Знаете ли вы эротическую литературу? О нет, вы не знаете эротической литературы! Вы не имеете о ней ни малейшего представления, если вы не знакомы с рассказами Земфиры Кратновой.
   Прочтите их, если вы мужчина. Прочтите, и тончайший аромат женского тела окутает вас, погружая в изысканные оттенки нежности и страсти, непредсказуемой чувственности и исступлённого наслаждения. Земфира, подобно своей тезке – пушкинской героине, – подарит вам незабываемые мгновения, которые длятся дольше вечности. Властная и уступчивая, требовательная и покорная, изобретательная и наивная – она заворожит вас и соблазнит, очаровываясь и соблазняясь сама. Обрушит на вас неистовый фонтан своего сладострастия и ввергнет в пучину всепоглощающего Эроса, исчерпав и иссушив до последней капли. А после этого небрежно оботрет вашу сперму со своих бедер и скажет: "Пшёл вон, дурак!".
   Впрочем, если сами вы – тоже женщина, это вас не спасет. Не оградит и не убережет от накала сапфических страстей, которые бушуют в рассказах Кратновой. Их героиня откровенно бравирует своей бисексуальностью; но если мужчина в ее устах может быть как возвышен, так и осмеян, то женщина предстают единственно лишь обьектом поклонения и вожделения. Протяните руку – и Земфира проведет вас заветными тропами Лесбоса, начиная от простенького "Пляжного романа в розовых тонах", через необузданные "Забавы хищниц" и вплоть до утонченного "Рандеву с незнакомкой": "Страсть может быть тихой, может быть нервной и пульсирующей а может быть стихийной. А перед стихией можно только отступить, но не побороть ее. И то сумасшествие, которое мы сейчас вкладываем в нашу безумную, и от этого еще более притягательную встречу – тоже стихия. Кажется, что вот-вот она сомнет нас и выбросит за пределы пространства, навстречу неведомому сумасшествию… Но мы балансируем на грани, не позволяя свалиться в пропасть, туда, где сладость и боль объединяются во что-то неделимое".
   Однако же не спешите отчаиваться, гордые представители сильного пола: перу Кратновой подвластно и описание непреодолимого влечения к мужчине – говоря ее же словами, этого неземного блаженства и этой коварной страсти ("Равновесие любви"), чувства без имени, что ломает грань между мгновением и вечностью ("Новогодние блики"). И совсем уже недосягаемой вершиной творчества Земфиры, двугорбым Эльбрусом кавказского хребта ее (би)сексуальности ослепительно сияет "Разлука" – песня болезненного и страстного прощания со своей любовью, рассказ о встрече ради окончательного разрыва и о последнем сексе расставания. На протяжении четырех страниц автор изящно мучит нас неопределенностью, исхитрившись так и оставить к финалу в полном недоумении, которого же пола был каждый из двух участников действия!
   Кратнова упивается многообразием человеческой сексуальности, листая вариант за вариантом. Анонимный секс – пожалуйста ("Рандеву с незнакомкой"). С уродливым мужчиной a la Квазимодо – извольте ("Одноклассница"). Это может быть и секс втроем ("Подарок на юбилей"), и игры в доминирование-подчинение ("Настоящий экстаз"), и инцест ("Любовь моя – боль моя…"). Лирическая героиня рассказов Кратновой пансексуальна. Она служит не конкретному мужчине или конкретной женщине, но всемогущему Эросу во всех его проявлениях. При этом служит, замечу, далеко не бескорыстно. Один из ведущих мотивов эротической прозы Земфиры – даже не платная любовь, а скорее творческий труд работниц сферы сексуальных услуг. Ее героини могут работать порноактрисами сами и вербовать в эту профессию других ("Звезда запретного кино"). Или просто продать свою девственность за хорошую цену (тот же "Подарок на юбилей"). Но что при этом выгодно отличает наших девушек – это доброе и радостное отношение к своему "горизонтальному бизнесу". Перед нами не жертвы общественного темперамента и не несчастные сироты, вышедшие на панели ради куска хлеба. Нет, эти женщины занимаются любимым делом, отдаваясь ему всем своим любимым телом, и несут по жизни здоровую протестантсткую уверенность в том, что всякий труд должен быть оплачен, а хороший труд – хорошо оплачен. Характерно, что у Кратновой даже простая представительница древнейшей профессии, ставшая проституткой из протеста против собственной нищеты и ищущая забвения от конвейера ежедневных клиентов в бесплатном и добровольном лесбийском сексе… Так вот, даже она, рассказывая о своей работе, не употребляет глаголов типа "трахаться" или похлеще того. Нет, отнюдь: "заняться любовью… по требованию профессии" ("Забавы хищниц").
   Но в любом случае конвейер – это не для нашего автора. Лейтмотивом практически всех рассказов Земфиры, при всем разнообразии описываемых сексуальных практик, остается момент инициации. Первый раз. Это может быть просто расставание с девственной плевой ("Новогодние блики"). Или же, избавление от невинности может быть сопряжено с инцестом ("Любовь моя – боль моя…"), с получением гонорара ("Подарок на юбилей") либо вхождением в порно-бизнес ("Звезда запретного кино"). Инициация может принимать и облик первого лесбийского секса – те же "Забавы хищниц". Но в рассказах Кратновой всегда это случается в первый раз, который заведомо не станет последним. Или, лучше сказать, станет далеко не последним.
   О личности лирической героини. Земфира вне всякого сомнения лукавит, когда пишет, что "c мужчинами лучше общаться языком тела. Мировая литература… подтверждает эту мысль. А латынь тут бессильна." На самом деле Кратнова лучше, чем кто бы то ни было, понимает, что главная эрогенная зона как у мужчин, так и у женщин размещается в коре головного мозга. И прекрасно умеет этим пользоваться. Её героини умны и образованны: "Ученица во мне проявилась способной и творческой. Высшей наградой было увидеть буквально перед глазами оргазм красавицы наставницы" ("Забавы хищниц"). И даже, вопреки заявленному своей создательницей, недурно владеют латынью: "Femina in vino non curator vagina" ("Утонувшая во взгляде"). А заодно и французским, невзирая на вечно пьяного папашу ("Новогодние блики"). Они рассуждают о Ренессансе и старом итальянском кино, цитируют "Наутилус Помпилиус" и "Воскресение" (не роман Л.Н.Толстого в данном случае, а группу С.Никольского). Зовут ли ее Алина или Илона, Рада или Аврора, Диана или Алиса – практически всегда это изысканное имя, столь же неординарное, как и сама героиня. Они смелы, раскованны и открыты, эти новые русские женщины. Они знают цену себе и собственному счастью – и не только готовы эту цену платить и/или получать, но и совершенно не считают это зазорным. Им незачем останавливать коня на скаку или входить в горящую избу – для этого существуют пожарные и тренеры по верховой езде. Отдыхает не только Некрасов. Вместе с ним отдыхает и весь долгий ряд мучительно рефлексирующих писательниц – от Веры Пановой до Валерии Нарбиковой. А женщины Земфиры Кратновой пойдут мимо – и дальше.
   Теперь о том, как пишет Кратнова. Ах, как она пишет… Нет, вы только посмотрите на эту филигранную технику письма! Я не говорю о банальном соблюдении правил орфографии, синтаксиса и пунктуации, хотя по одному этому критерию девяносто девять процентов из текстов, опубликованных на портале Proza.ru, должно быть немедленно отправлено на помойку. Я не говорю о том, что Кратнова избегает повторов и трюизмов, что ее описания точны и свежи, а смысловое поле ассоциаций простирается от Адама до Потсдама. У Земфиры встречаются очаровательные детали – такие, например, как прозвище "мышка" для несчастной матери героини рассказа "Любовь моя – боль моя". Сочные определения: "Из машины вывалился пьяный Коленька. Однако он раскабанел. Давненько его не видела" ("Новогодние блики"). Вот за это "раскабанел" я бы сам дьяволу пол-души продал! Мысль лирической героини всегда отточена и неординарна, чувства тонки, а характер – дерзок. И ни одного матерного слова! Да, пресловутые "киски" иногда еще встречаются, трудно без них обойтись, описывая интимные подробности на русском языке, и я об этом уже не раз писал. Но чувство вкуса в описании деталей совокупления, деликатность и интеллигентность не отказывают Кратновой никогда.
   Очень интересный творческий прием в арсенале автора – это смена действующего лица по ходу изложения. Вот только что ситуацию рассказывал мужчина – а теперь уже снова женщина (те же "Новогодние блики"). Особенно виртуозно это выглядит в рассказе "Забавы хищниц", где две героини – юная девчушка и зрелая женщина – по очереди буквально выхватывают друг у друга окончание предыдущей фразы с тем, чтобы, повторяя его, продолжить повествование уже от собственного лица.
   Отдельного слова заслуживает развитие сюжета. Такое впечатление, что Земфира пишет на языке HTML. Она предельно точно передает стазис душевного состояния, а вот действие пробегает формально, как в дамском романе. Гиперссылка – и мы уже в новой мизансцене: "Внезапно я осознала…", и все. Движение заявлено, но не описано. Зато каждое фиксированное состояние и сопутствующее ему переживание передается просто фантастически живописно: "Наши тела снова сплетаются в иероглиф страсти и безумия. В каждом движении – наслаждение и боль, надежда и безысходность, радость и бесконечная грусть. Натянутая тетива отношений звенит на той высокой ноте, которая предшествует разрыву. Но подходя к нему вплотную, мы всегда успевали сделать шаг в сторону, уйти от падения в пропасть, хотя даже это – последнее – падение может быть настолько прекрасным и великим…"("Равновесие любви")
   При всем при этом Кратнова даже в эротических расказах (я не касаюсь пока других сторон ее творчества) не зациклена на одной теме, одном сюжете или на одном стиле. Ее тексты разнообразны и оригинальны – от незатейливого софт-порно ("Настоящий экстаз", "Вечер вне сессии") до пронзительной и мучительной исповеди женского одиночества ("Я – дрянь"). И здесь я наконец позволю себе задержаться на том рассказе, о котором до сих пор вообще избегал упоминать в своих рассуждениях. Драгоценная жемчужина творчества Земфиры Кратновой, её лучшее, на мой взгляд, произведение: "Искушение Маврикия".
   "- Рабынь привезли!
   Разносится по побережью звонкий голос глашатая, размазывая жару по потным лицам, отражаясь от окон домов, от тяжелых дверей, от панцирей городских стражей. Отражается – и вновь возвращается на пристань, скользя по волнам навстречу входящему в гавань тридцативесельному «Аргусу». Мощен корабль, неприступен как крепость, темен от штормовых волн, потрепавших его за неполных два десятка лет, что бороздит он морские просторы…"
   Сюжет прост и банален: пиратский корабль возвращается с богатой добычей, и капитан торгует плененную красотку Аэль. Всенепременнейше юную, прекрасную и невинную. С первых же строчек на нас отчетливо веет южным морем и матросской вольницей, космополитизмом портового города и теплотой влажного вечера, вечнозелеными кипарисами и свежевыловленной кефалью. И эта вот атмосфера, выписанная сочными экспрессивными мазками, не покидает на протяжении всего небольшого рассказа. Герои носят греческие имена, но как же зовется этот город – Афины, Пирей, Одесса? Или все-таки Зурбаган? В воздухе незримо витает дух Александра Грина, и вы уже наверняка поняли, откуда взялось название моего сегодняшнего эссе. Да, алые простыни – это паруса со шхуны капитана Грея, брошенные им на ложе любви. Брошенные с благородством и деликатностью – ведь на них будет не столь заметной и столь пугающей девственная кровь Ассоль.
   Я не стану пересказывать рассказ до конца и не лишу читателей удовольствия самим узнать, кому достанется прекрасная пленница: самому ли базилею, его брату-судье или богатому купцу Аккою. Скажу о другом. В тональности своей эротики Кратнова уникальна: она – романтик. Романтик в своем отношении к женщине и женственности, к таинству любовного соединения тел и сплетения душ. Романтик, который не может и не хочет прятаться за цинизмом и жестокой правдой жизни даже в не-совсем-эротичных ее рассказах ("Дрянь")… или, казалось бы, совсем-не-эротичных ("День, вычеркнутый из жизни"). Последний романтик на обломках развалившейся советской империи. А может быть, именно наоборот: провозвестница нового эротического романтизма, который откроет читателю необъятный мир доброго, щедрого и радостного секса.
   …..
   Вот на этой оптимистической ноте мне и стоило бы завершить свое эссе. Но я не могу отказать себе в удовольствии задаться извечным вопросом советской интеллигенции: "А ты кто такой?" Или же, с поправкой на политкорректный стиль сегодняшнего дня: Who are you, Mrs. Kratnova?
   Земфира сама провоцирует нас на этот вопрос, постоянно меняя образы и маски. В одном из своих стихотворений ("Привычка жить") она пишет о себе:
   Мы не люди. Скорей – волчицы,
   Не цветы, а скорее змеи.
   А уж кем-нибудь притворится
   Как-нибудь мы с тобой сумеем.
   И она успешно притворяется, скользя от эротической прозы к миниатюрам, а от поэзии – к публицистике, и представая всякий раз в новом облике. Даже географически, ее следы теряются где-то между Мелитополем и Новой Зеландией. Кратнова кокетничает: "Ты даже не представляешь, как меня много в интернете )) Набери "Кратнова" в Яндексе, он охотно откликнется :-)" Или: "…если Вы наберете в любом поисковике "Земфира Кратнова", то он вас выбросит на такие интересные сайты…" Я ради интереса попробовал. Вы не поверите: чаще всего выносит даже не на эротические рассказы, перекопированные с порносайта на порносайт. Не на прозу, не на поэзию, не на публицистику… Нет, выносит на всевозможные форумы, а в них – снова и снова на эту же самую фразу: "Поищите меня в Интернете!"
   Так что придется на этом и остановиться: Феномен под совокупным названием "Земфира Кратнова" – это не реальная особь дамского пола из прибрежного украинского города, не страдающий графоманией медвежонок-коала и не команда из трех столичных литераторов-геев, для развлечения пишущих от женского имени. Нет, Земфира Кратнова – это чувственность, делокализованная в пространстве и времени; воплощенная божественная сексуальность, струящаяся проводами и бегущая по волнам эфира в причудливой комбинации нулей и единиц. Именно так, как она сама себя и определяет:
   "Женщина, живущая в сети."
 
   Юрий Циммерман

   Мы.
   Две буквы. Одно местоимение. Половина внутренней вселенной.
   Мы.
   Помнишь первый класс? Бантики и белые юбочки… Синие костюмы и накрахмаленные рубашки?
   Мы.
   Пока еще безликая масса. Одноклассники. Дети. Жестокие и безрассудные.
   Нам понадобилось так много времени, чтобы понять, где ложь, где правда. Где мгновение и где вечность. Где радость и где боль.
   А еще больше времени требуется нам, чтобы понять, что есть «мы» – множество, и есть «мы» – два человека. Совершенно разных.
   Упрямых, непримиримых, сложных, противоречивых.
   И все это – мы…
   Нам по четырнадцать. Какой хороший возраст. Две счастливы цифры – две семерки….
   – Я принесла тебе семечки.
   – О, спасибо! Кто еще, как не ты?
   Вчера бабушка привезла с огорода мешок подсолнечника. И я готовила тебе жареные семечки. Зачем? Сама не понимаю. Глупость? Возможно. Но с этого начался роман длиною в полжизни.
   Почему тебе? Да просто потому, что мы – две белые вороны в классе. И одна белая ворона тянется к другой. Хотя и понимает, что это – безнадежно.
   На нас смотрят непонимающе. Все. Твои родители. Мои. Класс.
   Шуточки, летящие в спину, заставляют нас ежиться. Мы пока еще не научились сжимать зубы и бороться за правду. Свою. Ту, которую так тяжело добыть.
   Мне пятнадцать. У меня появился более-менее постоянный бойфренд.
   Господи… В то время и понятия такого не было – «бойфренд». Просто парень на три года меня старше, которому я даже целовать себя не разрешаю. Он встречает меня после уроков и мы идем бродить по городу. А ты смотришь нам вслед. Ведь мы сказали друг другу «хватит». Мы теперь друзья. Просто друзья.
   И мы искренне верим, что дружба окажется сильнее того безумия, которое пробуждается в нас. Пока еще робкими толчками.
   С бойфрендом мы уже изучили все местные кафе. Три месяца – не роман, не увлечение, а вообще не пойми что. Я понимаю, что мне с ним бесконечно скучно. И в один прекрасный день прошу его исчезнуть из моей жизни.
   Ладно, Бог с ним, с этим ухажером, я и имя-то его уже забыла. А ты – остаешься. Кто бы знал, как надолго остаешься…
   Ты завязываешь какие-то отношения с другой девушкой. Мы упорно делаем вид, что счастливы.
   Мы…
   Выпускной. Мы смотрим мимо друг друга. Мы разные. Мы другие.
   Мы…
   Я назло тебе флиртую с нашим одноклассником. Я хочу увидеть, как зло просыпается в твоих глазах. А ты не злишься. Ты смотришь устало и грустно. И такое ощущение, что ты видишь всю нашу жизнь на годы вперед.
   Ты на втором курсе.
   Звонок в моем частном доме не работает. Я не слышу, как ты звонишь, но что-то заставляет меня выйти во двор. И я вижу, как кто-то в белом костюме лезет через забор. С цветами. Вслух громко говорю:
   – Вор не полезет через забор с букетом в руках.
   И твоя улыбка в ответ:
   – Кто знает? Быть может, я вор. Только что я хочу украсть?
   – Сколько мы уже не виделись?
   – С выпускного.
   – М-да… Время летит. А казалось, все только вчера было.
   – Гораздо интереснее, как мне кажется, думать не о том, что было, а планировать то, что будет.
   – Оптимист!
   – Реалист!
   Сидя у меня на кухне, ты рассказываешь об университете, о преподавателях, о своей жизни. А я слушаю тебя и не слышу. Студенческая жизнь тебя сильно изменила. Ты, как и в школе, остаешься «белой вороной». Но в университете этот минус превратился в большой плюс. Тебя любят за нестандартное мышление, ты – душа компании и желанный гость на любом празднике.
   Не хочу себе в этом признаваться, но я тебе завидую.
   … Мы первый раз целуемся. Господи! Нам по девятнадцать лет. Невинность осталась где-то там, в прошлом, далеком и близком одновременно. Но наши поцелуи – какие-то особенные. В своей нелогичности. И в своем безумии.
   Я целуюсь с открытыми глазами. И ловлю выражение твоего лица. Судя по всему, ты не меньше меня удивлен своим порывом.
   Твоя рука скользит по моей спине. Я невольно прижимаюсь к тебе, словно пугаясь, что сейчас ты отстранишься – и мы забудем про это сумасшествие.
   И сладкие-сладкие губы. И все может свернуть в совершенно другую сторону. Но не сворачивает.
   Ты уезжаешь из города на полгода. А когда возвращаешься – я уже в гражданском браке. Прости, все так получилось.
   Молодость не умеет ждать.
   А вот и еще один магический возраст – три семерки. Двадцать один год.
   – Вот и тебе стукнуло…
   – Мне еще не стукнуло! Только послезавтра!
   … И мы кажемся друг другу такими взрослыми и мудрыми. Ведь это – совершеннолетие!
   И только потом мы понимаем, что есть отдельно «совершенность» и отдельно – прожитые годы. И как часто они не совпадают – опыт и время, оставшееся за бортом корабля, которого бросает из стороны в сторону штормом под названием «жизнь».
   – За тебя! – Ты поднимаешь бокал.
   – Нет, – улыбаюсь я. – За нас.
   – Нас? – Рассеянно переспрашиваешь ты. – Как-то не сильно я понимаю, что у нас такого общего в жизни, чтобы можно было за это самое «общее» пить.
   – Ты зануда, – смеюсь я. – Мы с тобой знакомы чуть ли не всю жизнь.
   – Поплюй через левое плечо, – в твоих глазах нет и тени улыбки. – Жизнь – большая. Вот если ты мне то же самое скажешь через пятьдесят лет, тогда это да… Тогда могу считать, что мы знакомы почти всю жизнь.
   – Да мы за это время успеем надоесть друг другу хуже горькой редьки!
   – Тогда выпьем за то, чтобы не надоели!
   И шальной тенью мелькает осколок мысли: «А ведь мы до сих пор не устали друг от друга. Может, все так и надо? Может, мы связаны незримой тонкой, но прочной нитью? И как бы мы ни старались, все равно будем возвращаться опять и опять друг к другу? ».
   Мы…
   Ты закончил университет и по уши в новой работе. А я наконец-таки поступила.
   – Поздравь меня! Я студентка!
   – Ты еще не студентка! Ты абитура! До первой сессии.
   – Нахал!
   – Я просто тоже считал, что я студент. – Ты усмехаешься в трубку. – А студенчество во всей его прелести ощутил только ближе к окончанию. Чего и тебе желаю.
   – Пьянок в общаге и незнакомых баб рано утром в твоей кровати?
   Ты молчишь полминуты. А потом как-то слишком сухо бросаешь в сторону:
   – На мое счастье, у меня еще никогда такого не было. В постель я ложусь только с теми, кого хорошо знаю.
   Если бы ты сейчас видел мои глаза и перехватил мой взгляд, то явно прочел бы в нем фразу: «А мы знаем друг друга более чем хорошо».
   Но ты угрюмо молчишь. И так хочется верить, что наши мысли совпадают… Но что-то мешает нам сказать друг другу такие простые вещи…
   Мы встречаемся на площади Карла Маркса. Я на третьем курсе. Ты уже работаешь в солидной конторе.
   – Ты не поверишь! Первый раз у меня свидание именно здесь, – рассеянно замечаю я.
   – А у нас свидание? – Усмехаешься ты.
   – А как это назвать?
   Ты сдергиваешь с меня шапку и ерошишь мои волосы.
   – Это встреча двух друзей. Просто друзей.
   Какая искра пробегает в этот момент между нами – мне непонятно. Но в следующее мгновение мы уже целуемся. Дико, страстно, упоенно.
   Интересно, это у нас теперь всегда так будет? Откуда оно – желание поцелуя – стихийное, захлестывающее с головой, срывающее крышу? И так же внезапно исчезающее. Холодный рассудок подает голос.
   – Ой! – Я отстраняюсь и смотрю по сторонам. Тут где-то рядом один из филиалов фирмы моего нынешнего любовника. Еще не хватало, чтобы ему донесли о том, что я с кем-то шашни вожу.
   – Что «ой»? – Недоуменно спрашиваешь ты.
   – Нет, ничего… Пойдем отсюда!
   И по твоему взгляду я понимаю, что ты обо всем догадываешься.
   Мы бродим по городу, болтая ни о чем. Потом ты довозишь меня до дома.
   – Спасибо за чудесный вечер, – ты целуешь мне руку.
   – К себе не приглашаю, извини…
   – Да я знаю, знаю… Ревнивый супруг не потерпит! Беги.
   Уже на пороге я оборачиваюсь. Такси еще не уехало. Ты опускаешь стекло и долго-долго смотришь на меня.
   – Послушай, у тебя есть в домашней библиотеке Макиавелли?
   – Был где-то, – неуверенно говоришь ты. Телефон у меня старый, поэтому твой голос звучит как из космоса.- Что, курсовую пишешь по нему?
   – Догадливый ты.
   – Ну, тут не надо быть Холмсом. Хорошо, я сейчас посмотрю. Не клади трубку.
   Ты отсутствуешь не больше двух минут.
   – Есть, я посмотрел. У папика полно философской литературы, тут же пока найдешь… Но Макиавелли на видном месте, видать, родитель недавно освежал в памяти. Тебе сейчас завезти?
   – Если тебе не сложно!
   – У меня с тобой сложности немного другого характера, – бурчишь ты.
   Я жду тебя час, другой, третий… Мобильные в те времена – удовольствие дорогое, не у каждого они есть, поэтому ты не можешь предупредить меня, что у тебя появилось срочное задание на другом конце города.
   После четырех часов ожидания я начинаю злиться. Вечером меня звали в гости, надо бы привести себя в порядок. Я ухожу в душ. По закону подлости, как только я намыливаюсь, раздается звонок в дверь. Обернувшись полотенцем, подбегаю двери.
   – Где тебя носило? – Недовольно спрашиваю я.
   – Прости! Деловая встреча неожиданно образовалась, отменить не мог! – Ты протягиваешь мне книгу и ехидно добавляешь: – А ты меня все время ждала в таком виде?
   – Да ну тебя! Мне сейчас уже убегать надо.
   Ты вздыхаешь.
   – Да, я понимаю… Извини, что так получилось…
   Твой взгляд бесстыже меня раздевает, но я зла из-за твоего опоздания и захлопываю дверь.
   А вот и окончание института. Я готовлюсь к диплому. Ты сидишь на полу и возишься с чертежами.
   – Извини, мне до сих пор неудобно, что я тебя попросила…
   – Неудобно трусы через голову надевать, – отмахиваешься ты. – Кто ж виноват, что в твоем окружении нет чертежников? Мне даже приятно тебе помогать, что ты напрягаешься?
   И ты снова склоняешься над листом ватмана. Потом ненадолго поднимаешь голову и усмехаешься:
   – Но за эти чертежи ты проведешь со мной вечер.
   – Какой ты нахал!
   – Я сказал «вечер», а не ночь, судьба моя, – смеешься ты. – Посидим в ресторане, выпьем хорошее вино, а потом я тебя провожу домой. Ты же девушка приличная, я все понимаю.
   …И только несколько дней спустя я понимаю, как нечаянно – или преднамеренно? – ты проговорился.
   «Судьба моя».
   Но ведь и ты – моя. Только я пока не хочу себе в этом признаваться.
   … А потом наступает обещанный вечер. Клавишник на сцене перебирает пальцами, выводя какую-то медленную мелодию. Ты встаешь из-за стола и подаешь мне руку:
   – Сударыня танцует?
   Танец завораживает. Мы не отрываясь смотрим друг другу в глаза. Уже ничего не соображая, я приникаю к твоим губам. Плевать, что кроме нас на танцевальной площадке никого нет, и на нас пялится полресторана. Просто хочу чувствовать вкус твоих губ.
   И потом, возле моего дома, мы целуемся так же страстно и упоенно…
   Но ты отстраняешься.
   – Неправильно это все… Ну вот куда нас несет?
   Я провожу рукой по твоей щеке.
   – Слушай, я тебя не понимаю, что не так?
   Ты только досадливо морщишься, порывисто меня обнимаешь и шепчешь в ухо:
   – Прости! Сорвался! Не должен был я так делать.
   Ты резко разворачиваешься и уходишь, оставляя меня в полном недоумении. Уже потом, где-то через полгода, я узнаю, что в тот момент у тебя была девушка. Она изменяла тебе направо и налево, а ты догадывался, но любил ее безумно. И тут на твоем пути попалась я. Дурак ты, дурак! Ну вот что тебе стоило все мне рассказать?!
   А так… Я просто веду себя как обиженная школьница. Не звоню тебе, меняю номер сотового, чтоб ты не смог дозвониться мне. Просто исчезаю из твоей жизни на долгое-долгое время.
   … Мы сталкиваемся совершенно случайно на улице. Я иду под руку с очередным ухажером и рассеянно слушаю его размышления о каких-то сложностях на бирже. Дернуло меня связаться с банкиром! Нет, в постели он очень даже ничего, особенно когда молчит. Но впервые в моей жизни мужчина, которого после секса тянет поговорить на профессиональные темы. В такие моменты задушить готова!
   В последнее время наши отношения сильно портятся.
   И даже более чем сильно… Все идет к разрыву. Не могу понять, почему, но я это чувствую.
   Он ревнует меня к каждому столбу. И не объяснишь же ничего! Думать надо было, когда с красивой женщиной связывался! Будь лучше других – и все! Это сложно, не спорю. Так легких путей никто не обещал.
   Сегодня настроение у меня из рук вон. На работе неприятности, но своему бойфренду я о них не рассказываю. Хватает и того, что он меня грузит своими деловыми проблемами. Вот если бы рядом был ты, как много бы я на тебя выплеснула! Но я же сама сделала шаг в сторону, сама попыталась вычеркнуть тебя из своей жизни. Глупо! Ох, как глупо…
   И тут в поле моего зрения появляется знакомая фигура. Я окликаю тебя. Ты подходишь, близоруко щурясь, и я замечаю, что твои волосы уже тронуты сединой.
   – Здравствуй.
   – И тебе не болеть, красавица! – Коротким кивком ты приветствуешь моего спутника, и он внутренне напрягается. Видимо, как-то я уж слишком тепло на тебя смотрю.
   – Как жизнь?
   Ты усмехаешься и отводишь взгляд:
   – Это не жизнь, это какая-то комедия положений.
   – О! И кто от тебя в положении?
   – Типун тебе на язык! – Отмахиваешься ты. – Пока еще никто, рановато мне.
   – Да ты чего? Двадцать восемь тебе! Нормальный возраст!
   – Не «тебе», а «нам», – ты не упускаешь случая меня подколоть. – Кстати, для особо забывчивых напоминаю, что ты вообще старше меня.
   – Полгода – это не разница! – Мои губы невольно растягиваются в улыбке.
   – Все равно – старше! – Хохочешь ты.
   – Вот ты зараза!
   – А ты не знала?! Ладно, прости, долго трепаться не могу! Дела!
   Махнув рукой, ты исчезаешь в толпе. Мой бойфренд провожает тебя недобрым взглядом:
   – Это еще что за клоун?
   Тут на меня неожиданно накатывает ярость. Я разворачиваюсь с перекошенным лицом и выдаю:
   – Ты, козел, сначала дорасти до его интеллекта, а потом называй клоуном! Он умнее тебя в десяток раз.
   – Как ты меня назвала?
   – Козлом я тебя назвала. И идиотом.
   В этот момент у него, что называется, «падает планка». Он наотмашь бьет меня по лицу. Я лечу на землю.
   – Ах ты, сука, – слышу я сквозь кровавую пелену его голос. – Ты что, тварь, спала с ним? Да я тебя сейчас прикончу тут!
   На мое счастье, рядом проходят какие-то мужчины в военной форме. В знаках различия не разбираюсь, но кажется, десантники. Ухажера – теперь уже совершенно очевидно, что с приставкой «экс» – скручивают и кладут лицом в асфальт. Кто-то помогает мне подняться.
   – Ну что, – мрачно спрашивает кто-то из десантников, – в ментуру поведем или здесь с ним разберемся?
   – Оставьте его в покое, – распухшие губы меня не слушаются. – Пусть катится на все четыре стороны.
   – Девушка, вас проводить?
   – Спасибо, не надо, я недалеко живу.
   Прижимая платок к лицу, чтобы скрыть стремительно набухающий синяк, добредаю до дома и потом долго привожу себя в порядок.
   Рука сама тянется к телефону и набирает твой номер.
   – Приезжай. Срочно. – Господи, ну и голосок у меня!
   – Что случилось?
   – Я сказала: приезжай!
   На заднем фоне слышен мужской голос: «Пожалуйста, не отвлекайтесь на телефонный разговор!»
   – Да идите вы, Пал Семеныч на… ! – Бросаешь ты невидимому собеседнику. А потом тихо и нежно-нежно отвечаешь мне: – Жди. Через пятнадцать минут.
   Когда я открываю дверь, ты сразу все понимаешь.
   – Он?
   Я киваю.
   – Я его пришибу!
   – Не надо, – устало отмахиваюсь я. – Его уже помяли. Без твоей помощи.
   Я утыкаюсь в твое плечо и реву. Ты гладишь мои волосы и только приговариваешь:
   – Ничего, ничего, все будет хорошо… Все будет хорошо…
   – У кого хорошо? – Всхлипываю я.
   – У нас. – Ты крепко-крепко обнимаешь меня, потом приподнимаешь пальцами мой подбородок и нежно касаешься губами лба.
   – Целоваться не смогу. Губы разбиты…
   – Я вижу, – отвечаешь ты и смотришь на меня с такой нежностью и страстью, что я сама не отдавая отчет в том, что делаю, начинаю расстегивать твою рубашку.
   Твоя рука – не просто теплая, а безумно горячая – скользит по моей груди.
   – Это безумие какое-то, – бормочешь ты, опускаясь передо мной на колени. Мой халат обреченной птицей летит на пол, и я позволяю твоему языку играть со мной, снова и снова сходя с ума…
   Только языку…
   Только…
   Оргазм бьет меня, как электрический ток. Ты поднимаешься на ноги и снова обнимаешь меня.
   – Я хочу тебя, – тихо шепчу я.
   – А как тебя хочу я! – Улыбаешься ты. – Но не сейчас.
   – Не сейчас, – эхом откликаюсь я, понимая, что в этот момент тебе глубоко безразлично и мое разбитое лицо, и вообще весь мир. И желаешь ты меня просто безумно. Прижимаясь к тебе, я чувствую твое возбуждение. Но ты хочешь, чтобы все было красиво. Все.
   – Я люблю тебя, милая моя девочка…
   – И я тебя.
   … От телефонного звонка я вздрагиваю. Поднимаю трубку и слышу испуганный голос экс-ухажера:
   – Прости, я сам не знаю, что на меня нашло. Прости меня, пожалуйста, прости!
   Коротко послав его по известному адресу, я собираюсь дать отбой, но ты перехватываешь трубку. Столько концентрированной злости в твоих глазах я даже представить не могла. Ты роняешь слова, словно металлические осколки.
   – Послушай, урод. Я не знаю, кто ты. Но я тебя найду.
   Потом усмехаешься и вешаешь трубку.
   – Мужчина не из пугливых. Обматерил меня.
   – Ему только материться и остается.
   … Потом мы еще долго стоим в коридоре, сжимая друг друга в объятиях. Молча. Но эта тишина говорит больше, чем самые громкие слова.
   А проводив тебя, я еще долго буду смотреть в окно, вновь и вновь прокручивая это безумие, захлестнувшее нас обоих, и твои горячие ласки.
   На следующий день ты вваливаешься ко мне в квартиру с пакетом и вытаскиваешь из него овощи, сыр и вино.
   – Ты с ума сошел! Ну что я, сама не могла выйти?
   – Ты себя в зеркало видела, красота неземная? – Улыбаешься ты. – Сиди уже дома! Поработаю твоей домохозяйкой.
   – Полы тоже помоешь? – Фыркаю я.
   – Вот убирать ненавижу, – разводишь ты руками. – Холостяцкая привычка жить в бардаке.
   … Бутылка вина заканчивается быстро. Свернувшись калачиком, я кладу голову к тебе на колени, а ты щелкаешь пультом телевизора, выбирая каналы. Потом мы смотрим фильм – уже не помню какой. Обычная муть, где не важно, что и как делает главный герой. Жвачка для глаз. Но рядом с тобой мне абсолютно все равно, что сейчас крутят по ящику. Я просто наслаждаюсь тем, что ты здесь, совсем близко…
   – Слушай, тебя с работы не выгнали за то, что ты вчера какого-то дядьку послал? Я ж слышала!
   Ты лениво отмахиваешься.
   – Это зам генерального по общим вопросам. Бывший военный с пулей в голове. Ничего, я пришел к нему домой вечером, поставил коньяк, извинился, объяснил ситуацию.
   – Быстро ты управился…
   Ты наматываешь прядь моих волос на палец.
   – А я учусь управлять людьми.
   – Мной ты тоже управляешь? – Я резко приподнимаю голову, забыв, что мои волосы у тебя в руке и вскрикиваю.
   – Ой, извини, – ты прижимаешь меня к себе крепче. – А что касается вопроса… Я не могу тобой управлять. Мы ж друг друга как облупленных с первого класса знаем!
   Я шутливо хлопаю тебя по колену:
   – Я подозреваю, что вообще ничего о тебе не знаю!
   Ты сладко потягиваешься:
   – У моих родителей вчера появились такие же подозрения. После того, как они услышали, как я о тебе отзываюсь. Маман так просто поинтересовалась, что у нас с тобой было.
   – Она ко мне, помнится, относилась не особо…
   Ты хмыкаешь:
   – За это время она успела ознакомиться с другими кандидатками и признала, что ты – не самый плохой вариант.
   Я с удивлением чувствую внезапный укол ревности – чувства, мне не свойственного. Другие кандидатки… Понятно, что ты не мальчик, и все-таки, сколько их было у тебя – тех, которые растворились в сутолоке дней? И тут же одергиваю себя: ведь и я не страдаю излишним целомудрием. А ты же не переживаешь по этому поводу…
   Или все-таки переживаешь?
   – Ладно, – ты бережно гладишь меня по волосам и с горькой ноткой продолжаешь: – Прости, мне пора. Дома еще работы валом.
   – А может, останешься?
   Ты вздыхаешь и проводишь ладонью по лицу.
   – Любимая моя-любимая… И как ты это себе представляешь? Лежать с тобой в одной постели, хотеть тебя до безумия – и более ничего? Уж лучше я подожду немного. Главное, чтобы никто из нас не «перегорел».
   – Я тебе перегорю! – Рычу я, ткнув кулаком в бедро. – Обратно зажгу!
   – В этом не сомневаюсь, – смеешься ты. – Как в той песне… «Ты ласточка моя, ты зорька ясная, ты в общем самая огнеопасная!»
   Ты заходишь ко мне каждый день. Мы сидим, общаемся ни о чем, смотрим кино. Заново учимся смотреть друг на друга. Неожиданно для себя я открываю, что ты – довольно симпатичный мужчина, как ни парадоксально это звучит. Это ж надо! Рассмотреть внешность много-много лет спустя.
   Хотя… Может, это и не внешность, а внутренний свет, идущий от твоей мятущейся души?
   – Ну вот почему так: на одних все заживает, как на собаке, а я до сих пор на себя без содрогания в зеркало смотреть не могу?!
   – Не смотри, – пожимаешь ты плечами. – Между прочим, не так уж и виден теперь этот твой синяк.
   – Ага, не виден! Переливается всеми цветами радуги!
   – Значит, не виден для меня, – ты целуешь меня в ладонь.
   Я сладко жмурюсь. Ладонь – моя эрогенная зона. И ты уже явно успел это выучить. Мы ж не просто так телевизор смотрим, а обнимаемся… Более чем активно. Все идет к закономерному продолжению. Но мы оба оттягиваем этот момент.
   Слишком уж сладка прелюдия…
   Две недели спустя мы снова сидим в ресторане. Том самом, где когда-то во время танца мы целовались перед глазами изумленных посетителей.
   Вечер. Народу в зале все больше.
   Ты смотришь мимо меня и по твоим губам бродит загадочная улыбка.
   – О чем ты задумался?
   – Да так… Прокручиваю в голове наш роман. Какой-то он более чем странный. Со стороны может показаться, что два идиота никак не могут прийти к очевидному решению.
   – Это как раз и есть взгляд идиота, – улыбаюсь я. – Нам бы свой внутренний мир в порядок привести. А так – это просто редкий раздрай в душе, милый. Ведь все могло быть раньше. Но не случилось. Значит, всему свое время.
   – Утешаюсь этой философией, – ты салютуешь мне бокалом. – За мечту!
   – Мечта у меня в настоящий момент упирается только в один вопрос, – ехидно отвечаю я. – У тебя или у меня?
   – В гостинице, – улыбаешься ты. – Я забронировал номер. Причем не здесь, а в соседнем городе.
   – Еще дальше место найти мог?
   – Прости мне эту прихоть. Сам не знаю, почему я так поступил. Но такси, – ты бросаешь взгляд на часы, – скоро уже будет подано к подъезду.
   – Жду-не дождусь, – тихо говорю я, но ты все слышишь.
   – Как ты понимаешь, я тоже.
   Гостиничный номер насквозь пропах пороком. Широкая двуспальная кровать не оставляет никаких сомнений в том, что для сна она используется существенно реже, чем для других целей. Я сажусь на нее и несколько раз подпрыгиваю. Пружины недовольно поскрипывают.
   – Громкая кроватка, – замечаю я.
   – Что ж ты хочешь? – Тихо откликаешься ты. – Не мы первые ее опробуем.
   Я смотрю на твои руки. Кажется, они дрожат.
   – С тобой все в порядке?
   – Ну как тебе сказать, – твой рот кривится в непонятной усмешке. – Не поверишь, но меня мандраж бьет.
   – Кто-кто?
   – Волнуюсь, – ты произносишь это с явной неохотой.
   – Ты еще способен волноваться?
   Ты садишься рядом со мной, сцепив руки в замок между коленей. Опустив голову, ты что-то неразборчиво шепчешь.
   – Да что с тобой, милый?
   Ты поворачиваешь голову в мою сторону… Бог ты мой, какой у тебя сейчас беспомощный взгляд!
   – Я так долго ждал этого момента, так долго… – Ты замолкаешь, а потом, словно ныряя в холодную прорубь, добавляешь: – Знаешь, это ведь сбывшаяся мечта. А когда она становится реальностью, то либо перестает быть мечтой, либо становится ступенькой к новой мечте…
   Я удивленно смотрю на тебя.
   – Послушай, ты же взрослый, нормальный мужик! Что ты комплексуешь?
   – Не знаю, – в твоем взгляде мелькает какое-то совсем непонятное мне чувство. – Но такое ощущение, будто я коснулся чего-то совсем потустороннего.
   – Дурак ты, – я стараюсь, чтобы в моем голосе не прорезалось смятение, порожденное твоими словами. – Какое там «потустороннее»? Ну ведь мы же любим друг друга и хотим! Иди ко мне! Слышишь? Иди ко мне!
   У моего платья фальшивая застежка сбоку. Ты резко ее дергаешь. Кажется, ткань трещит.
   – Милый, это не так снимается!
   Я стягиваю платье через голову. Ты смотришь на меня взглядом, где смешались такие разные чувства: безумие, страсть, обреченность и любовь. Или мне это только кажется?
   Я кладу руки тебе на плечи. Тебя все еще бьет мелкая дрожь.
   – Э-э, милый, – я нежно касаюсь губами твоей щеки. – Все в порядке?
   Ты ничего не отвечаешь, только впиваешься мне в губы горячим поцелуем.
   …Мы в постели. Ты исследуешь мое тело губами сантиметр за сантиметром. С моих губ слетает стон наслаждения.
   – Да не тяни ты уже! – Не выдерживаю я. – Я сейчас на тебя наброшусь!
   Ты горько вздыхаешь и неожиданно переворачиваешься на спину.
   – Что с тобой?
   – Как говорила кобра из доброго мультика про Маугли, «убейте меня, мне стыдно». – Ты закрываешь лицо руками.
   Я скольжу взглядом вниз. Более чем странно: ты не возбудился.
   – Да бывает, ну что ты… – Честное слово, я в растерянности. Никогда не могла предположить, что такое с нами может произойти.
   – Бывает, – горько усмехаешься ты. – У стариков – бывает, слышал. Но чтоб у меня… Блин! – Ты зло хлопаешь по одеялу ладонью.
   – Вот ты чудик, – я целую тебя в шею. – Взрослый мужчина, а ведешь себя как пацан иногда. Лежи и ничего не делай. Просто лежи…
   Нежно-нежно и аккуратно спускаюсь языком по твоей груди, животу, ниже, еще ниже…
   Природа берет свое.
   Ты только на мгновение задерживаешься и спрашиваешь:
   – Предохраняемся?
   – Не дури! Я тебе верю.
   Ты со звериным рыком переворачиваешь меня на спину и входишь так резко, что я невольно охаю.
   – Возьми меня. Ты – мой!
   – А ты – моя, – откликаешься ты.
   Кровать дребезжит пружинами. Самая сладкая музыка вечера.
   И она продолжится ночью.
   Снова и снова ты будешь любить меня, снова и снова я буду кричать от восторга.
   Все будет…
   Все…
   Я просыпаюсь от твоих ласк.
   – Ей-богу, ты невероятный человек, – недовольно бурчу я. Слишком уж люблю утром подольше поваляться в постели.- То тебя не раскачаешь, то угомониться никак не можешь.
   Я осекаюсь. Грубовато немного получилось. Но, видимо, ты пропустил мои слова мимо ушей. Судя по «боевой готовности» твоего организма, в соседнем номере сейчас тоже проснутся от моих стонов.
   … И снова музыка.
   Мы. Две буквы. Один слог. Полвдоха.
   Мы. Непонятные в первую очередь друг другу.
   Самые близкие люди, которым потребовалось так много времени для близости.
   Люди, роман которых начался много-много лет назад…
   Или всего несколько дней назад?
   Где найти точку отсчета этого безумного чувства, которое превратило нас в жадных, ненасытных, горячих любовников?
   Это вопрос совершенно ненужный.
   А еще более ненужный вопрос – что будет дальше? Надолго ли этот роман? На день, месяц, год, вечность? Не знаю. И не хочу об этом задумываться.
   Главное, что мы пока есть друг у друга.
   Мы.
   5 апреля 2007 г.

   Они лежали в постели, отдыхая после долгих любовных игр. Ее пальцы перебирали его длинные волосы. А он дремал. Потом она наклонилась и игриво укусила его за ухо. Ее рука недвусмысленно нырнула под одеяло.
   – Малыш… – Пробормотал он. – Я ничего не имею против наших забав, но ты должна мне давать хоть немного отдыха. Возраст у меня совсем не юношеский, чтобы несколько раз кряду тебя ублажать.
   – Ой да ладно тебе! – Она шутливо шлепнула его по груди. – Ты мне все время поешь эту песню, не действуют на меня такие слова! А кто позапрошлой ночью меня вертел, как хотел? И что-то никакого возраста заметно не было! Я кончила раз десять, как не больше! Да и ты тоже… Ну, не десять! Но и не один!
   Он улыбнулся. Что ни говори, приятно, когда молодая любовница говорит такие вещи.
   – Любимая… – Он сладко потянулся. – Каждому мужику хочется услышать что-то подобное от своей милой. Но давай будем объективными. Мне тридцать девять, а тебе восемнадцать. У тебя все только начинается, твое чувство лишь начинает просыпаться. А у меня, скорее, увядает. Это последние всплески мужских возможностей.
   – Конечно-конечно, – мурлыкнула она. – Давид, не морочь мне голову. Последние вспышки… Я знаю некоторых молодых, по сравнению с которыми ты просто маньяк сексуальный. Все ж от темперамента зависит, а он у тебя восточный.
   – Люда, – Давид поморщился. – Я же тебя просил: давай обойдемся без этих намеков на твой богатый сексуальный опыт. Не все мужчины адекватно воспринимают информацию, что они далеко не первые.
   – Замолчи! – Прошептала она и, чтобы он не возразил ей, закрыла ему рот губами.
   Поцелуй затянулся минуты на две. Целовалась Люда упоенно, страстно, горячо. Давид был не совсем прав. Он во многом стал первым. Хотя бы в том, что это был первый мужчина, поцелуй с которым сводил ее с ума до сих пор, год спустя после первого свидания. Это был первый мужчина, рядом с которым она испытала безумное, сжигающее дотла наслаждение
   А еще – это был первый мужчина, который научил ее не стесняться даже самых диких желаний.
   «В постели нет ничего запрещенного», – часто говорил он. И она реализовывала все свои самые дерзкие фантазии. Однажды ей приспичило заняться любовью в ванной из шампанского. Давид только кивнул и вышел на улицу. Через полчаса он вернулся с ящиком «Белого танца».
   – На целую ванную тут не хватит, – заметил он, – но мы его разбавим водой. Совсем чуть-чуть…
   Именно там, в ванной, благоухающей вином, она первый раз испытала множественный оргазм. Судороги радости снова и снова швыряли ее вверх к звездам – и она орала, орала во всю силу своих легких, ничуть не задумываясь о том, что в два часа ночи может разбудить всех соседей.
   А потом она, хохоча, поливала голого Давида из бутылки, а тот только улыбался:
   – Смотри, Людка, потом заставлю всего облизать, не отвертишься!
   – А может, это тоже моя эротическая фантазия?
   – Тогда реализуй ее.
   Она опустилась на колени и начала ласкать Давида так неистово, что он не сдержался уже через пять минут.
   – Простите сударь, – лукаво улыбнулась она, вытирая губы, – я хотела, конечно, облизать вас всего, но решила начать с наиболее выдающейся части вашего тела.
   – Да я как-то не в претензии, – ответил он, тяжело дыша. – Ох, Люда-Люда, до чего ж ты восхитительная девочка…
   – А ты – изумительный мужчина.
   – Не льсти.
   – А ты не дури.
   Сам Давид про свои фантазии отмалчивался, несмотря на все попытки выведать, какие страсти терзают ее любимого. Но однажды, когда они возвращались из ресторана, отмечая сто дней своего романа (идея принадлежала Давиду), она все-таки добилась своего.
   Навстречу им попалась подвыпившая троица. Молодой человек фактически тащил на себя двух девиц. Одна из них чуть ли не спала у него на плече, еле переставляя ноги, а вторая все порывалась расстегнуть куртку своего спутника.
   – Потерпи, солнце, потерпи, – бормотал юноша. – Сейчас дойдем до дома, и вы меня разденете, и я вас…
   – Кажется, у парня намечается веселая ночь, – заметил Давид.
   – В таком состоянии, боюсь, он сможет только весело храпеть, – съехидничала Люда. И осеклась, увидев задумчивый взгляд, которым ее милый проводил попавшуюся им тройку. – Давидушка… А уж не завидуешь ли ты ему?
   Тот только неопределенно хмыкнул.
   – Давай-давай, развратник, колись! – Не отставала Люда. – Неужели тебе было бы неприятно, если б тебя ублажали две девушки?
   – В моей практике такого не было, – ответил он и перевел разговор на другую тему.
   Но голос его при этом все-таки чуть-чуть дрогнул.
   К его дню рождения в декабре она готовилась тщательно. Во-первых, настояла на том, что они отметят его вечером в ближайшую субботу после праздника. Во-вторых, потребовала, чтобы никто не вздумал украсть его на этот день.
   – Да ты что, Людка, – засмеялся Давид. – Кому я нужен?
   – Бывшей жене, например, – не удержалась она.
   Он сразу помрачнел.
   – Не волнуйся, малыш. Уж кто-кто, а она меня явно не вспомнит.
   О своей бывшей семье он всегда говорил неохотно. Людка только знала, что женился он в двадцать пять, а через девять лет развелся. Жена гуляла от него много и часто, Давид сначала терпел, а потом послал все куда подальше и подал на развод.
   А еще она знала, что у него есть сын. Пожалуй, один из немногих людей на планете, которых Давид по-настоящему любил. Он встречался со своим ребенком нечасто, но каждый раз это был день, когда Давид просто исчезал из этой жизни для всех. И даже для нее.
   – Я все понимаю, – говорила она, хотя на душе скреблись кошки. Она не имела права ревновать. И все-таки ревновала. А еще – она сама не хотела себе в этом признаваться, но ведь правду не утаишь – с недавнего времени у нее начало появляться безумное желание: забеременеть от Давида. И хотя она всеми силами старалась загнать эти мысли глубоко внутрь, они появлялись снова и снова. И что делать с ними – ей было неизвестно. Ни с подругами не посовещаться – в этом городе их не было, ни тем более, с родственниками. Ее родители осталась за несколько сотен километров отсюда, с облегчением вздохнув, когда узнали, что дочь поступила в университет, и только изредка напоминая о себе почтовыми переводами или телефонными звонками.
   Да, мама, у меня все хорошо, учусь, спасибо, что помогаете с деньгами, нет, приезжать не надо. Романы у меня? Ну что ты, мама, я учусь, мне не до романов…
   Она так привыкла повторять матери заученный монолог, что даже иногда не особенно вслушивалась, о чем спрашивает ее родительница. Но не говорить же маме, что у нее неожиданно вспыхнул роман с тридцативосьмилетним мужиком?
   Тридцать девять Давиду стукнуло в среду. А в субботу он, как и обещал, позвонил в дверь.
   – Ты оригинален, – заметила она, принимая от него охапку роз. – Дарить цветы в СВОЙ день рождения – как минимум забавно.
   – Ты тоже… оригинальна, – хрипло сказал он, не сводя с нее восхищенного взгляда.
   Люда довольно усмехнулась. Ее наряд составляло нижнее белье и сапоги с высокими голенищами. Она долго думала, как бы эффектнее встретить любимого и, кажется, идея удалась.
   – То ли еще будет, милый, – лукаво подмигнула она. – Заходи в комнату, там подарок.
   Посредине зала стоял огромный картонный ящик, перевязанный алой лентой.
   – Господи, что ты такое притащила? – Изумился Давид.
   – А ты открывай, – подтолкнула она его к ящику.
   Лента быстрой змеей соскользнула на землю, а из ящика, широко улыбаясь, вышла симпатичная мулатка. Она прошла мимо Давида, легко коснувшись его щеки, и встала рядом с Людой.
   Вместе девушки смотрелись просто потрясающе. Мулатка в белом белье и Люда в черном составляли такое восхитительное сочетание, что Давид, пытаясь что-то сказать, только закашлялся.
   – С днем рождения, – промурлыкала Люда.
   – С днем рождения, – эхом отозвалась мулатка.
   … На следующий день Давид с трудом продрал глаза часам к двенадцати. Мулатки в постели не было. А в изголовье кровати сидела Люда.
   – Тебе хорошо, милый?
   – Это было что-то невероятное… Хотя… Все-таки, наверное, надо было предупредить.
   – Не получилось бы сюрприза – это раз. А, во-вторых, ты бы стал отбрыкиваться, я знаю! Ты помешан на том, чтобы я не испытывала дискомфорта… Кстати, милый, чтобы ты знал: мне тоже понравилось…
   Давид так и не узнал, что мулаткой оказалась вызванная Людой проститутка. Интернет предоставил возможность большого выбора.
   По молчаливому уговору, Давид никогда не спрашивал, откуда взялся «подарок», хотя, наверное, догадывался – не глупый же мужик.
   Они никогда не говорили о возможном совместном будущем. Хотя Люда и жила у Давида последние три месяца, она не испытывала никаких ложных надежд. Давид не был похож на человека, готового вторично вступить в брак. Поэтому она просто старалась загнать такие мысли как можно глубже, точно так же, как и свои соображения насчет совместного ребенка.
   Получалось это все хуже и хуже. А говорить на эту тему с Давидом она не хотела: просто боялась, что он сбежит от нее.
   … А в итоге получилось, что сбежала от него она.
   Люда никогда не верила в возможность обучения за рубежом. Университет, конечно, практиковал обмен студентами, но перспектива уехать в другую страну казалась такой зыбкой и несбыточной…
   И все-таки, как показало время, даже невозможное возможно.
   Самое смешное – Давид сделал все для того, чтобы помочь ей уехать.
   – Любовь проверяется временем. А учеба за рубежом – это твое будущее. – Вот и все, что он сказал на ее замечание о предстоящей разлуке длиною в год.
   Именно Давид разбирался с бумажной волокитой, необходимой для оформления документов. Это с его легкой руки (и благодаря многочисленным знакомствам) ей удалось пройти все комиссии просто в рекордные сроки.
   Несколько месяцев легко умещаются в нескольких строчках, да и память человеческая – такая забавная штука, что хранит лишь осколки событий. Для Люды вся эта неразбериха слилась в какой-то цветной вихрь. Она сама потом с трудом вспоминала, как произошел ее отъезд из страны.
   И лишь только глаза Давида она не могла забыть… Удивительно добрые и грустные глаза, в которых смешались покорность судьбе, забота о ней и невыносимая тоска.
   Она улетала в конце августа. Напоследок Давид закатил ей банкет в одном из самых крутых ресторанов города. Они почти не говорили, просто пили вино и смотрели друг на друга, смотрели, не в силах произнести даже «люблю». Уж слишком странно прозвучало бы это слово именно сейчас, когда до расставания оставались всего лишь сутки.
   Последнюю ночь они не сомкнули глаз. Давид любил ее горячо и страстно, вновь и вновь заставляя кричать от восторга. Задремали они только под утро, а уже через два часа их поднял звонок будильника.
   – Пора, малыш, – он тронул ее за плечо. На тумбочке рядом с кроватью стояла чашка горячего кофе.
   – Уже? – Сонно пробормотала она.
   – Уже, – тихо ответил он.
   Всю дорогу до аэропорта он молчал и только обнимал ее крепко-крепко. И лишь когда объявили регистрацию рейса, глухо обронил в сторону:
   – Год – это много. Очень много, малыш. Я не могу, не имею права ничего от тебя требовать… Просто… Просто знай: я жду тебя здесь. Но если ты влюбишься там… Скажи мне об этом, хорошо? Я взрослый человек: истерик закатывать не буду. Обещаю.
   Она лишь покачала головой.
   Последний поцелуй был, наверное, самым сладким из всех… Она с сожалением оторвалась от его губ и прошептала:
   – Береги себя. Ты нужен мне. До встречи.
   … Жизнь за рубежом захватила ее и понесла по своей колее, да с такой скоростью, что только успевай оглядываться. Новые впечатления, новые друзья, новые встречи…
   Однажды она поймала себя на том, что уже давно не проверяла свою почту. Давид, наверное, сходил с ума.
   Он писал ей чуть ли не каждый день. Рассказывал о своей работе, о снах, о людях, с которыми ему приходится встречаться.
   Каждое письмо заканчивалось словами: «Люблю. Жду. Осталось немного».
   Она отвечала ему где-то раз в неделю. Писала мало: не так много свободного времени было, да и домой она приходила довольно поздно – в первый же месяц удалось устроиться продавщицей в неплохой магазин, правда, работать приходилось с трех дня и до часу ночи.
   Открыв почту, она обнаружила там кучу писем от Давида. В первых он был спокоен, но чем дольше ждал ответа, тем тоскливее становились его строки.
   «Где ты, малыш? Я все понимаю: работа, учеба, люди… Но хоть иногда оставляй мне весточку: как ты? Меня просто наизнанку выворачивает от того, что ты молчишь».
   «Прости, – отвечала она. – Дел невпроворот. Не волнуйся. Все хорошо».
   Три раза за это время они созванивались. А потом прекратили по его просьбе.
   – Я не могу, любимая, извини… Это очень тяжело: слышать твой голос и понимать, как ты невыносимо далеко. Просто пиши мне письма…
   … А потом в ее жизни появился Мик.
   Он не просто появился, а ворвался каким-то невероятным вихрем. Это был не человек, а сгусток энергии. Живя рядом с Давидом, она привыкла, что возле нее находится спокойный и уверенный в себе мужчина, для которого проблем почти не существовало.
   Мик был полной противоположностью Давида. Он словно притягивал к себе сложные вопросы, которые решал шутя, даже не сильно задумываясь над тем, как он это делает.
   Непоседливый, до невозможности ехидный, он умудрялся, казалось, быть в пяти местах одновременно. Душа компании, гитарист и пианист, красавчик, спортсмен, любимец преподавателей, баловень судьбы…
   Его отец был председателем директоров крупной фирмы, мать – известным математиком. Он унаследовал от нее цепкий ум, а от отца – умение уговорить кого угодно и на что угодно. При желании этот человек мог продать дубленки жителям Африки.
   По нему сохли чуть ли не все девочки университета. А глаз он положил именно на нее.
   Сопротивлялась она долго. По ночам рыдала в подушку, потому что ее разрывало на части. У нее был Давид. Где-то там, далеко-далеко, какой-то призрачной тенью.
   И был Мик. Здесь и сейчас.
   Сердце требовало верности, тело – любви.
   Сердце проиграло.
   Когда она проснулась и обнаружила у себя в постели Мика, то вышла в ванную и там долго плакала. Полчаса, не меньше. Перед глазами мелькали картины прошлой ночи. Они с Миком пьют вино… В голове уже шумит, но это даже забавно… Мик целует ее в губы, Мик начинает раздевать ее, Мик резко входит в нее и она обхватывает его ногами, словно со стороны наблюдая за тем, как на кровати сплелись два разгоряченных молодых тела…
   Поплакав, она вышла в комнату, села за компьютер и написала письмо всего из нескольких фраз.
   «Я не выдержала. У меня появился любовник. Пойми меня и прости. Хотя понять ты не сможешь. Тогда только прости».
   Ответа пришел на следующий день. Очень короткий и простой. Но она понимала, что в каждом слове кровоточит боль.
   «Я постараюсь понять. И постараюсь тебя забыть. Не знаю, как, но постараюсь. Будь счастлива. Я завидую тому, кому ты отдала свою любовь. Время с тобой было самым восхитительным в моей жизни. Ты подарила мне невероятную сказку. Но сказки заканчиваются. Не буду говорить «люблю», это глупо. Но ты и без того знаешь, как я к тебе отношусь. Все это время я хранил тебе верность. Это не упрек, а просто показатель моего чувства. Ты – мир, который я потерял, и мир, который я приобрел. Его не вычеркнуть из сердца и не заглушить другими женщинами, сколько бы их еще ни было у меня. Прощай. И только одна просьба: не пиши мне больше, мне будет невыносимо больно».
   Роман с Миком, вспыхнувший ярким пламенем, продлился всего три недели после того, как они оказались в постели. Мик не мог быть верен какой-то одной девушке, он жил от победы к победе. Слух о том, что у него есть еще кто-то, кроме нее, появился сначала зыбким отзвуком шепотка за спиной, потом многозначительными взглядами, которыми обменивались однокурсницы, и, наконец, признанием самого Мика. Он не извинялся и ничего не объяснял. Просто пришел и сухо произнес:
   – Между нами все кончено.
   Она долго кричала ему в лицо все, что думает о нем, периодически переходя на русский. Мик хладнокровно выслушал ее, а потом заметил ледяным тоном:
   – Я надеюсь, теперь ты остынешь?
   И, не дожидаясь ответа, развернулся и ушел.
   Что она могла сделать? Написать Давиду и все рассказать? Глупее не придумаешь. Она даже не могла поделиться своей болью с подружками из университета: те наверняка скоро начнут тихо злорадствовать, ведь слухи разносятся быстро.
   Весь мир сократился до каких-то минут. И за это время в ее голове пронеслись картины, связанные с Давидом.
   Вот они знакомятся: незнакомый мужчина в дорогом костюме, наплевав на судьбу лакированных ботинок, подхватывает ее на руки и переносит через лужу. Лужа глубже, чем кажется на первый взгляд, и мужчина с легкой досадой смотрит на брюки, испачканные чуть ли не до колена.
   Вот он только начинает за ней ухаживать: розы утром под дверью, машина под окном, улыбающийся ей знакомый незнакомец… «Я просто подвезу вас, прошу вас, не отказывайте мне в этом маленьком капризе».
   Вот они целуются под дождем, не обращая внимания на косые взгляды людей, сгрудившихся под козырьком магазина. Им двоим дождь не помеха. Он даже придает поцелуям особый вкус.
   Вот они первый раз занимаются любовью: безумие, захлестывающее с головой, страсть, отзывающаяся скрипом кровати, его крик радости и ее немного наивный вопрос: «А что же дальше?».
   Вот они с мулаткой ласкают Давида…
   Вот Давид смотрит ей в глаза, и в его взгляде – страсть, счастье и благодарность за восхитительную ночь.
   Вот они в аэропорту…
   И его слова… «Знай: я жду тебя здесь. Но если ты влюбишься там…»
   И его последнее письмо: «Не пиши мне больше».
   Следующие недели тянулись медленно, как мед, стекающий с ложки. Люда завела привычку вычеркивать дни, оставшиеся до отъезда. С Миком она больше не встречалась, а на поползновения других мужчин откровенно огрызалась.
   Обратно в Россию она возвращалась, все еще надеясь на что-то, на какое-то чудо, прихоть судьбы, на невероятный поворот событий – ведь все бывает в этом мире.
   Она не стала предупреждать о своем визите, даже сама не зная, почему, а просто пришла к нему в квартиру и позвонила в дверь. Ей открыла невысокая красивая женщина лет тридцати и окинула подозрительным взглядом.
   – Вы к кому?
   – Простите, меня просили передать Давиду на словах…
   – Давида сейчас нет, он в командировке, если хотите – передайте мне.
   – Тогда скажите… Скажите, что… – Она еще пару мгновений стояла на пороге, а потом ушла, так и не договорив до конца фразу. Да и что она могла сказать женщине, которая живет в доме Давида?
   Кем она ему приходится? Впрочем, какая теперь разница? Люда шла по улице, с трудом сдерживая слезы.
   … А потом неожиданно начался дождь . И ей казалось, что у него невыносимо горький вкус. Особенно если вспомнить то, какими сладкими были капли, когда она целовалась с Давидом…
   Потянулись унылые дни учебы. Один месяц сменял другой, а в ее памяти все еще оставались мгновения, так или иначе связанные с Давидом. Они не тускнели, а наоборот, по прошествии времени становились все ярче.
   Давид ей часто снился. И сны эти были далеко не целомудренны.
   В феврале Женя Камилова, озорная и веселая девушка из другой группы, поймала Люду за рукав.
   – Так, мать! Ты мне не нравишься. Как вернулась из своих заграниц, так ходишь, будто в воду опущенная. Там что у тебя, друг сердечный остался?
   Люда только усмехнулась.
   – Да нет у меня там никого.
   – А раз нет, так не надо делать такой вид, будто ты завтра на собственные похороны собираешься. Слушай меня. Сегодня вечером будет маленькая вечеринка. Много интересного народу придет, тебе понравится. И Родька, кстати, тоже будет.
   – Кто такой Родька? – Подняла брови Люда.
   – Ох ты ж, господи… Год не было тебя в стране, так совсем из жизни выпала. Родион-фокусник. Мальчик такое вытворяет, что Копперфильд, наверное, зубами скрипит от злости. Ребенок совсем еще молодой, но талантливый… Причем, как утверждают некоторые барышни, не только в области фокусов. Он уезжал надолго, но вот вернулся. – Женя многозначительно улыбнулась. – В общем, приходи. Будет весело.
   Сначала ей не хотелось идти ни на какую вечернику. Даже с учетом фокусника это мероприятие могло перерасти в очередную пьянку, где все в итоге сводится к приставаниям и сальным намекам.
   Но, трезво посмотрев на вещи, она все-таки поняла, что вечер с кем-то существенно лучше одинокого вечера в холодной общаге.
   В семь часов вечера она уже постучалась в дверь квартиры, где собиралась компания.
   – О, появилась наша Людка! – Радостно завопила Женя, затаскивая подругу в комнату.
   – Родька! Теперь точно все собрались, – пророкотал басок кого-то из гостей. – Давай, маг и кудесник!
   В центр комнаты вышел паренек лет семнадцати. Худощавый, темноволосый и темноглазый.
   – Здравствуйте, – тихо сказал он. – Ну что, начинаем?
   Ответом ему послужили одобрительные аплодисменты и свист.
   – Хорошо, – улыбнулся Родька. – Итак… Ап!
   Он хлопнул в ладоши – и неожиданно в его руках оказалась колода карт. Родька пару раз красивым веером перекинул ее из руки в руку, а потом снова хлопнул… Колода исчезла.
   – На хороших картах обязательно сидит кто-то нецелованный, – с лукавой усмешкой объявил Родька. – Посмотрим, кого выбрала колода. Молодой человек, привстаньте!
   Под общий смех со стула поднялся известный всему институту ловелас Петька Загибов. Тут же раздался вопль:
   – Точно! Она у тебя под задницей!
   Петька, сопровождаемый хохотом зрителей, передал колоду Родьке.
   – Продолжим, – снова улыбнулся фокусник. – Сейчас мы с вами замахнемся на старика Ньютона. На него упало явно не то яблоко. Потому что…
   Он вытащил из кармана три груши. В зале снова послышался смех.
   – Да, – задумчиво проговорил Родька. – Что-то я напутал. Но сейчас исправлю.
   Он положил груши на столик, стоящий рядом с ним, накрыл их платком, а потом резко сдернул, с легким поклоном продемонстрировав яблоки.
   А дальше он легким толчком отправил их на землю. Но яблоки отказались падать, а зависли в тридцати сантиметрах над полом. Родька повел рукой вправо – и яблоки послушно последовали за ней. Потом Родька просто убрал руки за спину. Яблоки остались висеть.
   А затем, повинуясь движению головы фокусника, они вернулись на стол. Снова платок, накрывший их, и… Под платком оказались сливы.
   – Угощайтесь, очень вкусно, – засмеялся Родька, кидая сливы в зал.
   Людка поймала себя на том, что неотрывно смотрит даже не на руки фокусника, как большинство в зале. Она наблюдала за его лицом. Назвать его красавцем было нельзя, но вся его внешность невыносимо притягивала…
   Тем временем Родька превратил бумажный кораблик в хомячка, а хомячка в теннисный шарик.
   – И еще один фокус, который дался мне крайне тяжело. Если что пойдет не так – не обессудьте, я не волшебник, я только учусь.
   Он окинул зал внимательным взглядом и поманил к себе Люду.
   – Девушка, подойдите сюда, пожалуйста. Возьмите со стола бумагу и сверните ее в трубочку.
   Люда выполнила указания фокусника, хотя даже в этот момент она не отрывала от него взгляд.
   – Сейчас девушка меня загипнотизирует и у меня ничего не получится, – заметил Родька. Снова раздались одобрительные хлопки.
   – А теперь, – продолжал он, – мы попросим мою очаровательную ассистентку саму поставить в вазу эту бумагу и накрыть сверху вот этим ведерцем.
   Он вынул из-под стола небольшое ведерко, которым обычно играют дети в песочнице.
   После того, как Люда водрузила ведро на вазу, Родька повернулся к залу.
   – Обычно разные фокусники просят стукнуть по вазе волшебной палочкой или произвести другие совершенно ненужные действия, но мы обойдемся без этих сложных манипуляций. Снимите ведерко.
   – Ух ты! – Разнеслось по комнате, когда под ведерком оказался небольшой букет роз.
   – Родька, ты гений! – Крикнул кто-то из глубины зала.
   – Ну что вы, – развел руками тот. – Это же не я делал фокус, а наша очаровательная… Как ваше имя?
   – Люда, – отозвалась девушка, невольно улыбаясь.
   – Похлопаем Людочке, так успешно затмившей меня на этой сцене, – сказал Родька и первый начал аплодировать.
   После того, как хлопки смолкли, он поклонился и крикнул:
   – А теперь, дорогие зрители, фокусник хочет кушать!
   Его слова были встречены одобрительным гулом. Вечеринка начала превращаться в обыкновенные посиделки, когда вино льется рекой, трезвых за столом все меньше, а пустых бутылок – все больше…
   Люда хотела тихо выскользнуть из квартиры и вернуться к себе в общагу. Он вышла в коридор и накинула куртку.
   – Настоящий фокусник должен уметь неожиданно исчезать, – прошелестел у нее за спиной голос Родьки. – И исчезну я не один. Пойдем!
   Не дожидаясь ее согласия, он схватил ее за руку и вытянул на улицу.
   … Как прогулка превратилась в долгую ночь, не мог сказать никто из них. Просто в какой-то момент она остановилась, резко повернула его к себе и впилась в него жадным поцелуем. Почему она это делает, она объяснить не могла. Родька манил ее к себе, притягивал, завораживал. И ей было все равно, что мальчик еще совсем молодой, что у них больше четырех лет разницы, что завтра он, возможно, уйдет и забудет о ней…
   Она хотела – и она добилась своего. Желание, абсолютно звериное, не поддающееся логике, завладело ей совершенно неожиданно. И она знала, что никогда не пожалеет о своем поступке.
   А потом, в общаге, они раздевались с какой-то невероятной скоростью, даже не задумываясь о прелюдиях и ненужных словах.
   И, насладившись друг другом, долго лежали на узкой кровати. Она гладила его волосы и отвечала на поцелуи.
   – Поздно уже. Мне пора. Отец будет сильно волноваться. Он у меня человек свободных нравов, но не надо дразнить гусей.
   – Хорошо, я понимаю…
   – Но завтра… Слышишь – завтра! Я снова хочу быть с тобой.
   Она улыбнулась и поцеловала его в щеку.
   – Обязательно. Я тебе обещаю.
   На следующий день они встретились на автобусной остановке.
   – Куда мы поедем?
   – Ко мне домой. Сейчас отец за нами заедет.
   – Вот как?
   – У меня от него нет тайн. Когда вернулся, он долго расспрашивал, где я был. Ну… Я ему все рассказал. Знаешь, он так интересно на меня посмотрел, когда я узнал, как тебя зовут.
   – А твоя мама ничего не сказала?
   Он помрачнел.
   – Не люблю вспоминать… В общем, она умерла. Я живу с отцом и его женщиной. Не нравится мне слово «мачеха», да они и не расписаны. Мы с ней относимся друг другу уважительно, но без особой теплоты. Отец развелся с матерью давно, а когда она умерла, забрал меня к себе. Он хороший мужик, тебе понравится.
   Перед ними остановилась машина, дверь открылась и знакомый до боли голос произнес:
   – Садитесь, что ли, а то….
   Мужчина, сидевший за рулем, не закончил фразу. Он смотрел на Люду, а та не отрывала от него глаз…
   – У судьбы невероятное чувство юмора, – наконец выдавил из себя Давид. – Даже не знаю, что и сказать-то…
   – Папа, что-нибудь случилось? – Недоуменно спросил Родион, переводя взгляд с Люды на отца, а потом с него обратно на Люду.
   – Ох, Родя… Фокусник ты… Пожалуй, из всех твоих фокусов этот – самый гениальный, – после долгого молчания произнес Давид. – Ладно, поехали. Дома разберемся.
   И всю дорогу Люда сидела, закрыв глаза, вслушиваясь в шум мотора и музыку из колонок, только лишь бы заглушить безумие, которое черной волной поднимающееся откуда-то со дна души, лишь бы не думать о том, как дальше будет складываться ее жизнь.
   А где-то в глубине сердца бились слова, вычитанные когда-то в какой-то книге: «Судьба улыбается, судьба плачет, судьба улыбается, судьба плачет, судьба…»
   ноябрь 2007

   Пауза:
   За окном идет дождь. Просыпаюсь от его шума и понимаю, что в постели я не одна. Скашиваю глаза. Незнакомый мужской профиль четко обрисован на подушке падающим из окна мутным светом уличного фонаря.
   Плохо пить, Нина. Особенно пить много.
   Ретроспектива:
   – Это очень важное событие для нашей фирмы. Как вы понимаете, народу будет много, поэтому туда пойдем я, Константин Егорович и… Нина, наверное, вы.
   Константин Егорович морщится. Он зам генерального по коммерции. Зрелый мужик, уже давно разменявший пятый десяток, обремененный семьей и кредитами. Ему недосуг шляться по ресторанам. Но шеф сказал «надо». Константин Егорович поднимает на меня глаза в попытке найти поддержку. Я улыбаюсь в ответ и пожимаю плечами. Шеф как банный лист: прилип – и не отцепится.
   Пауза:
   Выскальзываю из постели и шлепаю на кухню. Пить хочется невыносимо. Открывая дверцу холодильника, соображаю, что я У СЕБЯ дома. Однако… Обычно я мужиков домой не вожу. Лучше уж у них. Ладно, что сделано, то сделано.
   Хорошо, что в холодильнике всегда есть кефир. Хвала мудрой голове, придумавшей этот целительный напиток! Вместе с кефиром уничтожаю две таблетки анальгина. Присаживаюсь на стул и начинаю приводить мысли в порядок.
   Зрелище, должно быть, забавное со стороны. На темной кухне сидит молодая голая женщина, перед ней стоит стакан с кефиром, а по лицу ее бегут нешуточные размышления.
   Ретроспектива:
   – Вот Егорычу повезло!
   – А че так?
   – Он и шеф на пьянку серьезную едут. Большие шишки там собираются, шеф надеется свои дела какие-то обстряпать.
   – А что ж тогда говоришь «повезло»? Егорычу там ни сесть, ни встать. Будет за шефом ходить как приклеенный, пока тому в голову очередная гениальная идея не придет.
   Общий ржач в курилке.
   – Да не! Ты не понял: шеф с собой еще Нинку берет. Егорыч, небось, на нее облизываться весь вечер будет.
   – Так тем более не повезло! Нинка ж ему не даст!
   – Да она и тебе не даст!
   – А тебе даст, что ли?
   – Не знаю, не пробовал.
   – Балабол ты!
   – От балабола слышу.
   М-да… Разговоры о том, давала ли я кому-то в фирме, ходят с того момента, как я здесь появилась. Полгода я уже тут, однако. Задержалась. Обычно меня хватает месяца на три.
   Сначала решили, что шеф себе под бок любовницу пристроил. Потом они его увидели с Зинкой. А Зинка, на секундочку, «Мисс Университет» этого года. Шикарная женщина и редкая стерва. Но умничка. Доит шефа , как корову, а он только смотрит на нее коровьими же глазами.
   Конечно, можно, предположить, что он и со мной, и с ней… Хотя иногда мужскую логику не поймешь.
   Вот так и живу я, обрастая сплетнями.
   Пауза:
   Часы показывают пять утра. Но из-за дождя кажется, что рассвет сегодня не наступит вообще. Из соседней комнаты доносится размеренное мужское дыхание. Он не храпит, а именно громко дышит.
   Включаю свет над кухонным столиком и рассматриваю свое отражение в зеркале. Зачем? Не знаю, какое-то бессмысленное движение. Возможно, ищу засосы на шее. Хотя нет. Мужчине, с которым я проснулась, лет сорок. Любимый мой возраст. Такие не торопятся, умеют любить долго и нежно, а главное – аккуратно.
   Ненавижу я заниматься сексом на пьяную голову! Тело после такой ночи не ощущает привычную легкость. Придется утром разбудить этого типа, кем бы он ни был, и потребовать исполнения любовной аэробики «на бис».
   Кем бы он ни был…
   Или не был….
   Самое неприятное, когда не то чтобы «не был», а не помнишь, было или не было. И почему он так улыбается? Помнит что-то? Или просто заигрывает?
   Тьфу!
   Ну и мысли лезут в башку…
   Ретроспектива:
   – А сейчас мы попросим подняться на сцену руководителя фирмы, которая, безусловно, известна не только присутствующим, но и многим простым горожанам. Именно она провела замечательную акцию…
   О, это про нас. Акцию придумала я. Все было просто, как колесо. На первое июня мы раздавали детям шарики с нашей символикой. Казалось бы, что может быть проще? Но ваша покорная слуга внесла в этот привычный рекламный ход небольшое дополнение: каждый ребенок мог взять столько шариков, СКОЛЬКО ЗАХОЧЕТ. Хоть сотню. Главное, чтобы ветром дите не унесло.
   В результате нашу символику разбросало по всему городу. Она болталась на антеннах девятиэтажек и носилась по паркам. Коммунальные службы сквозь зубы материли нашу компанию.
   – Нина, а ведь авторство этой выходки с шариками приписывают вам…
   Я медленно поворачиваюсь и встречаюсь взглядом с глазами мальчишки на лице взрослого мужчины.
   Пауза:
   Память постепенно начинает оживать и подавать некоторые сигналы, свидетельствующие о том, что не все из моих вчерашних вечерних похождений кануло в Лету.
   Его зовут Глеб. Точно, Глеб. Работает в конкурирующей фирме, и тоже начальником рекламного отдела, как я.
   Так…
   Значит, я переспала с представителем «вражеской стороны». Очаровательно… Шеф за такое может и башку свинтить, он у нас помешан на разных шпионских страстях. Его бы в сороковые годы отправить в СМЕРШ – ловил бы каждого второго.
   Впрочем, что у меня можно выведать ценного? Ничего. А у Глеба? Пожалуй, тоже. А то можно было бы развить легенду о том, на какие жертвы приходится идти женщине, чтобы выведать планы конкурентов…
   Ой, Нина, Нина, ты еще не протрезвела! Такие мысли могут приходить только в абсолютно пьяную голову.
   Кефир кончился. Вот же незадача какая…
   Ладно, полезем опять в холодильник, там еще должна быть минералка.
   Оп-паньки! А это еще что?
   На боковой дверце стоит початая бутылка «Dom Perignon». Очень мило…
   Как там в старом анекдоте: оптимист скажет, что стакан наполовину полный, а пессимист – наполовину пустой. Сейчас я пессимистка. Бутылка пуста наполовину. Остальная часть, судя по всему, выпита мной и моим ночным незнакомцем. Значит, мы еще и добавили…
   Интересно, когда мы успели?
   Вспоминай, Ниночка, вспоминай…
   Ретроспектива:
   – Я бы на нашем месте уже потерялся отсюда. – Мужчина с мальчишескими глазами улыбается тепло и немного смущенно. Слово «потеряться» в данном случае выглядит по меньшей мере двусмысленно. Потеряться одной? Или с кем-то?
   Он прав. Торжественные речи отгремели, шеф уже обговорил все свои дела, что видно по скучающему лицу Константина Егоровича. Обычно у него вид куда как собраннее. А сейчас, видно, он ждет – не дождется, когда закончится вся эта кутерьма.
   Домой хочется мужику. К жене и детям.
   – Кстати, меня зовут Глеб.
   – Очень кстати, – отвечаю я довольно сухо. – Как в том анекдоте: прекрасная погода, кстати, давайте переспим.
   Иногда я бываю невыносима. Язык мой – враг мой.
   Но он от души хохочет.
   – Честное слово, даже в голове не держал.
   – Ой, будет врать-то!
   – Я совершенно серьезно. Не в моих привычках заниматься амурными похождениями на подобных тусовках. А слово «кстати» произнес совершенно по другой причине. Я-то знаю ваше имя, а вы мое – нет.
   – Ну, и откуда вам известна моя скромная персона?
   – Мы работаем в одной сфере, Ниночка. Я тоже рекламщик. Но в нашу фирму пришел недавно.
   – А, простите, в какую фирму?
   Пауза:
   Дождь потихоньку прекращается. Небо светлеет. Утренние сумерки окрашивают кухню в мутные цвета. Или это у меня еще зрение не сфокусировалось?
   Весь сон как рукой сняло. Жаворонок я, ничего поделать не могу. Хотя если ложусь спать за полночь, то и встаю часиков в десять минимум. А вчера, судя по всему, мы улеглись в койку никак не раньше часа ночи. Потому что после ресторана была еще прогулка по городу.
   Интересно, о чем мы говорили? Не помню… Возможно, меня, как обычно, на пьяную голову потянуло в философию. А в этом состоянии я невыносима. Начинаю разбирать по косточкам каждую деталь. Или того хлеще – общих знакомых. А таких у нас… М-да, пожалуй, только мой шеф. Его Глеб точно знает.
   Почему-то у меня сложилось впечатление, что это довольно эрудированный человек. Впрочем, опять же, все можно списать и на хмельное состояние. Когда в голове туман, любой бред может показаться откровением.
   Но что бы мы ни обсуждали, закончилась эта прогулка у меня в постели.
   Вспомнить бы, как это произошло…
   Ретроспектива:
   Лавируя между толпящихся бизнесменов разного калибра, подбираюсь к шефу. Он увлеченно разговаривает с каким-то лысым субъектом. О работе? Слава тебе, Господи, нет.
   – … и понимаю, что мне бензин паленый залили! Да чтоб я еще раз по той трассе поехал!
   Лысый кивает со знанием дела:
   – Сам так пару раз напоролся. Ты тачку уже поменял?
   – Собираюсь. Присмотрел на прошлой неделе себе «Вольвочку».
   – Это правильно. Я вот тоже недавно на «Поршик» пересел. Летает как ласточка!
   Я деликатно кашляю.
   – Нина! – Оборачивается шеф. – Как дела?
   Делаю неопределенный жест рукой. Мне вообще непонятно, зачем он меня таскает по таким мероприятиям. Возможно, для отвода глаз потенциальным партнерам. Путь не на него смотрят, а на меня пялятся. Тактика старая, но проверенная.
   Пока еще я ему в таких целях не пригодилась. Вот Константин Егорович – другое дело. Это же не человек, а финансовый бульдог. Вцепляется в жертву – и не отпускает, пока хозяин не скажет «фу!». Он на моих глазах такие финансовые схемы в мгновение ока просчитывал! Поэтому шеф его берет с собой почти всегда. А я… Так, красивое дополнение к их дуэту.
   Кстати, лысый собеседник моего начальства пожирает меня глазами. Вежливо улыбаюсь в ответ. Таких же обидеть – ни-ни! Ибо натура у них хрупкая и нежная, несмотря на уголовное прошлое чуть ли не у половины собравшихся. Кто-то не так посмотрел – и трагедия почище шекспировской! Потом начинают искать виноватых. Какая зараза испортила отношения с Иван Иванычем? А подать ее сюда!
   Но шеф, хоть и не спит со мной, все равно ведет себя как редкий собственник. Он приобнимает меня за талию и едва слышно бормочет на ухо:
   – Я думаю, Нина, вы здесь уже не нужны. Можете потихоньку исчезнуть. Боюсь, здесь слишком много нетрезвых мужчин, которым захочется показать удаль свою молодецкую в вашем присутствии. А мне только этого не хватает. Поэтому тихо-тихо – и на выход.
   Я киваю, посылаю лысому еще одну улыбку, и двигаюсь в сторону выхода.
   Со стороны все выглядит так, как будто начальник дал своей секретарше указание интимного характера. Все в порядке вещей. Подавляющее большинство здесь присутствующих, или, по крайней мере, та часть, которая наблюдала эту сцену, наверняка решила, что мужчине приспичило удовлетворить свои самцовые потребности и сейчас он так же незаметно проследует за мной.
   Возле двери сталкиваюсь с Глебом.
   – Ты случайно здесь оказался или следишь за мной?
   – Не слежу, а наблюдаю.
   – Не вижу принципиальной разницы.
   – Слежка имеет определенную цель, а наблюдение – не всегда.
   – Ну ты завернул!
   – Умею.
   Он подхватывает меня под руку и увлекает на улицу.
   – Надеюсь, я не компрометирую тебя в глазах твоего начальства?
   Я вздыхаю:
   – Меня вообще сложно скомпрометировать, Глеб. А теперь скажи мне, если ты действительно не замышлял ничего похабного в мой адрес, чего же ты со мной идешь?
   – Провожаю тебя до дома. Можно было бы вызвать такси, но в это время оно пока приедет…
   – Не нужно такси, – отмахиваюсь я. – Я живу недалеко. И провожать меня не надо, сама доберусь.
   – Я бы на твоем месте не был столь самоуверенной, – улыбается он. – А у меня есть отвратительная привычка: если я что-то решил, то довожу задуманное до конца. И сейчас я решил довести тебя до дома.
   – А я , может, домой не хочу!
   – Тогда мы с тобой вместе прогуляемся.
   И вот сейчас самое время сказать твердое «нет», но… Что-то останавливает меня. Что? Сама не понимаю. Нет такого разумного объяснения поступкам, когда невозможно произнести «нет». А даже если и произнести, то вряд ли оно прозвучит убедительно.
   Мы идем вместе на набережную и долго-долго ходим там, и наши слова растворяются в ночном мраке, и смысл их исчезает где-то там, вне времени и пространства. Потому что есть та тонкая грань, за которой разговор перестает быть просто разговором и превращается в прелюдию к любви. И прелюдия эта звучит во мне дивной музыкой, и ее звук нарастает все громче и громче, заглушая голос рассудка. Хотя какой тут голос…
   Мы заходим в супермаркет. Как мы оказались радом с ним и почему мы туда идем? Я не знаю. Я отдаюсь на волю течения, и оно несет меня куда-то далеко-далеко, и в то же время – совсем близко.
   – Что ты будешь пить?
   – Опять пить?
   – Обязательно, – усмехается он. – Я просто настаиваю на этом.
   Сам спросил, сам нарвался. Я обвожу глазами полки со спиртным и решительно указываю пальцем на бутылку «Dom Perignon»:
   – Женщина хочет вина!
   – Чтобы не остаться невинной, – бормочет он в сторону, но я его прекрасно слышу. В трезвом состоянии он, возможно, получил бы от меня пощечину за этот каламбур. Но я радостно смеюсь:
   – А вы затейник, юноша! Ради красного словца…
   – Ламца-дрица-гоп-ца-ца, – подхватывает он.
   Бутылку мы откупориваем прямо на скамейке напротив супермаркета.
   – А где хрустальные бокалы? – Притворно возмущаюсь я.
   И вот тут происходит то событие, которое ломает все сомнения. Иногда одним поступком можно склонить чашу весов на ту сторону, когда женщина уже не может сопротивляться соблазну. Поступок этот может быть совсем незначительным, и все же…
   Он исчезает в дверях супермаркета и через минуту выходит оттуда с пакетом. Жестом фокусника он извлекает два бокала. Я на мгновение трезвею и смотрю на него гораздо внимательнее взглядом.
   – Вообще-то, я пошутила.
   – Вообще-то, я люблю иногда совершать безумства.
   Бокалы соединяются с мелодичным звоном. И этот звук стирает весь остальной шум ночного города. А вместе с шумом стираются последние сигналы здравого смысла.
   Звон разбитого стекла. Бокалы летят на землю, а я падаю в его объятия.
   Все просто и естественно. И тут уже не важно, кто первый сделал шаг навстречу. И уж тем более неважно, что мы будем говорить и думать завтра.
   Потому что это «завтра» наступит так нескоро…
   По крайней мере, в эту сказку сейчас хочется верить.
   – Идем ко мне, – слова срываются с моих губ сами, а я словно со стороны удивленно смотрю на себя. Неужели это я сама сказала? Воистину непостижимы глубины человеческие. Но уже поздно что-то менять, и поздно в чем-то раскаиваться.
   Он подхватывает меня на руки и несет вдоль набережной.
   – До моего дома еще далеко.
   – Ничего, я выдержу.
   И он действительно выдержал. С его рук я соскользнула только возле подъезда. Мы мчимся на третий этаж, я судорожно открываю дверь, поворачиваюсь к нему лицом – и растворяюсь в прикосновениях его губ: нежных, уверенных, дразнящих…
   Пауза:
   Я захожу обратно в спальню, предварительно наведавшись в ванную и накинув халат. «Ниночка, девочка моя, – говорю я себе, – я тебя не узнаю. Откуда эта ложная стеснительность? Или ты думаешь, что мужчина тебя не рассмотрел, пусть даже и в темноте?»
   Глеб лежит на спине, широко раскинув руки. Где-то я читала, что в такой позе спят уверенные в себе люди, умеющие многого добиться в жизни. Глеб такое впечатление производит.
   Ему сейчас снится какой-то красивый сон, если судить по улыбке. Жалко прерывать эти ночные… то есть, теперь уже утренние грезы, но надо будить. Нам обоим пора на работу. Мне в одну фирму, ему в другую. В конкурирующие предприятия.
   Сколько уже написано про такие жизненные коллизии! Не пересчитать. А вот поди ж ты – сама вляпалась! Ох, Нина, Нина, не дает тебе покоя твоя неугомонная задница!
   Все равно жалко его будить. Сама не знаю, почему на меня напало подобное благодушие. Обычно я просто без разговоров сдергиваю одеяло, сопровождая эти действия крепкими выражениями. Не люблю опаздывать, даже если причина этого опоздания – мои амурные похождения.
   Надо бы пойти сварить кофе…
   «Все смешалось в доме Облонских, – усмехаюсь я про себя. – В приличных домах молодые люди подают кофе в постель девушкам. А впрочем… Это же я хозяйка дома».
   Представляю, как Глеб роется на моих полках в поисках кофе и тихо смеюсь. Года два назад подружки пошутили на первое апреля и втихомолку поменяли содержимое банок. Сахар оказался солью, кофе – специями. С тех пор так все и осталось. Я привыкла, а вот гости мои, если хотят себе чайку приготовить, долго ругаются…
   Ставлю горячую чашку на тумбочку в изголовье кровати.
   – Глеб, доброе утро.
   Он открывает глаза и сладко потягивается.
   – Доброе утро, сон. Я думал, что ты мне приснилась, честное слово… Слишком уж все было… фантастично.
   – Что именно, Глеб? Проведенная ночь или сама ситуация?
   – И то, и другое, – усмехается он, хватая меня за руку и усаживая на кровать. – Нина…
   – Да?
   – В это тяжело поверить, но у меня такое впервые… Чтобы вечером познакомиться и уже ночью в постели… Не знаю, наверное, я старомоден. Мне нужно узнать женщину, влюбиться. Иначе – никак.
   – В чем дело? Ты разочарован?
   Он отчаянно трясет головой.
   – Нет-нет, что ты! Я же говорю – это просто фантастика какая-то! Тем более… – Глеб разводит руками. – Я действительно влюбился в тебя. Невероятно, то факт. Сошел с ума, как пацан. Сам не знаю, что со мной происходит.
   – А ты не занимаешься самовнушением? Неужели нельзя ко всему относиться легче: ну встретились, ну переспали…
   – А утром разбежались и забыли даже имя? – Перебивает меня он. – В этой жизни все может быть, Нина. Все. Но мне бы не хотелось, чтобы сказка закончилась так банально.
   – У тебя своеобразные представления о сказках.
   – Нормальные у меня представления. Любому человеку нужно небольшое волшебство, вера в маленькое чудо. Иначе просто исчезает смысл жить. А чудеса мы делаем сами, – добавляет он и притягивает меня к себе.
   – Глеб, на работу опоздаем.
   – Не опоздаем, – усмехается он, развязывая пояс моего халата. – Мы на нее просто не пойдем. У нас есть уважительная причина.
   – Какая? – Притворно изумляюсь я.
   – Маленькая персональная сказка, – отвечает он, переворачивая меня на спину. – Давай не дадим ей превратиться в скучную реальность?
   …Мир дробится на сотню ярких осколков. Остаются только руки и губы, губы и руки…
   А потом я отрываюсь от земли и слышу только свой стон наслаждения.
   Потом будут звонки мобильных, поиски двух пропавших руководителей рекламных служб конкурирующих фирм, возмущенные вопли шефа и его же извинения, и день плавно перетечет в вечер, а затем снова в ночь…
   И будет сказка, которая когда-нибудь закончится.
   Но только в том случае, если этого захотят сами сказочники.
 
   май 2007

   – Ты что, никогда раньше не изменял жене?
   Он пожимает плечами. Я лежу у него на груди и слышу, как ровно бьется его сердце.
   – Это ж надо, какой мне попался положительный мужчина.
   – Ага, положил тебя через неделю после начала романа.
   – Ну, по современным стандартам это даже не так чтобы быстро…
   Я беру пачку сигарет, щелкаю зажигалкой.
   – Тебя не раздражает, что я курю в постели?
   – 'Что бы подумала моя мама, увидев меня с сигаретой в кровати', – сказала пятнадцатилетняя Жаннет, лежа между Пьером и Виктором.
   Хмыкаю.
   – Мне уже давно не пятнадцать, если ты не заметил.
   – Я чту уголовный кодекс.
   – Бендер ты мой… Знаешь, я когда тебя увидела, сразу подумала: Остап Сулейманович.
   – В исполнении Миронова?
   – В исполнении Антона Стая. Послушай, ну скажи честно, Стай – это твоя настоящая фамилия?
   – Это урезанная фамилия 'Стайкин'. После войны была неразбериха с документами, дед получил паспорт с этим имечком. Ты у всех мужчин в постели выясняешь подробности их биографии?
   – У меня не такой большой опыт, чтобы говорить о 'всех'. А у тебя было много женщин?
   – Я не отношусь к тем, кто любовно коллекционирует свои победы.
   – А все-таки?
   Он молчит. Глядя ему в лицо, в очередной раз пытаюсь понять, к какому типу мужчин относится этот случайно – не случайный человек.
   Не кобель. Однозначно. Вот на таких я насмотрелась за свою жизнь предостаточно. Вначале, по наивности, принимала их слова за чистую монету. Мудрость, конечно, приходит с годами. Может быть, много лет спустя, я признаюсь сама себе, что и сегодня наивность моя не знает границ.
   В конце концов, и первые мои опыты в постели – прямо скажем, не удачные, – были именно с такими мужчинами. Холеными самцами, уверенными и наглыми. 'Тебе будет со мной хорошо, как ни с кем'.
   Ложь. Ни первый, ни второй, ни третий мужчина не дал мне и сотой доли того, о чем я читала в книжках.
   А с Антоном хорошо. С ним уютно. Он умеет делать сказку. Он умеет создавать реальность. Другую реальность, неразрывно связанную с той, где мы живем.
   – Брр, холодно-то как на улице!
   – А ты закрой глаза. Нет зимы. Есть ты и я. А все, что за окном – наша выдумка.
   Это один из наших ранних диалогов. В первый день, когда мы начали встречаться.
   Сейчас, лежа у него на груди и сладко жмурясь, когда он перебирает мои волосы, вспоминаю, как он коснулся меня в первый раз. Я сидела на ступеньках факультета и упорно пыталась выучить очередную муть. Он подошел ко мне и положил руки на плечи. У него гибкие, сильные пальцы. И массаж он делает естественно. Просто увидел, что я сутулюсь, решил размять мне спину. Без всяких задних мыслей.
   Бог ты мой, как же мне хорошо под его руками… Но это я уже понимаю потом, когда он отходит в сторону. Девчонки смотрят на меня с откровенной завистью. Он достаточно известен у себя на факультете, хоть и закончил его лет пять назад. Его до сих пор помнят. Неординарная личность, прямо скажем. Мало кто способен, например, устроить дуэль на игрушечных пистолетах.
   Именно так он отбил меня у Дениса. Классически. Не напрягаясь. Стильно.
   Денис появился в моей жизни спонтанно, как и многие. Впрочем, сама нарвалась.
   – Алла, будь человеком, помоги сделать соцопрос.
   Это Вика, подружка, соседка по съемной квартире. Ну как не помочь человеку?!
   – Ладно, Бог с тобой. Давай свою анкету. Кого тебе надо в жертву принести?
   – А вон, видишь, припанкованный такой сидит?
   Брать интервью в библиотеке – это, кончено, номер еще тот. Ну да ладно.
   – Простите, мы делаем соцопрос, можно отвлечь вас на минуту?
   М-да… панк, читающий Сартра – это что-то. Наверное, он с философского. А впрочем, наше высшее усредненное образование заставляет изучать философию каждого. Инженер без знания высказываний Сократа – это, знаете ли, моветон…
   Молодой человек с серьгой в ухе, стрижкой 'ужас на крыльях ночи' и в майке 'Король и Шут' оценивающе на меня смотрит. Конечно же… Будь я на пару десятков лет старше и не такая смазливая, сразу бы дал от ворот поворот.
   – Ну, давайте…
   Денис. Насчет образования не угадала. Он историк. Двадцать один год, на пару лет с небольшим меня старше. Отвечает немного снисходительно, как бы устало. Ну да, конечно же, он гитарист, звезда, оригинал, на таких девочки должны вешаться. Тем более, стиль опять же…
   Очень приятно, Денис. Как меня зовут? Ой, а это обязательно? Ха-ха-ха… Ну, хорошо, Алла. Что, и телефончик дать? Вот так сразу? Ну, записывайте. Только учтите: это не мой личный, я снимаю квартиру. У нас хозяйка строгая. Позвонить сегодня? Ну, хорошо, я подумаю… Всего хорошего, пока-пока!
   Денису повезло, что я просто не успела завести себе здесь молодого человека. Просто после Леонида я зареклась иметь парней в другом городе. А мотаясь туда-обратно, сильно не разгуляешься. Полтора месяца сессии – не лучший вариант для заведения романов. Впрочем, на безрыбье и рак рыба.
   Леня… Моя большая ошибка. Очень большая. Слезы опять наворачиваются на глаза. Нет! Нет! Нет! Я же обещала, что буду сильной! И никогда не поступлю так…
   И тут жизнь столкнула нас лоб в лоб со Стаем…
   Интересно, как он раньше меня не замечал? Ведь появился он вместе с Никитой еще во время моего поступления в универ, полтора года назад. Ангел-хранитель местного масштаба.
   – Народ, знакомьтесь, это Стай! – Никита, как обычно, сияет улыбкой до ушей.
   Народ смотрит на Стая настороженно. В отличие от нашей сдающей братии, он одет строго и со вкусом. Это уже потом мы узнаем, что он работает в серьезной структуре, что его корочки открывают многие двери. Впрочем, он не кичится этим. Он легок. А когда у него в руках появляется гитара, все замолкают. Потому что нет песни, которую бы он не знал.
   – А битлов слабо? – Подкалывает его кто-то из наших.
   – Конкретнее, юноша, – оживляется Стай. – Альбом, год, песня?
   И пошло-поехало. 'Girl', 'She loves you', бессмертная 'Yesrerday', 'Желтая подлодка'…. Эх-х, умеет завести парень! Полчаса битлов без перерыва – не баран начхал.
   – Стай, а ты правда работаешь ТАМ? – Спрашивает кто-то из наших, делая жест в сторону белого здания с ажурными окнами.
   Он только усмехается.
   – А разница есть?
   Потом он появляется вместе с Никитой время от времени, иногда без гитары, но зато постоянно с хорошим настроением. И делится им со всеми.
   – Добрый день, Антон!
   Это преподавательница немецкого. Так мы узнаем настоящее имя Стая.
   – Guten tag! – Приподнимается он, откладывает гитару в сторону и начинает трепаться с ней о чем-то по-немецки. Госпожа Здряева, гроза студентов, заливисто хохочет какой-то его шутке.
   – Что вы здесь делаете, Антон?
   – Да вот, поддерживаю морально студентов.
   – О! Господа, у вас очень сильный ангел-хранитель, – многозначительно улыбается Здряева и исчезает в коридоре.
   – Стай, так ты какой язык учил? – Впервые обращаюсь к нему я.
   – Здесь – немецкий, – улыбается он. – В школе – английский. Мне вообще языки легко даются.
   Да, теперь я это знаю хорошо. Ведь это ты гонял меня по английским неправильным глаголам до посинения.
   – Еще раз! Давай еще раз! Do-did-done, go-went-gone, meet-met-met.
   – Стай, я устала, я уже не могу!
   – Ничего. Тяжело в лечении, легко в раю. Поехали! Глагол 'сказать'!
   – Э-э… Ну.. 'say'.
   – Все три формы!
   – 'Say', 'said', 'said', кажется…
   – Молодец! Ты все можешь! Я в тебя верю!
   Он настойчив. До безобразия. И когда он посмотрел на меня впервые как на женщину, когда сказал 'пойдем со мной', я поняла, что сопротивляться – бесполезно.
   – Стай, но у меня есть молодой человек, и вообще…
   – Да? – Он смотрит на меня с едва заметной иронией. И я понимаю, что мои аргументы слабы и беспомощны. Что Денис выигрывает одним – молодостью. Впрочем, и Стай не старик. Ему двадцать восемь. На десять лет меня старше. Стай берет обаянием и какой-то тихой мудрой философией.
   Я знаю, что он женат, и меня почему-то это не останавливает.
   – Стай, но почему, почему? Ведь я знаю, что у тебя есть жена, сын… И меня все равно тянет к тебе!
   – Потому что я дарю тебе – романтику. Другую реальность. Там, где нет условностей.
   С Денисом они пересеклись на экзамене по зарубежке. Зачем Дэн приперся в этот день – не знаю. Соскучился. Мы стоим, курим у окна. Говорить нам не о чем: у меня все мысли в древних греках. И тут его лицо каменеет. Он давно подозревал, что Стай на меня положил глаз, хотя в первый раз мы с Антоном поцеловались… ах да, всего два дня назад на тот момент. А кажется – вечность.
   Мы бродили по набережной, и он рассказывал мне о разных пустяках. Вечер, звезды, река… Все располагало к романтике.
   – Кстати, – вспомнил он, открывая бутылку шампанского над водой. – Ты мне обещала выпить на брудершафт. Так что, прозит!
   Действительно, обещала. Глупая шутка на дружеской вечеринке, куда меня привели – я это узнаю уже потом – по его просьбе. Дурачась, показала ему язык и тут же получила в ответ реплику: 'Это что, намек на поцелуй? Хорошо, мы с тобой выпьем на брудершафт. Как-нибудь потом'.
   – Конечно же, Стай. Обязательно! Ха-ха-ха…
   Я не знала тогда, что он выполняет все свои обещания. Даже сказанные несерьезным тоном.
   Первое касание губ даже где-то невинно. А уже потом, полчаса и сотню поцелуев спустя, во мне просыпается запоздалое раскаяние и я шепчу: 'Вообще-то, я с женатыми мужчинами не целуюсь'.
   – Я заметил, – улыбается он, закрывая мне рот горячими губами на февральском морозе.
   Эти воспоминания мелькают передо мной, как кадры кино.
   Стай подходит к нам, улыбается Дэну, чмокает меня в щеку.
   – Ну что, страдалица? Как там поживают Одиссей с Гераклом?
   Откуда-то из воздуха передо мной появляется ярко-алая роза. Февральские розы. Боже мой, я поднимаю глаза и понимаю, что пропадаю, пропадаю, пропадаю…
   Денис пытается что-то вякнуть, он еще пыжится, он знает, что проигрывает, но Стай спокоен и тверд. Он идет напролом, как танк.
   – Дуэль, молодой человек? Никита, будь другом, сбегай через дорогу, там в детских товарах купи нам пару пистолетов с присосками.
   Народ ржет. Денис наливается краской. Никита возвращается через пять минут.
   – Джентльмены, вы будете стреляться в коридоре или в на улице?
   Стай знает, как навязать свои правила игры. Он умышленно становится против солнца, давая своему сопернику преимущество.
   – Теперь сходитесь! – Фальшиво поет Никита. Да уж, Онегин и Ленский…
   И тут я понимаю, что отчаянно хочу НЕОБХОДИМОГО результата. Я по-настоящему волнуюсь только за ОДНОГО из этих двоих. Я хочу, чтобы Денис промахнулся.
   Но он стреляет первым, и попадает. Стай картинно сползает по стене.
   – Что здесь происходит? – В коридоре появляется Ольга Львовна Кернич. Это ей мы сейчас будем сдавать экзамен.
   'Покойник' Стай вещает с закрытыми газами:
   – Ой, только не говорите, чтоб вам было бы неприятно, если б из-за вас стрелялись мужчины. Пусть даже на игрушечных пистолетах.
   – Антон, ты все такой же…
   – Буду умирать и зубоскалить, я знаю. – Он поворачивается ко мне. – Нет, ну что за дамы пошли, а? Тут меня убили, а она даже не сделала вид, что пригорюнилась.
   Вскочив, Стай галантно подает руку Кернич.
   – Ольга Львовна, позвольте угостить вас кофе. Все равно до экзамена еще время есть.
   Она мнется мгновение, а потом спускается с ним вниз, в бар. До нас доносится ее голос:
   – Антон, Антон, ты же солидный человек, работаешь в таком заведении, надо стиль соблюдать!
   – А я его и соблюдаю. С точностью до наоборот.
   Денис подходит ко мне, он хочет сказать что-то, но я его останавливаю ладонью.
   – Все. Прости, но все.
   – Алла, ты чего?
   – Я сказала – все.
   И потом, после экзамена, я бегу на встречу к Антону и не знаю, убить его готова или наоборот – зацеловать до смерти. Он стоит без шапки, и мягкий снег ложится ему на волосы холодной сединой. Я понимаю, что сейчас мир сойдет с ума, и я вместе с ним…
   Мы заходим в какую-то квартиру. Позже я узнаю, что тут живут его родственники, но сегодня их дома не будет. И теперь дороги назад у меня нет. А впрочем, нужна ли эта дорога?
   Попрощавшись со своими моральными устоями, я таю в его руках.
   – Все, давай остановимся, – неожиданно отстраняется он. – Добром это не кончится. Я не хочу тебя соблазнять сейчас. Не люблю торопиться.
   – Почему?
   Вопрос выпрыгивает из меня, прежде чем я понимаю, какую плотину рушу одним словом. Стай пристально смотрит мне в глаза. Этот взгляд осязаем. Я просто чувствую, как он пронизывает меня насквозь.
   … И наверное, поэтому я не ощущаю, как он начинает раздевать меня. Уверенно и нежно. А потом остаемся только мы двое наедине с нашей страстью.
   Будто со стороны я слышу свое невнятное бормотание по поводу того, что 'не особо искушена в сексе', и краснею, потому что понимаю, что говорю глупости, и тут же на меня водопадом обрушивается нега и томление, когда он обнимает меня и на мгновение задерживается перед тем, как поцеловать меня:
   – Мне не важно, сколько у тебя было мужчин. Я просто хочу, чтобы сейчас тебе было хорошо.
   … И словно дурманящий туман застилает мне глаза, когда он опускает меня на кровать и начинает эту сладкую игру в безумие. И только тут я начинаю постигать, как это – получать наслаждение от каждого движения, от каждого слова, от каждого вздоха. Мои робкие стоны – я все еще боюсь, что нас услышат соседи или еще кто ненужный – становятся громче.
   – Девочка моя, моя девочка… Ты изумительна. Я схожу с ума от твоей наготы, от твоих ласок, от тебя, такой родной и нежной.
   И я хочу ему возразить, что не такая уж я изумительная, и что он наверняка просто хочет меня подбодрить, и что все равно у меня ничего не получится и в этот момент…
   – Стай!!!
   Я кричу его имя, притянув к себе, обхватив ногами, прижимаясь к нему все крепче, желая растянуть эти мгновения. И имя его – как заклинание:
   – Стай, Стай, Стай….
   Обжигающе горячая волна прокатывается по всему телу. Растворившись в ней, я падаю в бесконечность…
   Из моих глаз текут слезы.
   – Господи, я реву как дура…
   – Это просто страсть. Это просто мы. Не думай ни о чем. Будь моей. Вся. Полностью.
   … И снова начинается игра тел, игра губ, игра горячих и безумных слов, игра мужчины и женщины. Самая серьезная игра этого безумного мира. Разметавшись на простынях, я переживаю самые свои дерзкие фантазии, самые бесстыжие истории, прочитанные в детстве.
   И все это – есть. Не выдумка писателя, не бред юнца, не хвастовство потертых мужичков. Есть настоящая жизнь. Наслаждение на грани с болью. Радость с крупицей отчаяния. Сплетение бытия и небытия.
   А потом я чувствую, как по его телу пробегает дрожь, как он расслабляется и его поцелуи из страстных превращаются в благодарные.
   Мы долго лежим так: я снизу, ощущая приятную тяжесть его тела, он сверху, касаясь моего лица губами. Потом он переворачивается на спину, а я кладу голову ему на грудь.
   – Мы грешны, Стай…
   – Разве чувство к женщине может быть грехом? Это вопрос философский, Алла. Если нам вдвоем хорошо, то все запреты и правила – условны. Или тебя волнует то, что будет дальше?
   – Стай, я не маленькая девочка… Не будет никакого 'дальше'. Еще пара-тройка встреч, потом я уеду домой, а когда вернусь на следующую сессию, ты меня уже забудешь. Вот и все… Быть твоей постоянной любовницей я не хочу, это неправильно, а семью ты не бросишь, я знаю, как ты к сыну привязан. Все закончилось, Стай. Не успев начаться. Это дорога в никуда.
   Он приподнимается на локте.
   – Девушка, вас зовут Кассандрой? Вы способны предсказывать будущее, но вам никто не верит? Прорицание – ваше профессия?
   В его взгляде нет улыбки. Он смотрит серьезно, напряженно. Он задает вопрос без ответа. Я пытаюсь поймать ускользающую мысль, но она только дразнит меня, виляет хвостом – и исчезает где-то там, далеко… Что-то не так, что-то я упустила, мне не хватает ни слов, ни опыта, чтобы понять, где эта грань между разумом и чувством, золотая середина, где притаилась истина. А он все смотрит и смотрит на меня…
   – Дорога в никуда, малыш, – это просто красивая фраза, – наконец произносит он. – Ты не можешь увидеть весь путь, если стоишь в самом его начале. Он петляет, он извилист, он коварен и прекрасен. Нет никакого 'завтра'. Есть 'здесь' и 'сейчас'. Надо сначала пройти до ближайшего поворота, чтобы понять, а куда идти дальше. И с кем. Вся наша жизнь, если задуматься – это дорога в никуда. Но это не значит, что мы должны ложиться в пыль, не успев сделать первый шаг. С точки зрения морали мы поступаем неправильно. С точки зрения нашего внутреннего мира, где есть только ты и я, мы только начинаем движение. И мы готовы набить шишки на том пути, где ошибались сотни до нас. И мы ошибемся. Быть может…
   Мне нечего сказать ему в ответ. А ночью, проснувшись и не найдя его рядом, и вспомнив, что сплю не у него дома, я буду снова и снова прокручивать в голове эту фразу – 'сначала надо пройти до ближайшего поворота'. И понимать, почему делают глупости даже самые мудрые женщины.
   И верить, что даже совершив ошибку, я не раскаюсь…

   Сессия не располагает к хорошему настроению. Никогда. Вне зависимости от того, как ты учишься. И нервирует все: звонки родителей, замечания сестры, внимание молодых людей на улице. Короче, готова рявкать на каждого встречного. Тем более, когда за окном плюс двадцать пять, и ты вместо того, чтобы лежать где-нибудь на берегу, потягивая «Кока-Колу», валяешься в душной комнате и бороздишь безбрежный океан исторических исследований.
   Закопавшись в учебниках и теряя последние остатки здравого рассудка над похождениями древних и не очень русичей, я чуть было не вышвырнула в окно внезапно заоравший пейджер.
   – А, чтоб тебя разорвало! – В сердцах сказала я. – Ну кому еще неймется?
   «Люди делятся на две категории», – глубокомысленно сообщил неизвестный абонент. – «Одни сдают сессию. Другие имеют привычку появляться не вовремя, но у них есть коньяк, расширяющий сосуды и улучшающий умственную деятельность. Коньяк есть у меня. Ну, так я зайду?»
   Даже если б под этим сообщением и не стояло подписи, я б и так поняла, кто это. В принципе, как раз-то на него злиться причин у меня не было: он был друг-подружка. Причем внезапные появления уже стали его «фишкой». Он то пропадал на полгода, то напоминал о себе раз в неделю. Странный он мужик. Внешность у него – прямо скажем, не Ален Делон, но что-то в нем есть. И обаятельным умеет быть, зараза! Но надо признать: на меня он свой шарм старался не распространять. С какой радости – неизвестно.
   Хитрый он. Его рабочий номер мне неизвестен, а дома он появится, наверное, ближе к полуночи. И не позвонишь.
   – Ладно, придет – выгоню, – решительно сказала я и вернулась мыслями к учебникам.
   Звонок в дверь застал меня на самом трудном абзаце. Мысли разбегались в стороны, и я поймала себя на том, что одно предложение перечитываю уже раз в пятый.
   – Ты действительно не вовремя, – эта заготовленная фраза слетела у меня с языка уже когда я открывала дверь.
   Он стоял, небрежно облокотившись на перила. Светло-зеленые брюки, белая рубашка… В одной руке – кейс, в другой – фляжка коньяка.
   – Хорошо, не хочешь впускать меня, впусти его, – он встряхнул бутылку. – Только не говори мне, что во время сессии ты не пьешь. Все равно я оставлю коньяк у тебя, и долго ты с учебниками не проваляешься.
   Он был прав. Заниматься историей, когда в пяти метрах от тебя стоит дагестанский пятизвездочный – дело гиблое.
   – Тем более что там того коньяка – двести грамм. – Он прошел в комнату и поставил фляжку на стол. – Тащи рюмки, и лимон, если есть.
   «Ну почему я не дала ему отпор сразу?» – Эта мысль преследовала меня, пока он легким жестом разливал коньяк.
   – Прозит! – Он поднял рюмку. Чтоб все хорошее, в том числе и сессии, заканчивались быстро, а все хорошее, например, коньяк – растягивалось подольше.
   – Ага… – сказала я и подумала про себя «Плакали сегодня мои занятия». – Ты извини, но я тебя скоро выгоню, у меня еще дел по горло.
   – Не будь занудой, – улыбнулся он. – Иначе вылью коньяк прямо на тебя. Примешь, так сказать, кожным покровом. И потом оближу, чтоб не потерять ни капли этого замечательного напитка.
   – У тебя столько нахальства не хватит.
   Ох, зря я это брякнула! Он же только и ждал, когда я поддамся на его провокацию. Окунул палец в рюмку и, резко наклонившись, провел им по моей шее.
   – Слушай, ну ты совсем охамел.
   – Подожди, я еще не выполнил вторую часть своей угрозы.
   Я и опомниться не успела, как он уже крепко держал меня за плечи. Его язык коснулся участка кожи за моим ухом и скользнул вниз. Я сначала хотела оттолкнуть, а потом неожиданно поняла, что мне это приятно. Даже слишком.
   У меня из горла вырвался стон.
   «Ну все, вот теперь никакие учебники мне не светят», – обречено подумала я, понимая, что уже не стою, а полулежу на диване, а его губы спускаются ниже, в то время как руки расстегивают легкую летнюю одежду.
   Закрыв глаза, я чувствовала, как нежно и терпеливо он меня раздевает. Губами он действовал все смелее, перемещаясь по животу, лобку, а потом он раздвинул мои ноги и я почувствовала, как его горячий язык потихоньку касается самого запретного места моего тела..
   – Еще, еще… – Боже, неужели это я? Ох, совсем пропала баба… Он ласкал меня все сильнее и сильнее, в какой-то момент я поняла, что если он сейчас остановится, я сама заставлю его продолжить.
   – Господи, как хорошо… – Я никогда не думала, что он способен на такое виртуозное управление женским телом. Я сама двигалась навстречу ему, извивалась, разводила и снова сводила ноги, а его язык все так же продолжал играть со мной, заводя до предела.
   Кончила я резко и сильно. Меня просто выгнуло от оргазма. Его голову я рефлекторно прижала к себе крепче, и не хотела отпускать до тех пор, пока не пройдет последняя судорога восторга.
   – Возьми коньяк. – Улыбаясь, он протянул мне новую рюмку. – Помогает расслабиться.
   – Разденься. – Я сама от себя не ожидала такого командного голоса. – Иначе я тебя просто изнасилую.
   – Подожди. – Он резким движением опрокинул рюмку коньяка, выдохнул и снял рубашку. – Не спеши.
   Я положила руки на его обнаженные плечи и закрыла глаза. Он опять опустил голову между моих колен. В этот раз он был намного жаднее. Он не просто ласкал языком, он пил меня, доводил до исступления снова и снова, руки скользили по моей груди, бедрам, ногам. Я кончила раз, другой, третий…
   – Все, остановись! – Эти слова вырвались у меня совершенно неожиданно. – Возьми меня! Возьми!
   … Мои руки лежат на его ягодицах. Я сама хочу направлять его движения, но он дразнит, входит в меня не полностью, а по чуть-чуть, и когда кажется, что сейчас я почувствую его до конца, он резко подается назад, и снова начинает меня дразнить.
   – Ну, давай же, давай! – Я начинаю яростно двигать тазом навстречу ему, приближая оргазм. Но он сдерживается. А вот я – нет. Меня будто вращает в огромной центрифуге, разбрасывая в стороны звезды и галактики. Когда эта карусель прекращается, я открываю глаза. Он нежно касается моей щеки.
   – Не спеши… Какая же ты все-таки торопливая…
   Теперь он входит в меня намного резче. Я вскрикиваю и через пару движений снова уплываю в космос. Он целует мои губы, и я отвечаю ему с какой-то дикой страстью. Он движется все быстрее, его ладонь сильно сжимает мою грудь…
   Кажется, в этот раз я просто на пару секунд потеряла сознание. Его губы касаются моего соска, и я благодарно глажу его по волосам.
   – У нас еще остался коньяк?
   – Коньяк-то еще есть, – он протягивает мне фляжку. – Но… Понимаешь, дело в том, что мы тут немножко набезобразничали.
   Я слежу за его взглядом и начинаю смеяться. На моих конспектах лежит опрокинутая рюмка.
   – Ничего… Теперь они будут пахнуть романтичным свиданием.
   – Ты не устала? – В его голосе слышится какой-то мальчишеский азарт.
   – А ты еще на что-то способен? – Подзадориваю его я, хотя и так понимаю, что способен, да еще как!
   В окно врывается легкий ветерок, обдавая наши тела свежим дыханием. Я кладу ноги ему на плечи и не отрываясь смотрю в его глаза. И мир снова начинает вертеться перед моими глазами.
   … А на полу, шелестя мокрыми листами, лежит тетрадка, благоухающая коньяком.

   – Ого! – Лана распахнула дверь, даже не дождавшись звонка. Характерная поступь говорила сама за себя: по лестнице поднимался Вадим. В начальных классах средней школы его походка служила предметом насмешек одноклассников. У Вадика был дефект стопы, поэтому ходил он, немного раскачиваясь из стороны в сторону.
   – Привет, – хрипло сказал Вадим. В одной руке он сжимал букет цветов, в дугой была бутылка.
   «Вино», – наметанный глаз Ланы видел определил содержание упаковки. – «И явно не дешевое. С чего это он?»
   Вадим и Лана были хорошими друзьями в школе, потом он даже пытался за ней ухаживать, но впоследствии махнул на это дело рукой, объяснив себе, что дружеские отношения их устраивают больше. Потом, поступив в университет, он завел себе девушку, и с тех пор появлялся довольно редко, так, больше для проформы.
   «А он явно похорошел с момента нашей последней встречи», – удивленно отметила про себя Лана. – «Или я просто не замечала этого раньше?»
   – Мне так и стоять на пороге, или все-таки впустишь? – Вадим произнес это с едва заметной иронией. Он вообще научился за свою жизнь относиться к происходящему с чувством юмора. В школе ему это не пригодилось, зато в университете он сразу стал весьма популярной личностью и завел массу полезных знакомств. Закончив вуз, он довольно быстро нашел себе перспективную работу и стал стремительно делать карьеру.
   – Входи, Сильвер. – Лана тряхнула головой и каштановые волосы рассыпались по плечам.
   Сильвером его прозвали классе в третьем, все за ту же походку. Сначала звали Пиратом, потом Капитаном, а когда в классе началось повальное увлечение «Островом Сокровищ», кличка «Сильвер» пристала к нему намертво.
   Вадим протянул ей цветы и вино.
   – Я ненадолго, Лан. Минут на тридцать-сорок, потом бежать надо, может, с клиентом придется встречаться.
   «Жаль, что не надолго», – чуть не вырвалось у девушки, и она даже сама удивилась своему порыву. – «С чего это я?» – пронеслось у нее в голове.
   – Куда куртку повесить? – Пристально посмотрел он ей в глаза.
   – Да можешь прямо здесь… Подожди, я тебе плечики дам. – Лана взяла у него куртку. – Ткань какая хорошая… «BOSS», что ли?
   – Ты не поверишь, но это шьют у нас в городе, – усмехнулся Сильвер. – Наверное, это у меня такая странная патриотическая жилка: покупаю наше, даже туфли, хотя с моими костылями мне активно рекомендуют итальянскую обувь.
   – Девушки, не выходите замуж за иностранцев, поддержите отечественного производителя, – рассеянно сказала Лана, вспомнив дурацкую фразу из радиоролика. Последний ее ухажер был, кажется, шведом… Или нет, швед был раньше, а этот, кажется, приехал из Швейцарии.
   – А ты неплохо живешь, – заметил Вадим, открывая бутылку и с любопытством рассматривая полку с различными сувенирами. – Ого! А это, интересно, у тебя откуда?
   Он подошел к книжной стойке и ловко вытащил подарочное издание «Божественной комедии». Сильвер был редким книгочеем, и первым делом, приходя в гости, изучал библиотеку хозяев.
   – Это так… Подарок, – отмахнулась Лана.
   – Не иначе как от молодого человека, – Вадим аккуратно поставил Данте обратно на полку. – В таком случае, у него хороший вкус. Впрочем, если он выбрал тебя, то этот факт не подлежит никакому сомнению.
   – С чего это ты взял, что от молодого человека? – Спросила Лана. Впрочем, Вадим не ошибся: эту книгу ей подарил Артур, видимо, считая, что таким образом он поднимет свой интеллект в ее глазах. С Артуром она встречалась рекордно короткое время: что-то около тридцати часов, и за это время он успел ей надоесть хуже горькой редьки. Меньше чем через двадцать минут после знакомства он уже предложил постель, и она, даже сама не зная почему, согласилась. Любовником он оказался никудышным, и только укрепил Лану в мнении, что все мужики – самовлюбленные самцы.
   «И чего мне так не везет? Находят же себе нормальных мужей бабы, у которых ни кожи, ни рожи. А я ж не уродина, и вот тебе на…»
   Она украдкой бросила взгляд в зеркало, отразившее ее ладную фигурку. Лана была действительно очень красивой девушкой. Поначалу, лет в четырнадцать, ей очень льстило внимание мужчин, но теперь, в двадцать семь, ничего кроме раздражающей скуки, оно не приносило.
   «Да что это я? Настроение из рук вон…» – Лана пригубила вино из высокого бокала.
   – Недурственно, – сказала она, покатав на языке кисло-сладкую каплю. – Только не говори, что делают тоже у нас.
   – Не скажу, – засмеялся Вадим. – Это мне привезли из Грузии. Я сделал одну небольшую работу, а это, так сказать, дополнение к гонорару.
   – Ну… Кому дарят книги, а кому вино, – пожала плечами Лана.
   – Да, но только вот книги стоят у тебя нечитанными, а вино я, как видишь, употребляю по назначению.
   – Ну, не совсем, – улыбнулась Лана. – Лучше б ты его любимой девушке принес. – Устроили бы вечер при свечах…
   Она внезапно осеклась. Сильвер молчал как-то уж слишком выразительно.
   – Вот именно, – с неожиданной хрипотцой в голосе сказал он.
   Лана подняла голову и встретилась с пронзительным взглядом его сине-серых глаз. Смысл сказанного дошел до нее не сразу.
   – Вадик… Ты чего…
   Он поставил бокал на журнальный столик и медленно, даже как-то слишком медленно подошел к ней и положил руки ей на плечи.
   – Я не знаю, что на меня сейчас нашло, но уж лучше я это сделаю сейчас, чем не сделаю вообще, и потом начну жалеть, – сказал он.
   – Не… – Лана хотела сказать «Не надо», но неожиданно поняла, что не хочет этого говорить. Вадим как будто выключил в ней механизм сопротивляемости. «А, будь что будет», – неожиданно подумала она и подалась ему навстречу.
   Его губы оказались на удивление нежными. Целуясь, Лана даже не заметила, как он расстегнул ее халат, и она осталась только в нижнем белье.
   – Вадим, ну зачем… Остановись… Пожалуйста.
   «Зачем я это говорю? Ведь я хочу, чтоб он продолжал. Господи, да что же такое происходит?»
   – Лана… – Его тихий голос действовал возбуждающе и успокаивающе одновременно. – Я не хочу говорить банальных фраз о том, что хочу тебя, ты наверняка слышала их предостаточно в своей жизни. Ведь так?
   – Так, – откликнулась она, понимая, что в ней начинает подниматься откуда-то снизу теплая волна.
   – Поэтому я лучше промолчу, – сказал Вадим.
   Его рука как-то незаметно скользнула по спине. Лана повела плечами, освобождаясь от расстегнутого лифчика.
   – Где это ты так натренировался? – Попыталась она скрыть за улыбкой свою смущенность.
   – Да я вообще учусь быстро, – Вадим провел ладонью по ее груди, совсем рядом с соском.
   – Вадик… Вадечка… Да что ж ты со мной творишь? – Лана поняла, что возбуждена до предела. Больше всего ей хотелось, чтоб бывший одноклассник сжал грудь в руке, но он не торопился, водя пальцами по плечам, груди, шее.
   – Я… – Она с ужасом поняла, что сейчас скажет именно то, что искренне не говорила никогда никому из своих мужчин. – Я хочу тебя, Вадик.
   Диван тихо скрипнул под тяжестью двух почти обнаженных тел. Бывших одноклассников теперь разделяли только две полоски ткани.
   – Вадик, Вадик… А-а… – Застонала девушка, когда его губы начали покрывать короткими поцелуями ее кожу.
   «С ума сойти, я же сейчас кончу», – неожиданно поняла она. Вадим коснулся кончиками пальцев ее бедра. – «Надо было прожить почти тридцать лет, чтобы узнать, где же все-таки находится самый чувствительный участок моего тела».
   – Лана, Лана, какая же ты красивая, – в голосе Вадима было столько нежности, что девушка вздрогнула от сладкого предчувствия приближающегося экстаза.
   «Совсем как девчонка». – Это была последняя трезвая мысль, после которой ее накрыло волной оргазма.
   Сильвер терпеливо ждал водя рукой по ее ладони.
   – Вадик, я… Я кончила, – тихим шепотом произнесла она.
   – Я знаю. – У него был на удивление серьезный взгляд. – Закрой глаза. Расслабься. Ты напряжена. Доверься мне.
   Лана откинулась на подушки, завела руки за голову и прикрыла глаза. Вадим склонился над ее губами.
   – И не сопротивляйся, – тихо сказал он.
   – И не подумаю, – улыбнулась она, чувствуя, как его руки стягивают с нее трусики. Вадим поцеловал ее живот, потом начал спускаться губами все ниже и ниже.
   – Вадик, а как же твой клиент? – Пробормотала она.
   – У меня уважительная причина, – усмехнулся он, проведя пальцами по внутренней стороне ее бедер. – Крайне уважительная, – язык Сильвера на мгновение задержался рядом с холмиком в низу ее живота и начал опускаться ниже.
   Еще никогда в своей жизни Лана не испытывала такого безумного ощущения наслаждения. Ей казалось, что качается не только комната – стены, пол, потолок – но и весь мир. Испытывая оргазм за оргазмом, она не отдавала себе отчет, что уже не стонет, а громко орет.
   – Вадик, милый, еще, еще, пожалуйста, родной мой, о-о-о… Да возьми же ты меня!
   – Подожди, – он потянулся рукой к карману рубашки.
   – Не надо, – перехватила она его мысль. – Не хочу я предохраняться. Мне надо почувствовать тебя всего, полностью…
   Вадим вошел в нее сильно и нежно. Ритмичные движения его тела снова заставили Лану извиваться в сладких судорогах.
   – Милый, я хочу чтобы у нас это было одновременно. Хорошо?
   – Как скажешь, – Сильвер двигался все сильнее и сильнее, наращивая темп.
   – В меня, пожалуйста, в меня, слышишь? – Сама не зная почему, она желала, чтобы его семя сейчас оказалось в ней.
   – Да, любимая, да… – Его мускулы напряглись в ожидании оргазма. – Лана… Ну же…
   Перед ее глазами все поплыло. Короткое мгновение растянулось в вечность. Ей показалось, что его глаза из серых становятся синими-синими и бездонными, как море. И в этих глазах она растворяется без остатка.
   В наступившей тишине часы стучали так громко, как будто вместо батареек в них вставили роту солдат в тяжеленных сапогах.
   – Только не уходи сейчас никуда, хорошо? – Она просила его остаться так, как ребенок просит сладкого. Внезапно ей стало ясно, что он превратил ее в покорную и безмятежную женщину, которой надоело быть сильной и хочется отдохнуть от всей суеты на мужском плече. – Можно, я у тебя на груди подремлю? – Сонно пробормотала Лана, проваливаясь в сон.
   – Спи, родная, – откликнулся он.
   Она проснулась от шума за окном. В соседний магазин приехала машина с товаром.
   "Который час?" – сонно подумала она, хлопая рукой по тумбочке, где обычно лежали часы с подсветкой.
   – Ой! – Ее пальцы коснулись чего-то острого. – В мгновение проснувшись, она резко открыла глаза. Рядом с ней в постели никого не было. А на тумбочке лежала ярко-алая роза, к которой Вадим приколол записку.
   "Доброе утро. Будить не хотел: ты спала слишком сладко, и даже не пошевелилась, когда я вернулся с цветами и начал тебя целовать. Поскольку не люблю поцелуи безответные, рассчитываю вернуть их сегодня вечером".
   Лана рассмеялась, бодро вскочила с кровати и ринулась в душ. Упругие струи воды заструились по ее телу.
   "Ну, держись, сегодня я тебя измотаю", – задорно подумала она. Мыслями она уже была в вечерней сказке, которую ей обещало новое свидание с бывшим одноклассником.
   Разлука
   Земфира Кратнова
   Когда-нибудь это должно было произойти.
   Рано или поздно.
   Взрослые люди, мы понимаем: ничто не вечно в этом лучшем из миров. В том числе и те отношения, которые мы сами взрастили.
   Больше всего на свете я ненавижу агонию чувств, когда парочка тужится из последних сил, сохраняя на лицах вымученные улыбки. Зачем? Мы не сопливые подростки, верящие в то, что у них «это навсегда, до тех пор, пока смерть не разлучит нас».
   Мы не романтики. Мы практики. И в этом наша боль и беда.
   Уже не так бьется сердце в предвкушении встречи. Уже не так сбивчивы слова. Уже нет тех милых глупостей, которыми обмениваются влюбленные вне зависимости от возраста.
   Все стихает, исчезает, перегорает. И ветер, буйный вихрь окружающей нас действительности, подхватывает этот разноцветный пепел, унося его куда-то в прошлое, слабеющим эхом отражаясь от неприступных стен непонимания, которые мы с каждым мгновением делаем все выше и выше.
   Наверное, это правильнее всего – вспыхнуть и сгореть. Да, горение – сначала боль, а потом уже наслаждение. Но только в пламени страсти можно понять, насколько прекрасное чувство было тебе дано. Переболев и переосмыслив все заново, не тянет вернуться на заброшенное пепелище. Не мучает бессовестно-наивная надежда, выискивающая жадным бельмом хоть какие-то ростки. Не лезут в голову идиотские мысли «а как могло быть, если бы…»
   Никак!
   Потому что "бы" – самая мерзкая частица русской речи. Условность, параллельная история… Увольте!
   Прошлое дается только один раз, и это – твое собственное прошлое. То, которое не изменишь никогда.
   Просто мы уже слишком мудры, чтобы слепо верить в глупейший «авось». Мы слишком циничны для того, чтобы заниматься самообманом. И слишком любим друг друга для того, чтобы превращать наслаждение в пытку.
   Прекратите… Не нужно слов утешений. Не пытайтесь поймать на моем лице гримасу печали. Я не дам повода злорадствовать или сочувствовать. Я и без того знаю, что каждый день с любимым человеком надо переживать как последний. А когда этот день все-таки настает, я встречаю его не как катастрофу локального масштаба, а приветствую грустной улыбкой, какой обмениваются старые знакомые. В конце концов, так должно случиться.
   Рано или поздно.
   Не будет лишних слов. Не будет бессмысленных жестов.
   Мы изгои этого мира, где любовь разложена по полкам, а мы, возможно, не вписываемся в рамки, заданные всесильным обществом. Если вдуматься, ему не нужны влюбленные. От них слишком много шума, суеты и бессмысленной возни. К порядку, господа! Вас призывают к порядку. И горе тем, кто решается разорвать это ожерелье четко очерченного круга.
   Но мы не хотели играть по правилам изначально. Наша любовь была запретной. Дикой. Страстной. Ненасытной. Безумной и безнадежной, но от этого такой прекрасной и великой. Потому что когда с гор сходит лавина, она не интересуется у гордой травинки мнения по поводу стихии. Лавина сносит все. Так и наше чувство смело здравый смысл и пустило его вниз по склону громыхающей пустой жестянкой.
   Дни свертывались в мгновения. Часы растягивались в вечность. Пламя свечек казалось ледяным под жаром поцелуев. Солнечный свет – тусклым при взгляде глаза в глаза. Вечность была близкой даже нам, циникам, обожженным не одним десятком романов.
   А потом, когда ласки становились менее бурными, когда выравнивалось дыхание и перевернутый мир снова занимал прежнее место, мы просто молчали, вытянувшись на узкой кровати рядом друг с другом и неотрывно смотрели друг другу в глаза. И терялись в этом пересечении расширенных зрачков.
   Мы так часто говорим, что за счастье надо расплачиваться. Увы, да. Се ля ви. Но знаете… Есть такое счастье, за которое не жалко расплачиваться. И мы даже знаем счет, который нам выставят под занавес. От нас потребуют расставания без права на возрождение. Ведь самая большая боль – это бессилие. А начать все заново мы не сможем как раз потому, что не будет у нас сил поднять эту ношу. Память рук, глаз, губ, невыплаканных слез и невысказанных слов тяжким грузом лежит на душе, и не начать нам все заново, не забыть и не простить.
   Но понимая все это, мы каждым шагом приближаем себя к пропасти. И даже балансируя на самом краю, знаем, что если и суждено нам сорваться сейчас, то пусть это падение станет последним взрывом восторга. Одним на двоих.
   «И каждый раз на век прощайтесь, когда прощаетесь на миг». Хороший рецепт, право слово… Но в этот раз – не для нас.
   Мы собирались проститься не на миг. Мы знали, что впервые за многие дни поступаем правильно. ПРА-ВИЛЬ-НО. Давай, скажи это раздельно, отчетливо. Чтобы покатать на языке редкое для нас слово, стараясь поймать хоть какое-то лингвистическое послевкусье. Нет. Не поймать. Пресно оно, слово это. Пресно и противно. Поэтому даже в эту правильность мы добавляем свою щепотку специй.
   … Мы встречаемся на станции метро. И подходим к условленному месту минута в минуту. Опоздать не имеем права. Прийти раньше не позволит гордость. И встретившись, долго-долго смотрим друг другу в глаза. Смотрим понимающе. Влюблено. Нежно.
   – У меня была дурацкая идея купить цветы…
   – Ага, у меня тоже.
   Мы заливисто хохочем, ловя на себе недоуменные взгляды окружающих. Да уж… На расстающуюся парочку мы совсем не смахиваем. И это хорошо. Даже если сквозь смех глухой затычкой слышен стоящий в горле комок.
   – Очаровательно бы выглядели. Обмен любезностями, ха!
   – Нет, ну почему же. Цветок можно в горшке купить.
   – Точно. И в случае чего сразу надеть на голову.
   – Прекрати.
   Мы снова серьезны. Идем по аллее, пиная опавшее осеннее золото. Холодный ветер доносит до нас запах горящей листвы. Запах скорби. Запах, предвещающий зиму, когда мороз сковывает льдом не только воду. Есть холод куда страшнее того, что отмечает ртутный столбик в термометре за окном.
   Мы молчим. Зачем нужны слова там, где и так все понятно? Бессмысленное сотрясение воздуха не даст ничего, а только сделает боль осязаемее.
   Только от одного мы никак не можем отказаться. Потому что требование тела сливается с требованием души, а этот дуэт мы не в силах заглушить никакой волей. Мы целуемся горячо, ожесточенно, кусая губы, впитывая друг друга до донышка… И в какой-то момент понимаем, что наше желание сильнее любого рационализма.
   – Пойдем ко мне…
   И мы не идем, мы бежим, расталкивая прохожих, навстречу охватившей нас страсти, пока здравый смысл не подал скрипучий голос.
   Плоть к плоти. Безумие к безумию. Боль к боли. Наши объятия отчаянны, наши поцелуи горьки, наша нагота бесстыдна. Наши голоса звучат не прощальным менуэтом, а подстегивают бешеный танец, самый вечный танец на этой земле, самое сладкое соперничество. Мы живем и умираем в одно мгновение. Каждое из которых – каждое! – последнее. И мы знаем это.
   В последний раз мы чувствуем друг друга так близко.
   В последний раз наши губы так горячи.
   В последний раз мы шепчем друг другу слова любви.
   Обжигающие волны перекатываются через наши разгоряченные тела, и нас кружит, кружит, кружит торнадо, поднимающееся из потаенных глубин.
   И когда одновременный полет внезапно обрывается на самой высокой ноте, когда вся вселенная помещается в одной-единственной секунде максимального наслаждения, когда освобожденный огонь страсти жадно уничтожает время и пространство, мы понимаем, что все кончено.
   Красиво и безвозвратно.
   Так, как мы и хотели.
   Так, как должно быть по всем правилам.
   Но разве человеками пишутся законы человеческие?
   Дождь… Еще один прекрасный повод задержаться в квартире ненадолго, пусть эти минуты ничего не решат. Оконное стекло плачет холодными каплями.
   Мое лицо пылает, все еще храня тепло твоих поцелуев. Мы стоим друг от друга на расстоянии вытянутой руки. Ты нервно куришь.
   – Дурацкая привычка не носить с собой зонтик.
   – Ничего, дождь сейчас прекратится.
   Я чуть не делаю шаг в твою сторону. Проклятая слабина! Мне все еще хочется обнять тебя, прижаться крепко-крепко, зарыться в твои волосы и долго вдыхать этот смешанный запах дыма и еще не остывшей страсти. Но нельзя… Закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Выдох. Вдох. Выдох.
   Жизнь человека начинается вдохом. И криком, которым он возвещает миру о своем появлении на свет. Я сейчас тоже кричу. Безмолвно.
   Сердце выбивает рваный ритм не начатой мелодии. В ушах пульсирует кровь.
   Это страшное слово "все".
   Обрыв, за которым нет моста.
   И оглядываясь назад, я осознаю, что ты на другом берегу. Пропасть легла не между нами, а в нас самих. Глупо. Но закономерно. И тошно именно от этой самой логичности и последовательности. А противно от того, что завтра наступит с зудящим чувством потери. Мы отвыкли терять. И теперь нам предстоит учиться заново.
   Для нашего чувства, возможно, слишком поздно.
   … Но будь проклято мое дурацкое самолюбие! Ведь тянет написать совсем другое.
   Слишком рано.
   сентябрь 2004 г.

   Есть песни, которые до сих пор я не могу слушать.
   Dire Straits – "Your Latest Trick". Эта мелодия была поставлена у меня в телефоне на твое имя. Первые ноты саксофона – и я вздрагиваю. Я могу услышать от тебя все, что угодно. От «приезжай немедленно» до «убирайся из моей жизни».
   Сколько раз мы расставались? Один? Два? Тысячу? Тут не до счета. Но однажды было произнесено последнее «Прощай». Мы ушли. И не вернулись.
   У тебя сейчас своя жизнь, у меня – своя. А песня осталась. Когда-то – любимая. Сейчас – больная.
   Гари Мур – «Still Got the Blues».
   «У меня все еще есть блюз для тебя» – вторю я музыканту, лежа в постели с тобой.
   – Только блюз? – Улыбаешься ты. – Я предпочитаю рок-н-ролл.
   И мы оба задорно смеемся, потому что знаем эту байку: само название «рок-н-ролл» в американском сленге означает именно постельные забавы. А уж музыкальный стиль произошел от сленга или наоборот – кто знает?
   И под Гари Мура мы сливаемся в горячем поцелуе и любим друг друга до безумия, до опустошения, до бесконечности… И последний аккорд песни совпадает с пиком наслаждения.
   – Извини, все так быстро…
   – Нет, все так прекрасно…
   Джо Кокер – «You Can Leave Your Hat On».
   – Слушай, ты не помнишь, как называется та песня, под которую Ким Бесинджер танцует стриптиз в этом фильме… Как его…
   – «Девять с половиной недель»?
   – У тебя всегда была хорошая память. Он самый!
   – Это фильм моей молодости…
   – Ну и молодость у тебя!
   – Только не говори, что она развратная! В некоторых эпизодах целомудренная просто до неприличия!
   – Не говорю. А песню там поет Джо Кокер.
   – А тебе слабо стриптиз станцевать?
   – Мне?! Слабо?!
   И начинается танец. Медленный, завораживающий, беззвучный. И только кровь пульсирует в ушах все сильнее с каждым движением. Я включаю радио. Какая это станция? Неважно… Зато какое совпадение: из динамиков слышится знакомый хриплый голос Кокера.
   – У меня ощущение, что у тебя договор с ди-джеем.
   – Ну конечно!
   Стриптиз заканчивается, не успев начаться. Пересечение взглядов, ток, бегущий по нашим телам, страсть, швыряющая нас в объятия друг другу…
   – Господи, кто бы мне сказал, что я на тебя так наброшусь!
   – Да ничего, я не в претензии, как ты понимаешь.
   – А я тоже…
   Игги Поп – «In The Death Car».
   – Ну куда ты меня тащишь? Я не умею танцевать!
   – Да неужели?
   – Неужели!
   – Прекрати. Это же просто!
   Ты роешься в своих кассетах. Дома у тебя стоит старенький магнитофон. Двадцать первый век на дворе, сейчас кассету днем с огнем не сыщешь. А ты упорно не хочешь слушать диски. Потому что теряется очарование мелодии, немного приглушенной шуршанием пленки.
   И под Игги Попа мы делаем шаг вперед, шаг назад, в сторону…
   – Вот видишь! Все действительно просто!
   – Чтоб не сказать «примитивно».
   – Ой да прекрати ты!
   – Танцевать – прекращаю…
   Твой диван жутко скрипит. Иногда я боюсь, что мы поднимем на уши весь дом. Но тебе все равно. Страсть не знает других звуков, кроме дивной музыки, разливающейся в нас в такт нашим движениям, в такт любви…
   «Воскресенье» – «Кто виноват».
   О! Тут каждая строчка – просто поток ассоциаций и воспоминаний!
   «Кто виноват, что ты устал,
   Что не нашел, чего так ждал,
   Всё потерял, что так искал,
   Поднялся в небо и упал».
   – Что ты испытываешь сейчас?
   Наша первая совместная ночь. Первый раз с тобой. И мы принадлежим друг другу – до самого рассвета.
   – Что я испытываю? Я поднимаюсь в небо. И падаю.
   – И снова взлетаешь?
   – С тобой – да… И знаешь…
   – Что?
   – Я так безумно боюсь потерять это ощущение падения… В небо…
 
   "И меркнет свет, и молкнут звуки".
   – Почему ты так не любишь заниматься любовью при свете?
   – Потому что Света будет тут лишней.
   – Тьфу! Я серьезно…
   – Не знаю. В полумраке все… так романтично.
   "Но долог день, и ночь пуста,
   Забиты теплые места".
   Третий день без тебя… Ты в командировке. И хоть ты звонишь каждый день, у меня ощущение, что нас разделяют не жалкие десятки километров, а пропасть длиною в жизнь.
   – Мне без тебя тяжело. Особенно ночью. Холодно. Я подушку обнимаю – и представляю, что это ты.
   – А мне без тебя – днем. Он все тянется и тянется… Работать не могу! А ночью – ты со мной. Во сне.
   – Тогда и ты приснись мне сегодня.
   – Обязательно.
   «Один смешон, другой влюблён»…
   – Господи! Ведем себя как дети!
   Мы целуемся в каком-то темном подъезде. Мы вполне можем зайти и к тебе, и ко мне в дом, почему-то нас привлекло именно это место.
   – Влюбленные приравниваются к детям.
   – Такие же смешные?
   – Такие же беспечные.
 
   А еще есть Макаревич. «Перекресток семи дорог».
   – Значит, все?
   – Да, все! И навсегда! Не звони и не пиши.
   – Не буду…
   И так хочется в последний раз обнять другу друга, почувствовать вкус губ, запах кожи… Но мы делаем шаг в сторону. Оба. Одновременно. Чтобы не поддаться соблазну.
   «Перекресток семи дорог – вот и я».
   Наши дороги пересеклись – и разошлись. Пересечение было мгновенным. А впереди – целая жизнь. Одна. И в то же время – совершенно другая. Без того человека, с которым ты встретился на перекрестке разных путей.
   «Пусть загнал я судьбу свою,
   Но в каком бы ни шел строю -
   Все мне кажется, я опять на тебе стою».
   Судьба… Как я не люблю это слово. От него веет обреченностью. И как ее можно загнать? И куда? В угол? В другую вселенную? На другую страницу книги, а эту страницу попытаться переписать заново?
   – Вы выходите?
   Задумавшись, не обращаю внимания, что автобус давно остановился. Мне действительно надо выходить. На той остановке, где мы впервые встретились.
   Девушка, стоящая сзади меня, нервно пританцовывает. Торопится. В ее сумочке звонит мобильный. И я вздрагиваю. Играет Dire Straits – "Your Latest Trick".
   – Алло, милый? Да, я уже подъехала, выхожу!
   … Я не верю в совпадения.
   декабрь 2007

   "Надеяться всегда лучше, чем отчаиваться", – говорил великий немец Гете.
   А другой великий немец, Ницше, считал, что надежда – "худшее из зол, ибо удлиняет мучение людей".
   Хорошо, что есть философы… Они иногда помогают нам не так остро перенести боль, вонзающуюся острой иглой в душу и разъедающей наше "я" подобно ржавчине.
   Но иногда даже философы бессильны.
   Ведь боль своя, личная, может не утихать еще долгое-долгое время. И на вопрос "за что?" звучит ответ "так надо". Надо, потому что боль либо убивает, либо облагораживает. Она или сжирает нас заживо, либо дает силы бороться дальше.
   Один на один с болью – поединок почти для каждого.
   А надежда… Она может либо стать острым мечом в руке разящего, либо надежным щитом, либо последним ударом.
   И тогда можно сделать выбор.
   Подставиться под этот удар или убить надежду.
   Почти то же самое, что убить свое "я".
 
   – Катя, Владивосток, – представилась миниатюрная шатенка с миндалевидными глазами.
   Макс поневоле залюбовался ею.
   "Хороша девчонка! – Мысленно вздохнул он, но тут же себя одернул. – Но-но-но, парень! Совсем еще молоденькая, куда тебе со своим свиным рылом в этот калашный ряд?"
   – Максим, Краснодар, – протянул он ей руку.
   – Дорогие друзья! – Стоящий рядом с ними седовласый мужчина отсалютовал фляжкой коньяка. – Исторический момент! Только что мы увидели, как вопреки географии пересеклись юг России и Дальний Восток! Выпьем же за это!
   Макс и Катя вежливо улыбнулись друг другу. Начинался первый день семинара. Здесь, в Болгарии, собрались гости из Новгорода, Воронежа, Ростова, Нальчика… Шел традиционный обмен приветствиями, рукопожатия, привычное натягивание соответствующих случаю масок.
   И только два человека смотрели друг на друга, не скрывая истинного лица.
   "Староват, – с сожалением подумала она. – Явно за тридцатник. Но симпатяга. Бабы на него должны вешаться просто гроздьями".
   "Что здесь делает этот ребенок? – Недоумевал он. – Ей же от силы пятнадцать. Впрочем… Остынь, парень! Не для тебя этот цветок, ой, не для тебя! Дома не нагулялся, что ли?"
   Когда шумную толпу гостей рассадили на поляне, он потерял Катю из виду. Он пытался сосредоточиться на лекции, но нить обсуждаемого вопроса от него постоянно ускользала. Снова и снова он мысленно возвращался к тому моменту, как пересеклись их взгляды.
   "Макс! Ты сошел с ума, – огрызнулся он сам на себя. И тут же сам себе ответил: – Имею право! Я свободный мужчина".
   Снова они встретились только за обедом. Случайно – или нет? – она оказалась с ним за одним столиком.
   – А я тебя не видел на семинаре, – как бы между прочим обронил он.
   – Меня там и не было! – Откликнулась она. – Один из профессоров – мой папа. Решил меня сюда взять. Все-таки, море, свежий воздух, хорошая компания…
   – Только очень уж древняя для тебя, – мрачно буркнул он.
   Она капризно надула губки:
   – Между прочим, мне скоро уже шестнадцать! Что вы из меня делаете дите неразумное?
   Макс неопределенно хмыкнул. Их разделяли не только многие километры между Краснодаром и Владивостоком. Это расстояние можно преодолеть на самолете, были бы деньги на билет.
   А вот пропасть в двадцать лет разницы в возрасте никакой самолет не одолеет.
   Шестнадцать и тридцать шесть.
   Два поколения.
   Два совершенно разных человека. Она – дочь профессора, он – волк-одиночка, привыкший добиваться всего сам.
   Но противоположности притягиваются.
   Жизнь иногда коварно развлекается, подсовывая исключения в привычные правила.
 
   Каждый вечер после занятий они бродили по морскому побережью. Традиция, возникшая совершенно случайно. Она решила пройтись вечером, а он оказался поблизости.
   Что она могла рассказать о себе? Фактически ничего. Зато много говорил он.
   На пятый день она поймала себя на мысли, что слишком привыкла к этим ночным прогулкам.
   – Где тебя носит? – Спросил ее отец, когда она вернулась в их домик в пятом часу утра.
   – С Максимом ходила, – честно ответила она.
   – С Максииимом, – протянул отец недоуменно. – Ну-ну… Мужик взрослый, глупостей делать не должен.
   Тем же вечером она увидела родителя, беседующего с Максом. Говорили они долго, что-то около получаса. Судя по жестикуляции отца и напряженному лицу Максима, разговаривали именно о ней.
   Когда они пошли гулять на побережье, она не выдержала:
   – Макс, что там папик тебе втирал?
   Он долго не отвечал, бредя по берегу и рассеянно пиная камни. Потом остановился, и, глядя в сторону, буркнул:
   – Папа твой сильно обеспокоен моим вниманием к вашей драгоценной персоне, девушка. Не хочется ему, чтобы я мозги тебе заморочил и совратил.
   Катя расхохоталась:
   – Ай да папа! Ему давно уже мои совратители мерещатся! Но, Макс! Ты же не способен покуситься на мою невинность?
   Она широко раскрыла глаза и захлопала ресницами, всем своим видом пытаясь изобразить наивность.
   – Катюшка, прекрати, – вздохнул он. – Ты же умная девочка. Не люблю, когда ты дурачишься.
   – Ладно, ладно, успокойся, – она положила ему руки на плечи и взглянула в лицо, – буду серьезной. Но, Макс, скажи честно: тебе самому это не странно? Тут же полно женщин на семинаре, чего ты со мной только ходишь? Я же ребенок… – Она не выдержала и последнее слово произнесла, подпустив в голос ехидства.
   – Ты… На редкость коварный ребенок, – неожиданно севшим голосом проговорил он и довольно резко стряхнул ее руки со своих плеч. – Катя, не дразни меня! Неужели ты не понимаешь, что ты – молодая, симпатичная девушка? А я не железный, в конце концов!
 
   Где дремлет тот бес, что заставляет нас пойти против правил, нарушить их, подразнить опасность, почувствовать ее на вкус? Что подстегивает его? Упрямство? Любопытство? Дерзость?
   Зачем он дан нам, этот коварный порок, подталкивающий к краю бездны только для того, чтобы насладиться мгновением риска?
   "Я не железный", – отдалось эхом в душе Кати.
   В следующий миг она уже приникла к его горячим губам.
   Мир вздрогнул. Сердце на секунду остановилось. Вечность показалась маленькой и ничтожной.
   Когда она прервала поцелуй, чтобы перевести дух, и открыла глаза, то рассмеялась, увидев его ошарашенное лицо.
   – Макс, все в порядке?
   – Да, – хрипло ответил он, нежно обнимая девушку. – Или нет. Кажется, я начинаю нарушать обещание, данное твоему папе.
   – Мы ему ничего не расскажем, – подмигнула она с заговорщицким видом. – А классно ты сказал!"Начинаю нарушать!".
   – Ну, знаешь ли, – он взъерошил ее волосы. – От поцелуя до греха путь короток.
   – А я, знаешь ли, – передразнила она его, – может, и сопротивляться не буду.
   – Я буду, – мрачно обронил он. – У меня сильные подозрения, что до сих пор у тебя никого не было.
   – Если не считать поцелуев одноклассников – ничего серьезного, – усмехнулась она. – Но, Максимка, я считаю, что для таких решений я уже девочка взрослая. А?
   – Ладно, не торопимся, – вздохнул он. – У нас еще неделя на море. Прости старого: хочу, чтобы все было романтично и красиво, а не так…
   – Тссс! Я все понимаю, – прервала она его и снова закрыла ему рот поцелуем.
 
   Одна неделя. Семь дней.
   Когда они отделяют нас от разлуки с дорогим человеком, то превращаются в семь коротких секунд. И в каждой – бездна чувств и событий.
   Вот они снова бродят по морскому берегу. Разговоры становятся все короче, зато поцелуи – все продолжительнее.
   Вот она сидит рядом с ним на лекции и ловит на себе недоуменный взгляд отца.
   И потом, вечером, словно на крыльях летит к Максиму, услышав родительское "Бог с тобой, решай сама, я тебя не удержу".
   И горячие объятия в холодной воде…
   И его обнаженное тело под ее любопытными руками…
   И тот момент, когда все вот-вот должно получиться…
 
   Но ничего не происходит.
 
   – Макс! Макс! Ты чего?
   – Катька… Можешь проклинать меня, как хочешь. Но…
   Он замолкает и отодвигается от нее.
   Они лежат на поляне, на расстеленном одеяле, разгоряченные ласками. Она смотрит на него с недоумением, а он прячет глаза.
   – Прости. Ну, не могу я так! Да, я тебя безумно люблю и хочу, но все это как-то… – Он закрывает глаза, пытаясь найти нужное слово, но не находит. – Все это не так, неправильно, – его лицо искажает злая гримаса.
   Потом он прижимает девушку к себе и покрывает ее лицо короткими поцелуями.
   – Катя, Катенька, Катюша, милая моя, моя самая невероятная мечта… Я сейчас поступаю вопреки всякой логике. Это объяснить невозможно. Я слишком часто шел на поводу у своих страстей. А потом минуты наслаждения оборачивались днями и ночами пытки. Возможно, я мутант с точки зрения современного мужчины. Легкие победы потом оставляют на редкость неприятный осадок. А ты… Ты удивительна. Ты достойна совершенно другого чувства. Долгого, а не мимолетного. Не могу объяснить тебе, что сейчас происходит со мной. Да, я безумно желаю тебя. Но – не сейчас. Тот случай, когда похоть бессильна перед чувством. Любовь сильнее.
   Она усмехнулась и провела по его груди кончиками пальцев:
   – А ты уникум, Макс… Даже не знаю, восхищаться твоей выдержкой или морду тебе расцарапать.
   Катя поднялась с земли и начала спешно одеваться.
   Потом она обернулась через плечо и вымученно улыбнулась:
   – Возможно, ты прав. И когда-нибудь я тебя пойму.
   – Не обижайся и не злись.
   – Я постараюсь… Постараюсь понять.
 
   Через два дня семинар закончился.
   На прощальный банкет они не пошли. Стояли под деревом и целовались. Безмолвно. Слова здесь были совершенно не нужны.
   – Через год здесь же снова будет семинар.
   – Я знаю, папа уже сказал, что мы обязательно приедем.
   – Мы?
   – Да, он спросил меня, хочу ли я еще раз здесь побывать.
   – И?
   – Макс! А как ты думаешь? Я влюбилась, и влюбилась серьезно! Ну, что такое один год? Всего лишь год? Ты же взрослый мужчина, ты должен уметь терпеть!
   – Я же тебе рассказывал о себе, – вздохнул он.
   – Вот именно. Ты так рассуждал о том, как важна выдержка… Вот мы и посмотрим, насколько ты терпелив.
   – Посмотрим, – мрачно кивнул он.
 
   Можно ли хранить верность во имя мифа? Во имя той легенды, которую мы создаем себе сами? Вряд ли. Ушла эпоха Дон Кихотов, живущих иллюзией Дульсиней.
   Можно ли хранить верность во имя себя? Во имя того стержня, на котором держится "я"? Быть может…
   Один год превратился в двенадцать отрезков боли. Макс перестал существовать для окружающего мира. Он жил где-то там, в Болгарии, в будущем, которое не наступило…
   Их связывали только письма.
   Максим
   "Привет! Если бы ты знала, как я сейчас схожу с ума… Я сейчас, задним числом, прокручиваю все эти наши дни вместе. И понимаю, что все правильно. Все так и должно было случиться. Мне надо было как-то пошатнуть мой махровый цинизм. Иначе бог знает, во что бы я превратился. Мне категорически был необходим какой-то толчок для того, чтобы двигаться дальше.
   Пойми, когда ты достигаешь какой-то вершины, положения и прочее, начинается обыкновенная лень. Сам себе задаешь вопрос: а зачем двигаться дальше? Ведь, по сути, ты движешься по спирали, на каждом новом витке так или иначе повторяясь, пусть и немножко по-другому. Для того, чтобы не сдаться, нужен очень мощный стимул. В моей жизни на этом этапе таким стимулом стала ты".
 
   Катя
   "Ты – циник? Ой, не смеши меня! Ладно-ладно, не вздумай обижаться. А мне кажется, что ты романтик. Я вспоминаю, как мы целовались на берегу и как ты на меня смотрел… Разве у циника может быть такой взгляд?
   Макс! Ааааа! Я буду жаловаться! Предпоследний год школы – это такой ужас! Преподы с ума сошли! Я из учебников не вылезаю, пожалей меня!"
 
   Максим
   "Жалеть не буду! Учись… Науки лишними не бывают. Просто думай о том, что мы встретимся. Мы обязательно встретимся, слышишь меня, родная? И еще посмеемся над тем, как ты переживала из-за своих занятий в школе.
   А теперь – прочь мысли об учебе! Будет немного лирики. Знаешь… Вместе с тобой уехала маленькая часть моей жизни. Маленькая, но, как показало время, очень существенная. Я меняюсь. Это замечают окружающие. Мое умение дарить всем хорошее настроение и завести любую компанию с пол-оборота, конечно, никуда не делось, но я стал сдержаннее и спокойнее. Когда у тебя впереди так много времени ожидания, перестаешь измерять окружающую действительность часами и минутами. В лучшем случае – днями. А то и неделями. А при таком мировоззрении все остальные действия кажутся настолько мелочными и скоротечными…
   Сколько мы не виделись? Чуть больше двух месяцев? А кажется – полгода. Несколько недель – не бог весть какой большой срок. Но его достаточно, чтобы честно себе ответить: сильно вляпался в роман или нет. Судя по всему, сильно. По самые уши. Честно: я не ожидал, что способен на такие порывы. Слишком сильно приходилось обламываться в жизни. В твоем лице судьба мне дала еще один шанс быть лучше, чем я есть. Я говорил, и повторю. Ты – мечта. Безумная, но достижимая. Хотя бы теоретически. А это уже много значит".
 
   Катя
   "Ого! Я – мечта, кто бы мог подумать… Максимка, ты мечту и триллер не путаешь, а? Все-все-все! Молчу-молчу! Ты же знаешь, какая я ехидная, не подколоть не могу.
   У нас новости: мы переезжаем в другую квартиру, поэтому, возможно, я долгое время буду отсутствовать. Не волнуйся: я не забыла про тебя, просто там может не быть интернета. Но как только его подключат – первое же письмо напишу тебе!"
 
   Максим
   "Извини, сразу на письмо не ответил, у меня была редкая запарка. На работе аврал за авралом. Рабочая загрузка позволяет не замечать времени, медленно ползущего без тебя. И только вечером, когда я добредаю до дома, я понимаю, что мне хочется только одного: обнять тебя крепко-крепко, поговорить с тобой, рассказать тебе о рабочем дне…
   Я стал замечать за собой, что иногда веду с тобой споры, даже несмотря на то, что ты находишься далеко-далеко от меня. Я как бы советуюсь с тобой, когда ситуация требует быстрого решения. Наверное, это уже личный бзик, но так, по крайней мере, мне кажется, что я ближе к тебе.
   Буду ждать твоих писем из новой квартиры! С новосельем!"
 
   Катя
   "Прости, долго не отвечала. Интернет мне дома только поставили. Как и обещала, пишу тебе. Долго не расписываюсь: в школе устаю жутко. Плюс репетиторы. Домой добредаю в полуобморочном состоянии. Пойду спать".
 
   Максим
   "В Краснодаре – без пяти восемь. А проснулся я аж в семь утра. И у меня был сон. С тобой в главной роли.
   Мне снилось, что я звоню тебе. И, как это часто бывает во снах, я тебя не только слышу, но и вижу. И вид твой далеко не целомудрен…
   Я разговариваю с тобой, уже не помню о чем, потому что я тебя вижу. Только отмечаю, что голос у тебя стал немного ниже. Но сконцентрирован я не на голосе, а на тебе. Смотрю тебе в лицо, но взгляд все равно предательски скользит вниз…
   С ума сойти… Мне впервые лет, наверное, с двадцати, приснился эротический сон.
   М-да, Катюша, своеобразное ты явление в моей жизни, ничего не могу сказать.
   Ко снам я отношусь серьезно. Это подсознание, а оно играет с нами в забавные игры… Слишком много примеров тому в моей бурной биографии".
 
   Максим
   "Привет, молчаливая моя. Вся в трудах и учебе, да? А я тут тоже не бездельничаю. Заболел коллега, теперь на мне – двойная работа. Просто зашиваюсь.
   У меня опять сны с тобой в главной роли. Мне снились горы. Семинар. Ты. Я чувствовал бархат твоей кожи под своими ладонями. Очень был реалистичный сон. Очень. Минут десять потом под холодным душем стоял, приводя себя в норму.
   Обалдеть. Взрослый мужик, а трясет после такого сна как пацана четырнадцатилетнего".
 
   Максим
   "Знаешь, вот я тебе уже писал: заваливаю себя работой, чтобы гнать прочь мысли о тебе. Но от них же все-таки никуда не денешься. И чем бы я ни занимался, все равно думаю о ком? Правильно! О тебе!
   Ох, Катерина! Как без тебя несладко, если совсем уж честно. Написав эту фразу, я еще раз сказал себе "знал куда лез" и сам же себе ответил "отвали". Все-таки, влюбленность в моем возрасте – это довольно забавное ощущение. Красивое, конечно, но сам себе удивляюсь.
   Солнце, а ты вообще письма мои получаешь? Или у тебя на том конце страны тайфуном смыло соединение с интернетом? Хоть напиши, что жива-здорова. Знаю, что не имею права требовать. И все-таки… "
 
   Иногда они созванивались, но разница во времени между городами не позволяла поговорить подольше. Потом у нее поменялся телефон, и на все его попытки узнать новый номер она отмалчивалась.
   Он писал ей минимум три раза в месяц.
   Письма, сначала оптимистичные и веселые, становились все тоскливее. Она молчала. И только один раз прислала короткий ответ: "Спасибо за твои слова, они важны мне".
   А потом сообщения от нее перестали приходить.
   Однажды Максим пришел домой, достал бутылку водки и уничтожил ее в одиночку. Без закуски. Пьяное сознание выкидывало коленца, подкидывая картинки одна злее другой.
   – Что случилось с тобой, Катя? – Бормотал Макс, раскачиваясь из стороны в сторону. – Что? Я ведь ничего не прошу, просто скажи, что у тебя все в порядке и что ты помнишь меня… Просто напиши…
   Он упал со стула и заснул прямо на полу.
   Проснувшись утром, он долго с омерзением смотрел в зеркало.
   – Приехали, – угрюмо сообщил он своему отражению. – Поздравляю. Становимся алкоголиками. Морда небритая, глазенки красные, да и весь ты, парень… Опухший.
   Он резко въехал кулаком в зеркало. Раздался звон, на пол посыпались осколки. Со злобой он посмотрел на окровавленный кулак, потом достал из аптечки йод и вату.
   – Значит, так… – Констатировал он, шипя от боли, когда первые капли йода упали на рану. – С выпивкой мы завязываем. Ровно до семинара. А там посмотрим, во имя чего мы напьемся. Или за победу, или горе заливать будем.
 
   Богадельня. Шестнадцатый старший аркан карт Таро. На ней изображена башня, которую разбивает молния. Внизу лежит упавший человек, а сверху падает еще один. Эта карта означает крах и разрушение.
   Максим сидел с ней в руках и только криво улыбался. Он не верил картам. Но сейчас рука сама потянулась к стопке, лежавшей на шкафу. Давным-давно, еще совсем мальчишкой, он купил эту колоду, сам не зная зачем. Сегодня он взял Таро второй раз в жизни. И наугад вытащил карту.
   В голове все еще звучал разговор с Виктором. Это был один из участников семинара, приехавший из Перми. Он позвонил Максиму рано утром.
   – Здоров, бродяга!
   – Привет. Ты чего меня будишь ни свет ни заря?
   – Ой, да ладно! Ну, извини, если что… Спросить я тебя хотел.
   – Валяй.
   – Ты в этом году на семинар едешь?
   – Конечно же.
   – Ну, значит, смотри. Там подъезжает вся наша толпа. Какая есть идея. Собраться на день раньше. Помнишь, там рядом была гостиница… "Вершина"… Или "Высота"… Блин, забыл!
   – "Пик", – автоматически ответил Максим.
   – Во-во-во! Она самая! Короче, мы всей толпой собираемся там, погудим немного, а следующим утром – на семинар. Профессура тоже обещала подтянуться, я разговаривал с этим… Из Владивостока. Занесло меня туда в командировку, я к нему в университет и заскочил. Ну, ты помнишь, у него дочка молодая, вас все время рядом видели! Кстати, она тебя вспомнила!
   – Да ну? – Максим напрягся. Интуиция вопила во всю силу, что сейчас произойдет что-то непоправимое.
   – Ага. Привет не передавала, но сказала, что ты классный парень, правда ей тебя немного жалко. С чего это, а, Макс?
   Ничего не ответив, Максим повесил трубку.
   – Значит, жалко, – процедил он сквозь зубы. – Ну-ну…
   А потом он взял в руки Таро.
 
   "Ей всего лишь шестнадцать. Почти семнадцать, – твердил он, словно читая заклинание. – Это возраст жестокости. Она еще ребенок, она не ведает, что творит. Успокойся. Рассуждай хладнокровно. Она говорит "жалко"… Учитывая ее упорное молчание – что это значит? Нашла другого? Вполне реально. А если нет? Тогда при чем здесь жалость?"
   До начала семинара оставалось две недели.
   Время полетело вперед со скоростью выпущенной стрелы.
 
   Холл гостиницы был заполнен людьми.
   – Николай Алексеевич, рад тебя видеть в добром здравии!
   – Василий, дружище! Ты все-таки нашел время?
   – Оооо, кого мы видим! Семен Константинович! Наше вам с кисточкой.
   Традиционный обмен приветствиями, рукопожатия, маски сняты, они уже не нужны.
   Он стоял возле двери и упорно искал ее лицо. Среди собравшихся ее не было. Хотя профессор-отец присутствовал.
   Катя появилась, когда компания начала рассаживаться за столом.
   Их глаза встретились.
   И он пытался прочесть в них ответ – уничтожающий или воскрешающий…
 
   Зачем нам дана надежда? Чтобы полнее была жизнь или чтобы мучительнее была гибель?
   Dum spiro spero. Так говорили римляне. Пока живу – надеюсь.
   Но кто сказал, что умершая надежда означает окончание жизни?
   Ответить на этот вопрос так просто… И так сложно.
   Надо всего лишь найти в себе силу – и убить надежду.
   Или жить вместе с ней. Сбывшейся или несбывшейся.
 
   август 2008 г.

   Меня всегда развлекали размышления маститых психологов и сексопатологов на тему однополой любви. Логика таких рассуждений приблизительно такова же, как мнения дилетанта-поэта, который сам шуруп в стенку вкрутить не может, о действиях… ну, предположим, электромонтера. Тут, граждане, нужно либо самим пробовать, а потом делиться впечатлениями, либо молчать вообще. А выслушивать идеи очередного научного светила о недостатках однополой любви – просто откровенно скучно.
   Кстати, существует мнение, что более тридцати процентов женщин – скрытые лесбиянки. Вот уж не знаю, правда это или нет, но каждая пятая собеседница в разговорах по душам честно признается, что хотела бы "это попробовать". А уж моя alma mater, где я имела счастье отучиться без малого пять годков, просто кишела любительницами "розовой жизни". Сколько предложений тогда пришлось выслушать – не перечтешь. Чуть ли не каждая пьянка (а курс у нас был из общества явно не анонимных алкоголиков), заканчивалась в итоге зажиманиями возле стенки с предложениями уединиться. Случалось, соглашалась. Случалось, посылала куда подальше. И в том, и в другом случае не жалела о последствиях. Невинность моя осталась в далеком доуниверситетском возрасте, а в жизни я стремилась попробовать всего помаленьку, особенно не увлекаясь.
   Но, как известно, и на старуху бывает проруха. Старуха (это я) по окончании высшего учебного заведения решила махнуть на моря в студенческий лагерь. Ну, студенческим он был только по названию. Вокруг него располагалось три горы, где дикарей было раз в пять больше, чем обитателей самого лагеря. И поскольку все постоянно ходили друг к другу в гости, грань между "горцами" и "цивилизацией" стиралась напрочь.
   В один из теплых июльских вечеров дружная компания собралась возле палатки, именуемой в народе "Броненосец в потёмках". Хозяин ее, по слухам – капитан дальнего плавания, обладал тремя неоспоримыми достоинствами… звучным именем Аристофаний, редким гостеприимством и солидным капиталом. Каждый вечер перед "Броненосцем" собиралась разношерстная толпа, осушавшая бесчисленное количество бокалов… в смысле, пластиковых стаканчиков, за здоровье Аристофания и его сестры Танюхи.
   Подобно своему брату – Мичману, как звали его друзья, – она отличалась буйным характером. Плюс совершенно сногсшибательная внешность. Мужики на нее слетались как мухи на мед, но благоразумно держали дистанцию, поскольку Аристофаний, демонстрируя накачанные бицепсы, с легкостью мог приподнять передок "Жигулей", а честь своей сестры блюл с рвением Цербера.
   Танюха, живо откликавшаяся на кличку "Старпом", была блондинкой с пропорциями 90-60-90 и лицом Линды Евангелисты. В свои восемнадцать она уже успела прослыть роковой женщиной; ходили легенды, будто из-за нее даже кого-то успели пристрелить. Танька эти слухи не подтверждала, но и не опровергала.
   Когда я подошла к "Броненосцу в потёмках", там уже собралась приличная орава. Старпом во всю силу своих могучих легких кричала, стараясь перекрыть мяуканье магнитофона и бренчание гитары…
   – Обормоты! Кто может живо смотаться за водкой? Мичман нас субсидирует.
   К Таньке рванулось сразу несколько человек.
   – Тише, тише, безумные русские! Хватит только одного посланца. Витек, выруби магнитофон, он у тебя все равно тянет. – Она повернулась в мою сторону. – Ба, кого зрят мои очи! Опера Ля Скала! Эй, ты, гитараст! Отдай инструмент в руки профессионала!
   Юноша с мутным пьяным взором, тщетно пытавшийся извлечь из гитары аккорд, приподнялся, протянул мне шестиструнку, споткнулся о чье-то тело и плавно спикировал носом вниз. Гитара жалобно звякнула, а молодой человек в поисках опоры ухватился за мои колени.
   – Если ты ее сломал, я тебя покалечу! – Раздался рев Аристофания.
   – Кого, Иру, что ли? – Полюбопытствовала Старпом, с интересом глядя, как я с брезгливым выражением лица отодвигаю от себя незадачливого музыканта. – Так она сама кого хочешь покалечит.
   – Я про гитару, глупая! – Заржал Мичман. – Ходы на наш сторона, дорогая! – Широким жестом он протянул мне стаканчик со светло-коричневой жидкостью.
   – Коньяк? – Вопросительно посмотрела я на него.
   – Лучше. Виски! – Причмокнул губами Аристофаний.
   – Моряк, не спаивай женщин! – Возмущенно заявила Танька. Слушай, Ирка, пей быстрее эту гадость и берись за гитару. Давай что-нибудь из "Воскресенья".
   – По дороге разочарований снова очарованный пройду! – Взорвался многоголосый хор, как только я провела рукой по струнам. Инструмент, прямо скажем, играл неважно. Было такое ощущение, что если я и выпущу его из рук, то эти глухари на току все равно ничего не заметят. После "Воскресенья" мы вспомнили еще "Машину времени", "ЧайФ", "АукцЫон", "Крематорий"… В какой-то момент я тихо сплавила гитару первому подвернувшемуся молодому человеку и устало откинулась назад. Все-таки два часа пения без перерыва – это уже не для меня. Старею…
   – Земля холодная, ляг ко мне на колени, – прошелестел над моим ухом тихий голос Таньки.
   Я подняла глаза. Над моей физиономией смутно белело лицо нашей роковой блондинки.
   – Спасибо. – Я прислонилась затылком к ее стройным ногам. Таня запустила мне в волосы свои длинные пальцы и начала их перебирать.
   – Знаешь, – задумчиво проговорила она, – а у тебя красивые патлы. Хотела бы я такие же иметь.
   – Да тебе, вроде, жаловаться не на что… – Я почувствовала, что ее руки как-то слишком бережно гладят меня возле основания шеи. Не скрою, эти касания мне очень понравились.
   – Ира, я тебя умоляю, они у меня жидкие, как крысиные хвосты!
   Я невольно засмеялась. Уж с кем- с кем, но с крысой Таньку никто не сравнивал. Я представила себе, как вытянулось бы лицо Мичмана, услышь он эту реплику своей сестры. Сам Аристофаний считал ее просто образцом красоты и порвал бы любого, кто усомнился в этом… Впрочем, таких камикадзе пока что не находилось.
   – Пойдем отсюда, а? – Старпом потянула меня за рукав. – Сейчас эта компания напьется до той стадии, когда одна половины вырубается, а вторая идет купаться в неглиже. Тоска смертная…
   – Что, не нравится тебе сие общество? – Грустно усмехнулась я.
   – А ты, можно подумать, от него тащишься… Сборище ограниченных людей. Мужики так вообще ни о чем, кроме постели, думать не способны. Как ты думаешь, у них мыслительный орган в голове или все-таки в штанах? Ненавижу этих самцов!
   Последнюю фразу она произнесла особенно выразительно. У меня в душе зашевелились первые подозрения.
   Мы шли по берегу моря, рассеянно пиная ногами камушки. Неожиданно Танька развернулась ко мне лицом.
   – Ты никогда не забиралась на Компас?
   "Компасом" в лагере называли самую высокую гору. Ее подножье было плотно облеплено палатками, но на самую верхотуру никто не лез… уже были случаи, когда отважных альпинистов увозили на "неотложках".
   – Танька, не сходи с ума! Она ж крутая, как яйцо!
   – Ирка, не дури! Я знаю одну тропку, она как раз обвивается вокруг горы. Ее обнаружили еще лет пятнадцать назад. Там просто надо знать, куда сворачивать. Абсолютно безопасно. Правда. Пойдем, а?
   Не знаю, что меня убедило больше… просительные интонации в ее голосе или предчувствие предстоящей авантюры. Наверное, и то, и другое. Уже час спустя я стояла, отдуваясь, на маленькой площадке, с которой открывался прекрасный вид на наш лагерь. Таня стояла позади меня.
   – Вон, видишь? – Она протянула руку, показывая на точку левее и ниже нас. – Там как раз "Броненосец". А выше – это палатка Пигалиц…
   – А, этих розовых девушек, – кивнула я.
   – Тебя так смущают однополые отношения? – Тихо прошептала она, кладя руки мне на плечи.
   Я развернулась. Таня стояла передо мной абсолютно голая. За то время, что я пялилась на пейзаж внизу, она успела раздеться. Ее загорелое тело, казалось, фосфоресцировало в темное. Я чувствовала, как стильно бьется ее сердце. На стройной длинной шее бешено пульсировала голубая жилка. Она подалась мне навстречу.
   – Ира, я не могу больше… Уже два месяца терплю. Пожалуйста, давай с тобой…
   – Танька, бедная девочка, да зачем тебе это? Или у тебя с мужиками совсем никак?
   – Совсем… Всю весну встречалась с одной девчонкой, вроде все так хорошо было, а потом она уехала в другой город. Ну, не по барам же специальным мне идти… там еще подцепить чего можно.
   Старпом всхлипнула и прижалась ко мне. Я рассеянно обняла ее и погладила по голове.
   – Танюха, да брось ты… Ну, не реви.
   Я приобняла ее, утешая, и она подняла ко мне заплаканное лицо. Уже не помню, как я начала целовать ей сначала лоб, потом щеки. А потом она впилась долгим и страстным поцелуем мне в губы. Играя с ее юрким язычком кончиком своего языка, я пыталась привести в порядок свои мысли и чувства. С одной стороны, мне были очень приятны ласки Старпома. С другой, еще совсем недавно я пыталась убедить себя, что с розовыми игрищами завязала надолго.
   Таня запустила руку мне в трусики и начала возбуждать меня рукой. Потом тихо прошептала…
   – Разденься, Ириша…
   Я сняла с себя сарафанчик, и Старпом начала жадно целовать мою грудь. Потом она опустилась на колени и потянула меня к себе на землю. Когда наши обнаженные тела соприкоснулись, она застонала…
   – Я хочу тебя, хочу…
   Представляю себе, как мы выглядели в этот момент. Две обнаженные женщины, кувыркающиеся по мокрой траве, и рискующие в любой момент свергнуться с высоты метров этак семьдесят на засыпающий студенческий лагерь. Но тогда мне уже было все равно. Я поняла, что еще никогда не пробовала настоящей розовой любви. Все эти слюнявые попытки в студенческом возрасте не шли ни в какое сравнение с дикой страстью Таньки, которая елозила по мне, покрывала поцелуями мое тело сантиметр за сантиметром, постанывала, порой срываясь на безумный крик изголодавшейся самки, дорвавшейся наконец-таки до запретного плода.
   – Ира, делай со мной что хочешь, только не останавливайся сейчас!
   Заведенная, я уже не контролировала свои действия. Крепко схватив Танькину голову, я направила ее себе между ног и заорала от неземного блаженства, когда Старпом принялась вылизывать мне клитор.
   Такого оргазма у меня не было ни с одним мужиком. Меня колотило, поднимало над землей, я умирала и возрождалась вновь. Сквозь звон в ушах я слышала вопли Танюхи, кончившей одновременно со мной. Когда туман в глазах рассеялся, я села и рывком подняла к себе Старпома. Она смотрела на меня с немым обожанием.
   – Если ты проговоришься Мичману…
   – Да ты чего, Ира! – Возмутилась она. – Я ж не сумасшедшая.
   Поглаживая меня по груди, Танька робко спросила…
   – Но по крайней мере, хоть еще раз мы сможем?
   – Еще тысячу и один раз, – улыбнулась я. – Ты мне понравилась.
   Танька обняла меня и зарылась лицом мне в грудь.
   … Тридцать минут спустя мы уже спускались в лагерь. Издали я увидела, как возле "Броненосца в потемках" стоял Мичман, всматриваясь куда-то в противоположную сторону.
   – Беги, – шепнула я, подтолкнув Таню ладонью. – Еще не хватало, чтоб он нас сейчас засек.
   Старпом лукаво улыбнулась мне, чмокнула в щеку и резво побежала вниз. Сладко потянувшись, я направилась в свою палатку.

   О том, что в классе скоро появится новенькая, было известно еще неделю назад. Но когда Диана зашла в класс, у мужской половины 11 "Б" наступило временное состояние ступора. Было от чего. Зеленоглазая, с огненно-рыжими волосами до пояса и потрясающей фигурой, она стояла, гордо распрямив плечи и осматривала всех дерзким взглядом. Бюстгальтеры явно не входили в число предметов одежды, которые она предпочитает надевать, собираясь в школу. У Лехи, главного бабника класса, вырвался полувздох-полувсхлип, а Сашок, известный своим нахальством, так просто громким театральным шепотом провозгласил:
   – Опаньки, я уже готов!
   Диана повернулась к нему всем корпусом и слегка усмехнулась:
   – Какой несдержанный юноша… В вашем возрасте пора себя контролировать… Если хочешь, конечно, чтобы хоть что-то получалось.
   Класс грохнул от хохота. Впервые за два года Сашу срезали буквально на первой же секунде. Он побледнел, сжал кулаки, попытался достойно что-то ответить, но тут появилась учительница Алла Степановна и начался скучный ритуал представления новенькой.
   Прекрасно понимая, что такая девушка, как Диана, вызовет у подростков чувство конкуренции, ее усадили рядом с Мирой, тихой очкастенькой отличницей, из породы тех, про которых говорят "глазу не на чем остановиться". Диана приветливо улыбнулась своей соседке по парте, но не сказала ни слова, ограничившись вежливым кивком.
   Алла Степановна склонилась над классным журналом, потом неожиданно подняла голову и спросила:
   – Диана, а ведь ты раньше училась в двадцать первой школе…
   Над классом повисла гробовая тишина. Двадцать первая была частным лицеем, и позволить себе там учиться могли дети только очень обеспеченных родителей.
   Мира заметила, как по лицу Диана пробежала легкая тень. Потом девушка улыбнулась и сухо ответила:
   – Сборище самовлюбленных уродов. Ощущение, что учишься с родными братьями и сестрами принца Уэлльского. – Она повела плечами. – Если честно, не хочу об этом говорить.
   Класс с одобрением посмотрел на новенькую. В третьей школе учился сплошь пролетариат, и детей-мажоров здесь недолюбливали. Сашок решил, что пришла его пора сказать свое веское слово и он гнусавым голосом провозгласил:
   – Поприветствуем же звезду, скатившуюся в нашу лужу со звездного Олимпа!
   Диана, не на секунду не задумываясь, ответила частушкой:
   – С неба звездочка упала
   Прямо к милому в штаны,
   Пусть там все пообгорало,
   Лишь бы не было войны.
   Хохот одноклассников просто подкосил Сашка. Он только открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба. Юлька Квасина, одна из бывших его пассий, не преминула добавить:
   – Там не пообгорало, а скорее стерлось!
   – Тише, тише! – Алла Степановна постучала по столу указкой. – Я понимаю бурную игру ваших молодых гормонов, но нельзя ли отложить ее до лучших времен. Например, до окончания занятий.
   Степановна была преподавателем суровым, и ругаться с ней никто не хотел. Спустя три минуты весь класс уже тихо сидел, склонившись над головоломными задачами по физике. Но по поведению юношей чувствовалось, что они ждут – не дождутся перемены.
   После звонка народ устремился к выходу. Диана шла медленно, гордо подняв голову. Мира робко спросила:
   – Ты случайно не моделью стать собираешься?
   – Да я и так модель, – спокойно ответила Диана. – Только мои снимки много стоят.
   – А оригинал? – Тут же вмешался Леха.
   – Милое дитя, – устало отмахнулась Диана. – Я барышня крайне дорогая, и ухаживать за мной весьма накладно. Одного обаяния здесь недостаточно.
 
   Уже две недели спустя Диана освоилась и поддерживала со всеми одноклассниками ровные дружеские отношения, не переступая той черты, за которой начинается панибратство. В школе утвердилось мнение, что девочка она не мажористая, но цену себе знающая, а к таким людям уважение возникает всегда.
   Единственный человек, к которому она относилась чуть теплее, была та же Мира. Диана сильно путалась в геометрии, и Мира с удовольствием давала ей списывать. Однажды Диана подошла к своей соседке по парте и задумчиво почесывая кончик носа, сказала:
   – Послушай, отличница, сдирать у тебя задачки до бесконечности я не могу. Давай-ка ты со мной позанимаешься. Все-таки я не дура, и должна доходить до таких вещей своим умом.
   Мира с радостью согласилась. После уроков они зашли к Диане домой и углубились в сложные дебри тригонометрии. Часа через два Диана подняла красные от напряжения глаза.
   – Что-то я совсем ничего не соображаю. Пойду-ка кофе сварю. А ты пока полюбопытствуй. – Она широким жестом показала на книжные полки.
   Взгляд Миры тут же упал на энциклопедию Брема "Жизнь животных". Она давно хотела эту книгу в свою библиотеку, но позволить себе такую роскошь ее семья не могла. Мира осторожно потянула толстый том на себя, не удержала его и уронила на пол. Из книги выпорхнул какой-то листок. Мира нагнулась, чтобы положить его обратно, и застыла, как пораженная молнией.
   На фотографии Диана, в чем мать родила, лежала, раздвинув ноги прямо в объектив, и мастурбировала, закрыв глаза от наслаждения.
   Мире приходилось видеть и не такое: полгорода было завалено специфической печатной продукцией, но одно дело, когда ты смотришь на незнакомого человека, и совсем другое, когда это – твоя соседка по парте.
   – А, любуешься? – Раздался голос за ее спиной. – Ну, я ж предупреждала тебя, что работаю фотомоделью.
   Мира повернула к своей подруге пылающее лицо.
   – Диана… Я не думала, что ты… И вообще, как…
   – Солнце. – Диана подошла к приятельнице и положила ей руку на плечо. – Предки у меня не самых строгих нравов, да и я барышня без комплексов. Просто однажды мне предложил попробовать себя в этом деле один симпатичный мужичок со средствами. Я согласилась, и мне это, честно говоря, понравилось. Правда, по школе сразу слухи поползли, ну да стыд глаза не выест. Кстати, по этой причине меня оттуда и попросили.
   – И родители никак…
   – Милая, я работаю как модель, в том числе и в фильмах. И не на наших бездарных режиссеров, а на Голландию. Платят там прилично, их интересуют русские девочки. И я же не проститутка, а профессионалка. С родителями я все вопросы давно уладила.
   – В фильмах… Ты имеешь в виду эти, которые…
   – Которые три икса. А, что я тебе рассказываю!
   Диана подошла к стопке видеокассет, лежавших на столе, и наугад выбрала одну из них.
   – Вот, посмотри, если хочешь.
   – Но… Диана, а как же с возрастными проблемами? Тебе ж восемнадцати еще нет.
   – Да что они, в паспорт смотрят, что ли? Где написано, что мне семнадцать лет?
   Диана была права. Фигура у нее была развита, прямо скажем, не по возрасту. Особенно грудь. Упругая, крепкая, она наверняка уже стала причиной многих эротических грез Лехи и прочих одноклассников.
   Придя домой, Мира терпеливо дожидалась, когда мать и отец улягутся спать. Около часа ночи она на цыпочках пробралась в кухню, где стоял видеомагнитофон.
   Фильм был явно не малобюджетным. Уже с первых кадров зрителя захватывали интригой.
   Два корабля сближаются друг с другом в шторм. На мачте одного из них развевается "Веселый Роджер". Под свист и гиканье пираты готовятся к абордажу. Атакуемое судно отстреливается из последних сил, но видно, что это сопротивление уже фактически сломлено. Корсары прыгают на палубу, завязывается драка. Один из флибустьеров в разорванной тельняшке (видимо, для того, чтобы продемонстрировать мощные руки и накачанный пресс) плечом вышибает дверь.
   В небольшой каюте, вжавшись в угол, сидит Диана. Видимо, по сценарию она – богатая пассажирка, потому что декораторы не поскупились на всевозможную позолоченную мишуру. Одета Диана весьма символически: так, какой-то несерьезный полупрозрачный халатик, оставляющий большой простор для зрительской фантазии.
   – Привет, крошка, – хриплым голосом говорит пират, приближаясь к девушке.
   Фильм шел на немецком, и Мира прекрасно понимала, о чем говорят персонажи. Впрочем, в фильмах категории "три икса" можно обходиться и без перевода.
   На экране телевизора разворачивалась борьба между застигнутой врасплох пассажиркой корабля и флибустьером. В руках у Дианы неожиданно появляется странное оружие: нечто среднее между рапирой и турецкой саблей. Бутафория, конечно, но выглядит устрашающе.
   – Шели, детка, разве ты забыла, как на уроках в твоем замке я учил тебя держать шпагу? – Ухмыляется пират.
   – Берг, клянусь, я перережу тебе глотку! – Отвечает Шели-Диана.
   Ага, нерассказанная предыстория понятна: пират некогда был учителем фехтования, а потом попал в немилость и ушел под черный флаг.
   – Боюсь, ты не усвоила мои занятия, – Берг перехватывает руку Шели, и саблевидная рапира со звоном падает на пол. Слышится звук пощечины. В кадр это, естественно, не попадает; камера показывает только то, как Диана падает на пол, устеленный пестрым ковром. Берг улыбается и начинает медленно раздеваться.
   Да, актера они подобрали на эту роль что надо: парень, видно, активно занимается культуризмом, по нему можно на уроках анатомии мускулатуру изучать. Но главное его достоинство находится, естественно, ниже пояса. Когда камера показала Берга в полный рост, Мира тихо охнула. Она даже не представляла, что член у мужчины может быть ТАКИХ размеров.
   Берг протягивает руки к Шели и переворачивает ее на спину. Недоработка режиссера: за время лежания на полу халатик Дианы успел разорваться, причем так удачно, что не скрывает груди пиратской пленницы.
   Диана пытается вырваться из рук Берга, но он сжимает ее слишком крепко.
   – Сопротивляешься, крошка? Давай, меня это заводит.
   Заводила ли эта роль актера, Мире было неизвестно, но вот сама она уже находилась в состоянии, близком к умопомрачению. Ей казалось, что ее омывают тяжелые и теплые волны, предчувствие острого наслаждения заставляло ее кусать губы, чтобы не заорать…
   Окончательно разорвав на Шели халат, Берг начинает гладить ее грудь. Камера показывает крупным планом сильные пальцы, теребящие твердый коричневый сосок.
   – Берг, не надо, прошу тебя, я буду кричать!
   "Своевременное замечание", – отметила про себя Мира. – "Особенно когда на палубе полным ходом идет резня".
   Берг срывает с Шели трусики и запихивает ей в рот.
   – Если хочешь – ори! – Хрипит он, наваливаясь на девушку всем весом своего тела.
   Диана – действительно хорошая актриса. В ее глазах написан неподдельный ужас. Она глухо стонет. Берг начинает активно двигаться, с силой раздвигая стройные ноги девушки.
   Следующие пять минут фильма занимали подробности полового акта с разных ракурсов. Миру особенно возбуждали кадры, где крупным планом показывался член, входящий в узенькую щель Дианы. Те слова, которые выкрикивал при этом пират, Мире были не знакомы: школьный курс немецкого языка явно не предусматривал эти выражения.
   Берг переворачивает Шели спиной вверх и ставит на колени.
   "Он же сейчас будет ее… прямо в попочку!", – с ужасом думает Мира. Ей непонятно, как такой громадный член поместится в анальном отверстии Дианы.
   – О, какая она у тебя маленькая! – Рычит Берг, вводя свой пенис между ягодиц девушки.
   Стон, вырывающийся у соседки по парте, скоре всего, не наигранный, а самый натуральный. От своих подруг Мира слышала о том, что анальный секс причиняет острую боль, особенно в первый раз. Тем более, когда мужчина такой… могучий со всех сторон. Может, Диана не единожды пробовала эту любовную утеху, но в какой-то момент из ее нечленораздельных стонов и выкриков вырвалось на русском языке:
   – Больно, блин, осторожнее!
   Сказано было весьма эмоционально, поэтому, наверное, режиссеры и не стали вырезать кадр из фильма.
   Камера показывает, как Берг одной рукой начинает ласкать киску Дианы, запускает в нее пальцы, теребит ее. Вопли Шели становятся все сладострастнее, она уже сама активно двигается, раздвигая ягодицы, стараясь доставить удовольствие своему насильнику.
   В этот момент дверь каюты распахивается и в нее вваливается еще один пират. Или матрос, улизнувший от пиратов. Видимо, по сценарию это неважно. Застав парочку за таким интересным занятием, он сначала стоит, оторопев от развития событий, а потом подходит к ним, снимает брюки, хватает Диану за волосы и поднимает ее лицо к своему члену.
   Глаза Миры раскрываются от ужаса и восхищения одновременно. С одной стороны, она всегда считала любовь втроем чем-то запретным. С другой – внезапно она поняла, что и сама не прочь попробовать развлечься с двумя мужчинами одновременно.
   "Что приходит ко мне в голову?" – Подумала она, запуская руку в себе в трусики и активно мастурбируя.
   Диана берет в свой ротик член второго мужчины и начинает облизывать его. Мира с нарастающим возбуждением смотрела, как за щечкой девушки движется мужской орган.
 
   Камера показывает троицу общим планом. Все они находятся в состоянии предвкушения экстаза. Шели обнимает ягодицы своего второго партнера, которому она делает минет, и начинает двигать головой все быстрее и быстрее. В этот момент второй флибустьер вытаскивает свой орган у нее из анального отверстия.
   Следующий кадр – Шели стоит на коленях, держа в руках два члена и поочередно наклоняется то к одному, то к другому.
   Кончают одновременно уже все четверо: трое на экране и Мира перед телевизором. По лицу Дианы стекает сперма, и она, улыбаясь, подмигивает в объектив камеры, словно предлагая присоединиться к этой оргии. И Мира, добропорядочная девушка, которая до сих пор стеснялась даже произнести слово "пенис", в своих фантазиях находится там, вместе с пленницей пиратов в каюте захваченного корабля, обнимая свою подругу и слизывая с ее губ горько-соленое мужское семя. Оба мужчины ставят ее на колени и проделывают с ней то же, что несколькими минутами назад с Шели. По телу Миры пробегает сладкий ток, она стонет от наслаждения… и просыпается.
   Телевизор смотрит на нее черным глазом. Пленка уже кончилась.
   "Хорошо, что родители не проснулись", – с облегчением подумала Мира, выбираясь из кресла и наспех приводя себя в порядок. Да, видок у нее еще тот: халат задран чуть ли не до ушей, трусики лежат на полу (когда она умудрилась их снять?), да и синяки под глазами говорят больше в пользу того, что она не телевизор смотрела, а провела ночь куда как веселее.
   – Живо в душ, – бормочет Мира сама себе, живо представляя выражение лица своей матери, если та вдруг неожиданно нагрянет в кухню и застанет свое чадо, не приведенным в порядок.
 
   В школе Диана подошла к ней первой.
   – Ну, как, посмотрела? – Спросила она, забирая из рук Миры кассету.
   – Ох… Да.
   – Что, не понравилось?
   – Я… Я не знаю. Это было… как-то необычно.
   – Интеллигентно ответила на затруднительный вопрос. – Диана пристально посмотрела ей в глаза. – Скажи мне честно, дитя мое, у тебя мужчины были?
   Мира смущенно помотала головой.
   – Да, тяжелый случай. Небось, уже все местные пацаны убедили, что симпатичнее тебя только крокодилы?
   Мира всхлипнула.
   – Но-но-но! Еще не хватало, чтоб ты здесь сопли распустила. Прекрати. Прекрати, я тебе говорю!
   В голосе Дианы прорезался металл. Мира достала из сумочки носовой платок и вытерла глаза.
   – Тебе легко говорить. На тебя вон как мужики оборачиваются!
   – Если б ты знала, детка, как это все достает: липкие взгляды, постоянные полунамеки и пошлости. Честно говоря, я и в кино-то пошла по простой причине: там все честно. Тебя трахают перед камерой, никаких личных чувств, а только голый профессионализм, прости за каламбур. Между прочим, красота – это дело наживное. Вот посмотри.
   Диана подошла к подруге, распустила ее собранные в хвостик волосы. Потом сняла с Миры очки.
   – Немного косметики, контактные линзы, другая одежда… Послушай, девочка, да у тебя просто комплекс неполноценности.
   Диана смотрела на Миру уже совершенно другими глазами. Это был взгляд человека, не понаслышке знакомого с кастингом.
   – Значит так. Сегодня у нас среда. В воскресенье я приглашаю тебя в гости, только встать тебе придется пораньше: в девять у меня будет гость, так что приди-ка ко мне часиков в семь. Если сдрейфишь – не осужу. Решай сама.
 
   Воскресенье выдалось солнечным. Утро было неожиданно тихое, необычное для шумного города. По дороге к дому Дианы Мира мрачно размышляла: "Природа способствует веселому настроению, а я иду, точно баран на заклание".
   Дверь ей открыл незнакомый молодой человек лет тридцати.
   – Хай, – весело улыбнулся он. – Я Рэй.
   Говорил он с мягким акцентом, выговаривая "р", как англичанин. У него было симпатичное лицо, крепкая мужская фигура. Но Миру заворожили прежде всего его глаза. Темные, цепкие, внимательные, они успели за пару секунд осмотреть девушку сверху до низу.
   – Кхахм, – пробормотал он неразборчиво какое-то слово.
   – Что? – Переспросила Мира.
   – Я говорю, хорошая фигура… Но имидж не… – Тут он произнес еще что-то на незнакомом языке.
   В этот момент из соседней комнаты вышла Диана.
   – Привет-привет. Вы уже знакомы? Рэй собирался прийти позже, но потом решил, что должен присутствовать с самого начала.
   – Начала чего? – Уточнила Мира.
   – Послушай. – Диана взяла подругу за руку и повела ее в комнату. – Садись, – кивнула она на диван. – Пить хочешь? Ну, как знаешь. Я хочу тебе предложить одно дело. Сначала мы тебя переоденем и перекрасим.
   – В смысле?
   – Косметика плюс волосы. Они у тебя серые, как у мыши. Сделаем из тебя жгучую брюнетку. Будешь леди-вамп. Рэй говорит, что этот имидж очень тебе подойдет.
   Мира бросила осторожный взгляд на мужчину. Тот улыбнулся и кивнул.
   – А потом?
   – Мы сделаем несколько фотографий. Нет, – Диана предупредительно подняла руку. – Я уже предвижу твой следующий вопрос. В цивильном виде. Ну, может, для начала поглядим, как ты будешь смотреться с глубоким декольте. У тебя красивая грудь, хоть и небольшая. Вопрос в том, как это грамотно подать, но Рэй – мастер своего дела. Если ты захочешь, попробуем поэкспериментировать с обнаженкой. Там видно будет. Ну что, согласна?
   Мира задумчиво молчала. Ей было страшно. Но тут в дело вмешался Рэй.
   – Гхм, красавица… Можно я буду называть тебя Джэлли? У меня была подруга с таким именем, она очень похожа на тебя. Хорошо? Отлично. Так вот, Джэлли, по образованию я психолог. Долгое время стажировался у вас, в Екатеринбурге.
   "Так вот откуда он знает язык", – пронеслось в голове Миры.
   – Джэлли, у тебя есть два варианта: или стать… как это у вас говорят… "синим чулком", или взять жизнь в свои руки. Но тебе не хватает уверенности в себе. И мы можем тебе помочь.
   – Верь ему, солнце, – сказала Диана. – Он действительно первоклассный психиатр. И просто хороший мужик, – добавила она с улыбкой.
   Мира глубоко вздохнула и спросила:
   – И кто из вас меня будет перекрашивать?
   – Я, – ответила Диана. – И вот что еще. Возьми. Тебе они должны подойти. – На ладони у девушки лежала коробка с контактными линзами.
 
   Сколько прошло времени? Час? Два? Три? Мира потеряла счет минутам. Рэй оказался интересным, остроумным собеседником. Все время, пока Диана, по ее словам, "доводила подругу до нужной кондиции", он рассказывал интересные случаи из своей жизни, травил анекдоты, расспрашивал Миру о ее жизни. В какой-то момент он прервался и неожиданно сменил тему.
   – Я хочу тебя кое с кем познакомить. Мне кажется, этот человек серьезно повлияет на твое мировоззрение. – Он взял девушку за руку и повел ее в другую комнату.
   – А нельзя ли включить свет? – Миру сильно нервировала темнота кабинета.
   – Маэстро, туш! – Рассмеялась Диана, поворачивая выключатель.
   Перед Мирой стояла на удивление эффектная женщина. Черные как смоль волосы, синие глаза, коралловые губы и зеленое платье с открытыми плечами… Казалось, что эта барышня только что сошла со страниц модного журнала. Мгновение спустя Мира сообразила, что она смотрит в зеркало.
   – Контактные линзы, дорогая косметика и хорошая одежда способны делать чудеса, – задумчиво произнес Рэй, расчехляя фотоаппарат. – Да, Диана, ты просто молодец: это уникальный дар – рассмотреть за пылью истинный шедевр.
   Щелчок, вспышка…
   – Стань посвободнее. Пожалуйста.
   Уже через пять минут Мира поняла, какой профи с ней работает. Он был психолог, что называется, от Бога. Фотографируя, он не умолкал ни на минуту, то советуя, как повернуться к объективу, то просто размышляя о жизни. В какой-то момент девушка поняла, что стоит вполоборота к камере, приспустив платье с плеч.
   – Ты так и остановишься на полпути? – В голосе мужчины не было ни тени насмешки, разве что сожаление.
   Решительным жестом Мира сбросила с себя платье. Обернувшись, она заметила, что ее подруга тоже стоит полностью обнаженная. Девушки подошли друг к другу, Диана опустилась на колени.
   – Хочешь, я возбужу тебя?
   Мира закрыла глаза и кивнула. В следующее мгновение ее уже трясла дрожь экстаза, когда Диана пробежалась языком по ее шее, груди, бедрам.
   Щелчок, вспышка…
   Две обнаженные девушки в одних туфельках лежат на кровати и ласкают друг друга.
   Щелчок, вспышка…
   Мира, откинув голову на подушки полулежит, широко раздвинув ноги, а Диана щекочет языком ее киску.
   Щелчок, вспышка…
   Одну ногу Мира закинула на плечо Диане, и та возбуждает свою подругу, одноклассницу, любовницу.
   Щелчок, вспышка…
   Мира стоит, прижавшись спиной к стене, высоко подняв одну руку вверх, а другую держа ниже пояса с таким выражением лица, что не остается никаких сомнений в том, чем она занимается в настоящий момент.
   Щелчок, вспышка…
   Рэй и Мира лежат рядом. Это еще только прелюдия, но видно, что девушка готова отдаться вся, полностью, без остатка.
   Диана, как выяснилось, тоже неплохой фотограф. Когда она взяла в руки аппарат, Рэй пристроился рядом с новой фотомоделью и одними губами прошептал: "Хочешь?"
   Мира только закрыла глаза и широко раздвинула ноги.
   Пальцы Рэя, сильные и нежные, ласкают ее живот, грудь, шею, ерошат волосы на голове, гладят ягодицы. И она сама направляет его руку по животу все ниже и ниже.
   – Рэй, еще… Не останавливайся, ласкай меня там!
   – Целочка… – В его устах это звучит не как грубость, а что-то удивительно нежное и хрупкое.
   – Рэй, пожалуйста, бери меня! Бери, пока я не передумала.
   … Есть мгновения, когда кажется, что жизнь замирает и секунды становятся длинными и тягучими. Словно в замедленной съемке со стороны Мира видела, как ее первый любовник осторожно входит в нее, миллиметр за миллиметром.
   Начинаясь как легкая дрожь, непонятное чувство поднимается снизу все выше и выше. Перед глазами словно снова полыхнула вспышка фотоаппарата, безумное наслаждение и дикая боль одновременно обрушиваются на девушку.
   – Рэй, мне больно, больно! У меня там все горит! Я больше не могу, Рэй! Остановись… Нет, продолжай, еще, еще, быстрее!
   Вселенная взрывается изнутри безумным букетом ощущений. Сквозь мутную пелену Мира слышит свой крик:
   – Да, да, давай, ну же! Рэй, я кончила!
   Щелчок, вспышка…
 
   На протяжение многих лет это будет одна из самых любимых фотографий Миры. Диана сделала потрясающий кадр. Распростертая на кровати женщина устремлена навстречу мужчине, который, кажется, парит над ней.
   … И в глазах у них – неземное блаженство. То, которое многие ищут всю жизнь и не находят.
 
   – Вставай, любимый.
   Мира поймала себя на том, что уже минут десять сидит, уставившись в одну точку.
   – М-м… Что? – Открыл глаза Рэй.
   – Подъем. Нам пора.
   – А который час? Ого! Что ж ты меня раньше не разбудила?
   – Да так… Задумалась о своем, о женском. Вспоминала, как десять лет назад тебе встретила.
   – Тогда прощаю, – рассмеялся мужчина. – Дай мне еще немного времени – и я готов.
   Спустя полчаса Мира и Рэй, владельцы модельного агентства "Your Face", ехали в новом "Порше" в свой офис. Нос к ному с ними шла серебристая "Вольво".
   – Диана! – Мира приоткрыла окно и помахала рукой своей подруге.
   Девушка, сидящая за рулем автомобиля, приветливо улыбнулась в ответ.

   – Скажи, когда ты испытала первый оргазм? – Илона сидела перед камином, задумчиво вертя в руках бокал с вином. Вид у нее при этом был мечтательный до безобразия.
   – А, не помню уже! – Отмахнулась я. – Наверное, году на втором активной половой жизни. С чего это тебя вдруг потянуло на откровения?
   – Знаешь, Ира… – Моя подруга поставила бокал на пол и улыбнулась. – Я имею в виду совсем не то, о чем ты подумала. Банальная дрожь выше коленок – это все понятно и с нашим темпераментом достигается после второго поцелуя в шею. А вот так, чтобы небо в алмазах…
   – Ну, мать, ты, видать, перечитала на ночь Мопассана! – Заржала я.
   – Главное, чтобы не Маркиза де Сада… – Усмехнулась она. – Я, если честно, в последнее время ни во что, кроме журналов, глазами не втыкаюсь.
   – Каких журналов? – Не преминула съехидничать я.
   – Умных, Ира… – Илона сделала долгий глоток вина, потом поставила бокал на пол. – А насчет неба в алмазах… Что это такое, я узнала, дожив до славного возраста в двадцать три года и поменяв… ну, не будем уточнять, сколько мужиков.
   – Да, не будем, – в голове я произвела быстрые вычисления, и получилось, что только тех ее хахалей, которые были известны мне, хватило бы на две футбольных команды. С тренерами, пресс-секретарями и поварами.
   – Так вот, недели полторы назад я познакомилась с Аресом.
   – Это что, имя у него такое?
   – А Бог его знает. Может, и прозвище. Сейчас меня это уже мало волнует…
 
   В полумраке бара "Ностальжи" фигуры людей, казалось, не ходят, а плавают в сизой сигаретной дымке. Илона тихо и методично напивалась самым дешевым вином, которое можно было найти в этой забегаловке. Хладнокровный и объективный наблюдатель, который есть внутри каждого из нас, уже не раз напомнил ей, что пора бы сматывать отсюда удочки, потому что добром такие посиделки не кончаются. Мысленно послав свое "второе я" куда подальше, Илона вылила в стакан остатки шмурдяка.
   – Ух ты, какая кошечка! – раздался громкий пьяный голос над ее ухом. – Пойдем, потанцуем, деточка?
   Сильная мужская лапа потянула ее за руку. Илона подняла голову. Над ней возвышался крупный субъект с мутными глазами. Девушка еще не была пьяна настолько, чтобы отдаться такой обезьяне.
   – Вали отсюда, козел. – Стандартная формулировка для таких случаев. Можно, впрочем, и нарваться.
   – Ах ты, паскуда! – Субъект рванул ее за рукав. Илона не удержалась и полетела на пол.
   – Оставь ее в покое. – Снизу Илоне были видны только ноги в ботинках размера так сорок четвертого.
   К удивлению девушки, ответной реакции со стороны нападавшего алкоголика не последовало. Он почему-то стушевался и промямлил:
   – Я… это… Ну, короче, типа…
   – Пошел вон. – Голос оставался тихим и невозмутимым. Потом его владелец наклонился вниз и подал Илоне ладонь. – Вставай, красавица, и давай-ка тоже исчезнем отсюда побыстрее.
   Говоривший оказался молодым человеком лет тридцати, в длинном пальто и широкополой фетровой шляпе.
   "Помесь ковбоя и мушкетера", – почему-то подумалось Илоне. Краем глаза девушка отметила, что во второй руке он все еще сжимает небольшой пистолет. Да, с таким аргументом не поспоришь…
   Выйдя на морозный воздух, Илона начала быстро трезветь. Когда они дошли до ее дома, о выпитом вине напоминал только поганый вкус во рту. Остановившись у коммерческого ларька, Илона купила себе пачку "Орбита".
   – И чего тебя потянуло в это место? – Задумчиво спросил ее спутник. – Поблизости же куча нормальных забегаловок. Ну, я там одного своего знакомого искал. А ты?
   – А мне напиться хотелось, – буркнула она, кутаясь в куртку: мороз крепчал. – Поругалась со своим парнем, он редкой сволочью оказался… Извини, не хочу тебя грузить.
   – Да ладно, продолжай, – пожал он плечами. – Мне все равно, а тебе высказаться надо.
   И Илону понесло. Все, что накипело в ней за последние два месяца, она начала рассказывать совершенно незнакомому человеку.
   Как-то само собой получилось, что она впустила его к себе домой. Часа через полтора, когда словесный поток иссяк, она тихо всхлипнула и с досадой провела рукой по глазам.
   – Ну вот, развезло меня… Самой стыдно.
   Мужчина бесшумно поднялся из кресла.
   – У тебя кофе есть? Я сварю.
   Алиса кивком головы показала на дверь кухни.
   – Там, на столе. И кофе, и кофеварка.
   Пять минут спустя он поставил перед ней ароматно пахнущую чашку.
   – Мы, кстати, с тобой так и незнакомы. Ну, из твоего рассказа я понял, что тебя зовут Илона. Красивое имя. А я – Арес.
   – Римский бог войны, – улыбнулась девушка.
   – Греческий, – поправил он. – Римляне своего Марсом окрестили. Но на самом деле, я человек очень мирный. А что касается пушки, – он похлопал себя по карману пиджака, – так это пугач. Мало ли уродов попадается… Так вот, Илона, я, конечно, не психиатр, но тебе бы сначала в себе разобраться. Ты подумай, чего от мужиков-то хочешь. Между прочим, у тебя крайне низкая самооценка. Ставь себя выше – и все получится.
   Он повернулся и направился к выходу.
   – Эй! – Илона неожиданно поняла, что ей безумно не хочется, чтобы он уходил. – А ты не…
   – Не хочу ли я остаться? – Он взял с полки шляпу. – Нет. Иначе я начну тебя соблазнять, и ничем не буду отличаться от других самцов. Пока!
   И он закрыл за собой дверь.
 
   Три дня спустя Илона столкнулась с Аресом у порога своего дома. В руках у мужчины был букет роз.
   – Только не говори мне, что наша встреча случайна, – рассмеялась она.
   – Тебе не пятнадцать, чтоб ты верила таким сказкам. Я уже часа полтора жду.
   – А если бы я не пришла?
   В ответ Арес только пожал плечами. Войдя, он помог снять ей куртку, потом скинул пальто сам.
   – Для начала свари еще раз кофе, – попросила она.
   Мужчина кивнул и отправился на кухню. Когда он вернулся, Илона уже лежала в постели.
   – Быстрая ты какая…
   – А ты что, не за этим пришел? – Она протянула к нему руки. – Иди ко мне.
   Арес, по-видимому, хотел что-то сказать, потом прикрыл глаза и тихо вздохнул. Было ощущение, что мысленно он считает до десяти.
   – Неужели ты раздумываешь? Или хочешь прочесть мне очередную лекцию про то, что не хочешь быть "как все"?
   – И поэтому пришел к тебе с розами под окно. Не смеши. – Арес начал снимать пиджак. – Да, я не хочу укладываться в банальные рамки нашего безумного общества. Кроме того, ты достойна того, чтобы за тобой ухаживали красиво. Впрочем, я тебя захотел в тот момент, как увидел.
   – В таком случае ты хорошо держался. – Илона с нескрываемым удовольствием смотрела на стоящего перед ней обнаженного мужчину. Арес был неплохо сложен. Девушка откинула одеяло, открыв свое красивое тело.
   Арес нежно провел пальцами по ее шее. Илона зажмурилась и сладко потянулась.
   – Не дразни меня, я хочу…
   Он наклонился и поцеловал ее в губы.
   – Ты очень красивая. – Его рука нежно сжала грудь девушки. Илона застонала. Впервые в жизни касание мужчины вызвало в ней такую сладкую дрожь.
   Арес был нежен и нетороплив. Он не спеша исследовал все тело Илоны, не упуская ни одного сантиметра, лаская девушку руками, губами, языком…
   Сначала Илона пыталась отвечать на его ласки, а потом поняла, что мужчине намного приятнее будет ее немая покорность. Она прикрыла глаза и растворилась в его нежности.
   Илона никогда не любила слова "отдаваться". Было в нем что-то пошлое и грубое. И только сейчас она поняла, что женщина действительно может отдаться полностью, без остатка хотя бы из-за банального доверия к мужчине.
   Арес скользил языком по ее шее, упругой груди, плоскому животу, а потом начал ласкать маленькую пещерку между ее ног. Стон Илоны перешел в громкие вопли. Нежно взяв ее за ягодицы и чуть-чуть приподняв их вверх, он играл с ней, приближая миг оргазма.
   Илона закусила губы, чтобы заглушить крик, но он вырвался помимо ее воли:
   – Давай же, давай, трахай меня!
   Он с силой вошел в нее. Глаза девушки раскрылись от неземного блаженства, обрушившегося, словно океанская волна. Кончила она почти сразу же… Словно гигантская штормовая волна подняла ее над поверхностью океана и с силой швырнула в небо навстречу созвездиям.
   Илона потеряла ориентацию в пространстве и только падала, падала, падала куда-то в темную воронку, завертевшую перед ее глазами потолок и стены комнаты.
   Поцелуи Ареса становились все более и более страстными. Илона извивалась под ними, стонала, ерошила руками его волосы… Сейчас ей владело только одно желание: чтобы мужчина, владевший ей, не останавливался как можно дольше, но вместе с тем получил именно то наслаждение, которое способна подарить женщина опытному и нежному любовнику.
   Неожиданно он вышел из нее.
   – Ты куда?
   Он улыбнулся, потом тихо произнес:
   – Ты знаешь, что женщина может испытать намного более сильные ощущения?
   – Ты так говоришь, будто не мужиком родился. Арес, что с тобой? Иди ко мне. Я хочу, чтоб ты кончил в меня… Мне сейчас можно. Пожалуйста…
   "Боже, что со мной творится!" – пронеслось у нее в голове. – "Прошу мужика о том, чтобы он… Совсем с ума сошла девка!"
   Арес взял ее за руки и посадил напротив себя.
   – Глупая. Пойми, мужчина всегда получит свое, пусть даже это удовольствие довольно примитивно. Я хочу, чтобы хорошо было тебе.
   – Ты какой-то ненормальный, честное слово. Да ты знаешь, сколько раз я сейчас кончила? У меня еще ни разу в жизни такого секса не было!
   Арес молчал, пристально вглядываясь своими сверлящими серо-голубыми глазами в ее лицо.
   – Доверься мне. У тебя же есть какие-то свои фантазии?
   – Как у всех нормальных людей.
   – Давай поиграем. Ты – не ты, а… Ну, кем ты хочешь быть?
   – Ты ненормальный… – Она коснулась кончиками пальцев его щеки.
   – Наверное… – Пальцы Ареса начали ласкать ее лобок совсем легко, чуть-чуть касаясь кожи над холмиком волос. Илона широко раскрыла глаза, вцепилась в руку мужчины и направила ее ниже. Он отвел ладонь в сторону.
   – Ты не ответила.
   – Хорошо. Я хочу… – Илона вспомнила, как в далеком детстве случайно, одним глазком, она видела какой-то эротический (и потому считавшийся безумно запрещенным – хотя той эротики там было не больше, чем в гомеровской "Одиссее") фильм про восточную принцессу. Одежда актрисы состояла из кучи прозрачных покрывал, которые она периодически как бы случайно роняла, открывая взгляду зрителей участки загорелой кожи. – Я хочу, чтоб ты был слугой принцессы, которая по бабьей дури решила использовать тебя.
   У Ареса были незаурядные актерские задатки. Его глаза неожиданно приобрели покорное выражение, сам он весь как будто съежился… И только стальной блеск где-то в глубине зрачков выдавал его истинную натуру, которую не может скрыть никакая игра.
   Безусловно, это был всего лишь театр двух актеров, но Илона неожиданно почувствовала, как распрямляются ее плечи, гордо поднимается голова…
   – Встань! – Властно говорит она. Арес безмолвно поднимается. Его член оказывается на уровне лица девушки. Она берет в руки мужской орган, и он превращается в твердый стержень. Илона берет его в рот и легонько покусывает край кожицы пениса. По телу мужчины пробегает дрожь. Илона ложится на кровать, широко раздвинув ноги.
   – Возьми меня. Немедленно. Я приказываю!
   Он входит в нее неуверенно, как будто действительно стесняется такого обращения с собой. Двигаться он тоже начинает вроде как медленно и неуклюже, но вместе с тем аккуратно пододвигая свою партнершу поближе к диванному валику. Илона не заметила, как он аккуратно переложил ее ягодицами на эту возвышенность.
   – Трахай меня! – Ее начинал заводить этот приказной тон. Ее возбуждал сам факт, что она управляет этим мужчиной, страстным и нежным одновременно. – Быстрее! Еще быстрее! Арес, да что ж ты со мной делаешь… Я… А-а…
   Илона не успела сказать, что просто не успевает фантазировать. То, что она претворяет свои самые запретные мысли в жизнь, словно поднимало ее над землей. Испытывая оргазм за оргазмом, она уже не думала о происходящем вокруг.
   "Моя сказка сбывается", – всплыла в ее голове фраза из какого-то дурацкого бульварного романчика, а вслух она только тихо повторяла:
   – Еще, еще, еще… Мой мужчина, мой раб, мой господин…
   Полубред, срывавшийся с ее губ, уже не принадлежал ей. Эта была какая-то другая Илона, дремавшая в ней всю жизнь и неожиданно получившая свободу. И сейчас этот двойник владел шикарным женским телом, сменившим массу любовников: самоуверенных казанов и неопытных мальчиков, нежных и суровых, торопливых и вальяжных, студентов и бизнесменов. Илона, которая всю жизнь провела в этой телесной оболочке, словно ненадолго отступила в сторону, уступив место своей безумной второй половине, развратной и сумасшедшей, для которой секс был не одной из сторон жизни, а самой жизнью, во всем ее цветном многообразии.
   Он играл с ней. Искусно, талантливо, искренне. Все безумные сюжеты из прочитанных книг и увиденных фильмов вставали перед ее глазами, и она просто воплощала их в жизнь. Этот дикий спектакль словно заставил привычные стены ее комнаты меняться, как декорации: от непроходимых джунглей до кабины пассажирского авиалайнера.
   Когда Арес отправил ее в очередной раз в долгий сладострастный полет, она отстранилась от него и в первый раз своей жизни запросила пощады:
   – Милый, остановись! Я уже просто изнемогаю. Я хочу, чтобы теперь ты… Пожалуйста… Ну, скажи мне, чего ты хочешь?
   Он пригладил рукой ее растрепанные волосы и тихо ответил:
   – Тебя.
   Он стоял перед ней, весь в мелких капельках пота с подъятым вверх органом. Она опустилась перед ним на колени, уже не думая о том, как раньше считала эту позу глупой и унизительной. Взяв член в рот, она принялась облизывать его, тихо постанывая. Руки Ареса легли ей на затылок, он начал помогать ей. Его движения становились все сильнее и резче. Арес уже просто насаживал ее ротик себе на пенис. И это заводило их обоих.
   Вперед-назад, вперед-назад… Этот ритм возбуждал и завораживал Илону – и ту, которая проснулась в ней недавно, и ту циничную, прожженную бабу, которую, казалось, уже ничем не удивить в этой жизни.
   Струя горько-соленой жидкости ударила ей в рот. Из губ Ареса вырвался дикий страстный стон – крик самца, овладевшего желанной самкой. А Илона еще сильнее прижалась к нему, глотая мужское семя. Еще совсем недавно она зарекалась, что никогда не будет этого делать…
   – Девочка, ты прелесть. – Он поцеловал ее в щеку.
   – А ты просто гений, – рассмеялась она. – Гений половой жизни. Только не думай теперь, что ты быстро от меня отвертишься.
   – Я это уже понял. – Он направился в кухню. – И поскольку уйду я от тебя не раньше завтрашнего утра, то сварю-ка я еще кофе.
   Илона вышла вслед за ним на кухню. Арес стоял возле зажженной горелки и колдовал над кофеваркой.
   – Никогда не подозревала, что таким возбуждающим может быть зрелище голого мужчины рядом с печкой, – она прижалась щекой к его спине.
   – А я никогда не подозревал, что рядом с такой женщиной можно просто пить кофе, – в тон ей ответил Арес.
   – Ну, так мы ж и кое-чем другим занимаемся, -проворковала она.
   Арес постучал ложкой о край кофеварки.
   – Любопытная вещь, – задумчиво проговорил он. – Свойство мужской психологии: встречаешь такую женщину, как ты, на улице, провожаешь ее взглядом и думаешь: "Имеет же кто-то ее!". И сам себе льстишь, думаешь, что попала бы такая к тебе в постель, так сутками бы из койки не выпускал. А на деле получается, что измочаливаешься враз.
   – Молодой человек, вы нарываетесь на комплимент, – Алиса взяла чашку с кофе и села на стул, заложив ногу за ногу. Она знала, что выглядит довольно эффектно, особенно сейчас, когда на ней был только символический тонкий халатик. Арес проводил ее движение взглядом.
   – Быстро допивай кофе и марш в спальню! – Неожиданно резко сказал он.
   – Ты что, снова хочешь? – Илона кокетливо опустила глаза вниз и поняла, что вопрос был излишним. На ходу скидывая с себя халат, она рванулась в спальню.
   Когда Арес снова вошел в нее, она просто отключилась. Было ощущение, что ее сознание бродит где-то далеко отсюда, и только молодое, жадное до любви тело благодарно принимает мужские ласки. Словно откуда-то со стороны она слышала свои сладострастные крики и хриплое дыхание мужчины.
   Арес, видимо, действительно задался целью ее довести до неведомого ей самой предела. Какое-то невероятное, безумное, феерическое ощущение, в которое слилась череда оргазмов, превратило ее тело в один напряженный дрожащий нерв, подключенный только к центру удовольствия.
   Арес не особо баловал ее различными изысками. Банальная поза "он сверху – она снизу" постепенно превратилась в игру всех мускулов двух молодых здоровых тел. Мужчина и женщина словно слились в одно единое целое.
   И вдруг из самого потаенного, сокровенного угла сознания Илоны всплыла та мечта, которую она гасила в себе изначально, не давала вырваться наружу, давила изо всех сил. И девушка поняла, что не может противиться своему дикому желанию.
   – Остановись. На мгновение…
   – Да, милая…
   – Подожди. Поиграй со мной еще. Только пусть это будет жесткая игра. Может даже, жестокая… Но я так хочу.
   – Как скажешь.
   – Это самая запретная моя фантазия. Я боюсь ее, Арес. И в то же время хочу… Я сейчас.
   Она выскользнула из его объятий и скрылась в соседней комнате. Через минуту Илона вернулась в простом наряде из легкой юбки и маечки. От возбуждения и предстоящей игры ее трясло мелкой дрожью. Она пристально посмотрела на мужчину.
   – Изнасилуй меня. – Вырвался у нее вздох. – Сделай меня обыкновенной оттраханной девкой. Измывайся надо мной. Только играй так, чтоб я сама поверила. Будь диким маньяком.
   – Ты уверена, что хочешь этого? – Тихо спросил он.
   Покорный взгляд был немым ответом на его вопрос.
   Арес с кошачьей пластикой зашел за спину девушке и внезапно резко схватил ее за волосы, а потом толкнул к дивану. Илона не удержала равновесия, и он ухватил ее за майку. Громкий треск разрываемой ткани сопровождался коротким женским вскриком, перешедшим в глухое мычание: мужчина с силой запечатал ей рот ладонью.
   – Ах ты ж, сучонка… – Он сорвал с нее юбку, навалился на девушку всем весом своего тела и начал с силой разводить ее крепко сжатые ноги.
   – Нет, нет, не надо… – Головой она понимала, что это игра, но тело подчинялось рефлексам, заложенным природой.
   Одной рукой он крепко ухватил ее за подбородок, а другой уже вовсю хозяйничал у не между ног.
   – Так-то лучше, детка. Сейчас я тебя буду насиловать. Долго и со вкусом. Ты даже не представляешь себе, как приятно не просто трахать такую красотку, а брать ее против воли. Ты только вслушайся в это слово: "насиловать". Не брать, не трахать, не иметь, а изнасиловать девчонку. Ох, как же ты у меня сейчас будешь визжать!
   Он вошел в нее грубо, словно врубаясь в непроходимую чащу. И эта резкость от мужчины, который еще только что был нежным и неторопливым любовником, довела девушку до точки безумного возбуждения. Каскад оргазмов, последовавших один за другим, стер на мгновение из памяти все ее прошлое. Не было больше такой женщины – Илоны. Осталось только обнаженное чувство удовлетворения, сжимающееся сладкой судорогой по всему телу.
   И она завизжала, как малолетняя школьница, которую впервые затащили в кусты. Дикий звук, поднявшийся откуда-то из глубин легких, вырвался из ее горла и застыл на самой высокой ноте.
   – Сучка… Трахнутая голенькая сучка, – приговаривал Арес в такт своим быстрым движениям. – Люблю таких голеньких девочек. Они так беззащитны в своей наготе. Эти грудки… Эти волосики… Эти славные босые ножки…
   Возможно, Арес был психологом. Возможно, он просто вошел в роль. Илона где-то слышала, что такой словесный поток… даже не эротизма, а открытого порно характерен для маньяков. Но сейчас ей только хотелось, чтобы он не останавливался и продолжал свою безумную игру.
   – Давай, девочка, двигайся, доставь мне удовольствие, – он широко развел ее ноги в стороны. – Жалко, что ты не целочка. Ох, как же это сладко – изнасиловать девственницу! А как бы ты извивалась, пока я бы рвал твою тонкую пленочку! Но ничего, я сейчас тебя поимею так, что неделю будешь отлеживаться!
   …Илона летела сквозь пространство куда-то ввысь, сквозь звезды и галактики. Эта дикая игра подвела ее вплотную к безумию. Цепляясь остатками разума за ускользающую реальность, она понимала, что возможно, больше никогда не испытает ничего подобного.
   – Да ты же вся мокрая, шлюшка! – Он вышел из нее только для того, чтобы резко перевернуть девушку спиной вверх.
   … Илона никогда раньше не пробовала анальный секс. Но игра завела ее, притупила болевые ощущения, и поэтому когда он вставил свой член в ее маленькую дырочку между ягодиц, испытала только чувство, как будто ее медленно растягивает в стороны что-то нежное и упругое.
   В полированной поверхности шифоньера она поймала отражение их фигур. И вид самой себя, поставленной раком, с мужчиной, активно вгоняющим пенис ей в попку, заставил ее заново отправиться в путешествие к звездам.
   … А потом она просто потерялась во времени. Мир словно перестал существовать.
   "Я умираю", – почему-то подумала она, и вслед за этим в голову пришла другая мысль: "Нет, я рождаюсь заново".
   Было такое ощущение, как будто она вынырнула на поверхность с безумной глубины. Перед глазами кружился разноцветный хоровод, постепенно приобретая очертания лица Ареса. Он опять перевернул ее на спину, но теперь уже любил ее нежно и аккуратно, покрывая ее лицо короткими горячими поцелуями.
   Она подалась навстречу ему, оттолкнувшись от дивана, словно пытаясь вспорхнуть, как птица.
   … Наслаждение острое, как боль, взорвалось где-то внизу и мощной ударной волной растеклось по всему телу, забивая напрочь все остальные пять чувств, уменьшая вселенную до размеров крошечного шарика, горячим угольком пульсирующего ниже пояса, сжигая дотла.
   И откуда-то сверху, из звездной туманности, она слышала стон своего любовника. Стон мужчины, извергающего семя в любимую женщину.
   Небо обрушилось на нее тяжестью лебединого перышка. Мир тряхнуло, и он встал на свое место. Илона тихо пробормотала – уже непонятно, Аресу или самой себе:
   – Все. Спать. Я сейчас и шага сделать не смогу без посторонней помощи.
   И провалилась в темноту.
 
   – Ну, а дальше? – Я сгорала от нетерпения. – Все это слишком похоже на сюжет бульварного романа, а не на происшествие из реальной жизни.
   – Ира, я не знаю… – Она подняла на меня беспомощный взгляд. – Он позвонил на следующий день и сказал, что срочно улетает в командировку. С тех пор о нем – ни слуху, ни духу. А с другой стороны… Ты знаешь, я всегда считала, что сказка должна оставаться сказкой. Потом может начаться махровый быт, который все губит. А так… В моей жизни произошло событие, которое я буду вспоминать до конца своих дней. В конце концов, он, может быть, женат, а я просто была его игрушкой. Он подарил мне мгновение счастья, и оно будет жить теперь во мне очень долго. А может…
   Звонок в дверь оборвал ее фразу. Она рванулась было к выходу, но остановилась.
   – Ира, открой. Я боюсь, если там будет не он, со мной случится банальная истерика.
   – Хорошо. – Я прекрасно понимала ее чувства. Подойдя к двери, я заглянула в глазок. На пороге стоял мужчина в длинном пальто и широкополой фетровой шляпе.
   Я вернулась обратно в комнату.
   – Ты знаешь, – сказала я. – Мне кажется, выйти стоит тебе.
   Илона одним глотком допила свое вино и с размаху швырнула бокал в камин.
   – На счастье, – улыбнулась она.

   Возбуждение трясет меня, как перед первым свиданием. Хотя где оно, мое первое… В далеком подростковом возрасте. Стыдно признаться, но тогда еще процесс появления детей на свет был мне не до конца ясен.
   Но сегодня… Сегодня все абсолютно по другому. Наша встреча овеяна средневековой романтикой и пьянящим безумием. Я иду к тебе в гостинцу, куда ты приехала специально на несколько часов, чтобы увидеть меня. У тебя в кармане – только мелочь и билет на обратный автобус. Я это знаю.
   Я знаю даже больше. О тебе мне известно почти все: твои страхи и твои радости, твои грезы и твои эрогенные зоны.
   И при этом ты не знаешь обо мне ничего, кроме имени.
   Я подхожу к двери и стучу в нее условным сигналом.
   – Входи! – Этот голос дрожит в предвкушении нашей встречи.
   Я приоткрываю дверь и заглядываю в комнату. Все правильно. Свет потушен, шторы опущены. Этот гостиничный номер выбран не случайно, кровать расположена так, что ты видишь только мой силуэт, но не лицо.
   – Ира, я здесь!
   Глупая. Я прекрасно знаю, где находится кровать, на которой ты сейчас лежишь. В этой комнате я могу передвигаться с закрытыми глазами. У меня хорошая память на такие вещи: эта комната пройдена мной вдоль и поперек, в ней запомнен каждый угол, каждая выбоина в полу.
   Сейчас я стою возле твоего изголовья. Моя рука нежно – на долю секунды – касается твоих губ и тут же отдергивается, словно обжегшись.
   – Ирочка… – Твой голос полон мольбы. Я тебя понимаю, милая девочка. Слишком много условий поставлено перед тобой. Тебя тянет ко мне, но и мое отношение тоже настораживает.
   Я вытаскиваю из кармана кусок плотной темной ткани и передаю его тебе. Ты знаешь, что надо делать и покорно надеваешь повязку себе на глаза. Ты не должна меня видеть. Мы говорили об этом три дня назад, когда общались в Интернете.
   Великая вещь – виртуальная реальность. Не видя лица, не зная своего собеседника, так много можно сказать за короткие пятнадцать минут.
   Мы познакомились в каком-то совершенно отвязном чате. Во всей этой виртуальной "болталке" было только два серьезных собеседника: ты и я. Ты, подавленная депрессией, хотела сказать свое слово этому ненормальному миру. Мне для диплома по поведению молодежи нужен был материал, и потому интерес к чату был исключительно научным.
   Я не помню, как мы от обсуждения Сартра и Дали перешли к теме однополой любви. Впрочем, все эти великие писатели и художники со своим грешком… Именно тогда ты призналась мне. А мою ответную реплику ты помнишь? Да, наверняка помнишь. Цитата из "Крематория": "Она не любит мужчин, она любит клубнику со льдом".
   Год назад… С ума сойти, с того момента как-то незаметно протекли-прошуршали двенадцать месяцев. И практически каждый день мы писали друг другу письма. Точнее, писала ты. От меня в ответ к тебе шли мои стихи, моя проза, мои ценные советы… А потом ты все-таки выведала у меня, где я живу.
   Как мне было сложно объяснить тебе все. Но я ж психолог, в конце концов! А ты девочка абсолютно пластилиновая, готовая делать все, что я скажу. Ты хочешь от меня любви. Я хочу, чтобы ты не видела меня. В твоей памяти должны остаться только мои руки, губы, волосы… Случайная попутчица в этом диком поезде под названием "Жизнь", который с дикой скоростью мчится к конечной остановке.
   Да, это безумно тяжело – отдаться незнакомому человеку, которого ты не увидишь, не услышишь и даже не коснешься. Но я знаю: главное твое желание, твоя дикая фантазия – это именно свидание с незнакомкой. Уравнение со многими неизвестными – именно таким должен остаться для тебя мой образ.
   Ах, какая же ты славная девочка… Твоя полная грудь с острыми вершинами сосков поднимается и опускается: дыхание твое прерывисто, и на лице застыла смесь ожидания и страсти. Мои глаза настолько привыкли к темноте, что я различаю даже темный холмик между твоих длинных стройных ног. Тысячи мужчин, ежедневно провожая тебя жадными взглядами, наверняка мечтают о том, чтобы овладеть тобой, такой восхитительной в своей наготе, как сейчас, когда ты лежишь передо мной, готовая выполнить все, что я тебе скажу.
   Но – увы им, самонадеянным самцам… Принадлежать ты будешь мне, и выполнишь все, что я скажу. Растерзать, порвать тебя в клочья или вознести до вершин блаженства – решать сегодня мне.
   Ты знаешь правила затеянной нами нежной и жестокой игры, и покорно следуешь каждому моему жесту. Я дотрагиваюсь до твоего локтя – и ты покорно тянешь руки вверх, к спинке кровати.
   – Ленточка на тумбочке, – шепчешь ты.
   Я беру ленту – достаточно тонкую, чтобы разорваться при хорошем усилии, но вместе с тем относительно прочную. Я не хочу, чтобы ты касалась моего тела. Привязывая твои руки, я наклоняюсь довольно низко, и твое горячее дыхание обжигает мне шею.
   Ты лежишь передо мной, абсолютно открытая. Белеющее в темноте нагое тело возбуждает меня и дразнит. Но я знаю, что торопиться нельзя. Ты не любишь быстроты. Сегодня у нас все будет медленно. Очень медленно. Так, как хочешь ты. Так, как желаю я. И при этом ты все равно до конца не знаешь, кто твой ночной гость.
   Имя… Но разве оно имеет значение? Быть может, меня зовут иначе. Совершенно иначе.
   Фигура… Когда мой силуэт возник в проеме двери, ты наверняка заметила, что телосложение у меня не женское. Высокий рост, широкие плечи – память о долгих тренировках в бассейне, короткая стрижка. Из писем ты знаешь, что длинные волосы – не мой стиль. Впрочем, когда-то и у меня были "кудри темные до плеч". Потом пришлось состричь.
   Руки… Да, они у меня, пожалуй, довольно женские: узкая кисть, длинные пальцы, мягкие и теплые ладони… Вот только ногти подстрижены коротко: гитара не любит излишеств. Шестиструнка оставила на подушечках пальцев ощутимые мозоли, но и их я умело использую, словно невзначай задевая участком огрубелой кожи твой нежный сосок.
   Легкая дрожь пробегает по всему твоему телу: от шеи до ступней. Я чувствую ее. Ты тихо стонешь. Да, девочка, я знаю, как чувствительна и жадна до ласки твоя грудь. Но ей требуется не грубость, а тонкая нежность. Я не сжимаю ее, а только чуть сдавливаю: руки у меня крупные, и мягкое полушарие почти скрывается в ладони.
   Из приоткрытого рта вылетает полустон-полудыхание, легкий, как морской бриз.
   – Еще.
   Нет, девочка, нет… Не сейчас. Пришло время коснуться твоих губ. Мой поцелуй будет не страстным: ты явно не созрела для увлекательной игры двух языков, когда дыхание замирает, и только инстинкт самосохранения заставляет оторваться, чтобы сделать жадный глоток воздуха – и снова ринутся в пучину наслаждения, древнейшую сладость мира… Я только делаю намек на то, что тебя ожидает. Губы у меня сухие и жесткие. Ты поднимаешь голову, готовишься уже впиться в них долгим поцелуем, но я не позволяю тебе сделать это.
   … Снова наклоняюсь. Прелюдия к поцелую на этот раз чуть дольше. На мгновение. И потом я снова отрываюсь, хотя и с явным сожалением. У твоих губ вкус земляники. Не той, которая продается у бабок на базаре в лукошках, полная химической дряни, а настоящей лесной земляники, только что промытой дождем, впитавшей свежесть воздуха и бодрость родниковой воды. Такие губы созданы для поцелуев, для долгих ласок. Кто был тот твой первый мужчина, который по своей дурной похоти решил грубо нарушить их целомудрие и привить отвращение ко всему племени волосатых самцов? Но это сейчас неважно. В этой вселенной, огороженной стенами маленькой комнаты, пока только двое: ты и я. И наша страсть, наше желание, сдерживаемые, но готовые в любой момент вырваться наружу, только подчеркивают это уединение двух людей – случайно не случайных попутчиков в пассажирском вагоне, набитом миллиардами судеб.
   … Еще один поцелуй. Быстрый, как и два предыдущих, но в него я вкладываю намного больше эмоций. Ты отзываешься на него; какое-то мгновение кажется, что сейчас этот с трудом сдерживаемый барьер рухнет, и мы низвергнемся в бездну наслаждения, когда часы кажутся минутами, а мгновение – вечностью.
   Ты тихо шепчешь: "Я хочу тебя". Но я прикрываю твои губы ладонью. Ты вздрагиваешь, а потом вытягиваешься в струнку… Да, девочка, твое тело реагирует на меня по всем правилам: и даже твое обоняние подчиняется заложенным в организм рефлексам – кому как не мне знать, что твой любимый аромат – это одеколон "Sigar". Пришлось потратить уйму времени, чтобы найти его в нашем городе, хотя казалось бы, в этом обилии парфюмерии сложно что-то не отыскать.
   Забавно все-таки, как мы относимся к запахам… Мне, например, нравится, как пахнет полынь. А у "Sigar" аромат действительно похож чем-то на хорошую сигару. Ты мне рассказывала, что именно этим одеколоном пользовался твой первый мужчина. Ты даже не запомнила, как он выглядел: что остается в памяти после очередной попойки, на которой все мужские лица сливаются в одно, близкое к идеалу, и в то же время далекое от него, как Альфа Центавра? И в бешеном танце, когда ты растворяешься в мужских объятьях, ты услышала этот голос: "Пойдем со мной".
   А потом – маленький диванчик в незапертой комнате, куда в каждую минуту могут ввалиться ненужные свидетели, громкое сопение твоего партнера, которому не терпится скорее приступить к делу, долгие поиски запретного плода – "Извини, крошка, я сейчас, да что же это такое…" И короткая тупая боль, от которой ты резко трезвеешь, и только тогда понимаешь, что случилось то самое, о чем так много пишут в книгах, и что должно происходить при свечах и предваряться долгими неторопливыми ласками… Но – поздно, твоя невинность становится радостью этого неизвестного, который, естественно, долго не сдерживается, и по его резко обмякшему телу ты понимаешь, что, кажется, отмучилась.
   Сквозь какой-то туман ты слышишь его слова о том, что он не хотел так торопиться, и не попробовать ли вам попозже еще раз… А потом ты вспоминаешь себя уже в коридоре, торопливо накидывающую пальто и спешащую прочь из этого дома, в который ты уже никогда не вернешься, потому что он противен тебе, как ничто в этом мире.
   И только запах одеколона почему-то останется как память о чем-то запретном и потому возбуждающим до предела.
   – Ира, ты здесь?
   Прости, милая девочка. Я стряхиваю с себя задумчивость, наклоняюсь и целую тебя крепко-крепко, и вместе с тем нежно, со всей возможной страстью, словно извиняясь за всех твоих мужчин, впивавшихся в твои губки неуклюже и слюняво, всех тех, кто убил в тебе влечение к мужскому полу.
   Твой нежный язычок принимает столь активное участие в поцелуе, что я даже отстраняюсь. Ты уже возбуждена до крайности. Кто бы мог подумать, что тебя можно завести так быстро. Но что сделано, то сделано.
   Мои пальцы нежно скользят по твоей груди, животу, спускаясь все ниже и ниже. И когда я добираюсь ими до самого низа, ты испытываешь первый оргазм.
   Твое тело напрягается, вытягивается, по нему пробегает дрожь, а из губ несется крик:
   – Еще, милая, еще, еще…
   Мне всегда нравилось смотреть, как кончают женщины. В этом есть что-то абсолютно космическое. По-хорошему я сейчас даже немного завидую тебе. Когда волны страсти, бегущие по твоему телу, немного стихают, я касаюсь губами участка кожи на твоей длинной шее. Потом я целую твою ключицу, сгиб руки, беру в рот твой сосок…
   Твое тело для меня – открытая книга. И я читаю ее наизусть, зная, куда надо прикоснуться, чтобы возбудить тебя сильнее… еще сильнее.. еще…
   Второго оргазма я добиваюсь от тебя довольно легко. Ты вся напрягаешься, и после того, как экстаз проходит, тихо шепчешь:
   – Ира… Делай со мной, что хочешь…
   Ах, какая опасная фраза! Сказать такое мужчине – так просто равносильно самоубийству: кто знает, что придет в голову неотесанному мужлану? И ты боишься таких слов. Очень боишься… Однажды ты произнесла их своему очередному бойфренду, и слишком поздно поняла, как ошиблась в этом человеке.
   И как ты страдала потом, в темном углу своей спальни, горько разочаровавшись в своей очередной "романтической истории". Уже когда за ним закрылась дверь, ты поняла, что видела его последний раз в жизни, хотя, может, это и к лучшему. Но, скорее всего, именно из-за этого мужчины ты стала смотреть на своих подруг совершенно другим взглядом. А они шарахались от тебя, как от чумной, так и не поняв, что тогда тебе нужна была просто забота и внимание.
   Но я действительно могу делать с тобой все, что мне вздумается. И когда я начинаю спускаться языком все ниже по твоему телу, ты покорно раздвигаешь ноги, предлагая мне ласкать тебя всеми запретными способами, на которые хватит моей фантазии.
   … Мы обе ненавидим слово "куннилингус". Какая дурная голова придумала столь дикое название такой нежной и захватывающей ласке?! Мне больше по душе вычитанная где-то фраза "пчела, пьющая нектар страсти". Но это же не медицинский термин.
   Милая девочка, как же ты сейчас стонешь, как выгибаешься дугой, всеми силами приближая миг экстаза. А я направляю тебя, не позволяя все еще дойти до высшей точки наслаждения.
   Но мне, конечно, не удается полностью контролировать твое тело. И в какой-то момент тебя как будто невидимая сила приподнимает над кроватью и с силой бросает вниз, заставив жалобно скрипнуть пружины.
   Я слышу всхлип, и подняв голову, вижу, что по твоим щекам катятся слезы. Благодарный плач радостного экстаза.
   Только один раз до этого ты плакала во время секса. Но увы – это были слезы боли, а не наслаждения. Еще одна капля ненависти в твою копилку отношения к мужчинам.
   … Тех трех подонков ты будешь помнить до конца своей жизни. И хотя правосудие все-таки восторжествовало – что в нашей стране бывает редко, ты до сих пор вздрагиваешь при воспоминании о той ужасной ночи. Кто-то недавно сказал тебе, что по слухам, одного из них уже нет в живых: зона относится к таким людям сурово, но тебе от этого не легче.
   Одна ночь насилия. Она перевернула твой уютный мир, в котором все казалось таким стабильным. Когда грубые мужские руки разорвали на тебе платье, ты кричала, а потом только тихо плакала, брошенная на землю, пока каждый их них не удовлетворил свою похоть. И потом, когда они заставили тебя заниматься с ними сексом одновременно, ты беззвучно рыдала, глотая горькую сперму вперемешку со своими слезами.
   Ты не помнишь, ни как вырвалась от них, ни как добралась до дома. В твоей памяти остался черный провал длинной в несколько месяцев, пока длилось расследование по этому делу. Бывшие одноклассники в отделении УВД нашли этих мерзавце в считанные дни, но ты словно находилась в затянувшемся состоянии ступора.
   … Тогда ты впервые пошла к психиатру, который провел с тобой часа три, но разговор с ним ни к чему тебя не привел. И ты вспомнила самый простой способ: помоги себе сам. Что тебе дала эта терапия, когда лица новых любовников менялись каждый день, а жизнь превратилась в полосу псевдовеселья, когда никакое опьянение не в состоянии вытеснить из груди камушек, пульсирующий непереносимой болью? Тогда ли ты поняла, что устала ежедневно бороться за свое место под солнцем? Это мне не известно. Я знаю только, что твоя первая попытка самоубийства пришлась именно на эти дни.
   Так уж случилось, что лежала ты в одной больничной палате со смазливой девочкой, предложившей тебе попробовать лесбийскую любовь. Может, она была опытной, может, ты устала от мужчин, но с этого дня ты повернулась на сто восемьдесят градусов в своем мировоззрении, некогда категорически отказывавшемся принимать однополые отношения.
   – Ириша, какая же ты нежная…
   Нежность. Пожалуй, ее тебе больше всего не хватало в этой жизни. Ты привыкла скорее к грубости и тому, что отпор надо давать ежесекундно. Может ли кто обвинить тебя теперь, когда ты осталась один на один с окружающим миром, готовая огрызнуться на любой неожиданный выпад?
   И только мне ты доверяешь полностью.
   Я беру в ладони твою босую ножку и целую тебя в подошву. Ласка редкая и немного коварная, но ты уже настолько растворилась в нашей игре, что готова ко всему. И твой благодарный стон – лучшая награда за мои усилия.
   Кажется, мне удалось разбудить в тебе женщину в самом лучшем понимании этого слова. Твое тело становится горячим, превращаясь в одну эрогенную зону, которую я ласкаю снова и снова, доводя тебя до высшей стадии блаженства.
   Страсть может быть тихой, может быть нервной и пульсирующей а может быть стихийной. А перед стихией можно только отступить, но не побороть ее. И то сумасшествие, которое мы сейчас вкладываем в нашу безумную, и от этого еще более притягательную встречу – тоже стихия. Кажется, что вот-вот она сомнет нас и выбросит за пределы пространства, навстречу неведомому сумасшествию… Но мы балансируем на грани, не позволяя свалиться в пропасть, туда, где сладость и боль объединяются во что-то неделимое.
   Я осторожно вожу пальцами по самым нежным участкам твоей кожи. Нов какой-то момент мои движения становятся сильнее и грубее… И ты уже сама направляешь мою руку движениями своего тела, отдаваясь мне полностью, улетая в неизвестность и бесконечность.
   … Твое тело еще сотрясает дрожь нового оргазма, когда я бесшумно поднимаюсь с кровати.
   – Ира?
   Я стою в дверях, глядя на тебя, теперь уже удовлетворенную и безмятежную, готовую и дальше продолжать игру. Но мне пора. Я всегда знаю, когда надо остановиться. Потому что иначе уже не выдержу я. Ты слишком красива, чтобы долго сдерживаться рядом с твоей наготой и покорностью.
   – Ира, ты где?
   Я все еще здесь, девочка. Но через пару секунд уже буду спускаться по лестнице, оставляя за спиной твой голос, твое недоумение, твою злость на меня… И твою благодарность. Правда, это чувство появится намного позже, через годы, когда ты все-таки осознаешь, чем была для тебя эта безумная и страстная ночь.
   декабрь 2002

   Неосторожное движение рукой – вазочка с разным барахлом летит на пол и разбивается вдребезги. Бог ты мой… Чего здесь только нет…
   Разная мелочь, которую забрасываешь наверх в надежде потом разобраться, что к чему, но не успеваешь, потом забываешь. И только изредка протирая пыль, натыкаешься и вновь даешь себе слово: вот на этой же неделе все переберу…
   А рассматриваешь всю эту мелочевку только в таких случаях, как сейчас.
   Наушники от телефона «Nokia». Сам телефон давно сдох, а наушники я почему-то не выбросила. Наверное, потому, что поменяла уже несметное количество: как-то не живут они у меня долго – то рвутся, то еще что-то.
   Дискета… Боже, какой раритет! Здесь у меня какие-то гитарные проигрыши, напевки, которые я намурлыкала в незапамятные времена, наброски стихов и песен… Почему-то я не доверила эти осколки творчества жесткому диску на компьютере, а сохранила их на дискете. Забросила сюда – и совершенно забыла. Любопытно было бы посмотреть, что там… Ведь год как минимум не заглядывала. Наверное, улыбнусь своим творческим «взбрыкам»…
   Компьютер долго думает, соображая, что там такое в него сунули. А потом выдает приговор: «Отформатируйте диск А».
   Обидно… Надо было все это добро переписать на флэшку, что ли… Но чего не вернешь, того не вернешь.
   … И одинокими разноцветными птицами разбросанные визитки.
   Сейчас, в эпоху мобильников, визитка все больше уходит в прошлое. Но дань традиции или просто привычка пока еще заставляет нас хранить в бумажнике эти клочки бумаги.
   Сажусь на пол и перебираю их.
   … И каждое имя – мороз по коже.
   Вячеслав Сергеевич Греков. Пресс-секретарь одной крупной фирмы. Умница, красавец и душа компании. Каждая пресс-конференция, которую он проводил, превращалась в какое-то феерическое шоу. Он мог расшевелить и заставить раскрыться любого интервьюируемого. И они начинали отвечать на вопросы не скучно и обыденно, казенным языком, а увлекательно и даже с юмором. Цитаты с таких пресс-конференций потом долго ходили афоризмами у журналистской братии.
   И никто не знал, чему стоила ему работа. Внешне беззаботный и полный оптимизма, он переживал за каждую неудачу фирмы, потому что ему приходилось в пожарном порядке улаживать слухи, циркулирующие вокруг предприятия. А слухов было немало. Его шеф – фигура достаточно одиозная – был вспыльчив и скор на расправу. Вячеслав проработал чуть больше трех лет. А однажды просто не проснулся. Не выдержало сердце…
   Генриетта Карловна Форд. Бог ты мой, как я улыбнулась, когда услышала ее имя-фамилию. Так и норовила спросить: «Генри Форд не родственник, случайно?». Особую пикантность данному совпадению придавал тот факт, что Генриетта работала топ-менеджером в местном представительстве фирмы «Мерседес».
   Уверенная в себе холеная женщина из поволжских немцев. Умная. Красивая. В тридцать пять лет она уже успела дважды побывать замужем, но, видимо, работа для нее значила существенно больше, чем личная жизнь.
   С ней мы познакомились на неимоверно скучном мероприятии из тех, что проводят почти обанкротившиеся «хозяева жизни», лишь бы только подчеркнуть, что на самом деле у них все тип-топ. Банкет, невнятные речи, совершенно унылые лица с пустыми глазами…
   И только ее улыбка – словно маяк в этом людском тумане. Улыбка ехидная и до невозможности коварная. Уже потом, несколько месяцев спустя, я выясню, что один из организаторов банкета – ее бывший ухажер, которому она дала от ворот поворот. Мужчина вскипел и пообещал, что сильно испортит ей жизнь. Старался он, как умел, оскорбленная мужская гордость выкидывала еще те коленца, и крови он, конечно, из Генриетты попил.
   А в тот день она просто пришла насладиться моментом его падения. Уж кто-кто, а она знала, что банкет – последний в жизни фирмы.
   Бывший ухажер официально объявил о банкротстве через месяц. Но Генриетта этого не услышала. За неделю до того она разбилась в автокатастрофе. Злая ирония судьбы: она все время ездила на своем «Мерседесе», а в тот день по непонятной причине села за руль «Рено».
   Виктор Степанович Хитрый. Да уж… Вот кому фамилия подходила на все сто!
   Он умудрялся выкручиваться из самых невероятных ситуаций. Начинал бизнес он еще в восьмидесятые годы, поднял с нуля какой-то кооператив. Пережил коммунистов и бандитов, но потом из-за рубежа хлынули западные товары, и кооператив приказал долго жить. Виктор ушел работать в администрацию района, быстро сделал себе карьеру – от начальника отдела до заместителя главы.
   Потом глава района попался на крупной взятке. Шумиху удалось замять, причем именно благодаря находчивому заму. Но его заслуги не оценили. Когда потребовалось кем-то пожертвовать, выбрали его. На Виктора навесили всех собак, чуть не довели дело до суда, но он и тут умудрился выкрутиться.
   Уходя, он пообещал своему бывшему шефу, что припомнит эту «благодарность». И припомнил. Не прошло и года, как глава района «засветился» в одном громком уголовном деле. Виктор выступал в суде свидетелем. Главу упекли на пять лет.
   А Виктор снова ушел в бизнес. Чем он только не занимался! И пивными точками, и торговлей шмотками, и даже неплохо заработал на «черном вторнике», успев грамотно распорядиться имеющейся валютой.
   А потом произошло страшное… Он сидел в кафе за столиком с очередным партнером, обсуждал какие-то общие дела. В этот момент напротив них остановилась «девятка» с заляпанными грязью номерами. Из окна были выпущены четыре автоматные очереди. Как выяснилось потом, таким образом местные бандиты решили свести счеты с партнером Виктора. Партнер выжил. А Виктор – нет. В этот раз Хитрому не удалось перехитрить костлявую старуху с косой.
   Откуда у меня его визитка? Я даже не помню… В памяти осталось только его лицо: удивительно доброе для человека, столько повидавшего на своем веку…
   Ярко-зеленая визитка с разноцветными буквами. Фамир.
   Просто Фамир, номер телефона – и все.
   Я не знаю, было ли это его настоящее имя или сценический псевдоним. Он выступал в цирке. Канатоходец, жонглер, эквилибрист… Нас познакомили на одной артистической тусовке. Вокруг ходили признанные и не очень гении, полные собственной значимости. А он скромно стоял в углу с бокалом шампанского.
   – Знакомьтесь, это наше дарование, Фамир! – Обронил проходивший мимо нас директор театра.
   Фамир вежливо кивнул, но когда директор отвернулся от нас, тут же скорчил рожу и показал язык. Я улыбнулась…
   Бродяга, художник, артист… Он нигде не задерживался надолго. То он выступает на улице без гроша в кармане, то срывает аплодисменты в лучших цирках страны и проматывает деньги в кабаках. Мятущаяся душа… Без образования, без семьи, без цели в жизни…
   Фамир даже не окончил школу, он сбежал из дома лет в двенадцать. Уж как он получил паспорт и нашел работу – я даже не знаю. Но надо отдать ему должное: работал он с полной выкладкой. Его трюки под куполом цирка заставляли зал восторженно реветь от восторга.
   И при этом – он был бесконечно, безумно одинок. На дне его глаз затаилась боль настолько сильная, что я поневоле отводила взгляд.
   На пике своей популярности, когда на него «положил глаз» директор одного крупного зарубежного цирка, Фамир ушел из жизни. Сам. Оставил только записку: «Простите все. Я устал».
   Что стало причиной его смерти? Что заставило его перерезать вены?
   Наверное, этого никто никогда не узнает. Несмотря на внешнюю беззаботность, он был довольно замкнутым человеком и почти ни с кем не общался. Человек с двойным дном…
   Я сижу на полу и перебираю эти визитки. Четыре человека, которых уже нет.
   Остались только карточки с их именами…
   И попались они мне на глаза только после того, как я разбила злосчастную вазу.
   … Иногда для того, чтобы вспомнить, надо что-то разрушить.
   октябрь 2008 г.

   Здравствуй.
   Время летит быстро. Очень быстро. Дни и недели складываются в месяцы с какой-то непостижимой скоростью. Такое ощущение, что только вчера нас познакомили.
   А мы молоды, беспечны, нахальны, безумны… Но это только кажется. На дворе новое время, внутри – новая личность со старыми воспоминаниями. На фотографиях остаются лица, похожие на тусклые изображения – да, где-то они уже встречались, но где? – память дает осечку. Потому что не так звучат гитарные струны, не так складываются строки в четверостишья, не так стучит сердце – без перебоев, ровно, не размениваясь на минуты боли и радости.
   В густой сигаретной дымке смутно вырисовывается до боли знакомый профиль, но это опять же зрительная иллюзия, не более чем обман близорукости. И кто-то спрашивает: "Куришь?", и свой ответ "Уже нет" звучит отголоском другой жизни, там, где утро начиналось с чашки кофе и сигареты, и еще одной другой жизни, где сигареты были в прошлом, и еще одной другой жизни…
   Еще одна – другая жизнь.
   Или та же самая?
   Или отражение, многоголосо повторенное в осколках разбитого зеркала?
   Вопросов, где ответ не нужен, на самом деле, куда как больше, чем кажется на первый взгляд. Возвращаясь к прошлому, зачастую остаешься на перекрестке между тем, что было и тем, что могло быть.
   Если бы не "если бы", мы были бы совершенны – знаю. Жизнь дается один раз и прожить ее… – тоже знаю. Но на самом деле жизнь существует здесь и сейчас, в этот ничтожно малый отрезок времени, который одни называют мгновением, а другие – судьбоносным моментом, способным перевернуть весь внутренний мир на сто восемьдесят градусов. У кого как получается. И кто знает, какой момент упущен, а какой вовремя подхвачен?
   Просто есть мгновения, которые остаются в памяти навсегда. Связующие звенья между жизнями-отрывками, скрепляющие одну судьбу в единое целое.
   Первый взгляд, первое слово, первая улыбка, первое молчание – то, которое лучше слов и может сказать куда как больше. Первое прикосновение. Первая боль, которая не лечится временем, равно как и первая радость, одна на двоих.
   А кроме первого есть еще и единственное. То, чего не будет уже никогда.
   Безумия, которое сжимает всю вселенную до значения одного человека – не будет. Чувства, для которого покорение любой вершины кажется легким и беспечным – не будет. И целого мира, который мог бы быть – не будет. Вместо него останется зыбкой тенью иллюзия. А потом и она превратится в миф, предание, где мы сами не можем разобраться, имело оно место в нашей жизни или это был просто сон, оставшийся яркой картинкой, так похожей на реальность.
   Мгновения, сохранившиеся в памяти, бледнеют и многие потихоньку растворяются, уступая место чему-то новому, ежедневному… Будущему. Но еще есть мгновения запечатленные, и хорошо что они есть, хотя иногда они вызывают только щемящую тоску. И случайно попавшаяся в руки видеокассета с домашним видео, там, где знакомые наизусть губы произносят такую вечную и такую нестареющую фразу – хранительница этих мгновений.
   И этот снимок равнодушным бесстрастным клочком фотобумаги вызывает бесконечную бурю в душе – ту фотографию, где мы, полуобнаженные, лежим утром у кого-то в гостях, а чья-то шаловливая мысль толкнула сделать этот снимок на память для нас. Чтобы потом – может быть, когда-нибудь – через годы, глядя на эту карточку мы могли мудро улыбнуться нашей бесшабашности.
   Не улыбнемся.
   Боль не любит улыбок.
   И память опять отзывается встревоженным нервом, и еще долго гудит, затихая, взятый глубоко внутри неровный рваный аккорд, ведущий от прошлого к настоящему, от того что не случилось – к случившемуся.
   Не случилось – не произошло – не было. Иллюзия и реальность слились в единое целое, и не различить, где одно, а где – другое.
   Хочешь сказку? Жили-были в одном городе мальчик и девочка. Росли, ссорились-мирились с друзьями-подружками, учились, влюблялись, сотни раз проходили мимо друг друга, не встречаясь глазами. И ничего не екало внутри, и не создавались воздушные замки, не писались стихи, не ломались принципы. Не очутились случайно в одно время в одном месте в той ситуации, когда жизнь развернула их лицами друг к другу и не подтолкнула в спины. Не встретились. И не расстались. И жили долго и счастливо, не зная о существовании друг друга.
   Все могло быть. Все могло статься. Но не случилось. А к лучшему это или худшему – нам неведомо.
   Романы бы писать с таких романов. С хорошей доброй концовкой вопреки всему и назло реальности. Строить иллюзию, над которой жизнь не властна.
   Но иллюзия останется иллюзией. Жизнь остается жизнью. Люди остаются людьми, и только души, опаленные циничным льдом, покрываются броней. Наверное, так надо. Чтобы потом, встретившись глазами, не отводить взгляд, не окунаться в прошлое, жить настоящим.
   Хотя именно это невыносимо сложно.
   Счастье – каким бы оно ни было – особенно остро воспринимается тогда, когда его уже нет. Мы столько раз говорили друг другу, что надо уметь ценить те моменты, когда мы рядом.
   И мы учились.
   И ценили.
   И все равно – сейчас этого счастья так не хватает.
   А жизнь продолжается. С тем сценарием, который нельзя переправить задним числом.
   Теперь отвечу на тот вопрос, который ты, наверное, задаешь себе с первых строк этого бреда корявым почерком – "К чему это?". Отвечаю: ни к чему. Просто так. Потому что надо. Кто-то, когда-то, помнится, разрешил напоминать о себе в письменном виде, вот я и пользуюсь разрешением.
   … Обрывки фраз сложились в письмо картиной безумного художника-импрессиониста. Такой же, как и сама жизнь. Не переписываемой набело. Черновиком, в который нельзя внести поправки, как бы ни хотелось.
   Ни хотелось – не хотелось… Одна буква рушит смысл фразы, как одна фраза может обрушить смысл жизни.
   Сколько раз повторилось слово "жизнь", не считаешь? К чему бы это…
   Счастья тебе.
 
   февраль 2004, ноябрь 2007

   Когда я впервые решила покрасить потолок в эти безумные цвета? В шестнадцать? Нет, чуть раньше, в пятнадцать с половиной. Под дикие вопли матери («Совсем обалдела, это все твои столичные штучки») три дня корячилась, смешивая краски так и этак, перемазанная, как маляр, но счастливая до безумия. Потому что смотреть бесконечно на эту белизну было для меня равносильно сумасшествию. Потом, каждый вечер, засыпая, я различала над собой все новые и новые узоры. С моей легкой близорукостью я могла видеть в «творческом экстазе» такие картины, что все мои сны превращались потом в бразильский карнавал красок.
   «Столичные штучки». М-да… Мама выросла и прожила всю жизнь в нашем городишке. Местные острословы сразу после того, как ему было присвоено звание «город поселкового типа», окрестили его «Болотом на Гудзоне». Квасной патриотизм мамочки, которая в юности мечтала об актерской карьере и подмостках БДТ, но не выезжавшей дальше областного центра, сводился к одной фразе: «ТАМ нам делать нечего». «Столица» стала со временем в нашем доме едва ли не ругательным словом. Поэтому когда на горизонте появился Максим, маму чуть кондратий не хватил.
   Макс приехал сюда погостить к двоюродной сестре. Он был отличником и умудрился еще в апреле сдать все экзамены. Ему прочили большое будущее, а пока у него было просто море свободного времени.
   Наш роман вспыхнул, как сухой валежник, и оборвался, как тонкая нить над пропастью. Но за это время мы успели покуролесить так, что мое поведение обсуждалось чуть ли не полгода всей улицей. («А вы слышали, Дуська-то опять со своим на мотоцикле ночью… А потом в озере голяком купались. Бесстыдники, хоть постеснялись бы кого»).
   Количество людей, якобы наблюдавших наши с Максом забавы, стремительно увеличивалось такими темпами, что со временем мне начало казаться, будто весь поселок ночами только и делал, что выбирался на озеро и подглядывал за нами.
   Макс сделал меня женщиной. Но не на озере, как боялась моя мамочка и как считали всезнающие соседи, а на этой самой кровати, пока мама торговала с утра на рынке, а для всей школы я якобы сидела с температурой тридцать девять и два.
   Максим находился тогда на пике сексуальной активности – ему как раз недавно исполнилось семнадцать, да и я, честно говоря, сопротивлялась, что называется, «ради приличия». Мне повезло. Невинность была потеряна настолько прекрасно и феерически, что боли почти не чувствовалось. Было только чувство бесконечного падения сквозь яркий, ослепительный свет, сжигающий откуда-то изнутри и постепенно блекнущий, но не исчезающий, а превращающийся в мягкое свечение.
   Потом, лежа рядом с ним и гладя его мускулистую грудь, я наивно спросила: «А что теперь?». Он только улыбнулся своей фирменной загадочной улыбочкой, сжал меня в объятиях и ответил фразой из мультика: «Завтра будет завтра».
   Май пролетел быстро. Макс уехал, потом снова появился в июне, и все лето возил меня на мотоцикле в город. Уж не знаю, откуда у него с его абсолютно пролетарским происхождением были такие правильные представления об ухаживании за девушкой, но обрабатывал он меня, что и говорить, красиво. А в принципе, разве много надо для пятнадцатилетней дурочки? Театры, кафе, кино, компании с гитарой («Ух ты, Макс, откуда ты такую штучку выцепил? Пить будешь, красавица?»). Областной центр затягивал меня сильнее и сильнее. И с каждым разом, уезжая оттуда, я понимала, что возвращаться домой мне все тяжелее.
   – И как ты, такая умная, в своей дыре появилась? – Спросил меня однажды Максим, когда я его затащила на выставку восковых фигур и битых полтора часа рассказывала о каждой скульптуре – благо по истории у меня была твердая пятерка, а дома лежала невесть откуда взявшаяся многотомная энциклопедия, выученная мною от скуки чуть ли не наизусть.
   Умная… Да уж не дура. Но ценил он меня не за ум, а за дерзость.
   Однажды я переступила все мыслимые и немыслимые запреты и, позвонив из города Пахомычу – у него как у бывшего председателя колхоза был телефон, отчаянно хрипевший и перевиравший слова так, что приходилось каждое выкрикивать чуть ли не по три раза, попросила передать маме, что меня не будет до понедельника. На дворе стоял тягучий вечер августовского четверга. Впереди унылым призраком маячила школа, и мне, молодой и только открывшей для себя радости не какой-то несбыточной, а самой обыкновенной плотской любви, хотелось только одного: жадно впитывать в себя новые ощущения до боли, до безумия, до предела, не задумываясь о том, а что же будет после того, как этот праздник жизни прекратится.
   Дома я появилась не в понедельник, а только в следующую пятницу. Меня не было более недели, правда, я исправно отзванивалась Пахомычу и каждый раз переносила день своего приезда. Как говорится, семь бед – один ответ, влетело бы мне по любому.
   Мама устроила мне истерику, посадила под домашний арест, грозилась подать на Макса в суд, короче, метала громы и молнии. Всю ночь я проревела как белуга, действительно испугавшись за Максима и подозревая, что мамочка способна еще и не то выкинуть. Бояться надо было, как оказалось, совершенно другого.
   Дождь зарядил под утро. Крупные капли били в стекло пулеметной очередью. Я, задремав над мокрой от слез подушкой, вздрогнула от раската грома и потом уже не засыпала до девяти часов.
   …Когда в дверь постучали, открывать пошла мать, и уже тогда какое-то непонятное чувство тревоги сжало мне сердце.
   Следующие три дня я помню плохо. Бледное лицо Пахомыча, трясущего меня за плечи: «Дуся, Дуся, очнись!»… Невнятно бормочущая слова утешения мать… Родители Максима – удивительно красивая пара в черном на похоронах, сочувствующие взгляды каждого встречного…
   Автобус из областного центра идет как раз по этой трассе, и каждый раз я проезжаю мимо того рокового перекрестка, где Макс не справился с двухколесным ревущим монстром, несущимся по скользкой дороге на полной скорости…
 
   * * *
   – Митрич, ну что ты как дите малое, честное слово! – Грошев встал из-за стола, разводя руками. – Дел на копейку, разводишь базар на целый рубль. Что от тебя, убудет, что ли?
   – Виктор Палыч, нехороший ты человек. – Я закурил двадцатую за это утро сигарету и глубоко затянулся. – У меня компания на море, шашлыки, девочки, полный рок-н-ролл, а из-за этого му… Ладно, ладно, не смотри на меня так, знаю, что не любишь мата… Из-за этого чудака, который, видите ли, слег по пьяни, мне тащиться в какую-то дыру! Не так обидно, что пять дней отпуска потеряю, как то, что ребята мне не простят. Ну посуди сам: полгода готовились, с разных концов страны стягивались, чтобы как в старые добрые времена… И вот тут самый главный организатор неожиданно исчезает, потому что ему в срочном порядке надо в Тьмутаракань!
   – Митрич, ну не в последний же раз вы собираетесь… – Палыча понять можно, я на работе котируюсь высоко, но из-за проклятого сезона отпусков сейчас не найти ни одного мало-мальски толкового специалиста, а выручать компанию надо. Будь проклята моя исполнительность! Да и Палыч – мужик замечательный, о таком боссе только мечтать можно. Быть мне битым моими бывшими одноклассниками, это точно. Обидятся ребята – это понятно. Впрочем, еще дня три мы с ними покуролесим. Не тот праздник, конечно, ну да ладно, работа не ждет. Пристально смотрю в глаза Палычу и пускаю в ход последнее, запрещенное оружие:
   – Платишь по двойному тарифу.
   – Митрич, по тройному! – И по радостному энтузиазму шефа понимаю, что могу запросить хоть премию за полгода сразу – согласится. Потому что дело не терпит отлагательств.
   – Как ты, говоришь, эта дыра называется? Водителя мне хоть дай, не на электричке же туда тащиться!
 
   * * *
   – Ить какая молодежь пошла, ни стыда тебе, ни совести! Слышь, Маня, Дуська-то с очередным гуляить! Сама видела. Выходит этакий мистер-твистер из машины, а она уже ему глазки строит. Понятное дело, случайно проходила мимо. Ну да, конечно случайно, она ж у нас все ненароком делает. Тьфу на нее! Да в наше время мой тятька меня б за одну такую юбку розгой по заднице вытянул! Иихх! Нет на них никакой управы.
   Ой, да шо ты мне брешешь про чуйвству! Нетути там никакой чуйвствы, одни гульки да деньги в башке дурной. Все город клятый, чтоб им ни дна, ни покрышки! Понаехали сюда, ларьков своих понаставили, теперь вот хотят, небось, завод построить. Да я те говорю, Маня! У меня внучок умный, в институту ходить, так он приезжал, балакал, дескать, в городе от этих вонючих заводов не продохнуть, они их к нам теперь переносют! У-у, буржуи клятые… Никакой чуйвствы у них нетути, только эти… как их… баксы на уме. И девок наших, небось, думают, купить, как те заводы… Шо ты говоришь? Да ну? Не первый уже у Дуськи? Тьфу на нее! И как ей стыд глаза не выест?
 
   * * *
   Повезло! Просто колоссально повезло… Невероятно, но я умудрился найти всех нужных мне людей буквально за день. Хвала мобильной связи и Интернету, который добрался даже до этой Богом забытой дыры! Палыч на том конце провода бился в экстазе, обещая чуть ли не должность зама по коммерческой части. Ну, потом он остынет, конечно, опять начнет занудствовать, но это ж будет не сейчас…
   И вот только одна беда: машину обратно не вызвать. А тащиться на электричке смысла нет. Ну да ладно, сутки потерпеть можно. С водителем, Колей, мы договорились, он завтра подъедет, подвезет мне документы, а уж уболтать его съездить со мной на море – дело техники. Эх, до чего ж иногда приятные сюрпризы подкидывает жизнь! Уже совсем скоро я присоединюсь к ребятам. Ну, поворчат они немного – никуда от этого не денешься. Зато какое я здесь нашел домашнее вино – просто сказка! Привезу им канистру – растают. Да и тем более, тут появилось такое обстоятельство, что и не очень-то мне хочется побыстрее уехать…
 
   * * *
   – Тебе хорошо?
   Он лежит рядом со мной, гладя мою грудь. Теперь я уже знаю, что этот идиотский вопрос задает чуть ли не каждый мужчина, но ответ на него желают получить далеко не все. Что ему сказать? Правду? Не поймет… Вопрос уже не в том, КАК мне, а в том, КЕМ я пытаюсь заглушить свою боль.
   Мне попался просто хороший самец. Не дурак, опытный, без сопливых изъявлений любви, просто и естественно принимающий меня как свою очередную победу.
   Да, мне хорошо… С физиологической точки зрения. Подумать только, не так давно мои прародительницы считали, что удовольствие в любви получает только мужчина! Но «хорошо» – это такое странное понятие. С каждым новым любовником я становлюсь не мудрее, а несчастнее. Количество не заменит мне ощущения пустоты…
   Я снова смотрю в раскрашенный потолок и узоры издевательски сплетаются в неповторимую улыбку. Так умел улыбаться только один человек на свете. Только один…
   – Да, мне замечательно… – Я сильным толчком переворачиваю его на спину и, немного помедлив, склоняюсь над ним, дразня его губы своими, щекоча волосами ему плечи, чувствуя, как этот самоуверенный столичный житель испытывает непонятные ощущения. Не так должна себя вести провинциальная простушка, не так… Но я сейчас сделаю все, чтобы он почувствовал себя победителем, покорителем вершины, самым лучшим из всех возможных. И пускай это будет только иллюзия. Но ведь в борьбе иллюзий и правды первые зачастую одерживают такую сокрушительную победу…
 
   * * *
   … На перроне стояла удивительно привлекательная девушка. Она вся просто светилась той внутренней красотой, которая дается не природой, а приобретается только опытом, страстью, поиском и – пороком. Полуприкрыв карие глаза, она исподволь наблюдала за пассажирами, сходящими на станции, опытным взглядом отсекая провинциалов и задерживаясь на тех, кто отдавал столичным лоском.
   – Ух, какие красотки встречаются в русских селеньях! – Раздался позади нее рокочущий басок.
   Медленно поворачиваясь, она уже трансформировала усталую гримаску в игривую улыбку, обещающую многое. Очень многое.
   – Вы и правда так считаете? – Сделала она шаг навстречу к полноватому мужчине, благоухающим дорогим парфюмом. Оступившись, едва не упала, но он вовремя подхватил ее под локоть. – Ах, боже мой! Эти столичные жители! Не успели сойти на нашу землю, как уже начинают распускать руки!
   Прелюдия к привычной игре зазвучала знакомым, неизменяемым аккордом…
   июль 2004 г.

   Буквально за день перед встречей с Виталиком я листала в библиотеке подшивку одной известной российской газеты и наткнулась на размышления автора о том, как соблазнить женщину, приготовив омлет. Скептически усмехнувшись, я пробежала глазами заметку. Описывался довольно остроумный способ запудрить бабе мозги. Якобы случайно в холодильнике находится бутылочка шампанского и невзначай роняется фраза «Дорогая, а ты никогда не пробовала готовить омлет с шампанским? Французы очень любят такое блюдо». Потом готовится самый обычный омлет, только вместо молока в него добавляется пенный напиток. Однако соблазнение заключалось не в этом. Шампанского расходуется немного, потом следует продолжение («Ели мы уже открыли бутылку, так и допить ее надо»). Дальше все зависит, собственно, от умений мужчины. По крайней мере, впечатление произвел и шампанское девушке всучил. Как говорил один мой бойфренд, начало положено, осталось только положить все остальное.
   На самом деле, я тогда очень сильно усомнилась в том, что женское сердце можно покорить кулинарными способностями. Оставшись без матери в двенадцать лет, я рано начала заниматься домашним хозяйством, а папа мой – мужчина крупный, такого на кашках долго не продержишь. Пришлось учиться. Уж сколько осталось там, далеко позади, сожженных кастрюль, безнадежно испорченных борщей и подгоревших котлет, я лучше помолчу. Не ошибался только тот, кто ничего не делал. Что я точно завоевала в результате этих мучений – так это хорошее отношение со стороны отца.
   Папа мой – человек, достойный уважения. Он безумно любил мать и не женился повторно после ее смерти. Конечно же, у него были другие женщины, мужчина он видный, но по обоюдному молчаливому согласию эта тема дома не затрагивалась. Некоторые из них, бывало, ночевали у нас дома, но почти ни одной я не видела. Приходили они с отцом поздно вечером, когда я уже спала, потом рано утром я убегала в школу, написав родителю очередное «послание». У нас дома был «бортовой журнал», где мы оставляли друг другу сообщения. Разные мелкие бумажки, как показала практика, оставались незамеченными, а вот проигнорировать такую «амбарную книгу» было тяжело. Недавно, ностальгируя, перечитала ее и даже немного похлюпала носом.
   «Папа, я сегодня поздно, не запирай дверь изнутри на ключ, а то будет как в прошлый раз. Я не хочу еще раз два часа прыгать под порогом».
   «Мышонок, но ты же у меня взрослая девочка. Есть ситуации, когда мужчина не может подойти к двери. Мои извинения. Спасибо за пирог».
   «Папа, я тебя опять не дождалась, ушла спать. Если вернешься голодный, разогрей котлеты. И подкинь финансов, в доме шаром покати, жрать завтра нечего будет».
   «Мышонок, котлеты были очень вкусными. Мы ушли утром, ты еще спала. Деньги я оставил, там должно хватить на что-нибудь еще вкусненькое. Себя не обижай, кормилица!».
   «Папа, если ты хочешь, чтобы у тебя на день рождения были не только водка с селедкой, сходи на рынок сам. Нужны лук, картошка, яйца и много другой фигни. Я все это одна не дотяну. А еще лучше, давай в субботу вместе сбегаем. Освободи себе время!»
   Время… Его отцу постоянно не хватало. Когда в стране одним из первых закрылся их научный институт, бывшие ученые остались без копейки. Приходилось выкручиваться. Отец пошел в страховой бизнес, и у него неожиданно обнаружилась редкая деловая хватка. Вкалывал он как проклятый. И при этом умудрялся находить время на меня. Как он умудрялся все успевать – до сих пор не знаю, даже если учесть, что спал он четыре-пять часов в сутки.
   Когда мне стукнуло восемнадцать, он торжественно подарил мне новенький «Жигуленок», что означало признание моей абсолютной свободы. По его настоянию я закончила юридический, и нашла себе место в неплохой адвокатской конторе. Шмотки с местного китайского рынка заменила одежда из дорогих магазинов, вместо «девятки» появился «Фольксваген», но в двадцать четыре года я по-прежнему оставалась папиной «кормилицей». Мы стали очень близкими друзьями, я всегда советовалась с ним по поводу своих молодых людей, а он часто изливал мне душу по поводу своих пассий.
   … Одной из них стала мама Виталика Софья Лазаревна.
   Софья Штос была директором фирмы «Джен», ставшей одним из крупнейших клиентов отцовской конторы. Женщиной она была видной и волевой. Ее муж ушел от нее после пяти лет совместной жизни, а потом, когда она «выбилась в люди» приходил проситься назад. И был с позором выгнан. Всегда считала, что у таких баб дети вырастают полными подкаблучниками. Но Виталька оказался на редкость самостоятельным типом, не лезущим за словом в карман, и таким же любящим свободу существом, как и ваша покорная слуга. Но все это выяснилось уже потом. А тогда я просто уставилась на отца с непониманием, услышав его фразу «Мышонок, ты завтра мне будешь нужна на деловом ужине».
   Вот уж куда меня он никогда не брал так это на свои переговоры.
   – Папа, а это что, обязательно?
   – Иногда есть ситуации, когда надо предстать больше родителем, чем бизнесменом. Софья будет уламывать партнеров на слияние бизнеса, я там нужен как представитель страховщиков… Слушай, давай я тебе не буду объяснять всю эту лабуду! Надо – и все.
   – Нет, я бы поняла, если б я была розовощеким дитем. А тащить с собой взрослую дылду… Не знаю, папа…
   – Слушай, давай мы доверимся Софье. Она психолог, и знает, что делает. Кстати, познакомишься с ее сыном.
   … По сей день не имею представления, было ли это знакомство заранее спланировано госпожой Штос. Зная ее теперь немного лучше, я ни за что не могу ручаться. Хотя… Жаловаться никому не пришлось.
   Мероприятие выдалось, как водится, скучное. Виталик, симпатичный молодой человек, однозначно разыгрывал хорошо отрепетированную роль, чтобы с одной стороны, не выглядеть маменькиным сынком, а с другой – изображать безграничное почтение. Партнеры Софьи, холеные шведы, великолепно владеющие русским, сначала держались холодно, но потом обаяние Штос и гибкий ум отца сыграли свою роль. Часиков в десять ужин закончился, и, перехватив далеко не бесстрастные взгляды родителей, мы с Виталиком незаметно потерялись.
   Мы бродили по вечернему городу безо всяких задних мыслей. Виталик оказался довольно интересным собеседником. Было видно, что как женщина я ему интересна, но не более. И Бог знает, как бы все сложилось потом, если бы мы неожиданно не свернули на тему сегодняшнего ужина.
   – А свинина в вине им не удалась, – заметила я.
   – Не удалась, – согласился Виталик. – Они вообще со специями обращаются как-то довольно странно. Я бы туда свою смесь добавил.
   – Это какую же?
   – О! У меня есть свой рецепт, – улыбнулся он. – Там и хмели сунели, и иранская соль, и шафран…
   – Даже не представляю себе, что из этого получается…
   Он весело расхохотался, запрокинув голову. И вот тут я отметила про себя, что он действительно красив. Не глянцевой красотой «киношных» мальчиков, а каким-то своим внутренним светом. Наверное, тогда я и пропала.
   Не хочу строить из себя святую невинность. Понятно, что в моем далеко не девичьем возрасте у меня уже имелся за плечами солидный опыт по части общения с мужчинами. И я соблазняла, и меня соблазняли. Не сравниться, конечно, с моей соседкой Машей Выхриной, которая, проводись в стране соревнования по охмурению мужиков, могла бы претендовать на звание кандидата в мастера спорта. Но все-таки…
   В случае с Виталиком все осложнялось еще и тем, что любовниками были наши родители. Образовать занимательный квартет мне как-то не улыбалось. Но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает.
   Его величество Случай подкинул нам такой повод, мимо которого мы пройти не могли. Одна известная фирма-производитель посуды объявила в городе конкурс на самый оригинальный обед. Вся эта акция сопровождалась бурной рекламной шумихой, и как водится, первые места были куплены еще задолго до начала конкурса. Естественно, ни я, ни Виталик не дошли даже до четвертьфинала. Оба отнеслись к этому философски: собственно, и заявки на участие мы подали так, хохмы ради, чтобы родители повеселились.
   – Ну что, кулинары-любители, вылетели? – Приветствовал нас папа, когда мы вернулись домой. Софья тоже была у нас в гостях. Она смерила нас снисходительно-усталым взглядом, в котором читалась неприкрытая ирония.
   – Главное – участие, а не результат, – бодро отозвался Виталик, доставая из сумки бутылочку «Мерло».
   – В то время, как остальные участники позорно продолжают соревноваться, наши герои отмечают свой доблестный проигрыш, – не преминула съехидничать Штос. – Ладно, макаревичи, учитывая ваше упорство, мы с Виктором, – она сделала жест в сторону отца, – решили вам подарить уикенд в «Шалаше». Возражений будут? Нет? Вот и отлично. Только вы ж знаете, готовить самим придется, там за вами повара ходить не будут.
   Мы с Виталиком удивленно переглянулись. «Шалаш» был довольно крутой базой отдыха, но в это время года домики там, как правило, пустовали. Родители недвусмысленно намекали на то, что очень даже не против нашего союза. Но мы оба не любили, когда нас к чему-то ненавязчиво подталкивают. О чем и не преминули сказать друг другу, как только встретились на следующий день на вокзале. Можно было, конечно же, поехать и на машинах… Но кто знает, в каком состоянии нам предстояло возвращаться через пару дней обратно? Уж лучше не рисковать.
   Нас поселили в домике № 13.
   – Счастливое число, мой мальчик! – Громко продекламировала я, входя в комнату и бросая сумку на пол.
   – Ты цитируешь Гюго или ко мне обращаешься? – Тут же ухмыльнулся Виталик.
   – Ну, конечно же, цитирую! – Повернулась к нему я.
   – Гуинплен. Человек, который смеется. – Тут же откликнулся он.
   – Браво, вундеркинд, – я скинула кроссовки и блаженно потянулась. – Ну что, на речку сходим минут через пять?
   – Надеюсь, ты не купаться туда полезешь? – Подозрительно посмотрел он на меня.
   – Моей дурости на это хватит.
   – Ну-ну… Конечно-конечно… Женщина всегда семнадцатилетняя девочка…
   – Именно, друг мой! – И тут меня осенило. – Виталька!
   – Ну?
   – Я только сейчас сообразила… Софья говорила, что родила тебя в год Олимпиалы. Это ж получается…
   – Получается, что я тебя младше на два года, три месяца и семь дней. Я уже считал.
   – Прикидывал?
   Виталик поднял на меня бесстыжие серо-голубые глаза.
   – Что вы, бабуля, я ж не геронтфил какой! – И едва успел увернуться от моей затрещины.
   … Гуляли мы недолго. Сгустившиеся тучки посылали предупреждение о том, что сейчас пойдет дождь. Он и пошел, не сомневайтесь! Да еще какой!
   – Давай быстро сюда! – Виталик едва успел затащить меня под навес, как сверху обрушилась просто стена ливня.
   – Вот тебе и съездили отдохнуть, – заметила я.
   – Ничего! – Казалось, его хорошее настроение не может испортить никакая непогода. – Мы запремся в домике и будем там устраивать кулинарные поединки.
   – Угу. И под конец вторых суток насоревнуемся до такой степени, что не пройдем в двери. Винни-Пух пошел в гости.
   И мы оба расхохотались, представив, как Кристофер Робин в лице моего папы читает нам "книжку для похудания".
   Дождь лил весь день. Под вечер он начал успокаиваться, но выйти на размокшие дрожки, чтобы выпачкаться по уши в грязи, нас не тянуло. Мы сидели на кроватях, потягивая вино и трепались ни о чем…
   – Виталька!
   – Ну?
   – Давай, что ли, жребий кинем, кто ужин приготовит. Или бутербродничать будем?
   – Ну что вы, сударыня! С нашими-то талантами это просто моветон!
   Обычно в "Шалаше" трудилась бригада поваров, обслуживавшая отдыхающих. Но в октябре там был только сторож, с которым мы быстро сторговались.
   – Ребят, а вы что, сами готовить будете? – Удивился он.
   – А то! – Улыбнулась я. – Развлекаться-то как-то надо по такой погоде!
   Обратно к себе в домик мы возвращались короткими перебежками под вновь зарядившим дождиком. Впереди несся Виталик, гремя бутылками с "горячительным".
   – Разобьешь – уничтожу! – Весело крикнула ему я, подхватив рукой чуть не улетевший в лужу кусок телячьей вырезки. Спасибо сторожу Акиму Петровичу, поделившемуся с нами хозяйскими запасами. Эх, тысячу раз был прав Виталик, взявший с собой "жидкую валюту". С ней в России нигде не пропадешь.
   … Дождь стучал в стекло бесконечной пулеметной очередью. За окном темными призраками сгрудились великаны-тучи, смотревшие на нас грозно и с презрением к нашей ничтожности двух человечков, мокрых, но счастливых. Наверное, прав был тот философ, что сказал о мгновенности счастья. Завтра, выйдя отсюда, мы снова окунемся в беспощадный мир столкновений и ошибок. Но завтра будет завтра. А сейчас была сказка.
   С мясом мы провозились до полуночи. Я никогда не думала, что совместная готовка может стать прелюдией к любовной игре, но получилось именно так. Пальцы Виталика, удивительно сильные и гибкие, работали с поразительной скоростью, в его руках маленькой молнией сверкал нож, и я смотрела на него, смотрела, смотрела, словно загипнотизированная его движениями.
   В конце концов он полностью отстранил меня от готовки.
   – У тебя впереди семейная жизнь. Наготовишь еще на пятилетку вперед.
   – Ничего! Главное, чтоб муж яйца себе утром мог сварить, – съехидничала я.
   Виталик, не отрываясь от манипуляций с мясом, нравоучительно произнес:
   – Девушка, не относитесь к яйцам с таким пренебрежением.
   – Фу, пошляк!
   – Я серьезно!
   – Да-да конечно! И древние римляне, когда хотели обозначить отправную точку, говорили "Ab ovo", что значит "от яйца". С самого рождения, то бишь.
   – А вот и неправильно! Полностью фраза звучит как "Ab ovo usque ad mala", что дословно означает "От яйца до яблок". У римлян обед начинался с яиц, а заканчивался, соответственно…
   Я слушала его как зачарованная. Удивительно эрудированный человек! Факты сыпались из него как из рога изобилия.
   – А ты знаешь что французские короли очень любили побаловать себя яйцами? Один из Людовиков каждый день съедал 10 яиц, отчего уже к 30 годам стал столь невыносимо пахнуть, что придворные начали воротить от него носы. Людовик XV смешивал яичные желтки, сахарную пудру, курагу, потом взбивал белки в пену и жарил сладкий омлет.
   Разговаривая, он умудряется одновременно и не терять меня из поля зрения, и смотреть на сковородку.
   – А на самом деле, яичница – это не самое простое блюдо, которое, по идее, может приготовить мужчина. Я в свое время нашел знаешь какой салат?! Закачаешься! Тертый сыр, чеснок, майонез, ананасы из компота. И все!
   – Господи, какой кошмар!
   – Это еще что! У китайцев я такое нашел! Половинка груши вычищается, начиняется мелко рубленым соленым огурцом. Сверху – сметана и орехи. Главный прикол в том, что вкус груши и сметаны забивает вкус огурцов, и люди не понимают, что они вообще едят.
   Я громко хохочу.
   – Виталик, так что мы на конкурсе мучались? Надо было им подкинуть такой кулинарный ребус.
   – Нее! – В его глазах начинают плясать искорки. – Лучше было бы представить строгому суду коктейль "Приход Белого медведя". И его собрата – "Возвращение Бурого медведя".
   – Нутром чую, что про жуткую смесь глаголешь.
   – А то! – Он выключает газ. За разговором я не заметила, что он успел полностью справиться с готовкой и даже порезал захваченный из дома хлеб. – Прошу к столу!
   … Вино плещется в пластиковом стаканчике бархатной темнотой, гася в себе неровный свет лампы. Жалко, мы не догадались взять свечи. Меня охватывает приятная истома, и я уже понимаю, как должен закончиться этот вечер. И от этой определенности мне хорошо и уютно. Глаза Виталика оказываются близко-близко. Это я подсела к нему? Или он наклонился ко мне? А впрочем, какая разница теперь, когда мои ресницы прикрыты, а губы уже жадно ловят его дыхание, смешанное с романтикой дождя. И поцелуй пьянит не то вином, не то самой обстановкой, не то…
   – Виталий, ну что вы делаете! Да вы никак решили соблазнить меня, коварно воспользовавшись моим расположением к вам!
   – Как мы смеем, сударыня! – Его рука забирается ко мне под куртку и нежно движется от шеи ниже и ниже… – Нам воспитание не позволяет-с.
   – Ах, ну да, простите, сударь, – я расстегиваю две верхние пуговицы его рубашки и ногтями провожу по шее, – но вы же понимаете, я девушка порядочная, меня папенька наставлял, что нельзя доверять разным охальникам.
   – Относясь с полным почтением к батюшке вашему, разве похож я на охальника?
   Мне становится теплее и теплее, поднимающееся торнадо уносит по волнам куда-то совсем далеко от благоразумия, и…
   – Виталик! – Я резко вырываюсь из его объятий и застегиваюсь. Веду себя просто как последняя стерва! – А ты мне так и не рассказал про медведя.
   Его невозмутимости может позавидовать Будда.
   – А, да! Извини, отвлекся на пару незначительных мелочей.
   Однако… Один-один, счет сравнялся. Умеет подколоть.
   – Это народная студенческая забава. Берешь кружку с пивом, отхлебываешь приличную часть, доливаешь водку до прежнего уровня. Опять отхлебываешь. Опять наливаешь. И так до тех пор, пока янтарный цвет не сменится на белый.
   – Ой, мама…
   – Да, это не для слабых духом. Короче, когда место пива полностью завоевывает водка, это и называется "Приход белого медведя". А потом проделывают обратную операцию. То есть, постепенно доливают в водку пиво. Те, кто остается на ногах, имеют уникальную возможность увидеть "Возвращение бурого медведя".
   – Они скорее видят возвращение зеленых человечков…
   Виталик усмехается.
   – Ты даже представить себе не можешь, на какие алкогольные подвиги способны студенты технического вуза. И на другие подвиги…
   Его взгляд скользит по моему телу, жадно раздевая. Но не похабно и цинично, а легко и свободно. Я чувствую, что желанна, и окружающий мир начинает растворяться, оставляя на самом донышке крупицу здравого смысла. Ту, которая не позволяет окончательно сойти с ума, и все-таки заглушается голосом тела, звучащим куда громче голоса разума.
   Лежа на узкой кровати, не предназначенной для двоих, я умираю и вновь возрождаюсь, отрываюсь от земли и падаю на нее легким перышком, потерянным осколком белоснежного облака.
   Это там, за окном, сгустившуюся темноту подчеркивают серебряные нити дождя. А здесь, в домике, вне времени года, вне пространства, мы оторвались от реальности и живем своим миром – одним на двоих. Миром длинною в ночь.
   Дождь не прекратился и утром. Проснувшись, мы долго ласкали другу друга, вновь и вновь отдаваясь друг другу с какой-то дикой, безумной страстью.
   – Виталик, ты в мясо ничего не подложил? – Отшучиваюсь я, когда он в очередной раз начинает заводить меня.
   – Не обращай внимания, это же старинное снадобье индейских шаманов: кровь дракона, слеза единорога и перо грифона. Повышенная возбудимость гарантирована.
   Я собираюсь еще что-то ответить ему, но он касается моего рта губами – и всякие разговоры становятся ненужными.
   … В город мы вернулись только к вечеру.
   – Алло, папа? Да, у нас все хорошо. Да просто замечательно. Нет, на работу я не пойду завтра. Что? Да, я у Витальки переночую. Ну все, пока, пап!
   – Теперь только осталось известить о твоем визите мою маму – и все в порядке.
   – Виталий! Софья Лазаревна у нас дома сидит. Намек понятен?
   Безумный уикенд плавно перетек в не менее сумасшедший понедельник. Второе утро подряд я просыпалась в объятиях Виталика. Человека, который был младше меня, и который сумел подарить мне больше наслаждения, чем все мужчины до него.
   Коснувшись губами его щеки, я тихо прошептала:
   – Любимый… А ты когда-нибудь пробовал омлет с шампанским?
   Он открыл глаза и хриплым со сна голосом переспросил:
   – Омлет с чем?
   Я улыбнулась и, завернувшись в простыню, пошла на кухню, зная. что он меня провожает все тем же восхищенно-жадным взглядом.
   – Из кровати можешь не вылезать! Я сейчас!
   Достав из холодильника бутылку шампанского, я мысленно отсалютовала автору той заметки в газете. В конце концов, кто сказал, что соблазнять шампанским надо женщину? Иногда можно и поменяться ролями…
   август, 2004 г.

   Отмечать Новый год так, чтобы "запрограммировать" себя на триста шестьдесят дней с хвостиком в далекое будущее – глупо. Грядущее никто не предвидит, закрепляя твердыми рамками.
   Новый 1995 год Люся Горячевская впервые за многие годы встречала не с нами. Зато 1 января она проснулась рядом с любимым мужчиной. Вопреки всем законам жанра обхаживал не он ее, а она его.
   Василий был, конечно, хорош. Статный красавец – смесь восточной и славянской крови придавала ему особый шарм – он всегда изображал из себя неприступную крепость. В молодости, конечно, он отличался редким темпераментом и менял подружек чуть ли не каждую неделю. К тридцати остепенился, нашел себе сложную, но хорошо оплачиваемую работу, присмотрел очень удачную невесту с папой-крупным чиновником и большими перспективами. Поэтому многочисленным поклонницам давал от ворот поворот, чтобы не испортить себе намечающуюся карьеру.
   Но Люся недаром получила в нашей компании кличку "Полковница". Она могла месяцами разрабатывать планы и ждать подходящего случая, подготавливая наступление и отступление.
   На Новый год у Васи выпала рабочая смена – вкалывал он как проклятый, чтобы "держать марку" в глазах будущего тестя – поэтому встречал его не с любимой, а у себя на заводе. Как Люське удалось пройти через проходную – все вопросы к ней. Дальше уже затащить Васю в подсобку было делом техники. Обалдевший Василий, думается, даже не особенно отбрыкивался от такого новогоднего подарка.
   Катастрофа ожидала его три дня спустя, когда папа-чиновник самолично спустил его с лестницы, сопровождая свои действия нецензурной бранью. А зареванная дочка-невеста с ожесточением рвала Васькины письма, а в голове ее снова и снова звучала обнаруженная утром в почтовом ящике диктофонная запись с таким знакомым голосом и не менее знакомыми милыми глупостями, которые, оказывается, он шептал не только ей…
   Ни Василий, ни Люся в городе потом не задержались, хотя Полковница потом долго от него терялась, справедливо полагая, что жизнь ее висит на волоске. Вася умел быть жестоким…
   На что надеялась Люська – Бог ведает. Наверное, на извечный русский авось. Ровно год спустя, в конце декабря 1996, мы с грустью вспоминали ее, и помнится, Маришка Зодчева тогда произнесла знаменитую фразу: "И полковники проигрывают битвы". Ее тогдашний ухажер, молодой лейтенант Коля, тогда этой фразы не понял. А мы смеялись до слез.
   Коля-Коля… Твой новогодний тост до сих пор звучит у меня в ушах. "Давайте выпьем за то, чтобы в новом году не повторять старых ошибок".
   У жизни все-таки своеобразное чувство юмора… Николай бился как рыба об лед, расставшись с армией, а потом у него хватило ума связаться с бывшими одноклассниками, далеко не лучшими представителями современной молодежи. И ведь понимал же, куда лезет, понимал…
   Кто знает, что думал он в последние минуты жизни, когда известный на весь район Цап-Царапыч диким голосом заорал "Атас! Мусора!". А потом – бег ценою в жизнь, первый выстрел, как положено, предупредительный – в воздух, и второй, уже прицельный…
   Но все забывается. Все. Такова уж человеческая память. И только я вспомнила этот тост, уж не знаю почему. Сидела, нахохлившись, в углу с бокалом шампанского, вяло отбрехиваясь от липкого внимания кавалеров ("Ты чего грустная такая, давай потанцуем!") и смотрела сквозь людей, переживая разрушившийся буквально за три дня до этого роман. Мне казалось, что жизнь кончилась, и даже привычное чувство трезвой самооценки давало сбой. И от того, что новогодняя ночь у меня проходит в таком мерзком настроении, мне было особенно паршиво.
   … А за тонкой стенкой уже громко, не стесняясь нас, кричала в порыве страсти Ритка Кортер, буквально только что познакомившаяся с самоуверенным хлыщом, из тех, что любовно коллекционируют свои победы, и пошедшая вслед за ним, как за сказочным дудочником.
   Впрочем, кто я такая, чтобы порицать ее? Не судите, да не судимы будете…
   Или это не я в неожиданно теплом октябре таяла в объятиях какого-то незнакомца, когда мудрые губы говорили: "Не надо", а глупое сердце кричало: "Соблазни меня!".
   Впрочем, все это дела давно минувших дней. Незнакомец потом стал знакомцем, потом другом, а потом – предателем… Грустно. Гадко. Паршиво. Весь год теперь проводить мне в печали и тоске, не иначе.
   Дурная примета. Ай, какая дурная! Уже 14 февраля, как раз на День св. Валентина, нос к носу столкнулась с Гошкой. Друг детства вырос, возмужал, из нескладного подростка превратился в интересного парня. И до весеннего призыва мы зажигали так, что звезды сами падали нам в руки и сгорали от нашего тепла.
   …Я не обещала ждать его из армии. Да и он ни о чем не просил. Все получилось само собой. Служил он недалеко от дома, и когда я вырвалась к нему на встречу, он общался со мной через дыру в заборе, старательно пряча глаза, и я все правильно поняла.
   Жизнь кружила меня в диком торнадо. Осень наступила совершенно неожиданно, и оглянувшись назад, я поняла, что оставила за спиной полдюжины романов и романчиков средней степени тяжести.
   Видимо, просто судьба у меня такая, что в новогоднюю ночь я становлюсь либо свидетельницей очередного романа, либо непосредственной его участницей. Очередной январь мы встретили в такси на левом берегу реки. Нам захотелось экзотики, чтобы не засыпать лицом в салат. Машка встречалась с таксистом, я была свободна, таксист обещал быть с другом…
   Банальная ситуация неожиданно вылилась в долгие отношения. Второго января я проснулась дома с легким ощущением брезгливости по отношению к себе, хотя жаловаться было не на что: друг таксиста оказался на высоте, и никакой холод не помешал нам предаться страсти прямо в лесу, абсолютно не задумываясь о последствиях.
   Я совершенно не ожидала, что он придет ко мне с цветами и будет долго стоять под балконом, выкрикивая мое имя до хрипоты. И в итоге я открыла ему дверь…
   Так начался самый долгий роман длиной в несколько лет, едва не превратившийся в свадьбу. Совместно проведенные с Леней праздники превратились в такую привычку, что мне стало откровенно не по себе, когда неожиданно я поняла, что новое тысячелетие мне придется встречать без привычной предновогодней суеты.
   Ленька исчез совершенно неожиданно. Позвонил вечером и сказал, что срочно собирается в командировку. А потом исчез. И следующий звонок застал меня утром перед выходом на работу.
   – Малыш, прости, я уже не вернусь. Я в Голландии. Надеюсь, навсегда.
   Первые дней пять я просто не помню. Я жила как в тумане. Мир казался призрачным, вопросы окружающих меня людей – непонятными, да и сама себя я воспринимала как совершенно другого, незнакомого человека.
   В голове крутились обрывки воспоминаний, складывающиеся в нечеткую картинку. Леня, готовящийся к диссертации. Леня говорит о новых проектах. Лене звонят люди с иностранным акцентом… Но какая мне разница теперь до этих воспоминаний?
   Потом я решила откровенно загулять, замять, забыть прошлое. И еще не известно, как бы все сложилось, но тут мой ангел-хранитель решил на всякий случай оттащить меня от пропасти, над которой я уже почти занесла ногу.
   Произошло это вечером тридцать первого декабря. Ангел вошел в мою комнату телефонным звонком.
   – Привет, ты чего пропала? – Голос из далекого прошлого. Или не такого уж и далекого? Прошлое и настоящее так незаметно перетекают друг в друга, что иногда сложно понять, от какой точки отсчитывается твое собственное "когда-то" и чем оно отличается от "недавно". – Мы тебя уже обыскались. Тысячелетие на носу, как же мы его без тебя встретим?
   Я угрюмо молчу. Еще один новый год, встреченный в дурном расположении духа – не особенно радующая перспектива. Но с другой стороны – новый век…
   – Привет-привет… Не в настроении я.
   – У-у… Нет, так дело не пойдет. А ну, быстро одевайся – и к нам. У нас уже весело. И не вздумай возражать! А то приедем всей оравой и заставим в принудительном порядке.
   Я ловлю машину, клацая зубами (так долго сидела в своей норе, что как-то совсем забыла, что зимним вечером довольно холодно, и шерстяной свитер был бы совсем не лишним) и невнятно бормочу адрес. Гололед. Едем медленно, на все реплики шофера я отмалчиваюсь, и в итоге он решает оставить меня в покое.
   – Товарищи! То-ва-ри-щи! Радостно орет в глубину комнаты Ирка Загина. – Из далекого чулана к нам вернулась наконец-таки гражданка, чье имя мы сейчас радостно прокричим…
   – Сне-гу-ро-чка!!! – Ревет разноголосый хор знакомых по различным пьянкам персонажей.
   – Снегурочке приз – в студию!
   Из угла ко мне навстречу поднимается до боли знакомая фигура. В глазах все расплывается, голова отказывается верить тому, что я вижу.
   – Ты?
   Он смотрит на меня совершенно безумными глазами и задает точно такой же вопрос:
   – Ты?
   – Ничего не понимаю… – Он оборачивается на притихшую вмиг компанию. Они молчат. И тут до меня постепенно начинает доходить смысл происходящего.
   – А как же Голландия?
   – А как же твоя болезнь?
   – Какая болезнь?
   Компания молчит. Молчание становится тягуще-звенящим, и никто не решается его нарушить. Они переглядываются, и наконец Загина тихо бормочет в сторону:
   – Мы сказали ему, что ты безнадежна… Он не мог не приехать. А встречать тысячелетие в одиночку, ребята, – это такая мерзкая примета… Простите нас. Но мы поступили… Мы считаем, так лучше. Ленька не говорил тебе, но он постоянно рвался между этой своей вонючей Голландией и тобой… Какого хрена! – Вдруг взрывается она, вскидывая свою огненно-рыжую голову. И мы понимаем, что сейчас станем свидетелями легендарной бури, которую умеет устроить Ирка. Ту бурю, о которой потом долго будут ходить легенды. – Вы психи! Вы оба – психи! Вы всех нас на уши поставили! Вон отсюда! И если вы не помиритесь, чтоб не приходили сюда!
   Нас буквально вышвыривают на улицу. Напяливая на себя куртку уже на лестничной клетке, он зло бросает:
   – Идиоты! Какие же они идиоты! Так же нельзя!
   – Нельзя, – соглашаюсь я, неотрывно глядя ему в глаза.
   – Нельзя, – эхом повторяет он.
   И мы снова смотрим друг другу в глаза, не зная, стоит ли произнести эти роковые слова, которые могут и разрушить этот воздушный замок, и наоборот, сделать его прочнее стали.
   У кого-то за дверью начинает играть радио.
   "Московское время двадцать два часа тридцать минут".
   Нам остается только полтора часа, чтобы решить, как же мы встретим это новое тысячелетие.
   Мне кажется, что он слышит, какими гулкими толчками бьется мое сердце…
   А еще мне кажется, что тысяча лет – это такая малость по сравнению с предстоящими минутами…
   Астрахань, ноябрь, 2004 г

   У понедельника есть своя мистичность. Мало кто вдумчиво смотрит по сторонам. Особенно утром. Мы не видим мир вокруг. Потому что еще шумит, переливаясь всеми цветами радуги, ушедшее воскресенье. И мы где-то там, далеко от окружающей реальности. Периодически всплываем на поверхность, обводим окрестности диким взглядом и снова теряемся во внутреннем микрокосме.
   На другом конце вселенной цокают каблучки секретарши шефа, противно верещит факс, словно из трубки испорченного телефона доносятся голоса коллег. Мир сер и сумрачен. Мы смотрим не на него, а сквозь него. А мимо нас проходят сотни и сотни событий.
   И когда, как не в понедельник, творить самые дикие, самые невероятные безумства?
   Они встретились возле памятника Гоголю. Высокий стройный мужчина в дорогом пальто и букетом белых роз. И девчонка, по виду совсем еще подросток. Они обнялись и долго стояли, не разжимая объятий, под строгим взглядом каменного классика.
   – Здравствуй.
   – Здравствуй.
   Снова молчание. Иногда есть моменты, когда отсутствие слов способно сказать гораздо больше.
   Мужчина гладил девушку по голове, ероша коротко стриженые волосы. Она тихо улыбалась, не отводя глаз от его лица.
   – Честное слово, чувствую себя пятнадцатилетним мальчишкой.
   – Седые волосы вас выдают, сударь…
   Он расхохотался.
   – А все-таки, ты язва. Кто говорил мне буквально два дня назад, что возраст значения не имеет?
   Она теснее прижалась к нему, прикрыла глаза и севшим голосом пробормотала:
   – Я говорила о том, что в постели нет ничего, кроме страсти. Прожитые годы, статус, прошлое и настоящее – такие мелочи. Есть только мужчина и женщина. А у этой вечности не может быть возраста. Да поцелуй же ты меня, в конце концов! Что ты стоишь, как статуя!
   Прохожие шли мимо, огибая невидимый островок, на котором отгородилась от мира пара влюбленных, слившихся в долгом поцелуе. Мир перестал существовать для них, стертый касанием горячих губ. Время остановилось, сбитое тем непонятным свойством души, которое способно превратить бесконечный водопад секунд в тягучую медовую сладость, где минута не равна шестидесяти коротким отрезкам.
   – Это что-то невероятное… Двадцатилетняя девчонка заставляет меня сходить с ума. И мне это нравится!
   – Принимаются любые возражения. Но свидание ведь от этого не отменяются. Кстати, спасибо за розы. Они великолепны.
   Еще один поцелуй. Короче, но гораздо более страстный. И еще один. И еще… Секунды, подстегнутые невидимым дирижером, сменили ритм и рванули в диком темпе, наверстывая упущенное и стремясь попасть в такт с бешено бьющимся пульсом.
   – Давай перестанем смущать Николая Васильевича, – девушка поправила сбившийся беретик и отступила в сторону. – Тем более, мне было обещан весь день в полное распоряжение. Мы гуляем! Кстати, а почему ты настаивал на встрече именно возле этого памятника? Лучше уж у Пушкина. Александр Сергеевич был знатным специалистом по части амурных дел. Не то что этот мастер страшных сказок.
 
   – Сейчас я тебе кое-что покажу. Это знают все окрестные студенты. Ты не боишься высоты?
   – Не жаловалась. Даже думала когда-то, что стану мойщиком окон.
   – Боюсь, тебе не разрешат. Производственный травматизм, знаешь ли. Коллеги на тебя засматриваться будут и падать часто с верхотуры.
   Оба они весело рассмеялись, а потом мужчина потащил девушку через всю площадь к угрюмой четырнадцатиэтажке.
   … Сверху площадь выглядела маленькой и суетливой, как разворошенный муравейник. Толкались, спеша по своим делам горожане, кутались в платки замерзшие торговки, орала дурным голосом сигнализации задетая каким-то прохожим машина…
   – Ну, и где твой сюрприз?
   – Посмотри на памятник с этой точки. Он тебе ничего не напоминает?
   Девушка прищурилась, потом отрицательно покачала головой.
   – Нет… А хотя… Ой, какая прелесть! – И звонко рассмеялась, вспугнув парочку голубей, умостившихся неподалеку.
   Скульптор был наверняка человеком не без чувства юмора и сделал памятник таким образом, что ссутулившийся Гоголь, закутанный в плащ, сверху напоминал гигантский кукиш, обращенный головой-пальцем в центр площади.
   – Мы это лет двадцать пять назад выяснили, когда в институте бегали сюда пиво пить.
   – Вот ты экстремал… А что, ближе к земле пиво не такое вкусное?
   – Не такое. И поцелуи на крыше куда как слаще.
   – Ой…
   Губы ищут губы, страсть сплетается со страстью – и снова пространство-кристалл прячет в себе двоих, оторвавшихся от сумасшедшего мира во имя личного безумия.
   Рука ее внезапно разжалась, и белые розы полетели с последнего этажа, теряя лепестки. Оторвавшись от губ мужчины, девушка с сожалением посмотрела вниз.
   – Извини, я их уронила…
   – Ничего страшного. Падшими они выглядят тоже неплохо.
   – А тебя просто тянет к падшему…
   Мужчина усмехнулся. Мобильник в кармане его пальто разразился отчаянной трелью. Девушка поморщилась.
   – Только не говори мне, что тебя потеряли на работе.
   Мужчина перевел взгляд на экран и с сожалением вздохнул.
   – А я ж предупреждал, чтоб меня не дергали сегодня. – Он немного помолчал, потом посмотрел в глаза своей спутнице, усмехнулся и выключил телефон. – Все, я исчез. Украл у жизни этот день. Пропал для всех. Кроме тебя.
   – Спасибо тебе за это. Поехали вниз?
   "Здравствуйте. Сейчас я не могу подойти к телефону. Оставьте свое сообщение на автоответчик, и я обязательно перезвоню. Спасибо".
   "Здоров, чемпион по пряткам. Это Толян. У тебя, надеюсь, все хорошо, у нас тоже. Всех клиентов я отвел на завтра, сегодня день свободный. Так что, отдыхай, болей, или что у тебя там стряслось. Если срочно что надо, звони сразу мне, у нас что-то с телефоном в приемной, принимает звонки через раз. Аривидерчи!"
   В лифте он нажал на кнопку "стоп" и притянул девушку к себе.
   – Ты – моя самая невероятная история. Ты вернула мне больше, чем влюбленность. Ты подарила мне еще одну молодость. Я не знаю, как все сложится потом, но сейчас я счастлив до неприличия.
   – Так это же замечательно…
   Каждый поцелуй – мгновение, в котором скрыта своя история. Обнимая девушку, мужчина вновь и вновь прокручивает в голове сюжеты-вспышки, из которых образовался этот стремительный роман. И вспышки складываются в огромную сияющую звезду, впитавшую в себя и неуверенность первых перекрестных взглядов, и огонь страсти, и торжество победителя, и гармонию со всем миром, когда лучи утреннего солнца скользят по кровати, где, обнявшись, лежат в полудреме еще не так давно совсем незнакомые друг другу люди…
   – Я не могу поверить, что это происходит со мной.
   – Почему? Все просто замечательно, любимый. Есть ты и я, а все остальное не так уж важно. Возможно, мы когда-нибудь расстанемся. Но это "когда-нибудь" так далеко и непонятно…
   – Ты говоришь как взрослая женщина.
   – Я говорю как любящая женщина.
   Выйдя на улицу, они одновременно посмотрели на памятник Гоголю, потом переглянулись и расхохотались.
   – Ну что, идем на набережную?
   – Как скажет моя королева.
   "Здравствуйте. Сейчас я не могу подойти к телефону… "
   "Шеф, это Володя. У нас проблемы. Приперлось руководство из центра. Чего их принесло?! Ходят по конторе, спрашивают, где ты. Мы отмазываем тебя, как можем. Толик их обрабатывает. Позвони обязательно".
   На набережную опускались ранние сумерки. Мужчина и девушка сидели в пустом кафе и сквозь стекло смотрели, как местные пацаны закидывают удочки в темную воду.
   – Повезло ребятам, что вода еще не замерзла, – сказала девушка, рассеянно стряхивая пепел на пол.
   – Подожди. Еще два-три дня – и будет куда как холоднее. – Мужчина поднял свою чашку с кофе, но не донес до губ. Смотрел на свою спутницу, и какие-то совсем шальные мысли бродили в его голове, судя по горячему взгляду.
   – А мне всегда нравилось, что в нашем городе такая теплая зима.
   – Ну, не такая уж она теплая…
   – Хорошо, любимый, это мы горячие.
   Перегнувшись через столик, она снова поцеловалась с мужчиной. Официантки возле стойки старательно отводили взгляд от влюбленной пары. Мужчина был им знаком: он часто приходил сюда с партнерами по бизнесу, заказывал кофе и фирменный салат "Дикарь", иногда оставался здесь, даже когда его спутники откланивались. Он любил подолгу сидеть в одиночестве лицом к реке и искать что-то свое там, в свинцово-стальной глубине, отражающей цвет его глаз. Пару раз его видели с женщинами. Но это были, скорее всего, тоже бизнес-леди. Потому что не было у него в лице той теплоты, которой светилось оно сейчас.
   А напротив него сидела самая обычная девчонка. Такая, каких сотни в городе.
   Такая, которая бывает для кого-то единственной. Потому что людское сумасшествие – материя крайне запутанная и неисследованная.
   – Любимый…
   – Что?
   – Поехали к тебе. Терпеть уже не могу!
   "Здравствуйте. Сейчас я не могу подойти к телефону… "
   "Шеф, это Анатолий. Тут к нам из департамента центрального пожаловали, но ты не волнуйся. Все под контролем. Если хочешь – можешь подъехать".
   Они занимались любовью дико, страстно, отдаваясь друг другу до самого предела, не задумываясь ни над чем, не ощущая ничего, кроме древнейшего чувства наслаждения, перекидывающего хрупкий мост через пропасть между реальностью и небытием, между смыслом и бессмыслием, между сбывшимся и несбыточным.
   Чувствуя свою женщину всем телом, теряя рассудок и контроль, мужчина растворялся в ней, повторяя как заклятье ее имя – сначала тихо и нежно, а уже потом громко, во весь голос, заглушая пульс крови, стучащей в ушах гигантским тамтамом шамана. И пространство становилось крошечным, и мир пел удивительную песню, написанную самыми древними на земле нотами.
   Мир становился все меньше и меньше, а огонь страсти горел все сильнее и сильнее…
   И потом, вымотанные любовью, лежа на скомканных простынях, они еще долго целовались, вглядывались друг другу в лицо, возвращались обратно в ту реальность, которую потеряли на несколько часов.
   "Здравствуйте. Сейчас я не могу подойти к телефону… "
   "Это Кроцкий, начальник департамента. Вы действительно неуловимы. Мы общаемся пока с вашим замом. Позвоните нам обязательно".
   Уйти на день от всего мира. Забыться. Исчезнуть. Украсть двадцать четыре часа, выдернуть их из суматохи и постоянной спешки. Соскочить на мгновение с бешено вращающего колеса, чтобы просто вдохнуть воздух другой жизни. Той, которой она была когда-то, давным-давно, на забытом островке молодости и беспечности, куда уже возврата никогда не будет.
   И только воспоминания, иллюзия, эхо остаются, и иногда кажется, что они так реальны и осязаемы…
   Даже отдавая себе отчет в условности вновь обретенного мира, мужчина забывал о том, что завтра рано или поздно настанет. Потому что слишком прекрасным было настоящее. Слишком стремительна любовь. И слишком немилосердна окружающая действительность, чтобы прощать такие безумства.
   Мужчина понимал это. Но острый вкус жизни стоил такого риска.
   "Здравствуйте. Сейчас я не могу подойти к телефону… "
   "Так, ты только не паникуй раньше времени, но ситуация хреновая. Эти орлы вернулись, тебя не было. Они с Толиком заперлись в кабинете, и он уже часа полтора там соловьем заливается. Ритка ходила им кофе носить, говорит, он уже с ними на "ты". Есть подозрение, что он за твоей спиной эту встречу готовил. Для неожиданного визита он что-то слишком подготовлен. Я говорил тебе, что с гнильцой человек! "
   – Мне пора.
   – Я все понимаю. Спасибо тебе за великолепный день.
   – Это тебе спасибо. Вспомнил, что такое свиданка. Как девушку ждать. Как обхаживать. Романтика…
   – А ты романтик?
   – Не знаю… Наверное, нет. В работе я практик и циник.
   – Но ты же смог забыть свою работу ради меня?
   – Не совсем…
   – Только не говори мне, что в постели ты думал о бизнесе.
   – В постели я вообще не думаю. Это вредно.
   – Правильно…
   Они стояли возле подъезда ее дома и в который раз за день вглядывались друг другу в лицо. Потом она опустила глаза.
   – Извини, мы теперь встретимся не скоро, мне надо уехать на недельку к родственникам. Вернусь – позвоню.
   – Нет, не позвонишь.
   – Почему?
   – Потому что я циник и практик. Прости…
   – Не поняла?
   – Я все знаю. И про тебя, и про Толика. Он немного просчитался. Совсем чуть-чуть. Досадная ошибка. Случайность. Совпадение…
   – Я не понимаю, о чем ты!
   – Да понимаешь ты, все понимаешь… – Он устало вздохнул и провел рукой по лицу, словно отгоняя какие-то неприятные воспоминания. – У Толи в кабинете стоит прослушка. Специалист он грамотный, а вот человек ненадежный. Я решил подстраховаться. Как видишь, совсем не зря. А тебе действительно спасибо. Ты очень хорошая актриса.
   – Я не…
   – Прекрати, – он поморщился. – Я же тебе говорю: ирония судьбы. Незапланированные случайности. Я не любитель провинциальных театров, но полгода назад был у вас в городе. Ты играла горничную. Спектакль так себе, но ты так убедительно сопротивлялась домогательствам кучера…
   И она все вспоминает.
   На сцену прямо из первого ряда смотрит на нее человек с букетом роз. Тот же человек, который сейчас смотрит на нее с грустной улыбкой проигравшего победителя. Розы он тогда отдал другой артистке. А впрочем, какая теперь уже разница…
   Действительно, ирония судьбы иногда абсолютно непостижима и выступает самым сумасшедшим сценаристом.
   Они встретились не на театральных подмостках, а в жизни, где знакомый знакомых, неприятный тип с бегающими глазками и нервными жестами, попросил ее сыграть небольшую роль. Увести на день начальника из офиса, пока приедут "большие боссы", которых он долго окучивал, упорно пытаясь взобраться на вершину кабинетной власти. Кто ж знал, что у босса так хорошо развит инстинкт самосохранения…
   Она упорно пыталась спрятать глаза. Но какая-то неведомая сила снова возвращала взгляд к его лицу, серьезному, спокойному и бесконечно терпеливому.
   – Прости меня…
   По ее щекам катились слезы. Создав и разрушив иллюзию, она неожиданно поняла, что нуждалась в этой игре не меньше, а может, и больше, чем ей казалось.
   – Прости…
   Он слышал и не слышал ее одновременно. Мыслями он был уже в недалеком будущем. Он знал, что через час войдет в свой офис. Встретится с заждавшимися столичными гостями, предупрежденными еще вчера, что у него срочное дело и он задержится. Положит перед ними хорошую «домашнюю заготовку», полностью оправдывающую любое опоздание. Выслушает их замечания. Потом они поедут в то же кафе, где не так давно он сидел напротив женщины, всхлипывающей сейчас у него на плече. Долго будут обсуждать новый проект, спорить, отшлифовывать мелочи… Но это уже детали.
   Будет долгий и неприятный разговор с Толей. Очень долгий. И очень неприятный. Но Толя никуда не уйдет. Даже если очень захочет. Потому что прирученные враги лучше побитых собак, выпущенных на свободу.
   И он это знал. И всегда действовал по этому сценарию.
   Приподняв пальцами подбородок плачущей девушки, он улыбнулся:
   – А можно я сделаю еще одну невероятную глупость?
   Потом долго, не меньше минуты, держал паузу. Провел ладонью по ее щеке, стирая следы слез.
   – Поехали ко мне. Я плевать хотел на гордость. Когда карты раскрыты, нам нечего терять.
   …Всю дорогу она дремала у него на плече. И утром, проснувшись у него дома, ждала, когда он вернется. И плакала, плакала, плакала, сотни раз прокручивая в голове историю их отношений, каким-то шестым чувством понимая, что все только начинается, и пока абсолютно не известно, какую роль предстоит ей играть. И до самого вечера сидела у окна, выискивая взглядом его фигуру.
   Он сидел в том же самом кафе, задумчиво вертя в руках салфетку. Потом вытащил из кармана ручку «Паркер» и что-то написал. Перечитал, пожал плечами, скомкал клочок бумаги, бросил его в пепельницу, рассчитался и ушел.
   Официантка, украдкой наблюдавшая за ним весь вечер, воровато озираясь, вытащила салфетку, расправила на столе и удивленно подняла брови.
   – Валька! Ты представляешь себе: а наш пижон, оказывается, стихи пишет. Бред сумасшедшего…
   И две подружки расхохотались.
   Украденный у жизни час,
   Украденный у жизни день,
   Украденная бесконечность.
   А мир для каждого из нас,
   Отбросив от судьбы лишь тень,
   В секунде отражает вечность.
   И отраженья свет неровный
   Все делает таким условным,
   Лишенным страсти и покоя…
   Реальны – только мы с тобою.
 
   декабрь, 2004 г.

   Вся жизнь – игра. Кто-то играет в карты, надеясь на удачу. Но она крайне капризная дама. Иногда неожиданно дарит флэш-рояль, а иногда – пустышку. Кто-то играет в боулинг, кидая шар своих возможностей, и сбивает кегли. Не разбираясь, где нужные события, а где – мелочь. Кто-то молится на рулетку, где есть только одна выигрышная позиция… Но слишком часто шарик останавливается на «зеро».
   А кто-то играет в шахматы. Просчитывая сложные комбинации, выискивая слабости соперника, чтобы дорваться до победы.
   Но жизнь – гораздо более хитрый противник, чем кажется. Слишком часто она делает вид, что играет в поддавки. И только в самый последний момент, когда кажется, что вот она – заветная победа, судьба кривит губы в издевательской усмешке и произносит, подводя черту под всеми хитросплетениями: «Шах и мат».
 
   Гамбит
   Славика трясло, как в лихорадке. Все казалось настолько невероятным, что больше походило на ситуацию из дешевого романа. Еще неделю назад он и представить себе не мог, что Лера согласится на свидание. А вот поди ж ты…
   Конечно, привкус победы был сильно омрачен кислятиной озабоченности. Все-таки, Лера – девушка Кабана. Ну, по крайней мере, он так считает. Разделяет ли это мнение сама Лера, пока неизвестно. Ладно, это все можно выяснить потом. Хотя, конечно, Кабан – тот еще тип. Из школы ушел, с трудом поступил в ПТУ. Мозгов – кот наплакал, зато в плечах раза в три шире своих сверстников. Интересно, почему природа так обделяет умных людей силой?
   Славик украдкой бросил взгляд на часы. Девушка явно не торопилась. Нет, понятно, что барышня может опоздать. Даже обязана в некотором роде. Но минут на пятнадцать-двадцать. Рандеву было назначено на пять вечера, а тем временем часовая стрелка уже упорно подкрадывалась к шести.
   «Проверяет выдержку», – мрачно подумал Славик.
   На улице темнело. В городе сумерки обрушивались стремительно. Вот, казалось бы, еще минуту назад солнце светит вовсю, а стоит моргнуть – тени сгущаются, замолкает птичий гомон, ночь потихоньку вступает в свои права.
   Славик поморщился. В детстве он жутко боялся темноты, да и теперь темное время суток наводило его не на самые лучшие мысли. По его плану, в этот момент они с Лерой должны были уже сидеть в кафе. А торчать тут как тополь на Плющихе, выставляя себя на обзор для разного хулиганствующего быдла – не самая лучшая идея.
   «Говорила мне мама, ходи в спортзал чаще», – перефразировал он фразу из старого фильма. Славик не отличался спортивной фигурой. Да и очки на носу а-ля Джон Леннон придавали его образу какой-то провоцирующую незащищенность.
   Из-за угла показались три покачивающиеся фигуры. Молодые люди явно уже успели хорошо «принять на грудь» и искали приключений.
   «Накаркал», – сплюнул Славик.
   – Опаньки! Ромео! – Осклабился один из парней, чей череп украшала кепка с символикой местного движения «Анархия». – Дай цветочки подержать.
   Его приятели грубо заржали. Славик тоскливо подумал, что свидание уже как минимум испорчено. Не хватало, чтобы Лера появилась в тот момент, когда они начнут выяснять отношения на повышенных тонах.
   – Отвали, – буркнул Славик. – Не мешай.
   – А чо это ты мне указываешь? – Взвился «анархист». – Невежливый, что ли?
   Троица начала расходится, сжимая Славика в полукруг. Вздохнув, он положил цветы на парапет. Драки, видимо, не избежать, и надо бы сделать так, чтоб отделаться полегче.
   – А что здесь происходит? – Раздался в этот момент звонкий девичий голос.
   – Лера, беги! – Славик рванулся к одному из нападавших с намерением сбить того с ног, но наткнулся на хорошо поставленный удар в солнечное сплетение. Славик рухнул на землю, хватая ртом воздух и скорчившись в позе эмбриона.
   Троица снова загоготала.
   – Спокуха! – Осклабился «анархист». – У нас сегодня мероприятие из двух отделений. Бабу – на второе…
   Кабан нарисовался из темноты совершенно бесшумно и окинул Леру презрительным взглядом.
   – А я-то думаю: куда ты намылилась? – Процедил он сквозь зубы. – К этому, значит… Молодец! Подхожу к твоему подъезду, а ты оттуда – веселой походкой. Нашла себе роман, дура!
   – Кабан, ты, что ли? – Недоуменно переспросил один из парней.
   – Я, Чижик, – отозвался тот. – А вы, никак, на девочку уже нацелились?
   – Да мы того… Поприкалываться чисто… – «Анархист» отвел глаза в сторону.
   Кабан протянул руку Славику и помог тому подняться.
   – Эх ты, – вздохнул Кабан. – Тоже мне… Герой-любовник!
   Потом он повернулся в сторону троицы и гаркнул:
   – Валите отсюда! Еще раз на таком застукаю – бошки поотрываю!
   Кабан задумчиво переводил взгляд со Славика на Леру. Славик угрюмо сопел, глядя себе под ноги и не решаясь поднять взгляд на девушку. А та с капризной улыбкой протянула:
   – Ну, может, цветы ты мне вручишь?
   – Э… А… Да! – Он подхватил с парапета розы и протянул ей.
   – Так, – холодно обронил Кабан. – Не люблю мешать возвышенным отношениям, но что-то мне подсказывает: ваша свиданка сегодня накрылась медным тазом. Чижика я знаю хорошо, это козел еще тот… Поразвлечься я им не дал, они теперь отомстить хотят. Чует моя душа, что далеко они не ушли. Поэтому давайте по домам. Я вас провожу. Сначала тебя, парень, а потом – тебя…
   Он хотел было что-то добавить язвительное, но явно сдержался.
   – Да мы… Да я… – Начал было Славик, но Кабан резко его оборвал.
   – Что «я»? Они ж теперь разговаривать не будут, а сразу люлей навешают! Живо по домам, я сказал! Ты далеко живешь?
   – Три квартала отсюда, – уныло проговорил Славик.
   – Вот и отлично, – кивнул Кабан. – Совсем рядом. Двинули!
   На следующий день Леру встретили в классе любопытными взглядами. Гордо вздернув подбородок, она шумно уселась за парту.
   – Ну, как рандеву с очкариком? – Ехидно прошипела ей в спину Машка Танищева.
   Лера поморщилась. Славик ей все-таки нравился. Да, не красавец. Еще и очки эти… Но он, по крайней мере, не пускал слюни, как многие из ее знакомых мужского пола. Эти кобели сейчас только одним озабочены: лишь бы в постель уложить. А Славик… Он пока еще робкий, и это хорошо. Спать с ним не обязательно, мальчик и простому поцелую рад будет, зато умный, начитанный, поговорить есть о чем.
   Впрочем, как выяснилось, и Кабан не дурак. Он проводил ее до самого подъезда, а по дороге умудрился даже развеселить ее. И не анекдоты же рассказывал, а историю вспоминал. Что-то из жизни великих. Не то Людовика, не то Ричарда, она не запомнила.
   Кабан, оказывается, читает… Кто бы мог подумать! По его виду и не скажешь. Ощущение, что его единственное чтиво – этикетки на спичечных коробках. Лера совсем по-другому смотрела теперь на этого перекаченного парня. Славик, конечно, – это хорошо. Но если Кабан не дурак, то тут, как говорится, конкуренции нет.
   Если бы она не опоздала, все могло случиться совсем по-другому. Стандартный «джентльменский набор»: кафе, прогулка по городу, возможно, легкое касание губами… Но этот идиот-мотоциклист, обдавший ее грязью с ног до головы, все испортил!
   А какая была идея! Прийти к Славику на свидание в платье небесно-голубого цвета…
   Лера вздохнула. Платье было испорчено, пришлось срочно переодеваться. Ну, «срочно» – по ее меркам. Не могла же она на встречу с молодым человеком припереться в джинсах? Сорок пять минут опоздания сильно изменили все свидание…
 
   В комнате Кабана царил бардак. Грязные шмотки на полу терялись под грудой пустых пивных бутылок. Кабан сидел на полу, прислонившись спиной к батарее. Возле стола переминались с ноги на ногу четыре парня.
   – Хоть бы стулья ты себе завел, – буркнул под нос один из них.
   – Остынь, Чижик, – лениво ответил Кабан. – Садись на пол: не королева – потерпишь. А не нравится моя холостяцкая хата – выметайся.
   – Гнида ты, Кабан, – процедил другой гость, сжимая в руках кепку «Анархия». – Вот если б не был тебе должен, хрен бы ввязался в это дело. Пацан-то – соплей перешибить можно. А если б он ор поднял? А вдруг менты бы нагрянули?
   Кабан хмыкнул:
   – Менты? Там? В это время суток? Я тебя умоляю! Не дрейфь, Черепок. Все было просчитано. Вот и Булка классно сработал…
   – А чего там работать-то было? – Пожал плечами рыжий крепыш. – Ну притормозил возле нее, грязью испачкал…
   Кабан назидательно поднял палец вверх:
   – Вот видите, парни! Когда все по отдельности – картинка не складывается. А если подумать… Чтоб баба пошла на свиданку в грязном – да не бывает такого! Значит, застрянет. Что пацан начнет героя из себя строить – тоже понятно.
   – Ага, – осклабился рыжий. – А тут ты – весь в белом. Спаситель, гы!
   Глаза Кабана превратились в две узкие щелочки, из-под которых недобро сверкнули искры.
   – Булка! Ты, конечно, классный байкер, и мотоцикл у тебя славный, но его ж могут и разобрать случайно на части, когда ты за ним не углядишь. Думай, когда языком мелешь!
   – Да я что… Я ничего, – стушевался Булка, растерянно улыбаясь.
   Кабан мечтательно вздохнул:
   – Ох, какая девка, какая девка… Была б попроще – давно б уже на лопатки положил. Но таким же романтику подавай… Славик этот вовремя подвернулся. Жалко дурачка, но ничего: он себе другую телку найдет.
   – Все б тебе усложнять, – поморщился Череп.
   Кабан усмехнулся.
   – Нет, Черепушик. Я не усложняю. Я просчитываю. Внешность позволяет. От меня ума не ждут. Чем и пользуюсь… Ладно, пацаны. Пошли в кабак, я обещал же!
   – Только смотри, – хмыкнул Череп. – Чтоб без всякой дряни!
   – Обижаешь! – Широко улыбнулся Кабан. – Самое лучшее пиво этого города! И закусь – соответствующая случаю. У меня, можно сказать, любовь начинается…
   – Молодой человек, вам плохо? – Сердобольная старушка остановилась возле бледного, как полотно, Славика.
   – Да нет, нет, все нормально, – ответил он, тихо сползая по стене и теряя окружающий мир в белом тумане.
   Черный слон берет белую пешку. Шах и мат.
   «Гамбит – разновидность дебюта, в котором осуществляется жертва материала (обычно пешки, реже фигуры) ради быстрейшего развития». (Словарь шахматных терминов).
   Гарде
   Николай вернулся домой далеко за полночь. Мира стояла возле окна и нервно курила в форточку. В последнее время супруг стал подозрительно часто задерживаться на работе.
   – Привет, – буркнул он, скинул плащ и потопал в ванную.
   «Даже не поцеловал дежурно», – кисло подумала она, зло растирая окурок в пепельнице.
   – Кушать будешь? – Крикнула она, стараясь перекричать шум воды.
   – Нет, – так же громко ответил он. – Нас покормили!
   «Интересно, кто?» – Мира скорчила недовольную физиономию.
   Николай вышел из ванной, завернувшись в махровый халат и расчесывая волосы.
   – Блин, ну и денек сегодня, – мрачно обронил он, усаживаясь за стол. – Все как с цепи сорвались! То им сделай, это им сделай… Деловой ужин – и тот прошел сикось-накось!
   «Конечно-конечно», – Мира выдавила из себя улыбку, а вслух произнесла:
   – Ну, может чаю-то выпьешь?
   – Чаю? – Рассеянно переспросил он. – Даже не знаю. Ну, сделай…
   Мира подошла к полке и сняла фарфоровый чайник.
   – Не парься, – остановил ее муж. – Заваривать чай и прочие церемонии – это на потом. У нас что, «утопленников» не осталось?
   «Утопленниками» по старой студенческой привычке он называл чай в пакетиках. Мира невольно улыбнулась. Они с Николаем учились на одном факультете, он на четыре года старше. А познакомились в общаге, где, в процессе распития одного из таких напитков, ошибочно называемых «чаем», завязался ни к чему не обязывающий разговор, вылившийся потом в долгие отношения.
   Николай оказался на редкость целеустремленным человеком. Он происходил из довольно обеспеченной семьи, его отец был раньше большой партийной шишкой. Солидные по тем временам деньги, обширные связи родителей… Казалось бы, Николай родился, что называется, «с золотой ложкой во рту». Но все испортил старший брат Виктор.
   Витьку избаловали безумно. Мальчик, гордившийся принадлежностью к «золотой молодежи», быстро покатился по наклонной. Элитная школа, московский престижный университет, сомнительные компании, фарцовка, наркотики… К двадцати трем годам он превратился в развалину, а в двадцать пять умер.
   К тому моменту Николаю едва стукнуло пятнадцать. Смерть старшего сына сильно подкосила его отца. Баловень судьбы, черноволосый красавец, он за пару месяцев превратился в серолицего и седовласого старика с тусклым взглядом. Но воля у него оставалась железной. Отец решил, что Николай будет всего добиваться сам. Поэтому – никаких поблажек.
   В восемнадцать Николай сам, без какой-либо помощи со стороны, поступил в престижный университет. Но ни пять лет общаги, бессонные ночи, когда приходилось «калымить», разгружая вагоны, ни суровые университетские преподаватели его не сломили. Он оставался душой компании, обаятельным и красивым молодым человеком. Разве что суровая складка в уголках рта делалась с годами все жестче.
   Миру он отбил у целой толпы поклонников. Ей льстило его внимание: по Коле «сохли» многие барышни. Окончив университет, он собрался на север.
   – Поедешь со мной? – Спросил он, поймав ее в коридоре общаге.
   – Ты с ума сошел? А учеба?
   – Там закончишь! Поехали!
   Она отказалась. Коля поворчал немного, но отговаривать не стал. Вернулся он через два года. Подкатил к общежитию на подержанном «Ниссане» и лихо притормозил у порога.
   Он явно знал, когда она возвращается с занятий и точно рассчитал время. Мира шла под руку с очередным воздыхателем. Коля широко распахнул дверцу машины:
   – Садись, красивая, подвезу!
   – А ты кто такой? – Взвился спутник Миры.
   – Не твое собачье дело, – оскалился Коля. – Ну, так что, Мирка? Поехали? Гарантирую хороший ресторан и обходительное отношение. И никаких глупостей.
   Немного помявшись, она села в машину.
   – Извини, – обернулась она напоследок к своему сопровождающему. – Коля – мой старый друг. Мы очень давно не виделись. Завтра я тебе позвоню.
   Ей было не суждено выполнить свое обещание. В ресторане Николай сделал ей предложение.
   – Я хорошо зарабатываю, здесь у нас скоро откроется филиал фирмы, меня назначают на должность директора. Соглашайся!
   И она согласилась.
   Свадьбу сыграли скромно, пригласив только самых близких друзей Миры. И жизнь потекла уже с совсем другой скоростью. Николай развивал свою фирму с упорством носорога, расшвыривая конкурентов, как щенков. Потом он решил заняться политикой и устроился помощником местного депутата. Потихоньку обрастая нужными связями, он продвигал бизнес все дальше.
   И все меньше времени у него оставалось на семью.
   Как-то Мира завела разговор о ребенке.
   – Коля, мы уже пять лет женаты. Пора бы!
   – Нет, еще рано! – Отрубил он. – Я хочу, чтобы мои дети не испытывали нужды ни в чем! Спасибо, нагляделся на «заботу» своего папеньки! Вот как буду уверен, что фирма прочно стоит на ногах и ближайшие лет десять не развалится – тогда и о детях поговорим.
   Мира поморщилась, но возражать не стала. Если честно, она и сама не особенно стремилась обзаводиться потомством. Ее пугала ответственность. С другой стороны, возраст… Не в сорок же рожать!
   Николай поставил чашку на стол и задумчиво посмотрел в окно.
   – Мирка, у меня к тебе новость. Даже не знаю, как ты на это посмотришь… В общем, мне предлагают пост замдиректора в столице. Пора уже вылезать из нашей деревни. Москва – это совершенно другие возможности.
   Она пожала плечами:
   – Ты глава семьи, тебе и решать. Скажешь в Москву – значит в Москву…
   Он потрепал ее по плечу:
   – Я знал, что ты меня поддержишь. Единственное «но». Сначала я должен туда съездить сам. Ненадолго. Месяца на три. Посмотреть, что и как, освоиться. Прости, еду без тебя. Так надо.
   По ее лицу пробежала недовольная тень, а потом она покорно улыбнулась.
   – Как скажешь. Когда собираешься улетать?
   – Недели через две, наверное. Ну, там мы посмотрим…
   Следующим утром она проснулась под звонок мобильного. Николай схватил трубку, долго слушал, потом кисло ответил:
   – Да-да, все понимаю. Хорошо… Конечно же…
   Нажав кнопку «отбой», он еще некоторое время мрачно смотрел перед собой, а потом выругался сквозь зубы.
   – Что-то случилось? – Сонно спросила Мира.
   – Случилось, – угрюмо ответил Николай. – Вылет завтра утром.
   – Что ж так?
   Он пожал плечами:
   – Как обычно: пожар во время наводнения. То тянули до последнего, теперь срочно-обморочно бежать-дрожать! Завтра совещание у главного босса, там он меня, собственно, и представит. А потом – обычная волокита. Пока с заказчиками разберемся, пока то-се, пятое-десятое…
   «И на это нужно аж три месяца. Ну-ну!».
   Вслух эту мысль Мира не произнесла, но сделала для себя еще один вывод. Вчера, когда муж заснул, она прокралась в ванную и обнюхала его рубашку, брошенную в грязное белье. От рубашки отчетливо пахло женскими духами.
   Догадки о том, что Николай погуливает налево, у нее появились несколько месяцев назад. Мира не испытывала особых иллюзий насчет мужской верности, да и Коля был мужчиной видным, было бы странно, если б на него не заглядывались бабы. Но, как говорится, «не пойман – не вор».
   Она поделилась своими сомнениями со школьной подругой. Та только презрительно хмыкнула:
   – Ну, мать, ты совсем как маленькая, честное слово! Что, не знаешь рецепт противодействия? Заведи себе флирт на стороне. Рано или поздно до твоего толстокожего дойдет, что он не единственная звезда на небосклоне, тогда и зашевелится. Ревность в гомеопатических дозах очень даже полезна.
   Слова подруги упали на благодатную почву. Тем более, совершенно неожиданно словно с неба свалился Петя.
   Они столкнулись в кино. Петька, бывший одноклассник, немного угловатый и робкий, сильно возмужал. Раздался в плечах, отпустил шедшую ему бородку-эспаньолку, да и взгляд поменялся. Теперь он смотрел на мир с волчьим оскалом, готовый порвать глотку любому, кто станет поперек.
   После школы он быстро сделал карьеру. Ушел в училище, затем прошел все ступеньки от мальчика на побегушках до мастера цеха, а потом, на волне демократии, возглавил местный завод. Успешно отбиваясь то от бандитов, то от многочисленных проверяющих комиссий, он вывел свое предприятие на приличный уровень. К заводу прикупил пару колхозов, потом занялся аграрной техникой. В общем, парень преуспевал.
   – Замужем? – Коротко спросил он, показав глазами на ее обручалку.
   – Да давно уже, – улыбнулась она. – А ты?
   – Разведен, – угрюмо бросил он. – Не сошлись характерами. А ты чего в кино без мужа?
   Она неопределенно помахала в воздухе рукой:
   – Муж весь в делах, ему не до фильмов.
   – Ну и что? – Удивился Петр. – У меня тоже дел хватает, но и развлекаться-то надо!
   – А ты почему без подруги? – В тон ему ответила она.
   – В настоящее время я один, как перст, – равнодушно сказал Петя. – А фильм хороший, я сто лет в кино не был, вот и решил… Ладно, не о том речь. Айда в кафе. Посидим, вспомним старые добрые времена.
   «Дежа вю», – усмехнулась мысленно Мира. – «Точно так же начинались отношения с Колей».
   Воспоминания о школьных годах затянулись до самого вечера. После кафе они пошли гулять по городу, и за разговорами она даже не заметила, как зажглись фонари. В чувство ее привел звонок мужа.
   – Ты где? – раздалось из мобильника.
   – Недалеко, – ответила она. – Подружку встретила. Заболтались. Скоро буду.
   – Подружку… – Протянул Петя, когда она дала отбой. – Ну-ну!
   – Ой, Петька, прекрати! – Рассмеялась Мира. – Сам подумай: еще объяснять, кто ты такой и чего это я с тобой шляюсь. А подружка – убедительное объяснение.
   – Давай я такси поймаю, – предложил он.
   – Нет, не надо! Я тут недалеко живу. И провожать, наверное, тоже не стоит…
   – Я все понимаю, – кивнул он. – Но хоть номер мобильного оставишь?
   С тех пор они встречались всего трижды. Петр был галантен, обходителен и остроумен. В их разговорах не проскользнула даже тень намека на то, что дружеское общение может превратиться в нечто большее.
   … А теперь уезжал Николай. Уезжал непонятно куда и неизвестно к кому. Перед мысленным взором Миры пронеслись картинки-события, каждое из которых вызывало неприятную дрожь.
   Заколка для галстука с крохотным бриллиантом. Игрушка крайне дорогая, сам Коля никогда бы не пошел на такие траты: слишком уж рациональный человек. По его словам, подарили клиенты в качестве бонуса за хорошую работу.
   Ручка с золотым пером. Выигрыш в какой-то лотерее. Николай – не игрок, она это знала точно. Но если вдруг случайно подфарило – почему бы не взять?
   Портфель из крокодиловой кожи. Такой стоит, наверное, целое состояние. И появился он на ее глазах. Вечером в дверь позвонили. Молодой человек из какой-то фирмы, занимающейся рассылкой, улыбаясь, вручил им посылку, попросил расписаться – и удалился. В посылке был портфель и короткая записка: «Николай, вы меня не знаете, но в свое время оказали неоценимую помощь моему брату. Надеюсь, подарок вам понравится».
   Коля только глазами похлопал. Но, с другой стороны, он часто оказывал услуги многим людям. Кто-то решил отблагодарить…
   Настораживало то, что все эти события произошли буквально за последние полгода. И если предположить, что таинственный незнакомец, так щедро разбрасывающийся презентами – дама, то…
   Мира упорно гнала подобные мысли прочь, но они возвращались к ней снова и снова.
   … Катастрофа грянула неожиданно.
   Через день после отъезда Николая Мира проснулась от писка мобильного. Недовольно похлопав рядом с собой, пытаясь найти телефон, она резко проснулась. Звук шел из рабочего стола Коли. Муж забыл мобильник дома. Такое уже случалось, причем неоднократно. Не проблема, конечно, аппарат он мог и в Москве купить. Но, возможно, Колю искал кто-то по работе.
   Достав мобильник, она ошарашено уставилась на экран, где моргало сообщение. «Кися, ну ты уже приехал, я знаю, чего не звонишь?».
   Совершенно автоматически она нажала кнопку обратного вызова.
   – Ну, наконец-то! – Ответил ей капризный девичий голос. – Оторвался от своей кобры, котик?
   Мира стояла бледная как полотно и только хватала ртом воздух.
   – Кися, с тобой все в порядке? – Спросила неизвестная барышня.
   Не ответив ни слова, она дала отбой.
   Остаток этого дня ей запомнился смутно. Она что-то делала, бесцельно бродила по квартире, перекладывая вещи с места на место, ничего не видя перед собой. В ушах до сих пор звучал звонкий молодой голос. «Оторвался от своей кобры?».
   Вечером она открыла бар и достала бутылку вина. Она берегла его к годовщине свадьбы. Но, видно, не судьба…
   Вино закончилось быстро. Захмелев, Мира подошла к зеркалу и принялась упорно выискивать в своей внешности недостатки. Да, под глазами наметились мешки. Вот, кажется, блестит седой волос. Фигура… Не то чтобы располнела, но нет в ней девичьей легкости. А той стерве, что назвала ее мужа пошлым словом «кися», судя по голосу, чуть больше восемнадцати.
   Она так глубоко задумалась, глядя пьяным взором в отражение, что не сразу услышала настойчивую трель своего телефона.
   – Алло, – глухо произнесла Мира, стараясь, чтобы ее голос предательски не дрожал.
   – Что случилось? – Спросил Петр.
   – Ничего, – она сама поняла, насколько фальшиво звучат ее слова.
   – Понятно, – в его голосе прорезались металлические нотки. – Мирка, ты кого обдурить хочешь? Я ж слышу, как ты говоришь. У тебя неприятности? Я могу помочь?
   – Петя… – Она немного подумала, прежде чем выпалить следующую абсолютно дурацкую фразу. – Петя, я красивая?
   – Ты… Ты восхитительная! – Он произнес это с такой теплотой и нежностью, что по ее щекам невольно заструились слезы.
   – Петька… Петенька! Приезжай ко мне сейчас! Пожалуйста! Ты мне очень нужен. Только ты…
   – Жди. Через десять минут.
   Он оказался пунктуальным, как граф Монте-Кристо. Открыв ему дверь, она просто повисла на шее.
   – Господи, Петька… Какие же вы, мужики, иногда бываете сволочи!
   – Не обобщай, – холодно ответил он. – Я пока, насколько мне помнится, ничего непорядочного по отношению к тебе не сделал.
   – Ты – нет, – мотнула она головой. – Только не подумай, что ты мне нужен как жилетка. Просто… Просто…
   – Просто тебе надо выговориться, – закончил он за нее фразу. – Я предлагаю тебе это сделать не дома, а на нейтральной территории. Пошли в какое-нибудь кафе, посидим там, авось я чего хорошего посоветую.
   – Петька, ты на меня посмотри: зареванная, взлохмаченная…
   Он взял ее за руку и поцеловал ладонь. От этого легкого прикосновения у нее пошли мурашки по всему телу.
   – Я тебе повторяю еще раз: ты – восхитительно красивая женщина. И никто меня не переубедит в этом! Переодевайся – и двинулись!
   Полчаса спустя они уже выходили из подъезда. Она шла, крепко прижавшись к бывшему однокласснику, и в этот момент ей было совершенно все равно, увидит ли ее кто-то из соседей и что они подумают об этом. Ей просто была нужна поддержка, а Петька, уверенный, сильный, в этот момент как никто другой подходил для того чтобы почувствовать себя защищенной от всех неприятностей.
   … Все произошло до невозможности просто. Не было ни сомнений, ни тревоги о том, что будет потом. Путь от верной жены до страстной любовницы занял немногим более трех часов. Сначала она просто говорила, а Петр внимательно слушал. Потом она – или он? – но какая теперь разница… Кто-то предложил разбавить кофе коньяком.
   Затем был медленный танец и его крепкие руки, бережно прижимавшие к себе. Поездка в такси и невероятно сладкое тянущее ощущение внизу, робкое предвкушение греха, который теперь уже казался не столь и порочным.
   И касание губ. И платье, летящее в угол его просторной квартиры. И восторг, разливающийся по всему телу горячими толчками.
   И утро, когда он, собранный и серьезный, гладил ее по волосам, а потом сказал одно-единственное слово: «Разводись».
   Она не ответила «да». Но она и не сказала «нет».
   Ей надо было дождаться Николая и расставить все точки над «i».
   – Наконец-то вы очнулись! – Медсестра одобрительно похлопала его по руке. – Что-нибудь помните, Николай Алексеевич?
   В голове звенел мутный туман. Пересохшее горло издало непонятный звук. Память подводила, сплетая в непонятный клубок какие-то события и совершенно уж бредовые видения.
   Одно он знал точно: кто-то из конкурентов решил взять его в плотный оборот. И взять крайне странным образом.
   Непонятные подарки…
   Какие-то развязные девицы во время деловой встречи… Откуда они взялись в ресторане? Но одна из них нагло плюхнулась ему на колени, обдав запахом дешевых духов. Недоуменный взгляд партнеров: «Николай, а кто это?».
   Украденный прямо в аэропорту телефон…
   Картинка все равно не складывалась. Чего они добиваются? Каким образом пытаются убрать его с дороги?
   Что было после приземления в Москве, он помнил плохо.
   Медсестра поднесла ему стакан воды. После нескольких глотков сознание немного прояснилось.
   – Колян, какие люди!
   Навстречу ему движется, широко расставив руки, толстый увалень. Совершенно незнакомый.
   – Простите, а вы кто? – недовольно спрашивает Коля.
   – Ну, ты совсем уже того… – Толстяк крутит пальцем у виска. – Вася я! Помнишь? Вот дурилка!
   Вася сжимает ладонь Николая в крепком рукопожатии и хлопает по плечу. Коля невольно дергается: ощущение, что его укололи. А потом – затмение…
   – Паспорт… деньги… – Хрипит он, глядя на медсестру.
   – Все на месте, – грустно улыбается она. – К сожалению, так и не удалось опознать того, кто напал на вас. Видимо, их спугнули: они не успели ничего у вас забрать.
   – Я… Сколько я был в отключке?
   – Неделю.
   Он застонал. Московское начальство явно не простит такого опоздания. Кроме того, Мирка… Она же волнуется!
   – Мне нужен телефон. Срочно! Я должен позвонить жене…
   Двести тысяч долларов.
   Петр подвел под итогом длинную черту, отложил ручку и удовлетворенно откинулся в кресле. Ничего себе сумма выкатилась! И все же, право слово, не самое дорогое соблазнение за всю историю человечества. Некоторые правители городами жертвовали ради своих фавориток. Так то – короли, фараоны, князья… А он – всего лишь директор крупного холдинга. Но у него была прихоть. Маленькая. Зато долгая.
   С пятого класса он смотрел на эту недоступную красавицу. Смотрел с тоской и безнадежностью. И хотел ее безумно. До помутнения. До кулаков, разбитых в кровь о стену.
   Но однажды он сказал себе: «Она будет моей».
   Каждый шаг, каждая победа вершились с ее именем на губах. Для него не было других женщин. Только она. Как цель. Как вершина. Пока недоступная. Но это только пока…
   Он прикармливал бандитов. Рано или поздно ему могли понадобиться связи в криминальной среде. Он щедро раздавал взятки власть имущим – без этих кровопийц тоже не обойтись. Он строил свою маленькую империю. И венцом ее, как корона, должна была стать встреча с той, что когда-то проходила мимо, не удостоив благосклонным взглядом.
   Ему попался сложный соперник – Николай. Умный, хитрый, умеющий просчитывать каждый свой шаг на несколько ходов вперед. Но Коля не знал одного: иногда страсть – по-настоящему сильная страсть – не признает никакой логики, не знает границы, не умеет понять слова «невозможно».
   Та «беспроигрышная лотерея» влетела Петру в копеечку. Когда ее организаторы озвучили совершенно неприличную сумму, на его лице не дрогнул ни один мускул. Он сильно подозревал, что и ручка оказалась далеко не таким крутым подарком. Очень может быть, что и подделкой.
   А вот заколку для галстука он выбирал сам. В ювелирном магазине персонал сбился с ног, пытаясь угодить привередливому клиенту. Еще один подарок сопернику – еще один камешек в омут сомнения, чтоб разошлись круги по спокойной воде тихой семейной жизни. Коля так и не узнал, что загадочные «клиенты», для которых он делал работу – всего лишь фирма-однодневка Петра.
   Дешевле всего обошлись пэтэушницы. Каждой по пятьсот рублей, да еще и взятка швейцару, чтоб отвел глаза и не заметил, как они войдут в ресторан. Та блондиночка, помнится, еще жутко ворчала по поводу духов: «Это где ж такой ядреный запах делают! Я его неделю не смою!».
   Он втерся в доверие к московскому начальству Николая. И это он просил, чтобы его соперника взяли на высокую должность.
   – Вы, Петр Сергеевич, просто как за сына радеете, – съехидничало московское начальство, любуясь преподнесенным подарком. Петя знал, что этот топ-менеджер испытывал необъяснимую страсть к дорогим часам. Петр умел делать хорошие подарки. Хронометр Vacheron Constantin из белого золота стал окончательным аргументом, убедившим москвича. Он ничего не обещал, но соизволил вызвать Николая на собеседование.
   Бандиты по старой дружбе согласились помочь с кражей телефона. «Старая дружба» обошлась в тысячу баксов. И еще столько же – за то, чтобы незаметно подкинуть мобильник обратно в квартиру Николая. И еще три сотни – местному «шестерке», ловко вколовшему Николаю наркотик.
   Оставался, конечно, риск, что Мирка окажется не сильно любопытной. Или что вдруг сядет батарейка. Или…
   Впрочем, страхи оказались напрасными. Рыбка исправно глотала приманку. Как и следовало ожидать, она перезвонила, увидев смс, начинавшееся словами «Кися». Приятели-актеры местного театра не подвели, усмотрев в его плане невинный розыгрыш.
   Петр закурил и откинулся в кресле. Внутри образовалась какая-то щемящая пустота, которая требовала, чтобы ее срочно заполнили. «Что ли, девок вызвать», – как-то отстраненно подумал он и кисло улыбнулся. Какие девки! Он провел ночь со своей мечтой. Стоила ли она такого безумного напряжения сил? Да, стоила!
   Но что теперь? Предположим, она уйдет от мужа. Предположим, она примет его предложение. Год, два, может чуть больше он будет бесконечно счастлив.
   Он одержал победу. И в то же самое время ему казалось, что эту победу у него украли…
   Она ждала этого звонка. На определителе высветился незнакомый московский номер. Рано или поздно Николай должен был вспомнить, что у него есть законная супруга. М-да… Видать, девчонка мужу попалась заводная, если только сейчас спохватился и решил позвонить домой. Мира криво усмехнулась, а потом покачала головой. Нет, она не будет брать трубку. Она позвонит ему сама. Потом. Может быть…
   А сейчас ей безумно хотелось обратно к Пете.
   Черный конь берет белого ферзя. Шах и мат.
   «Гарде фр. gardez «берегите(сь)») – нападение на ферзя (устаревшее; объявление «гарде» не обязательно). (Словарь шахматных терминов).
   Вилка
   – Виктория Алексеевна, зайдите ко мне!
   Программист Леня, сидевший возле динамика, невольно вздрогнул. Шефиня недавно установила в кабинетах новую «игрульку». Вместо того чтобы звонить по телефону, она решила развесить везде громкоговорители, в просторечии именуемые «матюгальниками». Очередное нововведение явно не приживется, потому что слишком много от него ненужного шума. Но недели две помучиться придется.
   Вика встала со своего места и изящно потянулась, не без удовольствия отметив, как ее при этом сопровождают жадные взгляды мужской части кабинета.
   – Иди уже, краса неземная, – буркнул ей седой как лунь Трофим Федорович. – Все б тебе демонстрировать себя.
   – А вы и не смотрите, – лукаво улыбнулась она. – В вашем-то почтенном возрасте можно и не заглядываться.
   – Стерва, – беззлобно фыркнул он.
   Покачивая бедрами, Вика, проходя мимо программиста, словно ненароком задела его. Леня мучительно покраснел. Она знала, что мальчик в нее безумно влюбился еще год назад, когда пришел сюда работать. Ничего-ничего, пусть помучается ребенок, ему полезно…
   Войдя в кабинет начальницы, она уселась в глубокое кресло, закинула ногу за ногу и, не спрашивая разрешения, закурила. Гроза офиса, Наталия свет Константиновна Тутова, недовольно покосилась на подчиненную:
   – Вика, ну, ты хамишь!
   – Ой, Таша, я тебя умоляю! Сама тут дымишь, как паровоз. И вообще, что за дурость? «Виктория Александровна», – она произнесла это с нескрываемой иронией. – Все знают, что мы пять лет на одном курсе отучились, а ты тут из себя строишь…
   – Дружба дружбой, а служба службой, – холодно ответила Наталья. – А если в офисе будет посторонний? И вообще, давай без дурацких предисловий! У меня к тебе дело одно… Деликатное.
   Она отвернулась к окну, но в стекле Вика уловила неожиданное выражение лица начальницы. Ничего себе! Наталья умеет смущаться? Кто бы мог подумать! Или это не она буквально в первые же месяцы обучения соблазнила пару-другую старшекурсников? Хотя годы, конечно, все равно берут свое, пусть и с момента выпуска минуло не так много времени…
   Сейчас и Наталье, и Вике было по двадцать шесть. Интересные, стильные, уверенные в себе женщины. Но Вика еще сохраняла очарование молодости, казалось, годы не властны над ней. Выглядела она дай боже если на девятнадцать. С Наташей все обстояло сложнее. Два неудачных брака, жизнь, положенная на алтарь карьеры, недавний неудачный роман, о котором сплетничала вся контора, да и прочие хитросплетения судьбы уже отложили на ее лице ту неуловимую маску, которая вроде как и не старит, но дает представление об истинном возрасте. Совсем скоро о Наталье будут говорить «дама под тридцать». А к Вике что в тридцать, что в тридцать пять еще будут клеиться вчерашние школьники. Тот же Леня-программист… ему ж только двадцать. А подбивал клинья к Вике, словно к сверстнице.
   – Наташа, не томи, случилось что-нибудь?
   Шефиня отвернулась от окна, старательно пряча глаза в сторону.
   – Вик, тут такая штука… У нас наклевывается контракт. На двадцать миллионов.
   Виктория не удержалась и присвистнула:
   – Ну, ничего себе! Это ж кто заказчик?
   – Мэрия, – коротко ответила Тутова. – Целый год у нас забот не будет. Но ты же понимаешь… Надо выиграть конкурс.
   – Ну, выиграем, – цинично усмехнулась Вика. – Тебя учить, что ли? Хороший «откат» – и конкурс наш.
   – Если бы, – кисло ответила Наталья. – Беда в том, что возглавляет комиссию Климов.
   – Какой такой Климов? – Дернулась было Вика, а потом тихонько охнула: – Что? Серьезно? Вадим?
   Наталья кивнула и уставилась на коллегу с невыразимой тоской:
   – Ну, ты девочка взрослая, понимаешь, что ТАКОЙ человек откат не возьмет. Ни от меня, ни, тем более, от тебя…
   – Твою маааать, – протянула Вика и нервно закурила новую сигарету. – И когда Вадик успел на самый верх пролезть?
   – Сегодня, – Наталья кинула на стол несколько листов. – Ознакомься. Это утренние новости.
   Виктория схватила распечатку и быстро пробежала ее глазами. Вадим Васильевич Климов, бывший начальник рекламного агентства «Седьмое небо», выпускник лондонской школы пиара и брендинга, четыре года назад закончил университет… С сегодняшнего дня возглавляет …
   – Быстро рвется к вершинам парень, – процедила сквозь зубы Вика. – Как бы не пришлось потом больно падать.
   – Этот – не упадет, – хмуро ответила Наталья. – Он всегда пер носорогом.
   – Вот только с бабами у него этот номер не проходил, – заметила Вика.
   – Кстати, он до сих пор не женат, – Наташа побарабанила по столу пальцами. – Удивляюсь, как его взяли в мэрию, там обычно людей семейных предпочитают…
   – Я знаю, почему он до сих пор без семьи, – глухо ответила Вика.
   – А я… догадываюсь, – Наталья пристально впилась в нее глазами. – Теперь ты понимаешь, почему я позвала именно тебя? Послушай, это наш шанс. Очень хороший шанс. Я тебя не обижу. Свой процент с двадцати лимонов ты получишь – обещаю! Соглашайся!
   Вика устало вздохнула и прикрыла глаза.
   – Мы останемся друзьями. Просто хорошими друзьями… Разве этого тебе мало? – Она постаралась придать голосу теплоты, но получилось плохо. Вадька смотрел на Вику совершенно беспомощным взглядом.
   – У тебя есть кто-то?
   «Боже, ну какой дурацкий вопрос! Конечно же есть! И были во время интрижки с тобой, дурачок!».
   Вслух же она произнесла:
   – Не в этом дело. Пойми ты простую вещь: ты – студент, я – студентка. Только-только за третью сессию перевалили. И какие у меня перспективы? Прости за мой цинизм, но девушка я молодая, красивая, хочу брать от жизни по максимуму.
   Вадик отвернулся в сторону и проглотил горький комок, стоявший в горле.
   – Вот оно как… Понятно… Впрочем, да… Клятв любви я от тебя не просил, ты ничего не обещала… Три месяца я был счастлив… И на том спасибо.
   Вика все равно чувствовала себя немного неуютно. Какая блажь ей стукнула в голову, когда она решила принять его ухаживания? На этот вопрос она и сама не могла дать ответа. Банальная гордыня, будь она неладна. Еще одно разбитое сердце в ее коллекцию.
   Вадик же не сказать, что урод. Но и не красавец, конечно. Есть такой тип лица у мужчин – вроде и не отталкивающая внешность, но в постель с таким – увольте! Вика бессовестно дразнила его, и принимая ухаживания, и в то же самое время не давая поводов на какие-то надежды. При этом, мальчик оказался на высоте: и цветы на каждом свидании, и стихи (кстати, очень неплохие), и рестораны (наверняка вкалывал направо и налево, чтобы вывести ее «в свет»). В общем, полный джентльменский набор.
   Встречалась она с одним, спала – с другими, не испытывая при этом никаких угрызений совести. Молодость легко списывает жестокость на ошибки поиска.
   Но рано или поздно игру надо прекращать, чтобы она не зашла слишком уж далеко… Кроме того, Ринат, очередной ее любовник, оказался не в меру ревнив, а обещал на весенние каникулы устроить вояж в Турцию – такое упускать нельзя.
   – Ты же не обижаешься, правда? – Иногда ей хорошо удавалось амплуа «настоящей блондинки», несмотря на иссиня-черный цвет волос, доставшийся по восточной материнской линии.
   – Я не обижаюсь, я огорчаюсь. Как и каждый отвергнутый мужчина, – сухо ответил он. – Постараюсь вести себя прилично… Только сделай одолжение, пусть твои следующие поклонники как можно реже попадаются мне на глаза.
   После окончания второго курса он ушел из института. Перевелся в Москву. Три раза в год – на ее день рождения, под Новый год и восьмое марта – исправно отзванивался и поздравлял. Вместо дежурных фраз он всегда находил какие-то теплые слова.
   – Вадька, ну, что у тебя голос такой, будто на похоронах моих присутствуешь? – Шампанское бьет хмелем в голову и она не осознает, как резко звучит ее вопрос.
   – К сожалению, я до сих пор тебя люблю, – слышен в ответ его голос. – Три года уже прошло, а я никак не успокоюсь. Бывает такое… Ладно, это все не имеет никакого значения. Тебе сегодня сколько? В очередной раз девятнадцать? Ну, так пусть ты выглядишь на восемнадцать.
   Она считала, что рассказы о «великой любви», которая одна и на всю жизнь – всего лишь женские басни, созданные для видимости красивой сказки. Но, видимо, иногда, раз в поколение, вопреки всем законам этого сумасшедшего мироздания, появляется человек, заставляющий усомниться в нереальности таких иллюзий.
   Иногда…
   В это было трудно поверить, но Вадик относился к подобному виду мутантов, или она ничего не понимает в мужчинах. Однажды ей требовалось срочно передать в столицу документы. Денег на экспресс-доставку не было. Если честно, финансов вообще ни на что не хватало, и от скорейшего решения ситуации с переданными бумагами во многом зависело и ее дальнейшее благосостояние.
   Приятель отца, ехавший транзитом через Москву, согласился взять с собой документы, но при этом заметил:
   – Ты смотри, подруга. Паровоз в Белокаменную приходит в три утра, стоим мы там минут тридцать, а потом – тю-тю! Уж ты постарайся, чтобы кто-то подскочил ранним утром, принял от меня твою бандерольку.
   Из всех друзей-приятелей, живших в Москве, подняться в воскресенье ни свет ни заря, не согласился бы никто. Разве что…
   – Вадик, прости меня, ради всего святого, но у меня такая ситуация…
   Она объясняла долго и сбивчиво, путаясь в словах, понимая, что выглядит не лучшим образом, но выхода, увы, не было. Выслушав ее путаный монолог, он ответил двумя словами:
   – Без проблем.
   И позвонил уже на следующий день ближе к вечеру. Отчитался:
   – Мадам, ваш заказ выполнен, документы доставлены нужному адресату.
   – Вадька, ну зачем ты так… Заказчики сами бы подъехали, если что.
   – Сами или не сами, но все равно я был на машине, а кому предназначалась твоя посылка, на конверте ты указала.
   – Господи, Вадька… Какое тебе большое спасибо… Ты даже не представляешь, как мне помог!
   – Если я вышел из категории несостоявшихся любовников, это еще не значит, что я перестал быть другом, – усмехнулся он и повесил трубку.
   Она никогда не интересовалась ни его успехами, ни его карьерой. Как выяснилось, зря. Сейчас эти знания могли бы пригодиться.
   Наталья была холодна, как лед, и цинична в своей логике.
   – Вика, не выпендривайся. И не надо мне рассказывать, что ты с мужиками ложилась только из-за искреннего чувства. Не тот характер у тебя. Обе мы, если честно, сучки те еще… От тебя не убудет, а для дела – польза.
   – А если бы он на тебя клюнул? Вот бы я на тебя посмотрела! – Огрызнулась Вика.
   Губы Натальи сложились в узкую нитку.
   – Значит так, солнце… Ты мне не такая уж и подруга. Если что – вышвырну отсюда на все четыре стороны. Нам нужен этот контракт. Понимаешь? Нужен! Поэтому – никаких «если бы». У нас есть цель, а она, как известно, оправдывает средства.
   Она долго не могла решиться на этот звонок. И только когда Наталья раз в тридцатый напомнила ей о контракте, взяла телефон и набрала номер. Договориться с Вадимом о встрече оказалось довольно просто. По голосу было слышно, что он очень рад ее звонку.
   – Эх, Викуля-Викуля, – с иронией посетовал он. – Как только выяснилось, что старик Климов еще может пригодиться, так и вспомнила обо мне?
   – Вадик, я совсем не поэтому поводу…
   – Ой, Вика! – Расхохотался он. – Брось заливать, я тебя умоляю! Ну, я ж не мальчик маленький! Только я не пойму, чего вы тянули кота за хвост? Уже месяц прошел, как я при должности, а вы только сейчас разродились. Давай, подъезжай сегодня ближе к пяти. Обкашляем вашу проблему.
   В мэрии она не была давно. С тех пор, как она последний раз посещала сие заведение, здесь сделали недурной ремонт, развесили по коридорам картины, да и вообще, постарались изгнать отсюда дух, присущий всем подобным зданиям.
   Вадик занимал огромный кабинет с не менее просторной приемной. Секретарша, брезгливо поджав губы, холодно сообщила в микрофон:
   – Вадим Васильевич, к вам посетительница.
   – Да-да, я знаю, – ответил он. – Риточка, все в порядке, пропускай. И, кстати ты уже можешь быть свободна.
   Секретарша расцвела:
   – Ой, Вадим Васильевич, спасибо вам большое!
   «Ну-ну, – мысленно ухмыльнулась Вика. – Убираем ненужных свидетелей, что ли?».
   Вадик поднялся ей навстречу из-за стола, широко распахнув объятья.
   – Ну, наконец-то! Богиня сошла с Олимпа и соизволила спуститься на нашу грешную землю!
   Вика смотрела на него – и не верила своим глазам. С ума сойти! Неужели этот человек – тот самый неуверенный Вадик в вечно потертых джинсах и прической «взрыв на макаронной фабрике»? Сейчас на нее смотрел холеный широкоплечий мужчина в дорогом костюме.
   «Сволочи вы, мужики, – она мысленно скрипнула губами. – У баб возраст привлекательность отнимает, а вам, кобелям, шарма прибавляет. Но кто бы мог подумать, что он так сильно изменится?»
   Вика выдавила из себя улыбку:
   – Все шутить изволите, Вадим Васильевич… Каким вы большим человеком стали, на кривой козе теперь не объедешь.
   – Кривые козы меня не интересуют, – его взгляд плотоядно пробежался по ее фигуре. Собираясь на встречу, Вика оделась подчеркнуто по-деловому, но так, чтобы выгодно подчеркнуть и высокую грудь, и узкую талию. – Впрочем, ты сильно преувеличиваешь мое значение в этом скорбном заведении.
   Он сделал приглашающий жест. Вика уселась на стул рядом с ним и нарочито медленным движением закинула ногу за ногу.
   – Шэрон Стоун и ее «Основной инстинкт» тихо отдыхают, – Вадик пристально посмотрел ей в лицо. – Вика, вот скажи честно: я что, похож на мужика, которому женщины категорически не дают? Когда-то, давным-давно, да – было дело. Динамили по-черному. Но не сейчас же…
   Вика опустила глаза и покачала головой. Да уж… Идея, пришедшая в голову Наталье, теперь казалась не такой уж и простой.
   – Ну, Вадька… Я женщина, в конце концов! А пофлиртовать?
   – Радость моя! У меня есть отвратительное мужское качество: в одну воду дважды не вхожу, так что прости: твое безумное обаяние на меня не действует.
   «Ох, Вадик-Вадик, не быть тебе актером!» – От нее не укрылось, что в последний момент его голос все-таки дрогнул.
   – Значит, иммунитет выработался? – Спросила она с вызовом.
   – На тебя – да, – кивнул он.
   Вика усмехнулась и провела ладонью по гладкой поверхности стола.
   – А скажи мне, хладнокровный мужчина, вот на этой самой мебели тебе еще не приходилось потреблять различных просительниц?
   Она встала со стула и принялась медленно расстегивать пиджак.
   – Э! Э! Вика! Ты чего, с дуба рухнула?
   – А что ж так? – Она невозмутимо скинула пиджак на пол и принялась стягивать юбку. – Неужели слабо?
   – Кому-то очень нужен контракт, – как-то недобро процедил он, глядя на нее совсем нецеломудренным взором. Вика мысленно похвалила себя за то, что настолько продуманно подошла к своему сегодняшнему «обмундированию». Чулки с подвязками, туфли на высокой шпильке… Просто мечта эротомана! Вадик не может устоять против такого! Просто не имеет права!
   – Послушай меня, – она постаралась, чтобы в ее голосе не прозвучало ни единой ноты фальши. – Я не хочу морочить тебе голову. Пусть все будет честно. Нам необходимо выиграть этот конкурс. С другой стороны… Отдаваться какому-то старому козлу – это одно. А с тобой – даже приятно. И не надо мне рассказывать про моральные устои и прочую муть, не поверю! Или ты хочешь кусать себе локти из-за того, что мог меня трахнуть – но не сделал этого вопреки дурацким принципам?
   Есть! Удар был нанесен точно в цель. В его глазах мелькнула совершенно звериная похоть, а потом он резко привлек ее к себе. Она запрокинула голову и совершенно искренне застонала, когда его руки, сильные и уверенные, прошлись по ее телу в захватывающем и бесстыжем танго, срывая последние лоскутки и открывая дорогу к наслаждению…
   … Она лежала у него на груди и пыталась угадать, какое выражение лица может быть у самца-победителя. Ох, как он сейчас, должно быть, греет свое мужское самолюбие! Две бывшие однокурсницы подряд, сначала одна, потом вторая!
   Приподнявшись на локте, она, пристально посмотрев на него, недоуменно вскинула брови.
   – Тебе что-то не понравилось?
   – Нет, все нормально, с чего ты решила?
   – Да вид у тебя… Будто стакан уксуса выпил.
   – Я тебя умоляю… – Вадик потрепал ее по волосам. – Не помню, как говорили древние римляне, но в переводе на русский их пословица звучит «Каждая тварь грустна после соития».
   Наталья пожала плечами и, поднявшись к постели, отправилась к бару.
   – Тебе налить чего-нибудь?
   – Ой, Наташа, какая ты предупредительная, это что-то… Нет, спасибо, не хочу!
   Она присела на край кровати с бокалом в руке и довольно пробежалась взглядом по крепкому обнаженному мужскому телу. Наталья почувствовала, что в ней снова просыпается желание. Она наклонилась и нежно поцеловала Вадима в шею.
   – Вас не понять, девушка, – хмыкнул он. – То терялись от меня, то домогаетесь. Мало того, что сама соблазнила, так еще и подружку под меня подложила.
   Наталья зло прищурилась:
   – Вадик, она мне никакая не подружка! По-моему, я тебе уже говорила. Или ты на что-то жалуешься?
   – Да нет, почему же, – пожал он плечами. – Мужская гордыня удовлетворена, Вика отработала получение контракта по полной программе… Правда, я ж теперь заимел еще одного врага.
   – Еще не заимел, – мурлыкнула Наталья. – Результаты конкурса – завтра. Ох, с каким удовольствием я эту гадину выпру с работы! Считай, дорогой, что это тоже удовлетворение гордыни. Но женской.
   – Странные вы создания – дочери Евы, – вздохнул он. – Тебе обязательно надо об нее ноги вытереть?
   – Да, – жестко ответила она. – С особым тщанием. И, Вадик… Неужели ты сам не хотел ей отомстить?
   Он потер рукой подбородок:
   – Наташка, она, конечно, по отношению ко мне поступила мерзко, но время лечит… Это ты никак ей простить не можешь…
   Наталья дернулась, как от удара. Эти воспоминания до сих пор причиняли ей невыносимую боль.
   Алик появился в ее жизни совершенно внезапно. Это казалось невозможным, но она с удивлением поняла, что пока еще способна влюбляться. До одури. Как маленькая девчонка. Он казался идеальным. Умный, интересный, потрясающий любовник и заботливый мужчина. Наташа прятала свое чувство ото всех. Никто, даже самые близкие люди, даже не догадывались, какая буря бушует в ее душе.
   К сожалению, как и подавляющее большинство самцов, он коллекционировал свои победы. Вслед за Натальей в его постель попала и Вика. Самое забавное: девушка даже не знала, что невольно стала соперницей для своей начальницы. Уж кто-кто, а Алик конспирироваться умел.
   Но опять же – сначала невнятные слухи, потом подозрения… И, наконец, обнаруженная под кроватью брошка. Эту безделушку Наталья узнала б из тысячи: она сама подарила ее своей бывшей однокурснице.
   С Аликом Наташа рассталась тихо, не поднимая скандала. Да и Вике ничего не сказала. Она терпеливо ждала, когда бывшему любовнику надоест очередная игрушка.
   А потом она начала готовиться к мести. Долго. Тщательно продумывая каждый шаг. Рассматривая любую возможность. В этом отношении Вадим оказался просто подарком судьбы.
   Завтра… Наталья мстительно улыбнулась. Уже завтра выяснится, что конкурс с треском проигран. Сначала Вика получит хорошую выволочку. При всем офисе. С упоминанием того, как именно она пыталась добыть контракт. А уж потом… При этой мысли в глазах Наташи мелькнуло что-то змеиное. Да, она сделает все, чтобы до Вики дошли слухи о том, как нагло и цинично ее использовали. Месть – это очень хорошее блюдо. Но его обязательно надо подавать в холодном виде…
   Вадим сидел на скамейке в парке, скармливая голубям семечки. Услышав приближающиеся легкие шаги, птицы вспорхнули с громким недовольным курлыканьем.
   Вадик скосил глаза на плюхнувшегося рядом программиста Леню:
   – Ну, как, племяш?
   – Супер! – Ответил тот. – Наталья Константиновна ведьмой по офису летает, орет на всех, чуть тарелку об мою башку не разбила за то, что с лыбой довольной сидел.
   – А Вика? Не сильно выкобенивалась? Легла под тебя?
   Леня довольно ухмыльнулся:
   – А куда она денется? Видеозапись получилась – порно журналы тихо курят в углу! Я ей обещал, что в инет закину, если начнет дурочку валять. И где это у тебя в кабинете камера стоит?
   – Да, мне кореша из Японии притаранили. Замаскирована под письменный набор. Мечта Джеймса Бонда просто…
   – Да, дядька… Умеешь ты делать гадости.
   – Почему же сразу «гадости»? – Поморщился Вадим. – Как говорили итальянские мафиози, отстреливая очередных конкурентов, «ничего личного – только бизнес». Конкурс, вопреки желанию госпожи Тутовой, выигран. И пахать они теперь на меня будут как египетские рабы на фараона. Ты не специалист, да и я, признаться, тоже. Но контракт составляли такие зубры юриспруденции – не чета вашим провинциальным. Шаг влево, шаг вправо – считается побег, они мне неустойку в жизни не выплатят. Двадцать лимонов они мне отработают на все сто, будь уверен. Ну, и кроме того, у меня маленькая моральная компенсация в виде бывших однокурсниц… Только ты смотри, чтоб нигде не выплыли наши родственные связи.
   – Ой, да я тебя умоляю, – беззаботно махнул рукой Леня. – Кому это в голову вообще придет. Тем более, ты ж мне не родной дядька, а троюродный…
   Он замолчал и, вытащив из кармана пачку сигарет, с наслаждением закурил. Вадим, прикрыв глаза, уже просчитывал очередные ходы. Выигранный конкурс – только начало. Если все пойдет так, как он запланировал, года через три компания Тутовой будет полностью в его руках. Сорваться ничего не должно. Столичные юристы свое дело знают..
   Ох, как не вовремя для себя Наташка Тутова решила, что хитрее всех! Но что поделать… Не садись играть в карты с шулерами. Да и в шахматы с гроссмейстером – тоже не стоит.
   Леня посмотрел на часы и быстро поднялся с места.
   – Ладно, дядька, я помчался на свиданку.
   – У тебя что, девушка появилась? – Удивился Вадим.
   – Хы! Скажешь тоже… Ты думаешь, Вика от меня просто так отделается? Вчера пару раз, сегодня пару раз… Надоест – брошу.
   – Какой ты циник, племянничек, весь в дядюшку… – Вадим произнес это с особенной теплотой в голосе.
   Черная ладья берет белого коня. Шах и мат.
   «Вилка – ход, после которого под боем оказываются две (и более) фигуры противника». (Словарь шахматных терминов).
   май 2010 г. \

   Николай Алексеевич Лацкий самодовольно посмотрел на толпу, волнующуюся у его ног. Отсюда, с трибуны, ему казалось, что он – царь, глядящий на раболепных подданных. Не случайно он требовал от своих холуев, чтобы презентация произошла именно здесь, во Дворце культуры. Когда он, еще совсем маленьким мальчиком, попал сюда, то был поражен, как трибуна возвышается над залом. И он дал себе слово, что когда-нибудь взойдет сюда…
   Этот час настал.
   Она ползла из последних сил. Изнутри ее подхлестывал голос тренера: «Давай, Аля, давай, ты все сможешь». Годы изнурительных тренировок, отчаяние пополам с болью, ошибки и еще раз ошибки…
   – Алька, слезай! – Раздался голос снизу. – Ну, не для тебя еще этот тренажер.
   «Заткнись, гнида!» – Мысленно пожелала Аля невидимому крикуну.
   Рывок, еще один, еще… Каждый сантиметр приближает ее к вершине. Фактически отвесная плоскость с редкими выпуклостями – почти полная копия «скалы», на которой пробуют свои силы иностранные альпинисты. Но откуда здесь, в их Коршуновке, взяться хорошим тренажерам?
   Каждый рывок – маленькая победа.
   Побеждать она училась с того момента, как ей сказали: «Ты никогда не сможешь…»
 
   – Николай Алексеевич, микрофон включен, – прошелестел у него над ухом голос секретаря.
   Лацкий поморщился. Секретаря он в последнее время почему-то недолюбливал. «Уволю завтра», – подумал Лацкий, постучав костяшками пальцев по микрофону.
   – Дорогие друзья, – разнесся по залу зычный голос. – Сегодня у нас замечательный повод собраться вместе. В нашу компанию, объединяющую ряд важнейших производств страны, влился еще один завод. Думаю, излишне говорить, как много это значит не только для компании, но и для всей нашей Родины.
   «Родины, – мысленно сплюнул Лацкий. – Страны, етить… Которая ни хрена мне не дала. Все сам. Своими руками…»
   Перед его мысленным взором пронеслось последнее десятилетие. Голодные университетские годы, случайные подработки, знакомство с Паровозом…
   Хорошую кличку дали криминальные авторитеты своему «папе». Паровоз действительно пер впереди всех, да еще и тащил за собой группу своих людей. Кем-то цинично жертвовал, кого-то наоборот, специально пропускал к высшим эшелонам власти, чтобы потом лоббировать свои интересы.
   Лацкий стал его правой рукой. Паровоз умел ценить преданность.
   – Колян, – любил он повторять по пятницам в сауне, куда, по заведенной традиции, в конце рабочей недели приглашалось ближайшее окружение «папы», – человечишко ты, конечно, мелкий. До больших высот тебе не дорасти. Но будь рядом – и я все устрою. Потому что исполнитель ты замечательный.
   Лацкий преданно улыбался, корчась в душе от ненависти. Он сделал все, чтобы сконцентрировать в руках основные финансовые потоки и деловые связи Паровоза. «Папа» доверял ему. А Лацкий ждал. Он умел ждать…
   Когда после аварии она очнулась в больнице, первым ее желанием было выкинуться из окна. Будущее представлялось не просто мрачным, а откровенно мерзким. Но сил не было ни на что. Она и шевелиться-то без боли смогла только к концу первой недели. И за это время успокоилась.
   Зрение восстанавливалось медленно. Единственным развлечением было радио, настроенное на одну и ту же станцию.
   И она слушала…
   «Рик Аллен, барабанщик группы «Def Leppard», в автокатастрофе 1984 года потерял левую руку. Тем не менее, группа от него не отказалась. Для Рика Аллена были сконструированы специальные барабаны, придуманы разные электронные датчики. Сейчас он одной рукой играет так, как некоторым двуруким и не снилось».
   «Джимми Пейджу, гитаристу легендарной «Led Zeppelin», раздробило фалангу пальца. Целый год он играл покалеченной рукой. И никто этого не заметил. В шутку Пейдж называл себя «лучшим девятипалым гитаристом мира».
   «Ингви Мальмстин, гениальный шведский гитарист, попал в аварию в 87-м. Результат: кровоизлияние в мозг, нервный шок и атрофия левой кисти. Врачи сказали, что он уже не музыкант. После долгого периода восстановления заиграл лучше прежнего».
   Они смогли. Они выдержали…
   Ее выписали только через три месяца. В школе ей сочувствующе улыбались, но за спиной несся злой шепоток.
   И тогда она нашла Валеру.
   – Ты с ума сошла! Какие тренировки?! Да ты понимаешь, что это… это… Фактически невозможно!
   – Нет ничего невозможного, – зло бросила она. – Нет фразы «я не смогу». Есть фраза «я попытаюсь».
   – Тогда не жалуйся…
   Тренировки начинались сразу после школьных уроков и заканчивались ближе к полуночи. Когда она умудрялась еще и домашние задания выполнять, Алька не могла ответить сама. Возможно, учителя закрывали глаза на ее ошибки из жалости.
   Жалость…
   Это чувство она ненавидела.
   И боролась, боролась, боролась…
   Паровоз погиб нелепо. Настолько глупо, что Лацкий сам не поверил, когда ему сообщили страшную новость.
   «Папе» захотелось пивка на сон грядущий. Холодильник, как назло, опустошили за два часа до того гости. Привычных «шестерок» под рукой не оказалось. Только парочка охранников. Паровоз был на редкость осторожным человеком, поэтому не рискнул бы даже одного из них погнать за пенным напитком. За три минуты отсутствия что только ни произойдет…
   Магазин находился недалеко от дома. Самый простой вариант – позвонить туда, да попросить кого-то из персонала притаранить ящичек. Но в последнее время ходили упорные слухи, что магазин «крышуют» силовики. Могли обидеться.
   «Папа» плюнул на гордость и вместе со своими «гориллами» потопал за пивом. Случайно ли сорвался с крыши этот проклятый лист железа? Вряд ли кто-то придумал столь изощренный способ разделаться с Паровозом. В живых остался только один из двух охранников. Второму, равно как и «папе», срезало голову. Чисто, как гильотиной.
   Две недели в городе царил хаос.
   Лацкий развил бешеную деятельность. Он дергал за все нити сплетенной им паутины, стараясь при этом оставаться в тени. Как ни крути, а он был одним из главных подозреваемых…
   В итоге «папой» назначили Теремка. Огромный, как слон, и хитрый, как лиса, Теремок заручился поддержкой всех «авторитетов». С Лацким разговор был короткий:
   – Колян! Ты не потянешь это дело. Давай так: я не лезу к тебе, ты не лезешь ко мне. Отдам тебе хороший бизнес – работай. Только братву не обижай, отстегивай понемногу лавэ.
   С тех пор прошло уже три года. Начав с двух небольших заводов, Лацкий выстроил целую промышленную империю. Теремок к нему благоволил. Возможно, за то, что его протеже исправно платил дань, сильно не высовывался, а иногда и помогал дельными советами.
   Сегодня Теремок и его ближайшее окружение восседали в первом ряду. «Папа» благожелательно улыбался. Новый завод – это новые поборы в «общак». Лацкий показал себя хорошим хозяином.
   Первый тренажер ей собрал Кузьмич, местный слесарь, мастер на все руки.
   – Альпинистка ты наша, – ласково усмехнулся он в бороду, когда Аля сделала неуклюжее движение, пытаясь вскарабкаться наверх.
   – Э-э, Кузьмич, – прищелкнул языком тренер Валера, – ты зря так… Она ж упряма, как ослик. Подожди еще! Через годик мы тебе новый тренажер закажем, посложнее. Если я в ней не ошибаюсь… А ошибаюсь я редко.
   Предсказание Валеры сбылось существенно раньше. К Кузьмичу они наведались уже через три месяца.
   – Что, опять вы? – Изумился слесарь.
   – Не опять, а снова, – усмехнулся Валера. – Давай, сооружай для нас новую неприступную крепость.
   – Ну, ты даешь! – Восхищенно крякнул Кузьмич, глядя на Алю.
   – Не то слово, – Валера ласково потрепал Альку по голове. – По двенадцать часов с тренажера не слезает. Я же говорил – упрямая!
   Разглядывая чертеж, Кузьмич недоверчиво чесал бороду. А потом нехотя признался:
   – Прости, Валерка. Такое не соберу. Тут другой материал нужен, да и инструмент соответствующий. Но я подумаю, кого попросить можно.
   Второй тренажер, равно как и третий, Валере удалось пробить через местный Союз афганцев. Его председатель оказался давним знакомым Кузьмича. Материалы заказывали из Новосибирска. Собирали, что называется, всем миром. Упрямство Альки вошло в поговорку.
   А она тренировалась, тренировалась, тренировалась …
   После банкета поехали в сауну. Традиция, заведенная когда-то Паровозом, не прервалась и при новом «папе».
   Захмелевший Теремок немного заплетающимся языком вещал:
   – Ты эта… Колян… конкретно крут, ага… Не устал от этого всего?
   Лацкий пожал плечами. Устал – не устал, какая разница? Работы предстояло много.
   – Молодец! Хвалю! – Теремок шлепнул его по плечу и, покачиваясь, отправился в бассейн. Хлопнувшись в воду с грацией бегемота, он вынырнул, шумно отфыркиваясь.
   Вытираясь огромным банным полотенцем, он неожиданно изрек:
   – Но тебе, Колян, пора уже подумать о том, чтобы на пенсию уйти. На заслуженный, так сказать, отдых.
   – С какого… ? – Недоуменно спросил Лацкий.
   – С такого! – Зло прищурился Теремок. Хмеля в его голосе как не бывало. Лацкий невольно напрягся. Что-то шло не так…
   Теремок свистнул. Дверь отворилась – и на пороге выросла парочка широкоплечих хлопцев. В руках они держали пистолеты с глушителями.
   – Э, Терем, ты что, с дуба рухнул? – Возмутился Лацкий.
   – Коляяян, – медоточиво протянул «папа». – Ну что ты как маленький, а? Дело ты свое сделал, заводики собрал в одну кучку, теперь можешь спокойно валить отсюда. А то, знаешь ли, сильные у братвы подозрения насчет смерти Паровоза. Как-то очень он вовремя для тебя ласты склеил, сечешь?
   Лацкий почувствовал, как откуда-то из глубины поднимается волна леденящего ужаса. Теремок и не думал оставлять правую руку покойного Паровоза на свободе. Лацкого просто хорошо использовали. Построили его руками неплохой бизнес. А теперь хозяин заводов оказался ненужным. Лишним звеном в цепочке.
   Он вспомнил, как настойчиво Теремок продвигал на ключевые посты в промышленной империи своих людей. Директора предприятий, входивших в «детище» Лацкого, были ставленниками «папы».
   – Не хочешь сам уйти? – С притворным сожалением спросил Теремок. – Ну, так я на это и не рассчитывал. Живым ты будешь слишком уж гоношиться. Ты взобрался на вершину, дружок. Выше некуда, а ниже ты не захочешь. Валяйте, парни…
   Звук негромких хлопков был последним, что услышал в своей жизни Лацкий.
   – Ну, Алька, ну, ты человечище! – Школьный приятель Сережа Калинин с чувством обнял девушку. – Никто не верил. Никто! А ты смогла…
   – Да, старушка, ты всех обломала, – заметил кто-то из толпы.
   – Да разойдитесь вы! Что тут вам, цирк, что ли?! – Расталкивая всех локтями, к ней пробился Валера. – Что ж ты не дождалась меня, альпинистка? Я же просил!
   – Извини, не удержалась, – буркнула она. – А тебя где носило?
   – В пробке стоял, – отмахнулся он. – Ну, ты скажи – как?
   Алька победно усмехнулась:
   – Могу «на бис» исполнить. Только отдохну чуть-чуть.
   – Не надо «на бис», – улыбнулся Калинин. – Валера, она молодчина! Взобралась-таки!
   Алька поймала себя на том, что с ее лица не сходит торжествующая улыбка.
   – Умница! – Хлопнул ее по плечу Валера. – Ну что, друзья, с меня причитается. Сегодня вечером сидим в кабаке. Наша альпинистка просто невозможное совершила!
   Он задумчиво поскреб подбородок и добавил:
   – Завтра направлю соответствующую заявку куда надо… Алька, на гинессовский рекорд это не тянет, но Федерация альпинизма просто обязана тебя отметить!
   Аля уткнулась ему в плечо. По ее лицу катились слезы.
   – Ну вот… Ты чего, маленькая? – В голосе тренера прорезалась несвойственная этому сдержанному человеку нежность. – Не плачь. Ты же победила, понимаешь? Победила!
   Она всхлипнула:
   – Знаешь… Победа – это всегда ступенька. К новой победе.
   Безногая девушка с искалеченной левой рукой, где не хватало двух пальцев, с отвратительным шрамом, тянувшимся через все лицо, перечеркивая незрячий глаз, рыдала и в то же время гордо улыбалась.
   … В этот момент, даже несмотря на свое уродство, она была ослепительно красива.
   октябрь 2008, февраль 2009

Она

 
   Я умру сегодня.
   Пятница, тринадцатое. Самый денек для того, чтобы свести счеты с жизнью.
   Когда ты сама определяешь дату своей смерти, весь окружающий мир становится немножко иным… Ты совершенно по-другому чувствуешь запахи, слышишь музыку, смотришь на проходящих мимо людей.
   Сколько раз, читая об этом в книгах, я невольно ставила себя на место главных героев. Что я буду делать? Попробую нечто запретное? Совершу самый безумный поступок в своей жизни? Или тихо сложу лапки и буду ждать неизбежного?
   Ни то, ни другое, ни третье…
   Жизнь продолжается. И хотя мне осталось жить не так много, я просыпаюсь, как обычно, в семь утра, с привычным раздражением здороваюсь с зеркалом («Сеструха, а мешки-то у тебя под глазами, ну, красава просто!»), иду ставить чайник.
   Все как всегда. Утро как утро, такое же, как и сотни других.
   Алюминиевый монстр конца прошлого века с насадкой-свистком в виде пастушка достался мне от родителей, когда я переехала на новую квартиру. Я так и не поменяла его на электрический чайник: в этом доме старая электропроводка и она не выдерживает такого напряжения. По этой же причине у меня нет микроволновки, нормальной стиральной машины и прочих бытовых мелочей, которые, при здравом рассмотрении, кажутся совсем не мелочами…
   Но я как-то привыкла. Вообще, эта квартира, оставшаяся мне по наследству от двоюродной бабки, так и сохранила черты прошлого века. Я не захотела выбросить ни старые часы с тяжелым маятником и охрипшей кукушкой, ни коллекцию фарфоровых ангелочков, ни даже тяжелый сундук, где бабка хранила свои тряпки. Сундук так и остался стоять пустым. На ехидные вопросы подруг, что я там храню, привычно отшучивалась: «Скелеты любовников».
   Хотя одного из них, последнего, я бы с большим удовольствием улицезрела бы в виде скелета.
   Как это сейчас звучит… Последний любовник. Действительно последний. Разве что я сегодня умудрюсь покуролесить так от души, чтобы все прошедшие романы показались мелкими и незначительными.
   Но вряд ли. Не успею.
   А тот, последний, останется в памяти черным выгорелым пятном. С запахом боли и разочарования.
   – У тебя есть выбор. Ты можешь остаться со мной. До конца дней моих. Благо, их осталось немного.
   – Ну и шуточки у тебя!
   – Это не шуточки…
   Он с изумлением смотрит на протянутый листок бумаги, и по его лицу разливается бледность.
   – Боже… Боже… Неужели все так…
   Увы. Так, и никак иначе. Приговор врачей – это в любом случае приговор. Мне бы так хотелось, чтобы они ошиблись. Но я знаю, что ошибки быть не может.
   – Ну, так что, остаешься?
   Он ушел на следующее утро. Даже не разбудив меня. Просто исчез.
   Можно было кинуть ему гневное смс – я ни секунды не сомневаюсь в том, что мои телефонные звонки он бы игнорировал – но я сдержалась.
   Зачем тратить время на пустые слова, даже если их не так много?
   Я не виню его. Оставаться рядом с потенциальным трупом – удовольствие ниже среднего.
   Так я начинаю умирать.
 

Он

 
   Я умру сегодня.
   Долги надо отдавать. По всем правилам и всем законам. Можно ими пренебречь. Но тогда всю оставшуюся жизнь тебя будет грызть навязчивый червячок сомнений. Весь мир, который ты выстроил, тот стержень, на котором держится твое «я», рухнет. И тогда ты уже будешь не ты. Так… Мыслящее растение.
   Утро начинается бодрой мелодией какой-то отечественной «звездочки». Я со злостью прихлопываю ладонью радио-будильник.
   Когда-то у меня была такая игра: в зависимости от того, какая песня встречала меня утром, я пытался выстроить свой день. Забавно услышать в начале восьмого что-нибудь вроде «Привет с большого бодуна», а потом в течение дня методично уничтожать запасы спиртного. А что поделаешь, господа, судьба так распорядилась: она меня встретила утром соответствующей песней.
   Игра закончилась в марте прошлого года. «Поплачь о нем, пока он живой. Люби его таким, какой он есть», – посоветовала мне группа «Чайф». Я долго думал, кого «его» мне предлагают любить. Оказалось – себя.
   Третье марта – мой второй день рождения. День, когда меня спас Генка.
   Настоящее его имя было другим – Генки. Наполовину японец, наполовину русский. Жизнь иногда любопытно забавляется, составляя такие тандемы. Генки и я. Полуяпонец и полукореец. Для славянского взгляда – два похожих узкоглазых человека.
   Однажды мы оказались вместе в одном кабаке и подвыпившая компания за соседним столиком, долго изучая наши лица, ожесточенно спорила, кто же мы – китайцы, корейцы или вообще узбеки. Спор был таким громким, что его обрывки доносились даже до нас.
   Кто бы мог подумать, что эта «похожесть» станет для меня роковой.
   Генка-Генки вытащил меня из очень нехорошей истории.
   В марте у нас в городе традиционно проводится пивной фестиваль. Официально это называется «Встреча весны», хотя, по честному, это встреча группы алкоголиков, обрадованных низкими ценами на пиво.
   А если совсем честно, то таким образом местная ликеро-водочная мафия отмывала свои деньги. Знали об этом почти все, но, естественно, молчали в тряпочку, потому что перейти дорогу местному олигарху Славику Косматому – не лучший способ закончить свою жизнь.
   С Косматым мы учились в одной школе, я на два года младше. Правда, после восьмилетки он ушел в техникум, связался с группировкой, промышлявшей цветным металлом, и быстро пошел в гору. Когда я получил аттестат, он уже был известной фигурой среди местного криминала.
   Потом он стал депутатом областной думы. Косматый, он же Ростислав Алексеевич Космачев, крепко держал в кулаке всю законодательную власть области и потому быстро возглавил краевой парламент.
   Молодой успешный политик с одной стороны и безжалостный бандит с другой – довольно частое сочетание в те времена.
   Я закончил университет, а Косматый подмял под себя весь алкогольный рынок области. Он казался всемогущим. Честно говоря, я даже не предполагал, что он предложит мне пост директора одного из своих холдингов.
   Деньги были нужны позарез. Я понимал, куда суюсь, но тогда надеялся на русский «авось пронесет».
   Не пронесло.
   В конце февраля столичными воротилами была проведена хитрая финансовая афера. В результате мы лишились всех денег, отпущенных на пивной фестиваль.
   Всех. Подчистую.
   Косматому была нужна жертва. Причем такая, которую бы он уничтожил показательно. Для него потеря даже столь крупной суммы была незначительна. Но удар по самолюбию он простить не смог.
   Жертвой назначили меня. И рассказал мне об этом Генка.
   Он приперся ко мне домой в четыре утра и настырно барабанил в дверь, пока я не открыл. Мы были плохо знакомы. Несколько раз пересекались на каких-то мероприятиях, сидели за одним столом – но не более. Я знал, что он журналист, неплохо зарабатывающий в столичных «желтых» изданиях благодаря своим информаторам в милицейской среде.
   Почему он решил меня спасти? На этот вопрос я уже ответа не найду.
   – У тебя есть час на сборы, – с порога объявил Генки. – Косматый в бешенстве. Сказал, что это ты накосячил с фестивалем и тебя надо наказать. Причем жестоко. Бери деньги, паспорт, вещи – и мотай из города. Поезда и самолеты для тебя дохлый номер. Отследят. Поэтому автостопом до какой-нибудь дыры – и отсиживайся там. Год, два, три – сколько потребуется. Зато жить останешься.
   Он развернулся и ушел.
   В следующий раз мы увиделись только через семь лет. Я вернулся в город, уже давно очищенный от Косматого и его группировки. К власти пришли новые бандиты, которым не было дела до несостоявшегося пивного фестиваля.
   Я вернулся в город с тем же названием, но мне показалось, что я приехал в совершенно незнакомое место.
   Мы столкнулись с Генки в супермаркете. Он меня, естественно, не узнал.
   Мы встретились глазами, и я увидел в его взгляде ужас.
   Так я начинаю умирать.
 

Она

 
   У меня есть время до вечера – целая вечность! В голову почему-то лезет старый анекдот: «А если у меня парашют не раскроется – сколько я буду лететь до земли?» – «Всю оставшуюся жизнь».
   У меня есть вся оставшаяся жизнь.
   Я иду в парк. Удивительно: здесь с утра уже попадаются влюбленные парочки. Или это полуночники, задержавшиеся со вчерашнего дня?
   Я всегда любила приходить сюда одна. Посидеть, подумать, взвесить все «за» и «против». Почему-то именно тут в голову приходили самые свежие идеи.
   Но не сегодня.
   Сегодня я просто бесцельно бреду по аллее, впитывая в себя каждое мгновение. Вот эту карусель я помню еще девчонкой. Когда ее поставили, мне было всего три года, а пускали на нее минимум десятилетних. Я ревела в три ручья, а моя мама, снисходительно усмехаясь, говорила, что семь лет – такой небольшой срок.
   Он мне тоже казался вечностью. Как и сейчас – те несколько часов, что мне осталось жить.
   Умирать жутко не хочется. Но еще больше не хочется умирать мучительно. Выбор у меня невелик.
   – Сколько мне осталось жить? – Я знаю, что врачи не имеют право отвечать на этот вопрос. Но Карим Мухаммедович – старый друг отца. Я выросла на его глазах. Он не имеет право мне не ответить.
   – Год. Может, два. Ты не спеши себя хоронить: иногда с таким диагнозом можно долго протянуть.
   Он отводит глаза, и я понимаю: врет. Это ложь во спасение. Но я слишком хорошо знаю этого человека.
   Если он говорит «год», то надо уменьшать этот срок минимум в два раза.
   Шесть месяцев. Сто восемьдесят дней.
   Восемьдесят из них уже растворились в моем прошлом. Осталось сто.
   Возле лавочки меня скручивает боль. Она уже стала привычной, как ни цинично это звучит.
   Ничего… Сейчас меня отпустит… Сейчас…
   Не отпустило. Я прихожу в себя от того, что меня кто-то трясет за плечи.
   – Девушка, девушка! Очнитесь! «Скорую», кто-нибудь!
   Вот только неотложки мне не хватало! И без того я потеряла несколько минут, пока валялась в отключке.
   – Все в порядке, спасибо… Это бывает…
   Я убегаю из парка, ловя на себе недоуменные взгляды мужчины, пытавшегося мне помочь.
   Но помочь мне уже невозможно.
 

Он

 
   У меня есть время до вечера – целая вечность!
   И половина вчерашней зарплаты в кармане. Просто состояние, учитывая оставшуюся жизнь.
   Можно, конечно, пошиковать и позавтракать в самом дорогом ресторане города. Денег хватит.
   Но я еду на окраину, в забегаловку с космическим названием «Антарес». Мама родная! В чью голову пришла идея обозвать эту тошниловку именем самой крупной звезды в созвездии Скорпиона? Впрочем, неважно. Именно здесь мы вчера сидели с Генки. А сегодня я хочу посидеть здесь один. За тем же столиком возле окна.
   Официантка с заметным раздражением швыряет мне на стол меню. Выбор здесь небогатый: яичница, пельмени и макароны с тушенкой. Вчера мы ели яичницу. Значит, и сегодня я позавтракаю ей же.
   Перед моим мысленным взором возникает образ Генки. Я помню его совсем другим: собранным, подтянутым, с постоянным дерзким огнем в глазах. А вчера его взгляд был пуст, как выжженная поляна.
   – Вот я и допрыгался, Кореец, – назвал он меня старой кличкой. – Знаешь, говорят, что история повторяется дважды: один раз в виде трагедии, а второй – в виде фарса. Когда-то в бега пришлось удариться тебе. Теперь – мне. Помнишь Косматого?
   Я кивнул.
   – Мир праху его, – покривился Генки. – Хоть и отморозок был редкий, а все-таки про покойников плохо говорить нельзя. Теперь вместо него всем заправляет Выхухоль. А это, Кореец, редкая сволочь.
   Генка щелнул пальцами, подзывая официантку. Нам принесли коньяк по заоблачной стоимости и с совершенно отвратительным вкусом. Но Генки пил не морщась. Спиртное его не брало.
   Мы просидели часов до двух ночи. И Генки, приняв на грудь, рассказывал и рассказывал…
   Он совершил такую глупую, но в то же время такую распространенную ошибку… Встретил дочку своего старого знакомого. За несколько лет из неуклюжего подростка та превратилась в сногсшибательную красавицу.
   Роман вспыхнул с разгулом лесного пожара… И не было логики, не было интуиции, не было тревоги. Девушка оказалась любовницей Выхухоли. Правда, она и не подозревала о том, чем занимается ее «покровитель». Все так просто: девчонка решила вскружить голову не одному поклоннику. Ей все казалось таким несерьезным…
   А правда рано или поздно всплывает.
   Выхухоли донесли, что «его телка шашни водит с каким-то косоглазым, точно тебе говорю!». И тот поднял на уши всех своих цепных псов – от собственной «пехоты» до купленной милиции.
   Азиаты все на одно лицо, а Генки как-то не особо афишировал, с кем гуляет. Влюбленная парочка просто пару раз попалась на глаза не в меру любопытным людям не в то время и не в том месте.
   Выхухоль решил проблему просто. Заставил девчонку позвонить Генки и прямым текстом объяснил: или она, или ты. Что так труп, что так. Любишь бабу – готовься за нее помереть.
   Наверняка из любви к дешевым эффектам Выхухоль назначил день «встречи» с Генки на пятницу, тринадцатое.
   – Как думаешь, у нее есть шанс спастись? – Генки задал этот вопрос, зная ответ. Но ему так хочется, чтобы хоть кто-то убедительно солгал.
   – Ему нужен ты. – Вру я ему в глаза. Мне довелось общаться с публикой, подобной Выхухоли. Девушка уже явно мертва. А теперь надо только расправиться с «косоглазым». – А он тебя знает в лицо?
   Генки отрицательно покачал головой:
   – Вот в этом я могу быть уверен. Даже не спрашивай, почему. Знаю. Сегодня пригласил на «Скалу». Там и познакомимся…
   Самые простые решения иногда сложнее всего принимать. Но в тот момент мое тело среагировало быстрее, чем сформировалась мысль. Коротким резким ударом я отправляю Генки на пол. И еще один удар. Все. На ближайшие полчаса он без сознания. А больше мне и не надо.
   Подвал, куда я притащил полуяпонца, был знаком мне с раннего детства. Там мы в свое время прятали «пленных», играя в казаков-разбойников. В субботу на пустыре возле дома обязательно собирается какая-нибудь толпа дворовых футболистов, чтобы погонять мяч. Если Генки будет громко кричать, его выпустят. А в ближайшие сутки здесь вряд ли кто пройдет: уж больно темное и нехорошее место. В ларьке я купил минералку, консервы и сухарей. Уж двадцать четыре часа Генки как-нибудь продержится.
   Когда он очнется, он все поймет правильно… Я надеюсь.
   Долги надо возвращать. Это он тоже знает. Хотя наверняка попытается хоть что-то сделать, даже находясь в подвале. Его мозг начнет лихорадочно работать, вырабатывая хоть какое-то решение, чтобы помочь мне…
   Но помочь мне уже невозможно.
 

Она

 
   Значит, «Скала».
   Что ж, так и быть. Это и будет моим пунктом встречи с безносой старухой. Яд и перерезанные вены я отмела. Можно смалодушничать в последний момент. Да и с веревкой то же самое…
   Шагнуть в окно – и все. Смерть быстрая. Только нужна высотка где-нибудь на окраине города, чтоб не сильно людям пятницу портить. Мне, покойнице, будет все равно, но все-таки сигануть с четырнадцатого этажа прямо на главную улицу города – это пошло.
   «Скала» подходила лучше всего. Так называли недостроенный дом в спальном районе. Уже лет десять у городских властей руки не доходили довести дело до ума, а судя по некоторым слухам, не дойдут до тех пор, пока кто-нибудь из особо предприимчивых коммерсантов не выкупит у них этот долгострой.
   День пролетел как-то стремительно. Парк, кафе, бесцельные прогулки по городу.
   Я прощаюсь с ним.
   Не хочу себе признаться, но, кажется, я оттягиваю роковой момент. Сама себе я сказала: в десять вечера. Потом мысленно передвинула стрелки на половину одиннадцатого. Потом – на одиннадцать.
   Я прощаюсь с собой.
 

Он

 
   Значит, «Скала».
   Генки должны встретить на крыше, а дальше… Финал предсказуем: утром на земле найдут разбившегося мужчину. И все спишут на несчастный случай.
   Просто какой-то узкоглазый без имени и особых примет. На всякий случай я поменял наши куртки. Мы ведь так похожи…
   А когда все станет на свои места, когда люди Выхухоли поймут, что отправили на тот свет не того, Генки уже успеет уехать из города.
   Я надеюсь на это.
   По крайней мере, я даю ему шанс точно так же, как семь лет назад получил шанс я.
   Весь день я брожу по городу, который я так и не рассмотрел толком после своего приезда. Впрочем, это уже и не важно. Здесь слишком многое мне незнакомо. Другие здания, другие названия улиц, другие люди.
   Проходя мимо зеркальной витрины нового банка, я подмигиваю своему отражению. Мой двойник улыбается мне в ответ.
   Дурацкий жест, совершенно неподходящий в данный момент: я показываю зеркалу средний палец. Мол, не все еще потеряно, мы прорвемся!
   И понимаю, что это пустая бравада.
   Я прощаюсь с собой.
 

Она

 
   Одиннадцать сорок.
   Неужели я смалодушничаю? Неужели не смогу? До полуночи остается двадцать минут. Разницы нет, на какую дату выпадет моя смерть: на пятницу тринадцатое или на субботу четырнадцатое.
   Но ведь я сказала себе: сегодня.
   Я так решила.
   Я.
   Любое изменение в плане – это всего лишь попытка убежать от неизбежного.
   Взобравшись на верхний недостроенный этаж «Скалы», я вижу группу мужчин. Один из них, одетый в светлую куртку, стоит, заложив руки в карманы, и, немного наклонив голову вбок, смотрит на дюжину амбалов, переминающихся с ноги на ногу. Здесь что, бандитская разборка?
   Только этого мне не хватало!
   Под моей кроссовкой громко хрустит стекло. Парень в светлой куртке резко разворачивается, вцепляется в меня взглядом и одними губами произносит: «Беги!».
   И в этом взгляде столько силы, что я не смею его ослушаться.
   Его воля сильнее смерти.
   Я делаю шаг назад.
 

Он

 
   Одиннадцать тридцать семь.
   Даже не знаю, почему я смотрю на часы и запоминаю время. Но логика здесь уже не важна. Жить мне осталось недолго.
   Выхухоль, наверняка, захочет отыграться на мне по полной программе. И убивать меня он намерен долго. Но этого удовольствия я ему не доставлю.
   Мои губы расплываются в злорадной ухмылке. Было бы неплохо, сиганув с крыши, потащить за собой и эту мразь, но уж очень маловероятно такое развитие событий.
   Меня встречает дюжина крепких хлопцев с характерным туповато-брезгливым выражением лиц. А вон тот субъект в дорогом пальто, видимо, и есть Выхухоль.
   Все правильно, но где девчонка? Неужели ее убили?
   Что-то здесь не так. Должен, должен был Выхухоль притащить ее сюда, чтобы на ее глазах расправиться с «косоглазым».
   Сзади раздается хруст. Я оборачиваюсь – и встречаюсь глазами с испуганным женским лицом.
   Она? Или не она?
   Если она – то почему она сзади меня, а не рядом с Выхухолью? Если не она – то что здесь делает?
   Почему я не спросил Генки, как выглядит его смертельная страсть?
   Почему?
   Идиот! Идиот!!!
   Ругаться на себя поздно.
   Кто-то из амбалов прочищает глотку и с чувством плюет на крышу.
   Время, отпущенное мне на решение, измеряется коротким отрезком мгновений. Но этот отрезок длиннее, чем весь прожитый день.
   «Беги!». Я говорю это одними губами. И она понимает.
   Я поворачиваюсь обратно и нагло ухмыляюсь Выхухоли.
   Я делаю шаг вперед.

   Цвет
   Он – в белом, она – в красном.
   – Хорошо смотритесь вместе! – Подмигивает хозяйка дома, впуская их в квартиру.
   Они стоят на пороге, мнутся. Два пятнадцатилетних подростка. Так получилось, что к двери они подошли одновременно и их воспринимают как парочку. Более старшие товарищи снисходительно улыбаются.
   – Э-э… С днем рождения, – бурчит в сторону парень, протягивая какой-то сверток.
   Хозяйка разворачивает пакет и радостно хлопает в ладоши:
   – Ой, какая прелесть! Сам рисовал?
   Юноша смущенно кивает в сторону, старательно отводя глаза и от хозяйки, и от своей невольной спутницы. Та с искрением восхищением смотрит на картину. Парень действительно талантлив, чувствуется, что дар художника у него, что называется, от Бога.
   – Ну, я поскромнее, – она вручает хозяйке духи.
   – Заходите, ребята!
   Весь вечер они старательно изображают веселье. Он – племянник хозяйки. Она – младшая сестра ее мужа. Даже в какой-то степени родственники.
   А еще более старательно они отводят глаза друг от друга. И это показное безразличие не остается незамеченным.
   Когда они уходят – опять вместе! – кто-то спрашивает хозяйку:
   – Как ты думаешь, у них все получится?
   – Не знаю, – разводит та руками. – Они слишком разные. Слишком.
   … А он провожает ее до дома и всю дорогу робеет, потому что безумно хочет коснуться губами ее губ, но ведь она явно ответит отказом…
   И потом долго стоит под подъездом, глядя на ее окно.
   … На белой рубашке отчетливо виден след красной помады. Она отвернулась, когда он попытался неуклюже ее обнять.
   * * *
   Запах
   «Глупо-то как все вышло!» – Сидевший на земле мужчина поморщился от боли. Рана была серьезнее, чем ему показалось вначале. Нападавший на него мужик испугался и дал деру, даже ножик бросил. Сейчас, небось, отсиживается где-то в своем доме и сам трясется от страха. Ревнивец недоделанный!
   Мужчина достал из кармана мобильник и набрал номер.
   – Алло, милая? Ты не волнуйся, у меня все нормально… Но тут меня у выхода из дома твой благоверный поймал… Да знаю я, что ты не замужем. Я его просто так называю… Нет-нет, просто этот идиот решил поразмахивать ножиком, и слегка меня зацепил. Да я вызвал «скорую», что ты визжишь? Сейчас меня подлатают и все будет в порядке. Но к тебе завтра я, судя по всему, прийти не смогу. Да не буду я на него писать заяву! Скажу, что какие-то малолетки пристали. Не выдумывай! Зачем ты сейчас сюда придешь? И что ты сделаешь? Я тебя умоляю, сиди уже! Все! Кажется, едут.
   Сирена «неотложки» разорвала утреннюю тишину.
   Всю дорогу до больницы он улыбался, вспоминая сегодняшнюю встречу со старой подругой. И даже неприятный заключительный аккорд не мог испортить это торжество, которое испытывает каждый мужчина, услышав слова «Прости! Я была такой дурой!»
   Пятнадцать лет он ждал эту фразу. С того момента, как гордая «Мисс Университет» насмешливо фыркнула на его попытку приударить за ней.
   Пятнадцать лет он жил ради того, чтобы увидеть это разочарование и досаду в ее глазах.
   Пятнадцать лет он взбирался по карьерной лестнице и дошел-таки до той вершины, с которой мог бросить насмешливый взгляд вниз.
   Успешный, состоявшийся, импозантный… и безумно несчастный мужчина, как бы он ни пытался обмануть себя и убедить в обратном.
   А сегодня… Сегодня одного взгляда на нее хватило, чтобы понять: вот она – победа…
   Они даже не разговаривали. Электрический ток, пробежавший между ними, швырнул их на старый диван еще до того, как разум решил подать запоздалую команду инстинктам.
   И потом, когда они утолили первый голод, она сказала те слова, которых он так ждал.
   Уткнувшись ей в шею, он жадно вбирал ее запах. Даже сейчас, много лет спустя, она пахла так же, как и в первый день их знакомства. Тонкий, едва различимый аромат розы.
   – А что будет дальше?
   Он улыбнулся и нежно коснулся губами ее щеки.
   – А дальше, милая, мы будем вместе. Обещаю тебе.
   – Правда?
   – Правда.
   Он с наслаждением потянулся, а потом поморщился.
   – Так, я в душ.
   – Не поняла! – Она возмущенно вскинула брови. – Ты уже уходишь?
   – Да ага! Щаззз! – Ладонь коротким скупым движением растрепала ее волосы. – Ты что, считаешь, мне одного раза достаточно? Просто… Ну, есть у меня такая привычка: после секса… Оуу… Прости! После занятий любовью – сразу в душ.
   – Хорошая привычка, – кивнула она.
   – Но это не значит, что продолжения не последует, – он резво вскочил с кровати и отправился в ванную.
   – Кофе тебе сварить? – Крикнула она ему вслед.
   – Да, если тебя не затруднит!
   Он долго и придирчиво выбирал гель для душа. Мужчины, судя по набору парфюмерии, здесь долго не жили. В итоге он остановился на легком, едва различимом запахе ландыша.
   «Нормально, – усмехнулся он. – Выветрится быстро, хотя некоторое время буду пахнуть женщиной».
   Она стояла у плиты, обнаженная, и с легкой улыбкой помешивала кофе. Скинув с бедер полотенце, он прижался к ней.
   – А еще говорят, что мужчины в возрасте медленно возбуждаются, – заметила она, отведя руку назад и гладя его ниже пояса.
   – Это говорят те мужчины, у которых проблемы, – усмехнулся он, касаясь губами ее плеча. – Чтобы себя оправдать. А рядом с тобой я как-то о проблемах думать не собираюсь, заешь ли. Выключай горелку!
   – Ну пусть хотя б закипит! Какой ты нетерпеливый… Ох…
   Он резко развернул ее к себе и посадил на кухонный столик.
   И потом они занимались любовью прямо там, на кухне…
   «Скорая» затормозила у ворот больницы. Два дюжих санитара подхватили носилки и потащили его в операционную.
   – Что там? – Коротко спросил врач.
   – Ножевое ранение.
   – Серьезное?
   – Да мужик вроде крепкий, держится.
   – Быстрее, быстрее, не копайтесь…
   Наркоз отправил его в долгое забытье. Очнулся он уже в палате. Соседи смотрели на него с откровенным любопытством.
   – С возвращением! – Бодро приветствовал его один из них, парень лет двадцати.
   – Спасибо, – хрипло ответил он.
   – Тут пока ты в отключке был, к тебе женщина приходила, – сказал пожилой мужчина с буйной копной волос. – Красивая! Жена?
   – Нет, – улыбнулся он. – Подруга.
   – Ну-ну, – понимающе хмыкнул его собеседник. – Конечно. Понимаю. Подруга, ага… И смотрела она на тебя так дружески-дружески…
   – Вадим Петрович, что это на вас напало? – Поинтересовался парень.
   – А ты, Олежка, не лезь в разговор старших, – беззлобно одернул его мужчина. – Зовут-то тебя как, сосед?
   – Глеб.
   – Ну, значит, будем знакомы. Лежать тебе тут еще недельку, не меньше.
   Он коротко кивнул. Недельку – значит недельку. Все равно рано или поздно это пребывание на больничной койке закончится. И тогда… Тогда…
   Он сладко зажмурился.
   Он знал, кто точно будет ждать его выхода.
   – Поплачь, поплачь… Легче будет…
   – Не будет мне легче, мама! – Она снова зарыдала. Плакала она долго, поскуливая, как собака. Была б ее воля – завыла бы. Лишь бы заглушить эту боль – дикую, безумную, злую.
   Судьба – такая жестокая и насмешливая стерва – решила отыграть сценарий по-своему. Мужчина, ставший ее любовником на несколько коротких часов, уже никогда не обнимает ее, не прижмется и не скажет «Милая».
   У него неожиданно остановилось сердце. Он умер через два дня, во сне. Кто знает, что ему снилось в эту последнюю ночь? Но, даже прощаясь с жизнью, он улыбался.
   Она зашла в ванную и с отвращением уставилась в зеркало. Отражение издевалось над ней, подсовывая вместо холеной женщины зареванную бабу.
   Неосознанно она взяла с полки гель для душа. Тот гель, которым он мылся после безумной любви.
   Аромат ландыша издевательски дразнил, подсовывая воспоминания…
   Она тихо опустилась на пол, желая только одного: потерять сознание.
   Говорят, у каких-то древних воинов был обряд прощания с противником. Побежденного полководца вызывали в дворец к победителю, и там они долго пировали. А слуги осыпали их лепестками роз.
   Потом победитель уходил, а побежденный, весь в лепестках роз, засыпал, чтобы уже не проснуться. Концентрированный запах убивал его во сне, и он задыхался…
   * * *
   Звук
   – Мама, папа, пока! – Юлька звучно расцеловала родителей и умчалась, цокая каблучками по лестнице.
   – Все такая же вертихвостка, – ласково улыбнулся белобородый старик.
   – Это для тебя вертихвостка, – хмыкнула его жена, а для подавляющего большинства – Юлия Валентиновна.
   – Можем гордиться, мать! Такую дочь вырастили…
   – Можем-можем, – она похлопал его по руке. – Но Юлька права. Через месяц у нас золотая свадьба, а мы как-то не шевелимся. Валя, ты бы не валялся, а подсуетился!
   – Цветочек, – море нежности в его глазах, казалось, сейчас выплеснется наружу, – да что там суетиться! Ну мы ж договорились: узкий круг, только свои…
   – Ох, какой ты иногда вредный дед, – хихикнула она. – Давай считать. Юлька с мужем и его мамой – уже трое. Потом твои корешки – Семен, Николай, Андрей… Кто там еще?
   – Сережка, – откликнулся ее муж. – Если приехал уже.
   – Я ему не приеду! Сам, барбос, женился позже всех, ему до нашего срока еще жить и жить!
   – Ну, Цветочек, – он развел руками. – Не у всех хватает глупости… э-э.. ума, конечно же ума! Обзавестись семьей в двадцать!
   – Ах ты, старый хрыч! Ты чем-то недоволен?!
   Они оба весело рассмеялись. Когда-то их «показные» перепалки воспринимались окружающими всерьез. Но на десятом году совместной жизни они приучили своих друзей, а заодно и родителей, что милые действительно тешатся, бранясь.
   Она положила ему голову на плечо.
   – Ты мне сегодня споешь?
   – А как же! Пятница! Традиция!
   Сев за рояль, он нежно пробежался руками по клавишам.
   – Давай нашу, любимую…
   – «Ландыши»?
   – Конечно же…
   – Знаешь, я все хотел тебя спросить… – Он прервал песню на мажорном аккорде. – А ты не знаешь, случайно, когда отмечают розовую свадьбу?
   Она неопределенно пожала плечами:
   – Ты же знаешь, я в этом плохо разбираюсь. Десять лет, кажется. Что это ты вдруг решил вспомнить?
   – Да так… Имя у тебя – Роза, свадьба – розовая. Как можно было покаламбурить, а?!
   – Ну, дед, ты вспомнил! – Расхохоталась она. – Десятилетие свадьбы мы с тобой отмечали в общаге! Там не до каламбуров было…
   – Это да, – покачал он головой. – Ну, я не знаю… Мысли дурацкие разные в голову лезут.
   – Почему дурацкие? – Она коснулась губами его морщинистой щеки.
   Он обнял ее и, прикрыв глаза, долго молчал.
   – Роза Самуиловна! А ты помнишь, как ты меня называла вначале?
   – Кактус! – Расхохоталась она.
   – Ты смотри, какая память, – не преминул съехидничать старик.
   – Да причем тут память? Ты же все время спрашивал: то как зовут, то как приехала, то как отнесешься, если ты за мной поухаживаешь. Кактус и есть! Это уже после женитьбы ты Ландышем стал…
   – А помнишь, как мы ругались, что ты не хочешь мою фамилию брать?
   – Спасибо, дорогой! Сколько раз тебе объясняла: не хочу быть посмешищем! Роза Ландышева… С ума сойти, как звучит!
   – Ну и что? Был же князь Лев Мышкин.
   – Так то герой Достоевского…
   – А я знаю!
   – Как?! Ты знаешь?
   – Опять «как»? Так, ты чего остановился, тапер! А ну давай заново!
   – Ландыши, ландыши, светлого мая привет…
   – Что там старики празднуют? – Задрав голову, Ольга с удивлением смотрела в распахнутое окно на третьем этаже.
   – Понятия не имею, – пожал плечами дворник. – Они ж постоянно поют. Парочка кобзонов, блин…
   Ольга усмехнулась.
   – Не завидуй им, папаша!
   Тот лишь фыркнул.
   В кармане у девушки заверещал мобильник.
   – О! – Радостно улыбнулась она. – А вот и Ромка мой звонит. Привет, Ромашка!
   Дворник отвернулся и принялся сосредоточенно возить метлой по земле.
   «Шшшурх-шшухрх-шшухрх», – шелестела метла.
   Невольно он начал подстраиваться под ритм песни.
   «Шшшурх-шшухрх».
   «Ландыши, ландыши».
   «Шшшурх-шшухрх».
   «Ландыши».
   Он бы никогда себе в этом не признался, но сейчас он действительно завидовал двум старикам.
 
   май 2008

   Fato major prudencia
   …Замирая в твоих объятиях, когда стихнет звон в ушах, когда заглохнет эхо моего долгого стона, отражающегося от стен квартиры, я все-таки решусь, уткнувшись тебе в плечо, рассказать все, или почти все. Рассказать глухо, не стыдясь и не прячась. Холодно констатируя факт, насколько это возможно в столь неподходящий момент. Но разве я единственная из тех кающихся своим любимым в грехе, который не грех, в обмане, который не обман, в боли, которая не боль, а честность, дающая право на беспредельную искренность двух людей, связанных постелью и горечью невозможного? Кающихся, еще храня в себе тепло недавней близости. Кающихся и торжествующих. Ведь очищение правдой, бесстыжей, болезненной и горькой, куда как светлее и правдивее тихой гадливой лжи, которое кричит гораздо громче, чем кажется тебе самой.
   Не желая задавать себе этот вопрос, я задаю его. Хотя понимаю, что останусь наедине с ним, пока он не растворится в бесконечной сутолоке бытия, ставящего проблемы куда как серьезнее, чем та, которую и проблемой считать я не могу, а ты – не имеешь права.
   Измена или все-таки закономерность? Та правильность, от которой никуда не денешься в этом сладко-беспардонном мире, где самые яркие безумства становятся реальностью, а правила условны и зыбки?
   И к тому же, когда это я каялась сама перед собой в том, что сделала? Мой поступок – это мое решение. Открещиваться потом от него не то, что глупость, а откровенная трусость.
   Но все-таки, что двигало мной? Похоть или страсть? Первая порицаема, вторая – естественна и единственно возможна, когда нет ничего, кроме мужчины и женщины, тянущихся друг к другу и ищущих забвения в коротком всплеске кажущейся взаимности, где голос тела заглушает голос благоразумия. Хотя – какое тут может быть благоразумие, если я поступаю вопреки всему, в том числе самой себе? Или все таки нет – не вопреки?
   Ведь я сотню раз говорила себе, что свободна. Свобода – не внешняя, а абсолютная, внутренняя, не сдерживаемая ни стенами комнат, ни домами городов, ни условностью границ – моя личная свобода, которой я горжусь и которую бросаю смятой дуэльной перчаткой в ненавистную морду холодной сдержанности, пьянит и отрезвляет одновременно. Пьянит – сейчас. Отрезвляет – потом. Но ради этого мгновенного "сейчас" рушатся империи и строятся религии. Что уж мне – одной песчинке в суматошном водовороте событий считаться с требованием тела, которое способно сломать любую теорию и любые правила?
   И с какой фразы мне начать свою исповедь?
   Твои руки, удивительно родные и горячие, скользят по моим плечам, спине, бедрам… Это знакомая прелюдия, после которой, отдохнув, мы обычно снова принимаемся ласкать друг друга с удвоенной страстью, словно боясь потерять. И сейчас – именно в этот момент – я осознаю, что потеря близка, как никогда. Все зависит от того, насколько я изучила тебя. От того, насколько я могу довериться тебе.
   Чувства проверяются на грани. Особенно те острые чувства, которые мы привыкли называть запретными, и запретность которых дает нам силы, упрямо склонив голову, принимать все тычки и пощечины судьбы. Ведь мы строим собственный мир, где действуют только наши правила. А жизнь, самый ехидный рассказчик и творец, ежечасно заставляет нас чувствовать, как сильна она и как слабы мы.
   По-настоящему сильные остаются. По-настоящему слабые ломаются тонким хворостом в жестких руках дровосека. Зная, что ты не сломаешься, я до предела тяну паузу, набирая воздуха в грудь и сладко жмурясь, пока ты ерошишь мои волосы, ищешь губами мои губы, шепчешь самые простые и самые великие слова.
   И в какой-то момент, поймав себя на мысли, что еще чуть-чуть – и я не смогу вырвать из себя это признание, свернувшееся тугой пружиной, я отстраняюсь от тебя и без предисловия спрашиваю:
   – Помнишь, ты говорил, что только самые близкие люди могут доверить друг другу бесконечную радость и бесконечную боль?
   Ты внимательно смотришь мне в глаза. Ну, конечно же, ты помнишь эти слова. Еще на заре наших отношений (когда это было – год назад, вечность назад, жизнь назад?) ты предупреждал:
   – Ты же понимаешь, куда мы лезем. В обмен на самую горячую страсть мы получим потом самую жестокую боль. Потому что наши чувства искренни изначально. Мы знаем друг о друге то, что другие предпочитают прятать. На обнаженных нервах все воспринимается острее – и любовь, и ненависть. Но если мы уже ввязались в эту игру, нам надо быть честными до конца.
   Я тогда не совсем поняла, что ты хотел сказать. До сих пор не привыкла к твоей привычке не говорить что-то прямо, а идти вскользь, полунамеками, полузагадками. Иногда мне требуются долгие дни, чтобы расшифровать твой очередной ребус. Правда, с каждым разом мне становится все легче тебя понимать. И с каждым разом я узнаю тебя все больше.
   Мы оба непростые люди. И оба осознавали, что отношения тоже будут сложными. Обреченные изначально, от этой своей дикой и болезненной ясности они становятся настолько безысходно восхитительны, что иногда чувствуешь себя мазохисткой. Но эта сладкая обреченность дает мне право сказать тебе эти горькие слова.
   – У меня есть другой мужчина.
   – Другие, – улыбаешься ты, прижимая меня к себе крепче. – Один или несколько – какая разница? "Кто раньше с нею был и те, кто будет после, пусть пробуют они, я лучше пережду". Впрочем, нет. С Высоцким я не совсем согласен. Ждать я не буду, я уже дождался. А другие пусть за тебя поборются. В моем возрасте и твоем статусе соперников надо видеть не в сексе. У тебя есть возможность сравнивать. Сравнивай. Это еще очень большой вопрос – выигрывают или проигрывают твои новые любовники.
   – Меня иногда убивает твоя самоуверенность, – твоя реакция немного сбивает меня с толку. Хотя следовало ожидать чего-нибудь оригинального.
   – Самоуверенность? – Ты переспрашиваешь это особым, мурлыкающим тоном, в котором переплетаются желание и коварство. Твои пальцы скользят по моему животу, ниже, ниже, ниже, игнорируя мои недвусмысленные попытки отодвинуться, потеряться, спрятаться.
   Интересно, ты собираешься обсудить мои отношения с другим мужчиной, занимаясь любовью?
   Я вскрикиваю, закусываю губу, пытаюсь оттолкнуть тебя… И понимаю, что твоим рукам сопротивляться я так и не научилась. Нет во мне такой силы, чтобы противостоять этому неземному блаженству, этой коварной страсти. Я начинаю извиваться, вырываться. Но ты крепко держишь меня. Держишь кончиками пальцев на дрожащем возбуждении.
   – Девочка моя… Моя любимая… Моя самая горячая женщина….
   Шепот обволакивает, как густое облако, вливается внутрь меня, растекается по телу. Ласки и голос. Голос и ласки. Мне становится нестерпимо горячо, я теряю ощущение реальности и мне кажется, что нет ничего в этом мире кроме твоих рук и нежных губ.
   – Другие мужчины придут и уйдут. А я останусь. Даже если сегодня мы видимся в последний раз, все равно останусь. Потому что я – в тебе. – И усмехнувшись, ты добавляешь: – Во всех смыслах этой фразы.
   Наши тела снова сплетаются в иероглиф страсти и безумия. В каждом движении – наслаждение и боль, надежда и безысходность, радость и бесконечная грусть.
   Натянутая тетива отношений звенит на той высокой ноте, которая предшествует разрыву. Но подходя к нему вплотную, мы всегда успевали сделать шаг в сторону, уйти от падения в пропасть, хотя даже это – последнее – падение может быть настолько прекрасным и великим…
   Как бы то ни было, ты действительно останешься. Моим самым нелогичным, самым невероятным, самым болезненным романом. Равно как и я останусь в твоей жизни незаживающей раной.
   Кто сказал, что время – лучший доктор? Нет, оно лишь хороший анестезиолог, умеющий задавить память грузом новых событий. Но рано или поздно сквозь эту толщу бесполезного мусора блеснет осколком разбитого зеркала память о той радости, ради которой живет человек, о тех днях, спрессованных в секунды, что хранятся до последнего вздоха, до последней мысли, о вечности, которая растворяется в нас с тобой, когда мы, обезумевшие от страсти, рвем пространство и время во имя любви – безнадежной, бессмысленной, бесконечной.
   Начиная, не думать о последствиях. Первый закон влюбленных и полководцев. Наша любовь – тоже поле сражения. Сражения с судьбой и друг с другом. Рано или поздно кто-то из нас сорвется. Ты или я. И пусть лучше это будешь ты. Мне не достанет смелости нанести этот удар милосердия – coup de grace – обрывая тонкую нить, держащую наши отношения.
   – Не впускай меня в свою жизнь слишком сильно.
   Ах, Бог ты мой, неужели это я была такой невероятно мудрой еще совсем недавно, когда только-только разгорался невинный костерок, превратившийся потом в грозный пожар, сжигающий нас в пульсирующий пепел?
   – Не впускай…
   Но кто бы мог подумать, что все будет развиваться так стремительно? Короткая интрижка двух людей, живущих в разных городах, неожиданным взрывом смела последние остатки морали и смысла, толкнув нас друг другу в объятья.
   Хотя какая тут может быть мораль? Особенно в нашем с тобой случае…
   У нас есть всего несколько дней в сезон. Зима, весна, лето, осень стали измеряться не температурой за окном и не бременем одежды, а промежутками между встречами и разлуками. Один раз в три месяца я приезжаю в твой город. Город, где у тебя есть своя жизнь, свои друзья, свои интересы, в конце концов, свои романы.
   Но мы позволяем себе на невыразимо короткий промежуток времени забыть о том мире, который существует без нас. Забыть во имя наслаждения, которым нам суждено потом болеть до следующего моего приезда.
   Вернувшись, сдавая отчет о командировке, я все еще буду хранить вкус твоих губ и тепло твоих рук. Потом эта память начнет гаснуть, растворяться, блекнуть… Но окончательно исчезнуть ей не суждено, как бы ни старалась я утопить тебя в веренице событий, дней, людей, случайных знакомых и – пусть теперь добавится этот пункт – неслучайных любовников.
   – Рано или поздно так должно было случиться, – ты отрываешься от моих губ и смотришь на меня со странной смесью усталости и нежности. – Тебе нужен человек, к которому ты будешь ехать сюда. И нужен человек, к которому ты будешь возвращаться. Возвращаться ты будешь к другим. А приезжать сюда…
   Ты не договариваешь… Все и так понятно. Слова – только оболочка, бессмысленное сотрясение воздуха звуком, который стремится угнаться за мыслью. Поэтому лучше промолчать. И промолчать так, чтобы эта тишина была громче и полнее всех сказанных фраз.
   Как-то ты сказал, что любящие люди получают чувственное удовольствие даже от тишины. Прав ты был, тысячу раз прав… Что может быть более возбуждающе, чем эта бесшумная, бессловесная, бесконечная дуэль взглядов, когда и так понятно, что мужчина и женщина хотят друг друга и готовы друг для друга? Но они тянут, тянут, тянут эти мгновения перед тем, как сверкнет молния и начнется гроза. Но не шумная и холодная, а страстная и нежная.
   И сейчас мы молчим. Молча целуемся, молча дарим ласки, даже без стонов и глубоких вздохов. Это та часть любви, где ярость и страсть уравновешивают друг друга. И твою ярость я понимаю. Мало какой мужчина согласится делить женщину с другим. Это инстинкт самца. Инстинкт собственника. Инстинкт вожака. А сейчас в тебе схлестнулись в бешеной схватке уверенный, гордый, независимый, самодостаточный мужчина и первобытный человек, готовый порвать любого, кто посмеет стать на его пути обладания самкой. Пусть даже самка свободна по стилю жизни и по праву, данному ей этим же самым мужчиной.
   Как бы то ни было, мы не боги. И даже не полубоги. Зов тела сильнее зова разума, когда двое обнаженных любовников снова и снова бросаются друг другу в объятия, снова сходят с ума на несколько жалких мгновений, растягивающихся в часы, снова умирают и воскресают.
   Впившись пальцами в твои волосы, откинув голову назад, я бесстыже наслаждаюсь твоими ласками, твоим языком, горячо и уверенно скользящим ниже и ниже. Наверное, так и должно быть: боль души и наслаждение тела сплетаются в неразрывный клубок, настолько плотный, что иногда невозможно понять, где тонкая грань, отделяющая одно от другого. Независимо от того, что сейчас чувствуешь ты, я эгоистично впитываю в себя каждое мгновение нашей близости.
   А впрочем, не ты ли учил меня тому, что постель – это разумный выбор эгоистов, когда "эго" – это двое, когда наслаждение другого человека и есть твое наслаждение, когда в каждое движение вкладывается больше смысла и радости, чем иногда может вместить в себя один день? Или одна жизнь… Или…
   Мое тело становится все тяжелее и тяжелее, а потом – совершенно неожиданно – эта тяжесть куда-то испаряется и я словно отрываюсь от земли, летя навстречу солнечному свету, слепящему и сжигающему.
   – Любимый… Любимый…
   Слова, которые я не имею права произносить, признавшись в измене. И слова, которые я имею право произносить как женщина, которая испытывает неземное блаженство в объятиях мужчины. Мужчины-любовника. Мужчины-друга. Мужчины-коллеги.
   Хотя, если вспоминать, как развивались наши отношения, наверное, надо поставить эти слова в обратном порядке. Сначала коллега. Ироничный, дерзкий, необычный. Дающий мне возможность ошибаться в той работе, где я была еще неопытна. И оставляющий мне эту возможность по сей день. И в работе, и в любви.
   Потом пришла стадия друга, когда я поняла, что могу рассказать тебе куда как больше, чем положено двум людям, связанным всего лишь общим делом. Я делилась с тобой своими снами и идеями, а ты читал свои стихи. И как-то, засмотревшись на твои губы, с которых стекали рифмованные строки, я поняла, что безумно хочу почувствовать вкус твоего поцелуя… И кто может противостоять желанию молодой и настырной женщины?
   Так случилось, что однажды я проснулась на твоей груди. И тогда казалось, что одноразовая связь так и останется единственным проявлением слабости людей, не сумевших удержать себя в строгих правилах когда-то придуманных человечеством рамок. Но вслед за этой ночью пришла еще одна. И еще…
   Я, наверное, долго буду вспоминать тот погожий апрельский денек, когда мы встретились в парке и пошли погулять. Просто погулять, без всяких задних мыслей. Рассеянно глядя вокруг, я неожиданно для себя самой почувствовала просыпающееся во мне желание. Кто знает, что было тому виной – флюиды, витающие в воздухе, твой одеколон или банальная нехватка любимого мужчины, хотя к тому моменту мы проводили вместе все свободное время. Я подняла глаза, поймала твой взгляд и поняла, что наше желание обоюдно.
   Развернувшись, мы помчались прочь из парка, словно боясь растерять эту страсть. Не добравшись до кровати, скинув одежду, мы занимались любовью на ковре в твоем кабинете. Вновь и вновь доводя меня до крайней точки, ты сдерживался из последних сил. Это чувствовалось по твоим напряженным мышцам, по твоему лицу, по твоим стонам. И когда нас обоих одновременно закрутил вихрь восторга, ты шептал только два слова, повторяя их по замкнутому кругу на разный мотив:
   – Моя женщина… Моя женщина… Моя…
   И я понимала, что в эти слова ты вкладываешь единственную правду для нас двоих.
   "Ты – моя женщина, я – твой мужчина. Если нужно причину, то это причина", – пульсировали во мне слова старой песни "Наутилуса Помпилиуса". В тот момент, когда люди, объединенные страстью, сливаются вместе, никакие другие правила уже не действуют. Это применимо и к отношениям с тобой, и к другим моим мужчинам, сколько бы их еще ни было в моей жизни. Но неизвестно, буду ли я их ценить так, как тебя. А ты все еще важен мне, как это ни парадоксально для меня самой. Если мне и суждено когда-то стать стопроцентной стервой, к чему у меня есть все задатки, то о тебе я сохраню самые нежные воспоминания…
   Воспоминания о том, как тогда еще незнакомый мужчина в галстуке, завязанном каким-то хитрым узлом, вычитывал написанные мной документы, сопровождая каждый язвительным комментарием и тут же делая заметки на полях, даже не спросив у меня разрешения.
   О том, как я тебя ненавидела в тот момент и как резко отреагировала на твое предложение поужинать вместе.
   О том, как ты все-таки утащил меня в китайский ресторанчик, где нам подавали совершенно непроизносимое блюдо, настолько острое, что мы выпили как минимум два литра минералки.
   О том, как ты проводил меня до дома и ограничился всего-навсего поцелуем руки.
   О том, как нам пришлось вместе разгребать одну на редкость занудную работу и как мы, отрываясь от наших бумажек, начинали смотреть друг на друга совсем не с рабочим интересом.
   О том, как ты меня провожал первый раз на автовокзал и кричал водителю: "Командир, еще пять минут, я еще с любимой не расцеловался!".
   О том, как я вернулась и ты сжал меня крепко-крепко в объятьях.
   О том, как незаметно мы стали друг для друга близкими и в то же время такими далекими людьми.
   Я ненавижу расстояния. Возможно, для кого-то они и становятся лучшим испытанием на прочность чувств. Но это подходит тем, кто расстается не часто. А когда разлука становится для тебя повседневностью, на нее смотришь куда как жестче и злее.
   Не имея права быть ревнивыми и не требуя друг от друга никаких обязательств, мы волей-неволей спрашиваем сами себя, когда нас разделяют сотни километров: "А с кем сейчас мой любимый человек?". И иногда собственное воображение подсовывает картины, которым лучше бы и не быть…
   Но кто ты такой, чтобы говорить мне слова упрека?
   И кто такая я, чтобы говорить такие же слова тебе?
   Встречаясь, мы не задавали друг другу дурных вопросов. Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь. Так говорил Екклесиаст.
   Что толку нам знать о других, если главная ценность друг для друга – это мы?
   Были ли у тебя другие женщины? Уверена, что да, просто ты мне об этом не говорил. Ты в том возрасте, когда надо периодически доказывать самому себе, что ты чего-то стоишь как мужчина.
   И точно так же я уверена, что ни с кем тебе не было так хорошо, как со мной. Ведь я часто смотрю в твои глаза. А там написано куда как больше того, что могут сказать губы.
   И мое признание тебе – это просто сохранение равновесия. Равновесия боли. Равновесия любви. Равновесия бесконечности, сколько бы ее у нас еще ни осталось…
   Это те правила в наших отношениях без правил, которые должны соблюдаться.
   Нам не быть вместе. Я не хочу говорить слово «никогда». Потому что зарекаться нельзя. Но ситуация у нас такова, что ни ты, ни я не сможем бросить свои города ради мифического «нечто». Даже если этот миф будет компенсироваться прекрасной реальностью нашего общения. Но просто мы с тобой достаточно опытны и циничны и знаем, что быт может погубить сказку. И пусть же наше чувство остается таким, как оно есть – недостижимой мечтой. Ведь когда мечта сбывается, она умирает как мечта.
   …Утром я проснулась от аромата кофе и лимона. Где-то я слышала, что это самый лучший запах для побудки. Ты сидел в кресле напротив кровати и, закинув ногу за ногу, пил чай. Я вспомнила, как мы однажды обсуждали, почему молодые люди, соблазняя девушку, приглашают зайти на чашечку чая. Ты тогда съехидничал: "Лучше уж приглашать по честному: на чашечку кофе".
   – Почему "по честному"? – Не поняла я.
   – Потому что чай пьют вечером, а кофе утром, – улыбнулся ты. – Но для тебя я согласен пить чай и утром тоже. При условии, что у нас вместе будет впереди не одна ночь.
   Ночь была далеко не одна. Я перестала ночевать в гостиницах. Прямо с вокзала мы ехали к тебе домой и первое, что делали, переступив порог – занимались любовью. Дико, горячо, страстно. И только потом начинали думать о работе. Если на то у нас хватало сил.
   Засыпая рядом с тобой, я чувствовала сквозь забытье, как ты касаешься губами моей шеи. Сладко жмурясь своим грезам, я осознавала, что сейчас ты здесь, рядом со мной. Сказка, которая есть и которая растает, как только я покину город. Но все-таки – пока она здесь. Возможно, потом ночами я буду отодвигаться к стенке, освобождая место рядом с собой для фантома, потому что привыкла быть рядом с тобой, и горько усмехаться, понимая, что тебя нет рядом. Но это – потом. А сейчас ты здесь.
   Именно с такими мыслями я погружалась в сны, когда мы были вместе. И сны эти были безумны и прекрасны. И так же прекрасны были пробуждения, когда любимый человек не исчезал вместе с утренним сном, а оставался рядом, горячий и страстный.
   – Доброе утро, любимый.
   – Доброе утро, любимая. Как спалось?
   – Спасибо, просто замечательно. Снилась разная мура. – После секундной паузы не удерживаюсь и ехидничаю: – Как обычно, рядом с вами.
   Старая традиция – не упускать возможности «покусать» друг друга.
   – Неужели? – Ты удивленно поднимаешь брови. – Тебе снился я? Ай-яй-яй, какой ужас! Где ваши седые волосы, любимая? Терпеть меня целые сутки, да еще и во сне – это невыносимо. Но вы не поверите, сударыня, мне тоже снились кошмары.
   Ты отхлебываешь чай и смотришь долгим взглядом поверх кружки.
   – Мне снилось, что вы изволили говорить разные глупости, душа моя. Надеюсь, такие сны больше не повторятся. – Ты выдерживаешь паузу и грустно улыбаешься. – Потому что, боюсь, такие сны могут очень быстро перекочевать в реальность и закончится все это нехорошо. А мне бы этого очень не хотелось. Все-таки, ты стала мне удивительно близким человечком, любимая моя девочка.
   Отставив чай на журнальный столик, ты встаешь из кресла, подходишь к кровати, опускаешься на колено и берешь меня за руку.
   – Самая страшная наша ошибка или самое великое наше счастье – мы умеем любить. Так, как могут далеко не многие в нашем сумасшедшем мире. Ты меня понимаешь?
   Я киваю, не сводя с тебя глаз.
   – Это действительно великий подарок судьбы, девочка моя. То, что я нашел тебя. То, что познал, как это восхитительно – любить безнадежно. То, что живу и дышу тобой. Откуда мне знать – быть может, я последний раз в жизни смог так сойти с ума?
   – Да ну, прекрати. – Отмахиваюсь я. – Ты меня тысячу раз забудешь.
   – Еще бы, – ты целуешь кончики моих пальцев. – Именно это я и собираюсь сделать. И ты тоже, естественно, предашь мое скромное имя забвению через пару-тройку романов.
   – Не дури.
   – И ты тоже.
   – Я люблю тебя.
   – Я люблю тебя.
   Я притягиваю тебя к себе – и забываю обо всем на свете. Потому что забвение, возможно, это тоже величайший дар, который мы не всегда осознаем.
   Через несколько часов, строгая, деловая, подтянутая, я буду спокойно сидеть в твоем офисе и нарочито холодно смотреть сквозь тебя. Продолжая начатую когда-то игру. Зная, что ты выдерживаешь мой взгляд, медленно закипая. Понимая, что этот твой пыл вечером превратится в сжигающий дотла пожар…
   Но это будет потом. И лед, и пламя.
   А сейчас… Сейчас я хочу быть счастливой. И буду ей – вопреки всему. Или не вопреки. А во имя равновесия любви.
   Того равновесия, которое мы оба можем осознать.
   Того равновесия, которое нам дано свыше.
   Того равновесия, которое создаем мы оба. Плюс и минус. Чет и нечет. Боль и радость. Ты и я. Люди, понимающие любовь, живущие и сгорающие во имя ее. Ведь настоящая любовь сжигает себя в пепел. И возрождается из него.
   Чаще так ломается жизнь.
   Реже так выкристаллизовывается истинное чувство. И ради него стоит тысячи раз идти против течения. Чтобы потом не раскаиваться – а жить, замирая в твоих объятиях…
   …Когда стихнет звон в ушах.
   …Когда заглохнет эхо моего долгого стона.
   июль 2005 г.

   "Если вам нечего сказать про внешность мужчины, скажите что-нибудь о его глазах – и вы никогда не ошибетесь"
   Ах, как я смеялась совсем недавно над этой, такой незатейливой, и такой циничной фразой! Женская народная мудрость гласит, что мужчина должен быть чуть симпатичнее обезьяны, хотя, право слово, я некоторое время работала в зоопарке и могу сказать, что среди представителей хомо сапиенс попадаются такие экземпляры, рядом с которыми шимпанзе выглядит просто Томом Крузом. Впрочем, я опять отвлекаюсь.
   И на старуху бывает проруха. Никогда не говори "никогда" – как жаль, что я забыла эту истину. Одним словом, довелось мне все-таки понять, как мужчина кладет женщин глазами. Уж простите, что такой каламбур получился, ну да ладно.
   Зовут его… Впрочем, неважно. Есть такой человек. Не молод, но и не старик. Тридцать четыре года. Замечательный возраст для открытий и перспектив, когда щенячья восторженность позади, пресловутый "кризис тридцати" уже преодолен, а перспектива пенсии и увядания кажется призрачной и далекой.
   Не красавец. Но и не урод.
   И только глаза у него… Ах, какие у него глаза! Пронзительно синие, с угольно черным дулом зрачка – именно дулом, кружком пистолетного ствола, не раздевающего, а расстреливающего, проникающего СКВОЗЬ ТЕБЯ, навылет…
   И какой-то первобытный инстинкт, оставшийся в наследство от далекого-далекого предка, не умеющего мыслить логически, а соображающего спинным мозгом, потаенное чувство, самое мудрое из всех, шепчет, не объясняя: "Не смотри".
   Но я же упряма. Упряма и настойчива. И всегда иду вопреки здравому смыслу. Поэтому я поднимаю взгляд и скрещиваю его с этим синим льдом.
   … И все. Обжигающая волна пробегает по моему позвоночнику сверху вниз, начинаясь где-то на холке – была бы я пантерой или какой другой кошачьей породой, ах как бы я зарычала призывно-грозно, подняв шерсть на загривке! – и спускаясь ниже, ниже, совсем низко, разливаясь внизу предательской влажностью, которую мужчина… Чует, чует – я знаю, иначе почему вдруг так на мгновение сощурились его глаза, промелькнула в них этакая удаль-насмешка?
   Но нет, я же сильная, я сильнее многих, неужели я способна дать задний ход, испугавшись каких-то глупых домыслов? И поэтому я встречаю снова его взгляд – как, я отвела глаза? ну так это не слабость! – и уже сама чуть подаюсь вперед, играя, дразня, завлекая в эту древнюю, как мир, игру… И понимаю, что уже не будет теперь никакой моей гордости, никакого "я". Будем только "мы".
   Пусть на короткие мгновения.
   Пусть на безумно малый срок в моей и без того суматошной жизни.
   Пусть – будет.
   Чтоб почувствовать в этом взгляде…
   … первую радость и первую разлуку…
   "Прости, милый мальчик, нам просто надо остаться друзьями, ты ведь младше меня, ну подумай сам, из нашего романа ничего не выйдет". – "Но почему? Почему?". – "Ты когда-нибудь все сам поймешь".
   … первую победу и первое разочарование…
   "Будь моим, слышишь, моим, только моим! Я хочу, чтоб ты стал у меня первым. Да что же ты стоишь, как статуя! Давай же, раздень меня, бери меня, владей мной – я твоя, вся твоя!". И чуть позже: "Ничего, ну что ты так волнуешься. Бывает. Ну, не последний же раз…"
   … первое бессилие и первое бешенство…
   "Кто он? Кто? Ну скажи мне! Я не спрашиваю, ПОЧЕМУ ты это сделала, но хотя бы, скажи мне его имя!" – "А зачем? Хватит и того, что я не скрываю от тебя своих ошибок. Фемина ин вино нон куратор вагина. Это латынь. Ну, пьяная баба за поступки не отвечает…"
   И пощечина – хлестким ударом штормового ветра, рвущего отношения, как последний осенний лист с дерева.
   … первый восторг…
   "Ты лучший, ты самый лучший. Ты – мужчина моей мечты!"
   … и первое предательство, то , о котором знаешь только ты, которое похоронено где-то на глубине твоего сердца, но все еще поднимающееся иногда на поверхность.
   "Прости, ты ошиблась. Я не идеален. У меня жена и дети".
   Уже не отдавая себе отчета, я понимаю, что смотрю в твои глаза слишком близко. Слишком. Не с расстояния вытянутой руки, а с расстояния сжатых губ.
   … За мгновение перед тем, как я вскрикну раненой птицей, уже предчувствуя это стремительное сладкое падение ненужной нам обоим одежды, я пойму, что же главное в твоих глазах, таких обыкновенных и таких странных.
   Открытость.
   Ты встречаешь людей с открытым забралом, не играя никакой роли, придуманной, чтобы скрыть истинное "я". Ты смотришь на них настоящим – НАСТОЯЩИМ – взглядом, а не бусинами фальшивой куклы.
   И бросая вызов нравственности, я лечу в бездну.
   А со дна навстречу мне поднимается зарево слепящего света. С морским оттенком твоих глаз.
   май 2004

   Девичник… Какое милое словечко, и как много оно подчас за собой скрывает. Мужики, собравшись в компанию, обычно нажираются и рассказывают о своих подвигах на постельных фронтах. Женщины… Тоже рассказывают. Но чаще на трезвую голову. Потому их шумные посиделки куда как циничнее и злее. И если в этой компании снисходительно-разозленных самок вдруг попадается один мужчина, случайно попавший в ненужное время в ненужное место… Горе несчастному. Разорвут. Растопчут. Смешают с грязью. Потому что умеем, когда хотим.
   Но тогда среди нас мужчин не оказалось. Зато вина было – залейся. Мы пили не пьянея, раздуваясь от собственной значимости и сексуальности – с полдюжины молодых (каких молодых! молоденьких!) кобылиц, уже успевших попробовать многое в свои пятнадцать-шестнадцать.
   О темперо, о морес! Знаем, слышали… Но что могло тогда остановить бурную игру нашей крови, молодого вина, текущего по венам и бьющего в голову? Мы грешили и были счастливы.
   … Она сидела в дальнем углу, отодвинувшись в тень. Когда вспыхивал огонек дорогой дамской сигареты, в уголках губ можно было обнаружить усталую улыбку той, что старше нас и опытнее, но позволяет нам играть в свои все еще детские игры. Только вместо кукол-девочек у нас живые игрушки-мальчики. Игрушки, которые мы любим терзать, подкидывая все новые и новые задачки, заставляя страдать и мучиться. И было видно, что она знает и умеет больше, чем мы все, вместе взятые.
   Разговоры на интимные темы становились все откровеннее, журналы сворачивались в трубочку ('А у моего вот такой!') – милейшая забава, особенно если журнал этот эротического содержания. Мы хохотали все громче, а она курила, курила, курила – и не произносила ни слова, она ждала сестру хозяйки дома, и вероятно, думала уже, что зря приехала…
 
   * * *
   … приехала я сюда прямо от клиента. Нервно покусывая губы, пыталась дозвониться до конторы, там почему-то никто не отвечал. Ну, и пусть удавятся! Тем более, что здесь слово 'клиент' для меня самой звучало более чем саркастично. Он был заказчиком в салоне мебели, где я работала девочкой на побегушках в отделе продаж, и клиентом другого – гораздо менее невинного заведения, где я тоже была 'девочкой'. Вам пояснить?
   Нет, избавьте меня от этих возмущенных взглядов и пафосных речей! Высокая мораль заканчивается тогда, когда на горло наступает суровая быль жизни. И когда ты сидишь в своей квартире, сходя с ума от сосущего чувства голода, а внизу шумная компания кавказцев жарит шашлык, инстинкт самосохранения сам принимает решения за тебя.
   Торговля телом… Ну, что ж, говорите как хотите. Мое внутреннее 'я' покрылось столь непрошибаемой броней здорового цинизма, что даже иногда я удивляюсь, не слыша, как очередной нувориш просит 'завести к нему эту сучку'. Суки и шлюхи – позывные. Помните, как раньше у таксистов: 'Океан-океан'. Впрочем, не о том речь.
   Мне надо было срочно встретиться с Людкой. Зачем – не имеет значения. Стерва сказала, что будет дома часикам к пяти, а сейчас уже семь. И вот уже два часа я сижу в компании подвыпившей молодежи женского пола, радостно выпендривающейся передо мной своими внешними данными.
   Молодость против опыта… Какая вечная тема! От нечего делать пытаюсь изучить их и понять, а кто из них чего стоит. Вот эта рыжая определенно брешет. Не удивлюсь, если она, вообще, еще целка. В лучшем случае – успела чуть-чуть попробовать, но боится жутко, потому как и хочется, и колется, и мама не велит. Пару раз допустила в описаниях своих похождений такие ляпы, что я чуть не заржала. А эти дурехи – ничего, уши развесили и схавали. И только вон у той, блондиночки, в глазах промелькнула тень сомнения. Чувствуется, что она начала развратничать не так давно, но учится быстро. Впрочем, чего там уметь, если уж хорошо задуматься! Никакие кама-сутровские позы, никакое количество мужчин в постели не заменит одного – актерского дара. Чувствовать – интуитивно! – как подать себя очередному партнеру, кого изобразить, в какую шкуру влезть на несчастные полчаса-час. Весь секрет.
   Вот только в паре 'женщина-женщина' иногда можно оступиться. Тут не поиграешь. Две хищницы чувствуют друг друга, схватывая, 'считывая' информацию друг о друге на лету, опережая партнершу-соперницу на полшага, на полмысли вперед. Игра двух пантер – игрушка не для слабонервных, особенно если каждая хочет перехитрить, пережать, переиграть подружку-самку…
   О, простите, многомудрые ханжи! Предчувствуя, как брезгливо поморщились ваши носы, спешу извиниться перед вами, матерыми гетеросексуалами… Но нам, профессионалкам, не всегда приходится выбирать и привередничать. Как известно, кто девочку ужинает, тот ее и танцует. И если ее ужинает другая девочка… Что ж, у каждой пташки свои замашки, а мы – подразделение элитное. И требования к нам соответствующие.
   Я снова скрещиваю свой взгляд с глазами блондиночки. Улыбаюсь ей немного лукаво-игриво. Во мне начинает просыпаться какой-то азарт, тем более что…
 
   * * *
   … тем более что я понимаю: еще чуть-чуть – и я не выдержу. Ах, это бурление внутри, это безумие, этот трепет и сладость запретного! И даже разговоры ПРО ЭТО могут возбудить до безумия, особенно когда Машка, еще недавно заучка-отличница, а сегодня – первая шлюха на районе, драматическим шепотом рассказывает, как она недавно попробовала секс с двумя близнецами.
   'Ой, девчонки, это даже сначала страшно как-то и неудобно, а потом, если они за дело возьмутся с чувством… Хи-хи-хи… Ну, так руки ж сразу четыре, мальчики опытные, не в первый раз девочку на пару оттягивают. Как было? Да по-всякому. Сначала стандартно рачком поставили, одному минет, второму – подмахиваю. А потом они меня бутербродиком положили… Да ну, ты че! Даже кайфово, когда тебя сразу и сзади, и спереди. А, ну, так ты в попку еще не пробовала… Поэкспериментируй! Мне нравится…'
   И вот тут я понимаю, что НЕ МОГУ! Прорвало! Хочется! Абсолютно животное желание молодой самки удовлетворить себя – но вот только бежать в душ прямо сейчас неохота, а клеиться к первому попавшемуся на улице – тоже не метод.
   – Все! Трахаться хочу! Хватит трепаться не по делу.
   Девчонки заржали. И только ОНА, с силой вдавив очередную сигарету в пепельницу, встала, подошла ко мне вплотную и глубоким хриплым голосом произнесла:
   – Так в чем проблема?
   Ой, какие мы серьезные и деловитые! Милая, неужели ты думаешь. что меня можно смутить? Да конечно! Разбежалась! И не таких приходилось обламывать, правда, эти другие были мужского пола, а вот напор со стороны женщины мне приходилось отражать впервые.
   Мой взгляд невольно скользит по ее стройной фигуре, и я чувствую уколы зависти. Она умеет следить за собой, и если говорить объективно, выглядит намного интереснее, чем я. И дело не в одежде, не в изящных золотых украшениях и не в дорогой косметике. Просто у нее есть свой стиль. Про таких говорят, что они даже в пальто 'Большевичка' будут смотреться, как в платье от Версаче.
   Женственная стрижка каштаново-медных волос, загорелые изящные руки и стройные ноги, оголенные коротким голубым платьем. Она выглядит королевой, решившей исполнить какой-то свой каприз. И я понимаю, что попадаю под ее магнетизм…
   Она берет мой подбородок рукой и приподнимает голову – любому мужчине за такой жест я бы морду в кровь расцарапала, ведь я кошка дикая и неукротимая. Но сейчас… Сейчас я этого не хочу. И только уязвленная гордость продолжает сопротивляться остатками оскорбленной независимости.
   – Что? С бабами? Ха! Что ты мне? Палец засунешь? Мне член нужен!
   В глазах ее промелькнуло незнакомое мне до сих пор выражение. С полминуты она выдерживала мой дерзкий взгляд, а потом резко толкнула в сторону двери. Там, за дверьми, был кабинет Люды, святая святых квартиры. Людка была на расправу скорая, и вряд ли кто осмелился вторгаться в ее комнату без разрешения. Но этой незнакомке было, видимо, не до соблюдения условностей.
   Не знаю, почему я не смогла сказать ей 'нет'. Серо-голубые, живые, удивительные глаза гипнотизировали меня, владели мной, приказывали мне. Отступая шаг за шагом в сторону кабинета, я уже понимала, что за мной захлопывается западня, и сама не знала, стоит ли мне выбираться из этой сладострастной ловушки.
   Звонкий щелчок дверного замка заглушил хохот молодых кобылиц…
 
   * * *
   … хохот молодых кобылиц вряд ли ее смутит. Видно, что девочка не из пугливых. Из тех, кто уже успел попробовать, сравнить и понять разницу между молодыми ищущими и зрелыми опытными мужчинами, из тех, кто может заставить самого упертого мужика заставить скулить, как щенка-переростка. Ведь все мы происходим от праматери Евы. И умеем подчинить себе – были б только не страшны, как Маргарита Маульташ.
   Видно, что с женщинами она еще не пробовала. Что ж, я стану ее первой. Не Бог весть какое звание, но вдруг мне удастся подарить ей мгновения сладкой радости? В кои веки заняться любовью не по требованию профессии, а просто потому что можно и нужно расслабиться, выбросить все из головы, почувствовать себя голодной до любви бабой – пожалуй, это и есть крохотный островок наслаждения в моем сегодняшнем мироощущении
   Я кладу ей руки на плечи и резко притягиваю к себе. Губы сливаются с горячими, нежными губами, и она вроде как все еще сопротивляется, и в то же время…
 
   * * *
   … и в то же время я понимаю, что не могу, не могу, не могу отказать себе в этой игре. Ее руки скользнули по моим плечам, спине, она стащила с меня маечку, спустила мою вечно короткую юбчонку.
   'Дотаптывала' юбку я уже сама. От ее рта невозможно было оторваться. Язычок с силой врывался в мои размякшие губы, я даже не успевала захватить его в плен. Прилив крови теплой волной хлынул в мое лицо и мгновенно разлился по всему телу, наполняя и раскрывая мою маленькую, безжалостно обритую наголо киску. Она чуть отстранилась и посмотрела на мои смешные розовые трусики. Глаза заулыбались, но лицо осталось серьезным. 'Сними сама'. Через секунду розовый комок летел в дальний угол комнаты. Она просунула узкую ладошку между моих бедер, провела пальчиком внизу, поднимая во мне знакомую волну возбуждения и страсти… Этим же пальцем коснулась – нет! – мазнула мой сосок, тут же затвердевший отдельно от другого. Ее глаза довольно прищурились, и до меня вдруг дошло, что она выиграла, что сейчас оставит меня здесь одну одеваться, а у самой даже дыхание не сбилось.
   Мое самолюбие взвилось во мне отпущенной пружиной. Неужели я сейчас спасую? Сейчас, когда все уже решено и когда я сама понимаю, что хочу ЖЕНЩИНУ. Хочу – и не могу отказаться от этого желания.
   Я торопливо прижалась к ней, забралась руками под подол платья, погладила нежные ягодицы. Подумать только, в моих руках женская попка – и, кажется, мне это нравится! Нащупав между мягких половинок узкую полоску ткани, я погладила кожу под ней.
   … И уже через пару вхдохов-мгновений мы обе, обнаженные, рухнули на диванчик, издав одновременно полувздох-полукрик, жадный вопль женщин, ищущих безумия и находящих его в самом сумасшедшем чувстве…
   Она набросилась на меня с яростью. Ласкала, целовала мое тело, грудь, покусывала соски. Я с удовольствием отвечала ей тем же. Теперь она была возбуждена не меньше, чем я. Ее жадный язык играл …нет, не кончиком, как это обычно делают мужчины, а всей поверхностью, прилипая к нежной коже моего влажного источника удовольствия, срастаясь с ней, создавая вакуум. Она отправлял его мне во влагалище, и я кончала прямо ей на язык…или на бесстыжие пальцы…сколько их она засовывала в меня? Два? Три? Иногда казалось, что вся ее нежная ладошка врывалась в меня, я вскрикивала от боли и…соединялась с космосом.
   Борьба за первенство страсти на узком островке дивана превратилась в феерическое представление; нам было уже глубоко все равно, слышат ли нас в соседней комнате и не захотят ли они случайно войти сюда. Мир потерялся для нас обеих, мы только стонали, хрипели, орали, сходили с ума и кончали, кончали обе – одновременно и порознь. Время остановилось, и я уже не отдавала себе отчет в том, как долго мы уже кувыркаемся – час, полтора, двадцать минут – не имеет значения.
   Я легла на нее сверху, схватила запястья, прижала их к изголовью дивана, навалилась на нее всем телом, как мужчина, и терлась о ее киску своей. О, это бесконечное удовольствие – видеть, какое наслаждение ты доставляешь партнеру, какое блаженство знать, ЧТО за ощущения отражаются на любимом лице!
   Глаза ее расширились, рот приоткрылся, она стонала.
   Вот-вот… Ну же…
   Я скользнула вниз, припадая ртом к ее заветному цветку. Еще одно открытие: оказывается, ДЕЛАТЬ это не менее приятно!
   Ученица во мне проявилась способной и творческой. Высшей наградой было увидеть буквально перед глазами оргазм красавицы наставницы. Пальцы почувствовали легкое сжатие влагалища…Еще…Еще…Хлынувшая волна теплой влаги. На моем языке не нашлось рецептора, который определил бы ее на вкус…
   Выгнувшись в дугу, она запускает пальцы в мои волосы, потом кладет ладони на плечи – и невероятным рывком подтягивает к себе. Губы вновь сплетаются с губами, наслаждение трясет нас обеих, тела становятся воздушными, и мы взлетаем куда-то в бесконечность, отрываясь от земли, от мира, от вечности, отражаясь в расширяющихся зрачках…
 
   * * *
   … в расширяющихся зрачках я ловлю то чувство, которое, быть может, и не удастся больше увидеть мне в своей суматошной жизни. И возможно, уже завтра от этого вечера у меня останутся только сладкие воспоминания, постепенно бледнеющие под натиском повседневной суеты, но я никогда не забуду этого женского голоса, жарким шепотом врывающегося мне в уши:
   – Да! Да! Какая ты…
 
   * * *
   – … какая ты восхитительная! Ну же, еще… Ты…
 
   * * *
   – … ты изумительна, ты…
 
   * * *
   – … ты потрясающа! Да кричи же, меня возбуждает…
 
   * * *
   – … возбуждает твой голос, твои волосы, твои глаза, твой запах. Ну же…
 
   * * *
   – Ну же… Аааа…
 
   * * *
   – Ааа…
 
   * * *
   А выйдя через пять минут из комнаты, наспех приведя себя в божеский вид, мы не найдем там ни девчонок, ни хозяйку квартиры. Нас благоразумно решили оставить одних.
   Потому что когда наслаждение велико и всеобъемлюще, никто не может стать у него на дороге. Сметет и уничтожит.
   Через полчаса, сидя недалеко от дома Люды, в кафе, мы сплетали пальцы над дымящимися чашками кофе и все не могли оторвать друг от друга взгляд, зная, что совсем скоро это сумасшествие пройдет, и мы снова станем волчицами-одиночками, хищницами, готовыми в случае чего перегрызть глотку кому угодно.
   В том числе и друг другу.
   Но это «скоро» наступит еще не сейчас.
   Не сейчас…
   Не…
 
   июнь 2004 г.

   «Рабынь привезли!»
   Разносится по побережью звонкий голос глашатая, размазывая жару по потным лицам, отражаясь от окон домов, от тяжелых дверей, от панцирей городских стражей. Отражается – и вновь возвращается на пристань, скользя по волнам навстречу входящему в гавань тридцативесельному «Аргусу». Мощен корабль, неприступен как крепость, темен от штормовых волн, потрепавших его за неполных два десятка лет, что бороздит он морские просторы.
   «Золото привезли!»
   На носу, возвышаясь, подобно лишней мачте, стоит, расставив широко ноги, сам Маврикий Зубоскал – пират и дебошир, каких мало. Но остров встречает его радостно. Маврикий – это всегда полные кабаки, дармовая выпивка, а иногда и раздача ценных подарков. Щедр пират, когда возвращается со знатной добычей. И по лицу его видно, что недаром исчез он на целый год. А где был все это время – одному Посейдону ведомо. Вываливаются на причал торговцы со своим товаром: никогда Маврикий не скупится и не торгуется. Разборчив пират, но коли вещь стоящая – купит, глазом не моргнув. А ему что: небось, в трюме мешки с золотом лежат. Серьга в ухе не абы какая, железная. Металл дорогой, редкий.
   «Подарки привезли басилею на зависть!»
   Не стесняясь, вопит глашатай. Что Маврикию здешний басилей, правитель и властитель судеб! Тоже зависит он от пиратских набегов, и закрывает глаза на то, что ведут они себя как хозяева. А иначе не будет струится в казну тоненький ручеек золота, греющий басилееву душу. Опять же, с каждого набега Маврикий ему наложницу отдает поразвлечься. А в женщинах пират толк знает. Полгода назад подарил Аккою-купцу девицу такой красоты и умений, что Никомос, первый силач острова, только зубами скрипел от зависти.
   Девица, впрочем, оказалась покладистой и сговорчивой. Не дешевой, конечно: пришлось Никомосу покопаться в своих кладовых в поисках достойного подарка, чтоб и ему она втайне от всех внимание уделила. Но какая там тайна на острове, где все у всех на виду! Теперь хоть и рабыня, а ведет себя как хозяйка: разгуливает по дому Никомоса вся в золотых украшениях. А поздним летом, когда воздух становится тягуч, словно мед, и каждый звук от одного конца острова в другой разносится легко, словно стремительный Гермес направляет его своим жезлом, долго не могут уснуть почтенные жители острова, ибо несутся из окон дома Никомоса такие сладострастные вопли, что впору восковые затычки в уши вставлять по примеру гребцов Одиссея.
   «Аргус» в порту!»
   Осип глашатай, надорвал звонкий голос, не кричит уже, а каркает. А на пристани народу – глазом не окинуть. Улыбаются мужчины, кокетливо прихорашиваются женщины, рвутся вперед любопытные дети, расталкивая толпу, жадно шаря глазами по палубе: кто здесь Маврикий-пират?
   А он, улыбнувшись широко, делает жест рукой – и прямо с борта корабля несутся в толпу драгоценные камни и золотые монеты. Ревет восторженная толпа, несутся с берега приветствия, а Маврикий с ленцой кивает своим матросам, и они начинают прыгать на землю, тут же расстилая ковры и выкладывая на них товар. Походи, народ, не скупись!
   Особенно нетерпеливые уже протиснулись поближе к пиратам. А те, кто помудрее, в сторонке стоят, ухмыляются в бороды. Знают, что самое интересное Маврикий под конец приберегает.
   И начинается торг… Летят со всех сторон слова – кто больше предложит за сокровища пирата. А Маврикий умеет удивить: тут тебе и тончайшая ткань, и тяжелые браслеты изумительной работы, и легкие прочные сандалии. Для каждого товар найдется: и для купца, и для ремесленника.
   Поднимает Маврикий руку и чешет кончик носа. Простой жест такой, незатейливый. Но те, кто часто приходит сюда, он знаком – сейчас Маврикий будет представлять товар особый. За него торговаться надо, денег не жалея…
   На палубу корабля выходит невольница. И где только Маврикий таких находит: длинноногих, стройных, груди – что два арбуза с огорода Затия-торговца. В глазах оленьих застыли страх и покорность. Смотрит, не отрываясь на толпу и уже в голове прикидывает, кто глаз на нее положил и кому улыбнуться можно. Не толстяку тому отдувающемуся – это уж точно. И не тому бородачу с маленькими злыми глазками. Такие люди – известное дело – власть любят и требуют разных изысков в постели.
   А девчонка-то совсем молода! Маврикий, видя жадность в глазах толпы, щелкает пальцами, и его помощник сдергивает с невольницы тунику, чтобы все могли полюбоваться ее прелестями. Вздох восхищения пронесся по толпе. Таких красоток поискать. Груди полные, крепкие, бедра крутые, ноги сильные: разводить их в стороны – наслаждение для мужика.
   Не спешит Маврикий назвать цену, стоит, ухмыляется в бороду. Ждет, когда напряжение раскалится. И вот когда уже ропот начинается, поднимает он вверх руку, сжатую в кулак, медлит мгновение – и выбрасывает все пять пальцев.
   Охнула толпа. Всем знакомы мерки Маврикия. Стоимость пяти быков просит он за наложницу.
   – Семь! – Несется голос сзади. Это Манас-кузнец. Богат и силен. За то, чтоб колесницу подправить, требует много золота, зато и на совесть работает.
   – Восемь! – Подхватывает Ирий-ростовщик. Перешептывается народ победнее, с завистью смотрит на местных богатеев. Кому восемь быков за наложницу отдать не жалко, а кому и на одного денег не наскрести.
   Никто не перебьет цену Ирия. Маврикий подталкивает наложницу вперед, и она идет навстречу своему новому господину. А он уже плотоядно ухмыляется, представляя как всю ночь будет вертеть ее под собой, пока сладкая дрожь не пробежит по всему телу, вгоняя мужское семя в открытые створки ее запретного плода.
   А Маврикий тем временем новую рабыню на палубу выводит. Белокожую, чернобровую, сразу видно, что кровей она благородных, пусть и не такая красавица, что первая. Но пирату известно, что тщеславие человеческое пределов не знает. Кто знает, с какого корабля снял ее Маврикий? Возможно, что и вправду она жена или дочь кого-то из сильных мира сего. Тогда выкуп за нее потребовать можно. Но сперва поразвлечься, само собой.
   Выходят на палубу пленницы Маврикия одна за другой. На любой вкус и на любой кошелек. Хромой Архидем, на которого без страха-то не взглянешь, и тот ушел со своей красоткой. Всем хороша девка, только руки левой нет – видать пираты во время абордажа перестарались. Ну, так Архидему не кухарка нужна. А поскольку товар бракованный, то и стоит он не в пример меньше.
   Еще день стоит "Аргус" в порту. Еще день Маврикий будет предлагать жителям острова самые необычные украшения и самых красивых наложниц.
   Солнце уже начинает садиться, когда пират поднимает руки вверх и трижды громко хлопает в ладоши. Это значит, что торг на сегодня окончен. Толпа начинает разбредаться. Матросы собирают в сундуки разложенный на земле товар. Но не уходит с палубы Маврикий. И не уходят с причала самые искушенные торговцы. Потому что именно сейчас Маврикий покажет им главный товар завтрашнего дня.
   Так было всегда. В прошлом году он вынес на палубу огромный изумруд. И заходящее солнце тысячами огней отразилось в его гранях. В позапрошлом году Маврикий выкатил бочку доброго вина, одной капли которого хватало, чтоб голова закружилась и перед глазами начинали появляться прекрасные девы, бесстыдные в своей наготе и алчные до любви.
   Что преподнесет Маврикий сегодня? За какой товар завтра начнут соперничать самые тугие кошельки острова? Молчит Маврикий, ухмыляется в бороду. Он мастерски испытывает терпение местных богачей. Вон подпирает стенку незаметный малый. Это посланец самого басилея. А в сторонке от него сидит на земле старый дед с хитрыми глазами. То наставник басилеевского брата. А мальчишка, наголо выбритый – посланник судьи.
   Сами властители на пристань не приходят. Им негоже показываться на глаза народу в такое время. Посланники доложат о дорогих товарах, а то и сами что купят.
   Маврикий молчит. Молчат и терпеливые покупатели. Но наконец он кивает – и на палубу выводят обнаженную смуглую невольницу. Восхищенный вздох проносится по берегу. Природа сыграла злую шутку или мать невольницы встретилась с чужеземцем – неведомо. Но по смуглым плечам девушки рассыпаны волосы медового цвета.
   Невольница не просто красива. Она обворожительна. Ее тугие крупные груди с пятнами сосков колышутся при каждом шаге. Ее плоский живот едва заметно поднимается при каждом вздохе. Ее глаза смотрят покорно, но в их глубине заметен тот огонь, что может стать и причиной страсти, и причиной гибели.
   Рядом с гигантом Маврикием невольница смотрится совсем как ребенок. Росту в ней – чуть больше трех пекисов. Но тело удивительно пропорционально. Такими высекают из мрамора богинь. Такие смертные соблазняли самого Зевса.
   Сладострастный стон слышен из темного угла. Мальчишка, посланник судьи, не выдержал сладкой истомы и изверг семя прямо на хитон. Ухмыльнулись мужчины. Парень-то еще и во взрослые не подстрижен, а туда же – к Маврикию на торг собрался! Впрочем, глядя на то, как стоит басилеевский гонец, видно, что он тоже возбудился.
   Маврикий поворачивает невольницу то одним боком, то другим, чтобы покупатели посмотрели на нее как следует, полюбовались каждым изгибом дивного смуглого тела. Хороша девица, хороша! И по тому, как долго Маврикий на палубе ее держит, понятно, что цену запросит за нее высокую.
   Жаркий месяц гекатомбеон высушил губы пленницы. Быстрым движением юркого розового язычка она облизывает их. И в одном этом движении больше страсти и желания, чем в развратном танце Гастии, торгующей своим телом каждый день на городском рынке.
   Дождавшись, когда терпение ожидающих на причале накалится до предела, Маврикий протягивает перед собой открытую ладонь. Единым вздохом отвечают ему мужские рты. И этот знак им известен. Пленница воистину редчайший товар. Она – девственница. Уберег ее Маврикий и от головорезов своих, и от своей похоти.
   Кивает пират – и пленницу уводят. А вслед за ней, подождав немного, уходит и сам Маврикий. Закончен показ товара. А значит, гонцам пора возвращаться в дома к своим хозяевам. Пусть посидят богатеи, посчитают свои сбережения. Ведь цену завтра заломит пират такую, что далеко не каждый позволит себе раскошелиться.
   Расходятся с пристани последние покупатели. Ночная мгла окутывает город. На носу корабля зажигается факел. И в отсветах пламени видно, как крадучись, по палубе передвигается огромная фигура.
   Маврикий.
   Куда так бесшумно движется он, словно вор, по своему кораблю?
   У дверей одной из кают он останавливается, шумно вздыхает и долго возится с тяжелым засовом. Видимо, корабельная комната предназначена для пленников особого сорта: обычно морские разбойники всех в трюм кидают.
   Часовой, что сидит возле факела, зашевелился – и замер Маврикий. Но нет: напрасно его волнение, страж спит. Маврикий ухмыляется: недаром крепким вином сегодня поил своих пиратов от души.
   Он отпирает дверь. На полу комнаты лежит медоволосая рабыня. Маврикий тяжело дышит. Его руки сжимаются и разжимаются, словно он уже играет с полной грудью пленницы.
   Она открывает глаза. Проснулась. Маврикий улыбается ей, но как-то робко. Это не обычный оскал пирата, уверенного во власти над своим пленником. Ее губы раскрываются и словно легкое дыхание срывается с них едва слышный шепот.
   Маврикий качает головой. Он не понимает ее. Он, знающий три десятка различных языков и наречий, умеющий легко понять любого матроса, бороздящего эти моря… Увы – язык рабыни для него остается загадкой.
   Она плавно поднимается к нему и делает шаг навстречу, одновременно сбрасывая с себя одеяло. Обнаженная, она стоит перед ним и пристально смотрит в глаза. Потом снова опускается на пол и манит его рукой.
   – Я не могу… – Едва слышно бормочет Маврикий. – Не могу… Это все моя жадность. Я обещал им девственницу, а слово мое сильней, чем все ветры Эола…
   Уже не отдавая себе отчет, он опускается рядом с ней и начинает гладить ее волосы, руки, грудь…
   Она привыкла. Уже не первую ночь Маврикий приходит к ней и говорит на незнакомом языке. Что хочет этот угрюмый великан? Ее тела? Но она лежит распростертая перед ним и готова доставить любое наслаждение пирату, лишь бы только он не отдал ее на растерзание своим матросам. Ведь она видит, какими глазами провожают ее. И она помнит того гребца, который не выдержал испытания похотью и ворвался к ней в каюту. На ее крик прибежал Маврикий и одним ударом кулака убил несчастного сластолюбца.
   Маврикий весь дрожит. Она нежно улыбается ему и касается рукой его набедренной повязки.
   Когда-то, – кажется, что давным-давно, а на самом деле всего год назад – старшая подруга научила ее многим секретам женского коварства. Тогда ей казалось, что эти ухищрения не понадобятся никогда. Но судьба распорядилась иначе.
   Член Маврикия огромен. Сам пират удивленно взирает на нее. Она улыбается и показывая пальцем на себя говорит свое имя: «Аэль».
   Маврикий качает головой. Он снова ничего не понял. Но сейчас это и не нужно. Аэль видит, как он мучается каждую ночь, но до сих пор не понимала причины этих метаний. Но сегодня, когда он вывел ее, нагую, на палубу, ей все стало ясно.
   Аэль улыбается. Пират хочет получить за нее много слитков золота? Ну что ж, она может доказать ему, что стоит намного дороже.
   Девушка наклоняется над его чреслами и нежно берет член в рот. Маврикий удивленно смотрит на нее: еще ни разу за свои тридцать пять лет пират не сталкивался с такой лаской. Он привык вторгаться между раздвинутых женских ног и спустя пару-тройку движений устало откидываться назад.
   Аэль начинает медленно ласкать языком его пенис. А потом она обхватывает ротиком весь член пирата и начинает посасывать его, словно первую клубнику у себя на родине. Маврикий громко стонет. Он испытывает ни с чем не сравнимое наслаждение. Аэль отодвигается и хитро смотрит ему в глаза. Потом поворачивается спиной и изящно выгибает спину.
   Маврикий озадачен. Девушка раздвигает ягодицы и показывает пальцем на свой анус. Пирату, несомненно, доводилось так развлекаться с девицами, но он представить себе не может, чтобы сама пленница добровольно предлагала ему эту утеху. Неуверенно он подходит к ней и начинает гладить ее спину.
   Аэль оборачивается через плечо и тепло улыбается. Этого Маврикий не выдерживает – и через несколько мгновений маленькая каюта наполняется сладкими стонами мужчины и женщины.
   …Маврикий страстно целуется со своей пленницей, кусает ее губы, сминает могучими руками хрупкое тело…
   И в какой-то миг он понимает, что готов променять все – свое положение, свою власть, свою силу – на одно-единственное мгновение.
   – Аэль, – хрипит он, раздвигая ее стройные ноги. – Аэль…
   На следующее утро басилей острова застыл перед открытым окном. Тихо помянув дары Диониса, которыми вчера злоупотребил, он протер глаза. Перед ним расстилалась пустая пристань. Ни кораблей, ни покупателей…
   – Акесий, Цербер тебя разорви! – Рявкнул он.
   Испуганный раб высунулся из-за колонны.
   – Акесий, что ты говорил мне про невольницу с волосами цвета меда?
   – О благороднейший… – Лепечет раб.
   – Скройся с глаз моих!
   Раб, поклонившись, уходит. Но у самого порога оборачивается и всматривается зорким взглядом в морскую даль. Там, на горизонте, темнеет маленькая точка. Акесий сокрушенно качает головой. Что-то подсказывает ему: корабль Маврикия в последний раз появился в порту.
   … А морские волны словно тоже прощаются с кораблем, нападая на песок и медленно уползая обратно, снова и снова шепча одно слово:
   «Аррргуссс… Аррргусссс… Аррргусссс»
 

Примечание

 
   Басилей (василевс) – в Древней Греции правитель небольшого поселения, глава племени или союза племён, избираемый или обладающий наследственной властью.
   Пекис (локоть) – древнегреческая мера длины, 0,46 м
   Гекатомбеон – середина июля – середина августа.

   Белое.
   …Когда-нибудь потом, много-много лет спустя, уже найдя в черных, как смоль, волосах, первые седые ниточки, проводив в школу младшего сына и сидя перед камином с бокалом густого красного вина, ты будешь вновь и вновь прокручивать в голове эту дату. И каждый Новый год, когда артиллерия бутылок шампанского дает первый январский залп, ты будешь поднимать бокал за совсем другой праздник. Свой, личный, сокровенный. Тот, с которого ты отсчитываешь себя, как женщину. Страстную, горячую, ненасытную.
   Когда-нибудь потом, оглянувшись назад, и поняв, что уже вряд ли сосчитаешь всех мужчин, перебывавших в твоей постели, ты честно признаешься себе, что из всех них единственным остается только тот. Первый. Хотя многие скажут тебе, что это глупо…
   Но это будет потом. А сейчас…
   Черное.
   Ох, как же мне паршиво, как же мне паршиво! Ненавижу праздники. Ненавижу. Нет, не так. По слогам, четко разделяя черточки между буквами, так, чтобы каждый звук ложился тяжелой каплей инквизиторской пытки. НЕ-НА-ВИ-ЖУ.
   Особенно три. Самых веселых. День рождения, восьмое марта и Новый год. Именно в этом порядке. Какой идиот сказал, что дата рождения – это весело? Ну, по детству, это, конечно, замечательно – подарки, торты, веселая мама и относительно трезвый отец… Потом приходит понимание того, что все это, по сути, та же бутафория. И никому не интересно, сколько лет тебе стукнуло, и приходят к тебе "по обязанности". А в семнадцать хочется просто никого не видеть. Зарыться под подушку, закусить губу и не вылезать из-под одеяла до тех пор, пока не закончится эта суматоха с бесчисленным количеством родственников и прилизанных подружек.
   Как же так, доченька, ты не хочешь видеть дядю Леню и тетю Люсю? Но они так за тобой соскучились! А почему ты не пригласила Машу? Не хочешь видеть? Ты обидишь девочку, она же так хорошо к тебе относится. Как? И Коленьки тоже не будет? Нет-нет! И даже не думай! Я сама ему позвоню, извинюсь за тебя, и скажу, что ты просто запамятовала.
   Семнадцатилетние вообще стало для меня пыткой. Когда в двери ввалился Николай, чуть не завыла. Господи, как же я ненавижу этого хлыща! Он тогда только разменял третий десяток, но все мамаши были готовы заглядывать ему в рот с утра до ночи. Ну как же! Красавчик, умница, надежда университета! Папа недавно подарил ему "Фольксваген Пассат", и даже сделал разрешение на проезд по центральной магистрали. Если бы я рассказала маме, какое на самом деле это ля мерде, ваш Коленька…
   Нас познакомили в театре. Местное театральное светило маэстро Ликов, вернувшись из европ, принял участие в спектакле. Кажется, это были вариации на тему "Золотого осла". Режиссировал сей бред известный авангардист Поклювский. Ликов и Поклювский… Сиреневое и зеленое… Брр! Ножом по стеклу. За то, что Поклювский сделал с Апулеем, мучится ему на том свете долго, чуется мне… После первого акта меня чуть не стошнило от этого издевательства над классикой. А в антракте мамаша подвела ко мне благоухающего французским парфюмом прилизанного юношу со скучающим взглядом.
   – Алиночка, это Коля, – защебетала маман. – Сын Василия Павловича. Ну, вы тут почирикайте, а я, Николай, еще хочу пообщаться с вашими родителями.
   Коля откровенно раздевал меня взглядом. В пятнадцать с половиной у меня уже была хорошо развитая фигура. Особенно мужики пялились на мою большую упругую грудь, доставшуюся всей нашей женской линии в наследство от прапрабабушки, бывшей, кажется, крепостной крестьянкой у одного обрусевшего француза. Подозреваю, что мсье сильно облагородил породу той деревеньки. В том числе, и семейство Сапожкиных, из которого вела свой род прародительница.
   Проведя предварительное визуальное исследование, Николай, видимо, решил сразу взять быка за рога, и взяв меня под руку, принялся водить по периметру первого этажа, разглагольствуя на всевозможные темы, и желая, видимо, произвести на меня впечатление своей эрудицией. Впоследствии, впрочем, я выяснила, что этот монолог был давно отрепетирован и выучен наизусть.
   К несчастью Коленьки, мой папа, человек суровых правил, постарался впихнуть в пятнадцатилетнюю доченьку слишком большое количество энциклопедических материалов. Поймав Николая на паре откровенных ляпов, я уже откровенно над ним издевалась, широко раскрыв синие глаза и хлопая длинными ресницами. Коля, по всей видимости, давно не видел такого неприкрытого восхищения, поэтому разливался соловьем.
   Уж не знаю, по какой причине антракт растянулся вместо пятнадцати минут на добрых полчаса с хвостиком, но все это время я была вынуждена слушать разглагольствования Коли. Когда раздался первый звонок, я взяла своего нового знакомого за локоть, и приблизив губу к самому его уху, интимно прошептала, постаравшись влить в свои слова как можно больше яда:
   – Николай, большое спасибо. Вы удивительный рассказчик. Только ради всего святого, в следующий раз, когда будете вешать лапшу на уши очередному наивному дитю, не говорите таких глупостей. Авторство "Тихого Дона" подвергалось сомнению задолго до восемьдесят пятого года. Назвать Новый Свет в честь Америго Веспуччи предложил не король, а книгопродавец Мартин Вальдзеемюллер. Ну, и наконец, если вы внимательно перечитаете Шекспира, то узнаете, что Отелло не задушил Дезедмону, а заколол ее. Душить он только ее начал, а потом, наверное, нервы сдали. В вашем образовании, юноша я нашла еще пару дюжин пробелов, но не сочла нужным обращать на них внимание. Бай-бай!
   Помахав Коле рукой, я скрылась в темноте зала.
   Вечером мама устроила форменную истерику, узнав, как обломался на мне представитель позолоченной молодежи.
   – Ты психопатка! – Орала она, чуть ли не тряся меня за плечи. – Разве можно так коверкать себе жизнь, раздавая тумаки направо и налево! Я еще посмотрю, что за быдло будет у тебя муж!
   Ой, мама… Замуж я выйду еще не скоро, это точно. Особенно после того, как у родителей обострились отношения.
   В восемнадцать я хотела уже съехать с квартиры. К сожалению, не позволили финансы. Единственное, что я поимела со своего совершеннолетия, так это официальную возможность шляться где угодно и не отчитываться перед родителями, почему после окончания утренних занятий я открываю дверь квартиры только во втором часу ночи. Бьюсь об заклад, маман уверена, что я мужиков меняю каждый день. Интересно, как она прореагирует, если узнает, что я еще до сих пор девственница? Хмм… Приколоться, что ли? Новогодний подарочек… «Здравствуй, мама, поскольку до девятнадцати я решила твердо лишиться невинности, то не проконсультируешь ли ты меня насчет противозачаточных?». Хе-хе…
   – Чтоб тебе до дома не доехать!
   Вот сволочь! Проезжавший «Джип» обдал меня брызгами предновогодней грязи из подтаявшего снега и пескопасты. Новое пальто (только месяц назад купила) покрылось мелкими серыми каплями.
   Остановился. Ну все, Алина Павловна, припрыгали. Готовьтесь обороняться. Сейчас оттуда вылезет очередной толстолобик и начнет гнуть пальцы. Дернуть отсюда, что ли?
   – Девушка, простите, ради всего святого!
   А, ну этот дешевый прием нам известен. Сначала нагадить, потом извиниться, потом пригласить прокатиться, ну и так далее… Господи, какие они убогие на фантазию…
   Парнишка, кстати, на нового русского совершенно не похож. Джинсовый костюм недорогой, но хорошо сидит на ладной фигуре. Ой, да какой он парнишка! Мужик. Лет под тридцать. Однако взлохмаченность и улыбка до ушей придают ему какой-то мальчишеский вид.
   Алина, Алина! Осторожно! От этого субъекта за километр несет обаянием. Как известно, от грамотной улыбки до постели – один шаг.
   Елки-палки! Я не могу сделать серьезное лицо и тоже улыбаюсь. Тактическая ошибочка, знаете ли…
   – Извините, я не водитель этого драндулета. Просто шеф немного… ну, перебрал… А из всей компании я один непьющий. Так я за рулем в последний раз сидел года три назад. А «Джип» так вообще в первый раз веду. Ну… Если это вас как-то утешит… – Он лезет в машину и вытаскивает оттуда огромный букет роз. Ничего себе… – У шефа день рождения как раз под Новый год выпадает. А у него дурная привычка цветы в машину грузить, но домой не завозить. Держите.
   Из машины послышался полурев-полухрюканье. Видимо, шеф начинал просыпаться.
   – Леха! Леха, мне плохо!
   – Николай Васильевич, я вас сейчас выведу.
   Понятно. Моего нового знакомого зовут Алексеем. А его шефа – совсем как Гоголя или… О нет, только не это! Из машины вывалился пьяный Коленька. Однако он раскабанел. Давненько его не видела.
   Коля поднял на меня мутный взгляд, а потом скрючился в три погибели, обняв березку и жалуясь на обильный новогодний ужин. Разогнувшись, он долго пытался на мне сфокусироваться.
   – А я это… Я тебя знаю! – Заплетающимся языком проговорил он. – Только не помню, откуда. Но это неважно. У меня седня эта… день варенья… Хошь, подарком бушь?
   Раскрыв объятья, он двинулся в мою сторону, обдав перегаром. Я легко ушла в сторону, сделала подсечку и не без злорадства наблюдала, как он пытается подняться на ноги.
   – Ах ты, су… суч… – Выругаться ему не удалось: новый приступ рвоты остановил словоизлияния.
   Я развернулась, намереваясь поскорее убраться куда-нибудь подальше. Но далеко уйти мне не удалось. Неожиданно проворно для своей комплекции и нетрезвого состояния Коля рванулся на четвереньках ко мне и сильно дернул за полу пальто. Я не устояла на ногах и через мгновение уже лежала под его массивным телом.
   – Ну, раз ты сопротивляешься, это тоже неплохо, – промычал Коля, одной рукой надавив мне на горло, а другой уже пытаясь расстегнуть пуговицы. – Щас мы тебя прямо здесь и поимеем! И ментов не зови, все равно я депутат, со мной хрен че сделают!
   Скверно. Он трезвел на глазах, и это было очень, очень плохо. Мне явно не справиться с этим озверевшим самцом, а ведь их двое. Вместо крика из сдавленного горла у меня вырвался только сип.
   – Стонать пытаешься? – Хмыкнул Николай, резко рванув пуговицу на юбке и запустив пятерню мне между ног.
   Я чувствовала, что теряю сознание. Прием с перехватыванием шеи стар как мир, он надежно фиксирует жертву и потихоньку ее вырубает, а там с бесчувственным телом можно делать все, что угодно. Меня как-то учили вырываться из этого захвата, но как же…
   Неожиданно я услышала звон разбитого стекла. Хватка Николая ослабла, и я судорожно хватанула ртом воздух. Потом все-таки ненадолго отключилась.
   Очнулась я на переднем сиденье "Джипа". По моему внутреннему секундомеру, без сознания я провела не более пяти минут. Машина стояла на месте. Сзади я услышала сопение и невнятное бормотание. Оглянувшись, увидела Лешу, запихивающего на заднее сиденье своего шефа. Голова Коленьки была перемотана шарфом, по виску стекала тонкая струйка крови. В салоне стоял густой запах дорогого спиртного.
   – Ой-йоо… – Это все, что я смогла произнести.
   – Коньяк жалко, – мрачно констатировал Леша. Еще раз посмотрев в окно, я заметила лежащую на тротуаре разбитую бутылку "Наполеона". Понятно. Такой удар череп Коленьки выдержал, но не без последствий.
   – И как же ты теперь… – Непонятно по какой причине я начала волноваться за Алексея.
   Он с буддистским спокойствием пожал плечами.
   – Я сомневаюсь, что он вообще что-нибудь вспомнит. В крайнем случае, спишу все на выходки хулиганов. Или что твой муж вас увидел. – В его глазах промелькнула злорадная искорка. – Кстати, любопытная идея…
   – А ты недолюбливаешь своего босса, – не преминула съехидничать я.
   Алексей промолчал. Сев за руль, он некоторое время барабанил пальцами по рулю.
   – Где живешь? – Спросил он, включив зажигание и плавно выезжая на дорогу.
   – На Горького.
   – Далековато… Тогда извини, сначала шефа завезу домой. Это рядом.
   – А чего извиняешься-то?
   – Чтоб ты не подумала чего лишнего, – отрезал он зло.
   Ого! А ведь он прав. Мужик, везущий меня на хату неизвестно куда, вызвал бы гораздо больше подозрений. Не дурак. Определенно не дурак. А значит, вдвойне опасен. Ладно, посмотрим… На полном ходу из машины не выскочишь, остается только надеяться, что он оставит дверь открытой, когда потащит Коленьку в дом.
   Прислушавшись к себе, я с удивлением заметила, что не нервничаю. Хотя казалось бы…
   Минут через семь "Джип" припарковался возле шикарной девятиэтажки. Неплохо живет Коля, очень неплохо. Впрочем, какое мне до этого дела.
   Пыхтя и ругаясь, Леша вытащил шефа из машины.
   – Подожди, пожалуйста, я быстро, – кивнул он мне и поволок Николая к подъезду.
   Я закрыла глаза и попыталась напрячь интуицию. Это либо очередной дешевый трюк, либо…
   Бросить в машине незнакомую бабу, оставив ключи в зажигании – смело. Если бы умела водить, возможно, давно бы отъехала на пару кварталов от греха подальше.
   Выйти из "Джипа" и потопать домой? Ну что ж, тоже вариант.
   Но все-таки… Что меня держит? Что? Я запустила руку в карман и выудила монетку.
   "Решка – остаюсь, орел – выхожу и бегу отсюда", – подумала я. Выпал орел. Пожав плечами, я вышла, хлопнув дверью так, что стекло задребезжало.
   – Не надо…
   Он появился сзади совершенно бесшумно. Я вздрогнула. Леша стоял в трех метрах от меня, разведя руки в стороны. Не то ловить собрался, не то показывал, что безоружен.
   – Давай, я все-таки тебя отвезу. В новогодний вечер пытаться поймать тачку – это безумие, а до остановки не близко. Пока дойдешь… Да еще и в таком виде!
   М-да… Выгляжу я и впрямь не товарно. Грязное пальто, на горле, кажется, будет синяк, правая щека саднит. Просто мечта для скучающей милиции и пьяного хулиганья.
   – Хрен с тобой, золотая рыбка! Поехали. Горького, сто семнадцать. Это возле магазина "Либидо".
   – Интересно, что там продают, – усмехнулся он краешком губ. – Впрочем, я когда-то занимался коммерцией, такого понасмотрелся! Кто увидит красивое слово – сразу хочет его к фирме своей пришпилить. Один кадр запал на слово "Гетера". Потом ему объяснили, что это значит. Чуть конфуз не вышел. Тем более, что по идее, эта контора должна была стать брачным агентством. И рекламный слоган лежал уже у него на столе. Сам, видать придумывал. "Гетера". Счастье вашей семьи в руках профессионалов".
   Я не выдержала и заржала.
   Он оказался очень легким и остроумным собеседником. С ним было хорошо. Пока мы ехали, успели обсудить пару-тройку последних книжных новинок, старое итальянское кино, достоинства китайской кухни… Проклятье! Я понимала, что не хочу выходить из машины.
   Алина, Алина, что с тобой происходит! Будь благоразумной!
   Уже пять минут мы ехали молча. Включив радио, я попрыгала по станциям.
   "You make me real", – отозвался моим мыслям вечно живой Джим Моррисон.
   В бездну благоразумие!
   Я повернулась к нему.
   – До полуночи остается совсем немного, – мой голос прозвучал гораздо ниже и хриплее, чем я хотела.
   Он резко ударил по тормозам. Шины взвизгнули. Машину вынесло на обочину. Внимательно вглядевшись в его глаза, в побелевшие костяшки пальцев, судорожно сжимавшие руль, буквально физически ощутив его напряжение, я поняла, каких усилий ему стоит сдерживать себя и не скатиться в банальное хитросплетение липкой паутины фраз.
   Шумно выдохнув, Алексей развернулся ко мне.
   – Послушай…
   – Алина, – подсказала я.
   – Послушай меня внимательно, Алина. Очень внимательно. Я всегда был честным человеком, хоть это и неправильно по современным меркам. Поэтому не люблю разных дипломатических экивоков. Мы оба знаем, что такое Новый год, и знаем, что не знаем друг друга, и… – Он зло стукнул по рулю кулаком. – Тьфу! В словах путаюсь. Нет, бред какой-то… Я не хочу делать глупостей. Ни с собой, ни с тобой. Но не хотеть тебя я не могу. А будет все это выглядеть…
   – Мерзко и банально, да? – Усмехнулась я. – А у нас с тобой много общего, Лешенька. Очень много. Мы играем с миром в странные игры. Вроде как и масок надевать не хотим, а в то же время эта наша открытость миру и есть своя маска. Ведь я тоже… честная. И злимся мы сейчас – оба. Хоть и метания наши покажутся современному человеку излишними и глупыми. Сидят двое, оба хотят, оба могут, и не могут в то же время. Знаешь, в английском языке есть два вида глагола "мочь" – "can" и "may". А в русском – только одна.
   Я засмеялась.
   – Лешка, это честное слово, глупо выглядит! Никогда не думала, что рядом со своим первым потенциальным мужчиной буду заниматься филологическими изысками.
   – Так ты еще….
   – Девственница, – кивнула я. – Мне восемнадцать с гаком, так что, проблем с законом у тебя не будет. Поехали, пока я не передумала. Знаешь… Лучше согрешить и потом раскаиваться, чем раскаиваться, что в свое время не согрешила.
   – Алина… Еще один момент…
   – Я знаю. Ты женат.
   Экая я все-таки стерва! Уколола! Он откинул голову назад и прикрыл глаза.
   – Да. У меня сын. Мои уехали на праздники в горы, я к ним присоединюсь вечером первого числа.
   – Ты будешь испытывать какие-то угрызения совести?
   …Через мгновение мы уже целовались. Горячо, страстно, дико. Я подставила под его губы свое лицо, плечи, шею… "Безумие, безумие, безумие", – вертелась в моей голове заведенная пластинка. "Да, да, да!" – Отвечала я сама себе, кружась в водовороте чувств и собственного бесстыдства, когда моя рука начала спускаться ниже, ища подтверждение его страсти и желания. И получив это подтверждение, и заглянув на самую глубину колодца его глаз, я поняла, что во мне поднимется новое, незнакомое мне до сей поры чувство без имени, то, что ломает грань между мгновением и вечностью, то, что возможно, много времени спустя, я назову либо грандиозной глупостью, либо переломным моментом… А впрочем, какая мне разница до этой философии.
   – Поехали, поехали… К тебе! – Шепчу я, отстраняясь, но все еще оставаясь в его объятиях.
   … Шорох шин звучит громко, как морской прибой. Но громче его только частые ритмичные удары. Это бьется мое сердце.
   Красное.
   Что, скажите мне, более прекрасно, чем обнаженное женское тело?
   Какой звук, ответьте мне, более сладостен, чем эта фраза, сказанная полушепотом-полукриком (и как такое может произойти одновременно – вот загадка всех загадок): «Бери меня!»
   Какое движение более древне и постоянно, чем это стремление двух тел -мужского и женского, готовых слиться в едином экстазе здесь и сейчас?
   Вся страсть этого мира, вся боль и нежность, вся нега и все напряжение в один миг, в одну секунду проносящиеся перед глазами и взрывающиеся внутри – ради этого мгновения стоило жить.
   Разве я не прав.
   «Держи себя в руках. Держи себя в руках!». – Эту фразу я твержу как заклинание, пока мы поднимаемся ко мне на седьмой этаж. Лифт, естественно, не работает. Я боюсь, что руки у меня будут дрожать и я не открою замок. Нет. Вроде еще удается контролировать ситуацию внутри себя.
   Щелк! Дверь захлопывается за мной.
   Две женских руки нежно ложатся мне на плечи и разворачивают к себе. В полутемной прихожей мы целуемся как подростки, впервые дорвавшиеся до запретного плода.
   Как же мне хорошо! Господи, как же мне хорошо! Никогда не думал, что мне еще раз придется испытать это восторг, связанный не с ОБЛАДАНИЕМ женщиной, а с ПОКОРЕНИЕМ женщины, с первыми касаниями, которые служат даже не прелюдией любовной игры, а предисловием к ней.
   Теплые нежные губы касаются моего рта, ее язык играет с моим. Нам жарко.
   – Давай помогу снять пальто…
   – Скажи уж сразу: раздеться.
   – Язва…
   – А то!
   Кто сказал, что страстные любовники торопливо срывают с себя одежду, разбрасывая ее везде по углам? Неправда. Страсть тем и хороша, что позволяет растянуть каждое мгновение в наслаждение долгое, манящее, трепетное.
   – Пойдем в душ.
   Раздеваясь, она определенно играет со мной. Ведь дразнит не сама нагота, а только намек на нее. Оставшись в нижнем белье, она хватает полотенце и стыдливо заворачивается в него.
   – Отвернись!
   Стоя лицом к стене, я не могу не смотреть краем глаза в часть зеркало. Стоящее в соседней комнате, оно не может показать мне всю картину, а только отдельные запретные участки. Мелькнуло плечо… Кисть.. Босая ножка… С ума сойти, как она умеет дразнить! И делает это тонко, со вкусом, держа меня в постоянном напряжении.
   – Закрой глаза!
   Игра… Красивая, умная игра. Это умение заложено, наверняка, в каждой женщине. И к сожалению, далеко не каждая умеет воспользоваться этим даром.
   – Иди ко мне. Вслепую…
   … Мы стоим вдвоем, обнаженные, под душем. Мелкие капли на ее лице… Я собираю их губами. Нежно… Каждую. Мои руки скользят по ее телу, чувствуя нервную гибкую спину, упругую грудь, бедра, ягодицы. Наши поцелуи становятся все более и более страстными, я сжимаю ее в объятиях крепко-крепко, как будто боюсь потерять ее раз и навсегда.
   Впрочем – боюсь.
   Потерять -боюсь.
   Сейчас, когда наслаждение становится таким осязаемым…
   Я опускаюсь на колени и начинаю ласкать ее языком. С ее губ срывается сладостный стон, переходящий постепенно в пульсирующий крик.
   – Еще, еще, еще!
   Игра губ. Игра людей. Теперь уже я стою, прислонившись спиной к мокрому кафелю и наслаждаюсь каждой секундой.
   … И потом мы еще стоим под душем, остывая от первого взрыва восторга.
   – Идем! – Я подхватываю ее на руки и несу на кровать.
   – Я хочу тебя! – Это говорим мы оба. Это говорят наши глаза. Наши руки. Все наши чувства.
   И все меркнет, затормаживается, гаснет, остаемся только мы.
   И тот миг, когда я делаю ее женщиной.
   … Она лежит на моей груди и дремлет. А у меня все еще пульсирует в ушах кровь. Я снова ее хочу. И я знаю, что через некоторое время она проснется, и мы снова будем любить друг друга. Столько, сколько даст нам эта волшебная новогодняя ночь.
   – Я думала, вся простыня будет в крови…
   – Это не обязательно. Все зависит от особенностей женского организма.
   – А как же подтверждение первенства?
   Переворачиваю ее на спину и долго-долго смотрю в ее глаза.
   – Мне это не надо. Я просто хочу тебя.
   … И снова я люблю ее. Теперь уже не девушку. Но секс от этого не менее прекрасен. И когда я не сдерживаюсь, когда вздрагиваю – и прижимаю ее к себе еще крепче, то чувствую, как и внутри нее взрывается ярко-красным бутоном цветок наслаждения.
   Серебряное.
   Когда-нибудь потом, много-много лет назад, когда сеть из маленьких серебринок с висков накроет всю твою голову…
   Когда твой внук первый раз улыбнется тебе…
   Когда тебя будут называть не иначе как "мать семейства"…
   Может быть, ты скажешь себе честно, почему ты поступила именно так. Но как бы ни сложилась твоя жизнь, ты знаешь: так было надо.
   И уходя из его дома, оставив на сонных губах последний поцелуй, и закрывая за собой дверь, и идя по заснеженным улицам еще не проснувшегося новогоднего города, ты будешь тихо улыбаться самой себе.
   … И весь мир будет улыбаться тебе в ответ.
   31 декабря 2003 г.