На руке висела корзинка с покупками. Одеколон «Вуайаж» Зайцева вынула и любовалась картинкой: путешественники едут в санях. Внюхивалась. Правой рукой подносила к губам с белыми усиками на пятиалтынный мороженого.

 
– лейся, песнь моя,
пионерска-я!
 

   Коренастенький, с засученными рукавами, с пушком на щеках, шагал сбоку и, смотря на ноги марширующих, солидно покрикивал:
   – Левой?
   – Это кто ж такой? – спросила Зайцева.
   – Вожатый, – пискнула белобрысая девчонка с наволокой и, взглянув на Зайцеву, распялила наволоку над головой и поскакала против ветра.
   У запертой калитки дожидался Петька.
   – Здравствуйте, – сказал он. – Утонул солдат.
   Уселись за стол под грушей. Петька отвечал уроки. Зайцева рассеянно смотрела за забор.
   Выкрутасами белелись облака. На горке, похожее на бронированный автомобиль, стояло низенькое серое Успенье с плоским куполом.
   – Рай был прекрасный сад на востоке.
   Прекрасный сад!..
   После обеда муж читал газету. – Каковы китайцы, – восхищался он. Напился чаю и лег спать. Пришла Дудкина в синем платье. Сидели под грушей. У ворот заблеяла коза.
   Оживились. Почесали у нее между рогами, и она, довольная, полузакрыла желтые глаза с белыми ресницами.
   – Водили к козлику? – интересовалась Дудкина.
   Успенье стало черным на бесцветно-светлом небе.
   Выплыла луна.
   – Я пробовала все ликеры, – сказала Дудкина задумчиво. – У Селезнева, на его обедах для учителей.

   Зайцева, в кисейном платье с синими букетиками, оттопыривала локти, чтобы ветер освежал вспотевшие бока. Коротенькая Дудкина еле поспевала. Муж пыхтел сзади.
   Свистуниха, в беленьком платочке, выскочила из ворот. Смотрела на дорогу.
   – Принимаю икону, – похвалилась она.
   – А мы – к утопленнику, – крикнул муж.
   Остановились у кинематографа: были вывешены деникинские зверства. Из земли торчали головы закопанных. К дереву привязывали девицу…
   Перед приютом, вскрикивая за картами, сидели дефективные. – Дом Зуева, – вздохнула Дудкина. – Здесь была крокетная площадка. Цвел табак…
   Прошли казарму, красную, с желтым вокруг окон. Взявшись за руки, прогуливались по двое и по трое солдаты.
   Над водоворотом толклись зрители. Играли на гитаре. Часовой зевал.
   Зайцевы поковыряли кочку – нет ли муравьев. Муж развернул еду.
   Молодые люди в золотых ермолках, расстегивая пуговицы, соскочили к речке.
   – Нырни, – веселились они, – и скажи: под лавкой.
   Смеялись: – Пока ты нырял, мы спросили, где тебя сделали.
   Дудкина прищурилась. Муж щелкнул пальцами: – Эх, молодость!
   – «Левой!» – замечталась Зайцева. Возвращаясь, поболтали о политике.
   – Отовсюду бы их, – кипятился муж.
   – Нет, я – за образованные нации, – не соглашалась Дудкина.
   Встретились со Свистунихой. Она управилась с иконой и спешила, пока светло, к утопленнику.

   Муж пришел насупленный. Из канцелярии он ходил купаться, в переулочке увидел на заборе клок черной афиши с желтой чашей: голосуйте за партию с-р. Вспомнил старое, растрогался… После обеда – повеселел.
   – Утопленник, – рассказывал он новость, – выплыл.
   Зайцева купила кнопок. Бил фонтанчик, и краснелись низенькие бегонии и герани перед статуей товарища Фигатнера.
   Потемнело. С дерева сорвало ветку. Полетела пыль.
   «Закусочная всех холодных закусок», – прочла Зайцева над дверью. Вскочила.
   – Я мыла голову, – уныло улыбаясь, сказала толстая хозяйка с распущенными волосами. – Откупорила квас.
   У меня печник: вчера поставила драчёну – получился сплошной закал.
   На столе была ладонь с окурками. Две розы без ножек плавали в блюдечке.
   Вбежала мокрая девица и, косясь внутрь комнаты, толстенькими пальцами отдирала от грудей прилипавшую кофту.
   – Радуга! – Девица выскочила. Вышли с хозяйкой на крыльцо.
   Вожатый, коренастенький, без пояса, босиком, размахивая хворостиной, выпроваживал на улицу козла.
   – Ихний? – просияла Зайцева.
   Туча убегала. Кричали воробьи. Мальчишки высыпали на дорогу, маршировали:

 
– красная армия
всех сильней!
 

   Плелись коровы. Важная и белая, раскачивая круглыми боками и задрав короткий хвостик на кожаной подкладке, шла коза. Зайцева позвала:
   – Лидия, Лидия!
   – Лидия, Лидия, – вывесились из окон дефективные.
   Закат светил на вывеску с четырьмя шапками. Играли вальс. В окне лавчонки висел ранец.
   – Жоржик, – закричала Свистуниха и остановилась с ведрами в руках.
   Это Лидию прежде звали Жоржиком: Зайцева переименовала. – Не женское имя, – объясняла она.