Трудно сказать, где они познакомились. Вероятней всего, в какой-нибудь очередной командировке.
   Братья Клюевы и Тархунский работали в разных организациях, но их объединяла общая профессия. Все трое именовались «толкачами».
   Изобретатель этой странной профессии не оставил следа в истории, благоразумно пожелав остаться неизвестным, но самое изобретение оказалось удивительно живучим.
   Мы просим любезного читателя представить себя в роли директора предприятия.
   Предприятие ждет не дождется груза из пункта Н. Однако в пункте Н. с отправкой груза не торопятся. И здесь на сцене появляется «толкач». С долгосрочной командировкой в кармане «толкач» отбывает в пункт Н., имея целью: подтолкнуть, поднажать, провернуть, продвинуть.
   Дальнейший успех операции зависит исключительно от способностей «толкача».
   Здесь мы вынуждены приоткрыть завесу над отдельными моментами личной жизни командированных «толкачей».
   Обладая большим количеством свободного времени, «толкачи» распоряжаются таковым по-разному. Одни, имеющие тяготение к культуре, посещают театры, стадионы и концертные залы. Другие же (меньшая часть), пользуясь свободным временем, совершают переезды в низменных, точнее сказать, в корыстных целях.
   Лица, упомянутые в начале нашего повествования, относились ко второй группе.
   Занесенные командировкой в некий благодатный городок, братья Клюевы и Тархунский совещались в тесном гостиничном номере.
   — Друзья, — сказал Тархунский, — пункт Н. задыхается без чайной посуды. Этому же пункту необходима мануфактура. Габардин и сервизы мы отгрузим отсюда и отправим, скажем, в…
   — Минуточку, — сказал Клюев-старший, — интересно, как мы это будем грузить?
   — Погрузим нормально.
   — Нормально?.. Патефонные пластинки мы уже грузили нормально. А что было потом?
   — Да… — вздохнул Тархунский.
   История с пластинками еще жила в его памяти. При проверке железнодорожники обнаружили в поклаже братьев Клюевых и Тархунского три сотни пластинок одного наименования. Попытка объяснить сие страстной любовью к музыке вообще и к данной мелодии в частности успеха не имела. Пластинки были изъяты, и меломаны чудом избежали возмездия.
   — Как же мы будем грузить товар? — повторил вопрос Клюев-старший.
   — А если «подмазать» багажную инспекцию? — грубо предложил Клюев-младший.
   — Это не выход, — сказал Тархунский. — Забыл, что случилось, когда ты пытался сунуть багажному работнику в Сызрани флакон одеколона? А?..
   — Да, — горестно усмехнулся Клюев-младший. — Было довольно неприятно…
   — Что же нам делать? — спросил Клюев-старший, отличавшийся скудостью фантазии.
   — Греют сейчас за спекуляцию, — скорбно заметил Клюев-младший, — просто кошмар!..
   — Не надо ставить точки над «и», — сказал Тархунский. — Я придумал. Братья, мог у вас быть дядя?
   — При чем здесь дядя?
   — Мог ваш дядя скоропостижно скончаться? Мог!.. Так повезем вашего покойного дядю хоронить на родину.
   — Что-то я ничего не пойму, — сказал Клюев-старший.
   — А, я все понял, — сказал Клюев-младший. — Здорово придумано. — Он подмигнул Тархунскому, глаза которого горели неистовым огнем.
   — Решено! — властно сказал Тархунский. — Повезем хоронить вашего покойного дядю.
   — А почему именно нашего? — осторожно спросил Клюев-старший. — Может быть, лучше твоего? — добавил он, разобравшись наконец в хитроумной комбинации Тархунского и надеясь свалить всю ответственность на плечи инициатора.
   — Один сирота — пустяк, а двое — это уже большое горе. Даже железнодорожники — и те плакать будут.
   — Ну, кто будет плакать, это пока неизвестно, — неуверенно сказал Клюев-младший, — но все же покойный дядя, я считаю, должен пройти.
   На следующее утро на вокзале появилась скорбная процессия. Братья Клюевы несли большой гроб. Они сгибались от усилий, и человеку со стороны было трудно понять, что больше тяготит несчастных: тяжесть праха или горечь утраты? За гробом с венком шел печальный Тархунский. Венок украшала муаровая лента с трогательной надписью: «Спи спокойно, дорогой дядя! Мы вечно будем тебя помнить. Спи спокойно. Наша любовь с тобой. Спи спокойно».
   Назойливое повторение фразы «спи спокойно» свидетельствовало, с одной стороны, о явном беспокойстве осиротевших братьев, а с другой стороны — об отмеченной уже нами скудной фантазии Клюева-старшего, который являлся автором эпитафии.
   Когда процессия подошла к товарному вагону, Тархунский взглянул на гроб и вздрогнул.
   — Степа, — тихо сказал он Клюеву-старшему, — интересно, кто это написал?
   Братья опустили драгоценную ношу. На боковой стенке гроба рукой Степана Клюева было написано: «Не кантовать», — а на крышке начертано: «Верх». Это являлось явной перестраховкой, так как вряд ли кому-нибудь могла прийти в голову сумасбродная мысль ставить прах «на попа».
   Тархунский не стал ждать объяснений и прикрыл надпись венком.
   Гроб установили в товарном вагоне. Весь день и всю ночь несли бессменную вахту у гроба «осиротевшие» братья.
   Тархунский находился в соседнем вагоне. На одной из стоянок он вдруг услышал пение. Клюев-старший проникновенно вопрошал:
   — «Где ж вы, где ж вы, очи карие?..»
   Тархунскому пришлось срочно вмешаться и пресечь кощунственное песнопение, попутно объяснив удивленному проводнику, что горе по поводу тяжелой утраты помутило разум старшего из сирот.
   На станции назначения дверь вагона открыли и гроб вынесли на платформу. Горе братьев не поддавалось описанию. Вспышка родственной скорби была особенно шумной, когда у гроба остановился человек в железнодорожной форме, лицо которого показалось Тархунскому знакомым.
   «Где-то я его видел или он меня?» — подумал Тархунский.
   Железнодорожник ознакомился с надписью на ленте и снял фуражку.
   — Молодой человек был? — спросил он с участием.
   — Безвременно скончался, — грустно сказал Тархунский.
   — Девяносто лет, — бухнул Клюев-старший и, поняв, что дал маху, на всякий случай заплакал.
   — Отчего умер? — спросил железнодорожник, надевая фуражку.
   — От гриппа, — сообщил Тархунский. Железнодорожник покачал головой и, удивившись
   размерам гроба, спросил:
   — Видать, крупной был комплекции?
   — Гигант, — уверенно сказал Тархунский, вспомнив о тяжести гроба, — богатырь.
   — Понятно, — сказал железнодорожник, — понятно… — Он вдруг наклонился и, багровея от усилий, приподнял гроб. — Тяжелый дядя, — сказал он, и в глазах его сверкнули холодные огоньки.
   — А у него под конец водянка была, — пояснил Тархунский. — Страшно мучился парень.
   — Какой парень?
   — Дядя, — пролепетал Тархунский, чувствуя близость катастрофы, — мы его в шутку парнем звали, до того был молод душой…
   — Понимаю, — сухо сказал железнодорожник, — вы его племянник будете?
   — Нет, племянники они. Я так, — сказал Тархунский, не глядя в глаза братьям, — дальний родственник.
   — Попрошу покойничка на весы, — сказал железнодорожник.
   — Как? Как вы можете так обращаться с прахом? — возмутился Тархунский.
   Говорить приходилось ему одному, так как перспектива вторично потерять дядю на этот раз уже окончательно лишила братьев дара речи.
   В багажную кладовую гроб доставили веселые носильщики. Не выдержав душевных потрясений, братья были уже не в силах нести драгоценный прах.
   Изъятие останков состоялось через четверть часа.
   Братья Клюевы проследовали в транспортное отделение милиции.
   А в багажной кладовой сидел одинокий Тархунский и тихо плакал над гробом.
   Гроб был пуст.
   1947