Она позвонила, чтобы договориться о посещении.
   Сначала молодой человек воспротивился и ответил:
   — Нет, спасибо, нет, очень жаль, я все понимаю, но — нет.
   Однако вслед за тем на другом конце провода он услышал ее молчание — полное отсутствие каких бы то ни было звуков, только скорбь, которая не находит выхода, и после долгой паузы ответил:
   — Ну ладно, приходите, только, пожалуйста, ненадолго. Ситуация довольно странная, не знаю, что и сказать.
   Она этого тоже не знала. По дороге к нему домой она раздумывала, с чего начнет, как он к этому отнесется, что ответит. Страшнее всего было не совладать со своими чувствами — тогда он просто выставит ее из квартиры и хлопнет дверью.
   Ведь этого парня она совсем не знала. Абсолютно чужой человек. Они никогда в жизни не встречались; до вчерашнего дня она даже имени его не слышала — хорошо, что знакомые в местной больнице подсказали, а то она уже отчаялась что-нибудь найти. А теперь, пока не поздно, нужно было прийти к незнакомому человеку и обратиться к нему с самой необычной просьбой в ее жизни; да что говорить, в жизни любой матери за всю историю цивилизации это была бы самая сокровенная просьба.
   — Подождите, пожалуйста.
   Она дала таксисту двадцать долларов, чтобы он никуда не отъезжал — на тот случай, если она выйдет раньше, чем планировала, — а потом надолго задержалась у подъезда, сделала глубокий вдох, открыла дверь, вошла и поднялась в лифте на третий этаж.
   Перед его квартирой она закрыла глаза, еще раз глубоко вдохнула и постучалась. Ответа не было. В смятении она забарабанила в дверь. На этот раз ей открыли, хотя и с задержкой.
   Молодому человеку на вид было лет двадцать, может, больше; он окинул ее неуверенным взглядом и уточнил:
   — Миссис Хэдли?
   — Вы на него совсем не похожи, — услышала она свой голос. — То есть…
   Она почувствовала, что заливается краской, и чуть не развернулась, чтобы убежать.
   — Неужели вы надеялись на сходство?
   Открыв дверь пошире, он отступил в сторону.
   На низком столике в центре единственной комнаты был готов кофе.
   — Нет-нет, что вы. Сама не знаю, что говорю.
   — Проходите, располагайтесь. Меня зовут Уильям Робинсон. Или просто Билл. Вам с молоком или черный?
   — Черный.
   Она следила за его движениями.
   — Как вы на меня вышли? — спросил он, передавая ей чашку.
   Она приняла ее дрожащими пальцами.
   — Через знакомых, которые работают в больнице. Они навели справки.
   — В обход всех правил.
   — Да, понимаю. Это по моему настоянию. Понимаете, я на год, если не больше, уезжаю во Францию. Для меня это был последний шанс встретиться… я хочу сказать…
   Замолчав, она уставилась в чашку.
   — Стало быть, они прикинули, что к чему, и пошли на это, хотя истории болезни хранятся в сейфе? — тихо спросил он.
   — Да, — ответила она. — Все совпало. В ту ночь, когда умер мой сын, вас доставили в больницу для пересадки сердца. Это были вы. В ту ночь и еще целую неделю таких операций больше не делали. Я узнала, что вас выписали из больницы, и мой сын… точнее, его сердце… — у нее дрогнул голос, — осталось с вами.
   Она опустила кофейную чашку на стол.
   — Сама не знаю, зачем пришла, — сказала она.
   — Все вы знаете, — возразил он.
   — Нет, честное слово, не знаю. Все так странно, печально и в то же время ужасно. Не знаю. Божий дар. Я непонятно говорю?
   — Мне все понятно. Этот дар спас мою жизнь.
   Теперь настал его черед замолчать; он налил себе еще кофе, размешал сахар и пригубил.
   — Когда мы с вами распрощаемся, — начал молодой человек, — куда вы отправитесь?
   — Куда отправлюсь? — неуверенно переспросила женщина.
   — В смысле… — Парень содрогнулся от напряжения: слова застревали в горле. — В смысле… вам еще с кем-нибудь нужно повидаться? Еще кто-нибудь…
   — А, понимаю. — Женщина закивала, переменила положение, чтобы совладать с собой, изучила сцепленные на коленях руки и в конце концов пожала плечами. — В общем, да, есть еще кое-кто. Мой сын… он спас зрение какому-то человеку из Орегона. Потом, еще в Тусоне живет некто…
   — Можете не продолжать, — перебил парень. — Напрасно я спросил.
   — Нет-нет. Все это так странно, нелепо. И непривычно. Каких-то несколько лет назад такой ситуации просто не могло быть. Теперь другое время. Не знаю, смеяться или плакать. Просыпаюсь в недоумении. Часто спрашиваю себя: а он тоже недоумевает? Но это уж совсем глупо. Его больше нет.
   — Где-то же он есть, — сказал парень. — Например, здесь. И я живу лишь потому, что он сейчас здесь.
   У женщины заблестели глаза, но слез не было.
   — Да. Спасибо вам.
   — Это его надо благодарить, и еще вас — за то, что позволили мне жить.
   Вдруг женщина резко вскочила с места, словно ее подбросила неодолимая сила. Она стала озираться в поисках выхода — и не видела двери.
   — Куда вы?
   — Я… — выдавила она.
   — Вы же только что пришли!
   — И очень глупо сделала! — вскричала она. — Мне так неловко. Взвалила такой груз и на ваши плечи, и на свои. Нужно скорей уходить, пока я не свихнулась от этого абсурда…
   — Не уходите, — сказал молодой человек.
   Повинуясь его тону, она уже собиралась сесть.
   — Вы еще кофе не допили.
   Стоя у кресла, она трясущимися руками взяла со столика чашку с блюдцем. Тихое дребезжание фарфора было единственным звуком, под который она, охваченная какой-то неутолимой жаждой, залпом проглотила свой кофе. Вернув пустую чашку на стол, она выговорила:
   — Мне и самом деле надо идти. Чувствую себя неважно, слабость. Чего доброго, упаду где-нибудь. Мне так неловко, что я сюда заявилась. Храни тебя Господь, мальчик мой, долгих тебе лет жизни.
   Она направилась к выходу, но он преградил ей путь.
   — Сделайте то, зачем пришли, — сказал он.
   — Что-что?
   — Вы сами знаете. Прекрасно знаете. Я не возражаю. Давайте.
   — Мне…
   — Давайте, — мягко повторил он и закрыл глаза, вытянув руки по швам.
   Вглядевшись в чужое лицо, она перевела глаза туда, где под рубашкой угадывался нежнейший трепет.
   — Ну, — негромко поторопил он.
   Она почти сдвинулась с места.
   — Ну же, — выговорил он в последний раз.
   Она сделала шаг вперед. Повернула голову набок и стала медленно-медленно наклоняться, пока не коснулась правым ухом его груди.
   Ей хотелось закричать, но она сдержалась. Хотелось сказать что-нибудь восторженное, но она сдержалась. С закрытыми глазами она просто слушала. У нее шевелились губы — видимо, с них раз за разом слетало какое-то слово, а может, имя, почти в такт биению, которое она слышала под рубашкой, в груди, под ребрами этого терпеливого парня.
   Там стучало сердце.
   Она слушала.
   Сердце стучало ровно, без перебоев.
   Она слушала очень долго. Больше она не сдерживала дыхание, и щеки у нее порозовели.
   Она слушала.
   Сердце билось.
   Наконец, подняв голову, она напоследок вгляделась в лицо этого незнакомого парня и быстро коснулась губами его щеки, развернулась и скользнула к дверям, даже не поблагодарив — но благодарности и не требовалось. С порога она не оглянулась — просто открыла замок и вышла, бесшумно прикрыв за собой дверь.
   Парень медлил. Его правая рука скользнула по рубашке и нащупала то, что было спрятано в груди. Веки так и не разомкнулись, на лице не появилось никакого выражения.
   Он повернулся, не глядя сел в кресло и на ощупь взял чашку, чтобы допить кофе.
   Ровный пульс, великий трепет жизни побежал по его руке, добрался до чашки, и теперь она пульсировала в том же нескончаемом, непрерывном ритме, пока он подносил ее к губам и делал глотки, будто смакуя снадобье, доставшееся ему в дар, которое не иссякнет еще так долго, что ни угадать, ни предсказать невозможно. Он осушил чашку.
   И лишь открыв глаза, понял, что в комнате никого нет.