— Так, говоришь, ты писатель?
   Никто не выбивал в ночи двери, не светил в глаза ярким светом и не выкручивал руки. Все было обыденно и оттого еще более страшно. Бывает так, что все обычно, серо, буднично, но вдруг понимаешь что-то — и таким страхом окатит, таким ужасом…
   Петр Николаевич Творогов был писателем. Уже давно был писателем. Он писал уже десять лет. Вот и полка специальная в комнате была им выделена под свои книги. Много книг. А чтобы книги писать, надо все подмечать, слышать, запоминать. Вот и то чувство ужаса от обыденности происходящего он когда-то запомнил. А теперь оно снова проснулось, и дрогнула, сводимая судорогой, шея, а глаза как будто сами, независимо от его желания, стремились сосредоточиться на какой-то мелочи в дальнем углу… Коленки не тряслись, нет. Они поджимались. Так, наверное, будет правильнее сказать. И руки. Не потели они и не тряслись. Просто вдруг стали совсем холодными, и даже кожа побледнела в синеву.
   Человек в черном, как из фильма, как понарошку, во сне — в черном тяжелом пальто, в черной шляпе с черной шелковой лентой, черные брюки аккуратно наползали на черные блестящие ботинки с тупыми носами, неслышно ступающие по паркету. Черные перчатки. Он не снимал перчаток, водя черным пальцем по цветным корешкам.
   — П-писатель, — заикнулся Петр Николаевич.
   — Писатель — это хорошо. Писатели нам нужны. Писатели, чтоб ты знал, это инженеры человеческих душ. Сколько же душ попортили, эти инженеришки с купленным дипломом!
   — У меня высшее образование! — обиделся даже Петр Николаевич. — Я пять лет учился!
   — Да не о тебе речь, — махнул рукой в черной перчатке черный человек. — Ты же писатель, в отличие от них. Так?
   Петр Николаевич даже не обижался на "тыкание". Он сразу понял, что вот этот, в черном, он может, ему разрешено, он выше.
   — Писатель, да, — теперь удалось не заикнуться.
   — А скажи мне, писатель, о чем вот эта книга?
   Петр Николаевич пригляделся — обложки были очень уж похожими — откашлялся:
   — Тут мой герой попадает в прошлые века и там начинает исправлять историю. Он проходит всю страну, завоевывает почет и уважение, становится…
   — Стоп. Ты не понял, писатель. Я не спрашиваю у тебя конспект, кто там и куда пошел. Ты мне коротко и ясно скажи: о чем эта книга? Не понял? Это же твоя книга, так? Для чего она написана? О чем она?
   Петр Николаевич подумал, что сказать честно, для чего написана эта книга, было бы не правильным в нынешней ситуации. Это с друзьями на кухне или в ресторане по поводу очередного издания можно было смеяться и цинично заявлять, что писано "за деньги", а вы, мол, не читайте — не для вас это. А тут как сказать?
   — Вот один мой знакомый из Южной Америки, — продолжал нежданный гость, — говорил, что книга может быть о долгом путешествии и возвращении домой. Одиссей, помнишь, да? Или вот еще о долгой войне и чем все завершилось. Или еще о долгом поиске чего-то важного и находке. Ну, или о боге, наконец, который за всех вас умирает. Всегда умирает, что интересно. Я спорил с ним, но он водил тяжелым носом из стороны в сторону и стоял на своем. И свои книги он мог мне очень легко объяснить. А ты? Ты же писатель… Так о чем вот эта? Может, о любви?
   — Ну… Там есть любовная линия…
   — Линия. Всего лишь линия. Значит, не о любви. Может, о дружбе тогда? О настоящей мужской такой дружбе, когда за друга в огонь и в воду? Когда приходит вдруг телеграмма "друг, на помощь!", и ты срываешься и едешь, и спасаешь, бросая все свои дела… Это мне один американец рассказывал. Очень веселый был писатель. А? Так о дружбе, да?
   Петр Николаевич нахмурил брови, вспоминая, как там все было, именно в этой книге. Пожалуй, нет. Какая дружба может быть у императора? У него есть подданные, а вот друзей нет и быть не может. — …Жаль… Не о дружбе, не о любви… Может, это книга о воспитании? О взрослении героя, его развитии? Тогда — полезная книга и нужная. Что, тоже — нет? Так о чем же твоя книга, писатель? Коротко — ну?
   Петр Николаевич вздрогнул, как от щелчка кнута, и сказал честно:
   — Это — о "попаданце".
   Черный человек брезгливо отбросил книгу в угол.
   — А эта?
   — Это боевик.
   — То есть, я так понимаю, что весь смысл книги в том, что все и всех убивают?
   — Главный герой выживает в конце.
   — А вот эта?
   — Это космоопера.
   — Опера? Тут стихи? — он даже пролистнул пару страниц, заинтересовавшись.
   — Нет, это просто такое большое произведение про космос и про полеты.
   — Научная фантастика? Двигатели, проблема времени и пространства?
   — Н-нет, — опять заикнулся Петр Николаевич. — Скорее, пираты, масштабные сражения. Но в космосе.
   — Так… Эта?
   — Это юмористическая фантастика.
   — То есть, для смеха… Ну, что же, и чесалка для спины иногда нужна человеку… И коврик в ванной…
   Черный человек прошелся по комнате, всматриваясь в обложки книг на полках закрытых шкафов. Потрогал клавиатуру выключенного компьютера. Раздвинул плотные шторы, впустив солнечный луч. Выглянул во двор. Он был мрачен и сосредоточен. Петр Николаевич смотрел затравленно, ожидая, неизвестно чего. Под мышками было мокро и холодно — это было неприятно.
   — Но ты хоть грамотный? — негромко спросил гость.
   — Я закончил педагогический! — гордо выпрямился Петр Николаевич.
   — Ну, что же… Придется помучиться, конечно. Если долго мучиться, что-нибудь получится. Так? Ты прибери пока здесь, что ли. А через пару часов я к тебе снова загляну. Поработаем. Эх, поработаем! — он громко хлопнул руками в черных перчатках и потер их одну о другую. И с хлопком этим исчез.
   Петр Николаевич облегченно выдохнул. Он стоял у стены в своей комнате. В углу валялась груда книг в цветных переплетах с яркими картинками. Никого…
   — И что это было? — вслух спросил он сам себя.
   — Не что, а — кто, — отозвалось откуда-то из-под потолка. — Музык я твой, ясно? К кому-то музу присылают, а к тебе — меня. Так что, до встречи, писатель. Будем писать!