Давненько вас не было видно, мистер Хэйл, — сказал Джерати, ставя передо мной мой стакан.
   — Да, года полтора будет, — ответил я. — Просто жена уехала, ну я и решил заглянуть к вам, как в добрые старые времена.
   Я кинул взгляд вдоль длинного прохода бара, оглядел кабинки у стены напротив и добавил:
   — Похоже, сюда вообще давненько никто не заглядывал. В жизни не видел, чтобы в этот час здесь было так пусто. Выпьете со мной?
   — Стаканчик содовой, если позволите, мистер Хэйл, большое вам спасибо.
   Джерати взял с полки бутылку и налил себе. Я ни разу не видел, чтобы он пил что-нибудь крепче пива, и то редко.
   — Времена изменились, — продолжал он, помолчав.
   — Вы ведь понимаете, о чем я говорю. Я покачал головой.
   — Контакт, разумеется. Похоже, он вообще все перевернул. Контакт сделал людей в чем-то более осмотрительными, в чем-то менее. Но он, по большей части, уничтожил причины, по которым люди ходили в бары и выпивали. Вы ведь знаете, как оно было. Бармен был чем-то вроде большого уха, жилеткой, в которую можно было поплакаться. После появления контакта это продолжалось недолго. Люди больше не приходят, чтобы выговориться. Необходимость, в общем-то, отпала. Исчезла и другая немаловажная причина ходить в бары пообщаться. Теперь, когда люди знают, что им нечего бояться самого большого, последнего, одиночества, они стали спокойными и более уверенными в себе. Я вот присматриваю себе какое-нибудь другое дельце. Бары повсюду закрываются.
   — Из вас получился бы неплохой консультант по Контакту, — попробовал пошутить я. Он, однако, воспринял мои слова без улыбки.
   — Я уже думал об этом, — ответил он серьезно.
   — Пожалуй, я мог бы этим заняться. Да, мог бы.
   Теперь, когда Джерати растолковал мне, я начал понимать, как это все получилось. Мой собственный случай, хоть я и не сознавал этого до сих пор, мог служить примером. В свое время и я шатался по барам, спасаясь от одиночества. Контакт появился примерно три года назад, еще через год он набрал силу и все до единого оказались им охвачены, а еще через несколько месяцев я перестал бывать здесь, где прежде был столь же неотъемлемой частью обстановки, как какой-нибудь табурет. Тогда я не задумывался, почему — свалил все на женитьбу, наг ожидаемое рождение детей и на то, что деньги нужны на другое.
   Но дело было не в этом. Просто необходимость отпала.
   В стене над стойкой по прежней моде было вделано зеркало, где отражались некоторые кабинки. Все они пустовали, кроме одной, где сидела пара. Мужчина был самый обыкновенный, но девушка — нет, женщина, — привлекла мое внимание. Не так уж молода, лет сорок или около того, с хорошей фигурой, худенькая, но главное было в ее лице. С ярким ртом и смешливыми морщинками вокруг глаз, она явно наслаждалась тем, о чем говорила. Приятно было видеть, как она наслаждается. Я не сводил с нее глаз, пока Джерати продолжал:
   — Так вот я и говорю, это делает людей и более, и менее осмотрительными. Они более осмотрительны по отношению к окружающим; ведь иначе их контакторы могут запросто вычеркнуть их, и что тогда с ними станет? И менее осмотрительны по отношению к самим себе, поскольку они теперь не особенно боятся смерти. Они знают, что это произойдет быстро и безболезненно: все просто начнет расплываться, потом смешается, а затем снова сложится в цельную картину и перельется в кого-то другого. Ни резкого обрыва, ни остановки. А вы уже подхватывали кого-нибудь, мистер Хэйл?
   — А как же, конечно, — ответил я. — Моего отца, как раз около года назад.
   — Ну и как, нормально?
   — О, гладко, словно нож в масло. Поначалу немного мешало — так, будто что-то зудит, а потом он просто слился со мною, и все.
   С минуту я размышлял об этом. Собственно, думал я о том удивительном чувстве, которое испытываешь, вспоминая, как ты склонялся над собственной колыбелью. Но, несмотря на всю свою странность, чувство не тревожило, и сомнений, чьи это воспоминания, не возникало. Все воспоминания, вливавшиеся в тебя после совершения Контакта, имели смутную ауру, которая отличала их, помогая воспреемнику оставаться в здравом рассудке.
   — А вы? — спросил я. Джерати кивнул.
   — Парень, с которым я служил в армии. Всего пару недель назад он гробанулся на своей машине. Бедняга прожил еще десять дней с переломанным хребтом, пройдя через муки ада. Он был совсем плох, когда перешел в меня. Боль — это было ужасно!
   — Вам нужно написать в Конгресс, вашему депутату, — заметил я. — Оформить заявление в связи с новым законодательством. Слыхали о нем?
   — Это какое же?
   — Легализовать укол милосердия, обеспечивающий человеку достойный Контакт. Теперь все так делают, а почему бы и нет?
   Джерати, казалось, задумался.
   — Да, я слышал об этом. Не могу сказать, чтобы я был в восторге. Но с тех пор, как я подхватил моего приятеля, а с ним и его воспоминания — да, теперь я, пожалуй, последую вашему совету.
   Мы немного помолчали, размышляя о том, что дал миру Контакт. Джерати признался, что он поначалу был не в восторге от этого закона об умерщвлении безнадежно больных; что ж, и я, и множество других людей не были поначалу убеждены и в необходимости самого Контакта. Затем мы поняли, что он может нам дать, и у нас было время как следует обдумать все это. Теперь я просто представить себе не могу, как я умудрился прожить без Контакта чуть ли не половину своей жизни. Я просто не мог вообразить себя снова в том мире, где все заканчивалось с твоей смертью. Это было ужасно!
   С появлением Контакта смерть становилась чем-то вроде пересадки. Сознание затуманивалось, быть может, ты проваливался во тьму, зная, что очнешься (оно и происходило), глядя на мир глазами того, с кем у тебя был Контакт. Ты уже ни над чем не будешь властен, но он или она обретут твою память, и месяца через два-три ты приспособишься, подладишься к твоему новому партнеру, а затем мало-помалу произойдет перемена во взглядах и, наконец, полное слияние щелчок — и створки захлопнутся. Никакого вторжения; всего лишь мягкий, безболезненный процесс, возносящий тебя на новую стадию жизни.
   Для воспреемника, как я узнал на собственном опыте, это было не слишком удобно, но ради того, кого любишь, можно вытерпеть и куда большее.
   Размышляя о том, какой была жизнь до Контакта, я почувствовал, что весь дрожу. Я заказал еще одну порцию — двойную на этот раз. Давненько я не пил в барах.
   Я болтал с Джерати, должно быть, уже около часа и пил третью, а может, и четвертую рюмку, когда дверь бара открылась и вошел какой-то мужчина. Он был среднего роста, довольно невидный, и я не обратил бы на него внимания, если бы не выражение его лица. Пришелец выглядел рассерженным и несчастным. Он направился к кабинке, где сидела та женщина, которой я любовался, и остановился прямо перед нею. Лицо женщины померкло, и ее спутник чуть приподнялся, встревоженный.
   — Знаете, — тихо сказал Джерати, — похоже, дело пахнет жареным. У меня в баре уже больше года не было потасовок, но я помню, как выглядит человек, когда затевает скандал.
   Он предусмотрительно слез со своего табурета и прошел вдоль стойки, чтобы суметь быстро выскочить из-за нее, если понадобится. Я обратился в слух.
   — Ты вычеркнула меня. Мери! — говорил мужчина с несчастным лицом. — Это правда?
   — Послушайте! — вмешался другой. — Это ее дело.
   — А вы помолчите! — оборвал его новый посетитель. — Так что же. Мери? Ты это СДЕЛАЛА?
   — Да, Мак, сделала, — сказала она. — Сэм тут совершенно ни при чем. Это исключительно моя идея — и твоя вина.
   Лица Мака я не видел, но тело его напряглось, вздрогнуло, и он вытянул руки, точно намереваясь стащить Мери со стула. Сэм — я решил, что мужчина в кабинке и есть Сэм, — с криком перехватил его руку.
   Именно в этот момент Джерати вмешался, приказывая прекратить свару. Они, хотя и с неохотой, подчинились; Мери и Сэм допили свои рюмки и вышли из бара, а Мак, проводив их отчаянным взглядом, подошел к стойке и уселся на табурет рядом со мной.
   — Водки, — бросил он. — Давай сразу бутылку — пригодится!
   Голос у него был хриплый и ожесточенный — такого тона я не слышал, пожалуй, уже несколько месяцев.
   — Потеряли подружку? — высказал я предположение.
   — Это бессердечная дьяволица!
   Он одним махом опрокинул водку, налитую ему Джерати. Я заметил, что Джерати отошел к другому концу стойки и углубился в мытье стаканов. Если он и расстался с привычкой выслушивать излияния клиентов, я бы не осудил его, подумал я.
   — Она не похожа на такую, — сказал я первое, что пришло в голову.
   — Однако же это так.
   Он выпил еще и некоторое время сидел, пристально разглядывая пустой стакан.
   — Наверное, у вас есть Контакты? — проговорил он наконец. Вопрос был более чем странный.
   — Ну… Разумеется, есть!
   — У меня нет, — выдохнул он. — Теперь нет. Больше нет. Будь проклята эта женщина!
   У меня просто волосы встали дыбом. Боже! Он же был чем-то вроде живого призрака! Все мои знакомые имели по меньшей мере один Контакт; у меня было три. У нас с женой, естественно, был взаимный, как и у всех супружеских пар, а чтобы подстраховаться на случай, если мы оба погибнем в автомобильной катастрофе, у меня был заключен запасной с моим младшим братишкой Джо и еще один — с парнем, который учился со мной в колледже.
   Я разглядывал этого одинокого человека. Его звали Мак — я слышал, как его называли по имени. Он был, вероятно, лет на десять старше меня, то есть где-то между сорока и пятьюдесятью — возраст достаточный, чтобы обзавестись дюжиной потенциальных Контактов. С виду в нем не было ничего необычного, за исключением этого его невыразимо тоскливого взгляда, но если он и вправду не имел ни одного Контакта, то удивительно еще, что во взгляде его всего лишь тоска, а не смертельный ужас.
   — А… хм… Мери… знала, что она — ваш единственный Контакт? — спросил я.
   — Еще бы! Конечно, знала. Потому-то она и проделала это, не предупредив меня.
   Мак снова наполнил свой стакан и протянул мне бутылку. Я хотел отказаться, но, если бы кто-нибудь не составил этому бедолаге компанию, он бы, пожалуй, угодил под колеса автомобиля. Мне и впрямь стало жаль его.
   — Как вы узнали об этом?
   — Она… Ну, она куда-то вышла сегодня вечером; я позвонил, и мне сказали, что она ушла с Сэмом, а Сэм обычно водит ее сюда. Она и правда, оказалась здесь, и, когда я прямо спросил ее, она призналась. Хорошо еще, что бармен вступился, а то я мог бы забыться и, кто знает, чем бы это кончилось.
   — Ладно, — сказал я, — но как же так вышло, что она оказалась единственной? У вас нет друзей или кого-нибудь еще?
   Это открыло шлюзы. Бедняга — полное его имя было Мак Уилсон — был сиротой и воспитывался в приюте, который он ненавидел; подростком он бежал оттуда и попал в колонию для малолетних преступников — за какую-то кражу, что ли, — и ее он тоже возненавидел. Когда он вырос достаточно, чтобы самому зарабатывать на жизнь, он был зол на весь мир. Неудивительно, что он не научился заводить друзей.
   Выслушав эту исповедь, я начал терзаться угрызениями совести, мне хотелось плакать. Возможно, виною была выпитая водка.
   Часов около десяти, когда бутылка уже почти опустела, он ударил ладонью по стойке и начал сползать с табурета. Я подхватил Мака, но он отпихнул меня.
   — Ну что ж, домой, — пробормотал он с отчаянием. — Если бы меня не отфутболивали все эти счастливчики, которым плевать на того, кого они пинают, — у них-то ведь все в порядке, у них-то Контактов вдоволь!
   — Послушайте, — сказал я, — не лучше ли вам сначала протрезвиться?
   — А как, черт побери, я смогу заснуть, если не надерусь? — с горечью возразил он. — Вряд ли вы поймете, что значит лежать в постели, глядя в темноту, без единого Контакта на свете. Весь мир представляется полным ненависти, мрачным, враждебным…
   Внезапно в глазах его мелькнула надежда.
   — Вы ведь не заключите со мной Контакта, а? Мне бы только продержаться, пока я не подыщу кого-нибудь. У меня есть коллеги, которых я, наверное, смог бы уговорить. На пару деньков, не больше.
   — Ночью, в такое время? — удивился я. Мне не очень-то понравилась эта мысль; однако не согласись я, он остался бы на моей совести.
   — В аэропорту «Ла Гуардиа» есть круглосуточная Служба Контакта, — сообщил он. — Для тех, кто хочет заключить еще один, дополнительный, чтобы подстраховаться перед дальним перелетом. Мы могли бы поехать туда.
   — Но он будет односторонним, — предупредил я. — У меня нет лишних двадцати пяти баксов, чтобы ими швыряться.
   — Так вы согласны?
   Казалось, он не верил своим ушам. Затем он схватил мою руку, принялся трясти ее и, заплатив по счету, поволок меня к двери, нашел такси, и мы уже мчались в аэропорт, прежде чем я успел сообразить, что происходит.
   Консультант в аэропорту пытался убедить меня заключить обоюдный Контакт; Мак предлагал оплатить его. Но я твердо стоял на своем. Я не доверяю людям, пополняющим свой список Контактов, когда у них есть истинные друзья. Если что-нибудь со мной случится, казалось мне, и кто-нибудь, кроме моей жены или моего брата, или моего давнего друга по колледжу, подхватит меня, я был уверен, что их, всех троих, это очень обидит. Поскольку было еще несколько клиентов, желавших заключить дополнительный Контакт перед полетом в Европу, консультант не слишком настаивал.
   Меня всегда удивляло, что установление Контакта — такой несложный процесс. Трехминутная настройка оборудования; минута или две на то, чтобы как следует приладить на голове шлемы; считанные секунды для прогона информации, когда мозг гудит от обрывков воспоминаний, извлеченных черт знает откуда… и готово.
   Консультант выдал нам стандартные удостоверения и гарантию: действительно пять лет; рекомендуемое обновление в связи с развитием личности, временным и географическим факторами; в случае смерти — мгновенный перевод информации; период пригонки; при наличии более одного Контакта существует возможность выбора, и тому подобное. И все было кончено.
   Я так и не смог до конца уразуметь принцип действия Контакта. Он стал возможен только с появлением молекулярно-трансляционной техники, передающей весь объем информации из компьютера на уровень человеческого мозга и далее. Я знал лишь в общих чертах, что в первую очередь делались попытки достигнуть автоматической передачи данных на расстояние и что удалось найти способы сканировать всю информацию мозга и переводить ее в электронную память. И, хотя телепатия так и не вошла в наш быт, бессмертие мы обрели.
   Я вышел из кабинки позже Мака. Контакт был односторонним, поэтому его информацию только просматривали, что совершалось мгновенно, тогда как во мне она кодировалась, а это несколько дольше. Когда я вышел, он о чем-то спрашивал консультанта. Я слышал ответ.
   — Нет, у нас нет данных о каком-либо побочном эффекте. Трезвый человек или пьяный, процесс идет!
   Мне никогда не приходило в голову, влияет ли спиртное на точность Контакта. Мысль о спиртном напомнила мне, что я выпил бог знает сколько водки, и это впервые за много месяцев, когда все ограничивалось двумя кружками пива, не больше. Сначала я ощутил приятный жар, отчасти из-за выпитой водки, отчасти от сознания того, что я помог этому последнему одинокому человеку. Затем я начал утрачивать ощущение реальности. Думаю, оттого, что Мак прихватил остатки водки с собой и требовал, чтобы мы выпили за обретенную дружбу — или что-то в этом роде. Помню только, что он поймал такси и назвал водителю мой адрес, а потом было утро, и он спал на кушетке, а в комнате все было вверх дном, и дверной звонок надрывался, как пожарная сирена.
   Мне не сразу удалось сложить эти обрывки воедино. Открыв дверь, я увидел Мери, женщину, которая вычеркнула Мака накануне.
   — То, что Мак сказал мне по телефону, правда? — спросила она.
   Я тупо смотрел на нее. Она нетерпеливо добавила:
   — Насчет Контакта, который он заключил с вами. Он позвонил мне в два часа ночи и все рассказал. Я выведала у него ваше имя и частично адрес, а остальное нашла в телефонной книге. Потому что никто больше не должен стать жертвой Мака. Никто!
   Тут до меня начали доходить ее слова. Но я не знал, что на это ответить. Так что я позволил ей продолжать.
   — Когда-то я читала один рассказ, — продолжала она. — Не помню, чей. Может быть, вы тоже его читали. О человеке, который спас тонущего. Спасенный был ужасно благодарен, делал благодетелю подарки, старался оказывать всяческие услуги, говорил, что он его единственный в мире друг, ходил за ним по пятам, переехал к нему в дом. Наконец спаситель не выдержал и столкнул зануду обратно в реку. Вот почему Мака Уилсона вычеркнули все, кого он умолил заключить с ним Контакт. Я терпела это в течение трех месяцев, и, насколько мне известно, это нечто вроде рекорда.
   С треском отворилась дверь, и появился заспанный Мак. Она первой перешла в наступление.
   — Видите? — воскликнула она. — Он уже начал.
   — Ты! — выговорил Мак. — Тебе еще мало? Он повернулся ко мне.
   — Ей мало было вычеркнуть меня и оставить без единого в мире Контакта. Ей надо было прийти сюда и попытаться убедить вас сделать то же самое! Ну можно ли представить себе такую ненависть?
   На последнем слове голос его прервался, и в глазах появились настоящие слезы.
   — Послушайте, — обратился я к Мери. — Я сделал это только затем, чтобы дать Маку возможность продержаться. Вчера вечером я слишком много выпил, и он отвез меня домой, вот почему сегодня утром он здесь. И, пока Мак не договорится с кем-нибудь, может, с коллегой по работе, я подстрахую его. Вот и все.
   — Точно так же начиналось и со мной, — возразила Мери. — Он переехал в мою квартиру, затем начал преследовать меня на улице, чтобы удостовериться, что со мной ничего не случилось. Так он говорил.
   Тут я взглянул на часы, висевшие на стене, и обнаружил, что уже полдень. Я так и подскочил.
   — О Боже! — воскликнул я. — Жена и дети вернутся в четыре, а я обещал убрать квартиру.
   — Я помогу вам, — предложил Мак. — Я ведь должен хоть что-нибудь для вас сделать. Мери встала.
   — Не говорите, что вас не предупреждали, — сказала она.
   Мак действительно оказался отличным помощником. Он управлялся с уборкой лучше, чем большинство известных мне женщин, и, хотя мы еле успели к возвращению моей жены с малышами, квартира была выдраена на славу. Даже жену это поразило. Поскольку дело шло к вечеру, она уговорила Мака остаться с нами поужинать. Он сходил и принес пива и за пивом рассказывал жене о своей работе, а потом, часов в девять или в половине десятого, заявил, что хочет сегодня лечь пораньше, так как завтра ему надо на службу, и ушел домой. Лучшего и желать было нельзя! Я списал слова Мери на горечь разочарованной женщины и искренне посочувствовал ей. Однако через три-четыре дня я кое-что начал понимать.
   Все вдруг стали сходить с ума по фильмам времен «до Контакта», и, хотя я не думал, что буду в восторге от вида солдат и вооруженных бандитов, убивающих друг друга без всякой надежды на какой-либо Контакт, подруги моей жены все уши ей прожужжали, уверяя, что ни в коем случае нельзя пропустить этих захватывающих картин.
   Вот только неясно было, что делать с детьми: мы не могли, естественно, взять одиннадцатимесячных близнецов с собой. Я попытался уговорить жену сходить без меня, но она отказалась. В общем, мы решили бросить эту затею, как вдруг позвонил Мак и, услышав, в чем дело, сразу же предложил свои услуги. Отлично, подумали мы. Он умел, вроде бы, обращаться с детьми, жаждал оказать нам любезность, так что не о чем беспокоиться. Двойняшки быстро заснули еще до нашего ухода.
   Мы припарковали машину и направились к кинотеатру. Темнело и становилось прохладно, а потому мы ускорили шаг, хотя оставалась еще масса времени до начала вечернего сеанса.
   Внезапно жена оглянулась и застыла как вкопанная. Мужчина с мальчиком, шедшие сзади, налетели на нее, и мне пришлось извиняться, а когда они прошли, я поинтересовался, в чем, собственно говоря, дело.
   — Мне кажется, я видела Мака, он шел за нами, — ответила она. — Странно…
   — Очень странно, — согласился я. — Где? Я оглядел тротуар, но людей было много, среди них и такие, кто одеждой или сложением напоминал Мака. Жена решила, что, вероятно, ошиблась. Вряд ли мне удалось бы уговорить ее вернуться.
   Остаток нашего пути до кинотеатра напоминал петляние зайца: жена то и дело отбегала в сторону, чтобы оглянуться. В конце концов мне это надоело.
   — Ты, кажется, не особенно туда рвешься, а? — высказал я свою догадку.
   — О чем ты? — спросила она, задетая за живое.
   — Я всю неделю мечтала об этом.
   — А вот и нет, — возразил я. — Твое подсознание подшучивает над тобой, подкидывая тебе Мака, чтобы у тебя был повод вернуться домой и не смотреть эти фильмы. Если ты пошла, только поддавшись на уговоры твоих приятельниц из кондитерской, нам лучше вернуться.
   По выражению ее лица я понял, что, по крайней мере, наполовину прав. Но она покачала головой.
   — Не глупи, — возразила она. — Мак сочтет странным, если мы вдруг вернемся домой. Он может подумать, что мы не доверяем ему или еще что-нибудь.
   Ладно, мы вошли в зал и досидели до конца сеанса, и нам во всех подробностях напомнили о том, какой была жизнь и, что гораздо страшнее, какой была смерть. Когда в антракте между фильмами ненадолго зажегся свет, я повернулся к жене.
   — Должен сказать… — начал было я и вдруг замолк на полуслове.
   Он сидел там, через проход от нас. Я понял, что это Мак, а не просто кто-нибудь, похожий на Мака, по тому, как он попытался втянуть голову в плечи, чтобы я не узнал его. Лицо моей жены стало белым, как мел. Мы поднялись. Увидев нас, он бросился бежать. Я поймал его на полпути от кинотеатра, схватив за руку и развернув лицом к себе.
   — Какого черта, что все это значит? — заорал я.
   — Это самое гнусное надувательство, с каким я когда-либо сталкивался!
   Если бы что-нибудь случилось с близнецами, это был бы конец. С детьми нельзя было заключать Контакта раньше, чем они достигнут школьного возраста. И он еще имел наглость препираться со мной! Оправдываться! Он мямлил примерно следующее:
   — Простите, но я так нервничал, что не мог этого больше выдержать. Я удостоверился, что все в порядке, и хотел только выйти ненадолго, и…
   Моя жена как раз догнала нас, и началось!.. Мне и в голову не приходило, что она знает столько бранных слов. Под конец, размахнувшись, она ударила его по лицу своей сумочкой, а потом ринулась к машине, увлекая меня за собой. Всю дорогу до дома она говорила, какой я идиот, что связался с Маком, а я отвечал — и это было правдой, — что помог ему, так как считал, что никто больше не должен оставаться одиноким и без Контакта. Но все это оставалось не более чем пустым звуком.
   Самое ужасное, что я когда-либо слышал, были вопли двойняшек, когда мы вошли. Однако ничего страшного с ними не произошло, разве что они почувствовали себя покинутыми и несчастными. Мы баюкали их и суетились вокруг них, пока дети не затихли.
   Когда мы, наконец, облегченно вздохнули, на пороге появился он. Он открыл дверь ключом, который мы отдали ему, оставляя в няньках, на случай, если ему понадобится выскочить на минутку — мало ли что. Ну одно дело минутка, но красться за нами до кинотеатра и потом сидеть там до конца сеанса — совсем другое.
   Я просто онемел, когда увидел Мака. Потому-то и не прервал его тотчас, когда он забормотал:
   — Прошу вас, вы же должны понять! Я хотел только убедиться, что с вами ничего не случилось! Если бы вы попали в аварию по пути в кинотеатр, а я не знал бы об этом, что было бы со мной? Я просто места себе не находил, думая об этом, и, наконец, не мог больше этого вынести; я только хотел удостовериться, что с вами все в порядке, но когда дошел до кинотеатра, то забеспокоился, как вы поедете обратно, и…
   Не находя слов, я развернулся и со всего маху заехал ему в челюсть. Он чуть не вылетел на лестницу, ухватившись за косяк, чтобы не упасть. Лицо его искривилось, как у маменькиного сынка, которого побили мальчишки.
   — Не прогоняйте меня! — хныкал он. — Вы мой единственный на свете друг! Не прогоняйте меня!
   — Друг! — рассвирепел я. — После того что вы сегодня сделали, я не назвал бы вас своим другом, даже если бы вы были единственным оставшимся на Земле человеком! Я оказал вам услугу, а вы отплатили за нее в точности так, как предсказывала Мери. Убирайтесь к черту отсюда и не вздумайте больше возвращаться! Первое, что я сделаю утром — это пойду в Службу Контакта и вычеркну вас!
   — Нет! — взвизгнул он.
   Я даже представить себе не мог, чтобы мужчина мог так визжать — точно в лицо ему тыкали докрасна раскаленными железными прутьями.
   — Нет! Вы не можете этого сделать! Это бесчеловечно! Это…
   Я сгреб его в охапку и выхватил у него из пальцев ключ; как он ни цеплялся за меня, как ни умолял, я вытолкал его вон и захлопнул дверь перед его носом.
   В ту ночь я не мог заснуть: метался, ворочался с боку на бок, уставившись в темноту. Где-то через полчаса я услышал, как жена села на своей постели.
   — Что с тобой, милый? — спросила она.
   — Не знаю, — ответил я. — Мне, должно быть, стыдно, оттого что я так поступил с Маком, выкинув его вон.
   — Глупости! — возразила она. — У тебя слишком доброе сердце. Он оставил малышек одних, после того как дал тебе слово! Теперь успокойся и спи. Я разбужу тебя пораньше, чтобы ты успел зайти до работы в Службу Контакта.
   — Тут-то — как будто он подслушивал, — я и перехватил его.
   Я ни за что бы не смог описать — будь у меня хоть двадцать жизней, — то гнусное, злорадное, иудино торжество, которое кипело в нем в ту минуту. Я не мог бы передать того ощущения: «Ха, вот я и снова провел вас!», или смутного злорадства: «Вы сделали мне гадость, так вот же какую гадость я преподнесу вам!»
   Я, кажется, несколько раз вскрикнул, когда сообразил, что произошло. Конечно, он впутал меня в этот Контакт точно так же, как проделывал это раньше со многими другими, — только они умели вовремя раскусить его и вычеркивали без предупреждения. Когда он узнавал об этом, поздно уже было выкидывать такой гнусный трюк, какой он выкинул со мной.
   Я сказал ему, что собираюсь вычеркнуть его утром. Решение было, что называется, односторонним, так что он бы никак не смог остановить меня. Должно быть, что-то в моем голосе подсказало ему, что я тверд в своем намерении. Да, он не в силах был остановить меня, но опередить — мог. И он сделал это.
   Он выстрелил себе в сердце.
   Какое-то время я еще продолжал надеяться. Я боролся с этой липкой, тягучей тиной, которая просачивалась в мой мозг, — снова отослал жену с детьми к ее родителям на выходные — и попытался избавиться от этого в одиночку. У меня ничего не вышло. Сначала я был целиком поглощен открытиями — как много лжи, оказывается, Мак наговорил мне — о своей колонии, о тюремном заключении, о нераскрытых кражах и об омерзительных трюках, сыгранных им с людьми, которых он называя друзьями, — но потом что-то щелкнуло, и мне срочно понадобилось позвонить моему тестю, чтобы узнать, приехала ли моя жена. Она не приехала; я изгрыз себе ногти и позвонил моему старому другу Хэнку, и тот сказал: «Хэлло, да, конечно, я по-прежнему храню твой Контакт, старина. Знаешь, я, может, слетаю в Нью-Йорк на следующие выходные…»
   Я пришел в ужас. Я ничего не мог с собой поделать. Я понимал, что он счел меня сумасшедшим или, по меньшей мере, до идиотизма настырным, когда попытался отговорить его лететь, и мы крупно поссорились. В результате он заявил, что вычеркнет мой Контакт, если я и дальше намерен так разговаривать со старыми друзьями.
   Тогда я в панике стал звонить моему младшему брату Джо, но его не было дома. Поехал куда-нибудь на выходные, — подсказывала мне моя часть существа, и не о чем тут беспокоиться. Но та, что принадлежала Маку, нашептывала, что его, возможно, уже нет в живых, а мой старый приятель собирается бросить меня, и очень скоро у меня вообще не будет Контактов, и тогда я умру навсегда, как там было в этом вчерашнем фильме, когда людей убивали, а у них совершенно не было никаких Контактов.
   Я снова позвонил своему тестю. Да, жена с детьми уже там, они на озере, катаются на лодке с друзьями, и я, страшно перепугавшись, стал доказывать, что это слишком опасно, не разрешайте им, и я сам приеду и удержу их, если понадобится, и…
   Это не проходило. Шло время, и Мак лишь теснее сливался со мною. Я все-таки надеялся, что после «щелчка» станет лучше. Но стало хуже.
   Хуже?
   Пожалуй, я не так уж уверен в этом. То есть, по правде, до сих пор я рисковал самым невероятным образом. Например, я на целый день уходил на работу и оставлял жену одну дома. Боже, с ней ведь что угодно могло произойти! И по многу месяцев не виделся с Хэнком. И не пользовался каждой возможностью, чтобы проверить, как там Джо, чтобы в случае его смерти успеть заключить новый Контакт.
   Теперь у меня есть пистолет, и я не хожу на работу, и ни на миг не спускаю глаз с жены, и мы — очень осторожно — доедем до дома Джо и не позволим ему делать всякие глупости, а когда с ним все будет улажено, мы поедем к Хэнку и отговорим его от этого безумно рискованного полета в Нью-Йорк, и уж тогда, наверное, все будет хорошо.
   Меня, однако, тревожит, что иногда мне все-таки необходимо соснуть. А вдруг что-нибудь случится с ними со всеми, пока я сплю?

Перевела с английского Зоя СВЯТОГОРОВА

   Предостерегая против опасности духовного коллективизма (его примеры дали в нашем веке многие закрытые общества), Дж. Браннер создает почти клинически достоверную картину психического расстройства личности под бременем чужих мыслей, желаний, страхов.
   Герой разрушен духовной интоксикацией в результате «Контакта». Классическая психиатрия занимается индуцированными извне патологическими состояниями.
   Однако не всегда они становятся в полном смысле слова болезнью.
   Где граница?
   Об этом беседа научного обозревателя журнала с доцентом кафедры психиатрии и медицинской психологии Российского государственного медицинского университета.
   За последние годы мы стали наблюдать множество форм нетрадиционного поведения людей. Не так давно в центре Москвы, напротив здания бывшего Моссовета, недели две регулярно появлялся человек с плакатом на груди. Текст гласил, что носитель плаката — фермер, которому нужен трактор, иначе он не обработает землю и ее отберут — подвергнет себя здесь, у памятника основателю столицы, самосожжению. Прохожие изредка опускали купюры в картонную коробочку и, отходя, покачивали головами: сумасшедший, что возьмешь… Вообще в массовом сознании явно укрепляется мысль о всеобщем безумии, охватившем нас. Эта мысль не кажется крамольной, если пару часов постоять в толпе, собравшейся по любому поводу. Непременно ощутишь, как общее настроение передается и тебе. Так что — все это есть область психиатрии?
   — Видите ли, «безумие» в естественно-научном смысле и с точки зрения обыденного сознания вовсе не одно и то же. Предмет психиатрии — психические, или душевные болезни, хотя порою границы предмета очертить бывает сложно. Иногда психиатрию сближают с неврологией, вульгарно заявляя: «все болезни от нервов»; случается, объявляют болезнью талант, альтруизм, служение идеям и идеалам или называют сумасшествием проявления жестокости, безнравственности, антисоциальности.
   Определить область психиатрии клинической, которая как раз занимается больными и болезнями, может помочь трихотомическая концепция структуры человеческой индивидуальности. (См. рисунок.)
 
 
   Под телом (внутренний круг) понимаем физическое существо человека, все системы организма в их взаимосвязи и взаимодействии.
   Психические (душевные) процессы и состояния (средний круг) — это мышление, эмоции, воля, память, внимание и т. д. Особенности этих функций, структур, «кирпичиков» душевной деятельности создают психические индивидуальности, характеры, варианты психического облика. При психических болезнях разрушаются или видоизменяются именно «кирпичики». Природа, закономерности, диагностика, как и профилактика или лечение этих процессов — все это и есть предмет клинической психиатрии.
   Духовные ценности (наружный круг) включают моральные, нравственные устои человека, его направленность, ценностные ориентации, познавательные, эстетические, мировоззренческие и другие особенности. Это, собственно, личность человека как члена общества, которая формируется, когда он приобщается к различным формам общественного сознания.
   — Очевидно, подобное приобщение чревато иногда опасностью попасть во власть ложной идеи, пойти за лжепророком. В истории есть множество тому примеров. Однако интересно, как рассматривает клиническая психиатрия такие индуцированные извне состояния личности? Психозы?
   — Да, психиатрия занимается индуцированными психозами как формами психических расстройств психогенной природы. Они обусловлены человеческими отношениями, столкновениями, конфликтами — факторами внешнего круга, если вернуться к нашей таблице. Всем тем, что оставляет след, значимый след, в душе человека. Нередко осознаваемый, если речь идет о психических травмах.
   В основе индуцированного психоза лежит определенное психическое воздействие и связанное с ним переживание. Удивительно, что не всегда подобное воздействие является психической травмой (и в узком, медицинском, и общечеловеческом смыслах), которая несет страдания, печали, лишения. Подобное расстройство крайне редко наблюдается в стенах обычной психиатрической больницы, тем более расположенной в большом городе. Традиционно индуцированные психозы связывают с недостаточным уровнем образованности, пребыванием в изолированных местах, группах, сообществах, участием в организации, мало открытой и получающей мало сведений извне. Обычно индуцированный психоз поражает нескольких людей, например, семью, члены которой связаны тесными узами, где степени свободы и подчинения главе семьи каждого строго регламентированны. Если речь идет об организациях, то имеют значение не только внешняя формализация, но единообразие мышления, единомыслие, общность взглядов, воспитанные и определенные спецификой данного учреждения. В прежние времена такие состояния проявлялись в монастырях. Отсчет идет со времен средневековья, когда возникали различные психические эпидемии, одержимость, сильные религиозные переживания, что подробно описано в учебниках по истории психиатрии. В частности, в классическом учебнике профессора В. П. Осипова есть прекрасное описание всех стадий развития индуцированного психоза среди монахинь обители урсулинок.
   — И все же о подлинной или мнимой болезни идет в таких случаях речь? Когда философ В. В. Розанов анализирует в своей работе «Темный лик. Метафизика христианства» случаи распространенных в России самоистреблений (в частности, известное терновское самозакапывание конца минувшего века), он как бы полемизирует с психиатром И А. Сикорским. Там, где врач видит болезнь, философ — «нравственную возбужденность в сфере ошибочной религии». Человек под влиянием ложной идеи закапывает множество людей, в том числе мать, жену, ребенка, но, по мнению автора, вовсе не обнаруживает признаков психической болезни. Мягкий, добрый, совестливый человек…
   — Если не ошибаюсь, Канту принадлежит мысль, что душевнобольных должен лечить философ. Индуцированные психозы, как и все психогенные заболевания — из области так называемых пограничных состояний. В смысле естественно-научном эти состояния не представляют собою болезни. Психическая патология — это опустошение, ухудшение памяти, воли, снижение эмоциональности. При психогенных же нарушениях человек может остаться мягким, добрым, хотя и способным на странное, с точки зрения окружающих, поведение. Чаще такие нарушения проходят бесследно (истории со смертоубийствами — крайность); постоянного необратимого дефекта психики, ее «рубце» они не формируют.
   Когда речь идет об индуцированных психозах, можно говорить о патологии духовной сферы. Это содержание нашей психики, если хотите, психики общества. Оно-то, содержание, и таит причину расстройства. Психиатрия умеренно занимается содержанием: это сфера философов, психологов, политиков, социологов и т. п. Психиатрию интересуют сами душевные процессы, которые искажаются или опустошаются в результате болезни. Вместо исчезнувшего нормального процесса появляются бред, галлюцинации, возбуждение.
   — Разве не является состоянием бреда проповедь ложных взглядов, того же «конца света», которого периодически на разных этапах истории ожидают группы людей в разных странах? Разве не бредит тот, кто оказывается подвержен подобной идее и ведет себя в соответствии с этим?
   — Однако наличие такого индуцированного бреда не приводит к опустошению личности. Есть в психиатрии понятие сверхценной идеи. Идеи, которая полностью захватывает человека, определяет его поведение, миросозерцание, переживания. Совсем необязательно, что такие идеи носят характер болезненных. Примеров нормальных, физиологичных сверхценных идей множество: одержимость творчеством, когда неожиданная ситуация может подсказать долгожданное решение; состояние влюбленности, когда человеку порой постоянно видится предмет любви. Сильное переживание — нормальный компонент психической жизни. Известный ученый-психиатр Эуген Блейлер писал, что без сверхценной захваченности невозможно сколь-нибудь значительное достижение человека в любой сфере деятельности.
   В каких-то случаях содержанием сверхценных идей могут стать своеобразные концепции, ошибочные, вредные для общества и в известном смысле бредовые. Профессор В. П. Осипов отмечал, что идеи, занимающие общество в известные эпохи, входят в сознание и содержание мышления страдающих душевным расстройством, в состав бреда больных. Иногда они развиваются самостоятельно, иногда, встречая подготовленную почву, распространяются путем индукции, внушения и передаются другим лицам. Так возникает психическая эпидемия.
   Так что в бред может быть преобразовано то, что мы видим вокруг, слышим от средств массовой информации, наблюдаем в поведении других, черпаем в обывательском сознании. Темы бреда могут касаться политики, здоровья, культурных ценностей. В случаях более редких, которые представляют узкопрофессиональный интерес, содержание индуцирующих идей черпается от душевнобольных. В закрытых коллективах и особенно часто в семьях формальный и неформальный лидер, оказавшийся психически нездоровым, может стать индуктором общего психоза.
   — Не могли бы вы привести пример такого рода из вашей практики?
   — Припоминаю одну больную, которая все время боролась с радиоактивной пылью. Она заставляла своих близких часами мыться под душем. Все они, три человека, были госпитализированы, однако на длительное время в больнице задержалась только она, индуктор психоза, которой понадобился серьезный курс психиатрического лечения. Остальные быстро вернулись домой: для индуцированных бывает достаточно на время оказаться изолированными от носителя бреда. В таких случаях не приходится прибегать даже к лекарствам, иногда достаточно легких успокоительных средств.
   В стенах больницы мы редко встречаемся с чем-то иным, хотя несомненно возможна и случается массовая охваченность какой-то идеей. Необязательно, впрочем, идеей — просто каким-то переживанием. Скажем, одна девочка с истерическими чертами характера в знак протеста против учителя, который, по ее мнению, к ней «придирался», проглотила иголку. Она прибегала к угрозам проглотить иголку не раз, если чем-то была недовольна. Ее «методом» стал пользоваться весь класс. Детей пришлось на несколько дней вообще распустить, кого-то из них перевести в другие классы. Путем индукции возможна передача не лучших форм поведения.
   — Кажется, еще не очень давно некоторые, не угодные власть предержащим формы поведения в нашем обществе пытались объявить компетенцией психиатров.
   — История психиатрии, особенно не первых этапах, являет собой борьбу а широком смысле идеалистических воззрений на природу психических болезней и пониманием их как телесных. Гнев богов или каприз, наказание виновного а грехе человека — такое объяснение причин психических заболеваний уступило в начале прошлого века концепциям научным. Однако не без борьбы. В немецкой психиатрии шел спор между «психиками» и «соматиками». Первые настаивали на лечении в сфере нравственной, моральной, причем а воспитательных целях готовы были прибегать к мерам жестоким (ограничение свободы, привязывание и т. д.).
   — Против этого как раз выступал Пинель, врач эпохи Великой французской революции. Выходит, в психиатрии ему революция не удалась?
   — Дискуссия «психиков» и «соматиков» относится к более позднему, по сравнению с временем Пинеля, периоду. Освобождение душевнобольных от оков, сделанное Пинелем, носило более административный, социальный характер. Больные не считались таковыми в естественно-научном плане, стало быть, зечем их наблюдать, лечить, держать в постели? Их содержали в приютах, домах призрения вместе с бездомными, правонарушителями, больными внутренними заболеваниями. Считается, что Пинель сумасшедшего возвел в ранг душевнобольного.
   Впрочем, с Пинелем не все обстоит просто. Во время революционного террора ему угрожали: горе, гражданин Пинель, если у тебя в больнице укрываются враги революции. Власти собирались проверить, кого там лечит врач. Для Пинеля все закончилось благополучно (в отличие от врача Марата, например), но есть свидетельства, что среди пациентов психиатра были в самом деле те, кого относили к числу врагов.
   Между прочим, в книге по истории французской психиатрии отмечается, что сделанное Пинелем в значительной мере романтизировано последующими поколениями.
   — А что вы, Борис Аркадьевич, думаете о роли психиатра в наши дни и в контексте проблем, которые переживает наше общество? Может быть, имеет смысл давать публично профессиональную оценку некоторым явлениям? В этом смысле у отечественной психиатрии есть традиции: тот же И А. Сикорский, которого нередко поминают недобрым словом в связи с участием в деле Бейлиса, был весьма социально активен. Разве кто-то из современных психиатров мог взять на себя труд исследования, например, проблемы самоубийств среди врачей, что сделал в свое время Сикорский?
   — Если говорить об оценке некоторых идей, которые захватывают сегодня часть общества, то психиатр должен подходить к этому с большой осторожностью. Содержание самих идей — философское, религиозное, политическое — поле деятельности представителей самих §тих областей. Да, психиатр может оценить аффективную неустойчивость, которая характерна для многих людей в наше время, что благоприятствует, как говорили в старину, «психической заразительности». Но размышлять а самих идеях? Можно иметь право на какие-то воззрения, но надо строго отграничивать их от квалификации состояний людей, руководствующихся теми или иными идеями.
   — Сегодня много говорят о массовой психопатизации общества. Иногда сомнения в психическом статусе, скажем, политических оппонентов высказываются публично, с высоких трибун. На бытовом уровне подобных обвинений, как показывает практика экспертиз Независимой психиатрической ассоциации, множество. Согласитесь, что манипулирование психиатрией продолжается, хотя вред ли снова возможно злоупотребление специальностью в рамках социального заказа. Оправданна ли тогда позиция невмешательства психиатров?
   — Я не очень слежу за статистикой психических расстройств, но по впечатлениям от нашей больницы, крупнейшей в России, число больных остается на уровне обычных цифр. Даже, может быть, за последние три — четыре года оно сократилось. Возможно, играет роль принятие закона, суживающего возможности недобровольной госпитализации. Но не думаю, что общее число психически больных резко возросло. Однако течение психических заболеваний явно утяжелилось. Пресловутой вялотекущей шизофрении теперь гораздо меньше, в отличие от классических, крепелиновских форм. Тут есть причины биологического плана, ситуационные (нехватка лекарств) и связанные с усилением алкоголизации. Работая в женских отделениях, вижу много случаев алкоголизма, что было редкостью ранее.
   Увеличилось ли число больных с психогенными заболеваниями, связанными с неблагоприятными социальными и прочими воздействиями? Этого я не вижу.
   Будучи социологизированной, западная психиатрия грешит, на мой взгляд, оценками духовных явлений с позиций медицинских. Мне это не очень нравится. Как и чрезмерная активность современного протестантизма в утверждении своих воззрений.
   Впрочем, из бесед с отечественными священнослужителями я понял, что православию свойственна как раз неторопливость в этом плане. Нужно помочь душе, но не навязывать ей свой строй мыслей. Христос говорит: стучу в дверь, но кто откроет, кто нет…
   Да, переживаний у людей много, есть трагические, но это вовсе не вписывается в рамки патологии. Однако надо иметь в виду то обстоятельство, что нередко лидерами различных движений — религиозных, общественных (культурных, экологических и т. д.) — становятся люди психически неуравновешенные. У замечательного психиатра Д. Е. Мелехова есть мысль о том, что иногда болезнь делает человека ярче, выше, значительнее, самозабвеннее. Хорошо, если лидер проявит себя именно так, но может случиться и обратное. Тогда есть опасность, что масса людей пойдет по ложному пути вслед за ним. В условиях неопределенности, ломки представлений, аффективной неустойчивости, которые переживает наше общество, опасность возрастает.
   Трудно было представить, что мы будем «озабочены» положением светил, начиная какое-то дело, читать в газетах предложения об «избавлении от порчи и сглаза», слушать рекомендации целителей с экрана телевизора. Лет десять — пятнадцать назад на кафедре выполнялась одна закрытая тогда работа о феномене «икотки», поразившей жителей одного отдаленного селения в Архангельской области. Но ведь многие из них были неграмотны.
   — Что бы вы могли назвать в качестве примера патологической индукции в общественной жизни?
   — Классическим примером такой индукции, идущей от человека, не совсем здорового, может служить школа Порфирия Иванова. Хорошего человека, с прекрасным призывом «творить добро». Почитал на книжном лотке его работу, написанную без интервалов между словами… Много неграмотностей, нелепостей, есть и не совсем здоровое.
   К сожалению, вокруг модных проблем биополей, общения с другими цивилизациями, различных воздействий на расстоянии возможны не только манифестации нарушений психики, но и откровенное шарлатанство, мистификации и просто заблуждения.
   — Вы полностью отрицаете эзотерические опыты, которые, судя по многим западным публикациям (и некоторым отечественным, в журнале «Человек», например), вполне доступны некоторым людям?
   — Нет, люди, имеющие необычные переживания, есть. Им свойственны предвосхищение, предвидение событий, воссоздание прошлого и т. д. Знаю, что это бывает связано с особенностями строения организма, нервной системы, мозга. Часто — с особыми свойствами функциональной асимметрии, проще говоря, с левшеством (Т. А. Доброхотова и Н. Н. Брагина). Оно может быть скрытым, когда человек необязательно пишет левой рукой. Есть более сложные, выявляемые на уровне функций особенности восприятия. Сами люди, обладающие ими, ответить, как это происходит, не могут. Вообще всякая психическая деятельность — единственное, что сокрыто от постороннего взгляда, доступа извне. Общаться мы можем только с помощью выработанных культурно-исторических форм. Будь то книги, речь, жесты.
   Когда речь идет об «открытости» в смысле болезненном — чтении мыслей, руководстве действиями, передаче мысленно команд, имеется в виду синдром Кандинского — Клерамбо. Русский и французский психиатры, чьи имена носит известный специалистам термин, сами страдали психическим заболеванием, в процессе которого переживали странные состояния. Они описали один из классических, «ядерных» симптомов психиатрических расстройств (оба закончили жизнь самоубийством).
   — Как вы относитесь к распространенным разговорам о психотронном воздействии? Знаю, что многие психиатры сам факт увлеченности какой-то подобной идеей рассматривают как определенную симптоматику. Тем не менее в средствах массовой информации продолжают появляться публикации на эту тему. В ходу стал термин «кодирование», говорят о «зомбировании», что можно считать тоже своего рода индуцированными состояниями. На одном из заседаний Государственной Думы отец Глеб Якунин попросил разрешения председательствующего на сотворение молитвы от «кодирования» депутатов, которым занимается якобы господин Кашпировский. Дальше, как будто, некуда?
   — Отношусь примерно так же, как к идеям воздействия и открытости, о чем шла речь выше. В смысле мистическом, парапсихологическом мне это представляется нереальным. Конечно, на мозг воздействовать можно, но другими способами. Самое простое «психотронное» оружие — алкоголь.
   Безусловно, возможно воздействие на нервную систему различного рода излучениями — нарушается обмен в головном мозге, смещаются физиологические параметры деятельности нервной систем ы, что приводит к раздражительности, слабости, утомляемости. Но управление собственно переживаниями, их модификация, управление поведением через воздействие на психические процессы мне представляются невозможными.
   Идет формирование очередных мифов. Мифологизировано все наше сознание, оно формируется под многочисленными воздействиями. Здесь и полтергейст, и «барабашки», и нечистая сила, и многое другое. Сознание западного человека во многом сформировано под воздействием идей психоанализа, что приводит тоже к известным деформациям. Мы в плену идеального.
   — Поэтому наше недавнее идеологическое единомыслие, верность одной идеологии можно тоже рассматривать как пример индуцированного состояния?
   — Безусловно, это пример сверх-ценно-паранойяльного переживания, одержимости. Для кого-то с хорошим оттенком, для кого-то — с ругательным. Это так.
   — Возможно ли когда-то освобождение человека? Чем он может защититься от агрессии мифов, идей, чужих мнений?
   — Самый общий ответ: ему помогут просвещенность, гуманитарное воспитание, образование вместе с воспитанием нравственности. Вседозволенность, которую кое-кто принимает за свободу, таковой в подлинном смысле слова не является. Человек должен организовывать свою душевную жизнь. Закончу мыслью Н. А. Бердяева: как человек, сточки зрения нравственной, религиозной, я не могу делать с вещью, которая находится в моем распоряжении, все что угодно — сломать, разбить, изувечить. Тем более нельзя подобным образом обходиться с собственной душой.

Беседу вела Наталия САФРОНОВА

   Прошу вас, не надо съезжать по перилам!
   Вы можете в зубы попасть крокодилам!
   Они притаились на каждой площадке
   И всех, кто съезжает, хватают за пятки
   И тащат на дно африканского Нила.
   Прошу вас, не надо съезжать по перилам!

Ирина Токмакова. «Крокодилы».

Кто хозяин затонувших сокровищ?

   Правительство Австралии объявило, что самодеятельные искатели затонувших сокровищ не будут привлекаться к судебной ответственности, если пройдут официальную регистрацию. Более того, на совершенно законных основаниях они становятся полноправными владельцами всего, что удастся добыть на дне морском. В прошлом году добровольно зарегистрировались 55 человек; правда, подавляющее большинство их находок не представляет никакой ценности, кроме чисто исторической. Однако кое-кому все же повезло! Двое ныряльщиков подняли с затонувшего в 1857 г. судна сундук, доверху наполненный драгоценностями и столовым серебром, а другая пара выудила с корабля, потерпевшего крушение в 1881-м, несколько ящиков… первосортного коньяка.

Пылесос на грядке

   Представьте себе гигантский пылесос, передвигающийся вдоль грядок и засасывающий в себя всех насекомых-вредителей, ничуть при этом не повреждающий самих растений. Скажете, фантастика! Ан, нет. В последние несколько лет в США подобные оригинальные машины применяются для обработки плантаций салата, клубники и других культур, легко ассимилирующих вредные для человека химикаты. При этом, правда, страдают и насекомые-опылители. Зато теперь более 90 процентов сельскохозяйственной продукции США выращивается без применения пестицидов и прочей химической дряни. Пример воистину достойный подражания: ведь цивилизация уже давно позабыла вкус экологически чистых овощей и фруктов.

Целительный вдох

   Группа российских исследователей разработала новый метод интервальной гипоксической тренировки, основанный на вдыхании газовой смеси с пониженным содержанием кислорода.
   Например, в течение пяти минут пациент дышит смесью, а в последующие пять — обычным атмосферным воздухом. «Горные условия» создает специальный аппарат — гипоксикатор, готовящий необходимые газовые смеси. Авторы нового гипоксикатора и организаторы на его основе лечебного центра полагают, что этому безмедикаментозному способу оздоровления суждено большое будущее. 20 сеансов гипоксической тренировки равносильны трем месяцам пребывания в горах. Этот метод эффективен при заболеваниях сердечно-сосудистой и дыхательной систем, аллергиях, неврозах, язвенной болезни желудка, кожных заболеваниях…

Лечение без лекарств

   Группой инженеров-конструкторов московской фирмы «Техника» создан аппарат для магнитнолазерной и электротерапии «Мустанг-био». Новый биостимулятор позволяет без лекарств стабилизировать артериальное давление, ускорять процесс регенерации тканей, снимать боль и зуд, активизировать иммунитет.
   Идея подобного метода принадлежит доктору биологических наук Сергею Загускину (Ростовский университет). Суть его в том, что с помощью сигналов, поступающих с датчиков пульса и дыхания пациента, моделируется интенсивность физиотерапевтического воздействия. Оно дозируется индивидуально в автоматическом режиме, непрерывно согласовываясь с ритмом центрального кровотока. Метод был испытан в ведущих российских клиниках при лечении около двух десятков заболеваний и получил единодушное одобрение врачей.

Защита чеков от подделки

   Только во Франции ежегодно фальшивые чеки приносят финансовый ущерб порядка 500 миллионов франков. Парижское объединение Safe предложило новый способ их защиты. Сумма и подпись проставляются чернилами. Затем чек помещают в галогенную печь: при такой обработке чернила проникают через капилляры бумаги насквозь, оставляя отпечаток с обеих сторон листа. Эксперты национальной лаборатории попытались стереть надписи.
   Для этого применялись и физические, и химические способы. Результаты показали, что чернильная надпись либо остается, либо она уничтожается, но вместе с бумагой. Данная система защиты чеков продолжает совершенствоваться.

«Воздушный шарж для мотоциклистов

   Группа ученых из Мюнхена разработала новое средство безопасности для попавших в аварию мотоциклистов.
   Это так называемый Airbag.
   Он представляет собой воздушный пузырь диаметром 2 метра, встроенный в специальный комбинезон.
   В случае падения или столкновения устройства, расположенные в швах комбинезона, автоматически надувают «мешок» и тело мотоциклиста оказывается внутри защитного воздушного шара. Аналогичная система защиты используется для пилотов самолетов-истребителей при катапультировании.

Кто живет дольше?

   Демографы констатируют, что средняя продолжительность жизни мужчин уступает аналогичному показателю у женщин Пытаясь объяснить причины этого явления, ученые изучили ситуацию у млекопитающих, птиц, рептилий, рыб и более примитивных организмов. Оказалось, закон природы универсален: все мужские особи обладают меньшим запасом биологической прочности. Исследователи полагают, что это связано с генетическими особенностями полов. Поскольку сегодня в статистике причин смертности лидируют болезни сердечно-сосудистой системы и рак, биологически менее прочные мужчины заболевают ими тоже чаще.

Жвачка для термитов

   Человек создал совершенно новую среду обитания. В городах почва погребена под асфальтом и бетоном, воздух насыщен выхлопными газами. Кажется, здесь способен выжить только человек. Однако, как считает известный английский зоолог Д. Эттенборо, многие растения и животные не только приспособились выдерживать тяжкие условия, но иногда даже отдавали им предпочтение. Вертикальные фасады зданий оказались удобны для гнездовий городских голубей.
   Американские стрижи, как правило, сооружают свои гнезда рядом с дымоходами и вентиляционными шахтами. Некоторые «переселенцы» привлечены изобилием корма.
   К примеру, термиты предпочитают пластмассу: они объедают оболочку электрокабелей (что порой чревато авариями). Но в пластмассах нет абсолютно ничего питательного. Возможно, насекомым доставляет удовольствие сам процесс жевания? Ведь многим нравится жевательная резинка…

   Джозеф Хейдел медленно обвел взглядом пятерых мужчин за обеденным столом. Дымок сигары скрывал испытующее выражение его глаз. Месяца через три Хейделу стукнет пятьдесят два, но ему не дашь больше сорока. Этот плотный человек с тонкими бесцветными волосами, словно прилипшими к черепу, был Президентом Высшего Совета и занимал этот пост — высший на оккупированном Марсе — четыре года. Переводя взгляд с одного лица на другое, он машинально барабанил пальцами по столу — получалась тихая непрерывная дробь.
   Один. Два. Три. Четыре. Пять. Облеченные высшим доверием, тщательно проверенные и просвеченные до мозга костей в метрополии на Земле, они составляли ядро правительства Марса.
   Пронзительно светлые глаза Хейдела прищурились, а пальцы убыстрили дробь. Кто из них? Кто самозванец, подставная фигура? Кто из них марсианин?
   Садлер сухо нарушил молчание:
   — Это не совсем обычная встреча, мистер Президент? Хейдел прикусил сигару. Посмотрел прямо в глаза Садлеру.
   — Да, Садлер, не совсем обычная. Мы собрались по особому поводу.
   Он усмехнулся, не выпуская сигары изо рта:
   — Сегодня мы разоблачим волка в овечьей шкуре. На него смотрели пять пар глаз. Садлер, Михэн, Локк, Форбс, Кларк. Один из них… Кто?
   — Я что-то себя плохо чувствую сегодня, — промямлил Локк. — И не совсем улавливаю, о чем идет речь.
   — О, конечно, — Хейдел снова усмехнулся. — Сейчас я все объясню.
   Он ощущал необычайный прилив бодрости в этой предельно острой драматической ситуации. Каждый нерв — как струна, мышцы подрагивали в боевой готовности. Он мыслил стремительно и четко, и слова легко слетали с языка.
   — Суть дела, — изложил Хейдел, — проста и ясна. — Он стряхнул пепел и резко наклонился вперед. — Джентльмены, среди нас предатель! Шпион!
   Он выждал напряженную паузу, пока жало его сообщения поразит слушателей. Затем небрежно откинулся назад.
   — И сегодня вечером я разоблачу его. Здесь, за этим столом.
   — Вы говорите, один из нас, — то ли спрашивая, то ли утверждая, произнес Кларк.
   — Совершенно верно, — подтвердил Хейдел.
   — Ничего себе история, — криво усмехнулся Форбс. Эдвард Кларк откашлялся.
   — Могу ли я осведомиться, сэр, как это было обнаружено и почему подозрения пали именно на членов Высшего Совета?
   — Конечно, можете, — резко ответил Хейдел. — Не стоит подробно говорить о неприятностях, которые выпали на нашу долю. Все вы о них знаете. Но вот откуда они пошли — это уже важно. Помните историю с миссионерами?
   — Когда мы решили обратить на путь истины Восточный индустриальный район?
   — Вот именно, — подхватил Хейдел. — То жуткое избиение.
   — Да, текли реки крови, — согласился Джон Михэн.
   — Мы потеряли шестьдесят семь миссионеров, — скорбно произнес Хейдел.
   — Я помню ноту Марса с извинениями, — сказал Форбс. — Мол, мы поклонялись нашим богам двести тысяч лет и будем продолжать это делать. Примите уверения… Ну и нервы у них.
   — Дело не в этом, — грубо оборвал его Хейдел. — О том, что эти шестьдесят семь человек были миссионерами, никто не знал. Кроме меня и вас пятерых. Это был первый случай, — уточнил он. — Есть и второй. Помните, когда мы отменили систему свободного выбора?
   — И снова была кровь, — напомнил Садлер.
   — Сорок восемь жертв, — вставил Хейдел. Столько колонистов, которых мы облекли полномочиями венчать любую пару на этой планете, разъехались по всем материкам, чтобы покончить с этой омерзительной свободной любовью.
   — Сорок восемь провозвестников справедливости и морали погибли, — с пафосом сказал Форбс.
   — А вы помните ноту с извинениями? — Хейдел повысил голос. Он смотрел Форбсу прямо в глаза.
   — В общем и целом, конечно, — сказал Форбс, спокойно встретив взгляд Хейдела. — «Вам нравятся ваши обычаи, нам — наши». Какой цинизм!
   — Неслыханный! — отозвался Хейдел. — Однако и здесь никто, кроме нас, шестерых, не знал, какие обязанности возложены на сорок восемь человек. Не стоит входить в детали других инцидентов. Вы должны помнить их. Мы хотели ввести свободную прессу, учредить галерею изящных искусств. День марсианина, соревнования по вольной борьбе, и так, далее.
   — Я отлично помню эту историю, — заверил Форбс. — Марсиане швырнули борца на улице под автомобиль. Ему переломало все кости…
   — Одним словом, все попытки внедрить здесь наши культурные традиции встречались в штыки. И причиной наших неудач могла быть, по логике, только утечка информации из Высшего Совета. Сегодня вечером мы должны выяснить, кто из нас ответствен за это. — Низкий голос Хейдела эхом отдавался в углах огромного обеденного зала.
   Пятеро застыли в ожидании. Форбс скрестил свои длинные ноги. Садлер внимательно изучал ногти. Михэн рассеянно щурился. Кларк сплетал пальцы. Локк разглядывал сигарету.
   — Кессит! — позвал Хейдел. Седовласый мужчина в черном фраке дворецкого появился в комнате.
   — Мы выпьем. Вина, пожалуйста, — приказал Хейдел. Губы его на мгновение дернулись, обнажив крепкие зубы.
   Дворецкий принес и поставил на стол серебряный графин с вином.
   — А теперь, Кессит, — обратился Хейдел к дворецкому, который застыл в ожидании, — принесите, будьте добры, из моего стола пистолет.
   — Он растянул в улыбке губы. Он владел ситуацией.
   Хейдел взял пистолет из рук старика.
   — Еще одно, — велел он. — Зажгите свечи на столе и погасите свет в комнате. Меня всегда тянуло к романтике. Свечи и вино…
   — Какая прелесть! — радостно сказал Локк.
   — Великолепно, — подтвердил Форбс. Хейдел кивнул, ожидая, пока дворецкий зажжет свечи и погасит свет. Когда за ним тихо закрылась дверь, желтые язычки пламени тихо заколебались, отражаясь в лакированной поверхности стола.
   — Теперь, джентльмены, предоставим слово древнему персонажу из XX века. Весьма красноречивому персонажу, хочу добавить. Его зовут П-38, если мне не изменяет память. — Хейдел резко поднял пистолет, и язычки пламени всколыхнулись, бросая блики на черную рукоятку и на ствол голубоватой стали. — Мое увлечение, — отрекомендовал Хейдел. — Хочу добавить, что не только коллекционирую эти маленькие игрушки, но и неплохо владею ими. И намерен кое-что вам продемонстрировать.
   — Любопытно, — сказал Михэн.
   — Это должно быть очень забавно, — вежливо сказал Форбс.
   — Надеюсь, так оно и будет, — отозвался Хейдел. — А теперь прошу вас убедиться, джентльмены. — Он нажал защелку, и черный магазин выскочил в его подставленную ладонь. — Я зарядил его пятью патронами. Только пятью. Видите?
   Пятеро откинулись на спинки своих кресел.
   — Теперь, Михэн, — обратился он к человеку, сидящему напротив, — не могли бы вы отодвинуться немного левее?
   Михэн торопливо отодвинул свое кресло влево.
   — Вот так, — кивнул Хейдел и с грохотом положил перед собой пистолет. Наступило гробовое молчание.
   — Отлично. Теперь я могу дать объяснения. Несколько дней назад скончался доктор Кигли, шеф нашего исследовательского отдела. В канун смерти он сделал важное открытие. Как вы знаете, марсиане по своим физическим параметрам ничем не отличаются от землян, и не было никакой возможности точно идентифицировать их. И вот теперь это возможно, продолжал он. — Доктор Кигли…
   Он замолчал и в фальшивом изумлении развел руками.
   — Прошу прощения, джентльмены. Мы так и не попробовали нашего вина. Отличный портвейн. Солидной выдержки, уверяю вас. Выпьем? — он поднял свой бокал. — Пью за то, чтобы мы разоблачили сукиного сына, который сидит среди нас! — Хейдел залпом опустошил сосуд.
   Еще пять бокалов звякнули, заняв свои места на столе. Снова наступило молчание.
   — Итак, — проговорил Хейдел, с удовольствием прислушиваясь к звуку собственного голоса, — доктор Кегли во время вскрытия тела марсианина сделал удивительное открытие…
   — Прошу прощения, — перебил его Форбс. — Вы говорите «вскрытия»?
   — Да, — подтвердил Хейдел. — Мы иногда прибегаем к нему. Конечно, это не разрешено, — он подмигнул, — но вы понимаете, что порой без нарушений не обойтись.
   — Понимаю, — согласился Форбс. — Просто я не знал об этом.
   — Теперь знаете, — отчеканил Хейдел, внимательно глядя на Форбса. — В ходе работы доктор Кигли изобрел специальный раствор, предохраняющий ткани от разложения, который он применял в тех случаях, когда надо было продлить срок исследований. Раствор вводился в кровяное русло…
   — Я снова прошу прощения, сэр, — перебил Форбс, — вы говорите, «в кровяное русло»?
   — Да, — кивнул Хейдел. — Но это должно быть сделано перед тем, как труп станет трупом, не так ли?
   — Так и я думал, — сказал Форбс, откидываясь на спинку кресла. Пальцы Хейдела легли на рукоятку пистолета.
   — Форбс, мне не нравится ваш тон.
   — Примите мои глубочайшие извинения, сэр.
   — Продолжим, — помолчав, сказал Хейдел. — Доктор Кигли ввел раствор и… Словом, он вернулся в лабораторию уже поздней ночью. Было темно, как в яме, — я стараюсь обрисовать картину для вас, джентльмены, — и труп по-прежнему лежал распластанным на столе. Кигли увидел, что глаза мертвого марсианина светятся в темноте, как раскаленные угли.
   — Какой ужас! — Садлер передернулся.
   — Как привидение, — выдохнул Кларк.
   — Самое важное, — мягко продолжил Хейдел, — что доктору Кигли наконец удалось выяснить, что разница между марсианином и жителем Земли кроется в глазах. В результате химической реакции после введения раствора глаза марсианина начинают светиться в темноте. В глазном яблоке марсианина доктор Кигли обнаружил элемент, который отсутствует у людей. Я хотел бы надеяться, что его нет у пятерых из нас.
   Сообщение попало в самую точку и произвело нужный эффект.
   — Тем не менее, — продолжил он, — среди нас есть шестой, о котором и идет речь. Муха в супе. И через несколько секунд я вышвырну эту муху. — Он приподнял пистолет над столом. — Как я уже говорил вам, джентльмены, я прекрасно владею этим оружием. Иными словами, я бью наповал. И покажу вам свое умение. Я буду тушить свечи, стоящие в центре стола, последовательно отстреливая фитили. Следите за моей мыслью, джентльмены? Локк? Садлер? Михэн?
   Все кивнули.
   — Тогда, может быть, вы уже поняли, что я хочу сделать? Когда погаснет последняя свеча, мы окажемся в темноте. И тогда мы обнаружим марсианскую крысу. Потому что, — Хейдел наслаждался своей речью, — к вину, которое мы пили, я добавил немного раствора доктора Кигли. Безвкусного и безвредного. Для всех, кроме, естественно, одного человека в этой комнате.
   Хейдел поднял пистолет.
   — Прими, господь, душу этого мерзавца, ибо, как вы помните, в магазине у меня пять пуль. Четыре для свечей и одна, чтобы вышибить мозги сукиному сыну, чьи глаза зажгутся, когда потухнет последняя свеча.
   Наступило мертвое молчание, и только язычки пламени четырех свечей чуть колебались в неподвижном воздухе.
   — Предлагаю, — сказал Хейдел, — последний тост, прежде чем приступим. — Он поднял свой бокал. — Пусть тот, кому предназначена пятая пуля, отправится прямо в ад. В буквальном смысле, джентльмены, расхохотался он.
   — Выпьем!
   Бокалы были осушены до дна.
   — Следите внимательно, — сказал Хейдел, поднимая пистолет. Он прицелился в первую свечу. Спусковой крючок дрогнул под его пальцем, и комнату потряс грохот выстрела.
   — Первая, — сказал Хейдел. Он снова прицелился. Выстрел.
   — Вторая, — отсчитал он. — Неплохо, а?
   — О да, — согласился Садлер.
   — Отлично, — похвалил. Форбс.
   — Еще одна, — предупредил Хейдел. Раздался третий выстрел.
   — Итак, — сказал он, прицеливаясь в последнюю свечу, — вот мы и подходим к финалу, не так ли, джентльмены? Как только она погаснет, один из нас тут же получит пулю между своих горящих глаз. Готовы?
   Он нажал курок, по комнате прокатилось эхо, и наступила непроглядная тьма.
   — Ну, — наконец вымолвил Форбс. — Вот и все. Вы удивлены, не правда ли?
   Хейдел почувствовал, что его ладонь, охватившая черную рукоятку, становится мокрой. На него смотрели пять пар горящих, как раскаленные угли, глаз.
   — Могу себе представить, как он потрясен, — хохотнул Форбс. Разоблачить сразу всех!.. Хейдел облизнул губы.
   — Как? Как вы смогли?.. Форбс оставался бесстрастным.
   — Проще простого, знаете ли. Подменить человека в ракете, что возвращается на Землю с колонистами. Изучать. Наблюдать. Учиться. Кое-где изменить изображение. Подделать документы, и все такое прочее. Контакты между нами и Землей не так уж и прочны, как вам известно.
   — Уж с одним-то из вас я разделаюсь, — прохрипел Хейдел, продолжая сжимать пистолет.
   — Что ж, возможно, — сказал Форбс. — Но не больше, чем с одним. На вас направлены три ствола.
   Мы видим вас так же четко, как при свете дня. Одно движение — и вы мертвы.
   — Почему вы пошли на это? — внезапно спросил Хейдел. — Почему? Ведь все, что делалось, было для пользы марсиан. Мы хотели дать вам свободу я культуру, обогатить нашими знаниями…
   — Нам не нравятся ваши методы, — сухо изрек Форбс.
   Лицо Хейдела перекосила мгновенная гримаса, и он внезапно вскинул пистолет. Раздался грохот выстрела, затем воцарилось молчание.
   — Отлично, — сказал Форбс. — Правда, я не думал, что он будет стрелять.
   — Теперь вы довольны? — спросил Михэн, опуская свой пистолет.
   — О, полностью! Правда, в целом все это выглядело несколько мелодраматично, не так ли?
   — Театр, — согласился Локк.
   Форбс повернулся в кресле и крикнул:
   — Эй, Кессит!
   Дворецкий Открыл дверь в комнату, где стояла полная темнота, и потянулся к выключателю.
   — Нет, нет, — улыбаясь, сказал Форбс. — Не думайте об этом. Президент ничего не заметит, Кессит. Не будете ли вы так любезны предложить нам еще по бокалу вина. Мне очень понравился этот портвейн.
   Дворецкий поднял графин и наполнил бокалы. Он двигался в темноте легко и уверенно.
   — Ура! — воскликнул Форбс.
   — Ура! — отозвались остальные, и их голоса заглушил хрустальный звон бокалов.

Перевел с английского Илан ПОЛОЦК

   Артур Брайант в нерешительности стоял перед неприметной лавчонкой, которая располагалась всего в сотне ярдов от Шестой авеню. Из единственного окна, задернутого тяжелыми шторами, струился столь тусклый свет, что в сгущающихся декабрьских сумерках было неясно, открыто заведение или нет. В правом нижнем углу окна виднелись маленькие бронзовые буквы:
   Корпорация
   ИЗМЕНЕНИЕ РЕАЛЬНОСТИ
   Помедлив, Брайант толкнул дверь и вошел.
   За большим письменным столом у входа сидел смуглый молодой человек в темном деловом костюме из дорогого шелка. Табличка на его столе гласила: «Т. Д. Марзиан, заведующий отделением».
   — Добрый день, сэр, — приветствовал Брайанта молодой человек. — Что вам угодно?
   — Я… Мне бы кое-что выяснить, — выдавил Брайант, с любопытством оглядываясь. За столом поменьше — пухлая девица с коротко остриженными темно-каштановыми волосами, на полу — ворсистый мягкий ковер, на стенах строгого рисунка шелк, льющаяся из неизвестного источника мягкая успокаивающая музыка… Эту приемную от тысяч близнецов-приемных других компаний и корпораций отличала лишь одна деталь — серебристый диск размером с канализационный люк на ковре между столами.
   — Рады вам помочь, сэр, — взглянул на него Марзиан. — Что желаете узнать? Брайант, откашлявшись, спросил:
   — Вы на самом деле переносите людей в другие миры, в созданные по их заказу реальности?
   — Да, таков наш бизнес. — Губы Марзиана раздвинулись в легкой, ободряющей улыбке. — Нашему клиенту достаточно сформулировать свои запросы, и если они не совсем уж абсурдны, то мы непременно разыщем среди бесчисленных альтернативных реальностей Вселенную его грез.
   — А процесс переноса?.. Он не болезнен? Не связан с риском?
   — Что вы! Наш абсолютно надежный Преобразователь Вероятностей действует мгновенно и совершенно безболезненно.
   — Звучит вроде заманчиво. — Брайант вздохнул.
   — Именно, сэр. — Марзиан кивнул. — Наши услуги действительно стоят каждого заплаченного клиентом цента. Какие параметры желаете задать вы?
   Покосившись на пухленькую девицу, Брайант повернулся к ней спиной и, понизив голос, пробормотал:
   — Знаете ли?.. А нельзя ли?..
   — Не стесняйтесь, сэр. Нам приходилось сталкиваться с таким множеством самых причудливых требований, что теперь нас ничем не удивишь. К тому же гарантирую, что услуги корпорации совершенно конфиденциальны.
   — А вы можете?.. Можете перенести меня в такую действительность, где бы я… Э-э-э….Где бы я был самым сильным человеком?
   Робость Брайанта легко объяснялась. Даже в ботинках на высоком каблуке он едва-едва достигал пяти футов четырех дюймов, остальные же его физические данные были под стать росту. Брайант замер, со страхом ожидая реакции заведующего, но тот, не выказав и намека на насмешку, заговорил с непринужденной доверительностью:
   — Не предвижу ни малейших затруднений, сэр. А знаете, на мгновение мне показалось, что вы потребуете что-нибудь действительно сложное.
   Брайанта захлестнул поток грез.
   «Весь первый месяц у меня будет на дню не меньше пяти красоток. Потом перейду к более размеренному образу жизни — не больше двух-трех женщин в день…»
   — Что ж, дело за малым, — прервал его мечты Марзиан. — За оплатой наших услуг.
   — И сколько же с меня причитается?
   — Сто тысяч долларов.
   — Ого!
   — Цена может показаться вам непомерно высокой, но уверяю, что запуск Преобразователя Вероятностей стоит недешево. К тому же наша корпорация предоставляет вам Тройной шанс. Иными словами, вам гарантирована возможность не единожды, а трижды изменить действительность.
   — Да?.. — К Брайанту вернулись прежние сомнения. — А зачем мне ваш Тройной шанс? Опасаетесь, что с первого раза ваша хваленая техника откажет?
   Марзиан снисходительно улыбнулся.
   — Не было еще случая, сэр, чтобы Преобразователь Вероятностей дал сбой. Тройной шанс, мы гарантируем клиенту лишь для того, чтобы он выбрал себе Вселенную, идеально соответствующую его запросам. Уверяю вас, что причина всех изредка возникающих у нас затруднений — недостаточно ясный перечень пожеланий клиента.
   — Ну-ка, ну-ка!.. Марзиан развел руками.
   — Допустим, вы помешаны на покере и желаете перенестись в реальность, где все, включая общественное положение, зависит исключительно от умелой игры в покер. Особых условий вы не оговариваете, и может случиться так, что, попав в заказанный вами мир, обнаружите, что там играют только в разновидность «Пять листов», вы же особенно сильны в игре «Семь листов». Вы не удовлетворены и, нажав кнопку своего карманного Нормализатора Вероятностей, немедленно возвращаетесь в исходную позицию, а затем, воспользовавшись правом на Тройной шанс, перемещаетесь именно в ту реальность, где играют исключительно в «Семь листов».
   Складки на лбу Брайанта разгладились, лицо прояснилось.
   — Похоже, Тройной шанс — весьма справедливое условие. Когда начнем?
   — Хоть сию минуту, сэр. Вам нужно лишь… — Марзиан вежливо, но многозначительно кашлянул.
   — Насчет оплаты не беспокойтесь, — жизнерадостно заверил его Брайант. — На моем банковском счету как раз чуть больше ста тысяч. Годы строжайшей экономии… Но к черту деньги! Зачем они мне в моей новой жизни!
   — Уладьте, пожалуйста, необходимые формальности с мисс Крафт. — Марзиан указал на пухленькую девицу. — Я же тем временем настрою Преобразователь.
   Марзиан принялся проворно щелкать переключателями на пульте управления.
   — Конечно, конечно, — произнес Брайант извиняющимся тоном, уловив, что истинному творцу нет и быть не может дела до вульгарных коммерческих подробностей.
   Брайант подошел к мисс Крафт. Мысль уже унесла его к гибким длинноногим красавицам. Неудивительно, что он не заметил ее улыбки и приветливого взгляда. От радостных предчувствий голова шла кругом. Словно в тумане, Брайант удостоверил свою личность и платежеспособность, перевел на счет корпорации деньги со своего счета в банке и подписал контракт.
   — Держите портативный Нормализатор Вероятностей. — Марзиан вручил ему, напоминающий портсигар, плоский предмет с кнопкой посередине.
   — А теперь встаньте, пожалуйста, в фокусирующий круг…
   Брайант послушно ступил на серебристый диск. Марзиан тем временем поворачивал ручки и щелкал переключателями на панели управления. Наконец была нажата самая большая красная кнопка… И Марзиан, и мисс Крафт, и большой стол, и мягкий ковер исчезли…
   Брайант стоял на широкой мощенной зеленой брусчаткой площади, окруженной непривычными, напоминающими птичьи яйца, зданиями. Хотя ветра он не ощущал, растущие то там, то тут пальмы беспрерывно покачивались; солнце испускало причудливые спиралевидные лучи, что делало его похожим на застывший в небе огненный фейерверк. Но Брайанту было не до диковин иного мира. Новое сверхтело — вот что занимало его мысли.
   Он оглядел себя. Возглас разочарования и досады вырвался из его горла.
   Словно в лихорадке он принялся стаскивать с себя куртку и рубашку. Худшие опасения подтвердились — его тело осталось прежней, до боли знакомой оболочкой из рыхлой плоти, в произвольном порядке облегавшей хилые косточки. Брайант напряг правый бицепс, но тот как обычно лишь безвольно обвис. Разочарование сменилось гневом.
   Будь проклят лживый Марзиан! Будь проклята поганая компания, на которую он работает! Будь проклят тот…
   Вдруг за своей спиной Брайант услышал благоговейный шепот:
   — Аи да атлет! Держу пари, что он — «мистер Галактик»!
   — Нет, — уверенно заявил другой голос. — Бери выше «Мистер Галактик» позавидовал бы его мышцам. Это, конечно хе, «мистер Космос»!
   Брайант развернулся и, увидев перед собой двух причудливо одетых коротышек, наконец-то выплеснул душившую его ярость:
   — Ах, вы еще и издеваться?! Коротышки в испуге попятились.
   — Что вы, что вы, сэр, — загнусавил один из них.
   — У нас и в мыслях не было… Понимаете ли, мы с приятелем увлекаемся культуризмом, но, клянусь, отродясь не видели столь развитых мышц, как у вас.
   — Клянусь святым Платиком! — с жаром подхватил другой. — За такое, как у вас, тело, я бы не задумываясь отдал миллион монет! Да что там миллион, отдал бы целых два! Если бы они, конечно, у меня были.
   Брайант с подозрением переводил взгляд с одного коротышки на другого. Тут он заметил, что к ним подошли несколько зевак, такие же «атлеты». Да что несколько — буквально все мужчины, которые прогуливались по площади, вызывали жалость.
   И Брайант прозрел. Если здесь все мужчины — хилые замухрышки, то он, Брайант, действительно, самый сильный человек в этом мире. Похоже, корпорация «Изменение реальности» выполнила все условия контракта, хотя и не так, как он предполагал.
   — Я и думать не мог, что бывают такие мощные грудные мышцы! — верещал первый коротышка, не сводя с грудной клетки Брайанта восхищенных глаз.
   — И такие широкие плечи! — восторженно вторил ему второй. — Не иначе, как вы «качались» по нескольку часов ежедневно.
   — Да, я, по возможности, поддерживаю себя в приличной форме, — скромно признался Брайант.
   — А как, по-вашему, девушкам моя фигура понравится?
   — Понравится?! — У первого коротышки от удивления даже округлились глаза. — Да у вас от них отбою не будет!
   Как бы в подтверждение этих слов, Брайант услышал за своей спиной вздохи, охи, ахи и смешки — типичное выражение женского восторга. Брайант обернулся. К нему на приличной скорости приближалась стайка молоденьких девиц с расширенными от восторга глазами и горящими щеками. Оказавшись рядом, девицы наградили его нежными, обещающими блаженство, взглядами и простерли к нему руки. Задние напирали, отпихивали передних, и менее чем за десять секунд Брайант оказался в эпицентре настоящего стихийного бедствия. Он с трудом удерживался на ногах, а женщины висли на нем, бесцеремонно хватали, щипали, тянули каждая в свою сторону. От их восхищенных визгов закладывало уши.
   Столь бурное проявление женского восторга доставило бы неизбалованному Брайанту истинное удовольствие, если бы не одно печальное обстоятельство… Женщины этого мира были сложены ничуть не лучше мужчин. Их костлявые пальцы норовили разорвать беднягу на клочки, острые, точно иглы, локотки и коленки оставляли на теле болезненные синяки… На мгновение Брайанту даже показалось, что он атакован отрядом хищных скелетов.
   Застонав от ужаса, Брайант нащупал в кармане плоскую коробочку Нормализатора Вероятностей, нажал кнопку и в тот же миг возвратился в Нью-Йоркский офис корпорации «Изменение Реальности». Зрелище в тот момент он являл живописное: куртка распахнута, рубашка изорвана, брюки вот-вот упадут. Марзиан оглядел его со сдержанным удивлением, мисс Крафт — с нескрываемым испугом.
   — Смею предположить, сэр, что условия в заказанной вами реальности удовлетворили вас не полностью, — как всегда вежливо изрек Марзиан.
   — Какое там — удовлетворили! — рявкнул Брайант, рухнув в кресло. — Да меня чуть было не растерзали! Насилу ноги унес!
   — Чрезвычайное невезение, — заметил Марзиан деловым тоном. — Однако теперь вы в полной мере сможете оценить наши льготные условия, гарантирующие вам Тройной шанс. Итак, у вас в запасе еще два перемещения.
   — Два?! — вырвалось у Брайанта. — И что же, та живодерня, в которую вы меня заслали, тоже идет в счет?!
   — Разумеется, сэр.
   — Но где же справедливость? Почему я должен расплачиваться за ваши ошибки?!
   — Нашей ошибки тут нет. Мы перенесли вас в действительность, полностью соответствующую вашему заказу.
   — Но ведь я рассчитывал получить в альтернативной действительности новое тело. Хотя бы такое, как у «мистера Америка».
   Марзиан едва заметно покачал головой.
   — К сожалению, сэр, это исключено. Вы есть вы! Вы — неизменная точка в безбрежном океане вероятностей, и переделать вас Преобразователь не в состоянии.
   Но Брайант, истративший все до последнего цента, сдаваться не желал.
   — Может быть, существует такая реальность, где все местные мужчины костлявые хлюпики, а все женщины… ну… нормальные?
   — Но, сэр, желаемый вами мир нелогичен и, следовательно, существовать не может. — В голосе Марзиана явственно послышались нотки нетерпения. — Самки и самцы любого вида в любом мире совместимы и имеют сходные характеристики.
   Плечи Брайанта поникли.
   — Выходит, я напрасно потратил все свои деньги. А ведь я хотел не так уж многого. Всего лишь, чтобы красивые женщины сами бросались в мои объятия…
   С видом человека, чье профессиональное достоинство задето, Марзиан погладил подбородок.
   — Не отчаивайтесь, мистер Брайант. Приглядитесь к нашей обычной реальности, и вы заметите, что множество внешне ничем не примечательных мужчин не знают отбоя от женщин. Почему, спросите вы? Да просто эти мужчины что-то умеют делать лучше, чем остальные. Им сопутствует успех, а он, знаете ли, во все времена привлекал женщин. Причем вовсе необязательно делать нечто сверхъестественное. Достаточно, например, хорошо танцевать. Или точно бить по мячу. Или мастерски водить машину. Вот у вас есть какие-нибудь таланты? Вам что-нибудь удается особенно хорошо?
   — Вроде нет.
   — Ладно. Что вам удается неплохо?
   — Боюсь, ничего… — Со скорбным видом Брайант вынул из кармана недавно подписанный контракт и проглядел набранный мелким шрифтом последний пункт. Что тут говорится о возмещении..?
   — Быть может, вы прилично играете на бильярде? Или в детстве пробовали силы в любительском театре? — В голосе Марзиана зазвучало беспокойство. Может, вы, на худой конец, умеете писать фантастические рассказы?
   — Нет. — Брайант вдруг замер. — Хотя в школе я… Нет, занятие слишком глупое, чтобы о нем говорить.
   — Скажите же, скажите, — уцепился за эту возможность Марзиан.
   — Ну… — Брайант смущенно улыбнулся. — В школе я пускал языком пузыри.
   Марзиан задумчиво пригладил спадающие на воротник пиджака волосы.
   — Значит, пузыри пускали?
   — Именно, — подтвердил Брайант, слегка оживляясь. — Пускать пузыри — не так уж просто, как кажется на первый взгляд. Чтобы пузырь получился долговечным, вначале необходимо тщательно подготовить слюну, не слишком густую и не слишком жидкую. Затем, чтобы выдуть приличного размера пузырь, нужно дуть точно в правый угол кончика скрученного определенным образом языка. В классе я был единственным, кому удавалось разом выдуть целых четыре пузыря.
   — Считаю, стоит предпринять еще одну попытку.
   — Марзиан проворно застучал пальцами по клавишам пульта, затем, вглядевшись в экран монитора, перевел округлившиеся от удивления глаза на Брайанта. — Моя работа то и дело преподносит мне сюрпризы!
   — Что такое?!
   — Как ни странно, существует не один, а целое множество миров, где излюбленный вид спорта — пускание пузырей.
   — А женщины там… нормальные? Марзиан кивнул.
   — Все интересующие нас реальности находятся в секторе вероятностей первого порядка. Из чего следует, что миры там почти полностью соответствуют нашему.
   — А вы можете отправить меня в такую реальность, где ни единому чемпиону никогда не удавалось выдуть разом более трех пузырей?
   — Требуется весьма точная настройка аппаратуры, но, думаю, я с этим справлюсь. — Марзиан кивком указал мисс Крафт: — Составьте новую спецификацию.
   — Момент!
   Заполняя бумаги, Брайант склонился над столом мисс Крафт и, конечно же, уловил пьянящий аромат ее духов, но, захваченный видением гибких сирен с тонкими талиями, не обратил на него ровным счетом никакого внимания.
   — Удачи вам, — пожелала мисс Крафт. Едва ли расслышав ее, Брайант поставил свою подпись, широким шагом пересек приемную и гордо встал в центр диска, фокусирующего вероятности. Пальцы Марзиана забегали по клавишам пульта, последовал удар по красной кнопке, и, как и прежде, мгновенно свершилось перемещение.
   Брайант оказался на оживленной улице, которая вполне могла бы находиться в привычном ему Манхэттене, будь здания чуть пониже, а транспорт немного тише. Мужчины и женщины выглядели вполне нормальными, стиль их одежды лишь самую малость отличался от знакомой Брайанту моды. Присмотревшись, он с радостью обнаружил, что многие прохожие пытаются пускать языком пузыри, но за те десять минут, что он наблюдал, никому из них не удалось выдуть даже единственного крошечного пузырька.
   Слегка смущаясь, Брайант вышел из своего укрытия — подъезда многоквартирного дома — и принялся за работу. К нему далеко не сразу вернулось былое мастерство, но уже скоро он достиг вполне приличных результатов. Играя в лучах солнца, в полет отправлялись пузырь за пузырем. Неожиданно Брайант обнаружил, что окружен толпой, которая приветствовала рукоплесканиями каждый его успех… Среди болельщиков оказалось немало восхищенных привлекательных женщин.
   Рядом притормозил черный сверкающий лимузин. Из него вышел властного вида, роскошно одетый толстяк, испытующе взглянул на Брайанта. Тот напрягся и разом выдул три великолепных экземпляра. Толпа пришла в неописуемый восторг, уличное движение встало.
   — Ты профессионал? — поинтересовался толстяк.
   — Как тебя зовут?
   — Артур Брайант. И я пока не профессионал.
   — Не беда, станешь. Предлагаю для начала миллион за выступление.
   — Согласен.
   — Тогда пошли. — Толстяк указал на лимузин.
   Брайант поспешно забрался на широченное заднее сиденье и обнаружил рядом с собой двух потрясающих красоток.
   — Девочки, познакомьтесь с Артуром, — небрежно бросил толстяк. — В ближайшем будущем он станет чемпионом мира по выдуванию пузырей. Так что будьте с ним милы. По-настоящему милы. Я доступно излагаю?
   Девицы дружно закивали и, томно улыбаясь, повернулись к Брайанту. Тот задрожал, как натянутая струна.
   Брайант, откинувшись на черные атласные подушки, сидел на огромной круглой кровати и уныло взирал на распростертую рядом красотку.
   За три недели он стал чемпионом мира по выдуванию пузырей, заработал, помимо бесчисленных ценных призов, кучу денег, рекламируя горячительные напитки, игрушки и спортивные товары, обзавелся собственными островом и яхтой, подписал контракт на главные роли в трех фильмах. В его объятиях побывали бесчисленные страстные красотки, а многие другие с нетерпением ожидали встречи с ним.
   Казалось бы, чего еще желать? Но Брайант чувствовал: что-то не так, чего-то он не предусмотрел.
   Красотка открыла глаза, грациозно потянулась и сказала с мольбой:
   — Еще разок, Артур. Брайант покачал головой.
   — Я не в настроении.
   — Ну, Артур, душка, — не унималась она. — Еще хотя бы разочек.
   Брайант упрямо поджал губы. От ежедневного выдувания тысяч и тысяч пузырей на его языке появились болезненные волдыри, а затем пришли и более серьезные симптомы недомогания: все учащающиеся приступы головокружения и тошноты. Сам же процесс выдувания сделался просто невыносимым, как и назойливые красотки.
   Девица придвинулась к нему ближе и сладострастно замурлыкала:
   — Ну, один-единственный… Прошу тебя.
   — Слушай, детка, — прошепелявил Брайант. — Я состою не только из языка. У меня, знаешь ли, есть еще и мозги. Тебе никогда не приходило в голову, что я, может быть, желаю хотя бы изредка вести философские беседы?
   Девица наморщила прелестный лобик.
   — Фило… Что?
   — А вот что!
   Повинуясь внезапному порыву, Брайант схватил со столика Нормализатор Вероятностей, нажал кнопку в тот же миг оказался распростертым на полу приемной корпорации «Изменение Реальности». Марзиан взирал на него с плохо скрытым изумлением, мисс Крафт смутилась и залилась румянцем.
   Сообразив, что впопыхах позабыл одеться, Брайант вскочив и, юркнув за спинку кресла, привел в относительный порядок свою шелковую пижаму.
   — Со времени вашей последней встречи, мистер Брайант, прошло всего лишь три недели, — напомнил Марзиан нейтральным тоном и, открыв дверцу стенного шкафа, извлек из него одежду. — Опять столкнулись с непредвиденными проблемами?
   — Будь они неладны! — Брайант, схватив пиджак и брюки, поспешил облачиться. — А вы что, держите у себя одежду на все случаи жизни?
   По липу Марзиана пробежала едва уловимая тень, и он, тут же вновь став внешне абсолютно невозмутимым, вынул из податливых пальцев Брайанта и сунул себе в карман Нормализатор Вероятностей.
   — Клиенты, бывает, возвращаются, как и вы сейчас, неожиданно. Наскучило в вашей действительности?
   — Наскучило не то слово! Меня там считали бесчувственным чурбаном, механизмом, использовали и днем, и ночью!
   — Вас отправили именно в ту действительность, какую вы заказывали.
   — Да, но я нуждаюсь в действительности, где бы ценили меня подлинного, видели бы во мне мыслящую личность.
   — А вы сами?
   — Что я сам?
   — Являетесь ли вы мыслящей личностью?
   — Наверное… — Брайант задумчиво почесал в затылке. — Ведь я постоянно думаю. Не так ли?
   — Не слишком усердно. Ведь вы два раза подряд допустили досадные ошибки.
   — Это лишь оттого, что я не все предусмотрел. — Заподозрив, что собеседник насмехается над ним, Брайант прищурился. — Теперь я продумал все детали, все тонкости и хочу в такую реальность, где бы меня считали «самым мудрым на свете.
   — Боюсь, что Преобразователю Вероятностей не по силам такой заказ, печально сообщил Марзиан.
   — Как так?
   — Видите ли, конечная цель, названная вами, весьма расплывчата. Разные люди совершенно по-разному представляют, что такое истинная мудрость. И если мы попытаемся выполнить ваш заказ, то вы непременно окажетесь распыленным по тысячам различных вероятностей, превратитесь в так называемый статистический газ.
   Брайант на минуту задумался.
   — Так что же делать?
   — Займемся частностями, — ответил Марзиан. — Выскажите что-нибудь действительно значительное, и я перенесу вас в такую реальность, где сие изречение сочтут свидетельством наивысшей мудрости. Вам понятно?
   — Конечно.
   — Тогда действуйте!
   — Сейчас. Я… Я всего лишь… — Брайант неожиданно понял, что провозгласить себя мыслителем гораздо легче, чем им стать. — Ну, значит так. Я…
   — Мы через десять минут закрываемся, — предупредил Марзиан. Поторопитесь, пожалуйста.
   — Не сбивайте меня с мысли. — Сосредоточившись, Брайант приложил ладонь ко лбу. — Сейчас… Сейчас обязательно что-нибудь придет на…
   — Пожалуйста, побыстрее. Из-за вас я рискую опоздать на поезд.
   — Есть! Придумал! — Брайант, закрыв глаза, глухо пробормотал: — Без соответствующей наживки правду не выудишь.
   За смешком Марзиана почти не был различим возглас мисс Крафт.
   — В чем дело? — возмутился не на шутку раздосадованный Брайант. — Разве я сказал что-то забавное?
   — Нет, нет, ваша мысль весьма… э-э… глубокая, — заверил его Марзиан, смахивая что-то с уголка левого глаза. — Извините, последние дни выдались весьма напряженными, и оттого мои нервы несколько… Кхе-кхе… — Прочистив горло, он повернулся к пульту управления. — Встаньте, пожалуйста, на диск, фокусирующий вероятности, и мы приступим.
   — А как же моя подпись на новом контракте? — удивился Брайант. — Разве она не нужна?
   — Новый контракт не понадобится, — небрежно ответствовал Марзиан, пробегая пальцами по клавишам. — Чтобы впоследствии не возникало недоразумений, клиент перед двумя первыми перемещениями излагает все свои требования на бумаге, перед последней же, третьей попыткой это уже ни к чему, поскольку какой бы негостеприимной ни оказалась заказанная им реальность, назад он уже не вернется.
   — Понимаю, — протянул Брайант.
   Умудренный тщетными попытками начать новую жизнь в других реальностях, он поневоле призадумался. Первые два опыта не удались, а третий отсекал все пути к отступлению. Заколебавшись, Брайант попятился было назад, но, заметив на себе пристальный взгляд мисс Крафт, расправил плечи, ступил на серебристый диск и кивком сообщил Марзиану о своей готовности.
   — Начали! — Марзиан проворно набрал на клавиатуре спецификацию новой реальности. — Прощайте и будьте счастливы!
   Жестом фокусника он простер руку и с силой нажал на красную кнопку.
   Знакомая обстановка перед глазами съежившегося на секунду Брайанта даже не дрогнула. Марзиан вновь и вновь давил на злосчастную кнопку, но реальность по-прежнему оставалась неизменной.
   — Глазам своим не верю! — в сердцах воскликнул Марзиан. — Преобразователь Вероятностей впервые на моей памяти не сработал. Почему?.. Минутку, минутку!
   Он надавил на несколько клавиш, вгляделся в многочисленные экраны и шкалы приборов, затем откинулся на спинку кресла.
   — Может, предохранитель сгорел? — предположил, ничего не смыслящий в технике Брайант.
   — Батареи полностью разрядились, — ответил Марзиан. — Из этого следует, что машина выполнила все, что полагалось.
   Брайант в очередной раз оглядел приемную и, не отыскав даже самой незначительной перемены, с надеждой спросил:
   — Может быть, мы все вместе переместились в другую реальность?
   Марзиан потряс головой.
   — Исключено. Объяснение случившегося может быть лишь одно — кто-то в нашей собственной реальности считает ваше замечание относительно рыбалки проявлением высшей мудрости.
   — Быть такого не может! Ведь я высказал его всего лишь минуту назад, и никто не мог… — Брайант повернулся к мисс Крафт, и голос его сорвался.
   Юная особа поспешно потупила взор и залилась краской.
   — Что вы натворили! — упрекнул ее Брайант. — Вы сорвали мою третью, последнюю, попытку! Могли бы, по крайней мере…
   Его вновь подвел голос, и он с удивлением обнаружил, что отдельные, наиболее значимые части тела мисс Крафт весьма привлекательны, и что улыбка у нее обворожительная, и что запах ее духов вызывает в нем трепет, и, что самое главное, она, несомненно, наделена проницательным умом и высоким интеллектом. В самом деле, ведь на свете найдется немного девушек, способных по достоинству оценить гениальное изречение, едва услышав его. Ясное дело: он влюбился по самые уши.
   — У меня нет слов оправдания, — заметил Марзиан, по-прежнему не отрывая взгляда от пульта управления. — Учитывая сложившиеся обстоятельства, мистер Брайант, считаю, что вы имеете полное право на бесплатную четвертую попытку.
   — Да Бог с ней, с четвертой попыткой. — Брайант был в эйфории и выдал еще один несравненный афоризм. — На далеких пастбищах вовсю зеленеет медный колчедан.
   Поначалу даже самому Брайанту афоризм показался не слишком-то мудрым, но восхищенная улыбка на прекрасном лице мисс Крафт быстро убедила его в обратном. Несомненно, она точно знала, что он имел в, виду, как знала и то, что в этом лучшем из всех возможных миров их ожидает чудесное будущее.

Перевел с английского Александр ЖАВОРОНКОВ

   Дождь вымочил Бирмингем до нитки. Прогноз обещал ненастье для всей южной половины страны. На что похожа погода в верхнем меловом периоде? Меня это почти не занимало. Правда, Сью сварила мне кофе и подала тосты, но прощание вышло более чем прохладным. Я ведь утаил от нее мрачную правду о состоянии наших финансов, и в ее глазах новая моя поездка к издателям выглядела затеей легкомысленной, никому, кроме меня, не нужной, а то и унизительной. А Джульетта клянчила не переставая: ну почему ей нельзя поехать летом в Италию вместе со всей школой?
   — Неужто она не может удовольствоваться экскурсией в Лондон, тем более нынешним маршрутом через подобие райских кущ? К технологическим чудесам люди привыкают поразительно быстро. Это уже вчерашний пирог, а вчерашнее кажется зачерствелым — в точности как моя «Весенняя роса», которую прекратили покупать в ожидании давно обещанного продолжения.
   На платформе вокзала Нью-Стрит темнокожая девушка обратилась ко мне с вопросом:
   — Как долго ехать до Лондона?
   В руках у нее был саквояж, тяжелый с виду, но она почему-то не опускала его на платформу. Откуда она — из Пакистана, из Бангладеш? Или дитя от смешанного брака, с примесью европейской крови? Правда, ее выдавал британский акцент: сама она отсюда, из Бирмингема.
   Девушка была хороша собой — ладная фигурка, тонкие черты лица, копна волос цвета воронова крыла и блестящие угольно-черные глаза. Одежда — джинсы и зеленая куртка с капюшоном. Мне показалось, что она проверяет меня на расовую терпимость, и я намеренно улыбнулся:
   — Восемьдесят миллионов лет. Разумеется, расписание уверяет, что всего восемьдесят минут.
   — Целая вечность…
   Ей было лет семнадцать. Едва начинает жизнь, и дай-то Бог, чтобы британское правительство не вздумало выслать ее «обратно» в какую-нибудь кошмарную деревушку, где она в жизни не бывала, — в засиженную мухами дыру на берегах Инда или Брахмапутры. Но до этого, надеюсь, все-таки не дойдет.
   Девушка бросила взгляд вдоль платформы, где собралось уже сотни две пассажиров, встретилась глазами с молодым бородатым азиатом, одетым так же, как она. По платформе, если посмотреть в обе стороны, были рассеяны еще десятка два молодых людей — выходцев с Азиатского континента, все с вещмешками и сумками на молниях. Ничего особенного, но ведь обычно они норовят держаться все вместе… Копна волос колыхнулась, и я заметил на щеке у девушки вертикальный шрам. След удара кинжалом?
   Она опять обернулась ко мне и что же увидела? За годы преподавательской работы энергии во мне поубавилось: я остался франтоватым, склонным носить галстуки бабочкой, и бородка у меня была аккуратная, зато каштановые волосы, спереди густые, к макушке редели и были уже почти не в силах прикрыть сверкающую лысину. Среди моих студенток попадались такие, кто находил меня интересным, но их было немного. Сегодня на платформе стоял потрепанный и обрюзгший мужчина средних лет, лысеющий, бородатый, одетый в промокший широкий макинтош, приличный твидовый пиджак и брюки в клеточку, но на ногах у него болтались замшевые ботинки, потертые и отсыревшие. Наверное, для молоденькой девушки я был чем-то вроде скрюченного антиквара: «Я граблю самого себя, мадам, но согласен отдать вам этот чайничек за десятку…»
   — Вы же имели в виду дважды восемьдесят миллионов лет, не так ли? спросила она. — Поезд перескакивает в прошлое, а затем он должен еще и вернуться в настоящее…
   Я приветливо кивнул. Все что угодно, лишь бы отвлечься от того, что ждет меня в конце пути.
   — Надеюсь, мы увидим трицератопса, — отозвался я, хотя, по правде говоря, меня это ни капельки не занимало. — Каждый должен хоть раз увидеть старика трицератопса. Почти символ нашего города, верно?
   Нашего, то есть ее города и моего. Она рассмеялась:
   — Вы намекаете на скульптуру у «Бычьего круга»? Бык со склоненными рогами считался эмблемой самого старого в Бирмингеме торгового центра. Даже после того как прежние стены снесли, а центр переустроили в соответствии с требованиями новейшей технологической моды, скульптура у входа осталась на месте. И бык, встречающий покупателей, поразительно напоминал разъяренного трицератопса. На деле трицератопс вовсе не бык, а сверхносорог: достигает семи метров в длину, весит по тонне на каждый метр, три рога выставлены перед кружевным костным жабо, а исполинский хвост ящера, как руль у самолета. Года два назад я видел по телевизору фильм, снятый с борта экспресса «Интерсити». Хотя в последние годы мне было, в общем-то, не до телевидения.
   — А может, нам повезет, и мы увидим целое стадо, — подзадорил я девушку.
   — Почему бы и нет!.. А вот и наш поезд!.. Экспресс «Интерсити» втягивался под своды вокзала, двери купе распахивались еще на ходу. На платформу высыпали пассажиры из Лондона — деловые костюмы, черные чемоданчики с бумагами, общая спешка. Девушка села в один вагон со мной и расположилась у окна напротив, заняв соседнее кресло своим саквояжем. Продолжает испытывать меня на терпимость? Понуждает заметить ее шрам? Я сидел лицом к Лондону, она лицом к Бирмингему.
   — Меня зовут Анита, — сообщила она.
   — А меня — Бернард.
   — И чем же вы занимаетесь, Бернард? Мне показалось, что у вопроса более глубокий подтекст: сделал ли я что-нибудь, чтобы помочь ей и другим британцам азиатского, африканского и Карибского происхождения, чтобы как-то облегчить их тяготы? Ну что ж, я написал роман, призванный разжечь воображение читателей, увести их в иные удивительные времена.
   — Я писатель. Бернард Келли. Написал роман под названием «Весенняя роса». — На ее лице не отразилось ровным счетом ничего, и я продолжил: — Сюжет из эпохи Возрождения. Искусство, любовь, смерть, революция. С фантастическими поворотами и волшебными элементами неоплатонизма, почерпнутыми у Пико делла Мирандолы и Марсилио Фичино…
   — Революция… — задумчиво повторила Анита.
   — Сейчас я пишу продолжение под заглавием «Летнее пламя», В этих двух словах…
   Поезд дернулся и пришел в движение. Прополз старым прокопченным кирпичным туннелем под Мур-стрит Рингуэй, секунд на десять выкатился под ливень и тут же нырнул в туннель времени — в сплошную кипящую грозовую тучу внутри энергетической арки, перекрывающей оба пути. И вынырнул под солнце мелового периода, в ландшафт без следа человеческой деятельности. Ни суетливых мегаполисов, ни заводов и автостоянок, ни каналов и свалок, и никаких развалин викторианских мануфактур, ставших ныне убежищами гангстеров.
   Анита глубоко вздохнула, будто ощутив, что за оконным стеклом и за мерцающей дымкой поля Свенсона простираются несчетные кубические мили незапыленного и незагазованного воздуха.
   — Здесь все такое чистое, правда, Анита?
   — Чистое?..
   Она словно бы взъерошилась и уставилась на меня пристально, оценивающе. А нет ли в словах случайного попутчика намека на расовую чистоту? И какой может быть разговор о чистоте в стране, где все так или иначе полукровки? Только полукровки с белой кожей, в том-то и фокус…
   — Воздух там, снаружи, должен казаться сладким… Она хмыкнула, словно подобная мысль городской девчонке и в голову прийти не могла. Я решил, что, вырвавшись из туннеля, она попросту облегченно перевела дух. Может, она задержала дыхание, когда поезд проезжал арку Свенсона — благополучно, как всегда, обыденно, как всегда. Но почему она так напряглась? В первый раз едет сквозь прошлое? И тем не менее предпочла сесть с незнакомым англосаксом. Почему со мной, а не с кем-либо из собратьев-азиатов? Господи, но разве она обязана быть знакомой хоть с одним из них?.. А если мое отношение к ней — тоже расизм, покровительственный расизм: полюбуйтесь, мол, какой я терпимый, каков либеральный…
   Чтобы отвлечь Аниту, да и себя, я показал за окно:
   — Посмотрите-ка, гадрозавр!..
   Природа мелового периода мало чем отличалась от современной Британии, разве что тем, что ее было чересчур много, — все было «природа» и ничего, кроме природы. В меловом периоде уже появились цветы и привычные нам деревья сосны, дубы, тополя. Но попадались и более экзотические — магнолии, фиговые и тюльпанные деревья. У маленького озерца паслись, пощипывая листики и стебли, долговязые динозавры с утиными клювами. Их головы венчали нелепые гребни, похожие на флюгеры. Рядом порхали какие-то пернатые птицы, а высоко в небе парил одинокий птерозавр, демон со средневековых фресок. Вот и все отличия, других не нашлось.
   Бизнесмены выглянули в окна на одно мгновение и вновь зарылись в свои бумажки. Для них птерозавр был не более чем большой летучей мышью, а гадрозавры — чем-то вроде сумасбродных коров, обряженных в крокодилову кожу. Не будь Аниты, я бы, наверное, впал в меланхолию и тоже не удостоил их внимания.
   — Они вымерли, — сообщил я ей. — Потерпели фиаско, и их заменили иные звери…
   Поезд мчался вперед, рельсы под колесами пели. Нас тащил дизельный локомотив — провести в туннель времени провода под напряжением, чтобы питать пантограф электровоза, оказалось технически невозможно. Туннель Свенсона прозрачный коридор, мыльный пузырь длиной в добрую сотню миль — поддерживался довольно скромным притоком модулированной энергии с обоих конечных порталов. Даже весьма скромным: затраты на поддержание эффекта Свенсона, коль скоро он достигнут, были поразительно низки. При этом машинисты могли поддерживать радиосвязь как с Бирмингемом, так и с Лондоном: проткнуть порталы антенными штырями удалось без особых проблем.
   Наш дизель был оборудован дымовыми ловушками и фильтрами, а равно компрессором для сжатия выхлопных газов и закачки их в специальные камеры, иначе туннель в два счета стал бы копией викторианских городов, пропитанных смогом. Выпустить выхлопные газы наружу, в доисторическое окружение, было тоже нельзя — хотя бы потому, что по отношению к меловому периоду поезда оказывались, по выражению ученых, «не в фазе». Я видел отдаленное прошлое, и совершенно отчетливо, но в прямом смысле я все равно в него не попадал. А прошлое не видело ни меня, ни проносящихся поездов, — все эти «завры» о нас даже не подозревали.
   По Свенсону, выражение «не в фазе» означало, что если какой-нибудь завр вздумает пересечь пути перед самым носом поезда, то и локомотив, и вагоны промчатся сквозь него, а ископаемый побредет себе дальше как ни в чем не бывало — и никакого вреда ни для прошлого, ни для настоящего. Представьте себе эволюционные последствия, если бы на путях миграции гигантских ящеров встали невидимые, но непреодолимые барьеры, иссекли бы древний ландшафт на клетушки, заперли бы какой-то вид или виды в изолированных заповедниках, и не на день, не на два, а до тех пор, пока нам, людям XX века, не надоест путешествовать таким манером! Хватило бы одного этого, чтобы огромные тупоумные ящеры, всемогущие кретины, вымерли много раньше положенного им срока.
   Длинные тонкие трубы — минимальная длина тридцать миль — на меньших расстояниях поезда «Интерсити» не окупаются. И эти трубы могут функционировать лишь в эпохе, отстоящей от нас на восемьдесят миллионов лет, — именно в ту эпоху Земля и Солнце находились в специфической точке пространства-времени, где есть условия для возникновения межвременного резонанса. На современной нам Земле — только вокзалы и порталы туннелей. Бывшее железнодорожное полотно использовано под скоростные автострады. Нетрудно понять, что об автомобильном движении в туннелях Свенсона не может быть и речи: машин слишком много, ловушку для выхлопных газов на каждую не поставишь. Да и водители могут инстинктивно вильнуть, уклоняясь от выбежавшей на шоссе призрачной живности, или ударить по тормозам, засмотревшись на какого-нибудь лютого карнозавра, и вызвать тяжелые аварии и невообразимые пробки.
   Никак нельзя и раздуть туннели времени в купола, способные вместить хотя бы небольшой город. Переместить в меловой период дома и фабрики при всем желании не получится. Но и железные дороги, проложенные по Свенсону, уже отчасти помогли стране нести бремя перенаселенности. В особенности это касалось грузовых перевозок. В сущности, с перенаселенностью борется каждый, но уж кто как умеет. Я, правда, не обращал особого внимания на выходки фашиствующих сторонников принудительной репатриации, на поджоги мечетей и погромы лавок, принадлежащих «иноземцам», на насилия и зверские избиения. В последнее время меня обуревали другие заботы. Однако давление в перенаселенном котле довело его до температуры кипения, и кипение обещало быть ужасным.
   — Эй, веселее! Будет и на нашей улице праздник! — Анита улыбнулась, и мне это понравилось, хотя в улыбке сквозил какой-то натужный оттенок. — «Летнее пламя» — надо же! Мне нравится заглавие, Бернард. Оно берет за живое…
   — Спасибо, — сказал я.
   На самом деле я чувствовал, что не только поезд, но и я сам решительно «не в фазе».
   В ночь накануне поездки в Лондон я испытал очередной приступ озабоченности. Сью спала беспробудным сном, а я вдруг очнулся и ощутил в руках и ногах судорожное подергивание. Ноги хотели бежать куда-то, руки хотели что-нибудь сделать и метались, как бабочки в паутине. Кого винить? Опять меня преследует мой альбатрос^[1].
   «Весенняя роса» была моим третьим романом, моей лучшей книгой, моей надеждой наконец-то прорваться, выношенной в перерывах между лекциями об эпохе Возрождения. Три с чем-то года назад, когда она вышла из печати, я на волне эйфории успеха бросил работу преподавателя истории искусств. Издательство «Юникорн букс» предложило мне контракт и, как померещилось тогда, щедрый аванс под еще не написанное продолжение «Летнее пламя». «Весеннюю росу» покупали неплохо и все же хуже, чем я надеялся. Какой же я был дурак, что променял Джорджоне и Боттичелли на свободу, которая обернулась тюремной клеткой! «Летнее пламя» по-прежнему висело у меня камнем на шее, а мы все глубже тонули в долгах. И роман, кровь из носу, надо было закончить — или вернуть аванс. А из каких, простите, доходов? Меня все чаще подводила память — я забывал, кто есть кто среди действующих лиц и что с ними по моей воле уже приключилось. Приходилось то и дело, притом без всякой охоты, перечитывать «Весеннюю росу» и жалкие начальные странички продолжения — и на это опять-таки уходили часы.
   Руки сновали туда-сюда — дерг, дерг… Такими руками ничего путного не напишешь. Время текло меж пальцев. И не происходило ничего нового, только деньги таяли, о чем меня извещали регулярно и пунктуально. Если я ленился нацарапать памятную записку и вывесить ее на видном месте, я забывал даже то, что обещал Сью по дому или шестнадцатилетней Джульетте, — и все потому, что берег свое драгоценное время для себя. Бедняжка Сью пошла бы работать, да не могла: вот уже полтора года она мучилась припадками парализующей усталости какая-то самоновейшая вирусная инфекция.
   Я не видел никакого пути назад, к тому Бернарду Келли, каким был прежде. Мало-помалу я становился истерзанным безумцем. Можно ли надеяться, что безумец сумеет раздуть пламя «Летнего пожара»? И почему я забываю, почти забыл, о ком и о чем собирался писать? Наверное, потому что новая книга стала для меня просто-напросто обузой, тяжкой, как свинец. С четырех до шести утра я лежал без сна и нервничал, меня била дрожь, и я спрашивал себя, скоро ли у нас не останется иного выхода, кроме как продать дом.
   Сквозь занавески стал просачиваться рассвет. Тогда я разглядел нашего кота Бена (полное имя — Бенвенуто), сонно растянувшегося в кресле. Большую часть дня рыжий зверь тоже проводил в царстве снов. Обычно его самозабвенная лень меня успокаивала: вот уж кто уверен в крыше над головой и в завтрашнем дне, и не гложут его никакие печали… Сегодня зрелище дрыхнувшего кота вогнало меня в панику. Почему мне не дано призанять у Бена хотя бы часть его праздного, ничем не занятого времени? Ровно столько, чтобы закончить «Летнее пламя» быстро и безошибочно: я пишу, а весь мир замер недвижимо. В общем, я окончательно потерял сон, да еще и истерзал себя до изнеможения. И вот несколько часов спустя еду в Лондон умолять об отсрочке.
   В сущности, мелькнула мысль, жизнь моя подошла к последней черте. Как она будет выглядеть, эта черта? Сверхдоза снотворного где-нибудь к концу лета? Или прыжок на рельсы под поезд метро в Лондоне? Сью, быть может, получит какую-никакую страховку. Но как же страшно очнуться покалеченным, но живым, неудачник, и еще инвалид в придачу…
   Не исключено, что ослабление памяти будет усиливаться до тех пор, пока не вынудит меня отойти от всего и вся. Но куда отойти? И как?
   Промчался встречный, вернув меня рывком к действительности. Смазанный промельк окон без единого различимого лица за ними, горизонтальный ураган. Анита хмурилась, посматривая на часы.
   — Нет, вы только взгляните!..
   Я показал за окно — еще одно стадо утиных клювов паслось у речки. Самый долговязый вдруг вытянул шею и заревел, а может быть, затрубил. Собратья-завры тут же последовали его примеру, тревожно вывернув свои гребни-флюгера в одном направлении. Из тополиной рощицы вывалился исполинский хищник, помахивая недоразвитыми передними лапками и распахнув ужасающую зубастую пасть. Я прижался к стеклу носом, а Анита щекой, но поезд проскочил мимо, так и не позволив нам увидеть, чем это кончилось. От давления на стекло ее щека ненадолго посинела, словно от оплеухи.
   — Ну и чудовище! — сказала она и поправила волосы.
   — По-моему, это был горгозавр… — Оскал исполина мог бы обратить в камень кого угодно. — Не хотите ли чашечку кофе, Анита? Или пива? Я, правда, не знаю, пьете ли вы пиво…
   Мне не следовало бы швыряться деньгами — в вагоне-буфете все наверняка втридорога… ну и черт с ним, в конце концов.
   — Нет, спасибо, не будем транжирить. Она снова ушла в свою скорлупу.
   — Не думаю, что пассажирам часто доводится видеть крупных хищников. В эту эпоху их осталось мало.
   Она мрачно усмехнулась.
   — Это знамение. Разрушители обречены. Шло время. Местность за окном становилась суше, растения ниже ростом. Попадались отдельные деревца и большие заросли саговника с серыми мохнатыми плодами, смахивающими на ананасы. Парочка ящеров со змеиными шеями, похожая на ощипанных страусов, устроила забег наперегонки — клювастые головы задраны вверх, трехпалые передние лапки подняты вперед, как у богомолов, а длинные суживающиеся хвосты вытянуты назад. Спасаются, учуяв какого-нибудь карнозавра? Соревнуются, кто первым добежит до подруги? Или кто первым отыщет вкусные яйца на закуску? Далеко же меня занесло с той поры, как я покинул вокзал Нью-Стрит! А с другой стороны, я гораздо ближе к современности, чем хотелось бы. От Лондона, дождя и издательства «Юникорн букс» меня отделяют — посмотрим — какие-то сорок минут. Соревнующиеся страусоящеры пропали из виду. Пассажиры рылись в своих чемоданчиках, сражались с кнопками электронных секретарей, шуршали розоватыми страницами «Файнэшнл тайме».
   И вдруг завизжали тормоза, меня приподняло в кресле. Сумки, рюкзаки, макинтоши, зонты — все, что было на верхних багажных полках, стремительно поползло вперед; часть багажа свалилась на сиденья и в проход. Экспресс не просто снижал скорость, машинист прибегнул к экстренному торможению. Аниту, сидевшую против хода поезда, всего лишь вдавило в спинку кресла — она дотянулась до своего саквояжа, рванула застежку и выхватила пистолет. Оттолкнув меня, выбралась в проход и стала у внутренней двери лицом к пассажирам. Поезд остановился. Я сидел как громом пораженный.
   — Слушайте меня все! — крикнула Анита. — Заткнитесь и слушайте! Поезд захвачен. Будете сидеть тихо — останетесь целы. Встанете с места без разрешения — застрелю, обещаю твердо. У нас вооруженные люди в каждом вагоне. Вот, слышите?..
   Двойные двери глушили звук, и все же я различил, как кто-то кричит что-то подобное в соседнем вагоне. С места приподнялся дюжий молодой бизнесмен с бровями, толстыми и мохнатыми, как гусеницы.
   — Говорите, поезд захвачен? Кем?
   Анита подняла пистолет, сжав его обеими руками.
   — Сядь, или станешь первым!
   — Первым? — проблеяла леди — средних лет в темно-синем костюме и с жемчугами. — Как это понять — первым?..
   — Анита…
   От меня до нее было всего-то футов шесть, не больше. В тоне моего обращения к ней сквозило, что раз уж между нами возникли какие-то отношения, не надо бы их ломать, не надо бы ей становиться врагом. Она удостоила меня скупой улыбки.
   — Не беспокойтесь, с вами ничего не случится, — в к другим пассажирам, повысив голос: — Слушайте все, мы — «Друзья Азии»…
   — А чье вы друзья у себя дома? — выкрикнул каков-то остроумец.
   — Избави нас Боже от друзей… — усмехнулся кто-то еще. Навзрыд заплакала женщина.
   — Мы передадим наши требования в Лондон по радио. Если они будут выполнены, наши единомышленники сообщат властям кодовую фразу, ее радируют нам, и мы поймем…
   — Но какие требования, мисс? — осведомился старик в очках. — Я имею в виду: легко ли их выполнить? Не выходят ли они за грань возможного?
   — Раз правительство прислушивается к. тем, кто требует высылки всех иммигрантов, то требований за гранью возможного уже не осталось…
   Где-то грохнул выстрел. Смертельный или предупредительный? Как же легко оказаться убитым здесь, в этом поезде! Снотворное? Зачем, когда есть пуля? Достаточно притвориться героем, броситься на Аниту — и все. Но нет, я не вправе использовать ее для расчета с самим собой, не вправе обагрить ее руки и память, сделав ее убийцей. Лучше уж выбрать из террористов кого-то другого.
   В середине вагона послышался спокойный голос:
   — Советую подчиниться и сохранять хладнокровие. Я офицер Эс-Эй-Эс^[2]. В случае нужды я готов предложить себя в заложники…
   — Вы все заложники! — закричала Анита.
   — Понятно. Но избыточное число заложников создает неудобства для вас самих. Примите мой совет: ограничьтесь символическим числом, а остальных в знак доброй воли высадите на насыпь и позвольте им уйти. Надо полагать, движение поездов будет отменено. За теми, кого вы отпустите, пришлют специальный спасательный поезд.
   — Как вас зовут?
   — Джонс. Эндрю Джонс.
   — Слушайте, генерал Джонс, мы решили задержать вас всех. Вас отведут в три задних вагона. Отведут под охраной. Мы не настолько наивны, чтобы в самом начале операции отпустить половину заложников.
   — Это не наивность, мисс, а благоразумие. Между прочим, я вовсе не генерал. До генерала мне еще далековато.
   — Поднимитесь, чтобы я вас видела. Но в проход не выходить.
   Со своего места привстал высокий худой человек лет тридцати с небольшим. На нем был костюм сафари, словно он собрался в тропики.
   — Покажите свой багаж. Поднимите его вверх одной рукой. Улыбка тронула губы Джонса, однако он подчинился.
   — Вы предусмотрительны. Не вы ли, случаем, организатор всей этой затеи?
   — Люди! Передайте чемодан сюда ко мне. Из рук в руки. Не вздумайте поднимать его высоко и тем более бросать на пол. — Когда чемодан с выбитыми на крышке инициалами владельца поравнялся с Анитой, она скомандовала: — Ключи!..
   Джонс метнул связку ключей. Анита позволила ей отскочить рикошетом от двери у себя за спиной, потом подтолкнула ключи ногой в мою сторону.
   — Опуститесь, пожалуйста, на колени, Бернард. Пододвиньтесь к чемодану и выверните его содержимое на пол. Потом возвращайтесь на место.
   Джонс глянул на меня с острым интересом. Ах, ему непонятно: откуда Анита знает, как меня зовут? Если бы я напал на нее с колен, то пуля, наверное, прошла бы над головой, не задев меня.
   — Рассудите сами, — произнес Джонс, нарочито растягивая слова, — стал бы я высовываться и представляться, будь у меня в багаже оружие?
   Я вытряхнул на пол рубашки, нижнее белье, лосьон после бритья, другие личные вещи и еще порнографический журнал, хоть и не самого грязного пошиба. Анита, вороша вещи носком туфли, глянула на журнал с негодованием.
   — Как вы прокормите столько ртов? — спросил Джонс.
   — Нас снабдят продовольствием, — заверила Анита не Джонса, а вагон в целом. — Пришлют еще один локомотив с припасами.
   — Но вы не подпустите его слишком близко? — не унимался Джонс. — На вашем месте я бы заминировал пути и спереди и сзади. Примерно в полумиле от состава, чтобы не оставить возможности газовой атаки.
   — Вы угадали, все именно так. И кончайте выуживать у меня подробности. Утихомирьтесь и сядьте. Леди и джентльмены, приветствую вас в самом удобном для захвата виде транспорта на всей планете! Никакой проверки багажа на входе. И никаких шансов на то, что полиция предпримет штурм поезда из мелового периода…
   В дальнем конце распахнулась дверь: в вагон ворвался молодой поджарый сикх в тюрбане, с клочковатой бородкой. И с помповым ружьем, которое он прижимал к груди, как младенца.
   — Анита! Мы прочли по радио твой первый текст.
   — Его акцент тоже был носовым, бирмингемским.
   — Хочешь, я подменю тебя здесь?
   — Хочу. Особенно присматривай вон за тем типом. «Кто посмел, тот и победил» — слышал такой девиз? Он из тех самых, из Эс-Эй-Эс. Будет пробовать заговорить тебя, убаюкать словами…
   — Какая жалость, — произнес Джонс не вставая, — что вы никак не хотите обделывать свои делишки в Пенджабе или в Бенгалии. И что уж вас так приперло?
   — Мы британцы, как и вы, — ответил молодой сикх.
   — Но ведь после этой выходки вас немедленно выпроводят из Британии. И лишат права на въезд пожизненно. Вам не кажется, что вы действуете во вред собственным интересам?
   — Мы готовы принести себя в жертву. И вас также, — нахмурился сикх. Кто-то всхлипнул.
   — Мы внесем изменения в наше второе коммюнике, — возвестила Анита. — Да, мы из организации «Друзья Азии». Но данная операция проводится группой, которая присваивает себе имя, — она послала мне улыбку, — «Летнее пламя». Лето было долгим и жарким, не правда ли?
   Я услышал собственный стон.
   — Вы не имеете права…
   — Почему же не имеем? Мы оказываем вам честь. Мог ли я объяснить ей, что никогда не смогу напечатать книгу «Летнее пламя», если террористы используют ее название, обесчестят его? И другой заголовок для книги просто не годится; нет, не подойдет ни один. Этот связан с самой сутью сюжета, более того, он как бы вытекает из предыдущего моего романа «Весенняя роса»…
   — Умоляю…
   Анита полыхнула гневом.
   — Может, вы боитесь, что вас заподозрят в сочувствии азиатам?
   — Честно говоря, это не так уж…
   Что может значить судьба какого-то романа для людей, готовых пожертвовать своей жизнью ради того, чтобы их соплеменники обрели уверенность в завтрашнем дне? Ясно без слов, захват поезда с пассажирами — в высшей степени сомнительный путь к достижению каких бы то ни было целей: он почти наверняка вызовет отрицательную реакцию и не погасит расовую ненависть, а доведет ее до кипения (если, конечно, шок не образумит страну и правительство, но на это надежды мало). Однако Анита и ее дружки-приятели так далеко не заглядывают. Я покосился на шрам, изувечивший ее щеку. Вместо того чтобы жить в страхе и отчаянии, Анита и компания предпочли действовать. Их несчастья грандиозны, мое несчастье крохотно. Но в этом крохотном несчастье — вся моя жизнь; это мое личное несчастье, моя неотъемлемая собственность, точно так же, как моей личной собственностью был восторг, обернувшийся ныне несчастьем.
   В каком сладостном возбуждении пребывали мы с женой всего три года назад! Хвалебные рецензии, премии, перспективы. Каким заманчивым рисовалось будущее, какую самоуверенность я ощущал, когда бросил работу! «Умрешь с голоду», предупреждали коллеги, а я только посмеивался над узостью их ума. И как быстро таяли деньги, а потом здоровье Сью пошатнулось, и ужасный этот микроб так и не пожелал оставить ее в покое. Коварные микробы мутируют нынче что ни день, обучаясь на антибиотиках в пищевых продуктах. Множатся и свирепствуют аллергии. Британские фермеры деловито взращивают болезни на своих полях и в своих стадах. Нет, моя семья еще не голодает. Это же Британия, общество, где все так или иначе должники, только я не в состоянии вернуть свой долг. О Возрождение, о трогательный мир «Летнего пламени», где вы?
   За окнами — первозданность мелового периода. В вагоне — вооруженные террористы. События захлестнули меня с головой. И я рассмеялся, с облегчением отдавая им на милость и «Летнее пламя», и себя самого. Анита глянула на меня пристально и озадаченно, а затем отправилась в голову поезда.
   Как и было обещано, всех пассажиров согнали в три последних вагона, набив их до отказа. В каждом вагоне группа «Летнее пламя» поставила по часовому; двое с биноклями и портативными рациями охраняли пути по обе стороны поезда, а время от времени мы слышали шаги по крыше у себя над головой. Тощая вооруженная девица по имени Индира сопровождала нас до дверей туалета. «Ну вот, наконец-то у нас есть стюардесса, рассаживающая нас по местам», — заметил остроумец, вызвав общие смешки и потоки брани из уст нашего стража Раджита. Нас всех лишили туалета на два часа. Остроумец мгновенно утратил популярность. И кем бы ни была Индира, только не стюардессой. Ни питья, ни еды нам не предлагали.
   Джонс ухитрился сесть рядом со мной, и мы могли шептаться. Ему мерещилось, что меня можно использовать как своего рода «агента». Если б я каким-то образом снова свиделся с Анитой и она устроила бы для меня экскурсию по поезду… Но Анита больше не появлялась. И, как ни странно, наш обильно остекленный вагон не превращался в оранжерею. Может статься, поле Свенсона фильтрует солнечные лучи. Слава Богу, в вагоне не оказалось маленьких детей. Ближе к вечеру над западным горизонтом покатились валы кучевых облаков колыбель для заходящего солнца. Когда свет за окнами померк, Раджит отступил в межвагонный тамбур, оставив заложников безнадзорными.
   — Как хочется пить…
   — Собираются нас кормить или нет?.. Джонс поднялся во весь рост.
   — Я капитан Эндрю Джонс. Советую всем проявлять сдержанность. Вытяните ноги. Можете по очереди размяться и походить, только не толпитесь в проходе. Будьте готовы мгновенно вернуться на место. Не увлекайтесь разговорами. Полагаю, что наши друзья из «Летнего пламени» запаслись едой и питьем для себя, а сначала еще съедят все, что найдется в вагоне-буфете. Что до нас с вами, нам придется дожидаться тех припасов, какие выделит и пришлет правительство.
   — Сколько дожидаться?
   — Наверное, до утра. Постарайтесь не пить из кранов в туалете. Это не питьевая вода. Вы же не хотите расстроить себе желудок? Разомнитесь немного, потом попробуйте заснуть.
   — А нельзя попытаться удрать, капитан? Как-нибудь одолеть Раджита и тихо уйти по линии под покровом темноты?
   — Эти люди, может, и не профессионалы, но глупостей они не делают. Пока не делают. Они будут отдыхать посменно, и половина останется на страже. По моей оценке, террористов по меньшей мере человек двадцать. Так что не стоит ворошить осиное гнездо. Нас перебьют. Вытяните ноги и соблюдайте спокойствие…
   В тамбуре посверкивали огни фонариков. Время от времени мощный луч бил сквозь стеклянную дверь и шарил по вагону, как прожектор. Я дремал и просыпался, дремал и просыпался. Но дрожь меня не била, и руки не дергались.
   К утру в горле пересохло, а в животе урчало от голода. Занимался яркий рассвет, и меловой период выглядел неприветливо, казалось, даже для его коренных обитателей. Раджит вернулся в радостном настроении: должно быть, его подменяли на вахте, и он выспался с комфортом, как в первом классе.
   — Ну-ка заткнитесь! — заорал он. — Расчирикались, словно пташки. А рядом ястреб — это я. Так что берегитесь…
   В полдень случилось непредвиденное. Вагон внезапно осел, застонал, заскрипел. Солнце за окнами полыхнуло теплом. Пейзаж стал поразительно ясным, затягивавшая его дымка исчезла. Послышались крики. Раджит повернул голову. Джонс напружинился, но тут же расслабился и выругался вполголоса:
   — Чтоб им пусто было!..
   — Что такое? — шепотом спросил я.
   — Поле Свенсона каким-то образом отключили. Мы в фазе.
   — Что?!..
   — Мы в меловом периоде. И поезд, и пути. Нас отрезали. Лозунг правительства: не уступать террористам ни при каких обстоятельствах, так? Теперь мы на самом деле здесь, в прошлом. — Он повысил голос. — Нас бросили на произвол судьбы!
   — Что вы там бормочете? — крикнул Раджит.
   — Нам надо немедленно встретиться с вашим вожаком, с Анитой. Нам двоим моему соседу и мне.
   — Я-то вам зачем? — вырвалось у меня.
   — Вы мой талисман, — пробурчал Джонс. Через час нас позвали в головной вагон. Ни один из террористов не спал. В первом из тюремных вагонов сидели рядышком бизнесмен из Азии и негр — выходец с Карибских островов; оба явные заложники, они тем не менее следили за другими пассажирами с откровенным испугом. Бизнесмен выглядел просто потрясенным, он был весь в синяках, а в уголке его рта запеклась кровь. Неужели соседи по вагону ночью задали ему трепку? В буфете Джонс приметил пустые жестянки из-под напитков и обертки от сандвичей, но до просьбы дать нам пить не унизился. Впрочем, его вели в наручниках, а меня нет. Не исключено, что «Друзья Азии» захватили с собой всего два комплекта наручников, а второй надели на машиниста, коренастого седоватого мужчину лет под пятьдесят, скорчившегося на полу своей кабины.
   — Мой друг Бернард, — тихо приветствовала нас Анита. — И генерал…
   Она навела на Джонса пистолет, стараясь изо всех сил, чтобы движение выглядело небрежным. В кабине было тесно: кроме нее, тут находились еще три террориста, включая наших конвойных. Один нервничал так, что совсем посерел. Он готовился к смерти, но никак не к тому, что случилось.
   — Повторяю, я всего-навсего капитан, — сказал Джонс.
   И представился машинисту полным именем. Тот поморщился.
   — Меня зовут Дейв Крей, — сказал машинист. — Они же утверждали, что этого не может быть! Поезд в туннеле времени — масса, принадлежащая двадцатому веку. И рельсы тоже — это якорь, привязывающий нас к нашему столетию. Так они говорили. Говорили, что, прежде чем снять поле, пришлось бы разобрать пути. Потому, мол, на поддержание поля уходит так мало Энергии. Едва что-то попадает в туннель, он начинает как бы поддерживать себя сам.
   — Понимаете, Дейв, возможно, что поле действительно не может ослабнуть ниже определенного порога. Но может существовать еще и максимальный порог. Перешагните этот порог — и вот вам результат. Мне доводилось слышать, что результаты некоторых исследований были строго засекречены. В сущности, они не имели большого практического значения. Какой смысл перебрасывать людей на восемьдесят миллионов лет в прошлое, если сама система переброски при этом разрушается и их нельзя вернуть?
   — Нельзя вернуть! — вскинулся Крей. — Вот уж опоздание так опоздание! Самое длительное за всю историю железных дорог…
   — Не опоздание, Дейв. До места назначения не доберется никто и ничто, даже наш прах… — Джонс повернулся к Аните. Ее лицо было покрыто капельками пота. В вагонах становилось жарко. — Выгляньте наружу. Вокруг полупустыня. А в десяти- пятнадцати милях позади нас есть вода и животные. Если не тронуться в путь немедля, мы все умрем от голода и жажды…
   — Бросить поезд? Власти только того и ждут. Сделать то, чего от нас добиваются? Никогда!
   — А властям теперь все равно, что мы предпримем. Нас бросили на произвол судьбы, дьявол их возьми! Правительство отказывается поддаваться шантажу. Вы не хуже меня знаете, как они реагируют на захват самолетов. Промедлите — и ваши заложники потеряют последние силы и не одолеют пути. Оставаться здесь и погибнуть или перебраться туда, где есть жизнь, — выбор проще простого.
   — Не могут же они принести в жертву двести пассажиров и состав, и всю линию! Не могут вышвырнуть все это разом и списать за ненадобностью!
   — А по-моему, могут. Вина-то ляжет на вас, а не на них. Я лояльный подданный, но… средства информации правды не узнают. А потом в Бирмингеме и Лондоне возведут новые свенсоновские порталы. Проложат новые пути. Через пять-шесть месяцев движение возобновится — и отсюда, из мелового периода, поезда будут недостижимы, как прежде. Они уж позаботятся, чтобы новая линия прошла там, откуда старую будет не разглядеть.
   — Да больше никто никогда не сядет на «Интер-сити»! — пылко возразил Крей. — Раз появился риск затеряться в прошлом…
   — Общество останется в неведении. Мне-то известно, как фильтруются новости. Террористическая группа «Летнее пламя» повредила порталы и тем самым отключила поле — вот что сообщат для общего сведения. А в будущем на станциях «Интерсити» будут введены меры безопасности и просвечивание багажа, как в аэропортах. Надо вывести людей, Анита, и как можно скорее. Я изучал науку о выживании. Выжить можно, но в пятнадцати- двадцати милях отсюда. У вас есть оружие, а там полно крупной дичи…
   — Вы что, предлагаете есть динозавров? — возмутился Крей. — Мы не станем жрать вонючих динозавров!
   — Они состоят из белков, как и мы с вами. Кроме того, там найдутся рыба, фрукты, яйца, орехи. — Джонс облизнул запекшиеся губы. — А главное, там есть вода. Надо организовать колонну и вести нас строем, Анита. Забудьте о «Друзьях Азии» и других прежних заботах. Они остались в будущем, до них теперь миллионы лет. Мы все в одной лодке. Конечно, поначалу вы столкнетесь с возмущением и негодованием. Придется вам держаться группой до тех пор, пока люди не научатся думать и действовать сообразно обстоятельствам. И от вас потребуется не меньшее мужество, чем раньше.
   — А себе вы отводите роль командира? — осведомилась Анита.
   — Советчика, только советчика… Анита ухмыльнулась, словно поймав Джонса на лжи.
   — Все, что требуется, — чтобы мистер Крей повел состав задним ходом. Это же дизель, а не электровоз.
   — Вы же слышали скрежет рельсов? Они прогнулись.
   — Ваша правда, — согласился Крей. — Сгубили линию. Поезд лег на нее всем весом, а под шпалами никакого основания. Песок да пустоты…
   — Можно ехать самым малым.
   — Нельзя. Состав сойдет с рельсов. Анита задумалась, но ненадолго.
   — А зачем нам, собственно, валандаться со всеми вами? Ну-ка, скажите мне, Бернард, скажите… Я тоже немного подумал.
   — Потому что мы люди, равные вам. Мое заявление вызвало среди террористов горькие смешки.
   — Что, по-вашему, побудило нас пойти на крайний шаг? Какую гуманность, какое равенство мы испытывали в своей стране?
   — Да, конечно, у вас есть оружие, — сказал Джонс, — но можете ли вы прицелиться достаточно уверенно, чтобы уложить крупного зверя?
   — А мы прихватим вас с собой. Вы же хотите спасти собственную шкуру, верно? Что касается двухсот человек, так ведь каждый из них нас ненавидит… Она притронулась к своему шраму. — Нас перебьют по одному. Разве не так, Санжи? — Один из конвойных, Санжи, кивнул в знак согласия. — Бернарда возьмем тоже, чтобы развлекал нас рассказами. Пусть поведает нам про «Летнее пламя». А мы раздобудем ему трицератопса на бифштексы…
   Я припомнил виденного мельком горгозавра. Можно ли остановить такого монстра из пистолета и даже из винтовки? Ах да, террористы запаслись еще и взрывчаткой. Но зачем Аните вздумалось пригласить меня в группу? Только потому, что я был с ней вежлив на платформе, а затем в поезде? Или мне отводится роль придворного шута?
   — Если не возражаете, — произнес Джонс; — я предпочел бы остаться с заложниками. Поскольку вы не желаете брать на себя ответственность за их судьбу, им нужен кто-то, кто может помочь хотя бы советом. Это было ошибкой.
   — И сплотить их в боеспособную армию? Нет уж, капитан Джонс, вы, безусловно, пойдете с нами. Санжи, передай Абдулле, чтобы упаковал взрывчатку, предварительно вынув взрыватели. Мистер, Келли понесет ее на себе. Передай также, что мы направимся на север.
   — Эй, а со мной что будет? — подал голос Крей.
   — Вы шкипер. Значит, вам и командовать пассажирами.
   — Они меня не послушают. Захотят остаться в вагонах.
   — Ну и пусть. Пусть сидят и ждут, сколько им заблагорассудится. Только не вздумайте вести их на север, мистер Крей. Увидим толпу — «добро пожаловать» от нас не услышите…
   Я плелся в двухстах ярдах позади группы, как и положено тому, кто несет взрывчатку на солнцепеке. Анита не подпускала меня ближе, но и покрикивала, если я совсем уж отставал. Лямки мешка впивались в плечи, увесистый груз молотил по спине. И все равно это было лучше, чем если бы меня заставили тащить такой вес в руках. Я пошатывался, оскальзываясь на песчаном грунте. В первые же два часа пути на север здешнее летнее пламя прожарило меня насквозь. Чем спотыкаться по шпалам, мы предпочли идти параллельно насыпи, но чуть поодаль. По крайней мере, ни жажда, ни голод меня больше не мучили. Перед выходом Джонсу и мне дали по благословенной бутылочке кока-колы и по банке консервированных бобов. А потом была еще остановка, когда мы вновь промочили горло и закусили шоколадными бисквитами.
   На Джонса тоже взвалили заплечный мешок, но наручников с него не сняли. Он шел с основной группой, в которой я по-прежнему почти никого не знал. Только Санжи, Раджита, Индиру и Абдуллу. Ну и Аниту, конечно. Считая ее и Индиру, в составе группы оказалось четыре женщины — четыре из двадцати двух. Поскольку я плелся так далеко позади, все, кроме пяти, оставались для меня безымянными. Интересно, что творится сейчас в оставленном нами поезде? Удалось ли Крею как-то поладить с двумя сотнями изголодавшихся, измученных жаждой пассажиров, у которых, в сущности, не осталось шансов на спасение? Попытаются ли они двинуться на юг или предпочтут сидеть, не трогаясь с места? Горькая, жестокая судьба.
   Стремительно мелькнувшая тень заставила меня поднять залитые соленым потом глаза. Птерозавр размером с орла-стервятника плыл над головой на кожистых крыльях, высматривая падаль. Увы ему, данная конкретная падаль еще шевелится. Впрочем, возле состава недостатка в трупах не будет, и совсем скоро…
   Растительность становилась гуще, пышнее. Перелески, цветы, травы. Собирались дождевые облака. Для полного счастья не хватало только, чтобы разверзлись хляби небесные. Мне показалось, что я узнаю тополиную рощу, где укрывался горгозавр; а вот и уткоклюв, вращающий своим гребнем-флюгером.
   Поминутно чудилось, что вдалеке слышен слабый гул поезда.
   И тут откуда ни возьмись, в небе возникли два серых вертолета и зависли над полотном один позади другого. Тишина взорвалась надсадным грохотом двигателей, гулким свистом лопастей. Под фюзеляжами торчали орудийные установки, да еще и скорострельные мини-пушки под обрубками крыльев. Вертолеты устремились к группе террористов, накрыв их огнем. К небу взметнулись фонтаны песка и грязи. Все это заняло самое большее десять секунд.
   Бросившись ничком, я кое-как освободился от лямок и скатился в кювет. Я слышал, как вертолеты закладывают вираж, возвращаются, обрушивают на полотно новую лавину огня. В ответ щелкнул одиночный пистолетный выстрел — или мне померещилось?
   — Анита! — закричал я.
   Перед моим внутренним взором предстала страшная картина: горгозавры будущего перемалывают ее юное тело в своих челюстях и брезгливо выплевывают по кусочкам.
   Я лежал окаменев, пока не наступила тишина. Оба вертолета приземлились; тогда я позволил себе поднять голову.
   К настоящему времени я, пожалуй, неплохо разобрался в том, что произошло, хотя подробностей мне никто не объяснял. Группа сама сообщила о местонахождении поезда по радио, основываясь, вероятно, на показаниях приборов локомотива — там же есть счетчик пройденного пути; это было нужно хотя бы для того, чтобы спасательный поезд с припасами для заложников мог остановиться на достаточном расстоянии и не нарваться на мины. С целью убедить нас, что состав и рельсы брошены на произвол судьбы, на порталы туннелей Свенсона подали избыточную нагрузку. Психологи трудились не смыкая глаз, стараясь предугадать, к какому решению придут террористы. Тем временем вокзалы Нью-Стрит в Бирмингеме и Юстон в Лондоне были оцеплены, и прибывшие ученые спешно возвели новые арки Свенсона, отличающиеся от стандартных. Как только поле между вокзалами восстановилось, сквозь арки пропустили вертолеты с заданием неотступно следовать вдоль линии. Из мелового периода их было не видно, не слышно, а пилоты видели прошлое ясно, как через окно. Обнаружив террористов, командир операции радировал просьбу отключить поле: по-видимому, в новом нетрадиционном туннеле это стало возможным и было сделано. Надо полагать, тот факт, что вертолеты ни на что не опирались, а висели в воздухе, облегчил задачу их перемещения в прошлое и наоборот. Вооруженные вертолеты вынырнули прямо над головами террористов и перебили их.
   Включая капитана Джонса. К своему несчастью, он находился в самой середине группы.
   Когда я посмел оторвать голову от травы, то на миг заподозрил, что мои «спасители» прибыли отнюдь де из Британии XX века. Над месивом тел склонились два вооруженных серых существа с вытянутыми мордами и в тяжелых очках. Какого черта им понадобились защитные костюмы? Дышат» было легко, воздух почти пьянил чистотой. Кое-как встав, я поднял руки вверх и крикнул:
   — Я пассажир! Заложник!..
   Вытянутые морды резко обернулись ко мне, но я понимал, что стрелять в меня они не станут. Перед атакой у них было вдоволь времени, чтобы разглядеть белокожего человека, бредущего в арьергарде, особняком от террористов. Вывод, что я не участник группы «Летнее пламя», а лишь подневольная жертва, напрашивался сам собой. Кроме того, им, вне сомнения, была нужна информация.
   Один из вертолетов остался в меловом периоде, очевидно, приняв командование поездом. Меня вернули по воссозданному полю Свенсона в мое настоящее в другом вертолете, но перед тем меня заставили, тоже надеть защитный костюм.
   Была ли потенциальная возможность заразы лишь предлогом для того, чтобы изолировать меня в суровом карантине, или это было действительно неизбежно? Не знаю. Восемьдесят миллионов лет — долгий срок. Вирусы и бактерии, процветавшие в меловом периоде, могли вымереть, исчезнуть или мутировать, превратившись во что-нибудь более знакомое, точно так же, как вымерли динозавры, а другие виды резко изменились. В своем первозданном виде микробы мелового периода способны опустошить современный мир. Поэтому необходимы тщательные исследования на мышах, морских свинках и обезьянах, которых подвергают воздействию нашей крови — крови тех, кто вернулся из прошлого. Так, по крайней мере, заявляют мои тюремщики.
   Я не осведомлен о том, каким образом спасали пассажиров «Интерсити», хоть меня и заверяют клятвенно, что их спасли. Может, и лгут; но допускаю, что пассажирам доставили вертолетами воду и пищу, а затем по три-четыре человека за рейс переправили в Лондон и Бирмингем, разумеется, в защитных костюмах. Их допросили поодиночке, за ними понаблюдали какое-то время, а потом что? Отпустили к семьям?
   Мне повезло гораздо меньше.
   — Скажите все-таки, мистер Келли, почему террористы назвали себя группой «Летнее пламя»? — спросил меня динамик, наверное, в сотый раз.
   Из-за стекла — с моей стороны зеркального, а с другой прозрачного — меня допрашивают разные голоса, но этот звучит особенно часто.
   — Я уже объяснял вам это до полного посинения.
   — Если вы действительно посинеете, мистер Келли, придется заподозрить худшее — что вы заразились. Почему вы оказались заодно с террористами? Назовите, наконец, истинную причину!
   — Вовсе я не был с ними заодно! Я категорически не согласен с ними и с их методами!
   — Тогда почему вы сопровождали их? Большей частью голос терпелив и даже участлив, но может и прикрикнуть.
   — По той же причине, что и капитан Джонс.
   — Он был в наручниках, а вы нет.
   — Как же это вы разобрались, кто был в наручниках, после того как разнесли всю группу на куски прямой наводкой?
   Я умею дерзить, если захочу, понемногу на каждом допросе, но могу и унизиться до смиренной мольбы.
   — У вас много родственников-ирландцев, мистер Келли?
   — А вы что, до сих пор не выяснили?
   — Зачем вы три года назад ездили в Кейтнесс? На самую макушку Шотландии, безлюдную и голую…
   — У нас были свободные деньги. Вот мы и решили взять напрокат машину и проехать до самого поселка Джон оТротс^[3]…
   По правде говоря, мы тогда вышвырнули деньги по минутному капризу, потому что вообразили себе, что напали на рог изобилия, — только рог на поверку оказался хиленьким и вскоре опустел. А в Кейтнессе, вероятно, экспериментировали с эффектом Свенсона — вдали от глаз людских, под грифом «совершенно секретно». И власти заподозрили во мне не только сторонника экстремистов — похитителей «Интерсити», не только пособника ирландских террористов, но еще и шпиона. Это меня-то, с моей биографией? В высшей степени сомнительная гипотеза, хотя после скандала с Энтони Блантом^[4] все историки искусств стали казаться кое-кому неблагонадежными. Вопросы крутятся по одному и тому же кругу. Можно догадаться, что я в той поездке ненароком и вскользь коснулся чего-то сверхсекретного и, вероятно, также связанного с путешествиями во времени. Военные базы в прошлом? Путешествия, не ограниченные меловым периодом? Кроме поездок на «Интерсити», у эффекта Свенсона должно найтись множество других применений. Сперва это, может, и было неочевидным, зато теперь приобрело жгучий интерес.
   — Когда я смогу хотя бы поговорить с женой?
   — Она больна. Сдали нервы. Но не беспокойтесь, для нее сделано все возможное.
   — А с дочерью?
   — Как только удовлетворительно ответите на наши вопросы. А то еще скажете Джульетте что-нибудь неразумное. Так что ради ее же блага — если вы понимаете, что я имею в виду…
   — Я хочу увидеться с дочерью.
   — Откуда вдруг такой родительский пыл? Судя по всему, вы в последний год не были образцовым семьянином, семья служила для вас лишь прикрытием…
   Нет, нет! Джульетта никогда не допекала меня скулежом, а если и была эгоистична, то не чрезмерно. Мне вспоминались ее доброта, ее юмор, живость ее ума. Я существовал в постоянном напряжении, и это деформировало мою собственную личность, затуманило мое восприятие. Я был несправедлив к ней. Но отсюда еще не следует, что какая-то свинья вправе утверждать, что я не люблю свою дочь всем сердцем. И жену. Чрезвычайные обстоятельства учат любви и преданности. Хотя иной раз прозрение приходит слишком поздно…
   Способен ли я действительно ляпнуть Джульетте что-нибудь неразумное?
   Я писатель, не так ли? Вроде бы так. Когда меня вернули в Бирмингем, моя скорбь по «Летнему пламени» не ведала границ. Крохотное несчастье, зато мое собственное, мой личный тяжкий крест. Я надеялся, что меня выпустят из карантина через два-три дня. И что бы я тогда делал — не полез бы опять в беличье колесо? Водрузил бы на себя заново альбатроса, которого в меловом периоде чуть не сбросило с моей шеи, — он почти обратился в птерозавра и улетел… Конечно, роман под прежним названием теперь никто и рассматривать не стал бы. О да, я оплакивал, горько оплакивал Аниту. Но еще сильнее я оплакивал ненаглядную комбинацию слов, никудышный амулет, который я имел неосторожность объявить символом целой книги.
   Потом, по размышлении, я пришел к иному решению. Что если Анита принесла мне драгоценный дар — известность и новый стимул к творчеству? Я должен написать очерк о похищении: «В верхнем меловом периоде с «Летним пламенем». Искренний, проникновенный писательский очерк. Какому автору доводилось очутиться за восемьдесят миллионов лет от дома, в центре столь драматических событий? Очерк будет, вне сомнения, перепечатан по всему свету на многих языках. А тогда, подзаработав и подзарядившись энергией успеха, я закончу и «Летнее пламя» как таковое. Очерк послужит ускорителем, и роман успешно выйдет на орбиту.
   Но прежде всего надо покинуть эти стерильные стены. Надо бы еще и уехать из страны, вот только как? Я ведь по-прежнему заложник, на сей раз у своих спасителей: я знаю слишком много, в частности, знаю, как азиатов хладнокровно расстреляли в упор. Мой рассказ поневоле набросит тень на всю операцию. Кто же решится освободить меня?
   — Подойдем к делу по-другому, мистер Келли. Что побудило вас придумать словосочетание «Летнее пламя»?
   И вдруг, будто в мозгу вспыхнул луч прожектора, я все понял. Вопросы допрашивающих выдают их с головой — отбросим лишнее, всякие мелочные придирки, и остальное сложится в цельную картину. Наверху подумывают, не предложить ли иммигрантам переселиться в прошлое. Если исследования показали, что эффект Свенсона можно использовать более гибко, то почему бы не предложить, им начать новую жизнь — не обязательно в эпоху динозавров, а, допустим, в более близкие времена, пять или десять миллионолетий назад? Это ведь даже репатриацией не назовешь! Все они останутся в Британии, однако им самим будет в прошлом много спокойнее. Им будет обеспечена помощь, их снабдят всем необходимым. Кипение страстей тут же пойдет на убыль. Не исключено, что до похищения «Интерсити» правительство не догадывалось о такой возможности, но теперь она представляется очевидной. Выходит, группа «Летнее пламя» указала властям перспективный путь.
   А если об этом думали и без террористов? И что если «Друзья Азии» пронюхали о подготовке подобной схемы? И что если я выступил в роли связного между полигоном в Кейтнессе и группой захвата? Я же понятия не имею, какие требования выдвигала Анита. А широкой публике они неизвестны и подавно. Группу «Летнее пламя» можно выставить не злодеями, а героями, принесшими себя в жертву идее: они, мол, хотели выманить своих соплеменников в прошлое, как Дудочник выманил крыс из Гамельна. Разве изобретательный писака не сумеет изобразить все именно так? Разве мы не усвоили, что любую новость можно извратить как угодно? При этом после переселения избыточного населения в прошлое не обязательно отключать поле Свенсона сразу и бесповоротно. Драконовские меры можно и приберечь на случай, если какой-нибудь зловредный микроб из глубины веков сделает их совершенно необходимыми.
   Мне стало дурно. Увы, Сью и Джульетта, увы, «Летнее пламя»! Увы, Анита, увы, обретенные заново любовь и преданность!
   — Что же вы молчите, мистер Келли?
   — Все началось с романа «Весенняя роса», — начал я на ощупь. — Это был мой третий роман, мое лучшее достижение, моя надежда. Я писал книгу в перерывах между лекциями об эпохе Возрождения…

Перевел с английского Олег БИТОВ

   Механизмы влияния на вектор времени продолжают занимать умы фантастов.
   Наш журнал неоднократно рассматривал различные теории, посвященные этой проблеме: вспомним статью Л. Гиндилиса в «Если» № 10, 1993 г. или версию Т. Голда в «Если» № 5, 1994 г.
   Сегодня мы предлагаем вашему вниманию не только новую гипотезу, выдвинутую известным отечественным ученым, но и знакомим читателей с историей вопроса.
   Что такое время? В знаменитом словаре В. И. Даля можно прочитать: «длительность бытия». А чтобы растолковать, как это нужно понимать, знаменитый лингвист далее пишет: «Время за нами, время перед нами, а при нас его нет». И еще можно узнать у Даля, что говорил наш народ о времени: «Придет время, будет и пора. Знай время и место»; «Каково время? Ясно, дождь, снег»; «Будешь во времени и нас помяни».
   Получается, рассуждая о времени, наши предки иногда имели в виду что-то совсем другое: погоду, благоденствие. Впрочем, и во французском слово «temps» означает не только время, но также досуг и погоду. А происходит русское слово «время» от древнеславянского «вертмя» и санскритского «vartman», которое означало путь, след колеса. Видимо, первоначальный смысл слова «время» восходит к понятиям «вертеть», «воротить», «вращение».
   Что думали далекие предки о сущности времени на заре человеческой истории? У них не было иного способа истолковать сложную и часто пугающую реальность, которая их окружала, кроме как поставить между нею и собой какой-нибудь подходящий миф. Один из самых тонких русских философов Алексей Федорович Лосев пишет по этому поводу в своей книге «Диалектика мифа»: миф — это «жизненно ощущаемая и творимая, вещественная реальность и телесная, до животности телесная действительность». Из этих слов ясно, чем миф отличается от сказки: он воспринимался как действительность, а на сказку всегда смотрели как на выдумку.
   А роднило их то, что в обоих случаях хорошо работала фантазия. Мифология хранит много преданий о сущности времени. В Древнем Египте хозяином времени являлся птицеголовый бог Тот, и ему посвящались многочисленные легенды. Жрецы Двуречья записали предания о Мардуке, волею которого были сотворены Земля, Луна, Солнце и небесные светила, определявшие ход времени. Перед тем как приступить к сотворению нашей Вселенной, Мардуку пришлось вступить в поединок с чудовищным порождением первозданного Хаоса — драконом по имени Тиамат. В Греции символом неумолимого времени был Кронос; «ответственные за время» есть во всех языческих религиях.
   Но мифы не устраивали мудрецов, которые искали свой ответ на вопрос, что же такое время. Изменение и развитие составляют самую суть всего, что происходит во Вселенной, — эту мысль первым сумел выразить греческий философ Гераклит (VI–V века до н. э.). От его книг сохранились только отдельные фразы, но зато очень яркие: «Мир является совокупностью событий, а не вещей»; «Все течет, все меняется»; «В одну и ту же реку нельзя войти дважды, ибо воды в ней вечно новые».
   Время течет, считали античные мыслители, но его ход подобен вращению колеса: события повторяются, совершив полный оборот, и все возвращается на круги своя. Аристотель учил: области, лежащие выше Луны, являются вечными, а подлунный мир изменчив. Продолжительность вселенского кругооборота, «Великого Года», согласно Птолемею, составляет 36 тысяч лет. Все происходящее в этом мире находится во власти судьбы, которую греки называли по-разному — Мойра, Адрастея, Тюхе, Ананке. Человек лишь игрушка в ее руках.
   Решительный поворот во взглядах на проблему времени принесла христианская философия. Время перестало восприниматься как циклическое, его ход теперь рассматривался как линейный: оно приобрело начало и, следовательно, должно было иметь конец. У его истоков стоял Всевышний, сотворивший мир из ничего и создавший венец творения — человека — по своему образу и подобию.
   Почему мир не был сотворен раньше? Этот вопрос лишался смысла: «раньше» не было самого времени, существовал только предвечный Творец, который находился вне потока времени. Эту новую логику наиболее последовательно развил Блаженный Августин (V век от Р.Х.).
   «Что такое время? — задает он вопрос в своей книге «Исповедь». — Пока никто меня об этом не спрашивает, я понимаю, нисколько не затрудняясь, но как только хочу дать ответ об этом, я становлюсь совершенно в тупик». Его смущают многие вопросы. Ни прошлого, ни будущего реально не существует, реален лишь миг настоящего. Пытаясь разобраться в этих противоречиях, Августин приходит к выводу, что прошедшее и будущее можно осмыслить только через настоящее: прошлое он отождествляет с воспоминанием, будущее — с ожиданием. Все это означает, что время субъективно и вне нашего ума не существует. И хотя, согласно Августину, время — всего лишь плод человеческого ума, его теория несомненно явилась серьезным шагом вперед по сравнению с представлениями античной философии.
   Следующие шаги в раскрытии тайн времени были сделаны в XVII–XVIII веков. И здесь большая заслуга принадлежит Френсису Бэкону, который обосновал индуктивный метод анализа. В науке, утверждал он, следует опираться только на факты: если классифицировать их правильно, не допуская при этом ошибок, то можно прийти к новым научно обоснованным выводам. Однако добиться каких-либо серьезных успехов с помощью своего метода Бэкону не удалось: одного только индуктивного обобщения фактов обычно недостаточно, новые результаты в науке чаще получают, когда к этому добавляют смелые гипотезы. Первый, кто наиболее удачно воспользовался новым научным методом, был основоположник классической механики Ньютон. Правда, сам он вслед за Бэконом повторял: гипотез не измышляю.
   Имея в виду это высказывание Бэкона, Энгельс обозвал его «индуктивным ослом». Гнев Энгельса можно понять: созданная им вместе с его другом Марксом теория научного коммунизма построена именно на гипотезах, она ни в малой степени не основывалась на фактах.
   Но в методе, на который в действительности в своих работах опирался Ньютон, Энгельс просто не разобрался: великий физик отвергал всего лишь поспешные и необоснованные гипотезы. А гипотезы, которые, как ему представлялось, соответствуют опытным данным, Ньютона устраивали вполне. Правда, называл он их не гипотезами, а принципами.
   В самом деле, что представляет собой образ Вселенной, какой она предстает на страницах его главного труда, который называется «Математические начала натуральной философии»? Бесконечное, не имеющее границ пустое пространство, где размещены небесные светила. Время, идущее от века, совершенно одинаково во всех уголках этой необъятной Вселенной. Это самая настоящая гипотеза.
   Абсолютное время, ставшее теперь универсальной характеристикой Вселенной, вошло в качестве параметра в уравнения классической механики, записанные Ньютоном. И расчеты, выполненные с помощью этих уравнений, стали давать результаты, очень хорошо совпадавшие с тем, что наблюдалось в экспериментах.
   Но в конце XIX века появились первые признаки того, что в классической науке не все в полном порядке. Ни в одном из экспериментов не удалось обнаружить эфир — светоносную среду, якобы заполняющую космическое пространство. Не сумели физики объяснить и закономерности излучения нагретых тел в инфракрасной области спектра. «Два последних облачка на ясном небосводе науки», — пожимали плечами ученые в уверенности, что решение вскоре будет найдено. Но они ошибались: из первого «облачка» скоро явилась теория относительности, а из второго — квантовая механика.
   Итак, обратимся к Вселенной Эйнштейна. Время перестает быть независимым параметром; чтобы правильно описать мир, надо говорить о едином пространстве-времени. Утратил свой смысл образ ньютоновских часов, которые с абсолютной точностью как бы отмеряли ход времени в самых отдаленных уголках необъятной Вселенной: течение времени для разных космических объектов оказалось зависимым от того, с какой скоростью эти объекты движутся относительно друг друга.
   Немало неожиданностей принесла и квантовая механика. Оказалось, что ход времени нельзя считать абсолютно непрерывным: существуют такие маленькие промежутки времени, для которых само понятие этого хода утрачивает смысл. Продолжительность этих промежутков, которые называют планковским временем — в честь Макса Планка, одного из основоположников квантовой механики, — очень мала, всего 1^-43 секунды. При этом масштабе время может останавливаться или даже течь в обратную сторону, утверждают теоретики.
   А какое это может иметь значение, могут спросить читатели, разве у нас есть способ добраться когда-нибудь на опыте до таких невообразимо малых промежутков времени? Уже добрались, отвечают физики. Правда, не сразу: сначала теоретики назвали другую величину, тоже очень маленькую: 10^-22 секунды. Если время меняется на столь малую величину, то меняются и связанные с ним характеристики пространства, а значит, и энергия — ведь ее величину можно выразить через координаты и время. Причем из теории следует, что, чем меньше время, тем больше величина соответствующей ему энергии.
   10 ²² секунды — это как раз такая продолжительность времени, при которой энергии хватает, чтобы буквально «из ничего», иными словами, из вакуума возник электрон. Правда, судьба этой частицы-призрака будет незавидной: пройдет еще 10^-22 секунды, и он исчезнет, бесследно растворится в породившем его вакууме.
   Я так и думал, скажет нетерпеливый читатель, ни до какой опытной проверки тут не добраться! Это верно, но только отчасти. Заметить такую частицу действительно невозможно: слишком непродолжительно время ее жизни, его не хватает, чтобы она успела вступить во взаимодействие с какими-либо другими стабильно существующими элементарными частицами. Поэтому эти ненаблюдаемые частицы, которые в изобилии порождаются вакуумом, физики назвали виртуальными, т. е. возможными.
   Однако вакуум буквально «кипит» такими частицами, и хотя никакую из них невозможно обнаружить по отдельности, все вместе, коллективно они в состоянии повлиять на результат опыта. И эти коллективные свойства «призрачных» виртуальных частиц были действительно обнаружены во многих экспериментах. Вот какими странными свойствами, оказывается, обладает время на малых масштабах!
   А теперь вспомним о еще более коротком промежутке времени — планковском времени — 10^-32 секунд. Какой энергии он соответствует? С помощью формул квантовой механики эту величину подсчитать нетрудно — оказывается, этой энергии достаточно, чтобы из вакуума (из «ничего») возникла Вселенная, подобная нашей. Здесь сходятся интересы обеих физических дисциплин — теории относительности и квантовой механики. Решая уравнения Эйнштейна, наш соотечественник
   А. А. Фридман показал, что Вселенная возникла около 10 миллиардов лет назад в результате явления, которое физики назвали Большой Взрыв. А поскольку размеры ее были в эти мгновения микроскопически малыми, то исследовать ее свойства на этой стадии следует с помощью методов квантовой механики.
   Большой Взрыв оказался той «точкой отсчета», начиная с которой пошло течение времени, возникла, как иногда говорят, стрела времени. Вот только почему она направлена в одну сторону? Если пространство имеет три измерения, то почему у времени только одно? Разобраться в этом вопросе помогла еще одна физическая дисциплина — термодинамика.
   С первым законом этой науки — законом сохранения энергии — знакомы все. Сложнее со вторым. Хотя сформулировать его можно очень просто: ни одна печка не разогреется сама собой, если в ней не зажечь дрова…
   Чтобы записать этот закон по-науч-ному, физики ввели понятие особой функции состояния — энтропии. Это очень важная функция, она определяет меру упорядоченности всех процессов, которые протекают в окружающем нас мире. Чем больше беспорядка, хаотичности возникает в результате этих процессов, тем более высокой оказывается величина соответствующей им энтропии.
   Все это позволяет более точно сформулировать второй закон термодинамики: во всех необратимых процессах, протекающих в закрытых системах, энтропия только возрастает. Оговорка о закрытых системах сделана не случайно: внешние воздействия могут привнести порядок, а значит, снизить величину энтропии.
   Это исключительно важный результат: зная, как возрастает энтропия, мы наконец-то получаем ясную возможность различать прошедшее и будущее. Возрастание энтропии определяет направление стрелы времени. Это направление необратимо, так как энтропия — то есть мера беспорядка — может только возрастать. Таким образом, стрела времени есть свойство энтропии, и только ее. Первым обратил на это внимание английский физик А. Эддингтон.
   Не злоупотребили ли мы вниманием читателей, уделив так много места тому, что думают об этом физики, позабыв в результате другую, не менее важную сторону проблемы — субъективное восприятие времени? Разобраться в этих вопросах пробовали философы. Иммануил Кант объявил время субъективной формой, необходимой для существования и познания объективного мира. По Г. Гегелю, ход времени определяется самодвижением абсолютного духа. Маркс не согласился с ним и объявил время формой существования материи (заметим, что субъект тем самым лишался какой-либо самостоятельной роли в Универсуме).
   Философы продолжали спорить о сущности времени и в XX веке. Б. Рассел: время — это «поток, в который входят вещи из лежащего вовне мира, а не беспощадный тиран, пожирающий все существующее». Н. А. Бердяев: «Время есть какой-то внутренний период, какая-то внутренняя эпоха самой вечности». М. Хайдеггер: «Конечная временность — это сущность наличного бытия».
   Признаемся: при всем уважении к этим крупным мыслителям нельзя сказать, чтобы они ощутимо помогли нам приблизиться к решению проблемы.
   Поэтому снова дадим слово естествоиспытателям. Перелистывая книгу нашего великого соотечественника В. И. Вернадского «Научная мысль как планетное явление», можно найти немало интересного времени. Тождествен ли реально существующий Космос, ставит вопрос ученый, той пространственно-временной схеме, которую, опираясь на опыт и наблюдение, сконструировала теоретическая мысль? В этом нет полной уверенности, высказывает догадку Вернадский, «это проблема научного исследования нерешенная». В частности, выдвигает он предположение, структура пространства-времени, характеризующая процессы в живом веществе, может отличаться от Евклидовой.
   Говоря о субъективном времени, психологи вводят понятие хроноструктуры: что-то вроде дерева с многочисленными переплетающимися ветвями, часть из которых растет вверх, а часть — вниз. Субъективно человек и в самом деле способен ощущать себя в разных временах, причем одновременно. Резко различен и субъективный ход времени: в состоянии спокойного безделья оно тянется невообразимо медленно, а перед лицом опасности время уплотняется до предела и мчится, словно скоростной экспресс.
   Вот как описывает свои ощущения французский спелеолог М. Сиффр, проведший в полном одиночестве глубоко под землей сорок суток. Ему казалось, что время текло куда медленнее, чем на самом деле. А вот «хронометраж» летчика-испытателя М. Галлая, описывающего аварийную ситуацию: «Как всегда в острых ситуациях, дрогнул, сдвинулся с места и пошел по какому-то странному, «двойному» счету масштаб времени. Каждая секунда обрела волшебную способность неограниченно — сколько потребуется — расширяться: так много дел успевает сделать человек в подобных положениях».
   Так может быть, Вернадский прав, и ход субъективного времени действительно подчиняется не вполне тем же закономерностям, как и время, описываемое физическими уравнениями? Так оно и есть, утверждает академик
   В. П. Казначеев: пространство и время не единственные принципы, правящие Вселенной. Работа человеческого сознания опирается не только на атомно-молекулярные структуры нейронной сети головного мозга, ему должны соответствовать также и более «тонкие» фундаментальные процессы.
   Доктор Эдгар Митчелл, руководитель полета на Луну «Аполлона-XIV», а затем много сделавший для изучения проблем сознания, согласен с Казначеевым. По его мнению, путешествие во внешнюю Вселенную имеет немало общего с путешествием во Вселенную внутреннюю, в глубины сознания.
   В этой области еще много непознанного, а исследованного и вовсе недостаточно. Прежде всего это комплекс так называемых сверхчувственных явлений — телепатия, телекинез, ясновидение. С точки зрения обычных представлений о времени, эти явления парадоксальны: ясновидение, например, позволяет «заглянуть» в будущее или выяснить ранее неизвестные подробности событий в прошлом.
   Не приходится поэтому удивляться, что большинство серьезных ученых относится к этому кругу явлений скептически: в существующую научную парадигму они никак не укладываются, надежных экспериментов здесь крайне мало, и воспроизводятся они плохо, а всевозможных шарлатанов вокруг них подвизается, наоборот, очень много.
   Но в последние годы, похоже, появилась возможность подойти к исследованию сверхчувственных явлений с совершенно новых и неожиданных позиций. Речь идет об успехах в исследовании физического вакуума. Недавно отечественными учеными Ю. Н. Бабаевым и Ю. А. Бауровым, А. Е. Акимовым и Г. И. Шиповым и их коллегами получены обнадеживающие результаты. Автором настоящей статьи выдвинута гипотеза: функционирование человеческого мозга не замыкается на атомно-молекулярных структурах, работа сознания поддерживается на более фундаментальном уровне. Этому уровню соответствует разновидность физического вакуума — мэон (по-гречески это слово тоже означает «пустоту»).
   Мэон обладает удивительными свойствами. Он способен хранить и передавать информацию, но не содержит реальных материальных частиц. А потому не подчиняется второму закону термодинамики и, следовательно, для его описания нельзя использовать функцию состояния — энтропию. А это означает, что для мэона отсутствует и стрела времени: иными словами, прошлое, настоящее и будущее для него как бы синхронно сосуществуют. И, следовательно, мэон — это такой слой реальности, для которого отсутствует ход времени. Можно сказать и так: мэон не исключает время, а содержит его в себе в неизменном, «застывшем» виде во всех его мгновениях— и прошлых, и будущих. Мэон в непроявленной, скрытой форме заключает в себе все смыслы, которые могут проявиться при его взаимодействии с миром материальных частиц.
   Вводя представление о мэоне, мы по-новому осмысливаем нашу Вселенную. Похоже, она напоминает лист Мебиуса — геометрическую фигуру, две стороны которой непрерывным образом переходят друг в друга. Одна из этих взаимосвязанных сторон соответствует привычному миру материальных объектов, а другая — мэоническому слою реальности, являющемуся вечным хранилищем всех смыслов, возможных в нашем мире.
   Кажется, наше представление о Вселенной, о Космосе, о времени, завершив круг, возвращается к первоистокам, к идеям Парменида и Гераклита о фундаментальном единстве всего сущего. Разумеется, это не просто возврат, это мировоззренческий синтез на основе современного знания, который осуществляется путем научного обобщения новейших теоретических и экспериментальных достижений.
   «Разделен ли мирна духи материю, а если да, то что такое дух и материя? Подчинен ли дух материи или он обладает независимыми способностями? Имеет ли Вселенная какое-либо единство или цель?» — формулировал Бертран Рассел важнейшие вопросы бытия. Похоже, с возникновением концепции мэонической Вселенной нам удалось сделать шаг к ответу на эти вопросы.
   Смысл человеческого бытия в наиболее общем виде — преодоление мертвящего потока черной энтропии. Физический вакуум, мэон — первооснова Вселенной — неиссякаемый источник отрицательной энтропии, скрытый генератор вечной молодости Космоса.
   Конечно, исследования, о которых идет речь, находятся пока на начальном этапе, здесь остается еще много неопределенного. Но первые, самые важные шаги сделаны. Свойства времени не представляются такими загадочными, как еще совсем недавно.
   Если, например, для мэона прошлое, настоящее и будущее сосуществуют, то с его помощью, в принципе, можно, не покидая настоящего, заглянуть в будущее или прошлое. Но ведь именно этим занимаются ясновидцы, которым сегодня мало кто верит. Если опираться на эти удивительные свойства мэона и на выводы современных теорий физического вакуума, то становится понятно: в объяснении явлений сверхчувственного восприятия наметился сдвиг принципиальной важности.
   Продолжение исследований поведет к более глубокому пониманию сущности времени. И, следовательно, к разработке технологий, которые будут опираться на эти новые научные результаты и позволят намного расширить возможности человека поставить себе на службу сложные взаимосвязанные процессы, протекающие во Вселенной в пространстве и во времени. Можно также ожидать, что человек сумеет лучше понять самого себя как существо, живущее во времени.

   Время?
   Время дано.
   Это не подлежит
   обсужденью.
   Подлежишь обсуждению ты,
   разместившийся
   в нем.

Наум Коржавин.

В начале начал

   Куда бы ни устремили взор астрономы, мироздание выглядит примерно одинаково — звезды, галактики, скопления галактик… Наш местный образчик космического пространства почти ничем не отличается от других. Вселенная представляется простой и регулярной: «комки» массы распределены в ней однообразно (Гомогенность), она все та же (изотропность), с какой точки ее ни обозревай! В то же время существуют свидетельства того, что Вселенная расширяется (например, характерное покраснение света, путешествующего от удаленных источников), и эти наблюдения прекрасно согласуются с теоретическими предсказаниями на основе общей теории относительности Эйнштейна (ОТО).
   Семейство решений Эйнштейновых уравнений, которое независимо друг от друга открыли в 20-х гг. русский математик Александр Фридман и бельгийский аббат Жорж Леметр, предполагает именно гомогенную, изотропную, расширяющуюся Вселенную. Казалось бы, чего же боле…
   Тем не менее остается неразрешенной главная загадка: каким образом из исходного единообразия возникли «комки» массы — облака газа, звезды, планеты, галактики, короче — макроструктуры?
   Теоретики, поднатужившись, предположили существование «темной материи» — странного, невидимого, почти не уловимого инструментальными методами материала, на который и возложили почетную миссию — направить гравитационный коллапс видимой материи на путь образования «первородных комков». Однако не так давно небольшая, рассеянная по разным странам группа специалистов выдвинула гипотезу о том, что ответ на проклятый вопрос надо искать… в самих уравнениях ОТО!
   Общая теория относительности утверждает, что трехмерное пространство, время и гравитация скручены в единую универсальную сущность. То, что мы привыкли почитать за гравитацию, по Эйнштейну, является проявлением геометрии — следствием кривизны четырехмерного пространства-времени. Временные интервалы и расстояния между точками в такой вселенной зависят от наличия или отсутствия массы (или эквивалентной ей энергии); гигантские скопления массы — галактики, черные дыры — драматически деформируют пространство и искажают течение времени. Эти идеи Эйнштейн выразил с помощью ряда НЕЛИНЕЙНЫХ дифференциальных уравнений. Нелинейные уравнения замечательны тем, что изменение численного значения переменной слева от знака равенства, как правило, не приводит к пропорциональному изменению численного значения левой части уравнения… Исследователи давно установили, что даже простые системы, управляемые нелинейными уравнениями, могут демонстрировать в высшей степени непостоянное, труднопредсказуемое поведение; при определенных условиях оно становится полностью непредсказуемым — хаотичным.
   В потоке жидкости, однако, даже среди разгула турбулентности и хаоса могут существовать упорядоченные структуры. Примером служит знаменитое Большое Красное пятно на Юпитере — изумительно стабильный «водоворот» среди ярости планетных вихрей.
   Почему бы по аналогии не предположить, что нелинейное поведение уравнений ОТО также способно создавать структуры? Что по крайней мере некоторые из структурных формаций Вселенной не являются порождением темной материи, ибо «закодированы» в управляющих ею уравнениях? «Возможно, наши космологические модели СЛИШКОМ ПРОСТЫ», — заявил канадский астрофизик Дэвид Хоубилл. Беда в том, что уравнения ОТО нелинейны весьма нетривиальным образом, это проистекает из существования необычной обратной связи: присутствие массы изменяет форму пространства-времени, а она в свою очередь оказывает влияние на массу. «Другими словами, неизвестность — присутствует в обеих частях уравнения — и это очень, очень плохо!» — комментирует американский математик Беверли Берджер. Традиционные методы решения уравнений (аналогичные подсчетам карандашом на бумаге) работают только для некоторых общих случаев, для специальных же приходится вводить допуски, заметно упрощающие исходные уравнения. Именно так поступили Фридман и Леметр!
   Они попросту предположили гомогенную изотропность, расширяемость Вселенной… в результате чего и модель Большого взрыва, признанная большинством астрономов, имеет те же атрибуты.
   Теоретики, поставив задачу разобраться в нелинейной динамике и хаосе, заложенных в уравнениях ОТО, пришли к выводу, что недурным началом является специфическое семейство решений, приводящее к модели Mixmaster Universe. Предложенная более 20 лет назад американским математиком Чарлзом Миснером, она описывает вселенную, которая постоянно проходит через сменяющие друг друга циклы, во время которых она расширяется в двух измерениях, сжимаясь при этом в третьем, перпендикулярном к ним.
   Конечно, моделью реальности «миксерная» вселенная служить не может. «Это генерализация нашей стандартной космологии», — поясняет Хоубилл; вместо того, чтобы пространство одновременно расширялось во все стороны, каждая его точка то удаляется, то возвращается в одном из направлений. Вселенная остается гомогенной — но уже не изотропна! Современный подход заключается в предположении, что осцилляции миксерного типа действительно могут проявляться — в ограниченных областях пространства-времени.
   Британский математик Винсент Монкриф, упомянутый Берджер и группа их сотрудников начали компьютеризированный штурм Эйнштейновых уравнений, дабы с помощью численных методов выяснить, действительно ли «комковатая» модель Вселенной включает в себя миксерное поведение, которое может оказаться чрезвычайно важным в смысле заготовки «зародышей» будущих галактик.
   Надо сказать, что интерес к нелинейным аспектам ОТО возник как раз потому, что группа Хоубилла получила неожиданные результаты при попытке решить упрощенные формы уравнений с помощью компьютера. «Мы начали спрашивать себя, не являются ли эти странности артефактом использованных числовых методов — или они все же проистекают из самих уравнений?» — вспоминает он. Неопределенность продолжает отравлять работу ученых: не всегда ясно, имеют ли более общие решения уравнений ОТО какой-либо смысл в физическом мире…
   «Уравнения Эйнштейна все еще хранят множество секретов, — говорит Хоубилл. — Если теория общей относительности действительно может что-то сказать о нашем мире, мы просто обязаны определить область ее применения — и затем предсказать поведение физического мира вокруг нас».

Подготовила Людмила ЩЕКОТОВА

   Полгода назад после долгого перерыва на литературной карте страны вновь появился Великий Гусляр, о чем журнал «Если» сообщил своим читателям в девятом номере прошлого года. И вот писатель Кир Булычев решил опять навестить славный город. Отчет о творческой командировке мы предлагаем вниманию читателей.
   Все началось с того, что Колю Гаврилова бросила Тамарка по прозвищу Томи-Томи, финалистка городского конкурса «Лучший бюст», и ушла к лавочнику Ахмету. Любопытно, что Ахмет раньше был Василием, жил на Пролетарской, но не мог пробиться в люди, так как не имел связей и друзей. Объявив себя Ахметом, он хотя и вызвал к себе настороженное отношение соседей, но зато нашел друзей в области.
   Видя, как гибнет ее сын, мать Гаврилова пришла к профессору Минцу, который все еще обитал в доме № 16 по Пушкинской улице. Профессор, к сожалению, состарился, что не повлияло на его научный гений, но резко ослабило тормоза и ограничители. Раньше, прежде чем изобрести что-ни-будь, профессор трижды отмерял, а потом, может, даже и не резал (хотя, если вспомнить, и тогда случались накладки). Теперь же профессор потерял способность предвидеть, чем закончится очередное его вторжение в цивилизацию.
   — Лев Христофорович, — взмолилась госпожа Гаврилова, что она в последние годы проделывала не раз. — Помогите!
   Профессор повернул к Гавриловой крутолобую лысую голову и спросил:
   — Опять Николай?
   — Нет ему дороги в новой жизни! — возопила Гаврилова. — Погибнет, как есть погибнет!
   Гаврилов, как и все жильцы дома, для Льва Христофоровича не чужой. Сколько лет вместе прожито, сколько бед пережито!
   — Ничего не понимаю, — удивился профессор. — Ведь паренек, кажется, вполне приличный.
   — Да вот как раз такой никому не нужен, — всхлипнула Гаврилова.
   — Попрошу конкретнее, — помрачнел Минц.
   — Вы тут сидите в своей изоляции, — сказала Гаврилова, — а не видите, кто у нас правит миром. Негодяи у нас правят миром! Бандиты и капиталисты.
   — А раньше? — спросил профессор.
   — А раньше правили душевные люди, — ответила Гаврилова. — Если что — в райком! А теперь только вы и остались.
   — Чего же вы хотите? — спросил Минц, задумываясь над тем, зачем же раньше, чуть что, Гаврилова бегала в райком?
   — Дайте Коле шанс! Сделайте так, чтобы перестал он дорогу уступать, извиняться, милость к падшим проявлять.
   — А как же я узнаю, какие качества ему мешают, а какие помогают?
   — А мы пойдем вместе гулять, — предложила Гаврилова, — и как только я увижу лишнее качество, вы его тут же уберете.
   — То есть блокирую? — идея показалась профессору интересной. К сожалению, если профессору идея покажется интересной, он забывает о ее моральном аспекте. И, как назло, он недавно смастерил биоблокатор, правда, с целью лечения шизофрении. В политике.
   — Вот именно! — согласилась Гаврилова и побежала одеваться.
   Коля собрался послушно, благо все равно делать было нечего — он лежал на диване и предавался тоске и унынию. Он думал о том, что жизнь прошла зря, что он не сделал в ней ничего красивого, а наступающая смерть — закономерный итог.
   Профессор Минц представляет в науке искреннюю школу. Эта школа говорит больному или подопытному всю правду. Так что Лев Христофорович уже у подъезда сообщил Гаврилову:
   — Сейчас мы с, тобой будем избавляться от лишних качеств и чувств, потому что твоя мать считает их вредными.
   — А как избавимся, — сказала Гаврилова, — сходим в кафе, угостим Льва Христофоровича мороженым и начнем новую жизнь.
   В этот момент мимо пробегал котенок. Имени у него не было, но Колю он знал и выделял.
   Коля, увидев представителя бродячей природы, полез в карман за припасенной котлетой.
   — Лев Христофорович, видите! — закричала Гаврилова. — Немедленно уберите!
   Гаврилов отыскал кусок котлеты, завернутый в бумажку, котенок кинулся к нему и встал на задние лапки, опершись передними о колины ноги. В этот момент Минц вытащил свой блокатор и нажал кнопку.
   Эффект был мгновенным. Гаврилов больше не видел котенка. Глаза его потухли, и он сделал шаг к воротам, стряхнув по пути зверька. Но, к счастью, котенок этого не заметил, потому что пытался развернуть бумажку с котлетой. Минц остановился, нагнулся, несмотря на свой тугой живот, и помог котенку. А с улицы уже несся призыв госпожи Гавриловой:
   — Лев Христофорович, скорее!
   Выйдя за ворота, Лев Христофорович увидел, как Коля бережно перевязывает галстуком надломленную ветку липы.
   — Идиот! — кричала ему любящая мать. — Ну кто тебя после этого уважать будет!
   Профессор Минц был иного мнения, но в нем зрело желание показать этой наивной женщине, что человека любят именно за слабости, поэтому он не стал возражать и отключил в Коле чувство жалости.
   Подопытный рванул за конец галстука, ветвь окончательно обломилась, а Коля на ходу принялся прилаживать деталь туалета на свойственное ей место.
   И тут они встретили Тамарку по прозвищу Томи-Томи, которая шла по улице вся в слезах, потому что потерпела жизненное крушение. Несколько минут назад Ахмет поменял ее на Риммку, которая была старше Ахмета лет на десять и бюстом уступала Томи-Томи, зато была умела в любви и соблазнении мужчин.
   — Оу, Николя! — кинулась она к бывшему возлюбленному.
   Коля замер. Его любовь к этой женщине еще не миновала, и лицо озарилось робкой улыбкой.
   — Лев Христофорович, отключайте! — зашипела Гаврилова.
   Минц послушался.
   И тут же, вместо того чтобы раскрыть свои объятия грешной, но раскаявшейся подруге, Коля прорычал что-то грозное и поднял кулак, чтобы взамен вектора любви ввести в дело вектор мести.
   Но Гаврилова и тут решительно вмешалась.
   — Лев Христофорович, ненависть слишком близко расположена от любви, — сообщила она профессору. — Ненависть нам не нужна.
   И вот щелкнул блокатор, опустилась рука Николая, и он прошел мимо рыдающей девушки, словно не было между ними ничего и не соблазняли его знаменитый на весь город бюст и эти прекрасные телячьи глаза.
   На следующей улице чуть не произошла трагедия.
   Навстречу им бежал взбешенный Ахмет-Василий, который при виде Коли истошно заорал:
   — Где Риммка? Куда дел? Убью!
   Николай побледнел. Ахмета и его дружков боялись. Он стал отступать, и Минц тихо спросил Гаврилову:
   — Блокировать или как?
   — Блокируй! — воскликнула мать древнегреческим голосом.
   В тот же момент Коля остановился, подобрался, сжал пальцы в кулаки, и все увидели, что он на полголовы выше Ахмета, а уж о кулаках и говорить не приходится. И Коля спокойно пошел к Ахмету, а Ахмет с той же скоростью пошел задом наперед — что-то испугало его в глазах Коли Гаврилова.
   Это «что-то» уже на пути домой увидел и профессор Минц: глаза Коли были спокойными, равнодушными и чуть сонными.
   Во дворе, у подъезда, он оттолкнул профессора, который мешал ему открыть дверь, а когда увидел, что мама задержалась возле Льва Христофоровича, выражая ему благодарность, позвал ее:
   — Обедать пора, — чувство стыда он тоже потерял за эту прогулку.
   И Гавриловы скрылись в своей квартире.

* * *

   Черная звезда Коли Гаврилова взошла над Великим Гусляром быстро, грозно, но уже в отсутствие Льва Христофоровича, который отбыл на конгресс биофизиков в Утрехте, а оттуда в гости к Жаку Иву Кусто, с которым решил побывать на острове Пасхи.
   — Удалов, — сказал он перед отъездом, — я никогда в жизни не был на острове Пасхи. Я боюсь, что там случится землетрясение и удивительные скульптуры меня не дождутся, и тогда никто не догадается, кто и зачем их изваял. Так что ради человечества я обязан там побывать.
   В тот момент они стояли на автобусной остановке. Профессор прошептал Удалову на прощание:
   — И кто его знает — чилийцы могут закрыть остров Пасхи, особенно для евреев. А я всю жизнь мечтал.
   — Я думаю, — ответил Удалов, — что специально евреями теперь заниматься не станут. Слишком мало их осталось. Вот для лиц кавказской национальности остров Пасхи закрыть могут.
   Постояли. Помолчали. Больше Минца никто не пришел провожать, потому что все были заняты своими делами. Раньше бы весь дом сбежался…
   — Как у тебя в мастерской? — спросил Минц.
   — Спрос есть, но больше среди приезжих, — ответил Удалов. — У нас народ консервативный.
   Мастерская также была изобретением профессора Минца. Он как-то натолкнулся на любопытную идею: а что если сконструировать одежду, которая сама бы подгоняла себя по фигуре. Это же такой прогресс для легкой промышленности! Изобретя одежду, Минц сразу пошел на швейную фабрику имени Клары Цеткин. Профессора там знали, а некоторые женщины любили — многим успел помочь Лев Христофорович за годы жизни в Великом Гусляре. Поэтому, когда профессор предложил руководству фабрики свое новое изобретение, в кабинет к Варваре Ипполитовне набились все свободные работницы.
   — Дайте мне образец вашей продукции, — попросил профессор.
   — Стандартный или выставочный вариант? — спросила Варвара Ипполитовна.
   — Самый обычный.
   — Размер какой?
   — Да как на вас!
   Наступила неловкая пауза, потому что Варвара Ипполитовна была женщиной внушительной. И не было на фабрике платья, способного удовлетворить ее телесные потребности.
   — Как на меня, нельзя, — сказала директорша.
   Никто не рассмеялся. Все знали, что директорша уже истратила триста долларов на иностранное средство гербалайф, но в результате поправилась килограммов на пятьдесят.
   — А мы попробуем! — радостно сказал Минц, потирая крепкие короткие руки. — Несите средний размер.
   Раздался визг и женская суета. С хихиканьем швеи притащили сразу три платья. Модели «Красная шапочка», «Просто Мария» и «Орлица».
   Минц выбрал серую обвислую «орлицу» и предложил ее надеть Кларе Анапко, стройной, как ивушка, робкой, как тушканчик, швее-мотористке второго разряда. Анапко стала отнекиваться, сопротивляться, потому что сама мысль о том, что она окажется женщиной-«орлицей» была столь ужасна, что девушка была готова на самоубийство. Но тогда вперед выступила Дарья Шейлоковна, художник-модельер фабрики, и сказала, что готова пожертвовать собой и примерить любую модель бесплатно.
   Но суровые работницы иглы и ниток все же настояли на том, чтобы платье надела Клара.
   Обливаясь слезами, та подчинилась, и платье повисло на ней, как дряхлая гигантская медуза, оседлавшая плавающую в море соломинку для коктейля.
   — А теперь смотрите, — заявил Минц.
   Он провел рукой над плечом Кларочки, нечто маленькое и плоское прикрепилось к платью — и, повинуясь невероятному закону совершенству, платье резко уменьшилось в размерах, силуэт его точно улегся на тонкую фигурку швеи-мотористки, вытачки и пуговички также кинулись куда надо, и через минутку директриса фабрики Варвара Ипполитовна погрозила кулаком Шейлоковне, а та рухнула в обморок, так как контраст был непереносим.
   Профессор Минц не стал делать секрета из своего нового изобретения. Он вообще не любил тайн. Оказывается, ему удалось изготовить микрокомпь-ютер-закройщик, который работает только тогда, когда уже готовое изделие соприкасается с человеческим телом. И тогда этот микрокомпьютер превращает изделие или материю в оптимальную одежду, которую хотел бы носить объект эксперимента, в соответствии, конечно, с современной парижской модой, но без ее закидонов.
   Тогда же профессор Минц предложил свое изобретение фабрике № 1 имени Клары Цеткин, полагая, что в расчеты ее коллектива и руководства входит превращение фабрики в центр мировой моды. Но на деле получилось иначе.
   Сначала все согласились. И даже выпустили пробную партию и передали ее на реализацию в универмаг Ванде Савич. Женщины примеряли, удивлялись и возвращали платья и пальто. А когда Ванда Казимировна спрашивала их, что же не понравилось в изделии, клиентки отвечали:
   — Если такое, то уж лучше от Кардена, чем свое.
   И переубедить жительниц Великого Гусляра не удалось.
   Словом, коллектив фабрики отказался от изобретения Минца: предприятие катастрофически теряло лицо, мощный отдел конструирования во главе с Дарьей Шейлоковной терял работу, особенно когда обнаружилось, что достаточно задрапировать себя отрезом ткани нужной длины — и он превращается в элегантное платье без помощи тени Клары Цеткин.
   Не сказав даже спасибо, Минцу возвратили аппаратик для изготовления микрокомпьютеров. Махнув рукой, Лев Христофорович отдал его Ксении Удаловой и старухе Ложкиной, которые на двоих открыли в подвале, выходившем на улицу, «Ателье-молнию». Без всяких объяснений они обещали изготавливать платья в течение десяти минут на теле заказчика. И клиентура нашлась. Немного, но нашлась. Одна девушка спешила в загс и прожгла свое платье утюгом, а жених упал за день до свадьбы в лужу. У Барыкиных сгорел шкаф, а Барыкину надо было на следующий день в командировку. Риммка шила себе платья у Удаловой, а наклейки привозила из Вологды — многие думали, что платья импортные.
   Вот об этой мастерской и спросил Минц, когда прощался с Удаловым перед отъездом на остров Пасхи.
   — Нормально, — сказал Удалов. — Завтра приезжает делегация из Южной Кореи.
   — Вы с ними осторожнее, — предупредил Минц.
   — Очень хитрые господа.
   — Знаем, — согласился Удалов. — Да и моя баба не лыком шита. Сказала, что без предоплаты пускай не появляется. Пускай открывают счет в нашем городском «Гуснепорочбанке». Нужны деньги на строительство нового роддома и машины времени.
   — Ты прав, — согласился Лев Христофорович и нежно обнял Корнелия на прощание.
   А Корнелий смотрел вслед автобусу, махал рукой и при этом представлял, как готовятся женщины к встрече иностранных гостей и испытывают новую модель работы Минца.

* * *

   Проводив автобус, Корнелий Иванович пошел домой и по дороге увидал Колю Гаврилова. Коля ехал в своем новом «Москвиче», который был замаскирован под «мерседес» специфическим кольцом на радиаторе. Добродушный Удалов поднял руку, подумав: вот, проходит жизнь, одни уступают дорогу, другие растут и, может, составят нашему городу мировую известность… Коля Гаврилов на Удалова внимания не обратил, вернее, это Удалову показалось, что не обратил, а на самом деле он чуть притормозил, дожидаясь, пока Удалов поравняется с океанической лужей, и тогда, не жалея своей собственности, дал газ так, что облил мутной водой пожилого соседа с ног до головы. И позволил себе лишь снисходительно улыбнуться, не оборачиваясь, но кося взглядом.
   — Ах ты, мерзавец! — воскликнул Удалов, который был прямым человеком и гонял этого Гаврилова крапивой, еще когда тот был в нежном возрасте.
   Но Гаврилов уже мчался дальше по улице и, увидев впереди милую девушку Клару Анапко с швейной фабрики, направил машину прямо на нее, перепугав девушку до полусмерти. А Удалов уже так отстал, что догнать и высказаться был не в состоянии.
   Во дворе дома Удалов снова увидел псевдомерседес Коли Гаврилова. Тот стоял посреди двора, подмяв и поломав любимый всеми сиреневый куст, а самого Гаврилова нигде не было видно.
   Удалов заходить домой не стал, а постучал в окно Саше Грубину и, когда тот выглянул, предложил:
   — Двинем?
   Грубин так давно дружил с Удаловым, что понижал его с четверти слова. Он вышел во двор и присоединился к Корнелию. Рядом уже стоял пенсионер Ложкин.
   — С Колей надо что-то делать, — сказал Ложкин.
   — Он стыд потерял, честь и всякие человеческие качества.
   Из окна второго этажа высунулась мама Гаврилова и громко прошептала:
   — Это я виновата. Я попросила Льва Христофоровича у Коли лишние качества отменить, чтобы ему в современной жизни легче было.
   — Ты своего не защищай, — махнул рукой Грубин.
   — Тшш! — Гаврилова захлопнула окно, видно, испугавшись, что услышит сын.
   Удалов обернулся к окну Гавриловых и сказал громко, зная, что через летнюю раму его слова проникнут в квартиру.
   — Николай, я тебя предупреждаю! Мы сейчас твой «мерседес» отодвинем, и это тебе будет первое предупреждение. Сирень оберегается законом и экологией.
   Удалов поплевал на ладони, и они втроем взялись за задок «Москвича» и оттащили его в сторону. Правда, в этой операции мерседесовский кружок, что был прикреплен к самому носу машины, упал и покатился по земле.
   И тут, подобно пулеметной очереди, раздался стрекот каблуков Николая по лестнице, хлопнула дверь, и тот выскочил на улицу, сжимая в руке газовый баллончик и сверкая глазами, как Александр Македонский.
   — Да я вас сейчас! — закричал он. — Да я вам сейчас…
   — Обратите внимание, — заметил Грубин, — одно чувство Лев Христофорович снять забыл — чувство собственности.
   — И чувство злости, — добавил Ложкин.
   — Это не чувство, а постоянное состояние людей, у которых других чувств не осталось, — поправил его Корнелий.
   Коля грозно махал газовым баллончиком, а Удалов сказал ему:
   — Коля, ты случайно не нажми, а то выпорем тебя по-соседски!
   Открылось окно, и Гаврилова стала умолять соседей:
   — Пожалуйста, не надо! Он еще фактически мальчик и обязательно исправится. Вот как разбогатеет, так сразу исправится.
   Коля пробежал на корточках по двору, подхватил мерседесовское кольцо и, ругаясь сквозь зубы, стал прилаживать его к «Москвичу». Взрослые соседи бить его не стали. Поглядели, покачали головами, имея в виду общее падение нравов, и разошлись.
   В четыре часа ночи вдребезги разлетелось окно Грубииа. Была повреждена и недостроенная машина времени. На следующий день кто-то разбил стекло у Ложкиных. При этом пострадал аквариум, и бесценных рыбок пришлось срочно депортировать в трехлитровые банки. В машине Васи-Ахмета были проколоты шины. Вася-Ахмет пошел к Гаври-лову. Но не дошел. Его остановили два приезжих «качка» в камуфляже, и остаток недели Вася провел в больнице.
   Город был встревожен, на Колю смотрели косо, а он все ждал, когда же у него будет настоящий «мерседес». Для этого недоставало лишь двадцати тысяч баксов.

* * *

   Южные корейцы посетили мастерскую Удаловой «Ателье-молния». Манекенщицы Тамарка Томи-Томи и Клара Анапко демонстрировали одежду, которая сама себя подгоняла по заказчику. Более того, они поделились с корейцами некоторыми задумками, полученными для перспективных разработок от Льва Христофоровича. Больше всего потенциальным заказчикам понравилась модель «Сними-наденься» «для тех, кто всегда спешит». Сначала модель вела себя как обычная — подгонялась по фигуре, но потом, если нужно, сама снималась с тела и возносилась на вешалку или возвращалась к заказчику по условному сигналу. Ты ее кликнешь, а она отзовется коротким птичьим посвистом, как иномарка, стоящая на электронной охране, — и летит к тебе большим крылом.
   Ксения с Ложкиной перед сном остались в мастерской, чтобы договориться, как они завтра будут требовать деньги — франками на текущий счет или сразу оборудованием для роддома? Тут в ателье ввалился Коля Гаврилов и заявил:
   — Слушайте, бабки! Чтобы завтра подготовили в пакете двадцать тысяч баксов. Иначе ваши уши будут доставлены вашим мужикам, усекли?
   — Каких баксов, Колечка? — спросила Ксения, которая с детства привечала этого мальчонку.
   — Молчать! — рявкнул Коля. — Двадцать тысяч. Или уши.
   Первой опомнилась старуха Ложкина.
   — Коля, а тебя давно никто не порол? — спросила она. — Постыдись!
   — Чувства стыда я не знаю, — ответил Коля. — Я теперь, как Терминатор-3. Такой вот я человек.
   Ксения Удалова очень осерчала и пошла гнать Колю из мастерской. Но Коля словно ждал этого. Он швырнул женщину на диван, оттолкнул старуху Ложкину к стенке, свистнул — ив ателье вошли два мужика в камуфляже и с мешками, куда они стали складывать, срывая с вешалок, международные туалеты.
   — Дурак, — сказала Ксения, опомнившись, — если ты платья возьмешь, за что нам деньги заплатят? — это означало, что жена Корнелия уже пришла в себя и принимала меры.
   Ее аргумент подействовал. Они взяли по костюму себе да Риммке пару платьев, потому что Риммка теперь сошлась с Колей, несмотря на превышение в возрасте.
   — Двадцать тысяч завтра — как стемнеет, — приказал Коля, — у памятника Первопроходцам. И если кому-нибудь проговоритесь, хоть вздохом, тетя Ксения, то вашему Максимке не жить, а Корнелию Ивановичу тоже, не говоря о Николае Николаевиче.

* * *

   Стеная и хромая, несчастные предпринимательницы поплелись домой. Уже на подходе они услышали отдельные дикие крики: во дворе их ждали мужчины, встревоженные долгим отсутствием. Сразу хотели звонить в милицию, арестовывать Колю, но потом Удалов увел всех к себе, чтобы обсудить вопрос.
   Дома Удалов сказал так:
   — Нам его сейчас не достать. Доказательств — никаких. А вот положим ему деньги, тут его и возьмем с поличным.

* * *

   Утром Удалов дал факс на остров Пасхи, и с острова ответили, что профессор Минц в последние дни был задумчив, встревожен, на статуи почти не смотрел. А вчера он сел на попутный самолет и вылетел в Дели с пересадкой в Джакарте.
   В тот же день для корейцев упаковали контейнер, а они выписали чек на швейцарский банк и генеральное соглашение. А меж тем из разных концов города в дом № 16 стекались неприятные новости. Преступная троица сожгла табачный киоск у станции, угнала и бросила трактор, устроила драку в станционном буфете.
   Когда стемнело, то на «Москвиче» с мерседесовским кружочком рэкетиры подъехали к памятнику Первопроходцам.
   Надо сказать, что к тому времени все уже знали, что в городе завелись собственные жестокие рэкетиры, и сегодня возможна разборка. Сержант Пилипенко взял бюллетень по поводу катара верхних дыхательных путей, но не от страха, а потому что так попросил его Удалов.
   — Дело соседское, — сказал он. — Чего нам стрелять. Ты же понимаешь.
   Пилипенко понимал.
   Многие люди, которые в это время гуляли по набережной й площади Первопроходцев, на этот раз отошли подальше к домам или выглядывали из-за старых лип у гостиного двора. А у памятника стояли лишь Удаловы — так было решено — Корнелий и Ксения. А между ними на постаменте лежал пакет. В синей пластиковой обертке.
   В девять часов «Москвич» с мерседесовским кружком выехал на площадь и, сделав круг, остановился у памятника, представляющего собой нос ладьи землепроходцев. На носу, прислонив ладошки к козырькам шлемов, стояли Ермак, Дежнев и Крузенштерн, уроженцы этих мест.
   — Давай «капусту», — приказал Коля Гаврилов, спокойно вылезая из машины и подходя к Удаловым.
   Его спутники целились в чету из пистолетов, может, газовых, а может, и боевых.
   — Коля, — сказал Корнелий, в последней попытке урезонить соседского юношу и спасти его от позора.
   — Опомнись.
   — Быстро! — скомандовал Коля. — Гони «капусту». И еще: будешь отстегивать по десять лимонов в месяц. У меня весь город схвачен.
   — Коля, подумай о маме, — произнесла Ксения металлическим голосом.
   Гаврилов насторожился.
   Он направил пушку на Удаловых. Телохранители — тоже. Их кожаные куртки блестели под фонарями.
   — Все на колени! — зарычал Гаврилов нечеловеческим голосом. — Весь город на колени!
   — Мне тоже? — спросила его мать, которая пришла на площадь.
   — Тебе в первую очередь. Забыла, как в детстве меня порола?
   Гаврилова пала на колени. Остальные не подчинились. Более того, повинуясь жесту Ксении, пустившей микрокомпьютер по обратной программе, одежда бандитов превратилась в бесформенные хламиды, которые тут же стреножили их по рукам и ногам. Пистолеты грохнулись на землю, а сами негодяи стали бороться и выпутываться из одежд, словно жрец Лаокоон и его сыновья с античной скульптуры.
   К тому времени, когда им это удалось, Корнелий подобрал пистолеты, и, видя неминуемую гибель, телохранители, подобно голым королям, осознавшим весь ужас своего положения, убежали в ближайший лес. Одежда же рэкетиров таинственным образом взлетела кверху и облегла широкие плечи каменных землепроходцев.
   Единственным, кто не потерял присутствия духа, был Коля. Он спокойно забрал пакет с долларами и пошел прочь с площади, заявив на прощание Удалову, который стоял с пистолетами в обеих руках:
   — Ты стреляй, дядя Корнелий, стреляй в ребенка!
   Но тут на площадь ворвался и замер междугородный автобус, откуда выскочил профессор Минц.
   — Ах, как я виноват! — воскликнул он и вытащил деблокатор, изобретенный им на острове Пасхи. Он направил его на уходящую голую фигуру.
   Голубая молния догнала Колю и пронзила его.
   — Возьми обратно стыд! — громовым голосом вскричал профессор.
   Коля попытался прикрыться пакетом с деньгами. Он с ужасом оглядывался.
   — Жалость! — сказал профессор.
   Коля увидел Ксению и робко протянул ей пачку с деньгами.
   — Доброту…
   Коля рухнул на колени.
   Его мать подбежала к нему и обняла молодого человека. Он стоял, прижавшись к ней, как блудный сын на полотне Рембрандта.
   — Страх! — продолжал Минц.
   Колю охватила дрожь.
   — Любовь! — громовым голосом воскликнул Минц.
   Безумный взор Коли отыскал в полутьме фигурку Томи-Томи. И они оба зарыдали…
   Домой жильцы возвращались вместе. Только Гавриловы с Томи-Томи шли чуть поотстав. На Коле был ладный костюм, вернувшийся с памятника.
   — Вот мы и победили! — сказала старуха Ложкина.
   — Ага, — согласилась Ксения. — Надо бы нам теперь железные двери заказать.
   — Наука поможет нам исправить нравы! — Минц был настроен оптимистично. — На каждое безобразие мы придумаем противоядие.
   — А они — новое безобразие, — вздохнул Удалов.
   Так они и не пришли к единому мнению.

   Английское слово «рекет» неожиданно быстро пустило корни в нашей жизни.
   Десять лет назад его знали единичные любители детективного жанра, сегодня оно понятно любому.
   На поверхность проблема организованного вымогательства всплыла вместе с «гласностью». По-настоящему серьезное распространение в нашей стране этот вид преступлений получил в конце 80-х.
   Объектом вымогательства может стать практически любой. Сумма выкупа в 12 млн. рублей обычно фигурирует у «дворовых» рэкетиров. Аппетиты растут вместе с инфляцией. За 8-месячную девочку с матери затребовали 500 тысяч долларов. Женщина была состоятельная, но, чтобы набрать такую сумму, ей пришлось бы продать все свое имущество.
   Жертва обратилась в ГРУ, а оттуда сообщили в Региональное управление по организованной преступности (РУОП), и девочку освободили. Что примечательно — данная группа на две трети состояла из женщин. Организатор — мать двоих детей — получила 11 лет, а одна из участниц, кстати, беременная, пять.
   Иногда сами «похищенные» оказываются по совместительству рэкетирами. 100 тысяч долларов потребовали у семьи за возвращение 13-летней дочери. Оказалось, что девочка три дня скрывалась у приятелей, дожидаясь, пока родители раскошелятся. У директора одного из спорткомплексов похитили дочь-студентку. Выяснилось: 25-летний бездельник. А держали ее все это время на квартире 17-летней девицы, которая уже была осуждена условно за разбой.
   — Я в школе в засаде сидел, — рассказывает оперативник РУОП, — лбы встречаются, не дай боже. Приходилось разбираться со школьным рэкетом: не дал списать — выкладывай 100 долларов, облагают данью младшие классы. Доходит до того, что параллельные классы устраивают между собой разборки — делят сферы влияния.

НАЗВАЛСЯ БИЗНЕСМЕНОМ — ПОЛЕЗАЙ ПОД «КРЫШУ»!

   Уличный рэкет — для начинающих, им занимаются обычно низовые структуры организованных преступных группировок либо дворовые команды. Бомжи тоже могут сбиться в кучу и «наехать» на того, кто, с их точки зрения, живет лучше остальных. Был случай, когда за похищенного требовали выкуп всего в 200 тысяч рублей. Сумма, по нынешним временам, явно несолидная. Более серьезные «специалисты» контролируют, например, строительный бизнес. Под «прицелом» находятся и многочисленные артели, занимающиеся отделочными работами по демпинговым ценам. Значительная их часть состоит из жителей Украины, Молдовы, которые приехали в Москву в поисках заработка. Жаловаться «мигрантам» нельзя, вот и обирают их «как липку». А вот в нефтяные дела уже никто не суется, понимают, что лишнего рта здесь не потерпят.
   Вариантов сбора дани существует множество: скажем, автослесарь не уложился в срок с ремонтом автомобиля — «плати неустойку». Могут угнать машину и потребовать выкуп, а то и просто пригрозить, что сожгут иномарку.
   Лобовой рэкет встречается редко. Теперь вымогательство, как правило, камуфлируется предложением охранных услуг. Различить охранные фирмы и рэкет бывает достаточно трудно. Формальное отличие в том, что одни лишь предлагают свои услуги, а вторые принуждают ими воспользоваться. Но подобное разграничение условно. Повадки рэкетиров изменились. По отношению к «объекту» бандиты стараются быть предельно корректными — изъясняются намеками. Юридически грамотные, они знают, если нет прямых угроз — не будет и ответственности. Приходят хорошо одетые люди и предупреждают: мол, у вас нет «крыши», а это опасно. Если намек не понят, в следующий раз добавят: «Как же это вы ничего не боитесь, все-таки девочка ваша ходит в такую-то школу…»
   Сильные группировки, как правило, контролируют всю свою территорию, все, что здесь делается. Лидер осуществляет общее руководство, «замы» курируют рынки, автоугоны, проституцию, наркотики… Но бывают и заходы на чужой участок. «Измайловцы», к примеру, спокойно работают в Солнцеве, хотя и должны соблюдать определенные криминальные законы. Скажем, нельзя отбирать «дойную корову»; по канону, прав тот, кто пришел первым, даже если он слабее. Чересполосица связана с тем, что, хотя зарегистрирована фирма в одном районе, офис у нее может находиться в другом, а производство — в третьем.
   — Часто возникает путаница из-за названий банд, — говорит Александр Вахненков — заместитель начальника отдела по борьбе с вымогательством и захватом заложников московского РУОПа. — В «липецкой группе» только несколько человек были выходцами из этого города — остальные москвичи. То же самое и с этническими ярлыками — в «чеченских» группировках русских гораздо больше. Преступность не знает национальностей. Вы никогда не задумывались, почему с Кавказа много «воров в законе»? Оказывается, там даже такое «звание» можно купить. Вот и появляются «авторитеты» двадцати с небольшим лет от роду. Есть гораздо более серьезные криминальные лидеры, которые предпочитают оставаться в тени. А вообще-то рэкет охватывает далеко не так много людей, как это можно представить, читая газеты.
   Какие капиталы нажиты с помощью рэкета, подсчитать практически невозможно, так же, как и определить, где они сегодня крутятся. На счетах госпредприятий не обязательно обращаются «чистые» деньги. «Грязные» капиталы вложены в легально существующие фирмы, компании. Теперь криминальные авторитеты предпочитают иметь собственные торговые точки: нанимают людей, а прибыль снимают сами. Многие понимают, что стричь надо с умом, чтобы не душить предпринимателя. Не зря как-то было сказано, что бедный человек — злой человек; нельзя отнимать все. Молодые же часто жадничают, их аппетит не знает границ.

ДЕЖУРСТВО ПО ПОЛНОЙ ПРОГРАММЕ

   — С чего все начиналось? — вспоминает 23-летний Александр из Сокольников. — Ходил в школу, занимался тяжелой атлетикой, боксом, рэгби. Дотянул до восьмого класса и в 1987 году ушел в ПТУ. Как-то раз подошел ко мне парень из моего двора, лет на пять постарше, и говорит: «Слушай, мужик, что-то ты одет плоховато? Нехорошо как-то получается. Вот тебе три сотни — все-таки соседи! Зовут меня Миша… Давай как-нибудь поболтаем…» Вскоре Миша объяснил, что от меня требуется. В общем немного — когда нужно, быть «на стреле» (место разборки), ну и, конечно, при необходимости драться… Так я попал в «быки» (нижняя ступенька в иерархии). Потом из ребят моей секции — тогда я был рэгбистом — сбилась пятерка. Сначала многие отказывались. А увидели, как мы живем — одеты классно, денег полно, примерно за год можно собрать на подержанный «жигуль», девочки на нас «западают», — сами потянулись. Нынче желающих избыток. Работа не пыльная — «пасем» палатки и рынки. Главное, чужих не пускать. Ну и времени свободного достаточно. Только если в кабак идешь или еще куда, предупреждать нужно старшего, чтоб найти могли быстро. На обычную разборку редко собирают больше 10–15 «быков», а при «полной мобилизации» — 150–200. Это если со стрельбой и другими делами. С оружием, «выкидухами» просто так никто не ходит. «Стрелки» забивают подальше, в безлюдном месте.
   Как платят? Суточные у «быка»: 40–50 тысяч, за выезд — плата отдельная и зависит от серьезности операции. Старший получает тысяч 100. Да и на «стрелку» ходит редко. Всего в нашем «кусте» 6–8 «пятерок».
   Конечно, можно и свои дела «клеить»: найти точку, которую никто не «пасет», или поставить на счетчик наркоманскую хату. Главное, не светиться. А если дело дойдет до начальства, вызовут, заставят полученные деньги отдать, да еще штраф наложат. Иногда могут «понизить», но это редко бывает. Чаще просто даешь взятку старшему пятерки или, если информация ушла выше, тогда «сотнику» — вся пирамида держится на взятке, как в госсистеме.
   Контролируют все «старики», лет по 30–35. Среди наших «воров-авторитетов» нет. Все свои. «Старики» когда-то слушали рассказы про «общаки», воровскую организацию. Постепенно сбились в команды, вместе-то сподручнее, ну и построили свою районную систему. Из наших мало кто садится, но ежели «бык» сел (обычно по хулиганке, но могут и вооруженный грабеж «пришить»), из «зоны» домой возвращается уже авторитетом. Вот сейчас один из наших бежал со второго срока, правда, он уже человек конченый — «на игле» сидит плотно. Другой, со мной в школе учился, боксер, после отсидки в Америку перебрался.
   Будни такие: на рынке дежуришь, чтобы «залетные» торговцев не трясли. Раньше много «гостей» из Татарии и Мордвы наезжало, особенно вьетнамцы страдали от них, мы этих «гастролеров» и гоняли. Главное, вовремя подскочить — изобьем, скрутим и сдадим в милицию. Мы с ментами «службу несем» на рынке почти на равных, ну и делимся, конечно. Торговцы за охрану всегда платят с удовольствием. Спокойнее ведь себя чувствуешь, когда под защитой.
   Вообще-то охрана и есть основная наша работа. За «крышу» с каждой коммерческой палатки на нашей территории снимается 20 процентов от прибыли. Нас еще «пастухами» называют. Деньги отдаем наверх. Оборот определяется «на глаз» — видно же, сколько чего завозят каждый день. Ну и плюс к тому торговцы постоянно друг друга закладывают: «Почему с меня берут 300 тысяч, е с соседа всего 150—у него же палатка круглосуточно работает, и оборот в два раза больше…»
   Фирмы, которые оседают на нашей территории, должны набирать охрану из наших «быков». Бывает, приходят со своей «крышей». Тогда назначается «стрелка», наезжают по 3–4 машины с «отмороженными» с каждой стороны, выясняют, кто сильнее, и слабый уступает. Чаще договариваемся: «Территория — твоя, охрана — моя, поборы пополам».
   РУОП нас не трогает: ни один торговец, если хочет и дальше в своей палатке сидеть, не заявит в милицию. А нет заявления — нет и дела. У нас на территории есть палатки, с которых мы собираем, а есть, с которых сами менты берут. Зачем ссориться? А на убийства наши редко идут; избить — это другое дело.
   Конечно, бывают и проблемы. Года два по Москве со всех снимали деньги «слоны-щелчки» из Щелково. Их немного было, человек 70–80, но совсем без тормозов. Отлавливали самых «крутых», били. Убить им тоже было раз плюнуть: тот сильнее — у кого ствол длиннее! Приходилось отстегивать. А сейчас они куда-то подевались. Может, нарвались на более длинный ствол?
   Все давно поделено. Простой «бык» может думать, что «Сокольники» наши сами по себе, он-то*не знает, кому отстегивают старшие и не интересуется — много будешь знать, скоро подохнешь. Больше всех в Москве солнцевская группировка, другие — Долгопа, Орехово, Подольск, Люберцы — поменьше. А вообще-то у нас, как в средние века: «Вассал моего вассала — не мой вассал!»

БЕГСТВО ИЗ ТЕНИ

   За прошлый год в РУОП обратились 6653 человека. По сравнению с 1993 годом их число удвоилось. Объясняется это скорее всего тем, что о работе РУОПов только начали по-настоящему узнавать — существует эта структура всего три года. Деморализующе действует и несовершенство уголовного законодательства: «Работать приходится по нормам «архимохнатого года», — жалуются в РУОПе, — а преступность тем временем изрядно модернизировалась. В результате минимум дел доходит до суда, и бандиты гуляют на свободе».
   Далеко не все жертвы «чисты». Много таких, кто взял в долг, но не вернул по тем или иным причинам. Кредиторы, отчаявшись вернуть свои средства, прибегают к помощи бандитов. А уж те, «поставив на счетчик», могут развернуться на полную — от угроз до пыток утюгами-паяльниками или похищения близких родственников должника, не говоря уже о том, что сумма долга начинает расти в геометрической прогрессии.
   В банки или другие солидные фирмы не войдешь просто так с улицы и не потребуешь денег: своя охрана, пропускной режим. Поэтому в чистом виде они не объекты рэкета. Нужен ключ — информация о незаконных операциях. Тогда и начинают действовать. Существуют две охранные фирмы, созданные бандитами специально для поиска компромата на крупные компании, дабы отрезать им пути к правоохранительным органам.
   Одна фирма торговала ходовыми импортными препаратами. Пришли бизнесмены, принесли деньги за крупную партию товара с 50-процентной скидкой, но забирать его со склада не стали. А спустя некоторое время вежливо, но «убедительно» предложили фирме самой заняться реализацией их товара и выплачивать им полную стоимость. Бандиты вложили средства в высокорентабельный бизнес и заставили фирму работать на себя. Следующий шаг в подобных ситуациях— назначение «своих» президента фирмы, заместителей, а то и всех сразу.
   Так что же делать, если вам навязывают «крышу»? Совет, который дают работники РУОПа, прост — никогда нё платите. И сразу обращайтесь в милицию. Иначе от вас никогда не отвяжутся: коготок увяз — всей птичке пропасть. «Не было случаев в нашей практике, — уверяют оперативники, — чтобы после того как мы взяли вымогателей с поличным, они возвращались на то место, где обожглись. На жаргоне говорят: фирма обзавелась «милицейской крышей». Предприниматель К., который в большом бизнесе с 1987 года, придерживается сходной позиции: «Если покажешь, что их боишься, эти шакалы не успокоятся, пока не выжмут из тебя все…»

   «— Не твое дело, — отрезал Жорка. — Мои счеты, а ты лучше не суйся: сомнут и раздавят, даже мокрого места не останется. Понял? Мы получатели, простые исполнители чужой воли и за это имеем свой кусок хлеба с маслом. Завтра нам прикажут Леве ноги выдернуть, пойдем выдернем, не спросив за что, а если спросим, нам выдернут. А я не хочу на костылях скакать. Иди домой, выпей, закуси, переспи с какой-нибудь телкой. Образуется… Привыкнешь помалу.»

Василий Веденеев. «Получатель».

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

   Жажда землян войти полноправными членами в галактическое содружество сродни нашему стремлению ворваться в цивилизованный мир.
   Едва ли не первым признаком стала всеобщая тяга к кроссовкам «адидас» — их начали носить даже московские бабушки. Дальше — больше.
   Сплошное американское кино, разноцветье иноязычных этикеток, блоки реклам «под Запад». Электронные средства информации одновременно демонстрировали приметы противоположной ориентации.
   Явились вдруг казаки в музейных одеяниях, истовые святые отцы, кадильницы которых освящали то помещение приюта, то операционный зал нового банка.
   И колокольные звоны, соседствующие в программах с концертами рок-музыки.
   На что равняться?
   Многие аналитики полагают, что нам предстоит нелегкий исторический выбор, ограниченный двумя полюсами. Либеральная демократия западного образца и национал-социализм.
   Мы решили выяснить мнение людей, профессионально привычных разбираться в явлениях бытия. Материалы «круглого стола», в работе которого приняли участие экономист, культуролог, историк, философ, предлагаем вашему вниманию.

ПРАВДА И ПРАВО

Ксения Мяло,

кандидат исторических наук.

   В сущности, человечество исчерпало цивилизационную парадигму, в которой оно двигалось, начиная с эпохи Возрождения и Просвещения. Мыслящие люди на Западе — там есть не только русофилы или русофобы — ждали, что Россия, освободившись от пут тоталитаризма, предложит свой ответ. И были ошеломлены тем, что она вдруг начала бормотать: рынок, потребительство, собственность, магазины, полные товаров, ночные клубы, казино… Конечно, те, кто понимает ценность культурного потенциала России, знают, что все это временно, что это сойдет. Но пока все мы стали свидетелями того, как наша страна отброшена назад. Потерпела поражение по всем параметрам. Словно проигравшая в войне. Даже свобода слова, о которой много говорится, получилась относительной. Голоси себе, говори, что хочешь, все равно на общество это нисколько не повлияет. Свободы слова как социального свободного творчества, обмена мыслями, идеями не состоялось.
   Продолжает падать производство, налицо демографическая деградация. Курс на Запад? Там нет ответа на вопросы, что стоят перед Россией. Побрякушки… К ним быстро привыкли, выяснили, что многое — дрянь. Контакт Россия — Запад произошел совсем на ином уровне, чем ожидалось. Как цивилизационную страну он нас не принимает. Буквально шоковое разочарование испытывают люди, для которых Запад — нечто большее, чем место, где можно купить новую куртку.
   Россия повела себя в стиле юродивой, в очередной раз как бы спалив все. Помните волошинское: «Пошла поруганная, нищая, рабой последнего раба…» Заметим, что подобное она делает второй раз на протяжении одного века — какая еще страна могла себе позволить такое? Но обычно юродивые как бы провоцируют зрителя: как он поведет себя? Запад не понял, что Россия юродствует, что завтра она отвернется, поскольку осознала — это не для нее.
   Что дальше? Бросок на Восток? Но кто сегодня живет какой-то особой восточной цивилизацией? Даже в Китае идет вестернизация под все еще плотно закрытой крышкой идеологии. Возможно, черты такой цивилизации более заметны на примере Индии, но и это не по выбору, а в результате сложности социального контекста. Латинская Америка, Арабский Восток — все вписываются в западную экономику. И противопоставление Запад — Восток, по сути дела, ложно, его не существует в чистом виде. Есть случайное совпадение с неким географическим делением, но реально его можно относить разве что к разным сторонам человеческой натуры.
   Происходящее сейчас с Россией является потерей для мира, поскольку ее голос всегда был значим в поиске различных путей развития цивилизации. Есть вечные вещи, которые не подвластны движению времени, и на этой глубине решаются наиболее трудные вопросы, которые временем выдвигаются. У России с ее культурой, где столько всего накоплено, были все основания для ответа. Она могла сказать: возможна другая цивилизация, в которой можно будет жить. Вместо этого случился нынешний кошмар, проигрыш по всем параметрам.
   С поразительной активностью вынырнула вдруг теория евразийства, которую прикололи к знамени самые разные движения и группы, вкладывая в нее различные, случается, прямо противоположные, смыслы. Однако сути это не меняет: снова копание в хламе, что давно свален в пыльной кладовой. Ведь теория евразийства родилась 70 лет назад, отвечая тогдашним умонастроениям. В евразийстве не сыскать ответов на вопросы сегодняшнего дня.
   К тому же удручает другое: леность сознания, бегство от своего времени, уклонение от выработки культурных традиций этого времени.
   Поразительно, что сейчас евразийство вытащили на свет с такой же бездумностью, с какой десять лет назад ринулись было на Запад в поисках ответов на все вопросы. Казалось, начнется очередной раз обезьянничание, слепое заимствование, которое всегда, как свидетельствует весь предыдущий опыт России, оборачивается роковым образом. Но маятник качнулся в другую сторону…
   Через евразийство Россия снова кидается на ложную дорогу. Это будет очень скоро понято, но опять с потерей времени, сил, проигрыванием ошибочных вариантов. Движение вперед снова затормозится. Характерно, что теорию взяли на вооружение новые правые (начала газета «День»), подхвати-. ли другие (Вольский). Зачем морочить людям голову? Есть Россия, нужно строить ее государство — не атрибут власти, не роскошь, а условие нормальной жизни. И восстанавливать все: страна на грани деиндустриализации. По свидетельству специалистов, если так будет продолжаться еще несколько лет, наверстывать уже ничего не придется.
   Я принадлежу к патриотическому лагерю. Там есть, например, идея России — этнографического заповедника, где нужно возрождать деревни, церковно-приходские школы. Но нельзя возродить то, что уничтожено, как, например, русский крестьянин. Зато можно снова начать укоренять людей в их культуре. Кстати, слово «возрождение» не из русской традиции, ближе к ней «преображение» и «воскресение». Опасна тенденция: давайте забьемся в угол, в лаптях, нам не по пути с миром, который «во зле лежит». Категорически не согласна с таким вариантом «возрождения». Россия всегда шла в ногу со временем — в этом была ее сила, — но сохраняя огромный пласт самобытнейшей культуры.
   Будь у нас относительно нормальное правительство, оно бы осознавало как задачу первостепенную сбережение потенциала образовательного, научно-технического, культурного. Если отнять это у России — говорить станет не о чем. Плохая экология — плата за прогресс, но на этом много спекулируют, подводя к мысли, что прогресса вроде бы и не надо. Значит, будет нехватка белка, как в Африке. И снова возвращаемся к началу: ответ надо искать цивилизационный, что России безусловно под силу.
   Конечно, в прежних границах она не останется. Если дважды а течение века все рухнуло, значит, хрупкость в системе, так тому и быть. Но требуется восстанавливать оптимальный размер территории, принимая все народы, которые тяготеют к России. Людей нельзя передавать, как в старые времена крепостных. Пьяные жесты руководителей не могут оставаться основой государственного устройства. Есть правовые процедуры самоопределения народов. И не только в праве западном. В России традиция права развивалась с Александра II, причем права, соединенного и с культурной традицией, и с учетом психического склада народа. Русская культура сформировалась в православии, где понятие личности совсем иное, чем в протестантизме. Поэтому перенос на русскую почву законоположений других стран в очередной раз породит какого-нибудь монстра, химеру — сочетание несочетаемого.
   В какой-то форме идеал России — правда. В земном плане правда выражается правом. Любая высшая правда может быть оформлена в земном праве. И в государственном строительстве должно решать эту задачу — соединения правды и права. Но к этому мы пока нисколько не приблизились. Приняв новую конституцию, тут же ее перечеркнули. Никакая заимствованная протестантская этика здесь не будет действенна — она сформировалась совсем в другом культурном поле. У нас же возможен при отсутствии права полный разбой. Что мы и наблюдаем. Индивидуализм в форме «что хочу, то и ворочу».
   В России настоящий исторический водоворот, но хочется думать, что за ним — накопление сил, неисчерпанность культурного потенциала, творчество. Фукуяма концепцией «конца истории» как бы бросил России вызов. Пока идет трагическое качание…

ЕЩЕ ЕСТЬ КУДА ПАДАТЬ

Николай Шмелев,

доктор экономических наук, член-корр. РАН.

   Некогда Чаадаев заметил, что мы призваны дать урок человечеству — как не надо жить. Не думаю, что наши люди слишком отличаются от других. В сущности, мы идем туда, куда и весь мир, но с разным коэффициентом полезного действия. Первый паровоз имел двигатель с кпд в три процента. Потом двигатель не раз был усовершенствован. Считайте, что пока наше движение на уровне первого паровоза. Русские — никакой вовсе не проклятый Богом народ. Наши люди, попав в нормальные условия, прекрасно работают в разных странах — от Польши до Америки. Хорошие мозги, которые в мире ценят.
   Кризис, что страна переживает сегодня, создавался 70 с лишним лет, и выходить из него придется десятилетия. Лет восемь назад была сделана предпоследняя попытка предложить властям максимально щадящий вариант экономических реформ (я тогда много писал об этом). Затем то же пытался делать Григорий Явлинский со своей командой, предложивший программу «500 дней». Когда же дело дошло до Гайдара, ничего, кроме жесточайшей операции, произвести не оставалось. Реформы были необходимы — мои взгляды на этот счет не изменились. Другое дело, каков результат сегодня мы наблюдаем. Существенна разница между идеальной картинкой и тем, куда повернула жизнь.
   Отчего так вышло? Мог бы сказать несколько тривиальных вещей. Первая — невероятная, да, невероятная экономическая безграмотность нашего начальства на всех уровнях. Она начиналась давно, продолжается и по сей день. Наверху зачастую не понимают элементарных вещей.
   Вторая. Не могло не сказаться на национальном характере то, что продолжалось все эти десятилетия. Отмена всякой морали, поощрение всякой аморальности. В результате знаменитый воровской принцип — «умри сегодня ты, а я — завтра» — был возведен на уровень мышления и министра, и директор завода, председателя рай-, гор-, облисполкома, и просто улицы. Если говорить о директорате, там несколько лет не верили, что реформы в стране — это серьезно. Получив возможность устанавливать свободные цены на продукцию, директора, не посчитав, не поняв, что означает этот «мудреный» термин — инфляция издержек— взвинтили цены в сотни раз. Через месяц им пришлось брать друг друга за горло. С тех пор выясняют отношения, клянут друг друга, но дают друг другу взятки за неплатежи, надеясь втайне, что власть всех спасет, власть за всех заплатит. О последствиях собственных шагов никто не думает.
   Вот последний пример. Исчезло сливочное масло. Разберем ситуацию с возникновением этого дефицита по деталям. Кроме системы переработки, хранения, торговли, есть главное звено — производитель, который просто корову кормит. Но его же нещадно грабят: не «акулы империализма», свои же люди, стоящие в той цепочке. Грабят так, что и 15 процентов от конечной цены продукта производитель не получает. Вот он терпит, терпит, а потом от безысходности режет свою корову. Теперь те, кто наживался на животноводах, сетуют: нет сырья.
   Третье обстоятельство. Ни Китай, ни Польша, ни Америка (эти модели экономического развития интересовали наших специалистов) не имели в своей экономике столь огромного сектора, оказавшегося ненужным. В России же примерно 75 процентов производственных мощностей работало, не имея никакого выхода на конкретного потребителя. По принципу дьявольского перпетуум-мобиле. Избавляться от этих промышленных монстров (включая оборонный сектор) — проблема тяжелейшая. Тем более, что за всем этим стоят живые люди, конкретные судьбы. Нельзя рубить топором по собственным ногам. Тем более — головам. Та же наука — в основном в оборонке. Незаменимые головы. Что делать им? Уезжать в Америку? Торговать в ларьках? Похоже, что команда профессоров, пришедших к власти, более жестока к своим же собратьям — ученым, чем самый твердолобый секретарь горкома.
   Безусловно, значительная часть существующей экономики должна быть закрыта. Страна сжигает топлива в три раза больше любой другой. Столько не надо. Всякая власть — коммунистов, либералов, любых других прогрессистов — столкнется с решением проблем Воркуты, Тульского или Уральского угольных бассейнов. Экономически необходимо закрыть половину Кузбасса. Теоретически это возможно за неделю, а в жизни нужны десятилетия. В подобных отраслях, которые назовем нежизнеспособными, производство будет падать еще очень долго. Но что делать? Это — шахтеры. Их боятся во всем мире. Шахтеров побаивалась даже «железная леди» Маргарет Тэтчер.
   Дна кризиса мы пока не достигли, но можно надеяться, что это произойдет в ближайшие год — два (если не случится еще что-то вроде Чечни), и тогда начнется движение вверх. Несмотря на удушающую атмосферу, быстро развиваются те секторы экономики, на которые раньше не обращали внимания, которые не признавались вообще. Речь идет о банковском деле, кредите, страховании, торговле, пенсионных фондах. К сожалению, предприниматели вынуждены «прятаться»—95 процентов налога с получаемой прибыли (таких отчислений нет ни в одной стране мира) заставляют идти на разные ухищрения. В свою очередь, официальная статистика не показывает некоторой части экономики вообще.
   В числе первоочередных задач следует назвать такие, как создание более или менее сбалансированного бюджета, сокращение инфляции до уровня 10–15 процентов в год, возвращение капиталов, «убежавших» из страны на Запад. Возвращение не с помощью ФСК или других подобных служб. Имеется в виду обеспечение гарантий прибыльного вложения этих средств в России. А то приходится ждать кредита в 12 миллиардов долларов от Международного валютного фонда, когда активы наших соотечественников в зарубежных банках оцениваются более чем в 100 миллиардов долларов. Наша экономика должна открываться все больше и больше для торговли с другими странами, притока иностранного капитала. Здесь важно найти «золотую середину» между политикой протекционизма и созданием режима теплицы для отечественного предпринимательства. Как известно, то и другое таит опасность. Да, отечественного производителя защищать надо, но до определенных пределов: ведь наша продукция должна стать конкурентоспособной. А пока простой «жигуленок» мы делаем дороже современной западной модели. Нельзя, чтобы продолжалась старая болезнь социализма — чудовищный монополизм, когда гниющие монстры парализуют всякую живую, творческую деятельность.

ВЕЧНЫЙ ПОИСК

Александр Боханов,

доктор исторических наук.

   Единственная страна, которая пыталась миф превращать в реальность, это Россия. Пожалуй, весь XX век мы занимаемся социальным мифотворчеством. Нереальное было всегда ближе реального для русского человека (недаром православие нацеливает, в отличие от некоторых других конфессий, на вечную жизнь, которая будет «потом»), и эта вот надземность сознания характерна и для нашей политической культуры.
   Большевики хотели построить за несколько пятилеток индустриальную цивилизацию. Теперь решено за считанные годы создать рыночную экономику. Но для этого требуется переход, если хотите, в некий другой духовный пласт, даже перестройка души. Россия рухнула быстро в 1917 году вовсе не из-за умелости большевиков. Дело не в «технологии». Тогда рухнул мир имущих. Борясь с советской властью, никто не выдвигал ценностей западных, присущих европейской цивилизации, вроде права собственности. Боролись за «великую Россию», монархию или учредительное собрание. Значимость этих понятий была глубинно понятна небольшой части населения, для большинства они оставались пустым звуком. С приходом к власти либералов или либерал-социалистов в феврале 17-го начался распад всего сущего. Русская действительность была «завязана» на самодержавную, авторитарную вертикаль. Рухнула вертикаль — погибла Россия.
   Строя рыночную экономику, надо иметь в виду особенности национального характера. Да, законы такой экономики универсальны, однако системы функционирования ее в разных странах весьма различны. Сравните модели Америки и Японии, например. И немцы полагают, что Германия не похожа на страну классического капитализма, у нее sonder weg (особый путь). Пожалуй, в большей степени классика капитализма представлена в Англии, хотя и там есть свои особенности. Тем более в России не получится точно ТАК, как в любой другой стране. Капитализм — кроме всего прочего — есть социальный эгоизм, индивидуализм, доведенный иногда до крайних, абсурдистских пределов. Капиталистическое общество образуется совокупностью личностей определенного склада. Этот склад отсутствует в России, не имеет своего архетипа. В России традиционно коллективистское сознание, мы — народ общинный. Однако если исторический выбор требует, капитализм надо насаждать. Он не придет сам собой, даже если мы упразднили идеологический отдел ЦК и освободили цены. Пока же на прилавках магазинов только то (на две трети), что привезено из-за границы. В обмен на ту же нефть, лес, газ.
   Есть смысл периодически возвращаться к собственному опыту. Немало говорилось в перестроечное время о столыпинской реформе в России начала века, однако нередко ускользала сама ее суть. Столыпин понимал, что главное не в том, чтобы наделить крестьянина землей. Надо вырастить новый тип земледельца, собственника, индивидуалиста, готового вести хозяйство в атмосфере рыночного риска. Недаром Столыпин просил 20 лет на проведение реформы, которых, как известно, он не получил. А с крестьянами, выделившимися в хутора, отруба, тогда боролись сами же крестьяне. Неприятие богатого соседа, похоже, свойственно нашим соотечественникам…
   К сожалению, история ничему нас не учит. Да и вкус к ней, признаем, изрядно отбит. Более 70 лет людям вбивали в голову, что вообще история России началась с большевиков, раньше было только «темное царство». Многие из нынешних начальников так думают и сейчас. Поэтому уроки того же Столыпина никому не нужны. «Сделаем, как в Америке или во Франции. Почему у нас не может быть, как у них? Давайте ускорим». Столыпин не получил 20 лет, и нынешней России капитализм нужен прямо сразу, завтра, с понедельника. Не думаю, что Гайдар не понимает: рыночную экономику нельзя создать в течение года. Но и он, и другие (обещавшие уложиться в сколько-то там дней) говорили то, что кому-то было угодно слышать, потрафляя и общественным ожиданиям.
   Кажется, мы уже разочаровали западных советников, которых побывало за эти годы в России множество. Здесь не срабатывают их универсальные рецепты. Возможно, дело в разнице мироощущений: западного человека интересует цель, русского — влечет поиск смысла жизни. Периодически мы задаемся одними и теми же вопросами: кто мы? откуда мы? Отвечать на них пытались блестящие люди — от Владимира Соловьева и Достоевского до Бердяева и Лосского. И все равно ответов нет. Нет.
   Сейчас как никогда остро встает проблема исторического наследия. Что в конечном счете остается от истории любого народа? Культура в первую очередь. В этом смысле достояние России огромно. Причем не только в области гуманитарно-эстетической, но и в области культуры политической. Возьмите систему отношений центра и окраин. Какая была полифония, какое многообразие форм! Больная сегодня тема — Кавказ. Россия принесла в этот регион мир на столетие, мир, который длился до первой русской революции. Русское влияние для окраин было самым благотворным. Россия дала язык общения многим народам, входившим в Российскую Империю. А на каком языке сегодня будут говорить друг с другом Армения и Азербайджан? На английском? Для этого может потребоваться сто лет.
   Сейчас стране нужны здоровый национализм, проявление национального (отнюдь не националистического) чувства. Может быть, выскажу идею, которая кому-то покажется бредовой, но я бы приветствовал решение нашего лидера короноваться. Стране нужна настоящая власть, когда правитель выступает не временщиком, а наследником власти, передает ее своему сыну. Такой эталон власти может возникнуть только в системе конституционно-монархических координат.
   Утопия? Но в России все возможно. Власть здесь должна быть окружена неким ореолом, обладать харизмой. Американский президент может позволить себе быть, как все, бегать по утрам, выходить на лужайку Белого дома поболтать с гостями. В России все иначе: власть должна быть другой, как и другие — мы. Хорошо это или плохо, не знаю. Но пока все клятвы, которые произносились правителями над конституцией, не исполнялись. А конституции легко выбрасывались в корзины.
   И еще, пожалуй, последнее. Русскому характеру всегда тесно в настоящем: его тянет или в прошлое, или в будущее. Но при этом всегда — в запредельную высь.

НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ ДЕМОКРАТИИ

Александр Панарин,

доктор философских наук.

   И снова Восток и Запад ведут напряженный диалог. Восток критикует «ту» цивилизацию как декадентскую, цивилизацию заката. Склонное к сантиментам отечественное славянофильство поговаривает о возвращении «железного занавеса», с помощью которого надо спасать Россию от тлетворной вестернизации. Выходит, снова изоляционизм, оборонческие настроения?
   У человечества в запасе было достаточно времени — много сотен лет и даже тысячелетий, — однако выравнивания мира по одному эталону не произошло. Миру суждено оставаться разнообразным, в том числе и в цивилизационном отношении. Другое дело, что этим цивилизациям дано сталкиваться, драматически не узнавать и даже иногда шокировать друг друга. Возможно, в этом есть некая «хитрость» мирового разума, и Россия, стоящая на грани двух миров, периодически вынуждена переживать подобное. Сейчас это вылилось в серьезный кризис — кризис объективный, планетный, связанный с новым перерешением проблемы синтеза Востока и Запада. Почему он так сильно ощутим в России?
   Это можно интерпретировать так. Россия — цивилизация молодая, окончательно не сформировавшаяся, ценности которой еще не кристаллизовались. Возможно, тот факт, что русская цивилизация существует на стыке Востока и Запада, приводит периодически Россию к кризису идентичности. Народ как бы теряет нить преемственности собственной судьбы, «обрывает» себя и с трудом восстанавливает свой образ перед лицом нового времени. Похоже, что сейчас кризис идентичности прошел через душу каждого.
   Если ситуацию мира описывать в терминах техноцентричных и Запад отождествлять с технической цивилизацией, перспективу мирового развития можно мыслить как тотальную вестернизацию. Тогда общество будущего окажется «американоцентричным», и мы асе обречено! быть «западниками». Но можно рассуждать иначе. Технократические тенденции грозят завести человечество а тупик. Экологи, глобалисты уже всерьез говорят о подобной перспективе. Чтобы избежать тупика, требуется в самом ближайшем будущем реформация индустриальной цивилизации. Произойдет пересмотр базовых ценностей, ценностей продуктивного индивидуализме (безудержный потребительский гедонизм, закабаление природы), ведущего мир к катастрофе не только экологической, но и психологической, духовной. Мир не может служить лишь сырьевой базой для удовлетворения потребительских аппетитов раскованного гедонистического воображения. Запад сам это чувствует. Если мы не принимаем этой перспективы, у нас есть надежда, что постиндустриальная эпоха вернет нас к культуроцентризму, гуманитаризму.
   В этом плане реальна возможность реабилитировать самобытные культуры Востока, нашу культурную традицию. Россия как страна культуроцентричная получает свой шанс. Русский человек весьма ориентирован именно на ценности духовные. Любым проблемам он склонен придавать некий метафизический, мироустроительный контекст, воспринимая все в духовном измерении. Удастся преодолеть кризис духовный — найдется выход из всех прочих кризисов.
   Единого пути, однако, нет. Я принимаю метафору физики — бифуркацию, раздвоение. Точку бифуркации, когда исход не предопределен (он зависит от нашего выбора), мы как раз и проходим сейчас. Чтобы выбор сделать точно, нужна некая педагогика восстановления чувства национального достоинства. Идет самоуничижение и России, и народа — опасная игра наших интеллектуалов, страдающих мазохистским комплексом, «на понижение». Напомним, что все великие демократические революции играли как раз «на повышение».
   Речь может идти о стратегии национального самоутверждения, разумеется, только в смысле политическом и культурном, а не в этнографическом. И здесь особенно важна роль гуманитарной культуры. Поэтому встает проблема ротации нашей элиты, которая пока демонстрирует технократический тип мышления. Разве что заметны изменения на окраинах, где политические элиты асе более начинают брать на вооружение язык гуманитариев. Размышляют о национальных традициях, языке, религии, ценностях духа.
   Все эти темы нельзя отдавать не откуп только славянофилам, тем более черносотенному, изоляционистски настроенному крылу. Мы становимся свидетелями того, как трагически расходятся демократическая и национальная идеи, тогда как необходим именно синтез этих идей. Демократия не может быть вненациональной, у нее должно быть непременно национальное лицо.
   Силы, взыскующие сейчас власти, будут решать задачи, лежащие а сфере не демократической, в национал-патриотической. Развал страны привел к гибели демократического мифе. Случилось так, что элита, сменив режим, умудрилась сохранить власть для людей, которые обладали ею раньше. Велик риск, что будут скомпрометированы действительные ценности — демократия, концепция правового государстве. Поэтому их надо защищать: смерть демократического мифе явно преждевременна.

Материалы подготовила Наталия САФРОНОВА

   Прямоезжая дорожка заколодела,
   Заколодела дорожка, замуравела,
   А-й по той ли по дорожке прямоезжею
   Да-й пехотою никто да не прохаживал,
   На добром коне никто да не проезживал…

«Илья Муромец и Соловей-разбойник».

Русская былина.

   К тому времени, когда этот номер «Если» выйдет в свет, начнется подписная кампания на следующее полугодие. Сейчас, в момент подготовки журнала, мы можем сообщить лишь ориентировочную стоимость комплекта из шести номеров — 30 тыс. рублей. Отметим, что это наименьший рост цен по сравнению с предыдущим полугодием за все время существования нашего издания, к тому же, как мы и обещали, цена и индекс журнала будут едины для всех регионов. Подписка на «Если» ведется по каталогу ФЕДЕРАЛЬНОГО УПРАВЛЕНИЯ ПОЧТОВОЙ СВЯЗИ (ФУПС) при Минсвязи России (раздел «журналы», индекс — 73118), который есть в каждом отделении связи. А вот стоимость подписки на комплект «Московские новости» — «Если» окажется различной для ближних и дальних регионов, поскольку газета «Московские новости» сохранила разницу в цене. Тем не менее стоимость «Если» и в комплекте будет одинакова для всех.
   В этом году мы наконец нарушим невеселую традицию выпуска сдвоенных, 5–6 и 11–12 номеров, и читатель получит двенадцать полноценных номеров журнала.

Редакция

   БРАННЕР, Джон
   (см. биобиблиографическую справку в № 11–12, 1993 г.)
   Несмотря на то, что Джоном Браннером написано немалое количество произведений в жанре «космической оперы» (он выпускал по нескольку книг в год, особенно в 60-е — 70-е годы), наиболее знамениты его антиутопии. Из них выделяется роман «Стоять на Занзибаре» (1968 г.), где дается мрачная картина будущего перенаселенной Земли. За эту книгу Джон Браннер получил премию «Хьюго», Британскую премию по научной фантастике и после перевода ее на французский — приз «Аполло». Кроме этого, к антиутопиям относятся еще три романа: «Зубчатая орбита» (1969 г.) — о распаде государства и социальном хаосе, «Воззрели агнцы горе» (1972 г.) — о загрязнении среды обитания человека, «Оседлавший волну шока» (1975 г.) — о пагубности резких изменений в жизни общества и проблеме футурошока. Однако, несмотря на высокие оценки критиков, отмечавших безусловную социальную значимость этих книг, антиутопии Джона Браннера не принесли ему коммерческого успеха, и он, не скрывая разочарования, был вынужден вернуться к жанру фантастических боевиков.
 
   МАККИММИ, Джеймс (McKEAMMY, James)
   Родился в 1938 году. Живет в Бостоне. Преподает физику твердого тела в Массачусетском технологическом институте. В 60-е годы опубликовал в периодической печати несколько коротких рассказов. Критика отметила их стилистическую отточенность и тщательную выстроенность сюжетов.
 
   ШОУ, Боб (SHAW, Bob)
   Писатель родился в 1931 г. в Северной Ирландии. С 1973 г. живет в Великобритании. Боб Шоу перепробоаал много профессий: был инженером, дизайнером, специалистом по связям с общественностью, журналистом, пока не стал в 1975 г. профессиональным писателем. Будучи активным фэном, публиковаться начал очень рано: сначала — в любительской прессе. Первый опубликованный рассказ — «Аспект» (1954 г., «Nebula Science Fiction»). В 1954 г. вышла в свет его книга «Зачарованный дупликатор», написанная в соавторстве. Напечатав в 50-е годы ряд произведений, Боб Шоу возвращается к творчеству лишь несколько лет спустя. Опубликованная в 1966 г. новелла «Свет былого» выдвигалась на премию «Небьюла». С этого времени о нем заговорили как о серьезном писателе, а «Свет былого» впоследствии стал составной частью романа «Другие дни, другое зрение» (1972 г.). Первый опубликованный после перерыва роман — «Ночная прогулка» (1967 г.). За ним последовали книги: «В двух временах» (1968 г.), «Дворец вечности» (1969 г.), «Миллион завтра» (1970 г.), трилогия «Орбитсвилль» (1975–1990 гг.; за первый роман сериала Боб Шоу был удостоен Британской премии по научной фантастике), «Обломки времени» (1976 г.), «Дети медузы» (1977 г.) и многие другие. Боб Шоу дважды получал премии «Хьюго» (1979 и 1980 гг.). Ныне он один из ведущих британских фантастов. Продолжает активно работать.
 
   УОТСОН, Иэн
   (см. биобиблиографическую справку в Ne 11–12, 1994 г.)
   Автора как лингвиста в первую очередь интересует природа восприятия, связь языка и мышления. Достаточно ознакомиться с кратким содержанием любого из его романов, чтобы получить представление о необычности Уотсона-писателя, сменившего серьезную работу ученого на карьеру писателя-фантаста. Вот, например, о чем идет речь в романе «Богатство Ионы» (1975 г.). Русская исследовательская группа решает проблему установления контакта с разумными кашалотами. Уотсон впечатляюще описывает попытку «внедрения» человеческой личности в кита и процесс взаимодействия двух совершенно чуждых разумов в одном мозге: каждое из двух разнотипных сознаний при этом оперирует своим набором образов. В результате разум кита, чуждый человеческому, дает людям возможность разобраться во многих процессах, которые происходят во Вселенной.
   Книга была удостоена Британской премии по научной фантастике в 1978 г.
 
   БУЛЫЧЕВ, Кир
   (см. биобиблиографическую справку в № 9, 1994 г.)
   Эксклюзивное интервью журналу «Если»:
   «Прототип Великого Гусляра — город Великий Устюг, где я когда-то жил и который полюбил. Было это в те времена, когда я еще и не думал, что начну писать. Там, в Великом Устюге, я нашел адресную книгу Вологды за 1913 год, а в ней имена: Корнелий Удалов (он держал скобяную лавку); Александр Гоубин (парикмахер, если не ошибаюсь) и прочие имена, знакомые тем, кто путешествовал со мной в Великий Гусляр.
   Наезжали туда и деятели кино. Режиссер Александр Майоров снял по моим сюжетам два фильма: «Золотые рыбки» и «Шанс».
   Гусляр, надо сказать, я никогда не покидал. Просто в определенный период издатели перестали брать у меня вещи из этого цикла, дав ему определение: «Не фантастика, а издевательство какое-то».
   Между тем, читатели о нем помнили. В восьмидесятые годы «Уральский следопыт» объявил конкурс: изобразить гуслярский герб и план города. С планом, опубликованным в журнале, я согласился, а по поводу герба отправил в редакцию письмо-опровержение. Не мыслю себе символа города без ладьи.
   Сейчас Гусляр стал другим, изменились и рассказы о нем. Это, скорее, притчи про нашу жизнь. Пользуясь случаем, хочу высказать свое кредо: «Фантастика — наиболее актуальный род литературы, а самые актуальные в ней — рассказы о Великом Гусляре».
 
   ЖЕЛЯЗНЫ, Роджер
   (см. биобиблиографическую справку в № 9, 1993 г.)
   «Я рос в 30-е — 40-е годы, запоем читая научную фантастику (старые журналы были доступны и дешевы). Больше всего меня привлекала «космическая опера». Насколько я помню себя, я всегда мечтал сочинять истории.
   Но, когда я начал публиковаться в начале 60-х годов, с классической фантастикой было уже почти покончено. Тот Марс и та Венера, которыми грезили Э. Р. Бэрроуз и его последователи, были почти уничтожены космическими программами. Я понял, что, если хочу писать в этом стиле, если я желаю отдать дань Вейнбауму, Каттнеру и бесчисленным их коллегам, то вынужден спешить, и еще — я должен делать это лучше, чем мои предшественники. Я знал, что мне отпущено лишь по кусочку От каждого из этих миров, а потом героям моих книг придется перебираться за пределы Солнечной системы. Таким образом, «Роза для Экклезиаста» была прощанием с Марсом, а «Двери его лица, лампы его рта» — с Венерой…

Подготовил Андрей ЖЕВЛАКОВ