Друзья, даже если они не виделись всего пару дней, всегда найдут, о чем поговорить. А мы не виделись почти два месяца.
   А тут собрались, взяли, как положено, водочки, разлили, включили Битлз.
   Серега говорит:
   — Ну, за встречу, что ли?
   И мы выпили за встречу. А потом Петрушкин стал рассказывать, как он ездил в Египет.
   — Пирамиды видел? — спросили мы с Серегой.
   — Пирамиды? — переспросил Петрушкин. И по лицу уже видно, что вот хотел, хотел — но забыл посмотреть. — Нет, до пирамид не доехал.
   — Зря ты ездил в Египет, Петрушкин, — сказал ему тогда Серега. — Слона-то ты, Петрушкин, и не заметил.
   — Ну, почему же! — обиделся Петрушкин. — Я на Красном море был, с аквалангом плавал.
   — Ты не понимаешь, Петрушкин, — сказал Серега. — Съездить в Египет и не увидеть пирамид — это как… как… Ну, не знаю. Как увидеть Париж и не умереть.
   — Ах, так! — сказал Петрушкин. — Ну и ладно. А ты вот мне скажи, Серега, ты ведь коренной сибиряк?
   — Да.
   — И всю жизнь прожил в Сибири?
   — Ну, да.
   — Вот и скажи мне, ты видел хоть раз живого медведя в лесу?
   — Нет.
   — Ну и как же ты прожил всю жизнь в Сибири, а медведя не видел?
   — Я чучело в музее видел, — сказал Серега. — Когти, как у меня пальцы.
   — А я тоже видел чучело пирамид, на фотографиях, — парировал Петрушкин. — Вот и получается, что зря ты прожил на свете больше тридцати лет, раз не видел живого медведя.
   Серега почесал в затылке и говорит:
   — Я, может, поэтому и прожил больше тридцати лет, что живого медведя не видел.
   — Если подумать, — говорю я. — Мы вообще много чего вокруг себя не видим. Вот ты, Петрушкин, давно в последний раз видел восход солнца?
   Петрушкин задумался. Никакого восхода солнца он с самого детского сада не видел, ежу понятно. Кто будет смотреть на восход, скажите честно? Это же проснуться надо черт знает во сколько, а до звонка будильника еще целый час, и под боком теплая жена бурчит: «Ленька, ну ты куда-а? Какой рассвет, боже, спать иди…» Ну и как тут увидишь рассвет?
   Петрушкину, конечно, проще — у него жены нет. Ему никто не в силах помешать смотреть рассвет, хоть дважды в день. Но разве от этого у Петрушкина больше шансов его увидеть, чем у меня, или у Сереги?
   — А вот моя Катька, — сказал Серега. — Видит рассвет каждую субботу и каждое воскресенье. То есть, всякий раз, как ей не надо вставать в садик. Когда ей надо в садик, Катька спит до последней минуты, пока мать ее из кровати не вытряхнет. А когда наступает суббота или, тем более, воскресенье, Катька просыпается минут за пятнадцать до восхода и начинает бегать по квартире и радоваться новому дню. Очень мешает, кстати, спать.
   Мы сочувственно покивали и выпили за то, чтобы как можно меньше пропустить в этой жизни.
   — А я знаю, как надо поступить, — заявил после этого Петрушкин, прожевывая бутерброд с колбасой. — Надо заснять восход на камеру. Тогда мы сможем на него посмотреть с комфортом, сидя в кресле, не зевая и не мечтая вернуться обратно в теплую постель.
   — Чтобы заснять восход на камеру, Петрушкин, нужно чтобы как минимум один человек проснулся и сделал это, — сказал Серега.
   — Вовсе нет, — Петрушкин загорелся идеей и не намерен был сдаваться. — Мы вечером поставим камеру на таймер. Там есть такой режим, чтобы камера включалась по расписанию. Вот она и включится за пять минут до рассвета и все запишет.
   — А ведь здравая мысль, — сказал Серега. — Наливай. За это надо выпить.
   Мы выпили и Петрушкин пообещал, что когда мы в следующий раз соберемся поговорить за жизнь и выпить по чуть-чуть водки, он будет показывать нам волшебство рассвета, запечатленное на видео.
   — Ну, предположим, — сказал Серега. — Рассвет ты заснимешь. А как быть с ароматом свежести, которую несет легкий утренний ветерок? А как быть с капельками росы на траве? А как быть с утренней прохладой?
   — А что?
   — Ну, как что. Этим всем будет наслаждаться только твоя камера, Петрушкин. Мы увидим восход, но пропустим еще столько прекрасного.
   — Серега верно говорит, — сказал я. — Камера не способна передать всей полноты ощущения утра.
   — Ну, тогда я не знаю, — сказал Петрушкин. — Значит, вставайте в шесть утра и вперед, наслаждайтесь на здоровье. А мне и видеозаписи хватит.
   — А вот например ночевка у костра, — задумавшись сказал Серега. — Вот ночевку у костра ведь и на камеру не снимешь толком. Темно. Да и зачем? Весь смак ночевки у костра как раз в том, чтобы переночевать у костра. Это на пирамиды или там на какой-нибудь Колизей можно посмотреть на фото. А ночевку у костра не заменишь даже самыми лучшими кадрами. Представляете? Ночь. Костер. В костре запекаются несколько картофелин, и от него тянет дымом…
   — Мне в морду, — поморщился Петрушкин.
   — Ну, почему обязательно в морду?
   — Не знаю. Если я сижу у костра, ветер обязательно тянет дым в мою сторону.
   — А ты пересядь. Так вот, ночь, костер, и мы сидим, тыкаем в костер палками, и курим, и травим анекдоты.
   — Водку пьем, — сказал Петрушкин, поднимая свой стакан.
   — Можно и водку, — разрешил Серега. — Ну, за ночевку у костра?
   Мы выпили за ночевку.
   — А еще, — сказал я. — Еще мы сто лет не были на рыбалке.
   — Точно, — подтвердил Серега.
   — Я в прошлом году несколько стерлядок поймал, — задумчиво вспомнил Петрушкин.
   — Ты?
   — Ну, как — поймал… Шел по берегу, а тут мужик на лодке причаливает. Я ему говорю: «Как улов?» А он так подобрался весь, говорит: «Ничего, спасибо…» А потом вытащил из лодки несколько стерлядок, сунул в пакет и мне протягивает. «На, — говорит, — угостись». Ну, я и взял. А потом уже подумал: может он меня принял за инспектора рыбнадзора? Откупиться пытался.
   Мы с Серегой посмеялись, а потом Серега сказал:
   — Нет, ну это не рыбалка, это недоразумение какое-то. Настоящую рыбалку разве такое заменит? В настоящей рыбалке ведь главное — не пойманная рыба. Если бы рыба была главное — я бы рыбачить ходил в магазин «Дары моря». В рыбалке главное что? Река. Ветер в камышах. Рябь на воде. Свежий воздух. Потом этот, с ухой, как его — котелок. Стрекозы летают, птицы там всякие.
   — Да, — поддержал его я. — Если нет свежего воздуха, то это не рыбалка. Это как альпинизм без гор.
   — Нет, ну бывает промышленный альпинизм, — сказал Серега. — Ты вот можешь забраться на девятиэтажный дом по тросу?
   — Нет, — признался я.
   — А ты, Петрушкин, покорил хотя бы одну девятиэтажку?
   Петрушкин помотал головой с торчащим из нее огурцом.
   — Вот, — заключил Серега. — А кто-то покорил, и не одну.
   — А жашем? — спросил Петрушкин.
   — Как зачем? А в чем, по-твоему, романтика?
   — Залезть на девятиэтажку по тросу? Это романтика?
   — Конечно! — убежденно сказал Серега.
   — Ладно, — сказал Петрушкин. — Я не имею причин не верить тебе на слово. Но в таком случае скажи, когда ты сам проделывал это в последний раз?
   — Никогда, — сознался Серега. — Но я знаю, что это одна из тех вещей, которые я упускаю в жизни. И я бы обязательно попробовал, если бы представилась возможность.
   — А знаете, что еще мы упускаем в жизни? — спросил я.
   — Охоту на бизонов в прериях Северной Америки? — спросил Серега.
   — Вечерний выпуск новостей, — предположил Петрушкин.
   — И это тоже, — согласился я. — Но я имел в виду другое. Вот мы тут сидим и пьем, да?
   — И то верно, — сказал Серега и начал разливать водку по стаканам.
   — А за окном в это время угасает прошедший день.
   — Справедливо, — подтвердил Петрушкин.
   — За прошедший день, — поднял стакан Серега.
   — Да подожди ты, — отмахнулся я от него. — Тебе лишь бы пить. Ты посмотри лучше, какие краски на небе. Посмотри, как красиво ложится на облака последний предзакатный луч солнца.
   — Предлагаю переместиться на балкон, — сказал Петрушкин. — Оттуда видно лучше.
   — Согласен, — кивнул я.
   — Стаканы берем с собой, — сказал Серега.
   Мы вышли на балкон.
   У Петрушкина отличный вид с балкона — видно далеко-далеко вокруг, до самой реки, и даже немножко можно различить одноэтажные домики на той стороне. А за рекой садится солнце, красное, уже наполовину скрывшееся за поросшим лесом холмом. И какие-то птицы носятся над рекой — не понять, то ли стрижи, то ли еще кто-то. Серега закурил и уселся на единственную табуретку.
   — А хорошо, — сказал он.
   — Река, что ли, пошла? — вдруг спросил Петрушкин.
   Мы пригляделись.
   — Точно, пошла река, — сказал Серега. — Петрушкин, у тебя бинокль есть?
   — Нету у меня бинокля, — сказал Петрушкин. — На кой черт тебе бинокль, и так ведь видно, что река пошла! Ну, здорово!
   — Это точно, — подтвердил я. — А ведь знаете, мы, конечно, много чего в жизни пропускаем, верно? Но вот ледоход не пропустили.
   — Ага, — согласились Серега с Петрушкиным.
   — И закат.
   — Закат замечательный, — сказал Петрушкин. — Это я хорошо придумал выйти на балкон.
   — Прекрасная мысль, — кивнул Серега.
   — А еще знаете, что мы сегодня не пропустили? — спросил я. — Самое, наверное, главное.
   — Что?
   — Да все вот это. Встречу. Посидели, поговорили. Хорошо же?
   — Хорошо, — согласился Петрушкин.
   — А знаешь, ты ведь прав, — сказал Серега. — Кто знает, может нам никогда не удастся взобраться по тросу на девятиэтажку. Или там поохотиться на бизонов.
   — Или посмотреть новости, — вставил Петрушкин.
   — И черт с ними, — сказал Серега. — Но надо хотя бы не упускать вот такие вот моменты, да?
   Мы согласились. Если уж Серега прав, то он прав.
   — Ну вот и давайте выпьем за это, — Серега вернул мысль в привычную колею.
   Мы выпили и стали смотреть на закат, на небо, которое было ярко-красным над лесистым холмом, за которым скрывается солнце, и иссиня-розовым вокруг, а еще выше — совсем темно-синим. А под этим небом, вдалеке, носились птицы над рекой, а по реке плыли большие льдины и мелкое ледяное крошево.
   — А знаете, — сказал Серега. — Я ей немного завидую.
   — Кому? — не понял Петрушкин.
   — Реке. Вот смотри, она сидела-сидела всю зиму… И вдруг раз — стряхнула с себя вот эту всю зимнюю спячку и рванула. К океану рванула. Но это мы с тобой знаем, что к океану, а она-то не знает. Она просто поднялась и пошла. Неизвестно куда. Куда кривая выведет. Я ей завидую. Понимаешь? У нее впереди — тыща километров неизвестности.
   Мы понимающе кивнули и помолчали.
   — Вот как надо жить, — сказал Серега. — Вот так и надо. Встал — и пошел. Навстречу неизвестно чему. Каждый день новый поворот, и не знаешь, куда придешь. И на закат почаще смотреть.
   — И на восход, — добавил Петрушкин.
   — Да, и на восход, — согласился Серега, заглянул в свой стакан и обнаружил, что он пуст. — Пойдемте, выпьем за это.
   Мы вернулись в комнату и выпили.
 
   Когда мы с Серегой уходили от Петрушкина, закат давно угас и на улицах уже горели фонари. Серега сказал мне:
   — Вот понимаешь, Леха… Хочется сделать что-то такое. Что-то внезапное.
   — До дома дотерпишь?
   — Тьфу на тебя. Я не о том. Ты понимаешь, что-то вот такое наросло в душе… Хочется свершений. Хочется действовать. Жить полной жизнью. Дышать свободно. А на деле — утром идешь на работу, перебираешь там бумажки, вечером идешь домой, покупаешь кефир и хлеб, поужинал — и спать. И все. Понимаешь, Леха? И так — всю жизнь. Понимаешь?
   — Да у меня такая же история.
   — Ну и вот. Знаешь, что нам нужно?
   — Что?
   — Ледоход, Леша. Ле-до-ход.
   — В смысле?
   — В смысле, в нашей жизни. Нужно пробудиться от этой спячки. Нужно жить как-то. Нужно идти куда-то. Понимаешь? Мы же закованы льдами, Леша. Мы никуда не идем. Вот здесь, — Серега ударил себя кулаком в грудь. — Вот здесь все во льдах.
   — Понимаю.
   Мы остановились на перекрестке.
   — Слушай, может это… На следующей неделе на рыбалку махнем?
   — Рыбалку? А знаешь, можно. Надо сапоги найти…
   — И Петрушкина возьмем. Должен же он узнать, как на самом деле ловят рыбу.
   — Точно. Ну, ладно, созвонимся.
   — Давай, удачи…
   И мы разошлись по домам — он направо, а я налево.