Старик, как водится, начал с него. Выказывал таким образом свое уважение, что ли?
   — Федор, мне очень не нравится, как вы выглядите.
   В комнате полумрак, но у Старика совсем не старческое зрение. Федор придавил дергавшуюся щеку.
   — Погудел вчера…
   — Надеюсь, это никоим образом не отразится на ваших способностях?
   Была у Старика раздражающая манера говорить округлым полно-литературным языком.
   — Никоим, — подтвердил Федор.
   Старик повернулся к заказчику — плюгавому невзрачному мужику. Тот старался не дергаться. Удавалось плохо.
   — Ты при деньгах? — толкнул Федора в бок чернявый Юрик. Федор только пожал плечами — денег не было. То есть совсем. Потер коротко стриженую голову. Такие стрижки уже выходят из моды, но он с трудом менял привычки. И оружие любил старое. И друзей. А, может, просто сам стареет?
   — Итак, Охотники, — сказал Старик, — вот ваша задача на сегодняшний день…
   Юрик вновь толкнул его в бок. Федор подавил желание ответить тем же — и поувесистей. Юрик сказал возбужденно:
   — Гляди, баба!
   И впрямь — баба. Девка, скорее. Напряженное лицо. Напряженные глаза. Напряженный, плотно сжатый рот. Под дулом пистолета ее снимали, что ли?
   — Не-ет, мужики! — хлопнул по коленям Давыд. Поднялся. — Я так не договаривался. Я ни баб, ни детей…
   — Вы сядьте, Давыд, — тихо сказал Старик. — Я еще сумму не назвал.
   Он назвал, и Давыд сел. Да за такие деньги и баб, и детей… Юрик присвистнул:
   — Это что ж она такое вытворила?
   Федор с новым интересом всматривался в снимок, втягивая, впитывая каждую черточку. Ничего особенного — сотню раз за день мимо пройдешь, и не заметишь-не запомнишь. Старик раздавал снимки и распечатки с данными. Имя. Адрес. Рост. Вес. Цвет глаз, волос. Имена и адреса родственников, ближайших друзей. Место работы.
   — Особые приметы? — спросили у Федора за спиной. Арнольд. Арнольда он не любил.
   — На попе родинка! — предположил веселый Юрик.
   — Особых примет нет. Может быть одета в легкий халат. На ногах — шлепки. Или босиком. Еще вопросы?
   — Она что, из психушки сбежала?
   Юриным вопросом Старик пренебрег.
   — Сроки?
   — Сегодня-завтра.
   Охотники зашевелились. Город до миллиона, конечно, не дотягивает, но два дня…
   — Подсказки?
   — Скорее всего, она будет крутиться рядом с родным домом. Или где-нибудь рядом с домами друзей. Но ее никуда не пустят.
   — Почему?
   Старик взглянул на заказчика. Тот, сцепив пальцы, откашлялся. Сказал негромким надтреснутым голосом:
   — Необходимо вернуть ее туда, откуда она пришла. Пока не поздно. Чем дольше это будет тянуться, тем сильнее она становится. Сейчас она в шоке и поймать ее будет легко, но позже…
   Он пожал плечами. Все были заинтригованы, и все молчали. Федор еще раз пробежал глазами распечатку, перевернул, изучил чистую сторону.
   — Мало информации.
   Заказчик смотрел на него с опаской.
   — Это все. Я даю вам данные. Деньги. Это все.
   — У нее может быть оружие?
   — Боже мой! Конечно, у нее нет никакого оружия! Вы должны только найти ее, задержать… и дать мне знать.
   Юрик захихикал:
   — Да за такие деньги мы вам ее из-под земли достанем!
   Федор смотрел на руки заказчика — они сжались еще сильнее — аж пальцы побелели. Федору не нравилась эта работа. Не нравился заказчик. Не нравилось лицо девушки. Ему не нравились даже большие деньги. Очень хотелось отказаться. Он поймал озабоченный взгляд Старика.
   — Ну так кто берется? Федор?
   Все смотрели на него. Кто — озадаченно, кто — выжидающе, Арнольд — наверняка с насмешкой. А он сам смотрел на снимок. Почему у нее такое лицо? Что ей сказали? Что она увидела? Глаза глядели не на него, а чуть вкось, и от этого ощущение неопределенности только усиливалось.
   — Федор?
   Он придержал вновь задергавшуюся щеку. Кивнул.
   — Берусь.
 
   Я иду по городу, не замечая удивленных взглядов прохожих на мои босые ноги. Халат тоже неприлично-домашний, неновый уже, но я иду, улыбаясь во весь рот, и чуть ли не напевая. Наконец-то я вернулась домой!
   Останавливаюсь у телефонного автомата, опираюсь локтем об его нагретый солнцем обколупанный бок. Сейчас брякну, что звоню с вокзала, а потом раз — и уже стучу в дверь!
   Когда знакомый усталый голос произносит:
   — Да? — решаю пошутить.
   — А Наташу можно?
   Пауза.
   — Девушка, Наташа умерла.
   Гудки.
   Я отвожу трубку от уха. Это ведь мамин голос? Да нет, я ошиблась, конечно, я ошиблась номером! Тщательно надавливая кнопки, набираю снова. Старье! Только и знает, что жетоны жрать!
   — Алло?
   — Мама, это я! Я приехала!
   Тишина.
   — Кто это?
   — Мам, ты что, меня не узнаешь? Это Наташа!
   Пауза.
   — Девушка, вы ошиблись номером…
   Гудки.
   Мама. Это была мама…
 
   Женщина подержала руку на телефонной трубке.
   — Кто звонил? — спросила подруга.
   — Ты права. У меня скоро начнутся галлюцинации. Мне показалось… это наташин голос.
 
   Я нажимаю на звонок еще раз. Никого. Куда они все подевались? Ведь я же телеграмму посылала, когда приеду. Да и Алик еще в отпуске. Может, поехал встречать меня на вокзал, и мы разминулись? Я сажусь у двери на ступеньки. Почему-то очень устала. Хочется спать. А я ведь только и делала, что спала в поезде. Нахмурившись, вспоминаю. Правда, с какими-то кошмарами…
   Кто-то спускается по лестнице, непрерывно ворча. Когда выворачивает на мой пролет, ворчание становится отчетливей: "Расселась! Сидеть ей больше негде! Всю дорогу перегородила! Алкаши проклятые! Наркоманы! Все засрали!"
   Я оглядываюсь.
   — Теть Маш! Здравствуйте! Вы наших не видели?
   Старуха приостанавливается, нависая надо мной.
   — Чьих — ваших?
   — Беляевых.
   — Беля-яевых?
   Она перекидывает сумку из одной руки в другую.
   — Как не видела? Видела. Уехали они. Уехали. Полчаса назад. Алик Сергеевну повез. На машине.
   — Куда повез?
   — Куда-куда… Куда глаза глядят. Горе-то у них какое!
   — Горе? Какое горе?
   Блеклые глаза тети Маши блеснули. Она опускает сумку на ступеньки, явно настраиваясь на долгий разговор.
   — Так дочку они схоронили. С месяц назад.
   — Кого? — тупо спрашиваю я.
   — Наташу, дочку! Ой, молодая была, ой, молодая… в гробу-то лежала, как живая… личико нисколько не попорченное… Носик востренький, вся в белом, цветов нанесли-и…
   Я беспомощно смотрю на нее снизу. Кто в гробу? Какая Наташа? Какая дочка?
   — И не видать вообще, что в аварию попала!
   — В аварию?
   — Ну да! Поезд-то с рельсов сошел, слыхала, небось? Террористический акт! — старуха со вкусом выговаривает длинное слово. — Человек, может, тыщу погибло! В газетах писали, и по радио, и по телевизору… Кого по кусочкам собирали, а Наташа вся целехонька, на лице даже синячка ни единого. Ой, жалко-то как, молоденькая была… не замужем еще…
   — Тетя Маш… — говорю беспомощно. Замолчав, та щурится на меня.
   — А ты откуда меня знаешь? Что-то не припомню я тебя, дочка. И нечего тебе здесь сидеть. Нечего. Нет Беляевых. А ты сидишь… И обувь твоя где? Не маленькая босиком бегать. Иди с Богом. Иди.
   Я провожаю ее глазами. У бабки крыша съехала. Окончательно и бесповоротно. Еще бы — восьмой десяток. Я, наверное, тронусь уже на третьем… Машинально кидаю взгляд на свои ноги. Действительно. Босая… Шевелю пальцами. Пыльные. Господи, куда я дела обувь? Или уже успела разуться? Оглядываю площадку — пусто. Я встаю, мельком удивившись, что не почувствовала холод ступеней. Отряхиваю подол. А что я тут сижу, собственно, у меня же ключ? Они мне наверняка записку написали…
   И задумываюсь. Сумки нет. Совсем ничего нет. Я сумки в камере хранения оставила? Они были очень тяжелые… Но ключи… И обувь… Уж явно не сунула в камеру хранения — при всем моем раннем склерозе! Я вновь серьезно оглядываю площадку. Пытаюсь вспомнить, во что я была обута: не свалились же они с меня по дороге, в конце концов!
   И через мгновение понимаю, что совершенно не помню, как очутилась на Театральной площади. Как переодевалась в купе при подъезде к городу, как выходила из вагона, на чем ехала до своей остановки… Господи, неужели я напилась? Нет, только чай, проводница разносила — еле теплый, сладкий… Да и вообще, не напиваюсь я до потери сознания! Тетка напротив перечисляла свои бесконечные болячки, я делала вид, что слушаю, а сама думала — да тебе с такими хворями на погост уже давно пора. Потом…
   Что было потом?
   Я спускаюсь вниз, сажусь на раздолбанную скамейку у подъезда. И только сейчас понимаю, как я замерзла. Несмотря на теплое послеполуденное солнце меня прямо-таки колотит от холода. Больно смотреть на солнце, на небо, на проходящих мимо ярких людей… Я закрываю глаза ладонью, откидываясь на спинку. Может, я больна? Может, у меня температура, и поэтому я ничего не помню? Но почему так холодно, холодно, холодно?
   Я вздрагиваю, как от удара. Сердце медленно, судорожно трепыхается, словно забыло, что надо биться. Почему-то очень трудно дышать…
   — Вам плохо?
   Я сощуриваюсь. Близкое лицо. Знакомое лицо…
   — …Слава?
   Я это сказала или подумала?
   — Женщина! Вам плохо? Может, «скорую» вызвать?
   Я безмолвно смотрю на него. Он стал каким-то другим. Лицо усталое… Слишком серьезное.
   — Ну что? Вы в порядке? — спрашивает, повышая голос. Наверное, решил, что я глуховата. Или у него кончалось терпение.
   Я медленно киваю. Он поворачивается и уходит.
   И он меня не узнал. Что это? Что это такое, господи? Неужели я так выгляжу? Может быть, что-то с моим лицом? Может, я… грязная? Я с трудом поднимаюсь, ковыляю до косо стоящей на газоне машины. Наклоняюсь и осторожно смотрю на себя в зеркальце. Отразилась, слава те господи, я еще не призрак! Нет, не грязная, хотя умыться с дороги бы не мешало… И вполне узнаваема. Слегка бледновата. Побледнеешь тут… Я задумчиво огибаю дом. Узкий тупик, мусорные баки и тут же, зачем-то, — скамейка. Не обращая внимания на вонь, сажусь. Пытаюсь привести в порядок мысли. Или хотя бы чувства. Но все они какие-то… замороженные. Взгляд приковывает куча высыпавшегося из бачка мусора. Что произошло? Что случилось? С ними? Со мной? С миром?
   Женщина, с которой я говорила по телефону — моя мама. Тетя Маша, которую я знаю с младенчества… И Славка, господи, Слава!
   Мозг тускло мерцает, туда-сюда. Из мирно укачивающего поезда с говорливой соседкой, сюда. К теплому летнему дню, к мусорной вони, к идущему изнутри холоду…
   Легкое движение — и я с неожиданным любопытством уставилась на крысу. Огромную, жирную, неповоротливую крысу, появившуюся из-за крайнего бачка. Не серая, не черная, а какая-то бурая, словно вылинявшая, крыса поводит мордой, похожей на акулью, подергивает носом и короткими жесткими усами. Круглые немигающие глазки смотрят на меня. Мне становится не по себе. Откуда-то, точно ее позвали, появляется еще одна. И еще.
   И еще.
   — Брысь! — резко говорю я, взмахивая рукой. Они наблюдают за мной с ледяным спокойствием. Я встаю на скамейке и вижу, что крысы приближаются — неторопливо, короткими перебежками, словно дожидаясь друг друга. К горлу подкатывает тошнота — и паника. Метнувшись, я толчком опрокидываю скамейку, и вырываюсь из этой… крысоловки. Отбежав, оглядываюсь. Крысы сидят, сложив на жирных брюхах лапы, и наблюдают за мной с непоколебимым спокойствием — будто знают, что никуда я от них не убегу.
   Я перехожу на шаг. Вот и крысы свихнулись…
 
   — Я хочу побывать у нее дома, — сказал Федор.
   — Мы же договорились — никаких контактов с родственниками и друзьями!
   — А я и не собираюсь контактировать. Я просто хочу побывать у нее дома.
   — Мать с братом уехали. Квартира на сигнализации, — проинформировал Старик.
   Федор улыбнулся в трубку. Старик как будто увидел эту улыбку, потому что сказал с угрозой:
   — Если что — выпутывайтесь сами!
   — Угу, — сказал Федор и отключил мобильник.
 
   Я стою возле мусорного бака. Сосредоточенно наблюдаю за бомжихой, шурудящей палкой его содержимое. Вот обнаружила пивную бутылку. Косится на меня и быстро сует ее в свою обширную «побирушку». "Побирушка" приветственно звякает. Бомжиха взглядывает еще. Глаз между заплывшими сине-черными веками почти не видно. Неожиданно тыкает палкой в сторону.
   — Обувь вон, — говорит хрипло.
   — А?
   — Вон там в мешке обутка. Малая мне… — информирует с сожалением. И ковыляет прочь. Я провожаю ее взглядом. Гляжу на свои босые ноги. Просто чудо, что я ни на что еще не напоролась.
   В мешке, видимо, поначалу полном, уцелел один зимний сапог без замка, старый кед и пара раздолбанных, но еще крепких сабо. Мне они тоже маловаты, пятка свисает, но чего привередничать?
   В это время к баку походит девочка, опасливо косится на меня, набрасывает на стенку стопку одежды и быстро уходит. Я смотрю на свой короткий халат и — задумчиво — на выброшенную одежду…
 
   — …скорбный сороковой день трагедии…
   Я иду мимо фонтана. Брызги, почему-то очень теплые, почти горячие, моросью покрывают мои голые руки, лицо, и вновь приобретенный «гардероб». Я щурюсь на солнце, играющее в тугих струях, морщусь от пронзительного визга бегающих по парапету ребятишек. Все, как всегда. Кроме…
   — …поезд «Москва-Н-ск», который должен был прибыть в наш город 25-го июля…
   Я поднимаю голову. Что за поезд? Почему здесь поезд? Это же не вокзал, где объявляют поезда? 25-го июля… Мой поезд?!
   Несколько человек глядят на гигантский экран, с недавних пор установленный на площади. Обычно по нему передают рекламу или спортивные матчи, но вот подишь ты…
   — …этот террористический акт потряс город, принес горе и скорбь в сотни семей, оставил незаживающую рану…
   — …завтра первое городское кладбище вновь заполнится цветами, траурной мелодией… Мы скорбим вместе с вами, дорогие наши сограждане…
 
   Я стою в фонтане, погрузив руки в воду до самых плеч. Вода дрожит и струится. Руки кажутся бледно-зелеными, расплывающимися, зыбкими. Нереальными. Как я сама.
   Как все вокруг.
   Я поднимаю глаза. Люди смеются и показывают на меня пальцами. Какого-то ребенка с трудом удерживают на бортике. Пацан ревет — требует немедленно пустить его в фонтан, вон ведь взрослая тетенька купается! Значит, можно?
   Зачем я сюда забралась?
   Медленно раздвигая воду ногами, я бреду к парапету. Влезаю с трудом, оцарапав колени. Вода течет с намокших шорт. Я гляжу на людей сверху. Но ведь они-то реальные?
   — Какое сегодня число?
   Смотрят кто с насмешкой, кто и с сочувствием. Потом кто-то говорит:
   — Третье сентября, долбанутая! Год и тысячелетие сказать?
   Я неловко спрыгиваю, поскальзываюсь на мокрых сабо. Нога подворачивается. Не больно. Я иду прочь, говоря:
   — Не надо. Год и тысячелетие — не надо…
 
   Ну, тут трудно перепутать. Налево — запахи валокордина и старых вещей, с которыми не спешат расставаться — комната мамаши. В зале обитает братец, отвоевавший себе угол с компьютером и дисками. Значит, направо проживает клиентка.
   Федор вошел. Постоял, приглядываясь. Ночное зрение у него отличное, опять же фонарь за окном. Чистенько. Даже слишком. Девица, похоже, малость на порядке повернута. Книги — в линеечку, помада — по ранжиру. На кровати-полуторке — древний мишка. Все в куклы играем, да? За что ж тебя так хотят "вернуть туда, откуда ты пришла"? Федор мимоходом взял флакон с духами. Пахло то ли дыней. То ли арбузом. Свежестью, короче говоря.
   Провел рукой по столу. До сих пор любит писать письма, хотя есть электронка и мобилы. А на широком подоконнике читает книги. Про любовь, конечно, про что еще бабы читают? Заглянул в шкаф. Пара вещей дорогих, остальное — дрянь барахольная. То ли денег мало, то ли плевать ей.
   Присел на кровать. Посидел, закрыв глаза, и лег. Если бы у него было время, серьезно думал Федор, он бы мог увидеть даже ее сны. А так — обычные женские мыслишки: где денег перехватить, как заставить себя в тренажерный пойти, что ответить ехидне-сотруднице на работе… А, и парень еще, по подъезду сосед, к которому она не ровно дышит…
   Федор лежал на спине, раскинув руки-ноги, как морская звезда, и смотрел в потолок. По потолку метались тени от веток, ползли прерывистые линии света от фар проезжавших машин. И что с того, что он лучший Городской Охотник? И что с того, что он знает ее привычки и даже кое-какие мысли? Он не знает главного — почему ее ищут.
   А потому не знает — где ее искать.
   Федор поднялся. Поправил покрывало и мишку. Прошел по сегодня не скрипящим половицам. В зале было темнее. Он уже направился к прямоугольнику входной двери, как что-то его толкнуло. Остановило.
   Фотография. Напряженное лицо, напряженные глаза…
   Черная ленточка.
   Федор сел на диван. Вот теперь он точно знал — где ее искать.
   И по-прежнему не знал — почему.
 
   Я смотрю на арку над головой. Мешаюсь всем входящим-выходящим, но упорно продолжаю разглядывать облезающую краску на металлических буквах. "Первое городское кладбище". Зачем я сюда пришла? А, да. Хотелось побыть вдали от людей, где тихо и зелено. Лучше места точно не найдешь.
   И — что еще?
   И посмотреть на свою могилу.
   Вот так вот.
   Иду по пустым дорожкам. Сегодня не "родительский день", поэтому народу мало. Говорят, мэр давно грозится закрыть кладбище — а то живым уже места не хватает.
   Все, как я и хотела. Зелено. Тихо. Вдали от людей (живых, понятно).
   Я ориентируюсь по последней дате на памятниках — она неумолимо приближается к нынешнему году.
   Потом месяцу.
   Потом стали одинаковыми дни. Июль, двадцать пятое. Двадцать пятое июля, двадцать пятое… День, когда наш поезд должен был прибыть в город.
   Я останавливаюсь. Оглядываюсь. Земля на могилах черно-бурая. Глинистая. Живые цветы уже завяли, искусственные поблекли, а посаженные не выросли. Кое-где отважно пробивается травка.
   Значит, вот здесь я и похоронена. Я прислушиваюсь к своим ощущениям. Ощущений никаких — разве что вялое любопытство.
   Фотография мне не понравилась. Я ее не любила, а мама вставила снимок в рамочку и водрузила на телевизор — чтобы любой приходящий мог убедиться, какая у нее красавица-дочка. А то, типа, меня рядом нет…
   И надписи, кроме фамилии-имени и дат, никакой. Наверное, напишут уже на капитальном памятнике. Какой они собираются поставить? Мраморный? Надо будет поинтересоваться.
   Я услышала какой-то звук и машинально оглянулась. Нет, этот звук вырвался у меня самой. Какой-то неопределенный — то ли истерический смешок, то ли неначатый плач. Я сажусь на низкую оградку, прислоняюсь виском к металлическому столбику. Прости, подруга. Не знаю, кто ты, и почему решили, что ты — это я, только меня-то там нет, а тебя кто-то ищет, все на что-то надеется…
   — Ой, дочка, — говорят рядом. Я открываю глаза. На меня смотрит пожилая женщина в сереньком блеклом платье. В руках у нее пластиковые бутылки. Наверное, приходила цветы на могилке поливать.
   — Смотрю — одно лицо, — продолжает сочувственно. — Близняшка твоя, да? Сестричка?
   Я гляжу на нее. Изогнув шею, смотрю на себя на памятнике. Отвечаю сама себе с фотографии неприязненным взглядом.
   — Нет, — говорю. — Разве не видите — это я?
   — Ой, дочка, — по инерции повторяет женщина. — Горе-то какое!
   И замолкает. И делает шаг назад. И еще. Поворачивается и уходит — очень быстро. То и дело оглядываясь. Интересно, за кого она меня все-таки приняла — за ожившего мертвяка или за рехнувшуюся с горя близняшку?
 
   Федор и сам не знал, как находит своих «клиентов». Юрик вон свято уверен: стоит только хорошенько пошерстить друзей-подруг и дальних родственников — и дело в шляпе. Давыд методично докапывается до причин заказа. Федор тоже все это делает — хоть и без особого рвения.
   Ему самому важны личные вещи, фотографии. Он перебирает их, смотрит, трогает… нюхает даже; целыми ночами крутит один и тот же любимый фильм «клиента», пролистывает его зачитанную книгу, слушает музыку…
   А потом часами бродит или ездит по городу. Гуляет, не думая ни о времени ни о направлении…
   И встречается — если не сказать — сталкивается с объектом.
   Но как, скажите, разыскивать того, кого встретить уже невозможно? Кого уже не нужно искать?
   Сегодня он сел на машину. Не спеша колесил по городу. Последний день. Похоже, задание они провалил скопом — уже звонил Юрик, осторожненько расспрашивал. Давыд поинтересовался прямо и сразу отключился. Арнольд — понятное дело — на связь не выходил, но раз их не отозвали, в пролете все Охотники…
   Уже стемнело, когда Федор свернул в проулок, известный только таксистам да местным жителям. Фары освещали редкие темные фигуры прохожих — небо хмурилось и люди спешили убраться под крышу. Федор зажег фары дальнего света — и тут же погасил. Майка, шорты, шлепки… руки, зябко обнимающие плечи, склоненная голова… неторопливая, чуть неверная походка человека, идущего в никуда…
 
   Машина следовала за мной по пятам. Не знаю, почему я в конце концов обратила на нее внимание. Я и без того очень рассеянна, а в свете недавних событий…
   Итак, она медленно ехала за мной вдоль тротуара. Такой машине следовало бы нестись по улицам города, нарушая все правила дорожного движения скопом, сбивая пешеходов и подрезая менее крутые иномарки…
   Эта почти ползла.
   Я несколько раз оглянулась. Вряд ли в своем новом прикиде я могла внушить кому-нибудь неземную страсть. Никто не пригласит меня в ресторан или «прокатиться». Надо бы свернуть куда-нибудь, чтоб убедиться, что «джипермен» едет именно за мной, но было мне очень лень. Вообще было как-то расплывчато-все-равно — как будто меня оглушили. Пыльным мешком из-за угла ударили.
   Я остановилась и стала смотреть на машину. Машина остановилась и стала смотреть на меня. Да-да, казалось, что смотрит именно машина — своими раскосыми глазами-фарами — а не сидящий за тонированными стеклами человек. Потом дверь открылась. Мужчина — коротко стриженый, мордатый — выглянул наружу.
   — Наталья? Беляева?
   Я моргнула. Приятное исключение — в последнее время меня предпочитают не узнавать. Только теперь я его не знала.
   — Да-а-а…
   — Садись в машину.
   — Зачем?
   — Надо поговорить.
   — Зачем? — тупо повторила я.
   Мужчина полез наружу. Мои ноги совершенно самостоятельно сделали несколько шагов назад. Он увидел это и вскинул ладони. Правда, «успокоить» у него не получилось, потому что руки были здоровенные — подстать машине. И сам он был поперек себя шире.
   — Не убегай. Давай поговорим, просто поговорим — и все.
   Я огляделась. Темнело. Собирался дождь. Прохожих вокруг было мало. Да и вряд ли кто вмешается. Если что. Я сделала еще шажок назад. Парень развел ручищами и прислонился задом к капоту.
   — Видишь? Стою. Не двигаюсь. Ну что? Говорим?
   — Говорите.
   Он молчал. Я переступила с ноги на ногу.
   — Ну?
   Он открыл рот, вздохнул — и снова ничего не сказал.
   — Я ухожу, — предупредила я.
   — Ты умерла, — сказал он быстро.
   Я просто кивнула.
   — Знаю. А вы что… вы откуда?
   — Долго рассказывать. Я хочу в этом разобраться. Понять. А ты?
   Наверное. Я молча смотрела на него. Мужчина огляделся. Сказал — почти просяще:
   — Слушай, садись в машину, а? Я же не один такой… Могут еще… понаехать.
   Кто? Откуда? Зачем?
   Он знал про меня. Он узнал меня — единственный во всем городе. То есть, я все-таки существую. Иногда я сама в это не верила. Он хочет разобраться. Может, и мне заодно все объяснит?
   — Садись, — сказал парень и сел в машину.
 
   Мы ехали быстро и молча. За окнами мелькал вечерний город. Устав смотреть на огни, я посмотрела на водителя. Не отрывая глаз от дороги, он повернул голову, показывая, что слушает.
   — Куда мы едем?
   Взгляд мельком.
   — Домой.
   Я пожала плечами. Ответ как ответ. От других теперь и этого не дождешься. Он не напугает меня больше, чем все остальное…
   Ехали около часа — это я обнаружила, всплывая из обычного теперь серого забытья. Вокруг были новостройки. Двухэтажные коттеджи. Многие окна еще темные — в них никто не жил. Позвякивая ключами, хозяин пошел к своему, отгороженному от дороги невысоким забором. Над крыльцом зажегся свет. Открыв дверь, парень обернулся, сказал негромко:
   — Иди.
   Я вылезла из машины, оглядываясь и прислушиваясь. В какой стороне вообще город? Куда теперь бежать? Я медленно подходила к дому, из темноты выплывало его лицо… Откуда он взялся? Почему посадил меня в машину? Почему за всю дорогу ни одного вопроса?
 
   Федор машинально посторонился, пропуская ее в дом. Спохватился через мгновение:
   — Стой!
   Собаки уже радостно скалились навстречу гостье…
   — Нельзя! — рявкнул Федор. И удивился — оба кобеля послушались, затормозили резко, осев на задние лапы. Он шагнул мимо неподвижной девушки. Похлопал по спине старшего Ральфа: ротвейлер крупно дрожал, отворачивая от двери тяжелую башку и пряча глаза. Стаффордшир Хан осел в углу, набычившись и широко расставив лапы. Что они натворили? Федор оглянулся. Девица рассеянно смотрела вглубь дома.
   — Собак не боишься?
   Она ответила через паузу — то ли не услышала, то ли не сразу поняла. Обкуренная, что ли?
   Качнула головой.
   — Только крыс.
   — Проходи.
   Прошла. Ральф сильней прижался к хозяйской ноге и громко заскулил. Хан сделал лужу, чего с ним давно уже не случалось. Шлепками и пинками Федор выгнал их наружу:
   — Гулять!
   Потянул носом. Пованивало… И не собаками. На помойке она ночевала, что ли?
   — Слышь, иди в ванную.
   Ванна была огромная, Федору она очень нравилась. Ни одна женщина, побывавшая здесь, не могла остаться равнодушной. Эта стояла посередине, оглядываясь и моргая на все, точно сова. Вода бодро и весело била в подымавшуюся пену. Федор деловито потрогал воду.
   — Раздевайся, я сейчас тебе какой-нибудь халат…
   Он не думал, что она воспримет его слова буквально, но когда вернулся, девушка уже сняла с себя все, вплоть до белья. Федор с разгону шагнул вперед, протягивая ей халат. Она замедленно взяла, хозяин буркнул:
   — Мойся! — и остановился.
   — Это что?!
   Проследив его взгляд, девица уставилась на огромный синяк, черневший над грудью.
   — О, господи, откуда это? Когда это я так ушиблась?
   Федор смотрел недоверчиво. «Ушиблась»? Такой удар может запросто сломать грудину. Остановить сердце. Не заметить его просто невозможно.
   Она осторожно потрогала пальцами синяк. Вскинула глаза.
   — Мне не больно! Совсем.
   Федор машинально протянул руку, коснулся — и тут же отдернул.
   — Ты ледяная! Ты где так замерзла?
   — Н-не знаю…
   — Лезь в ванную. Я горячей добавлю. Сиди подольше.
   Ногой подгреб сброшенную одежду. Линялая красная широкая майка. Раздолбанные шлепки. Невозможного — парашютного — размера шорты. Девушка, осторожно влезая в ванну, пояснила:
   — Я все в мусорных бачках нашла. Вы знаете, оказывается, выкидывают вполне приличные вещи!
   Хмыкнув, Федор подобрал с пола «сэконд-хэнд».
   — Ну вот и я выкину.
   Трусы, правда, ей оставил. Женского белья у него в доме не водилось.
   Почти час в ванной, а лицо даже не порозовело. Правда, пахла она теперь только водой и шампунем. Оглянулась с прежним отсутствующим видом. Федор показал ей на диван.
   — Садись. Есть будешь?
   — Есть? — глубоко задумалась, будто он спросил ее нечто эпохальное. Потом очнулась, сказала с каким-то удивлением:
   — Нет. Я не хочу.
   — А я буду.
   Федор ел, поглядывая. Пожалуй, даже на том снимке она выглядела лучше. Правда, с тех пор прошло два дня… Два дня они пытались схватить ее за задницу.
   — Почему тебя ищут? — спросил дружелюбно. Дело есть дело. Но интерес-то надо удовлетворить!
   Она вздернула голову. Если б можно было, побледнела еще больше.
   — К-кто?
   — Конь в пальто!
   Девица смотрела большими глазами. Федор знал, что они у нее серые, но сейчас, от расширенных зрачков, казались черными.
   — Какой… конь?
   — Вот я и спрашиваю… Ладно, ты кто?
   Она утянула ноги с пола. В красном свете лампы ее невысохшие волосы отливали матовым теплом. Сказала себе в колени.
   — Я уже и не знаю…
   — Это как?
   — Я думала — я Наталья. Беляева. А теперь не знаю…
   Федор слушал. Она не врала, он бы понял. Глаза слабо поблескивали, когда Наталья взглядывала на него или в темное окно, где они отражались вместе с комнатой.
   — У вас нет… штор? — спросила неожиданно. Он оглянулся.
   — Нет. А что?
   — Страшно, — просто сообщила Наталья.
   Федор пожал плечами.
   Эта девица — его добыча. Его деньги. Он выполнил задание, и ему плевать, почему ее ищут, и что с ней будет потом. Один звонок…
   Федор поднялся, сделав рукой неопределенный жест, который она приняла за приглашение. С сомнением оглядел комнату для гостей. Окна нет. Кровать, шкаф, тумбочка с аппаратурой. Дверь крепкая. Если запереть, она не сумеет удрать… Наталья, в смысле. Не дверь.
   — Будешь спать здесь.
   — Вы что, такой добрый?
   Он аж дернулся. Пробурчал:
   — Даже и не думал…
   Закрыл за собой дверь — пока не на замок.
   Голос Старика был сонным и недовольным.
   — Зачем он вам, Федор? Вы же знаете наши правила. Все вопросы — только через меня. Ну хорошо, он перезвонит вам на мобильный.
   Федор смотрел на собак. Они, против обыкновения, оставались в коридоре. Дремали у самой двери и даже жратву не трогали. Ральф под его взглядом приподнял одну рыжую бровь.
   — Он мне нужен лично.
   — Вы с ума сошли!..
   — Я знаю точное местонахождение девчонки.
   Голос Старика из брюзжаще-недовольного стал бодрым и деловым:
   — Вот даже как? Вы ее нашли?
   — Да.
   — И где же она, если не секрет?
   Федор начал смеяться:
   — На кладбище!
   Молчание.
   — Федор, — задумчиво произнес Старик. — Это не смешно.
   — Вы просто ему передайте.
   Старик привез заказчика через час. Пробурчал что-то нелюбезное в адрес Федора и ушел досыпать во вторую гостевую спальню. Заказчик сел в кресло, уставившись на хозяина воспаленными глазами. Сейчас он казался гораздо старше, чем в первую встречу.
   — Меня… э-э-э… Сергей Сергеевич обнадежил, что вы лучший из Охотников.
   Федор кокетничать не стал.
   — Да.
   — Что, если уж вы не найдете, другим это будет явно не под силу.
   Ха-арроший пиарщик наш Старик!
   — Я нашел, — сказал Федор. Заказчик приподнялся, вцепившись в массивные подлокотники. Федор посмотрел и хмуро продолжил. — Только не пойму, за что вы такие бабки отваливаете, если и так знаете, где она? Я что, тело должен выкапывать? Так это другая работа… Наймите «падальщиков».
   Заказчик осел обратно, устало потер лоб.
   — Я так и знал, что возникнет путаница!
   — Похоронена не она?
   — Она.
   — Тогда кого мы ищем?
   — Ее.
   Федор посмотрел в потолок. Иногда он жалел, что бросил курить. Проверяет ли Старик заказчиков на предмет вменяемости? Ладно, попробуем с другого боку…
   — Почему вы ее ищете?
   — Нарушен закон.
   — Какой закон?
   — Непреложный. Мертвые должны оставаться мертвыми.
   — А что, кому-то удается… избежать? — спросил Федор с искренним любопытством.
   Заказчик вздохнул.
   — Не согласитесь съездить со мной в одно место?
   — Какое?
   — На первое городское кладбище.
   Федор моргнул. Отвернул рукав и посмотрел на наручные часы. Два часа ночи. Самое время для кладбищ.
   — Зачем?
   — Там вы получите ответы на все свои вопросы.
   А здесь, конечно, их получить невозможно. Ехать (и почему только?) не хотелось. Федор со вздохом поднялся.
   — Ладно. Идите к машине, я сейчас.
   Протащил за шкирку вяло сопротивлявшегося Ральфа до гостевой спальни номер один. Уложил у запертой двери.
   — Охраняй!
   Главное — Старика туда не впустить — а то вдруг его бессонница замучает, начнет шастать по дому… Старика Федор тоже проверил: в гостевой спальне номер два витал деликатный храпок. Из-за угла выглядывал Хан. Увидев, что Федор на него смотрит, шмыгнул и затерялся в просторах дома. Побоялся, что хозяин его тоже к делу приспособит.
   — Ну, пока, — сказал Федор дому.
   И отъехал на кладбище.
 
   Луна была круглой и яркой, как прожектор. Полнолуние, самая пора для всяческих психов, оборотней и… прочих прелестей. Заказчик явно знал дорогу, шустро огибая нагромождения разнообразных памятников. Федор старался не отставать. Мучило его раздражение и любопытство. И кое-какие страхи. Потому как получил Федор в свое время ха-арошую порцию триллеров и стивенов кингов.
   — А вы покойников не боитесь? — не выдержал он, наконец.
   Заказчик оглянулся. Глаза и зубы его лунно блеснули.
   — А чего нас бояться?
   И он этот анекдот знает…
   — Не беспокойтесь, Федор, скоро четыре часа, петух пропоет…
   Федор хмыкнул.
   — Вот, посмотрите.
   Заказчик посторонился — чтобы не застить лунный свет. Федор осторожно, а потому неуклюже переступил низкую оградку. Наклонился к памятнику.
   Эта фотография была гораздо лучше. На ней Наталья выглядела просто хорошенькой.
   — Ну? — хмуро сказал он, пару раз перечитав ФИО и даты через черточку. Огляделся. Могилы вокруг были свежими. На многих еще временные памятники, венки и не снятые бомжами таблички из нержавейки. Федор затосковал. Не-ет, его — только в крематорий! И чтоб прах — по ветру.
   — В тот день было много похорон, — сказал заказчик, проследив его взгляд. — Помните железнодорожный теракт?
   Федор указал пальцем на памятник:
   — Что, перепутали, не ту похоронили?
   — Ту.
   — А кто тогда та? — теперь он ткнул пальцем за плечо.
   — Она же.
   — Значит, — скептически сказал Федор, — ей надоело тут валяться, она вылезла и пошла навестить родных?
   — Нет, — сказал заказчик.
   У Федора лопалось терпение. Он постучал носком ботинка в еще не осевший холмик.
   — Вы мне вот что скажите! Если выкопать гробик и, знаете, так… аккуратненько вскрыть, там что-нибудь будет?
   — Будет, — уверенно сказал заказчик.
   — Что?
   — Тело Натальи Беляевой.
   — Вот и славненько! Одно тело мы нашли. Сколько их у нее всего?
   Заказчик стоял и молча смотрел на него. Федор заскучал. Пейзаж навевал тоску. Домой бы… ага, к непохороненной Наташке! Не-по-гре-бен-ной.
   — Почему вы уверены, что она одна и та же? — продолжил он. — Просто похожая девица.
   — Вы плохо меня слушаете!
   — Чем больше я вас слушаю, тем больше понимаю, что вы… это… э-э-э… п-фф… не в себе.
   — Да? Спросите у нее, что она помнит о поезде? Помнит ли вообще, как оказалась в городе? Помнит, где ее одежда, вещи?
   — Мало ли, чего я не помню! А, может, она тоже с психушки сбежала? Вы, случаем, не тамошний санитар? Шла пациентка, шла, зашла на кладбище, увидела на себя похожую — и готово! "Я умерла!"
   — Хорошая фантазия! — оценил мужик с серьезным уважением. — Нет, Федор. Я не пациент. И не санитар. Я ведьмак.
   — Ага, — Федор огляделся. С какой стороны они пришли-то? А Старику он голову открутит. Все-таки надо проводить какой-то отбор-отсев! А то в следующий раз заказ придет уже на вурдалака!
   — Вы знаете, кто такой ведьмак? — не отставал чокнутый.
   — Видел фильм. Борец с чудищами, да? Ты молодец, мужик! Вот и борись дальше. А я пошел.
   — Сапко-овский?.. Н-не совсем верно. Ведьмак — это тот, кто приглядывает за ведьмами и колдунами. И не дает разгуливать мертвым.
   — Ну-ну, — сказал Федор, огибая Натальину могилу. Извини, деваха, что побеспокоили. Больше не повторится.
   — Наталья скончалась на месте от удара в грудь. Сердце остановилось.
   У Федора самого сердце сделало основательный перебой. Он медленно повернулся. Заказчик смотрел на него.
   — Она не помнит катастрофу. Она не знает, что она умерла. Для нее жизнь склеилась, как кинопленка, от момента катастрофы до прибытия в город. Дотронься до нее. Она холодна, как этот памятник. Уколи ее и посмотри — течет ли у нее кровь.
   Федор смотрел настороженно. Неприязненно.
   — Вы все еще не верите мне, Федор? Напрасно. Редко, крайне редко, но бывает, что мертвые возвращаются.
   — В смысле, привидения?
   — Да, чаще всего, в виде призраков. Мороков, которые не могут расстаться с родными из-за их печали. Бывают также неупокоенные души невинно убиенных… Но у нас другой случай.
   — Угу, — кивнул Федор. — Ваш «случай», насколько я понимаю, можно руками потрогать!
   — Иногда случается возвращение физическое. Я не могу рассказать, как это происходит. Механизм еще недостаточно изучен.
   — За столько-то веков? — сурово вопросил Федор. Славный разговор посреди могил, под светом полной луны! Всю жизнь о таком мечтал!
   — Увы… Но эти вернувшиеся — не люди. Нелюди. Нежить. Ходячие мертвецы. По религии Вуду — зомби. Но и не об этом я!
   Поощрительные вопросы у Федора уже иссякли. Он просто молча слушал.
   — Иногда, — как-то украдкой сказал ведьмак и оглянулся, точно боясь, что его подслушают. Федор с трудом удержался от того же. — Иногда они оживают. Понемногу набираются сил, возвращаются к жизни. И если все оставить, как есть, до сорокового дня, вновь превращаются в живых.
   — Опаньки! Во родным-то радость!
   Ведьмак-заказчик топнул ногой.
   — Вы не понимаете! Она умерла. Мертвецы не должны возвращаться! На земле для них уже нет места! Она нежить, не-жить!
   Федор кивнул. Понятливо.
   — И поэтому вы должны отправить ее обратно.
   — Вот именно!
   — А как? Молитвой, святой водичкой… или… этим, как его, осиновым колом?
   Ведьмак отмахнулся.
   — Есть способы!
   — Угу-угу. Профессиональные секреты, понял, не дурак. А вот скажи ты мне, мужик… ладно, как там тебя, ведьмак… Ты в существование души-то веришь?
   — Естественно!
   — Тогда скажи мне — вот этот… двойник вернувшийся — это просто тело ожившее? Или у него душа имеется? А если имеется, то чья — того, кто умер? Или уже чья-то другая?
   Ведьмак сказал неохотно:
   — Этот вопрос тоже не до конца изучен!
   — Тогда какого ж… рожна ты эту неизученную душу во второй раз убиваешь?!
   — У меня нет права на жалость! Чем она лучше матери троих детей, которая ехала с ней в купе?
   — А чем она хуже того подонка, что в поезд взрывчатку подложил?! По его-то душу ты не отправишься!
   Тишина. Ведьмак сказал устало:
   — Я не господь бог. Я не могу судить живых людей. Я присматриваю за мертвыми. Повторяю еще раз — она не человек. Она — нежить. Ее существование противоречит всем законам природы.
   — Противоречит? — Федор поднял голову. Луна бледнела. Светлел восток. — Тогда почему она все-таки существует?
 
   Старик на кухне брезгливыми глотками пил растворимый кофе. Не глядя на Федора, буркнул:
   — Что, спугнули заказчика?
   Ведьмак обратно не поехал. Сидел, отчаявшись, на могиле Натальи Беляевой-один, и не отзывался на ненастойчивые Федоровы призывы.
   — Спугнул, — признался Федор. — Ему не мы нужны, а эти… заклинатели змей, вышибатели бесов… Не наш профиль, Сергей Сергеевич!
   — Не наш, — буркнул Старик. Поставил чашку в мойку. — Что за гадость вы пьете, осмелюсь вам заметить! Беречь себя надо, беречь, холить и лелеять! Нам на радость.
   Долго одевался, то так то сяк укладывая на шее шелковый шарф. Актриса на пенсии, да и только! Федор зевал во весь рот.
   — Профиль, — бормотал Старик, разглядывая себя в зеркале. — Какой там профиль, Федор, побойтесь бога! Вам ли о профиле говорить! А собачку-то не забудьте убрать от спальни, девочка, может, писать хочет, а вы…
   — Не хочет, — машинально ответил Федор. — У нее там ванная отдельная… Серге-ей Сергеевич!..
   Не отрывая восхищенного взгляда от своего отражения, Старик погрозил Федору тонким пальцем.
   — Не будь у меня на вас больших планов, вы бы так легко не отделались! А насчет профиля — вы меня не смеши-ите! Ваш профиль — поиск. Детей, преступников, сбежавших собачек, оживших мертвецов… Профиль у него!
   И ушел, ворча и поскальзываясь на ошметках жирной новостроечной грязи к поджидавшему его такси.
   Федор смотрел ему вслед.
   Наступало сороковое утро.
 
   Федор отпустил с облегчением вздохнувшего Ральфа. Осторожно приоткрыл дверь.
   Нежить-девица Наталья Беляева-два сидела на кровати, накинув на плечи одеяло. Смотрела на него и болтала, как ребенок, ногами.
   Сказала — торжественно:
   — Я — хочу — есть!