Когда на меня впервые вышел Роберт Уилсон и Театр «Талия» из Гамбурга с тем, чтобы я занялся «Черным Всадником», я был заинтригован, польщен и испуган. Времени это требовало обширного, а расстояние, которое мне пришлось бы преодолевать туда и обратно, было проблематично, но после встречи в отеле «Рузвельт» в Голливуде я убедился, что мне брошен волнующий вызов, а от возможности поработать с Робертом Уилсоном и Уильямом Берроузом просто грех было бы отказаться. Я видел только одну постановку Уилсона, «Эйнштейн на Пляже» в Бруклинской Академии Музыки, и она меня втянула в сон такой силы и красоты, что и много недель спустя я все еще не мог проснуться до конца. Сценические образы Уилсона позволили мне заглянуть в окна и увидеть ошеломляющую красоту, изменившую мне глаза и уши навсегда. Уилсон — изобретатель, путешествующий в глубочайшие чащобы разума и духа в поисках открытий, и процесс его работы невинен и уважителен. В своих мастерских на первом этапе он требует от всех участников войти в его мир и так же ценить то, что они туда приносят, как и то, что оставляют снаружи. Я несколько волновался насчет нашей совместимости, поскольку его процесс казался мне уже таким развитым, а я был в новой для себя стране, поскольку работал в Гамбурге, Германия, Дождливые Улицы, церковные колокола и железнодорожный вокзал. К моему удивлению, наши отличия стали нашей силой. Каждое утро я приносил на репетицию песни и музыку, над которыми работал предыдущим вечером в студии у Герда Бесслера. Я выбрал Грега Коэна, чтобы он работал над аранжировками со мною вместе, формовал музыку, подбирал оркестр, собирал звуки и записывал черновые пленки за ночь до репетиции. Грег — мультиинструменталист, с которым я имею удовольствие работать и на гастролях, и в студии уже лет пятнадцать или даже больше. «Музыкальная Фабрика» Герда Бесслера — то место, где родилось большинство идей партитуры. Герд Бесслер — необычайный музыкант и звукоинженер, и значение его опыта и предыдущей работы в Театре «Талия» трудно было переоценить. Именно его неистощимая энергия и верность спонтанности и духу приключений на его «Музыкальной Фабрике» сыграли свою роль, и вместе мы каждый вечер придумывали свежий материал, чтобы утром принести его на репетицию. Грег Коэн был бесстрашным сотрудником и помог мне вырасти музыкально, к тому же, запас его идей был неистощим, когда (часы долги, кофе остыл, булочки черствы и некуда прилечь). Герд, Грег и я были сердцевиной музыкального отдела на ранних стадиях постановки, и мы вместе обрабатывали пленки вот таким вот грубым образом, даже и не предполагая, что они когда–нибудь выйдут в свет, а это давало всем нам невинность и свободу наплевательского отношения к общепринятой технике звукозаписи, ведь мы вынуждены были работать под дулом пистолета, чтобы приносить на карнавал Уилсона каждое утро что–либо завершенное. Хотя в эту подборку включены и другие записи материала, сделанные в Калифорнии четыре года спустя, дух записи вот в этой манере совместно с Грегом Коэном и Гердом Бесслером в Гамбурге был ключевым камнем общего ощущения песен. То, что нас при сочинении и аранжировке вдохновляли театральные образы Уилсона, было бесценным для всего процесса — мечта любого автора песен. «Оркестром Черного Всадника» («Группой Дьявольского Рубато») были Ханс–Йорн Брандененбург, Волкер Хемкен, Хеннинг Штоль, Кристоф Мойниан, Дитер Фишер, Джо Бауэр, Франк Вульфф и Штефан Шафер. У них у всех карьеры были различными: кто–то пришел из строго классического мира, кого–то обнаружили играющим на станции, — и им пришлось несколько привыкать к моему грубому образу работы, а мне пришлось учить язык, чтобы с ними общаться и все же сохранять живьем спонтанность. Их слышно на некоторых песнях этого сборника. Но записываться с ними больше оказалось сложно из–за времени и расстояния. Все они героически были преданы этому делу, внесли огромный вклад и стали тем театральным оркестром, о котором я всегда мечтал. В Калифорнии, возможно, четыре года спустя, я собрал другой оркестр, основанный на тех же принципах, что и «Группа Дьявольского Рубато», с тем же самым инструментарием, чтобы вновь посеять гамбургские семена. Он представлен во многих песнях: «Счастливый День», «Русский Танец», «Собью Луну», «Масляная Ночь», «Госпельный Поезд (Орк.)», «Охотник–Мазила», «Правильные Пули» и «Черный Ящик». Группа, образованная в Калифорнии, вся состояла из сан–францисских музыкантов, и, хотя мы начали работатьпо нотам, медленно я начал осознавать, что для эффективного продолжения работы нам необходим более грубый подход, и вскоре мы забросили большую часть партитуры и стали работать по пленкам и собственной интуиции. Все участники группы «Западное Рубато» были полны решимости «офранкенштейнить» музыку и превратить ее в нечто вроде прекрасного крушения поезда. Мы записывались в холодном сарае, с плохим светом и без перекуров — для того, чтобы вдохнуть в музыку новую жизнь. «Госпельный Поезд (Оркестровка)» был записан после изматывающего дня дисциплины, пьеса гавкалась так, будто ее играет гаражная банда, а весь оркестр обезьянничал как паровоз, несущийся в Преисподнюю, то был волнующий момент для всех нас, и даже фаготист хотел послушать его еще разок. Все они — бесстрашные музыканты, желающие и стремящиеся работать. С Гамбургским Оркестром, группой из Калифорнии и первоначальными записями, сделанными с Грегом Коэном и Гердом Бесслером, мы пытались найти музыку, которая могла бы сном войти в чащобу образов Уилсона и быть абсурдной, ужасающей и хрупкой. Я надеюсь, что эти три вещи донесены в настоящем собрании песен. Актеры в постановке «Черного Всадника» театра «Талия» были такого калибра, который мне в жизни никогда не встречался: бесстрашные, неутомимые, безумные и способные заходить очень глубоко при зачастую сложных обстоятельствах (холодный кофе, черствые булочки и некуда прилечь), они взяли песни и оживили их, и песни оживили их самих. Я никогда не работал композитором, который должен оставаться за пределами представления, и учить их песням было для меня таким же образованием, как и для них. Они походили на состарившихся детей и изумляли меня своей готовностью и силой воображения — в этом сборнике пою я, но в каждом моем исполнении есть вещи, которым я научился по их интерпретациям. Уильям Берроуз был непоколебим как металлический стол, и его текст стал той ветвью, на которой болтался наш узелок. Его разрезанный текст и открытый процесс поиска языка для этой истории стали той рекой слов для меня, из которой я мог черпать стихи для песен. Он дал пьесе мудрость и голос, вплел их в нее целиком. Неким образом это странное сборище людей смогло создать восхитительную театральную постановку, ставшую небывало успешной в Гамбурге, в Театре «Талия», и объездила весь мир, идет до сего дня и оказала мне честь сделать меня своей частью.
   

Том Уэйтс

Лос–Анжелес, сент. 1993.