Тихий переулок. Пожарная команда, а рядом школа. Новое пятиэтажное здание: гладкое снаружи, гладкое изнутри.
   Около школы на скамейке сидит дед Валерий. Он сторож. И хотя сейчас конец мая, дед Валерий сидит в валенках. Валенки особые — на «молнии». Дед Валерий сам вшил в валенки «молнии»: удобно и модно.
   Вокруг стоят детские коляски: матери ушли в магазины и оставили деду караулить детей.
   Так случается ежедневно. Дед Валерий к этому привык.
   Если кто из детей начинает плакать, мешать школьникам заниматься, дед развлекает спичками.
 
 
   Иногда на скамейку подсаживаются пожарники. Дед Валерий любит с ними обсудить всякие пожарные новости. Где надо было снять человека с крыши или спасти, вытащить из реки или ещё что-нибудь такое сделать.
   Пожарные разговаривают с дедом, смеются, когда он трясёт спичками перед колясками: «Нельзя, дед, приучать детей к спичкам!..»
   Дед Валерий теперь не курит, а спички носит в кармане по привычке. И всем в школе известно, что у деда Валерия их всегда можно найти. В особенности спички часто бывают нужны буфетчице тёте Асе, чтобы разжечь газовую плиту.
   Ещё спички бывают нужны директору школы Алексею Петровичу. Он курит. И преподавателю по труду Виктору Борисовичу. Потому что и он курит. Хотя, как утверждает дед Валерий, папиросы могут убить даже лошадь.

* * *

   Занятия в школе на сегодня закончились. Сквозь раскрытые окна видны пустые классы. Только на третьем этаже сидят за партами ребята. У них пионерский сбор.
   Это пятый класс «Ю».
   Слышен голос пионервожатой Гали. Галя недовольна ребятами, стыдит их, ругает. Неудивительно: пятый «Ю» известен своими драками и скандалами.
   Дед Валерий расстегнул «молнии» на валенках: припекает солнце. Тишина в школе, в колясках, в пожарном депо. Разомлели даже воробьи, пьют воду из большой лужи. Она осталась от недавней тренировки пожарных: пожарные выезжали из ворот, разматывали рукава и пускали воду.
   …Вдруг школа наполнилась грохотом! Что-то затрещало, зазвенело, разбилось, посыпалось. И опять затрещало, и опять зазвенело, посыпалось. Раздался клич:
   — Не знают страха тигры!
   Дед Валерий поднял голову. Взглянул на окна. Пятый «Ю», конечно… Кто же ещё! Теперь там происходил не сбор, а происходила очередная битва. Могучая, сокрушительная.
   В переулке дрожат заборы, гнутся деревья. Старенькие дома ухватились за свои трубы. На водопроводных и водосточных колодцах, которые посредине мостовой, подскочили железные крышки. Воробьи перестали пить из лужи и улетели подальше от школы.
   Когда школа кричит и сражается — это явление серьёзное. Лошадь может быть убита.

* * *

   По коридору третьего этажа бежит маленькая пожилая учительница, Клавдия Васильевна. Лицо у неё напряжённое.
   Клавдия Васильевна подбегает к дверям, из-за которых доносится этот невообразимый грохот. Дёргает за ручку. Двери не поддаются.
   Клавдия Васильевна дёргает ещё и ещё… Двери широко распахиваются.
   Великое и, к сожалению Клавдии Васильевны, повторимое зрелище: парты сдвинуты и одна из них опрокинута; Батурин Вадим и Джавад фехтуют на визирных линейках; Ковылкин вертит за шнурки кеды, как метательный снаряд; Вова Зюликов поднял портфель и сейчас опустит его на голову соседа; Искра и Лёля тоже вертят кеды за шнурки (кеды принёс весь класс, потому что занимался физкультурой); Маруся размахивает учебником и кричит что-то дикое, коса её, подвязанная на затылке петелькой, развязалась; Таня хлопает крышкой пенала кого-то по спине и тоже кричит что-то дикое.
   Лампы под потолком раскачиваются. Классная доска вспотела от напряжения, чтобы удержаться на стене. О вазонах с цветами, которые перед этим стояли на полочке, и говорить нечего: они давно на полу. Хрустят, разламываются на мелкие черепки. Топот, вой, победные выкрики.
   В центре событий — братья Шустиковы. Кто же ещё!
   Стася и Слава — близнецы. Они сражаются всех яростнее. И, как всегда, друг против друга.
 
 
   — Прекратить! — крикнула Клавдия Васильевна. Голос её не выдержал, хрустнул и разломался, как цветочный вазон.
   Клавдия Васильевна глубоко вздохнула, провела пальцами вдоль висков. Это чтобы немного успокоиться, прийти в себя.
   Зрелище повторимое, но Клавдия Васильевна переносит его с большим трудом, потому что она классный руководитель пятого «Ю».
   Близнецы нехотя разошлись.
   И ребята разошлись тоже нехотя. У Джавада на лбу полоса от линейки. У Батурина Вадима распухла переносица. Вова Зюликов держится за колено. У Ковылкина вместо пуговиц на куртке — длинные чёрные нитки. Искра трёт пальцами виски, копирует Клавдию Васильевну. Глаза хитрые, блестящие. Она обожает скандальные истории.
   На полу валяются портфели, учебники, тетради, пеналы. Валяются «Сообщения». Это лист фанеры с такой надписью.
   На «Сообщениях» каким-то невероятным усилием ещё удержались списки дежурных по классу, маршруты будущих летних экскурсий и расписание по сельхозпрактике в городском парке.
   Клавдия Васильевна захлопывает дверь и бежит дальше по коридору. Затем вниз по лестнице, на первый этаж, где физкультурный зал.
   — Я больше не могу! Вы поглядите, что они устроили!
   Зал кажется пустым. Никого не видно. Но откуда-то сверху отвечает мужской голос:
   — Что случилось, Клавдия Васильевна?
   — Они невозможны, эти близнецы! Эти Шустиковы! Они извели родных. Они и нас изведут. Меня, во всяком случае!
   Клавдия Васильевна проводит пальцами вдоль висков, потом глубоко вздыхает. Гребешок, которым у неё подобраны сзади волосы, перекосился и вот-вот упадёт на пол. Да и сама Клавдия Васильевна от изнеможения перекосилась и вот-вот упадёт на пол.
   В зале висят гимнастические канаты, стоят козлы, перекладина, брусья. Всё новенькое и в полном порядке.
   Стоит ещё обыкновенный стул. На спинке стула висит пиджак. Это пиджак директора.
   А сам директор медленно спускается по канату. Каждый день Алексей Петрович занимается гимнастикой. Он берёт со спинки стула пиджак и надевает его.

* * *

   Алексей Петрович стремительно идёт по коридору, стремительно поднимается на третий этаж.
   Лейтенант пожарников был бы доволен, если бы смотрел в этот момент на директора. Клавдия Васильевна едва за ним поспевает.
   В коридоре на третьем этаже грохот и выкрики. Всё как было с самого начала.
   Директор стремительно распахивает дверь класса.
   Шум и крики смолкают. Драка прекращается. Хотя и не полностью, потому что Стаська и Славка закатились под учительский стол и продолжают схватку. Директора они не видят. Они вообще ничего сейчас не видят.
   Пуговицы теперь отсутствовали не только у Ковылкина, но и у Вовки. След от визирной линейки был не только у Джавада, но и у Батурина Вадьки. Марусина коса не только развязалась и потеряла петельку, но и просто расплелась. Парты были перевёрнуты уже не одна, а две. И третья была готова к тому, чтобы перевернуться: встала торчком.
   Кто-то держал фанерные «Сообщения» на манер щита и при виде Алексея Петровича прыгнул в сторону и спрятался за них. Это Дима. Он занимается тройным прыжком и часто прыгает: определяет, какая у него нога толчковая — левая или правая? С какой ноги он должен начинать прыжок.
   Алексей Петрович наклонился и поднял с пола учебник. Потом наклонился и поднял ещё один учебник.
   Близнецы увидели теперь директора. Прекратили схватку и быстро выбрались из-под учительского стола. Руки по швам. Застыли. Молчат.
   За спиной каждого собралась его партия, непоколебимая, принципиальная.
   Только Дима всё ещё сидел за фанерными «Сообщениями».
   Алексей Петрович положил на стол учебники, спросил:
   — Что будет дальше? Рим и Карфаген? «Алая роза» и «Белая»?
   Ребята молчат. Слышно, как тяжело дышат. В особенности Славка и Стаська. Совсем непохожие близнецы: один чубатый, другой острижен наголо, под машинку.
   — Конец наступит или нет? Я спрашиваю!
   Молчание.
   Древний Рим и Карфаген воевали из-за господства на Средиземном море (первая Пуническая война, вторая Пуническая война…). «Алая роза» и «Белая» — тоже из-за какого-то господства в Англии.
   Стаська и Славка воевали по более скромному поводу.
   Дима выпрямился и уронил «Сообщения» на пол. Классная доска тихонько шмыгнула носом.
   — Вандалы и каннибалы, — сказал директор. — Носороги и боевые слоны.
   Из буфета прибежала тётя Ася.
   — Приедет отец и пускай заберёт домой, — показала она на близнецов. — Надо потребовать, чтобы он их выпорол!
   Мимо открытых дверей проходила Екатерина Сергеевна, учительница рисования. На Екатерине Сергеевне были очки с толстыми стёклами. Глаза Екатерины Сергеевны казались большими и как бы удивлёнными.
   Екатерина Сергеевна несла кофейник. Это учебное пособие, натюрморт. Его рисуют в классах, а когда не рисуют — учителя пьют из него кофе.
   Екатерина Сергеевна остановилась, поглядела на ребят.
   Прибежала и пионервожатая Галя.
   — Я отлучилась на минутку к Дарье Ивановне. Хотела получить плакаты на складе… — сказала она, озираясь с грустью по сторонам. — И тут такое вот…
   — Надо пороть ремнём, — настаивала на своём тётя Ася и взмахнула в воздухе рукой, показывая, как это делается. Рука у тёти Аси была крепкая. — Чернушина из седьмого «В» отец выпорол, и помогло. Говорят, даже не ремнём, а настольной лампой. Всё равно помогло. Бросил свои аттракционы.
   — С ними разве сбор проводить… — сказала Клавдия Васильевна. — Токарев, подними сейчас же «Сообщения» и повесь на место!
   Дима поднял «Сообщения» и хотел повесить на место. Но гвоздиков не оказалось: вывалились.
   Дима поставил «Сообщения» в угол класса.
   — Как же вы, дети… Очень некрасивый поступок. Не гармоничный… — Это сказала Екатерина Сергеевна и переложила из руки в руку кофейник, потому что кофейник был тяжёлым, а руки у Екатерины Сергеевны не были крепкими.
   — Визирные линейки на что приспособили, а! — не выдержала опять Клавдия Васильевна. — Поглядела бы Марта Николаевна…
   — У каждого на лбу визирная линейка, — сказал Алексей Петрович. — У Шустикова-младшего к тому же лицо в царапинах.
   — А ведь я только на минутку отлучилась к Дарье Ивановне, — повторила печально Галя.
   — Пол шершавый, вот и царапины, — сказал Славка. Он не желал чувствовать себя побеждённым и тем более — младшим.
   У крыльца школы остановился автомобиль «пикап». На нём были нарисованы бублики, сосиски, колбасы.
   В общем, натюрморты.
   Из кабины «пикапа» вылез отец близнецов. Он работал шофёром, развозил по интернатам и школам завтраки и обеды.
   Сейчас он опять приехал, чтобы забрать пустую посуду.
   На нём были форменная фуражка и синий берет с надписью «Мостранс».
   Дед Валерий хотел что-то ему сказать, но не успел. Директор вывел на крыльцо Стаську и лысого расцарапанного Славку. Отец сразу понял, что случилось.
   — Значит, опять, — сказал он.
   — Да, — кивнул Алексей Петрович.
   Вышли на крыльцо Клавдия Васильевна, Галя и Екатерина Сергеевна с кофейником.
   Отец от огорчения стянул с головы берет и вытер лоб.
   — Проводили сбор о недостатках, — сказала Галя, — и вот…
   — Нет-нет, — заговорила опять Клавдия Васильевна, — с ними надо что-то делать.
   Весь пятый «Ю» стоял сзади близнецов. Он тоже вышел уже на крыльцо с портфелями и кедами на длинных шнурках.
   Екатерина Сергеевна спустилась с крыльца и незаметно приложила кофейник к нарисованным на «пикапе» бубликам. Поглядела сквозь очки.
   Тётя Ася и дежурные по буфету вынесли кастрюли, бидон и ящики.
   — Забирайте, — сказала она отцу. — Вместе с ними всё забирайте.
   Это она имела в виду близнецов. Ей, конечно, очень хотелось сказать о ремне, но она нашла в себе силу воли и промолчала.
   Отец надел свой берет «Мостранс». Открыл задние дверцы «пикапа» и положил внутрь посуду и ящики. Потом затолкнул сыновей — одного сына и другого.
   Галя сказала остальным ребятам, что они тоже могут идти домой: сбор сорван и проводить она его не будет — слишком много недостатков в один день. Батурин Вадька и Ковылкин стояли без пуговиц. Дед Валерий поглядел на них и окончательно решил, что «молнии» — это не только модно, но и практично.
   Маруся, уже с опрятной косой, подвязанной петелькой, подхватила одну из колясок.
   — Скажите маме, что я его забрала. — И она кивнула деду Валерию.
   В коляске лежал Марусин брат, густо измазанный зелёнкой. Маруся положила к брату портфель и покатила коляску.
   Шустиков-папа завёл мотор, и автомобиль тоже тронулся с места.
   Екатерина Сергеевна осталась с кофейником без бубликов, но по её лицу видно было, что она приняла какое-то решение.
 
 
   Ребята попрощались со всеми и пошли вдоль переулка, две партии — Славкина и Стаськина. Одна партия по одной стороне переулка, другая — по другой. Рим и Карфаген, «Алая роза» и «Белая».
 
 
   Выпрямились заборы и деревья. Дома перестали держать свои трубы. С облегчением улеглись крышки на колодцах. К луже вернулись воробьи. Осторожно поглядывают на школу: тишина в школе — вещь хрупкая, обманчивая.

* * *

   Автомобиль едет по улицам Москвы.
   Шустиков-папа сидит за рулём грустный. С чего быть весёлым?
   Сыновья дерутся. И нет этому конца. Теперь огорчится мама. Она тоже устала от этих драк.
   На перекрёстке, уже совсем недалеко от дома, когда автомобиль остановился в ожидании зелёного сигнала светофора, его вдруг начало трясти. Вначале — несильно. А потом всё сильнее и сильнее…
   Отец сразу понял — вспыхнула драка. Он выскочил из кабины, открыл задние дверцы. На мостовую вывалились кастрюли, ящики, выпал и покатился бидон. Тут же выпали близнецы и покатились по мостовой вслед за бидоном.
   И запыхтели в жесточайшей схватке.
   Из других машин выскочили водители. Начали помогать отцу растаскивать сыновей.
   На светофоре давно уже зажёгся зелёный сигнал, но никто не может ехать.
   Подбегает милиционер:
   — Что тут происходит?
   — Сыновья выпали из машины. Дерутся, — говорит Шустиков-папа. От волнения он опять снял берет и вытер лоб.
   Народ смотрит на Славку и Стаську. Славка оказался расцарапанным ещё больше: асфальт — он не пол, асфальт ещё шершавее.
   Шустиков-папа держит сыновей за шиворот, в каждой руке по сыну.
 
 
   Прохожие говорят, что за драки народный суд наказывает до пятнадцати суток. Есть постановление исполкома. Кто не умеет себя вести в общественных местах, народный суд отправит куда следует. Да ещё остригут под машинку.
   Кто-то добавил, что вон один уже и острижен.
   И милиционер сказал, что за преднамеренную задержку уличного движения сыновей и оштрафовать не мешало бы. Тоже есть постановление исполкома. Славка и Стаська помалкивали.
   Совсем непохожие близнецы, неодинаковые, потому что пострижены неодинаково… Только бабка с кошёлкой на колёсах догадалась, что это всё-таки близнецы, и сказала:
   — В народе говорят: хворает один — захворает и другой от огорчения.
   — Все вокруг заболеют, кроме них, — ответил отец и посадил Стаську в кузов автомобиля, а Славку — в кабину рядом с собой.

   На табуретке сидит врач. Перед врачом, тоже на табуретках, сидят Стаська и Славка Шустиковы. В большом кресле сидит Шустикова-мама, тихая и несчастная.
   Может быть, Славу и Стасю надо греть синим светом, как люди греют больные зубы? Травами на кипятке поить или грязью обмазывать? Имеется в стране специальная лечебная грязь. Где-то на Кавказе.
   А может быть, прочесть какие-нибудь брошюры? О наследственной информации, например. Или неврологическом статусе. Она недавно купила.
   Врач-психолог взял молоток и ударил Славку по колену.
   — Вы чего? — закричал Славка.
   А врач-психолог уже Стаську ударил молотком.
   Теперь закричал Стаська.
   Врач снова Славку ударил. Потом снова Стаську.
   — Я вас отучу от агрессии. Я вам покажу агрессию!
   И колотит молотком по ногам, по рукам. Хорошо, что ещё молоток резиновый.
   Братья вертятся на табуретках, подпрыгивают.
   А мама говорит:
   — Извели всех дома и в школе. Классная руководительница сказала, что сама скоро к вам придёт.
   — У неё что — депрессия от их агрессии?
   — У нас у всех, доктор, депрессия.
   Доктор взял иголку, большую, длинную. Близнецы замолкли. Что же будет?
   Доктор прицелился к Стаське иголкой и уколол в руку.
   — Вы чего? — закричал Стаська.
   — Молчать! Сюда гляди! — Врач вытянул палец перед Стаськиным носом и начал водить вправо-влево.
   Стаська смотрит на палец доктора, водит глазами вправо-влево. Потом нерешительно говорит:
   — Он агрессия, — и показал на брата. — Он начинает. И тогда все его начинают.
   — Кто это «все его»?
   — Ковылкин. Джавад с Лёлькой. Дима.
   — А почему он расцарапанный? Зелёнкой помазать, что ли… — И доктор взглянул на Славку. На его лысую голову.
   — Не хочу! — ответил Славка. Он вспомнил Марусиного брата в коляске, который всегда перепачкан зелёнкой.
   Доктор начал водить пальцем перед Славкиным носом:
   — Молчать!
   Славка давно уже молчал.
   — Сюда гляди!
   Славка начал глядеть на палец доктора.
   — Тебя надо иголкой-то колоть, — сказал доктор. — И всех этих Ковылкиных, Лошадкиных, Верблюдкиных…
   — Нет у нас никаких Лошадкиных, Верблюдкиных! — возмутился Славка. — А кто меня в классе за палец зубами?! Вот за этот палец!
   Славка перестал смотреть на палец доктора и поднял свой палец к самому носу доктора.
   — Вовка Зюликов с Батуриным Вадькой сзади напали. А потом ещё девчонки закричали: «Видали мы лысых в сметане!..» А я Вовку головой в грудь! И Батурина тоже головой… Я бы их всех один!..
   Стаська слушал, слушал, потом спрыгнул с табуретки и закричал:
   — Ты бы всех один!
   Не успели доктор и мама опомниться, как близнецы крепко вцепились друг в друга и повалились на ковёр.
   Мама закричала:
   — Какой стыд! Какой позор!
   Засуетилась вокруг сыновей, норовя как-то схватить за штаны Славку или Стаську. Но разве их так просто схватишь, когда они катаются по ковру, пинают друг друга коленями, рычат и всё, что попадается на пути, опрокидывают — стулья, табуретки, тумбочки?
   Врач схватил кувшин с водой и выплеснул воду на близнецов.
 
 
   Драка затихла. Только вначале драка зашипела, вроде горячих углей.
   Стаська и Славка поднялись мокрые и взъерошенные. От них пахло палёным.
   Мама, красная, взволнованная, тяжело дышала, как будто сама дралась. Врач-психолог тоже тяжело дышал, отдувался. Присел на табуретку с кувшином в руках. Взглянул в кувшин и допил остатки воды.
   Показал маме на другую табуретку, чтобы она тоже присела и отдышалась. Мама присела.
   — Странно, — сказал врач, глядя на Славку. — Царапин не прибавилось.
   — Ковёр не шершавый, — ответил угрюмо Славка. — Потом, я был наверху Стаськи.
   Стаська в ответ сжал кулаки. А Славка в ответ пригнул свою лысую голову.
   Опять загорелся, вспыхнул уголь.
   Врач сказал медсестре:
   — Уведите в коридор.
   Когда дверь за близнецами закрылась, мама не выдержала и горестно сказала:
   — Бежать куда-нибудь или в омут головой.
   Это у мамы началась депрессия от агрессии.
   Вот по какой причине люди (а именно родители) падают в реку или оказываются на крыше дома. И тогда на помощь им спешат пожарники.
   — Скажите, а вы бы смогли полюбить лысого? — вдруг спросил доктор.
   — Что? — подняла лицо мама. — Не понимаю.
   — Лысого вы бы смогли полюбить?
   — Лысого?
   — Да. Лысого мальчика. Понравился бы вам лысый мальчик в пятом классе?
   — Давно не училась в пятом классе, — пожала растерянно плечами мама.
   — А вы вспомните.
   Мама начала вспоминать.
   — Ну и как же? Полюбили бы лысого мальчика в пятом классе?
   — Воспитатели просили кого-нибудь остричь. Мы подумали — и остригли Славку. Он считался младшим.
   — Когда вы остригли его впервые?
   — В детском саду.
   — Детский сад — не пятый класс.
   — Иначе нельзя. Все запутаются — кто Слава, кто Стася. Они сделаются похожими близнецами. Просто одинаковыми!
   — По-вашему, лучше, чтобы продолжались эти войны. Как они называются?..
   — Пунические.
   — А говорите, давно учились в пятом классе.
   Мама рассмеялась.
   — У них скоро день рождения. Объявлю, что Слава может отпустить причёску.
   — День рождения — обязательно. С пирогами и музыкой. Пригласите всех этих Ковылкиных, Лошадкиных, Верблюдкиных. Девчонок, которые насчёт сметаны. И о причёске скажите. Да чтобы перед всеми.
   — Я понимаю.
   — Купите ещё животное.
   — Животное?
   Мама опять перестала понимать доктора.
   — Собаку. Маленькую. Неважно… На Птичьем рынке сколько угодно продаются. Будет их общим другом.
   — Я на всё готова, — решительно заявила мама.
   Она вынырнула из омута, слезла с крыши.

   По улицам Москвы едет автомобиль. За рулём автомобиля отец близнецов.
   Рядом с ним сидит маленький пёс. Очень смешной с виду: длинный и на коротких лапах. Иногда цепляется лапами за край окна и стоит во всю длину столбиком, выглядывает в окно. А потом снова опускается и сидит, думает о чём-то.
   Ездить по городу для пса приятнее, чем продаваться на Птичьем рынке, где его сегодня и купил этот человек в берете.
   Человек с ним разговаривает. Иногда достаёт сигарету и закуривает. И тогда тоже молчит, сам о чём-то думает. Человек в берете — негромкий и ласковый. Достаточно взглянуть на его глаза и руки, чтобы понять это. Даже автомобиль, понимает и ездит по городу негромко и ласково.
   В одном месте, где они сгружали товар, у человека спросили: кто это с ним? Пёс догадался, что спросили о нём, потому что взглянули в его сторону. А он как раз стоял столбиком. Человек ответил своё негромкое и ласковое.
   А на одном перекрёстке, пока на светофоре горел красный сигнал, к машине подошёл милиционер:
   — Как сыновья, хулиганствуют? — Потом удивился: — Что за длинный зверь?
   — Трамвайчик. Будет жить у моих мальчишек.
   Пёс побаивался милиционера. Он прижался к сиденью и застыл, длинный и на коротких лапах. Действительно, похож на трамвайчик. Не хватало только ролика на конце хвоста.
   Сегодня по Птичьему рынку тоже ходил милиционер и строгим голосом говорил:
   — Уберите борзых с проезжей части. Я кому сказал? Ать-два!
   А никаких борзых вовсе и не было. А так… разные простые собаки. На проезжую часть их выставили хозяева, чтобы всем они были видны. Чтобы поскорее купили.
 
 
   И пёс стоял. А потом он увидел машину, которая остановилась около него.
   Из машины вышел человек в берете, поглядел на всех «борзых» и вдруг сказал:
   — Вот какой Трамвайчик! Садись в кабину.
   Пёс догадался, что это его новое имя и что это его новый хозяин.
   Из разговоров человека в берете с разными людьми пёс ещё понял, что вечером они приедут на день рождения к его сыновьям и что он будет жить с ними. И что один из сыновей почему-то острижен под машинку, а другой носит чуб. И поэтому сыновья неодинаковые. Но что сегодня тот, который острижен, получит в подарок тоже чуб. Ему разрешат его отпустить. И тогда сыновья сделаются одинаковыми.
   А потом пёс устал и ездил по городу уже сонный. И все разговоры слышал сквозь сон.
   Трамвайчик был счастлив, что стоял на проезжей части и что его увидел этот человек и купил — простую собаку на рынке.

   За учительским столом сидит Екатерина Сергеевна. На столе стоит кофейник и лежит бублик.
   Это новый натюрморт. Ребята рисуют.
   Слава сидит на четвёртой парте в третьем ряду, а Стаська — во втором ряду на первой парте.
   Славка сидит с Марусей. Её недавно к нему посадили. Маруся совершенно не поддерживает Славку, но её всё-таки посадили. Из педагогических принципов: она должна влиять на Славку положительно. Она ведь уже влияет положительно на своего брата в коляске. Но как только между братьями затевается сражение, Маруся немедленно оказывается на стороне Стаськи.
   Симпатизирует — вот и всё. Славка понимает. И Таня Фуфаева симпатизирует Стаське. А могла бы держать нейтралитет, потому что спокойная и выдержанная. Это Клавдия Васильевна так считает, что она спокойная и выдержанная. И вообще самая сознательная в классе.
   И Лёлька Горбачёва могла бы держать нейтралитет, и Женя Евдокимова.
   А как Стаське не симпатизировать, когда он красуется своим чубом. Причёсывает его или нарочно разворошит и ходит, корчит из себя битника вроде Чернушина из седьмого «В», пока того не выпороли настольной лампой.
   Джавад говорит, что он со Стаськи скальп снимет. И волосы долой. Навеки! Если только потом нейлоновые не приделают.
   Клавдия Васильевна шум большой затеяла, когда про скальп узнала. Портфели ребят пересмотрела, которые за Славку. Чтобы никаких острых предметов. А то учительница ботаники Нина Игнатьевна велела приносить на уроки ножики и делать в классе срезы древесной коры.
   Клавдия Васильевна по этому поводу разговаривала с Ниной Игнатьевной, советовалась. И тогда Нина Игнатьевна сама приготовила срезы.
   И на сельхозпрактику в городской парк Нина Игнатьевна временно перестала водить ребят, чтобы не давать им в руки лопаты и грабли.
   Сзади Славки и Маруси сидят Ковылкин и Дима. Помогают Славке справляться с Марусей, если она уж очень начинает его воспитывать. Они в Славкиной партии, его люди.
   Правда, сзади Ковылкина и Димы сидит Батурин Вадька. Он немедленно заступится за Марусю, потому что принципиальный. Когда идёт к доске отвечать, незаметно стучит Славку по макушке. Макушка у Славки лысая и стучать — одно сплошное удовольствие.
   Где же его принципиальность в тот момент? Справедливость?
   Вадька говорит — удержаться нет сил.
   Что Вадька, Дима иногда стучит и Ковылкин! Им, видите ли, спросить что-нибудь у Славки надо. Так нет, чтобы шёпотом окликнуть, а они по макушке пальцем. Славка однажды с ними чуть не подрался. Но потом подумал, что это будет полная междоусобица: свои со своими.
   Ребята сидят, рисуют кофейник с бубликом.
   Екатерина Сергеевна вызывает к себе по одному ученику с альбомом и проверяет домашнее задание. Надо было сделать рисунок. Любой. Произвольная композиция.
   — Евдокимова Женя, — говорит Екатерина Сергеевна.
   Женя поднимается из-за парты и подходит к учительскому столу. Показывает альбом.
   Екатерина Сергеевна рассматривает её рисунок.
   — Моряк в лодке… Но почему он прозрачный, моряк твой?
   Женя молчит.
   — А это что на берегу? Камни?
   Женя молчит.
   — Камни должны быть нарисованы не чёрточками, а в объёме. — Екатерина Сергеевна карандашом рисует на берегу новые камни в объёме. — Поняла?
   Женя кивает — она поняла. Женя никогда не скажет лишнего слова.
   — Иди на место, — говорит Екатерина Сергеевна и вызывает Искру.
   — У меня новый альбом, Екатерина Сергеевна. Рисунок в старом остался.
   Искра всегда что-нибудь придумает, выкрутится. Рисунок не сделала и вот придумала, выкрутилась.
   — Следующий раз принесёшь.
   Екатерина Сергеевна вызвала Диму.
   — У тебя небо не в цвете, — сказала Екатерина Сергеевна, разглядывая рисунок Димы. — Проваливается. Взгляни в окно.
   Дима взглянул.
   — Разве оно такое?
   — Какое?
   — Не в цвете?
   — Что-то есть.
   — А у тебя ничего нет.
   — Дорисовывать всё до точки — скучно и не современно, — сказал Вовка Зюликов.
   Он тоже в своё время считал себя битником и даже создал картину методом поп-искусства (как рисуют где-то в Европе): на большую тряпку прилепил обрывки старых тетрадей, газет, этикетки от консервных банок и просто консервную банку. А бывает, что в Европе возьмут матрац, обольют краской и говорят: картина. Или дверь украсят помидорами.
   Вот что такое поп-искусство.
   Славка сидел и думал: скоро его вызовут. Очень хорошо. И он устроит нечто вполне современное. Стаська потешался сегодня в классе, что вот какой Славка расцарапанный. Ладно, поглядим ещё.
   У Маруси Славка попросил пузырёк с зелёнкой. Она всегда носит зелёнку для брата.
   Маруся зелёнку дала: попросил человек раненый, расцарапанный, побеждённый, так сказать, лежачий. А лежачего не бьют.
   — Шустиков Станислав, — вызвала Екатерина Сергеевна.
   Она близнецов называет полными именами: Стаську — Станиславом, Славку — Вячеславом.
   Стаська протянул с первой парты свой альбом.
   В классном журнале Стаська записан раньше Славки, потому что считается старшим. И у него все преимущества. А Славка считается младшим, и поэтому у него никаких преимуществ, а одни потери. Кому надо было Средиземное море, кому в Англии что-то ещё, а Славка добивался только равенства и братства!
   Екатерина Сергеевна долго разглядывала Стаськин рисунок. Не поняла, для чего нарисован на табуретке вроде бы мальчик и по нему вроде бы ударяют молотком.
 
 
   Стаська встал с места и разъяснил:
   — Это Славка. Его портрет.
   — Тогда при чём тут молоток? — Екатерина Сергеевна подозревала, что столкнулась с поп-искусством.
   — Это врач стучит по Славке молотком. По ногам и рукам.
   — Наверное, не молотком, а молоточком, — сказала Екатерина Сергеевна и обратилась к Славе: — Не такой же он огромный. Правда, Вячеслав?
   Но Славка (Вячеслав) не успел ответить, как Стаська (Станислав) перебил его:
   — Иголкой ещё кололи. Проверяли, психопат он или нет.
   — А тебя не кололи? — Славку даже затрясло от негодования. — И ты психопат!
   — Меня не специально, а за компанию.
   — Психопат за компанию! — крикнул Джавад. Он заступился за Славку. Его человек.
   — Сами вы все психопаты за компанию! — крикнула Таня, хотя спокойная и выдержанная. Она заступилась за Стаську. Потому что она Стаськин человек.
   Женя молча кивнула, согласилась. Ещё один Стаськин человек.
   — Что такое, дети! Вы оскорбляете друг друга.
   Стаська стоял и загораживал кофейник с бубликом. Поэтому с задних рядов закричали, чтобы сел и не загораживал натюрморт.
   Искра громче всех кричала, делала вид, что старается, рисует в новом альбоме.
   Когда все немного успокоились и снова начали рисовать кофейник с бубликом, Екатерина Сергеевна наконец вызвала к себе Славку:
   — Шустиков Вячеслав.
   Он уже давно приготовился, ждал. Схватил альбом в одну руку, а другую руку опустил в карман.
   Быстро пошёл к учительскому столу. Поравнявшись с первой партой, где сидел брат, выдернул руку из кармана. И не успел Стаська и рта раскрыть, как ему на голову опрокинулся пузырёк зелёнки.
   Стаська сидел неподвижный. Это от растерянности. Иначе не объяснишь. По его голове текла зелёнка. И Стаська медленно превращался в нечто зелёное. Человек не человек… Матрац не матрац…
 
 
   Глаза Екатерины Сергеевны стали совсем большими, потому что их не только увеличивали стёкла «плюс», но и сами глаза у неё ещё увеличились. От необычайной степени удивления. А потом Екатерина Сергеевна подняла на лоб очки: решила — обман зрения.
   Славка торжествующе глядел на брата. Он знал, что происходящее — не обман зрения.
   Даже молчаливая Женя произнесла три лишних слова сразу:
   — Вот так ну!
   Искра была счастлива. Она обожает скандальные истории и великие повторимые зрелища. Но это зрелище было неповторимым!
   Когда Стаську увидела Клавдия Васильевна, которую немедленно вызвали с урока из другого класса, она закричала:
   — Устроить всё в такой день! Ведь у них сегодня день рождения! У этих Шустиковых!
   Потом глубоко вздохнула и потёрла пальцами виски. Это не помогло ей успокоиться, и она хотела ещё что-то крикнуть. Но тут из ворот пожарного депо выехали пожарные и громко загудели сиреной. То ли они спешили на пожар, то ли опять занимались тренировкой.

   Учительская комната.
   Стоит большой длинный стол, а вокруг него стулья. Стол и стулья предназначены для заседаний педагогического совета.
   На столе часто можно увидеть стопочки тетрадей: кто-то из учителей собрал тетради, чтобы проверить их. Лежат дневники. Тоже собрали и будут проверять, делать всякие обидные для учеников записи — кто, чего, когда…
   Стоит и телефон. Отводная трубка от него на другом маленьком канцелярском столе, который отгорожен от учительской шкафом. Получился «кабинет». Принадлежит Алексею Петровичу.
   В шкафу хранятся папки с личными делами учеников, тематические планы, методики, классные журналы.
   На столе у Алексея Петровича табель-календарь, автоматическая ручка-ракета на подставке, пепельница, тоже стопочки тетрадей, потому что Алексей Петрович не только директор школы, но и преподаватель истории.
   На острый конец ручки-ракеты завхоз Дарья Ивановна и другие учителя надевают записки — сообщают директору, кто ему звонил и что спрашивал, различные телефонограммы.
   Есть в учительской умывальник с полотенцем. Здесь учителя отмывают руки от мела. Без мела нельзя учить учеников — всем известная истина.
   Есть ещё настенные часы. Поворачивают специальный диск, на котором размечены секунды. Называются часы электропервичными. Они автоматически включают школьный звонок.
   Ребята, когда попадают в учительскую, стоят около часов и смотрят, как поворачивается диск: точно каждую секунду.
   Но сегодня ребята сгрудились около умывальника. Это сгрудился пятый «Ю». Не было здесь только Славки. Он куда-то убежал.
   Пионервожатая Галя наклонила над умывальником голову Стаськи и намыливала чуб. Руки у Гали были зелёными. Она тёрла голову Стаськи, поливала из крана водой. Стаська негромко стонал, жаловался, что вода холодная и течёт за воротник.
   Ковылкин и Дима были в восторге — здорово Славка разделался с братом и его чубом. Как говорится, враг разбит и обращён в бегство. Хотя и неизвестно, где, собственно, победитель? Где Славка? Вроде он сам в бегстве.
   Электропервичные часы поворачивали диск, но звонок уже не звенел: уроки закончились. Алексея Петровича в школе не было, поэтому он не мог приобщиться к общей деятельности.
   Клавдия Васильевна побежала в химический кабинет: может быть, преподавательница химии из старших классов посоветует, чем смыть зелёнку.
   А Екатерина Сергеевна всё ещё никак не могла прийти в себя, и глаза её по-прежнему были гораздо больше, чем просто увеличенные стёклами очков.
   Лёлька жевала бублик-натюрморт. Бублик был свежим и вкусным. Даже в такой ответственный момент Лёлька не могла удержаться, чтобы его не съесть. Бублик — учебное пособие, но в суматохе про него все забыли. А Лёлька не забыла. Она никогда ничего не забывает, что касается еды.
   Маруся помогала мыть Стаське голову. Она не может себе простить, что Славка так легко её обманул: лежачий, лежачий, а хитрый… вроде Искры. Марусе казалось, что она соучастница в преступлении, потому что дала Славке зелёнку. Поверила, что Славка будет смазывать свои раны-царапины. Кому поверила!
   И всё из-за этих педагогических принципов!
   Маруся старается изо всех своих сил.
 
 
   Вытирает Стаське лицо, чтобы в глаза не попало мыло.
   Стаська вдруг заорал:
   — Щиплет! — и вырвался из рук Гали и Маруси.
   С него посыпалась зелёная пена, ребята едва успели отскочить.
   В учительскую пришли учителя пятого «Ю»: Нина Игнатьевна по ботанике и Марта Николаевна по географии.
   Они с трудом протолкались в дверях, потому что там тоже стояли ребята из других классов.
   Веселились, хохотали.
   Учительница географии Марта Николаевна покачала головой:
   — Пятый «Ю» будет зелёным. Лесостепь, а не класс.
   Нина Игнатьевна подальше обошла умывальник, потому что на ней была светлая кофточка и светлая юбка. А Нина Игнатьевна совершенно не хотела превращаться в лесостепь вместе с пятым «Ю».
   Стаську возвратили к умывальнику. Подсунули голову под струю воды.
   Галя опять намыливает Стаську. Стаська мотает головой, кричит:
   — Горячо!
   Прибежала Клавдия Васильевна. С ней лаборантка из химического кабинета.
   Глянула на Стаську и засмеялась:
   — Кто тебя так?
   — Брат родной, — ответила Клавдия Васильевна.
   Лаборантка принесла пробирку с каким-то гидратом фталатом:
   — Попробуем. Дайте тряпку.
   Смочила кусок чистой тряпки составом. Вытерла Стаське лицо. Потом волосы.
   — Должна произойти реакция. Нейтрализации.
   Лицо посветлело — реакция произошла. А волосы не посветлели — реакции не произошло.
   — В такой день… — говорила Клавдия Васильевна. — В день собственного рождения…
   Лаборантка продолжала тереть Стаське волосы, подбавляя из пробирки гидрата фталата. Но волосы оставались зелёными: реакции не происходило.
   Тётя Ася предложила ещё принести горячей воды, но при этом сказала:
   — Только — пороть! — и взмахнула пустым кофейником, будто, настольной лампой. — Приедет отец, и надо потребовать, чтобы он их в конце концов выпорол!
   Нина Игнатьевна сказала, глядя на Стаську:
   — Его надо остричь.
   Зелёный Стаська вырвался из рук лаборантки и кинулся вон из учительской.

* * *

   А куда девался Славка, родной брат?
   Он решил спрятаться в подвале школы, в мастерской, где занимаются уроками труда.
   Единственное, что по-настоящему волновало Славку, это день рождения. Весь класс приглашён в гости! Пироги с музыкой!
   В мастерской Славка увидел Виктора Борисовича.
   Славка думал, что сейчас никого не будет, но Виктор Борисович был ещё здесь. Разложил вокруг себя классные журналы: подводил итоги к концу учебного года.
   — Тебе что, Шустиков?
   — Я вот… — замялся Славка, не зная, что придумать. — Пришёл вот.
   — Вижу, что пришёл.
   — Трудом хочу позаниматься, — сказал вдруг Славка. — Дополнительно.
   Виктор Борисович удивлённо переспросил:
   — Трудом? Дополнительно?
   — Ага.
   Чего удивляться? Один из седьмого «В» (не Чернушин, а Панков) занимался дополнительно даже дисциплиной. Дома занимался.
   — Попилю какое-нибудь железо или посверлю.
   — У вас с братом день рождения, кажется?
   — Ага. Будет. Вечером.
   Славка старался отвечать невозмутимо, чтобы Виктор Борисович не заподозрил чего-нибудь. Оказаться сейчас наверху в учительской Славке не улыбалось.
   Он живо представил себе, как бушует Клавдия Васильевна. Какой расправы требует тётя Ася. А директор? Ещё неизвестно, чего он потребует.
   Мама обещала — вечером будут вручены подарки. Намекала на что-то важное.
   И вдруг… подарки рухнут! И пироги с музыкой!
   Славка поторопился. Определённо. Не хватило выдержки. И мудрости тоже. В борьбе надо проявлять мудрость. Кто-то предупреждал из этих… древних.
   А может быть, всё ещё обойдётся?
   И не беда, что мудрости не было. Плевать на мудрость!
   Славка представил себе Стаську с зелёной головой и не удержался — засмеялся от удовольствия.
   — Ты что? — спросил Виктор Борисович. Он Доставал из ящика напильник и металлическую заготовку. — Становись к тискам — вот и будешь трудиться.
   — Задвижка?
   — Навеска. А что мы делали на прошлом занятии?
   — На прошлом?
   — Да.
   — Совки. Нет, скобки.
   — Совки или скобки?
   — Сверлили что-то. Нет, хотел сказать — пилили.
   — А всё-таки пилили или сверлили?
   Славка испугался — двойку закатает. Надо же было удрать с прошлого занятия! И куда-то бездарно удрал с Вовкой Зюликовым. Чуть ли не в ларёк пить воду и разглядывать на афишах эстрадных певиц. Подрисовывать им бороды и усы.
   — Мы повторяли устройство дрели, Шустиков.
   — Правильно… Дрели, — быстро согласился Славка.
   Виктор Борисович среди прочих журналов нашёл журнал пятого «Ю».
   — Шустиков, ты поступил разумно, что явился на дополнительный урок. Займёшься навеской, а потом ответишь устройство дрели. И о совках и скобках выясним вопрос.
   — У меня день рождения, — окончательно испугался Славка. — Вы же сами сказали.
   — Получишь приличную оценку, и будет тебе подарок от меня. — Виктор Борисович открыл журнал.
   — А если двойку?
   — Это огорчит твоих близких и меня в том числе.
   «Да, — подумал Славка. — Близкие уже огорчены».
   Славка прислушался… В коридоре тихо. Лишь бы Виктор Борисович не поднялся в учительскую. Заправил в тиски навеску и взял напильник.
 
 
   «Н-да, товарищ ученик, — сказала бы учительница географии Марта Николаевна, — странно у вас начинается день рождения».

* * *

   По улице идёт человек в большом почтовом конверте на голове. Конверт надет как шапка.
   Это Стаська. Он идёт в конверте, чтобы никто не видел его зелёной головы.
   Стаська спешит, и он знает куда: есть только одно место, где ему могут помочь.
   Екатерина Сергеевна посоветовала. Она добрая и всегда посоветует что-нибудь доброе, не то что Нина Игнатьевна: срез коры, срез чуба — для неё безразлично. А для Стаськи вовсе не безразлично.
   Где тогда его преимущество?
   Дунул ветер, и у Стаськи с головы улетел конверт. Стаська кинулся догонять. Конверт погнало ветром прямо на перекрёсток.
   Стаська бежит между троллейбусами и автобусами. Грузовиками и такси. Сверкает зелёной головой. Надо скорее догнать конверт. А то посыплются насмешки. Он уже хлебнул горя, пока шёл без конверта.
   Стаська выскочил на тот самый перекрёсток, на котором они со Славкой дрались, когда вывалились из «пикапа». Вдруг заметил того самого милиционера…
   Этого ещё не хватало!
   Милиционер приготовился было свистеть, но Стаська успел схватить конверт, надеть на голову и скрыться за троллейбусом.
   Вот так день рождения! Ничего себе денёк. Не соскучишься!
   С братом он как-нибудь рассчитается. И с его дружками-приятелями.
   Наступит его час. Пробьёт его час. Или как правильно будет — Стаська даже запутался, — чей час должен пробить? Его час или их час? Славкин и его дружков? В общем, неважно.
   Стаська шагает по тротуару и читает вывески и объявления: пирожки, котлеты, фотоателье.
 
 
   Не то.
   Перчатки, соки, книги. Кулинарные изделия, комплексные обеды, выставка-распродажа колбасных изделий. Всё не то, что ему надо.
   Месячник распродажи пуговиц.
   Стаська остановился. Смешно. Целый месяц можно покупать пуговицы. После сражений в классе всегда летят пуговицы. Такие месячники просто необходимы.
   Стаська натолкнулся на Лёльку. Лёлька покупала в палатке эскимо.
   — Стасик! — закричала Лёлька. — Твой портфель в школе остался.
   Стаська махнул рукой. Ему было не до портфеля и не до Лёльки. Но Лёлька шла уже сзади.
   — А на день рождения приходить? — Она развернула эскимо и откусила первый кусочек. От удовольствия зажмурилась.
   — Приходить. — Он хотел поскорее отделаться от Лёльки.
   — А на дне рождения ты будешь в этом конверте? Где ты его взял?
   — На почте купил. Некогда мне. Понимаешь? — И Стаська прибавил шагу. Но и Лёлька прибавила шагу.
   — Ты опять в битники записался?
   — Отстань!
   Возле бакалеи Стаська и Лёлька увидели детскую коляску. В коляске лежал измазанный зелёнкой Марусин брат. Стаську передёрнуло: Марусиного брата он сейчас просто видеть не мог.
   Лёлька вошла в бакалею, чтобы узнать, что там, может быть вкусное, покупает Маруся. А Стаська отправился дальше. Наконец он увидел то, что искал, — химчистка.
   Робко открыл двери и вошёл.
   У прилавка стояла очередь с узелками, сумками и чемоданами. Стаська спросил, кто в очереди последний. Ему сказали.
   Очередь продвигалась медленно. Из сумок, узелков и чемоданов люди доставали кофты, свитера, пиджаки, брюки. Сдавали приёмщице в чистку.
   Кто-то достал ковёр. Ничего, приняли.
   Стаська внимательно прислушивался, о каких пятнах говорят. Что здесь выводят, а что не выводят.
   Сливочное масло выводят, а подсолнечное не выводят. Красную тушь выводят, а чернила не выводят. И кофе не выводят, и пиво не выводят, и мастику. А чай выводят.
   Худой и высокий дядька в шляпе доказывал, что мокрая чистка лучше сухой. А другой дядька, с баулом, говорил, что наоборот — сухая чистка лучше мокрой. Потому что в сухой чистке вещи лучше гладят.
   Стаська стоял и думал: а что это за чистка, в которую он пришёл, — мокрая или сухая? И вообще ему в какую — мокрую или сухую?
   Дядька с баулом, когда наступила его очередь, раскрыл баул и вытащил одеяло. Приняли, как и ковёр. Ничего не сказали.
   А худой и высокий дядька сдал шляпу: снял её с головы, и всё.
   Стаську это взбодрило. С головы сдают шляпу, а он покажет голову.
   Мимо окна химчистки прошли Лёлька и Маруся. Лёлька что-то жевала из бакалейных товаров. Маруся катила коляску с братом. Стаська присел на пол, чтобы они его не заметили.
   Приёмщица наклонилась через прилавок, спрашивает:
   — Гражданин, у вас что?
   — У меня вот, — поднялся Стаська, снял с головы конверт. Смущаясь, вытянул шею и повертел головой. — У меня голова… Пятно на голове…
 
 
   Приёмщица потрогала волосы.
   — Чернила?
   — Зелёнка.
   — Это всё равно что чернила.
   — А у вас какая чистка — мокрая или сухая?
   — Тебя не спасёт ни мокрая и ни сухая. В парикмахерскую надо.
   — Что? Наголо? — завопил Стаська, схватил конверт и выбежал на улицу.

* * *

   В школе по коридору крадётся Славка. Он крадётся в свой класс, чтобы забрать портфель.
   Все как будто бы разошлись. Но Славка соблюдает осторожность: человек никогда не гарантирован от непредвиденных встреч. Такова жизнь.
   Славка пробирается от укрытия к укрытию перебежками. Так обычно пробираются опоздавшие. Они тоже не любят непредвиденные встречи — с учителями или с Алексеем Петровичем.
   Славка благополучно добрался до третьего этажа. Повременил. Огляделся. Ему показалось — мелькнула вдалеке тень. Тоже вроде кто-то пробирается.
   Славка вскочил в класс, подбежал к своей парте. Вытащил портфель и начал укладывать тетради, учебники, альбом для рисования.
   Вдруг дверь класса скрипнула и открылась.
   Славка спрятался под парту. Может быть, это нянечка. Может быть, дед Валерий.
   В класс вошёл Стаська. На голове — почтовый конверт. Славка затаился, перестал дышать. Сидит размышляет: что теперь будет? Для чего здесь Стаська? Вот уж встреча непредвиденная!..
   Стаська подошёл к своей парте, вытащил портфель. Значит, тоже за вещами. Соберёт их и уйдёт.
   Стаська собрал было уже портфель, как вдруг поглядел в сторону парты брата.
   Увидит или не увидит? В лице Стаськи что-то переменилось, и он вдруг начал красться.
   «Увидел», — подумал Славка. Но он ошибся: брат, соблюдая осторожность, крался к его портфелю.
   Славка на четвереньках кинулся из класса в коридор.
   Стаська вначале растерялся, но потом тоже кинулся в коридор.
   Славка помчался вниз, в подвал. Где же прятаться, если не в мастерской?.. Стаська гнался по пятам. Славка вбежал в мастерскую. И Стаська ворвался в мастерскую.
   Дверь за ними захлопнулась…

* * *

   Около школы на скамейке сидит дед Валерий. Он, как всегда, в валенках на «молнии», хотя солнце светит по-летнему. И, как пишут в диктантах школьники, «на небе ни облачка».
   К деду подсел Виктор Борисович: он вышел за спичками, чтобы прикурить сигарету. И вообще чтобы немного передохнуть от мастерской и классных журналов.
   У деда Валерия оставалась одна лишь коляска: остальных младенцев матери уже разобрали. В коляске висел игрушечный попугай. Он привлекал внимание воробьев. Они летали низко и разглядывали попугая.
   Подъехал знакомый автомобиль. За рулём Шустиков-папа. Рядом с ним сидел директор школы, а между ними Трамвайчик.
   Шустиков-папа и Алексей Петрович вышли из машины. Вслед за ними выпрыгнул Трамвайчик.
   Воробьи перестали разглядывать попугая и начали разглядывать Трамвайчика. Такой собаки в переулке ещё не было. Трамвайчик вынужден был на них даже гавкнуть.
   Это он гавкнул впервые за весь день. Он не сторонник гавканья. Он любит тихо предаваться размышлениям над жизнью.
   А сегодня было над чем поразмыслить: для него начиналась новая жизнь.
   Алексей Петрович поздоровался с дедом Валерием и Виктором Борисовичем. Он был в отличном расположении духа — ничего ещё не знал.
   На крыльцо вышла тётя Ася. Как только увидела директора и отца близнецов, начала рассказывать, что случилось.
   Она показала зелёные пятна, которые остались у неё на руках. Хотела показать пятна, которые остались даже на школе.
   Отец слушает, и лицо его становится всё печальнее и печальнее. Он достал сигарету и закурил.
   — Где они сейчас?
   Тётя Ася пожимает плечами: она не знает.
   И дед Валерий не знал: ребята входят в школу и выходят из неё по многу раз. И никак не упомнишь, кто остался ещё в школе, а кто ушёл совсем.
   Виктор Борисович сказал, что у него дополнительно занимался Слава.
   — Не занимался, а прятался, — опять заговорила тётя Ася. — Об этих близнецов все нервы испортишь. Клавдия Васильевна об них совершенно испортила нервы. И вот теперь руки. — И тётя Ася опять показала свои руки.
   — Для меня тоже было странным, что он явился дополнительно заниматься трудом, — задумчиво проговорил Виктор Борисович.
   Дед Валерий пытался ещё вспомнить, что Стаська вроде бы возвращался в школу, а может, он и путает. На голове у Стаськи что-то странное было, но не зелёное.
   Директор, Виктор Борисович и отец близнецов молча курили. Наконец директор сказал отцу, чтобы он спокойно продолжал работать и не волновался. Всё будет в порядке и в отношении сыновей и дня рождения. В этом заинтересованы сами близнецы. Директор кое с кем договорится и подготовит всему классу одну воспитательную меру. На этот раз, кажется, достаточно энергичную.
   В машину погрузили пустую посуду, Шустиков-папа сел за руль, посадил Трамвайчика, и они уехали.
   Алексей Петрович пошёл наверх, в учительскую, в свой кабинет. Тётя Ася пошла вслед за директором, она всё-таки хотела показать ему пятна на школе. Виктор Борисович остался на крыльце. Поговорил ещё немного с дедом Валерием об окончании учебного года, об отчётности, которая кого угодно измучает.
   В коляске заплакал ребёнок.
   Дед Валерий встал с крыльца и подошёл к нему. Погремел коробком со спичками. Потом чирикнул и даже хрюкнул.
   Виктор Борисович громко смеялся и, кажется, забыл об отчётности.
   Игрушечный попугай завертелся от восторга и перевернулся вверх ногами.
   Коляска успокоилась, перестала плакать.
   Из магазина вернулась молодая женщина с покупками. Сложила всё в коляску, кивнула ласково деду Валерию и покатила коляску домой. Среди прочих свёртков выделялась коробка с пирожными.
   — Что-то много нынче пирожных наблюдается, — сказал дед, возвращаясь на крыльцо школы. — Не иначе, к празднику Шустиковых куплены.

* * *

   Стаська и Славка стоят в мастерской и размахивают автоматическими ручками. Перед ними раскрытый классный журнал.
   — Теперь всем твоим конец! — кричит Стаська.
   — И твоим!
   — И тебе самому!
   — И тебе самому тоже!
   По коридору подвала кто-то идёт.
   Братья замолкают, чувствуют опасность.
   Шаги ближе и ближе.
   Стаська отскакивает от классного журнала. И Славка отскакивает от журнала.
   В мастерскую входит Виктор Борисович. Он поражён.
   Не верит своим глазам.
   — Опять здесь?! И оба?
   — Да, — говорит Славка и напряжённо смотрит то на классный журнал, то на брата.
   — Что, теперь ты пришёл позаниматься трудом? — спросил Виктор Борисович Стаську.
   — Я? Трудом?..
   — Дополнительно, а?
   — Я за ним пришёл, — нашёлся Стаська.
   — За ним? А почему на голове конверт?
   — Письмо писать будем… бабушке или дедушке. — Теперь Славка нашёлся.
   — Понимаю. И ручки приготовили.
   — Да.
   — А я слышал, вы обливаетесь зелёнкой по случаю дня рождения. Дерётесь.
   — Разве мы сейчас дерёмся? — притворно удивился Стаська. — Мы сейчас не дерёмся. — Стаська продолжает напряжённо смотреть на классный журнал, потому что Виктор Борисович взял его в руки.
   Славка тоже не отрываясь смотрит то на Виктора Борисовича, то на классный журнал. Сию минуту Виктор Борисович всё увидит!
   Но Виктор Борисович, не глядя, захлопнул журнал и положил его вместе с другими журналами.
   — Мне кажется, вы свободны. Письмо бабушке или дедушке не обязательно писать в слесарной мастерской.
   — Конечно, — с облегчением ответил Славка.
   — Я, пожалуй, пойду, — сказал Стаська.
   — Только что приезжал ваш отец с каким-то Трамвайчиком.
   Но близнецы были словно парализованные и ни на что не откликались.
   — Я тоже пойду, — сказал Славка. — Портфель забрать надо.
   — И я заберу портфель.
   — Невероятно. Занимаетесь дополнительно трудом, письмо пишете. Невероятно!
   — Угу, — буркнули братья Шустиковы.
   Виктор Борисович, Стаська и Славка вместе пошли наверх. Виктор Борисович нёс классные журналы.
   Дойдя до учительской, он кивнул братьям и исчез в дверях.
   Братья остались стоять. Может быть, впервые за многие годы они стояли рядом тихо и мирно.
   Стаська наклонился и хотел заглянуть в замочную скважину. Ему мешал конверт. Тогда в скважину заглянул Славка.
   — Кладёт журналы в шкаф. И наш тоже.
   — Надо украсть. И выбросить. Вроде потерялся.
   — Украдёшь… Запер шкаф на ключ. — И вдруг Славка отскочил от скважины. — Там Алексей Петрович!
   Стаська повернул конверт поперёк головы и тоже заглянул в замочную скважину. Потом приложил к скважине ухо.
   — По телефону разговаривает. О нас с тобой.
   — Бежим отсюда!
   — Погоди. И о пожарной команде что-то. «Товарищ лейтенант, говорит, энергичная мера… товарищ лейтенант…»
   — Бежим! — теребил брата Славка.
   — А о каком трамвае говорил Виктор Борисович? — вспомнил вдруг Стаська.
   — Не знаю. Здесь нет трамваев.
   Братья помчались на третий этаж, чтобы наконец забрать портфели и удрать из школы.

   Дома Славку и Стаську встретила мама. Тут же заторопилась на кухню. Не обратила внимания, что один из сыновей в почтовом конверте на голове и что вообще небывалый случай — сыновья пришли вместе.
   Прежде бы мама удивилась, а сейчас нет. День рождения внёс бодрость и веру, что сегодня всё должно быть только хорошо. И — самое основное — мама ничего не знала о зелёнке.
   Близнецы остались стоять в коридоре.
   Славка сказал:
   — Надо было всё-таки подождать и украсть.
   — Как его украдёшь? Он в шкафу.
   — Замок разломать.
   — Чем ты его разломаешь?
   — В мастерской всякий инструмент.
   — Мастерскую дед Валерий запирает. Если бы только сразу взяли инструменты.
   — Что же с нами будет?
   Из кухни доносился голос мамы. Она сердилась на духовку, которая не так себя вела. Температуру превышала, что ли…
   Близнецы перешли на шёпот.
   — А зелёнкой меня кто облил?
   — А кто портрет мой нарисовал? И молоток?
   — Молоток… А я теперь вот какой! Из-за тебя!
   Стаська сдёрнул с головы конверт.
   — Вот какой!.. — Он не удержался и эти слова почти выкрикнул.
   Стаська был уже не зелёный, а… лысый! Белый!
   Его голова сверкала вся в разные стороны, выскобленная бритвой.
   Начисто. До абсолютной белизны. Ну, как пустая посуда.
   И если Славку дразнили лысым, то он был всё-таки стриженным под машинку, а не выскобленным, бритвой, как пустая посуда.
   Но Славку ничего сейчас не радовало. Он был напуган событием в мастерской.
   — А вдруг стихийное бедствие… — сказал Славка.
   — С кем?
   — Со школой. И нам повезёт!
   Стаська ничего не ответил. Его беспокоил собственный внешний вид. Стаська потёр ладонью голову. Поглядел на себя в зеркало, которое висело тут же, в коридоре. Он был не то чтобы несимпатичным, он был страшным!
   Ни старик, ни мальчик… Неизвестно кто! Лошадкин, Верблюдкин!..
   А что он мог сделать, когда в парикмахерской так и сказали: стрижка не поможет, только бритьё головы…
   Как это говорится… Вас побрить?
   В дверь позвонили.
   — Откройте! Стася! Слава! — крикнула из кухни мама.
   Славка открыл двери. Стаська быстро натянул на голову конверт.
   Вошла соседка Вера Филипповна. Она живёт этажом выше. Начала отстёгивать у дверей боковые крючки, чтобы раскрыть двери широко. Так делают, когда хотят внести в квартиру большую мебель.
   — Помогите, что же вы стоите! — сказала Вера Филипповна близнецам.
   — Это вы, Вера Филипповна? — крикнула опять из кухни мама.
   — Я!
   — Что-то у меня духовка дымит.
   — Иду! Игорь! Лиза! Несите стол! — Это уже Вера Филипповна крикнула в сторону лестничной площадки своим детям.
   Игорь и Лиза — её дети. Они старшеклассники, учатся в той же школе, что и Стаська и Славка.
   Близнецы раскрыли совсем широко двери.
   Вера Филипповна заспешила на кухню к маме, а Игорь и Лиза втащили стол. Они принесли его из своей квартиры.
   Стаська и Славка начали помогать тащить стол дальше. В это время у Стаськи с головы совершенно неожиданно упал конверт.
   — Что это ты вдруг такой? — удивилась Лиза. — И вообще, кто это из вас двоих такой теперь?
   — Это Стаська такой, — сказал Славка. — А я остался, каким и был.
   — Странную ты выбрал причёску, братец, — улыбнулся Игорь.
   — Вы что же, поменялись?
   — Поменялись, — неохотно ответил Стаська. — Так получилось.
   — Всех запутаете и себя тоже.
   Стол втащили в комнату. Здесь уже стояли другие столы.
   — Откуда их набралось! — удивился Славка.
   — Несут отовсюду, братец! Грандиозное торжество устраиваете.
   Близнецы вздохнули:
   — Мы ничего не устраиваем.
   — Полно скромничать, — сказал Игорь и провёл ладонью по голове Стаськи.
   Стаська даже съёжился от непривычки. Неужели по нему будут все стучать пальцами, как стучат по Славке?
   Лиза пошла на кухню.
   — Вы Славе разрешили причёску носить? — спросила она у мамы близнецов.
   — Нет ещё, но разрешу. Вечером объявлю им. Оба будут с причёсками.
   — Как — оба? Стася ведь лысый!
   — Стася не лысый. Это Славу дразнили лысым.
   — Нет, Стася теперь лысый.
   — Не понимаю…
   — Просто совершенно лысый! — настаивала Лиза.
   Славка слушал эти слова, и в нём внутри, как в духовке, повышалась температура. Дым сейчас пойдёт!
   Вот обида… Несчастье…
   Да знай он раньше, не вылил бы на голову Стаськи зелёнку. А если бы не вылил зелёнку, они не попали бы со Стаськой в слесарную мастерскую. А если бы не попали в слесарную мастерскую, не видели бы и в глаза классный журнал. А если бы не видели в глаза журнал, ничего бы с журналом не случилось.
   Мама вбежала в комнату.
   Игорь и Стаська пристраивали стол к другим столам.
   Мама застыла, точно поражённая громом («Он застыл, точно поражённый громом» — фраза из очередного школьного диктанта).
   — Что это?! — закричала мама. — Кто это тебя, Стасик?
   Стаська вздрогнул, как будто его укололи иголкой, и сказал:
   — В парикмахерской.
   — Что? В какой парикмахерской? Я немедленно туда позвоню! — Мама кинулась к телефону. — Они не имели права так тебя… — Мама чуть не сказала — обезобразить. Но в последний момент всё-таки удержалась.
   — Это я сам, — ответил спокойно Стаська. — Я зелёный был.
   — Что?
   Славка никогда не думал, что Стаська такой мужественный: он не говорил, что во всём виноват родной брат.
   — Мне в школе голову мыли. Галя мыла. И ещё чем-то тёрли из пробирки. Не помогло. В химчистку я ходил. Не приняли. А в парикмахерской сказали: только если побрить.
   — Но почему ты оказался зелёным? И в такой день! В такой день! — Мама нервно теребила телефонную трубку.
   — Это я его. — Славка набрался мужества. — Это я его облил зелёнкой.
   — Он нечаянно, — вдруг сказал Стаська.
   Мама положила на место трубку. Её удивило не то, что один брат облил другого зелёнкой, а то, что один брат в отношении другого употребил такое слово, как «нечаянно»!
   Вспомнила ещё она и то, что из школы пришли вместе и никаких драк и ссор. Близнецы единодушны. Может быть, начал оказывать влияние день рождения?
   Хотя бы!
   Мама ещё раз взглянула на Стаську. Он всё-таки был… Нет, это не навсегда, успокоила себя мама. Отрастут волосы, и её мальчики станут нормальными мальчиками — похожими близнецами.
   В квартиру втаскивали ещё стол. Это были уже другие соседи, которые живут на два этажа выше. На столе были сложены стулья.
   Мама поблагодарила и этих соседей за стол и стулья, а сама заторопилась на кухню, к Вере Филипповне.
   Игорь и вновь прибывшие соседи подставили вновь прибывший стол к прежним столам. В комнате уже просто ходить было невозможно от количества столов!
   Вновь прибывшие соседи тоже попытались выяснить у Стаськи, кто он — Стаська или Славка? И если он всё-таки Стаська, то зачем он это сделал?
   Но Стаська быстро пролез под столами и убежал в другую комнату.
   Славка побежал вслед за ним: он сочувствовал брату, потому что сам очень долгое время считался лысым.

* * *

   Гости, взрослые и невзрослые, прибывали просто пачками. Двери квартиры не закрывались ни на минуту.
   Искра и Женя были в парадных фартуках, вроде бы на официальном школьном торжестве. Вовка был в неимоверно начищенных ботинках и с белоснежным платком, который он как бы невзначай всё время доставал из кармана.
   Вадька — из принципа — никаких добавлений к туалету не сделал. А как был в классе в рубашке, потёртой на локтях, так в ней и остался.
   Пришла Лёлька — тоже в белом фартуке — и сразу же стащила со стола печенье. Лёлька своего не упустит. Пришёл Дима и принёс в подарок Славке коробку с пирожными. И Ковылкин принёс коробку с пирожными для Славки.
   Но Ковылкин и Дима чуть не отдали коробки Стаське вместо Славки. Потому что перепутали лысого Стаську с нелысым теперь Славкой.
   Ковылкин был в новом костюме, а Дима пришёл в тапочках. Он всё ещё прыгал — определял, какая у него нога толчковая.
   Таня и Маруся тоже принесли коробки с пирожными. Но, конечно, для Стаськи. И тоже едва не отдали их наоборот: это значит Славке.
   Сторонники разных партий здорово подзапутались. Но потом все во всём разобрались. Хотя и там и там пирожные были одинаковыми, и, если бы коробки и перепутали, большой беды не случилось.
   Правда, сторонники Стаськи не могли привыкнуть, что Стаська оказался лысым. И голова его сверкала вся в разные стороны.
   Мама подозвала Стаську и выдала ему старый отцовский берет «Мостранс».
   Стаська надел берет и почувствовал себя значительно лучше.
   Мама суетилась, волновалась: где же папа? Он должен привезти подарок. Он должен привезти животное.
   Но отца всё не было.
   Мама даже забыла снять свой старый клетчатый фартук и теперь выделялась в нём на фоне парадных фартуков Жени, Искры и Лёльки. И в особенности на фоне белоснежного платка Вовки Зюликова.
   Пришла мамина сестра, или, по-другому, тётка близнецов, и принесла в подарок набор слесарных инструментов, чтобы близнецы приучались к труду.
   Славка сказал, что в школе он занимался дополнительно трудом. Сам. По своей воле. И Виктор Борисович поставил ему дополнительную пятёрку как подарок ко дню рождения. Но тут же Славка вспомнил, что его пятёрка уже не пятёрка.
   С этого, собственно, и началось — с оценки по труду. Дальше случилось и всё остальное.
   Теперь только стихийное бедствие может спасти Славку и Стаську от неминуемой беды.
   А какие бывают стихийные бедствия?
   Наводнение… Циклон… Пожар… Выветривание…
   Выветривание? Нет. Выветривание — это не стихийное бедствие. Это процесс… Скажи такое Марте Николаевне, и она товарищу ученику вкатит соответственно отметочку.
   Значит, наводнение. Но какое летом в Москве наводнение? Тропический ливень если? Но это бывает в тропиках или в Америке. В Москве можно рассчитывать только на пожар.
   Правда, рядом со школой пожарная команда. В данном случае — большое неудобство. И потом, противопожарное состояние школы в отличном состоянии. Будьте спокойны.
   Рассчитывать на пожар не имеет смысла. Никакого. Если опять же только выветривание? Но это процесс…
   Прибывали новые и новые гости.
   Все стулья были заняты. Пришлось принести со двора простую скамейку. Дворник разрешил.
   Вовка Зюликов достал свой платок и не спеша вытер лицо. Показалось мало, и он вытер шею. Повертел начищенными ботинками.
   Лёлька взяла из вазы шоколадную конфету, а бумажку от конфеты подсунула Жене в карман фартука.
   Искра всё видела и проделала то же самое и с конфетой, и с бумажкой.
   Окна квартиры были открыты, так что во дворе было слышно, как смеялись, кричали и просто переговаривались гости.
   Отец позвонил по телефону и сказал, чтобы начинали без него. Он выполнит срочный наряд, доставит продукты в один загородный интернат, и приедет.
   Такое совпадение — в интернате тоже празднуют день рождения, и сразу несколько ребят.
   Мама тихонько спросила:
   — А собаку ты купил?
   Папа сказал, что купил. А как близнецы? Всё с ними в порядке?
   — Да. Они дома. Давно уже, — ответила мама. — Нет. Не зелёный. Ну, приедешь — увидишь.
   Это папа спросил: а какой же он? Он хотел и ещё что-то сказать (уже не спросить, а сказать), но телефон щёлкнул и отсоединился.
   За столом сидел весь пятый «Ю». Возле Стаськи — его люди, возле Славки — его.
   Вадька Батурин сел в партию Славки. Сегодня Славка больше соответствовал его принципам и убеждениям, потому что никогда не стеснялся ходить лысым, а Стаська, по воле случая оказавшийся лысым, надел берет «Мостранс». Не проявил мужества. Славка был признателен Вадьке за такую принципиальность, но при этом подумал: знал бы Вадька, что сделал с ним сегодня Славка в классном журнале…
   Да и все гости, — знали бы они, что с ними сделали братья в пылу борьбы друг с другом!
   Лёлька, прежде чем сесть за стол, вытерла руки белоснежным платком. Не своим, конечно. Платком Вовки Зюликова, который Вовка забыл на подоконнике. Искра всё видела и проделала то же самое.
   Мама, её сестра и соседка Вера Филипповна обслуживали гостей, следили, чтобы у каждого были вилка, ложка, стакан с чаем, тарелка, куда можно накладывать закуски и есть. И пироги можно накладывать. И пирожные.
   Гости ели и смеялись. Некоторые, правда, соблюдали осторожность, готовые к любым неожиданностям со стороны именинников: ведь Стаська не отомщён.
   Надо быть начеку.
   Они знают, как это между братьями происходит: идёт человек к Екатерине Сергеевне с альбомом, всё тихо и мирно, — и вдруг другой человек, который никуда не шёл, а сидел на месте, оказывается в мгновение ока зелёным. А бывало, что под ним выскакивал стул или даже выскакивала скамейка под многими людьми сразу. Похожая на садовую, которая стоит сейчас в комнате.
   А сколько раз близнецов вызывал к себе Алексей Петрович, и они стояли перед его столом и давали слово, что будут вести себя хорошо, будут уважать друг друга. На педагогическом совете стояли: это уже перед большим столом в присутствии всех учителей. И тоже давали слово. И на бумаге писали обещание, что переродятся в корне (в корне, потому что обещание писали на уроке ботаники).
   Но… до сих пор не переродились. Ни в корне и никак.
   Алексей Петрович напоминал им об истории братьев Гракхов, которые были достойны друг друга. Один брат Гракх всегда поддерживал другого брата Гракха. Они боролись за республику и помогали друг другу.
   Вот так всегда должно быть у нормальных братьев.
   Стаська и Славка были далеки от единства братьев Гракхов.
   Но сегодня осторожность постепенно сменялась доверием. Даже скептики прониклись духом взаимопонимания.
   Будущее казалось чистым и ясным. Похожим на республику.
   Ребята были заняты угощением. Лёлька ела пироги и пирожные безостановочно. Забыла даже, за какого она, собственно, брата. Маруся тоже потеряла голову из-за пирогов и пирожных и тоже, очевидно, лишилась кое-каких педагогических принципов.
   Вовка Зюликов ублажал себя чаем, громко причмокивал. От него не отставали Дима и Таня. Ковылкин положил Лёльке на очередное пирожное кусок колбасы. Она не заметила и съела пирожное. Вадька объяснял что-то Джаваду и одновременно грыз яблоко.
   Вовка вдруг перестал ублажать себя чаем и спохватился, где его белоснежный платок. Заволновался, закричал.
   Платок нашли и вернули Вовке. Он успокоился, но потом снова заволновался и закричал, когда обнаружил, что платок грязный. Но теперь на Вовку уже никто не обратил внимания.
   Становилось всё интереснее, шумнее.
   Мама включила радиоприёмник. Вот и музыка!
   Искра заявила, что, если бы не было так много столов и стульев, она бы показала новый танец «Ватуси».
   Хитрая Искра, подумала Таня. Ничего не умеет танцевать, никаких «Ватуси», а прикидывается, что умеет.
   Женя Евдокимова вытащила из кармана фартука две конфетные бумажки. Молча удивилась и снова положила бумажки в карман.
   Старшеклассники Лиза с Игорем сказали, что они покажут такой танец, для которого столы и стулья вовсе не помеха.
   Вера Филипповна посмотрела на дочь с сыном и покачала головой, как бы извиняясь перед столами и стульями.
   Во двор дома, где жили близнецы, въехали пожарные машины.
   Из первой выскочил лейтенант, спросил у дворника, где здесь празднуют день рождения братья Шустиковы.
   Дворник от удивления не мог сказать ни слова. Метлой показал на окна квартиры с музыкой. А потом, когда он смог уже сказать слово, чтобы выяснить, зачем приехали пожарники, было поздно: некому было его слушать.
   — Все стволы — на очаг! — крикнул лейтенант и поглядел на часы.
   Покатились по земле брезентовые рукава. Двинулась вверх механическая лестница.
   Дворник опять онемел. Кто горит? Где горит? Зачем горит?
   А пожарные делают своё дело. Подключают рукава к водопроводному колодцу, отстёгивают от поясов специальные каски и надевают их. Быстро раздают друг другу топорики и крючья, защитные козырьки и рукавицы.
   Лейтенант сказал:
   — Развернулись!
   Пожарные с рукавом, крючьями и топориками кинулись в подъезд, где жили близнецы. Механическая лестница доехала до окон с музыкой. Лейтенант начал подниматься по лестнице.
   Сбежался народ. Тоже интересуются: кто горит? Где горит?
   Пожарники в дверях и в окне квартиры появились одновременно. Ребята увидели их и… онемели. Ещё бы! И другие гости онемели. Даже приёмник поперхнулся и онемел. Все… как дворник!
   Лейтенант в окне спрашивает: здесь братья Шустиковы, которые изводят родных и весь микрорайон? Здесь ученики, которые тоже изводят родных и микрорайон? Дерутся. Нарушают порядок…
   В комнате тишина. Ребята, объятые страхом, молчат. На них направлены шланги.
   И близнецы молчат. Шланг — не кувшин. Он как даст — забудешь имя и фамилию.
 
 
   А лейтенант извинился перед мамой и ещё сказал, что всё это относится к пятому классу «Ю». И что хотя сегодня и день рождения, но опять может быть драка. В любой момент, как пожар. И вот жители микрорайона обеспокоены и обратились в пожарную команду, чтобы пожарная команда присмотрела за братьями Шустиковыми и лично их гостями. Так что день рождения пускай продолжается, а пожарные будут присматривать.
   Все стволы — на очаг!
   И тут в комнате, при полной тишине и смятении, появился Трамвайчик. Он вошёл и застенчиво остановился посреди — маленький длинный пёс на коротких лапах.
   А потом вошёл папа, взглянул на пожарных и удивился.

   В школе идут уроки. Слышны голоса преподавателей.
   В одном из коридоров прячется опоздавший: в школе везде опасно. Везде обнаружат.
   В учительской тикают электропервичные часы, поворачивают диск с секундами. Каждая секунда на учёте, потому что учащиеся каждую секунду получают новые и новые знания. Идёт учебный процесс. А потом начинается тоже процесс… выветривания. Это когда учащиеся каждую секунду теряют приобретённые знания. В подобном случае выветривание нужно рассматривать как стихийное бедствие. Даже Марта Николаевна согласится с этим.
   В пятом классе «Ю» — урок арифметики.
   На доске написан пример с десятичной дробью, которую надо обратить в обыкновенную. Ребята пишут в тетрадях, обращают одну дробь в другую.
   Стаська, как всегда, сидит во втором ряду на первой парте, а Славка — в третьем ряду на четвёртой парте.
   Славка и Стаська тоже пишут в тетрадях, обращают дробь, но при этом поглядывают друг на друга.
   Клавдия Васильевна в конце урока всегда берёт в руки журнал — это для выяснения степени выветривания знаний. А потом ещё отмечает, кто отсутствовал.
   Близнецы ёрзают на партах, нервничают. Ну почему они не переродились в корне? В своё время. Ну почему?
   Стаська даже не обращает внимания, что он лысый и что на это обратила внимание вся школа. И что его стучали по голове, как Славку.
   Скрипнула дверь — это бродит опоздавший. Не рискует войти в класс. Урок ведёт сама Клавдия Васильевна, и мигом схлопочешь не только в журнал «О» (опоздал), но и замечание в дневник.
   Клавдия Васильевна пишет на доске другой пример, когда наоборот — обыкновенную дробь надо обратить в десятичную.
   — Стася, ты почему невнимательный?
   — Я… ничего. — И Стаська поглядел на брата.
   Они всё утро думали, что можно предпринять, чтобы исчез журнал. Так и не придумали.
   В школу даже пораньше пришли, и со своим слесарным инструментом. Но вытащить журнал — дело невыполнимое. Никакой труд не поможет: шкаф — из толстых досок, каждая доска — из чистого дуба. А срез коры показывает, как устроен дуб и другие крепкие породы.
   И вот ещё что… учительская не бывает пустой. Если учителя и директор уходят в классы давать уроки — совершать учебный процесс, — Дарья Ивановна всё равно сидит в учительской. Она завхоз. Учебным процессом не занимается.
   Опять скрипнула дверь.
   — Батурин, — сказала Клавдия Васильевна, — проверь, кто там.
   Вадя пошёл проверить.
   Опоздавший спрятался за угол. Но увидел Батурина и показал ему знаками — меня нет. Меня ты не видел. Опоздавший надеялся как-нибудь проникнуть в класс до тех пор, пока Клавдия Васильевна отметит опоздавших и отсутствующих.
   Подобные случаи бывали. Удавалось.
   Вадя вернулся на место и сказал:
   — Там никого.
   Слышно, как приехала машина. Это Шустиков-папа. Он поговорил с дедом Валерием и тётей Асей и уехал.
   Стаська напряжён. И Славка напряжён. Но — никаких драк и столкновений.
   Ребята не понимают, в чём дело. Обычно братья на первом же уроке начинали драться. А сегодня только поглядывают друг на друга и молчат.
   Клавдия Васильевна подходит к партам, смотрит, как ребята обращают дроби.
   У Димки Токарева с дробями не ладится и с ногами тоже: утром опять прыгал и не выяснил, какая нога толчковая.
   — Токарев, — Клавдия Васильевна заглядывает к Диме в тетрадь, — потерял единицу. А я говорила: когда обращаете обыкновенную дробь в десятичную, не пренебрегайте единицей.
   При слове «единица» Стаська и Славка вздрогнули.
   Дверь опять скрипнула. Приоткрылась. Клавдия Васильевна была в глубине класса и не слышала. Дверь осталась приоткрытой. В щель наблюдал опоздавший.

* * *

   Алексей Петрович сидит у себя в кабинете и читает записки, которые он снял со своей ручки-ракеты.
   Зазвонил телефон. Алексей Петрович взял трубку. Это Шустикова-мама.
   Она рассказывает Алексею Петровичу, что с детьми произошло чудо: они утихомирились. Совсем другие ребята. Вместе позавтракали и вместе пошли в школу. Может быть, повлияло животное? А может быть, и…
   — А может, пожарная команда, — смеётся Алексей Петрович. Он просматривает одну из записок. — Мне вот тут сообщают, что всё в порядке. Лейтенант сообщает.
   Ещё директор говорит, что в истории были войны, которые длились так долго — семилетняя, тридцатилетняя, столетняя, — что в конце концов можно было даже забыть, из-за чего они, собственно, начались, но они всё-таки кончились!

* * *

   Клавдия Васильевна возвращается к учительскому столу, садится и берёт в руки классный журнал.
   Открывает. Смотрит.
   И ещё смотрит. И ещё… И ещё…
   Она… ничего не понимает. Вдруг меняется в лице. Лихорадочно перелистывает журнал, страницу за страницей.
   Опоздавший тихонько крадётся к своему месту.
   За опоздавшим и за Клавдией Васильевной наблюдают ребята. Но Клавдия Васильевна настолько поражена чем-то в журнале, что даже не замечает опоздавшего.
   — Что это? — говорит она едва слышно.
   Опоздавший замирает.
   Но Клавдия Васильевна по-прежнему его не видит, она видит только классный журнал.
   — Что это?
   Клавдия Васильевна смотрит на Стаську, потом на Славку.
   Класс догадывается — случилось нечто невероятное. Ребята вскакивают с места. Обе партии. Они готовы к бою.
   Вскакивают и братья.
   Славка кричит и показывает на Стаську.
   — Он первый начал!
   Стаська кричит и показывает на Славку:
   — А зелёнкой кто облил?
   — А кто психом обозвал?
   Близнецы устремляются друг к другу навстречу.
   — А ты!..
   — А ты!..
   И обе партии тоже устремляются друг к другу навстречу.
   …Семилетняя, тридцатилетняя, столетняя!..
 

* * *

   Алексей Петрович продолжает разговаривать с Шустиковой-мамой. Он, как обычно, в хорошем настроении.
   С утра все учителя бывают в хорошем настроении. К концу дня у многих настроение портится. Правда, с Алексеем Петровичем этого не случается. Он советует учителям: занимайтесь гимнастикой, укрепляйте себя. Добивайтесь атлетического равновесия… Брусья, канат, козёл, шведская стенка…
   Алексей Петрович положил телефонную трубку, и тут в учительской появилась Клавдия Васильевна. Гребешок у неё в причёске перекосился и вот-вот упадёт. И сама Клавдия Васильевна перекосилась и вот-вот упадёт.
   — Что с вами? — испугался Алексей Петрович.
   — Это опять они…
   В это время гребешок действительно упал на пол.
   Директор поспешил придвинуть стул для Клавдии Васильевны. Она в изнеможении на него опустилась и протянула директору журнал.
   — Посмотрите. — Глубоко вздохнула, потёрла пальцами виски.
   Алексей Петрович поднял гребешок и положил на стол.
   — Скоро залезу на вашу стенку, — сказала Клавдия Васильевна.
   Директор листал журнал и только крякал, хотя он и был спортсменом, укреплял себя. Но школа — вещь неожиданная, находится в постоянном развитии, в борьбе противоположностей.
   — Алексей Петрович! — сказала Клавдия Васильевна. — За всю мою педагогическую практику… Никогда!
   Директор продолжал листать журнал и крякать.
   — Н-да. Прецедент. — Он даже почесал где-то за ухом, чтобы восстановить атлетическое равновесие.
   — Инцидент. Прецедент. Что угодно, — слабо ответила Клавдия Васильевна и попыталась вдеть в причёску гребешок. — Но теперь я не сомневаюсь: они развалят всю школу. Они кончат учителей и родителей (Клавдия Васильевна уже не говорила: изведут, а — кончат). Гробокопатели!
   Дарья Ивановна из-под крана налила стакан воды и подала Клавдии Васильевне.
   В учительскую вошла Екатерина Сергеевна с кофейником и апельсином. Это новый натюрморт. Новый, потому что появился апельсин. Кофейник присутствует во всех натюрмортах. Он ветеран-натюрморт.
   Вошли Марта Николаевна, Нина Игнатьевна, Виктор Борисович. Учителя из старших классов.
   Директор протянул им журнал.
   И они начали перелистывать, смотреть. Разбираться, в чём дело.
   — Много поставлено?
   — Двадцать, тридцать… Сто! Двести! Не знаю! — сказала Клавдия Васильевна.
   — Почти по каждому предмету.
   — Мм… Размах.
   — «Трагические иероглифы»!
   Екатерина Сергеевна попросила Алексея Петровича открыть страницу с её предметом.
   — И у меня!..
   — Да, — ответила Клавдия Васильевна. — И по рисованию.
   — Сколько же надо было времени, чтобы проставить! — Екатерина Сергеевна задумчиво пошевелила на носу очки. — Если даже это всего лишь один штрих…
   — Алексей Петрович, у меня журналов нет. Их выдают в Главснабпросе по количеству классов. Очень строго, — сказала Дарья Ивановна.
   — Надо просить в роно, — ответила Нина Игнатьевна.
   — Почему в роно? — возразила Марта Николаевна. — Мне кажется, в министерстве.
   — А как они сумели добраться до журнала? — воскликнула Клавдия Васильевна. — Всё как-то неправдоподобно, но факт!
   Виктор Борисович высказал предположение… Да, он уверен, что случилось это вчера в мастерской, когда к нему пришёл дополнительно заниматься трудом сначала один Шустиков, потом появился и второй с конвертом на голове.
   — Как же вы так, Виктор Борисович, — взволнованно заговорила Клавдия Васильевна. — Разве можно им доверять?
   — Но кто мог подумать…
   — Действительно, — поддержала Виктора Борисовича Марта Николаевна.
   — Да-да. Я сама не знаю, что говорю.
   — Ну, бывает, ученик переправит в журнале отметку, на лучшую конечно, — сказал кто-то из учителей старших классов. — Но чтобы такое сотворить!..
   — Вот именно — такое!
   — У меня весь класс поёт о чёрном коте. Начиная со второй четверти.
   — А «Ватуси» не танцуют?
   — Пытаются. Даже совсем маленькие.
   — Но все коты и «Ватуси» не идут в сравнение с этим!..
   — Случай сам по себе поразительный, — сказал директор. — Где и при каких обстоятельствах он произошёл, не имеет значения, мне кажется.
   — Куда их… — опять заговорила Клавдия Васильевна. — В детскую комнату при милиции… В интернат, в пансионат… В трудовую колонию. Я не знаю! Куда ещё?
   — И всё это к концу учебного года, — говорит Нина Игнатьевна.
   — А не применить ли нам нечто неожиданное? — сказал Алексей Петрович. — Чтобы тоже было неправдоподобно, но факт! — И он поглядел на табель-календарь, который стоял у него на столе: — До конца учебного года дней десять. Я вам кое-что предложу…

   В любом классном журнале на первой странице, перед оглавлением, сказано, что классный журнал является государственным документом, утверждённым Министерством просвещения.
   Выдаётся в одном экземпляре каждому классу в каждой школе. Не допускаются подчистки, поправки, зачёркивания. Нельзя вырывать или заменять страницы.
   Славка этого не читал.
   И Стаська этого не читал.
   А если бы прочитали, что тогда? Произошёл бы этот сам по себе поразительный случай или не произошёл?
   …А было так. Братья стояли в мастерской над классным журналом.
   — Вот тебе по труду вместо пятёрки! — закричал Стаська и поставил в журнале первую единицу.
   Славка тут же поставил единицу Стаське.
   Стаська опять закричал:
   — Я ещё могу! И Джаваду! И Токареву! И Ковылкину!
   — И я могу! — закричал Славка. — Всем твоим! Таньке! Лёльке! Маруське! Всем твоим девчонкам!
   — Подумаешь, какой храбрый. — Стаська плечом оттеснил брата, перевернул в журнале страницу — чирк, чирк, чирк… Сверху вниз.
   Славка пролез к журналу, перевернул страницу — чирк, чирк, чирк… Сверху вниз.
   — А ты!..
   — А ты!..
   Стаська переворачивает в журнале ещё страницу. Нацеливается ручкой. Славка просовывает свою ручку и нацеливается. Теперь они одновременно — чирк, чирк, чирк…
   В запальчивости да сгоряча всякое сделаешь. Разве вспомнишь, что у тебя в руках государственный документ. И этот государственный документ выдаётся в одном-единственном экземпляре на учебный год.
   И вот в журнале пятого «Ю» у всех учеников выставлены единицы — колы, значит.
   Сверху вниз — чирк, чирк, чирк…
   Сто «трагических иероглифов»!
   Стаська поставил их Славкиным друзьям, а Славка поставил их Стаськиным друзьям.
   Колы нельзя теперь зачеркнуть, переправить, подчистить.
   Весь класс, по самые уши, оказался в «штрихах», как назвала их Екатерина Сергеевна.
   В истории всех времён и народов ничего подобного в государственном документе, под названием классный журнал, не наблюдалось.
   Ни в Древнем Риме, ни в Карфагене. Совершенно невероятное событие!..
   И произошло оно в одной московской школе, которая стоит в тихом переулке рядом с пожарной командой.

   В школе, на первом этаже, на доске объявлений, появился приказ. Его кнопками приколола Дарья Ивановна.
   В приказе было написано, что ученики пятого класса «Ю» (и перечислен список учеников) ввиду катастрофической неуспеваемости по всем основным предметам оставлены на второй год!
   Помочь ученикам в их тяжёлом, катастрофическом положении преподаватели не могут, потому что до конца занятий остались считанные дни (ох эти считанные дни!). Пытаться исправить подобное количество плохих оценок невозможно. Следовательно, ученики немедленно остаются на второй год. Копия приказа появилась на фанерных «Сообщениях».
   Вся школа чуть не развалилась от таких событий.
   Сто колов!
   Ну и выветривание!..
   0,00 % успеваемости!!!
   Что в десятичных дробях, что в простых. Как ни крути. Сколько ни обращай одну дробь в другую. Приказ обсуждали в буфете, в коридорах, в библиотеке, в мастерских, в физкультурном зале. На переменах и даже на уроках.
   Пятый «Ю» — на второй год! Так решил педагогический совет на экстренном совещании в ночь с одного трагического для школы дня на другой трагический день. Весь класс на второй год — немедленно!

   В класс вошёл Алексей Петрович: по расписанию первый урок истории.
   Ребята встали, поздоровались. Смотрят на директора.
   Что будет? Вдруг скажет, что пошутил, что приказ не настоящий?
   Теперь никакой войны. Ни у кого и ни с кем. Война длилась так долго, что можно было бы и забыть, из-за чего она, собственно, началась.
   Школа — не только борьба противоположностей, но и единство их.
   И Славка даже готов был подрезать свой ёжик или вовсе побриться, чтобы стать наконец одинаковыми, похожими близнецами. Пускай даже и бритыми! Но как убедить в этом директора и преподавателей?
   Директор прошёлся вдоль класса. Класс с надеждой наблюдает за ним.
   Алексей Петрович взглянул на Славку, на Стаську. Будто сравнил их причёски. Подошёл к окну и взглянул на деда Валерия, на коляски, на Трамвайчика. Трамвайчик теперь часто прибегает к школе и гуляет по двору, ждёт своих хозяев.
   Его уже вся школа знает. Все ребята. Даже пожарная команда знает, потому что Трамвайчик бегает в пожарную команду. Он лично знаком с лейтенантом. Один раз ездил с пожарными на тренировку. Катался.
   Деду Валерию нравится беседовать с Трамвайчиком, обсуждать текущие дела или сводку погоды.
   В слесарной мастерской дед сделал маленькую щёточку из тонкой проволоки. Теперь этой щёточкой причёсывает Трамвайчика. Трамвайчик просто без ума от щётки.
   Валится на бок и ждёт, когда дед Валерий будет его чесать.
   А потом, чтобы довершить удовольствие, идёт к пожарникам и пьёт холодную воду из-под крана. А кто не любит в жару пить холодную воду!
   Алексей Петрович вернулся к учительскому столу и сказал:
   — Класс оставлен на второй год. Поэтому продолжать учебную программу дальше не имеет смысла. И хотя сегодня и не первое сентября, но, чтобы не терять попусту времени, мы решили начать программу заново, как со второгодниками. Так что для вас сегодня всё равно что первое сентября.
   Первое сентября в мае!
   Неужели директор не шутит? Но Алексей Петрович не шутил и вполне серьёзно продолжал:
   — Наша тема — «Первобытное стадо собирателей и охотников». Надеюсь, даже вы, обладая самыми низкими оценками по истории — единицами, — припоминаете, что разговор о первобытном стаде происходил у нас в сентябре, когда вы начинали учебный год в пятом классе. Теперь вы второгодники, — директор произнёс эти слова даже с каким-то удовлетворением, — поэтому и начинаете всё сначала.
   Класс не шевелился, не дышал от страха. Они настоящие второгодники… Алексей Петрович говорит правду. Значит, и приказ по школе — самая настоящая правда! Не то чтобы воспитательная мера.
   — Древнейшие люди, жившие семьсот — шестьсот тысяч лет назад, отличались от людей нашего времени, — продолжал Алексей Петрович невозмутимо. — Они были похожи на крупных обезьян. Лбы у них были низкие и покатые. Пальцы неловкие. Человек мог выполнять своими руками только самую простую работу: хватать, ударять. Люди издавали немногие отрывистые звуки.
   Ребята от ужаса, что на самом деле каждый из них оставлен на второй год, опять… онемели. Не в силах произнести ни звука.
   Лёлька забыла, что у неё в парте лежит сухой финик, который она собиралась пожевать на уроке. У Тани Фуфаевой, спокойной и выдержанной, открылись изумлённо глаза, и она почти не моргала. Она забыла, что надо моргать.
   Вадька Батурин от принципиальности директора забыл о своей собственной принципиальности. И онемел вместе со всеми без всяких принципов.
   Славка втянул голову в плечи и даже сгорбился. «Лбы у них были низкие и покатые…»
   Стаська всё-таки хотел что-то сказать, спросить у директора (он ведь первый начал ставить единицы в журнале), но слова в горле перепутались. «Люди издавали немногие отрывистые звуки…»
   А Маруся даже сама себя дёрнула за косу-петельку. Не иначе, от ужаса. Совсем недавно Алексей Петрович рассказывал о Сиракузах и Македонской фаланге, о произведениях Вергилия и Горация. А теперь всё сначала — «люди похожи на крупных обезьян…»
   Братья Шустиковы не знали, что им делать, куда деваться. Случилось по их вине. Так подвести класс, ребят. Школу! Весь микрорайон!
   Братья тайно от ребят ходили к директору в часы приёма «по личным вопросам», просили его, чтобы оставили на второй год только их двоих. Но Алексей Петрович сказал: «Единицы у всего класса, и поэтому ответственность за случившееся несёт весь класс. И вся школа. И весь микрорайон. А может быть, и не только микрорайон!»
   Следующим уроком была ботаника. В класс вошла Нина Игнатьевна.
   — Выкопаем из почвы какое-нибудь растение, цветущее осенью. Например, анютины глазки…
   Но за окном весна, а не осень. И ещё будут летние каникулы. Должны быть, во всяком случае.
   Нет. Нина Игнатьевна ничего не желала знать о лете, о каникулах.
   — Можно выкопать и полевую фиалку. Она тоже цветёт осенью. Внизу — корень. От корня вверх поднимается стебель с листьями. Стебли у растений бывают разные. У кактусов они мясистые…
   И Нина Игнатьевна ровным и невозмутимым голосом продолжает объяснять первый осенний урок — чашелистики, тычинки, пестик, цветоложе, пыльник…
   После ботаники — арифметика. В класс вошла Клавдия Васильевна.
   Ребята смотрят на неё. Клавдия Васильевна — классный руководитель. Она понимает их лучше всех. И они её понимают лучше всех. Никогда больше не заставят лезть на стенку! Не будут разваливать класс и всю школу. Только пускай Клавдия Васильевна попросит директора и педсовет, чтобы отменили приказ и помогли как-то не оставаться на второй год.
   Человек человеку друг.
   Алексей Петрович говорил когда-то об этом на уроке. Но Клавдия Васильевна сделала вид, что ни о чём таком не догадывается, и, едва взглянув на ребят, приступила к занятиям по программе «Первое сентября»:
   — Уже в очень отдалённое время людям приходилось считать окружающие их предметы: оружие, членов своей семьи, убитую живность.
   Ребята молчат. Это вот они — убитая живность. И члены своей семьи — это тоже они.
   Но Клавдия Васильевна ничего такого знать не хочет и продолжает:
   — С течением времени люди овладели счётом на пальцах, потом счётом группами и устной нумерацией. Узнали, что такое един на десять.
   Когда же этому наступит конец, думают ребята. Вот сейчас Клавдия Васильевна улыбнётся и что-нибудь скажет утешительное о друге, товарище и брате. Она не умеет по-настоящему долго сердиться.
   Но голос Клавдии Васильевны звучал неумолимо:
   — Счёты представляют собой деревянную четырёхугольную раму…
   На переменах ребята почти не разговаривали друг с другом.
   Братья Шустиковы держались вместе. Им было стыдно, и они тоже боялись разговаривать друг с другом и с ребятами.
   Следующим уроком была география.
   Марта Николаевна принесла карту полушарий.
   Джавад хотел повесить на доске, но Марта Николаевна вдруг сказала, что вешать полушария не надо. И что вообще никакой карты сейчас не потребуется. Эта карта осталась у неё от предыдущего урока в предыдущем пятом классе, который переходит в шестой класс.
   — Ну, а с вами, — проговорила она равнодушно, — которые не переходят в шестой, с вами первый урок — введение. Откройте тетради и запишите: «Землемерные инструменты». Запишите: «Циркуль и…»
   Тут вдруг пятый «Ю» весь одновременно закричал, и сразу обо всём, что с ним было на уроках — на ботанике, арифметике, истории, — и теперь вот что будет на уроке географии:
   — Опять укроп!
   — Опять кожица лука!
   — Един на десять!
   — Первобытное стадо!
   — Циркуль и рулетка!
   — Жилкование листьев!
   Марта Николаевна подняла глаза, спокойно выслушала и спокойно ответила (Марта Николаевна всегда спокойная):
   — Вы, товарищ ученик, встаньте. — И она показала на Стаську. Может быть, на него она показала потому, что он сидел на первой парте, а может быть, просто случайно. — Вы, товарищ ученик, какие высказываете претензии и к кому именно?
   Стаська растерянно поднялся: он не знал, к кому именно и какие они высказывают претензии. Он даже сам себя похлопал ладонью по лысой макушке. Это от задумчивости. Потом пожал плечами и ничего не ответил. Просто сегодняшний день измучил их всех до крайности. И вот терпели-терпели и закричали. Так сказать, крик истерзанной души.
   Тогда поднялся с места Дима, спросил:
   — Мы что же — навсегда?
   — Не понимаю вопроса.
   — Значит, всё это правда и никто нам не поможет?
   — А вы что же — всё ещё сомневаетесь?
   — Надеемся, — сказала Маруся.
   — Совершенно напрасно надеетесь. Приказ есть приказ.
   — И никто не может нам помочь? — спросил Вадька Батурин.
   — Выясняйте.
   — Мы это…
   — Мы сами…
   — Вот-вот, — кивнула Марта Николаевна. — Вы сами себя оставили на второй год, сами и выпутывайтесь. А пока что в тетрадях прошу записать то, что вы уже здесь выкрикнули: «Циркуль и рулетка».

   После уроков ребята не расходились.
   Таня сказала:
   — Надо устроить сбор.
   — О недостатках, — поддержала Таню Искра. — Мы проводили, но не провели. А теперь надо.
   — Верно. Годится, — заявил авторитетно Вадька Батурин. Он уже опять собрал растерянные принципы. — Надо отыскать Галю.
   — На сборе обо всём поговорим. И Галя нам поможет, — обрадовался Славка. — Ведь это наши недостатки.
   Женя молча кивнула. Партий больше не было, а был один класс, один коллектив, в котором человек человеку друг, товарищ и брат. Искра побежала за Галей. Долго не возвращалась. Ребята её ждали. Попутно придумывали, как они могут сами выпутаться из создавшегося положения.
   Вадька сказал:
   — По общественной линии. Этот… как его… Исполком. Они помогут.
   — А народный суд для чего? — вдруг закричал Стаська. — Можно пойти в суд!
   — Правильно. В суд, — поддержал брата Славка.
   — Там есть истец и ответчик, — вспомнил Джавад. — А мы кем будем?
   — Истцами, — сказал Вадька. — Ответчиком будет… — Тут Вадька призадумался: кто же будет ответчиком? Школа, что ли? Нет, не школа, конечно. Получается, ответчиками опять они, пятый «Ю»? — Мы должны быть только истцами, — решительно заявил Вадька. — Ответчиками нам не подходит.
   — Адвоката можно нанять, — вставила слово Женя. Молчала, молчала и вставила.
   — Верно! — закричал Ковылкин. — Адвокат, он что хочешь сделает. Я знаю, как один знаменитый адвокат в прошлом веке выиграл дело о чайнике и старушке.
   — А здесь не чайник, — сказал Стаська. — Здесь похуже.
   — «Трагические иероглифы» — это, конечно, не чайники, — кивнул Славка. — Тут не выиграешь, а проиграешь. Вещественное доказательство налицо.
   — Вещественное доказательство, оно, конечно… — сказала Лёлька. Она жевала финик.
   За окном гулял Трамвайчик. Он поглядывал на школу — поджидал Стаську и Славку. Воробьи его знают и не боятся совсем. Полностью привыкли. Трамвайчик не гавкает. Он любит тихо предаваться размышлениям над жизнью.
   Пятый «Ю» сейчас тоже тихо предавался размышлениям над своей жизнью.
   — А если всё-таки по общественной линии… Исполком, профком.
   — Это не одно и то же. Исполком — это исполнительная власть…
   — …ком — не власть. Не получается.
   — Тогда комитет.
   — А где исполком?
   — Он там же, где и райком.
   — А профком?
   — Не знаю.
   — Я знаю! Профком в школе. Дарья Ивановна — председатель профкома.
   — Тогда нам это не подходит.
   — В школе не профком, а местком.
   — Всё равно Дарья Ивановна.
   — А я слышала, что исполком штрафует. Нашего соседа на десять рублей оштрафовал за скандал в общественном месте.
   — Исполком даёт квартиры, — сказала Таня. — Вот что он делает.
   — А нам местком давал квартиру.
   — А у нас всё равно что скандал. Вдруг оштрафуют?
   Вернулась Искра. Вместе с ней появился в классе Трамвайчик. Он проник в школу. И не мудрено: дед Валерий для него свой человек.
   Трамвайчик увидел Стаську, Славку и всех других ребят — обрадовался. Негромко гавкнул. Поприветствовал.
   Но Джавад строго помахал ему пальцем. Ребята боялись теперь собственной тени.
   Трамвайчик замолк и спрятался под учительский стол.
   — Ну что? — кинулись ребята к Искре. — Где Галя? Что сказала?
   — Она сказала то же, что и Марта Николаевна. Что все говорят.
   — Не придёт, значит?
   — Нет. Сами, говорит, проводите сбор о собственных недостатках.
   — Да что они заладили — сами и сами! — попробовал было возмутиться Славка, но замолк.
   — Фиктивные оценки. Подлог. Вот что ещё сказала.
   — Так мы ведь… чтоб хуже, а не лучше, — возразил Стаська. — Мы ведь не пятёрки…
   — Всё равно подлог, наверное.
   — А если бы всем пятёрки! — размечтался Вовка Зюликов. — Всех через класс вперёд. В седьмой прямо!
   — А в четвёртый прямо не хочешь?
   — Алексей Петрович всё равно бы что-нибудь придумал. Учись, оправдывай пятёрки. На всю жизнь бы хватило оправдывать!
   — Я бы сразу оправдала, — бодро заявила Лёлька.
   — Молчи ты!
   — А вдруг оштрафуют каждого на десять рублей?
   — Почему каждого? — сказал Стаська. — Пускай штрафуют меня и Славку.
   — Если будут штрафовать, пускай каждого, — ответил Вадька. — За одно дело боремся.
   — Или всех или никого! — закричал Ковылкин.
   Лёлька подозвала Трамвайчика и предложила ему кусочек финика. Трамвайчик съел. И в знак благодарности взобрался к Лёльке на колени. Он чувствовал, что ребята чем-то озабочены. И хотел быть рядом. Вдруг потребуется и его помощь. Он — простая собака — многое понимает и умеет.
   — А вы знаете, про наш класс известно уже не только в переулке. Скоро по всей Москве узнают.
   — Это пожарники ездят и всем небось рассказывают.
   — Я теперь в «Юные друзья пожарных» ни за что не запишусь, — сказал Джавад свирепо.
   — Никто и приглашать не будет. Мы неуспевающие. А неуспевающих ни в какие кружки и «Друзья» не записывают.
   — Всё равно конец года.
   — И на будущий год не запишут.
   — А для нас не конец года, а уже начало.
   В двери заглянула Клавдия Васильевна:
   — Вы что сидите?
   — Собрание, — ответил Вадька.
   — Сбор, — сказала Маруся. — О недостатках.

   В городе поют петухи. Кудахчут куры. Поют и настоящие канарейки, мастера-вокалисты. Кричат и настоящие попугаи.
   Это Птичий рынок.
   Но, кроме птиц, здесь продаются кролики, поросята, рыбки для аквариумов, собаки, зайцы, ежи, лисицы. Продаются червяки для корма рыбам, просо и пшено для корма птицам, горох, кукуруза, ячмень. Продаются пустые бутылки удивительных фасонов и размеров, старые книги, спинки от кроватей, удочки, стулья, грабли и лопаты, и опять книги, и опять ежи и лисицы.
   Нет такого другого рынка в Москве — крикливого и разнообразного.
   Ребята приехали на рынок с определённой и совершенно ясной задачей. Они знали, что им надо купить.
   С ними был Трамвайчик. Собственно, Трамвайчик и навёл ребят на мысль о Птичьем рынке. Отец близнецов купил Трамвайчика здесь. И сказал потом дома, что на Птичьем рынке нельзя купить только птичьего молока.
   Ребятам не требовалось птичье молоко, а им требовался… классный журнал. Может быть, кто-нибудь продаёт лишний! У кого-нибудь завалялся. Они его купят, отдадут в школу, и всё в порядке — не надо будет нарушать никакую инструкцию, не надо будет допускать подчисток, поправок, зачёркиваний, вырывать или заменять страницы. А надо будет только, не нарушая инструкции, переписать чисто из одного журнала в другой журнал все оценки, кроме «трагических иероглифов». И не будет больше никаких второгодников.
   Просто и гениально. Всё простое всегда гениально. Или, кажется, наоборот: всё гениальное часто бывает простым. Но не в этом дело. Дело в классном журнале, который где-то лежит на Птичьем рынке. Его надо найти и купить.
   Вот и всё.
   Ребята были преисполнены бодрости и надежд. Только Трамвайчик был грустным и каким-то потерянным. Едва плёлся где-то сзади. Он решил, что его привезли на Птичий рынок, чтобы опять выставить на проезжую часть для продажи.
   Но потом он успокоился, когда Славка взял его на руки, чтобы Трамвайчика не затоптали в толпе, и даже объяснил ему, зачем они, собственно, приехали на рынок.
   Маруся увидела корзинку с кроликами и застыла над ними. Спросила разрешения у хозяина: можно потрогать?
   Кроликов продавал паренёк в майке и брюках-джинсах с разными цветными наклейками, отчего брюки были похожи на чемодан путешественника.
   — Трогай, — разрешил он великодушно.
   Маруся присела на корточки и начала гладить кроликов, подсовывать им листья капусты, которые лежали рядом с корзиной.
   И Таня не удержалась и начала гладить и кормить кроликов.
   Ковылкин сказал Марусе и Тане, чтобы не задерживались и не отвлекались.
   Так дела не делают.
   А тут ещё Вовка начал разглядывать наклейки на джинсах паренька. И Дима увидел банку с такой красивой рыбой, что остановился и прямо замер. Тоже начал разглядывать.
   Банку держал человек в соломенной шляпе.
   — Покупай француза! — весело сказал он.
 
 
   На Димку закричал уже Стаська. Нечего действительно задерживаться около всяких французов и кроликов. Не за тем сюда приехали.
   Но человек в соломенной шляпе взглянул на лысого Стаську, быстро снял с головы шляпу и надел ему на голову. Сказал:
   — Покупай тогда шляпу. Чего лысиной сверкать.
   Стаська сердито сдёрнул с головы шляпу и вернул хозяину.
   А потом достал из кармана берет «Мостранс» — папин, старый — и надел его.
   Ребята пробирались сквозь густую толпу к прилавкам с книгами.
   Вадька шёл первым и всё время размахивал руками и кричал:
   — Сюда! За мной!
   Женя испуганно вскрикнула: её кто-то дёрнул за воротник платья. Когда она оглянулась, на неё смотрела ворона. Сидела на тонкой палочке. К лапе у вороны была привязана бумажка с ценой.
   Женя погрозила вороне пальцем и пошла дальше. Но едва не споткнулась о ящик. Ящик тоже продавался. Просто пустой ящик. А Дима чуть не споткнулся о бочку. Бочка тоже продавалась. Да ещё с маленьким бочонком.
   Дима очень испугался. Потому что повредишь ногу, а может быть, именно она главная — толчковая.
   Лёлька грызла орехи. Её кто-то угостил. Орехи продавались в мешках. Очевидно, для белок. Но и для людей тоже.
   Возле прилавка с книгами ребята остановились.
   Попадалось всякое, но только не классные журналы. Научные бюллетени, ежегодники, статистические таблицы, старые календари.
   Вдруг Джавад обрадованно закричал:
   — Нашёл! — и вытащил знакомый журнал с картонной синей обложкой. — Вот!
   Но это амбарная книга. Она очень похожа на школьный журнал, только совсем для другого назначения. Она для учёта продукции, которая хранится в амбарах.
   Трамвайчик вдруг увидел милиционера. Жалобно заскулил, испугался.
   — Ты чего? — спросил его Славка.
   Трамвайчик прижался к Славкиным ногам. «Уберите борзых с проезжей части…»
   Искра спросила у продавца:
   — А у вас бывают классные журналы?
   Продавец, не выслушав как следует вопроса, быстро ответил:
   — У нас всё бывает.
   Становилось душно. Книги были горячими, потому что долгое время лежали на прилавке, на открытом солнце.
   В некоторых из них успели поселиться божьи коровки. Божьих коровок никто не продавал, они жили на рынке и селились где хотели. Даже в корешках книг.
   Теперь вдруг обрадованно закричала Маруся и вытащила из кипы газет знакомый журнал с картонной синей обложкой:
   — Нашла! Вот!
   Но когда ребята повнимательнее разглядели, оказалось, что это опять не школьный журнал и не амбарная книга, а инвентарная. Очень похожа на журнал, но тоже совсем для другого назначения. Правда, она ближе к школе, чем амбарная, потому что служит для учёта мебели, например. А в школе мебель есть.
   Ребята продолжали поиски.
   Когда милиционер удалился, Трамвайчик осмелел и прошёлся по рынку. Недалеко. Где не было толкучки.
   Он даже увидел одного знакомого пса, который всё ещё не был продан.
   Ребята опять спросили у продавца, уже другого:
   — А классные журналы у вас бывают?
   — Классификация животных, что ли?
   — Нет.
   — Птиц?
   — Вы нас не поняли, — выступил вперёд Вадька. — Обыкновенный журнал для школы, для отметок.
   — Для отметок? Ясно.
   Продавец так сказал «ясно», что Вадька даже оглянулся, нет ли поблизости милиционера.
   Но продавец имел в виду другое.
   — Купите инвентарную книгу и сменяете потом на журнал для отметок. Где-нибудь.
   Ребята призадумались.
   — А что, — сказал Стаська, — вдруг сменяем?
   — Конечно, — настаивал продавец.
   Вадька согласился с продавцом. И Дима согласился. И Ковылкин согласился.
   Инвентарную книгу купили.
   — Я бы и амбарную на всякий случай купил, — сказал продавец. — Вдруг потребуется амбарная, а не инвентарная. Надо смотреть на три метра в глубь земли.
   Славка сказал:
   — И правда, вдруг потребуется.
   Когда пятый «Ю» и Трамвайчик уходили с Птичьего рынка, они хотя и не имели классного журнала, но зато купили две книги — инвентарную и амбарную — и смотрели на три метра в глубь земли.

   Таня сказала, что после того как исполком дал им квартиру, они поменяли её на другую, переехали сюда, в этот вот район, потому что здесь живут родственники.
   А меняли они квартиру так: обратились в «Горсправку», повесили объявление, в котором написали, что на что они желали бы обменять.
   «Горсправка» принимает всякие объявления. Это всё равно что Птичий рынок.
   Ребята посовещались и решили: мысль!
   Собрали деньги, и Таня купила специальные бланки. В них надо было вписать текст объявления. Но, чтобы текст вписать, надо было его составить.
   Ребята составили: что они меняют не квартиру, а инвентарную книгу или амбарную — на школьный журнал. За справками обращаться к Тане Фуфаевой. И указали номер телефона.
   В «Горсправке» сказали, что объявление странное. Впервые получили такое, в котором предмет сбыта странный и предмет спроса не менее странный. Даже более странный!
   Но ничего противозаконного нет, поэтому отказать в услугах не вправе.
   Таня взяла это дело на себя, как специалист по обмену. Когда родные менялись, она часто разговаривала по телефону с теми, кто звонил — обращался за справками.
   Текст объявления Стаська и Славка предложили напечатать на машинке. Быстрее будет. Можно попросить Лизу: её девятый «А» проходит производственную практику в классе машинописи. Так что Лиза умеет печатать на машинке.
   Лиза согласилась и других девочек попросила. Все они быстро напечатали объявления. Разноцветными буквами, потому что в машинках были вставлены разноцветные ленты — красная, жёлтая и фиолетовая.
   И девочки напечатали не под копирку, а каждое объявление заново, чтобы оно получилось разноцветным.
   Вадька сказал: здорово, что такие пёстрые. «Инвентарная книга» — фиолетовыми буквами, «амбарная» — жёлтыми.
   Это как предметы сбыта. А «школьный журнал», как предмет спроса, — красными.
   — Реклама!
   А реклама — это заинтересованность.
   Часть объявлений повесила «Горсправка» на своих витринах, а другие — ребята повесили сами где придётся: на заборах, на афишных тумбах, приклеили к водосточным трубам. В особенности около маленьких базарчиков и палаток, которые торговали редиской, картофелем, морковью, салатом.
   Вдруг потребуется амбарная книга. Правда, потом Маруся спохватилась и сказала, что редиска, картофель, морковь и салат никакого отношения к амбарам не имеют. А имеют они отношение к овощехранилищам.
   А потом и ещё раз спохватились, теперь уже и все остальные: где базарчики и палатки возьмут школьный журнал, чтобы меняться? Неоткуда им его взять!

* * *

   Пятый «Ю» всё шире развивал свою деятельность.
   Вадим Батурин и Маруся отправятся в исполком. Всё-таки выяснят, чем он может помочь. Вдруг исполком уговорит директора и педсовет. Или журнал заменит. Выдаст новый. Квартиры дают, может быть, и журналы тоже?
   Во всяком случае, узнать невредно.
   Задумали бороться — значит, надо бороться по всем линиям. Это Ковылкин сказал, что по всем линиям, путям и инстанциям. Надо и в народный суд.
   Славка и Стаська испугались идти в суд. Одно дело — старушка и чайник или драка на перекрёстке, а другое дело — колы в государственном документе. Тогда ребята решили в суд не обращаться. Исключить эту инстанцию из борьбы. Но потом посовещались и передумали.
   По всем инстанциям так по всем!
   В суд пойдут Вовка Зюликов и Джавад. И встретятся они не с судьёй, а с адвокатом, как предложила Женя. Адвокат, он защищает, а не обвиняет. Он-то и посоветует что-нибудь.
   Ведь Славка и Стаська были на приёме у врача-психолога. И друг на друга в классе кричали, что психопаты. Каждый подтвердит. Даже Екатерина Сергеевна, потому что это было в её присутствии.
   А может быть, адвокат всё дело и сведёт к чайнику и старушке.
   А самим Славке и Стаське было поручено поговорить с Дарьей Ивановной. Осторожно так, намёками, не нужна ли ей инвентарная книга. И не сменяется ли на журнал, который где-нибудь достанет. Ей легче достать журнал, чем ребятам.
   Дарья Ивановна уважает деда Валерия и его мнение. Поэтому мнение деда должно быть таким, чтобы Дарья Ивановна использовала свои связи, достала журнал и сменялась.
   Ну, в отношении мнения деда Валерия — это Лёлька Горбачёва скажет деду его мнение, и он это мнение тут же, пока не забыл, передаст Дарье Ивановне.
   Лишь бы не вмешалась тётя Ася. Она сгоряча может сбить с толку деда, и он забудет одно своё мнение и передаст другое своё мнение, уже тёти Асино. Дед плохо запоминает свои мнения.
   А Славка и Стаська должны походить по другим школам и поспрашивать осторожно, конечно, намёками, нет ли журнала. Лишнего. На обмен. Потому что в других школах тоже есть завхозы.

   Пятый «Ю» сделался неузнаваемым. На уроках тишина и даже внимание, несмотря на то что происходит повторение.
   Близнецы ведут себя, как братья Гракхи. Один Гракх и другой Гракх. Станислав и Вячеслав.
   На переменах класс озабоченно что-то решает, совещается.
   Заходят в учительскую и просят разрешения позвонить по телефону. И разговоры у них настоящие, человеческие, вразумительные.
   Иногда смотрят на список телефонов, который висит в учительской, где указаны учреждения района — исполком, райком, народный суд, милиция, отдел народного образования.
   Алексей Петрович помалкивал. Он был доволен результатом приказа, хотя приказ и вызвал много хлопот: объяснения с родителями, потому что Клавдия Васильевна одна справиться с родителями была не в состоянии, объяснения с заведующим роно и даже Мосгороно по поводу приказа и всего случившегося в школе.
   Разговор с начальником «Городской справки» и с директорами других школ, которые смеялись и рассказывали, что какие-то ученики приходят к ним в школу и спрашивают о лишнем журнале, меняют его на что-то. А многие просто читали объявления и тоже смеялись.
   Мать Тани Фуфаевой несколько раз жаловалась, что они дома погибают от телефонных звонков. Когда-то они сами меняли квартиру и чуть не погибли и вот теперь опять гибнут, хотя и не меняют квартиру, а Таня меняет, достаёт школьный журнал. Весь день только и слышишь: инвентарная книга, амбарная… инвентарная, амбарная…
   Дарья Ивановна говорила Алексею Петровичу, что её тоже втягивают в этот обмен. И действуют ребята через деда Валерия. Так сказать, с подходом, через «своего человека».
   Алексей Петрович, когда узнал про деда Валерия, очень смеялся: а не объявить ли деду выговор в приказе «за пособничество»?
   Шустикова-мама рассказала директору, что близнецы вдруг отправились к врачу-психологу. По своей воле. Чем удивили даже видавшего виды врача-психолога.
   Начали просить, чтобы постучал молотком и поколол иголкой. И сделал это при свидетелях. А в свидетели привели Игоря, Лизу и мамину сестру. Для чего ребятам это надо — непонятно.
   Игорь и Лиза что-то знали, а мамина сестра ничего не знала, как и сам врач-психолог, видавший виды.
   Мама часто слышит ещё — ребята употребляют слова: «чайник» и «старушка». Тоже непонятно.
   Алексей Петрович сказал маме, что это как раз понятно, — разговор, по-видимому, идёт о кофейнике и Екатерине Сергеевне.
   — Возможно, — согласилась мама. — Кофейник для них чайник, а Екатерина Сергеевна — старушка.

* * *

   События разрастались.
   Они давно уже вышли из тихого переулка и шагнули по городу. В этом не была виновата пожарная команда, а были виноваты сами, конечно, события.

   Как только Батурин Вадя и Маруся пришли в исполком, они чуть не попали на комиссию «по делам несовершеннолетних». Потому что эта комиссия и занималась всеми школьными делами и происшествиями. И ребятам сразу сказали:
   — Вы по поводу школьного происшествия? Отправляйтесь на комиссию. Там во всём разберутся.
   Вадя не растерялся и успел спросить:
   — В чём разберутся?
   — Кого наказать.
   — Наказать?
   — Штрафом. Родных штрафуют.
   — И дорого?
   — На десять рублей. На двадцать. А то и на пятьдесят. Как решит комиссия. Или в трудовую колонию, если злостное нарушение.
   После такого разговора Маруся и Вадя сочли необходимым поскорее удалиться со своим вопросом о государственном документе. Тем более, на заседании комиссии присутствует даже прокурор. А прокурор, как известно, это не адвокат. Он не защищает, а обвиняет.
   «Горсправка» тоже не приносила успеха. И многочисленные звонки к Тане — это были всякие шуточки. Кому смешно, а кто все нервы об эти шуточки испортил.
   По-настоящему объявления остались безответными. Не помог жёлтый, фиолетовый и красный цвет. Объявления вовсе заклеили новыми объявлениями новых клиентов.
   Конкуренция!
   Дед Валерий, несмотря на усилия Горбачёвой Лёльки, запутался в своих мнениях. На деда Валерия и его мнение оказывала влияние не только тётя Ася, но и Виктор Борисович.
   Он приходил к деду, как всегда, покурить и посидеть на лавочке. Попутно проводил воспитательную работу. И, уж конечно, приходил Алексей Петрович. Он не проводил с дедом воспитательной работы, а стращал приказом. Хотя тоже по-прежнему прикуривал от его спичек.
   Так что деятельность Лёльки была не очень эффективной.
   А Дарья Ивановна не откликалась ни на какие разговоры в отношении Главснабпроса.
   Правда, самим ребятам удалось проникнуть в Главснабпрос. Стаська проник. Он был в берете «Мостранс», и там решили, что работник «Мостранса» (мальчик на посылках) приехал получить товар, журналы…
   Во сне такого количества журналов не приснится!
   Сказочное богатство. Кто понимает.
   Журналы были сложены стопочками. Как дневники или тетради в учительской. И каждая стопочка перевязана верёвочкой. Бери за верёвочку и уноси стопочку.
   Но уносить пришлось не стопочку журналов, а собственные ноги. По плану Стаська должен был разжалобить местные власти и выклянчить один журнальчик. А Стаська, при виде сказочного богатства и оценив силу воздействия берета «Мостранс», принял иное решение, и весьма нахальное. Ну, и результат не замедлил сказаться…
   От Вовки Зюликова и Джавада сведения поступили столь же неутешительные, как от Маруси и Вадьки: народный суд чем-то напоминал исполком, когда вопрос касался нарушения законности и небрежного отношения к государственным документам.
   Вовке и Джаваду не понадобилось и говорить с адвокатом. Им показалось вполне достаточным и того, чего они понаслышались в коридорах суда от очевидцев разных судебных разбирательств. И никакие молотки не спасут от ответственности, даже настоящие, не резиновые. И никакие иголки.
   Так что к старушке и чайнику дело не сведёшь.

   В физкультурном зале стоят ребята.
   — Мы никогда там не были!
   — Мы не сумеем!
   — Нам страшно туда идти!
   Ребята говорят, но не видно кому. Зал кажется пустым. Откуда-то сверху отвечает мужской голос:
   — А в исполкоме вы были?
   — Были.
   — А в народном суде?
   — Тоже были.
   — Не побоялись?
   — Нет. Не очень.
   — Сходите и туда, если решили.
   — Нам сказали, а не мы решили.
   — А вы хотите, чтобы я туда пошёл? С таким позорным событием?
   Алексей Петрович медленно спрыгивает с перекладины, на которой он подтягивался.
   — Ну, Алексей Петрович, миленький… — говорит Лёлька.
   — Алексей Петрович, ну пожалуйста, — в тон Лёльке говорит Таня.
   — Нет, друзья, приказ издан, и не мне его отменять. Идите и боритесь сами.
   — А вдруг не пустят? — сказал Ковылкин.
   — Могут и не пустить.
   — Почему это? — сказал Джавад. — Пустят.
   — А вдруг пропуск надо? — сказал Славка.
   — Вполне возможно. — Директор снял со спинки стула пиджак и надел его.
   — А там тоже приказы издают? — спросила Искра.
   — Издают.
   — И вы их получаете?
   — Получаем.
   — И подчиняетесь сразу?
   — Сразу подчиняемся.
   — Это хорошо! — засмеялись ребята.
   А Стаська даже разбежался и перепрыгнул через козла. И Славка разбежался и перепрыгнул.
   Один брат Гракх и другой брат Гракх. Станислав и Вячеслав.

   Надо было ехать на метро, а потом идти по бульвару.
   Ребята несли с собой книги инвентарную и амбарную. Но это на всякий случай: вера в обмен угасла.
   Ребята волновались, но каждый не показывал виду. Шагал беспечной походкой.
   Увязался за ними и Трамвайчик. Вначале хотели его прогнать, а потом решили — пускай идёт. С ним веселее.
   Предварительно ребята в школе совещались, думали: что, может быть, идти не всем? Выделить представителей, как ходили в исполком и в народный суд. Вовку, например, послать: у него красивые ботинки и белоснежный платок. Очень выгодное впечатление это производит.
   Но Вовка затрепетал, как осиновый лист, и отказался. Раньше Вовка не знал, как трепещет осиновый лист, а тут узнал.
   Тогда предложили пойти Марусе. У неё коса петелькой и всё очень хорошо. Но Маруся отказалась. Предложили и Вадьке Батурину. Но и Вадька отказался.
   — Всем надо идти, — заявил Вадька. — На Птичий рынок все ходили и сюда должны. — Это Вадька заявил, пользуясь своей принципиальностью.
   Опять совещались, думали. И решили наконец, что пойдут все, как ходили на Птичий рынок. Что Вадька принципиально прав.
   Клавдия Васильевна о чём-то догадывалась. И Марта Николаевна, и Нина Игнатьевна. Странно поглядывали на уроках и, вроде внутри про себя, тихонько улыбались.
   Алексей Петрович им что-нибудь сказал? Но он всегда держит слово.
   Во всём. И на Алексея Петровича можно положиться.
   На этот раз он тоже дал слово, что никому не скажет, куда и зачем пойдут ребята, если решат пойти. Потому что их борьба — пятого «Ю» и администрации школы — это не склока, а выяснение отношении, которые складываются в жизни. И выяснять отношения следует, уважая друг друга. Потому что, уважая противника, уважаешь и себя.
   И про самостоятельность сказал и чувство ответственности. Надо уметь отвечать за совершённые проступки. Тоже сила и величие духа. Надо уметь и бороться за их устранение.
   Ребята верят Алексею Петровичу. Он этого заслуживает. А слово своё он, конечно, держит. И сомневаться не надо.
   Если Клавдия Васильевна и другие учителя о чём-то и догадываются, то виноваты в этом сами ребята: Вадька звонил из учительской в справочное бюро, проверял адрес. А этот адрес известен всем учителям.

* * *

   Ребята оставили Трамвайчика на бульваре и вошли в подъезд. Пустят или не пустят?
   Пустили. Пропусков не требовалось. Входи и проявляй чувство ответственности за свои проступки. Борись за их устранение.
   В вестибюле за высокой стойкой сидел дежурный. Но только Джавад, подталкиваемый ребятами, решил к нему обратиться, дежурный встал и куда-то быстро ушёл по лестнице.
   Ребята замерли в нерешительности.
   Ещё какие-то люди быстро прошли по вестибюлю с папками и бумагами без папок. И тоже вверх по лестнице.
   Потом кто-то спустился с лестницы и ушёл в коридор. Нельзя ведь только подниматься, надо кому-нибудь и спускаться. Это ясно. А то некому будет снова подняться…
   Маруся заметила в углу вестибюля детскую коляску. И в ней ребёнка.
   — Вот так ну! — сказала Маруся, совсем как Женя.
   Ребята, конечно, подошли к странной коляске. Собственно, ничего странного — стоят же коляски около школы. А почему бы им не стоять и здесь?
   Дима увидел на стене вывеску. Большую, стеклянную. По краям — огнетушители.
   На вывеске было написано всего очень много.
   Вернулся дежурный, поглядел на ребят и спросил:
   — Вам что?
   Ребята замялись. Если сказать что-нибудь определённое, вдруг тогда-то и выгонят. Или какой-нибудь пропуск спросят.
   Джавад ответил:
   — Нам министерство. — Потом добавил: — Вообще.
   — Ответ конкретный, — сказал дежурный и заглянул в коляску.
   Покачал её слегка.
   Потом вернулся и сел за свою высокую стойку. Славка недоверчиво на него покосился.
   Ковылкин вслух прочитал на стеклянной вывеске:
   — «Второй этаж. Руководство. Министр. Заместитель министра. Первый заместитель».
   — Сразу министр. Разве он нам нужен?
   — Может быть, сразу и не надо, чтобы министр.
   — Испугались, да?
   — Нам приказ нужен.
   — Гидрат втолат. Один приказ отменит другой, — бодро сказал Вовка.
   Ковылкин прочитал ещё:
   — «Главное управление школ. Инспекция. Управление по дошкольному воспитанию».
   — Коляска приехала в дошкольное воспитание! — засмеялся Вовка. Он уже забыл, как трепещет осиновый лист.
   — Нашёл время шутить, — сказала Таня.
   — Значит, нам, как и всем, на второй этаж. — Славка всё ещё косился на дежурного.
   Но у дежурного на стойке замигала электрическая лампочка, и он опять ушёл. Только не на второй этаж, а в коридор.
   Лампочка была сигнальная. Наверное, она загоралась и в прошлый раз, но ребята не заметили.
   — Конечно, на второй этаж — там руководство, — бодро сказал Джавад. Он тоже осмелел.
   Все пошли на второй этаж. Славка нёс инвентарную книгу, а Стаська — амбарную. Очень солидно.
   К детской коляске подошла мать и покатила коляску «на выход». Счастливая, она своё дело уже сделала. А ребятам только всё ещё предстоит. Встреча с кем? С инспекцией? С Главным управлением школ? С первым заместителем?
   А может быть, надо было взять коляску? Ну, с Марусиным братом. Послабление какое-нибудь получилось бы. Если от иголки и молотка в суде не получилось, то в министерстве от коляски получится… Кто его знает.
   Женщина с коляской кому-то даже крикнула в коридор — дежурному, очевидно:
   — Всё в порядке!
   Вот. В порядке у людей всё.
   И вдруг Стаська тоже как крикнет испуганно:
   — Трамвайчик!..
   Женщина открыла двери и начала вывозить коляску. Этим воспользовался Трамвайчик и вскочил в министерство. Быстро потянул носом воздух и устремился на своих коротких лапах вверх по лестнице. Трамвайчик маленький, и его в вестибюле никто не заметил. Зато сверху он был отлично заметен.
   Пятый «Ю», перепуганный, помчался куда глаза глядят. Только бы скрыться от Трамвайчика. Он всё погубит! Он ведь не ребёнок в коляске!
   Дима скакал тройными прыжками. Стаська и Славка закрылись от Трамвайчика книгами. Искра, чтобы не потеряться, схватилась за Марусину косу-петельку, Вадька Батурин наскочил на столб, точнее — мраморную колонну.
   Очень неприятное состояние — бежать куда глаза глядят. Потому что глаза никуда не глядят. Только так называется, что они глядят.
 
 
   Мелькают двери: «Инспекция», «Методисты», «Заместитель», «Первый заместитель». И огнетушители, огнетушители…
   Противопожарное состояние прекрасное!

* * *

   Кабинет, отделанный деревянной панелью. Большой стол, около него маленький, на котором стоят телефонные аппараты.
   За большим столом сидит пожилой человек в белой рубахе и в галстуке. Воротник рубахи расстёгнут, галстук приспущен: жарко.
   В кабинет вошла женщина, чем-то похожая на Дарью Ивановну.
   — Степан Ильич, — сказала она, — в министерстве… — и, улыбнувшись, продолжала что-то тихо говорить.
   Степан Ильич слушал. Потом удивлённо сказал:
   — Какая инвентарная?.. Какая амбарная?.. Валентина Григорьевна, я ничего не понимаю!
   Валентина Григорьевна опять начала что-то тихо говорить. Степан Ильич вдруг засмеялся:
   — Сто единиц?!
   Валентина Григорьевна кивнула:
   — Или больше. Они не помнят.
   — И на второй год, значит?
   — Подняли на ноги министерство. В каждом отделе предлагают свои книги — инвентарную и амбарную.
   — Сто или больше!.. — покачал головой Степан Ильич. — Между прочим, я никогда не видел амбарную книгу. А вы?
   — Я тоже.
   — Заседание коллегии в четыре?
   — Да. Сейчас без четверти.
   — Давайте их сюда.
   Степан Ильич застегнул пуговичку у воротника рубашки и поправил галстук.

* * *

   К дежурному подбегает уборщица:
   — Собака пьёт воду из стакана!..
   — Какая собака? — не понял дежурный.
   — Обыкновенная! — сказала уборщица и швырнула ведро на пол. — У Степана Ильича в приёмной. На стол залезла!
   — А Валентина Григорьевна где же?
   Но уборщица от волнения не слышит вопроса.
   — Я на собаку веником, а она зубами сверкает. А в кабинете у Степана Ильича какой-то крик и шум. Похоже — детский!
   Дежурный выхватил из ведра веник и устремился по лестнице на второй этаж. За ним побежала уборщица.
   …Лейтенант пожарников был бы доволен, если бы смотрел в этот момент на министерского дежурного и уборщицу.

* * *

   Алексей Петрович сидит за своим столом в учительской и проверяет тетради. У него в руках карандаш. Зазвонил телефон.
   Дарья Ивановна, которая тоже, как всегда, сидела в учительской, сняла трубку.
   — Школа слушает… Одну минуту! — Дарья Ивановна обращается к Алексею Петровичу: — Вас!
   Алексей Петрович снимает отводную трубку у себя на столе.
   — Я. Да. Какая амбарная?.. — Алексей Петрович некоторое время молча слушает. Потом начинает улыбаться. — Я им сказал: если будет приказ. Что? Даже на коллегии утвердили? — Алексей Петрович смеётся. Прикрывает рукой трубку и быстро говорит Дарье Ивановне: — Пятый «Ю» разваливает Министерство просвещения!
   Дарья Ивановна почесала где-то за ухом, чтобы восстановить атлетическое равновесие:
   — Не знают страха тигры!..
   — Удивительно, да. Но теперь будет ещё удивительнее, — продолжает говорить уже в трубку Алексей Петрович. — Конечно. На две недели. Понимаю.

* * *

   В школе, на первом этаже, на доске объявлений, появился новый приказ. Его приколола кнопками Дарья Ивановна.
   В приказе было написано, что, в виде исключения, пятому классу «Ю» Министерство просвещения РСФСР продлевает учебный год на две недели. И что за эти две недели пятый «Ю» должен исправить все свои сто или больше колов и заслужить переводные оценки в шестой класс.
   Иначе — дополнительная работа на осень. Или на самом деле второй год.

   Июнь месяц.
   В школах уже не звенят звонки: занятия окончились. И только в единственной школе во всей Российской Федерации каждое утро раздаётся звонок к началу занятий — это пятый класс «Ю» садится за парты.
   …А близнецы? Сделались наконец одинаковыми?
   Нет!
   Слава по-прежнему был Стасей, а Стася по-прежнему был Славой…

   Филёнкин — это фамилия. Зовут Васей. Но ребята в школе вместо Филёнкина говорят Фанеркин.
   Думаете, ошибаются?
   Специально говорят.
   Неужели самый первый Филёнкин не мог сочинить другую фамилию, не такую деревянную? Ему было всё равно, а Васе не всё равно. Вася мечтает стать артистом.
   В планах класса обязательно добавляет: беседа о великих актёрах прошлого и настоящего. Филёнкин занимается пропагандой искусства с первого класса.
   Вася сам делал грим из всего, что попадалось под руки: копировальной бумаги, зубного порошка и даже из школьного винегрета. Этот винегрет красит руки, им можно покрасить и щёки и шею. Без всякого труда. Делал он и театральные костюмы. Начал с того, что просто вывернул наизнанку шапку и пальто. Получился театральный костюм.
   А когда Вася начал играть на сцене, входить в образы, никто не хотел верить в него как в артиста. Потому что был маленького роста да ещё и фамилия такая нескладная досталась, деревянная.
   Смеялись все. Завистники.
   Особенно старались: Катя Глущенко, Вовка по кличке Козерог, Барышев и Сигаев. Барышева зовут отстающим, а Сигаева — взаимопомощником, хотя ему в классе никогда никто ни в чём не помогает. И ещё самая вредная — Нелька Мунц, больше всех смеялась. В искусстве Вася не новичок. Участвовал в опере «Репка», в главной роли. Репу играл. Сидел на полу в течение всей оперы. Роль такая досталась. Его тянули «из земли».
   Катя Глущенко тянула и Козерог. Козерог исполнял партию старика, а Катя — партию старухи. Пели они оба. А Вася не пел: у репы не было партии, но репа была главной ролью.
   Через год положение улучшилось, это в смысле репертуара. Играл Ворону в басне Крылова. Человеческих слов не произносил, но всё-таки каркал.
   Дальше пошло ещё лучше. Играл дворника в «Кошкином доме». Появились человеческие слова и метла. Настоящая. У дворника настоящего взял.
   А в «Золушке» достиг вершин в смысле роли: играл не кого-нибудь, а принца.
   Карьера, казалось, обеспечена. Завистники повержены. Принц! Костюм настоящий, а не вывернутый наизнанку. И грим настоящий. Купленный в магазине Всероссийского Театрального Общества.
   Всероссийского. Понятно? Но с карьерой всё равно не получилось. И не по вине Филёнкина. Золушка подвела. Даже не подвела, а нарочно сделала.
   Золушкой была Катя Глущенко. Она подруга Нельки Мунц. Повсюду они вместе, повсюду шепчутся. И перед спектаклем пошептались. И вообще они говорили: ну что за принц этот Филёнкин! И фамилия у него деревянная, и артист он никакой.
   Помните, в спектакле есть такая сцена, когда Золушка приезжает на бал в длинном красивом платье? Катя тоже приехала на бал. Вася-принц ждёт соответственно, когда Золушка потеряет туфельку. И Золушка приподняла длинное платье и потеряла… стоптанный здоровенный тапок.
 
 
   Зрители начали смеяться и кричать: «Принц гороховый!»
   Вася, конечно, расстроился. Но потом утешился: он ведь артист и на всякие там насмешки должен отвечать искусством.
   Возьмёт и войдёт в образ свиньи — пусть поглядят на себя со стороны.
   Пробовал однажды. Была его очередь и Карпова Игоря убирать класс. Карпов Игорь — сосед по парте. Рядом они сидят, а значит, и вместе убирают класс.
   Пока Игорь выносил мусор, Вася вошёл в образ свиньи. Отправился на четвереньках по классу. Похрюкал на швабру, почесался спиной о косяк двери.
   Вошёл дальше в образ и оказался уже в школьном зале.
   Но тут появился Игорь с пустым ящиком от мусора и перебил образ.
   — Ты чего?
   — Ничего.
   Игорь Карпов — тугодум. Остановился с ящиком, наморщился и начал соображать: зачем это его сосед по парте Вася Филёнкин, или, как его ещё называют, Фанеркин, или, как его ещё называют, принц гороховый, только что стоял на четвереньках посреди зала один?
   А?.. Ага…
   Игорь — он безвредный.
   Вася где-то прочитал: враги обостряют мысль и будоражат кровь. Или горячат. Как-то так. Значит, и содействуют чему-то решительному. «Яд — он и противоядие». Это Вася прочитал в аптеке.
   Вася хрюкнул-забыл выйти из образа свиньи, хотя давно шагал по улице домой.

* * *

   Вначале в школе появились не артисты, а большой крытый автомобиль. Вася Филёнкин ждал артистов, конечно. Но приехал вначале автомобиль — привёз декорации.
   В школе выступит настоящий театр. Вася был кассиром и продал все билеты. Даже самому себе едва успел купить билет.
   Ребята выбежали во двор смотреть, как будут выгружать декорации. И Вася выбежал. Всюду вертелся, помогал.
   Шофёру скромно намекнул, что он артист, а не простой кассир.
   — В душе артист? — спросил шофёр.
   — И в искусстве, — ответил Вася.
   — Трагик?
   Вася хотел ответить что-нибудь подходящее, как откуда-то выскочила Катя и выкрикнула:
   — Гороховый!
   Нелькина работа. Подослала Катю.
   Вася почувствовал, что кровь у него не то чтобы разгорячилась, а воспламенилась, как бензин.
   Вася с кулаками кинулся на Катю, но Катя увернулась, и Вася наскочил на Барышева. Когда кровь, как бензин, можно подраться с кем угодно, даже с Барышевым, самым сильным человеком в классе.
   Но вмешался шофёр.
   — Тихо! — и сунул Васе и Барышеву скатанное на палке синее полотнище. — В зал несите.
   Ничего не поделаешь. Пришлось успокоиться и вместе с Барышевым нести в зал полотнище, скатанное на палке. Артист — человек морального подвига. И подвиг он совершает ежедневно, ежечасно.
   Разгрузкой декораций командовал низенький человек в берете. Он приехал вместе с шофёром в кабине.
   Звали его Геннадием Семёновичем. Он сам сказал ребятам, как его зовут. Для полной ясности.
   Вася, после того как они с отстающим Барышевым отнесли скатанное на палку полотнище, подошёл к Геннадию Семёновичу и сказал ему тоже для полной ясности:
   — А я артист.
   Геннадий Семёнович поглядел на Васю и только собрался что-то ответить, как выскочил взаимопомощник Сигаев и крикнул:
   — Комик!
   Кровь у Васи опять вся воспламенилась, и Вася бросился на Сигаева. Казалось, ничто не могло задержать Васю. Но тут он угодил руками, ногами и головой в полотнище, которое несли рабочие.
   Это был зелёный бульвар. Декорация. И Вася — прямо в эту декорацию.
   Запутался в бульваре.
   А все смеются. И рабочие, и шофёр, и Геннадий Семёнович. Нелька Мунц — та из себя выходит от смеха.
   Игорь-тугодум наморщился и начал соображать: зачем это его сосед по парте Вася Филёнкин… Вообще Игорь очень напоминает некоего Тёму Новикова. Только Новиков ещё и хитрый.
   Рабочие распутали Васю, вытащили из бульвара.
   Шофёр сказал:
   — Трагик, — и похлопал его по плечу.

* * *

   Декорации установили в зале на сцене. Спектакль будет завтра, а декорации Геннадий Семёнович распорядился установить сегодня, чтобы всё было готово.
   Синее полотнище раскатали — небо. Зелёное — бульвар. Дома поставили, столбы с фонарями. Газетный киоск со всякими иностранными надписями, рекламами. И получился иностранный город.
   Вася не отходил от Геннадия Семёновича, потому что Геннадий Семёнович поверил, что перед ним подлинный артист. Разрешил посмотреть костюмы, реквизит. Показал текст пьесы, напечатанный на машинке.
   Пьеса была из жизни знаменитого охотника, человека доброго и великодушного. Как он мечтал из города вновь вернуться в джунгли.
   Вася рассказал Геннадию Семёновичу о копировальной бумаге, о зубном порошке, о винегрете.
   Геннадий Семёнович всё оценил. В особенности винегрет. Материал для грима неожиданный и доступный.
   Геннадий Семёнович рассказал кое-что из своей жизни. Он тоже мечтал быть великим актёром. И, как понял Вася, ему тоже мешали.
   Ездит теперь рядом с шофёром и устанавливает декорации.
   — Планида, — печально кивал головой Геннадий Семёнович. — Свет далёкой звезды…
   Вася и Геннадий Семёнович стояли над раскрытым сундуком с костюмами. Они понимали друг друга. Им хотелось ещё поговорить, но в это время вошёл шофёр и, обращаясь к Геннадию Семёновичу, сказал:
   — Актёр Актёрыч, будет вам, поехали. Некогда.
   Геннадий Семёнович грустно вздохнул. А Васе он напомнил его самого. И кличка тоже есть — Актёр Актёрыч.
   Геннадий Семёнович на прощание махнул Васе рукой и ушёл вслед за шофёром.

   В отделении милиции раздался телефонный звонок. Милиционер Клочков снял трубку. Долго слушал. Потом не выдержал и сказал:
   — Это вам приснилось.
   — «Приснилось»! — закричала телефонная трубка. — Он убежал в подворотню!
   — Это была обыкновенная кошка.
   — «Кошка»! Вам бы встретить такую кошку!
   Через несколько минут опять раздался звонок:
   — В городе на воле опасный хищник. Тигр!
   — Обыкновенная кошка, а не тигр. Мяу-мяу, понимаете?
   — Между прочим, тигр тоже кошка.
   Клочков пошёл к начальнику.
   — Неизвестные лица сделали заявление, что заметили… — И Клочков замолчал, устыдившись того, что надлежало сказать дальше.
   — Что лица заметили? — спросил начальник.
   — Тигра…
   — Не понимаю.
   — Обыкновенного тигра.
   — Обыкновенного тигра, — повторил начальник, не вдумываясь в слова. Потом, осознав, что говорит, воскликнул: — Вы что. Клочков?!
   Клочков смущённо потоптался и сказал:
   — Недавно в Голландии из цирка убежал бегемот. Километров сто прошёл.
   — Бегемот, говорите, — повторил начальник.
   — Да. В «Огоньке» читал.
   Вновь зазвонил телефон. Клочков побежал, снял трубку.
   — Уже сообщили. Где видели? Около кондитерской?
   Клочков вернулся в кабинет к начальнику.
   — Опять в отношении бегемота, то есть этого тигра. Утверждают, что стоял около кондитерской. — Вдруг Клочков засмеялся: — Я понял. Всё в порядке. Это снимают кино. Конечно. Ложная паника!
   — Вы думаете? — сказал начальник.
   — «Полосатый рейс» снимали, а теперь ещё что-нибудь полосатое снимают. Только и всего. И никакой паники.

* * *

   Мать Нели Мунц Маргарита Борисовна подошла к дверям, повернула ключ в замке и открыла двери.
   Вначале она подумала, что это крупная собака.
   На лестнице было темновато, и ещё мать Нели Мунц плохо видела. Очки лежали в кухне на столе, и дверь она пошла открывать без них.
   Мать Нели Мунц быстро захлопнула дверь и, бледная, почти лишившись чувств, пошла по коридору в кухню.
   В кухне она прислонилась к стене, чтобы не упасть.
   Соседка по квартире поглядела на неё с испугом:
   — Маргарита Борисовна, что с вами?
   — Да, — сказала Маргарита Борисовна и растерянно поглядела на соседку. Да. Да…
   Соседка, вконец испуганная, подошла к ней:
   — Маргарита Борисовна? Сердце?
   — Тигр стоит…
   — Кто стоит?
   — Тигр. За дверью.
   — Не понимаю.
   — Тигр. Это он позвонил и стоит.
   — А ваши очки где?
   — Очки… Ах да, они на столе.
   — Вот. И я так думаю. Вы без очков.
   Соседка пошла к входным дверям, а Маргарита Борисовна медленно опустилась на стул. Взяла со стола очки и надела их. Маргарита Борисовна хотела понять, что происходит с ней или вокруг неё в нормальной квартире на шестом этаже.
   Соседка подошла вплотную к двери. И вдруг услышала, что за дверью кто-то громко дышит. Соседка почувствовала, что ей самой становится нехорошо с сердцем. Она набросила цепочку, а потом медленно открыла двери. На неё, на соседку, через щель смотрел тигр. Громко дышал.
   Соседка бросила дверь открытой и кинулась обратно в кухню. Она забыла и о дверях и о сердце.
   — Спасите! Караул!..
   — Нелечка! — вдруг вскочила Маргарита Борисовна. — Она сейчас придёт из кондитерской… Что же делать? Что же делать?!
   Соседка вопила в распахнутое на кухне окно:
   — Караул! Тигры!..

* * *

   В отделении милиции вновь раздался телефонный звонок.
   — Моя девочка сейчас придёт из кондитерской. Вы понимаете? А у нашей двери на площадке стоит тигр. Я видела собственными глазами! — Женщина говорила сбивчиво и взволнованно.
   — У дверей?
   — Да.
   — Тигр?
   — Да! Моя фамилия Мунц. Мы проживаем по Малой Песковской улице! — И женщина продолжала говорить сбивчиво и взволнованно.
   Милиционер Клочков подумал и пошёл к начальнику.
   — Звонила гражданка Мунц. Опять тигр… грызёт дверную цепочку. А соседка гражданки Мунц кричит прямо в телефон: «Караул!»
   — А как гражданка Мунц узнала, что на лестничной площадке стоит тигр?
   — Утверждает, что он позвонил в звонок и она открыла дверь.
   — Сам позвонил?
   — Да.
   Начальник встал, прошёлся по кабинету.
   — Звоните, Клочков, в цирк. Немедленно! Пусть пересчитают тигров.

* * *

   Отстающий Барышев стоял во дворе и рисовал карандашом на стене. Его любимое занятие. Делал он это незаметно, чтобы в домкоме не узнали, кто пачкает стены.
   Вдруг почувствовал — его схватили за штаны, Барышев подумал — домком! Татьяна Андреевна!
   Оглянулся и вместо Татьяны Андреевны увидел тигра. Барышева за штаны держал тигр. Лапой.
   Отстающий Барышев побледнел как стена, на которой он только что рисовал карандашом. Он не мог даже пошевелиться.
   Хищник смотрел на него, и Барышеву казалось, что хищник облизывается. А потом поднялся на задние лапы.
 
 
   У Барышева волосы на голове тоже поднялись. Тигр начал снимать с Барышева штаны. Потом снял совсем.
   Барышев остался в трусах.
   Тигр взял штаны в лапы и зловеще зарычал.
   Тогда Барышев подпрыгнул и с воплем помчался прочь.
   Выскочил на улицу и помчался по улице. Штанов на Барышеве не было.

* * *

   Около кондитерской толпился народ. Кто-то совсем недавно видел здесь тигра. Он разглядывал витрину. Сухари и баранки. О тигре сообщили в милицию, в пожарную команду, в секцию охотников и рыболовов.
   Неля Мунц вышла из кондитерской с пачкой сахара и теперь стояла в толпе, слушала, что говорили о тигре.
   Многие вообще не верили в тигра. У страха глаза велики. Среди белого дня тигр — нелепость! Но кто-то вспомнил о снежном человеке. Тоже твердят нелепость, а он, может быть, существует. И снежные тигры бывают. Тут кто-то сообщил, что видел тигра со штанами в зубах: может быть, съел уже настоящего человека, не снежного? Многие при этом начали почему-то смотреть на крыши домов.
   Неля Мунц заметила в толпе Васю Филёнкина. Он тут как тут, этот Фанеркин. Хорошо бы, его тигр съел. Хвастун и неудачник. Так нет, на нём были штаны. Значит, не его съел тигр.
   Толпа задвигалась, потому что приехала милиция, и Неля потеряла из виду Филёнкина.
   Неля шла, размахивая пачкой сахара. И придумают тоже… тигр.
   Смешно.
   Она, как всегда, сокращала путь и свернула в подворотню. Здесь в доме живёт Барышев. На стенах рисует. Лучше бы уроки делал. Это из-за него каждый раз в план вставляют — всем классом перейти в следующий класс.
   Неля прошла через двор. Увидела новые рисунки Барышева; шла в кондитерскую — их не было, а возвращается из кондитерской — уже есть. И когда только взаимопомощник Сигаев отучит своего отстающего рисовать на стенах!
   Неля прошла ещё через одну подворотню и вдруг… увидела тигра! Он ехал вслед за ней на… велосипеде.
 
 
   Неля побежала. Она даже не крикнула ничего. Выпустила из рук сахар.
   Тигр её догонял. Крутил лапами педали.
   «Может быть, не настоящий?» — мелькнула у Нели мысль.
   Но тут же услышала, как кто-то с верхних этажей кричал:
   — Караул! Тигры!..
   Неля узнала голос соседки по квартире.
   А через двор, навстречу Неле и тигру, бежала мама.

   — Где накладная на тигров? — спрашивает директор цирка у бухгалтера.
   Бухгалтер цирка стояла с сумочкой. Она собиралась уходить домой. Её рабочий день уже закончился.
   — Что-нибудь случилось, Самсон Иванович? Мы всех тигров получили полностью.
   — Всех?
   — Да.
   — Надо пересчитать. Звонили из милиции. На свободе бегает тигр. Уверяют, что наш.
   — Почему обязательно наш?
   — На велосипеде ездит. На задних лапах ходит. В дверные звонки звонит.
   Бухгалтер открыла ящик стола и начала рыться среди документов. Достала папку. На обложке было написано: «Тигры».
   — Вот, — сказала бухгалтер, раскрывая папку. — На последний квартал у нас числится пятнадцать тигров. Один в больнице. Воспаление лёгких.
   — У кого?
   — У Алмаза.
   — Берите документы и идёмте считать. Бухгалтер и директор отправились к клеткам считать тигров.
   Через полчаса звонил в милицию:
   — Наши тигры на месте. Один болен. Находится на излечении… В больницу? Звонили. Нет, наш не убежал… Я понимаю — ходит на задних лапах и ездит на велосипеде. Что выяснили? Уже и на передних лапах ходит? Возможно, конечно. Но наши тигры на месте, и в цирке и в больнице… Что? Бегемот пришёл из другого города? Тигр тем более может прийти. Откуда угодно… Штаны? В зубах? В лапах?
   Директор положил трубку.
   — Видели его со штанами в лапах.
   — В зубах, Самсон Иванович.
   — Нет, именно в лапах. Не представляю себе, кто у нас имеет тигра такой выучки.
   — И потом, велосипед, Самсон Иванович. Велосипеды — это только в группе медведей.
   — А может быть, они путают медведя с тигром? — призадумался директор.
   Бухгалтер открыла ящик стола, достала папку. На папке было написано: «Медведи».
   — Вот, на последний квартал у нас числится двадцать четыре взрослых медведя и восемь медвежат. Пять медведей сейчас на гастролях, двое медвежат в цирковом училище. Итого, на месте должно быть девятнадцать взрослых медведей и шесть медвежат. Да… у одного медвежонка болят зубы, и его взяли домой. Домашний уход — это всё же не больница.
   — Немедленно звоните!
   Бухгалтер сняла трубку и набрала номер.
   — Наталию Прокофьевну. Нет дома? А медвежонок дома? Я говорю, медвежонок дома? Не знаете. Внучка дома? Узнайте у внучки.
   Директор в нетерпении выхватил у бухгалтера трубку.
   — Кто говорит? Не понимаю. Где медведь? У телефона медведь? Внучка у телефона? Кто всё-таки — медведь или внучка? Хорошо. Я слышу… Зубы? Я понимаю. Теперь у тебя болят зубы. А медведь спит на диване. Как — плюшевый? — закричал директор. — А настоящий где?
   Но тут бухгалтер вдруг спохватилась:
   — Самсон Иванович, я перепутала: лисёнка взяли домой, а не медвежонка. У него зубы болят! — и быстро достала папку, на которой было написано: «Лисы». Конечно. У лисёнка болят зубы.
   Директор положил трубку.
   — Зубы болят ещё и у внучки, — сказал директор устало. — Скоро заболят и у меня. От всего этого…
   Бухгалтер сочувствующе ему кивнула.

   Вам когда-нибудь приходилось убегать от тигра, который выпрыгнул на вас из будки телефона-автомата?
   Это пришлось сделать Вовке по кличке Козерог.
   Шёл Вовка мимо будки телефона-автомата — и вдруг выпрыгивает тигр. Абсолютно живой. Морда с футбольный мяч, клыков штук десять.
   Вовка сначала упал на асфальт, а потом вскочил и дал скорость. Козерог, не кто-нибудь. Ноги длинные.
   Вовке померещилось, что тигр бежит за ним на двух лапах. Глаз на затылке нет, так что может померещиться всё, что угодно.
   Вовка бежит, а сам думает; хвост с кисточкой у кого на конце — у льва или тигра? Забыл от страха. И ещё забыл, кто на скольких лапах должен бегать — кто на двух, кто на четырёх.
   Завернул за угол. Остановился передохнуть. Выглянул: где тигр? А тигр тоже остановился. На четырёх лапах стоит.
   Проехало такси. Седоки чуть головы не отвертели, потому что тигр взял и сел на скамейку около дома.
   Вовка высунулся из-за угла, чтобы получше разглядеть, как тигр сидит. Любопытство пересилило страх.
   Тигр его увидел. Как рявкнет, как подпрыгнет — и снова за Вовкой, не то на двух, не то на четырёх лапах.
   У Вовки кепка с головы слетела. От страха, конечно. Пускай пропадает.
 
 
   Люди кричат:
   — Тигр!..
   — Тигр!..
   Вовка бежит. Не оглядывается. Никакого любопытства — только страх и полосатые пятна в глазах.
   Вовка бежал до тех пор, пока люди не перестали кричать «тигр!».
   Оглянулся. Нормальная улица. Люди ходят нормально. Никто не кричит. Тигра нет.
   Вовка опять отдышался. Помотал головой, пот со лба вытер. Уф, жарко! Вовка не мог вспомнить, куда он шел, для чего оказался на улице. Помотал еще головой и вспомнил: сегодня в классе объявили, что он сделался отстающим. Как Барышев. И ему надо явиться к Сигаеву. Взаимопомощь.
   Далеко убежал от Сигаева. Придётся сесть в троллейбус и проехать остановки три обратно. Да и спокойнее: тигры в троллейбусах как будто ещё не ездят.
   Вовка сел в троллейбус и поехал. Окончательно отдохнул, успокоился даже. Из глаз исчезли полосатые пятна.
   У Сигаева Вовка застал Васю Филёнкина. Вася рассказывал о тигре. Он его не видел, но слышал о нём у кондитерской.
   Сигаев не верил.
   Вася его убеждал: народ собрался у кондитерской… Милиция приехала на мотоциклах…
   Козерог тут же закричал, что всё это чистая правда. У кондитерской он не был, но тигр гнался за ним! Только что! По улице! Рычал! Клыки показывал! Штук десять! Вовка изловчился и пнул его ногой. Тигр взвизгнул, а потом снова бросился на Вовку. А Вовка схватился с ним и кепку затолкал в пасть. Тигр задохнулся. Начал хвостом размахивать, просить пощады.
   В комнату вошёл Барышев. При слове «тигр» вздрогнул, и волосы у него встали дыбом.
   — Он с меня штаны… — сказал Барышев едва слышно.
   — Что — штаны?
   — Снял.
   Тут удивился даже Вовка:
   — Снял штаны?!
   — Да, — сознался Барышев. — Совсем снял.
   Филёнкин покачал головой:
   — Это был не тигр. Ты перепутал.
   — Тебе бы такое, — ответил Барышев угрюмо. — На мне штаны брата. А те остались у тигра. Не видел, так молчи! — Барышев покраснел и пошёл на Филёнкина с кулаками. Обиду он готов был выместить на ком угодно.

   — Что мы можем посоветовать… — ответили из общества охотников и рыболовов начальнику милиции. — На тигров никто из нас не охотится. Как-то не было до сих пор возможности. А вообще-то тигров ловят сетью! Закатывают в сеть… Выстрелить солью? Опасно или нет? Не знаем, никто не стрелял в тигра солью. Вдруг это оскорбит хищника. Одни пустые штаны уже видели. Значит, кто-то его уже оскорбил. Вот вам и результат. Так что соль — дело рискованное.
   Кто возьмётся закатать в сеть? Специалистов нет. Живут на Дальнем Востоке, в Уссурийском крае. Там умеют на медведей ходить и на тигров: на медведей с рогатинами, на тигров с сетями. Конечно, милиционеры с мотоциклами — это не то. Ещё делают ямы-ловушки. Но в наших условиях вместо тигров в них попадут люди. Определённо. Люди в городе всё время попадают в такие ловушки. Так что это не подойдёт: людей поймаешь сколько угодно, а тигра нет. Охотники пользуются ещё таким средством, как вертолёт. Это в отношении волков… А что говорят в цирке? С ними надо связь держать: тигр учёный — значит, им принадлежит. Пусть посоветуют, как поймать, на какую приманку пойдет. Может быть, сухари или баранки любит? Он у кондитерской крутился… Что? В цирке говорят, что у них все тигры и медведи на месте? Непонятно, откуда тогда взялся этот учёный тигр…

   Утром в школу пришёл Геннадий Семёнович проверить, всё ли в порядке, всё ли готово к спектаклю: синее полотнище — небо, зелёное — бульвар, дома, столбы с фонарями… Открыл сундук с костюмами и тут обнаружил, что кто-то брал из сундука шкуру тигра, потому что она лежала грязная и пыльная. Геннадий Семёнович осмотрел её, почистил и снова убрал на место.
   А в классе произошло утром нечто странное. Не успели ребята обменяться впечатлениями по поводу приключения с тигром, как отстающий Барышев нашёл у себя в парте штаны. Не брата, а свои собственные. Нелька Мунц — пачку сахара, которую купила вчера в кондитерской. Вовка, по кличке Козерог, вытащил из парты кепку, которую он, с его личных слов, затолкал тигру глубоко в пасть.
   Ребята растерянно смотрели друг на друга. Не началась ли пьеса?
   В классе кто-то тихо зарычал.
   Ребята вздрогнули и все разом взглянули на Васю. Так это он бегал по городу тигром?.. И совсем настоящим?.. Все поверили, весь город! Барышев даже штаны ему отдал. Ну и Филёнкин! Значит, настоящий артист! И трагик настоящий. И комик настоящий.
   А тугодум Игорь начал соображать: зачем это его сосед по парте Вася Филёнкин, или, как его ещё называют, Фанеркин, или, как его ещё называют, принц гороховый, так странно зарычал?
   А?.. Ага…

   На тумбочке стоит телефон и стакан. Из стакана торчит карандаш. Рядом с тумбочкой — чертёжная доска на высоких тонких ножках. К доске приколот чертёж. На полочке разложены измерители, ластики, щётка-смётка, лекала, похожие на узоры в старинных чугунных решётках.
   На стуле — два портфеля: большой, солидный, с ремнями, с жёлтым замком с делениями, и школьный, потрёпанный, замок без всяких делений, ручка перевязана проволокой.
   В углу комнаты стоит футляр, в котором носят чертежи. На футляре написано: «Главпроект». Обеденный стол накрыт для завтрака: яйца, бутылка с молоком, стакан, из которого на этот раз торчит не карандаш, а чайная ложка. На полу валяются пустые коробки из-под лиц и пустые бутылки из-под молока.
   В ванной комнате течёт вода.
   Пётр Петрович Скворцов, начальник Главпроекта и отец Пети Скворцова, стоит в майке, в домашних тапочках и с полотенцем через плечо. Во рту зубная щётка.
   Пётр Петрович сердито говорит, не вынимая изо рта зубной щётки:
   — Яйца!.. Бутылки!.. Что натворил в квартире! Немыслимо! Чудовищно!
   Говорит это, обращаясь к ванной комнате. Но оттуда никто не отвечает.
   — Ты слышишь? — повышает голос Пётр Петрович. — А теперь ещё ведро появилось. Дай мне хоть зубы дочистить!
   Наконец в ответ доносится голос Пети:
   — У меня КВН по физике. Ты же знаешь, после уроков. Ответственный день!
   — Кавеэны, железные хоккеисты, мезуры…
   — Нарочно путаешь — цезуры, а не мезуры!
   — Акопелло, секция клубники…
   — Не клубники, а земляники. Виталик переходит из секции земляники в другую секцию. Так надо для дела. Команда решила.
   Пётр Петрович с яростью трёт щёткой зубы.
   — Мы учились в школе совершенно нормально и были грамотнее вас, кавеэнщиков. Да. И находчивее. Надо нормально делать нормальные уроки, а не фокусничать. Ваши фокусы, я уверен, выеденного яйца не стоят! — И при этом Пётр Петрович подфутболил одну из коробок из-под яиц. — Ты пустишь меня умыться или нет? Я на работу опаздываю! У меня тоже ответственный день: чертёж сдаю!
   Пётр Петрович сдавал сегодня чертёж в Главмонтаж и в Главсырьё двум другим начальникам — Тумаркину и Дятлову. Людям вредным — Пётр Петрович всегда с ними скандалит, в особенности когда сдаёт чертёж. Доходит до состояния кипятка.
   Из ванной комнаты появляется Петя в майке, в домашних тапочках и с пустым ведром, с которого стекают капли воды. На ведре написано: «6-й «А».
   Петя не видит, что перед ним стоит отец. Он весь в себе, в своей проблеме. Со вздохом говорит:
   — Бекчакова придумала. Или Зинка.
   Высоко поднимает на вытянутой руке ведро, как бы взвешивая его. Пётр Петрович пытается войти в ванную комнату, где по-прежнему шумит вода. Но Петя успевает оттеснить отца от дверей.
   — У нас двести сорок восемь очков. На прошлых кавеэнах набрали. По химии, по алгебре, по французскому, по…
   Отец с негодованием пытается вытащить из ванной комнаты сына.
   — Хотя бы по турецкому! — кричит он, доходя до состояния кипятка, всё равно что с Тумаркиным и Дятловым.
   Гремит ведро, льётся вода. На тумбочке зазвонил телефон. Петя направляется к телефону. Он опять поднимает на вытянутой руке ведро, взвешивает его. Капли цепочкой тянутся следом за Петей к телефону. Берёт трубку:
   — Виталик? Я своё сделаю и с ведром и с яйцом. Меня осенит. Неделю не осеняло, а сегодня осенит. Утром пораньше встал.
   В ванной перестала литься вода. Это Пётр Петрович закрыл кран.
   — Мы с отцом знаешь сколько яиц съели! Все одинаковые попадаются. И молоко пьём литрами. Никак бутылку не найду. Тоже одинаковые. Отец озверел от яиц и молока. — Петя покосился на двери ванной комнаты. — С карандашом в стакане у меня в порядке. Вчера вечером осенило. А с ведром Бекчакова придумала или Зинка. Ты, Виталик, давай с мощностью спички заканчивай. Кавеэн по пению проиграли. И всё из-за гудошников, не могли правильно акопелло спеть. — Прижав плечом телефонную трубку, Петя начал поднимать ведро, потом наклонил его и вылил остатки воды в стакан, в котором был карандаш. — Как там Серёжа?.. Землю носом роет. Вчера к ним в класс пришёл, а у них совещание. Заорали — подсматриваешь! И больше всех Бекчакова и Зинка. А я им говорю — я пришёл как капитан нашей сборной к Серёже. Уточнить кое-что. Капитан с капитаном. А?.. Уточнил. Будем проводить у нас в классе. Математику у них, а физику теперь у нас. Так что на собственном поле. Позвони Глебке, Вите Фадееву и Лейкину. А?.. Лейкин болен? Нашёл время болеть. Опять у него насморк. Так ему и надо. В акопелло загудел невпопад. Надя Гречкина хныкала — с молекулами керосина не получается, испарение не такое, как надо. А Юлька сама звонила. Моральный дух, говорит, надо поднять в команде. «Товарищ подросток, не будь дитём, а будь — борец и деятель!»
   Петя положил трубку.
   Из ванной вышел отец. В рубашке, в галстуке.
   Петя опять пробирается в ванную с ведром. Незаметно, боком.
   Пётр Петрович подошёл к тумбочке и вынул из неё книгу. Справочник. Начал читать стоя. Перевернул страничку, другую. Раскрыл длинную таблицу, будто гармонь растянул. Не глядя вытащил из стакана с водой карандаш. Карандаш был мокрым. Лицо у Петра Петровича нервно передёрнулось. Он смахнул с карандаша воду и подчеркнул что-то в чертеже, приколотом к доске. Потом опять взял справочник и растянул ещё одну гармонь.
   Появился Петя. Он тоже одет. Ведро бросил посредине комнаты, подошёл к столу и начал очищать от скорлупы яйцо. Поставил яйцо на горлышко пустой молочной бутылки, примерил, пролезет яйцо в бутылку или нет. Яйцо не пролезло. Петя положил его на тарелку к отцу.
   Отец продолжает разглядывать таблицу и подчёркивать, поправлять чертёж. Взял даже одно из лекал и начертил линию по лекалу. Такую, как старинная чугунная решётка.
   Петя очищает следующее яйцо и проделывает с ним то же самое. Яйцо в бутылку не пролазит. Петя нехотя его съедает. Пётр Петрович откалывает от доски чертёж, сворачивает и прячет в футляр, на котором написано: «Главпроект». Идёт к столу, садится и начинает завтракать, жевать яйцо, которое положил ему на тарелку Петя. Наливает в стакан чай, кладёт сахар. Помешивает ложечкой. Каждый из них думает о своём: у кого КВН по физике, у кого новый чертёж, Тумаркин и Дятлов.
   Раздаётся звонок в двери. Продолжительный. Так звонят почтальоны или дети, которые потом убегают от дверей. Пётр Петрович, отхлебнув из стакана чаю, направляется к дверям. Возвращается удивлённый: за ним идут посыльные и с трудом втаскивают в комнату огромный бумажный свёрток.
   Один из посыльных спрашивает у отца:
   — Заказ делали?
   Неужели опять яйца и молоко?
   — Мы спешим. Адрес-то ваш? — И посыльный протягивает квитанцию.
   Пётр Петрович взял квитанцию, поглядел.
   — Адрес наш.
   Он ждёт того момента, когда за посыльными закроется дверь. И дверь закрылась.
   Пётр Петрович кинулся к сыну. Он был в состоянии кипятка, шевелил, раздувал ноздри, и внутри у него что-то глухо булькало. Петька прыгнул к столу. Столы спасают от преследования, в особенности круглые. Не надо быть даже членом Клуба весёлых и находчивых, чтобы понять это.
   Набирая скорость, отец и сын завертелись вокруг стола. В орбиту вращения оказалось втянутым и ведро. Гремело, подскакивало и разбрызгивало капли теперь не только по полу, но и на стены.
 
 
   — Чепухой в школе занимаетесь! — размахивал руками Пётр Петрович, пытаясь сохранить равновесие и вышвырнуть ведро из орбиты вращения. — Игроки! Лентяи! Тунеядцы!..
   — Подумаешь, чертишь всякое! Мы на кавеэне по рисованию двадцать пять очков заработали! Лейкин курицу вписал в треугольник!
   Ведро вылетело из орбиты вращения, но тут Пётр Петрович наскочил на пакет из гастронома.
   — Надо что-то предпринять. Хватит с меня! — Пётр Петрович остановился, сдвинул галстук, расстегнул ворот рубашки. Ноздри его опали.
   — Что ты понимаешь в моих делах?
   — Всё понимаю. Я тоже учился.
   — Когда это было? После дождичка в четверг!
   — Я учился в нормальной советской школе! И без этих самых куриц в треугольниках!
   — А по телевидению сказали, что КВН пора в ООН записать.
   — В ООН?
   — Да. И с западом сразиться. — Петя на всякий случай приблизился к столу.
   Вдруг огромный свёрток, который лежал недалеко от стола, прорвался и из свёртка появилась маленькая девочка в белой шапочке продавца. При этом раздался звук, похожий на звук кофейной мельницы. Пётр Петрович от удивления взял с тумбочки стакан и начал размешивать карандашом воду. Потом прихлебнул как чай. Удивишься тут, когда перед тобой из свёртков вылазят совершенно живые люди.
   — Тебя прислал гастроном? — Петя, капитан команды, должен быстро реагировать на всё неожиданное и сверхъестественное.
   — Да, — ответила девочка.
   — Но я больше ничего не заказывал!
   — А больше и не надо.
   — Но… это… право… — пробормотал отец и выпил до конца воду-чай.
   — Мы знаем, как вам помочь, — сказала девочка. — Мы ведь тоже играем в КВН у нас в гастрономе.
   Девочка подошла к стулу, на котором стояли портфели. Отцовский портфель она протянула сыну, а портфель сына протянула отцу. Из угла принесла футляр с чертежом, на котором было написано «Главпроект», и тоже протянула Пете. А отцу дала пустое ведро.
   — Но позвольте, вы ошиблись! — возмутился отец. Получается — не ты у себя дома, как дома, а вот люди из свёртков у тебя дома, как у себя дома! Вылазят и творят, что им вздумается!
   — Да. Ты ошиблась… — пробормотал Петя.
   Девочка покачала головой.
   — Нет, Петя. — И она взглянула на Петра Петровича. — Нет, Пётр Петрович. — И она взглянула на Петю.
   — Вы опять ошиблись. Я Пётр Петрович, а он просто Петя!..
   — Вы, Пётр Петрович, теперь просто Петя, а он теперь Пётр Петрович.
   Девочку не собьёшь — она совершенно точно знала, чего добивалась.
   «Ну и КВН начинается!» — подумал Петя. А вдруг это происки Серёжи Андреева, капитана сборной 6-го «В», сборной «вешников»? Интригу затеяли против него, капитана 6-го «А», великих «ашников»! На пении Витю Фадеева холодным кефиром в буфете напоили, заморозили кефиром, а потом и похитили на всякий случай. Нет, чтобы Лейкина, Фадеева выбрали, знаменитое сопрано. Сейчас к Пете добираются.
   Пётр Петрович подумал о Тумаркине и Дятлове. В прошлый раз Тумаркин и Дятлов при обсуждении чертежа затеяли интригу. Его помощницу Веру Борисовну довели до слёз.
   Главмонтаж и Главсырьё против Главпроекта! Кричат — так надо для дела! Плутократы!
   А теперь, что ещё такое за интрига?..

   Потрёпанный портфель, ручка перевязана проволокой и ещё ведро — Пётр Петрович шагает по улице. Надо повернуть вот сюда, за эту бочку с квасом, и здесь должна быть школа. Нет, бочки с квасом мало — надо повернуть ещё и в этот переулок, потом… в этот, кажется. Да. Очень похоже. Кстати, надо купить сигареты.
 
 
   Он подошёл к табачному киоску. Достал кошелёк, протянул продавщице деньги.
   — Пачку сигарет «Ароматные».
   Продавщица укоризненно взглянула и ответила:
   — Школьникам сигареты не продаём.
   Пётр Петрович растерялся. Действительно, все уверены, что он школьник? Или виновато ведро с надписью? Но во всяком случае от киоска пришлось отойти — продавщица приготовилась читать мораль, воспитывать. Пётр Петрович смущённо убрал в карман кошелёк. Итак, в школу надо повернуть за угол в переулок. Он решительно повернул в переулок. Зацепил ведром сумку, которую несла женщина.
   — Петя Скворцов? Ты что расхаживаешь? До занятий остались минуты!
   Пётр Петрович смущённо улыбнулся. Он понятия не имел, кто с ним разговаривает. Очевидно, какой-то школьный работник. В сумке у женщины книги, прозрачная банка с крышкой, а в банке палочки, какими обыкновенно доктора смотрят горло.
   — Я… в школу… да, да, — забормотал Пётр Петрович и почувствовал что от страха взмокла спина. Неужели он теперь ученик 6-го «А», и всё! «Ашник», как говорит Петя. Невероятно!..
   Он вспомнил сказку, как человека превратили в карлика, в гусеницу или в блоху. А с ним случилось и того хуже — превратили в школьника, да ещё в собственного сына! Имел неосторожность выкрикнуть слова, что учился в школе и что это выеденного яйца не стоит. Как-то так он сказал.
   — Скворцов! — Женщина погнала Петра Петровича перед собой в школу. — Куда повернул? Разве там школа! Задумал что-то, с утра болтаешься!
   — Я… — Пётр Петрович показал на ведро, — за квасом вышел.
   — Ты должен быть в школе. И немедленно. Дай-ка дневник!
   Пётр Петрович поставил на землю ведро и начал рыться в портфеле, искать дневник. В портфеле была молочная бутылка, яйцо, почему-то уже очищенное. Наконец достал дневник, старый и потрёпанный, ничуть не лучше портфеля, только что не перевязанный проволокой.
   Женщина сделала запись в дневник, сказала:
   — Утром ученик должен быть в школе, а не у бочки с квасом. И мне ещё кажется, что от тебя пахнет табаком.
   Пётр Петрович на всякий случай перестал дышать.
   — Спрячь дневник.
   Пётр Петрович спрятал дневник.
   — Сейчас некогда, потом разберёмся. — Женщина слегка подтолкнула Петра Петровича сумкой.
   Он пошёл впереди, теряя последнюю волю и последнюю самостоятельность. В школе женщина обратилась к другой женщине, которая стояла в дверях с красной повязкой на рукаве.
   — Пропустите его, Мария Емельяновна.
   — Опоздал, Скворцов. Некрасиво получилось, — сказала Мария Емельяновна. — Ну, что ты застыл?
   — Я… ведро.
   — Из вашего класса. В класс и снеси.
   Пётр Петрович повернулся и пошёл по коридору, не зная, куда он идёт.
   — Скворцов, да что с тобой! — крикнула та, первая женщина, которая привела его. — Труд у вас сегодня на первом уроке!
   Пётр Петрович сжался от страха. Где занимаются трудом? Хотя ему примерно известно, что труд — это значит железный хоккеист.
   — Живо на пятый этаж, Скворцов!
   Пётр Петрович побежал по лестнице на пятый этаж. Неужели никто не видит, что он родитель, а не ученик? Совсем никто?
   Сердце громко колотилось. Давно не бегал по лестницам. Второй этаж… третий… Сердце колотится, и ноги подворачиваются. Добежит он до пятого этажа или не добежит?
   Сердце уже не колотилось, дышать он почти перестал. Бросил ведро и сел на него между этажами. Не добежал…
   Почему нет лифта? Безобразие! Ах да… он в школе. И он — сын, а не отец. А впрочем, чего он растерялся? Он всё-таки учился в школе и был нормальным советским учеником. К чему паника? Из-за лифта, что ли? Он докажет… он покажет… Сыну и школе…
   — Скворцов!
   Это ему показалось. Никто его не окликал. Нервничает.
   Пётр Петрович поднялся с ведра и пошёл дальше. Надо искать свой класс. Добрался до пятого этажа. В коридоре на стене висели правила для учеников 5 — 8-х классов. Перечислены пункты.
   «При встрече с работниками школы, знакомыми и товарищами приветствуй их. Будь аккуратно одетым дома и в общественных местах. Уважай мнение коллектива. Береги общественное имущество…»
   Пётр Петрович подумал: как он, соответствует требованиям? Всё ли с ним в порядке? Коллектив… приветствия… имущество… Всё было. И ничего ему не помешает теперь… но тут он увидел Марию Емельяновну с красной повязкой. Она приставила к глазам ладонь и смотрела на него, как люди смотрят в степи, когда хотят что-то разглядеть. И вот пока Марии Емельяновне не удалось его как следует разглядеть, пока она на него смотрела как в степи, Пётр Петрович взялся за ручку первой попавшейся двери и вошёл в первый попавшийся класс.

   Петя увидел такси и поднял руку с портфелем: остановится такси или не остановится?
 
 
   Такси остановилось. Тогда Петя растерялся, решил сделать вид, что не поднимал руки, а у него зачесалась голова. Поставил на землю портфель, рядом положил футляр с чертежом и начал чесать голову. Такси стояло, и Петя стоял и чесался.
   Водитель сердито сказал:
   — Долго ждать, гражданин?
   «Гражданин?..» Значит, он действительно не Петя, а Пётр Петрович. Конечно, если «гражданин»! Петя подхватил портфель, футляр с чертежом и сел в такси.
   Водитель включил счётчик.
   — Куда поедем?
   А правда — куда? Петя был как-то у отца в Главпроекте. Очень давно — коридоры, коридоры, двери, двери, буфет, лестница. Лифт ещё, кажется. Теперь бы только вспомнить — где эти коридоры, буфет и лифт…
   — Что вы всё чешетесь, гражданин? Ехать-то куда будем?
   Петя чесался уже по-настоящему: он совершенно не знал, куда ехать. Вот бы кто-нибудь вытащил его из такси. Шёл бы кто-нибудь из учителей, увидел и закричал: «Ты что, Скворцов, в такси рассиживаешь! Тебе в школе надо сидеть, за партой!»
   Щёлкал счётчик. Хватит денег, чтобы заплатить за то, что сидишь в такси, или не хватит? А вообще ехать не обязательно — имеешь право и просто сидеть. Нравится тебе сидеть в такси по утрам, вот и сидишь. Кому нравится ехать, кому сидеть.
   Заговорил радиотелефон. Водитель снял трубку, ответил диспетчеру:
   — Не знаю, свободен или занят.
   И тут Петя вдруг всё придумал: он быстро вытащил из футляра чертёж, развернул. На чертеже внизу было написано: «Улица Первомайская, дом 2».
   — Первомайская, дом два.
   Всё-таки захотелось прокатиться. Кому нравится сидеть в такси, а лично Пете — ехать. Да и когда ещё удастся такое, чтобы одному, самостоятельно, с красивым портфелем без проволоки — и в такси! Только вот счётчик деньги считает безостановочно. Накручивает цифры.
   Петя начал соображать, сколько понадобится денег, чтобы расплатиться с шофёром, когда приедет на Первомайскую. Он теперь примерно знает, где эта улица, догадывается.
   Проехали знакомую бочку с квасом, табачный киоск.
   Счётчик считает. А Петя думает, вспоминает правила из алгебры. Отнимаемое, умноженное на прибавляемое, даёт в результате отнимаемое. Деньги, конечно, отнимаемое, а улицы — прибавляемое. А может быть, здесь больше подойдёт правило возведения в степень многочлена? Счётчик показывает рубли и копейки. Или решить квадратом двух чисел? И получится всё с запасом на всякий случай, в квадрате. И деньги с запасом, и улицы с запасом. Но в этот момент такси остановилось у высоких дверей высокого дома. На счётчике Петя увидел и не многочлен и не квадрат суммы, а девяносто копеек.

   Пётр Петрович открыл дверь класса и не понял, куда он попал. В школе он или уже не в школе? Перед ним была пошивочная мастерская. Жужжали, крутились электрические швейные машины. Склонились девочки, что-то шили. На столах валялись куски цветной материи, пустые катушки, картонки с пуговицами, булавками.
   На Петра Петровича никто не обратил внимания.
   — Здравствуйте.
   «При встрече с работниками школы, знакомыми и товарищами приветствуй их».
   Никакого приветствия в ответ.
   На всякий случай застегнул на все пуговицы пиджак.
   «Будь аккуратно одетым дома и в общественных местах».
   Девочка с ближайшей машины перестала строчить, подняла голову и уставилась на Петра Петровича.
   — Ты чего не на занятиях?
   — Я на занятиях, — ответил неуверенно Пётр Петрович.
   Тогда и другие девочки перестали шить.
   — Но ведь первый урок труда?
   — Я знаю.
   — Так иди к своим мальчишкам.
   Он попал в свой класс, только не к мальчикам, а к девочкам. Мальчики вытачивают где-то хоккеистов. Он столько раз слышал от Петьки об этих хоккеистах из железа для игры в настольный хоккей.
   Девочки окружили Петра Петровича.
   — Мы по кавеэну все домашние задания решили.
   Наверное, это Юля. Петя часто переговаривался с ней по телефону. Это она заставляла новые коробки с яйцами покупать. Вот ты какая! Чёрненькая, вертлявая. Фартук в сборочку и карман на фартуке тоже в сборочку. А может быть, не Юля? Может быть, Надя Гречкина, которая с молекулами керосина что-то решает? Или уже решила, если все домашние задания сделала.
   И Пётр Петрович в утешение подумал, что керосин в доме — это хуже коробок с яйцами.
   Девочки смеялись, прыгали вокруг Петра Петровича. Им надоело работать за машинами. И потом их веселило ведро, с которым он стоял.
   В дверях появилась Мария Емельяновна.
   — По местам. Я просила закончить двойные швы. — Увидела Петра Петровича. — Зачем здесь оказался? И одет всё-таки не по форме. Дай дневник.
   Пётр Петрович опустил на пол ведро и начал рыться в портфеле, искать дневник. Наконец нашёл, достал. Мария Емельяновна прочитала о бочке с квасом, взглянула на ведро и покачала головой. Конечно, глупый вид с этим ведром. Дурак с писаной торбой. Вот именно.
   Мария Емельяновна попросила у девочек ручку и записала в дневник, что Петя явился в школу одетым не по форме и чтобы отец обратил на это внимание. Значит, напрасно застёгивался на все пуговицы. Обидно.
 
 
   К Петру Петровичу подкралась чёрная вертлявая девочка. Незаметно вытащила из портфеля очищенное яйцо и бутылку. Засмеялась и ехидно спросила:
   — Отгадали? Да куда вам, рахитики!
   — А?.. — Пётр Петрович не понял, что она имеет в виду. Но потом вдруг сообразил — он во вражеском классе! Он у «вешников»! А он «ашник»! И наверное, это какая-нибудь Зинка или Векчакова!..

   Петя вошёл в вестибюль и растерялся. Что дальше делать? Когда он был у отца, отец его встретил и сразу повёл в буфет. Но сейчас с утра неприлично идти в буфет. Что подумают?
   В вестибюле работало два лифта и дежурила лифтёрша.
   Ни шагу назад. Победа или смерть! Даёшь гимн кавеэна о весёлых и находчивых.
   Петя разогнался и вскочил в лифт. Ничего, что много народу: Петя весело и находчиво втиснулся. Даже сумел весело и находчиво поставить портфель. Хотел поздороваться (школьное правило номер один), но тут втиснулась лифтёрша и сказала:
   — Пётр Петрович, пожалуйте в соседний. — Взяла у Пети футляр с чертежом. — Здесь вы уже лишний.
   Петя вышел и занял место в соседнем. Дверь захлопнулась, и лифт поехал. А портфель? В другом лифте! А чертёж и вовсе у лифтёрши! Но чертёж — ладно, он Пете не нужен, он смущал. А вот портфель… большой, солидный, с ремнями и без проволоки.
   Петя приехал на последний этаж. Вместе с ним на другом лифте приехал портфель. Кто-то довёз, отдал Пете и ушёл.
   Петя остановился в коридоре. Увидел доску с приказами. Почему-то вместо «Главпроекта» было написано «Главмонтаж». Перепутали, что ли?
   В это время поднялся лифт, и из него вышла лифтёрша. Приставила к глазам ладонь, точно начала искать человека в степи. В другой руке держала футляр с чертежом.
   Петя тут же толкнул первую попавшуюся дверь в коридоре и вошёл в неё.

   Пётр Петрович наконец среди своих, среди мальчиков-«ашников» — Глебки, Виталика, Фадеева Вити. В слесарной мастерской делает из железа хоккеистов. Девочки-«ашники» — Юля, Надя Гречкина и другие — в комнате гигиены занимаются «профилактикой здоровья». Девочки-«вешники» продолжают шить. Мальчики-«вешники» в столярной мастерской строгают доски. Без находчивости в школе иногда не узнаешь, где и чем ты сегодня будешь заниматься. КВН! Но если ты и узнал, тебе от этого не легче. Петру Петровичу, во всяком случае: он не умеет делать хоккеистов. Он бы сейчас начертил двутавровую балку, крановый рельс, гайки-барашки, рым-болт, только бы не заниматься хоккеистом. Не может он с ним справиться!
   Хорошо, что помог Виталик. Это которому Петька велел вычислить мощность спички. Пётр Петрович слышал.
   Виталик сразу понравился Петру Петровичу весёлый и находчивый. По-настоящему. Вот кому быть капитаном команды, а не Петьке, у которого и есть что одно нахальство.
   — Ты чего? — спросил Виталик.
   — Да как-то у меня не очень с хоккеистом, — ответил Пётр Петрович, суетясь вокруг сверлильного станка.
   — Разучился? — Виталик с удивлением взглянул на Петра Петровича. Взял у него заготовку и начал высверливать хоккеиста на станке не так густо, как это делал Пётр Петрович, чтобы отверстия не сливались, не захватывали сверло и не выворачивали заготовку из рук.
   — Иди к плите и выбей зубилом.
   Пётр Петрович пошёл к металлической плите, попробовал выбить зубилом хоккеиста. Ничего — выбил. Руки оцарапал, но всё-таки выбил. Отвык от зубила. И от молотка отвык. Как-то так, незаметно. Он всё больше карандашом последнее время трудился. А ребята лихо размахивают молотками, точат напильниками, рубят зубилами.
   Сегодня школа шьёт, строгает, месит тесто, стучит и сверлит. У Петра Петровича не только царапины появились, но и синяк на пальце. Пётр Петрович помалкивает, боится. Скорее бы звонок с урока и кончились эти хоккеисты.
   Глебка к нему подходит. Тоже член команды. Показывает своего хоккеиста и спрашивает:
   — На кого похож?
   Пётр Петрович пожал плечами.
   — Сологубов. Неужели не видишь? Сологубов всегда без шлема.
   — Да, — сказал Пётр Петрович.
   — А то нет?
   — Да, — ещё раз сказал Пётр Петрович.
   — А то нет? — не успокаивался Глебка.
   Пётр Петрович был согласен: Сологубов так Сологубов — в шлеме, без шлема. Курица в треугольнике, курица без треугольника.
   Много ли сегодня уроков? У Петьки дневник не заполнен, так что не узнаешь. А в коридоре расписания не нашёл. Висит, очевидно, в учительской. Не пойдёт же он в учительскую! Случится ещё что-нибудь, в дневник опять запишут. Нахватает он Петьке замечаний. Что ни говори, отвык от школы, от нормальной советской школы.
   Уроки уроками, но впереди ещё КВН, главное событие дня. Если он проиграет как капитан, Петька его на порог дома не пустит, сгноит. Или будет гонять вокруг стола. Конечно, теперь всё наоборот. А что же сегодня Тумаркин? Настоящий Тумаркин. Он обязательно попытается изменить в чертеже допуски, посадки и сечения. И Дятлов выступит за него. Немедленно. Главсырьё поддержит Главмонтаж! Как всегда. Типичные «вешники», у которых нет двухсот сорока восьми очков. Будут кричать, что они занимаются производством, что они всё понимают, всё умеют — шить, строгать, месить тесто, вытачивать хоккеистов. Их бы в школу сюда, обоих.
   Но пока что надо заканчивать хоккеиста. И не Тумаркину, и не Дятлову, а ему, Петру Петровичу Скворцову. А тут Глебка, Виталик и Витя Фадеев, которого кефиром заморозили, пристают: ну как с яйцом, отгадал? Пётр Петрович понятия не имеет, что надо было отгадывать с яйцами. Он только их ел, пока не взбунтовался.
   На всякий случай сказал:
   — Отгадал.
   — Уверен?
   — Это как рым-болт или швеллер.
   — Чего? — изумился Глебка.
   — Швеллер, — повторил Пётр Петрович. Что ещё он мог придумать такое, чтобы звучало убедительно? Чтобы они оставили его в покое. А когда наступит время соревноваться, он, может быть, удерёт из школы. Удастся ли ему удрать? Единственный путь к спасению. Не победа, а смерть. Все шаги назад. Для него это ясно. Никаких сомнений.
   Глебка всё ещё с изумлением смотрел на Петра Петровича, и тогда Пётр Петрович, чтобы как-то отвязаться от Глебки, спросил у Виталика совершенно невинным голосом:
   — А ты с клубникой уладил?
   — Не клубникой, а земляникой.
   — Ну да, земляникой.
   — Уладил. Перехожу в секцию лилий. Нам с ними ещё сражаться по биологии.
   — С кем?
   — Да ты что сегодня — с луны свалился?
   — Забыл.
   — Договорились — после физики будет биология, потом зоология, потом геометрия, потом планиметрия.
   — Биология, зоология, геометрия, планиметрия…
   — Конечно. А то нет?
   — Глебка записался в секцию червей.
   — Да, — кивнул Глебка. — Нервная система у червей. В секции основательно это. И насчёт слизня. Всё видит серым. У него нет цветного зрения.
   — Нервная система у червей — это хорошо, — кивнул Пётр Петрович.
   — На животе она у них.
   — Это хорошо.
   — А ты на руках начал ходить?
   — Что?!
   — На руках. По физкультуре. На всякий случай. Договорились ведь.
   — Да, да… скоро начну, — опять слабо кивнул начальник Главпроекта и напильником нанёс себе очередную царапину.

   — Не ожидал. Вот не ожидал! — сказал толстый человек и поднялся из-за стола. Он был в белой рубахе и в белых летних штанах. От этого казался ещё толще.
 
 
   Петя растерянно поставил на землю портфель.
   — Входите, почтеннейший, входите. — И толстый человек повёл его и усадил в кресло. — Значит, обдумали и согласились?
   — Что я обдумал?
   — Как — что? Чертёж.
   — Чертёж?
   Толстый человек внимательно поглядел на Петю и как-то угрожающе засопел.
   — Да, обдумал, — согласился быстро Петя.
   — И ваши посадки завышены. Допуски занижены.
   — Завышены, занижены, — повторил Петя.
   Толстый человек радостно воскликнул:
   — Я говорил — мы правы! Я прав! Главмонтаж всегда прав! Мы — производственники, вы — проектировщики.
   И тут вдруг Пете показалось, что он на кавеэне — встреча капитанов.
   — У вас очки начисляют?
   — Какие очки?
   Темнит, как Бекчакова или Серёжа. Они темнят, когда их спрашиваешь о соревновании. Спроси о чём угодно — темнить не будут, а о соревновании будут темнить. Изворачиваться, чтобы не проболтаться. Случайно.
   — Значит, очки не начисляют? — ещё раз спросил Петя.
   — Имеете в виду премиальные? — засмеялся Тумаркин. — Наш чертёж премиальных не даст.
   — Почему? — возмутился Петя.
   — Не даст, — настаивал Тумаркин.
   — Даст. Как звали лошадь Тараса Бульбы? У кого самый большой в мире барабан? Можно ли подкову сломать зубочисткой?
   Тумаркин, подавленный, молчал.
   — А устройство пипетки вы знаете? А искусственного спутника Земли? Можно ли ртуть наколоть вилкой?
   — Прошу не говорить отвлечённо, а конкретно по чертежу.
   — У меня нет с собой чертежа. — Голыми руками не возьмёшь: Петя опытный кавеэнщик.
   — У меня есть типовой. — И Тумаркин подвёл Петю к доске, на которой был укреплён чертёж. Но Петя вспомнил, отец на своём чертеже вносил поправки. Даже сегодня утром. Что-то выпрямлял, а что-то закруглял. Отца всё время осеняло.
   Петя поглядел на чертёж. Непонятно. Три больших листа бумаги прикреплены к доске, написано в трёх измерениях. А потом ещё литейные уклоны, острые кромки, вид по стрелке, сечение по «В». Ах, по «В»? Ну да, типичные «вешники»! Поддаваться нельзя! Товарищ подросток, не будь дитём… Внимание… Время тридцать секунд… Что изображено на чертеже? Автомобиль не автомобиль, трактор не трактор, барабан не барабан, пипетка не пипетка… На одном из листов ещё написано — повернуть.
   Петя отошёл, повернул голову. Тумаркин наблюдает, ждёт, когда Петя начнёт соглашаться.
   Петя повернул голову так, что даже Тумаркина начал видеть вверх ногами. Надо было в такси повнимательнее рассмотреть чертёж. Адрес прочитал и обрадовался. Голова с мозгами!.. Чучело соломенное!..
   Петя перестал переворачиваться, потому что едва не упал на ковёр. Сила, с которой Земля притягивает к себе тела, называется силой тяжести или весом тела. Интересно, какой вес тела у Тумаркина. Такой же, как у самого большого барабана в мире? А чего, собственно, он мучается? Всё надо переделать по сечению «А»! В конце концов, «ашник» он или кто?
   — Переделать по сечению «А».
   — Вы и так беспрерывно переделываете! — возмутился Тумаркин. — Опаздываете в отношении сроков. Деталировщики ваши и копировщики!
   — А что такое нагорье? А плоскогорье? Сколько времени живёт майский жук во взрослом состоянии?
   Тумаркин порозовел, сделался ещё толще по всем сечениям и начал глухо булькать, наливаться кипятком. Точь-в-точь как родной отец.

   Пётр Петрович на перемене увидел наконец весь 6-й «А». Девочки пришли с профилактики здоровья, и класс восстановился. Шестой «В» тоже восстановился: перестал шить и строгать.
   Ребята бегали, кричали, спорили. Коридоры гудели от их голосов и беготни. Пётр Петрович с портфелем и ведром уселся в классе отдохнуть. Ныла поясница, болели руки. В особенности синяк на пальце.
   Вошёл дежурный по этажу старшеклассник. Спросил:
   — Почему в классе?
   — Отдыхаю.
   — Давай выходи. Не положено.
   — Я хочу посидеть, отдохнуть.
   — На уроке посидишь, отдохнёшь. А сейчас гуляй в коридоре. — И старшеклассник взял Петра Петровича за воротник пиджака.
   Пётр Петрович не сопротивлялся. Старшеклассник выволок его в коридор, запер на ключ дверь, а Петру Петровичу легонько наподдал ногой.
   — Гуляй! Проветривайся!
   Пётр Петрович не сопротивлялся, начал гулять, проветриваться.
   Его окружили Виталик, Глебка, Витя Фадеев и ещё кто-то, с кем он делал железных хоккеистов.
   — Мы тебя ищем. Французский отменили. Лидия Максимовна заболела.
   — Ну и что?
   — Как — что? КВН будет после пятого урока!
   — После пятого, — машинально повторил Пётр Петрович.
   — А то нет!
   Пётр Петрович сам бы с удовольствием заболел вместо Лидии Максимовны. Чем-нибудь инфекционным, чтобы положили в больницу и никого не пускали. Или хотя бы просто насморком заболеть, как Лейкин. Может, пойти в буфет и выпить холодного кефира? Заморозиться?
   Прибежали девочки: Юля (хотя и тоже вертлявая, но совсем не чёрненькая, а русоволосая), Надя Гречкина и ещё две девочки, о которых Пётр Петрович только знал, что они лучше всех замесили тесто.
   — А «вешники» гордые, — сказала Юля. — Отгадали наши вопросы.
   — Не может быть! Я за свой вопрос ручаюсь.
   — И я за свой. А то нет?
   — А я не знаю, — неуверенно проговорила Надя Гречкина. Она вся была какая-то неуверенная. — Бекчакова сказала, что вопросы маннокашные.
   — Что? — Юля даже притопнула каблуком от негодования.
   Надя втянула голову в плечи. Она была не рада, что сказала.
   — Маннокашные! — закричал Глебка. — Ты слышишь? Чего ты молчишь? — И он толкнул Петра Петровича.
   — А ведро? Где ведро? — Это уже закричали две девочки, которые лучше всех замесили тесто.
   — В классе, — ответил Пётр Петрович. Он ответил девочкам, потому что не знал, что ответить Глебке. Глебка — это его Тумаркин и Дятлов. Определённо.
   — А ты отгадал? — не успокаивался Глебка.
   — Что?
   — А с карандашом? А с… — И Глебка опять толкнул Петра Петровича.
   Но тут Глебку самого Юля толкнула, чтобы замолчал: появились «вешники».
   Они несли большую коробку с медицинскими банками. На тарелке кусок льда. Колбы, деревянный штатив.
   — Смежные сосуды решают, уровни жидкости, — сказала Юля и таким голосом, что если бы «вешники» услышали, то не обрадовались бы. — Мой вопрос.
   — И пипетку.
   — Может быть, жидкий металл? Это мой вопрос.
   — А медицинские банки для чего? С банками вопросов мы не задавали. Петька, ты задавал?
   Пётр Петрович отрицательно покачал головой. Он лично ничего «вешникам» не задавал.
   — А если мы не сделаем с ведром и яйцом? — спросил Виталик. — А они с пипеткой и смежными сосудами? Что тогда?
   — Очки сравняются. Могут сравняться, — ответила Надя и опять втянула голову в плечи.
   — Что ты всё молчишь? — повернулась Юля к Петру Петровичу.
   — Да. Сорок восемь очков.
   — Двести сорок восемь, — поправили девочки, лучше всех замесившие сегодня тесто.
   — Да проснись ты! — рассердилась Юля.
   Высокий паренёк в форменном кителе, проходя мимо Петра Петровича, крикнул:
   — Салют наций, капитан!
   Пётр Петрович ответил:
   — Салют. — Наверное, это капитан «вешников», Серёжа.
   — После пятого! — крикнул высокий паренёк.
   — После пятого, — ответил Пётр Петрович едва слышно.

   Был урок литературы. Петра Петровича вызвали отвечать.
   — Читай, — сказал учитель, удобно располагаясь за столом, совсем как Пётр Петрович у себя в Главпроекте. Даже пуговичку пиджака расстегнул. — Ну, читай, я жду.
   Пётр Петрович недоумевал — в шестом классе только учатся читать???
   — Скворцов, не подготовил отрывок?
   Юля (она сидела рядом) сунула раскрытую хрестоматию.
   — «Всегда красные его веки моргали чаще обычного…»
   Пётр Петрович начал читать в отношении чьих-то красных век, моргавших чаще обычного. Читать вполне нормально. Но учитель остановил.
   — Где цезуры? Где паузы? — И он показал, как читает Пётр Петрович: — «Всегдакрасныееговекиморгаличащеобычного…» И это после восьмого занятия по комментированному чтению? — при этом он сердито дёрнул шеей и моргнул сам чаще обычного. Пётр Петрович начал сначала. Он уже устал от школы, от неожиданностей, которые поджидают по любому поводу, даже по чтению.
   — Не выговариваешь буквы! Начни сначала, Скворцов!
   Пальцы болели, голова болела, и язык, кажется, начал болеть и не выговаривать некоторые буквы. Пётр Петрович старается, читает. Он уже не на шутку волновался.
   — Букву «р» явно не выговариваешь. Прежде за тобой не замечал. Скажи скороговорку «На дворе трава, на траве дрова».
   Пётр Петрович попытался сказать и не сказал, сбился. Трава, дрова… траве, дворе… Втянул голову в плечи, как Надя Гречкина.
   — Сделаю кое-какую запись. Дай дневничок. Дома ты должен поупражняться в произношении буквы «р». У тебя пережиток детства, который не искоренили. Упражнения для искоренения даст логопед Анна Николаевна. Зайдём к ней вместе на большой перемене.
   Пётр Петрович дал дневник. И в дневнике, рядом с бочкой кваса и записью о том, что одет не по форме, появилась запись о пережитке детства.

   Петя вышел из кабинета Тумаркина и натолкнулся на лифтёршу.
   — Пётр Петрович, вы футляр забыли.
   — Спасибо. (Из школьных правил пункт девятый.)
   Петя взял футляр с чертежом. Теперь он внимательно разглядит, что там на чертеже, и даст этому Главмонтажу встречный бой.
   — А вы не знаете, где я сижу? Где я работаю?
   — Кабинет ваш, что ли?
   — Угу. Кабинет обязательно.
   — Как же, знаю, провожу. Товарищ Тумаркин всегда вас разволнует. Родных и близких забывать начинаете, а уж где сидите, и подавно забыть можно.
   — Вредный дядька.
   Они спустились по лестнице на два этажа, повернули в коридор, и лифтёрша остановилась перед дверью с гладкой бронзовой ручкой.
   — Это мой класс… я хотел сказать — кабинет?
   — Ваш, голубчик, ваш.
   — Главпроект или ещё, может быть, какой-нибудь Глав?
   — Главпроект. А Главсырьё ниже.
   Главсырьё — макулатура, догадался Петя. Эту проблему он знает, это он умеет. Позовёт ребят, и они наберут макулатуры. Она тут в каждом углу. Рулонами. Можно целый фургон набить. Сразу. Фургон приезжает к школе, и они его набивают, стараются неделями. И опять очки. Кто находчивее и быстрее достанет макулатуру. А тут можно сразу.
   Не успел Петя нажать бронзовую ручку дверей своего кабинета, как подбежала женщина в тёмных нарукавниках:
   — Пётр Петрович, я вас поджидаю. Мне сказали, что вас уже видели. Тумаркин звонит, добивается своего.
   — Пётр Петрович, они от Тумаркина и идут, — сказала лифтёрша. Ей казалось, что Пётр Петрович после разговора с Тумаркиным до сих пор не в себе: родных и близких ещё не вспомнил. И свою помощницу Веру Борисовну не вспомнил.
   — Уже ходили?
   — Ходил.
   — Как будем с литейными уклонами?
   — Выпрямлять.
   — Выпрямлять? А острые кромки?
   — Закруглять.
   — А подшипники?
   — Подшипники вставлять.
   — Куда?
   — Туда и сюда. А оттуда и отсюда вытащим.
   Дадут ему наконец разглядеть чертёж или нет!.. Чтобы в тишине, чтобы сосредоточиться. Он ведь раз-два! Как фургон с макулатурой.
   Петя надавил на бронзовую ручку двери и юркнул в кабинет. Спрятался от женщины в нарукавниках и от лифтёрши. Даже некоторое время подержал двери, если бы они вздумали их открыть.
   Так он делает, если хочет спрятаться в классе от дежурных старшеклассников.
   Но когда Петя перестал держать двери и обернулся, он увидел, что его кабинет — это не просто кабинет, а огромная комната, в которой за чертёжными досками сидят сотрудники.
   Сотрудники молча с недоумением смотрели на Петю…

   — Сиди правильно, — сказала логопед Анна Николаевна, та самая женщина, которая привела Петра Петровича в школу. — Смотри в зеркало.
   Зеркало стоит на столе. Пётр Петрович сидит перед зеркалом и смотрит на себя.
   Анна Николаевна достала из прозрачной банки, которую Пётр Петрович видел у неё утром в сумке, деревянную палочку.
   — Положи в рот. Будешь сам себе помогать произносить букву «р». Вибрировать. Моторчик, понял? На дворе трава…
   Пётр Петрович кивнул. Он решил поменьше разговаривать.
   — На двор-р-ре тр-р-рава… — Пётр Петрович включил моторчик.
   — Повтори.
   — Р-р-р-р.
   — В зеркало на себя гляди. Язык видишь? Где он? Рот пошире. Ещё пошире! А всё-таки от тебя пахнет табаком.
   Пётр Петрович раскрыл рот, как мог. Заломило в скулах. Уши на затылок отодвинулись. А то, что пахнет табаком, ему теперь безразлично.
   — Моторчик!
   Пётр Петрович отчаянно вибрирует.
   В зеркале ничего не видно, кроме его руки и палочки.
   — Громче!
   — Чётче!
   — Теперь сделай так, будто катаешь языком горошину.
   Пётр Петрович начал делать так, будто он катает языком горошину.
   — Теперь снова моторчик!
   — Горошину!
   — Моторчик!
   — Громче!
   — Чётче!
   — На дворе!
   — На траве!
   Сейчас заплачет, как его помощница Вера Борисовна.
   — Искореняй, — приговаривает Анна Николаевна. — Надо, когда вырастешь, чтобы тебя все понимали. Певцом будешь, например. Как у тебя с пением? Какая отметка?
   — Не помню, — пробормотал Пётр Петрович, вцепившись зубами в палочку.
   — Есть у тебя слух, ты поёшь? Или ты гудошник? Гудишь только. Отвечай. Дай мне палочку. Дай.
   Пётр Петрович разжал зубы — дал палочку.
   — Гудю.
   — Что? Что? Как ты сказал?
   — Гужу, — поправился Пётр Петрович. Он был не в состоянии владеть речью. Окончательно.
   — Произнеси: жаба, жаворонок, желток. Ну-ка, ж-ж-ж…
   — Ж-ж-ж-ж… — загудел Пётр Петрович.

   Петя сидит за большим столом. На столе телефон, перекидной календарь, альбом с надписью «Машиностроительное черчение», справочники с таблицами-гармониями и надписями «ГОСТ».
   За чертёжными досками сотрудники. Заняты. Чертят. Двигают измерителями и большими линейками на шарнирах и противовесах. Негромко переговариваются. Иногда слышно, как шуршит ластик, а потом щётка-смётка, которой сметают с чертежа остатки ластика, чтобы не попали под линейку или карандаш.
   Висят на стенах снимки изделий. Очень всё кривое и заштрихованное. Цифры, ГОСТы. В чертеже у отца, который Петя достал из футляра, тоже всё кривое, заштрихованное и в сплошных цифрах и ГОСТах. Ничего не понял. Только один адрес и понятен. Но адрес своё дело уже сделал.
   Звонит телефон.
   Женщина в нарукавниках первой снимает трубку. Когда Петя перестал держать дверь, эта женщина вошла в мастерскую и заняла место рядом с Петиным столом.
   Может быть, помощница или просто как соседка по парте. Вроде Юли.
   — Я позову начальника, — сказала женщина в телефон.
   Петя тут же понял — его помощница. Он часто слышал о ней от отца. Зовут её Вера Борисовна.
   Петя храбро взял трубку:
   — Аллё!.. Какие накладные? Нам не задавали… Посоветуюсь с командой… с моими сотрудниками. Ничего не забыл. В дневник не записываю, а уроки помню… ну, эти… накладные помню. Кому урок? Мне урок? Да я все уроки… все накладные… — И повесил трубку, потому что запутался.
   Взглянул по сторонам — как? Догадались, кто он и что он? Нет, не догадались. Продолжают спокойно двигать линейками, шуршать резинками и щётками-смётками.
   Пете надоело разглядывать чертёж. Ничего не понятно. Иногда можно отгадать на чертеже винты или болты. Они похожи на нормальные винты и болты. Можно отгадать ещё шайбы или вот крюк, он похож на крюк.
   Но всё это само по себе, в отдельности, а вот для чего это всё вместе начерчено? Типичная накладная. Туда-сюда гармонь. И оттуда и отсюда тоже гармонь.
   Петя потихоньку расписывается на календаре. Учится. Листки потом вырывает и выбрасывает в корзину. «Отказать», «Не отказать», «Капитан»… Да нет же… «Начальник Главпроекта Скворцов», нет, просто «Скво». А то Скворцов… Начальники так не пишут. Скво… и всё. Вот как они пишут.
   Листков в календаре остаётся всё меньше и меньше.
   «Отказать», «Не отказать». «Скво». Или «П. Скво». Лучше, пожалуй. А можно ещё так: «Глав. П. Скво». Или «Главпскво».
   Петя исписал уже все листки за июнь и июль месяцы. Хотел взяться за август — подошёл один из сотрудников с чертежом.
   — Как с параметрами в технических условиях?
   Петя сделал вид, что очень занят, что он погружен мыслями в август месяц.
   — С параметрами как? — И сотрудник подсунул Пете чертёж.
   — Параметры… диаметры… — вспоминает Петя. — Параметры как и диаметры!
   — Одного размера?
   — Конечно. Никакой путаницы.
   — А с разрезом как быть? Обещали дома подумать.
   Хотел ответить — обещанного три года ждут, — но удержался: это ведь член собственной команды.
   Петя смотрит на чертёж отца. Сравнивает. А что сравнивать? Ничего не понятно.
   — Разрез не разрезать.
   — Надо будет всё пересчитывать. Впрочем, если вы подумали. И в отношении «В» правильно делаем? Ошибиться нельзя — Тумаркин с Дятловым не простят.
   — Мы «ашники»… мы всегда…
   У сотрудника вопросительно шевельнулись брови.
   Петя спохватился — куда это его понесло? «В» — это, наверное, означает «веха». По геометрии проходили.
   — Я ещё подумаю в отношении «В», — сказал Петя.
 
 
   Сотрудник отошёл от стола. Петя снял телефонную трубку. Покосился на Веру Борисовну. Сидит, не обращает внимания. Юлька бы измучилась от любопытства, если бы он начал делать что-нибудь втайне от неё. Хотя бы звонить по телефону. А позвонить надо.
   Лейкину. Он болен, сидит дома и может дома подумать, в учебник поглядеть.
   — Лейкин, ты не помнишь… — Петя прикрыл ладонью трубку. — У меня затруднение. Яйца? Нет. И не бутылки с молоком. Да я не в школе… я в Главпроекте. Не прокате, а проекте. Так получилось. В общем, я теперь — мой отец. А мой отец — это не мой отец… А я отец моего отца, который был моим отцом… Понял? Ну ладно, потом объясню. Тоже КВН. Слушай, мне надо насчёт вех. На чертеже «В» — наверное, «веха». А я забыл.
   Петя взглянул на сотрудников — чертят, стирают: всё в порядке.
   — Прочти из учебника, запишу. Для памяти. Мне тут с одним дядечкой сражаться надо. «Веха — это слово образовалось от слова «провешивание». Медленнее диктуй, не успеваю. — Петя записывал на листке календаря, пошёл в ход август. — «Провешивание прямой линии на поверхности земли — это значит провести на земле прямую линию». А мне вовсе не на земле. Что-нибудь ещё почитай.
   — «Отрезок прямой, соединяющий две точки окружности, называется хордой. Хорда, проходящая через центр…»
   — Хочешь, я тебя на работу возьму? — сказал вдруг Петя. — Куда? В Главпроект. Сейчас вот напишу приказ, и готово. «Отказать», «Не отказать». Позвони по телефону сюда, ко мне. Ну, позвони. Слабо. Дать телефон?
   Петя продиктовал номер телефона. Положил трубку и стал ждать. Раздался звонок. Вера Борисовна сняла трубку.
   — Кто это говорит? Не понимаю. Школьный товарищ? Пети Скворцова товарищ? Теперь понимаю. Пётр Петрович, звонит школьный товарищ вашего сына. Может быть, с сыном что-нибудь в школе случилось?
   Петя улыбнулся, взял трубку: если в школе что-нибудь и случилось, то не с сыном, а с отцом.
   — Ага, Лейкин, ясно тебе! Когда в школу вернусь? А никогда! Зачем возвращаться? — Петя опять прикрыл трубку, слишком раскричался. — На такси приехал, — зашептал Петя. — Куда? На работу приехал. Сел и приехал. На лифте катался. Начальник. Сейчас в гастроном позвоню, пусть помогают руководить. Почему в гастроном? Они меня назначили. Ага. — Петя положил трубку. К столу подошла уборщица с ведром, и Петя алчно уставился на ведро. Ведро, значит, есть. Интересно, а где у них здесь вода? Много воды…
   Петя хотел встать из-за стола, чтобы не мешать уборщице. Можно и уйти, хотя бы на время. В буфет, например. Но уборщица сказала:
   — Сидите, Пётр Петрович, вы мне не мешаете. Я только мусор заберу. — Она высыпала из корзины в ведро листки календаря, которые Петя исписал, и ушла.
   Чем бы ещё заняться? Ну и работа — делать нечего. Все чертят, а ты сидишь себе. Петя ещё потренировался: «Отказать», «Не отказать», «Главпскво». А вообще как-то беспокойно. В школе спокойнее. В школе правила, теоремы, определения. А здесь всё как-то без правил и теорем. И подозрительное затишье. А когда здесь едят, интересно? Есть хочется. Кабинет, буфет. Ужасно как хочется. Может быть, у отца что-нибудь в портфеле затерялось? Крошка какая-нибудь?
   Петя порылся в портфеле. Ничего не нашёл. Ни крошки. Опять начал сидеть за столом. Скука. А отец говорил — у него сегодня решающий день.

   Ученик Скворцов обязан заниматься развитием речи. Логопед Анна Николаевна непреклонна.
   — С отцом будешь заниматься?
   — С сыном, — ответил Пётр Петрович.
   — Как — с сыном?
   — Я хотел сказать — с отцом.
   — Повтори ещё раз слово «отец». И отчётливо. Ц-ц-ц-ц… Чтобы я слышала этот звук.
   Счастливые черви, у них нервная система на животе!..
   — Ц-ц-ц-ц…
   — Скажи теперь: огурец.
   — Огурец.
   — Карточку на тебя заполню.
   Анна Николаевна достала из длинного ящика карточку и начала заполнять. «Петя Скворцов, шестой «А». Укороченная подъязычная уздечка…»
   — А ты никогда раньше не заикался?
   — Нет.
   — Ещё отметим, что ты гудошник, отсутствует слух. Тебе следует часто петь. Скажешь отцу, чтобы купил песенник. Завтра снова явишься ко мне. Отец на работе?
   — На работе.
   — Какой его номер телефона?
   Пётр Петрович сказал свой номер телефона. Анна Николаевна записала в карточку.
   — С отцом я поговорю сама.
   — А у меня в дневнике уже записано. И о бочке, и о костюме, и о пережитке детства.
   — Поговорю дополнительно. Не повредит. Иди теперь.
   Пётр Петрович поднялся со стула и пошёл к дверям — гудошник с укороченной уздечкой под языком и которому очень хотелось курить.

   Вбежал толстяк, а с ним ещё. Размахивают чертежами и какими-то прозрачными бумажками. Петя только успел разобрать, что на прозрачных бумажках написано — «форматка».
   — А-а! Он всё выпрямил и закруглил! А мы что будем делать? Где здесь подъёмный кран? Что от него осталось? — И Тумаркин тыкал пальцем в чертёж, а его сотрудники размахивали прозрачными форматками, на которых тоже было начерчено что-то прозрачное и по-прежнему непонятное.
   — Где здесь швеллер?
   — Двутавровая балка?
   — Забивная шпонка?
   — Рым-болт вместо крюка. Да это сам кран должен поднимать изделие за рым-болт.
   — Поиздеваться надо мной решили! — Тумаркин подступал к Пете разъярённый. — Между прочим, лошадь Тараса Бульбы звали Чёрт. Я узнал.
   «Да, — подумал Петя, — тишина всё-таки была подозрительной. Вот он — решающий день!.. А в отношении клички лошади Тумаркин очка три заработал».
   — Сечение «В» перечеркнули, перевели в сечение «А». Подъёмный кран лежачим будет? Так вот то новое, чем грозились? Штриховку поставили, обозначили бетон. Кран из бетона будет? Главсырьё и обеспечит вас таким бетоном. Ха-ха-ха! Шутник вы, Скворцов, но и я шутить умею. Я заказал вам бетон. Позвонил Дятлову. Так и написал в накладной от вашего имени, что вам понадобится шесть самых больших барабанов бетона. Да. Самых больших в мире. Пускай Дятлов прибежит сюда и наколет вас вилкой!
   Тут начали смеяться и все остальные сотрудники Тумаркина. Хохотать прямо. Петины сотрудники не смеялись. Преданная команда, подумал Петя. Они только поглядели на чертежи и кто-то из них неуверенно спросил:
   — Пётр Петрович, что случилось?
   — Это мой сын, — собрался наконец с духом Петя. — Дома хулиганил, а я не заметил. Тётя Вера… то есть Вера Борисовна, мне звонил Лейкин?
   — Какой Лейкин?
   — Школьный товарищ моего сына. Вы же сами с ним разговаривали и сказали, что звонит школьный товарищ сына.
   — Да. Верно, Пётр Петрович. Разговаривала.
   — А это был Лейкин. Звонил по поручению сына. Тот в школе ему признался в своих проделках. Счастливое детство, вот оно. Мы их воспитываем, а они что? Игроки, лентяи тунеядцы. Надо нормально делать нормальные уроки, а не фокусничать!
   Все умолкли и слушали Петю. Пете это понравилось.
   — Я сейчас всё исправлю. Сам лично. Я это мигом. Я… — Петя уже не знал, что говорить.
   И тут зазвонил телефон.
   Секретарша сняла трубку.
   — Петра Петровича? А кто его спрашивает? Из школы?
   — Вот, — сказал Петя. — Опять в отношении сына. Сами убедились.
   Анна Николаевна!.. Петя от страха едва не упал со стула. Но хорошо, что этого уже никто не видел. Все ушли из кабинета.
   Анна Николаевна начала говорить с ним о нём самом. С Петей Скворцовым о Пете Скворцове. Петя не выговаривает букву «р», и это только случайно выяснилось; и шипящие буквы не выговаривает; и даже заикается немного; и он гудошник, и ему надо развивать слух. Купить песенник. А кто правильно поёт, тот и буквы выговаривает лучше. Громко и чётко. И следить надо, чтобы мальчик утром шёл в класс, а не болтался около бочки с квасом. И потом… табак. Похоже, что мальчик потихоньку покуривает.
   Здорово отца в школе к рукам прибрали. Позаикается он теперь, повыговаривает шипящие. И о сигаретах забудет. Отучат.
   Петя сказал Анне Николаевне, что его сын Петя будет заниматься словами и звуками. Песенник он ему тоже купит, а сигареты не купит. И что Петя будет петь с Петей, будет его проверять. Петя и сейчас может спеть, сам себя проверить. Это он так подумал, но ничего такого, конечно, не сказал.

* * *

   Хорошо девочке в шапке продавца — отсиживается себе в гастрономе.
   Петя попробовал позвонил в гастроном, но там про такую девочку ничего не знали. Тогда Петя вспомнил… Эврика! Он спасён! Он разберётся в чертеже. Балки, швеллеры, шпонки… И чтобы кран не был лежачим…
   Они с ребятами совсем недавно начали звонить в институт языка при Академии наук и выяснять всё о русском языке, что и как пишется. Есть телефончик. «Справочная по русскому языку». Вначале не поверили, когда «вешники» похвалились, что им известна такая справочная, но потом сами узнали по 09. И теперь звони, выясняй, какое слово как писать или говорить. В классе сочинение или диктант — поднял руку, выбежал из класса под предлогом сами понимаете каким, а в действительности — к телефону… Может быть, и вам понадобится, так выбегайте… 46-18-43. «Ашники» — народ добрый, им для других ничего не жалко. Сейчас он наберёт 09, и ему дадут номер какого-нибудь института или учреждения, где в чертежах и в подъёмных кранах как звери разбираются.
   — Ноль девять? Мне надо, чтобы объяснили о чертежах и подъёмных кранах. Записываю.
   Есть спасительный телефончик-телефон!
   Петя придвинул к себе чертёж и форматки. Он будет всё называть, а ему будут всё объяснять. Как это делает Академия наук во время сочинения или диктанта. У Пети повысилось настроение: очков пять обеспечено, за находчивость.
   Петя набрал на диске номер. Цифры показались несколько знакомыми. Странно.
   — Аллё! — сказали Пете. Голосом тем же. Или ему это почудилось!
   Он быстро начал говорить дальше.
   — У меня чертёж, и тут вот написано и нарисовано. Тут вот рым-болт…
   — …Чертёж… написано и нарисовано… рым-болт… — понеслось в ответ и опять тем же голосом.
   Петя растерялся. Да что это такое?
   Он взглянул на номер телефона, который написан на аппарате на картонке, вставленной в металлическую рамку.
   Что же это получается? Он позвонил самому себе?.. Он сам с собой разговаривает! Мыслимое ли дело — самому с собой разговаривать по телефону!..
   Петя попробовал ещё что-то сказать в трубку, но не смог: начал от волнения не выговаривать шипящие и букву «р».
   Надо бежать отсюда. И скорее! Мигом!
   А то появится ещё Дятлов и наколет вилкой. Ртуть наколоть нельзя, а ученика можно. И тогда запоёшь без всякого песенника!
   Ну и КВН гастроном устроил! Кавеэнчик-кавеэн! Эта девчонка в белом колпаке не иначе капитан команды. В свёрток залезла, мельницу кофейную крутит, ворожит.

   Вот они, «ашники» и «вешники», друг перед другом. Сидят тесно, потому что два класса сидят в одном классе. Класс этот «собственное поле» «ашников».
   «Товарищ подросток, не будь дитём, а будь — борец и деятель!»
   Ёрзают, толкают друг друга локтями. Бекчакова и Юля совершенно извертелись: переживают, каждая за свою команду. Надя Гречкина в красных пятнах — её мучают молекулы керосина, она так и не знает, что с ними делать. Зинка об этом догадывается, показывает на Гречкину пальцем и подсмеивается. Около Зинки сидит Валя Ракитина, её подруга и член команды «вешников». Она тоже подсмеивается над Гречкиной. Виталик что-то желает сказать Серёже, приставил ладони ко рту, кричит. Но Серёжа занят своей командой и не слушает Виталика.
   Атмосфера накалена.
   За отдельным столом сидит жюри. Представители 6-го класса «Б». Родственников борющиеся команды среди жюри не имеют, так что жюри неподкупно и ни в чём не заинтересовано, хотя тоже ёрзает.
   Пётр Петрович уже без сил. Вовсе. Он потратил силы на ученье, на уроки, на которых сидел и как будто бы учился. На логопеда, на железного хоккеиста, на то, чтобы уцелеть во время перемен, когда все коридоры и лестницы гудят от топота сотен ног. И к соревнованиям — он конченый человек. Но он ответственный человек, он капитан. Это он знал. Пытался убежать, но дверь школы заперта на ключ и охраняется дежурными старшеклассниками. Не убежишь: образование — вещь обязательная.
   И Пётр Петрович смирился перед последним испытанием. Выдержит как-нибудь. Дома он съел столько яиц и молока выпил, и всё ради этого соревнования. Надо дойти до конца. Надо «сдать чертёж».
   В классе висело два списка, где были обозначены очки: 6-й «А» — 248, 6-й «В» — 238.
   На столе перед жюри стояли научные приборы для научных экспериментов: бутылка из-под молока, яйцо, сваренное вкрутую и очищенное, ведро, на котором было написано «6-й «А», пипетка, спички, кусок льда на подносе, смежные сосуды, склянка с керосином.
   Жюри вызвало представителей классов, вызвало команды.
   Кто-то крикнул:
   — «Ашники», победа или смерть! Ни шагу назад!
   Тут же в ответ кто-то крикнул:
   — «Вешники», руби с плеча! Козыряй!
   — Ни шагу назад!
   — Руби с плеча!
   — Ни шагу назад!
   — Руби с плеча!
   Неслось с разных концов класса:
   — На дворе!
   — На траве!
   — Громче!
   — Чётче!
   Представители 6-го «А» — Юля, Глебка, Надя Гречкина, Виталик и Пётр Петрович. Он упирался, не хотел выходить, но его вытащили. Что с тобой? Да ты же наша опора!
   Представители 6-го «В» — Серёжа, Зинка, Валя Ракитина, Бекчакова и потом мальчик с редким теперь именем Будимир.
   Жюри пригласило выйти на середину Петра Петровича и Серёжу.
 
 
   Разминка капитанов.
   — Как можно измерить площадь древесного листа?
   — Что будет с футбольным мячом, если его выбросить из спутника?
   Вопросы из программы по физике шестого класса.
   Пётр Петрович думал — как измерить площадь листа? Оказывается, листом клетчатой бумаги. А футбольный мяч лопнет, вот что с ним будет.
   Жюри кричало, ребята кричали. Вскакивали из-за парт, подбегали к жюри и размахивали руками.
   — Р-р-р-р… р-р… р… р-р-р-р…
   — «Ашники»!
   — «Вешники»!
   Жюри успокоило соперников. Но это всё чисто внешне. Жюри потребовало выполнения домашних заданий.
   Серёжа и Бекчакова решили задачу со смежными сосудами. В один из смежных сосудов положен лёд. Изменится ли уровень жидкости? Нет, не изменится. Жюри присудило три очка. Их внесли в таблицу. Теперь домашнее задание, которое было задано «ашникам».
   Одинаковая ли сила потребуется для того, чтобы удержать пустое ведро в воздухе или такое же ведро, но наполненное водой, в воде?
   Вопрос к Петру Петровичу. Все «ашники» смотрят на него. А он молчит, не знает.
   Юля его подтолкнула:
   — Ты чего? Ты же готовился!
   И правда готовился. Только не он, а Петька готовился и, кажется, не приготовился.
   Пётр Петрович сказал совсем негромко и нечётко:
   — Одинакова.
   Только что говорили о смежных сосудах, что в них ничего не изменится, поэтому и он так ответил. Наудачу.
   Ответ неожиданно оказался правильным.
   «Ашники» заорали что было сил. И как не орать, если теперь им присуждается три очка!
   Пётр Петрович даже слегка воспрянул духом. Приободрился. Но тут второй вопрос: как надо смотреть на карандаш, наполовину погружённый в воду, чтобы он не казался надломленным?
   А как на него смотреть? Неизвестно. Пётр Петрович пил воду с карандашом, но не смотрел. Может быть, Петька знает, а Пётр Петрович не знает. Оказалось, надо смотреть сверху.
   Теперь «вешники» торжествовали. Три очка им!
   Ещё вопрос, самый главный, за него дают пятнадцать очков: как засунуть в молочную бутылку сваренное вкрутую яйцо? Вот оно! Гвоздь домашнего задания. Пятнадцать очков! На столе бутылка, и на её горлышке очищенное яйцо, сваренное вкрутую. Пётр Петрович столько раз видел эту картину дома…
   Пётр Петрович — надежда «ашников», и они все смотрят на него. И когда Петька успел завоевать такую популярность?
   Голова гудит, сердце колотится, ноги подворачиваются, будто снова бежит по лестнице.
   Ну как засунешь яйцо в бутылку? Оно ни за что не пролезет сквозь горлышко, хотя горлышко у молочной бутылки широкое. Сколько он Петьке сегодня напортил: записи в дневнике, история болезни у логопеда, замечания от дежурных, двойка по комментированному чтению. И вот теперь полное поражение с яйцом и бутылкой.
   В конце концов, он родитель, а не ученик, и он не может и не должен мучиться в школе!.. Но кому об этом скажешь?
   — Кому? Люди! А-у! Где вы?
   Бекчакова подошла к бутылке, положила в неё бумажку. Потом бумажку зажгла и накрыла горлышко бутылки яйцом. Когда бумага прогорела, яйцо неожиданно втянулось в бутылку.
   У всех на глазах!
   Бекчакова с торжеством сказала:
   — Атмосферное давление. Принцип пипетки. Проходили во второй четверти.
   «Вешники» от восторга чуть не охрипли. В особенности кричал Будимир. Подпрыгивал, надувался и кричал во всю грудь. Пятнадцать чистеньких очков. Они вышли вперёд. Даже не спасло и то, что Виталик отгадал, чему будет равняться мощность спички, а Надя Гречкина всё-таки справилась с молекулами керосина, объяснила, как они распространяются. Это вместе дало ещё четыре очка, но «вешники» всё равно выходили вперёд.
   — Мы хотим отыграться! — потребовала Юля.
   И Виталик потребовал — отыграться!
   — Чего захотели! — покачала головой Бекчакова.
   — Пусть отыгрываются, — согласился Серёжа — Пусть попробуют.
   — А то нет! — Глебка покачал головой точно так же, как это сделала Бекчакова.
   Жюри разрешило задать «ашникам» ещё один вопрос.
   — Банки! — закричала тогда Зинка. — Вопрос с банками!
   Голос у неё был пронзительным, как напильник.
   — Вопрос будет с банками. Кому из вас ставить банки? — спросил Серёжа.
   Пётр Петрович сжался от страха: вдруг банки поставят ему?..

   Петя мчится по коридору.
   Мелькают двери, двери. Где лестница? Или, может быть, спуститься на лифте? Где лифт? Лифт где? Нет, лестница где?
   Сзади мчится толпа. В толпе размахивают чертежами и форматками. Петя мчится, размахивает портфелем. Скорее! Ноги подворачиваются, сердце колотится. В глазах уже никакого цветного зрения — всё как будто серое.
 
 
   Из толпы раздаются крики:
   — Главмонтаж, козыряй!
   — Главсырьё, козыряй!
   — Руби с плеча!
   — Ни шагу назад!
   Лестница. Вот она. Решётка в старинных узорах, как по лекалу.
   Петя круто свернул на лестницу. Его даже занесло на скользкой площадке, и он чуть не выпустил из рук портфель отца. Теперь вниз по лестнице. Мелькают ступеньки. Один декаметр равен десяти метрам… Один гектометр равен ста метрам…
   Даёшь сейчас гектометры! И чем больше, тем лучше!..
   Главмонтаж и Главсырьё не отставали. Бежал кто-то и из Главпроекта. Может быть, выручать, а может быть, и не выручать. Всё перепуталось.
   Ступеньки звенят под ботинками. Только бы опять не занесло. В школе он знает каждый поворот, каждую ступеньку, а здесь он в чужом царстве, в чужом государстве. Звенят ступеньки.
   Лифтёрша бы внизу не задержала.
   Толпа дышит прямо в затылок. И кто-то бежит с большой вилкой. Может быть, Дятлов? Или это ему мерещится? Но топот и крики не мерещатся. Неужели не победа, а всё-таки смерть?!
   …Лифтёрша отчётливо видела, как мимо неё промелькнул мальчик с большим портфелем. Откуда в учреждении взялся мальчик? За весь день ни один мальчик в учреждение не входил. Лифтёрша может поручиться. Потом мимо неё промчалась толпа и с грохотом вывалилась на улицу вслед за мальчиком. И многие прохожие видели в городе, как по улице бежал мальчик с большим портфелем, а за ним бежала толпа. И неизвестно, чем бы это всё кончилось, если бы мальчик вдруг не исчез в каком-то гастрономе.

   Клетки с синицами, чижами. В большом ящике сидит бурундук. В картонной коробке свернулся уж. Комната завалена пакетами с просом и пшеном. Слышно, как в ванной комнате течёт вода и квакают лягушки.
   Пётр Петрович стоит в дверях ванной комнаты в майке и с полотенцем через плечо. Во рту у него зубная щётка. Пётр Петрович сердито говорит, не вынимая изо рта зубной щётки:
   — Просо!.. Пшено!.. Что сотворил в квартире!
   Говорит это, обращаясь к ванной комнате. Но оттуда не отвечают.
   — Ты слышишь? — повышает голос Пётр Петрович. — Синицы, чижи, а теперь ещё и лягушки появились. Дай мне хоть зубы дочистить!..
   Наконец в ответ доносится голос Пети:
   — У меня КВН по зоологии. Ты же знаешь. Майские жуки, нервная система у червей.
   Пётр Петрович ходит по комнате и с яростью трёт щёткой зубы.
   — Мы учились в школе совершенно нормально и были… Н-да… надо нормально делать нормальные уроки. На дворе трава, на траве дрова. Вот. Ты пустишь меня умыться или нет? — При этом Пётр Петрович подфутболил один из пакетов с пшеном. Пшено рассыпалось по комнате. Это ещё больше взъярило Петра Петровича. — Я на работу опаздываю! У меня ответственный день: чертёж сдаю!
   Из ванной комнаты появляется Петя в майке, но без полотенца, а с банкой, в которой плавают головастики. На банке краской написано: «6-й «А».
 
 
   — У меня тоже ответственные дни. Скоро ещё КВН по физкультуре. Будем соревноваться, играть в железных хоккеистов. На руках надо ходить.
   Петя не видит, что перед ним стоит отец. Он весь в себе, в своей проблеме. Со вздохом говорит:
   — Бекчакова придумала. Или Зинка, или Серёжа.
   Поднимает высоко банку, смотрит на головастиков.
   — Не пойму, когда у головастиков рассасываются хвосты?..
   Пётр Петрович пытается войти в ванную комнату, где по-прежнему шумит вода. Но Петя успевает оттеснить отца от дверей.
   — Сейчас. Ну, погоди. У них уже триста двадцать три очка. У них, а не у нас! Понимаешь?
   — Хотя бы три тысячи триста двадцать три! — кричит отец и пытается вытащить из ванной комнаты сына.
   Гремит банка, льётся вода. Слышен шум борьбы. Звонок в двери. Продолжительный.
   Пётр Петрович идёт, открывает дверь. Возвращается напряжённый и недоверчивый. За ним посыльные с трудом втаскивают в комнату огромный бумажный свёрток.
   Один из посыльных спрашивает у отца:
   — Заказ делали?
   — Какой заказ? — осторожно спрашивает отец. — Просо? Пшено?
   Рядом с Петром Петровичем стоит Петя. Оба — отец и сын — в майках и в домашних тапочках. Оба недоверчиво и опасливо косятся друг на друга, потом глядят на свёрток.
   Раздаётся звук кофейной мельницы, и свёрток разрывается.

 
…В урочный день,
в урочный час.
 

   Пётр Петрович и Петя, казалось, только этого и ждали. Каждый из них схватил свой портфель: Пётр Петрович — большой, с жёлтым замком, Петя — школьный, потрёпанный, ручка перевязана проволокой, и отец и сын мгновенно выскочили из комнаты. С невероятной скоростью помчались: Пётр Петрович — к себе на работу, Петя — к себе в школу. Каждый хотел быть только на своём месте, играть только в свой КВН.

   Один современный физик сказал, что каждая новая теория должна быть достаточно безумной, чтобы оказаться верной.
   И тут у людей всё и началось с антимиром…
   Это где всё наоборот, вроде ты на себя в зеркало смотришь, в витрину магазина или в лужу на асфальте. Ты такой и не такой: правая рука — левая а левая — правая; левый глаз — правый, а правый — левый.
   И говорят, существует страна всех тех, кто наоборот. Где-то здесь, совсем рядом, как лужа или зеркало.
   Может быть, эту страну и в школе скоро проходить будут. Конечно, если все о ней думают, понять стараются, чтобы не отстать от современности, от великих физиков. Но вот беда: никто не знает, как в неё попасть, даже современные физики.
   Стаська Шустиков смотрит на себя в зеркало и отгадывает, где эта новая страна, чтобы первым в неё проникнуть. И его брат-близнец Славка Шустиков в витрины магазинов смотрит и в лужи на асфальте, тоже отгадывает эту новую страну.
 
 
   Никто из братьев-близнецов не желает отстать от современности. И ещё норовят один обогнать другого. Они всегда боролись друг с другом, кто кого превзойдёт.
   Такие уж они близнецы. И весь класс, в котором они учились, тоже всегда раскалывался на две партии: Стаськины люди и Славкины люди. Из-за близнецов.
   Потому что близнецы втягивали класс в свою борьбу, в свои идеи.

* * *

   В классе тишина.
   Стася Шустиков сидит за партой на своём месте — во втором ряду на первой парте, а его брат Слава Шустиков тоже сидит на своём месте — на четвёртой парте в третьем ряду. Только спиной к доске. И парта его повёрнута «спиной» к доске. И не только он так сидит, а и все его люди так сидят, спиной к доске, Зюликов, Дима Токарев, Ковылкин. Пишут левыми руками. Ковылкин — тот ужасно старается, слышно, как сопит.
   Классная доска тихонько вздохнула. Но больше доска не вздыхала, потому что появились директор и классная руководительница Клавдия Васильевна, и доска от страха затаила дыхание. Приготовилась к событиям.
 
 
   — Значит, кто сегодня в антимире? — спросил директор Алексей Петрович.
   — Они, — ответила Лёлька и показала на ребят, которые сидели спиной к доске. Лёлька — она Стаськин человек. За Стаську вообще все девчонки.
   — Они… — повторил Алексей Петрович. — А вы?
   — А мы сегодня в мире, — сказала Таня Фуфаева.
   — Сами так решили, без них, — сказала Маруся. Она теперь уже больше не сидела за одной партой со Славкой, как прежде, из-за педагогических принципов, чтобы влиять на Славку положительно, а сидела с Батуриным Вадькой.
   Те, кто были в антимире, при звуке директорского голоса начали возвращаться в мир: поворачивать парты.
   Клавдия Васильевна-это одно, или, к примеру, пионервожатая Галя, а директор — это другое. Директор, он ведь может и в загадочной стране до учеников добраться. Он в физкультурном зале по канату лазит, гимнастикой занимается.
   Алексей Петрович подождал, пока парты были повёрнуты, как им и следует быть, и ребята повернулись, сели лицом к доске. Тоже как им и следует быть. Потом у всех, кто был в загадочной стране, потребовал дневники. У Славы, Димы Токарева, Вовки Зюликова, Ковылкина.
   Достал из кармана ручку и раскрыл первый дневник. Подумал, переложил ручку в левую руку. В графе «дисциплина» поставил цифру.
   И так сделал в каждом дневнике.
   — Возьмите, — сказал, когда поставил последнюю цифру.
   Ребята разобрали дневники. Сели по местам.
   — Двойка, — сказал Слава, разглядывая свой дневник. Он разглядывал его нормально, как в мире. — За что?
   — Как — двойка? — удивился Алексей Петрович. — Рекомендую посмотреть в зеркало. Да ещё перевернуть дневник вверх ногами. Вы сегодня в загадочной стране или я ошибся?
   — А-а… — протянул Славка растерянно.
   — Верно! — опять закричала Лёлька. — Они сегодня в антимире!
   — Так в чём дело? А правда, в чём дело?..
   Потом директор обратился к Клавдии Васильевне:
   — Что, если зеркало из раздевалки перенесём сюда, в класс?
   — Зачем, Алексей Петрович?
   — Я думаю, будет удобнее. «Антимир — он рядом с нами!» Так, кажется, они написали в своих «Сообщениях». Отметки будут понимать…
   — Тогда конечно, — кивнула Клавдия Васильевна. Вид у неё был усталый, измученный. Ещё бы! Опять началась в классе очередная затея близнецов.
   — А то отметки сразу не донимают, — продолжал невозмутимо директор. Каждый раз надо будет объяснять. Кстати, кто не очень понимает, что́ у него в дневнике, может сбегать в раздевалку!
   Ребята по-прежнему молчали.
 
   Когда Славка возвращался из школы домой и вся его партия возвращалась, никто не горевал по поводу двойки в мире.
   Ничего. Зато они первыми проникли в загадочную страну. Доказали своё. Вон всем тем, кто идёт по другой стороне переулка. Стаська с его девчонками.
   Обе партии были непримиримы. И одна партия шла по одной стороне переулка, другая — по другой.
   Мир и антимир.

   Вся школа и даже весь микрорайон знали, что ученики 6-го класса «Ю» пишут на уроках левыми руками, сидят к доске спиной и что учителя ставят им антиотметки.
   Ковылкин в знак того, что он попал в антимир, пытался ходить в ботинках, надетых с правой ноги на левую и с левой на правую. Ничего. Получалось. Даже по лестницам спускался и не падал. Вовка Зюликов пытался ходить на руках, как на ногах. И тоже ничего. Получалось. В особенности если при этом кто-нибудь держал его за ноги. Дима Токарев учился вскакивать тройным прыжком на стену. Почему на стену? Так он понимал антимир. Если можно ходить на руках, как на ногах, то почему нельзя вскакивать на стену?
   Но Стаська и его девчонки тоже не дремали. Доказывали противнику, что и они находятся в новой загадочной стране. Проникли туда. В буфете Стаська со своими девчонками начал есть суп вилкой. Назло Славке и всем его людям, потому что Славка и все его люди перед этим ели обед, начиная с компота, потом ели рыбу, потом суп. Но кого удивишь, когда ты обед начинаешь с компота. Так давно поступают школьники. А вот чтобы суп вилкой, а рыбу ложкой… Вот это да!
   Тётя Ася сразу обратила на это внимание.
   Выбежала из-за буфетной стойки и закричала, что опять вытворяется какое-нибудь безобразие!..
   — Антимир, — сказал Стаська.
   — Угу, — кивнула Лёлька, хотя сама потихоньку от всех держала ложку, потому что вилкой суп всё-таки не съешь, а Лёлька, как всегда, хотела есть.
   — Кругом загадочная страна, — сказала Маруся. — И они — это не они… показала вилкой Маруся на ребят. — И вы, тётя Ася, не вы.
   — Не я?
   — Теоретически, понимаете? — сказал Стаська. — И едим мы не суп, а антисуп…
   — Им суп не нравится! — крикнул Ковылкин с другого конца буфета, чтобы досадить противнику.
   — Что?! — не выдержала тётя Ася. — Уже и суп не нравится? Я их в любой стране достану!
   И Стаськины люди знали, что достанет и что рука у неё плотная. Поэтому вскочили из-за столиков и кинулись прочь из буфета. А Стаська кричал, оправдывался:
   — Теоретически антисуп!
   Но вслед раздавался негодующий голос тёти Аси:
   — И не теоретически я вас, а практически!
   Когда на следующий день на «пикапе» приехал отец близнецов, который работает шофёром — развозит по школам и интернатам горячие обеды, — тётя Ася ему пожаловалась, что его собственные дети издеваются над ней и над супом, который он привозит. Антисуп, говорят. И вилками в тарелках ковыряют. А этот суп на лучшей в городе фабрике-кухне готовят. Заботятся. В термосах возят, чтобы не остыл.
   Вот она их сама вилкой наколет. Это точно! За все их аттракционы!
   Шустиков-папа не возражал, чтобы сыновей вилкой накололи. Но они как ртуть — вилкой так просто не наколешь… Кто-кто, а Шустиков-папа это знает.
   Маруся возила коляску со своим маленьким братом не за ручку, а наоборот — там, где поднимается у коляски клеёнчатый верх. Марусю даже останавливали на улице, потому что ручка коляски мешала прохожим, но Маруся не сдавалась и продолжала возить коляску как в антимире.
   Женя Евдокимова знаменитые свои три слова «Вот так ну» начала говорить наоборот: «Ну так вот».
   Это её Искра заставила.
   Искра, которая всегда обожала всяческие скандальные истории, просто расцвела когда в классе начались современные эксперименты. А то скучно было. Тихо. Никаких историй. Теперь снова бурная активная жизнь, полная неожиданностей, препятствий, хитростей и борьбы.
   И ещё наука. Передовая.
   И если и драки, то научные. А кто в науке не дерётся? Все дерутся.
   Наука должна развиваться.
   Это прогресс!
   Батурин Вадька прежде был принципиальным, а теперь наоборот — совершенно непринципиальный. И когда он такой непринципиальный — это значит, он в антимире. Один, самостоятельно.
   Стаська спрашивает:
   — Ты за кого?
   — За тебя, — отвечает Батурин.
   Славка спрашивает:
   — Ты за кого?
   — За тебя, — отвечает Батурин.
   Пионервожатая Галя спрашивает:
   — Как ты относишься к происходящему в классе?
   — Положительно… отрицательно отношусь.
   — Положительно или отрицательно?
   — И так и так.
   — Вадик, это опасная точка зрения.
   — А у меня нет точки зрения.
   — Вадик, что с тобой?
   Галя оставалась с Батуриным после уроков и пыталась беседовать, убеждать его, чтобы он вернул себе точку зрения. Он всегда был таким принципиальным! И зачем поддаётся на выходки Шустиковых, на их миры и антимиры.
   И Батурин соглашался. Но на следующий день опять всё начиналось сызнова. Потому что он теперь был непринципиальным и это был его новый принцип.
   Галя, доведённая до отчаяния, жаловалась Клавдии Васильевне, что близнецы — это постоянный рассадник смуты и брожения! Не братья, а вирус, микроб! Их фантазия никогда ни на чём не остановится. Что они неистощимы, что они действительно носороги и ещё кто-то… Ей даже всё равно кто! И она уже не понимает, сколько их — двое, трое, четверо? Или весь класс — это сплошные Шустиковы?
   Клавдия Васильевна ничего не могла сказать Гале утешительного, потому что сама погибала от Шустиковых. И тоже не знала, сколько их в классе и на что ещё способна их фантазия. Сама потеряла представление о нормальной человеческой жизни.
   Тогда уже наоборот — Галя начала утешать Клавдию Васильевну и приводить примеры, когда учителям удавалось победить учеников-рассадников смуты и брожения. И если они даже и носороги, их можно всё-таки поймать и обуздать. Она слышала, в городе на свободе бегал тигр и его поймали и обуздали.

* * *

   Учительница географии Марта Николаевна вошла в класс и всё поняла. Да тут и понимать нечего — ясно с первого взгляда: Стася Шустиков и все его люди опять были в антимире. Хотя никто больше не рисковал сидеть спиной к доске, но фартуки на девочках были надеты задом наперёд. Косы заплетены не на затылке, а начинались со лба и свисали на лицо. Стася Шустиков куртку надел задом наперёд.
 
 
   Славка дома видел, как Стаська утром возился с пальто. Тоже надевал задом наперёд.
   Нянечка кричала, сердилась в раздевалке — пальто повесили на нижние петли для пуговиц, вверх ногами значит. Стаська и все его девчонки. Кто же ещё! Шапки положили на пол.
   Клавдия Васильевна приходила, смотрела на эти пальто и шапки. Успокаивала нянечку, даже рассказывала ей о современной науке физике, хотя сама от этой современной науки была едва живой.
   Марта Николаевна поздоровалась с ребятами и заняла место за учительским столом.
   Вышли вперёд дежурные, чтобы повесить на доску географическую карту.
   Марта Николаевна спокойно протянула им карту полушарий. Она всегда спокойная. И это все знают. И ребята, и учителя.
   Дежурными были Дима Токарев и Ковылкин. Люди, которые сегодня нормально присутствовали в классе.
   Начали прикалывать кнопками карту.
   — Неверно прикалываете, — сказала Марта Николаевна.
   Токарев и Ковылкин не поняли.
   — Переверните вверх ногами.
   — Карту?
   — А ещё лучше наизнанку повесьте. Так, кажется, будет правильнее.
   — Как — наизнанку?
   — Белым холстом сюда, а полушариями к доске.
   И карта повисла на доске белым холстом, точно простыня: ни материков, ни океанов, ни рек, ни городов.
   — Горбачёва! — вызвала Марта Николаевна. — Отвечайте урок. Только повернитесь лицом ко мне. Я не хочу видеть на уроке ваш затылок.
   — Я… — начала было Лёлька Горбачёва. Она смотрела на Марту Николаевну.
   — Никаких разговоров. Прошу повернуться ко мне лицом.
   Это значило, что Лёлька как раз должна была повернуться затылком.
   Лёлька неуклюже начала устраиваться на парте задом наперёд. Со стороны это выглядело довольно глупо.
   — Вот теперь хорошо! Отвечайте. Можно сидя. Внимательно смотрите на карту и быстренько называйте мне крупнейшие в мире острова и полуострова.
   Лёлька начала силиться, вспоминать. Она понимала, что выглядит довольно глупо, и это её угнетало.
   — Аравия, Мадагаскар… Гренландия.
   — Ещё.
   — Сахалин… Лабрадор…
   — Вы невнимательно смотрите на карту и перескакиваете с одного полушария на другое. По порядку называйте. Начните с одного полушария и кончите другим.
   Лёлька опять что-то бормочет. Ведь она, кроме стены класса, ничего не видит: Лёлька с Таней Фуфаевой сидят на задней парте.
   — Фуфаева, — сказала Марта Николаевна, а вы почему до сих пор сидите ко мне затылком?
   Тане Фуфаевой тоже пришлось перевернуться к стене, как и Горбачёвой.
   — Фуфаева, продолжайте рассказывать заданный урок.
   — Полуостров Таймыр, Курильские острова, Тибет.
   — Что Тибет?
   — Ну, этот…
   — Не видите карты, что ли? Вы же сидите на первой парте и карта перед вами!
   Конечно, получалось, что в антимире Фуфаева и Горбачёва сидели не на последней парте, а соответственно — на первой. Всё правильно. И полушария должны были висеть перед их носом и тоже не наизнанку.
   Ребята засмеялись.
   Марта Николаевна строго постучала ладонью о стол.
   — Шустиков Стася, прекратите смеяться.
   Ребята засмеялись ещё громче.
   — Стася, я кому сказала! Прекратите! А Стася даже покраснел от возмущения и ещё плотнее сжал губы. Он ведь молчит. Он не смеётся.
   — Горбачёва, прошу дневник. Фуфаева, прошу дневник.
   Лёля и Таня понесли Марте Николаевне дневники.
   Марта Николаевна, как это сделал на днях Алексей Петрович, переложила ручку в левую руку и поставила двойки, те самые, которые только в зеркале пятёрки. И то если перевернёшь дневник вверх ногами.
   — Шустиков Стася, вы всё ещё смеётесь? — Марта Николаевна видела плотно сжатые губы Стаей и добавила: — Закройте рот!
   Тут с классом прямо нехорошо сделалось от смеха.
   Ребята поняли, что Марта Николаевна продолжает вести урок в антимире. А там, как известно, всё наоборот: кто молчит — тот, значит, смеётся. Загадочная страна…
   — Да что с вами сегодня, Шустиков Стася? — удивлённо спросила Марта Николаевна.
   Стасе было не до смеха. Он, как и Лёлька, понимал, что выглядит со стороны довольно глупо, и это его угнетало.
   Тут не выдержала и засмеялась даже классная доска.

   Шустикова-мама жила и не подозревала, что новая загадочная страна со своими проблемами однажды свалится ей на голову.
   И это случилось, как гром среди ясного неба. Мама попыталась было сама разобраться, что к чему, но какое там! Запуталась совершенно и потеряла всякое представление о нормальной жизни, как и Клавдия Васильевна. И тогда один опытный человек посоветовал ей обратиться туда, откуда всё и началось.
 
   Шустикова-мама осторожно подошла к дверям, на которых было написано: «Физик-теоретик». Мама очень волновалась. Открыла дверь, вошла.
   Большая комната. Стояли книжные полки, шкафы, стулья. За письменным столом сидел физик-теоретик. Он кусал кончик карандаша и о чём-то думал. Заметив Шустикову-маму, кивнул на стул:
   — Садитесь, пожалуйста. Я сейчас освобожусь.
   Шустикова-мама села. Ноги у неё дрожали, и она могла бы упасть. Ей показалось, что туфли на ней надеты — правый туфель на левой ноге, а левый на правой.
   Нет, всё в порядке, только показалось.
   Физик-теоретик перестал кусать карандаш и разгладил пальцами волосы.
   — Слушаю вас.
   Мама тихонько кашлянула и попыталась произнести первое слово. Почему-то этого первого слова она особенно пугалась.
   — Я… У меня в доме мир и антимир…
   — Понимаю, — кивнул тут же теоретик.
   — У меня близнецы. Сыновья. Слава и Стася.
   — Продолжайте.
   — И вот на днях Стася хотел войти в витрину магазина «Фрукты-овощи». А Слава хотел войти в витрину колбасных изделий. Всё делают левыми руками, на подушки кладут ноги. Получают двойки, а говорят — пятёрки.
   — В зеркале? — живо спросил теоретик.
   — Или в луже… — робко добавила мама.
   Теоретик что-то быстро писал на листке бумаги.
   — Один близнец плюс-минус другой близнец равны нулю близнецов, — вдруг заявил он.
   — Что?.. — подняла испуганное лицо мама. — У меня нет ни одного сына?! Но ведь их у меня двое. Очень похожих. Раньше, чтобы не путать, одного стригла под машинку, а другой носил чуб.
   — Вы стригли одного, а другой носил чуб?
   — Да.
   — Это меняет положение.
   Теоретик опять начал быстро писать. Потом погрыз карандаш и сказал:
   — Вы стригли одного и того же.
   Шустикова-мама почувствовала, что от ужаса пол наклонился у неё под ногами. Она ухватилась за стул.
   — Вы стригли Славку-Станиславку.
   — Это и есть мир и антимир? — прошептала мама, заикаясь.
   — Возможно.
   — Значит, у меня один сын?
   — Не обязательно. Если придерживаться теории относительности, то их два, три или четыре.
   — Четыре… — простонала Шустикова-мама, ещё крепче вцепляясь в стул.
   — Конечно! Остальные в зеркале или в луже.
   В этот момент что-то стукнулось об пол. Шустикова-мама вздрогнула.
   Но ничего особенного не произошло — просто теоретик уронил карандаш. И вдруг мама увидела, что карандаша на полу уже нет, а он снова в руках у теоретика.
   Да, значит, всё в жизни относительно и каждая новая теория должна быть достаточно безумной… Мама только успела об этом подумать, как прозвучал голос физика, будто издалека:
   — Теперь вы на правильном пути.
   …Когда Шустикова-мама возвращалась домой, она чуть не вошла в витрину книжного магазина.

   Клавдия Васильевна глубоко вздохнула, провела пальцами вдоль висков. Это чтобы немного успокоиться, прийти в себя. Зрелище для неё повторимое, но Клавдия Васильевна переносит его с трудом, потому что она классный руководитель.
   Если прежде повторимые зрелища были шумными, связанными с побоищами когда летели портфели, пеналы, учебники, тетради, пуговицы с курток, кеды, раскрученные за шнурки и пущенные как метательные снаряды, раздавались победоносные крики, — теперь была полная тишина.
   Клавдия Васильевна поглядела на безмолвный класс, на парты, которые стояли наоборот, и на ребят, которые тоже сидели наоборот, спиной к доске. Все, кто за Славу Шустикова — Ковылкин, Зюликов, Токарев, — писали левыми руками. Каждый держал ручку в левой руке и писал. Старался.
   Клавдия Васильевна не верила в физика-теоретика, она верила только в директора школы. И поэтому, когда опять увидела безмолвный класс, и парты, и ребят, которые находились в загадочной стране, она захлопнула дверь класса и заспешила по коридору. Затем вниз по лестнице на первый этаж, где физкультурный зал.
   — Они невыносимы, эти близнецы!
   Зал кажется пустым. Директор занимается гимнастикой и взобрался наверх по гимнастическому канату.
   Клавдия Васильевна отыскала глазами директора.
   — Я больше не могу! У меня голова разламывается!
   Прежде, когда Клавдия Васильевна кричала на близнецов, у неё хрустел, разламывался голос, а теперь у неё хрустела и разламывалась голова.
   Клавдия Васильевна проводит пальцами вдоль висков, глубоко вздыхает. Так ей делается немного легче.
   Алексей Петрович спустился по канату. Надел пиджак.
   — Давно рекомендовал всему педагогическому коллективу заниматься физкультурой. Поверьте мне — укрепляет.
   — Я верю, — кивнула Клавдия Васильевна. — Скоро полезу. — И она пошатнулась. Вместе с ней пошатнулся гребешок, которым были подобраны сзади волосы. — Мне бы пережить высказывание великого физика, но я определённо не переживу!
   — Ну, голубчики! — Директор явно почувствовал прилив сил после гимнастики. — Я их вытащу из антимира! И навсегда!
   Алексей Петрович стремительно идёт по коридору, стремительно поднимается на третий этаж. Клавдия Васильевна едва за ним поспевает. Директор, он всегда директор — и в мире и в антимире. От такого заключения не отказался бы и физик-теоретик, если бы посмотрел сейчас на Алексея Петровича.
   В коридоре на третьем этаже тишина…
   Директор стремительно распахивает дверь класса.
   6-й «Ю» сидит за партами. Все на своих местах. Ручка у каждого в правой руке. Всё нормально.
   — Наступила весна, — сказал Алексей Петрович. — Поговорим об успеваемости.
   Ребята молчат. Славка и Стаська тоже молчат.
   Когда назревают какие-то события, да ещё неприятные, это как-то чувствуется. В воздухе появляется электричество. Разговор об успеваемости это всегда события неприятные. Это всегда электричество.
   — Клавдия Васильевна, сводка об успеваемости готова?
   — Да, — сказала Клавдия Васильевна. — Плохая успеваемость.
   — Всё-таки они добились того, чтобы остаться на второй год. В пятом классе не остались, сумели преодолеть единицы. Так в шестом останутся. Поздравляю.
   Ребята, ужаленные электричеством, закричали:
   — Как?
   — Что?
   — Почему?!
   — В антимире вы переходите в следующий класс. Не беспокойтесь. Там у вас сплошные пятёрки. Не правда ли, Клавдия Васильевна?
   — Пятёрки. Сто процентов успеваемости.
   — Видите, как хорошо. Сто процентов! Там… — И директор показал куда-то в окно. — В загадочной стране.
   Ребята опять закричали:
   — Что?
   — Почему?
   — Здесь хотим!
   Ковылкин быстро переодел ботинки, чтобы правый ботинок был на правой ноге, а левый — на левой. Как у нормальных людей. А то он забыл впопыхах это сделать, выйти до конца из антимира. А Вовка Зюликов незаметно подкрался к фанерному листу «Сообщения», на котором по-прежнему висел плакат «Антимир — он рядом с нами!», снял плакат и спрятал.
   Переходить из класса в класс они хотят не где-то в загадочной стране, а у себя в школе. Они всё-таки хотят сентябрь плюс сентябрь, а не сентябрь минус сентябрь.
   Стаська кричал и Славка, что они согласны отказаться от современности, от безумных идей, но только чтобы перейти в следующий класс.
   Крикнула и Таня Фуфаева:
   — Согласны!
   Лёлька бы тоже крикнула, но у неё был занят рот — она, как всегда, что-то жевала.
   А Вадька Батурин вдруг снова сделался принципиальным, потому что встал и сказал, что к происходящему в классе он относится отрицательно.
   — Я тоже, — согласился с ним директор.
   — А как нам всё-таки быть? — осторожно спросил Дима Токарев.
   — Это мы хотим узнать от вас, — сказала Клавдия Васильевна.
   Искра негромко засмеялась, расцвела: впереди опять активная жизнь, полная препятствий, хитростей и борьбы. Кому теперь жаловаться? Как? Что? Где? Очень будет всё забавно.

   Около школы стояли лысые мальчики. Их было много. Совершенно лысые, выскобленные бритвой. Начисто. Их головы сверкали. И ещё они были в брюках «техас» и с широкими поясами с клёпками и заклёпками. «Техас» — это очередное название джинсов.
   Ребята подражали герою фильма из жизни ковбоев прошлого века. Смотрели фильм по нескольку раз и ещё сегодня будут смотреть. Сегодня в школе кинопятница. Кассир Вася Филёнкин продал все билеты. Он тоже лысый. И это он придумал, из чего можно сделать широкие пояса для брюк «техас», — из собачьих ошейников!.. На ошейниках есть всё необходимое: пряжка, клёпки и заклёпки. И даже ушко металлическое, к которому вообще-то цепляют поводок, когда выводят собаку на улицу. А они, искатели приключений, могут его использовать для кобуры с пистолетом. Конечно, кобуры с пистолетом ни у кого нет, но приятно думать, что если бы она была, та висела на этом самом металлическом ушке.
   Ребята купили ошейники и втянули их в брюки вместо поясов. Можно соединить два или три — удлинить.
   Так одеты были отстающий Барышев, взаимопомощник Сигаев, тугодум Игорь Карпов, Вовка, по кличке Козерог, и ребята из других классов и даже из других школ.
   Пришёл посмотреть фильм и Коля Мухин со своими друзьями — Борей и Серёжей. Они теперь в раздевалке не подпрыгивают, чтобы дотянуться до зеркала и причесаться. Во-первых, они выросли и видят себя в зеркале, голову, во всяком случае, видят. Во-вторых, они теперь бритые, им нечего причёсывать.
   На Коле и его друзьях были, конечно, надеты штаны с клёпками и заклёпками и собачьими ошейниками: открытие Васи Филёнкина быстро распространилось по городу. Ушло в народ, потеряв своего скромного автора.
   Мухин-папа, когда увидел сына таким, сказал:
   — Нужна лошадь.
   Это он имел в виду, что Коле нужна теперь только лошадь, которая дополнила бы его внешний вид. Раз он ковбой, то ездить он должен только верхом.

   Настоящий живой Ковбой из ковбойского кинофильма стоял на улице около школы и курил сигару.
   В ответственные минуты жизни Ковбой всегда курил сигару, а потом… потом выхватывал из кобуры пистолет и убивал трёх бандитов, а иногда четырёх. Сколько надо. Остальные бандиты сразу скисали, и всё — ваших нет!
   Эти слова принадлежат уже отстающему Барышеву, когда он рассказывает у себя во дворе малышам о Ковбое и для наглядности рисует карандашом на стене дома. Малышей в кино не пускают, так что Барышев всё им рисует и рассказывает. Подвиги Ковбоя. Каждый подвиг заканчивает словами: бандиты скисли, и всё ваших нет!
   Малыши с почтением слушали Барышева, смотрели на рисунки, а главное, на его лысую голову — такую же, как и у непобедимого Ковбоя.
   Но теперь перед Барышевым и всеми остальными лысыми, которые собрались около школы к началу сеанса, стоял настоящий Ковбой. В шляпе, в брюках «техас», в коротких сапогах со шпорами. Пистолет в огромной кобуре висит у самого колена.
   Киногерои всегда сходят с экрана, если они делаются популярными. Добрые или злые, храбрые или трусливые — они оживают. Помимо их воли.
   И Ковбой сошёл с экрана и стоял теперь около школы и курил сигару. Рядом с ним стояла его лошадь — живая, настоящая.
   Вася Филёнкин первым увидел Ковбоя. Узнал его!
   Потом Ковбоя увидели и все остальные.
   Они окружили его и, потрясённые, смотрели, обнажив свои головы, чистые и белые, как кастрюли.
 
 
   Барышев на всякий случай спросил:
   — Вы Ковбой?
   — Да, — кивнул Ковбой. И с интересом начал смотреть на современные автомобили и автобусы. На светофоры, на уличные фонари, на автомат «Газированная вода с сиропом». Ведь в прошлом веке он ничего подобного не видел.
   Вынул изо рта сигару, сдвинул на затылок шляпу:
   — Поразительно! — и обвёл сигарой вокруг. Потом спросил: — А зачем вы все такие?
   — Какие? — удивился Вовка Козерог.
   — Лысые. И в штанах походных и с поясами.
   — Как… — замялись ребята. — Мы, как вы….
   — Не понимаю.
   — Лошадей у нас только нет, — на всякий случай сказал Вася. А вдруг Ковбой возьмёт и подарит лошадь.
   Коля Мухин, Боря Завитков и Серёжа Данилин стояли в стороне. Они были самые младшие лысые и не могли пробиться сразу к Ковбою. Они знали своё место.
   И на лошадь они, конечно, даже и не смели надеяться. Даже в мыслях.
   Ковбой курил сигару и смотрел на город, на жизнь вокруг.
   Все лысые молчали, не смели прервать его задумчивость.
   — Вам что, надо пасти скот, зарабатывать на этом? — спросил Ковбой.
   — Скот пасти не надо, — ответил Вася, который всё ещё рассчитывал на лошадь.
   — Жить в пустыне Техаса? Защищать свою жизнь от бандитов?
   Ребята начали пересматриваться, пожимать плечами. Они не понимали своего героя.
   Вдруг Ковбой спросил:
   — А это что такое едет?
   — Троллейбус.
   — Хм, троллейбус… А это что? С квадратиками.
   — Такси. Автомобиль.
   — Что такое автомобиль-такси?
   — Каждый может ездить на нём, — попытались объяснить ребята. — Как на лошади.
   Тогда не выдержал Коля Мухин и сказал:
   — Семьдесят лошадиных сил. Мотор.
   У Ковбоя что-то мелькнуло в глазах. Но тут же и погасло. Он же бесстрастный. Он обязан быть таким. Он должен курить сигару и быть всегда готовым отразить нападение врагов.
   Тем временем лошадь, которой надоело стоять, приблизилась почему-то именно к Васе Филёнкину и начала обнюхивать его голову. Ничего, утешал себя Вася, понюхает и уйдёт.
   А Ковбой смотрел на ребят и всё-таки не понимал: неужели ребятам приятно ходить лысыми?
   Ему — нет.
   Там, на киноэкране, в прошлом веке, ему это было необходимо. Он был всё время в дороге, в пыли, в бою. Не было воды, мыла. А теперь, когда он здесь, в современном городе, ему это не надо.
   И Ковбой поглубже надвинул на голову шляпу.
   — А мы хотели с вами познакомиться, — сказал Вовка по кличке Козерог. Он стоял и молчал до сих пор.
   — Познакомиться? — И Ковбой опять поглядел на море лысых, одинаковых голов, которые его окружали. Казалось, все эти ребята — близнецы. Море близнецов!
   — Дайте карандаш.
   Взаимопомощник Сигаев закричал:
   — Барышев, где ты?
   — Здесь!
   — Дай карандаш.
   Барышев достал из кармана карандаш. Прошёл вперёд и протянул его Ковбою. Ковбой взял карандаш и сказал:
   — Что ж, давайте знакомиться, — и первому Барышеву на голове написал карандашом, что он Барышев. — Это, чтобы я мог запомнить вас.
 
 
   Барышев привык сам рисовать карандашом и писать, но чтобы другие рисовали и писали на нём самом, на его голове, к этому он не привык. А кто привык?
   Но если Ковбой считает, что только так он может всех их запомнить, что же делать.
   И все остальные потянулись к Ковбою и начали подставлять головы. И Ковбой надписывал: «Николай Мухин», «Василий Филён…»
   Но целиком фамилия не поместилась. Пришлось часть перенести на затылок.
   Вообще, Филёнкина Ковбой долго надписывал: карандаш скользил, голова была наслюнявлена лошадью.
   Когда все ребята были надписаны, Ковбой поглядел на них сверху и сказал:
   — Очень хорошо. Теперь всё ясно, джентльмены, с кем имею дело. — Потом снял с головы шляпу и спросил: — Мне надо сделать на голове надпись, чтобы вы знали, кто я?
   — Нет! — дружно закричали джентльмены. — Что вы! Мы знаем!
   — Я три раза смотрел картину! — крикнул Коля Мухин. Он любил кино, и в особенности такое, где всё касалось рыцарских поступков.
   — А я сегодня пятый раз буду смотреть, — скромно сказал Вася Филёнкин. Он предан искусству.
   Вдруг Ковбой попросил:
   — Кто мне даст рубль?
   Ребята растерялись.
   — Взаймы.
   — Я, — сказал Тема Новиков. Он ведь тоже был здесь. Человек, у которого всё привязано верёвочками. И кошелёк привязан верёвочкой к карману.
   Тема раскрыл кошелёк и протянул рубль.
   — Отдам из первой же зарплаты, — сказал Ковбой. — Как зовут? Я, кажется, тебя не надписал?
   — Тема Новиков.
   — Запомним. Тема Новиков. Не надписанный будешь.
   Тема на всех надписанных посмотрел с гордостью. Выделился. Его запомнят. Ясно? Лично Ковбой запомнит. Значит, Тема Новиков — его первый друг. Друзей ведь не надписывают.
   Ковбой быстро отстегнул от сапог шпоры. Он очень торопился. Но куда? Зачем?
   Ребята не понимали.
   Лошадь Ковбоя тем временем отыскала в толпе Васю Филёнкина, подошла к нему и опять начала лизать голову. Уже надписанную. Может быть, поэтому лошадь так быстро и отыскала Васю в толпе?
   Ковбой увидел зелёный огонёк такси. Махнул рукой.
   Такси подъехало и остановилось.
   Ребята ничего не понимали.
   Ковбой сунул в руки Васе Филёнкину шпоры. Почему Васе? Да потому, что около него стояла лошадь.
   — Привет, почтеннейшие. — Растоптал окурок сигары и был таков: сел в такси и уехал.
   Да, выбросил ещё из окна такси пистолет…
   Ребята остались на месте. Вася Филёнкин со шпорами и живой настоящей лошадью.
   — А кино? Как же без него? — сказал Барышев.
   — Верно. Он уехал прямо перед началом сеанса! — закричал Сигаев. — Кто же будет скакать? И стрелять? И ещё всякие штуки делать?!
   А Тема Новиков поджал губы. Он подумал: неужели рубль пропал? Лучше бы Тему надписали, но рубль при этом остался бы на месте, в кошельке на верёвочке. Лошадь он тоже побаивался, и она ему не нужна.
   Тема пошёл и поднял пистолет.
   Вот это вещь! Настоящий. Тяжёлый. Привязать бы верёвочкой к своему поясу. Так не позволят. Отберут. И… отобрали… Старшие ребята. Начали разглядывать.
   Вася тоже хотел посмотреть, но лошадь его не отпускала. Она просто держала его за штаны «техас».
   Когда-то Вася сам снял штаны с Барышева, а теперь с него самого вот-вот снимут штаны. Жизнь переменчива, и никогда не узнаешь, что тебя ждёт. Да если ты ещё работник искусства.
   — Хочешь, подсажу? — сказал Барышев, показывая на лошадь. Он здоровый. Он может подсадить кого угодно. А перед Васей Филёнкиным до сих пор заискивал, побаивался.
   И Вася не успел ничего сказать, как Барышев подсадил его на лошадь… Лошадь весело заржала и ударил о землю копытами.
   Вася едва не упал. Почувствовал боль в ногах.
   Неужели весь его авторитет, так трудно завоёванный, сейчас рухнет? Как он сам сейчас рухнет с лошади на землю.
   В это время прибежал киномеханик, ученик девятого класса Пигарев, и растерянным голосом проговорил:
   — Его и на плёнке нет! Совсем!.. Ковбоя нет!
   По толпе понеслось:
   — Ковбоя нет на плёнке!
   — Я зарядил плёнку в аппарат. Смотрю, ни его, ни лошади…
   — Лошадь вот она. Человек на ней сидит. (Это Филёнкин.)
   — А Ковбой?
   — Ковбоя нет. Уехал на такси.
   — Куда?
   — Не сказал — пожали плечами ребята.
   К Филёнкину подбежал Вовка по кличке Козерог. Он тоже заискивал перед Васей.
   — Дай-ка сюда шпоры. Тебе неудобно.
   Васе действительно было неудобно сидеть на лошади со шпорами в руках. Вовка надел Васе шпоры и принёс пистолет. Пускай Вася и пистолет примет, наденет. И Вася прицепил пистолет к металлическому ушку, тому самому, к которому вообще-то цепляют поводок, когда выводят собаку на улицу. Но разве это имело сейчас значение, когда человек (это Филёнкин) сидит верхом на лошади?
 
 
   Настоящей! Живой лошади!
   Вася приободрился. Интересно.
   А что? Тигра он сыграл и Ковбоя сыграет. Вот он на виду у всех ребят, своих и чужих, входит в роль. Сигары только нет. Неужели начинается карьера киноартиста? И без всяких проволочек и задержек!

   Вася Филёнкин исчез.
   У всех на глазах!!!
   Видели, видели его верхом на лошади со шпорами и пистолетом и вдруг в один миг перестали видеть…
   Маленький столбик пыли остался. Из-под копыт лошади.
   Вдруг из школы, а именно из кинобудки, послышалось весёлое ржание и цокот копыт.
   Что не померещится с испугу!..
   Но вскоре опять прибежал киномеханик Пигарев и закричал:
   — Есть на плёнке Ковбой! Вернулся!
   — И лошадь? — спросили ребята.
   — И лошадь. Можно начинать.
   — А где же тогда Филёнкин? — спросил Козерог.
   — Не знаю.
   — Он ускакал.
   — Вечные его шуточки, — сказал Барышев, но сам, на всякий случай, посмотрел по сторонам.
   Но тут раздался звонок: к началу сеанса.
   — Ух, постреляем! Поскачем! — обрадовались ребята. Они любили вместе с Ковбоем стрелять и скакать.
   О Филёнкине все забыли.
   Школьный кинозал был наполнен до отказа. Зрители уселись плотными рядами. Возбуждённо дышали друг другу в затылок.
   Свет погас.
   Коля Мухин, Боря Завитков и Серёжа Данилин сидели вместе, самые младшие бритые. Замирали от счастья.
   Вспыхнул из кинобудки длинный луч, и на экране вспыхнуло заглавие фильма. Раздалась знакомая музыка. Механик Пигарев вышел из будки. Пигарев всегда выходит из будки, чтобы лучше видеть и слышать, что происходит на экране. Он успевает бегать в будку и менять плёнку, чтобы кино шло бесперебойно.
   На экране всё, как и надлежало тому быть: пыльный и пустынный городок, бар, где ковбои пьют вино и играют в карты, гостиница и… что это?.. Филёнкин!
   Сомнений быть не может — на голове надпись! Часть букв не уместилась и попала на затылок. Филёнкин достал сигару из кармана рубашки, закурил.
   Кажется, даже в зале запахло сигарным дымом.
   Ребята молчат… Поражены… Глазам не верят!
   — Я — Ковбой, — говорит Филёнкин и вскакивает на лошадь.
   Гэй! И лошадь поскакала по улице.
   Из окна гостиницы выстрел: там засели бандиты. Филёнкин выхватывает пистолет и — дзынь!.. скисли… ваших нет.
   Все в зале громко приветствовали успех Филёнкина.
   Настоящий Ковбой. Что надо!
   Давай ещё!
   И он снова скачет. Пыль не столбиком, а столбом.
   Вот это жизнь, думают ребята. Им кажется, что они тоже курят сигары, стреляют из пистолетов! Но это мечты. А Филёнкин не мечтает, он действует.
   Техас. Пустыня. Колючки. Песок. Мелькают лошади. Гривы, копыта. Скачка. Да какая!..
   Пигарев едва успевал бегать из зала в будку и менять части картины.
   А лошади всё скачут… Кто-то скачет навстречу… Не видно… Не понятно… Пыль — до неба!
   Ребята привстают с мест, чтобы лучше видеть. Потому что сюжет фильма изменился. Филёнкин чуть ли не один дерётся с бандитами. А где остальные, его верные друзья? Ах, вот они скачут… Опоздали… Раньше они никогда не опаздывали. А теперь опоздали. Или этот Вася слишком быстро скакал?
   Визжат лошади!
   Грохочут пистолеты!
   Коля Мухин, Боря Завитков и Серёжа Данилин на стульях поехали вперёд.
   Это они умеют делать. Всё ближе к экрану. Они теперь не едут, а скачут на стульях. Забыли о математике и графике. Забыли, что они мыслящие люди.
   Бах!
   Трах!
   И-го-го!..
   Пигарев опять сбегал в будку и поменял части картины.
   А Вася всё скачет и стреляет. Ему бы остановиться — он должен уже совещаться с друзьями-ковбоями. А он не останавливается. Так и плёнки не хватит!
   В зале не только сигарами — порохом пахнет. И вся пыль, которая была до неба, теперь здесь.
   Коля Мухин, Данилин и Завитков почти доскакали на стульях к экрану.
   Они почти уже на экране. Их тени видны среди битвы. В особенности стулья, которые не спутаешь с лошадьми.
   А Тёма Новиков сидел на месте и крепко сжимал в руке кошелёк. Как бы не отняли в этой суматохе и стрельбе.
   Сигаев что-то кричит Барышеву, а Барышев что-то кричит Сигаеву.
   Они ищут свои портфели, которые исчезли у них в темноте и пыли. Барышев боялся за свой дневник. Улучшений в дневнике не произошло, и кто-нибудь посторонний может стать очевидцем двоек и троек.
   А это неудобно. Люди пришли сегодня из других школ.
   Но потом Сигаев и Барышев перестали кричать о портфелях и начали, как и все, кричать, требовать стрельбы и скачек.

* * *

   Значит, все требовали и кричали и… получили это на следующий день. Каждый лично получил. Во всех кинотеатрах города, где шёл фильм из жизни ковбоев прошлого века, скакали на лошадях и стреляли теперь они сами. Все теперь были не в залах, а на экране. У всех всё сбылось, о чём мечтали!
   Даже Коля Мухин скакал, и Боря Завитков, и Серёжа Данилин.
   И не на стульях, а на лошадях. Настоящих, живых!
   И не надо было кричать «и-го-го» по-лошадиному, потому что лошади сами кричали «и-го-го».
   Киногерои.
   Пришли из жизни на экран. Да-да, не с экрана в жизнь, а наоборот — из жизни на экран. Побрили головы и пришли.
   Барышев почти совсем перестал учиться, а только скакал на экране в кинотеатре «Пламя».
   Даже Сигаев из взаимопомощника сам превратился в отстающего, потому что только скакал и стрелял.
   Каждый вечер в кинотеатре «Смена».
   Козерог участвовал, и даже Игорь-тугодум. Правда, там, где участвовал Игорь, фильм длился на час дольше, потому что Игорь во всех эпизодах всё делал с опозданием.
   А Тема Новиков нигде не скакал и не стрелял.
   Он ждал, когда ему вернут рубль. Он был печальным рыцарем…

   Первым перестал скакать Вася Филёнкин. Может быть, потому, что он первым начал. Ноги у него окривели. Болело то место, которое находится пониже хлястика пальто. Голова от солнца болела. Песок на зубах скрипел. Всё время хотелось пить и тошнило от сигар.
 
 
   Днём в Техасе жарко, ночью — холодно. А спать приходилось на земле.
   Спать надо было на открытом месте, потому что домов в Техасе мало и они очень все неблагоустроенные.
   И главное, надо было думать о деньгах. Зарабатывать их на себя, на лошадь и на сигары.
   Что по сравнению со всем этим быть тигром — чепуха!
   Тигром он был в современном городе, где всё есть: водопровод, дома с лифтом и кроватями, в которых можно нормально спать.
   Сигаева бандиты ранили в локоть. Не сильно, но всё-таки локоть болел. Может быть, он и сам его ушиб, но говорит, что ранили. На Барышеве оборвалась одежда, растрепались сапоги. Он был голодный. Мечтал съесть что угодно. Вовка Козерог зазевался на железнодорожной станции и чуть не попал под старинный паровоз с огромной трубой. В прошлом веке были такие паровозы. И вообще его разоблачили, что он не Ковбой. Кто-то знающий русский язык прочитал надпись на голове, и Козерога отправили к шерифу. Шериф хотел его арестовать, но Вовке удалось бежать.
   Теперь Вовка должен сражаться, кроме бандитов, ещё и с шерифом. Коля Мухин с друзьями потихоньку слез с настоящих лошадей и выступал на стульях. Так было как-то спокойнее. Зрители вначале возмущались, а потом привыкли.
   — Надо его найти, — сказал Вася Филёнкин ребятам. — Пускай он сам скачет и стреляет. И всякие штуки делает. И его друзья-ковбои.
   — А где найдёшь его теперь?
   — На такси уехал, конечно.
   — В городе скрывается. От нас от всех!
   Игорь-тугодум сказал, что он вообще больше выступать в своём кинотеатре не может — он продал лошадь.
   — Как же так? — удивились ребята.
   — Она мне надоела, и я её продал зрителям.
   — А деньги где? — сейчас же спросил Тема Новиков.
   — Проел небось! — выкрикнул голодный Барышев.
   — У меня их отняли, — очень грустно ответил Игорь.
   — Кто?
   — Бандиты. Во второй серии, когда я должен был одного из них убить.
   Сигаев тут же начал показывать локоть: вот… его ранили прямо сюда… Пулей или ножом… Болит очень… Выступать он тоже не может.
   — А у меня что, — закричал Вася Филёнкин, — ноги железные, что ли? Кривые совсем, И неизвестно, когда теперь выпрямятся.
   Коля Мухин, Данилин и Завитков подумали: как хорошо, что они вовремя пересели с лошадей на обыкновенные стулья. А ведь на этих стульях можно постепенно спрыгнуть с экрана — и в зал… к зрителям…
   И спрятаться среди них. От бандитов и от всех ковбоев.
   А Вася Филёнкин не успокаивался, кричал:
   — И песку полный рот у меня… Вот! — И Вася начал выплёвывать песок. Вот! Вот! И сигары я больше курить не могу — тошнит!
   — И меня… — сказал мрачный Сигаев. — Тошнит. И денег нет, чтобы обратиться там к врачу. А я раненый. И вообще не известно, где там врач!
   — А скоро будут новый фильм про ковбоев показывать, — сказал Тема. — Я слышал.
   — Иди ты отсюдова! — закричали в гневе ребята. — Натерпелись! Хватит!

* * *

   Киногерой уехал на такси, и как его теперь найдёшь, чтобы заставить вернуться на экран?
   Ребята бегали, искали. Но результатов пока никаких — Ковбой не обнаружен. Он, очевидно, тоже не желает больше этой ковбойской жизни. Решил — хватит с него. Правда, ребята видели в городе одного водителя такси: весёлый такой, очень похож на Ковбоя. Но попробуй докажи! Носит форменную фуражку, лысины не видно.
   Так что никаких доказательств. Как говорится, концы в воду.
 
   …Вскоре фильм о приключениях Ковбоя с экрана сняли. Пропал не только Ковбой, но начали пропадать и другие герои, все его друзья. Один за одним.
   Неужели он их всех переманивает работать водителями такси?
   …А Тема Новиков получил денежный перевод по почте на один рубль. От кого?
   Обратного адреса не было.

   КОСМОС В КОЛБЕ…
   ТАЙНА АБСОЛЮТНОГО НУЛЯ!..
   ПОЧЕМУ МИНУС 273, А НЕ БОЛЬШЕ?..

   Это было ярко написано на огромных афишах, которые висели на стенах домов, на заборах, на рекламных тумбах, в витринах книжных магазинов, около входов в метро и в кинотеатры.

   «Крио» — холод!..
   «Ген» — творю!..

   Попробуй не остановись и в изумлении не открой глаза, а потом и рот. Рот, он всегда открывается от изумления, хочешь ты или не хочешь. При конструкции школьника так было задумано, и бесполезно с этим бороться. Вообще со многим бесполезно бороться: со шнурками, чтобы всегда были завязаны, с шапками, чтобы всегда были ровно надеты, с портфелями, чтобы всегда были целыми.

   Физика — наука будущего, она ждёт тебя! Обо всём этом, юный друг, ты узнаешь подробнее в корпусе института Холода.
   Приходи познакомиться.

   Ребята останавливались, читали, открывали рты. Продавцы мороженого пользовались открытыми ртами, подкатывали повозки поближе к афишам. Тем более, в афишах шла речь об институте Холода. Родственное предприятие!
   — Юные друзья холода! — кричали продавцы. — Подходите, знакомьтесь!
   И юные друзья холода знакомились. Порции мороженого как раз хватало, чтобы прочесть афишу до конца, разглядеть её как следует, обсудить, помечтать возле неё. На афише были нарисованы мальчик и девочка, которые шли счастливые, взявшись за руки. Мальчик и девочка на афише уже не только мечтали, но и действовали.

   Зовём пытливых, настойчивых!
   ОЛИМПИАДЫ
   ФОКУСЫ
   ЭКСПЕРИМЕНТЫ.

   Одного из читателей афиши поймала за руку мать.
   — Ты чего здесь стоишь? — сказала она строго. — Тебе дали переэкзаменовку. Отправляйся домой заниматься!
   На бульварах и скверах были забыты сражения в футбол, девочки перестали скакать через верёвочки. Тоже все читали и обсуждали афиши. Каждый старался вспомнить что-нибудь подходящее из своей жизни в отношении холода: кто когда зимой прилип языком к ручке двери, грыз сосульки, пробовал сам лично отремонтировать холодильник или зашить варежку. Дырявая варежка имеет отношение к холоду. А нос? Вот что имеет отношение к холоду. Он самый главный зимой. На этом сошлись многие, тоже из личного опыта.

   — Что ж, по-моему, должна привлечь.
   Перед афишей в коридоре института стоял пожилой человек с круглым лицом, в круглых очках — заместитель директора Вадим Павлович Громцев. Рядом с ним стояли сотрудники, празднично взволнованные, улыбались, шутили. Все в чистых новеньких халатах.
   — Как вы просили, Вадим Павлович, — сказала Наташа Сарафанова. — Афиша с огоньком и комсомольским задором.
   Громцев с удовольствием прочитывал афишу.
   — В лабораториях всё готово, — доложила Тамара Владимировна, инженер. — Стенды, демонстрационные схемы. Освободили места для практических занятий. В мастерской подобрали интересный инструмент.
   — Покажем им ещё стеклодувную, если заслужат. Николай здесь?
   — Да.
   — А наша милая Пунченок?
   — Тоже здесь.
   Николай — стеклодув. Пунченок — его помощница. Она самая юная в корпусе. Все её звали по фамилии, потому что есть такие удивительные фамилии — Пунченок, Леваненок — звучат будто имена.
   — Можно познакомить с искусственным климатом в корпусе, — предложил Ионов, старший научный сотрудник.
   — Отчего же, конечно, — кивнул Громцев.
   Наташа Сарафанова улыбнулась.
   — Митя Нестеров разрабатывает запах свежей моркови. Говорит, полезно дышать морковью. Новый климат.
   Громцев на эту шутку не откликнулся, промолчал. Митя Нестеров всех в корпусе измучил: он управляет климатом.
   — Вадим Павлович, вас опять к телефону, — позвала секретарша Марта Петровна.
   Громцев прошёл в приёмную и взял трубку.
   — Да. Сегодня принимаем. Восьмые и девятые классы… Э-э, нет, Ферапонтов, смену самим растить надо! Олимпиады. Эксперименты. Ну ладно, ладно, — добродушно засмеялся Громцев. — Будут излишки — передадим и к вам в институт. Молодёжь — наше общее дело. Спасибо!
   Едва он положил трубку, раздался новый звонок.
   — Марта Петровна, выслушивайте поздравления сами. Некогда мне. — И вместе с остальными сотрудниками Громцев направился к дверям. Но ему было приятно, что с самого утра в корпусе не стихают телефонные звонки, не стихают поздравления и пожелания от соседних институтов и лабораторий. Позвонили даже с местного почтового отделения (у них не хватает юных почтальонов) и с местной овощной базы. Митя Нестеров дружит с овощной базой, покупает морковь для опытов с климатом.
   — Лекционный материал, — спросил старший научный сотрудник Ионов, — с чего начинать будем? С квантовой механики или с теории сверхпроводимости?
   — Я думаю, практика покажет. Да и Главный Криоген, когда вернётся, внесёт поправки. Не сомневаюсь.
   Главный Криоген («крио» — холод, «ген» — творю) — это директор института академик Мельников. Сейчас он в командировке.
   — А что за шум? — прислушался вдруг Громцев.
   Из коридора доносился говор, топот. Явление исключительное, потому что в институте всегда была тишина, как основа научной работы.
   Ионов пожал плечами. Тамара Владимировна, инженер, тоже не знала.
   Шум нарастал.
   Будто поднялась и катилась морская волна!
   — Я узнаю, — сказала Наташа.
   Но едва она сделала несколько шагов, как дверь с грохотом распахнулась и появился пятившийся от какой-то неведомой силы начальник охраны бравый солдат Лазуркин. «Бравым солдатом» его прозвала Пунченок.
   Ей в корпусе всё разрешалось — съезжать на перилах, дразнить Лазуркина, даже спорить с Громцевым.
   — Назад! — кричал бравый солдат. — Осади назад!
   В коридор хлынул поток ребят.
   Они были возбуждены, что-то кричали, перебивая Лазуркина и друг друга.
   Ионов и Тамара Владимировна схватились за руки и попытались сдержать ребят. Но куда там!
   Их закрутило в водовороте, а потом унесло как соломинки в какую-то лабораторию.
   И Наташу тоже как соломинку закрутило и унесло, только не в лабораторию, а в механическую мастерскую.
   Громцев оказался прижатым к стене.
   — Космос в колбе сегодня показывать будете?
   — Почему минус двести семьдесят три, а не больше?
   — Какая тайна у нуля?
   Ошеломлённый Громцев придерживал на носу круглые очки, растерянно мигал. У него даже рот открылся, совсем как у бывшего школьника.
   Пустая тележка колотилась о стену. Двери, которые не выдерживали натиска ребят, продолжали с грохотом распахиваться.
   Всё произошло с такой стремительностью, про которую в народе говорят — ахнуть не успел, как на него медведь насел…
   — Дети! Кто вас сюда звал?.. А! Марта Петровна! — закричал Громцев, увидев в конце коридора секретаршу. — Предпримите же что-нибудь! Вы меня слышите, Марта Петровна?
   — Не могу, Вадим Петрович! Меня уносит! — И секретарша в бессилии подняла руки.
   — Дети! Мы вас не звали! — крикнул тогда заместитель директора института, и голос его при этом прозвучал панически.
   Вадим Павлович был добрым человеком. Детей он любил. Но в таком количестве он их просто испугался.
   Никто Громцева не слушал, как не слушал и Лазуркина и его свистка, которым бравый солдат пытался воспользоваться.
   Громцев начал потихоньку пробираться вперёд по стене, цепляясь за притолоки.
 
 
   Вскоре уткнулся очками в афишу, в рисунок — мальчик и девочка, взявшись за руки, идут счастливые. Действуют.
   По коридорам корпуса неслись, действовали в точности такие же мальчики и девочки, какими изобразил их художник. Совершенно не ученики старших классов, а ученики совершенно младших классов. Художник напутал! Убить его мало! Здесь вот, прямо в коридоре, дверью. Да и комсомольцы хороши, Наташа Сарафанова, комсорг. «Не беспокойтесь, всё в порядке, как вы просили, Вадим Павлович, с огоньком и комсомольским задором». Задор вон у них, которые штурмуют корпус. Да и он хорош: афиша два дня висит в коридоре перед его носом, а он не обратил внимания. А на рисунке что? «Первый раз в первый класс», что-то в этом роде. А где они, восьмые и девятые классы?
   …Площадь перед институтом была заполнена толпой ребят. Тоненькой, но уверенной струйкой толпа беспрерывно лилась в корпус. Очевидно, так же в древние времена полчища гуннов устремлялись в пролом крепостной стены, сокрушая стражу с копьями, перекидные мосты, алхимиков и звездочётов в колпаках, вечные двигатели и пробирки с философским камнем. Переломный период!..
   Возле корпуса притормозил «Москвич» с надписью «Радио». Из «Москвича» выглянул репортёр.
   — Что случилось, ребята?
   — В науку записывают! — ответил Гунн, пробегавший мимо. Он доедал на ходу мороженое.
   Репортёр подумал, вылез из машины, схватил магнитофон и побежал вслед за Гунном в пролом крепостной стены. Профессиональное чутьё подсказало репортёру, что здесь сейчас массы творят историю.
   В кабинете Громцева собрались все те сотрудники, которым удалось сюда пробиться. Громцев нервно шагал из угла в угол, словно римский центурион, который должен был возглавить битву за независимость.
   Слышался ребячий крик, топот и свисток вновь ожившего Лазуркина. Бравый солдат со своим взводом пытался ликвидировать пролом в стене.
   — Вадим Павлович! — сказала Марта Петровна, поправляя смятую причёску. — Не останавливайтесь, пожалуйста, под люстрой.
   Громцев взглянул на люстру, которая вздрагивала от хода истории, и снова зашагал по комнате.
   — Произошла элементарная ошибка по вине художника. Он нарисовал не тех ребят — младших, а не старших, — сказал кто-то из сотрудников. — Мы всё объясним этим, малышам, и расстанемся.
   — А если они не уйдут? — спросила комсорг Наташа.
   — Афиша есть афиша, — сказал старший научный сотрудник Ионов. — Документ.
   — Афиша есть афиша, а дети есть дети, — сказала инженер Тамара Владимировна. После водоворота её халат перестал быть чистым и новым. — Летом их увозят на дачи, в пионерские лагеря. Через неделю их не будет.
   — Верно, — согласился Ионов. Его халат тоже перестал быть чистым и новым. — Надо оттянуть время.
   Щёлкнул, включился селектор.
   — С лестницы удалили, — раздался голос Лазуркина. — Теперь удаляем по коридору к вестибюлю!
   — А как лаборатория Главного Криогена? Отстояли? — спросил Громцев.
   — Отстояли.
   — Потери?
   — Сломана одна дверь, одна тележка, опрокинута банка с клеем…
   Громцев выключил селектор.
   — Нужна система, — снова заговорила Тамара Владимировна. — Будем знать их возможности и наши.
   — Их возможности мы уже знаем, — сказал Громцев. — Сверхпроводимость.
   — Надо создать среди ребят общественный совет, — предложила Наташа. — Иметь вожаков, старост. Опираться на передовых, сознательных. — Наташа старалась быть серьёзной, но события её веселили и оставаться серьёзной было трудно. Очень хотелось смеяться. В особенности над Лазуркиным и его сообщением о ходе событий. А халат Наташи перестал быть и чистым, и новым, и целым.
   — Правильно, — поддержал Наташу Ионов. — Сознательных легко высчитать на машине.
   — Запрограммировать на перфокартах, — уже не выдержала и улыбнулась Наташа. Она ещё вспомнила, что Вадим Павлович хотел показать ребятам стеклодувную.
   — «Запрограммировать»! — крикнул Громцев. — Вас, извините, надо было запрограммировать, чтобы не писали ерунды в афише! Тайна абсолютного нуля! Больше — меньше! А где чёрным по белому, что приглашаются восьмые и девятые классы? А рисунок?
   — Да… рисунок… — сказала Тамара Владимировна.
   — Может, проверим у них отметки? — предложил кто-то из сотрудников. — Отсеем?
   — Они нас, кажется, отсеют.
   — Но мы их, кажется, захватили в плен.
   — А вам не кажется, что они нас захватили в плен?
   — Кажется, но не хотелось бы.
   Громцев стоял молчаливый. Проблема, с которой он встретился, была для него неожиданной и непонятной. Он упал с горы и теперь не может определить, где верх, где низ. Так часто бывает во сне. А тут не во сне, а наяву. И что обидно — в самом центре современного города и в самом центре современного века.
   Какой тут сон!
   — Вадим Павлович, — сказала Марта Петровна, — вы встали под люстру.
   Вадим Павлович поглядел на люстру. Но было удивительно тихо — ни топота, ни голосов. И люстра больше не вздрагивала.
   — Нам, кажется, повезло, — сказал опять кто-то из сотрудников. — Они сели на клей.
   Громцев включил селектор:
   — Лазуркин, где ты?
   — Тут я! — раздался бодрый голос Лазуркина. — Детей вернули на исходные, Вадим Павлович. В вестибюль!
   — Как они?
   — Сломан один фанерный ящик, зонтик, опрокинута ваза с цветами. Будете с ними говорить?
   — Буду.
   Громцев подошёл к двери, осторожно открыл, выглянул. Потом все двинулись по коридору.
   Шли молча.
   Даже Наташа помалкивала, комсомольский вожак: слишком нервно был настроен Вадим Павлович.
   Заведующий механической мастерской Иван Евтеевич катил по коридору тележку к себе в мастерскую. Тележка была погнута.
   Стеклодув Николай и его помощница Пунченок снимали с полок различного цвета сосуды и колбы.
   Митя Нестеров очищал от мусора отверстия вентиляции, проверял исправность климата.
   В вестибюле стояли ребята.
   Громцев вышел на балюстраду. Она была построена вверху, между колоннами. Для какой надобности, неизвестно.
   Может быть, впервые и понадобилась для разговора с массами.
   — Дорогие дети! — сказал Громцев. — Все мы вас любим, вся наша страна…
   — А почему не пускают? — раздались голоса.
   И толпа задвигалась, зароптала, готовая вновь подняться морской волной. Лазуркин начал судорожно оглядываться, искать свой взвод.
   Кое-кто из сотрудников спрятался за колонны балюстрады: как говорится, не ровён час…
   Сверхпроводимость!
   — Где олимпиада?
   — Когда фокусы будут?
   Это возмущался опоздавший Гунн с недоеденным ещё мороженым.
   — …но, к несчастью, — продолжал Громцев, силясь перекричать Гунна с недоеденным ещё мороженым, — и не по нашей вине произошло недоразумение! Произошла ошибка! Мы…
   Перед Громцевым из толпы появился микрофон. Он высоко покачивался на длинной палке. Громцев от удивления умолк, даже очки снял.
   — Что это?
   — Пресса, Вадим Павлович, — зашептал сзади Ионов. — И вон ещё…
   Громцев увидел нацеленные на него фотообъективы. Под балюстрадой стоял репортёр с микрофоном, привязанным к половой щётке. Шнур от микрофона был подключён к портативному магнитофону. Катушки на магнитофоне вращались — происходила запись.
   — Сейчас лучше не надо, Вадим Павлович, — снова зашептал Ионов. — Потом разберёмся. Сейчас только поприветствуйте, скажите — пусть приходят завтра… послезавтра. А мы что-нибудь придумаем.
   — Да, да, — зашептала Марта Петровна, выглядывая из-за колонны. — Конечно, придумаем.
   Громцев оглядел притихшее собрание, раскрыл рот, собираясь что-то сказать, но только безнадёжно махнул рукой. В ту же секунду ослепительно вспыхнули репортёрские «блицы». Громцев от неожиданности уронил вниз с балюстрады очки, и они рассыпались у ног репортёра со щёткой на мелкие кусочки.
 
 
   …Одна дверь, одна тележка, один фанерный ящик, один зонтик, одна ваза с цветами, одна банка с клеем и ещё одни… очки.

   С первой полосы газеты Громцева приветствует Громцев поднятой рукой (это как раз когда он безнадёжно махнул рукой). Под фотографией заголовок заметки: «Вторая молодость института Холода». Вадим Павлович сложил газету и тяжело задумался. Он был в круглых очках с новыми стёклами, дужки перевязаны изолентой, отремонтированы.
   В задумчивости он просидел ещё несколько минут, снял трубку и набрал номер телефона.
   — Ферапонтов, у нас действительно образовались… излишки. Можем на днях передать вашему институту… Нет? Вы же просили… А-а, уже слышали.
   Вадим Павлович нажал на рычаг, подумал и снова набрал номер.
   — Почтовое отделение? У нас действительно образовались излишки. А-а, уже слышали… Извините.
   Нажал на рычаг, подумал и снова набрал номер.
   — Районо? Громцев говорит. Да, из Криогенного корпуса. И вы в курсе? Так нельзя ли их как-нибудь… а? Фокус какой-нибудь сделать!.. Методиста пришлёте? — Громцев вздохнул. — Если ничего другого не можете предложить, давайте методиста. Присылайте. А может, они скоро в пионерские лагеря уедут или на дачи? Теперь не уедут, не надеяться? Да, пытливые и настойчивые, так мы и написали.
   Открылась дверь, и вошла Марта Петровна. Она несла кипу книг и подшивок.
   — Литературу я подобрала. На первое время хватит.
   — Что это ещё такое?
   — Как — что? Педагогика! Ушинский, Макаренко, заслуженная учительница Боярская. Журнал «Семья и школа». Здесь я кое-что подчеркнула. И вообще, — сказала Марта Петровна с энтузиазмом, — я и не догадывалась, что это так увлекательно.
   — Что увлекательно?
   — Проблемы воспитания! Мир прекрасного и возвышенного.
   Громцев промолчал.
   — Вы тоже думаете, они уже навсегда с нами?
   — Кто?
   — Дети.
   — Они, конечно, причиняют неудобства, но тогда бы они не были детьми. Их любопытство не простое праздное, как может показаться на первый взгляд, а, впрочем, в «Семье и школе»… — Марта Петровна открыла журнал и приготовилась читать.
   Зазвонил телефон.
   Громцев замахал руками.
   — Меня нет. Ушёл! Уехал! Пропал без вести!..
   Марта Петровна взяла трубку.
   — Согласны? На что согласны? Излишки? А у нас никаких излишков нет, — сказала она, не замечая отчаянных жестов Громцева, который просил её передать ему трубку. — Никаких излишков! — повторила Марта Петровна твёрдо. — Он вам звонить не мог. Он ушёл, уехал, пропал без вести.
   Громцев тяжело опустил голову на «Семью и школу», и его круглое лицо совсем расплюснулось.
   — Что с вами? — забеспокоилась Марта Петровна.
   Громцев не шевелился.
 
   …Колесо истории неумолимо двигалось вперёд, словно каток по свежему асфальту.
   В школьном учебнике для младших классов в главе «Раскопки» написано: «Постепенно от земли и песка освободились массивные каменные стены большого двухэтажного здания. Сосуды различной формы и величины в беспорядке лежали на полу. Некоторые из них были украшены узорами. Всюду валялись черепки, куски глины, незаконченные сосуды со следами пальцев древнего мастера. В верхнем этаже нашли бронзовые мечи и кинжалы. Плоские камни с надписями и чертежами. Люди, которые жили в этом здании, пользовались водопроводом, освещением, занимались наукой. Но им приходилось часто защищаться от диких кочевников и прочих врагов. Так, по раскопкам, учёные узнали, что здесь была когда-то жизнь».
   Всё правильно написано. И относится это не только к древнему дворцу где-то в пустыне. Кызылкум, а к институту Холода. Таким он скоро будет и в самом центре современного города, современного века, потому что в институт Холода ворвалась начальная школа.
   Потом будут откапывать, постепенно освобождать от земли и песка и узнают, что здесь была когда-то жизнь. И что люди пользовались водопроводом, освещением, занимались наукой.

   Скрипнув тормозами, у подъезда Криогенного корпуса остановилась машина «неотложной помощи». Из неё вылез сухонький старичок, несмотря на жару, в длиннополом плаще и фетровых ботах. В руках у него был термос.
 
 
   — Спасибо, Федя, — сказал старичок шофёру.
   — Не стоит, Казимир Иванович, всё равно по дороге.
   Старичок вошёл в корпус, поднялся по лестнице и зашагал по коридору.
   Он приветливо улыбался всем встречным, хотя никого в корпусе не знал. Пунченок, когда увидела старика, поражённая застыла с куском кварца, который несла в стеклодувную. Старичок приветствовал и её, помахал термосом. Пунченок в ответ помахала кварцем.
   Зав. мастерской Иван Евтеевич вёз уже отремонтированную тележку. Старичок кивнул отдельно Ивану Евтеевичу и отдельно тележке. Так показалось Пунченок. Иван Евтеевич тоже остановился и не смог больше сдвинуться с места.
   Старичок тем временем исчез из коридора. И его фетровые боты исчезли, и длиннополый плащ, и термос. Вместо старичка в коридоре появилась инженер Тамара Владимировна. Она взглянула на застывшего Ивана Евтеевича и Пунченок и пошла дальше. Тамара Владимировна решила, что они или уже дышат новым климатом (Митя Нестеров предупредил: «На днях включаю морковный климат»), или Пунченок перестала дразнить Лазуркина и дразнит теперь Ивана Евтеевича.
   Лазуркина Пунченок дразнила тем, что подражала его свистку. И бравый солдат, перепуганный, бегал из одного конца здания в другой. И вся его команда тоже бегала.

* * *

   — А результат вашей «творческой» ошибки вы знаете! — кричал Громцев, красный от негодования.
   Перед Громцевым в широкой блузе и в испачканных краской брюках стоял молодой художник.
   — Я хотел дать обобщённый образ юного поколения. Вот мои наброски. — И художник достает из папки эскизы, пытается что-то доказать Громцеву.
   — Вам надо было не обобщать, а точно исполнять заказ!
   — Я не ремесленник! Ошибка?.. — И вдруг художник перешёл в наступление: — Что вы знаете о современных детях? Будущее начинается сегодня! Мы живём в век открытых дверей! В институтах, в техникумах, в университетах! Да. В почтовых отделениях, в овощных базах. Всюду!
   — Не смею больше задерживать. — От негодования Громцев взял в руки очки, но, вспомнив недавнюю оплошность, снова их надел.
   — Я уйду. — Художник собрал эскизы в папку и направился к дверям. — Но время нас рассудит! Уже сейчас в первых классах дети изучают алгебру. Доберутся и до физики!
   — Ещё один прекрасный и возвышенный… — проворчал Громцев.
   — Простите, вы мне? — раздалось с порога.
   Громцев удивлённо поднял глаза.
   У дверей стоял старичок в плаще и в фетровых ботах. Не дождавшись ответа, он деловито поставил на стол термос, вырвал из блокнота листок и протянул Громцеву:
   — Путёвка. Распишитесь.
   — В чём?
   — В прибытии, — сказал старичок.
   — Кого?
   — Меня. Казимир Иванович Скребков, методист из районо.
   — А-а!.. — Громцев просиял и поднялся навстречу старичку. — Ждём! Ждём! — Он попытался снять с методиста плащ.
   — Ни-ни, — замахал руками старичок. — Радикулит. А тут вызов за вызовом. Неспокойное поколение — всё время в движении — и нас, стариков, заставляет двигаться.
   — Не говорите, — вздохнул Громцев. — Вот… пробую разобраться, — кивнул он на груду книг, журналов и газет.
   — Это всё теории, — сказал Казимир Иванович, доставая из кармана сложенную тетрадку. — А у нас, старых методистов, существует проверенная методика. Не теория, а решительные действия!
   — Очень интересно, — кивнул Громцев. — А какие решительные действия?
   — Игры.
   — Игры?
   — Да.
   — А во что?
   Пришла Марта Петровна с бумагами.
   — Минуточку. — Казимир Иванович вытащил Громцева из-за стола и поставил посреди комнаты. — Возьмите тот же ваш атом. В центре его, насколько я помню, находится ядро. Это вы, — показал он на Громцева. — А вокруг вращается, насколько я помню, этот… протон.
   — Электрон, — подсказала Марта Петровна.
   — Чудесно! — быстро согласился Казимир Иванович. — Электроном буду я. — Методист проворно скинул боты и, оставшись в лёгких спортивных тапочках, забегал вокруг изумлённого Громцева. Плащ шелестел, развевался, хлопал его по пяткам.
   — Похоже?
   — В принципе, — неуверенно ответил Громцев.
   — А что это такое, как не излюбленный детьми хоровод! Вы понимаете, в этой древнейшей игре заложена идея круговращения электрона вокруг ядра.
   — Мне нравится, — приветливо сказала Марта Петровна.
   — А представьте себе, — продолжал Казимир Иванович, — что хоровод сопровождается пением каких-нибудь тематических куплетов. Ну, что-нибудь вроде… «электрончик-электрон, электрон со всех сторон!». Приблизительно, конечно. Сочинил по пути к вам.
   — Замечательно! — засмеялась Марта Петровна. — Да, Вадим Павлович?
   Громцев откашлялся, потом сказал:
   — Оно, конечно, неожиданно несколько, но, впрочем…
   — А разрывные цепи! — не унимался Казимир Иванович. — Помните такую игру? Это же готовая формула цепной реакции! А баба сеяла горох?
   — Мне хотелось бы только посоветоваться с сотрудниками, — пробормотал Громцев. Он всё ещё стоял посредине комнаты, как ядро.
   — Не возражаю! Кстати, чем больше будет народу, тем нагляднее я продемонстрирую методику. — Казимир Иванович надел боты. — Игры, товарищи! И через них — путь к знанию!
   — Совершенно с вами согласии, — кивнуло Марта Петровна. — В журнале «Семья и школа», вот здесь, я отметила…
   Но Громцев прервал Марту Петровну:
   — Позовите сотрудников. И оставьте, пожалуйста, в покое «Семью и школу»!
   Может быть, теперь институт Холода не будет засыпан землёй и песком и в нём сохранится водопровод, освещение, сохранятся люди!..

* * *

   — В лесу родилась ёлочка!.. А теперь пойдёт снег! Зажгутся разноцветные лампочки. Гирлянды. Выстрелят хлопушки. Снегурочка скажет: «Здравствуйте, дети! Все мы вас любим».
   Возбуждённый Казимир Иванович стоял на столе. Вокруг него, взявшись за руки, водили хоровод сотрудники.
   — А снег зачем? — спросила Наташа. — И Снегурочка?
   — Тематика учреждения. Снег в июне — прекрасная иллюстрация современной науки. — Казимир Иванович соскочил со стола. Он опять был в лёгких спортивных тапочках, но уже без плаща. — Новый год летом — это объясняет, что такое институт Холода. Затем дети закрепляют усвоенные знания. Прошу вас, товарищи. Занимайте места. Действуем согласно плану. — И Казимир Иванович заглянул в свою тетрадку. Громцева подкупило в методисте то, что он работал по строгому плану.
   Сотрудники полезли — кто на стул, кто на стол — и образовали амфитеатр.
   Громцев отвёл Казимира Ивановича в сторону и сказал, что к словам Снегурочки «Все мы вас любим» надо прибавить: «Вся наша страна». Казимир Иванович согласился и вписал в план.
   Пунченок зажимала ладонью рот, чтобы не расхохотаться. Николай тоже едва удерживал смех, показывал глазами на Митю Нестерова, который, стоя на стуле, невозмутимо жевал сырую морковь. Митю оторвали от климата, и он уничтожал подопытный образец. Иван Евтеевич критически смотрел на столы и стулья под сотрудниками. Он бы хотел отправить столы и стулья к себе в мастерскую, чтобы предварительно их отремонтировать.
   — Чёрт знает что! — сказал старший научный сотрудник Ионов, пытаясь вскарабкаться на тумбочку.
   — Товарищи, может, я вообще здесь лишний? — Казимир Иванович сердито потянулся к плащу.
   — Успокойтесь, — сказал Громцев. — Сергей Ильич, прошу серьёзнее. Нестеров, прекратите грызть морковь!
   — Да. Конечно, — кивнул Митя, почти не обращая внимания на то, что происходило.
   — Давайте руку! — Марта Петровна помогла Ионову вскарабкаться на тумбочку.
   Иван Евтеевич перевёл критический взгляд со стульев и столов на тумбочку.
   С потолка действительно начало сыпаться что-то белое. И хлопушка выстрелила — это громко треснула под Ионовым тумбочка.
   — Здравствуйте, дети, — сказала Пунченок.
   Митя с новой силой надкусил морковь.
   Вадим Павлович опять призвал к порядку:
   — Прошу серьёзнее. Нестеров, да прекратите вы грызть морковь!
   Пунченок Громцев замечание не сделал: Пунченок разрешается спорить с Громцевым.
   Казимир Иванович налил в стакан из термоса кофе и отпил несколько глотков.
   — Итак, закрепление усвоенного. — Он взмахнул руками и запел, заглядывая в тетрадку:

 
Замкнутый круг —
Это вокруг
Мчатся ядра электроны… —
 

   нестройно подхватил хор:

 
Пусть всегда будут кванты!..
 

   — Что здесь происходит? — раздался с порога суровый голос.
   В дверях стоял человек в кожаной куртке, вельветовых брюках, седой, стриженный ёжиком. В руках чемодан.
   Это был Главный Криоген, академик Александр Степанович Мельников. Он только что вернулся из командировки.
 
   …На столах обрывки бумаг, разбросанные карандаши, стакан с кофе. Лежит морковь — остаток нового климата.
   Гудят два настольных вентилятора, выдувают табачный дым в раскрытое окно.
   В кабинете никого, кроме Громцева и Мельникова.
   — Это чудовищно! — Главный Криоген сердито листает план Казимира Ивановича. — Электрончики, протончики, разрывные цепи… Кто затеял историю с детьми?
   Громцев смущённо развёл руками.
   — Видите ли, Александр Степанович, сейчас это принято. Дни открытых дверей. А тут ещё ошибка с афишей. Но, говорят, уже в первых классах начали изучать алгебру…
   Мельников нетерпеливым движением выхватил из кармана телеграмму и протянул её Громцеву:
   — Вот!
   В телеграмме было написано:
   «Просим ускорить завершение эксперимента «Висмут» тчк Начальник полярной станции Антарктида-3».
   — Понимаю, Александр Степанович. Конечно, не к месту затея с детьми и не ко времени. А что же делать? Они завтра опять придут.
   — Не пускать!
   — А районо?
   — Я вас не понимаю, Вадим Павлович! Ну ладно этот методист. Но вы, взрослые, серьёзные люди… Учёные. Не пускать! Или, может быть, корпус за моё отсутствие превращён вашим районо в филиал начальной школы?
   Громцев молчал, теребил на носу отремонтированные очки. Ему было стыдно, что он не мог проявить подобной воли и попал в плен к кочевникам.
   — Где Тамара Владимировна? У неё последние записи по эксперименту «Висмут». — И при этом Главный Криоген швырнул тетрадку с планами Казимира Ивановича на стол.
   Вентиляторы подхватили тетрадку, закружили по комнате и выдули её в окно.

   Пространство перед корпусом было заполнено ребятами. Никуда они, конечно, не уехали, они все снова были здесь. Даже больше прежнего их пришло, потому что привели друзей и знакомых.
   Дверь корпуса открылась, и на пороге появился Лазуркин. Молча и деловито прикрепил кнопками к дверям листок.
   — Развивайтесь сами. На дому! Согласно рекомендованному списку литературы.
   — Как — на дому? — спросила девочка с косичками, концы которых были защёлкнуты пряжками — маленькие гусиные лапки. А на платье гуси были нарисованы целиком. Тоже маленькие, конечно.
   — Сказали, послезавтра начнём! — возмутился паренёк в летней шапке с пластмассовым прозрачным козырьком зелёного цвета.
   — Когда теперь приходить? — крикнул другой, в такой же летней шапке, только цвет козырька был жёлтым.
   Ни у того, ни у другого из ребят шапки ровно надеты не были. Само собой разумеется. Конструкция школьника!
   — Хе-хе! — усмехнулся Лазуркин. — Восемь классов кончите и придёте! Не до вас. Академик приехал. Эксперимент начинается. Посторонись! — крикнул он, потому что от подъехавшего грузовика несколько сотрудников тащили к выходу чёрные дымящиеся сосуды с азотом.
   Пропустив азот в корпус, Лазуркин посмотрел на небо.
   — Погода. Лето. И гулял бы я на вашем месте! — и закрыл дверь.
   — Безобразие! — крикнул Гунн. Он опять был с мороженым.
   Ребята заволновались, зашумели. Всё пространство перед корпусом заволновалось, зашумело, задвигалось.
   — Как же так?
   — Нам обещали!
   — И в газете было напечатано! И по радио говорили!
   Даже маленькие гуси на платье у девочки закричали: «Мы с нею везде ходим, поэтому тоже всё видели и слышали! Вы обещали!» А мальчик с развязанными шнурками на ботинках даже попытался заплакать от обиды. Он очень надеялся стать физиком, ведь физика — наука будущего, она ждёт его!..
   Гунн переложил мороженое из правой руки в левую, подскочил к дверям и забарабанил кулаком что было сил.
   Дверь распахнулась, и Лазуркин, вынув из кармана свисток, пронзительно засвистел.
   Толпа отхлынула, обратилась в бегство. Девочка с гусями убегала первой. А может быть, это не она, а гуси убегали первыми. Мальчик с развязанными шнурками не убегал, потому что, прежде чем убегать, ему надо было завязать шнурки. Он этим и занялся. Хотя понимал, что шнурки развяжутся снова.
   А сквозь отступающие ряды к корпусу стремительно шёл старик в развевающемся плаще и в фетровых ботах.
   — Без паники! Все за мной!
   И ребята послушались неизвестного старика. Для взрослых старик был странным, непонятным, чудаковатым.
   Но все эти качества иногда необходимо иметь, чтобы сразу завоевать доверие у ребят, чтобы они пошли, ни о чём не спрашивая. То, что неясно для взрослых, ясно для ребят.
   Мальчик с развязанными шнурками с облегчением перестал завязывать шнурки. А двое в летних кепках в ту же минуту оказались рядом со стариком. Зелёный и жёлтый.
   Казимир Иванович подошёл к Лазуркину и сказал:
   — Посвистели, и хватит. А теперь пустите нас к вашему академику.
   — Стыдно, гражданин. Безобразию потворствуете. — И Лазуркин захлопнул дверь.
   …К корпусу двигалась организованная начальная школа. Именно организованная, а не какая-нибудь толпа, которая в панике только что удирала от Лазуркина. И причём каждый сам по себе удирал. Со стороны, конечно, противно было смотреть.
   А сейчас впереди вышагивал Казимир Иванович. За ним вышагивали ребята, гордые и счастливые своим новым другом. Они верили в его силу и могущество. Ну-ка, Лазуркин, выйди, посвисти и похихикай!.. Теперь ребята сами скажут: «Посторонись!»
   Инициатива, впервые проявленная подобным образом в науке. И в таком масштабе. Солидно. Квалифицированно. И очень своевременно.
   Казимир Иванович нёс плакат — «Откройте двери молодым!».
   Вдруг плакат дрогнул и накренился. Побледнев, Казимир Иванович схватился рукой за поясницу и тихо осел на землю. Ряды смешались, не стало организованной колонны. Ребята испугались за Казимира Ивановича, окружили старика.
   — Что с вами?
   — Казимир Иванович!
   — Плакат! — закричал старик. — Не дайте упасть плакату!
   Ребята подхватили плакат. Подняли повыше, чтобы Казимир Иванович видел.
 
 
   Старик едва слышно простонал:
   — Опять радикулит. Звоните в «неотложную помощь».

* * *

   Из машины «неотложной помощи» выскочил шофёр Федя и врач.
   — Эх, Казимир Иванович, — сказал Федя, помогая врачу усадить старика в машину. — Вот они, ваши вызовы. Всегда одним и тем же кончаются.
   И врач сказал:
   — Бегаете как мальчик. Запру вас дома на ключ.
   Казимир Иванович смущённо улыбнулся. Перед врачом он так же отступал, как ребята перед Лазуркиным. И старался он сейчас для них, для своих новых друзей, чтобы они успокоились. О себе не думал.
   Машина тронулась.
   — Дети! — крикнул старик, и на какое-то мгновение в окне мелькнула его рука. — Идите в редакцию газеты! В радиокомитет! Идите! Я ещё… — Но тут врач поднял в машине стекло, и ничего уже не стало слышно.
   Ребята растерянно глядели вслед удаляющейся машине. Выскочил Лазуркин со свистком, и опять, пожалуй, могло бы возникнуть неорганизованное отступление. Так на ребят подействовала болезнь Казимира Ивановича. Он им был совершенно необходим. И они не стыдились в этом признаться. Они его полюбили.
   Над головами ребят плакат теперь покачивался печально. Он был написан крупным неровным почерком с неожиданными хвостиками и завитками, как и всё то, что было написано в школьной тетрадке, которую вентиляторы выдули в окно. В неожиданных хвостиках и завитках был и весь неожиданный Казимир Иванович, его характер и его поступки. Как не полюбить такого человека, да ещё ребятам, когда их характеры и поступки тоже ещё все в неожиданных хвостиках и завитках. И когда ребят тоже ещё надо запирать дома на ключ.

   — Тема уже отзвучала, — говорил старший редактор в радиокомитете. — Понимаете? И вообще программа забита на месяц вперёд. Пойдут диспуты: «Всё про Машу», «Кладовые Урала», «Возраст находки три тысячи лет», «Дети и эстрада». Ирму Сохадзе знаете? Совсем маленькая, а прекрасно поёт на эстраде. Так что приходите через месяц.
   — Но это же скандал! — воскликнул Казимир Иванович. Он был, как всегда, в плаще и в ботах. Только плащ вместо пояса был перевязан шерстяным платком.
   Как только Федя привёз Казимира Ивановича домой и врач оказал первую помощь, старик обвязался шерстяным платком и тут же убежал из дому. Незаметно, конечно. Чтобы врач и Федя не видели.
   — Приглашают детей! — негодовал старик. — И потом этих же детей, с вашего молчаливого согласия, — на улицу!
   В комнату вошёл сотрудник. На нём была надета сумка с репортёрским магнитофоном, на ладони он подбрасывал ключи от автомобиля.
   — Володя, что такое программа вещания? И потом, это твой репортаж об институте Холода?
   — Я вас слушаю, — сказал Володя, садясь напротив Казимира Ивановича.
   — Вы дали передачу… — снова начал Казимир Иванович.
   — Да. Это был мой репортаж.
   — О раннем запуске. Так, кажется. В газете — «Вторая молодость»… У вас — «Ранний запуск».
   — Да. «Ранний запуск в науку».
   — А их выгнали! — Казимир Иванович нервно подскочил на месте. Потом схватился за перевязанный платком бок.
   — Я разделяю ваш справедливый гнев, — кивнул Володя. — Но, как во всяком учреждении, у нас имеется план. И мы просто физически не имеем возможности…
   — Дети должны остаться на улице? — перебил его Казимир Иванович.
   — Это вы напрасно. Передача принесла свою неоценимую пользу. — Володя достал из угла большой бумажный мешок с надписью: «Институт Холода». — Отклики, смотрите!
   Выбрал наугад письмо:
   — Из Воронежа. «Прослушали передачу об институте Холода. Приняли решение организовать общество юных друзей института при Холодильнике № 6». Или вот из Новосибирска. «Поздравляем самых младших коллег с приходом в науку. Учащиеся физико-математической школы». Поздравления от юных пожарников из Семипалатинска. От юных друзей милиции из Одессы. Вот из ГДР письмо. От юных друзей пограничников!
   Глаза Казимира Ивановича вдруг заблестели алчным огоньком.
   — Дайте!
   — Письмо из ГДР?
   — Нет. Весь мешок.
   — Берите. — И Володя передал мешок Казимиру Ивановичу — С такими откликами можете действовать через общественность. И добьётесь своего.
   — Добьюсь! — решительно сказал Казимир Иванович.
   Володя проводил старика до дверей.
   — Кстати, у меня в коридоре пионер сидит. Тоже пришёл насчёт института Холода. Он вам поможет нести мешок. Эй, мальчик! Помоги дедушке!
   — Казимир Иванович! — удивлённо привстал Гунн. На этот раз он был ещё без мороженого. — Мы пришли в радиокомитет. Я уполномоченный от всех.
   — А я уже здесь, — хитро засмеялся старик.
   — Ух, ребята обрадуются! — радостно воскликнул Гунн. — Вас не заперли на ключ, не сумели?
   — Нет.
   — Красота!
   — А в газете вы были? — спросил Казимир Иванович.
   — Были.
   — Что сказали?
   — Сказали, что тема уже… как это…
   — Отзвучала небось.
   — Да. Отзвучала, и что…
   — И что у них план забит на месяц вперёд. Пойдут заметки — «Всё про Васю», «Кладовые Сахалина», «Экспонаты возвратились в музей».
   — А вы откуда знаете? Вы и там уже были? — удивился Гунн.
   Казимир Иванович в ответ опять хитро засмеялся.
   …В будке телефона-автомата Казимир Иванович набрал номер.
   — Держись, академик! — хитро подмигнул он Гунну.
   Только что был больной — и уже здоровый. Плащ вместо пояса перевязан шерстяным платком, и всё. Не ушёл, не уехал, не пропал без вести!.. Тут как тут. Конструкция его такая. Ребята в нём не ошиблись.
   А ребята никогда не ошибаются.
   — Марта Петровна? — бодро сказал Казимир Иванович в телефон. — Достопочтенная Марта Петровна, будьте так любезны, соедините меня с вашим Мельниковым. То есть как нельзя? Почему? Эксперимент? Дайте тогда его домашний телефон. Что?..
   Казимир Иванович слушал растерянно.
   — Нет, он нужен лично. Через месяц? И здесь через месяц. Везде через месяц. Нет, это поздно. Здоровье? Ничего. Уже здоров. Извините.
   Казимир Иванович повесил трубку.
   — Плохи дела. Академик не выходит из корпуса. И ест там и спит. Никого не принимает. Важный эксперимент.
   Казимир Иванович и Гунн медленно пошли вдоль бульвара. Старик ни за что не хотел отдавать мешок и нёс его лично. Тогда Гунн купил себе мороженое, криоген за одиннадцать копеек. Съел кусочек, потом ещё — юный друг холода, всё правильно.
   — Как же теперь быть? — спросил Гунн.
   Казимир Иванович помолчал, потом сказал:
   — Мудрость гласит: «Если гора не идёт к человеку…», то мы сами пойдём к горе…
   — К какой горе?
   — К той, которая повыше. К горе Науки. И спросим… Да, а как у него спросишь? К телефону не подходит, дома не живёт. Где он теперь?
   — Всё равно полезем, — бодро сказал Гунн.
   — Определённо, полезем. В институт Холода. А где остальные ребята?
   — Будут тайно ждать около метро за корпусом.
   Гунн и Казимир Иванович поравнялись с двумя пенсионерами, сидевшими на скамейке.
   — Слыхал? — тревожно шепнул один пенсионер другому.
   — Слыхал. Подозрительный старикашка. Одет как-то странно.
   — И с мешком.
   — Да.
   — Баптист.
   — Такие ребят и затягивают. Видел на прошлой неделе по телевизору?
   — А как же. Купил мальчишке мороженое, а потом мальчишка и в школу перестал ходить.
   — А этот… который хотел окна в институте сфотографировать… и забор…
   — Ты про что, Макар Терентьевич?
   — А ты про что, Василий Семёнович?
   — Я про «Чёрные души».
   — А я про «Ставку резидента» в трёх сериях.
   — Яблоко от яблони недалеко падает.
   Когда Макар Терентьевич и Василий Семёнович подняли головы и глянули вдоль бульвара, старика с мешком и мальчика с мороженым не было.
   — Странно всё-таки.
   — Н-да.
   — О Криогенном корпусе говорили.
   — Старик мальчика навёл на этот разговор.
   — А мальчик наведёт его на корпус.
   — По недомыслию, вполне возможно.
   Пенсионеры, не сговариваясь, поднялись со скамейки и решительными шагами направились в сторону института Холода. Макар Терентьевич впереди, Василий Семёнович поотстал, он оглядывался, искал что-нибудь ещё подозрительное в двух или в трёх сериях.
 
 
   Теперь мода — читатель сам должен додумывать книгу, а зритель додумывать фильм или пьесу. И читатели и зрители сидят на бульварах и додумывают.
   …Пенсионеры разговаривали с Лазуркиным у входа в корпус. Тяжело дышали от возбуждения и оттого, что им удалось додумать. Василий Семёнович вытирал лицо и шею платком, а Макар Терентьевич обмахивался краем расстёгнутого пиджака.
   — Испугали вы меня… — протянул Лазуркин. — Баптист, значит? Шпион, значит? В корпус, сказал, залезу?
   Лазуркин неожиданно закатился громким смехом.
   — Телезрители! — Он вытирал слёзы, хлопал себя по коленям. — Да известен мне этот старик. Очень даже хорошо. По играм специалист. От районо. Последнюю игру тут устроил, маршировал с ребятами. Плакат носил, чтобы я им двери открыл.
   — Как знаешь, Лазуркин, — сказали пенсионеры. — Мы предупредили. Двери ты ему не открыл, он обманом залезет и украдёт академика. Не зря с мешком ходит.
   И пенсионеры повернулись и пошли.
   Обиделись.
   — Мой взвод на доске Почета висит! — крикнул им вслед Лазуркин.
   Он опять начал смеяться и хлопать себя по коленям. Бравый солдат. А тем временем за его спиной в корпус проскочили Казимир Иванович и ребята (сверхпроводимость!..): Гунн, девочка с косичками, концы которых были защёлкнуты пряжками, двое в летних шапках и, конечно, тот… с развязанными шнурками в ботинках. Он по-прежнему не сомневался, что физика ждёт его.
   Казимир Иванович незаметно снял с доски связку запасных ключей.
   Вот почему до сих пор его не могут запереть дома.
   Связку ключей отдал Гунну. Гунн крепко зажал в руке: зазвенят — выдадут всех. И главное, чтобы не уронить.
   А Лазуркин смеялся и хлопал себя по коленям: додумывать ничего не хотел.
   Гунн шёл первым. В коридоре горели неяркие лампочки и было полутемно. За ним — остальные ребята. И, конечно, гуси на платье у девочки, они тоже шли, пробирались, вытянули шеи.
   Последним пробирался Казимир Иванович с мешком.
   — Назад, — вдруг прошептал Гунн. Но было уже поздно.
   Гигантскими прыжками мчался человек, держа над головой большие шары — «Гелий». Шары помогали человеку так высоко подпрыгивать, и поэтому он единым духом перемахнул через ребят и Казимира Ивановича. Девочка с пряжками в косах тихонько взвизгнула от страха и присела. Мальчик, которого особенно ждала физика, быстро наклонился и опять безуспешно занялся шнурками. Летние шапки, даже от страха, закрыли глаза и ударились головами о стену. Возможно, это отомстила им тележка. Пришлось снять шапки и потереть головы руками. Зелёную и жёлтую.
 
 
   Не успели ребята опомниться, как откуда-то из глубины донеслось низкое, тревожное гудение. В окнах задрожали стёкла, над дверями лабораторий замигали лампочки. Под потолком коридора прокатилась по подвесному рельсу металлическая люлька, наполненная дымящимися колбами с азотом. И вновь наступила тишина.
   — Может, лучше завтра придём? — неуверенно сказала девочка. Она опять присела, только не взвизгнула.
   — Нас заклеймят позором, — сказал Гунн. Он имел в виду остальные массы, которые ждали у станции метро.
   — Да. Конечно, — поддержал его Казимир Иванович. — Всех заклеймят, и меня с вами.
   — И меня, — сказал мальчик со шнурками.
   — И тебя, — кивнул Казимир Иванович. — Раз всех.
   — Да. Я как все. — Мальчик боялся, что о нём здесь случайно забудут.
   Когда ребята прежде были в корпусе, он не выглядел таким устрашающим, может быть, потому, что это было днём и в корпусе не работали все лаборатории. А может быть, потому, что они были тогда более легкомысленными и безответственными, не вступили ещё в борьбу с самим Главным Криогеном. И колесо истории не поднялось ещё так высоко, как теперь, — на гору Науки!.. А ведь когда падаешь с горы, долго не знаешь, где верх, где низ.
   Преодолев страх и сомнения и завязав в конце концов шнурки, двинулись вперёд. Они должны выполнить свой долг, и потом — с ними Казимир Иванович, который говорит, что они вовсе не трусливые, а просто менее храбрые сегодня, чем в прошлый раз. Приятно, когда называют менее храбрым, а не трусливым. Можно быть всё менее и менее храбрым, а трусливым — никогда. Значит, убегая неорганизованно, они тоже не были трусливыми, а — менее храбрыми.
   За поворотом коридора возник яркий свет. Слышался гул тяжёлой машины. Ребята увидели, как поднимался и опускался большой сверкающий поршень, весь в проводах и медных трубках. Он сжимал газ гелий, превращал его в жидкость сверхнизкой температуры. «Крио» — холод, «ген» — творю. Лаборатория эта называлась Ожижительной.
   На мостике, похожем на капитанский, стояли Громцев и Тамара Владимировна. Наблюдали за приборами. Сбоку от машины были светящиеся экраны, и на них вспыхивали изгибались красные змейки электрических разрядов. Внизу, за маленькой деревянной конторкой, сидела Марта Петровна и вписывала данные с приборов, которые ей диктовала Тамара Владимировна, в толстую клеёнчатую тетрадь.
   — Прибавьте напряжение, Наташа.
   — Где Ионов?
   — Пошёл на вычислительный звонить.
   — Николай, я уже ничего не соображаю, — сказала Пунченок. — У нас с кварцевой нитью вариант тридцать шестой или тридцать седьмой?
   — Тридцать шестой.
   — Часов до двух просидим.
   — Наташа, вы прибавили напряжение?
   — Да, Тамара Владимировна. — Наташа была в резиновом фартуке и в резиновых перчатках.
   Ребята и Казимир Иванович прокрались мимо дверей Ожижительной и наткнулись на Ионова.
   — А-а… вы ещё здесь? — рассеянно спросил Ионов.
   — Мы… — Гунн оглянулся на Казимира Ивановича. — Да.
   — Как здоровье? — обратился Ионов к Казимиру Ивановичу.
   — Здоровье?.. Э-э… улучшается.
   — Ну-ну. — Ионов дружелюбно похлопал Казимира Ивановича по плечу.
   — Странно, — пробормотал Казимир Иванович. Ионов озадачил даже его.
   А потом откуда-то из боковой двери на них наскочил Митя Нестеров.
   — Привет!
   — Привет! — ответили ребята.
   И Митя тут же скрылся в другой боковой двери.
   — Никто нам не удивляется, — сказала летняя шапка с жёлтым козырьком.
   — Может, правда лучше завтра придём? — сказала летняя шапка с зелёным козырьком.
   — Это теперь, когда мы совсем у цели! — воскликнул Гунн. Он всегда и всюду опаздывал. А сегодня он не опоздал и не хотел ни от чего отказываться. И потом, у него в руках ключи.
   — И я шнурки завязал, — сказал мальчик со шнурками. — Почти завязал.
   — Подождите. — Казимир Иванович приложил ладонь к уху, прислушался к голосам в Ожижительной.
   — Просчитали? — спрашивал Громцев.
   — Нет. Через полчаса будет готово, — отвечал Ионов.
   — Главный Криоген у себя?
   — Отдыхает.
   За дверью послышались шаги. Казимир Иванович схватил мешок и побежал вверх по лестнице. Ребята — за ним. Гуси пощипывали девочку, чтобы не отставала. Они сегодня были менее храбрыми, чем в прошлый раз.

   Казимир Иванович велел Гунну вставить один из ключей в скважину маленькой двери. Вот он, ответственный момент. Старик забыл о радикулите. Даже платок чуть не потерял.
   Дверь скрипнула и отворилась.
   Вначале нешироко.
   Казимир Иванович и ребята постояли некоторое время, прислушались, потом открыли дверь пошире и осторожно вошли.
   Вот она, гора Науки, лаборатория Главного Криогена! Академика Мельникова!
   Посредине лаборатории, внизу, в сумраке, мерцал большой серебристый сосуд. Он был вставлен в такой же большой магнит. Внутри сосуда светилось, остывало голубое сияние. Поблёскивали на тонких, почти невидимых нитках кусочки металла.
   — Космос в колбе! — восторженно прошептал Гунн.
   Ему никто не ответил.
   В следующую секунду ребята увидели тоже нечто удивительное: в углу спал академик. Он лежал на диванчике, натянув на ухо кожаную куртку. Диванчик был ему короток, и академик лежал, свернувшись калачиком. На полу валялись домашние туфли.
   Возле диванчика, на стуле, тикал старенький никелированный будильник, стояла бутылка минеральной воды и стакан. Пепельница была полна окурков.
   — Спит…
   — Ага.
   — Почему?
   — Не знаю.
   — Казимир Иванович!
   Казимир Иванович смотрел на спящего Мельникова.
   — Казимир Иванович! — громче повторил Гунн и даже за руку подёргал.
   — А? — встрепенулся старик.
   В это время на столе приглушённо затрещал телефон.
   Академик чуть пошевелился и выше натянул на голову куртку. Телефон не умолкал — один звонок… второй… третий…
   Гунн вопросительно посмотрел на Казимира Ивановича, и тот кивнул.
   На цыпочках Гунн спустился по крутой лесенке. Взял телефонную трубку.
   — Алло! Он?.. Спит. Не будить? Хорошо. Запомню. — После этого Гунн долго слушал, кивал головой. Мальчик со шнурками невероятно завидовал ему, потому что Гунн стал физиком. На глазах за какие-нибудь считанные минуты.
   — Кто я? Я… — Гунн замялся и положил трубку. Вот бы чего не сделал мальчик со шнурками. Такая возможность: физику поговорить с физиком.
   Гунн побежал наверх.
   — Из вычислительного какого-то звонили. Просчитали эксперимент. Просили передать, что опять недобрали восемь тысячных… И что тридцать шестой насмарку. Это что значит, Казимир Иванович?
   — Что это значит? — повторил Казимир Иванович. Он выглядел очень серьёзным. — Это значит, ребята, что надо уходить.
   — А мешок? А письма?
   Казимир Иванович задумчиво посмотрел на мешок и ничего не сказал.
   В маленьком холле, перед Ожижительной, было тихо. Машина была выключена, погасли экраны с электрическими разрядами. Поршень странно повис на полдороге в пустоте. Трубки и провода тоже повисли. Их даже не очень было видно. Раздавался только мерный звук, словно из крана капала вода.
   В кресле дремала Наташа; по-прежнему в резиновом фартуке, перчатки сняла. Рядом дремала Пунченок, свернулась калачиком, совсем как академик на диванчике. И туфли на полу стояли, только не домашние. Николай вертел в пальцах погасшую сигарету, задумчиво хмурился. Марта Петровна за конторкой опустила голову на руки и тоже, кажется, спала. Тамара Владимировна и Ионов что-то подсчитывали на листке бумаги, тихонько переговаривались. Громцев бродил из угла в угол, как в былые времена, когда поглядывал на люстру.
   Ребята вошли в холл и остановились.
   — Ты иди.
   — Нет, ты иди.
   — Почему я?
   — Ты по телефону говорил.
   Это начали торговаться Гунн и летние шапки. Тогда мальчик со шнурками решил, что наступил для него момент и он сумеет поговорить с Громцевым как физик с физиком. Но тут Громцев обернулся, удивлённо поднял брови. Первый человек, который всё-таки выразил удивление. А может быть, это теперь условный рефлекс у Громцева на всех младших школьников, где бы они ни были?..
   — Час от часу не легче, — вздохнул Вадим Павлович. — Говорите, что там у вас, излагайте.
   Вперёд вышел Казимир Иванович, пожал Громцеву руку.
   — Вам звонили из вычислительного.
   — Да? — Громцев оживился.
   — Опять вы чего-то недобрали.
   — Восемь тысячных, — быстро сказал мальчик со шнурками. Он достиг своего: физик поговорил с физиком.
   Все начали подниматься с мест. Наташа натянула резиновые перчатки. Пунченок потёрла кулаком глаза, потом спрыгнула с кресла, надела туфли.
   — Будите Главного Криогена, — сказал Громцев.
   — Записывать тридцать седьмой? — спросила Марта Петровна.
   Часть сотрудников потянулась к машине, остальные — наверх, к лаборатории Мельникова.
   Корпус наполнился глухим гудением заработавшего Ожижителя. Вспыхнули на экранах электрические разряды. Качнулись на приборах стрелки.
   — И мне пора, — сказал Громцев.
   — А как же мы? — спросили ребята. — Что с нами будет?
   — Вы?
   — Нас вон сколько! — Гунн подбежал к Вадиму Павловичу. — И ещё там стоят, у метро. Ждут. Вы скажите, что надо!
   — Мы сумеем! Мы всех позовём! — закричала девочка, и даже её гуси не выдержали (хотя были не в счёт, только сочувствующими), закричали: «Да, да, всех позовут! И отметки ребята покажут, у них хорошие отметки!»
   — Мы на вас не обиделись, — сказал мальчик со шнурками. — Давайте ещё поговорим.
   — Мы все по-настоящему! — закричали летние шапки. — Разрешите!
   Ребята окружили Громцева.
   — Так ведь и мы по-настоящему, — устало сказал Громцев. — Вот ведь какая штука.
   Он развёл руками и ушёл.
   Ребята растерянно повернулись к Казимиру Ивановичу.
   — Он прав, ребята, — сказал Казимир Иванович. — Сейчас действительно не до нас.
   — Я говорила — лучше завтра прийти!.. — вздохнула девочка. Вздохнули и гуси.
   Ребята, печальные, спустились вниз, прошли через вестибюль.
   Возле доски с ключами сидел Лазуркин и читал газету.
   Он изумлённо вытаращил глаза на процессию. Изумление Лазуркина было настолько велико, что он не мог вымолвить ни слова, только голова механически поворачивалась, провожая каждого взглядом.
   Процессию опять замыкал Казимир Иванович. Поравнявшись с Лазуркиным, он повесил на доску связку ключей, вежливо попрощался.
   Бравый солдат не двигался, будто сел на клей. В глазах его был панический ужас.
   Ребята и Казимир Иванович вышли на улицу. Совсем стемнело, зажглись огни. Было тихо, и казалось, в городе тоже слышен напряжённый стук обыкновенного будильника, который стоит на стуле. По обыкновенному старенькому будильнику живёт и работает сейчас весь институт Холода — добивается исполнения важного эксперимента для полярной станции Антарктида-3.
   Казимир Иванович отколол с дверей чудом уцелевший список рекомендованной ребятам литературы.
   — Не забудьте. — И он протянул список мальчику со шнурками. Очевидно, Казимир Иванович не был уверен, что мальчик со шнурками стал физиком, хотя мальчику и удалось поговорить с Громцевым как физик с физиком. — Наше тайное общество преобразуется в научное. Но здесь вам нужен другой наставник.
   — А вы, Казимир Иванович? — спросил Гунн.
   — Я?.. — Казимир Иванович потрепал Гунна по плечу. — Ступайте, ребята. Вас ждут друзья. А я немного отдохну. Поздно уже.
   Ребята медленно побрели по улице в сторону метро, где их ждали все остальные. Были среди них и те, кто когда-то зимой прилип языком к ручке двери, грыз сосульки, пробовал сам лично отремонтировать холодильник или зашить варежку.
   Был и читатель афиши с переэкзаменовкой. На этот раз его не поймала мать и не отправила домой.
   У Казимира Ивановича заболел бок. Федя прав — вот они, вызовы, всегда одним и тем же кончаются.
   Старик плотнее запахнул ворот плаща, поправил платок.
   Из корпуса выскочил Лазуркин. Отклеился всё-таки.
   — Где? — хрипло выкрикнул Лазуркин.
   — Если я, — сказал Казимир Иванович, — то здесь, если дети — то ушли домой.
   — Академик где? — И Лазуркин покосился на мешок.
   — И академик на месте. Но знаете что? — Казимир Иванович улыбнулся. — Ребята с ним ещё встретятся. Обязательно!
   — Ну, теперь уж нет! — твёрдо заявил бравый солдат.
   — Он сам придёт. — Казимир Иванович собрался с силами, поднял с земли мешок с письмами и потряс им в воздухе. — В начальную школу. Будет учить своей науке!

* * *

   Потом Лазуркин увидел… сон? Но вообще на посту Лазуркин никогда не спал, так что неизвестно, что это было.
   Площадь перед корпусом была заставлена сотнями детских колясок. Над ними был поднят лозунг «Откройте двери молодым!». Дети в колясках кричали: «Космос в колбе сегодня показывать будете?» — и размахивали сосками. В особенности старался один младенец, густо измазанный зелёнкой. В коляске у него висел игрушечный попугай. Лазуркин хотел засвистеть, призвать к порядку, но во рту вместо свистка оказалась… соска!
 

* * *

   А в тишине города продолжал громко и напряжённо стучать будильник. Рядом с будильником на стуле лежал блокнот. В блокноте рукой академика Мельникова была сделана запись: «Решить вопрос с физикой в начальной школе».
   Этой записи никто ещё не знал, кроме самого академика.