Когда поднимается занавес, Йерма спит; в ногах у нее – рабочая шкатулка. Сцена освещена странным, как во сне, светом. Входит пастух, пристально смотрит на Йерму. Он ведет за руку маленького мальчика в белом. Бьют часы. Когда пастух исчезает, свет становится веселым, весенним, утренним. Йерма просыпается.
   Голос (за сценой).

 
Баю, милый, баю,
спи, родной, усни.
Выстроим шалашик,
заживем одни.
 

   Йерма. Хуан! Ты слышишь, Хуан?
   Хуан. Иду.
   Йерма. Уже пора.
   Хуан. Прошли упряжки волов?
   Йерма. Да, прошли.
   Хуан. Ну, до свиданья.
   Йерма. Молока не выпьешь?
   Хуан. А зачем?
   Йерма. Работаешь много, сил не хватит.
   Хуан. Все худые люди крепкие, как сталь.
   Йерма. Все, да не ты. Когда мы поженились, ты был другой. Теперь у тебя лицо бледное, словно ты и солнца не видел. Сходил бы ты на реку, поплавал или влез бы на крышу в ливень. Мы женаты два года, а ты все печальней, все худее, словно растешь в землю.
   Хуан. Больше ничего не скажешь?
   Йерма (поднимаясь). Ты не сердись. Если бы я захворала, я бы рада была твоей жалости: «У меня жена хворает, заколю-ка я ягненка, нажарю ей вкусного мяса»; «У меня жена хворает, натоплю куриного жиру, грудь ей разотру, принесу овчину, укутаю ей белые ноги». Вот я чего хочу, потому о тебе и забочусь.
   Хуан. На чем и спасибо.
   Йерма. Так ты ж не даешь заботиться о себе!
   Хуан. А я здоров. Это все твои выдумки. Просто я много работаю. Старею с каждым годом.
   Йерма. С каждым годом… Мы все здесь да здесь.
   Хуан (улыбается). А где ж нам быть? Нам и тут неплохо. Работа идет хорошо, детей у нас нет, расходов меньше…
   Йерма. Детей у нас нет… Хуан!
   Хуан. Ну, что?
   Йерма. Разве я тебя не люблю?
   Хуан. Любишь.
   Йерма. Девушки дрожат и плачут, когда надо лечь с мужем. Разве я плакала, когда я с тобой легла? Разве я не пела, поднимая полотняный полог? Разве я не говорила, что простыни пахнут яблоком?
   Хуан. Говорила.
   Йерма. Моя мать обижалась, что мне не жалко с ней расстаться. И правда, я не жалела. Я радовалась в день свадьбы. И все-таки…
   Хуан. Работаешь, работаешь, а ты вечно одно…
   Йерма. Нет, не повторяй мне то, что люди твердят… Я знаю, это не так. Когда идет дождь, даже камни становятся мягче, и на них вырастает трава. Люди говорят: «Сорняк, ни на что не годен», а я вижу, как желтые цветочки колышутся на ветру.
   Хуан. Подождем!..
   Йерма. Да, подождем и будем любить друг друга. (Сама обнимает и целует мужа.)
   Хуан. Если тебе что нужно, ты скажи, я принесу. Не люблю, чтобы ты выходила.
   Йерма. Я и не выхожу.
   Хуан. Тебе здесь лучше.
   Йерма. Да.
   Хуан. По улицам ходят те, кому делать нечего.
   Йерма (мрачнеет). Да…
   Хуан уходит, Йерма идет к столику, проводит рукой по животу, зевает, потягивается и садится за шитье.

 
Ты откуда идешь, сыночек?
Из холодной, из вечной ночи.
Чем согрею тебя, сыночек?
Теплотою твоих сорочек.
 

   (Вдевает нитку в иголку.)

 
Завивайся в ночи, вьюнок,
заплетайте, ручьи, венок!
 

   (Словно говоря с ребенком.)

 
Чу! Залаял наш пес дворовый,
замычали во сне коровы,
плачет ветер, и ночь темна,
а в косе у меня луна.
Что ты ищешь, далекий, нежный?
 

   Пауза.

 
На груди твоей холмик снежный.
Завивайся в ночи, вьюнок,
заплетайте, ручьи, венок!
 

   (Шьет.)

 
Все, что силы мои сломило,
для тебя я терпела, милый,
и тебя я ношу, как рану,
и тебе колыбелью стану!
Но когда же ты станешь сыном?
 

   Пауза.

 
Когда тело дохнет жасмином.
Заплетись на заре, вьюнок,
заиграйте, ручьи, у ног!
 

   Йерма еще поет, когда входит Мария с узелком.
   Йерма. Ты откуда?
   Мария. Из лавки.
   Йерма. Так рано?
   Мария. Я бы и раньше вышла и ждала у дверей. Знаешь, что я купила?
   Йерма. Кофе к завтраку, сахару, хлеба.
   Мария. Нет. Кружев, три мотка ниток, ленты и цветную шерсть. Деньги мужнины, он сам мне их дал.
   Йерма. Кофточку хочешь шить?
   Мария. Нет… Я… ну, понимаешь…
   Йерма. Что с тобой?
   Мария. Уже… случилось. (Опускает голову.)
   Йерма встает и восхищенно смотрит на нее.
   Йерма. Через пять месяцев!
   Мария. Да.
   Йерма. А ты знала?
   Мария. Конечно.
   Йерма (с любопытством). Что же ты чувствуешь?
   Мария. Не пойму. Грустно мне как-то…
   Йерма. Грустно. (Хватает ее за руку.) Когда это случилось? Скажи, ты недоглядела?
   Мария. Да.
   Йерма. Ты, верно, пела, да? Я всегда пою. Ну, скажи…
   Мария. Не спрашивай. Ты когда-нибудь держала в руках живую птичку?
   Йерма. Да.
   Мария. Вот и это так… только в самой крови…
   Йерма. Как хорошо! (Смотрит на нее растерянно.)
   Мария. Не знаю, что и делать. Ничего я теперь не знаю.
   Йерма. Про что?
   Мария. Ну, что мне делать. Надо будет мать спросить.
   Йерма. Зачем? Она старая, все перезабыла. Ты ходи поменьше и дыши потише, словно у тебя в зубах роза.
   Мария. Люди говорят, он потом ножками пинается.
   Йерма. Тогда его и полюбишь, тогда и скажешь: мой сынок!
   Мария. Мне все же стыдно.
   Йерма. А что твой муж сказал?
   Мария. Ничего.
   Йерма. Он тебя очень любит?
   Мария. Он не говорит, но когда ко мне подходит, взор у него трепещет, как зеленый листочек.
   Йерма. Он знал, что ты?…
   Мария. Да.
   Йерма. Почему?
   Мария. Не знаю. Он в первую же ночь про это сказал и целовал меня в щеку, и мне все кажется, что ребенок светлым голубком скользнул мне в ухо.
   Йерма. Счастливая ты!..
   Мария. Ты это лучше меня понимаешь.
   Йерма. А что толку?
   Мария. И правда… Почему так случилось? Из всех, кто тогда вышел замуж, ты одна еще…
   Йерма. Да. Конечно, бывает и хуже. Елена ждала три года, а прежде, материны ровесницы, и того больше. Но два года и двадцать дней тоже немало. За что мне такое мучение? Ночью выйду босая в патио и хожу, хожу… Так и с ума сойдешь.
   Мария. Ну что ты! Как будто старуха… Да и грех жаловаться. Сестра матери моей ждала четырнадцать лет, а какого родила ребенка!
   Йерма (жадно). Какого же?
   Мария. И плакал, как теленок, и стрекотал, как кузнечик, и мочился нам на юбки, и за косы нас таскал, а когда ему пять месяцев исполнилось, стал царапаться.
   Йерма (смеется). Это ничего, стерпеть можно.
   Мария. Ну, как сказать…
   Йерма. Да что уж! Когда моя сестра кормила, у нее вся грудь потрескалась, боль ужасная, зато чистая, хорошая, здоровая боль.
   Мария. Говорят, с детьми намучаешься…
   Йерма. Ты больше слушай. Так говорят плохие матери, слабые. А на что им дети? Ребенок – не роза, без мучений не вырастишь. Я думаю, на них уходит половина нашей крови. Но это хорошо, это правильно, так и должно быть. У каждой женщины крови хватит детей на пять, а когда их нет, кровь становится ядом, как у меня.
   Мария. Прямо не знаю, что со мной…
   Йерма. Люди говорят, первый раз страшно.
   Мария. Посмотрим… (Робко.) Ты так ловко шьешь…
   Йерма (берет узелок). Давай, накрою тебе распашонок. А это что?
   Мария. Это пеленки.
   Йерма. Хорошо. (Садится.)
   Мария. Ну… До свиданья.
   Подходит к Йерме, та нежно касается ее живота.
   Йерма. По камням не бегай.
   Мария. До свиданья. (Целует ее и уходит.)
   Йерма. Приходи поскорей. (Сидит у столика, как в начале картины; берет ножницы, кроит.)
   Входит Виктор.
   Йерма. Добрый день, Виктор.
   Виктор (он сосредоточен и очень серьезен). Где Хуан?
   Йерма. В поле.
   Виктор. Что ты шьешь?
   Йерма. Пеленки крою.
   Виктор (улыбается). Вот как!
   Йерма (улыбается). Обошью кружевами.
   Виктор. Будет девочка, Йермой назовешь.
   Йерма (вздрагивает). Что ты сказал?
   Виктор. Я рад за тебя.
   Йерма (еле дыша). Нет… Я не для себя. Я для Марии.
   Виктор. Что же, может, и ты за ней следом. Вам бы нужен ребенок.
   Йерма (печально). Нужен!
   Виктор. Так чего ж ты? Скажи мужу, чтоб поменьше думал о работе. Он все деньги копит – и накопит, а кому он их оставит? Ну, я погнал овец. Передай Хуану, пускай берет тех двух, что он у меня купил, а насчет прочего – пускай подумает. (Улыбается и уходит.)
   Йерма (пылко). Да, пускай подумает!

 
Все, что силы мои сломило,
для тебя я терпела, милый,
и тебя я ношу, как рану,
и тебе колыбелью стану!
Но когда же ты станешь сыном?
Когда тело дохнет жасмином.
 

   (Встает в раздумье и идет туда, где стоял Виктор, жадно, как в горах, вдыхая воздух; потом идет в другой угол, словно чего-то ищет, возвращается к \ столику, садится и шьет, отрешенно глядя куда-то.)

Занавес

   Поле. Входят Йерма с корзинкой и Первая старуха.
   Йерма. Добрый день.
   Первая старуха. День добрый, красавица. Куда собралась?
   Йерма. Мужу обед носила в оливковую рощу.
   Первая старуха. Давно ты замужем?
   Йерма. Три года.
   Первая старуха. Детки есть?
   Йерма. Нету.
   Первая старуха. Ничего, будут.
   Йерма (оживляется). Правда?
   Первая старуха. А то как же? (Садится.) И я носила мужу поесть. Он у меня старый, а работает. Семеро детей у меня, семеро солнышек, а дочки нет, вот сама и хожу туда-сюда.
   Йерма. Вы с того берега?
   Первая старуха. Да, мы у мельниц живем. А ты из чьих будешь?
   Йерма. Я дочка Энрике-пастуха.
   Первая старуха. Энрике-пастуха я знала. Хорошая у тебя семья. Вставали, трудились, хлеб ели и умирали. Ни веселий тебе, ни гуляний. Серьезный народ. Я за твоего дядю чуть замуж не вышла. Только я была веселая, любила погулять, сладенького покушать. Подойду, бывало, к дверям, и все мне чудится, музыка играет, то поближе, то подальше, а это ветер… (Смеется.) Вот, не поверишь, два раза я замуж выходила, четырнадцать душ родила, семерых потеряла, а ничего, живу – не жалуюсь, умирать не хочу. Что ж это? Деревья стоят, дома стоят, а нам, в кого черт вселился, – и помирай?
   Йерма. Можно, я тебя спрошу?
   Первая старуха. Ну-ка? (Глядит на нее). Знаю, о чем спросишь. Про такие дела не говорят. (Поднимается.)
   Йерма (удерживает ее). А что? Я вам сразу поверила. Я давно хочу поговорить со старой женщиной. Мне надо узнать… Вот вы мне и скажите…
   Первая старуха. Что ж я тебе скажу?
   Йерма (тихо). Сами знаете. Почему у меня нет детей. Неужели мне, такой молодой, ходить за птицей да вешать занавески? Нет, вы посоветуйте, что мне делать! Я все сделаю, что вы скажете… Прикажете выколоть глаза, я и на то соглашусь…
   Первая старуха. Да что я знаю? Лягу навзничь, запою, а дети – как вода прибывают. Ты же такая красивая! Ладно, разговорилась я… Я-то много чего понимаю, да не скажу.
   Йерма. Почему? Я с мужем только про то и говорю.
   Первая старуха. Ну, слушай. Ты мужа любишь?
   Йерма. Как это?
   Первая старуха. Любишь ты его? Хочется тебе с ним быть?
   Йерма. Не знаю…
   Первая старуха. Дрожишь, когда он подходит? Голова у тебя кружится, когда он тебя целует?
   Йерма. Нет. Такого со мной не бывало.
   Первая старуха. Никогда? Даже на танцах?
   Йерма (вспоминает). Да… один раз… когда Виктор…
   Первая старуха. Ну!
   Йерма. Он меня обнял, а я ничего не сказала, не могла я говорить. И еще, когда мне было четырнадцать лет, он взял меня на руки, чтобы перенести через канаву, а я вся задрожала, просто зубы стучали. Это оттого, что я очень тихая была.
   Первая старуха. А с мужем?
   Йерма. Муж – другое дело! Отец выбрал, я согласилась. Ты не думай, я рада была! Я ведь с самой нашей помолвки мечтала… ну, о детях… В глаза ему смотрела, хотела себя увидать… такой маленькой, как кукла, как будто сама себе дочка…
   Первая старуха. Да, непохожи мы с тобой! Наверное, потому-то и не родишь. Мужчин надо любить. Они нам косы должны расплетать, водой поить изо рта, так уж в мире повелось.
   Йерма. В твоем, но не в моем. Я о многом думаю, и вся моя надежда – ребенок. Ради него я мужу предалась, ради него и предаюсь, а не для радости.
   Первая старуха. Вот и ходишь порожняя!
   Йерма. Нет, не порожняя, я злости полна. Разве я виновата? Разве надо искать в мужчине только мужчину? О чем же думать, когда он повернется и уснет, а ты глядишь в потолок? О нем самом или о том, что зародится в моей утробе? Я не знаю, ты мне скажи, будь милосердна! (Становится на колени.)
   Первая старуха. Ох, цветочек ты, цветочек!.. Красивая ты… Пусти, разговорилась я с тобой. Не люблю я чужую честь задевать… Придет время, узнаешь. Одно скажу: чересчур ты проста.
   Йерма (печально). Когда растешь в деревне, все от тебя скрывают. Намекнут, перемигнутся, а не скажут ничего. Вот и ты молчишь так важно, знаешь, а не расскажешь, хоть я тут умри от жажды.
   Первая старуха. Будь ты поспокойней, я бы сказала. А тебе не скажу. Я старая, слов на ветер не бросаю.
   Йерма. Что же, господь мне поможет.
   Первая старуха. Не поможет. Никогда я его не любила. Когда вы поймете, что его нету? Люди должны помочь.
   Йерма. Зачем ты мне это говоришь?
   Первая старуха (уходя). А лучше б он был, хоть какой. Разразил бы громом всех мужчин с гнилым семенем, веселей бы жилось!
   Йерма. Я тебя не пойму.
   Первая старуха. Зато я себя понимаю. Ты не горюй. Жди. Ты еще молодая. А от меня какая помощь… (Уходит.)
   Появляются подруги.
   Первая подруга. Куда ни пойдешь – народ.
   Йерма. Все в оливковых рощах, работают, им надо еду носить. Одни старики дома.
   Первая подруга. Ты в деревню?
   Йерма. В деревню.
   Первая подруга. А я вот спешу. Ребенка одного дома оставила, он там спит.
   Йерма. Беги, беги, детей оставлять нельзя! Свиньи у вас есть?
   Первая подруга. Нету. Но ты права. Поспешу.
   Йерма. Иди. Не дай бог, что случится. Ты его заперла?
   Первая подруга. А как же!
   Йерма. Ах, не знаете вы, что такое младенец! Все для него опасно. Иголка, глоток воды…
   Первая подруга. Да, да, побегу. Твоя правда, я как-то не подумала.
   Йерма. Беги.
   Вторая подруга: Было б у тебя душ пять, ты бы так не говорила.
   Йерма. Почему? Да хоть бы сорок!
   Вторая подруга. И все же нам с тобой без них спокойней.
   Йерма. Мне? Нет.
   Вторая подруга. А мне – да. Мало у меня забот! Вот мать, та меня все травами поит, а в октябре поедем к святому, говорят, он помогает, если очень попросить. Вот мать и попросит. Не мне же!
   Йерма. Зачем же ты замуж выходила?
   Вторая подруга. Выдали. Все выходят замуж. Если так и дальше пойдет, одни девчонки свободны останутся. Любить-то можно и без церкви, да старухи пристанут, не отвяжутся. Мне вот двадцатый год, не хочу я ни стряпать, ни стирать, а целый день кручусь, мучаюсь… На что это мне? Зачем нам с мужем было жениться? Мы и раньше тем же самым занимались. Все старухи навыдумывали…
   Йерма. Что ты такое говоришь?
   Вторая подруга. Ты меня полоумной назовешь? Полоумная, полоумная… (Смеется.) А я одно знаю – все по домам сидят и делают, что не хочется. Мне на улице лучше! К ручью побегу, в колокола ударю, рюмочку выпью.
   Йерма. Ты сама как ребенок.
   Вторая подруга. Зато не полоумная. (Смеется.)
   Йерма. Твоя мать живет там, наверху?
   Вторая подруга. Да.
   Йерма. В самом крайнем доме?
   Вторая подруга. Да.
   Йерма. Как ее зовут?
   Вторая подруга. Долорес. А на что тебе?
   Йерма. Ни на что…
   Вторая подруга. Почему ты спросила?
   Йерма. Так, к слову пришлось…
   Вторая подруга. Ну, ладно… Пойду мужу обед отнесу. (Смеется.) Ах, жаль, не жених! (Смеется.) Ушла я, полоумная! (Уходит, заливаясь смехом.) До свиданья!
   Виктор (поет за сценой).

 
Зачем один ты спишь, пастух?
Зачем один ты спишь, пастух?
Зачем один ты спишь, пастух?
Под пеленой моих волос
теплей и слаще бы спалось.
Зачем один ты спишь, пастух?
 

   Йерма (вслушиваясь).

 
Зачем один ты спишь, пастух?
Под пеленой моих волос
теплей и слаще бы спалось.
Тебе постелью мерзлый мох, пастух,
а изголовьем валуны, пастух,
и как седой бурьян зимы
твои неласковые сны.
Тебе постель застелет терн, пастух,
укроет иней в холода, пастух,
а если слышно женский смех —
то плачет в наледи вода.
Пастух, пастух.
Зачем ты каменной горе, пастух?
Гора-вдова, полынь-трава,
пастушья кровь тебе не впрок!
Одно родишь – колючий дрок!
 

   Йерма хочет уйти и сталкивается с Виктором.
   Виктор (весело). Куда идешь, красавица?
   Йерма. Это ты пел?
   Виктор. Я.
   Йерма. Как хорошо! Я никогда раньше не слышала.
   Виктор. Не слышала?
   Йерма. Голос какой звонкий! Словно вода струится у тебя во рту…
   Виктор. Я человек веселый.
   Йерма. Да.
   Виктор. А ты вот печальная.
   Йерма. Я не печальная, когда нет причины.
   Виктор. А муж твой еще печальней.
   Йерма. Нрав у него невеселый.
   Виктор. Он всегда был такой.
   Пауза. Йерма садится.
   Ты ему обед носила?
   Йерма. Да. (Глядит на него.)
   Пауза.
   А что тут у тебя?
   Виктор. Где?
   Йерма. Здесь… на щеке… Точно ожог… (Встает, подходит к нему.)
   Виктор. Нет, ничего.
   Йерма. Значит, мне показалось.
   Пауза.
   Виктор. Наверное, от солнца…
   Йерма. Наверное…
   Пауза. Тишина сгущается; он и она не двигаются с места, между ними идет молчаливая борьба.
   Йерма (дрожа). Ты слышишь?
   Виктор. Что?
   Йерма. Кто-то плачет.
   Виктор (прислушивается). Нет.
   Йерма. А мне показалось, ребенок плачет.
   Виктор. Да?
   Йерма. Где-то здесь. Просто заливался.
   Виктор. Здесь всегда ребята ходят, воруют яблоки.
   Йерма. Нет, совсем маленький.
   Пауза.
   Виктор. Ничего не слышу.
   Йерма. Все мне мерещится. (Пристально смотрит на него, и он на нее смотрит и отводит взгляд, словно боится.)
   Входит Хуан.
   Хуан. А ты все тут!
   Йерма. Мы разговаривали.
   Виктор. Я пошел. (Уходит.)
   Хуан. Тебе давно пора домой.
   Йерма. Я что-то замешкалась.
   Хуан. Не понимаю, что тебе тут делать.
   Йерма. Я слушала, как птицы поют.
   Хуан. Побоялась бы людей.
   Йерма (резко). Ты о чем?
   Хуан. Я тебя не корю, я людей опасаюсь.
   Йерма. Да ну их всех…
   Хуан. Не бранись. Женщине это не пристало.
   Йерма. Какая я женщина!
   Хуан. Ладно, поговорили. Ступай домой.
   Пауза.
   Йерма. Хорошо. Тебя ждать?
   Хуан. Нет, я до утра буду работать. Воды мало, надо охранять ее от воров. Ложись и спи.
   Йерма (скорбно). Хорошо, я усну… (Уходит.)

Занавес

   Пока поднимается занавес, слышно пение. У ручья стирают деревенские женщины. Прачки сидят и у рампы, и в глубине сцены и поют:

 
В ручье твой пояс мою,
блестит, как рыбка.
Жасмин на солнцепеке
твоя улыбка.
 

   Первая прачка. Не люблю я болтать.
   Третья прачка. Тут всегда болтают.
   Четвертая прачка. В этом нет ничего плохого.
   Пятая прачка. Честное имя заслужить надо.
   Четвертая прачка.

 
Тмин я посадила,
тмину и расти.
У кого нет чести,
тот и не в чести.
 

   Прачки смеются.
   Пятая прачка. Такая поговорка…
   Первая прачка. Да мы ведь ничего не знаем.
   Четвертая прачка. Просто он взял к себе в дом двух своих сестер.
   Пятая прачка. Незамужних?
   Четвертая прачка. Да. Раньше они в церкви присматривали, а теперь – за невесткой. Я бы не смогла с ними жить.
   Первая прачка. Почему?
   Четвертая прачка. Страшные они. Как листья, что вырастают на могиле. Словно воском натерты. Губы поджатые… Наверное, и стряпают на лампадном масле.
   Третья прачка. Переехали они?
   Четвертая прачка. Да, вчера. А он опять уходит в поле.
   Первая прачка. Что ж там у них случилось?
   Пятая прачка. Позавчера она всю ночь на пороге просидела, холода не испугалась.
   Первая прачка. Почему бы это?
   Четвертая прачка. Никак дома не сидится.
   Пятая прачка. Все они так, бездетные. Вместо того чтобы кружева плести да варенья варить, лазают на крышу или бегают босые по речке.
   Первая прачка. И чего ты болтаешь? Она не виновата, что не родит.
   Четвертая прачка. Кто хочет, рожает. А неженки сластены да лентяйки не желают живот свой портить.
   Все смеются.
   Третья прачка. Пудрятся, помадятся, цветочками украшаются, на чужих мужчин заглядываются.
   Пятая прачка. Верно говоришь!
   Первая прачка. Вы ее с кем-нибудь видели?
   Четвертая прачка. Мы не видели, люди видели.
   Первая прачка. Все люди да люди!
   Пятая прачка. Два раза!
   Вторая прачка. Что ж они делали?
   Четвертая прачка. Говорили.
   Первая прачка. Говорить не грех.
   Четвертая прачка. Главное дело – взгляд. Меня мать учила: на розы смотришь – одно, на мужчину – другое. Смотрит она на него.
   Первая прачка. На кого?
   Четвертая прачка. Да кое на кого. Хочешь, объясню?
   Смех.
   А когда она одна, смотреть не на кого, он у нее в глазах отражается.
   Первая прачка. Все ты врешь!
   Пятая прачка. А муж что?
   Третья прачка. Оглох ее муж. Сидит не шевельнется, как ящерица на солнышке.
   Все смеются.
   Первая прачка. Были бы дети, все бы у них иначе шло.
   Вторая прачка. Так всегда, если в семье ладу нет.
   Четвертая прачка. У них все хуже и хуже, чистый ад. Они с золовками стены белят, горшки чистят, стекла протирают, полы моют, а слова друг другу не скажут. Ведь чем в доме чище, тем на сердце хуже.
   Первая прачка. Это он виноват. Детей не дал, хоть о жене бы подумал.
   Четвертая прачка. Нет, она виновата. Тише воды…
   Первая прачка. И какой в тебя бес вселился, чего ты болтаешь?
   Четвертая прачка. Не тебе меня учить!
   Вторая прачка. Да помолчите вы!
   Первая прачка. Я бы злые языки спицей проколола!
   Вторая прачка. Ой, помолчите!
   Четвертая прачка. А я бы всяким ханжам проткнула грудь!
   Вторая прачка. Хватит вам. Не видите, золовки идут?
   Прачки перешептываются. Входят две золовки. Они в черном. Начинают стирать; все молчат.
   Где-то звенят бубенчики.
   Первая прачка. Это пастухи?
   Вторая прачка. Да, они стадо выгоняют.
   Четвертая прачка (мечтательно). Хорошо пахнут овцы…
   Третья прачка. Ты уж скажешь.
   Четвертая прачка. А что? Как женщины. И рыжая тина зимой на реке хорошо пахнет.
   Третья прачка. Это у тебя причуды.
   Пятая прачка (глядит вдаль). Все стада вместе идут.
   Четвертая прачка. Прямо шерстяное море. Того и гляди затопит. Был бы у пшеницы разум, она бы испугалась.
   Третья прачка. Ой, как бегут! Целое войско!
   Первая прачка. Все стада вышли, все до одного.
   Четвертая прачка. Ну-ка? Нет, одно стадо не вышло.
   Пятая прачка. Чье?…
   Четвертая прачка. Виктора.
   Золовки выпрямляются и глядят на прачек.

 
В ручье твой пояс мою,
блестит, как рыбка.
Жасмин на солнцепеке
твоя улыбка.
Жасминным смехом
пускай меня завеет,
как белым снегом.
 

   Первая прачка.

 
Беда бесплодной —
ее сосцам волчицы, груди холодной!
 

   Пятая прачка.

 
У мужа недостало
семян отборных,
чтобы вода запела
в твоих оборках.
 

   Четвертая прачка.

 
Твоя сорочка —
серебряный кораблик
без ветерочка.
 

   Первая прачка.

 
Несу пеленки сына
к речной протоке —
пусть у воды кипучей
берет уроки.
 

   Вторая прачка.

 
Идут мужчины с поля,
шаги все шире.
Мне муж подарит розу —
верну четыре.
 

   Пятая прачка.

 
Спешат мужчины с пастбищ
к себе в селенье.
Мне муж подарит ветер —
верну сиренью.
 

   Четвертая прачка.

 
Несет их как на крыльях
к своим постелям.
Переплетемся с мужем,
завьемся хмелем.
 

   Первая прачка.

 
Гвоздику и кипрей
сплетайте, когда солнце
распарит косарей.
 

   Четвертая прачка.

 
А лето пролетело —
в ночи для птиц бессонных
распахивайте тело.
 

   Первая прачка.

 
Стонать от ласки надо…
 

   Четвертая прачка.

 
И петь, и слез не лить…
 

   Пятая прачка.

 
Когда идет мужчина
венок и хлеб дарить.
 

   Четвертая прачка.

 
Затем и песня пета…
 

   Вторая прачка.

 
И в горле брызги света…
 

   Четвертая прачка.

 
И распустилась ветка…
 

   Первая прачка.

 
И горы в лентах ветра…
 

   Шестая прачка (появляясь выше по течению).

 
Чтоб растопил ребенок
небесный лед рассвета.
 

   Первая прачка.

 
И вьется нашей крови
коралловая нить…
 

   Шестая прачка.

 
Чтоб было кому волны
морские бороздить.
 

   Первая прачка.

 
Сыночка мне, сыночка!
 

   Вторая прачка.

 
И голубь над селеньем.
 

   Третья прачка.

 
Сыночка, чтобы плакал.
 

   Четвертая прачка.

 
И клонится мужчина
израненным оленем.
 

   Пятая прачка.

 
О, диво, диво, диво,
круглится мое платье!
 

   Вторая прачка.

 
О, тайна, тайна, тайна
из-под семи печатей!
 

   Первая прачка.

 
Беда, беда бесплодной —
тебе, сухое лоно, песок безводный!
 

   Третья прачка.

 
Пускай горят!..
 

   Вторая прачка.

 
И греют!..
 

   Пятая прачка.

 
Все ночи напролет!..
 

   Первая прачка.

 
Пускай поют!..
 

   Вторая прачка.

 
И светят!..
 

   Первая прачка.

 
С заоблачных высот!..
 

   Шестая прачка.

 
Те зори, что в подоле
мой маленький несет!
 

   Все (хором).

 
В ручье твой пояс мою,
блестит, как рыбка.
Жасмин на солнцепеке —
твоя улыбка.
Ха-ха-ха!
 

   (В такт колотят белье.)

Занавес

   Дома у Йермы. Смеркается. Хуан сидит. Золовки стоят.
   Хуан. Говоришь, недавно ушла?
   Старшая золовка кивает.
   Наверное, за водой. Вы же знаете, я не люблю, чтобы она одна ходила.
   Пауза.
   Накрывай на стол.
   Младшая выходит.
   Я свой хлеб заработал. (К старшей золовке.) Вчера был тяжелый день. Я подрезал яблони, а к вечеру подумал – чего я надрываюсь, если яблока съесть не могу? Надоело мне все. (Проводит рукой по лицу, молчит.) А ее все нет… Вы бы с ней пошли, для чего я вас кормлю, пою? Жизнь моя в ноле, честь моя – тут. Ну, а моя честь – и ваша.
   Золовка кивает.
   Не в укор говорю.
   Йерма с двумя кувшинами останавливается в дверях.
   Ты была у ручья?
   Йерма. Воды набрала к обеду.
   Золовка выходит.
   А тебе как работалось?
   Хуан. Вчера подрезал яблони.
   Йерма ставит кувшин. Пауза.
   Йерма. Дома побудешь?
   Хуан. За стадом нужно присмотреть. Сама знаешь, кому, как не хозяину…
   Йерма. Знаю, знаю. Не повторяй.
   Хуан. Всякий мужчина по-своему живет.
   Йерма. И всякая женщина. Я не прошу, ты дома не сиди. У меня все есть. Сестрицы твои меня стерегут. Я тут мягкий хлеб ем, и творог, и жареное мясо, а овцы – росистую траву. Тебе волноваться не о чем.
   Хуан. Чтобы не волноваться, покой нужен.
   Йерма. А у тебя его нет?
   Хуан. Нет.
   Йерма. Живи иначе.
   Хуан. Разве ты не знаешь моих правил? Овцы – в загоне, женщины – в доме. Ты много выходишь. Я тебе давно говорю.
   Йерма. Да. Женщины – в доме. В доме – не в могиле. А в доме стулья ломаются и простыни рвутся. У нас не так. Каждый вечер постель моя все новее, все свежее, словно сейчас из города.
   Хуан. Значит, не зря я беспокоюсь!
   Йерма. О чем тебе беспокоиться? Я тебя не обижаю, во всем слушаюсь, а горе мое – в сердце. И с каждым днем будет хуже. Давай лучше помолчим. Я свой крест снесу, только ты меня не расспрашивай. Состариться бы поскорей, увянуть бы, я бы тебе улыбалась и жила бы твоей жизнью. А пока что не трогай меня, не береди душу.
   Хуан. Что-то я не пойму. У тебя все есть. Я посылаю в другие селения за всем, что тебе нужно. Конечно, я не без греха, но я хочу с тобой жить в мире. Я хочу спать там, в поле, и знать, что и ты тут спишь.
   Йерма. Да не сплю я, не могу я спать!
   Хуан. Разве тебе чего-нибудь не хватает? Скажи мне, ответь!
   Йерма (пристально глядя на него). Да, не хватает.
   Оба молчат.
   Хуан. А, вечно одно и то же! Больше пяти лет. Я уж и забыл…
   Йерма. Я не ты. У мужчины другая жизнь – овцы, яблони, разговоры, а у нас, женщин, ничего нет, кроме детей.
   Хуан. Не все одинаковы. Взяла бы ты племянника в дом, я не возражаю.
   Йерма. На что мне чужие дети? У меня от них руки замерзнут.
   Хуан. Ты просто сошла с ума, уперлась лбом в стену, все свои дела запустила.
   Йерма. Стена бесчестья пусть и будет стеною, а добрая честь – охапка цветов и свежая вода.
   Хуан. С тобой один тревоги, одно беспокойство. Смирилась бы!
   Йерма. Я не для того вошла в твой дом, чтобы смиряться. Вот челюсть подвяжут, руки мне сложат, в гробу и смирюсь.
   Хуан. Чего же ты хочешь?
   Йерма. Я хочу пить – а воды нет, я хочу в лес – а ноги не ходят, хочу вышивать – а ниток не найду.
   Хуан. Ты не женщина, вот в чем дело. Тебе бы только слабых мужчин губить.
   Йерма. Я не знаю, кто я такая. Не мучай меня! Я ничего тебе не сделала.
   Хуан. Не люблю, когда на меня пальцем показывают. Пускай сидят по домам, и я свой дом не открою.
   Входит старшая золовка и медленно идет к буфету.
   Йерма. В разговоре греха нет.
   Хуан. Как на чей вкус.
   Входит младшая золовка, идет к кувшинам, черпает кружкой воду.
   Хуан (тихо). Не могу я больше. Заговорят с тобой – молчи. Помни, что ты замужняя.
   Йерма (удивленно). Замужняя!
   Хуан. Думай про честь семьи. Это бремя несут все вместе.
   Золовка медленно выходит.
   Ее не увидишь, она глубоко, в крови.
   Другая золовка с супницей в руках медленно и важно идет к двери.
   Ты прости.
   Йерма глядит на мужа, он поднимает голову, и глаза их встречаются.
   Ты так смотришь, что мне не прощенья просить, а прибить бы тебя, запереть, я же тебе муж!
   В дверях появляются обе золовки.
   Йерма. Прошу тебя, помолчи. Не береди все это.
   Пауза.
   Хуан. Пойдем-ка обедать.
   Золовки входят в комнату.
   Ты слышала?
   Йерма (ласково). Обедай с ними. Я не голодна.
   Хуан. Как знаешь. (Уходит.)
   Йерма (словно во сне).

 
Какая пустошь горя!
А божий мир за стенами все краше!
Вымаливаю сына, чтобы плакать,
а вижу только лунные миражи.
Две струйки молока в заглохшем теле,
два родника, лишенные покоя,
шалеют, словно кони в буреломе,
и смертной отзываются тоскою.
Под полотном задохшиеся груди,
две горлинки, ослепшие в неволе!
О, кровь моя, которую сгноили,
ее стрекала, жгучие до боли!
Но ты, мой сын, ты должен появиться.
У моря – соль, земле расти травою,
а тело нас детьми благословляет,
как облака водою дождевою.
 

   (Глядит на дверь.) Мария! Чего ты так спешишь мимо?
   Мария (с ребенком на руках входит в дом). Я, когда с ним, всегда спешу… Ты вечно плачешь!..
   Йерма. Да, ты права. (Берет ребенка и садится.)
   Мария. Мне жаль, что ты завидуешь.
   Йерма. Я не завидую, я горюю.
   Мария. Не жалуйся!
   Йерма. Как мне не жаловаться, когда вы все полны цветов, а я вся пустая, ненужная среди такой красоты!
   Мария. У тебя есть много другого. Послушалась бы меня, жила бы счастливо.
   Йерма. Если крестьянка не родит, она – как сноп чертополоха, богом забытый сорняк.
   Мария хочет взять ребенка.
   Бери, у тебя ему лучше. У меня руки не те.
   Мария. Зачем ты так говоришь?
   Йерма (встает). Затем, что с меня довольно. На что мне руки, если не к чему их приложить? Обидно мне, стыдно мне смотреть, как хлеб колосится, ручьи родят воду, овцы приносят по сотне ягнят, собаки щенятся, все поле встает и показывает мне своих спящих младенцев, а у меня вот здесь и вот здесь не молоко прибывает, а молотом бьет.
   Мария. Не дело ты говоришь.
   Йерма. Вам, матерям, нас не понять. Вам что – плавай в свежей воде и жажды не знай!..
   Мария. Не хотела бы я тебе повторять…
   Йерма. У меня жажды все больше, а надежды – все меньше.
   Мария. Нехорошо!..
   Йерма. В конце концов примерещится, что сама себе ребенок. Ночью хожу кормить волов, – раньше я их не кормила, женщины их не кормят, – пойду, и кажется мне в темноте, что это мужчина идет.
   Мария. Всякого можно понять…
   Йерма. А ведь он меня любит. Видишь, какая моя жизнь!
   Мария. Как твои золовки?
   Йерма. Умереть мне без покаяния, если я им слово скажу!
   Мария. А он?
   Йерма. Все трое против меня.
   Мария. Что ж они так?
   Йерма. На душе у них не спокойно, вот и выдумывают. Боятся, что мне другой полюбится, и того не знают, что у нас в роду первое дело – честь. Заложили они мне путь, словно камни, а того не знают, что захоти я – смою их, как река.
   Входит золовка, берет хлеб и уходит.
   Мария. А все ж он тебя любит.
   Йерма. Он меня кормит и кров мне дает.
   Мария. Да, тяжело тебе… Ты помни, Христос терпел…
   Обе стоят в дверях.
   Йерма (глядя на ребенка). Проснулся…
   Мария. Скоро песню заведет.
   Йерма. А глаза у него твои… (Плачет.) Такие же, как у тебя! (Ласково подталкивает ее к выходу. Мария молча уходит. Йерма идет к двери, в которую вышел Хуан.)
   Вторая подруга. Т-сс!
   Йерма (оборачиваясь). Что ты?
   Вторая подруга. Я тут стою. Моя мать тебя поджидает.
   Йерма. У нее никого нет?
   Вторая подруга. Сидят две соседки.
   Йерма. Я скоро приду.
   Вторая подруга. Не побоишься?
   Йерма. Нет.
   Вторая подруга. Ну и смела ты!
   Йерма. Хоть поздно, а приду.
   Входит Виктор.
   Виктор. Хуан дома?
   Йерма. Да.
   Вторая подруга (лукаво). Значит, кофту я принесу.
   Йерма. Хорошо.
   Вторая подруга уходит.
   Садись.
   Виктор. Мне и так не плохо.
   Йерма (зовет). Хуан!
   Виктор. Я пришел проститься. (Вздрагивает, но сразу же берет себя в руки.)
   Йерма. И братья твои уходят?
   Виктор. Отец велел.
   Йерма. Он уже старый, наверное…
   Виктор. Да, совсем старый.
   Пауза.
   Йерма. Ты хорошо делаешь, что уходишь отсюда.
   Виктор. Поля везде одинаковые…
   Йерма. Нет. Я бы уехала подальше.
   Виктор. Всюду одно. Такие же овцы и шерсть такая же…
   Йерма. Это для вас, для мужчин. У нас по-другому. Мужчина никогда не скажет – какое вкусное яблоко! Вы свое берете, вам все едино. А мне опостылела здешняя вода.
   Виктор. Бывает.
   Сцену окутал мягкий сумеречный свет.
   Йерма. Виктор.
   Виктор. Да?
   Йерма. Почему ты уходишь? Здесь тебя все любят.
   Виктор. Я всегда жил по-честному.
   Пауза.
   Йерма. Да, ты честный человек. Помнишь, как однажды ты нес меня на руках? Никогда не знаешь, что ждет нас…
   Виктор. Все меняется.
   Йерма. Нет, не все. Что заперто в доме, не изменится, потому что никто того не слышит.
   Виктор. Да, ты права.
   Входит младшая золовка, медленно идет к двери и останавливается в закатном луче.
   Йерма. А если б оно вырвалось и закричало, весь мир бы услышал!
   Виктор. И все бы осталось по-прежнему. Вода – в поле, овцы – в загоне, луна – в небе, человек – за плугом.
   Йерма. Какая беда, что мы не можем следовать советам стариков!
   Протяжно и печально поет пастушья свирель.
   Виктор. Гонят овец.
   Хуан (входит). В путь собрался?
   Виктор. Хочу до утра выйти.
   Хуан. Я тебя не обидел?
   Виктор. Нет, ты мне хорошо заплатил.
   Хуан (Йерме). Я купил у него оба стада.
   Йерма. Да?
   Виктор (Йерме). Теперь они твои.
   Йерма. А я и не знала.
   Хуан (доволен). Да, твои.
   Виктор. Муж твой разбогатеет.
   Йерма. Хорошему работнику все в руки плывет.
   Золовка, стоявшая в дверях, входит в комнату.
   Хуан. Нам уже этих овец некуда девать.
   Йерма (печально). Земля велика…
   Пауза.
   Хуан. Я пойду с тобой до ручья.
   Виктор. Ну, счастье этому дому. (Протягивает Йерме руку.)
   Йерма. Дай-то бог… Доброго тебе пути.
   Виктор было пошел, но обернулся на ее незаметное движение.
   Виктор. Ты что-то сказала?
   Йерма (скорбно). Я сказала: доброго пути.
   Виктор. Спасибо.
   Мужчины уходят. Йерма невесело глядит на руку, которую пожал Виктор, потом быстро идет в левый угол сцены и берет шаль.
   Вторая подруга. Идем. (Молча накидывает шаль ей на голову.)
   Йерма. Идем. (Тихо уходят.)
   На сцене почти темно. Старшая золовка входит со свечой. (Искусственной подсветки ни в коем случае не надо!) Идет через сцену, ищет Йерму. Вдалеке поет свирель.
   Старшая золовка (тихо). Йерма!..
   Входит младшая золовка; они глядят друг на друга и идут к дверям.
   Младшая золовка (погромче). Йерма!
   Старшая золовка (властно). Йерма!
   Поют пастушьи свирели и рожки.
   На сцене совсем темно.

Занавес

   Дома у знахарки Долорес. Светает. Входят Йерма, Долорес и две старухи.
   Долорес. А ты храбрая.
   Первая старуха. Захочешь – все сможешь.
   Вторая старуха. На кладбище темно.
   Долорес. Я часто молилась там с бездетными женщинами, и все они боялись, кроме тебя.
   Йерма. Мне главное, чтобы все вышло. Я верю, что ты не обманщица.
   Долорес. Нет, не обманщица. Если я хоть раз солгала, пускай мне черви язык источат! Недавно я молилась с одной нищенкой, она еще дольше не рожала, живот у нее красивый стал, большой. Она двойню родила прямо у речки, добежать до дому не успела и ко мне в подоле принесла, чтоб я все толком сделала.
   Йерма. Дошла до самой речки?
   Долорес. Да. И башмаки в крови, и юбки, а сама так и светится.
   Йерма. И ничего с ней не стало?
   Долорес. А что ей сделается? Господь помог.
   Йерма. Да, ей помог господь. Ничего не могло с ней случиться. Взяла своих деток, омыла живой водой – чего же еще? А звери их лижут, правда? От своего ребенка не противно. Наверное, роженицы светятся изнутри, а дети спят и спят у них на груди и слушают, как течет теплое молоко, чтобы они поели, чтобы поиграли, пока не отвернутся. «Ну, пососи еще!» – а у него и личико и грудка в белых каплях.
   Долорес. Будет у тебя ребенок. Ручаться могу.
   Йерма. Будет, потому что он мне нужен, или я ничего на свете не смыслю. Иногда мне кажется, что надежды нет, и как огнем ноги окатит, и все опустеет. Люди на улице, и быки, и камни становятся как ватные, и я никак не пойму, зачем они…
   Первая старуха. Детей хотеть хорошо, но если их нет – убиваться не надо. Живи, как живется. Я тебя не сужу. Сама видишь, я с тобой молилась. А все ж не пойму, чего ты ждешь для своего ребеночка? Счастья да богатства?
   Йерма. Я не о завтрашнем думаю, а о нынешнем. Ты старая, для тебя жизнь как прочитанная книга. А я сохну от жажды и хочу свободы. Я хочу обнять ребенка, чтобы спокойно уснуть. Слушай и не пугайся: если б я знала, что мой ребенок меня измучает и возненавидит и по улицам протащит за косы, я бы все равно радовалась его рожденью. Лучше плакать от живого человека, хоть бы он и разбил мне сердце, чем тосковать по призраку, который столько лет сердце точит.
   Первая старуха. Молода ты, не услышишь совета. Уповай на милость божью и на мужнину любовь.
   Йерма. Ты коснулась до самой страшной раны!
   Долорес. Муж у тебя хороший.
   Йерма (встает). Хороший, хороший! Что с того? Пускай уж лучше будет плохой! Днем овец пасет, ночью деньги считает, а когда со мной спит, долг выполняет, и сам он холодный, как мертвец. На что я всегда презирала пылких женщин, а тут бы стала огнедышащей горой.
   Долорес. Йерма!
   Йерма. Я женщина тихая, а все ж и я знаю, что дети родятся от мужчин. Ох, если б я могла зачать одна!
   Долорес. Подумай о том, что и муж твой страдает.
   Йерма. Не страдает. Не хочет он детей.
   Первая старуха. Что ты говоришь!
   Йерма. Я по глазам вижу. Сам не хочет и мне не дает. Я его не люблю, не люблю я его, а в нем спасенье!.. Единственное спасенье и чести моей, и рода.
   Первая старуха (тревожно). Скоро рассветет. Тебе пора домой.
   Долорес. Сейчас овец погонят. Нехорошо, если тебя увидят одну.
   Йерма. Мне нужно передохнуть. Сколько раз на дню читать молитвы?
   Долорес. Молитвы по четкам – два раза, а святой Анне – один раз, в полдень. Когда забеременеешь, принесешь мне меру зерна, как мы договорились.
   Первая старуха. Над горами светает. Иди.
   Долорес. Сейчас ворота начнут открывать. Иди в обход, по канаве.
   Йерма (горестно). И зачем я тут была!
   Долорес. Жалеешь?
   Йерма. Нет.
   Долорес (растерянно). Если боишься, я провожу тебя немного.
   Первая старуха (тревожно). Пока доберешься до дома, совсем рассветет.
   За сценой голоса.
   Долорес. Молчи…
   Прислушиваются.
   Первая старуха. Никого нет. Иди с богом.
   Йерма идет к двери, и в эту минуту кто-то ее зовет.
   Три старухи застывают на месте.
   Долорес. Кто там?
   Голос. Я.
   Йерма. Открой.
   Долорес колеблется.
   Откроешь или нет?
   За дверью приглушенные голоса. Входят Хуан и обе золовки.
   Младшая золовка. Вот она.
   Йерма. Да, я здесь.
   Хуан. Что ты здесь делаешь? Если бы я мог, я бы созвал все селение. Пускай бы увидели, как хранят честь моего дома. Но я смолчу, ведь ты мне жена.
   Йерма. Если бы я могла, я бы криками воскресила мертвых и они бы сказали тебе, что я не виновна.
   Хуан. И не думай! Я все стерплю, лишь бы не это. Ты мне лжешь, обводишь меня вокруг пальца, а я простой крестьянин, мне твоих хитростей не разгадать.
   Долорес. Хуан!
   Хуан. Вас троих я и слушать не стану!
   Долорес (твердо). Твоя жена не сделала ничего дурного.
   Хуан. Она одно дурное и делает с самой нашей свадьбы. Смотрит на меня, а глаза словно иголки, ночью не спит, все мои подушки провздыхала.
   Йерма. Молчи!
   Хуан. Не могу я больше. И каменный не выдержит, когда собственная жена вечно бередит тебе душу, а по ночам бегает из дому. И зачем? Вы мне скажите – зачем? На улицах полно мужчин. Цветов там нет.
   Йерма. Хватит, Хуан. Тебе и твоим родным кажется, что вы одни и храните честь, а того не знаете, что в моем доме никто ничего не скрывал. Подойди. Чем пахнет мое платье? Подойди ко мне! Чем оно пахнет, кроме тебя, кроме твоего же тела? Ты меня опозорил перед всеми и плюешь мне в лицо. Хорошо, делай со мной что захочешь, но мужчиной меня не попрекай. Хуан. Не я тебя позорю, ты себя позоришь, народ о тебе поговаривает. Слухи пошли. Подойду к людям – замолчат, муку приду развешивать – замолчат, и даже ночью, если я в поле проснусь, деревья замолкают.
   Йерма. Я не знаю, откуда прилетает злой ветер, который треплет пшеницу, – а уж она чиста.
   Хуан. И я не знаю, что нужно женщине, которая только и норовит сбежать из дому.
   Йерма (кидается к мужу и обнимает его). Ты мне нужен! Ты нужен мне и днем и ночью, и нет мне утешенья. Мне нужна твоя кровь и твоя помощь.
   Хуан. Пусти.
   Йерма. Не прогоняй меня, полюби!
   Хуан. Пусти меня!
   Йерма. Я же совсем одна, как луна на небе. Взгляни на меня! (Смотрит на него.)
   Хуан (смотрит на нее и грубо ее отталкивает). Да оставь ты меня наконец!
   Долорес. Хуан!
   Йерма падает на пол.
   Йерма (громко). Я пошла нарвать гвоздик и наткнулась на стену. Об эту стену я голову разобью…
   Хуан. Хватит. Идем.
   Долорес. Господи!
   Йерма (кричит). Будь проклят мой отец! У него было много детей, и он передал мне свою кровь! Будь проклята эта кровь! Она бьется во мне, ищет выхода, ищет детей!
   Хуан. Сказано тебе – замолчи!
   Долорес. Тише, люди идут!
   Йерма. Никто не запретит мне кричать, когда я ухожу во тьму кромешную. (Встает.) Пускай хоть что-то хорошее, хоть голос родится из этого тела.
   За сценой – голоса.
   Долорес. Проходят мимо дома…
   Хуан. Тише!
   Йерма. Молчим, молчим, не бойся.
   Хуан. Пошли. Ну, быстро!
   Йерма. Иду. Иду. Не выкручивай мне руку. Одно дело – любить умом…
   Хуан. Замолчи!
   Йерма (тихо). Одно дело – любить умом, а другое – плотью. Будь она проклята, плоть, не дает нам покоя! Так оно и есть, и не мне это побороть. Лучше уж я помолчу.

Занавес

   Часовня в горах. На первом плане – фургон, а в нем за пологом из одеял сидит Йерма. Входят босые женщины с дарами для часовни. На сцене и веселая Старуха из первого действия. Когда занавес поднимается, на сцене поют:

 
Не повстречал тебя
девушкой вольной,
так повстречаю
мужней женою.
И с богомолки
в ночь богомолья
я полотно
сорву кружевное.
 

   Старуха (насмешливо). Попили святой водицы?
   Первая женщина. Да.
   Старуха. А теперь и к отшельнику.
   Первая женщина. Мы в него верим.
   Старуха. О детях его просите, а сюда каждый год все больше холостых мужчин ходит. С чего бы это? (Смеется.)
   Первая женщина. Если не веришь, зачем пришла?
   Старуха. Поглядеть. Люблю поглядеть, грешница! И за сыном присмотреть. Тут в прошлом году двое друг друга убили из-за одной порожней. А вообще-то хочу – и хожу!
   Первая женщина. Бог тебе судья. (Уходит.)
   Старуха (ехидно). И тебе. (Уходит.)
   Входят Мария и первая подруга.
   Первая подруга. Приехала она?
   Мария. Вот ее фургон. Еле упросила! Она целый месяц с места не вставала. Я ее прямо боюсь. Вбила себе что-то в голову недоброе…
   Первая подруга. А мы приехали с сестрой. Она восемь лет ездит, и ничего.
   Мария. Кому положено, та и родит.
   Первая подруга. Вот я и говорю.
   Слышатся голоса.
   Мария. Не люблю я сюда ездить. Пойдем на луг, там весь народ.
   Первая подруга. В прошлый раз, когда стемнело, какие-то парни хватали сестру за грудь.
   Мария. Кругом на четыре лиги бог знает что говорят!
   Первая подруга. А за часовней я видела сорок бочонков вина.
   Мария. Холостяков тут – как воды в реке.
   Уходят. За сценой – голоса. Входят Йерма и другие женщины; они идут босиком к часовне с витыми свечами в руках. Смеркается.
 
   Йерма.

 
Боже, раскрой свою розу,
сжалься, господь, надо мною!
 

   Вторая женщина.

 
Желтую розу господню
над бесталанной женою!
 

   Йерма.

 
В сирых рабынях затепли
темное пламя земное!
 

   Все женщины хором.

 
Боже, раскрой свою розу,
сжалься, господь, надо мною!
 

   (Опускаются на колени.)
   Йерма.

 
Там, между розами рая,
там, среди радостных кущей,
замер над дивною розой
ангел, ее стерегущий.
Вечно над нею простерты
несокрушимые руки,
крылья – как темные реки,
очи – как смертные муки.
И молоко ручейками
рядом с той розой святою
новорожденные звезды
греет живой теплотою.
Боже, раскрой свою розу
над изнуренной женою.
 

   Женщины поднимаются с колен.
   Вторая женщина.

 
Боже, склонись милосердно
над почернелой от зноя!
 

   Йерма.

 
Грешная, плачу я, боже,
здесь, на святом богомолье.
Боже, раскрой во мне розу,
как бы шипы ни кололи!
Все женщины.
Боже, раскрой свою розу,
сжалься, господь, надо мною!
 

   Йерма.

 
Благослови мою пустошь
розой своей неземною!
 

   Уходят.
   Слева с длинными лентами в руках выбегают девушки. Справа, оглядываясь, еще три. Нарастает шум голосов, бубенчиков, бубнов. В глубине на возвышение взбегают семь девушек и машут лентами, глядя влево. Крики все громче. Появляются двое Ряженых, в огромных масках, отнюдь не гротескных, а по-народному красивых. Он сжимает в руке бычий рог. Она размахивает ожерельем из бубенцов. За ними – танцующая шумная толпа. Уже совсем темно.
 
   Дети. Дьявол и его жена! Дьявол и его жена!
   Ряженая.

 
Купалась молодая
в реке за тростниками.
Стеклянные улитки
на грудь ее стекали.
А было это утро
прохладным и погожим,
и ветер жег ей губы
и дрожью шел по коже.
Ай, как ее знобило
от горного потока!
 

   Ребенок.

 
И как ей горько было!
 

   Первый мужчина.

 
С ветрами отлюбила
увядшая до срока!
 

   Второй мужчина.

 
Кого она дождется?
 

   Первый мужчина.

 
Кому она постелет?
 

   Второй мужчина.

 
И тело отцветает,
и грудь ее пустеет!
 

   Ряженая.

 
А кого я дождусь – этой ночью,
этой ночью скажу под луною.
Этой ночью, святой этой ночью
разорву полотно кружевное.
 

   Ребенок.

 
И сразу ночь наступила.
Ай, ночь, какой не бывало!
Глядите, как потемнели
река и склон перевала!
 

   Вступают гитары.
   Ряженый (вставая и размахивая рогом).

 
Как одиноко белеет!
И все грустнее, грустнее!
Но гвоздикой и маком зардеет,
когда плащ разверну перед нею.
 

   (Приближается.)

 
Чтоб святой отворил тебе лоно,
чтобы розой была, а не терном,
приходи ты в голландской рубашке
и лица не завешивай черным.
Стороною, под тенью смоковниц,
прокрадись за церковной стеною
и, покуда заря не застонет,
мое тело терпи земляное.
Затеплилась улыбка!
Как тело просияло!
Как бьется она гибко!
 

   Ряженая.

 
Любовью закружило,
завило пуще хмеля
и жала золотые
под кожей онемели!
 

   Ряженый.

 
Семь раз она стонала
и девять замолкала,
и столько же гвоздика
к жасмину приникала.
 

   Третий мужчина.

 
Пусть рог ее коснется!
 

   Второй мужчина.

 
Ожги цветком и танцем!
 

   Первый мужчина.

 
Как гибко она гнется!
 

   Ряженый.

 
На этом богомолье
мужчина верховодит.
Мужья – порода бычья.
Мужчина верховодит.
А розы достаются
тому, кто их находит.
 

   Ребенок.

 
Хлестни-ка ее ветром!
 

   Второй мужчина.

 
Хлестни ее цветами.
 

   Ряженый.

 
Огнем заполыхала,
бегите же на пламя!
 

   Первый мужчина.

 
Сгибается тростинкой.
 

   Ряженая.

 
Клонится розой белой.
 

   Мужчины.

 
Пусть девушки уходят!
 

   Ряженый.

 
Чтоб жарче догорело
и пламенем и пляской
охваченное тело!
 

   Все уходят, танцуя, хлопая в ладоши и смеясь. Поют:

 
Есть сад за небесами,
и розы там повсюду,
а среди роз тех райских
одна подобна чуду.
 

   С криками пробегают две девушки. Входит веселая Старуха.
   Старуха. Ох, спать не дают! Сейчас она придет.
   Входит Йерма.
   И ты здесь?
   Йерма, усталая и подавленная, не отвечает.
   Зачем ты приехала?
   Йерма. Не знаю.
   Старуха. Никак не смиришься? А муж твой где?
   Йерма утомлена и думает все об одном.
   Йерма. Здесь.
   Старуха. А что он делает?
   Йерма. Пьет.
   Пауза.
   (Подносит руку ко лбу.) О господи!
   Старуха. Ты не охай, приободрись. Раньше я не говорила, сейчас – скажу.
   Йерма. Что же ты мне нового скажешь!..
   Старуха. То, что и так видно. Это он виноват. Слышишь? Хоть режь меня – он! И отец у него, и дед, и прадед – все никуда не годились! Чтоб у них был ребенок, светопреставление нужно! Худосочные они. А твоя родня не такая. У тебя сестры и братья – по всей округе. Ах ты, какая беда, при твоей-то красоте!
   Йерма. Беда. На колосья яд пролился.
   Старуха. Ноги у тебя есть, уходи из дому.
   Йерма. Из дому?
   Старуха. Увидела я тебя, и сердце перевернулось. Женщины ходят сюда за новыми мужьями, а святой совершает чудо. Мой сын тебя ждет за часовней. Мне нужна в доме женщина. Иди с ним, будем жить вместе. Кровь у него хорошая, моя. Придешь к нам, а у нас еще колыбелькой пахнет. На пепле твоей постели вырастет хлеб для деток. Идем. Что тебе люди? А для мужа у нас ножи найдутся. Он на улицу нашу и носа не сунет.
   Йерма. Замолчи! Я не того хочу. Я никогда так не сделаю. Мне чужого не надо. Неужели ты подумала, что я смогу познать другого мужчину? Что же для тебя моя честь? Вода не течет вспять, луна не покажется в полдень. Ступай. Я пойду, куда шла. Как ты могла подумать, что я покорюсь другому мужчине? Я не буду вымаливать, как рабыня, то, что и так мое! Пойми меня и больше со мной не говори: мне чужого не надо.
   Старуха. Кто хочет пить, воде радуется.
   Йерма. Я – как сухое поле под сотнями плугов, а ты мне даешь чашку воды. Сердце мое страдает, а не плоть.
   Старуха (злобно). Ну и мучайся, если хочешь. Ты чертополох на пустыре, колешься да вянешь.
   Йерма (пылко). Вяну! Да, я знаю, я увяла. Ты могла и не говорить. Вот ты обидела меня – и рада, как мальчишки, которые мучают зверят. Я с самой свадьбы твержу про себя это слово, а слышу его впервые, мне его в лицо не говорили. И впервые вижу, что так оно и есть.
   Старуха. Не жаль мне тебя, ничуть не жаль! Для сына другую найду. (Уходит.)
   Вдалеке поют паломники. Йерма идет к фургону, из-за него выходит Хуан.
   Йерма. Ты там сидел?
   Хуан. Да.
   Йерма. Подслушивал?
   Хуан. Да.
   Йерма. Слышал?
   Хуан. Да.
   Йерма. Ну что же. Ступай, оставь меня. (Садится на одеяла.)
   Хуан. Пора и мне сказать.
   Йерма. Говори.
   Хуан. Пора мне пожаловаться.
   Йерма. На что?
   Хуан. В горле у меня горит.
   Йерма. А у меня – в костях.
   Хуан. Хватит. Сколько можно плакаться неизвестно о чем? О мечтаньях каких-то, о призраках?
   Йерма (с горьким удивлением). Неизвестно о чем? О мечтаньях?
   Хуан. О том, чего нет и не было. О том, что не в нашей воле.
   Йерма (яростно). Говори! Говори!
   Хуан. О том, что мне и ее нужно. Слышишь? Не нужно. Пора это сказать. Для меня важно то, что можно взять в руки. То, что можно увидеть.
   Йерма (в отчаянии опускается на колени). Вот, вот. Я хотела, чтоб ты это мне сказал. Когда правда тут, внутри, ее и не чувствуешь, а когда она выходит наружу, ее все видят, все слышат. Тебе не нужно. Ты сам сказал.
   Хуан (подходит к ней). Так и должно было быть. Послушай! (Обнимает ее, хочет поднять.) Другие женщины радовались бы такой жизни. Без детей удобней. Мне без них лучше. Мы с тобой ни в чем не виноваты.
   Йерма. Что тебе нужно от меня?
   Хуан. Ты сама.
   Йерма (в волнении). Вот! Тебе нужен дом, покой, жена. Больше ничего. Так я говорю?
   Хуан. Так. Всем это нужно.
   Йерма. А ребенок?
   Хуан (сердито). Да не нужен он мне! Сколько можно спрашивать? Что, тебе в ухо крикнуть, чтобы ты поняла и успокоилась?
   Йерма. Я так хотела ребенка, а ты о нем ни разу и не думал?
   Хуан. Ни разу.
   Оба сидят на земле.
   Йерма. И мне нечего ждать?
   Хуан. Нечего.
   Йерма. И тебе ждать нечего?
   Хуан. И мне. Смирись.
   Йерма. Совсем увяну…
   Хуан. Заживем мы с тобой вдвоем, мирно, себе на радость… (Обнимает ее.)
   Йерма. Что тебе нужно?
   Хуан. Тебя. Ты при луне такая красивая.
   Йерма. Вот так ты смотришь на жареную птицу, когда проголодаешься.
   Хуан. Поцелуй меня…
   Йерма. Нет. Ни за что. (Вскрикивает и сжимает мужу горло, он падает навзничь. Она душит его все сильнее, пока он не умирает.)
   За сценой начинают петь паломницы, Я увяла, зато я все знаю. Теперь я все знаю. И никого со мной нет. (Встает.)
   Понемногу собирается народ.
   Теперь отдохну, не надо просыпаться, не надо думать – а вдруг во мне новая кровь? Тело мое засохло навсегда. Что вы пришли? Не подходите! Я убила своего ребенка, я сама убила своего ребенка!
   Люди останавливаются в глубине сцены. Вдалеке поют паломницы.

Занавес