Такого человека! Вот когда
Хотела б я, чтоб греком был он! Если
Алкид срамился, нарядясь в гиматий[20]
Омфалы и вертя веретено,
То человек, всю жизнь проведший в неге
И вдруг Гераклом восстающий, в битву
Из-за стола кидающийся, точно
На одр любви, — достоин, чтоб гречанка
Его любила, чтобы грек-поэт
Воспел его и в греческой гробнице
Обрел он памятник!..
Входит сотник.
Что битва?
Плохо…
Проиграна почти непоправимо.
Эй, Зам! Где Зам?
Со стражей у дверей
Покоев женских.
Сотник уходит.
Он ушел. Сказал он
Одно: «Проиграна». На что мне больше?
Коротким этим словом трон и царь,
Тринадцативековый род и жизни
Бесчисленных людей, и счастье тех,
Кто выживут, — поглощены! Я тоже,
Клочочком пены, гибнущим с волной,
С великим вместе уничтожусь. Впрочем,
Мой рок — в моей руке: захватчик наглый
Меня к своей добыче не причтет!
Входит Панья.
За мною, Мирра; дорог каждый миг!
Одно: бежать немедленно!
А царь?
Послал меня — подземными ходами
Тебя отправить за реку.
Он, значит
Жив!
И велел тебя спасать. Он просит,
Чтоб ты жила, ждала его, пока
К тебе прибыть он сможет.
Он сдается?
Нет, бьется до последнего, с упорством
Отчаянья; за каждую ступень
Он рубится.
Так во дворце враги?
Да, крики их летят по древним залам:
Их в эту ночь впервые осквернил
Рев мятежа. Прощай же, род Немврода,
Ассирия, прощай! Едва ли имя
Останется твое!..
За мной! Бежим!
Нет; здесь умру! Беги; скажи царю,
Что я его и в смертный миг любила.
Входят Сарданапал и Салемен с воинами, Панья оставляет Мирру и присоединяется к ним.
Коль так, умрем по крайней мере дома…
Сомкнуть ряды! Держаться! Я сатрапа
Надежного послал к отряду Зама;
Он свеж и предан; он сейчас прибудет.
Не все погибло. Панья, позаботься
О Мирре.
Панья возвращается к Мирре.
Дух переведем, друзья,
И снова — за Ассирию — ударим!
«За Бактрию» — скажи! Мои бактрийцы
Вернейшие! Отныне вам я стану
Царем, а это царство обратим
В провинцию.
Идут! Они идут!
Входят Белез и Арбас в сопровождении мятежников.
Вперед! Им не уйти! Руби, руби их!
Бей, бей! За нас и с нами — небо! Бей!
Они нападают на царя и Салемена с их бойцами, которые защищаются до появления Зама с его отрядом. Мятежники бегут, преследуемые Салеменом и другими. Когда царь хочет присоединиться к преследователям, Белез преграждает ему дорогу.
Стой, деспот! Я закончу битву!
Чудно,
Задорный жрец мой, и пророк бесценный,
И благодарный подданный! Сдавайся!
Что руки мне марать в святой крови?
Тебя я сберегу для лучшей доли.
Твой пробил час!
Не твой ли? Звездочет
Я молодой, но, наблюдая звезды,
Сумел на днях найти твою судьбу
Под знаком Скорпиона. Это значит,
Что будешь ты растоптан.
Не тобой!
Бьются, Белез ранен и обезоружен.
Ну, кличь планеты! Не сойдут ли с неба,
Чтобы спасти волхва и честь свою?
Группа мятежников врывается и отбивает Белеза. Они нападают на царя, которого освобождают его бойцы, вытесняющие мятежников.
Все ж негодяй удачно напророчил!..
Вперед, на них! Руби! Победа наша!
Преследуй! Что стоишь? Зачем оставил
Товарищей, ушедших побеждать?
Царь повелел беречь тебя.
Меня?
Забудь меня; здесь дорог каждый меч.
Я не прошу и мне не надо стражи.
Коль ставка — мир, не время для забот
О женщине. Я говорю, иди,
Не то — позор! Нет? ну, так я пойду;
Я, слабое созданье, кинусь в битву
Свирепую; там охраняй меня,
Где охранять ты должен государя!
Постой! Ушла… Коль с ней беда случится,
Не жить мне лучше. Для царя она
Дороже царства, хоть за царство он
Сражается. Мне ль от него отстать,
Кто в первый раз взял в руки меч? Эй, Мирра!
Вернись! Тебе я подчинюсь, хотя бы
Не выполнив приказ монарха.
Из противоположной двери появляются Алтада и Сферо.
Мирра!
Ушла? Но здесь она была при схватке,
И Панья с ней. Случилось что-нибудь?
Нет, были оба живы при изгнанье
Последнего мятежника. Должно быть,
Они в гарем направились.
Ну, если
Царь победит (а видно, так и будет)
И не найдет своей гречанки, нам
Придется хуже, чем повстанцам пленным.
Пойдем искать, едва ль она далеко;
А коль найдем, царю подарок будет
Дороже трона.
Сам Ваал столь яро
Не бился, завоевывая царство,
Как нежный внук, его спасая. Царь
Все предсказанья обманул — и вражьи
И дружеские. Точно знойный вечер,
Во мгле грозу таивший, разразился
Такою бурей, что растерзан воздух
И на земле — потоп! Непостижим он!
Не больше чем другие. Все мы — дети
Случайности. Идем искать рабыню,
Не то придется нам отведать пытки
Из-за безумства и на казнь
Пойти безвинно.
Уходят.
Входит Салемен с воинами.
Счастье улыбнулось!
Дворец очищен; стал свободен доступ
К войскам, стоящим за рекой; они
Еще верны и к нам придут, конечно,
Услышав о победе. Только где же
Герой наш, победитель, царь?
Входит Сарданапал с приближенными и Мирра.
Я здесь.
Мой брат!
И цел, надеюсь?
Не вполне.
Но вздор, пройдет. Дворец освобожден.
И город, верно. Войск у нас все больше,
Отряд парфян, воинственных и свежих,
В преследованье брошен из резерва,
И думаю, что отступивший враг
Уже бежит.
Или по крайней мере
Спешит: за ним никак не мог поспеть я
С бактрийцами, а это люд проворный!
Ну и устал я! Дайте сесть.
Здесь трон.
Там ни душой не отдохнешь, ни телом;
Мне — ложе бы, мужицкую скамейку,
Неважно что.
Ему подают сиденье.
Ну, вот; теперь вздохну.
Великий этот час был самым светлым
И славным из твоих часов!
И самым,
Конечно, утомительным. Эй, кравчий!
Подай воды!
Впервые слышит он
Такой приказ. И даже я, советник
Строжайший твой, тебе бы предложил
Питья краснее.
Крови, без сомненья?
Ее пролито вдоволь. А вино —
Сегодня я узнал воде всю цену:
Три раза пил и трижды — с большей силой,
Чем дать могли бы грозди мне, — кидался
Я на врагов. Где воин тот, кто в шлеме
Мне воду приносил?
Один из воинов
Убит. Стрела
Ему пронзила голову в тот миг,
Когда он, выплеснув остаток влаги,
Шлем надевал.
Убит! Ненагражденным!
Мне пить подав! О горе… Бедный раб!..
Его бы я озолотил, будь жив он:
Всем золотом не заплатить за счастье
Глотнуть воды: во мне горело все,
Да и теперь.
Ему подают воду; он пьет.
Уф! ожил! Я отныне
Из кубка буду пить в часы любви,
А в битве — воду лишь.
Твоя рука
В повязке, царь?
Задел Белез отважный.
Он ранен!
Пустяки. Хотя сейчас,
Когда остыл я, что-то разболелась.
Перевязал ты…
Лентой диадемы.
Впервые это украшенье мне
Не досаждало, а пошло на пользу.
Скорей — врача искусного! Молю:
Пойдем, перебинтую; будет легче.
Пожалуй: руку дергает изрядно.
Но разве в ранах смыслишь ты? А впрочем,
Что за вопрос! Ты знаешь, князь, где встретил
Малютку эту я?
Средь прочих женщин,
Дрожащую, как серна.
Нет! Как самка
Льва молодого, в женском исступленье
(В безумье то есть, ибо страсти все
У женщины доходят до предела)
В погоне за охотником, унесшим
Детеныша, она, сверкая взором,
Развеяв косы, жестами и словом
Бойцов одушевляла.
В самом деле?
Как видишь, не один я в эту ночь
Стал воином. Остолбенел я, видя
Ее прекрасное лицо. Представь:
Блеск черных глаз огромных сквозь каскады
Волос развитых; голубые жилки
На лбу прозрачном; трепетные ноздри;
Раскрывшиеся губы; звучный голос,
Пронзавший грохот битвы, точно лютня,
Сквозь звон кимвалов слышная, — прерывный,
Но не покрытый общим гулом; руки
Взметенные, природной белизной
Затмившие клинок, что у бойца
Сраженного она взяла. Казалась
Она войскам пророчицей победы,
Самой Победой, к воинам своим
С приветствием слетевшей!
Слишком сильно!
Опять припадок страсти. Все пропало,
Коль не отвлечь!
О ране вспомни, царь.
Она болит, ты сам сказал.
Болит!
Но обращать внимания не стоит.
Все меры мною приняты; теперь
Пойду, узнаю, как дела, и тотчас
Вернусь за приказаньями твоими.
Прекрасно.
Мирра!
Князь?
Сегодня ночью
Себя ты проявила так, что если б
Он не сестре моей был мужем… Впрочем,
Не время… Любишь ты царя?
Люблю
Салемен
Но царем — ты хочешь,
Чтоб он остался?
Пусть он будет тем,
Кем должен быть.
Так вот — чтоб он остался
Царем твоим и всем, чем должен быть,
Чтоб сохранил он жизнь — не дозволяй
Ему опять изнеженности прежней.
Ты властвуешь над ним сильней, чем мудрость
Здесь во дворце или мятеж, ревущий
Вне стен. Смотри ж, не дай ему упасть!
Для этого мне голос Салемена
Не нужен. Я не отступлю, и все,
Что женщина беспомощная в силах…
Она всевластна над подобным сердцем;
Владей им мудро.
Мирра! Что за шепот
С моим суровым братом? Я ревную.
И есть причина. Нету в мире мужа
Достойнее, чем он — и женской страсти,
И преданности войска, и почтенья
Всех подданных, и милостей царя,
И восхищенья общего!
Хвали!
Хвали, но не чрезмерно. Не хочу я,
Чтоб кто-нибудь, меня затмивший: вызвал
Все красноречье этих нежных уст.
Но ты права.
Теперь пойдем, займемся
Твоею раной. Обопрись; поближе.
Да, радость! Только рана — пустяки.
Все уходят.
Виден Сарданапал, спящий на ложе; сон его беспокоен; Мирра наблюдает за ним.
Подкралась я стеречь его покой;
Но где ж покой? Он мечется. Будить ли?
Нет, стих… О бог покоя, царь смеженных
Ресниц и сладких грез, и сна — как бездна
Глубокого! О, будь похож на смерть,
Сестру твою, недвижную, немую!
Всего счастливей мы в безмолвном царстве
Твоей сестры, где пробужденья нет…
Вновь шевелится… вновь игра страданья
В чертах лица, — так зыблет вихрь внезапный
Гладь озера, дремавшего спокойно
В тени горы; осенний ветер так
Тревожит листья блеклые, печально
Прильнувшие к родным ветвям… Не время ль
Будить его? Но нет: никто не знает,
Что видит он во сне. Страдает он?
А если явь еще больней? Тревоги
Ужасной ночи, боль от раны легкой
Вот вся причина; мне глядеть, пожалуй,
Тяжеле, чем ему страдать. Не надо:
Природа-мать сама его пусть лечит;
Я подожду, не стану ей мешать.
Нет, нет — хотя б размножили вы звезды
И дали в царство мне!.. Такой ценою
Над вечностью — и то царить не стану!
Прочь, древний ловчий первозданных тварей,
И вы, травившие себе подобных
Как зверя, вы, кровавые при жизни
И ставшие кровавыми вдвойне
Богами, коль жрецы не лгут. Ты, призрак
Прабабки, весь покрытый липкой кровью
И топчущий индийских мертвецов, —
Прочь, прочь! Но где я? Где виденья? Где?..
Нет, здесь не тень! Ее узнал бы я
Средь всех теней, дерзающих являться
Из тьмы гробов, живых пугая!.. Мирра!
Увы! Ты бледен: пот на лбу сгустился
Ночной росой… Любимый, успокойся!
Твои слова — другого мира, ты же
Царь здешнего. Приди в себя — и будет
Все хорошо.
Дай руку. Да… рука!
Да… плоть. Схвати, сожми сильней, чтоб я
Себя собой почувствовал.
Меня же
Твоей, как я всегда была и буду.
Я чувствую. Вновь жизнь я узнаю.
Ах, Мирра! Был я там, где все мы будем.
Царь мой!
В гробу я был, где червь царит,
Цари же… Я ошибся: там, я думал,
Нет ничего.
Да так и есть. Лишь трусам
Мерещится иное, что вовек
Не сбудется.
О, Мирра! Если сон
Рисует нам все это, что ж откроет
Нам смерть?
Не знаю, может ли она
Явить нам зло, какого жизнь сама бы
Не показала жившим долго. Если
Есть некий брег, где дух живет — живет он
Как дух, не плоть. А если там хоть тень
Телесной глины, отделившей дух наш
От неба, приковавшей нас к земле —
То эта тень, чего б ни ужасалась,
Вовек не убоится смерти.
Смерти
Я не боюсь. Но чувствовал я, видел
Мирьяды мертвецов.
Я тоже: прах.
У наших ног — был некогда живым
И мучился… Но дальше: что ты видел?
Скажи, и прояснеет ум.
Казалось…
Постой: ты болен, утомлен, измучен;
Душе и телу будет вред. Попробуй
Опять уснуть.
Нет, не теперь: мне больше
Не надо снов, хоть ясно мне, что видел
Я только сон. Не рассказать ли? хочешь?
Любые сны, что смерть иль жизнь внушит,
Снесу, с тобой деля их, — в сфере мысли
Иль в яви.
Мне казалось это явью:
Открыв глаза, я видел, что они
Бежали… да, бежали…
Говори.
Я видел, — нет, мне снилось, — здесь, вот здесь.
Где мы с тобой, собрались гости. Сам я,
Хозяин, быть хотел лишь гостем, равным
Всем остальным в общении свободном.
Но слева от меня и справа — вместо
Тебя, и Зама, и друзей обычных —
Другие были. Слева был угрюмый
И мертволикий некто (я, казалось,
Его уже видал, но где — не знаю),
С лицом гиганта, с яркими глазами
Недвижными; до мощных плеч свисали
Густые космы, и колчан огромный
Торчал сквозь них, клубившихся, как змеи.
Пучками стрел в орлиных перьях. Кубок
Я пригласил его наполнить; он
Мне не ответил; сам я налил чашу,
Но он не взял и взор в меня вперил,
И дрожь по мне прошла под мертвым взором.
Как надлежит царю, я брови сдвинул,
А он не сдвинул, он глядел в упор,
И мне вдвойне был страшен взор недвижный.
И отвернулся я, ища гостей
Приветливей; но справа, где обычно
Сидела ты…
И там?
В твоем же кресле,
В твоем всегдашнем кресле, где искал я
Твой милый облик, восседала тварь —
Сухая, кровоглазая, седая,
Прозрачная, как призрак, в пятнах крови
На пальцах, в женском платье и в венце
На дряхлом лбу, со мстительной усмешкой
И похотливым взором. В жилах кровь
Застыла у меня…
И это все?
Два кубка было там: один у правой
Руки, сухой, как птичья лапа, — с кровью;
По левую — второй, не знаю с чем;
Я отвернулся. Но везде сидели
Обглодыши в венцах, несхожи видом,
Но с общим выраженьем лиц.
И ты
Не осознал, что это — лишь виденье?
Нет; я бы мог их осязать, их тронуть.
По ним глазами я скользил в надежде
Найти кого-нибудь, кого я раньше
Видал, — но нет! Все, обратясь ко мне,
В меня вперялись взором и никто
Не ел, не пил, — глядели. Стал я тоже
Подобен камню, им подобен: в них,
Как и во мне, дышала полужизнь,
Связавшая нас мерзким сходством, будто
Они частично ожили, а я
Частично умер, чтобы нам сравняться;
И наше бытие как бы висело
Меж небом и землей. Но лучше смерть,
Чем это прозябанье!..
А конец?
Застыв как мрамор, я сидел. И встали
Охотник с ведьмой, улыбаясь мне.
Гигантский лик, но полный благородства,
Мне улыбался — губы улыбались,
Взор был недвижен, — и старуший рот
Раздвинулся подобием улыбки…
Да, оба встали; призраки в венцах
Вскочили тоже, подражая старшим,
И в смерти обезьянства не забыв.
Но я сидел, пронизанный отвагой
Отчаянья, и, страх прогнав, смеялся
В лицо теням. Тогда… тогда охотник
Мне руку протянул; ее схватил я
И сжал — она растаяла, и сам он
Исчез, оставив память о себе,
Кого героем счел я.
Он героем
И был — отцом героев и твоим.
Да, Мирра… Но карга — она осталась
И прыгнула ко мне, и обожгла
Мне губы гнусным поцелуем, кубки
Свои свалив налево и направо;
Казалось, яд из них потек двумя
Ручьями мерзкими; она же льнула
Ко мне; а тени — ряд недвижных статуй —
Стояли вкруг, как будто в храме; лезла
Она ко мне, и отбивался я,
Как если б не потомком был я дальним,
А сыном, кто убил ее за грех
Кровосмешенья. А потом… потом
Тошнотный хаос образов безликих
Нахлынул: я был мертв — и ощущал,
Зарыт — и выполз, пожран был червями
И в воздух брошен, прокалясь в огне!
А дальше все неясно; помню только —
К тебе я рвался в этой агонии,
Искал тебя; проснулся — и нашел!
Меня всегда найдешь с тобою рядом
И в этом мире и в другом, коль есть он.
Но позабудь о снах твоих: они —
Плод передряг недавних, изнуривших
Тебя таким трудом, что надломил бы
И самых стойких.
Лучше мне теперь.
Ты вновь со мной, и кажется мне сон мой
Небывшим.
Входит Салемен.
Как?! Уже проснулся царь?
Да, брат, и лучше бы не спать мне вовсе.
Все предки мне предстали и, казалось,
Меня к себе хотели утащить.
Там и отец мой был, почему-то
Держался в стороне. Меня покинув
Меж ловчим, первым в нашем роде, и
Мужеубийцей той, кого великой
Зовете вы.
Так и тебя зову
Теперь, когда ты с ней сравнялся духом.
Я предлагаю выступить под утро
И вновь ударить на бунтовщиков:
Мы их отбили, но не растоптали.
Заря близка?
Два-три часа до света;
Поспи еще и отдохни.
Ну, нет,
Не этой ночью! Долгие часы
В ужасных снах провел я.
Час, не больше.
Я здесь была. Тяжелый час, но — час.
Нам лучше посоветоваться: завтра
Мы выступаем.
Да; но раньше я
О милости прошу.
Изволь, что хочешь.
Не торопись, а выслушай. Но только
Наедине со мной.
Я выйду, князь.
Твоя раба достойна стать свободной.
Свободной? Трон со мной делить достойна!
Терпенье, царь; трон занят, и о той,
С кем делишь ты его, и речь веду я.
Как? О царице?
Именно. Поскольку
Опасно здесь, ее с детьми ты должен
Отправить в Пафлагонию,[21] где Котта,
Наш родич, правит. Сыновья твои
Там уцелеют, сохранив права
На царство, если…
Если я погибну,
Что может статься… План хорош. Отправь, их
С конвоем верным.
Все уже готово;
Галера по Евфрату их свезет.
Но пред отъездом ты не повидал бы…
Детей? Боюсь душою ослабеть,
А бедные малютки станут плакать;
Чем их утешить, кроме обещаний
Пустых да неестественных улыбок?
Притворство не по мне!
И чувство тоже?
Не верю!.. Словом, пред разлукой вечной
Царица просит повидать тебя.
К чему? Зачем? На все согласен я,
Что ей угодно, только не на встречу.
Ты женщин знаешь или должен знать:
Ты столь прилежно изучал их; если
Желанье их коснется жизни сердца,
Оно дороже чувству иль мечте,
Чем внешний мир весь, целиком. Я также
Сестры не одобряю. Но она
Так хочет; мне она — сестра; ты — муж ей:
Окажем эту милость?
Бесполезно;
Но пусть придет.
Пойду за ней.
Так долго
Мы были врозь — и вновь сойтись! Теперь!
Когда мне вдосталь горя и заботы
Для одного, ужель делить мне скорби
С той, с кем любовь я перестал делить?
Возвращается Салемен с Зариной.
Сестра, смелей! Высокой крови нашей
Не унижай волненьем, вспомни — кто мы.
Мой государь, царица здесь!
Оставь нас.
Как хочешь.
С ним — одна! Как много лет,
Хоть молоды мы, провела я в скорбном
Вдовстве души. Он не любил меня…
Он изменился мало; изменился
Ко мне одной… Зачем же я все та же?
Молчит он; чуть взглянул он, и — ни слова,
Ни взора. А ведь был и взор, и голос
Столь мягок! Равнодушен, но не жесток…
Мой государь!
Зарина!
Нет Зарины;
Не говори «Зарина»; это слово
Стирает долгие года и то,
Что удлиняло их!
Теперь уж поздно
Былые сны припоминать. Не надо
Упреков — хоть в последний раз.
И в первый —
Ты никогда не слышал их!
Да, правда;
И этот мне укор больнее, чем…
Но человек не властен ведь над сердцем.
И над рукой. Ты ж руку взял и сердце.
Твой брат сказал, что ты искала встречи
Со мною, прежде чем уедешь вместе…
С детьми; да так. Благодарить хотела,
Что ты не отнял от души моей
Последнее, что ей любить осталось:
Их, наших, на тебя похожих, так же
Глядящих на меня, как ты глядел
Когда-то… Но они не изменились.
И не должны! Я буду рад в них видеть
Сознанье долга.
Не слепой любовью
Я их люблю, как истинная мать,
Но также, как твоя жена: они —
Единственная наша связь.
Не думай,
Что я к тебе несправедлив. Примером
Сама им стань — не я. Вверяю их
Тебе одной. Их воспитай для трона,
А если ускользнет он… Ты слыхала
О мятеже ночном?
Почти забыла;
Что мне любое горе (не твое),
Коль я опять смогла тебя увидеть?
Мой дрогнул трон (я говорю без страха)
И для детей, быть может, и утрачен;
Но им нельзя терять его из виду.
Я всем рискну, чтоб им его оставить,
А коль паду — пусть отобьют его
Бестрепетно и пусть владеют мудро,
Не так, как я, растративший всю власть.
Они услышат от меня лишь то,
Что возвышает образ твой.
Пусть правду
Услышат от тебя, а не от мира
Свирепого. В беде они узнают
Всю злобу толп к развенчанным владыкам,
Пойдут платить за все мои грехи.
О дети!.. Все бы снес я, будь бездетным!
Не говори так, нет! Не отравляй
Последнего покоя сожаленьем,
Что ты — отец! Коль победишь ты, будут
Они царить — и прославлять тебя,
Кто спас им трон, ценя его столь мало;
А если…
Трон падет — весь мир им крикнет!
«Вина отца!» — и с эхом их проклятье
Сольется.
Никогда! Почтут они
Того, кто пал, как царь, и, погибая,
Был выше многих, царствовавших только,
За годы не свершая ничего
Для летописей.
Летописи наши
Кончаются, боюсь. Но их конец,
Какая ни была бы середина,
Запомнится не меньше, чем начало.
Все ж не рискуй и жизнь побереги;
Живи для тех, кому ты дорог.
Дорог?
Кому? Рабыне, любящей по страсти
(Не из тщеславья: дрогнул трон, любовь же
Не дрогнула); друзьям, со мною пившим,
Так что в семью слились мы и они
С моею гибелью погибнут; брату,
Кого я оскорбил; забытым детям;
Жене…
Кто любит.
И простит?
Об этом
Не думала. Как, не виня, прощать?
Жена моя!
О, будь благословен
За это слово! Не ждала я вновь
Его услышать — от тебя!
Услышишь
От подданных! О! Те рабы, кого я
Кормил, поил, кто ожирели миром,
Разбухли счастьем, кто в своих поместьях
Царями стали, вышли на мятеж,
Ища убить виновника их жизни
Ликующей! А те, кого я презрел,
Мне верны! Вот чудовищная правда!
Естественно; для грязных душ отравой
Становится добро.
А в чистых душах
И зло — добром. Они счастливей пчел,
Берущих мед с целебных лишь цветов.
Сбирай же мед, не спрашивая — чей он,
И радуйся: не всеми брошен ты.
Да, так, поскольку жив я. А подумай:
Будь я не царь, как долго б мог я смертным
Быть, смертным здесь, конечно, а не там?
Не знаю; но живи для наших… то есть
Твоих детей.
О кроткая Зарина,
Обиженная мною! Да, я раб
Случайностей, игра любому вздору;
Негодный ни для трона, ни для жизни!
Не знаю, чем я должен быть, но вижу,
Что я — не то; и пусть придет конец.
Но помни вот что: если не по мне
Любовь, такая как твоя, и ум твой,
И даже прелесть, хоть я увлекался
И меньшею, томясь любовью брачной
И ненавидя всякие оковы
И для себя и для других (об этом
Свидетельствует и мятеж), услышь
Мои слова, последние быть может:
Никто, как я, так не ценил твои
Достоинства, хоть не умел и пользу
Извлечь из них. Так рудокоп, напав
На золотую жилу, понимает,
Что нет в ней прока: он ее нашел,
Но ею — высший властвует, велевший
Ему копать, но не делить богатства,
Сверкнувшие у ног; не смеет он
Поднять их, взвесить — должен только ползать,
Ворочая крутую землю…
О!
Что мне просить, когда ты понял цену
Моей любви! Уйдем вдвоем — и я
И мы (позволь сказать) увидим счастье.
Ассирия — не вся земля. Мы новый
Отыщем мир — в себе, и с ним блаженство,
Не встреченное мной, да и тобой
Со всем твоим покорным царством.
Входит Салемен.
Должен
Вас разлучить я. Дорог каждый миг.
Жестокий брат! Столь чудные мгновенья
Ты прерываешь!
Чýдные!
Со мной
Он так был добр, что не могу и думать
Расстаться с ним!
Так! Женское прощанье
Кончается решением остаться…
Я так и думал, уступая — против
Своих предчувствий. Но — тому не быть!
Не быть?
Останься и погибни.
С мужем!
Да — и с детьми.
Увы!
Сестра, послушай,
Как надлежит моей сестре: готово
Все, чтоб тебя спасти с детьми, с последней
Надеждой нашей. Здесь не в чувствах дело,
Хоть важны и они; вопрос — о власти.
Мятеж на все пойдет, чтоб захватить
Детей царя и с ними уничтожить…
Довольно, брат!
Так слушай: если их
Мы вырвем из когтей мидийских, бунт
Утратит цель — уничтоженье рода
Немвродова. Погибнет царь, но дети
Останутся и, победив, отмстят.
А мне одной остаться?
Как? Лишив
Детей отца и матери, покинув
Сиротами — в чужой стране — одних?
Нет! Сердце разорвется!
Все сказал я;
Решай.
Зарина! Прав твой брат, и должно
Принять нам неизбежность хоть на время;
Здесь все утратить можешь ты; уехав,
Ты лучшее спасешь, что нам осталось,
Мне и тебе, и верным тем сердцам,
Что бьются в нашем царстве.
Торопитесь!
Итак, иди! Коль свидимся — возможно,
Тебя достойней стану я; а нет —
Пойми, что я, не искупив ошибок,
Покончил с ними. Я боюсь: ты будешь
Сильней скорбеть об оскорбленной славе
И прахе ассирийского царя,
Всевластного когда-то, чем… Но, полно…
Растрогался!.. А надо твердым быть.
Моим грехам была причиной мягкость.
Скрой слезы; их не лить я не прошу:
Мне легче осушить исток Евфрата,
Чем хоть слезу столь преданной и нежной
Души; но дай не видеть слез. От них
Вновь исчезает мужество мое.
Брат, уведи ее.
О боже! Снова
Лишусь его!
Сестра! Послушна будь!
Уйди! Должна остаться я! Не трогай!
Как? Он умрет один, и жить я буду
Одна?
Умрет он не один, и долго
Одна жила ты.
Ложь! Он жив, я знала
И с образом его жила! Не тронь!
Прости, но должен братское насилье
Я применить.
Нет, никогда! На помощь!
Сарданапал! И ты глядишь, как тащат
Меня?
Погибло все, коль упущу я
Минуту эту.
Голова кружится…
Темно в глазах… Где он?
Оставь ее.
Она мертва — и ты ее убил.
Нет: обморок, последствия волненья;
Поможет воздух ей. Уйди, прошу я.
Воспользуюсь единственной минутой,
Чтоб к детям унести ее, сидящим
Уже на царской барке.
Вот что, вот что
Снести еще я должен, я, вовеки
Не причинявший боли никому
Намеренно. Ах, все не так. Любили
Друг друга мы. О роковая страсть!
Зачем не разом в двух сердцах ты гаснешь,
Воспламенив их разом? О Зарина!
Я дорого плачу за ту беду,
Что на тебя обрушилась. Люби я
Тебя одну, я был бы для народов
Царем бесспорным. Ах, в какую бездну
Один неверный шаг с дороги долга
Ведет всех тех, кто требует почтенья
По праву благородства — и находят,
Пока не утеряют права!..
Входит Мирра.
Как?
Ты здесь? Кто звал?
Никто. Я услыхала
Издалека рыдания и стоны
И думала…
Твоя не в этом служба,
Чтобы входить незваной.
Я могла бы
Слова припомнить ласковей, упреки
Нежнейшие, что я всегда робею,
Боюсь мешать, что, вопреки желаньям
Моим и повеленью твоему
Входить всегда, при всех, я появлялась
Лишь позванной… Теперь уйду.
Останься.
Коли пришла. Прости меня. От этих
Тревог я стал ворчлив. Забудь. Я скоро
С собою справлюсь.
С нетерпеньем жду
И с радостью увижу.
За минуту
Перед тобой ушла из этой залы
Зарина, ассирийская царица.
Ах!
Что ты вздрогнула?
Я? Разве?
К счастью,
В другую дверь вошла ты — и царицу
Хоть мука встречи не коснулась.
Я
Умею сострадать ей.
Это слишком:
Несвойственно природе, невозможно.
Не можешь ты ее жалеть, а ей ты…
Презренна как наложница-рабыня?
Не более чем я сама себе.
Сама себе?! Ты, зависть прочих женщин?
Царица сердца у царя вселенной?
Будь ты царем у тысячи вселенных
(Хотя едва ль одну удержишь эту),
Я, став твоей любовницею, пала б
Не меньше, чем отдавшись мужику,
Нет, больше, будь он греком, тот мужик!
Красно сказала!..
И правдиво.
Храбро
Все восстают на павшего, в часы
Его несчастья; но поскольку я
Держусь еще и не терплю упреков
(За то, быть может, что не прав нередко),
Не лучше ль мы расстанемся без ссоры?
Расстанемся?
Все люди расставались
Всегда, и нам ли исключеньем быть?
Зачем?
Чтоб ты спаслась. Ты с верной стражей
На родину вернешься, увозя
Дары такие, что хотя ты здесь
И не была царицей, но с приданым
Прибудешь царским.
Перестань!
Царица
Уехала; не стыдно и тебе.
Один паду. Подруги — лишь для счастья.
Мне счастье в том, чтобы с тобою быть.
Не прогоняй!
Подумай хорошенько,
А то уж поздно будет!
Пусть! Тогда
Расстаться мы уже не сможем.
Я ведь
И не хотел; я думал — ты хотела.
Я?!
О позоре говорила ты.
И чувствую позор! Хотя не глубже
Любви.
Беги!
От прошлого не скрыться;
Честь не вернуть и сердце не спасти.
Нет, здесь я буду иль погибну. Если
Ты победишь, я буду жить, любуясь
Твоим триумфом. А судьбу иную
Оплакивать не стану — разделю!
Лишь час назад во мне ты был уверен.
Всегда — в твоей отваге и покуда —
В твоей любви; но ты сама внушила
Сомнение. Твои слова…
Слова!
Молю: суди мои поступки (ночью
Ты снизошел одобрить их) и все,
Что сделаю, каков бы рок твой ни был!
Ну — отлегло. И, веря в наше дело,
Надеюсь на победу и на мир,
Единственный триумф, какой мне нужен.
Нет славы в войнах, нет в завоеваньях
Величья. Драться за свои права —
Тяжеле сердцу, чем терпеть обиды
Врагов, меня замысливших сломить.
Вовек не позабуду этой ночи,
Хотя бы дожил до других, подобных!
Мечтал внести я кротким управленьем
В кровавые анналы эру мира,
Зеленый сад взрастить в песках веков,
Чтобы к нему с улыбкой обращались
Потомки — и возделывали или
Хотя б жалели, что не возвратить
Век золотой Сарданапала!.. Раем
Мечтал я сделать царство, каждый месяц —
Порою новых радостей. Рев черни
Счел за любовь я, речь друзей — за правду,
А губы женщин — за награду мне!
Но это верно, Мирра? Дай мне губы!
Теперь пускай и трон берут и жизнь!
Тебя же — не отторгнут!
Никогда!
Блеск и величье — все отнять способны
У братьев люди; царство гибнет; войско
Сдается; друг уходит; раб бежит;
Все предают — и те, кто больше всех
Обязаны; лишь сердце будет верным,
Что любит бескорыстно! Вот оно,
Проверь его!
Входит Салемен.
Тебя искал я, царь…
Как! Вновь она?
Не время для укоров!
Я вижу — у тебя дела важней,
Чем разговор о женщине.
Из женщин
Важна мне та, кто спасена уже:
Царица отбыла.
И что? Все ладно?
Да; слабость миновала и сменилась
Молчанием бесслезным; на детей
Уснувших глянув, бледное лицо
Она, с горящим взором, обратила
К стенам дворца, пока в сиянье звезд
Галеру не умчал поток, — но слова
Не вымолвила.
Если б так все чувства
Во мне молчали!
Поздно сожалеть,
И боль ничья от этих чувств не легче.
Я их спугну: пришел я с точной вестью,
Что мидяне с халдейцами, послушны
Вождям мятежным, вновь оружье взяли,
Ряды сплотили и опять готовы
Напасть. Как видно, с ними и другие
Сатрапы заодно.
Еще мятеж?
Так первыми ударим!
Нет, опасно,
Хотя мы и решили так сперва.
Коль завтра к полдню к нам придет подмога
(За нею верных я послал гонцов),
Нам хватит сил, чтобы рискнуть атакой
И разогнать их; а пока совет мой —
Ждать приступа.
Но мне противно ждать!
Верней, конечно, биться за стеною.
Швырять врага в глубокий ров, глядеть,
Как он на кольях корчится, торчащих
Ему навстречу, — мне противно это,
Я пыл теряю. А на штурм идя,
Будь враг на кряже горном, — страстно жажду
Его сломить иль утонуть в крови!
Идем же в бой!
Слова юнца-солдата!
Я не солдат, я человек — и слова
«Солдат» я не терплю, и тех, кто званьем
Гордятся этим!.. Укажи мне место,
Откуда налететь на них.
Ты должен
Себя беречь, не лезть в опасность. Жизнь
Твоя — не то, что жизнь моя и прочих;
Из-за нее и вкруг нее вся смута:
Начало смуты, и разгар, и убыль.
Продлишь одну — конец другой.
Так пусть
Конец обеим! Лучше так, быть может.
Чем обе длить. Мне и от первой скучно.
Доносится звук трубы.
Слыхал?
Так будем отвечать, не слушать!
А рана?
Перевязана; присохла;
Забыл о ней. Вперед! Ланцет врача
Вонзился б глубже. Раб, меня задевший,
Стыдиться должен, что рубнул так слабо.
Пусть и теперь никто не бьет ловчей!
Да, если победим; не то придется
Исполнить мне работу, от которой
Они могли б освободить царя.
Вперед!
Вновь трубные звуки.
С тобой!
Оружье мне, оружье!
Уходят.
Тот же зал.
Мирра и Балеа.
Ну, вот и день! И за какою ночью?
Как чудно было в небе после бури
С ее разнообразием прекрасным!
Зато как мерзко было на земле!
Мир и надежда, праздник и любовь,
В единый миг растоптанные злобой,
В людской смешались хаос, и досель
Не разделить его стихий: все время
Идет борьба! Как могут столь светло
Сиять лучи, из туч ваяя тучки,
Прелестнее безоблачных небес, —
Цепь снежных гор и башен золотых
И рябь волны пурпурной океана…
Земля волшебно повторилась в небе,
И кажется — навек, то так летуче,
Так мимолетно на нетленном своде,
Что лишь виденьем можно звать ее!
И все ж в душе живет виденье это
И душу греет, растворяясь в ней,
Так что закат с восходом стали часом
Любви и грусти; только равнодушный
Не видит царства этих двух сестер,
Нам сердце обновляющих настолько,
Что мы не сменим их укоров нежных
На все восторги буйные, чьим кликом
Когда-нибудь был воздух сотрясен!
А в их дворцы поклонник верный входит
Найти покой, передохнуть на миг,
Но в этот миг прохлады и покоя
Так много неба он вдохнет, что сможет
Влачить обычный груз иных часов
И, как во сне, с их тягостью мириться,
Хоть, кажется, и делит он с людьми
Их долю наслаждений и печалей…
Любовь и грусть… два имени, но чувство —
Одно; и лишь в душевной вечной муке
Меняем звуки мы, а суть все та же
И неподвластна нашей жажде счастья.
Ты так спокойна в мыслях, а меж тем
День этот, может быть, для нас последний.
Я потому восход и стерегу,
И шлю глазам, что с ним вот-вот простятся,
Упрек: зачем так часто, слишком часто,
Они его встречали без восторга
И восхищенья, должного тому
Кто не дает земле быть столь же бренной
Как плоть моя. Гляди: вот бог халдейский;
Когда гляжу — уверовать готова
В Ваала.
Он теперь царит на небе,
Как на земле царил.
Он стал сильней:
В одном луче таит он больше славы
И силы, чем любой монарх земли.
Бесспорно — бог он!
Греки так же верят.
Но думаю порой, что гордый шар
Скорее — обиталище бессмертных,
Чем божество… Смотри: прорвал он тучи
И так в глаза мне засиял, что мир
Вокруг затмился. Нет, глядеть нельзя!
О! Слышишь звук?
Нет; показалось только.
Бой — за стенами, не внутри дворца,
Как было ночью. С той минуты страшной
Стал крепостью дворец. Здесь, в самом центре,
В глуби дворов обширных, между зал
Величественных, равных пирамидам
(А это все брать надо шаг за шагом,
Чтобы сюда ворваться, как вчера),
Здесь далеки мы от грозы военной
Да и от славы.
Но вчера ж сюда
Они проникли.
Да, рывком; и тут же
Отбиты смело. Мужество и зоркость
Охраной служат нам теперь.
Дай небо
Удачи им!
Молитва многих это
И ужас многих. Я полна тревоги;
Стараюсь гнать ее, — увы: напрасно.
Царь, говорят, таким был в битве ночью,
Что устрашил мятежников не меньше,
Чем в изумленье верных слуг поверг.
Толпу тупую и дивить нетрудно
И устрашить: орда рабов. Но бился
Он храбро.
Он Белеза не убил?
Его свалил он — от солдат я слышал.
Да, был он сбит, но спасся, чтоб, возможно
Торжествовать над тем, кто победил
Его в бою, но пощадил злодея,
Из жалости венцом своим рискнув.
Ты слышишь?
Да! Неспешные шаги.
Входят воины, неся раненого Салемена с обломком копья в боку; кладут его на один из украшающих залу диванов.
О Зевс!
Теперь погибло все!
Неправда!
Убить раба, сболтнувшего такое,
Коль он солдат!
Он не солдат; не троньте;
Он — мотылек дворцовый при царе.
Ну, пусть живет.
И ты жить будешь, верю.
Хоть час прожить — узнать исход; но вряд ли.
Зачем меня вы принесли сюда?
Приказ царя. Когда, копьем пронзенный,
Без чувств упал ты, царь велел тебя
Снести немедля в этот зал.
Неглупо:
Приняв за смерть мой обморок, войска
Могли бы дрогнуть… Но — напрасно это:
Слабею!
Дай на рану мне взглянуть;
Я смыслю в этом: в Греции нас учат
Их облегчать; при наших войнах вечных
Привыкли мы их видеть.
Надо вынуть
Копье.
Нет, нет! Нельзя никак!
Ну, значит,
Конец!
Кровь хлынет, если сталь извлечь,
А с ней, боюсь, и жизнь уйдет.
Не страшно…
Скажите, где был царь, когда меня
Вы с поля битвы уносили?
Там же,
Где ты упал. Он жестами и словом
Бодрил бойцов, что пятились уже,
Тебя сраженным видя.
Ты не слышал,
Кому команду царь вручил?
Не слышал.
Беги ж к царю с моей последней просьбой —
Дать Заму власть, пока столь долгожданный,
Но запоздавший, подойдет Офратон,
Сатрап сузанский. А меня оставьте:
Нас мало, каждый воин на счету.
Но, князь…
Ступай — сказал я! Здесь придворный —
И женщина; с кем лучше во дворце?
Раз вы не дали умереть мне в поле,
Не нужны мне у смертного одра
Бездельники. Прочь! Исполнять приказ!
Солдаты уходят.
Отважная душа! Ужель так скоро
Земля тебя лишится?
Ах, малютка!
Я б ничего другого не хотел,
Когда бы этим спас царя и царство!
Все же я не пережил их.
Ты бледнеешь.
Дай руку. Сталь меня лишь мучит, жизни
Не помогая, чтобы мог я быть
Еще полезным. Вырвал бы ее,
А с ней и жизнь, когда б услышал только,
Как бой идет.
Входят Сарданапал и воины.
Мой милый брат!
Что битва?
Проиграна?
Я здесь, как видишь.
Лучше б
Увидеть мертвым!
И увидят, если
Не подойдет Офратон.
Передали
Тебе, что брат погибший твой просил
Дать Заму власть?
Да.
Где же Зам?
Убит.
Алтада?
Умирает.
Панья? Сферо?
Вот Панья жив. А Сферо убежал
Или в плену. Один я.
Значит — гибель?
Здесь, во дворце, хоть мало нас, могли б мы
Держаться против сил врага, коль нет
Измены здесь. Но в поле…
Салемен ведь
И не хотел на вылазку идти,
Пока подмога не придет.
Но я
Решил иначе.
Что ж, ошибка это,
Но смелая.
И роковая… Брат мой!
Я отдал бы все царство (чьей красою
Ты был), мой щит и меч — остаток чести, —
Чтоб ты был жив. Но нет: не буду плакать;
Тебя оплачу так, как ты хотел!
Всего больней, что мог ты, умирая,
Подумать, будто я переживу
То, жизнь чему ты отдал: трон мой древний.
Спасу его — кровь тысяч, стон мильонов
За смерть твою возмездьем будут (слезы
Всех добрых отданы уже тебе).
А нет — мы скоро свидимся, коль души
Живут вне тел. В моей — читаешь ты
И веришь мне теперь. В последний раз
Коснусь руки, еще не охладелой,
И сердцем, горько бьющимся, прижмусь
К недвижному.
Теперь снесите прах.
Куда?
Ко мне в покой, под полог царский.
Подумаем потом о погребенье,
Достойном тела этого.
Воины уносят труп Салемена. Входят Панья.
Ну, Панья,
Расставил стражу? Приказанья отдал?
Все, государь, исполнил.
А бойцы
По-прежнему отважны?
Государь?..
Вот и ответ! Коль на вопрос царя
Вопросом отвечают — плохо дело!..
Так воины мои упали духом?
Смерть Салемена, встреченная криком
Ликующих мятежников, вдохнула…
В них ярость, а не страх. Так надлежало б.
Но мы их подбодрим!
Сама победа
Не радостна с такой утратой.
Ах!
Кому она больней, чем мне?.. Но стены,
Где мы засели, — крепки, а вне стен
Резервы есть и сквозь врага пробьются,
И дом царя вновь сделают дворцом —
Не крепостью и не тюрьмой.
Вбегает офицер.
По виду —
С дурною вестью. Говори.
Не смею.
Дивлюсь! Не смеешь? Миллионы смели
Восстать с оружьем!.. Ну, не будь столь вежлив,
Не бойся огорчить царя. Стерплю я
И худшее, чем речь твоя.
Ну, дальше,
Слыхал?
Размыло часть прибрежных стен
Разливом неожиданным Евфрата:
Из-за недавних ливней в тех горах
Громадных, где исток его, где грозы
Столь часты, вздулся он и залил берег,
И мчится, укрепленье разметав.
Зловещий знак! Веками говорилось,
Что «человеку не уступит город,
Пока в реке не обретет врага».
Пророчество пустяк, но разрушенье…
Стены размыло много?
Стадий двадцать.[22]
И это все доступно для атаки?
Сейчас река свирепая не даст
Идти на приступ, но когда уймется
И лодки смогут переплыть ее —
Дворец падет.
Тому не быть! Пусть люди,
Пророчества, стихии, даже боги
Восстали на того, кто не дразнил их, —
Вовек не стать жилью моих отцов
Берлогою, где б волчья стая выла!
Позволь туда пойти мне и чем можно
Обезопасить брешь, поскольку время
Позволит нам.
Да, да, спеши и тотчас
Вернись и доложи подробно, полно
О ходе наводненья.
Панья и офицер уходят.
Даже волны
Восстали на тебя!
Я им не царь,
Малютка, и, бессильный покарать их,
Простить им должен.
Мне отрадно видеть,
Что стоек ты при знаменье таком.
Мне знаменья не страшны: сам все знаю
С полуночи прошедшей: все сказало
Отчаянье.
Отчаянье?
Быть может,
Не точен я: когда мы все предвидим
И встречи ждем, должна решимость наша
Быть названа иначе, благородней.
Но что слова нам? Кончено уже
И со словами и с делами!
Нет!
Одно — осталось, высшее для смертных,
Венец всего, что было, есть и будет,
Единое для всех, сколь ни различны
Рожденье, пол, язык, лицо, натура,
Цвет кожи, чувство, ум, страна и век;
Грань, общая для всех, куда влечемся,
Едва родясь, блуждая в лабиринте
Загадочном, носящем имя «жизнь»!
А так как жизнь кончается, то можно
Утешиться. Коль страхи позади,
Улыбкой встретим то, что ужасало,
Как дети — тайну пугала открыв.
Возвращается Панья.
Все точно. Снял я часть бойцов со стен
Еще надежных и удвоил стражу
Вдоль всей стены размытой.
Верный Панья,
Как надлежит, исполнил ты свой долг;
Но связь меж нами скоро прекратится.
Бери: вот ключ.
Он от каморки тайной
В моей опочивальне, сзади ложа.
(Оно теперь погнулось под славнейшим
Из прахов, там лежавших, хоть немало
Царей оно в свой золотой обвод
Вместило в прошлом; этот прах недавно
Был Салеменом.) Ты войдешь в тайник,
Сокровищами полный. Их возьми
Себе и дай товарищам; вас много,
Но хватит всем. Рабам верни свободу
И всем, кто во дворце живет, вели
Его покинуть через час, не позже.
Спустите барки царские; забавам
Они служили, пусть послужат вам
Спасением. Евфрат разлился буйно
(Сильней царя он), с ним не совладать
Врагам. Бегите и найдите счастье.
С тобою, государь, когда возглавишь
Ты верных слуг.
Нет, Панья, невозможно.
Ступай и предоставь меня судьбе.
Царь, я всегда тебе повиновался,
Но тут…
Так, значит, все теперь дерзают
Перечить мне? И дерзость во дворце
Измене внешней вторит? Без упрямства!
Я дал приказ, последний мой приказ;
Ты не исполнишь? Ты?
Но время есть…
Так; но клянись исполнить все, лишь только
Дам знак.
С тяжелым сердцем, — но клянусь,
Как верный раб.
Ну, так. Вели снести
Сюда сухой листвы, еловых шишек
И хворосту — всего, что разом вспыхнет, —
Кедровых дров, душистых смол и масел,
Больших досок, чтобы костер воздвигнуть,
И ладану, и смирны: я алтарь
Построю здесь для жертвоприношенья
Великого!.. Все разместить вкруг трона.
Царь!
Сарданапал
Я велел: ты клялся.
И без клятвы
Я верен.
Что задумал ты?
Узнаешь!
То, что вовеки не забудет мир!
Панья возвращается с вестником.
Царь! Я спешил исполнить приказанье,
Но привели мне вестника; он просит
Принять его.
В чем дело?
Царь Арбас…
Уже увенчан?.. Продолжай.
Белез,
Первосвященник…
Бога или беса?
Где новый царь, там новый храм. Но дальше;
Ты волю старших выболтать обязан,
А не давать ответа.
И сатрап
Офратон…
Как? Он наш ведь!
Убедись,
Что он средь победителей; вот перстень.
Его печать! Достойная триада!
Ты вовремя погиб, мой Салемен,
Чтоб не видать еще одной измены!
Твой лучший друг, мой подданный вернейший —
И вот!.. Ну, дальше.
Жизнь тебе даруют
И вольный выбор места для житья
В одной из дальних областей — под стражей,
Но не в тюрьме; и можешь мирно жить,
В заложники отдав трех юных принцев.
О, сколь великодушен победитель!
Ответа жду.
Ответа, раб? Давно ли
Рабы вершат судьбу царей?
С тех пор:
Как добыли свободу.
Рупор бунта!
Хоть ты орудье только, но узнаешь,
Как за измену платят! Панья! Пусть
Он голову со стен уронит в лагерь
Мятежников, а труп — в реку. Ведите!
Панья и стражи хватают вестника.
Я никогда еще твоих приказов
Так радостно не исполнял! Солдаты,
Веди его: изменнической кровью
Марать не станем царский зал, под небом
Его прикончим!
Только слово; званье
Мое священно, царь!
Мое — не меньше,
Хоть и пришел ты с наглым предложеньем
Сложить его!
Я исполнял приказ;
Невыполненье было бы опасным
Не менее, чем исполненье.
Значит,
Царь, час назад венчанный, — тот же деспот,
Как те, кому пеленками был пурпур,
С рождения взнесенные на трон!
Царь, жизнь мою ты гасишь дуновеньем;
Но и твоя (не гневайся), быть может,
В опасности неменьшей: неужели
В последний час династии Немврода
Убьешь ты безоружного посла,
Безвластного слугу, — пренебрежешь
Тем, что не только меж людей священно,
Но и с богами образует связь?
Он прав… Освободить! Последним делом
Моим не будет злое дело. Вот
Возьми, приятель, золотой мой кубок,
Пей из него и помни обо мне
Иль в слиток сплавь и думай лишь о весе
Да о цене.
Двойная благодарность
За жизнь и дар, украсивший ее.
Но я ответ услышу?
Да. Мне нужен
Час перемирья — все обдумать.
Час?
Не больше. Если господа твои
За этот час ответа не получат,
То, значит, я условья их отверг
И действовать они свободны.
Буду
Посланцем верным, передам решенье.
Постой, два слова.
В точности запомню
Их все.
Снеси Белезу мой привет;
Скажи, что с ним я через год, не позже,
Увижусь вновь.
Где?
В Вавилоне, или,
Верней, оттуда он навстречу мне
Отправится.
Все передам дословно.
Ну, милый Панья, живо мой приказ!
Солдаты, царь, работают уже,
Да вот они!
Воины входят и складывают костер вокруг трона.
Повыше, молодцы,
Да поплотней. Сложите основанье
Так, чтоб огонь не мог иссякнуть, слабый,
И чтоб ничья угодливая помощь
Его не угасила. Сердцевиной
Пусть будет трон: его пришельцам новым
Иначе не оставлю я, как вихрем
Огня неукротимого! Все стройте,
Как если б мы хотели сжечь оплот
Врагов извечных. Вот теперь недурно!..
Ну, Панья, как? Хорош такой костер
Для похорон царя?
О да; и царства!
Теперь тебя я понял.
И бранишь?
Нет; но позволь мне запалить его
И разделить с тобою.
Это мой
Священный долг.
Долг женщины?
Коль воин
За государя гибнет, почему б
И женщине не умереть с любимым?
Так не бывает.
Нет, бывает, Панья!
А ты — живи. Прощай: костер готов.
Но мне позор — царя на смерть оставить
С одною женщиною.[23]
Обо мне
Могила все, что нужно ей, узнает
И без тебя. Ступай — и будь богат.
Живя в позоре!
Помни: ты поклялся;
Священна клятва; взять назад нельзя.
Коль так — прощай.
Тайник обшарь получше
И не стыдись богатства унести;
Знай: что оставишь, то рабам оставишь,
Моим убийцам. Все снеся сохранно
На барки, дай мне знать трубой протяжно,
Что ты уходишь. Берег далеко,
Река ревет, здесь рога не услышать.
Коль с берега он зазвучит. Потом —
Бегите и, отплыв, оборотитесь,
Но все ж плывите по Евфрату вниз.
Достигнув Пафлагонии, где Котта
Укрыл царицу и моих детей,
Ей расскажи, что видел, отплывая,
И попроси не забывать того,
Что я сказал ей при ее печальном
Отъезде.
Дай мне царственную руку.
В последний раз губами к ней прильнуть —
Мне и солдатам бедным, что с восторгом
С тобою умерли б!
Воины и Панья теснятся к царю, целуя ему руку и край одежды.
Друзья мои,
Последние и лучшие! Не будем
Друг друга растравлять. Простимся разом.
Прощание навек должно быть быстрым,
Не то — как вечность каждый миг, и жизни
Пропитаны слезами. Уходите
И будьте счастливы! Меня теперь
Жалеть не надо: жалок был я прежде,
А будущее — все в руках богов,
Коль есть они (что вскоре я узнаю).
Прощайте же, прощайте!
Воины и Панья уходят.
Были честны
Они. Отрадно в смертный час взглянуть
На лица любящих.
Да — и любимых,
Красавица моя!.. Но слушай. Если
Ты в этот миг (ведь мы стоим у бездны)
Испытываешь внутреннюю дрожь
Перед прыжком сквозь пламя в мир грядущий
Скажи? Тебя не разлюблю — напротив! —
За то, что ты верна природе. Можешь
Спастись еще, не поздно.
Не пойти ли
Зажечь один из факелов, что грудой
Пред алтарем вааловым лежат
В покое смежном, под лампадой вечной?
Поди. И в этом — твой ответ?
Увидишь.
Бестрепетна! О предки! К вам идя,
Очищенный от слишком грубой плоти
Огнем и смертью, не хочу предать
Чертог ваш древний гнусному вторженью
Рабов. И если я не сохранил
Незыблемым наследье ваше, все же
Я часть его блестящую — казну,
Дворец ваш и священные трофеи
Побед, и летописи, и оружье, —
Чтобы мятеж не ликовал средь них, —
К вам уношу с собою в той стихии
Всепоглощающей, подобной духу,
Снедающей дотла любую плоть
В своем горниле огненном. И пламя
Сверхцарственного моего костра
Не будет лишь столбом огня и дыма,
Минутным маяком на горизонте,
А после грудой пепла! Будет — светом,
Уроком для веков и для племен
Мятежных и царей сластолюбивых!
Века сотрут анналы и деянья
Народов и героев: трон за троном,
Как мой, славнейший, обратят в ничто;
Но пощадят последнее деянье
Мое, загадкой вознесут его,
Для поклоненья всем, для подражанья
Немногим, всех уча бояться жизни,
К подобному концу ведущей!
Возвращается Мирра с горящим факелом в одной руке и кубком в другой.
Вот
Наш факел — освещать дорогу к звездам!
А кубок?
Наш обычай — возлиянья
Творить богам.
А мой обычай — выпить
Среди людей. Я не забыл его.
Но и один я выпью чашу в память
Былых пиров веселых.
Это — в честь
Достойного Белеза.
Почему
О нем ты вспомнил, а не об его
Собрате по измене?
Тот — рубака,
Орудие простое, нечто вроде
Меча живого в дружеской руке;
А первый — мастер дергать нити куклы
Воинственной. Но прочь обоих! Мирра,
Скажи мне: вправду ты за мной идешь
Свободно и бесстрашно?
Мне ль, гречанке,
Не сметь пойти из-за любви на то,
Что не страшит индийских вдов, покорных
Обычаю?
Тогда — сигнала ждем.
Он что-то медлит.
А теперь прощай —
В объятии последнем!
Не в последнем.
Ждет нас еще одно.
О да: в огне
Смешается наш пепел.
Столь же чистый,
Как и моя любовь к тебе… Мой прах,
Свободный от земных страстей и пятен,
С твоим сольется! Грустно мне одно.
Скажи.
Здесь дружеской руки не будет —
Наш пепел в урну общую собрать.
И лучше! Пусть его развеет ветер
В просторах неба, чем сквернит рука
Раба или предателя. Зажженный
Дворец и груды стен дымящих будут
Нам памятником благородней, чем
Кирпичные египетские горы
Над прахом их царей или быков;
Ведь неизвестно, кто в громадах гордых
Упрятан: царь иль Апис,[24] богобык.
Престранные надгробья, назначенье
Забывшие!
Тогда — прощай, земля!
И лучший край, Иония родная!
Будь вольной и прекрасной и не знай
Вовек несчастья! О тебе молитва
Последняя моя и мысль моя
Последняя — кроме одной…
А это?
Мысль о тебе.
Доносится звук трубы.
Трубят!
Пора!
Прощай,
Ассирия! В тебе, стране отцов,
Я родину любил, а не державу;
Дал мир тебе и радость я — и вот
Награда мне! Теперь тебе и гробом
Я не обязан!
Мирра!
Ты готов ли?
Как факел твой.
Мирра поджигает костер.
Все занялось. Иду!
Когда Мирра кидается в огонь, занавес опускается.
Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке BooksCafe.Net
Оставить отзыв о книге
Все книги автора
Зеркало держит иной, — эту ношу миньона Отона,
С Актора будто добычу, аврунка: смотрелся в него он
Вооруженный, когда приказал уже двигать знамена.
Дело достойно анналов, достойно истории новой:
Зеркало заняло место в обозе гражданских сражений!
(Пер. Д. Недовича и Ф. Петровского.)