Стихи
   Перевод с венгерского и вступление Юрия Гусева
   Янош Лацфи
   0 венгерском поэте Яноше Лацфи хочется сказать: это не человек, а феномен. Он ходячее воплощение энергии; причем не какой-нибудь, а творческой. Едва ли кто-то еще может похвастаться таким объемом — и качеством — сделанного и делаемого в литературе. Он родился и вырос в поэтической семье: отец его — Янош Ола, мать — Каталин Мезеи; оба — очень весомые имена в венгерской литературе последних десятилетий. Но на нем, сыне двух поэтов, природа вовсе не подумала отдыхать: наоборот, в нем дар родителей словно бы сложился и усилился. Янош Лацфи пишет не только стихи, но и рассказы, повести, романы, эссе, пьесы, сказки для детей, критические статьи; он много переводит. В свои сорок лет он успел выпустить восемь сборников стихов, три сборника прозы, десять книжек для детей, более двадцати сборников переводов (французских и бельгийских поэтов, в том числе Андре Бретона, Мориса Метерлинка и других). Кроме того, с 1999 года он — один из редакторов журнала "Надьвилаг" (венгерский собрат "ИЛ"). Он преподает литературу, а также теорию и практику перевода в Будапештском университете. Лацфи — один из основателей и руководителей созданного в 2003 году Союза венгерских переводчиков.
   Увидев список его литературных наград и премий (где-то к трем десяткам), я, щадя журнальную площадь, спросил у Яноша, какие из них он счи-
   © Lackfi Janos 2001, 2005, 2011 © Юрий Гусев. Перевод, вступление, 2012
   тает самыми важными; он перечислил четыре: премии Аттилы Йожефа, Ти-бора Дери, Дюлы Ийеша и Сальваторе Квазимодо; остальные любопытствующий читатель может видеть на сайте Яноша Лацфи в интернете (www.lackfi-janos.hu). Кстати сказать, Лацфи — организатор венгерского поэтического интернет-портала (www.dokk.hu).
   О том, что собой представляет поэзия Яноша Лацфи, трудно сказать в нескольких фразах; тут нужна целая статья, которую я когда-нибудь, надеюсь, напишу. А пока приведу посвященные ему слова недавно избранного председателя Союза венгерских писателей, тоже поэта, Яноша Сентмарто-ни. "Не знаю никого из современных поэтов, кто способен был бы в такой степени, как Лацфи, растворяться в семейной жизни, в маленьких чудесах "серых" будней, находя в них гармонию. У него все оживает, начинает играть, превращается в праздник. Лацфи тоже преодолевает свои жизненные конфликты, однако его умение удивляться мелочам человеческого мира, смотреть на вещи по-детски, с любовью переплавляет разнообразные вызовы жизни в симфонию".
   В самом деле — это редкое качество: уметь оставаться в нашем мире оптимистом, человеком позитивного настроя.

 
   В то утро, собираясь на работу, я топтался в тесной прихожей, проверял, не забыл ли чего,
   застегивал тяжелую сумку, а чертова собачонка так и вертелась под ногами, лезла, дурная, в каждую щель, то между сумкой и дверью, то между сумкой и моими ногами, то между моими ногами и дверью, а когда я выскочил наконец из дому, то дверью прищемил ей лапу.
   Целый день бедняга скулила, зализывая рану,
   правда, этого я не видел,
   об этом ты рассказала мне вечером.
   Ты и в то утро встала ни свет ни заря, сначала выгуляла собаку, потом обычная утренняя суета: в каждую сумку — пакет с бутербродами, пенал тетради учебники квитанции, конверт с деньгами на экскурсии, роспись в каждый дневник, завтрак, чай в каждый желудок, в куртку каждое детское тело,
   шарф на каждую детскую шею — и, выпроводив ораву за дверь, ты без сил упала на стул и задремала, собачий визг заставил тебя встрепенуться, ты услышала, как грохнула дверь, выскочила, но в зарешеченном окошке лишь маячила моя удаляющаяся тень.
   Ты не могла понять, что случилось, а мне было не до того,
   я искал в кармане ключи от машины, ты что-то крикнула мне вдогонку, но что именно, я не расслышал и на минуту замедлил шаг — вдруг ты выйдешь, окликнешь меня, спросишь, что на меня нашло, и я все объясню.
   Но ты не вышла. И всю дорогу,
   пока я крутил баранку, пока уходили назад окрестные холмы, жнивье, голые деревья, навозные кучи, растрепанные серые стога, какой-то фургон, бог знает сколько лет стоящий посреди поля и с каждым годом уходящий все глубже в землю, в голове у меня стоял этот эпизод с собакой.
   Я вел занятия,
   а за обращенными ко мне лицами студентов все маячила закрытая дверь — и собачий визг, и твой голос за дверью.
   Ты, должно быть, думаешь: я
   нарочно прищемил дверью лапу собаке,
   потому что собака — твоя,
   ты хотела ее, ты о собаке мечтала с детства,
   ты возишься с ней, кормишь, воспитываешь,
   гладишь чешешь за ушком
   собираешь в полиэтиленовый пакетик ее дерьмо, пока она носится меж кустов, тебя одну она слушается по-настоящему, да, я был все больше уверен:
   ты считаешь, это я твою ногу на самом деле хотел прищемить дверью, хотел, чтобы тебе было больно,
   чтобы ты скулила, хромая, да, я тебя во всем обвинял, но и себя обвинял во всем.
   Я понимал, надо всего лишь поднять пластмассовую телефонную трубку, такую легкую,
   пустую внутри,
   и, вертя в пальцах скрученный спиралью шнур, сказать несколько слов;
   ведь куда легче поднять эту трубку, чем целый день тащить на плечах невидимый мешок, набитый невидимыми, но ужасно тяжелыми кирпичами, но я чувствовал, что пустая трубка залита внутри каким-то невыносимо тяжелым сплавом, и поднять ее сейчас — труднее всего...
   Мешок у меня на плечах
   полон был дурацкой мстительностью, мучительной болью; ладно, думай еще какое-то время,
   что я это сделал намеренно, пока я не скажу: нет, что ты, да ничего же подобного; мешок полон был нашими с тобой глупыми, абсурдными недоразумениями, вес его к вечеру так натрудил кости жилы все мое тело, что, когда ты открыла мне дверь, я бы просто рухнул, не поддержи ты меня
   и не отыщи я губами точки живительного тока на твоей шее щеках на лбу на губах
   и на теплых зажмуренных веках.

 
   Есть у меня дом и родня,
   Нож перочинный есть у меня,
   Яблок в саду уродилось — не счесть,
   Много червивых, но все-таки — есть;
   Шлепанцы возле кровати стоят,
   Есть в холодильнике ножки цыплят,
   Если продуло меня невзначай,
   Есть, кто заварит липовый чай;
   Четверо есть малышей у меня (То-то бывает утром возня!),
   Четверо ротиков кашку жуют,
   Нужен детишкам покой и уют;
   В доме есть погреб, там тихо, темно,
   В погребе — бочки, в бочках — вино,
   Есть виноградник на ближней горе,
   Есть где футбол погонять во дворе,
   Есть, слава богу, питье и еда,
   Радости есть, и бывает беда,
   Боженька есть, чтобы в горе помочь, Солнце в окошке и темная ночь,
   Есть раскладной, но удобный диван, Кресло, у кресла — старинный кальян, Рядом — камин, где поленья трещат,
   Мой, а не Ноев, ковчег, Арарат;
   В старенькой “шкоде” чихает мотор, Ветер примчался с заснеженных гор, Птицы щебечут в кустах под окном,
   Друг заглянул — посидеть за вином;
   Есть вдохновенье — стихи сочиняй,
   Темы и рифмы — хоть отбавляй,
   Письма, звонков телефонных трезвон, Просьбы, заказы с разных сторон.
   Планы — без счета, время — в обрез (Все-таки лучше с работой, чем без); Кеды, ракетка, спортивный прикид,
   К вечеру — зверский есть аппетит,
   Ужин, а после — блаженный покой; Дверь, в ней — пролом, как оскал: я ногой В ярости выбил его как-то раз...
   Кран разболтался? Потёк унитаз? — Кликнем сантехника: мол, почини; Ящики разной величины В доме нужны, без них — как без рук:
   Тут, скажем, гвозди, там — гайка, шуруп; Надо бы новый купить молоток,
   Нужен горшок: засыхает цветок;
   Ручку пора поменять у двери:
   Эту — приделай, ту — убери;
   Дом — как матрешка, в которой нет дна: Вроде конец — ан ещё есть одна...
   Я ли тащу этот дом на спине,
   Он ли опорой является мне... Собственность нас, как лавина, несет — Под гору, в бездну ли — или вперед?

 
   Я заглянул в трамвайное депо там было тихо чисто и светло
   так в церкви пред священными дарами замрет внезапно с круглыми глазами
   мальчишка-сорванец про все забыв и я перед депо стоял застыв
   там густо-желтые вагонов туши лежали грузно как киты на суше
   и лился словно пенный водопад из окон зарешеченных закат
   закончив день усталые трамваи людей домой доставивши дремали
   а дома шлепанцы газета бутерброд какой-то фильм по ящику идет
   но освещенных окон вереница
   без рельсов все равно в зенит стремится
   не зря руками дуг небесный корм из проводов весь день сбирал мотор
   закрылись створы с громом стопудовым а я остался в сумраке медовом.

 
   не знаю сам я над собой однажды поднимусь ли и поплыву ль гребя горстями облачные мюсли
   сам из себя я вырастал красивый и здоровый и сам себе дорожкой стал почетною ковровой
   я сам старательно в себе тугим узлом завязан чтоб равнодушия вовне не вырвалась зараза
   сам на тройной замок себя я запер прочно гляжу на мир одним глазком из скважины замочной
   депешу я себе домой пришлю с уведомленьем не жди мол не приду к себе на день рожденья
   себя бы из себя давно без сожаленья вынул и выбросил к чертям пустую половину укроюсь сам в себе в надежнейшей из норок чтоб не навлечь беду на тех кто мил и дорог
   себя не стану я точить до остроты кинжала чтоб не поранило других убийственное жало
   сам бы себя без лишних слов взвалил себе на плечи себя понес бы хоть в огонь хоть в газовые печи
   я сам себе давно учусь лишь осторожно верить себя безжалостно зажав как палец в створке двери

 
   Порою думаю с тоской:
   эх, быть бы мне простой доской,
   пускай обычным горбылем, пускай сучки, кора на нем,
   но, чтобы место было мне в чуланной, например, стене,
   плечами стреху подпирать, в косом дожде отсыревать,
   сушиться в солнечные дни, а у земли чернеть и гнить,
   пускай ползет лишай и тлен вверх по лодыжкам, до колен,
   пускай отвалится кора, где был сучок, теперь дыра,
   а где-то, может, к ноябрю пусть в печке я дотла сгорю.

 
   Себя всё меньше раздаю.
   Все чаще злюсь, судьбу кляня.
   Как перст, один в толпе стою.
   Кто от меня спасет меня?
   Наполнен камешками рот —
   И все проворней мой язык:
   В словесной толще, умный крот, Рыть коридоры он привык.
   Теперь все чаще в немоте Сижу, в обиду погружен.
   Лишь глухо звякнет в пустоте —
   В церковной кружке — слова звон.
   Когда клокочет гнев в груди, Бывает, бью посуду я.
   Потом блуждаю посреди Осколков-блесток бытия.
   Когда в душе моей покой,
   Себя из тысячи кусков,
   Как паззл, задумчивой рукой Часами собирать готов.