ПЕСТРЫЙ ДУДОЧНИК^[1]
   Случилось это в Гамельне
   Пять сотен лет назад.
   Там Везер, славная река,
   Течет, светла и глубока, -
   Милей не сыщешь городка,
   Но хроники гласят,
   Что полчища ужасных крыс
   В тот год в округе развелись -
   Не жизнь, а сущий ад.
   Да-да!
   От крыс не скрыться никуда:
   Они всех кошек одолели,
   Взбирались к детям в колыбели,
   Еду таскали без стыда.
   Они кишели на поварнях,
   Во всех пекарнях, сыроварнях,
   В карманах, шляпах, здесь и там,
   Грозя селедкам и сосискам,
   И громким, но нестройным писком
   Вторгаясь в разговоры дам.
   Вот горожане наконец
   Явились в ратушу и завопили хором:
   - Наш мэр - бездельник и глупец,
   Наш городской совет покрыл себя позором!
   Кого мы в бархат одеваем,
   Подбитый ценным горностаем?
   Им даже недосуг, лентяям,
   Умом раскинуть лишний раз,
   Чтобы от крыс избавить нас!
   Коль этим старцам, впавшим в детство,
   От грызунов не вспомнить средства -
   Разгоним их за дармоедство! -
   Совет затрясся. Бедный мэр
   И вовсе стал от страха сер.
   Умом раскинуть - штука непростая.
   Совет кряхтит, пыхтит; уж скоро ночь...
   - Я б мантию свою из горностая
   За гульден продал и сбежал бы прочь! -
   Воскликнул мэр. - Вот задали задачу!
   Дыру проскреб в затылке, чуть не плачу:
   Какое средство выбрать наудачу -
   Ловушки? Яд крысиный? Сколько мук! -
   Едва он это вымолвил, как вдруг
   Послышался у двери легкий стук.
   Мэр подскочил. - Что там такое?
   Кто в наши ломится покои? -
   И съежился от страха вдвое,
   Хотя и был весьма пузат
   (Его давно потухший взгляд
   Чуть оживлялся лишь над чашей,
   Где суп дымился черепаший).
   - Что там за странноетук-тук?
   Не крысы ль? Ах! Малейший звук -
   И мной уж овладел испуг!
   Все ж расхрабрился мэр. - Войдите! - бросил хмуро,
   И в зал вступила странная фигура.
   Двухцветный плащ ее скрывал:
   Он был наполовину ал,
   Наполовину - как желток;
   Сам гость был тонок и высок,
   Светловолос, но смуглолиц,
   А взгляд - как сталь из-под ресниц!
   И ни бородки, ни усов,
   И непонятно, кто таков.
   Советники застыли, глядя
   На пришлеца в чудном наряде.
   - Да он хоть спереди, хоть сзади
   Точь-в-точь мой прадед, - кто-то прошептал, -
   Уж не из гроба ль нынче он восстал?
   Тут незнакомец им поклон отвесил
   И молвил: - Господа, ваш вид невесел.
   Однако перед вами тот,
   Кто силой за собой влечет
   Всех тварей скачущих, летучих,
   Плавучих или же ползучих.
   Я в ход пускаю свой секрет,
   Когда наносят людям вред
   Кроты, гадюки, саранча ли...
   Я - Пестрый Дудочник, уж так меня прозвали.
   (И впрямь, на шее чужака
   На пестром шарфе желто-алом
   Висела дудочка легка.
   Ее рассеянно ласкал он:
   То прятал, опуская взгляд,
   Под старомодный свой наряд,
   То к ней тянулся в нетерпенье,
   Спеша ладов услышать пенье.)
   - Меня, - так он им говорил, -
   Татарский хан благодарил
   За избавленье от москитов.
   Двух азиатских я царей
   От диких спас нетопырей
   И от домашних паразитов.
   А ваших крыс и прочих грызунов
   Из города я увести готов,
   Коль мне заплатят тысячу монет.
   - Да хоть сто тысяч! - завопил совет.
   И вот по мостовой булыжной
   С улыбкой легкой он идет,
   А в дудочке, пока недвижной,
   Таинственная сила ждет.
   И нежно округливши рот,
   Он дунул - и глаза сверкнули чудным
   Огнем, лиловым, изумрудным,
   Как свечи, если соль в их пламя попадет.
   Лишь только дудка заиграла -
   Как будто гул далекого обвала,
   Как будто тысячеголосый ропот,
   Как будто мощных армий грозный топот
   Послышался, и зданья затряслись,
   И хлынули наружу толпы крыс:
   Крупных, мелких, серых, черных,
   Неуклюжих и проворных,
   Рыжих, пегих, юных, старых,
   Толстобоких и поджарых.
   Крыса-бабка с крысой-дедом
   Шли-брели за дудкой следом,
   Братья, сестры, тетки, дяди
   Напирали дружно сзади...
   И так по городу шагал он,
   А крысы вслед валили валом,
   Приплясывая в лад, пока
   Не поглотила всех река.
   И лишь один могучий голохвост
   Вплавь перебрался через Везер
   (Как с древним свитком Юлий Цезарь)
   И весть в Крысландию принес.
   - О други, - он вещал, - сколь сладостные звуки
   Мне чудились! Какие скрипы, стуки -
   Как будто яблоки кладут под пресс,
   На окороке делают надрез,
   В коптильню двери открывают,
   С бочонков обручи сбивают,
   В поварне, прямо на весу,
   Шпигуют салом колбасу...
   И голос ангельский разнесся над долиной
   (Он слаще был, чем свежая морковка):
   «Возрадуйся, народ крысиный!
   Весь мир для вас - открытая кладовка.
   А ну-ка живо, налетай,
   Грызи, кусай, хрусти, глотай,
   Кто проглотил - еще хватай!»
   И предо мною, как награда,
   Возник бочонок рафинада:
   Уже расклепан - весь, мол, твой!
   Я прыг - и в воду с головой.
   Так шумно горожане ликовали,
   Что чуть колокола не оборвали.
   А мэр командовал: - Скорей
   Несите кольев и гвоздей!
   Разворошить, забить все норы,
   Чтоб от крысиной жадной своры
   Впредь не осталось и следа!
   - Сперва, коль вы блюдете уговоры,
   Мою мне тысячу отдайте, господа.
   - Как! Снова дудочник? Да что он, в самом деле!
   Советники с досады пожелтели.
   Ведь на пирах в управе городской
   Кларет и мозельвейн текли рекой.
   Пора им было рейнского запасы
   Пополнить, как же можно взять из кассы
   Такую сумму и отдать за труд
   Бродяге, разодетому как шут?!
   Тут мэр сказал с усмешкою лукавой:
   - Мы все стояли там, над переправой,
   И видели, как крысы шли ко дну.
   Теперь уж никакому колдуну
   Их не вернуть! Так не взыщи, дружище,
   Ведь мы разорены и сами нищи,
   Мы только в шутку речь вели о тыще.
   Куда тебе такие-то деньжищи?
   Чтоб не остаться без питья и пищи,
   И пятьдесят - хорошая цена.
   Ты дело сделал, получи сполна!
   Но дудочник вскричал: - Нельзя ли без обману?
   Где гульдены мои? Я ждать не стану!
   Я должен к ужину поспеть в Багдад,
   Где с поваром халифа буду рад
   Его похлебку разделить в награду
   За то, что скорпионов, полных яду,
   Из кухни выкурил. Для бедняка
   За труд мой плата впрямь невелика,
   Но вам не уступлю и медяка!
   Вы ж до греха меня не доводите -
   Иль музыки иной отныне ждите.
   - Как! - возмутился толстый мэр. -
   Какой-то повар мне пример?
   А сам ты кто? Цыган беспутный,
   Циркач, одетый в плащ лоскутный!
   Ступай дуди, пугай ворон,
   Пока весь дух не выйдет вон!
   И вновь по улице мощеной
   Шагает он: стопа легка,
   И дудочку из тростника
   Ко рту он держит поднесенной.
   И первый, самый нежный звук
   Над городом разнесся вдруг...
   И тотчас послышался шорох и шепот,
   И смех приглушенный, и радостный топот,
   Возня, болтовня, толкотня и хлопки,
   Цок-цок! - деревянные башмачки,
   И словно цыплята на голос хозяйки,
   Детей повалили веселые стайки.
   Все девчонки, все мальчишки,
   Белокурые трусишки,
   Ясноглазые плутишки,
   В пляс пошли гурьбою тесной
   Вслед за музыкой чудесной!
   Совет на миг окаменел.
   Не в силах вымолвить ни слова,
   Отцы взирали, побелев как мел,
   На тех, что догоняли крысолова:
   Кто провожал глазами дочь,
   Кто сыновей, спешивших прочь.
   Но что за ужас обуял их,
   Когда чужак в одеждах желто-алых,
   Маячивший невдалеке
   С поющей дудочкой в руке,
   Вдруг снова повернул к реке!
   Но нет, он выбрал, слава богу,
   Другую, к западу, дорогу -
   Туда, где высится гора,
   Могучий Коппельберг. - Ура!
   Не сможет дудочник упорный,
   Играя, лезть к вершине горной -
   Опустит дудку он, а тут
   С детишек чары и спадут! -
   Но в этот миг, назло погоне,
   Проход открылся в горном склоне
   И музыкант вошел туда,
   За ним - детишек череда,
   И вновь гора сомкнулась, как вода.
   В тот день лишь одного мальчишку,
   Хромого, что не мог бежать вприпрыжку,
   Дождались дома, и потом
   Всю жизнь он сожалел о том.
   - Друзья ушли, - он повторял в печали, -
   И в городе так одиноко мне!
   Зачем меня не подождали?
   Зачем мне только обещали
   Иную жизнь в неведомой стране?
   Ах, в том краю - не то что в этом!
   Там весело зимой и летом,
   Там всюду фрукты и цветы
   Необычайной красоты,
   Там воробьи - пестрей павлинов,
   Там, крылья мощные раскинув,
   Летает конь быстрей орла,
   И не кусается пчела.
   Там исцеляются калеки,
   О хромоте забыв навеки;
   Туда совсем не долог путь,
   Уже осталось мне чуть-чуть,
   Но в этот миг умолкла дудка,
   Закрылся вход - ни промежутка!
   И стало пусто вдруг и жутко.
   О, бедный Гамельн! Право, нелегко
   В рай бюргеру войти, скорей верблюда
   Протиснешь сквозь игольное ушко...
   Напрасны все молитвы. Дело худо.
   На север, запад, юг, восток,
   Вдоль всех тропинок и дорог
   Мэр шлет гонцов: - Сыщите крысолова!
   Пусть просит выкупа любого,
   Пусть забирает все добро,
   Все золото и серебро,
   И лишь детей вернет нам снова!
   Когда ж последний к ним гонец
   Ни с чем вернулся наконец,
   То каждый стряпчий и писец
   Поклялся исполнять приказ совета
   И, выводя под грамотой число,
   О чем бы дело там ни шло,
   Писать: “Сие произошло
   В такой-то год от памятного лета
   Тысяча триста семьдесят шестого”.
   И улицею Крысолова
   Зовется с давней той поры
   Последний путь пропавшей детворы.
   На этой улице не смейте
   Бить в барабан, играть на флейте,
   Трактиры строить, пить вино -
   Все это здесь запрещено.
   Под Коппельбергом, у подножья,
   Прочтите надпись на скале
   И рассмотрите в церкви Божьей
   Детей фигурки на стекле.
   Еще скажу вам, что в чужой земле,
   В гористой Трансильвании, есть племя,
   Что нравом и обычаями всеми
   Своим соседям явно не сродни:
   Их предки здесь не жили искони,
   Но в этот край пришли из подземелья,
   Куда их силой чар, а может, зелья
   Коварно заманили в оны дни
   Из города в долине плодородной,
   Где протекает Везер полноводный,
   Но кто, зачем и как - не ведают они.
 

   © Марина Бородицкая. Перевод, 2006
   Опубликован в журнале «Иностранная литература», № 1 за 2006 г.