Когда мы показались в дверях, хозяин бара поднял голову, потом протянул руку и накрыл два блюда с бесплатной закуской стеклянными крышками.
   — Кружку пива, — сказал я. Он нацедил пива, лопаточкой смахнул пену и взглянул на меня, не выпуская кружки из рук. Я положил на стойку деньги, и он подвинул пиво ко мне.
   — А тебе? — спросил он Тома.
   — Тоже.
   Он нацедил еще кружку пива, смахнул пену и, увидев монету на стойке, поставил кружку перед Томом.
   — В чем дело? — спросил Том.
   Хозяин бара ему не ответил. Он посмотрел мимо нас и спросил человека, который только что вошел:
   — Тебе?
   — Виски, — сказал тот.
   Хозяин достал бутылку, стакан и еще стакан с водой.
   Том протянул руку и снял крышку с блюда с закуской. На блюде лежало заливное из поросячьих ножек и тут же деревянная штука, похожая на ножницы, сделанные из двух деревянных вилок.
   — Нет, — сказал хозяин и опять накрыл блюдо стеклянной крышкой. Вилочные ножницы остались у Тома в руке. — Положи на место, — сказал хозяин.
   — Идите вы знаете куда, — сказал Том.
   Хозяин, не спуская с нас взгляда, нагнулся и сунул руку под стойку. Я положил на тарелку пятьдесят центов, и он снова выпрямился.
   — Чего еще? — спросил он.
   — Пива, — сказал я, и прежде чем нацедить пива, он снял крышки с обоих блюд.
   — Ваше заливное провоняло, — сказал Том и выплюнул на пол то, что откусил. Хозяин ничего не сказал. Человек, который пил виски, заплатил и вышел не оглядываясь.
   — Сам ты провонял, — сказал хозяин бара. — Такие — всегда вонючие.
   — Он говорит, что мы такие, — сказал мне Томми.
   — Слушай, — сказал я, — давай уйдем отсюда.
   — Убирайтесь вон, паршивцы, — сказал хозяин.
   — А мы и так уходим, — сказал я. — Без вас решили.
   — Мы придем еще, — сказал Томми.
   — Суньтесь только, — сказал ему хозяин.
   — Объясни ему, что он ошибся, — попросил меня Томми.
   — Ладно, пошли, — сказал я. На улице было темно и хорошо.
   — Куда это мы с тобой попали? — сказал Томми.
   — Не знаю, — сказал я. — Идем на станцию.
   Мы вошли в город с одного конца, а выходили теперь с другого. В воздухе пахло кожей, дубильным экстрактом и наваленными повсюду опилками. Когда мы подходили к городу, уже темнело, а теперь стало совсем темно, и подморозило, и лужи на улицах затянуло по краям льдом.
   На станции сидели пять шлюх, дожидавшиеся поезда, шестеро белых мужчин и три индейца. В станционном помещении было тесно, жарко от печки и полно едкого дыма. Когда мы вошли туда, все молчали, и окошечко кассы было заперто.
   — А дверь не надо закрывать? — сказал кто-то.
   Я повернулся, чтобы посмотреть, кто это сказал. Это был один из белых. Он был, как и все, в кожаных штанах, клетчатой рубахе и резиновых сапогах лесоруба, но без шапки, и лицо у него было белое, и руки тоже белые и тонкие.
   — Что ж, закроете вы дверь или нет?
   — Можно и закрыть, — сказал я и закрыл дверь.
   — Спасибо, — сказал он. Лесоруб, сидевший рядом, фыркнул.
   — Ты никогда не водился с поваром? — спросил он меня.
   — Нет.
   — Вот попробуй с нашим. — Он поглядел на соседа. — Он это любит.
   Повар, поджав губы, смотрел в другую сторону.
   — Он натирает руки лимонным соком, — продолжал лесоруб. — Он ни за что на свете не окунет их в лохань с посудой. Посмотри, какие они у него белые.
   Одна из шлюх громко захохотала. Я никогда не видел такой толстой шлюхи и вообще такой толстой женщины. На ней было шелковое платье из такого шелка, что кажется то одного цвета, то другого. Рядом с ней сидели еще две, тоже очень толстые, но эта, наверно, весила пудов десять. Трудно было поверить собственным глазам, глядя на нее. Все три были в платьях из такого шелка. Они все сидели рядом на скамье. Они казались огромными. Остальные две были самые обыкновенные шлюхи, с крашенными пергидролем волосами.
   — Посмотри на его руки, — сказал лесоруб и кивнул на повара. Толстая шлюха опять захохотала и вся затряслась.
   Повар обернулся и сердито крикнул ей:
   — Молчи ты, слоновая туша.
   Она продолжала хохотать и трястись.
   — Ой, господи, — сказала она. У нее был приятный голос. — Ой, господи боже мой.
   Две другие толстые шлюхи сидели тихо и смирно, как будто не очень хорошо понимали, что делается вокруг; они были очень толстые, почти такие же, как первая. В них тоже было пудов по семи. Остальные две молчали с достоинством.
   Кроме повара и того, кто говорил о нем, в помещении было еще два лесоруба — один только слушал, с интересом и немного стыдясь, другой как будто собирался вступить в разговор — и двое шведов. На краю скамьи сидели двое индейцев, а третий стоял у стены.
   Лесоруб, который собирался вступить в разговор, сказал мне почти шепотом:
   — Наверно, похоже, будто влезаешь на стог сена.
   Я засмеялся и повторил его слова Томми.
   — Черт его знает, в жизни не видал ничего подобного, — продолжал он. Посмотрите на эту троицу.
   Тут заговорил повар.
   — Сколько вам лет, ребятки?
   — Мне девяносто шесть, а ему шестьдесят девять, — сказал Томми.
   — Ха-ха-ха! — Толстая шлюха тряслась от хохота. У нее был удивительно красивый голос. Остальные шлюхи даже не улыбнулись.
   — И зачем говорить гадости, — сказал повар. — Я ведь по-хорошему спросил.
   — Одному семнадцать, другому девятнадцать, — сказал я.
   — Ты что это? — оглянулся на меня Томми.
   — Ничего, сиди спокойно.
   — Можете звать меня Алисой, — сказала толстая шлюха и снова затряслась.
   — Это твое настоящее имя? — спросил Томми.
   — Настоящее, — сказала она. — Алиса. Правда? — обратилась она к тому лесорубу, что сидел рядом с поваром.
   — Алиса. Верно.
   — Это ты хотела бы, чтоб тебя так звали, — сказал повар.
   — Меня так и зовут, — сказала Алиса.
   — А этих как зовут? — спросил Томми.
   — Хейзл и Этель, — сказала Алиса. Хейзл и Этель улыбнулись. Они, видно, не отличались умом.
   — А тебя как зовут? — спросил я одну из пергидрольных блондинок.
   — Фрэнсис, — сказала она.
   — Фрэнсис, а дальше?
   — Фрэнсис Уилсон. Тебе-то что за дело?
   — А тебя как? — спросил я вторую.
   — Отстань, чего привязался, — сказала она.
   — Он просто хочет, чтобы мы все подружились, — сказал лесоруб, который говорил про повара. — Ты разве не хочешь с нами подружиться?
   — Нет, — сказала блондинка. — С тобой — нет.
   — Ну и злюка, — сказал лесоруб. — Самая настоящая злюка.
   Блондинка посмотрела на другую блондинку и покачала головой.
   — Дубье стоеросовое, — сказала она.
   Алиса снова захохотала и затряслась всем телом.
   — Ничего смешного, — сказал повар. — Вы все смеетесь, но тут нет ничего смешного. Скажите лучше, мальчики, куда вы едете?
   — А вы куда? — спросил его Том.
   — Я хочу попасть в Кадильяк, — сказал повар. — Вы никогда там не бывали? У меня там сестра замужем.
   — Он бы сам не прочь замуж, — сказал лесоруб в кожаных штанах.
   — Ну что это, в самом деле! — сказал повар. — Неужели нельзя без гадостей?
   — Стив Кетчел был из Кадильяка, и Эд Уолгэст тоже оттуда, — сказал до сих пор молчавший лесоруб.
   — Стив Кетчел, — сказала одна из блондинок пронзительным голосом, как будто ее вдруг прорвало от звука этого имени. — Родной отец застрелил его. Да, как бог свят, родной отец. Таких, как Стив Кетчел, больше нет и не будет.
   — Разве его звали не Стэнли Кетчел? — спросил повар.
   — Заткнись, ты, — сказала блондинка. — Что ты знаешь о Стиве Кетчеле? Стэнли! Это, может, ты — Стэнли. Стив Кетчел был самый лучший и самый красивый мужчина на свете. Никогда я не видела мужчины чище телом и красивее, чем Стив Кетчел. Такого и не было никогда. Он был похож на тигра, — а кто еще умел так тратить деньги, как Стив Кетчел?
   — А ты разве его знала? — спросил кто-то.
   — Я его не знала? Я его не знала? Ты еще, может, скажешь, я его не любила? Я его знала, как ты самого себя не знаешь, и я его любила, как ты любишь бога. Он был самый сильный, самый лучший и самый красивый мужчина на свете, Стив Кетчел, и родной отец пристрелил его, как собаку.
   — Ты и на побережье с ним ездила?
   — Нет. Я его знала раньше. Из всех мужчин я его одного любила.
   Все с уважением слушали пергидрольную блондинку, рассказывавшую все это театральным, приподнятым тоном, только Алиса опять начала трястись. Я сидел рядом с ней и чувствовал это.
   — Что ж ты за него замуж не вышла? — спросил повар.
   — Я не хотела портить ему карьеру, — сказала пергидрольная блондинка. — Я не хотела быть ему обузой. Ему не нужно было жениться. Ох, господи, что это был за мужчина.
   — Очень благородно с твоей стороны, — сказал повар. — Но я слыхал, что Джек Джонсон нокаутировал его.
   — Это было жульничество, — сказала пергидрольная. — Грязный негр обманом сбил его с ног. Ему ничего не стоило сделать нокдаун этой толстой скотине, Джеку Джонсону. Чистая случайность, что черномазый побил его.
   Отворилось окошечко, и все три индейца подошли к кассе.
   — Стив сделал ему нокдаун, — сказала пергидрольная. — Он оглянулся, чтобы улыбнуться мне.
   — Ты же говорила, что не ездила на побережье, — сказал кто-то.
   — Я нарочно приезжала на этот матч. Стив оглянулся, чтобы улыбнуться мне, а эта черномазая сволочь подскочила и сбила его с ног. Стиву и сотня таких была бы нипочем.
   — Он был классный боксер, — сказал лесоруб.
   — А что, скажешь, нет? — сказала пергидрольная. — Скажешь, теперь есть такие боксеры? Он был как бог, честное слово. Такой белый, и чистый, и гладкий, и красивый, и ловкий, и быстрый, как тигр или как молния.
   — Я видел этот матч в кино, — сказал Томми. Мы все были очень растроганы. Алиса все тряслась, и я посмотрел и увидел, что она плачет. Индейцы уже вышли на перрон.
   — Он мне был лучше всякого мужа, — сказала пергидрольная. — Мы были все равно что обвенчаны перед богом, и я теперь принадлежу ему, и всегда буду принадлежать, и все, что во мне есть, все только его. Пусть другие берут мое тело. Душа моя принадлежит Стиву Кетчелу. Это был мужчина, черт подери.
   Все сидели как на иголках. Было грустно и неловко. Вдруг Алиса заговорила, продолжая трястись:
   — Врешь ты все, — сказала она своим грудным голосом. — В жизни ты не спала со Стивом Кетчелом, и ты сама это знаешь.
   — Как ты смеешь так говорить? — гордо откликнулась пергидрольная.
   — Смею, потому что это правда, — сказала Алиса. — Из всех вас я одна знала Стива Кетчела, потому что я из Манселоны, и я там встречалась с ним, и это правда, и ты знаешь, что это правда, и пусть меня господь бог разразит на этом месте, если это неправда. — И меня пусть разразит, — сказала пергидрольная.
   — Это правда, правда, правда, и ты это знаешь. Я-то ничего не вру, я знаю, что он мне говорил.
   — Ну, что ж он тебе говорил? — снисходительно спросила пергидрольная.
   Алису так трясло от слез, что язык ее не слушался.
   — Он сказал: "Ты славная баба, Алиса", — вот что он сказал.
   — Неправда, — сказала пергидрольная.
   — Правда, — сказала Алиса. — Именно так и сказал.
   — Неправда, — гордо сказала пергидрольная.
   — Нет, правда, правда, правда, вот как перед богом, правда.
   — Стив не мог сказать так. Он никогда так не говорил, — самодовольно сказала пергидрольная.
   — Это правда, — сказала Алиса своим приятным голосом. — И мне наплевать, веришь ты мне или нет. — Она уже перестала плакать и успокоилась.
   — Не может этого быть, чтобы Стив так сказал, — заявила пергидрольная.
   — А вот сказал, — повторила Алиса и улыбнулась. — И я очень хорошо помню, когда он это сказал, и я в самом деле была славная баба в то время. Да я и теперь получше тебя, старая ты грелка без воды.
   — Не смей оскорблять меня, — сказала пергидрольная. — Болячка десятипудовая, вот ты кто. Не тронь моих воспоминаний.
   — Брось, — сказала Алиса своим мягким, певучим голосом. — Нет у тебя никаких воспоминаний, разве только о том, как тебе перевязали трубы и как ты первый раз ходила на шестьсот шесть. Все остальное ты вычитала в газетах. А я здоровая, и ты это знаешь, и хоть я и толстая, а мужчины меня любят, и ты это знаешь, и я никогда не вру, и ты это знаешь.
   — Тебя не касаются мои воспоминания, — сказала пергидрольная. — Мои чудные, живые воспоминания.
   Алиса посмотрела на нее, потом на нас, и выражение обиды сошло с ее лица. Она улыбнулась, и мне показалось, что я никогда не встречал женщины красивее. У нее было очень красивое лицо и приятная гладкая кожа, и певучий голос, и она была очень славная и приветливая. Но, господи, до чего же она была толста. Ее толщины хватило бы на трех женщин. Том увидел, что я смотрю на нее, и сказал:
   — Пошли. Нечего тут сидеть.
   — До свидания, — сказала Алиса. У нее в самом деле был очень приятный голос.
   — До свидания, — сказал я.
   — Вы в какую сторону, мальчики? — спросил повар.
   — В другую, — ответил ему Том.