Посвящается Тылли и восклицательному

 
иван иваныч расскажи
ки́ку с ко́кой расскажи
на заборе расскажи
 
 
ты расскажешь паровоз
почему же паровоз?
мы не хочим паровоз.
 
 
лучше шпилька, беренда
с хи ка ку гой беренда
заверте́ла беренда
 
 
как то жил один столяр
только жилистый столяр
мазал клейстером столяр
делал стулья и столы
делал молотом столы
из орешника столы
 
 
было звать его иван
и отца его иван
так и звать его иван
 
 
у него была жена
не мамаша, а жена
НЕ МАМАША А ЖЕНА
 
 
как её зовут теперь
я не помню теперь
позабыл те́-перь
 
 
иван иваныч говорит
очень умно говорит
поцелуй^[1] говорит.
 
 
а жена ему: нахал!
 
 
ты муж и нахал!
убирайся нахал!
 
 
я с тобою не хочу
делать это не хочу
потому что не хочу.
 
 
иван иваныч взял платок
развернул себе платок
и опять сложил платок
 
 
ты не хочешь, говорит
ну так что же, говорит
я уеду, говорит
 
 
а жена ему: нахал!
ты муж и нахал!
убирайся нахал!
 
 
я совсем не для тебя
не желаю знать тебя
и плевать хочу в тебя.
 
 
иван иваныч поглупел
между протчим поглупел
у усики́рку поглупел
 
 
а жена ему сюда
развернулась да сюда
да потом ещё сюда
 
 
в ухо двинула потом
зубы выбила потом
и ударила потом!
 
 
иван иванович запнулся
так немножечко запнулся
за п… п… п… п… п… пнулся
 
 
ты не хочешь, говорит
ну так что же, говорит
я уеду, говорит
 
 
а жена ему: нахал!
ты муж и нахал!
убирайся нахал!
 
 
и уехал он уехал
на извощике уехал
и на поезде уехал
 
 
а жена осталась тут
и я тоже был тут
оба были мы тут.
 

 
баба́ля мальчик
тре́стень гу́бка
рукой саратовской в мыло уйду
сыры́м седе́ньем
ще́ниша ва́льги
кудрявый носик
платком обут —
капот в балах
скольжу трамваем
Владимирскую поперёк
посельницам
сыру́нду сваи
грубить татарину
в окно.
мы улицу
валу́нно ла́чим
и валенками набекрень
и жёлтая рука иначе
купается меж деревень.
шлён и студень
фарсится шляпой
лишь горсточка
лишь только три
лишь настежь балериной снята
и ту́кается у ветрин.
холодное бродяга брюхо
вздымается на костыли
резиновая старуха
а может быть павлин
а может быть
вот в этом доме
ба́баля очередо́м
канды́жится семью попами
соломенное ведро.
купальница
поёт карманы
из улицы
в прыщи дворов
надушенная
се́лью рябчика
распахивается
под перо —
и кажется
она Владимирская
садится у печеря́
серёжками —
 — как будто за́ город
а сумочкою —
 — на меня
шуро́ванная
так и катится
за ба́баля кале́ты
репейником
простое платьеце
и ленточкою головы —
ПУСТЬ
 — балабошит бабушка
Бельгию и блены
пусть озирает до́хлая
ро́станную полынь
сердится кошечкой
около кота
вырвится вырвится
вырвится в лад
шубкою о́конью
ля́женьем в бунь
ма́ханьким пе́рсиком
вихрь таба́нь
а́льдера шишечка
ми́ндера буль
у́лька и фа́нька
и ситец и я.
 

I Михаил

 
крючником в окошко
ска́ндит ска́ндит
рубль тоже
ма́ху кинь
улитала кенорем
за папаху серую
улитали пальцами
ка́-за́-ки́
ле́зет у́тером
всякая утка
шамать при́сну
бла́-гослови
о-ко-я́нные
через пояс
по́яс у́ткан
по́яс у́бран
до́ заре́зу
до́ Софи́и.
ду́ет ка́пень
Симферо́поля
ши́ре бо́рова русси́
из за мо́ря
ва́ром на́ поле
важно фы́лят
па́-ру́-са́
и текло́
текло́
текля́но
по немазаным усам
разве мало
или водка
то посея — то пошла,
а́ се́ го́ дня́ на́ до́ во́т ка́к
до́ по́с ле́ дня́ го́ ко́в ша́
 

II Михаил

 
Ста́нем би́ться
по гуля́не
пред ико́ною ами́нь
руковицей на коле́ни
заболел́и мужики.
вытерали бородою
блюдца
было боязно порою
оглянуться
над ерёмой становился
камень
я́фер
от кабылку сюртука́ми
забоя́ферт —
— и куда твою деревню
покатило по гурта́м
за ело́вые дере́вья
задевая тут и там.
Я держу тебя и холю
не зарежешь так прикинь
чтобы правила косою
возле моста и реки
а когда мостами речка
заколо́дила тупы́ш
иесусовый предте́ча
окунается тудыж.
ты мужик — тебе похаба
только плюнуть на него
и с ухаба на ухабы
от иконы в хоровод
под плясу́лю ты оборван
ты ерёма и святый
заломи в четыре горла
— дребеждящую бутыль —
— разве мало!
разве водка!
то посея — то пошла!
а сегодня надо во́т как!
до последняго ковша.
 

III Михаил

 
па́жен хо́лка
мамина була́вка
че́-рез го́-ловы
после завтра
если на вера́н-ду
о́зера ману́ли
ви́дел ра́но
ста́-ни́-сла́в
ву́лды а́лые
о́-па́-саясь
за́ дра́ жа́ли
на́ ки́ та́й
се́рый выган
пе́ ту́ ха́ ми́
станисла́ву
ша́р ку́ ну́
бин то ва́ла
ты́ моя карбо́лка
ты мой па́рус
ко́ ра́ лёк
залету́ля
за ру ба́шку
ма ка ро́ны
бо́ си́ ко́м
зуб аку́лий
не пока́жет
не пока́жет
и сте-кло́
ляд́а па́хнет пержимо́лью
альмана́хами нога́
чтобы пел́и в комсамо́ле
парашу́ты и ноган
чтобы лы́ко станисла́ву
возноси́ло балабу́
за московскую заста́ву —
пар ра шу́ ты
и но га́н
из пеще́ры
в го́ру
камень
буд-то
в титю
мо ло ко
тя́нет го́лы-ми рука́ми
по́сле за́втра
на́-ба́л-ко́н
у́ ко́-го́
те́ пе́рь не вста́нет
возле пу́па
го́-ло́-ва́
ра́зве ма́-ло
и́ли во́д-ка
то посе́я
то пошла́
а́ се́ го́ дня́ на́ до́ во́т ка́к
до́ по́с ле́д ня́ го́ ко́в ша́.
 

Примечания к «Михаилам»

 
Откормленные лы́лы
вздохнули и сказали
и только из под банки
и только и тютю́
кати́тесь под фуфо́лу
фафа́лу не перма́жте
и даже отваля́ла
из мя́киша кака́ —
— косы́нка моя у́лька
пода́рок или си́тец
зелёная сало́нка
ча́ничка купры́ш
сегодня из под а́нды
фуфылятся рука́ми
откормленные лы́лы
и только
и тютю́.
 

   Посвящаю тем, кто живет на Конюшенной

 
вертону́ финики́ю,
зерном шельдону́
бисире́ла у зака́та
криволи́ким типуно́м
полумёна зырыня́
калиту́шу шельдону́.
 

 
приоткрыла портсигары
от шумовок заслоня
и валяша как репейник
съел малиновый пирог
чуть услыша между кресел
пероченье ранда́ша
разгогулину повесил
варинцами на ушах
Ира маленькая кукла
хочет ка́кать за моря
под рубашку возле пупа
и у снега фонаря
 
 
а голубушка и пряник
тянет крышу на шушу
живота островитяне
финикийские пишу
 
 
Зелено́ твое ры́ло
и труба́
и корыто зипунами
барабан
полетели панталоны
бахромой
чудотворная икона
и духи
голубятина не надо
uberall
подарила выключатель
и узду
 
 
а куха́ми нижет а́лы-е
торапи́ покое был
даже пальму строить надо
для руины кабалы
на цыганах уводи́ла
али жмыхи половя́
за конюшни и уди́ла
фароонами зовя
финикия на готове
переходы полажу
магомета из конюшни
чепраками вывожу
валоамова ослица
 
 
пародила окунят
везело́нами больница
шераму́ра окиня́
и ковшами гычут ла́до
землю пахаря былин
даже пальму строить на́до
для руины кабалы
 
 
Сы́на Авроа́мова
о́ндрия гунты́
по́том зашело́мила
бухнула гурты
 
 
ма́монта забу́ля
лёда карабин
от́арью капи́лища
о́трок на русси
бусами мала́нится
пе́нистая мовь
шлёпая в предбаннице
лысто о порог
 

 
ны́не португалия
то́же сапоги
рыжими калёсами
тоже сапоги
уранила вырицу
тоже сапоги
калабала девочка
то́же говорит
 

 
| а лен-ты
| дан-ты
| бур забор
| лови́
| хоро-ший
| пе-рехо́д
| твоя́ колода (Верх дуги)
| пе́-региб
| а па́-рахода
| са́-поги
 
 
надо ки́кать лукомо́рье
для конюшенной езды
из за острова Амо́нья
винограда и узды
 
 
и рукой ее вертели
и руина кабала
и заказаны мете́ли
золотые купола
 
 
и чего-то разбеля́нет
кацавейкою вдали
а на небе кораблями
пробегали корабли
 
 
надо ки́кать чернозёмом
а наки́кавшись в трубу
кумачёвую алёну
и руи́ну кабалу
 
 
не смотри на печене́гу
не увидешь кочерги…
 
 
…а в залетах други́ми спа́ржами
телегра́ммою на версты́
алекса́н — дру так и кажется
кто-то ки́кает за кусты́
…целый день до заката ве́чера
от парчи до палёвок князевых
встанут че́ляди изувечено
тьмами синеми полуазии
…александра лозя́т ара́бы
целый остров ему бове́кой
александр лози́т корабль
минотав́ра и челове́ка
…и апостола зыд́а ма́слом
че́рез шею опраки́нул
в море остров в море Па́тмос
в море ша́пка финики́и.
 

 
Под ло́готь
Под ко́ку
фуфу́
 
 
и не кря́кай
не могуть
фанфа́ры
ла — апошить
деба́сить
 
 
дрынь в ухо виляет
шапле́ ментершу́ла
кагык буд-то лошадь
кагык уходырь
и свящ жвикави́ет
и воет собака
и гонятся ли́стья
сюды и туды
 
 
А с не́ба о хря́щи
все чаще и чаще
взвильнёт ви ва вувой
и мрётся в углы́нь
 
 
С пинежек зире́ли
потянутся ко́кой
под логоть не фу́кай!
под ко́ку не плюй!
 
 
а если чихнётся
губа́стым саплю́ном
то Ки́ка и Ко́ка
такой же язык.
 

II

 
Черуки́к дощёным ша́гом
осклабясь в улыбку ки́ку
распушить по ветровулу!
разбежаться на траву
обсусаленная фи́га
буд-то ки́ка
на паро́м
буд-то папа пилигримом
на камету ускакал
а́у деа́у дербады́ра
а́у деа́у дерраба́ра
хахети́ти
Мо́нна Ва́нна
хочет пить.
 

III

 
шлёп шляп
шлёп шляп
шлёп шляп
шлёп шляп.
 

 
Тише целуются
— комната пуста —
ломкими изгибами —
— полные уста: —
ноги были белые:
пу снегу устал.
 
 
Разве сандалии
ходят по песку?
Разве православные
церкви расплесну?
Или только кошечки
писают под стул?
 
 
Тянутся маёвками
красные гробб
ситцевые девушки —
пу небу губа;
кружится и пляшется
будто бы на бал.
 
 
Груди как головы
тело — молоко
глазом мерцальная
солнцем высоко…
Бог святая Троица
в небо уколол.
 
 
Стуки и шорохи
кровью запиши;
там где просторнее
кэкиши куши:
вот по этой лесенке
девушкой спешил.
 
 
Ты ли целуешься?
— комната пуста —
так ли сломалися
— полные уста?
: Ноги были белые:
пу снегу устал.
 

   (gew. Esther)

 
И говорит Мишенька
рот открыв даже
 — ши́шиля ки́шиля
Я в штаны ряжен. —
Н ты эт его —
финьть фаньть фуньть
б м пи́льнео —
фуньть фаньть финьть
 

 
И́а И́а Ы́а
Н Н Н
Я полы мыла
Н Н Н
дриб жриб бо́бу
джинь джень баба
хлесь хлясь — здо́рово —
ра́зда́й мама!
Вот тебе ши́шелю!
финьть фаньть фуньть
на́кося ки́шелю!
фуньть фаньть финьть.
 

 
метит балагур татарин
в поддёвку короля лукошке
а палец безымянный
на стекле оттаял
и торчит гербом в окошко
ты торчи себе торчи
выше царской колончи
· · · · · ·
распахнулся о́рлик бу́бой
сели мы на бочку
рейн вина
океан пошёл на убыль
в небе ки́чку не видать
· · · · · ·
в пристань бухту
серую подушку
тристо молодок
и сорок семь
по́ют китайца жёлтую душу
в зеркало смотрят
и плачат все.
· · · · · ·
вышел витязь
кашей гурьевой
гу́жил зи́мку
рыл долота
накути Ерёма
вздуй его
вздулась шишка
в лоб золотая
· · · · · ·
блин колокольный в ноги бухал
переколотил в четвёртый раз
суку ловил мышиным ухом
щурил в пень
солодовый глаз.
· · · · · ·
приду́ приду́
в Маргори́тку
хло́пая зато́рами
каянский пру
па́ла́ша́ми́
ка́лику едрит твою
около бамбука
пальцем тпр
· · · · · ·
скоро шаровары позавут татарина
книксен кукла
полька тур
мне ли петухами
кика пу подарена
чи́рики боя́рики
и пальцем тпр
· · · · · ·
зырь манишка
пуговицей плйсовой
грудку корявую
ах! обнимай
а в шкапу то
ни чорта лысого
хоть бы по́лки
и тех нема.
· · · · · ·
шея заболела на корону у́была
в жаркую печку затылок утёк
не осуди шерстяная публика
громкую кичку^[2]
Хармса — дитё.
 

   Сергею Есенину.

 
ах вы се́ни мои се́ни
я ли гу́сями вяжу́
при́ходил ко мне Есе́нин
и четы́ре мужика
и с чего́ бы это ра́доваться
ло́жкой стучать
пошивеливая пальцами
гру́сть да печа́ль
как ходи́ли мы ходи́ли
от поро́га в Кишинё́в
проплева́ли три неде́ли
потеря́ли кошелёк
ты Серё́жа рукомо́йник
сарынь и дуда́
разо́хотился по мо́йму
совсе́м не туда́
для тебя́ ли из корежё́ны
ору́жье штык
не тако́й ты Серё́жа
не тако́й уж ты́
по́й-ма́й
щё́ки ду́ли
скарлоти́ну перламу́тр
из за во́рота поду́ли
Váter Únser — Líeber Gótt
я пляса́ла сокола́ми
возле де́рева круго́м
ноги то́пали пляса́ли
возле де́рева круго́м
размога́й меня заты́ка
на кало́ше и ведре́
походи́-ка на заты́лке
мимо за́пертых двере́й
гу́ли пе́ли ха́лваду́
чири́кали до́ ночи́
на́ засеке до́лго ду́мал
кто́ поёт и бро́ви чи́нит
не по́полу пе́рвая
залуди́ла пе́рьями
сперва́ чем то ду́дочны́м
вро́де как уха́бица́
полива́ла сы́пала
не ве́рила ле́бе́дя́ми́
зашу́хала кры́льями
зуба́ми зато́пала
с тако́го по ма́тери
с э́такого ку́барем
в обнимку целу́ется́
в о́чи ва́лит бли́ньями
а лета́ми плю́й его́
до бе́лой доски́ и ся́дь
добреду́ до Клю́ева́
обратно заки́нуся́
просты́нкой за ро́дину
за ма́тушку ле́вую
у де́рева то́ненька́
за Ду́нькину пу́говку́
пожури́ла де́вица́
неве́ста сику́рая́
а Серё́жа де́ревце́м
на груди́ не кла́няется
на груди́ не кла́няется
не бу́кой не ве́черо́м
посыпа́ет о́коло́
сперва́ чем то ду́дочны́м
 

 
волчица шла дорогаю
дорогаю манашенькой
и камушек не трогала
серебрянной косой
на шею деревянную
садились человечики
манистами накрашеннами
где-то высоко́.
 
 
никто бы и не кланялся
продуманно и холодно
никто бы не закидывал
на речку поплавок
я первый у коло́дица
нашел ее подохлую
и вечером до ку́зова
её не повалок
 
 
стонала только бабушка
да грядка пересто́нывала
заново еро́шила
капустных легушат
отцы мои запенелись
и дети непристойные
пускали на широкую
дорогу камыши
 
 
засни засни калачиком
за синей гололедицей
пруда хороший перепел
чугунный домовой
щека твоя плакучая
румянится цыганами
раскидывает порохом
ленивую войну
 
 
идут рубахи ры́жики
покрикивают улицу
веревку колокольную
ладошки синяки
а кукла перед ужином
сырому тесту молится
и долго перекалывает
зубы на косяк
 
 
я жду тебя не падаю
смотрю — не высыпаются
из маминой коробочки
на ломаный сарай
обреж меня топориком
клади меня в посудину
но больше не получится
дырявая роса —
 

 
Ты послушай ка карась
имя палкой перебрось
а потом руби направо
и не спрашивай зараз
то Володю то Серёжу
то верёвку павар
то ли куру молодую
то ли повора вора
 
 
Разбери который лучше
может цапаться за тучи
перемыгой серебром
девятнадцатым ребром
разворачивать корыто
у собачий конуры
где пупырыши нерыты
и колеблется Нарым
 
 
Там лежали Михаилы
вонючими шкурами
до полуночи хилые
а под утро Шурами
 
 
И в прошлую середу
откидывая зановеси
прохржему серому
едва показалися
 
 
сначало до плечика
румяного шарика
а после до клетчатых
штанишек ошпаривали
 
 
мне сказали на́ ушко
что чудо явилося
и царица Матушка
сама удивилася:
 
 
ах как же это милые?
как же это можно?
я шла себе мимо
носила дрожжи
 
 
вошёл барабанщик
аршином в рост
его раненная щека
отвисала просто
 
 
он не слышет музыки
и нянин плач
на нём штаны узкие
и каленкоровый плащ
простите пожалуйсто
я покривил душой
сердце сжалося
я чужой
 

 
ах как же это можно?
я знал заранее
 — взял две ложки —
 — вы ИЗРАНЕНЫ. —
 

 
собака ногу поднимает
 
 
ради си ради си
солдат Евангелие понимает
только в Сирии только в Сирии
 
 
но даже в Сирию солдат не хочет
плюет пропоица куда то
и в Сирию бросает кочень
где так умны Солдаты
 
 
ему бы пеночки не слизывать
ему бы всё: «руби да бей»
да чтобы сёстры ходили с клизмами
да чтобы было сто рублей
 
 
солдат а солдат
сколькотебелет?
где твоя полатка?
и твой пистолет. —
 
 
кну́чу в при́хвостень кобыле
хоть бы куча
хоть бы мох
располуженной посуды
не полю не лужу
и в приподнятом бокале
покажу тебе ужо́!
 
 
Едет мама серафи́мом
на ослице прямо в тыл
покупает сарафаны
и персидскую тафту
 

 
открылось дверце подкидное
запрятало пятнашку
сказало протопопу Ною:
 — позвольте пятку вашу —
 
 
я не дам пятку
шнельклопс
дуй в ягоду
шнельклопс
 
 
разрешите вам не поверить
я архимандрит
а вы протопоп
а то рассержусь
и от самой Твери
возьму да и проедусь по́ полу
 
 
он рас-стегивает мундир
забикренивает папаху
и садится на ковёр
и свистит в четыре пальца:
 
 
пью фюфюлы на фуфу́
еду мальчиком в Уфу́
щекати меня судак
и под мы́шку и сюда
и́хи блохи не хоши́
пу́фы бо́же на матра́сс.
 
 
за бородатым бегут сутуленькие
в клети пугается коза
а с неба разные свистульки
картошкой сыпятся в глаза
туды сюды
да плеть хвоста
да ты да я
да пой нога
считает пальцами до ста
и слышит голос: «помогай»
 
 
обернулся парусом
лезет выше клироса
до месяца не долез
до города не дошёл
 
 
обнимались старушки плакали
замочили туфли лаковые
со свечой читали Лермонтова
влюбились в кого го то кавалера там
 
 
на груди у него солнышко
а сестра его совушка
волоса его рыжие
 
 
королеву прижили
может кушать рябчика
да и то только в тряпочке
у него две шашки длинные
на стене висят…
Господи Помилуй
свят свят свят
 

 
здорово пить утрами молоко
и выходить гулять часа так на четыре
О человек! исполни сей закон
и на тебя не вскочит чирий.
 
 
ПОСЛУШАЙТЕ
сегодня например
какой то князь сказал своей любовнице:
 — иди и вырый мне могилу на Днепре
и принеси листок смаковницы —
Она пошла уже козалось в камыши
Но видет (!) князь (!) за ней (!) бежит (!)
кида́ет сумрачный ноган
к её растерзанным ногам
прости-прости я нехороший
 
 
раз 2 3 4 5 6 7 … … …
а сам тихонько зубы крошит
как будто праведный совсем
 
 
О человек! исполни сей закон
и на тебя не вскочит чирий
мотай рубашками в загон —
как говориться в притче:
 
 
 — плен духу твоему язычник
и разуму закопанная цепь —
 

 
Выйди глупый человек
и глупая лошадь
на Серёже полаче
и на Володе тоже
 
 
стыдно совестно и неприлично
говорить блинчики
а если комната вдобавок девичая
то нужно говорить как-то иначе
 

 
присудили у стогов
месяцем и речкою
и махнула голова
месяца голова
толстою ручкою
 
 
позавидовала ей
баба руку ей
позавидовала баба
корамыслами
на дворе моём широком
вышивают конаплей
дедка валенками шлёпает
и пьёт молоко
 
 
позавидовала я
вот такими дулями
и роди́ла меня мать
чехардой придорожною
а крестил меня поп
не поп а малина —
вся то распоса́дница
батькина бухта
лавку закапала
вороньим яйцом
больно родимая
грудью заухала
мыльными пузырьками
батьке в лицо
 
 
ахнули бусы
бабы фыркали
стукала лопата
в брюхо ему
избы попы
и звёзды русые
речка игрушка
и солнце лимон
разные церковки
птички, палочки
оконце ла́сковое
расшитое
всё побежало
побежало и ахнуло
сам я вдеваю кол в решето
бъется в лесу фанта́н фанто́вич
грузди сбирает
селени́м паша́
перья точат
мальчик Митя
уснул в лесу
 
 
холодно в рубашке
кидаться шишками
кожа пупырашками
буд-то гусиная
высохли мочалками
волосы под мышками
хлещет бог
бог — осиновый
 
 
а́хнули бусы
бабы а́хнули
радугами стонет
баба Богородица
лик её вышитый
груди глажены
веки мигнут
и опять
закроются
 
 
сукровицей кажется потеют и дохнут навозные кучи
скучно в лесу!
в дремучем невесело!
мне то старухи до печёнки скучно
мальчика Митю
в церковь
НЕСТЬ
ведьма ты ведьма
кому ты позавидовала?
месяц пу́пом сел на живот!
мальчика Митю
чтоб его(!) и́дола
 
 
сам я вдеваю кол в решето
сам я сижу
матыгой
ночью
жду перелесья
синего утра
и кто то меня за плечо воро́очает
тянет на улицу
мой рукав
 
 
ЗНАЮ
от сюдова
мне не поверят
мне не разбить
ключевой тиши́
дедка мороз стучится в двери
месяц раскинул
в небе шалаши.
 
 
стены мои звончее пахаря
крепче жимолости в росту́
крепли и крепли
и вдруг
заа́хала
 
 
бабы и бусы и шар на мосту
 — милый голубку милой посылает —
шлет куличи́
и хлай на столо
 
 
а губы плюются
в дым кисилями
а руки ласка́ются
ниже колен
 
 
ба́бка пе́ла
небу новосе́лье
небо полотенце!
небо уж не то!
бабка поля пшеном за́се́яла
сам я вдеваю кол в решето
пря́жею бабкиной
месяц утонет
уши его
разольются речкою —
 — там из окна
соседнего до́мика
бабка ему
махну́ла ручкою —
 

 
В репей закутанная лошадь
как репа из носу валилась
к утру лишь отперли конюшни
так заповедал сам Ефрейтор.
Он в чистом галстуке
и сквозь решетку
во рту на золоте царапин шесть
едва откинув одеяло ползает
и слышит бабушка
под фонарями свист.
И слышит бабушка ушами мягкими
как кони брызгают слюной
и как давно земля горелая
стоит горбом на трех китах.
Но вдруг Ефрейтора супруга
замрет в объятиях упругих?
Как тихо станет конь презренный
в лицо накрашенной гулять
творить акафисты по кругу
и поджидать свою подругу.
Но взора глаз не терпит стража
его последние слова.
Как он суров и детям страшен
и в жилах бьется кровь славян
и видит он: его голубка
лежит на грязной мостовой
и зонтик ломаный и юбку
и гребень в волосе простой.
Артур любимый верно снится
в бобровой шапке утром ей
и вот уже дрожит ресница
и ноги ходят по траве.
Я знаю бедная Наташа
концы расщелены глухой
где человек плечами дышит
и дети родятся хулой.
Там быстро щелкает рубанок
а дни минутами летят
там пни растут. Там спит дитя.
Там бьет лесничий в барабан.
 

 
Живи хвостом сухих корений
за миром брошенных творений,
бросая камни в небо, в воду ль,
держась пустынником поодаль.
В красе бушующих румян
хлещи отравленным ура.
Призыва нежный алатырь
и Бога чёрный монастырь.
Шумит ребячая проказа
до девки сто седьмого раза
и латы воина шумят
при пухлом шёпоте сулят.
Сады плодов и винограда
вокруг широкая ограда.
Мелькает девушка в окне,
Софокл вдруг подходит к ней:
Не мучь передника рукою
и цвет волос своих не мучь
твоя рука жару прогонит
и дядька вынырнет из туч.
И вмиг разбившись на матрасе,
восстанет, молод и прекрасен
истоком бережным имян
как водолей, пронзит меня.
Сухое дерево ломалось,
она в окне своём пугалась,
бросала стражу и дозор
и щёки красила в позор.
Уж день вертелся в двери эти,
шуты плясали в оперетте
и ловкий крик блестящих дам
кричал: я честь свою отдам!
Под стук и лепет колотушек
дитя свечу свою потушит
потом идёт в леса укропа
куриный дом и бабий ропот.
Крутя усы, бежит полковник
минутной храбростью кичась —
Сударыня, я ваш поклонник,
скажите мне, который час?
Она же, взяв часы тугие
и не взирая на него,
не слышит жалобы другие,
повелевает выйти вон.
А я под знаменем в бою
плюю в колодец и пою:
пусть ветер палубу колышет,
но ветра стык моряк не слышит.
Пусть дева плачет о зиме
и молоко даёт змее.
Я, опростясь сухим приветом,
стелю кровать себе при этом,
бросая в небо дерзкий глас
и проходя четвёртый класс.
Из леса выпрыгнет метёлка
умрёт в углу моя светёлка
восстанет мёртвый на помост
с блином во рту промчится пост.
Как жнец над пряхою не дышит,
как пряха нож вздымает выше —
не слышу я и не гляжу,
как пёс под знаменем лежу.
Но виден мне конец героя
глаза распухшие от крови
могилу с именем попа
и звон копающих лопат.
И виден мне келейник ровный,
упряжка скучная и дровни,
ковёр раскинутых саней,
лихая скачка: поскорей!
Конец не так, моя Розалья,
пройдя всего лишь жизни треть,
его схватили и связали
а дальше я не стал смотреть.
И запотев в могучем росте
всегда ликующий такой —
никто не скажет и не спросит
и не помянет за упокой.
 

 
Бежала лошадь очень быстро
ее хозяин турондул.
Но вот уже Елагин остров
им путь собой перегородил.
Возница тут же запыхавшись
снял тулуп и лег в кровать
Четыре ночи спал обнявшись
его хотели покарать
но ты вскочил недавно спящий
наскоро запер письменный ящик
и не терпя позора фальши
через минуту ехал дальше
бежала лошадь очень быстро
казалось нет ее конца
вдруг прозвучал пустынный выстрел
поймав телегу и бойца.
Кто стреляет в эту пору?
Спросил потусторонний страж
седок и лошадь мчатся в прорубь
их головы объяла дрожь,
их туловища были с дыркой.
Мечтал скакун. Хозяин фыркал,
внемля блеянью овцы,
держа лошадь под уздцы.
Он был уже немного скучный,
так неожиданно умерев.
Пред ним кафтан благополучный
лежал, местами прогорев.
Скакали день и ночь гусары,
перекликаясь от тоски.
Карета плавала. Рессоры
ломались поперек доски.
Но вот седок ее убогий
ожил быстро как олень
перескочил на брег пологий
а дальше прыгнуть было лень.
О, как <нрзб.> эта местность,
подумал он, смолчав.
К нему уже со всей окрестности
несли седеющих волчат.
Петроний встал под эти сосны
я лик и нет пощады вам —
звучал его привет несносный
телега ехала к дровам.
В ту пору выстрелом не тронут
возница голову склонил
пусть живут себе тритоны
он небеса о том молил.
Его лошадка и тележка
стучала мимо дачных мест
а легкоперое колешко
высказывало свой протест.
Не езжал бы ты, мужик,
в этот сумрачный огород.
Вон колено твое дрожит
ты сам дрожишь наоборот
ты убит в четыре места
под угрозой топора
кличет на ветру невеста
ей тоже умереть пора.
Она завертывается в полотна
и раз два три молчит как пень.
но тут вошел гучар болотный
и промолчал. Он был слепень
и уехал набекрень.
Ему вдогонку пуля выла
он скакал закрыв глаза
все завертелось и уплыло
как муравей и стрекоза.
Бежала лошадь очень быстро
гусар качался на седле.
Там вперемежку дождик прыскал
избушка тухнула в селе
их путь лежал немного криво
уж понедельник наступил
— мне мешает эта грива,—
казак нечайно говорил.
Он был убит и уничтожен
потом в железный ящик вложен
и как-то утречком весной
был похоронен под сосной.
Прощай казак турецкий воин
мы печалимся и воем
нам эту смерть не пережить.
Тут под сосной казак лежит.
 

 
друг за другом шёл народ
ужимки тая в лице звериные
он шёл все прямо потом наоборот
летели поля необозримые
там где зелёный косогор
река поворачивала круто
был народ как пуля скор
и невинен был как утро невиден
еще пройдя с полсотни вёрст
кто то крикнул: «земля».
кто то сразу вытянул перст
но дальше итти было нельзя.
уж над людьми колыхалась ночь
проплывало [тысяча] миллион годин
уж не шагом они а в скочь
торапилися как один
и ещё прошло 20 лет
все умерли как по заказу
<1 ст. нрзб.>
им с двух сторон по глазу
 

 
Мы спешим на этот зов
эти стоны этих сов
этих отроков послушных
в шлемах памятных и душных
не сменяем колпака
этой осенью пока
на колпак остроконечный
со звездою поперечной
с пятилучною звездой
с верхоконною ездой
и два воина глядели
ждите нас в конце недели
чай лишь утренний сольют
мы приедем под салют.
 

 
Как-то бабушка махнула
и тотчас же паровоз
детям подал и сказал:
пейте кашу и сундук.
Утром дети шли назад
сели дети на забор
и сказали: вороной
поработай, я не буду,
Маша тоже не такая —
как хотите может быть
мы залижем и песочек
то что небо выразило
вылезайте на вокзале
здравствуй здравствуй Грузия
как нам выйти из нее
мимо этого большого
на заборе — ах вы дети —
вырастала палеандра
и влетая на вагоны
перемыла не того
кто налима с перепугу
оградил семью волами
вынул деньги из кармана
деньги серые в лице.
Ну так вот, а дальше прели
все супа — сказала тетя
все чижи — сказал покойник
даже тело опустилось
и чирикало любезно,
но зато немного скучно
и как будто бы назад.
Дети слушали обедню
надевая на плечо
мышка бегала в передник
раздирая два плеча,
а грузинка на пороге
все твердила. А грузин
перегнувшись под горою
шарил пальцами в грязи.
 

 
Где скакуны поводья рвут,
согнув хребты мостами,
пророк дерзает вниз ко рву
сойти прохладными устами.
О непокорный! Что же ты
глядишь на взмыленную воду?
Теребит буря твой хохол,
потом щеку облобызает,
Тебя девический обман
не веселит. Мечты бесскладно
придут порой. Веслом о берег
стукнет всадник.
Уж пуст — челнок.
Уж тучен — гребень.
И, тщетно требуя поймать
в реке сапог, рыдает мать.
Ей девочка приносит завтрак:
бутылку молока и сыр,
а в сумке прятает на завтра
его красивые усы.
В трактире кончилась попойка.
Заря повисла над мостом.
Фома ненужную копейку
бросает в воду. Ночь прошла.
И девочка снимает платье,
кольцо и головной убор,
свистит, как я, в четыре пальца
и прыгает через забор.
Ищи! Никто тебе помехой
не встанет на пути твоём.
Она ушла, а он уехал
и вновь вернулися вдвоём.
Как загорели щёки их!
Как взгляд послушный вдруг притих!
За ними горница пуста,
и растворились их уста:
 — Мы плыли ночью. Было тихо.
Я пела песню. Милый грёб.
Но вдруг ныряет тигр плавучий
пред нашей лодкой поперёк.
Я огляделась вкруг. Фонтанка,
проснувшись, знаменье творит.
За полночь звякают стаканы.
Мой брат стучится: отвори!
Всю ночь катались волны мимо.
Купался зверь. Пустела даль.
Бежали дети. А за ними
несли корону и медаль.
И вот, где кони рвут поводья,
согнув хребты, сбегают вниз,
ноздрями красными поводят
и бьют копытом седока, —
мы голос ласковый слыхали.
Земля вертелась в голос тот.
И гром и буря утихали.
И платье сохло на ветру.
И, волчьим шагом оступаясь,
на мост восходит горд и лих
пророк. А мы не плыли дальше,
на брег скакая женихом.
 

 
Люди спят:
урлы-мурлы.
Над людьми
парят орлы.
Люди спят,
и ночь пуста.
Сторож ходит вкруг куста.
Сторож он
не то, что ты,
сон блудливый,
как мечты.
Сон ленивый, как перелет,
руки длинные, как переплет.
 
 
Друг за другом люди спят:
все укрылися до пят.
Мы давно покоя рыщем.
Дым стоит над их жилищем.
 
 
Голубь-турман вьет гнездо.
Подъезжал к крыльцу ездок.
Пыхот слышался машин.
Дева падала в кувшин.
Ноги падали в овраг.
Леший бегал —
Людий враг.
Плыл орел.
Ночь мерцала —
путник брел.
Люди спали —
я не спал:
деньги я пересыпал.
Я считал свое богатство.
Это было святотатство.
Я все ночку сторожил!
Я так деньгами дорожил.
 

 
Ногу на ногу заложив
Велимир сидит. Он жив.
 

 
Мы бежали как сажени
на последнее сраженье
наши пики притупились
мы сидели у костра
реки сохли под ногою
мы кричали: мы нагоним!
плечи дурые высоки
морда белая востра
 
 
Но дорога не платочек
и винтовку не наточишь
мы пускали наши взоры
версты скорые считать
небо падало завесой
опускалося за лесом
камни прыгали в лопату
месяц солнцу не чета
 
 
сколько времени не знаю
мы гналися за возами
только ноги подкосились
вышла пена на уста
наши очи опустели
мох казался нам постелью
но сказали мы нарочно
чтоб никто не отставал
 
 
на последнее сраженье
мы бежали как сажени
как сажени мы бежали
!пропадай кому не жаль!
 

 
Лошадка пряником бежит
но в лес дорога не лежит
не повернуться ей как почке
не разорвать коварной бочки
 

 
Двух полководцев разговор
кидался шаром изо рта
щека вспухала от натуги
когда другой произносил
не будь кандашки полководца
была бы скверная игра
мы все бежали б друг за дружкой
знамена пряча под горушкой
Но вдруг ответ звучал кругами
расправив пух усов, комрот
еще в плечах водил руками
казалось он взбежит умрет
и там с вершины голос падал
его сверкала речь к ногам
не будь кандашки полководца
то пораженье было б нам
И вмиг пошли неся винтовки
сотни тысяц, пол горы
двести палок, белые головки
пушки, ведьмы,
острые топоры.
 
 
Да-с то было время битвы
ехал по́ полю казак
и в седле его болталась
Манька белая коза.
 

 
Глядел в окно могучий воздух
погода скверная была
тоска и пыль скрипели в ноздрях
река хохлатая плыла
 
 
Стоял колдун на берегу
махая шляпой и зонтом
кричал: «смотрите, я перебегу
и спрячусь ласточкой за дом.»
 
 
И тотчас же побежал
пригибаясь до земли
в его глазах сверкал кинжал
сверкали в ноздрях три змеи
 

 
неходите января
скажем девять — говоря
выступает Левый Фланг
 — это просто не хорошо. —
и панг.
 

 
Берег правый межнародный
своемудрием сердитый
обойденный мной и сыном.
Чисты щеки. Жарки воды.
Рыбы куцые сардинки
клич военный облак дыма
не прервет могучим басом
не родит героя в латах.
Только стражника посуда
опорожнится в лохань
да в реке проклятый Неман
кинет вызов шестипалый
и бобер ему на спину
носом врежется как шлюпка.
А потом беря зажим
сын военного призванья
робкой девицы признанье
с холма мудрого седла
наклоня тугую шею
ей внимает бригадир.
Запирает палисад
Марья ключница. И вот
из морей тягучих вод
слава Богу наконец
выбирается пловец
как народ ему лепечет
и трясется на него
осудя руки калачик
непокорного раба
яхты нежные кочуют
над волнами поплавком
раскрываются пучины
перед ним невдалеке.
 

 
Летание без крыл жестокая забава
попробуй упадешь закинешься неловкий
она мучения другого не избрала
ее ударили канатом по головке.
Ах, как она упала над болотом,
закинув юбочки! Мальчишки любовались
она же кликала в сумятицах пилоту,
но у пилота мягкие усы тотчас же оборвались.
Он юношей глядит
смеется и рулит
остановив жужжанье мух
слетает медленно на мох.
Она: лежу Я здесь в мученьях.
Он: сударыня, я ваша опора.
Она: я гибну, дай печенье.
Вместе: мы гибнем от топора!
Холодеют наши мордочки,
биение ушло,
лежим. Открыли форточки
и дышим тяжело.
Сторожа идут стучат.
Девьи думы налегке.
Бабы кушают внучат
Рыбы плавают в реке.
Елки шмыгают в лесу
стонет за морем кащей
а под городом несут
Управление вещей.
То им дядя птичий глаз
ма <нрзб.> сердце звучный лед
вдруг тетерев я пешком зараз
улетает самолет.
Там раздувшись он пропал.
Кто остался на песке?
Мы не знаем. Дед копал
ямы стройные в тоске.
И бросая корешки
в глубину беспечных ям
он готовит порошки
дать болезненным коням
ржут лихие удила
указуя на балду
стойте други, он колдун,
знает <нрзб.> дела
вертит облако шкапов
переливает муть печей
в небе трио колпаков
строит башни из кирпичей
там борзая солнце греет
тьму проклятую грызет
там самолет в Европу реет
и красавицу везет.
Она: лечу я к женихам.
Пилот: машина поломалась.
Она кричит пилоту: хам!
Машина тут же опускалась
Она кричит: отец, отец,
я тут жила. Я тут родилась.
Но тут приходит ей конец.
Она в подсвечник превратилась.
Мадлэн ты стала холодна
лежать под кустиком луна
склонился юноша к тебе
лицом горячим как Тибет.
Пилот состарился в пути.
Руками машет — не летит.
Ногами движет — не идет.
Махнет разок — и упадет
потом года лежит не тлен.
Тоскует бедная Мадлэн
плетёт косичку у огня
мечты случайные гоня.
 

   Посвящаю К.С. Малевичу

 
Нам у двери ноги ломит.
Дернем, сестры, за кольцо.
Ты взойди на холмик тут же,
скинь рубашку с голых плеч.
Ты взойди на холмик тут же,
скинь рубашку с голых плеч.
 

 
Были мы на том пороге,
песни пели. А теперь
не печальтесь вы, подруги,
скинем плечи с косяка.
 

 
Все четыре. Мы же только
скинем плечи с косяка.
 

 
Наши руки многогранны,
наши головы седы.
Повернув глаза к востоку,
видим нежные следы.
Лишь подняться на аршин —
с незапамятных вершин
все исчезнет, как плита,
будет клумба полита.
Мы же хвалимся нарядом,
мы ликуем целый день.
Ты взойди на холмик рядом,
плечи круглые раздень.
Ты взойди на холмик рядом,
плечи круглые раздень.
 

 
ГРОХ-ХО-ЧЧА!
 

 
Усы, завейтесь! Шагом марш!
Приникни, сабля, к моим бокам.
Ты, гребень, волос расчеши,
а я, российский кавалер,
не двинусь. Лень мне или что?
Не знаю сам. Вертись, хохол,
спадай в тарелку, борода.
Уйду, чтоб шпорой прозвенеть
и взять чужие города.
 

 
Полковник, вы расстроены?
 

 
О, нет. Я плохо выспался.
А вы?
 

 
А я расстроена, увы.
 

 
Мне жалко вас.
Но есть надежда,
что это все пройдет.
Я вам советую развлечься:
хотите в лес? — там сосны жутки…
Иль, может, в оперу? — Тогда
я выпишу из Англии кареты
и даже кучера. Куплю билеты,
и мы поедем на дрезине
смотреть принцессу в апельсине.
Я знаю: вы совсем ребенок,
боитесь близости со мной.
Но я люблю вас…
 

 
Прочь, нахал!
 
 
Полковник ручкой помахал
и вышел, зубом скрежеща,
как дым выходит из прыща.
 

 
Подруги! Где вы?! Где вы?!
 
 
Пришли четыре девы,
сказали: «Ты звала?»
 

 
Я зла!
 

 
Ты не хочешь нас, Елена.
Мы уйдем. Прощай, сестра!
Как смешно твое колено,
ножка белая востра.
Мы стоим, твои подруги,
места нету нам прилечь.
Ты взойди на холмик круглый,
скинь рубашку с голых плеч.
Ты взойди на холмик круглый,
скинь рубашку с голых плеч.
 

 
Наши руки поднимались,
наши головы текли.
Юбки серенькие бились
на просторном сквозняке.
 

 
Эй, вы там, не простудитесь
на просторном сквозняке!
 

 
Мы глядели друг за другом
в нехороший микроскоп.
Что там было, мы не скажем:
мы теперь без языка.
Только было там крылечко,
вился холмик золотой.
Над холмом бежала речка
и девица за водой.
Говорил тогда полковник,
глядя вслед и горячо:
 «Ты взойди на этот холмик,
обнажи свое плечо.
Ты взойди на этот холмик,
обнажи свое плечо.»
 

 
? ПОЧ-ЧЕМ-МУ!?
 

 
Комната. Комната горит.
Дитя торчит из колыбельки.
Съедает кашу. Наверху,
под самым потолком,
заснула нянька кувырком.
Горит стена. Посуда ходит.
Бежит отец. Отец: «Пожар!
Вон мой мальчик, мальчик Петя,
как воздушный бьется шар.
Где найти мне обезьяну
вместо сына?» Вместо стен
печи вострые на небо
дым пускают сквозь трубу.
Нянька сонная стрекочет.
Нянька: «Где я? Что со мной?
Мир становится короче,
Петя призраком летит.»
Вот мелькнут его сапожки,
Тень промчится, и усы
вьются с присвистом на крышу.
Дом качает как весы.
Нянька бегает в испуге,
ищет Петю и гамак.
 «Где ж ты, Петя, мальчик милый,
что ж ты кашу не доел?»
 «Няня, я сгораю, няня!»
Няня смотрит в колыбель —
нет его. Глядит в замочек —
видит комната пуста.
Дым клубами ходит в окна,
стены тощие, как пух,
над карнизом пламя вьется,
тут же гром и дождик льется,
и в груди сжимает дух.
Люди в касках золотых
топорами воздух бьют,
и брандмейстер на машине
воду плескает в кувшине.
Нянька к ним: «Вы не видали
Петю, мальчика? Не дале
как вчера его кормила.»
Брандмайор: «Как это мило!»
Нянька: «Боже мой! Но где ж порядок?
Где хваленная дисциплина?»
Брандмайор: «Твой Петя рядом,
он лежит у цеппелина.
Он сгорел и папа стонет:
жалко сына.»
Нянька: «Ох!
Он сгорел,» — и тихо стонет,
тихо падает на мох.
 

 
Комната. Комната горит.
Дитя торчит из колыбельки.
Съедает кашу. Наверху,
под самым потолком,
заснула нянька кувырком.
Горит стена. Посуда ходит.
Бежит отец. Отец: «Пожар!
Вон мой мальчик, мальчик Петя,
как воздушный бьется шар.
Где найти мне обезьяну
вместо сына?» Вместо стен
печи пестрые на небо
дым пускают сквозь трубу.
Нянька сонная стрекочет.
Нянька: «Где я? Что со мной?
Мир становится короче,
Петя призраком летит».
Няня рыскает волчицей,
съест морковку на пути,
выпьет кофе. Дальше мчится,
к двери пробует уйти.
Колет скудные орехи (неразборчиво)
нянька быстрая в дверях,
мчится косточкой по саду
вдоль железного плетня.
После бегает в испуге,
ищет Петю и гамак.
 «Где ж ты, Петя, мальчик милый,
что ж ты кашу не доел?»
 «Няня, я сгораю, няня!»
Няня смотрит в колыбель —
нет его. Глядит в замочек —
видит комната пуста.
Дым клубами ходит в окна,
стены тощие, как пух,
над карнизом пламя вьется,
тут же гром и дождик льется,
и в груди сжимает дух.
 

 
В смешную ванну падал друг
Стена кружилася вокруг
Корова чудная плыла
Над домом улица была
И друг мелькая на песке
Ходил по комнатам в носке
Вертя как фокусник рукой
То левой, а потом другой
Потом кидался на постель
Когда в болотах коростель
Чирикал шапочкой и выл
Уже мой друг не в ванне был.
 

 
он в комнату бежит на четвериньках
смотрит в комнате стол стоит
ах он рад, он пришёл на вечеринку
позабыв и молодость и стыд
Липавский пьёт легко и звучно
 

 
Купался грозный Петр Палыч
закрыв глаза нырял к окну
на берегу стояла сволочь
бросая в воздух мать одну
но лишь утопленника чистый
мелькал затылок над водой
народ откуда-то плечистый
бежал на мостик подкидной
здесь Петр Палыч тонет даже
акулы верно ходят там
нет ничего на свете гаже
чем тело вымыть пополам.
 

 
Средь нас на палочке деревянной
сидит кукушка в сюртуке,
хранит платочек румяный
в своей чешуйчатой руке.
Мы все как бабушка тоскуем,
разинув рты, глядим вперед
на табуретку золотую —
и всех тотчас же страх берет:
Иван Матвеевич от страха
часы в карман переложил.
А Софья Павловна, старуха,
сидела в сокращеньи жил
А Катя, в форточку любуясь,
звериной ножкой шевеля,
холодным потом обливаясь
и заворачивалась в шеншеля.
Из-под комода ехал всадник,
лицом красивый, как молитва,
он с малолетства был проказник,
ему подруга — битва.
Числа не помня своего,
Держал он курицу в зубах —
Иван Матвееча свело,
загнав печенку меж рубах.
А Софья Павловна строга
сидела, выставив затылок,
оттуда выросли рога
и сто четырнадцать бутылок.
А Катя в галстуке своем
свистела в пальчик соловьем,
стыдливо кутаясь в меха
кормила грудью жениха.
Но к ней кукушка наклонялась,
как червь, кукушка улыбалась,
потом на ножки становилась
да так, что Катя удивилась,
от удивленья задрожала
и, как тарелка, убежала.
 

 
Гражданка, вы куда пришли?
Что вы держите в руке?
Мы вчера с тобой катались
по всклокоченной реке.
Ты глядела рыб жестяных
играла волосом черным черно́
говорила: без тебя
мне младенчество вручено
а теперь пришла ты кукла
просишь карточку и брак
год прошел и ты привыкла
заболев легла в барак
сторож длинными руками
положил тебя на кровать
ты в лицо ему смотрела
взор не в силах оторвать.
 

 
Тихо падала сосна
в бесконечную поляну
выла бочка над горой
без движенья и без боли
и прикинувшись шакалом
михаил бежал по шпалам
 

 
Опускаясь на поленьи
длинный вечер коротая
говорила в отдоленьи:
умер дядя. Я стродаю.
 

 
Смотрю пропала жизни веха,
я сам изрядно и зело
из Ленинграда прочь уехал
уехал в Детское село.
 
 
Пиши мой друг ко мне посланье
пока ухватка горяча
твоя строка промчится ланью
передо мною как свеча.
 

 
Кучер стыл.
Блестели дрожки.
Прутик робко рыл песок.
Ай на дыбы становилася матрешка
Ай за корой соловей пересох.
и наш герой склонился к даме
шептал в лицо привет соседке
а кони рвут
летят годами
бросая пыль к пустой беседке
дорога сдвинулась к ногам
кричали мы: направо! к нам!
верти, сворачивай, держи!
слова летали как стрижи
 

 
Был стручок балован судеб
и в министерство к ночи мехом
шли коровы в звериной беде
замыкая шествие монахом
хитро звякали колокола
заманить хотели кучера
прочь слетали сапоги
в сапогах нога корячилась
 
 
племянник сядь манишку скинь
племянники, весны прощет не малый
племянники, война стоит колом
мерцает Бог и грустное подполье
не ведает пунцовых кобаков
 

 
Выходит Мария, отвесив поклон,
Мария выходит с тоской на крыльцо, —
а мы, забежав на высокий балкон,
поем, опуская в тарелку лицо.
Мария глядит
и рукой шевелит,
и тонкой ногой попирает листы, —
а мы за гитарой поем да поем,
да в ухо трубим непокорной жены.
Над нами встают золотые дымы,
за нашей спиной пробегают коты,
поем и свистим на балкончике мы, —
но смотришь уныло за дерево ты.
Остался потом башмачок да платок,
да реющий в воздухе круглый балкон,
да в бурое небо торчит потолок.
Выходит Мария, отвесив поклон,
и тихо ступет Мария в траву,
и видит цветочек на тонком стебле.
Она говорит: «Я тебя не сорву,
я только пройду, поклонившись тебе.»
А мы, забежав на балкон высоко,
кричим: «Поклонись!» — и гитарой трясем.
Мария глядит и рукой шевелит
и вдруг, поклонившись, бежит на крыльцо
и тонкой ногой попирает листы, —
а мы за гитарой поем да поем,
да в ухо трубим непокорной жены,
да в бурное небо кидаем глаза.
 

 
И вот я к дому подошел,
который по полю стоял,
который двери растворял.
 
 
И на ступеньку прыг! бегу.
Потом в четвертый раз.
А дом стоит на берегу,
у берега как раз.
 
 
И вот я в дверь стучу кулак:
открой меня туды!
А дверь дубовая молчит
хозяину в живот.
Хозяин в комнате лежит
и в комнате живет.
 
 
Я в эту комнату гляжу,
потом я в комнату вхожу,
в которой дым от папирос
хватает за плечо,
да Заболоцкого рука
по комнате бежит,
берет крылатую трубу
дудит ее кругом.
Музыка пляшет. Я вхожу
в цилиндре дорогом.
 
 
Сажусь направо от себя,
хозяину смеюсь,
читаю, глядя на него,
коварные стихи.
 
 
А дом который на реке,
который на лугах,
стоит (который вдалеке)
похожий на горох.
 

 
Что летит под небом там,
воет блеет и жужжит.
Перекладина креста
может по небу бежит.
Дай-ка пулю.
 

 
Нет не дам.
Ты убьешь меня ей-Богу этой пулей как быка
Я не дам тебе ей-Богу эту пулю.
Отвяжись!
 

 
Если пулю я прошу
Зная буквы имяни твоего наперечёт
а ты не дашь, то я прибегну к палашу,
что так метко головы сечёт.
 

 
Конечно сталь острее чем свинец
и смерть стальная мной не победима,
но стоит мне спустить курок
ты штурман и детина
почувствуешь конец
и рухнешь на порог
да здравствует свинец!
 

 
А видел чорта в рукаве?
Сунься!
 

 
Приходите приходите
Воспитанники и паруса
Вы понкраты образованные
И ты нищий с гребёночкой в сапогах
Вот уж день песочный старится
дымом кроется курган
Возле Петьки, возле образа
или в досках на горе
Я горикола горакала
в тумане каллеваллу
пока черешня около
мне сучьями велела
Приходите приходите
на Коломенскую 7
принесите на ладоне
возбуждающую смесь.
 

 
Вот у всадника вельможи
усы нечайно поднялись
он больше двинуться не может
руки белые сплелись
 

 
Шел медведь
вздув рога
стучала его одервенелая нога
он был генералом
служил в кабаке
ходил по дорогам
в ночном колпаке
увидя красотку
он гладил усы
трепал он бородку
смотрел на часы
пятнадцать минут
проходили шутя
обрушился дом
подрастало дитя
красотка в доспехе
сверкала спиной
на бледном коне
и в щетине свиной.
Рука облетала
на конский задок
коса расцветала
стыдливый цветок.
Белый воздух
в трех шагах
глупо грелся
на горах
открывая
лишь орлу
остуденую
ралу.
Над болотом
напролом
ездил папа
с топором
из медведя
он стрелял
нажимая коготок
пистолеты
отворял
в полумертвый
потолок
на шкапу
его капрал
обнимался
в темноте
с атаманом
и орал
и светился
в животе.
Дева
шла
неся
портрет
на портрете
был корнет.
У корнета
вместо
рук
на щеке
висел
сюртук
а в кармане
сюртука
шевелилася
рука.
Генерал
спрятал время
на цепочке золотой.
Генерала
звали Леля
потому что молодой.
Он потопал кублуками
приседал и полетал
под военными полами
о колено бил металл
увидя девицу на бледном коне
сказал генерал: «Приходите ко мне».
Девица ответила: «Завтра приду.
Но ты для меня приготовь резеду».
И, сняв осторожно колпак с головы,
столетний вояка промолвил: «Увы.
От этих цветов появляются прыщи
я спрячусь в газету, а ты меня поищи.
Если барышня-мадам
обнаружит меня там
получите в потолок
генеральский целовок».
 

 
Здраствуй. Ты снова тут.
Садись пожалуйсто на эту
Атаманку,
Возьми цветочек со стола и погляди вокруг:
…Эстер: А что ты сделаешь со мной?
Тебя, creboy,
Раздвину ноги
И суну голову туда
И потечет моих желаний
Эстерки длинная вода.
 

 
Ты ночуешь с Даниилом
Но к несчастью — Даниил
Хоть и в рифму с Михаилом
Но совсем не Михаил
 

 
Шел мужчина в согнутых штанах
в руках держал махровый цветочек
то нюхал он цветочек, то не нюхал
то думал он в платочек, то не думал
и много франтов перед ним
казались вымыслом одним.
Француза встретил наш герои
и рот открыл — обдумать как приветить
«Vous aitez enfen» — что значит: «Вы герой»
сказал мужчина в согнутых перчатках
и в шляпе наклоненной к сапогам
в тяжелом драпе до колена
с одною пуговкой на пиджаке.
француз покрылся фиолетом
и вынув руку из кармана ответил пистолетом.
Ба-бах! ответил он мужчине прямо в сердце
ба-бах! ответил он мужчине прямо в грудь
мужчина выпустив цветочек
подумал в шелковый платочек:
неужто смерть в моем саду?
неужто смерть в моем саду?
НЕ-УЖ-ТО СМЕРТЬ В МОЕМ САДУ?
 

 
Гахи глели на меня
сынды плавали во мне
где ты мама, мама Няма
мама дома мамамед!
Во болото во овраг
во летает тетервак
тертый тетер на току
твердый пламень едоку.
Твердый пламень едока
ложки вилки. Рот развей.
Стяга строже. Но пока
звитень зветен соловей
сао соо сио се
коги доги до ноги
некел тыкал мыкал выкал
мама Няма помоги!
Ибо сынды мне внутри
колят пики не понять
ибо гахи раз два три
хотят девочку отнять.
 

 
Окно выходило на пустырь
квадратный как пирог
где на сучке сидел нетопырь
Возьми свое перо.
Тогда Степанов на лугу
посмотрит в небо сквозь трубу
а Малаков на берегу
посмотрит в небо на бегу.
Нам из комнаты не видать
Какая рыба спит в воде
Где нетопырь — полночный тать
порой живет. И рыба где
а с улицы видней
особенно с моста
как зыбь играет камушком у рыбьего хвоста.
Беги Степанов дорогой!
Скачи коварный Малаков
рыб лови рукой
Тут лошадь без подков
в корыто мечет седока.
Степанов и Малаков
грохочет за бока.
А рыба в море
жрет водяные огурцы.
Ну да, Степанов и Малаков
большие молодцы!
Я в комнате лежу с тобой
с астрономической трубой
в окно гляжу на берег дощатый
где Малаков и герр Степанов
открыли материк.
Там я построю домик
Чтоб не сидеть под ливнем без покрова,
а возле домика стоит
уже готовая корова.
Пойду. Прощайте. Утоплюсь.
Я Фердинанд. Я Герр Степанов.
Я Маклаков! Пойду гулять в кафтане
И рыб ловить в фонтане.
Вот мост. Внизу вода.
БУХ!
Это я в воду полетел.
Вода фигурами сложилась.
Таков был мой удел.
 

   Посвящается Тамаре Александровне Мейер.

 
На потолке сидела муха
ее мне видно на кровати
она совсем уже старуха
сидит и нюхает ладонь;
я в сапоги скорей оделся
и второпях надел папаху
поймал дубинку и по мухе
закрыв глаза хватил со всего размаху
Но тут увидел на косяке
свинью сидящую калачом
ударил я свинью дубинкой,
а ей как видно нипочем.
На печке славный Каратыгин
прицелил в ухо пистолет
ХЛОПНУЛ ВЫСТРЕЛ
Я прочитал в печатной книге,
что Каратыгину без малого сто лет
и к печке повернувшись быстро
подумал: верно умер старичок
оставив правнукам в наследство
пустой как штука сундучок,
(Предмет в котором нет материи
не существует как рука
он бродит в воздухе потерянный
вокруг него элементарная кара.)
Быть может в сундучке лежал квадратик
похожий на плотину.
Быть может в сундучке сидел солдатик
и охранял эфира скучную картину
мерцая по бокам шинелью волосатой.
глядел насупив переносицу
как по стенам бегут сухие поросята.
В солдатской голове большие мысли носятся:
играет муха на потолке
марш конца вещей.
Весит подсвечник на потолке,
а потому прощай.
Покончу жизнь палашом —
все можно написать зеленым карандашом.
На голове взовьются волосы
когда в ногах почуешь полосы.
Стоп. Михаилы начали расти
качаясь при вдыхании премудрости.
Потом счисляются минуты
они неважны и негромки.
Уже прохладны и разуты
как в пробужденьи видны ноги.
Тут мысли внешние съедая
— приехала застава —
Сказала бабушка седая
характера простова.
Толкнув нечайно Михаила
я проговорил: ты пьешь боржом,
все можно написать зеленым карандашом.
Вот так Тамара
дала священный альдюмениум
зеленого комара.
Стоп. Разошлось по конусу
летало ветром по носу,
весь человеческий остов
одно смыкание пластов
рыба плуст
торчит из мертвых уст
человек растет как куст
вместо носа
трепещет осса
в углу сидит свеча Матильды голышом —
все можно написать зеленым карандашом.
 

   посвящаю Эрике

 
В лесу меж сосен ехал всадник,
Храня улыбку вдоль щеки.
Тряслась нога, звенели складки,
Волос кружились червяки.
Конь прыгнул, поднимая тело
Над быстрой скважиной в лесу.
Сквозь хладный воздух брань летела
Седок шептал: «Тебя, голубчик, я снесу.
Хватит мне. Ах, эти муки,
Да этот щит, да эти руки,
Да этот панцирь пудов на пять,
Да этот меч одервенелый
Прощай, приятель полковой,
Грызи траву. Мелькни венерой
Над этой круглой головой.»
А конь ругался: «Ну и ветер!
Меня подъемлет к облакам.
Всех уложил проклятый ветер
Прочь на съедение к волкам.
С тебя шкуру снять долой
Сжечь, притворив засовом печку
И штукой спрятать под полой
Снести и кинуть в речку.
Потом ищи свою подругу,
Рыб встречных тормоши,
Плыви, любезный мой, в Калугу,
В Калуге девки хороши.»
Пел конь, раздув мехи
Седок молчал в платочек
Конь устремил глаза в верхи
Седок собрался в маленький комочек.
 «Вот жизнь, — ворчал седок —
Сам над собой не властен —
Путь долог и высок,
Не видать харчевни где б остановиться,
Живешь, как дерева кусок,
Иные могут подивиться.
Что я: сознательный предмет,
Живой наездник или нет?»
Конь, повернув к нему лицо:
 «Твоя конусообразная голова,
Твой затылок, твое лицо,
Твои разумные слова.
Но ухо конское не терпит лжи
Ты лучше песнь придержи».
 «Как, — закричал седок летучий, —
Ты мне препятствуешь?
Тварь!
Смотри я сброшу тебя с тучи,
Хребет сломаю о фонарь.»
Но тут пронесся дикой птицей
Орел двукрылый, как воробей.
И всадник хитрою лисицей
Себя подбадривал: «Ну, дядя, не робей!»
А конь смеялся: «Вот так фунт!
Скажи на милость, вот так фунт.»
 «Молчи, — сказал седок прелестный, —
Мы под скалой летим отвесной,
Тут не до шуток,
Тем более конских,
Наставит шишек этот пень
Ты лучше морду трубочкой сверни.»
Но конь ответил: «Мне это лень.»
И трах! Губой со всего размаха,
У всадника летит папаха,
Кушак, болотные сапоги!
Кричит бедняжка: помоги!
Хромым плечом стучит в глину,
Изображая смехотворную картину.
А конь пустился в пляску,
Спешит на перевязку,
И тащит легкую коляску.
В коляске той сидит детина,
Под мышкой держит рысака
Глаза спокойные, как тина,
Стреляют в землю свысока,
Он едет в кузницу направо
Храня улыбку вдоль щеки
Ресниц колышется грива,
Волос кружатся червяки.
Он поет: «Моё ли тело
Вчера по воздуху летело?
Моя ли сломанная нога
Подошвой била облака?
Не сам ли я вчера ругался
О том, что от почвы оторвался?
Живёшь, и сам не знаешь: почему?
Жизнь уподоблю я мечу.»
Пропев такое предложенье
Детина выскочил из брички
(Он ростом в полторы сажени)
Рукой поправил брючки.
Сказал: «Какие закавычки
Сей день готовит для меня?»
И топнул в сторону коня.
 «Ну ты, не больно топочи! —
Заметил конь через очки. —
Мне такие глупачи
То же самое, что дурачки.»
Но тут детина, освирепев,
В коня пустил бутылкой.
 «Я зол как лев —
Сказал детина пылкий. —
Вот тебе за твое замечание.»
Но конское копыто
Пришло в бесконечное качание.
Посыпались как из корыта
Удары, полные вражды.
Детина падал с каждым разом
И вновь юлил, как жертва скуки и нужды:
 «Оставь мне жизни хоть на грош,
Отныне буду я хорош
Я над тобой построю катакомбу
Чтоб ветер не унес тебя.»
А сам тихонько вынул бомбу.
Конь быстро согласился взмахом головы
И покатился вдоль травы.
Детина рыжим кулаком
Бил мух под самым потолком.
В каждом ударе чувствовалась сила
Огонь зажигался в волосах
И радость глупая сквозила
В его опущенных глазах.
Он как орел махал крылами
Улыбкой вилась часть щеки
Усы взлетали вверх орлами
Волос кружились червяки.
А конь валялся под горой,
Раздув живот до самых пят.
Над ним два сокола порой
В холодном воздухе парят.
 

 
По вторникам над мостовой
Воздушный шар летал пустой.
Он тихо в воздухе парил;
В нем кто-то трубочку курил,
Смотрел на площади, сады,
Смотрел спокойно до среды,
А в среду, лампу потушив,
Он говорил: Ну город жив.
 

 
На одной ноге скакала
и плясала я кругом
бессердечного ракала
но в объятиях с врагом
Вася в даче на народе
шевелил метлой ковры
я качалась в огороде
без движенья головы
но лежал дремучий порох
под ударом светлых шпор
Вася! Вася! Этот ворох
умету его во двор.
Вася взвыл беря метелку
и садясь в нее верхом
он забыл мою светелку
улетел и слеп и хром.
 

 
Оторвался океан
темен, лих и окаян.
Затопил собою мир
высох беден скуп и сир
в этих бурях плавал дух
развлекаясь нем и глух
на земной взирая шар
полон хлама, слаб и стар.
 
 
Вася крыл над пастухом
на метле несясь верхом
над пшеницей восходя
молоток его ладья
он бубенчиком звенел
быстр, ловок, юн и смел
озираясь — это дрянь.
 

 
Вася, в небе не застрянь.
 

 
Боже крепкий — ого-го!
Кто несется высоко?
Дай взгляну через кулак
сквозь лепешку и вот так
брошу глазом из бровей
под комету и правей
тяну в тучу из воды
не закапав бороды.
 

 
Сколько верст ушло в затылок,
скоро в солнце стукнусь я
разобьюсь горяч и пылок
и погибнет жизнь моя
пастуха приятный глас
долетел и уколол
слышу я в последний раз
человеческий глагол.
 

 
Где мой Вася отрочат,
мой потомок и костыль.
звери ходят и молчат
в небо взвился уж не ты ль?
Уж не ты ль покинул дом,
поле сад и огород?
Не в тебя ль ударил гром
из небесных из ворот?
Мне остался лишь ракал
враг и трепет головы
ты на воздух ускакал
оторвавшись от травы.
Наша кузница сдана
В отходную кабалу.
Это порох-сатана
разорвался на полу.
Что мне делать? Боже мой,
видишь слезы на глазах?
Где мой Вася дорогой?
 

 
Он застрял на небесах.
 

 
Сидел в корзине зверь
по имени Степан
ты этому не верь
жила была дитя
у ней в груди камыш
студеная волна
а вместо носа кран
а вместо глаза дырка
и плачет и кричит
и стонет животом.
 

 
Открыв полночные глаза
сидела круглая коза
ее суставы костяные
висели дудками в темноте
рога сердечком завитые
пером стояли на плите
коза печальная девицы
усы твердые сучки
спина — дом, копыто — птица
на переносице очки
несет рога на поле ржи
в коленях мечутся стрижи
Борух на всаднике полночном
о камни щелкает: держи!
 

 
Пристала к пуделю рука
торчит из бока кулаком
шумят у пуделя бока
несется пудель молоком
старуха в том селе жила
имела дойную козу
и вдруг увидела собаку
в своем собственном глазу
тут она деревню кличет
на скамью сама встает
помахав зубами причет
херувимскую поет.
 

 
Я город позабыл
я позабыл движенье
толпу забыл коня и двигатель
и что такое стул
твержу махая зубом
гортань согласными напряжена
она груди как бы жена
а грудь жена хребту
хребет подобен истукану
хватает копья на лету
хребет защита селезенок
отец и памятник спины
опора гибких сухожилий
два сердца круглых как блины
я позабыл сравнительную анатомию
где жила трепыхает
где расположено предплечье
рука откудова махает
на острове мхом покрытом
живу ночую под корытом
пчелу слежу глаз не спуская
об остров бьет волна морская
дороги человека злого
и перья с камушков птицелова.
 

 
На каждом участке отдельных морей
два человека живут поскорей,
чем толпы идущих в гору дикарей.
На каждой скале одиночных трав
греховные мысли поправ
живет пустынник седоус и брав.
Я Ку проповедник и Ламмед-Вов
сверху бездна снизу ров
по бокам толпы львов
я ваш ответ заранее чую
где время сохнет по пустыням
и смуглый мавр несет пращу
науку в дар несет латыням
ответ прольется как отказ
 «нет жизнь мне милее
от зверя не отвести мне глаз
меня влечет к земле руками клея».
Я Ку стоя на ваших маковках
говорю:
шкап соединение трех сил
бей в центр множества скрипучих перьев
согбенных спин мышиных рыльц!
вас ли черная зависть клянет
который скрываясь уходит вперед
ложится за угол владыка умов.
И тысяча мышиц выходит из домов.
Но шкап над вами есть Ламмед — Вов.
Дальше сила инженера
рост, грудь, опора, шар
цвети в бумагах нежная Вера
и полный твоих уст пожар.
Гласит Некоторый Сапог:
есть враждебных зонтиков поток
в том потоке не расти росток.
Мое высокое Соображение
как флюгер повернуто на восток.
Там стоит слагая части
купол крыши точно храм.
Люди входят в двери настежь
всюду виден сор и хлам.
Там деревья стену кружат
шкап несется счетом три,
но всегда гласит Наружа:
 «как хотите. Все внутри.»
 

 
вот это небо
эти кущи
эти долы
эти рыбы
эти звери, птицы, люди
эти мухи, лето, сливы
лодка созданная человеком
дом на площади моего пана
не улететь мне совсем навеки
цветы кидая с аэроплана
как же я в тигровой шкуре
позабытый всем огулом
удержу моря и бури
открывая ход акулам
о прибрежные колени
ударяет вал морской
сквозь волну бегут олени
очи полные тоской
небо рухнет — море встанет
воды взвоют — рыба канет
лодка — первое дитя
нож кремневый; он свидетель
зверем над водой летя
посреди воздушных петель
надо мной сверкает клином
обрывает веточки малинам.
Чем же буду я питаться
на скале среди воды?
Чем кормить я буду братца?
Что Ку есть будешь ты?
 

 
Похлебка сваренная из бобов
недостойна пищи Богов
и меня отшельника Ламмед-Вов
люди, птицы, мухи, лето, сливы
совершенно меня не пленяют
красные плоды
яблоки и сады
звери жмутся они трусливы
лапы точат на все лады
козы пестрые — они пугливы
реки, стройные пруды
морские пучины, озера, заливы
родник пускает воды струю
около я с графином стою
буду пить эту воду на земле и в раю.
 

 
Ку́ ты́ вы́ше че́м сре́дний ду́б
че́м я́ кото́рый су́ть глу́п
на скале живу орлом
хожу в небо напролом
все театр для меня
а театр как земля
чтобы люди там ходили
настоящими ногами
пели, дули, говорили,
представляли перед нами
девы с косами до пупа
выли песни, а скопцы
вяло, кисло, скучно, тупо
девок ловят за концы
арлекин пузырь хохлатый
босиком несется за
по степям скакающей хатой
на горе бежит коза
Ку, видишь там сидит артист
на высоком стуле он
во лбу тлеет аметист
изо рта струится Дон
упадая с плеч долой
до колен висит попона
он жеребчит молодой
напоминает мне дракона
Ку, что он делает?
Ку, что он думает?
Ку, зачем его суставы
неподвижны как бесята
голос трубный и гнусавый
руки тощие висят.
Я хочу понять улабу
залду шкуру дынуть бе
перевернуть еф бабу
во всем покорствовать тебе.
 

 
Тарфик, ты
немедля должен
стать проклятым.
Два в тебе
существа.
Одно земное
Тарфик — имя существу
а другое легче вздоха
Ку завется существо
для отличья от меня
Ананан — его названье
но стремясь жить на берёзе
он такой же как и я
ты же Тарфик только пятка
только пятка
только пятка
ты же Тарфик только свечка
будь проклятым Аустерлиц
я же Ку Семён Лудильщик
восемь третьих человека
я души твоей спаситель
я дорога в Астрахань.
 

 
Отныне весь хочу покоя
ноги в разные места
поворачивают сами
пальцы Тарфика листва
мясо в яму уползает
слышно лёгких дуновенье
сердце к плечикам бросает
во мне ходит раздвоенье
тела мёртвые основы…
 

 
Отваливались камнем в ров.
 

 
С добрым утром часословы!
 

 
Честь имею: Ламмед-Вов.
 

 
Почему это здесь мусор?
Зачем дерево не на месте?
чей это сапог валяется?
где тут у вас колодец?
Всюду всюду беспорядок
всюду виден сор и хлам
змеи ходят между грядок.
Все театр. Где же храм?
 

 
А вот пожалуйста сюда
по ступенькам осторожно
о порог не споткнитесь
не запачкайте рукав
тут прихожая с камином
открывается очам
из дверей в плаще орлином
Тарфик ходит по ночам
заворачивает в двери
стучит локтём о косяки
над ним вьется легкий пери
за ним ходят босяки.
Пери — это вы начальник
босяки же — это души
Тарфик — это зверь первоначальный
 

 
Почеши мне Ку мои уши
 

 
Извольте. Вижу прыщик
на затылке Вашем я
может срезать этот прыщик
хочу цирюльником быть Вашим я
 

 
Режь мне его не надо
у меня на животе их целые тысячи
есть и маленькие есть и побольше
а есть такие как кулак
а этот прыщик просто так
 

 
Фе
ме
дихре
срезал
 

 
А теперь обратно прикрепи
 

 
Мо.
 

 
грамоту кто хочет?
истину кто видит?
Кто откроет твёрдый шкап
вынет ваточный халат
окружит себя полой
долгопятым сюртуком
проживёт всю жизнь в нём
не снимая даже днём
в твёрдом он сидит шкапу
круглым страхом напряжен
с пистолетом на боку
позабыт и наряжён
 

I

 
Гуляла белая овца
блуждала белая овца
кричала в поле над рекой
звала ягнят и мелких птиц
махала белою рукой
передо мной лежала ниц
звала меня ступать в траву
а там в траве маша рукой
гуляла белая овца
блуждала белая овца.
 

II

 
Ты знаешь белая овца
ты веришь белая овца
стоит в коронах у плиты
совсем такая же как ты.
Как будто я с тобой дружу
короны светлые держу
над нами ты а сверху я
а выше дом на трех столбах
а дальше белая овца
гуляет белая овца.
 

III

 
Гуляет белая овца
за нею ходит Козерог
с большим лицом в кругу святых
в лохматой сумке как земля
стоит на пастбище, как дом
внизу земля, а сверху гром
а сбоку мы, кругом земля
над нами Бог в кругу святых
а выше белая овца
гуляет белая овца.
 

 
Тётя крёстная Наташа!
Где же, где же елка ваша,
где же, где же ваш сапог,
видно он пошел не впрок!
 

 
Один старик смотрел на небо
и всё искал знак воскресения
А в это время на земле
дрожало губительное землетрясение.
Люди сидя за обедом
быстро падали со стула
в Костроме стучали двери
над Москвой качалась Тула.
Федя лавочник в причёске
с пёстрым галстуком в груди
на разрушенном прилавке
сапогов сидел среди
Его невеста Катя
румяная всегда
лежала на палатях
с оторванной рукой
а Федя в скором времяни
женился на другой.
 

 
Откуда я?
Зачем я тут стою?
Что я вижу?
Где же я?
Ну, попробую по пальцам
все предметы перечесть.
 

 
Табуретка, столик, бочка,
Ведро, кукушка, печка,
метла, сундук, рубашка,
мяч, кузница, букашка,
дверь на петле,
рукоятка на метле,
четыре кисточки на платке,
восемь кнопок на потолке.
 

 
Кто видал как я танцую?
 

 
Мы смотрели полчаса
ты крючком летал в стакане
руки в бантик завернул.
 

 
Дети, дети в наше время
не плясали как теперь
гувернёры в наше время
не смотрели через дверь.
 

 
Мы смотрели сквозь гребенку
многих правил не блюли
мы показывали ребенку
твои жесты — ой лю-ли!
 

 
Грех показывать ребенку
жесты праведных людей
опрокидывать девчонку
мучить маленьких детей.
Кто видал как я купаюсь?
 

 
Мы смотрели из ведра
ты стоял на крыше аист
долго в бурю до утра.
 

 
Верю верю точно флюгер
я купался пеликан
вы смотрели. Точно Крюгер
поднимался великан.
Кто видал как я летаю?
 

 
Мы смотрели через дом
но лишь звездочка золотая
небеса вела кругом.
 

 
Ехал доктор из далёка
вёз корзину колпаков
отдыхал на поворотах
прибыл к нам и был таков.
Звали доктора Матрёна
был Матрёна землекоп
но торчал у землекопа
из кармана телескоп
Заболела тётя Катя
не лежит и не сидит
и за мухами глазами
неподвижными следит.
Тётя Катя не хохочет
только плачет как река
мы за доктором послали
он пришёл издалека.
 

 
Ведь несчастие бывает
в виде рака в животе
но страдалец забывает
и купается в воде
а потом ведь неизбежно
зубы храбрые гниют
ведь для зуба неизбежно
нужен воздух и приют
ведь тотчас же по отрыжке
узнается ремесло
и несчастному под мышки
доктор вкладывает весло.
 

 
Доктор, вы в меня воткнули
вместо градусника ось.
Вы нас доктор обманули.
 

 
Я вас вылечу авось.
 

 
Вы мне доктор надоели
уходите в тёмный бор.
 

 
Вы сегодня каку ели?
 

 
И не буду с этих пор.
 

 
Я ударю вас лопатой.
 

 
Уходите поскорей.
 

 
Я ударю вас лопатой.
 

 
Уходите поскорей.
 
 
Доктор славная Матрёна
вышел в двери шестипал
бросил скучные знамена
руки в землю закопал.
Проходил крестьянин Фо́ма
влез потом на длинный храм
посмотрел в саду солома
бедный доктор пополам
 

 
Стул в кандалах.
Его поймали.
Тут муравьед
идёт размеренной стропой
Из двери острой мордой смотрит
удивившись как же так.
Почему собственно говоря стул
пойман в цепи кандавые
всюду степи кольцевые
не удрать и человеку
там гони иль не гони
руки в пламень окунай
закрепи кольцо стальное
к ножке приделай цепь.
Дай молотом по спинке
развалится стул на части
 

 
Ну-ка,
вот что я вам расскажу:
один человек хотел стать дубом,
ногами в землю погрузиться,
руками по воздуху размахивать
и в общем быть растением.
Вот он для этого собрал
различные чемоданы
и так раздумывал кедровой головой:
 «Уложу пожитки в баню,
сниму штаны,
сорву жилет
и буду радости дитя,
небесных маковок жилец, —
чемоданом вверх летя,
буду красный жеребец,
буду бегать в дверь,
хотя
вместо дырок
ныне жесть.
Так что в дверь
нельзя проехать,
прыгнуть,
хлопнуть,
плавать,
сесть.
Легче в стул войти ребенку,
легче в косы ткнуть гребенку,
вынуть руку из пищевода,
легче сделать вообще чего-то.
Но над нашим взлететь миром
с чемоданом, как поноской,
прыгать в небо слабым тигром, —
тут, наверно, ты будешь соской».
Окончив речь
и взяв пожитки,
он метнулся в потолок,
перетерпев тяготенья пытки,
он реял над крышей, как молоток.
 «Только б корни книзу бросить,
да с камнями перевить,
вот и стал бы я, как дуб.
Ах! пастись один среди осин,
среди древесин,
стоял бы, как клавесин.
Я бы начал дубом жить».
Хором люди отвечали:
 «Мы доселева молчали,
нам казалося вначале,
ты задумал о причале.
Но теперь мы увидали:
ты умом летишь подале,
над землей летаешь, сокол,
хочешь дубом в землю сесть.
Мы категорически возражаем.
Если сядешь,
то узнаешь,
то поймешь,
то почуешь,
какая такая
наша месть.»
 

 
Наша месть:
гибель уха —
глухота,
гибель носа —
носота,
гибель нёба —
немота,
гибель слёпа —
слепота.
 
 
Все это человек выслушал
и все же при своем остался.
Поплакал чуть. Слезинку высушил
и молотком вверху болтался.
В него кинули яму помойную,
а он сказал: «Все будет по-моему».
В него кинули усадьбу и имение,
а он сказал: «Я остаюсь при своем мнении».
Тут вышел мудрец
с четырьмя носами,
влез на печь,
как на ложе трона,
и начал речь:
 «Во время оно
жил некий, именем не славен,
короче попросту Иван Буславин.
Так вот
обладатель сего поразительного имени
приехал в город Ленинград,
остановился на Васильевском острове, четвертой линии,
и был он этому чрезвычайно рад.
Он пытался многократно
записаться на биржу труда,
но, к несчастью, аккуратно
путь закрыт был ему туда.
Он ходил тогда печальный
и стучался в Исполком,
но оттуда по голове его печальной
ударяли молотком.
Он бежал тогда в трактиры,
там он клянчил хлебный мякиш,
но трактирные сатиры
подносили к носу кукиш.
Он скакал тогда домой,
развеваясь бородой,
и, на жизнь хмур и зол,
залезал к себе под стол.»
Хором люди отвечали:
 «Мы доселева молчали,
нам казалося вначале,
ты задумал о причале.
Но теперь мы видим, старче,
ты — мудрец.
Ты дубов зеленых крепче,
ты крепец.
То есть не крепец,
а кирпич.
А за это слушай спич».
 

 
Спич мудрецу.
Два килограмма сахара,
кило сливочного масла,
добавочную заборную книжку на имя
неизвестного гражданина Ивана Буславина.
И триста знойных поцелуев
от в красных шапочках девиц.
 

 
До,
ми,
соль,
до — бе — ла,
добела
выстирать, выстирать
в бане му —
дре —
ца.
 

 
Тут нарисована жена
её глядеть моё призванье
как северный холм
она сложена
в зелёной кофточке стоит
подобно мудрой жене.
держит стальное перо
заложив пальцем книгу
 

 
В наше время
нет вопросов
каждый сам себе ярмо
вопрошает неумелый
глядя в чудное трюмо
там стоит как в отраженьи
шкап стеклянный
точно сон
прислонился без движенья
к золотому стулу он
и вопрос в тебе рождённый
вопрошает: кто творец
ты-ли вихрем побеждённый
или в раме твой дворец.
 

 
Мы несём трюмо большое
смотрим шкапа изменение
 

 
Эй Махмет,
гони мочало,
мыло дай сюда Махмет, —
крикнул тря свои чресала
в ванне сидя Архимед.
Вот извольте Архимед
вам суворовскую мазь.
Ладно, молвил Архимед,
сам ко мне ты в ванну влазь.
Влез Махмет на подоконник,
расчесал волос пучки,
Архимед же греховодник
осторожно снял очки.
Тут Махмет подпрыгнул.
Мама! —
крикнул мокрый Архимед.
С высоты огромной прямо
в ванну шлепнулся Махмет.
В наше время нет вопросов,
каждый сам себе вопрос,
говорил мудрец курносый,
в ванне сидя как барбос.
Я к примеру наблюдаю
все научные статьи,
в размышлениях витаю
по три дня и по пяти,
целый год не слышу крика, —
веско молвил Архимед,
но, прибавил он, потри-ка
мой затылок и хребет.
Впрочем да, сказал потом он,
и в искусстве впрочем да,
я туда в искусстве оном
погружаюсь иногда.
Как-то я среди обеда
прочитал в календаре —
выйдет «Ванна Архимеда»
в декабре иль в январе, —
Архимед сказал угрюмо
и бородку в косу вил,
Да Махмет, не фунт изюму,
вдруг он присовокупил.
Да Махмет, не фунт гороху
в посрамленьи умереть,
я в науке сделал кроху
а теперь загажен ведь.
Я загажен именами
знаменитейших особ,
и скажу тебе меж нами
формалистами в особь.
Но и проза подкачала,
да Махмет, Махмет, Махмет.
Эй Махмет, гони мочало!
басом крикнул Архимед.
Вот оно, сказал Махмет.
Вымыть вас? — промолвил он.
Нет, ответил Архимед
и прибавил: вылазь вон.
 

 
Так сказал Тюльпанов камню
камень дуло курам кум
имя камня я не помню
дутый камень девы дум
в клетку плещет воздух лютень
глупо длится долгий плен
выход в поле виден мутен
розы вьются в дурь колен
лампа громко свет бросала
в пол опутан свет летел
там доска с гвоздем плясала
доску вальсом гвоздь вертел
доску вальсом гвоздь вертел
а в стену бил рукой Тюльпанов
звал напрасно центр сил
рос над камнем сад тюльпанов
дождик светлый моросил.
 
 
Дождик:
Сухо в пепле в ухе сера
дуло в землю пробралось
там в горе проскачет серна
там на валу проходит лось
дубравы трав корчует рогом
рек сдвигает брег зелён
орлиный бег на лбу упругом
несет обратно грозный клён
но я дождем сверкаю шашка
близко кокнет бричка вешка
птичка хлопнет в лодку камнем:
вспомним птичке о недавнем!
Помним сад
в саду скамейка
на скамейке с пирогом
в том саду сидел Тюльпанов
птички плавали кругом
птички плавали кругом.
 
 
Помним дом
на крыше пламя
в окнах красная заря
из дверей выходит няня
сказка длинная моя
сказка длинная моя.
 
 
Няня в сад идет и плачет
и Тюльпанова манит
а Тюльпанов как цветочек
незабудкою звенит
а Тюльпанов как цветочек
незабудкою звенит.
 
 
Подними глаза Тюльпанов
няню глазками окинь
но Тюльпанов сдвинул брови
и задумался. Аминь.
Но Тюльпанов сдвинул брови
и задумался. Аминь.
 
 
Тут поднялся камень в битву
двинул войско в дуб сырой
в грудь врагам врезал он бритву
гнулся жаром стыл порой
снова кругла сила чрева
к небу прет земля пружин
в белый воздух мчится дева
лишь Тюльпанов недвижим
сад к нему склонил вершины
няню тихую привел
сверху дождь летел в кувшины
снизу вверх цветочек цвел.
 
 
Так сказал Тюльпанов няне:
видишь няня я силён
дождь пройдет
цветок завянет
только я пройду как сон.
Только я пройду как сон.
Только ты пройдешь как лодка
возле сада
вдоль пруда
убежишь моя красотка
няня глупая вода
няня глупая вода.
 
 
И лишь птички
ветров дети
не кружатся вкруг небес
не стрекочат в небе дудкой
не летят в дремучий лес
не стрекочат в небе дудкой
не летят в дремучий лес.
 
 
Только я сижу Тюльпанов
только я сижу да ты
как дитя среди тюльпанов
между птичек ходишь ты
как дитя среди тюльпанов
между птичек ходишь ты.
 
 
Няня:
Успокойся мой цветочек
на скамейке пирожок
по воде плывет кружочек
за холмом дудит рожок
успокойся мой цветочек
успокойся пирожок
хочешь я побегу за тобою
по траве по мху по кочкам
буду страшною трубою
бегать следом за цветочком
содрогая бабу медь
или хочешь буду петь
на траве плясать и хлопать
я в тарелочки ладош
или в малину спрятав локоть
буду в землю тыкать нож
или прыгать над огнем
или прятаться вдвоем
или пальчиками щелкать
буду в домике твоем.
 
 
Цветочек:
Одинокою тычинкой
в поле воин я стою
временами непогоды
дуют в голову мою.
 
 
Птички там под облаками
ищут маленьких подруг
звери длинными шагами
ходят по полю вокруг.
 
 
Я стою на пьедестале
в поле воин одинок
ветры хлопают листами
травы стелятся у ног.
 
 
Скучно мне.
Глаза открою
все несутся кто куда.
Только няня
ты со мною!
няня глупая вода.
Няня глупая вода.
 

 
Все все все деревья пиф
Все все все каменья паф
Вся вся вся природа пуф.
 
 
Все все все девицы пиф
Все все все мужчины паф
Вся вся вся женитьба пуф.
 
 
Все все все славяне пиф
Все все все евреи паф
Вся вся вся Россия пуф.
 

 
Свои ручки лелея
склонилась дева как лилея
держа в руках цвет белой птицы
она мгновенно хорошела
шарф пуховой вязала спицей
шею кутала чтоб не простудиться
вышивала плат шелками
«всякая тварь должна трудиться»
и труд вылетал из рук её аршином
иголка сквозь шелка летала
порою падала наполовицу
раздавался звон металла
девица руки вздев к вершинам
в камыш прятала нагое тело
и труд вылетал из рук её аршином
иголка сквозь полотно летела.
День приходил
 

 
Нева течёт вдоль Академии,
днем светлая,
немая после обеда.
К шести часам Нева — лопата
на карте города лежит как на тарелке.
Святые рыбы
туземцы водяного бреда
плывут как стрелки
огибая остров,
уходят в море под парами,
плывут вдоль берега крутого
уже фарфоровыми горами.
Их не догонишь холодных беглянок,
они плывут у Гельголанда
где финские воды бегут меж полянок,
озер голубая гирлянда,
где бедные птицы кривыми ножами
сидят положив море в яму
чтобы создать по краям
подобие берегов.
Как в чашке цветок сидит сбоку
где рыба в центре пирогов
жиром тушит вкус каши.
Обратный путь в море
на лодке с веслом
плыть храбро в Неву,
где родители наши.
Где для вас,
для нас,
для них
наши воды лезут в трубы,
через кран бегут в кувшин,
мы подходим точно рыбы,
точно саблю воды глотаем,
точно камни сторожим,
точно воздух в печке таем,
точно дети в дом бежим.
Вы подносите нам карту
наших славных чудных мест,
мы кладем ее на парту
моря Финского окрест.
 

 
Неделя — вкратце духа путь.
Неделя — вешка, знак семи.
Неделя — великана дуля.
Неделя — в буквах неделима.
Так неделимая неделя
для дела дни на доли делит,
в буднях дела дикой воли
наше тело в ложе тянет.
 
 
Нам неделя длится долго,
мы уходим в понедельник,
мы трудимся до субботы,
совершая дело в будни.
 
 
Но неделю сокращая,
увеличим свой покой:
через равный промежуток
сундучок в четыре дня. —
Видишь, день свободных шуток
годом дело догоня,
видишь, новая неделя
стала разумом делима,
как ладонь из пяти пальцев —
стало время течь неумолино.
 
 
Так мы строим время счет
по закону наших тел.
Время заново течет
для удобства наших дел.
 
 
Неделя — стала нами делима.
Неделя — дней значок пяти.
Неделя — великана дуля.
Неделя — в путь летит как пуля.
 
 
Ура, короткая неделя,
ты все утратила!
И теперь можно приступать к следующему разрушению.
 

 
Я сидел на одной ноге,
держал в руках семейный суп,
рассказ о глупом сундуке
в котором прятал деньги старик — он скуп.
Направо от меня шумел
тоскливый слон,
тоскливый слон.
Зачем шумишь? Зачем шумишь? —
его спросил я протрезвясь —
я враг тебе, я суп, я князь.
Умолкнул долгий шум слона,
остыл в руках семейный суп.
От голода у меня текла слюна.
Потратить деньги на обед
я слишком скуп.
Уж лучше купить
пару замшевых перчаток,
лучше денег накопить
на поездку с Галей С.
за ограду града в лес.
 

 
Приход Нового Года
мы ждем с нетерпением,
мы запасли вино
и пикули
и свежие котлеты.
Садитесь к столу.
Без четверти двенадцать
поднимем тост
и выпьем братцы
за старый год.
И рухнет мост,
и к прошлым девам
нам путь отрезан.
И светлых бездн
наш перёд.
 

 
Смотрите он весло берёт
и люлькой в комнате летает,
предметы вкруг следят полёт
от быстрых точек рассветает,
в Неве тоскливый тает лёд,
в ладоши бьёт земля и люди,
и в небо смотрит мудрый скот.
Но тут наступает 0 часов и начинается Новый Год.
 

 
На коньках с тобой Галина
на котке поедем мы
О холодная Галина
в центре маленькой зимы!
Ты Галина едешь ловко
Хоть и грузна на подъём.
Пусть покоится головка
Твоя головка на плече моём
Я-же еду безобразно
рылом стукаюсь об лёд
ты-же милая прекрасно
едишь соколом в перёд.
 

 
Давно я не садился и не писал
Я расслабленный свисал
Из руки перо валилось
на меня жена садилась
Я отпихивал бумагу
цаловал свою жену
предо мной сидящу нагу
соблюдая тишину.
цаловал жену я в бок
в шею в грудь и под живот
прямо чмокал между ног
где любовный сок течёт
а жена меня стыдливо
обнимала тёплой ляжкой
и в лицо мне прямо лила
сок любовный как из фляжки
я стонал от нежной страсти
и глотал тягучий сок
и жена стонала вместе
утирая слизи с ног.
и прижав к моим губам
две трепещущие губки
изгибалась пополам
от стыда скрываясь в юбке.
По щекам моим бежали
струйки нежные стократы
и по комнате летали
женских ласок ароматы.
Но довольно! Где перо?
Где бумага и чернила?
Аромат летит в окно,
в страхе милая вскочила.
Я за стол и ну писать
давай буквы составлять
давай дергать за верёвку
Смыслы разные сплетать.
 

 
Я пел
теперь я стрел
а ты песок
твой лоб высок
согни хребет
земля кругла
в ней дыр и скважен
больше орла
ты в землю пяткой друг посажен
лежишь в пустыне жёлт и важен
заметен в небе твой лоскут
в тебе картошку запекут
я кончил петь
пора летать
орла в кастрюле свежевать
и в землю ткнуть орлиный хрящик
не то меня запрячат в ящик.
 

 
вон песок летит арабы
очи нам засыпет он
скрыться люди Ах куда бы
только б сгинул этот сон
 

 
Эх ухнем по песку
расшвыряем глупую тоску!
 

 
и птичка там в песок лопала
вверх животиком летит
и птичка бедная пропала
даже конь мой не глядит
 

 
Эх ухнем по песку
расшвыряем глупую тоску!
 

 
В шкапу стояла мать моя
над ней сюртук висел
Я сам в душе кровать тая
задумчивый сидел
Но вдруг приходит новый год
и первое число
ко мне ложится на живот
я чувствую весло.
 

 
Где тупоумию конец?
Где вдохновению свинец?
чтоб не трогать верх затылка
в потолок очей не бить
приходи чернил бутылка
буквы пёрышком лепить
время ты неслышно ходишь
отмечая стрелкой путь.
в лево маятник отводишь
он летит обратно с треском
время кажется отрезком
вопрос: надо-ли время?
мы ответим: время будь
мы отметим время буквой
 

 
Мы приехали. Шипела
керосиновая каша
на столе коробка с мелом
керосиновая наша
Мария Ивановна удивилась
и давай гормонь тянуть
песня керосиновая полилась
возбуждая нашу грудь
к плачу. Мы лицом уткнулись
в керосиновый графин
 

 
Всё наступает наконец
и так последовательность создаётся
как странно если б два события
вдруг наступили одновременно.
 

 
А если вместо двух событий
наступят восем пузырьков.
 

 
Тогда конечно мы б легли.
 
 
Ответ был чист и краток.
в бумагу завернули человека.
Бумаги нет. Пришла зима.
 

 
Жил мельник.
Дочь его Агнесса
в кругу зверей шутила днями,
пугала скот, из недр леса
её зрачки блестят огнями.
Но мельник был свиреп и зол.
Агнессу бил кнутом,
возил ячмень из дальних сёл
и ночью спал потом.
Агнесса мельнику в кадык
сажает утром боб.
Рычит Агнесса. Мельник прыг,
но в двери входит поп.
Агнесса длинная садится,
попа сажает рядом в стул
крылатый мельник. Он стыдится.
Ах, если б ветер вдруг подул
и крылья мельницы вертелись,
то поп, Агнесса и болтун
на крыше мельника слетелись
и мельник счастлив. Он колдун.
 

 
Чтобы в пулю не смеяться
мы в бочёнок спрячем лик
да затылки не боятся
отвечая хором пик
и печонка усмехаясь
воскресает из могил
и несётся колыхаясь
над убитыми Ахилл.
и змея в песочной лавке
жрёт винтовку, дом и плуг
и Варвара в камилавке
с топором летит вокруг.
да смеятся мы будем
мыв бочёнке просидим
а когда тебя забудем
вновь к тебе мы прилетим.
и тогда мы перепьёмся
и тогда мы посмеёмся
 

 
Нет ответа. Камень скок
едут грабли паровые
Земли земли где же сок?
ваши люди кондавые.
Зря, в ответ щебечет сок,
спите кинув руки врозь
сквозь платок мы слышем стон
Звери! в мыслях пронеслось
наша слабая надежда
это ползает одежда
а быть может ходят львицы
по скрипучей половице.
Кто там ходит? Мостовые?
Звери люди или сок?
Едут грабли восковые
Нет ответа. Камень скок.
 

 
Ну-ка выбеги Маруся
на Балканы. на морозе
огороды золотеют
пролетают карабины
в усечённые пещёры
и туманятся вечеры
первобытные олени
отдыхают на полене
птицы храбрые в колях
отдыхают на полях
вот и люди на заре
отдыхают в пузыре
вот и старый Ксенофан
отдыхает в сарафан
вот и бомба и камыш
вот и лампа каратыш.
Осветили на Балканах
непроезжие пути
подними вино в стаканах
над кушеткою лети.
 

 
Не я-ли Господи? подумали апостолы.
Вот признаки:
лицо как мышь,
крыло как нож,
ступня как пароходик,
дом как семейство,
мост как пол ванта,
халат как бровь атланта.
Один лишь гений. Да, но кто-же?
Один умён, другой тупица, третий глуп.
Но кто же гений? Боже, Боже!
Все люди бедны. Я тулуп.
 

 
Бог проснулся. Отпер глаз,
взял песчинку, бросил в нас.
Мы проснулись. Вышел сон.
Чуем утро. Слышим стон.
Это сонный зверь зевнул.
Это скрипнул тихо стул.
Это сонный, разомлев,
тянет голову сам лев.
Спит двурогая коза.
Дремлет гибкая лоза.
Вот ночную гонит лень —
Изо мха встаёт олень.
Тело стройное несёт,
шкуру тёмную трясёт.
Вот проснулся в поле пень:
значит, утро, значит, день.
Над землёй цветок не спит.
Птица-пигалица летит,
смотрит: мы стоим в горах
в длинных брюках, в колпаках,
колпаками ловим тень,
славословим новый день.
 

 
Стукнул в печке молоток,
рухнул об пол потолок:
надо мной открылся ход
в бесконечный небосвод.
 
 
Погляди: небесных вод
льются реки в землю. Вот
я подумал: подожди,
это рухнули дожди.
 
 
Тухнет печка. Спят дрова.
Мокнут сосны и трава.
На траве стоит петух
Он глядит в небесных мух.
 
 
Мухи, снов живые точки,
лают песни на цветочке. Мухи:
Поглядите, мухи, в небо,
там сидит богиня Геба.
Поглядите мухи, в море,
там уныние и горе
над водой колышут пар.
Гляньте, мухи, в самовар! Мухи:
В самовар глядим, подруги,
там пары встают упруги,
лезут в чайник. Он летит.
Воду в чашке кипятит.
Вьется в чашке кипяток.
Гляньте, мухи, эпилог! Мухи:
Это крыши разлетелись,
открывая в небо ход,
это звезды развертелись,
сокращая чисел год.
Это вод небесных реки
пали в землю из дыры.
Это звезд небесных греки
шлют на землю нам дары.
Это стукнул молоток.
Это рухнул потолок.
Это скрипнул табурет.
Это мухи лают бред.
 

 
Стукнул кокер. Сто минут.
Прыгнул фокер. Был помнут.
вышла пика. Нет плиты.
Здравствуй Кика. вот и ты.
 

 
Надя нам сварила чай
мне сказала: отвечай!
Тут ответил я: калтун.
Пала дверь, вошёл колдун.
 

 
Дайте хлеба мне и нож
Я простужен. — в теле дрожь.
Я контужен, стар и сед.
Познакомтесь: мой сосед.
 

 
Здраствуй Кика старикан.
Здраствуй Надя. Дай стакан
Здраствуй чайник. Здраствуй дом.
Здраствуй лампа. Здраствуй гном.
 

 
Видел я во сне горох.
Утром встал и вдруг подох
Я подумал: ну и сон!
Входит Кока. Вот и он.
 

 
Ветер дул. текла вода.
Пели птицы. Шли года.
Стукнул кокер.
Прыгнул фокер.
и пришёл я к вам тогда.
 

 
Начнем же ужинать!
 

 
Я в трамвае видел деву
даже девушку друзья
вся она такой бутончик
рассказать не в силах я.
 
 
Но со мной чинарь Введенский
ехал тоже как дурак
видя деву снял я шляпу
и Введенский снял колпак.
 

 
Вам поверить
я не могу,
для этого мне надо скинуть рубаху
Я без платья великан
в таком виде я к вам не пойду.
Ах целуйте меня с размаху.
Вот мои губы
вот мои плечи
вот мои трубы
вот мои свечи.
Дайте мне платок —
я полезу на потолок.
Положите мне горчичник —
я забуду рукавички
лягу спать верхом на птичник
буду в землю класть яички.
Нам великанам довольно пальбы
ваши затихли просьбы и мольбы
настиг вас жребий дум высоких —
пробка в черепе. Вы с дыркой.
Умечали рысооки
на коне лежать под мыркой.
Недостоен, недостоен, недостоен
вашу обувь развязать.
Я в рубахе наг и строен
я натура, так сказать.
И нет во мне той милой склонности
греть ваши ноги о девушка
тона девичьего «до» нести
вашего голоса девушка
Я строг и знатен
хожу среди полатин
швыряя пыль ногой —
вот я какой!
До вашего дома
иду по досочке
а дальше ведома
толпа мной в сорочке
и штопотом, хриплетом, банками
садимся на шпиль Петропавловской крепости
рыжими в воздух баранками.
 

 
Наступала ночь в битву Сергея Радунского с Миколаем Согнифалом.
Достаточно было перебито людей и шерстяных лисиц.
Войско Сергея Радунского скакало с пиками заострённых карандашей.
А Миколай Согнифал пускал шерстяных лисиц
перегрызать локти воинов Сергея Радунского.
Первая битва произошла в лесу на комоде с подсвечником.
Дрался воин первый мечник бил графином кусаря,
прыгал храбро за подсвечник брюхо пикой разоря.
Тот ложился ниц контужен ливня зонтик пополам
мечник резал первый пужин шкуру бивня кандалам.
Вон скачет пушкин ветру следом целит пушку в лисий холмик.
Он скакунец машет пледом лопнул гром. проходит пол миг.
Револьверцы скачат вира Миколая носа близко
 

 
Девицы только часть вселенной
кувшины стройных рек
мы без девиц пройдём по вселенной
душа сказала «грек».
Притворился милый облик
он увы неузнаваем
над кроватью держит Бог Лик.
Ну давай его взломаем!
Что посмотрим под доской
укрощает взгляд людской.
Над кроватью Бог повис
мы у Бога просим жалости.
Опускает Бог ресницы вниз
пряча взоры в темноте
он глядит на наши шалости.
И мы уже совсем не те
 

 
Где я потерял руку?
Она была, но отлетела
я в рукаве наблюдаю скуку
моего тела.
Что-то скажет Дом Печати
что-то скажет раздевалка
моей руки одно зачатие
с плеча висит.
Как это жалко.
Люди!
Кто мне примус накачает?
Плети!
Кто стегаться вами станет?
Мыло!
Кто в ручей тебя опустит?
Никому то не известно.
Даня!
Кто в кровать тебя разденет
твои сапоги растегнёт
и в шкап поставит.
Спать уложит. Перекрестит.
перевернётся. кто уснёт?
Кто проснётся на другой день
посмотреть в окно и плюнуть?
ход ночей был мною пройден
разрешите в небо дунуть.
Это верно. Мы двуруки
равновесие храним
поперёк души науки
образ храброго гоним.
То отведали поляки
боль ранения на сечи
были паны, стали каляки.
Заводить убитых речи
Силы рта раздвинуть нет
коли панов закопали,
коли жив на землю гнет
остальные в битьве пали.
Остальных ломает и мнёт
полевых цветочков мёд.
Но куда же я руку задевал.
Знаю нет её в руковах.
Помню куртку надевал.
Но теперь понятно ах!
Вот она забыв перёд
пересела на хребёт.
Надо Надо
перешить рукав на спину.
 

 
Земли, огня и ветра дщери
меча зрачков лиловый пламень
сидели храбрые в пещере
вокруг огня. Тесали камень.
Тут птицы с крыльями носились
глядели в пламя сквозь очки
на камни круглые садились
тараща круглые зрачки.
Кыш летите вон отсюда
им сестры кричали взволновано
храм пещерного сосуда —
это место заколдовано.
Мы все вместе
служим в тресте
на машинках день и полночь
отбиваем знаки смыслов
дел бумажных полный стол тучь
мух жуков и корамыслов.
Только птицы прочь и кыш
с веток, с тумбов, с окон, с крышь.
Очень птицы удивились
на косматых глядя дев
клювом стукнули и взвились
очи злые к небу вздев
и когтей раскинув грабли,
рассекая воздух перьями
разлетались дирежабли
над Российскими империями.
 

 
мы открыли наш приют
всех желащих скрипеть
и все на улице поют
во дворах которые смотреть.
Встала точка места фи
остановка выражений.
мыслей вспучаных сражений
оборвали разом Ли
те артисточки смеясь
нам кивали четвергом
но воскликнул сторож: князь
обращаясь так в меня
он присел и наклонясь
Эм пропел меня веселя
а я потребовал принести киселя.
 

 
В небесари ликомин
мы искали какалин
с нами Пётр Комиссар
твердый житель небесар.
 

 
в этой комнате Коган
под столом держал наган
в этот бак Игудиил
дуло в череп наводил.
и клочёк волос трепал
Я сидел и трепетал.
 

 
Им ответа старый Бог
объясняет пули вред
деда мира педагог
Повторим усопших бред!
То румян и бледен был
в карты глядя в чертежи
стены пали. воздух плыл
дом и стёкла и чижи.
 

 
Ко́нцы пели гилага
ги га гели стерегли
вышел кокер из угла
концы в землю полеги
встали пунцы у коны
взяли свинцы мекеле
пали благи. вьются флаги.
вою пунцы в помеле.
 

 
Я устал не спать ночей
лоб сгустился тяжелея.
Шея встала из плечей
Я пошёл гулять маме
усты вилки голове.
Голова моя болит
Слетает с неба болид
пойду пить пиво лениво,
лениво. тут против кол с руками
поставленный нами на память о маме.
 

 
Это есть Это.
То есть То.
Это не есть Это.
Остальное либо это, либо не это.
Все либо то, либо не то.
Что не то и не это, то не это и не то.
Что то и это, то и себе Само.
Что себе Само, то может быть то, да не это, либо это, да не то.
Это ушло в то, а то ушло в это. Мы говорим: Бог дунул.
Это ушло в это, а то ушло в то, и нам неоткуда выйти и некуда прийти.
Это ушло в это. Мы спросили: где? Нам пропели: тут.
Это вышло из тут. Что это? Это ТО.
Это есть то.
То есть это.
Тут есть это и то.
Тут ушло в это, это ушло в то, а то ушло в тут.
Мы смотрели, но не видели.
А там стояли это и то.
Там не тут.
Там то.
Тут это.
Но теперь там и это и то.
Но теперь и тут это и то.
Мы тоскуем и думаем и томимся.
Где же теперь?
Теперь тут, а теперь там, а теперь тут, а теперь тут и там.
Это было то.
Тут быть там.
Это, то, там, быть, Я, Мы, Бог.
 

 
Я не сплю. Темно в печи.
взоры к берегу мечи.
Видишь берег бел и крут
волны в берег бьют и мрут
вот и мухи как мячи
вьются около свечи
Я же свечки не боюсь
Я как муха на пшене
вспоминаю о жене.
помню день покинул сад
Было год тому назад
ехал я, стучал вагон
был я грустный как охакон.
 

 
У храпа есть концы голос
подобны хрипы запятым
подушку спутаннык волос
перекрести ключом святым.
Из головы цветок вырастает
сон ли это или смерть
зверь тетрадь мою листает
червь глотает ночь и зберть
там пух петухов
на Глинкин плац
осёл шатром из пушки бац
сон уперся на бедро
ветер западный. — Ведро.
О стату́я всех стату́й
дням дыханье растату́й
леса лужи протеки
где грибы во мху дики
молви людям: Пустяки
мне в колодец окунаться
мрамор духа холодить
я невеста земляка
не в силах по земле ходить.
Во мне живет младенца тяжесть.
Жесть неба сгинь!
Отныне я жесть.
И медь и кобальт и пружина
в чугун проникли головой
оттуда сталь кричит: ножи на!
И тигра хвост моховой!
И все же бреду я беременная
батюшка! Это ремень но не я!
Батюшка! Это реветь но не мать!
Будут тебя мой голубчик
будут тебя мой голубчик
будут тебя мой голубчик
сосны тогда обнимать.
 
 
Сказала и упала.
А эхо крикнуло: Магога!
И наступила ночь Купала
когда трава глядит на Бога.
Два Невских пересекли чащи
пустя по воздуху канатик
и паровоз дышал шипяще
в глаза небесных математик.
Ответил Бог: На камне плоском
стоял земляк. Он трубку курил.
Его глаза залеплены воском.
«Мне плохо видно, — он говорил.
Куда ушла моя стату́я
моё светило из светил.
Один на свете холостуя
взоры к небу привинтил.
По ударам сердца счёт
время ласково течёт
По часам и по столу
по корням и по стволу.
И отмечу я в тетради
встречи статуя с тобой
тебя ради
жизнь сделаю рабой.
Тебя ради встану рано
лягу в воду по лопатки
леги неги деги веги
боги воги нуки вуки».
 
 
Из Полтавы дунул дух
полон хлеба полон мух
кто подышет не упи
мама воздуха купи.
Я гора, а ты песок
ты квадрат, а я высок
я часы, а ты снаряд
скоро звезды закорят.
Мама воздуха не даст
атмосферы тонок пласт
блещут звезды как ножи.
Мама Бога покажи!
Ты челнок, а я ладья
ты щенок, а я судья
ты штаны, а я подол
ты овраг, я тихий дол
ты земля, а я престол.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
 

 
Молвил Карпов: я не кит
в этом честь моя порука.
Лёг на печку и скрипит.
Карпов думал: дай помру-ка.
Лег и помер. Стрекачёв
плакал: Карпов табуретка
то-то взвоет Псковичёв
над покойным. Это редко.
 
 
В ночи длинные не спится
вдовам нет иных мужей
череп к люльке не клонится
мысль бродит веселей.
 

 
Вот люди
была я в ЗАГСЕ
но попала с черного крыльца на кухню.
А на кухне белый бак
кипятился пак пак.
 

 
Двести бабок нам плясало
корки струха в гурло смотрели
триста мамок лех воскинув
мимо мчались вососала
хон и кен и кун и по
все походило на куст вербин
когда верблюд ступает по доске
выгнув голову и четырнадцать рожек
а жена мохнач Фефила
жадно клебает гороховый ключ
тут блещет муст
пастух волынку
рукой солдатскою берёт
в гибких жилах чуя пынку
дыню светлую морёт
дыня радостей валиса
гроб небес шептун земли
змёзды выстрые колёса
пали в трещину
пали звезды
пали камни
пали дочки
пали веки
пали спички
пали бочки
пали великие цветочки
волос каменного смеха
жир мечтательных полетов
конь бездонного мореха
шут вороного боя
крест кожаных переплетов
живот роста птиц и мух
ранец Лилии жены тюльпана
дом председателя наших и ваших.
 
 
Все похоже на суповую кость.
 

 
Дочь дочери дочерей дочери Пе
дото яблоко тобой откусив тю
сооблазняя Адама горы дото тобою
любимая дочь дочерей Пе.
мать мира и мир и дитя мира су
открой духа зёрна глаз
открой берегов не обернутися головой тю
открой лиственнице со престолов упадших тень
открой Ангелами поющих птиц
открой воздыхания в воздухе рассеянных ветров
низзовущих тебя призывающих тебя
любящих тебя
и в жизни жёлтое находящих тю.
 
 
Баня лицов твоих
баня лицов твоих
дото памяти открыв окно огляни расположенное поодаль
сосчитай двигающееся и неспокойное
и отложи на пальцах неподвижные те
те неподвижные дото от движения жизнь приняв
к движению рвутся и всё же в покое снут
или быстрые говорят: от движения жизнь
но в покое смерть.
 
 
Начало и Власть поместятся в плече твоём
Начало и Власть поместятся во лбу твоём
Начало и Власть поместятся в ступне твоей
но не взять тебе в руку огонь и стрелу
но не взять тебе в руку огонь и стрелу
дото лестницы головы твоей
дочь дочери дочерей дочери Пе.
 
 
О фы лилия глаз моих
фе чернильница щёк моих
трр ухо волос моих
радости перо отражения свет вещей моих
ключ праха и гордости текущей лонь
молчанию прибежим люди страны моей
дото миг число высота и движения конь.
 
 
Об вольности воспоём сестра
об вольности воспоём сестра
дочь дочери дочерей дочери Пе
именинница имени своего
ветер ног своих и пчела груди своей
сила рук своих и дыханье моё
неудобозримая глубина души моей
свет поющий в городе моём
ноги радости и лес кладбища времён тихо стоящих
храбростью в мир пришедшая и жизни свидетельница
приснись мне.
 

 
Ляки страха гануе
поляки бороды гану
мевы лодочек пята
бевы санок полео
рёх подруги феи фуи
дням тусусы лепы хипы
грех подруги феи дуй
коням и птицам глаза протыкать
 
 
нельзя ли мне послушать ваши бредни?
 
 
наши бредни
злые мредни
крепче пыни
мельче дыни
ярче камня
длиннее собаки
 
 
нельзя ли подруги поцеловать ваши ноги?
 
 
наши ноги не целуют
ноги тайные места
нас ласкают и целуют
только в плечи и в уста
 
 
поцелуйте если хотите ручку
 
 
он смеётся шепчет: гага
ручку ласково берёт
и притопнув как бумага
скачет весело вперёд.
 

I

 
Мы руки сложили,
закрыли глаза,
мы воздух глотаем,
над нами — гроза,
и птица орел,
и животное лев,
и волны морел.
Мы стоим обомлев.
 

 
Воистину Бе —
начало богов,
но мне и тебе
не уйти от оков,
Скажите, писатели:
эФ или Ка?
 

 
Небесная мудрость
от нас далека.
 

 
Ласки век,
маски рек,
баски бег,
человек.
 
 
Это ров,
это мров,
это кров
наших пастбищ и коров.
 
 
Это лынь,
это млынь,
это клынь,
это полынь.
 

 
Посмотрите, посмотрите —
поле свежее лежит.
Посмотрите, посмотрите —
дева по полю бежит.
Посмотрите, посмотрите —
дева, ангел и змея!
 

 
Огонь,
воздух,
вода,
земля.
 

 
А вот и я.
 

 
Мы не медля, отступаем,
отступаем. Наши дамы
отступают. И мы сами отступаем,
Но не ведаем, куда мы.
 

 
Мне свыше власть дана:
я сил небесных витязь.
А вы, писатели, <нрзб.>
растворитесь!
 

 
Мы боимся, мы трясемся,
мы трясемся, мы несемся.
мы несемся и трясемся,
но вдруг ошибемся?
 

 
Я, поглядев на вас, нахмурил брови,
и вы почуяли мое кипенье крови.
Смотрите, сукины писатели,
не пришлось бы вам плясать ли
к раскаленной плите!
 

 
Мы те-те-те-те-те-те,
те-теперь мы поняли.
Почему вы так свирепы,
не от нашей вони ли?
 

 
Что-с?
Да как вы смеете меня за нюхателя считать?!
Идите вон! Умрите!
А я останусь тут мечтать
один о Маргарите.
 

 
Мы уходим, мы ухидем,
мы ухудим, мы ухедим,
мы укыдем, мы укадем,
но тебе, бородатый колдун, здорово нагадим!
 

 
Я в речку кидаюсь,
но речка — шнурок,
за сердце хватаюсь,
а в сердце творог,
я в лампу смотрюся,
но в лампе гордон,
я ветра боюся,
но ветер — картон.
Но ты, Маргарита,
ни-ни и не-не,
как сон, Маргарита,
приходишь ко мне.
Усы молодые
колечками вьются,
и косы златые
потоками льются.
Глаза открывают
небесные тени
и взглядом карают
и жгут <нрзб,>
Стою, к Маргарите
склоняя мисон,
но ты, Маргарита, —
и призрак, и сон.
 

 
В легком воздуха теченье
столик беленький летит,
ангел, пробуя печенье,
в нашу комнату глядит.
Милый Фридрих, Фридрих милый,
спрячь меня в железный шкап,
чтобы черт железной вилой
не пронзил меня куда б,
встань, послушный, встань, любезный,
двери камнем заложи,
чтобы черт водой железной
не поймал мои ножи.
Для тебя, покинув горы,
я пришла в одном платке,
но часы круглы и скры,
быстры дни на потолке.
Мы умрем. Потухнут перья,
вспыхнут звезды там и тут,
и серьезные деревья
над могилой возрастут.
 

II

 
Что слышу я?
Как будто бы фитиль трещит,
как будто мышь скребкт,
как будто таракан глотает гвоздь,
как будто мой сосед,
жилец, судьбою одинокий,
рукой полночной шарит спичку
и ногтем, сволочь, задевает
стаканы, полные воды,
потом вздыхает и зевает,
и гладит кончик бороды.
Иль это, облаками окруженная,
сова, сном сладким пораженная,
трясти крылами начала?
Иль это в комнате пчела,
иль это конь за дверью ржет:
коня в затылок овод жжет?
Иль это я, в кафтане чистом,
дышу от старости со свистом?
 

 
Над высокими домами,
между звезд и между трав,
ходят ангелы над нами,
морды сонные задрав.
Выше, стройны и велики,
воскресая из воды,
лишь архангелы, владыки,
садят божии сады.
Там у божьего причала
(их понять не в силах мы)
бродят светлые Начала,
бестелесны и немы.
 

 
Выше спут Господин Власти.
Выше спут Господин Силы.
Выше спут одни Господства,
мы лицо сокроем, князь
<нрзб.>
Радуйтесь, православные
языка люди.
Хепи дадим дуб Власти,
хепи камень подарим Силе,
хепи Господству поднесем время
и ласковое дерево родным тю.
 

III

 
Куф, куф, куф.
Престол гелинеф,
Херуф небо и земля.
Сераф славы твоея.
 

 
Я стою
вдали, вблизи.
Лоб в огне,
живот в грязи.
Летом — жир,
зимою — хлод,
в полдень чирки.
Кур. Кир. Кар.
Льется время,
спит Арон,
стонут братья
с трех сторон.
Летом — жир,
Зимою — хлод,
в полдень чирки.
Кур. Кир. Кар.
Вон любовь
бежит груба.
Ходит бровь,
дрожит губа.
Летом — жир,
Зимою — хлод,
в полдень чирки.
Кур. Кир. Кар.
Я пропал
среди наук.
Я комар,
а ты паук.
Летом — жир,
Зимою — хлод,
в полдень чирки.
Кур. Кир. Кар.
Дайте ж нам
голов кору,
ноги суньте нам в нору.
Летом — жир,
Зимою — хлод,
в полдень чирки.
Кур. Кир. Кар.
Маргаритов
слышим бег
стройных гор
и гибких рек.
 

IV

 
Мы подъемлем бронь веков.
Ландыш битвы. Рать быков.
 

 
Небо темное стоит.
Птицы ласточкой летят.
Колокольчики звенят.
 

 
Вспомним, старцы, Маргариту,
Пруд волос моих, ручей.
Ах, увижу ль Маргариту
Кто поймет меня?
 

 
Свечей
много в этом предложенье.
Сабель много, но зато
нет ни страха, ни движенья.
Дай тарелку.
 

 
Готово. Олег трубит. Собаки
Хвосты по ветру несут.
Львы шевелятся во мраке.
Где кувшин — вина сосуд?
 

 
В этом маленьком сосуде
есть и проза, и стихи,
но никто нас не осудит:
мы и скромны, и тихи.
 

 
Я прочитал стихи. Прелестно.
 

 
Благодарим.
Нам очень лестно.
 

 
Стихи прекрасны и певучи.
 

 
Ах, бросьте.
Это слов бессмысленные кучи.
 

 
Ну правда,
есть в них и вода,
но смыслов бродят сонные стада.
Любовь торжественно воспета.
Вот, например, стихи:
«В любви, друзья, куда ни глянь,
всюду дрын и всюду дрянь».
Слова сложились, как дрова.
В них смыслы ходят, как огонь.
Посмотрим дальше. Вот строфа:
 
 
«К дому дом прибежал,
громко говоря:
Чей-то труп в крови лежал
возле фонаря,
а в груди его кинжал
вспыхнул, как слюда.
Я подумал: это труп, —
и, бросая дым из труб,
я пришел сюда».
Это смыслов конь.
 

 
Мы писали, сочиняли,
рифмовали, кормовали,
пермадули, гармадели,
фонари, погигири,
магафори и трясли.
 

 
Руа рео
кио лау
кони фиу
пеу боу.
Мыс. Мыс. Мыс. —
Вам это лучше известно.
 

 
Лоб изменялся
рог извивался
лоб кверху рос и лес был нос
и рог стал гнуться
рог стал гнуться
стал гнуться
а лоб стал шире и кофа был гриб
а рог склонялся
из прямого стал кривым
чем выше и шире лоб
тем кривее рог
и что бы это значило
что рог стал кружочком
а лоб стал мешочком
Ау! Ау! лоб очень высокий
и рог сосал его жевительные соки.
 

 
Где ж? Где ж? Где ж? Где ж?
Полубог и полуплешь
Ой люди не могу!
Полубог и полуплешь!
 
 
Ты-с Ты-с Ты-с Ты-с
хоть и жид, а всё же лыс
Ой люди не могу
хоть и жид, а всё же лыс
 
 
Их! Их! Их! Их!
тоже выдумал жених!
Ой люди не могу
тоже выдумал жених!
 
 
Ты б Ты б Ты б Ты б
лучше б ездил на балы б
Ой люди не могу
лучше б ездил на балы б
 
 
Там-с Там-с Там-с Там-с
Забавлял бы плешью дам-с
Ой люди не могу
Забавлял бы плешью дам-с.
 
 
Мы ж Мы ж Мы ж Мы ж
все же знаем что ты рыж
Ой люди не могу
все же знаем что ты рыж
 
 
Мне ж Мне ж Мне ж Мне ж
Надоела полуплешь
Ой люди не могу
Надоела полуплешь.
 

 
Не скажу, что
и в чём отличие пустого разговора
от разговора о вещах текучих
и, даже лучше, о вещах такого рода,
в которых можно усмотреть
причину жизни, времени и сна.
Сон — это птица с рукавами.
А время — суп, высокий, длинный и широкий.
А жизнь — это времени нога.
Но не скажу, что можно говорить об этом,
и в чём отличие пустого разговора
от разговора о причине
сна, времени и жизни.
Да, время — это суп кручины,
а жизнь — дерево лучины,
а сон — пустыня и ничто.
Молчите.
В разговоре хоть о чём-нибудь
всегда присутствует желанье
сказать хотя бы что-нибудь.
И вот, в корыто спрятав ноги,
воды мутные болтай.
Мы, весёлые, как боги,
едем к тёте на Алтай.
 

 
Здравствуй, здравствуй,
путьша пегий,
уж не ты ли, путник, тут
хочешь буквам абевеги
из чернил приделать кнут?
Я — старуха, ты — плечо,
я — прореха, ты — свеча.
То-то будет горячо,
коли в ухо мореча!
 

 
Не вдавайтесь,
а вдавейтесь,
не пугайтесь,
а пугейтесь.
Всё настигнет естега:
есть и гуки, и снега.
 

 
Ну ползи за воротник.
Ты родник и ты крутник.
 

 
А ты, тётя, не хиле,
ты микука на хиле.
 

 
Врозь и прямо и вседней,
мокла радости видней.
Хоть и в Библи был потоп,
но не тупле, а котоп.
 

 
Хваду глёвла говори.
Кто, — сказали, — главари?
Медень в оципе гадай
или <нрзб.>
 

 
Я — старуха без очков,
не видать мне пятачков, —
вижу в морде бурачок, —
Ну так значит — пятачок!
 

 
Ты, старуха, не виляй,
коку-маку не верти,
покажу тебе — гуляй! —
будешь киснуть взаперти.
Где контыль? и где монтыль?
Где двудлинная мерла?
 

 
Ой-де, люди, не бундыль,
я со страху померла.
 

 
Прочь, прочь, прочь!
Отойди,
тётя, радости река,
наземь вилы поклади!
Пожалейте моряка.
 

 
Ты не ври и не скуври,
вижу в жиле шушность я,
ты мой дух не оскверни,
потому что скушность я.
 

 
Потому что скушность я.
 

 
Е, еда мне ни к чему:
ешь, и ешь, и ешь, и ешь.
Ты подумай, почему
всё земное — плешь и грешь?
 

 
Это верно, плешь и грешь!
Когда спишь, тогда не ешь,
когда ешь, тогда не спишь,
когда ходишь, то гремишь,
а гремишь, — так и бежишь.
Но варенье — не еда,
сунешь ложку в рот, глядишь —
надо сахару.
Беда!
 

 
Ты, гордыни печенег,
полон ласки, полон нег,
приласкай меня за грудь,
только сядем где-нибудь.
 

 
Дай мне руку и цветок,
дай мне зубки и свисток,
дай мне ножку и графин,
дай мне брошку и парафин.
 

 
Ляг и спи, и види сон,
будто в поле ходит слон,
нет! не слон, а доктор Булль,
он несёт на палке нуль,
только это уж не по-,
уж не поле и не ле-,
уж не лес и не балко-,
не балкон и не чепе-,
не чепец и не свинья, —
только ты да только я.
 

 
Ах, как я рад и как счастлив,
тётя, радости река,
тётя, слива между слив,
пожалейте моряка.
 

 
Ну, влепи мне поцелуйчик
прямо в соску и в ноздрю,
мой бубенчик, херувимчик,
на коленки посади,
сбоку шарь меня глазами,
а руками позади.
 

 
Это, тётя — хм! — чудная
осенила тебя мысль.
Что ты смотришь, как Даная,
мне в глаза, ища блаженство,
что твердишь ты мне: «одна я
для тебя пришла с вершины
Сан-Бернара… — тьпфу! — Алтая,
принесла тебя аршином…»
 

 
Ну аршины, так аршины,
ну с вершины, так с вершины.
Дело в том, что я нагая.
Любит кто тебя другая?
 

 
Да, другая, и получше,
и получше, и почище,
посвежей и помоложе!
 

 
Боже! Боже! Боже! Боже!
 

 
Ты сама пойми, — я молод,
молод, свеж, тебе не пара,
я ударю, будто молот,
я дышу — и много пара.
 

 
Я одна дышу, как рота,
но в груди моей мокрота,
я ударю, как машина,
куб навылет в пол-аршина.
 

 
Верно, вижу, ты упряма,
тётя, радости река,
тётя, мира панорама,
пожалейте моряка.
 

 
Погляди — ведь я, рыдая,
на коленях пред тобой,
я как прежде, молодая,
с лирой в пальцах и с трубой.
 

 
То-то радости поток!
Я премудрости моток!
 

 
Фадеев, Калдеев и Пепермалдеев^[3]
однажды гуляли в дремучем лесу.
Фадеев в цилиндре, Калдеев в перчатках,
а Пепермалдеев с ключом на носу.
Над ними по воздуху сокол катался
в скрипучей тележке с высокой дугой.
Фадеев смеялся, Калдеев чесался,
а Пепермалдеев лягался ногой.
Но вдруг неожиданно воздух надулся
и вылетел в небо горяч и горюч.
Фадеев подпрыгнул, Калдеев согнулся,
а Пепермалдеев схватился за ключ.
Но стоит ли трусить, подумайте сами, —
давай мудрецы танцевать на траве.
Фадеев с картонкой, Калдеев с часами,
а Пепермалдеев с кнутом в рукаве.
И долго, веселые игры затеяв,
пока не проснутся в лесу петухи,
Фадеев, Калдеев и Пепермалдеев
смеялись: ха-ха, хо-хо-хо, хи-хи-хи!
 

 
четыре дня над римом летал пророк
и двести тысяч кельтов через альпы
вёл под уздечку Радагес
я видел гибель Стилихона
он в бездну, друг, скакал на стуле
за ним Евхерий в бездну падал
неся в руках железный крест
я под сосной лежал во мху
в лесу шакал кричал ху ху
мне снился рим в кругу зелёных опахал
сам император на коне в бобровой шляпе хохотал
и я во сне подумал «проще
его убить, какой нахал»
 
 
и я проснулся в тёмной роще
и как безумный хохотал…
 

 
Всякую мысль оставь
всякое дело забудь
мир от тебя отвернётся
мы же на помощь придём.
 

 
«Ревекка, Валентина и Тамара
Раз два три четыре пять шесть семь
Совсем совсем три грации совсем
 
 
Прекрасны и ленивы
Раз два три четыре пять шесть семь
Совсем совсем три грации совсем
 
 
Тодстушка, Коротышка и Худышка
Раз два три четыре пять шесть семь
Совсем совсем три грации совсем!
 
 
Ах если б обнялись они, то было б
Раз два три четыре пять шесть семь
Совсем совсем три грации совсем
 
 
Но если б и не обнялись бы они то даже так
Раз два три четыре пять шесть семь
Совсем совсем три грации совсем.»
 

 
Был он тощь высок и строен
взглядом женщин привлекал
ел по-барски и порой он
изумительно икал.
 
 
ну она была попроще
тоже стройна и тонка
духом немка, с виду мощи
ростом вверх до потолка.
 
 
раз в писательской столовой
две склонились головы
подовившись лбом коровы
оба умерли увы.
 
 
но забыть они могли ли
друг про друга? Это вра —
ки! Покойники в могиле
оба встретились Ура
 
 
Тут она сказала: Боже
как покойник пропищав
и в могиле ты всё тоже
также гнусен и прыщав
 
 
он ответил зеленея:
дух свободен от прыщей
ты же стала лишь длиннея
и глупея и тощей.
 
 
Но она сказала: Знаешь
будь рябым и будь немым
будь бесплотным понимаешь
ты мне душка м м м
 
 
О! — вскричал он. — Ты мне душка!
Что за чудный оборот!
Ты царица! ты индюшка
«Аромат» наоборот!
 

* * *

 
И всю ночь соседний прах
лежа пристально в гробу
слышал будто бы в руках
терли пшенную крупу.
 

 
Неужели это фон
Пантелей сказал угрюмо
неужели это пон
 
 
Каблуков сказал увы
на плечах его висело
три десятых головы
 
 
Пантелей вскричал урча
не губите этот ландыш
я племянник сюргуча
 
 
я висел прибит к волам
те паслись на Москворечьи
вдруг жестянка пополам
 
 
О промолвил Каблуков
сунув лампу под кровать
я конечно не таков
 
 
Густо кругло полно врать
всё похоже на ковыль
прокричала громко мать.
 
 
Каблуков сказал увы
на плечах его висело
три десятых головы.
 
 
Тут вошла его жена
с петухом на подбородке
в сапоги наряжена
 
 
Каблуков сказал ги ги
ты не думай о платенцах
ты себя побереги
 
 
за окошком хлопал ветер парусин
в это время из комода
вышел заяц керосин
 
 
Пантелей сказал пупу
под ногами Пантелея
все увидели крупу
 
 
Каблуков сказал увы
на плечах его висело
три десятых головы
 
 
мать воскликнула ва ва
вместо рук её болтались
голубые рукава.
 
 
А жена сказала хом
все увидели внезапно
подбородок с петухом.
 

 
Где мой чепец? Где мой чепец?
 

 
Надменный конь сидел в часах.
 

 
Куда затылком я воткнусь?
 

 
За ночью день, за днём сестра.
 

 
Вчера чепец лежал на полке,
сегодня он лежал в шкапу.
 

 
Однажды царь, он в треуголке,
гулял по Невскому в плаще.
 

 
Но где чепец?
 

 
И царь смеялся,
когда машинку видел он,
в кулак торжественный смеялся,
царицу зонтиком толкал.
 

 
Чепец в коробке!
 

 
Царь хранил
своё величье вековое.
 «Сафо» двумя пальцами курил,
пуская дым.
 

 
А? Что такое?
Скажите, где мой шарф?
 

 
Скакал извозчик.
Скакал по правой стороне.
Кричал царю: сойди с дороги,
не то моментом задавлю!
Смеялся царь, склонясь к царице.
 

 
Простуда в горло попадет,
поставлю вечером горчичник.
 

 
И крикнул царь: какой болван!
На мне тужурка из латуни,
а на царице календарь.
Меня так просто не раздавишь,
царицу санками не сдвинешь,
и в доказательство мы ляжем
с царицей прямо под трамвай.
 

 
Потом советую, сам-друг Кулундов,
одень шерстяную рубашку.
На двор, Кулундов, не ходи,
но поцелуй свою мамашку.
 

 
Нет, нет, избавь меня, Кулундов.
 

 
И вот, вздымая руки к небу,
царь и царица на рельсы легли,
и взглядом, и пушкой покорны Канебу,
большие солдаты царя стерегли.
Толпа на Невском замерла,
неслась милиция скачками,
но птица — в воздухе стрела —
глядела чудными зрачками.
Царь встал.
Царица встала.
Все вздохнули.
Царь молвил: накось выкуси!
Царица крикнула: мы победили!
Канеб сказал: мы льнем к Руси.
Вдали солдаты уходили.
Но вдруг извоэчик взял и ударил
кнутом царя и царицу по лицу.
Царь выхватил саблю
и с криком: смерть подлецу!
пустился бегом по Садовой.
Царица рыдала. Шумела Нева.
Народ волновался, на битву готовый.
 

 
Ну, прощайте, мамочка,
я пошел на Карповку.
 

 
Два поклона дедушке.
 

 
Хорошо, спасибочки.
 

 
Да, министр Пуришкевич
был однажды на балу,
громко музыка рычала,
врали ноги на полу.
Дама с голыми плечами
извивалась колбасой.
Генерал для развлеченья
шлёпал пятками босой.
Царь смеялся над царицей,
заставлял её в окно
для потехи прыгнуть птицей
или камнем всё равно.
Но царица для потехи
в руки скипетр брала
и колола им орехи
при помощи двухголового орла.
 

 
Родимов, ты заврался.
Я сам бывал на вечеринках,
едал индеек в ананасах,
видал полковника в лампасах.
Я страсть люблю швырять валета,
когда летит навстречу туз,
когда сияет эполета
и над бокалом вьется ус.
Когда, смугла и черноброва,
к тебе склоняется княжна,
на целый мир глядя сурово,
с тобой, как с мальчиком, нежна.
Люблю, когда, зарю почуя,
хозяин лампу тушит вдруг,
и гости сонные, тоскуя,
сидят, безмолвные, вокруг.
Когда на улице, светая,
летают воздухи одни,
когда проходит ночь пустая
и гаснут мёртвые огни.
Люблю, Родимов! Нет спасенья!
В спасенье глупые слова!
Вся жизнь только воскресенье!
 

 
Молчи, пустая голова!
 

 
Видел я, в долинах Рога
мчался грозный Ахерон.
Он глядел умно и строго,
точно ехал с похорон.
То долина, то гора
пролетали над водой,
то карина, то мара,
сбоку хвостик золотой.
Бог глядел в земную ось,
все, как суп, во мне тряслось,
вся шаталась без гвоздей
геометрия костей.
Тут открылся коридор,
взвился дубом нашатырь,
мне в лицо глядел хондор,
тучи строгой поводырь.
Эй, душа, колпак стихов,
разом книги расплоди,
сто простят тебе грехов,
только в точку попади.
Ну, Родимов, дай ладонь!
 

 
На ладони скачет конь.
 

 
Ты, Родимов, попадья,
я как раз тебе судья.
 

 
Где мой кушак? Где мой кушак?
 

 
Однажды царь лежал в гробу.
 

 
Я слышу шёпот, стук и шаг.
 

 
Господь, храни меня, рабу.
 

 
Свеча трещала над царем.
 

 
Кушак на мне! Кушак на мне!
 

 
Единый Бог сидел втроем.
Царица плакала в окне.
Царь говорил: мои дворцы
стоят пусты, но я вернусь.
 

 
Но мне не страшны мертвецы.
 

 
А я покойников боюсь.
 
 
Голова на двух ногах:
Спи Кулундов, ночью спи
спи планета под домами
вижу я большое пи
встало облако над нами
дремлют бабочки бобров
спят овечки под шатром
сна сундук и мысли ров
открываются с трудом
но едва светлеет мрак
вижу я стихов колпак
вижу лампы и пучины
из морской большой пучины
поднимают в мир причины
свои зонтики всегда
спи Кулундов спи Родимов
спи Аларих навсегда.
 

 
Однажды царь лежал в болоте…
 

 
Простите, где дорога в Клонки?
 

 
Не знаю.
шум воды отбил мне память.
 

 
Я вижу путь железной конки.
Где остановка?
 

 
Под липой.
там даже мой отец сломал себе ногу.
 

 
Вот ловко!
 

 
Ей-богу!
 

 
А ныне ваш отец здоров?
 

 
О да, он учит азбуке коров.
 

 
Зачем же тварь
учить значкам?
Кто твари мудрости заря?
 

 
Букварь.
 

 
Зря, зря.
 

 
Поднесите к очкам
мотылька.
Вы близоруки?
 

 
Очень.
вижу среди тысячи предметов…
 

 
Извините, среди сколька́?
 

 
Среди тысячи предметов
только очень крупные штуки.
 

 
В мотыльке
и даже в мухе
есть различные коробочки,
расположенные в ухе.
На затылке — пробочки.
Поглядите.
 

 
Погодите.
Запотели зрачки.
 

 
А что это торчит из ваших сапог?
 

 
Стручки.
 

 
Трите глаза слева направо.
 

 
Фу ты! Треснула оправа!
 

 
Я замечу вам: глаз не для
развлечений разных дан.
 

 
Разрешите вас в бедро поцеловать не медля.
 

 
Ах, отстаньте, хулиган!