Летние сумерки невесомо опускаются на благословенную землю. Смолкли птицы, лишь серебристо журчит ручей, убегая под сень цветущих лип и дальше, дальше, к сонному озеру, в тихую гладь которого робко смотрится юная луна. И вот уже благоуханная ночь укрыла холмы и долины мягким покрывалом сна.
   Но в дивной роще у подножия Белых скал не смолкают песни. Там пляшут всю короткую летнюю ночь, до самого рассвета, и только тьма хранит тайну подаренных под ее крылом поцелуев.
   Только здесь можно встретить чудесный народец полуросликов, что так задорно отплясывают рил в мягкой траве, топоча мохнатыми ногами и вскрикивая в такт. Только здесь, бывает, наткнешься у костра на бородатого гнома, что солидно цедит эль из хрустальной кружки и попыхивает трубкой, так великолепно изукрашенной драгоценными камнями, что больно становится при взгляде на эту красоту.
   И только здесь бессмертные эльфы поют свои древние баллады и танцуют в лунных лучах, и росинки блестят в их белых волосах, как осколки звезд. Их голоса струятся, словно дождинки, ливнем в знойный день, а движения так изящны и грациозны, что захватывает дух.
   Щедро наделенные создателем бесконечными годами и неувядающей красотой, свободные и прекрасные, они легко дарят любовь и неспособны на ненависть. Они - само совершенство.
   Яркая звездочка прочертила небосклон, канув в темную крону столетнего дуба. Трава мягка, а горячий шепот слышат только звезды.
   – Сделай меня бессмертной, эльф. Сделай меня бессмертной.
   И тихий серебристый смех.
 
   Эльдарион проснулся на рассвете. В ушах еще звенели песни, а губы хранили сладкий вкус поцелуев, но в душу с первым лучом солнца прокралась неясная тревога.
   Он легко поднялся с зеленого ложа. Откинул за уши длинные светлые волосы, набросил легкий плащ. Мимолетно глянул на огромный изумруд, вделанный в именной перстень и замер, побледнев так, что цвету его щек позавидовала бы русалка.
   Камень горел тревожным багровым светом.
   Полвека прошло.
   Не может быть! - простонал он, хватаясь за сердце, что колотилось неровно и часто, словно тесно было ему в узкой эльфьей груди.
   Солнце поднималось над рощей громадное и алое, точно обагренное светом колдовского изумруда. Эльдарион опустился на колени, заломил руки в бессильной муке. Слезы заструились по прекрасному лицу и там, где падали они на сухое дерево, робко поднимались к небу нежные ростки неведомых цветов.
   Жаркие лучи коснулись озерной глади, разгоняя утреннюю дымку, когда на пороге эльдарионова жилища появилось трое.
   – Поднимайся, тварь - презрительно бросил вчерашний товарищ Тариель. На лице одного из спутников блуждала злорадная усмешка.
   Мифриловый стилет с богато изукрашенной рукоятью остался на столе. На краткое мгновение представилось: схватить, ударить... Но как вонзишь острие в сердце, что только вчера билось в унисон с твоим? Как отнимешь жизнь у друга? Недавнего друга...
   Стальные пальцы стиснули его плечи, Тариэлю повертел в руках клинок.
   – Потрепыхайся, слизняк, - ухмыльнулся он. - Ну-ка!
   Заговоренная волосяная петля стиснула шею, руки связали по локтям. Как в дурном сне, Эльдарион, пошатываясь, вышел на улицу; на пороге Тариель ловко пихнул пленника в пыль. Кашляя и отплевываясь, эльф поднялся на ноги.
   Из окон с затаенным злорадством глядели на процессию эльфийские женщины.
   Острые солнечные лучи резали глаза. У Тысячелетнего Дуба юнец с человеческой рыжиной в волосах швырнул камень в лицо Эльдариону; острый край рассек губу, рот наполнился соленой влагой. Узкий ручеек пополз по шее, смывая пыль.
   Экскорт захохотал.
   Он видел такое и раньше: раздавленных, униженных собратьев, что раз в полвека уходили, подгоняемые тычками и злым хохотом. И возвращались... И никто из вернувшихся не вспоминал о страшном дне, словно память милосердно укутала отвратительные воспоминания флером забвения. Или будто вместо ушедших возвращались другие.
   Молодые и сильные.
   Спину ожгло плетью. Эльдарион споткнулся, ткнулся лицом в изрезанную морщинами кору, едва сдержал стон. Мир обрушивался в бездну: вчера они пели древние баллады о любви и благородстве, а сегодня глумились над достигшим полувека, будто грязные орки.
   Земля бросилась в лицо. Он почти не чувствовал ударов, лишь видел - до мельчайшей прожилочки на лепестках - крохотный желтый цветок, что пробился меж корней.
   – Прекратите!
   Звучный голос деремрана раздался совсем рядом. Эльдарион приподнял грязное лицо и ткнулся носом в белоснежные сандалии Не имеющего имени, единственного старого эльфа.
   – Эльфы вы или орки смердящие? - гневно вопрошал деремран. Сопровождающие изображали покорность, но втайне ухмылялись.
   Эльдарион осторожно приподнялся.
   – Ко мне, - бросил Не имеющий имени и зашагал прочь. Эльдариона бесцеремонно пнули пониже спины.
   – Не заставляй мудрейшего ждать, мразь.
   Тропинка вилась вокруг белой скалы, уходя в заросли и снова выныривая под солнечные лучи. Сопровождающие быстро устали, и Эльдарион брел сам по себе, лишь изредка подгоняемый неласковым тычком. Под ногами хрустели острые камешки, тропа обогнула слепящий известняковый выступ и уткнулась в жилище, выращенное прямо среди камней.
   В покоях деремрана прохлада пахла сухой травой. Вокруг высокого деревянного трона вились живые цветы. Эльдариона толкнули вперед и, не удержавшись, он упал на колени. Да так и остался.
   – Ты жил полвека, эльф, - устало и тихо произнес деремран. - Ты изжил себя. Ты лишен имени и самого рода. И пребудешь безымянной тварью отныне и покуда камень двух лиц не разрешит твою судьбу, или не будет окончен твой век в тварном образе.
   Позади шумно вздохнули.
   – У тебя есть выбор, безымянный. Ты можешь спуститься в долину и прожить там отпущенные тебе годы. Или ты можешь войти в пещеру к камню двух лиц.
   – Что ждет меня? - угрюмо спросил Эльдарион.
   – Каждый шаг к долине добавит морщин твоему челу, выбелит твою кожу и согнет твою спину. Твоя натура преобразится чудовищным образом, и ни один из живущих не признает в тебе эльфа... - деремран вздохнул и добавил без церемоний. - Гоблином станешь бледнокожим, понял?
   – А в пещере?
   Деремран сгорбился, будто это он спускался в долину, превращаясь в позорище дивного народа - бледнокожего гоблина. На лице, изборожденном глубокими морщинами, отразилась затаенная боль. Молча, он сделал знак свите оставить их вдвоем; поколебавшись, вышел и Тариэль.
   – Барлог его знает, - признался деремран, поднимаясь с трона. Он нажал на резную панель в углу залы и вытащил из открывшегося тайничка пузатую бутылку.
   Багровая искрящаяся струя ударилась в дно бокала.
   – Пей давай.
   Легкое вино было сладким, как запах лесных цветов, и пьянящим, как глоток утреннего воздуха.
   – Почему? - хрипло спросил Эльдарион, допив все до капли.
   – Знаешь, сколько мне лет, эльф? Три сотни...
   – Ты должен был пять раз встретиться с камнем двух лиц...
   Деремран устремил взгляд в узкое окно, на белые отроги скал, поднимающиеся к облакам. Тихо и грустро он сказал:
   – Но я не смог... Я испугался, Эльдарион. Когда я был совсем молод, я видел, как убили достигшего полувека, убили соседи, женщины... Он не смог выбрать дорогу, не смог даже прожить оставшиеся годы мерзким гоблином, потому что он просто умер. И тогда я испугался... Люди, считающие нас бессмертными, не знают такого страха.
   В молчании текли минуты и так же неспешно плыли в безмятежной синеве перья облаков. Казалось невозможным, что за стенами деремранова жилища течет обычная жизнь, и кто-то улыбается солнцу, а кто-то с тихой радостью вспоминает песни в ночной роще... И кто-то уже забыл о "твари".
   – Мы жестоки, - сурово сказал деремран. - Мы храним тайну нашего бессмертия от всех народов: нас превозносят, нами восхищаются, перед нами преклоняются. И никто не знает, как жесток может быть прекрасный эльф. Никто не ведает, что раз в полвека эльф теряет имя, и в этот день самые нежные и самые благородные души измываются над безответным изгоем... Может быть потому, что через полвека так же будут издеваться над ними... И каждый проходит через это еще и еще раз, ибо желание продлить молодость и красоту сильнее.
   – А ты, деремран?
   – А я - единственный среди эльфов - старею. Я добровольно отказался от имени - навсегда, я стал деремраном - хранителем тропы к бессмертию; и я до сих пор боюсь, Эльдарион. За каждого, кто уходит, и еще больше - если он возвращается. Потому что возвращается эльф с тем же лицом и тем же голосом, и так же, как прежде, поет он баллады летними ночами, но я боюсь, что это не он.
   Глаза деремрана показались совсем черными, когда он медленно произнес:
   – Я боюсь, что это тварь...
 
   Слепяще-белая тропа уходила в разверстый зев пещеры, как в пасть неведомого чудовища. Из глубины тянуло промозглым холодом, и Эльдарион с тоской обернулся к жаркому солнцу.
   И шагнул навстречу неведомому.
   По сырой бугристой стене прихотливо вилась синяя жилка. Где-то звонко капала вода, просачиваясь из трещины в камне. Тропа вилась в недрах пещеры, и за каждым уступом Эльдариону чудились невозможные чудовища.
   Он застыл, когда в конце длинного хода показался другой эльф. И лишь через минуту понял, что тропа упирается в зеркало.
   По гладкой поверхности камня непрерывно стекала вода, полируя его до удивительной ясности. Омываемое тонкими струями изображение непрерывно менялось, словно двойник в толще камня гримасничал.
   Камень двух лиц. Только сейчас Эльдарион понял, почему его так назвали. И встречи с ним так боится каждый эльф? Смешно. Люди пользуются зеркалами постоянно, и никто из них не страшится заглянуть в глаза своему двойнику.
   Улыбаясь, Эльдарион, подошел поближе и уставился в свое бледное изящное лицо.
   В серые глаза твари.
   Он закричал. Эхо заметалось среди стен, отскочило от синей жилки в толще скалы и рассыпалось водяными брызгами, искажая лицо в зеркале. Глаза не отпускали. Они держали его, выпивали душу, заставляя безумную, перепуганную тварь в нем истошно визжать. Камень вспучился, набух зеркальным пузырем и лопнул в лицо эльфу, и на миг показалось, что меж каменных стен их стало двое.
   Не показалось. Второй Эльдарион стоял у зеркальной стены, настороженно наблюдая за пришедшим...
   И стало тихо.
   Две пары серых глаз следили за противником, губы шептали заклинания, а две пары рук готовы были швырнуть в лицо двойнику огонь, и лед, и саму смерть. И только миг отделял обоих от небытия.
   – Тварь! - вскрикнул один, и лицо исказила судорога гнева, а с пальцев сорвалась ослепительная молния, на миг озарившая недра пещеры.
   А второй вдруг опустил руки.
   Молния, не долетев до неподвижного эльфа, остановилась, вспенилась слепящей волной, расплескалась по стенам и метнулась обратно, сметая на пути хрупкую фигуру с разметавшимися по плечам белыми волосами. На мгновение, охваченный пламенем эльф закричал голосом, в котором уже не было ничего живого, а в следующую секунду будто взорвался изнутри, и зеленое, как молодая весенняя листва, пламя ударило в потолок.
   Волна слабости и отчаяния охватила оставшегося в живых, и, уже падая на каменный пол, он понял, что плачет.
 
   Звонко капала в тишине вода.
   Эльдарион поднял голову и встретился взглядом с собственными мертвыми глазами. Сел. И прикоснулся пальцами ко лбу эльфа, которого он убил.
   К своему второму лицу.
   Он был собой, но был ли он тем Эльдарионом, что вошел в пещеру по белой тропе, или тем, что вышел из глубин зеркального камня? В тот краткий миг, когда жизнь фонтаном била из сердца двойника, он почувствовал, что они - одно целое. Что он уничтожил часть себя...
   И это было неизбежной платой за вечную юность.
   Он понял, почему уходят эльфы в туманный несуществующий город на границе болот, где, по слухам, превращаются в тени и вечно бродят над землей без мысли, без чувства, без страха и сомнения... И почему погибают в глупых поединках или от собственной руки. Он представил, как невыносимо будет вернуться сюда через полвека. И снова убить двойника.
   Кто бы из них ни выжил.
   Тело погибшего медленно истаивало, точно сырой воздух пещеры разъедал его. Эльдарион взял холодную руку двойника в ладони и сидел так, бездумно глядя на синюю прожилку в толще камня, пока труп становился призраком и исчезал совсем. Он поднялся лишь, когда заходящее солнце сбоку, будто украдкой, заглянуло в пещеру. От двойника не осталось даже тени.
   Деремран стоял на пороге, словно и не уходил в дом. Глаза его стали совсем темными, и руки стискивали резной посох, как будто это могло придать ему уверенности.
   – Ты вернулся, - сказал деремран.
   Он не ответил. Заходящее солнце было красным, будто пламя в глубине зачарованного изумруда - камня, зовущего навстречу боли.
   – Ты вернулся, - повторил деремран, и голос его сорвался.
   Эльдарион молча двинулся мимо, но деремран остановил его, осторожно прикоснувшись к плечу.
   – Ты видел... тварь? - почти робко спросил Не имеющий имени.
   Эльдарион покачал головой.
   – Я видел только себя, - мягко ответил он.
 
   Лесная птица выводила незамысловатую руладу на ветке липы. Робкий луч пробежал по светлым доскам пола, заиграл в изумрудной глубине именного камня.
   В дверь заглянула Вериэнь, зеленые глаза сияют предвкушением:
   – Тариэль достиг полувека! - крикнула она и расхохоталась. - Идем скорее, помучаем тварь.
   И упорхнула - лишь белый плащ взметнулся крылом невиданной птицы.
   Эльдарион медленно поднялся, стиснул руки так, что побелели пальцы.
   – Не тварь... - прошептал он. Глаза горячо и горько жгло, и слепили их алые лучи восходящего солнца. То ли всхлип, то ли рычание вырвалось из груди вместе с отчаянным криком:
   – Не тварь!