Моих друзей любовь, врагов моих вражду,
и розы желтые в моем густом саду,
и нежность жгучую любовника — все это
я отдаю тебе — предвестница рассвета.
И славу, то, зачем я родилась,
зачем моя звезда, как некий вихрь взвилась,
и падает теперь. Смотри, ее паденье
пророчит власть твою, любовь и вдохновенье.
 

Анна Ахматова

   Сегодня у меня выдался на редкость хороший день: сегодня я узнала о том, что у меня умер отец. Бизнесмен, политик и отъявленный мерзавец сорвался в пропасть на крутом повороте горной дороги где-то в районе приморского городка Туапсе, не справившись с управлением автомашины.
   Целый день это событие обмусоливают все программы телевидения и радио. Газеты пестрят снимками разбитой машины, некрологами с «соболезнованиями друзьями и близкими покойного», и «отпечатками» его светской жизни: папочка на отдыхе в Майами, папочка на деловой встрече в Париже, папочка, пожимающий руку президента…
   Болезненный интерес журналистов к моей скромной персоне, и без того горячий, сейчас стал просто-таки «огнедышащим». Газеты вопят жирными заголовками: «Кому достанется многомиллионное состояние Туманова?», «Кто унаследует миллионы магната?». Несколько кретинов даже додумались сунуться ко мне с соболезнованиями…
   Соболезнования… Где были эти «соболезнования», когда более двадцати лет назад он бросил нас с матерью?.. Правда, тогда он еще не был владельцем «заводов, газет, пароходов», но уже тогда был жестоким и властным циником, верящим только в себя и во власть денег. Те, кто знали его не понаслышке, наверняка испытывали те же чувства, что и я… Он был способен — и, мне порой казалось, делал это сознательно — вызывать неприязнь и даже ненависть у окружающих. Своей безаппеляционностью, уверенностью в собственной правоте, бескомпромиссностью. Уверена, что он не любил людей, и люди платили ему «взаимностью». Впрочем, только такие мизантропы и выживают в «джунглях бизнеса»…
   Теперь, после его смерти, газеты вспоминают только привлекательные вехи его «пути»: боевые командировки в «горячие точки» страны, службу в уголовном розыске, становление бизнеса и меценатство, высокопарно величая его «человеком, доказавшим, что путь наверх открыт для каждого, стремящегося к воплощению мечты», и, кокетливо умалчивают о способах достижения этой «мечты»: о связях с преступными сообществами, безжалостном разорении конкурентов, тесной коррупции с властью. Газеты и раньше старались обходить подобные темы: «копать» под папочку было явно не безопасно. Странно, что и теперь они продолжают исключительно в духе: «Король умер… Да здравствует король!». Видать страху тоже нужно время что бы умереть…
   Но ни купленные связи, ни влияние, ни даже деньги, не спасли его от судьбы. Нет, все же в этом мире все устроено очень правильно. Не зря же он сам любил повторять:»В конце концов, каждый получает не то что хочет, а то, что заслуживает».
   Я смяла лежащие передо мной на столе газеты и сбросила их на пол. Пытаясь отвлечься, включила телевизор и с ногами забралась в мягкое кресло.
   — …катастрофе. Ходят непроверенные слухи о том, что все свое состояние он завещал…
   Поморщившись, я переключила телевизор на другую программу.
   — …известный предприниматель. Соболезнования уже прислали…
   Я нажала кнопку дистанционного управления и экран погас. Но в ту же секунду дурным голосом заблажил домашний телефон. Некоторое время я смотрела на него, раздумывая брать трубку или нет, но журналисты звонили мне обычно на сотовый, и я все же рискнула.
   — Анастасия Андреевна? — спросил незнакомый голос.
   — Да, — отозвалась я, уже жалея о своем любопытстве.
   — Моя фамилия Королев. Я — юрист, нотариус, и, выражаясь старомодно, «душеприказчик» вашего отца.
   — У меня нет отца, — жестко отрезала я.
   — Уже нет, — не смутился он. — Впрочем, как угодно. Скажем так: я — юрист Андрея Дмитриевича Туманова. Я хотел бы попросить вас заехать ко мне в офис для обсуждения некоторых вопросов его завещания.
   — Мне это не интересно. Никогда не было интересно, не интересно и сейчас.
   — Воля ваша, — так же невозмутимо отозвался он. — И все же я просил бы вас приехать, хотя бы для того, что бы официально отказаться от наследства и не ждать пока истечет положенный законом срок. Империя большая и подобная неопределенность пойдет ей во вред. Ведь все движимое и не движимое имущество он завещал вам, оставив вас своей преемницей.
   — Мне?!. Но…
   Я была искренне удивлена и даже немного напугана. Отца я видела только по телевизору, а общалась с ним пару раз лишь в интернете, четко и недвусмысленно дав понять, что иного общения мне и не надо. О бизнесе я знала лишь то, что это «война без правил», и потому подобный подарок больше напоминал троянского коня.
   — Не удивляйтесь и не расстраивайтесь, — словно угадал мои мысли собеседник. — Даже если вы передумаете и не откажитесь, в завещании есть пункты, которые делают его недействительным, в случае не выполнения условий, вменяющихся вам в обязанность.
   — Что за условия?
   — Именно об этом я и хотел поговорить с вами лично. Вы сейчас не заняты?
   — Ну…
   — Вот и замечательно. Я пришлю за вами машину. Телохранитель вам нужен?
   — Кто?!
   — Телохранитель. В сложившихся обстоятельствах…
   — Нет, не нужен. Это не мои игры… и не будут моими. Как я вам уже сказала: все это меня мало интересует.
   — Как вам будет угодно. Через двадцать минут машина будет у вашего подъезда.
   И он повесил трубку, оставив меня наедине с подозрениями и сомнениями…
   … У подъезда томились в ожидании человек пять, жаждущих сенсации, журналистов. Увидев меня, они торопливо вскинули камеры и микрофоны, словно охотники, увидевшие долгожданную добычу.
   — Итак, вас всех интересует моя реакция на это событие? — спросила я, преувеличенно кокетливо взбивая челку. — Тогда готова подарить вам сенсацию: я рада, что этот говнюк… Что такое? Вас шокирует столь точный эпитет? Ну, тогда вам придется подождать пока я найду ему альтернативу, а это — поверьте — будет не скоро…
   И пошла к подъехавшему «Мерседесу», оставив их стоять с открытыми ртами…
 
   Королев оказался огромным, широкоплечим человеком лет пятидесяти. Было заметно, что годы не могут одолеть этого крепкого и жизнестойкого богатыря, больше похожего на борца, чем на знаменитого адвоката. Пышные усы подчеркивали мужественный, квадратный подбородок, а синие глаза смотрели сквозь стекла очков неожиданно добродушно и наивно. Но в этом случае «зеркала души» лгали, как и все, окружавшее моего отца. Голос юриста выдавал его характер без прикрас: то обманчиво-мягкий, то проникновенный, он неожиданно приобретал стальное звучание, недвусмысленно давая понять, что его хозяин «весит столько, что с места не сдвинешь».
   — Присаживайтесь, Настя… Вы позволите вас так называть?
   — Позволю. А как величать вас?
   — Николай Петрович.
   — Так что же вы хотите мне поведать, Николай Петрович?
   — Прежде всего то, что давать журналистам интервью такого рода очень и очень неосмотрительно с вашей стороны.
   — О-о… Понятно. У вас прекрасные и проворные осведомители.
   — В данном случае — добровольные. Как бы там ни было, но многие любили и уважали вашего отца. Он сделал людям немало хорошего.
   — Я вам уже говорила, — обозлилась я тому, что меня отчитывает посторонний и враждебный мне человек. — У меня нет отца… И не было.
   — Был, — сообщил он, выкладывая на стол какие- то бумаги. — Был. Вот свидетельство об удочерении Настасьи Андреевны Светловой.
   Воистину, это был день полный неожиданностей. Недоумевая, я взяла в руки документы и прочитала их.
   — Когда же он успел? — удивилась я. — Может, и свою смерть он тоже запланировал? Вы в его еженедельник не заглядывали? Нет там ничего типа строчки: «В 18.30 — отбыть в "мир иной"»?..
   — Он оформил удочерение лет двенадцать назад, когда ваша мать возбудила дело о признании его отцом. Я был адвокатом на этом суде. Поверьте, я блестяще провел дело… До сих пор приятно вспомнить. Я выиграл его в первом слушании. Генетической экспертизы тогда еще не было и я убедительнейше доказал, что вы не его дочь.
   — Спасибо.
   — Пожалуйста, — невозмутимо ответил он. — В тот же день он приказал мне подготовить документы на ваше удочерение. Я возмутился, зачем тогда было выигрывать это дело. На что он мне ответил, что «не привык к тому, когда его понуждают к чему-то, что он хочет сделать добровольно». Об этом знали лишь самые близкие ему люди. Но дело было не в этом… Он всегда жил опасно…И он, и ваша мать опасались за вашу жизнь, предпочитая оставлять факт появления законной наследницы в тени. Когда дело касается таких денег… Вы вряд ли помните, но у вас в детстве был один очень показательный эпизод, и повторения его они не хотели…
   — Почему я об этом не знала? Разве по закону…
   Он презрительно фыркнул.
   — Понятно, — вздохнула я. — Деньги, да? Все продается и покупается…Ну и тип…
   — Вам предстоит узнать о нем еще очень и очень многое. Но оставим на время эмоции и перейдем к сути дела. Как я уже говорил, он передает вам в своем завещании все движимое и недвижимое имущество, на общую сумму…
   — Подождите, — перебила его я, — прежде чем соблазнять меня «золотыми горами», скажите, что за условия он требует выполнить перед вступлением меня в права наследия?
   Королев снял очки и долго и тщательно протирал их замшевой тряпочкой, с хитрецой поглядывая на меня. Но и мои нервы были сотканы не из паутины, и я спокойно дождалась, пока он ответит:
   — У него был один проект, в который он вкладывал большие деньги… Что-то вроде «благотворительности», но это скорее было смыслом его жизни. Наверное, вам не надо объяснять, как искажена история России. Каждый новый царь, каждая новая власть, старательно «подправляли» факты «под себя», оправдывая свои поступки и обливая грязью врагов. Факты подменялись, искажались… О, когда вы только соприкоснетесь с этой проблемой, у вас волосы на голове дыбом встанут, от осознания того, как можно перевернуть все с ног на голову, как можно все упростить, усложнить или изолгать…А люди, не знающие своей истории, будут вновь и вновь наступать на одни и те же грабли, их можно будет легко обмануть… Да что далеко ходить? «Перестройка» тому типичный пример… Нас обманули в семнадцатом, нас обманули в девяностых, и нас — обязательно! обманут вновь и вновь, если мы так и не выучим эти уроки… Мы же собирали только факты, хроники, летописи, документы… Ну, не мы сами, разумеется, а профессора и академики… Но поверьте: это будет грандиозный проект… О нам мечтал еще Ломоносов… Он почти готов… Не хватает мелочи. Нужна биография основателя этого проекта. Это не проблема для любого из нас, но он хотел, что б это сделали вы. Коротенькая, буквально «символическая». Это не столько тщеславие, сколько грамотный «пиар»: дочь продолжает дело отца и все такое…. Вы получите все, завещанное вам, при условии, что напишите биографию вашего отца. В противном случае, имущество будет распределено между остальными субъектами, указанными в завещании, а вам останется только его квартира, вилла, яхта и прочее, не относящееся к бизнесу имущество. А также деньги, в сумме…
   Он заглянул в бумаги, хотя я была уверена, что все указанные в завещании пункты он помнит наизусть, но, как и каждому хорошему юристу, ему был присущ некий «актерский налет».
   — Сто двадцать тысяч долларов, — уточнил он. — Немного, но с учетом квартиры, картин, мебели и прочего набегает изрядная сумма… Хотя и не такая большая, как в первом случае. Вот там вы наследуете все… А это уже совсем другие игры…
   — Только биографию? — удивилась я, ожидая подвоха.
   — Коротенькую, — уточнил он. — но реалистичную биографию, которую не позднее чем через полгода вы должны представить мне на рассмотрение. Разумеется, не одному мне. В завещании указаны люди, которые по окончании вами данной работы соберутся вместе, проверят правильность описанных фактов и примут решение о вступлении вас в права наследования.
   — Что понимать под «биографией»? Даты-цифры-факты? Родился-учился-женился?
   — Не совсем, — покачал он головой. — Основные даты мы представим вам сами. Вам предстоит собрать в определенном порядке все «живые» стороны его жизни, «размочив» «сухие» факты. Поговорить с людьми, знавшими его лично, посетить те места, где он жил и работал. Одним словом, добавить эмоциональности. Полгода работы, и… Мало кто в мире зарабатывал такие суммы за такой короткий срок.
   — Понятно. Но не выйдет. Я обучалась в финансово-экономическом, а не в институте культуры. И я не умею восхвалять людей, к которым лично испытываю стойкое отвращение… Даже за такие деньги.
   — Значит, придется изменить мировоззрение… Или отказаться от большей части наследства. Того, что вы получите, хватит вам на долгие годы, так что можете себя не затруднять, если угодно. Достаточно подписать бумаги об отказе выполнять условие завещания, и дальше все пойдет своим чередом.
   — Ну уж нет! — заявила я. — Как бы там ни было, а я все же попытаюсь продолжить серию «Из жизни замечательных людей», вписав в их ряды новый криминальный бестселлер под названием «как закалялась дрянь». Надеюсь, там не сказано, что мой личный отзыв, наложенный на его биографию, должен быть непременно положительным?
   — Главное, чтоб он был объективным, а ваше мнение может прилагаться к ней в любом виде.
   — Это мне подходит. Он здорово ошибался, полагая, что я подниму его славу до небес, распевая дифирамбы за кучу его… денег. Он надеялся, что это будет очень трогательно: «любящая дочь, в слезах от потери, пишет историю о восхождении к славе своего отца»?.. Он очень сильно просчитался!
   — Он редко просчитывался, — улыбнулся Королев. — Вот вам списки людей, с которыми вам предстоит встретиться в первую очередь. Даты, адреса, собирите парочку интересных случаев…. Вот, например, в роддоме он числился под номером «один»… По-моему, будет очень символично включить это в начало книги.
   — Интересно, — задумчиво поинтересовалась я. — А кому он дал «на лапу», чтобы родиться под номером «один»? До сей поры мне казалось, что Господь беспристрастен… А теперь я узнаю, что у моего папаши были «протекции» и там?
   — Были, — улыбнулся юрист, — лично я в этом убежден. Как-то он мне рассказывал о случае в одной из командировок. Наверное, вы слышали, как описывают клиническую смерть?.. Это когда кажется, что летишь по широкому туннелю…
   — Вот об этом, — сказала я злорадно, — я напишу с особым удовольствием: «Народ должен знать своих героев в лицо». Кажется, это называется шизофренией?.. Во всяком случае, что-то связанное с нарушением психики…
   Королев насупился и, выбрав из пачки документов несколько листов, придвинул ко мне:
   — Ознакомьтесь и подпишите.
   Внимательно прочитав документы, я поставила под каждым листом свою подпись и дату.
   — Все, — сказал он. — Благодарю вас.
   — Вы тоже есть в этом списке, Николай Петрович. Может, с вас и начать опрос «Знавших САМОГО»?
   — Я в этом списке стою в середине. Всему свое время.
   Сложив полученные бумаги, я сунула их в карман, поднялась и пошла к выходу. У двери оглянулась на внимательно наблюдавшего за мной юриста:
   — А все же… Если честно? Зачем понадобилась эта комедия с биографией? У него вполне достаточно «лизоблюдов», которые, брызгая слюной от счастья, опишут его жизнь в самых «розовых тонах»?.. Ведь он же не думал, что я изменю свое отношение к нему?
   — Ну что вы — он посмотрел на меня со странной иронией. — Он был уверен, что вы будете стойко держаться за свои убеждения.
   — Странный мазохизм… Впрочем, эту его предсмертную волю я выполню с удовольствием…
   Я пожала плечами и взялась за дверную ручку.
   — Настя, — окликнул он меня.
   Я оглянулась.
   — Удачи тебе, девочка…
 
   При выходе из офиса я вновь натолкнулась на терпеливо ожидавших журналистов. И хотя среди них не было тех, кто задавал мне вопросы у парадной моего дома, они демонстративно повернулись ко мне спиной — слухи в их среде распространялись быстро.
   «Плевала я на ваше мнение, — подумала я. — Это для вас он — благодетель и меценат, а для меня… для меня он всегда останется эгоистичным подонком, бросившим в самое трудное время девушку с маленьким ребенком на руках. Без денег, без поддержки, без права на будущее… И ему не оправдаться. Он думал, что выйдет так, как хочет он, но я позабочусь о том, чтобы хотя бы после смерти ему воздалось должное…»
   Впереди был долгий день, делать мне было нечего, и я решила приступить к исполнению странного завещания прямо сейчас. Под номером «один» в списке значился его ближайший друг детства и компаньон Геннадий Иванович Еременко.
   Я нашла его в офисе корпорации. Огромный, четырехэтажный особняк, построенный еще до революции на Английском проспекте, поразил меня своим убранством. Все, до мельчайшей детали, было подобрано со вкусом и строгостью красоты, не переступавшей границу дешевой вульгарности, отмечающей большинство офисов города. Картины известных художников современности, висевшие в коридорах, сменялись картинами мастеров старины, по мере приближения к «главенствующим» кабинетам. Между ними то и дело попадались фотографии моего отца, повешенные по случаю траура и обрамленные крепом. Приемная Еременко по своим размерам могла сравниться разве что с теннисным кортом. Очень изящная, длинноногая девушка с распущенными по плечам волосами цвета старинной бронзы поднялась мне навстречу из-за стола, уставленного оргтехникой, как на презентации фирмы «Филипс».
   — Извините, — преградила она мне путь в кабинет начальника, — но сегодня не приемный день. По всем вопросам обращайтесь в среду. Мы не работаем.
   — Я по личному делу.
   К сожалению…
   — Я — дочь Туманова.
   Она охнула и, прикрыв рот ладошкой, отступила на шаг, с благоговейным ужасом рассматривая меня.
   «Ну, что эта фамилия здесь пользуется явным преклонением, я уже поняла, — подумала я. — Мне интересно, состоятся ли ритуальные танцы скорбящих туземцев вокруг погребального костра их верховного божества?.. Или для них он вознесся на небеса живьем?»
   Не отводя от меня глаз, девушка пятилась до тех пор, пока спиной не открыла дверь и не исчезла за ней.
   — Так зови же скорей! — раздался мгновение спустя могучий бас, и рыжеволосая секретарша вылетела в приемную, словно Еременко плеснул на нее кипятком.
   — Прошу вас.
   — Как привидение встречаете, — пожаловалась я, ступая на ярко-красную дорожку, ведущую к огромному «Т»-образному столу.
   Еременко был невысок, полноват и мускулист для своих лет. Чувствовалось, что большую часть рабочего времени он проводит, занимаясь на тренажерах в спортзале концерна. Иссиня-черные волосы время тронуло лишь легкой паутинкой на висках, что очень шло его волевому, мужественному лицу.
   — Девочка моя! — забасил он, выходя мне навстречу и разворачивая за плечи к свету. — Дай-ка я погляжу на тебя… Столько твоих фотографий видел, столько слышал, а вот поглядеть довелось лишь сейчас… Хороша… Чертовски хороша!.. В мать… Только еще красивей!..
   — Во-первых, я не «девочка», — оповестила я, осторожно освобождаясь из его объятий, — а во-вторых, не «ваша»… Кстати, о каких фотографиях вы говорите? У него ведь не было моих снимков…
   Он громко и раскатисто расхохотался. Быстрым шагом подойдя к вмонтированному в стену сейфу, набрал комбинацию цифр и, вытащив оттуда толстую папку, бросил на стол. Развязал тесемки, и на стол посыпались десятки, сотни фотографий. Недоумевая, я подняла одну…
   На снимках была я. В течение долгих лет объектив запечатлевал меня в разные моменты жизни. Вот я иду с огромным букетом в школу. Вот мне вручают «аттестат зрелости». Вот возвращаюсь в слезах после проигранных соревнований. Вот я гуляю в парке с моим первым парнем. Вот я на похоронах матери.
   — Сволочь! — сказала я, бросая фотографии на пол. — Он следил за мной все эти годы!..
   — Да, — радостно подтвердил Еременко. — За каждым твоим шагом! Началось все с одного детектива и переросло в целую службу твоей охраны! Сколько на это денег потрачено — и не сосчитать. Если ты вспомнишь, никогда и ничего плохого в твоей жизни попросту не происходило. Всегда оказывались рядом люди, успевавшие защитить или предупредить…
   — В жизни у меня было достаточно мерзости, — сказала я сквозь зубы, — и виноват в этом именно он… Сволочь! Какая мерзость!.. Наблюдал за мной долгие годы… Как в микроскоп… Какая мерзость… Шпион!..
   — Ну, как сказать, — пожал он плечами, — моральная сторона этого аспекта двояка… Он любил тебя, девочка…
   — Я с каждым часом убеждаюсь в этом все больше и больше, — с сарказмом сказала я, кивая на фотографии. — Но мешает в это поверить одна вещь… Он бросил меня и мать, едва я родилась! Без денег, без работы, без средств к существованию…
   — Это еще вопрос, кто кого бросил, — помрачнел он. — Хотя я не раз говорил ему о… Впрочем, это долгая история…
   — Вот ее-то я и хотела послушать. Я хочу узнать все, что связано с моим отцом. Все, от первого дня до последнего…
   — Иногда лучше не знать некоторых вещей, — задумчиво сказал Еременко, — Но если уж ты решилась… Тебе предстоит много работы. Он был очень разносторонним и невероятно противоречивым человеком… Хвастун и умница, фанфарон и честнейший человек, педант и беззаботный оболтус, добряк и задира, транжира и работяга — это все невероятным образом уживалось в нем… Но, к его чести, надо сказать, что будучи невероятным бабником, он любил за свою жизнь только двух женщин — тебя и твою мать…
   — Ой ли? — прищурилась я. — А у меня почему-то сложилось совсем иное мнение… Да и какая разница, что он чувствовал, если на его делах это не отражалось… Жалеть и помогать — разные вещи.
   Еременко долго смотрел на меня тяжелым взглядом, словно что-то решая про себя, потом кивнул:
   — Пойдем, девочка. Я покажу тебе то, что стоит увидеть..
   По мраморной, крытой красной ковровой дорожкой лестнице мы поднялись в угловую башенку. Бегущие по своим делам сотрудники вышколенно уступали нам дорогу, провожая заинтересованными взглядами. Массивная дубовая дверь была символично опечатана траурной ленточкой. Еременко на мгновение замер, но встряхнулся, словно отгоняя наваждение, ключом отомкнул дверь, сорвал печать и распахнул ее передо мной. Приемная была небольшая, но кабинет… Кабинет превзошел все мои ожидания. Старинный, в английском стиле, интерьер скрывал тщательно замаскированную современнейшую технику. Все пространство вокруг было словно насыщено духом человека мужественного, богатого и обладающего хорошим вкусом. Но это я знала и так. Эти качества отец использовал, словно снаряжение скалолаза, умело пользуясь ими, чтобы покорять сердца и умы нужных ему людей, все выше взбираясь на гору славы и богатства. Поразило меня другое. Огромная, в полтора человеческих роста, написанная маслом картина, висевшая на стене за рабочим креслом отца. В лучах утренней зари, прямо из солнца, спускалась на землю необыкновенной красоты девушка, летящая на белоснежном Пегасе. Обнаженное тело словно омывалось нежным, утренним светом, словно светясь изнутри. Золотые волосы струились шлейфом за ее плечами, а горящие изумрудным светом глаза несли в себе радость предвкушения нового дня. Что-то неуловимо знакомое поражало меня в этой картине.
   — Это… Похоже на … Неужели подлинник?!
   — Подлинник, — кивнул он, добродушно улыбаясь. — Называется «Удача»… Но это не все. Вглядись в ее лицо…
   Я подошла ближе, всматриваясь внимательнее, и ахнула. Девушка на картине была написана… С меня!
   — Да, — сказал Еременко, увидев как я вздрогнула. — Он смог уговорить великого художника нарисовать ее на заказ. Говорил, что она принесет ему удачу…
   Ошеломленная, я молчала, не зная, что ответить. Еременко отошел к книжному шкафу, отодвинул панель, изображающую ряд книг, и открыл спрятанный за ней потайной сейф.
   — Здесь ты найдешь его личную переписку и документы. А в этом сейфе, — отошел он к другой стене и приподнял какую-то гравюру, — лежат тайны всей нашей корпорации. Знаешь, какое слово из пяти букв является шифром для открывания этого замка? Только четыре человека знали его. Слово, дающее ключ ко всем тайнам и надеждам нашей корпорации было «Настя», а цифры — дата твоего рождения… Тебе потребуется время, чтобы ознакомиться с его бумагами. Когда закончишь, вызови меня. На его столе есть пульт и кнопка с цифрой «три» даст тебе прямую связь со мной. В этом концерне я курирую сразу два филиала: Туапсинский и Петербургский. Пока Андрей был жив, я находился преимущественно в Туапсе, а делами здесь неплохо заправлял и он сам… В тот, последний день должен был приехать к нему я, но он перезвонил мне и сообщил, что приедет сам. Боковицкий рассказал ему что-то, в чем ему требовался мой совет… Какая-то идея, захватившая его… А ведь он был утомлен только что совершенным перелетом через океан… Даже не согласился как следует отдохнуть… Но об этом потом.
   Сперва узнай его с самого детства, с тех пор, когда он еще не был богачом и политиком, но уже был Тумановым. Познакомься со своим отцом, девочка…

 
…а может быть и ты — всего лишь заблуждение ума,
бегущего от истину в мечту?..
 

Ш.Бодлер

   Звонки в дверь становились все требовательнее и настойчивей. Туманов сморщился, отложил рукопись в сторону и с надеждой взглянул на часы. Но минутная стрелка была точна в своей жестокости — шесть часов вечера, время тренировок. Андрей невольно вздохнул, глядя на рукопись: сочинялось сегодня на редкость легко, еще часа два-три — и он успевал закончить пародию для новой постановки в театральном кружке училища… Неохотно подойдя к двери, Андрей открыл замки. В квартиру ворвались разъяренные Еременко и Туктаров.
   — Сколько времени трезвоним! — заорал Генка, с кровожадным блеском в глазах, тесня Андрея в глубь коридора. — Что это ты, книжный червь, взял за моду друзей на лестнице морозить?!
   — Ребята, мне совсем немножко осталось… Чуть- чуть… Может быть…
   — Он творит, — с недобрым умилением провозгласил Артур, входя в комнату и сгребая со стола недописанные листы. — Так, что тут у него?.. «Пародия на Штирлица», «Пародия на Рембо»… Для театра?
   — Да… Мне завтра надо отдать их постановщику…
   — Бумагомаратель! — Еременко выхватил у Артура рукопись и, зажав в кулаке, протянул руку в форточку. — Каждый месяц на сцене его новая постановка, а он все пишет и пишет… Сейчас я разожму кулак — и конец мучениям бедных актеров!..
   — Генка, отдай… Что ты делаешь… Не хулигань, отдай…
   — Представляешь, Артур, — продолжал Еременко, отбиваясь от Туманова. — Это он убедил комсорга организовать театральный кружок. Думаешь, для того, чтобы скрасить жизнь бедных учащихся? Исключительно из-за своих меркантильных интересов! Может, все же, разжать кулак?
   — Не знаю, не знаю, — Артур был садистски нетороплив в решении. — Пародии — это не искусство. Театр много не потеряет… Хотя, с другой стороны… Я думаю, что решающим будет его сообщение о том, что он купил на мои проводы и сколько…
   Туманов указал в угол комнаты, где стояли набитые свертками и бутылками пакеты. Артур подошел к ним, заглянул вовнутрь и махнул Генке рукой:
   — Можно простить. «Бумагомаратель» искупил вину перед «рыцарями клинка и перчаток», угодив им… Завтра меня забирают в армию, Андрей.
   — Завтра?! — удивился Туманов, — Как это — «завтра»?!
   — Увы, увы, увы… Мы пытались дозвониться до тебя днем, но ведь ты не подходишь к телефону…
   — Я не слышал, — смущенно ответил Туманов, забирая рукопись у Еременко. — Заработался…
   — Готов? Быстро собирайся и бежим. Захвати сумки. После тренировки отметим вступление нашего друга в ряды «кирзовых сапог и хлопчатобумажных пилоток»… Давай, давай, пошевеливайся. А то у тебя тут еще много всякой «макулатуры» лежит, достаточно для того, чтобы переправлять за окно каждые просроченные тридцать секунд один лист. Время пошло!..
 
   — Туманов! — крикнул тренер. — Руками больше работай! Если у тебя длинные ноги, это не значит, что про руки можно вовсе забыть… Еременко! То же самое относится к твоим ногам! Ты отдаешь предпочтение броскам и захватам, оставляя удары на «второй план»! Семин! Кончай дурачиться! Работай!
   — Я больше не могу! — шепнул Генка, когда поменявшись партнерами, он оказался в паре с Тумановым. — Это изверг какой-то… Те, кто утверждают, что он один из лучших тренеров города, просто хотят, чтобы мы испытали тс же муки, что и они когда-то…
   — Попытаемся больше работать в «партере», — так же шепотом отозвался Андрей, — Сегодня он и впрямь не и духе… Я уже похудел килограмм на пять…
   — Встать! — заорал тренер, как только сцепившись, они упали на татами. — Этот трюк я использовал на нервом году тренировок! Тридцать отжиманий каждому!
   Закончив последнее отжимание, Еременко изобразил предсмертные конвульсии и затих, высунув язык «набок».
   — Друг! — горестно воскликнул Туманов, бросаясь к нему и приподнимая Генкину взлохмаченную голову, — Без тебя мне не жить! Жестокосердный Пал Саныч загубил чрезмерными тренировками сразу две молодые жизни!
   Он куснул отворот кимоно, делая вид, что глотает вшитую в него ампулу с ядом, схватился руками за горло и рухнул на «безжизненное» тело друга.
   — Ага, — задумчиво глядя на «трупы», протянул тренер. — У них еще есть силы дурачиться… Ребята, — окликнул он остальных, — Помните, что они заявляли на прошлой тренировке? Что вдвоем они легко одолеют всех вас вместе взятых… Двое против восьмерых?.. Сейчас мы это проверим!
   — Э-э, нет! — закричали «ожившие мертвецы», вскакивая на ноги. — Это было вчера, когда мы были еще живы. А сейчас мы не в состоянии — мы разлагаемся…
   — Сейчас! — отрезал тренер. — Становись!
   Перед Тумановым и Еременко выстроилась шеренга в восемь человек. Андрей и Генка по праву считались лучшими учениками Ретовского, но после изматывающей тренировки совсем не чувствовали обычной уверенности в победе.
   — Начали! — хлопнул в ладоши тренер и восемь мускулистых парней с радостными воплями бросились на стоящих спина к спине друзей.
   Туманова сбили с ног, но он успел поймать руку одного противника на болевой прием, ногами «подсек» второго и вскочил. Увернувшись от прямого удара в голову, провел скрутку, бросая неосторожно приблизившегося противника на землю, присел на корточки, проводя ногой «хвост дракона» и бросился было на помощь к Генке, на котором повисли сразу четыре человека, но не успел. Еременко зарычал, разъяренный своими безуспешными попытками освободиться из-под груды навалившихся на него тел, и, позабыв все приемы и броски, закрутился вокруг себя, давя и отбрасывая своими могучими руками все, что попадало в зону его досягаемости. Испуганные ребята отскочили подальше, зная безудержную ярость Еременко. Генка широко улыбнулся, глядя на тренера.
   — Ну что ж… Сносно. Можно сказать, сносно… Но это еще не конец, — сказал тренер и скрылся в раздевалке.
   — «Сносно»! — возмущенно повторил Генка, показывая на часы. — А сделать-то он уже ничего и не может — до конца тренировки пять минут. Детишки! — загрохотал он, глядя на поверженных противников. — Учитесь барьеры брать! Как мы их, а, Анд- рюха?!
   Он хотел еще что-то добавить, но так и замер с открытым ртом. Тренер вернулся в зал в сопровождении двухметрового детины с таким невероятным размахом плеч, что казалось, на каждом могли бы уместиться по два человека.
   Это мой хороший друг, — представил его тренер. — Двукратный чемпион города по… Впрочем, по чему он «двукратный», вы узнаете сами. Как раз сегодня он заехал за мной, и я решил попросить его дать вам показательный бой…
   Генка закашлялся, глядя на видневшиеся в распахнутом кимоно мускулы «чемпиона».
   — Но… Осталось только пять минут, — слабо возразил Андрей, заранее зная ответ.
   — Этого хватит, — заверил тренер с улыбкой. — Готовы? Вас двое — он один. По-моему, хорошая комбинация?.. Начали!..
   — Это монстр какой-то, — пожаловался Туманов часом позже, когда они расставляли на расстеленной на татами газете тарелки с салатами и соки. — Таких людей попросту не бывает! Я догадался! Он — мутант, родившийся рядом с радиоактивным источником, как черепашка-ниндзя!
   Генка, насупившись, молчал, разминая вывихнутое плечо.
   — Тренер просто хотел показать вам, что вам предстоит еще очень и очень много тренироваться, — сказал Артур. — Все остальные не делают больших успехов, занимаясь преимущественно для себя. А вы даете неплохие результаты. Он даже хочет отправить вас этим летом на междугородные соревнования среди юношества, куда-то под Одессу. Имеете шанс сдать на «кандидатов в мастера спорта». Вот и гоняет вас до упаду.
   — Хватит о тренировках, — предложил Андрей- Лучше поднимем эти бокалы за тебя. За то, чтобы эти два года пролетели быстро. Чтобы ты попал в хорошую часть. Чтоб там были такие отличные друзья… ну, например, как я…
   — Только не страдающие твоей манией величия, — наконец подал голос Генка. — У писателей это на подсознательном уровне заложено. Именно поэтому он и стал одновременно и старостой группы и замсекретаря комсомола училища.
   — Старостой меня выбрали насильно, а заместителем комсорга я стал, как ты правильно выражаешься, из своих личных, меркантильных соображений. Это позволяет ездить в Москву и ставить пьесы в нашем театре. Я — циничный карьерист с мечтой о славе, богатстве и величии. Можно даже сказать, маньяк своих фантазий… В то время как все, о чем мечтаешь ты, это как бы стянуть с моей тарелки пирожное, свою порцию которых ты уже слопал… Да-да, и не поглядывай на меня так, я за ним слежу…
   — Далеко пойдете, — кивнул Артур. — А почему старостой в училище стал «насильно»?
   — В училище было две самых хулиганских и отстающих группы, — пояснил за друга Генка. — Сперва их хотели расформировать, но потом решили объединить и поставить «сверху» людей, способных организовать все это болото в подобие коллектива… Мы с Андрюхой на последней парте в «морской бой» играли, когда директриса попросила выбрать людей, которых ребята будут слушаться сами, и проголосовать за кандидатов… Мы были слишком заняты, чтоб отвлекаться на подобные мелочи… А потом было уже поздно: Туманов стал старостой, а я — спорторгом. А про комсорга он не шутит, ты не думай! Он возымел желание посмотреть Москву, нашел там таких же ненормальных, устроил «братание» и теперь у нас есть училище — «побратим» в Москве, к которым мы раз в месяц ездим в гости. Они к нам, мы к ним… Каждый развлекается как может. Это же карьерист! Не верь, когда он говорит, что ему просто скучно жить без приключений. Это — хитрый, педантичный карьерист, который Генку родного продаст ради хорошей отметки, — Еременко вытер воображаемую слезу и шумно высморкался в бумажную салфетку. — Он уже пол училища заставил под свою дудку плясать. Театры, Москва, спортивные соревнования, КВН — все это тешит его самолюбие. Знаешь, почему он пошел в это училище, а не в институт, как предлагал профессор Волковский? Он хочет в условиях нашей, социалистической, жизни посмотреть мир. Устроиться коком на корабль и посмотреть на «дальние» страны… Бред!
   — Зачем же ты тогда пошел в это училище с ним?
   — Это заразительный бред, — улыбнулся Генка. — Он умеет убеждать, этот паршивец, и почти верю ему… В конце концов, хуже не будет. После армии нам предстоит решать все заново. Все меняется, на дворе начало перестройки, как там дальше сложится?.. Может быть, я стану тренером по рукопашному бою, а может, пойду работать шофером…
   — У меня, — вставил Туманов. — Я возьму тебя к себе шофером. Машины, как и всю технику, я недолюбливаю, и мне наверняка потребуется водитель.
   — Кто там задушил друга из зависти? — спросил Еременко у Артура. — Сальери?
   — Он его отравил, — поправил Туманов. — Между прочим, забирают в армию Артура, а не меня.
   — У меня идея! — сообщил Еременко — . Артурчик, а давай я сломаю тебе ключицу и тебя оставят до осени. Пойдешь в армию одновременно с нами?.. Не хочешь? А мне это казалось хорошей идеей… Андрюха, как староста, отпустишь меня завтра с занятий, проводить его?.. Скажем… по состоянию здоровья?
   — Если только по состоянию здоровья, — улыбнулся Туманов, глядя на атлетическую, пышущую здоровьем Генкину фигуру.
   — Эх, — вздохнул Артур, — заглянуть бы хоть одним глазком в будущее. Посмотреть, кем мы станем на самом деле…
   — Не хочу я ничего знать, — запротестовал Генка. — Жизнь прекрасна и удивительна… Я не могу так сильно огорчаться, видя, как в будущем я процветаю и богатею, купаясь в лучах славы, а вы с Тумановым работаете дворниками в моем доме. Это меня огорчит… Веселиться! И только веселиться! Давай-ка я поцелую тебя на прощание!
   — Вот еще! У меня другие наклонности… И вообще, ты не в моем вкусе, так что уйди, противный!..
   — Андрюха, держи его, я буду его целовать! Стой! Артурчик, вылезай из туалета, там пахнет дурно.
   — Извращенец!
   — Ты слышишь его, Туманов?! Я к нему с братской любовью, а он!..
   — «Братской»! Губы как пылесос, чуть полмакушки не заглотил!
   — Ну и сиди там, мы тебе пирожные будем в щелочку просовывать. Мы даже подопрем дверь с этой стороны и будем удерживать тебя там до нашего призыва, чтобы пойти в армию всем вместе. Не расстраивайся, мы будем носить тебе пирожки… Нет, пирожки здесь все же не пролезут, только бутерброды… А-а, вылез — испугался!.. Выпьем же за непобедимую мужскую дружбу, которая возвращает нам друзей из самых странных мест, где бы они ни были!..
   После занятий Андрей отнес журнал в учительскую и, не торопясь, направился к выходу, с солидностью «старожила» училища поглядывая на носящихся друг за дружкой по коридору первокурсников. В воздухе то и дело пролетали сумки и тапочки, а из-за стоящего гвалта казалось, что находишься в самом центре мощной турбины, по которой к тому же несколько молотобойцев отбивают марш.
   На лестнице второго этажа Туманова догнал какой-то первокурсник и, дернув за рукав, что-то прокричал, но из-за шума Андрей ничего не расслышал, и ему пришлось наклоняться к самому лицу паренька, чтобы с трудом разобрать:
   — Я говорю: там, в туалете, одного из твоих ребят лупят… Двое…
   — Ты ничего не путаешь? — прокричал ему в ответ Туманов. — Точно «моего»? Какого «моего»?
   — Ты ведь Туманов? — проорал в ответ подросток. — Ну вот, я и говорю: из твоей группы кого-то лупят… Еврея какого-то…
   — Раз «еврея», значит «моего», — вздохнул Андрей, повернулся и побрел назад, уже догадываясь, кого увидит в качестве «жертвы».
   В его группе царил полный «интернационал». Были в ней и украинцы, и белорусы, и армяне, и евреи. Но все они, еще лишенные «классовых предрассудков», по- чему-то гоняли только одного — Сергея Кулагина. Били не за то, что он был евреем, не за заносчивость и непонятное высокомерие, не за смешную фигуру угловатого утенка с длинными ногами и унылым носом-клювом, и даже не за пренебрежительные и бесконечные насмешки над однокурсниками, а за… Андрей пытался разобраться, но так и не мог понять, почему именно этот долговязый парень так притягивал к себе неприятности. Даже самый спокойный и незадиристый первокурсник норовил толкнуть плечом уныло плетущегося по коридору Кулагина, не давая себе отчет, зачем он это делает. «Судьба, — смеялся Андрей, разнимая в очередной раз клубок из переплетенных тел, над пыхтящим от бессильной ярости Кулагиным. — Или, как говорят японцы, «карма». Не хочу тебя разочаровывать, Сергей, но если существует переселение душ, то в прошлой жизни ты был козлом отпущения или, на худой конец, макиварой». «Сам козел!» — пыхтел в ответ Кулагин и горделиво удалялся с «поля боя», чтобы быть битым вновь за следующим углом. «Не пойму в чем дело, — признавался Андрею Еременко. Я — спокойный мужик, как противник, он меня не интересует, но подчас руки «чешутся» даже у меня… В чем дело? Или мне одному кажется, что он смотрит на всех как на… Кхм…Раньше за такие взгляды на дуэль вызывали… Нелегко будет этому парню в жизни…»
   Решительно распахнув дверь туалета, Туманов подошел к двум парням, с довольным «уханьем» обрабатывающим кулаками вжавшегося в угол Кулагина, и, крепко прихватив их за шиворот, стукнул головами, гася боевой азарт.
   — Ты чего?! — возмутились они в один голос, но, узнав известного в училище задиру, от дальнейшей дискуссии на эту тему отказались.
   — А теперь, за что? — с ироничной участливостью спросил Туманов у гневно сопящего Кулагина.
   — Они меня евреем назвали, — заявил он. — Душегубы злобные!
   — А он нас дураками, — пожаловались в ответ «душегубы». — И вообще, чего он… Чего он…
   — Весьма правильно установили национальности друг друга, — пожал плечами Андрей. — Чего ради драться?
   — Комсоргом был, комсоргом и останешься, — гордо заявил ему Кулагин.
   — Не за что, — вежливо ответил ему Андрей. Кулагин сплюнул кровью и добавил: — И если ты думаешь, что все проблемы решишь кулаками, то ты — последний дурак!
   — А это при чем? — удивился Андрей.
   — Дерешься на каждом углу, — ворчал Кулагин, — Думаешь, вот так дорогу в жизни пробьешь?
   — На каждом углу бьют тебя, — поправил его Туманов. — Я дерусь довольно редко, хотя, в отличие от тебя, и умею это делать…
   — Комсорг, — с презрением повторил Кулагин.
   — Хотя бы «спасибо» сказал для приличия, что ли, — вздохнул Андрей.
   — За что? — удивился Кулагин. — Ты сделал только то, что должен был сделать. Я же не благодарю тебя за то, что ты ешь, пьешь, ходишь и спишь?..
   И он удалился с гордым видом. Андрей посмотрел ему вслед уже с некоторым уважением.
   — Вот так, — пожаловался он опешившим от такого поворота беседы задирам. — Били его вы, а упреки достались мне…
   Те с сочувствием покивали ему, и Андрей предпринял еще одну попытку выбраться, наконец, из училища. Но у самого выхода его догнал другой сокурсник — Михаил Новиков и, с загадочным видом поманив в сторону, зашептал в самое ухо:
   — Подожди минутку… У меня к тебе дело… Такое… Личное.
   — Когда же вы мне умереть спокойно дадите? — недовольно проворчал Туманов, разглядывая смущенного однокурсника, — Я уж не заикаюсь о том, чтобы прожить без ваших проблем… Что у тебя такое «жутко конфиденциальное»? Ты тайно влюблен в нашу директрису и боишься ей в этом признаться? Хочешь, я это сделаю за тебя?
   — Не в директрису, — не понял шутки Новиков и смутился еще больше. — Не смейся ты надо мной, мне и так нелегко сформулировать.
   — «Формулируй», — кивнул Туманов и прислонился к стене. — Я подожду.
   — Понимаешь… Тут, в училище, есть одна девушка. Она совсем недавно пришла на первый курс… Все знают, что ты занимаешься психологией… Как бы это сказать… Ты не мог бы познакомить меня с ней… поближе?
   — Я похож на сводника? Это не мое амплуа. Знания правил межличностного общения не дают права манипулировать людьми так же, как кодекс Бушидо запрещает обижать…
   — Вот она идет, — перебил Новиков, хватая его за рукав.
   Вздохнув, Туманов осторожно высвободил руку, повернулся, собираясь уходить, и замер пораженный.
   По коридору шла стройная и необыкновенно привлекательная девушка. Густые каштановые волосы были распущены по плечам и стекали на спину переливающимися каскадами. Изумрудно-зеленые глаза на миловидном лице смотрели смело и озорно, а на округлом подбородке красовалась задорная ямочка. Плавная походка привлекала внимание к стройным ногам и округлой талии. Поймав на себе восхищенный взгляд Туманова, девушка улыбнулась ему в ответ и прошла мимо.
   — Как ее зовут? — спросил Андрей, завороженно глядя ей в спину.
   — Наташа. Наташа Светлова.
   — Интересно, — задумчиво спросил Туманов. — Почему я не встречал ее раньше?
   — Потому что ты занят только своей группой и театром… Так ты согласен?
   — Извини, Миша, но нет… У меня только что появилась еще одна причина отказать тебе.
   — Какая?
   — Она мне понравилась… Она мне действительно понравилась… Мне очень жаль, Миша, но я никогда еще не видел столь привлекательной девушки…
   Новиков вздохнул и покачал головой:
   — Ну, теперь мне точно ничего не светит…. Что ж так не везет-то, а? Хоть с ее подругой познакомишь? Вика тоже симпатичная девушка…
   — Что?.. Ах, с подругой… Да, познакомлю… Извини, Миша, но у меня очень мало времени…
   Новиков лишь развел руками и отступил с дороги, освобождая проход. Туманов посмотрел на прикрепленное к стене расписание занятий: уроки у групп первого курса уже кончились. Перепрыгивая через три ступеньки, он взбежал на третий этаж и схватил за руку проходящего мимо Витю Моргунова, игравшего вместе с ним в театральном кружке:
   — Володька, выручай! Погибаю!
   — Если не надо грузить железо, то…
   — Требуется только твое актерское мастерство. Сможешь изобразить приступ аппендицита?
   — Ха! — ответил Моргунов и, зеленея на глазах, сполз по стене, держась руками за живот.
   — Отлично! Всего пять минут!
   Туманов бросился к двери врачебного кабинета и, распахнув ее настежь, сообщил медсестре, задыхаясь от «волнения»:
   — Зоя Ивановна, там Моргунову плохо! Наверное, аппендицит!
   Медсестра охнула и, выглянув в кабинет, бросилась к уже «закатывающему глаза» Моргунову.
   Не теряя времени, Туманов быстро перебрал расставленные на полке медкарты и, выбрав одну с фамилией «Светлова Наталья», прочел адрес. Несколько раз повторил его про себя и, мгновение поколебавшись, содрал приклеенную канцелярским клеем фотографию.
   Сжимая ее в руке, с безмятежным видом вышел в коридор и склонился рядом с медсестрой над «испускающим дух» товарищем.
   — Нет, — весомо сказал он, протирая воображаемые очки, — это не аппендицит. Это отравление. Полагаю, срочно требуется медицинское вмешательство в виде клизмы.
   На «зеленоватое» лицо «умирающего» враз вернулся румянец и, как-то странно всхрюкнув, он вскочил на ноги и бросился бежать, на всякий случай придерживая штаны двумя руками.
   — Сила слова, — пояснил Туманов ошеломленной медсестре и, насвистывая, побежал по лестнице вниз.
   Он выбежал на улицу как раз вовремя: Светлова и се светловолосая подруга уже заворачивали за угол дома.
   — Девушки! Девушки! — заголосил Андрей, догоняя их. — Как пройти на улицу Толмачева?
   — Нам туда же, — Светлова пристально посмотрела на него, словно вспоминая, где его видела раньше— Какой дом тебе нужен?
   Не моргнув глазом, Туманов назвал номер ее дома и квартиры, вычитанные в медкарте.
   — Так, — сказала Наташа, останавливаясь. — Это уже не смешно… А номер квартиры как узнал?
   — Украл у медсестры, — честно признался Андрей, разглаживая на ладони крохотную фотокарточку, — вместе вот с этим.
   — Довольно странный способ познакомиться с девушкой, для начала признавшись в краже.
   — Сказать по правде, это не первый мой проступок за сегодняшний день, — он что-то быстро подсчитал, загибая пальцы, — седьмой… нет, восьмой. Седьмой был, когда я отказался познакомить тебя с Новиковым и решил сделать это сам.
   — Это я попросила таким образом побудить тебя к активности… Жаль, я ошиблась в тебе. Больше ты мне не интересен.
   — Вот видишь, как твоя ложь сбивает с праведного пути мое лицемерие, — огорчился Туманов. — Придется начинать все с начала… Катюша, — обратился он к подруге Светловой.
   — Я — Вика, а не Катя.
   — Вот это я и хотел узнать… Вика, один необыкновенно хороший человек, выдающийся гуманист всех времен и народов, мой близкий друг, едва ли не брат родной, увидев тебя, совсем потерял голову. На его примере мое циничное отношение к «любви с первого взгляда» разлетелось на мелкие осколки… Он влюблен безмерно… И не находя в себе смелости признаться…
   — Если ты о Новикове, — перебила она, — то мы знакомы с ним уже больше года. И в настоящую минуту он ждет нас в кафе на соседней улице.
   — Что-то мне сегодня не везет, — задумчиво сообщил Андрей, почесывая кончик носа. — Остается одно… Пойти в ближайшее кафе и утопить горе в вазочке с мороженым.
   Обгоняя их, он ворвался в кафе и, погрозив кулаком разглядывающему с невинным видом потолок Новикову, пристроился в хвосте очереди.
   — Что тебе заказывать? — спросил он подошедшую девушку.
   Светлова промолчала, демонстративно доставая из кошелька деньги. Но Туманов оказался настойчив, сделав заказ на четверых по своему усмотрению.
   — Как ты догадался, что я люблю? — удивилась Наташа. — Уж этого-то в медкарте нет…
   — Это не так сложно. Просто я заказал все самое дорогое, что было в ассортименте…
   — Значит, ты и есть тот самый Туманов? — взглянула на него с ехидцей Светлова, когда расправившись со всем, что было на столе, они неторопливо наслаждались кофе.
   — Если скрупулезно взвесить все «за» и «против»… Если внимательно ознакомиться с фактами и проделать анализ известного… Я его двойник. Сам Туманов слишком выдающаяся фигура, чтобы появляться на людях, не опасаясь покушения со стороны завистников и недоброжелателей, поэтому он и нанял похожего на него человека для встреч, раутов и приемов… Но перестраховавшись, он самоустранился настолько, что я невольно занял его место не только фиктивно, но и фактически. Теперь всем, чем занимался он, занимаюсь я… Так что можно смело сказать, что он — это я, а я и есть «тот самый Туманов»…
   — Какой поток словоблудия, — «оценила» Светлова. — И все только для того, чтобы подчеркнуть свою самовлюбленность.
   — А как же иначе?! — недоумевающе вскинул он голову. — Кого же еще любить в этом изменчивом мире так сильно, как не себя?! Себя любишь самой искренней, самой чистой любовью. Себе не изменяешь, себя бережешь, лелеешь. Всегда себя пожалеешь, никогда не накажешь, не предашь. А если и отругаешь, то опять же — любя. А вот если поссоришься с самим собой и решишь покинуть… Вот этого лучше делать не надо! Остается одно: как-то уживаться, и желательно любить себя.
   — Суть ясна, — кивнула Наташа, — Я столько слышала о тебе… И когда видела издалека, ты казался иным… Целеустремленным, строгим, возвышенным, далеким от всего упрощенного и заземленного и вместе с тем волевым, сильным и даже немного жестоким…
   — Внешность обманчива. Я настолько убедил людей в своей исключительности, что сам невольно поверил в это. А когда рядом нет тех, кого необходимо убеждать, я расслабляюсь и становлюсь самим собой.
   — Как это — «некого убеждать»?! — опешила она. — А я?!
   — Ты и так догадываешься, какой я замечательный. При всех твоих амбициях, которые я уже заметил в тебе, ты вряд ли позволила бы себе заинтересоваться «худшим» или просто «обычным» человеком.
   Светлова закашлялась, поперхнувшись кофе, и Вика похлопала ее по спине, укоризненно глядя на Туманова.
   — В самом деле, Андрей, — робко заметил Новиков. — Девушки еще не столь хорошо знают тебя, чтобы так их шокировать. Они могут принять твои шутки за «чистую монету».
   — Шутки?! Ты называешь мое жизненное кредо шутками?!
   — Он обожает шокировать людей, — объяснил ничего не понимающим девушкам Новиков. — Не знаю, зачем ему это нужно, но он получает от этого огромное удовольствие.
   — Вот именно из-за этого, наверное, до сих пор остается без девушки, — заметила Светлова. — Девушки любят быть приятно удивлены в отношении к себе, а не шокированы в отношении кавалера.
   — Тогда это не те девушки, которые нравятся мне, — категорично заметил Туманов, — Настоящая девушка похожа на амазонку, на переменчивый ветер, на качаемую волнами лилию, даже на колдунью, но никак не на самоувлеченную тихоню. Женщина переменчива, как ртуть, она имеет тысячу лиц и сама не знает, что хочет в настоящий момент, не говоря уже о «завтра». Ей нужно искреннее, лучащееся чувство, сверкающая, переливающаяся и манящая жизнь. Тихое и безоблачное существование убивает в ней соблазнительницу, авантюристку, женщину…
   — А в одной из твоих постановок герой говорит, что женщина похожа на звезду. Что лучше воображать ее такой, какой она кажется, чем приблизиться и быть разочарованным реальностью. Что ее свет долетает до смотрящего много времени спустя, когда звезда уже изменилась, а то и вовсе прекратила свое существование…
   — Это он сказал не подумав, — вздохнул Туманов. — Потому и остался в конце пьесы один, опустошенный крушением иллюзий, сломанный реальностью и уставший биться с «ветряными мельницами». Лучше и правильней всего любит тот… кто не любит. Влюбленный постоянно ошибается, потому что необъективно оценивает себя и предмет своих желаний.
   — Значит, женщине, чтобы быть женщиной, нужно чувство… А что же нужно мужчине?
   — Риск, — уверенно заявил Андрей. — Только риск заставляет чувствовать себя мужчиной, риск обжигает нервы, заставляет уверовать в себя, окрашивает жизнь красочным колоритом. Только нужно не забывать, что риск бывает разным. Одни рискуют жизнью, едва ли не наслаждаясь этим, проверяя себя «на прочность», отправляясь на поиски приключений, сходясь в вечном единоборстве со всеми и с собой. Другие рискуют деньгами, авантюрно, но отважно и продуманно. Третьи — своей карьерой, судьбой, разыскивая новые пути в науке и творчестве, рискуя быть осмеянными, непонятыми и отвергнутыми. Только риск, осознанный и воспринятый как единственная правда, зажигает в глазах мужчины огни, делает его руки сильными, гонит вперед, не дает права отступать. Потому что риск, каким бы он ни был, это часть войны, а каждый мужчина по природе своей — воин, защитник.
   — Красиво говоришь, — усмехнулась Светлова. — Убедительно. Как в книжке. Сразу видно, какой ты у нас у-умный.
   — Я не просто «у-умный», — сообщил, не обращая внимания на сарказм в ее голосе, Туманов. — Я — «о-очень у-умный». Я даже горжусь собой. Будь моя воля, я повсюду таскал бы за собой транспарант, на котором большими буквами вывел: «Слава мне, любимому!»
   — Мне это все надоело, — сказала Светлова, поднимаясь. — Тебя так же, как и ту, «далекую звезду», лучше рассматривать на расстоянии, не разочаровываясь «кратерами» и безжизненной поверхностью правды. Я пошла домой, уже темнеет.
   — Ну, зачем ты так? — спросил Новиков, провожая девушек глазами. — Они же хотели познакомиться с тобой, а ты… По-моему, ты перестарался…
   — По-моему, тоже, — согласился Андрей, растерянно глядя на закрывшуюся дверь. — Просто… Просто она мне очень нравится, Миша. Я так растерялся, что начал нести чушь. Знаешь, одни, когда смущаются, молчат и краснеют, а других «прорывает», как меня сейчас… Как полагаешь, я сильно все испортил?
   Новиков пожал плечами:
   — Нет, ничего, что нельзя было бы вернуть… Кроме съеденного мороженого, конечно.
   — Тогда — бегом!..
   Догнав девушек и просительно теребя Наташу за рукав пальто, Туманов пообещал:
   — Я больше не буду… Я раскаялся и уже не люблю себя так, как раньше… Только очень сильно уважаю, не больше… Ну, может быть, еще ценю и поощряю… А так же горжусь…
   — Андрей! — укоризненно простонал Новиков. — Опять?!
   — Ну что, Вика? — вопросительно посмотрела на подругу Светлова.
   Блондинка подошла к продавщице мороженого, купила «сахарную трубочку» и протянула Наташе.
   — Это как понимать? — спросил заинтересованный Туманов.
   — Мы поспорили, — объяснила девушка, — что ты догонишь нас, не успеем мы отойти от кафе и на сто шагов. На 85 ты схватил Наташу за рукав и я проиграла.
   — Так… Это уже… Спорить на живого человека!.. Играть на его чувствах?! Давно я не сталкивался с подобным!.. Тяжело… Тяжело видеть крушение иллюзий. Мы уходим, Миша! Прощайте, не поминайте лихом…
   Обеспокоенно переглядывающиеся девушки остались стоять на тротуаре, а ребята быстрым шагом пошли прочь, о чем-то негромко переговариваясь.
   — Ну, извини, — сказала Наташа, догоняя их и загораживая путь. — Я еще плохо знаю тебя и не очень остроумно пошутила… Просто.
   Туманов выжидательно уставился на Новикова. Тот вздохнул, вернулся к продавщице мороженого и, купив «сахарную трубочку», протянул Андрею.
   — Я был более самоуверен, — сообщил нахал, с хрустом откусывая от лакомства, — я утверждал, что попытка примирения состоится на пятом десятке шагов… Тридцать второй, а, Миша?..
   Чтобы войти во двор дома, где жили девушки, нужно было миновать длинную, темную арку, пропахшую сыростью и помоями, и именно тут, в традициях всех старых, добрых фильмов вырисовывались в полумраке угрожающие силуэты.
   — Кореша, — окликнул их хмельной голос, и путь преградили четверо рослых, сильно пахнущих водкой парней. — Закурить есть?
   Миша как завороженный смотрел на дымящиеся в зубах каждого из громил «Беломорины» и молчал. Девушки испуганно озирались, но вечерний переулок был безлюден, а наличие вблизи Зимнего стадиона, печально известного «тусовкой» «алисоманов», отпугивало гуляющие парочки влюбленных.
   — Когда же вы, паршивцы, наконец накуритесь? — саркастично осведомился Туманов, натягивая кожаные перчатки.
   — Кто это — «паршивец»! — опешил громила. — Я?!
   — Нет, «паршивец» тот, кто стоит слева от тебя, а ты всего лишь «мелкий пакостник» — это на порядок ниже.
   Парень обиженно насупился и сделал шаг вперед.
   — Отойди, Миша, — попросил Туманов, — и отведи девушек. Так и быть, я возьму на себя труд поучаствовать в вашем спектакле.
   — Каком спектакле? — спросил Новиков и тут же был сбит на землю сильным ударом. Закрыв голову руками, он замер, не делая больше попыток подняться и лишь корчась под градом обрушившихся на него ударов.
   Туманов сокрушенно покачал головой и, перехватив ногу бьющего его в живот противника, что было сил ударил по ней локтем, целясь в колено.
   — Мама! — заорал громила, рухнув на землю и зажимая травмированное колено двумя руками.
   — Ностальгия? — спросил Туманов, «уходя» от удара второго. — Ни фига драку изображать не умеете… Да и на «гопников» не тянете… Приходите ко мне в театр — потренирую.
   — Убейте эту тварь! — завопил друзьям лежащий на земле парень. — Переломайте ему все ребра!
   Один из противников Андрея выхватил из-под полы куртки самодельные нунчаки и неумело размахнулся ими над головой. Дождавшись пока нунчаки начнут описывать траекторию на спуск, Туманов встретил их ударом ноги, целясь в цепь, соединяющую палки. Непрочное звено лопнуло, палки полетели в стороны, а незадачливый «каратист» ударился спиной о стену, медленно сползая по ней и сияя четким отпечатком рифленой подошвы на лбу.
   — Плохую игру я вам прощаю, — строго сказал Туманов двум оставшимся на ногах противникам. — Но вот плохой реквизит простить не могу…
   Ошарашенные таким оборотом дела уцелевшие парни повернулись и, не дожидаясь, пока странная «жертва» примется за них всерьез, предпочли за благо ретироваться.
   Андрей опустился на корточки возле сжимающего колено «мордоворота».
   — Больно? — участливо спросил он.
   Скосив глаза вслед убегающим товарищам, парень нехотя кивнул:
   — Больно… А ты как думал?!
   Туманов похлопал его по карманам, вытащил измятую пачку «Беломора» и спички, засунул одну папиросу в рот поверженного соперника и дал прикурить.
   — Ты просил закурить в начале нашего знакомства, — пояснил он. — Но должен повторить, что «работали» вы неубедительно. Станиславский сказал бы: «Не верю!»
   — Ты — псих! — убежденно сказал парень, прислоняясь спиной к стене и жадно затягиваясь папиросой. — Редкостный псих!
   Туманов помог подняться все еще растянувшемуся на земле Новикову. Вика истерично всхлипывала, Светлова же, напротив, была совершенно спокойна и оглядывала «поле боя» с нескрываемым интересом.
   — Признайся, — сказала она, уже стоя в дверях парадной. — Это ведь была твоя «заготовка»?
   — Моя?! — удивился Андрей. — Вообще-то я полагал, что это ты решила посмотреть, чего я стою… Ты хочешь сказать, что к нам пристали настоящие хулиганы, — он оглянулся назад, но поверженная компания успела убраться восвояси. — Надо же, — расстроился он. — Один раз в жизни встретил настоящих хулиганов и был нежен с ними, как любящая мать, приняв за «актерскую труппу»… Где мои хулиганы?! Куда они сбежали?! Хулиганы, вернитесь!..
 
   — Не слишком ли ты много успел за один день? — спросил красный от напряжения Генка, тяжелой трусцой направляясь по обочине шоссе к лесопарку. — Тебя нельзя оставлять одного даже на несколько часов.
   Он остановился и поставил Туманова на землю. Присев, Андрей, в свою очередь, взвалил друга на плечи и они продолжили путь. Это была их ежедневная разминка — в двухкилометровой пробежке до спортплощадки в лесопарке они поочередно тащили друг друга на спине, развивая выносливость и тренируя дыхание. Кутающиеся в плащи и пальто от холодного ветра, прохожие с недоумением провожали взглядами двух атлетически сложенных парней, вся одежда которых состояла из шорт и кроссовок.
   — «Любовь нечаянно нагрянет», — пропел, сгибаясь под тяжестью Генкиного веса, Андрей. — Дружище, это не девушка, это — чудо! Волосы, глаза, губы…
   — Уши, лоб, нос, — отозвался сверху Еременко. — Смотри, не попадайся на тот крючок, на котором уже висит столько несчастных. Безнадежно висят, безропотно…
   — Я — не все. Почему, несчастный пессимист, ты полагаешь, что все должно окончиться обязательно плохо?
   — Это из-за того, что влюбленные еще слишком нежны для суровой жизни. Они не понимают, что, кроме поцелуев, роз и свиданий под луной, в жизни еще бывает головная боль, несхожесть характеров, ревность и безденежье… В основном безденежье.
   — А ты уже закален для такой жизни?
   — Я не мечтаю о чьих-то там «глазах и губах», занимаясь делом.
   — А я пытаюсь изменить описанное тобой положение вещей. Честно говоря, сейчас я и не надеюсь на многое… Меня больше волнует то, что будет после армии.
   — Вот-вот. Когда тебе предстоит уйти на два года, заводить какие-то отношения, по меньшей мере глупо. Это банальная история: «Он ушел служить Родине, она его не дождалась»…
   — С такими мыслями ты кажешься тяжелее килограмм на пять… Сколько ты весишь?
   — Утром весил восемьдесят два… Тащи, тащи, метров сто осталось.
   — Я не рассчитываю на то, что она меня будет ждать. Тем более что об этом еще рано говорить. Она заинтересована мной, но не влюблена. А вот когда я вернусь… Посмотрим, кто или что может встать у меня на пути.
   — Андрюша, — окликнул его Генка, — вы знакомы только один день, ты помнишь об этом?.. И не тряси так, твои плечи не пуховые перины. Я все бока отбил… Стоит ли вообще что-то начинать? Потерпи два года, если уж так уверен…
   — Не могу. Я влюблен, Генка. Влюблен по самые уши!.. Слезай, приехали. Доставай перчатки.
   Из спортивной сумки Генка извлек две пары кожаных боксерских перчаток. Талый снег еще лежал на земле, зияя грязными проплешинами и из-под ног пританцовывающих в спарринге друзей летела перемешанная с водой грязь.
   — Говорил я тебе, нужно было в спортзале заниматься, — ворчал Туманов, с трудом сдерживая могучий Генкин натиск. — В такой грязи нет ни условий, ни желания заниматься чем-то…
   — Это естественные условия. Ты же не станешь просить врагов выбрать для боя место посуше?.. Вот тебе… Вот еще!.. Ты слишком полагаешься на защиту, старайся больше «уходить» от ударов, уклоняйся… Саныч все же дал от нашею клуба заявки на участие в соревнованиях?
   — Три кандидатуры. Ты и я — это уже решено, а вот кто будет третьим? Артур ушел…
   — Отборочный турнир проведут. До лета еще далеко… Но на лето зал закрывается. Где тренироваться будем?
   — Есть одна идея…
   И тут Туманов пропустил могучий, «прямой» удар, бросивший его на спину прямо в извилистый весенний ручей. Ошеломленный нокдауном, он долго мотал головой, не в силах подняться. Медленно приходя в себя, сел в снегу, осторожно трогая пальцами гудящую челюсть.
   — Скажи: «А-а», — посоветовал Генка.
   — Кретин!
   — Значит, все в порядке: челюсть цела… Так что за идея? — он подал Туманову руку, помогая подняться.
   — Хватит на сегодня спаррингов, работай пока с тенью, ее и бей сколько влезет, а я брусьями займусь…А идея такова. Летом в пригороде будут сдаваться дата. Предлагаю скинуться и снять одну в Васкелово — это в пятидесяти километрах от Ленинграда.
   — Почему именно в Васкелово?
   — Чистое, красивое место… Сосновый лес, озера, воздух… Я узнал, что Наташа и Вика будут проходить стажировку в пионерском лагере, неподалеку от Васкелово.
   — Вот с этого и надо было начинать. Я против. Нельзя совмещать спорт и женщин. Женщин вообще нельзя ни с чем совмещать, они требуют постоянного внимания и приходится выбирать… Обычно выбирают их, жертвуя делом, а потом уходят и женщины, и ты остаешься у «разбитого корыта». Ни женщины, ни дела…
   — Что ты ворчишь, как старый дед? Откуда такой мрачный настрой? У тебя же нет опыта, так как никогда не было девушки… Или тебе просто нравится давать советы?
   — Я книжки читаю, — пошутил Еременко. — Ты их только пишешь, а я еще и читаю… Снять дачу за городом — это ты хорошо придумал. Но по карману ли это будет «бедным студентам»? Придется продать мой велосипед, твою штангу, и все равно без помощи родителей не обойтись.
   — Зато сможем всерьез подготовиться к соревнованиям. Там-то нас никто отвлекать не будет.
   Генка с сомнением покосился на него, но промолчал.
   — А ночью! — Туманов зажмурился от предвкушения. — Звезды, тишина… Пламя в печи потрескивает… Рай для писателя!
   — А я почему-то представляю другую картинку: один «мартовский кот» поет серенады под чьим-то балконом… Помяни мой совет, Андрюха, не загадывай наперед ничего, что касается женщин.
   — А я не загадываю, я планирую. Прежде чем что-то делать, я должен просчитать, как и в какие сроки. И вообще, чувство анализу не поддается, все надо испытать на собственной шкуре. Чужие советы и чужой опыт в делах подобного рода не котируются. Это как лотерея: каждый надеется, что повезет именно ему.
   — Ерунда все это… Последний раз прошу: одумайся! — дурачась, он вознес руки к небу. — Отрекись от грешных мыслей и вернись в семью занятых делом мужей! Твой путь ведет к погибели, наш — к славе и процветанию!
   — Поздно, отец мой духовный, свершилось… И, признаться, мне это нравится! Это здорово!.. Я не в силах забыть этих зеленых глаз, этих чувственных губ… Они влекут меня!
   — Тяжелый случай, — вздохнул Еременко, убирая перчатки в сумку. — Но старая солдатская пословица гласит: «Лучшее средство от любви — бег в противогазе». Противогаза у нас, к сожалению, нет, но есть розовощекий, упитанный, восьмидесятикилограммовый парень, которого тебе предстоит сейчас тащить на своих плечах обратно. Вот увидишь, не пробежишь и полдороги, как тебе станет легче. Когда появляется пена у рта, любовные иллюзии исчезают…
   Весна набирала силу, разливаясь в воздухе дурманящим запахом талого снега, смешанного с ароматом открывшихся солнцу прошлогодних листьев. Парни и девушки, уставшие за зиму от тяжелых курток и пальто, торопились переодеться в рубашки, пиджаки и короткие юбочки и, шмыгая носами от тут же подхваченной простуды, горделиво вышагивали по уже высушенным солнцем тротуарам. В сквериках вновь появились влюбленные парочки, и обутые в валенки старушки заняли свои посты на скамейках у парадных. Беззлобно матерясь, дворники скалывали ломами залежавшийся в узких двориках-колодцах лед, а воробьи весело передразнивали их ворчание с карнизов домов.
   Андрей, прищурившись, посмотрел на солнце и, не удержавшись, чихнул.
   — Будь здоров, — отрешенно пожелала ему Наташа, с сумрачным видом оглядывая видневшуюся на другом берегу Невы Петропавловскую крепость.
   — Буду, — пообещал Андрей. — Обязательно буду и «здоров» и даже «еще здоровей»! Здорово-то как! Солнечно, тепло, красиво, словно весна пришла!
   — Она и в самом деле «пришла», — не приняла шутки Наташа. — И лично я не вижу в этом ничего особенного. Все мокрое, сырое… И из снега кучи разной гадости вытаивают… Да и воздух какой-то…
   — Признаться, я тоже куда как больше люблю осень, — сказал Андрей. — Сентябрь, конец августа, «бабье лето»… Но и весной выдаются такие деньки, что просто тянет в «старый город». Купола сверкают, город словно иной. Осенью он суровый, мужественный и умиротворенный одновременно, а весной какой-то задорный, молодой, полный любви. Ленинград…
   — Петербург, — поправила Наташа.
   — Что?.. Ах, ты о переименовании… Это я по привычке. Никак не привыкну к тому, что родился в Ленинграде, а живу в Петербурге… Но и это неплохо — к ново-старому названию привыкнем, а звучит все же лучше: «город Петра». Знаешь, в каждом уголке города скрыто столько интересных исторических курьезов, подвигов, историй, что ни один экскурсовод никогда не сможет собрать их воедино и рассказать даже за год. Здесь каждый дом, каждый памятник, каждый сквер хранят столько историй…
   Светлова слушала его с явной скукой на лице, неохотно вышагивая рядом. Андрею с большим трудом удалось уговорить ее выйти в этот субботний день на прогулку в город. Ее вообще сложно было заинтересовать чем-то, кроме дискотек и кафетериев. «Пойми, Андрей, — говорила она, — в отличие от тебя, я — домоседка. Все, что ты хочешь мне поведать, можешь рассказать дома, а таскаться по улицам я не люблю. Сыро или, наоборот, слишком жарко… А на дискотеки тебя не затащить. Мы с тобой разные люди, ты просто не хочешь понять, что все это может быть мне неинтересно».
   — …А с Александрийской колонной произошел еще более интересный случай, — продолжал увлеченно рассказывать Андрей. — Лучшие инженеры России никак не могли найти способ поднять эту громадину вертикально и установить, без риска уронить и разбить — техники, способной на это, в те годы попросту не существовало. И вот как-то раз, к отчаявшимся инженерам, стоящим на площади, подходит какой-то плохо одетый мужичонка-извозчик и говорит: «Господа хорошие, дайте пятак на водку, а я подскажу вам, как эту бандуру «на попа» поставить». Те, конечно, мужика в шею, а он настырный попался, не уходит, и знай свое канючит…
   — Андрей, — спросила она, — тебе не скучно было забивать голову подобной ерундой? Камни, булыжники, кирпичи… Пойдем домой, а? Бродим как…
   — Подожди, — увлеченно убеждал ее Туманов. — Тебе понравится. Ты просто никогда этого не слышала. Если просто смотреть на них, это камни, а вот если знать… То каждый камень, каждый фонарь… Вот, например, знаменитый «Гром-камень», на котором стоит Медный всадник. Ты знаешь, что до той поры, когда за него взялся Фальконе, он был втрое больше? Его везли в Петербург много месяцев, потратив на его доставку огромное состояние, и когда Екатерина увидела…
   Девушка тоскливо вздохнула и посмотрела вперед: Дворцовый мост был обещан назойливым «экскурсоводом» как конец прогулки, но позабывший об этом в пылу повествования неугомонный Туманов тащил ее все дальше.
   — …А вон там, на Васильевском острове, расположен дворец великого и хитрого друга Петра — Меншикова. У самого царя еще не было в городе резиденции даже для приема послов, когда на берегу вырос этот красавец. А дело было так. Петр намеревался поставить на этом месте здание «Двенадцати коллегий», но дела потребовали от него срочно отбыть за рубеж, и Петр опрометчиво возложил обязанности по строительству на своего ушлого соратника… «Излишков», оставшихся от строительства, хватило на дворец для Меншикова, но зато не хватило места для «Двенадцати коллегий», которые, не мудрствуя лукаво, Меншиков развернул не «вдоль», а «поперек» острова. И вот, когда вернулся Петр…
   — Андрей, — не выдержала девушка, — мы ухе давно ушли с набережной. Я устала.
   — Сейчас я отведу тебя в парк возле одного старинного замка и там мы сможем передохнуть, — не замечал ее ухудшающегося настроения Туманов. — Это недалеко от проспекта Декабристов. Красивейшее место. В детстве я жил в этих местах и облазил тут каждый закоулок, каждый чердак. Дворец совсем заброшен, полуразрушен… Но как красив! Парк, фонтан, ограды!.. О нем мало кто знает из туристов, сюда не водят на экскурсии, а ведь это… Ты сейчас увидишь сама…
   Она неохотно следовала за ним, не скрывая усиливающегося раздражения. А замок и впрямь завораживал. Небольшой, именно поэтому он обладал столь редкой для его «собратьев» изящностью. И вместе с тем был величав и неповторим. И даже обветшалость и запустение не портили впечатления величественного умиротворения, подчеркиваемого окружающим его парком.
   Единственная скамейка, стоящая возле фонтана, оказалась занята. Широкоплечий рыжеусый детина неторопливо курил сигарету и лениво отвечал что-то убеждавшей его женщине в по-цыгански пестром и красочном одеянии, а интеллигентного вида мужчина, плотно зажав между коленями сияющий замками дипломат, бегло делал пометки в папке с бумагами.
   — Ну вот, — сказала Наташа, — тащил, тащил меня сюда, и… Пойдем обратно. Почему ты не богат, а, Туманов? Нанял бы машину… Или на своей меня привез. Тогда даже я не отказалась бы послушать твои сказки про «булыжники и кирпичи», взирая на них из окна какой-нибудь иномарки.
   — И все же, мы немножко передохнем именно здесь, — заверил Туманов, вглядываясь в сидящих на скамейке, — Подожди минутку, я сейчас.
   Он быстрым шагом подошел к скамейке и кашлянул, привлекая внимание. Сидевшие подняли головы и вопросительно посмотрели на подростка.
   — Прошу извинить меня, добрые люди, — с расстроенным видом начал Туманов. — Я понимаю, что отвлекаю вас от ваших дел, но у меня огромное горе… Мне просто необходимо выговориться. Мне очень нужно, чтобы меня кто-нибудь выслушал и понял…
   — Конечно-конечно, — сказал интеллигент и придвинулся на самый край скамьи, освобождая место рядом с собой. — Я вас понимаю. У меня самого часто бывают подобные моменты… Присаживайтесь.
   — Благодарю вас, — горестно сказал Туманов, втискиваясь между ним и рыжеусым.
   — Так что у вас стряслось? — заботливо поинтересовался интеллигент.
   — Меня только что судили, — с отчаянием покачал головой Андрей. — Только что, буквально несколько часов назад, меня попросту втоптали в грязь, безжалостно, прилюдно, не сомневаясь в своих заблуждениях…
   Интеллигент поперхнулся, но сдержался и несколько настороженно уточнил:
   — Простите… А за что?.. Если, конечно, это не секрет…
   — За убеждения, — вскинул голову Туманов, и в его глазах полыхнул огонь величия. — За открытия. За науку.
   — Это как?! — опешил рыжеусый. — У нас нет политзаключенных… Что-нибудь испортили?
   — Мы, ученые, не можем ничего испортить, — гордо ответил Туманов. — Мы можем только созидать и предрекать. Испортить могут только те, кто обращает плоды наших трудов во зло… Нет-нет, добрые люди, я не принес вреда на эту землю. Следуя дорогой моего великого и непонятого предшественника Джордано Бруно, я сумел доказать, что не Солнце вращается вокруг Земли, отнюдь! Это мы сами движемся по орбите вокруг великого небесного светила. Я сумел доказать это, исследуя многие и многие природные явления… Впрочем, теперь это уже не важно. Несколько жестокосердных и усердных в своем сером неведении инквизиторов сломали меня, заставив отречься от этого поистине великого открытия… Да, я испугался… Испугался… Но вы-то знаете, в какой век мы живем?! Сколько великих и светлых умов было сожжено на жутких кострах мракобесов… И все же презираю себя за это отречение. Я предал себя, предал свое детище, предал тех, кто страдал до меня, и тех, кто погибнет после, но не отречется…
   Дрожащими руками интеллигент сумел наконец открыть замки на дипломате, бросил туда папку с бумагами, встал и, не оглядываясь, быстрым шагом пошел прочь. Менее сообразительный рыжеусый в замешательстве хлопал глазами, с трудом пытаясь вникнуть в смысл сказанного.
   — Это… Как ты говоришь, тебя зовут? — наконец вымолвил он.
   — Я еще не называл своего опозоренного имени, добрый человек, — с тоской сказал Туманов. — Оно покрыто теперь коростой отречения и трусости… Горе мне, горе! — вскричал он, сжимая в отчаянии голову руками. — Позор мне! Нет, не могу! Я должен, я обязан донести до людей… И я скажу… Да, я скажу это, пусть даже ценой собственной жизни! Я, Коперник, открыто заявляю всем вам: «И все же она вертится!»
   Рыжеусый шарахнулся в сторону так, что едва не столкнул на землю старуху, с интересом наблюдавшую за Тумановым. Но Андрей ловко поймал его за рукав и, приблизившись к самому уху побледневшего собеседника, прошептал:
   — Скажи мне… Скажи мне, добрый человек… Только молю — скажи правду! Ты веришь мне?!
   — Да-да, — горячо зашептал в ответ рыжеусый. — О чем разговор… Я-я… Си… Конечно…
   — Спасибо, неизвестный друг, — прослезился негодник. — Иди же и передай всем: Коперник не сдался! Он не боится открыто бросить в лицо своим палачам: она вертится! Запомни! — крикнул он вслед убегающему детине. — И передай! Коперник не сдался.
   — Я не советовала бы вам сообщать об этом первому встречному, — доверительно улыбнулась ему единственная оставшаяся соседка. — Иначе вы рискуете окончить свои дни так же, как и я… Мы живем в очень тяжелое время, дружок… Но раз уж судьба свела нас, разрешите представиться, — протянула она сухонькую ладошку, — Жанна д'Арк.
   Глаза Туманова удивленно распахнулись, но уже в следующую секунду он весело и громко расхохотался, с уважением пожимая узкую ладошку женщины.
   — Извините меня, — попросил он. — Признаюсь, это была вынужденная акция изгнания…
   — Понимаю, — кивнула она и посмотрела в ту сторону, где переминалась с ноги на ногу хмурая и раздраженная Наташа, — Раз уж вам удалось отвоевать эту территорию, то хотя бы не замедлите позвать свою прекрасную спутницу… Судя по выражению на ее лице, она не очень счастлива этим вечером…
   — Наташа, — махнул рукой Андрей. — Иди сюда. Я познакомлю тебя с владелицей замка… Настоящая графиня из древнего рода, берущего свое начало от самих Рюриковичей.
   — От Рюрика, — легко поправила женщина, — «Рюриковичами» зовемся мы сами.
   — Простите, графиня, — галантно наклонил голову Туманов.
   Подошедшая Светлова недоуменно переводила взгляд с него на садящую с непроницаемым лицом женщину.
   — Вы графиня? — удивилась она. — Настоящая, живая графиня?
   — Во всяком случае, в том, что я живая, могу уверить вас на все сто процентов, — улыбнулась та. — Ну конечно же, это шутка. Увы, мои предки не были занесены в «Бархатную книгу», да и я сама вряд ли смогу чем-то прославить свой род. Я кладовщица… Но, к моей чести, надо сказать, что по совместительству я еще и вахтер…
   — А-а, — разочарованно протянула Наташа и села рядом с Тумановым. — А я уж было поверила… Кладовщица…
   Женщина, не стирая улыбки с лица, пристально заглянула ей в глаза, потом таким же цепким взглядом окинула и Андрея.
   — Но, если уж вы так разочарованы, моя милая, то, думаю, я все же смогу приподнять свой рейтинг в ваших глазах. То, что я потомственная гадалка и ворожея, хоть сколько-нибудь компенсирует вам разочарование от того, что я не потомственная графиня?
   — Это опять шутка? — устало спросила девушка.
   — Нет, почему же, — женщина, словно заправский фокусник, развела в стороны руки и когда свела их обратно, то в ее кулаках уже были раскрыты «веером» две красочные колоды карт. — Я родилась тринадцатым ребенком в цыганской семье. И я ни разу не ошибалась, предсказывая людям их будущее и открывая прошлое.
   — А прошлое зачем? — спросила Наташа.
   — Наше будущее зачастую скрыто в нашем прошлом, — сказала гадалка, — и очень сильно зависит от настоящего. Это две точки, позволяющие провести более точную линию к третьей — будущему…
   — Я не особо верю в гадания, — безразлично сказала Светлова, — Такое же надувательство, как и лотерея: попадает в «десятку» в одном случае из тысячи. Да и то совпадение.
   — Совпадение? — задумчиво переспросила женщина. — Нет, девочка, ты еще очень мало знаешь о тех чудесах, что таятся за серым покровом теней… Но тебе это и не надо знать. Тебе будет это не интересно, Наташа.
   — Откуда вы знаете, как… Ах да, вы же слышали, как позвал меня Андрей, — догадалась девушка. — Вот на этом и построены все ваши фокусы…
   Гадалка улыбнулась и промолчала.
   — Карты Таро! — разглядел колоду в ее руках Андрей. — Так много слышал о них, но ни разу не видел.
   — Этот вариант Таро не видел никто, — сказала женщина, — Ее высчитал и написал один великий мастер много-много лет назад. Она перешла ко мне по наследству… Никогда не слышал о «цыганской колоде Таро»?
   — Нет, — признался Андрей. — А вы сможете погадать на них?
   — Вашу судьбу я вижу и без этой колоды, — сказала она. — И у вас, Андрей, и у вашей спутницы очень яркие, хоть и запутанные судьбы. Такие линии не надо пытаться рассмотреть в реке времени, они хорошо видны и без карт, — она вновь развела руками и карты исчезли.
   Наташа пренебрежительно фыркнула, показывая, как мало впечатления производят на нее подобные фокусы. Андрей же, напротив, заинтересованно ждал продолжения.
   — Ты всю жизнь будешь идти за счастьем, — сказала она Наташе. — А ты будешь стремиться к мечте, — посмотрела она на Андрея. — Только беда в том, что ты будешь пытаться убежать в нее от реальности…
   — А какая разница между «мечтой» и «счастьем»? — удивилась Светлова.
   — Огромная. Ты не знаешь, что такое счастье. Он же будет считать, что знает свою мечту… Вы оба ошибетесь и поймете это только в свой последний день. Но именно в этот день, узнав и открыв для себя подлинное значение мечты и счастья, вы поймете, что не зря прожили свою жизнь… А это не так уж и мало. Я бы сказала — это очень много. Редко кто может похвастаться, что не зря прожил свою жизнь…
   — Печальная сказка, — сказала Светлова. — Так вы клиентуру растеряете. Нужно о богатстве и любви рассказывать.
   — Я говорю правду, — сказала цыганка, — и мудрый был бы доволен такой дорогой… По крайней мере, ее завершением… Но, если ты хочешь узнать о богатстве и любви… Дай левую руку.
   Девушка с некоторым колебанием протянула ей ладонь.
   — Понятно, — провела по ней ногтем цыганка. — Я могу тебя обрадовать: ты будешь богата. Но именно путь к богатству убьет тебя. Ты потеряешь в этой погоне все, кроме одной великой нити твоей жизни. Она и послужит тебе утешением в твою последнюю минуту… Но любить ты не сможешь. Ты будешь бежать от тех, кого могла бы полюбить, к тем, кто будет любить тебя.
   — Как это «богатство меня убьет»? — обиделась Наташа. — Бандиты что ли?..
   — Нет, ничья рука не коснется тебя со злом. Ты умрешь СВОЕЙ смертью. СВОЕЙ. Ты — хозяйка своей судьбы и смогла бы изменить ее… Но ты не станешь ее менять. Ты будешь идти за счастьем и благополучием… Но не расстраивайся, девочка. Того, что ты принесешь в эту жизнь, будет само по себе немало… Большего я сказать тебе не могу.
   Девушка отдернула руку и нахмурилась.
   — Чушь, — неуверенно и немного испуганно сказала она, — глупости какие…
   — А мне? — улыбнулся Туманов, протягивая свою руку.
   — Правую, — поправила цыганка. — Мужчины устроены совсем иначе, чем женщины, и в мистическом плане… Странно, — сказала она, вглядываясь в линии судьбы. — У тебя две жизни… Смерть разделяет их… Тебе предстоит решить: останавливаться на этой точке или двигаться дальше.
   — И что будет, если «дальше»? — уточнил Туманов, с интересом наблюдая за острым, алым ногтем, скользящим по его ладони.
   — Дальше будет бегство в мечту… Или побег от реальности. Ты много испытаешь и испробуешь. Тебе будет казаться, что все это не твое. Но это именно твое. Твой опыт, твоя судьба. Ты будешь мужать, учиться страдать и ошибаться. Но ты приобретешь огромное богатство. Ты будешь окружен настоящими друзьями, веселыми, умными и добрыми. Но здесь и будет поджидать тебя «вторая смерть»… Ты тоже хозяин своей судьбы, и ты тоже не станешь ее менять…
   — Эй-эй-эй, — запротестовал Андрей. — А будет за чем «бегать»-то? Смысл-то «ласты склеить» ради этого есть?
   — Есть, — улыбнулась цыганка. — Но не в богатстве… Хотя и его я вижу в твоей судьбе. Ты будешь очень богат. Богат и знаменит. Он тоже будет твоим, — кивнула она на замок.
   — Принимается, — радостно согласился Андрей. — А еще, еще?.. Яхты-самолеты-вертолеты… И мороженого, мороженого побольше!
   — Берегись дорог, — неожиданно сказала она. — Дорог и зависти. Не подставляй плечо тому, кто этого не заслуживает. А счастье ты найдешь в другом. На последнем повороте своей последней дороги ты успеешь передать и себя, и свое тем, кого оставишь. Тем, кто не оставит тебя. И верь: они поймут и простят… Да, ты будешь богат и знаменит, и слава твоя при жизни будет ничто по сравнению со славой после смерти, потому как будет кому умножать созданное тобой и после тебя. И запомни: берегись дорог…
   — М-м-да, — многозначительно протянул Туманов. — Честно говоря, больше всего мне понравилось про замок.
   — Жизнь не бывает легка, — сказала цыганка. — Ее нужно принимать как дорогу…
   — А любовь, — напомнил Туманов. — Как там с любовью? Мы с Наташей?..
   — Нет, — покачала она головой. — Всю жизнь вы будете рядом, но не вместе. Но то, что вас будет объединять, не расторгнуть… Желания вашей любви похожи: ты будешь бежать от тех, кто любит тебя, к тем, кого любишь ты. Схожесть этих желаний в поиске своего идеала томления сердца. У вас неспокойные сердца…
   — Разумеется, — согласился Андрей. — Я же эгоист. Куда приятней любить, чем быть любимым.
   Женщина отпустила его руку и одобряюще посмотрела на них:
   — Не бойтесь, все будет правильно. Так, как и должно быть. Мир создан именно так. Вы будете получать то, что отдаете, и черпать свои силы в трудностях.
   — Замысловато, — оценил Андрей. — И тем не менее спасибо… Хотя я и не верю в предсказания.
   — Не верь, — согласилась она. — Но ищи мечту не в конце пути, а вокруг себя. Не беги к ней, не создавай ее — впереди ее нет. Впереди то лько то, что ты должен получить за то, что совершил. А счастье и мечта вокруг нас, в сегодняшнем дне. Там, где ты, а не там, куда ты стремишься.
   — Понял, — кивнул Туманов. — А…
   — Мы пойдем, — перебила его Наташа. — Спасибо, до свидания.
   — Прощайте, — сказала цыганка.
   — Когда я куплю этот замок, заходите, — пригласил на прощание Андрей. — Чайку попьем. О судьбах и о жизни поговорим.
   Женщина взмахнула на прощание рукой и они пошли к проспекту, в ту сторону, где шумели машины и гудел рой людских голосов.
   — Ведьма, — со злостью сказала Светлова. — И без нее настроение плохое было, так она его окончательно добила.
   — А по-моему, «классная» тетка, — сказал Андрей. — Умная, с юморком. А что до гадания…
   — Почему ты все время со мной споришь? — обиделась она. — Почему обязательно надо идти поперек? Чтобы мне хуже сделать?
   — Зачем? — удивился он. — Просто я говорю то, что думаю. Ты все это видишь по-своему, я по-своему. Это же здорово! Есть о чем поговорить, поспорить, есть над чем посмеяться.
   — А я не хочу спорить, — сказала она. — Я хочу, чтобы ко мне относились хорошо, а не смеялись надо мной.
   — Я и не смеюсь на тобой, — запротестовал он. — Я…
   — Все, отстань! — она оттолкнула его и не удержавшийся на залежавшейся в тени дома ледовой насыпи Андрей поскользнулся и растянулся на землю.
   — Вот так, — грустно сказал он, усаживаясь посреди тротуара. — А еще говорят, что «великие писатели на улице не валяются». Не знаю где как, а у нас на каждом углу лежат… Ладно, — мстительно добавил он, — за это я расскажу тебе историю проспекта Декабристов.
   — А я никуда не пойду! — сказала Светлова и села рядом с ним на асфальт.
   Андрей пожал плечами, поднялся и, сложив руки «рупором» у рта, завопил:
   — Кто-нибудь! Помогите! Девушке плохо!.. Рожает, — добавил он доверительно бросившейся к ним на помощь бабусе.
   Светлова мгновенно оказалась на ногах и играя желваками на скулах, пошла вперед.
   — А вот и дом, в котором я жил, — словно ничего не произошло, продолжал Туманов. — Кстати, надо сказать, что здесь же жил Блок. И здесь же живут несколько знаменитых актеров и поэтов. Видишь ли, — с дурашливой серьезностью пояснил он. — Все мы, великие люди, очень любим селиться в самых красивых и завораживающих уголках. В городах мы стараемся выбрать самый старый район, и почему-то нас тянет именно к угловым домам, стоящим на пересечении дорог, а в деревне, на природе, нам нужен простор. По преданиям, в угловых домах и на перекрестках дорог собираются души умерших, наверное, они и диктуют нам рассказы о старине…
   — Андрей, — попросила девушка, — я очень устала и у меня нет настроения шутить. Помолчи хотя бы до тех пор, пока не доставишь меня домой.
   — А когда «доставлю»? — тут же отреагировал он.
   — Тогда ходи по улицам, сколько влезет, и говори, говори, говори… Только без меня.
   — Не согласен, — замотал он головой, — у тебя еще просто не выработался ко мне иммунитет. Считай, что все это прививка.
   — Не надо прививок!
   — Ты хочешь заболеть мной? — с притворным ужасом спросил он.
   Наташа обреченно вздохнула.
   — Я все больше поражаюсь тому, какие мы с тобой разные, сказала она.
   — Замечательно— вновь расплываясь в улыбке, заявил Туманов. — Противоположности сходятся…
   Девушка безнадежно махнула рукой:
   — Говори что хочешь, — заявила она. — Я все равно не буду слушать.
   — Решено, — кивнул Андрей. — А вот с этим домом связана интереснейшая легенда о спрятанных в нем сокровищах…
   Светлова встрепенулась и невольно прислушалась. Андрей погасил улыбку и продолжал:
   — Многие считают, что старинные дома Петербурга богаты сокровищами, спрятанными во время революции. Чердаки, подвалы, стены и даже двери — все это таит в себе бесценные клады из золота, бриллиантов и старинных полотен. Знаменитый Фаберже перед тем, как покинуть Россию…
   Туманова не обижало ее невнимание к нему и к его интересам. Он понимал, что вызывает лишь раздражение и негодование, но это была единственная возможность подольше побыть с ней наедине. Бродить по улицам, нести забавную чушь, изредка, словно невзначай, касаться ее руки и смотреть на прекрасный профиль той, кто была для него дороже любой предсказанной гадалкой мечты. Той, кто сама была его воплощенной мечтой…
 
   — А ты сомневался, — сказал Туманов Генке, хлопая ладонью по самодельному столу, стоящему в двухкомнатной избе, которую они только что сняли на два летних месяца. — Рай, а не место! Благодать!
   — Благодать, — передразнил Еременко, с сомнением озирая пыльные подоконники и давно не мытый пол, из-под досок которого тянуло сыростью и плесенью. — Один только порядок придется месяц наводить. Здесь последние пятьдесят лет кто-нибудь жил?
   — Зато за гроши досталось, — парировал Андрей, — Сейчас пол намоем, окна выдраим, печь истопим, баньку справим… Привык ты к городской жизни: душ каждое утро, кофе… А здесь до озера на зорьке пробежишься… Турник сегодня же соорудим…
   — Меня смущает близость пионерского лагеря. Я подсчитал, что с тех пор, как ты познакомился с Наташей, ты пропускаешь одну тренировку из трех. А ведь до соревнования всего два месяца! У тебя же на физиономии вместо мыслей о том, как на них победить, написано отрешенное блаженство и полное отсутствие сосредоточенности.
   — Кстати, о блаженстве… Я сейчас на часик отлучусь…
   — Знаешь что?!
   — Ну, Генка… Я быстренько-быстренько, туда и обратно. Не больше часика… А потом и пол сам вымою, и окна…
   — И окна?
   Туманов кивнул, подтверждая.
   Генку такая перспектива устраивала и он досадливо махнул рукой:
   — Что с тобой делать? Беги, Ромео!..
 
   Пионерский лагерь, в котором проходили стажировку девушки, раскинулся на самом берегу озера, окруженного сосновым лесом. Двухэтажное общежитие для работников находилось в хозяйственной зоне и, что было особенно ценно для Туманова, окна и балкон девушек вплотную примыкали к забору, ограждавшему территорию лагеря. Подпрыгнув, он подтянулся на руках и, оказавшись на крохотном, заваленном старыми тумбочками и кроватями балконе, постучал в стекло. Удивленная Наташа открыла дверь.
   — А ты как здесь очутился?!
   — Живу неподалеку. Проходил мимо и подумал: надо навестить соседей. Узнать, как устроились, как работают…
   — В каком смысле «живу рядом»?
   — Мы с Генкой сняли в поселке домик на лето. Решили, что свежий воздух и здоровая деревенская пища — лучший помощник в тренировках.
   — Так, — сказала Светлова и опустилась на железную кровать, взглядом ища у подруги сочувствия. — Террор продолжается. Ты так интенсивно форсируешь события, что мне остается…
   — Только сдаться, — закончил он за нее. — И предоставить ход событий в мои надежные и умелые лапы…
   — Твою энергию да в нужное русло… Как ты привык все решать сам. А я ведь тоже в некотором смысле распоряжаюсь собой.
   — Мужчина и должен все решать сам, на то он и мужчина… Наташа, ну чем плохо, что я буду рядом? Не обижайся ты на меня глупого. Что бы я ни делал, что бы ни говорил — все это ерунда. Главное для меня — видеть тебя… Неужели так плохо иметь пажа, несущего шлейф королевы?
   При виде его «раскаивающейся» физиономии со шкодливыми глазами, по ее губам пробежала невольная улыбка.
   — Что с тобой делать? Носи «шлейф»… Только не будь таким умным и последовательным. Это не ухажер, это математик какой-то. Никак не могу отвыкнуть от ощущения, что я — твоя дочь… Или жена на втором десятке семейной жизни.
   — Мне бы такого «отца», — вздохнула Вика, бросая на Туманова игривые взгляды, — Наташа, уступи «пажа» на полгодика? А я тебе своего неповоротливого Новикова отдам?.. Я тоже хочу, чтоб мне дарили цветы и читали наизусть целые тома стихов. Я хочу, чтобы из-за меня дрались, а не пытались «облапать» в темном подъезде, на прощание…
   — А иногда так хочется, чтобы кто-то «облапал», — шутливо вздохнула Наташа. — А он все стихи читает… Бери, Вика, бери.
   — Это мы сейчас исправим, — пообещал Туманов, широко разводя для объятий руки. — Сейчас я…
   — Ну-ну-ну, — поощрительно прищурилась Светлова.
   — Гм-м… К-хм… Может, лучше стихи почитать?..
   — Вот так он всегда, — пожаловалась Наташа. — Обещает, обещает… Пойдемте на озеро? Вода сегодня как парное молоко… Ну-ка, паж, брысь из комнаты, дай королеве переодеться.
   — Хорошо, — покорно согласился Туманов. — Я на балконе, в щелочку подглядывать буду…
   Вода действительно была прекрасной. Вволю наплававшись, все трое развалились на песке, млея от удовольствия под щедрыми солнечными лучами. Наташа приподнялась на локте, рассматривая, словно впервые, налитое силой тело Туманова.
   — Что такое? — смутился он.
   — Силен ты… По-настоящему силен. К такому телу еще бы голову…
   — Чем моя голова тебя не устраивает? — обиделся Андрей. — У тебя в последнее время началась странная полоса ворчливости — всем я стал негож. Зачем тогда знакомилась со мной? Или я и впрямь оказался иным? Или разонравился?
   — Нет, нравишься и теперь, — она перевернулась на спину, забросила руки за голову и уставилась в бездонную синеву неба. — Вроде всем ты хорош, Андрей: и умен, и силен, и самоуверен, и в жизни чего-то пытаешься добиться… Только всего этого у тебя с лишком. Ты давишь на меня своей энергией, все пытаешься решить за меня…
   — Хорошо, я буду глупым, слабым и пассивным.
   — Я быстро устаю от людей. Мне требуется время, чтобы отдохнуть, почувствовать, что меня снова тянет к этому человеку. А ты так интенсивно форсируешь события, что я ощущаю себя на «обочине дороги».
   — Неужели я так сильно надоел?
   — Наверное, у меня сегодня просто плохое настроение… Извини.
   — Это ты извини меня. Ты права — я слишком спешу. Тем более что и сам вижу, как пропадает твой интерес ко мне. Только беда в том, что я эгоист. Я не люблю причинять себе боль. А без тебя мне будет плохо. Но ничего, рано или поздно я все равно добьюсь того, что ты захочешь навсегда остаться рядом со мной.
   — Ого! — сказала Вика. — Вот это «слова не мальчика, но мужа»… Но уж простите меня, а я сильно сомневаюсь, что между вами, одинаково сильными, одинаково гордыми и одинаково несгибаемыми людьми, может что-то получится. Вам бы друзьями остаться — цены бы вам не было.
   — Что вы все как сговорились?! — покачал головой Туманов, — То «похожие», то «слишком разные». Умные! Не надо советов, дайте просто пожить!
   — Я вижу и понимаю тебя, — сказала Вика, — но я слишком хорошо знаю и Наташу. Ей нужно совсем другое.
   — Он любил ее, она любила булочки с маком, — буркнул Туманов. — Любовный треугольник… Что же тебе нужно, Наташа?
   — Как и каждой женщине, — улыбнулась она. — Квартира, машина, дача и маленькая собачка. Только вот беда: вряд ли в скором времени ты сможешь получить все это. Ты не стремишься к финансовому благополучию. У тебя в голове — мечты, мечты, мечты…
   — Получишь ты и машину, и квартиру, и ньюфаундленда я тебе куплю, — заверил Андрей. — Чтоб хоть в чем-то был перебор… И это все? Если это у меня будет, ты выйдешь за меня?
   — Сперва получи все это.
   — Как мы любим копаться в поступках и раскладывать «по полочкам» каждое событие, — насупился Андрей. — Да еще свое мнение по каждому вопросу высказывать… А зачем? Мне, например, просто хорошо с тобой. А ты и не гонишь, и остаться не позволяешь… Лучше вот это мне разъясните да «по полочкам» разложите. Не понимаю я. Видимо, и впрямь тупею…
   — У тебя впереди армия, — напомнила Наташа. — Хоть это и жестоко, но я должна тебе сказать, что ждать два года я не собираюсь никого, будь это ты или Ален Делон. Два года — это слишком долго, а мне хочется пожить, пока я молода. Пока еще ты вернешься из армии, пока сможешь заработать состояние, пока еще обустроишься в жизни… Я старухой стану. Это не очень приятно, зато честно… Я права?
   — Права, — легко согласился Туманов. — Но и это мне не помеха. Если я хочу чего-то добиться, я этого добиваюсь. Будет у тебя кто-то или нет, это не играет никакой роли. Если и появится кто, то исчезнет так же быстро, как и появился… Я прав?
   — Нет, — сказала Светлова. — Это теория. Ты так легко говоришь потому, что у тебя нет примера перед глазами. Дело не только в тебе. Дело во мне. Не обессудь, но если я найду кого-то по душе — не обессудь. Я никогда никого не любила, Андрей. И я не знаю, что это такое. А вдруг я смогу влюбиться?
   — Тогда это противоречит твоим словам о состоятельности.
   Светлова задумалась и упрямо тряхнула головой:
   — Это все теория… Я хочу жить полной грудью. И если у того, кто мне понравится, не будет того, что мне нужно, я выйду за того, у кого это все есть.
   — Вот этим «кем-то» и буду я, — расплылся в улыбке не верящий в искренность ее слов Туманов.
   — Но я найду способ совместить это благополучие и того, кто мне нравится, — невозмутимо закончила Светлова.
   Туманов насупился и замолчал в поисках достойного ответа.
   — Смотрите, — отвлекла их внимание обеспокоенная таким поворотом разговора Вика. — Там кого-то бьют…
   — Всю жизнь где-то кого-то бьют, — отмахнулся Туманов. — Я вот что думаю по всем этим поводам, Наташа…
   — Но там кого-то очень сильно бьют, — тревожно заметила Вика. — Втроем одного!
   — Втроем? — приподнялся на локте Андрей, вглядываясь в указанном направлении. — Это же неинтересно. Вот если бы один троих… Какой смысл драться, не получая удовлетворения?
   По берегу озера бежал худощавый, длинноногий подросток, сверстник Туманова. За ним с гиканьем и улюлюканьем неслись трое деревенских парней, облаченных в рваные футболки и джинсы. Преследуемый явно торопился добраться до вытащенной на берег лодки, и может быть, это и удалось бы ему, не зацепись он второпях ногой за торчащий из земли сосновый корень, толстой змеей переползающий дорогу.
   Споткнувшись, он покатился по земле, и его преследователи с радостными воплями набросились сверху, усиленно работая кулаками и ногами. Избиваемый явно не умел драться, но тем не менее пытался наносить ответные удары, которые скорее раздражали и раззадоривали его противников, нежели наносили им какой-то вред.
   — И впрямь бьют, — покачал головой Андрей, неторопливо натягивая шорты. — И даже сильно…
   — Быстрее, быстрее, — торопила его Вика. — Они же сломают ему что-нибудь!
   — И правда, поторопись, Андрей, — сказала Наташа. — Поддай им хорошенько… Обожаю смотреть, как дерутся.
   — Кровожадна ты, старушка, кровожадна, — сказал Андрей и поднялся. — Признаться, я бы тоже лучше посмотрел… Может, пойдешь ты, а я понаблюдаю?
   «Старушка» с размаху шлепнула его тапком по спине, придавая «ускорение», и Андрей неспешной трусцой направился к дерущимся.
   — Отцы! — весело закричал он еще издалека. — Вы же его раздавите! Если вас раздражает то, что он такой худой и длинный, то какой прок с него будет, если он станет еще и плоским?
   От кучи переплетенных тел отделился светловолосый парень с симпатичным, но излишне слащавым лицом и вместо ответа неожиданно нанес добродушно улыбающемуся Туманову удар в лицо, целясь кулаком в нос. От перелома Андрея спасла только реакция. Удивление и обида пришли позже, когда «обидчик» уже лежал на земле и пальцами теребил во рту шатающийся зуб.
   — Я, можно сказать, парламентарий, с самыми миролюбивыми и мироносными целями, как третья и незаинтересованная сторона, — начал было Туманов, но двое друзей светловолосого, бросив лежать свою слабо сопротивляющуюся жертву, накинулись на него, объединив усилия для расправы над непрошенным «парламентарием».
   Первого Андрей просто пропустил мимо, шагнув в сторону и позволяя излишне возбужденному дракой противнику подумать о пользе хладнокровия, уперевшись лбом в стоящую позади сосну. Второй попытался ударить ею ногой в пах, но Туманов поймал его ногу в «блок» из скрещенных рук, перехватил поудобней и резко дернул вверх, опрокидывая противника на землю.
   — Перемирие? — спросил Андрей. — Предлагаю использовать образовавшуюся паузу для мирных переговоров по урегулированию конфликта… Красиво сказал, — похвалил он себя, наблюдая, как оправившийся от удара светловолосый поднимает с земли здоровенную жердь.
   — Оппозиция настроена решительно. Политические разногласия переходят в вооруженный конфликт… Нет, пора прекращать слушать «Голос Америки», иначе меня окончательно перестанут понимать, — не дожидаясь дальнейших событий, он бросился на противника сам. Ударом ноги отшвырнул жердь в сторону и, резко дернув парня на себя, одновременно болевым приемом завернул ему руку за спину.
   — Говорю человеческим языком: кончай драку, — повторил он. — Тебя как зовут?
   — Андрей, — прошипел парень, не делая больше попыток освободиться.
   — Не балуй, тезка, — наставительно сказал Туманов, отвешивая тумака по заляпанной землей шее.
   — Держись, Андрюха! — послышались голоса удирающих во всю прыть остальных виновников драки. — Мы сейчас! Мы за подмогой!
   — Вот так всегда, — грустно сказал Туманов. — Стоит начаться веселью, как один бежит «искать кирпич», другой — «за подмогой», а третий потом придумает, как охарактеризовать свое отступление. Вот неугомонный! — пожаловался он, уворачиваясь от серии ударов все еще не унявшегося светловолосого. — В тебе пропадает азарт боксера… Нет, для боксера реакция слабовата. Ну, все… Брек! — он боковым ударом в ухо бросил соперника на землю и повернулся к сидящему на земле беглецу, намереваясь узнать у него причину «охоты». — Кулагин?! — весело удивился он, разглядев знакомый длинный нос и унылую губу незадачливого сокурсника. — Это опять ты? И опять тебя бьют? Смотри, это может войти у тебя в привычку… За что на этот раз?
   — Не понравился я им, — объяснил мрачный, как грозовая туча, Кулагин. — Я для них дачник. А у них развлечение такое — дачников гонять… Дача у моего отца здесь. На перекрестке дом видел?
   — Вот этот здоровенный, трехэтажный особняк — дача твоего отца? — удивился Андрей. — Кто же он такой?
   — Официально — главный редактор одного крупного журнала, — Кулагин с сожалением посмотрел на разодранную в клочья рубашку. — Ну, и еще всяким — разным занимается…
   — Редактор? — расплылся в улыбке Туманов. — Редактор — это хорошо. Как-нибудь сделаю ему подарок, принеся свою повесть…
   — Теперь это ему вряд ли понадобится. — Кулагин наконец поднялся с земли и размазал по лицу сочившуюся из носа кровь. — Он и мама уезжают этой осенью в Чикаго, к родственникам.
   — А ты?
   — Я остаюсь. Нечего мне там делать, мне и здесь неплохо. Дачу мне оставляют, — похвастался он.
   — Так на кой же ляд ты пошел в это училище? — еще больше удивился Андрей. — С такими связями…
   — А вот это уже не твое дело, — огрызнулся Кулагин. — У меня «нелады» с отцом, понял?! И не суй свой нос, куда не просят.
   — Конфликтный ты человек, Сергей, — заметил Туманов. — Не удивительно, что тебя так часто лупят. С таким языком…
   Он запнулся на полуслове, заметив склонившуюся над поверженным на землю «светловолосым Андреем» Наташу.
   — Это что? Акция милосердия? — спросил он. — «Если ранили друга, перевяжет подруга»?
   — Садист! — с чувством бросила ему девушка. — Ты ему едва зуб не выбил!
   — Если б я это не сделал ему, то он сделал бы это мне, — пожал плечами Туманов. — Сами же меня понукали: «Иди, поддай им».
   — Но не настолько же сильно! Ты насколько сильнее их? Мог бы просто аккуратненько растащить.
   — «Аккуратненько», — передразнил Туманов. — Они меня и без того едва не съели, а начни я нотации читать…
   — Дай носовой платок, — приказала ему девушка, рассматривая ссадины на ухе своего подопечного.
   Туманов насупился, вынул из кармана шорт носовой платок и протянул ей. Наташа аккуратно вытерла кровь вокруг ранки, приподняла за подбородок голову парня и с удовлетворением осмотрела свое творение.
   — Какие симпатичные здесь ребята, а, Вика? — спросила она подошедшую подругу. — Точь-в-точь лисенок…
   Туманов закашлялся и возмущенно посмотрел на нее.
   — Ну, знаешь ли!.. — сказал он обиженно. — Я, конечно, ценю юмор ситуации…
   — Помоги мне, Вика, — попросила Наташа, поднимая парня на ноги. — Теперь отведем его в общежитие и умоем. Нельзя же ему в таком виде домой возвращаться… Неудивительно, что они так относятся к городским, — с возмущением посмотрела она на Андрея. — Чего еще ждать от самоуверенных и жестоких горожан… Пойдем, — подтолкнула она парня. — Не бойся, не съедим мы тебя… Ты идешь? — это уже относилось к Туманову.
   — Увольте, — с сарказмом в голосе откланялся Андрей. — «Самоуверенные и жестокие горожане» чужды проявлению подобного милосердия. Как закончите обработку его «смертельных ран» и нечем будет заняться, приводите его обратно, я даже возьму на себя труд подготовить почву для новой вспышки вашего сострадания.
   — Дурак, — пренебрежительно бросила ему через плечо уходящая девушка.
   — И садист, — добавил за нее Туманов. — Ты видел, какую он скорчил рожу?! — возмущенно повернулся он к молчавшему Кулагину. — Прямо «умирающий лебедь»… А она?! Интересно, если бы я подставил под их сапоги свою макушку, меня жалели так же?
   — Зря ты с ними не пошел, — сказал Кулагин. — Почему-то она настроена против тебя.
   — Отойдет, — отмахнулся Андрей. — Просто у нее сегодня плохое настроение.
   — Ты уж извини меня, что все так получилось… Хотя я и не просил тебя вмешиваться.
   — Ничего, ничего, — отозвался Андрей. — В следующий раз я не стану мешать — получай на здоровье… Нет, какой лицемер! — снова посмотрел он вслед уходящей троице.
   — Может, догонишь? — предложил Кулагин.
   — Ни за что, — заявил Туманов. — Для нее это только «одноразовая игрушка». Не думаю, что такой лицемер придется ей по душе.
   — Женщин никогда не поймешь, — подтвердил Кулагин. — Либо ты им нравишься, и тогда можешь ничего не делать, они доберутся до тебя сами, либо ты им не нравишься, и тогда хоть разбей лоб, но толку не будет.
   — Но не серьезно же все это, в самом деле? — возмутился Туманов.
   Кулагин промолчал, и Андрей еще долго смотрел вслед скрывшимся в лесу девушкам.
   — Эспандер мой, эспандер, — причитал Генка, ползая на четвереньках по полу и заглядывая под кровать. — Где мой эспандер? Такой маленький, кругленький… Я не могу оставить его здесь одного… Куда же он закатился?
   — Забудь ты о нем, — раздраженно посоветовал Андрей, уминая тугие сумки. — Без поисков твоего эспандера дел хватает. Через три часа поезд.
   — Я его не брошу, — упрямился Генка, заглядывая за печь. — Он будет скучать без меня.
   — Совсем с ума сошел, — покачал головой Туманов и, пошарив рукой на полке с посудой, вытащил оттуда эспандер, — Клади вещи на место и не придется их разыскивать по часу.
   — Хороший мой! — обрадовался Еременко, несколько раз сжимая эспандер поочередно левой и правой рукой. — А я уж было расстроился… Что-то ты стал ворчлив в последнее время. И я догадываюсь, в чем там дело… Ты готов?
   — Давно готов. Присядем на дорожку. Мало того, что путь неблизкий, так еще и по приезду предстоит о-го-го какая работенка…
   Ребята присели на диван и обвели прощальным взглядом дом. Без разбросанных по стульям футболок и раскиданных по углам тапочек он казался нежилым и печальным.
   — Как ты себя чувствуешь? В силе накрутить хвосты местным «рукопашникам»? — спросил Еременко. — Если сумеем — вернемся обратно со значками «КМС», а это уже о чем-то говорит…
   — Думаю, справимся, — отозвался Андрей. — Что сможем — сделаем.
   — Если б ты не пропадал целыми днями в пионерском лагере, у меня была бы в этом стопроцентная уверенность, — сказал Генка. — А так… Придется тебе «прыгать выше головы». И ради чего время терял? Ты бегал за ней почти год, а этот светловолосый мальчишка… Как его?
   — Корицын, — нехотя подсказал Андрей. — Мой тезка.
   — Вот-вот, этот «тезка» «охомутал» ее за месяц. Я тебя предупреждал!
   — Оставь свое мнение при себе, — раздраженно бросил Андрей, встал, поднял сумки и направился к выходу. — Это еще «вилами по воде писано». Я-то ее лучше знаю. Это временное увлечение.
   — Как же — временное… Повадился туда, как кот к молочной крынке, каждый день там сидит, глаз с нее не сводит. А как она на него смотрит? Я же вижу.
   Он закинул за спину рюкзак, подхватил чемодан и бросился догонять Андрея.
   — Ты-то куда смотрел? — продолжал он, пристраиваясь шаг в шаг. — Давно взял бы да выкинул в окно, благо второй этаж.
   — Я хотел, но она вмешивается…
   — Как это «вмешивается»?! Выкинул — и все!
   — Я уже и сам ничего не понимаю, — признался Туманов. — Хочу как лучше, а выходит как хуже. И так пробовал, и этак… Если б дело было только в нем, это не было бы проблемой. Дело в ней. Я боюсь ее обидеть… Остается только ждать. Сейчас я только мешаюсь под ногами, а уйти не хватает сил, вот и жду… Неизвестно чего. Самое смешное, что с ним творится то же самое. Он, как теленок, смотрит на нее, она над ним насмехается, унижает, а он не уходит. Так как два дурака и сидим рядком. Ситуация совершенно абсурдная. Иногда мне кажется, что она специально делает это, за что-то мстя всем мужчинам сразу… Сознательно или подсознательно — не знаю, но то, что это для нее нормальная ситуация, я представить себе не могу. Изучал, изучал психологию, а к себе применить не в силах. Не могу понять, не могу разобраться… Точнее, понять могу, принять — не в силах.
   — Правильно говорят: «Нет мудрецу пользы в его мудрости, если он сам себе помочь не в силах»… А его-то за что унижает?
   — Та же история, что и со мной. Денег нет, перспектив нет, а удосужился влюбиться в красивую женщину. Но ему все же легче: он, что называется, «в ее вкусе». А мне объясняет, что уважает и ценит… как друга, но не более. У меня впереди армия, а ему еще год до призыва. Но и ему «правдиво» обещано, что перспектив у него ноль. Впрочем, мы сами виноваты. После таких откровений следует уходить… Но где взять силы уйти?
   — О-хо-хо, — вздохнул Генка. — Ничего ты без меня не можешь. С женщинами надо по-другому. Их не надо понимать. За них надо решать. Слушать их, соглашаться и делать по-своему.
   — Вот этого она и не любит.
   — Ерунда! — категорично заявил Генка. — Нет женщины, которая не уважает силу.
   — Это мазохистки, — отрешенно отозвался Андрей. — Такие женщины мне не нравятся… И хватит об этом…
   — Как хочешь, — обиделся Еременко. — Но помяни мои слова: когда ты вернешься победителем с этих соревнований, она будет смотреть на тебя совсем иначе.
   — Твои слова да Богу в уши, — вздохнул Туманов, — Хочется в это верить, но… Знаю, что это не так… Проклятье! Почему я чувствую себя таким идиотом?! Ведь знаю, как и что надо делать, а поступаю так, как хочет она… Хотя и она этого не хочет, ожидая иного… Логика и эмоции, эмоции и логика… А хочется любить всей грудью, вопреки логике и рассудку. Помнишь, как у Александра Вепря: «И звезды становятся ближе, когда в первый раз ты влюблен, и кажется, этой звездою навеки ты покорен. То ярче они, то гаснут, сердце заставив кричать… И хочется снова и снова имя ее повторять. И звезды становятся ближе, и уж не так холодны, как раньше, когда светили, из лихолетья тьмы. В любимых глазах отражаясь, несут они призрачный свет, и в глубине их теряясь, меняют свой прежний цвет…».
   — Я помню продолжение, — сказал Генка. — «И звезды становятся ближе, в память свой луч уронив. Ты никогда не забудешь горя свой первый разлив. Будут гореть, сверкая, памяти боль будить, и на мольбы невзирая, образ ее хранить».*
   — Ну и черт с ними, — улыбнулся Туманов. — Лечат они, или калечат… Главное, что они становятся ближе. А этого не так уж и мало…
 
   Луна уже взошла высоко над лесом, когда Андрей вышел из автобуса, постоял немного, позволяя глазам привыкнуть к полумраку ночного леса, и неспешно пошел по тропинке, ведущей между сосен к лагерю. В окнах комнаты девушек еще горел свет. Андрей остановился перед общежитием, раздумывая, идти ли через дверь или привычно сократить расстояние через балкон. Лень победила, и подпрыгнув, он подтянулся на руках, легко перелезая через чугунные перила. Дверь в комнату была распахнута, беспрепятственно пропуская вовнутрь поток теплого, летнего воздуха. Андрей откинул штору и шагнул вовнутрь…
   В глаза ударила ослепительная белизна обнаженного женского тела. Наташина одежда, сорванная впопыхах, валялась разбросанная по всей комнате, а сама она, укутанная лишь гривой густых волос, замерла в объятиях незнакомого Андрею парня, с выбритой до синевы головой.
   — Картина Валеджо: «Поцелуй вампира», — оценил Туманов, усилием воли заставляя заледенеть поднимающуюся в душе волну ярости.
   Светлова охнула, схватила с пола юбку и блузку и скрылась за дверью. Парень с нескрываемой злостью посмотрел на Туманова. Кто такой Валеджо, он явно не знал, но сравнение его с вампиром ему не пришлось по душе. Окинув Андрея с ног до головы внимательным взглядом и оценив по достоинству разворот его плеч и бугрящуюся под футболкой мускулатуру, решил для начала «прощупать» противника.
   — «Братан», что ли? — нарочито растягивая слова, спросил он. — Под кем ходишь?
   — Под Тумановым!
   — Городской «авторитет»? Серьезный?
   — Ага, аж брови от серьезности срослись… Ты ее давно знаешь?
   — Натку-то?.. Два дня. Сперва мой кореш с ней гулял, потом мне передал.
   — Переходящее знамя, значит, — вздохнул Андрей и коротко, «закручивая» кулак, ударил соперника в солнечное сплетение. Тот ахнул и присел на корточки, ловя открытым ртом воздух. — Кулагин еще жалуется, что я слишком часто дерусь… Редко! Следовало бы куда как чаще уму-разуму учить… Чтоб ноги твоей здесь больше не было, — тихо сказал парню Туманов и, приподняв его за ремень брюк и отворот рубашки, перекинул через перила балкона. Снизу послышался глухой удар и мат.
   — Ничего не сломал? — заботливо спросил Туманов. — Ну, и хорошо…
   — Ты че, чувак?! — у парня наконец прорезался голос. — Да я тебя!.. Я знаешь что с тобой сделаю?! Знаешь, кто за мной стоит?!
   — Да, вот еще что сказать забыл, — «вспомнил» Андрей. — Иди сюда…
   Взлохмаченная голова вновь появилась над перилами, и Туманов смог еще раз вложить кулак в ухо незадачливого «донжуана».
   -* «Александр Вепрь» — литературный псевдоним Д. Леонтьева (прим. редакции)
   — И не появляйся здесь больше, — повторил Андрей, входя в комнату.
   Одновременно с ним на порог шагнула уже полностью одетая Наташа.
   — Где Стас? — нервно спросила она, оглядывая комнату.
   — Вышел, — лаконично ответил Туманов.
   — Когда? — удивилась она. — Я же в коридоре стояла?..
   Взгляд ее упал на раскрытую дверь балкона, на лице мелькнула догадка и зеленые глаза потемнели от гнева.
   — Что ты все время лезешь ко мне?! — с нескрываемой ненавистью спросила она. — Что ты прицепился ко мне?! Не нужен ты мне! Не нужен! Все, на что ты способен — драться, да трепать языком! Они хоть чем-то мне нравятся, а ты… Ты… Хоть бы тебя убили в твоей армии! — она села на край кровати и разрыдалась.
   — Нет, это исключено, — покачал головой Туманов. — Мне еще замок покупать, богатеть и процветать… Да и на тебе жениться обещал, а я свои обещания сдерживаю.
   — Ты — идиот?! — с искренним удивлением спросила она, поднимая заплаканное лицо. — Я же говорю: уйди! Навсегда уйди! Меня тошнит от тебя!
   — А Корицын где? — спросил Андрей, словно не слыша проклятий в свой адрес.
   — Ждет, пока позову, — она понемногу успокаивалась, оттирая слезы. — В отличие от тебя он не мешает мне жить… Да неужели тебе самому не противно?! — сорвалась она на крик. — Я постоянно твержу тебе, что не люблю тебя, флиртую у тебя на глазах с кем попало, а теперь ты застаешь меня «в чем мать родила» в объятиях тупого мастодонта и все равно гнешь свою линию!.. У тебя гордость есть или нет?!
   — Когда любишь, нет понятия «противно», «неумно», «некрасиво», — тихо сказал Туманов. — Есть только «больно» и «прекрасно»… Мне больно. Очень больно и стыдно… Ты вряд ли поймешь почему… Может быть, потом, со временем, ты поймешь, что это прекрасно, когда кто-то любил тебя, невзирая ни на что, тянулся к тебе, даже вопреки твоему презрению… И тогда станет больно тебе.
   — Больно, — повторила она. — Ты не знаешь, что такое боль… Тебя не выгоняла из дома в пьяном угаре родная мать… На снег, босиком… Тебя не били в интернате за то, что ты симпатичнее других… Тебе не бросали в лицо, что единственный путь из такой семьи — уборщицей в школе или проституткой… У тебя не было постоянного чувства голода в детстве… Ты даже в это убогое училище пошел только потому, что тебе так захотелось. Из своего ослиного упрямства и искаженного представления о романтике… А у меня просто не было выбора. Меня никто никогда не воспитывал и не учил, меня не баловали в детстве и не читали интересных книжек… Пьяница мать и отчим- туберкулезник — вот мое детство!.. И я поклялась себе: я пробью дорогу в жизни. Любой ценой, но я выйду на самый верх. Я узнаю мужчин, научусь играть ими, владеть ими… А потом я получу, что захочу. Может быть, мне даже удастся потом полюбить, и я буду ему верна, а может быть, буду позволять себе все, что заблагорассудится… Но это будет потом, когда я буду на самом «верху». Бог дал мне красоту, но забыл дать возможности. Я узнаю дорогу к ним. Узнаю через вас, мужчин. Через сердца сильных, умных, властных и богатых… И пробью себе путь наверх, пробью… А ты уйди! Ты не можешь мне ничего дать. Ты мешаешь мне и не понимаешь меня…
   — Есть только одно «но», которое может сыграть решающую роль в твоей судьбе, — сказал Андрей, — на «самом верху» сидят обычно очень умные люди с очень большим опытом и очень своеобразными взглядами на жизнь. Получив «все», они захотят иметь за спиной надежный «тыл» именно из умеющих любить и в богатстве и в бедности, в здоровье и в болезнях… До самой смерти. Вот таким они и отдадут все, что у них есть. Есть и второй вариант: не найдя такой женщины, они просто «купят» ту, которая им понравилась. И за это благополучие ей придется платить по самой высокой цене. Ты готова заплатить эту цену?
   — У счастья нет цены, — сказала Наташа.
   — Есть, — грустно заверил Андрей. — Есть. И очень высокая. В данном случае — цена унижения. Чтобы что-то получить, всегда надо чем-то пожертвовать. И иногда оказывается, что тебя надувают, как цыгане, которые подсовывают на ярмарке старого мерина вместо хваленого скакуна…
   — Я учту, — сказала девушка. — Я буду смотреть жизни «в зубы»… А теперь уходи. И никогда не возвращайся…
   — И все же я люблю тебя, — сказал Туманов. — Только теперь это другая любовь… Любовь памяти. Я мог бы сделать для тебя очень многое. Самое невозможное. Самое недосягаемое… А теперь я просто хочу тебя любить как память… Как юность…
   — Я не могла ждать так долго, Андрей, — сказала она. — Моя красота не вечна, а у тебя впереди еще слишком долгая дорога… Но ты дал мне больше всех… Не слушай то, что я говорила в ярости… Теперь я узнала, какими бывают в юности те, кто «залез на самый верх», и почему они стали такими… Я узнала, о чем они мечтали и чего хотели. Каких женщин любили и как принимали боль разочарования… Иногда мне было очень хорошо с тобой. Спасибо тебе… А теперь уходи, не мучай меня… И никогда не возвращайся.
   — Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь — позови, — сказал Туманов. — А если устанешь от жизни и тебе потребуется отдохнуть рядом с другом — приходи, я приму.
   — А если я решусь остаться навсегда? — не удержалась она от вопроса.
   — Это нам с тобой решать, — сказал Андрей, перелез через перила балкона и спрыгнул вниз.
   — Удачи тебе, — послышалось сверху.
   — И тебе, — прошептал он и не оглядываясь пошел прочь.
   Автобусы уже не ходили, и Туманов медленно брел по залитому лунным светом шоссе. Окружавший его лес словно окаменел, удерживая на своих ветвях звездное небо, и ни одного звука не было слышно в застывшем воздухе. Неожиданно Андрей остановился и, подняв голову, посмотрел вверх, в усыпанную кусочками алмазов бездну.
   — Я так и не сказал ей, что победил в этих соревнованиях, — задумчиво сказал он вслух. — Получив растяжение, с плохой подготовкой, но победил… Просто мне хотелось, чтобы она гордилась мной… Это уже не важно…
   Яркое, полное созвездий августовское небо безмолвствовало, взирая на одинокую фигуру посреди шоссе.
   — А ведь и впрямь, ближе стали, — усмехнулся Андрей, рассматривая ковш Большой Медведицы. — Наверное, раньше я просто не обращал на них внимания… Интересно, она смотрит когда-нибудь на небо? Э-ге- гей! — закричал он Медведице, — как полагаешь, старина, смогу и я когда-нибудь зажечь в ее глазах звезды?..
   Небо молчало.
   — Ну хоть одна звездочка! — попросил Андрей. — Всего одна, маленькая звездочка сможет осветить ее душу! Дай ей хоть капельку света! Хоть один, тоненький лучик! Ведь это так страшно — не уметь любить… Пусть и она узнает в своей жизни любовь. Достаточно одного, малюсенького осколка… Ну, пожалуйста!
   И перечеркнув небо серебряной нитью, откуда-то сверху сорвалась и упала за лес звезда…

 
Моей наследницею полноправной будь,
Живи в моем дому, пой песнь, что я сложила.
Как медленно еще скудеет сила,
Как хочет воздуха замученная грудь.
Мое наследство щедрое храня,
Ты проживешь и долго, и достойно.
Все это будет так. Ты видишь, я спокойна.
Счастливой будь, но помни про меня.
 

Анна Ахматова

   В насквозь прогретом солнцем купе вагона застоявшийся воздух вызывал удушье, и едва поставив вещи, я вышла обратно на перрон. Но и тут было не намного мягче — августовский зной плавил асфальт, а из витающих вокруг ароматов самым «нежным» казался запах мазута. Я достала из кармана платок и вытерла выступившие на висках капельки пота. Спешившие пассажиры украдкой оборачивались на меня. К подобным взглядам я уже привыкла. Они уже не льстили мне, как раньше, когда однажды, подойдя к зеркалу, я увидела в нем не угловатую девочку-подростка, а стройную женщину с огромными зелеными глазами и густыми, светло-русыми волосами. После этого я долго ждала чудо: вот-вот должен был появиться принц на белом коне и увезти принцессу в свой замок. Но принц воевал где-то с драконами, чудо не происходило, а моя внешность вызывала лишь навязчивые предложения «помочь устроить жизнь», да еще вот такие восхищенно-липкие взгляды. Подруги постепенно отошли в сторону, опасаясь конкуренции, из знакомых мне мужчин никто так и не смог стать настоящим другом, «срываясь» в самом начале знакомства, и тем грустнее был контраст домашней тишины и пошловатого гула голосов на работе, раздевающих взглядов, неумных комплиментов. Любовники приходили и уходили, оставаясь в памяти вереницей безликих теней, а «принц» все еще воевал где-то с драконами.
   Но теперь с этим было покончено — я подала заявление об увольнении из фирмы, в которой работала, и впереди оставалась лишь последняя преграда к полноценной и обеспеченной жизни — сумасбродная прихоть моего отца. Завтра я буду в Москве и указанный в данном мне Королевым списке, под номером «два», директор московского филиала корпорации Пензин, поведает мне новую часть восторженных и хвалебных баек о моем папаше.
   — Пять минут до отправки поезда, — неожиданно заорал у меня над ухом хмельной проводник, воплотивший на своем лице все цвета радуги — от венозно-красных глаз до бледно-синих губ.
   Я повернулась, чтобы войти в вагон, и в тот же миг на меня с разбегу кто-то налетел, больно ударив чемоданом по ноге и отбросив в объятия кондуктора, который даже не изменил выражения на лице, давно утратив интерес ко всему, что не «булькает» и не горит.
   Я выпрямилась, и припадая на ушибленную ногу, гневно повернулась к обидчику:
   — Торопыга безглазая!
   — А я — «просто Володя», — жизнерадостно представился нахал.
   Я окинула его с ног до головы презрительным, нарочито-медленным, «уничтожающим» взглядом. Лет под тридцать, русоволосый, с худощавым, волевым лицом, на котором, над носом-«картошкой» озорно сияли веселые карие глаза, уже окруженные сетью ранних морщин. Невзирая на жару он был одет в костюм цвета «морской волны», а ворот его рубашки стягивал изумрудный галстук.
   «Испепеляющий» взгляд воздействия не возымел: парень был из тех, кто с разбегу ударяясь головой о стену, восклицает, потирая ушибленный лоб: «Эвон, как я ее!»
   Я резко повернулась и вошла в вагон. Задвинув за собой дверь купе, принялась рассматривать ушибленное бедро. На скрежет открывающейся двери, не оборачиваясь, раздраженно заметила:
   — Стучать надо!
   — Тогда рискуешь пропустить самое интересное, — ответили мне.
   Бросив взгляд через плечо, я даже растерялась — со злополучным чемоданом в руке на пороге стоял мой недавний обидчик.
   — Что тебе надо?
   — Претендую на свое место, — ткнул он пальцем в нижнюю полку, — билет показать?
   Я с трудом подавила стон. Забросив свой рыжий, потертый чемодан под сиденье, парень достал из кармана яблоко и принялся с аппетитом жевать, наполняя купе радостным хрустом.
   «Что б у тебя огрызок в горле застрял!» — мстительно пожелала я ему про себя, достала из дорожной сумки блокнот со своими заметками и села у окна.
   Вагон качнулся, и поезд неторопливо начал выбираться из раскаленного и пыльного города.
   — Роман пишите? — кивнул на мои заметки назойливый попутчик. — Я тоже писатель. Еду за гонораром от переиздания. Издатели хвалят, говорят — хорошо расходится. «Три мушкетера» называется. Не читали? Правда, я там под псевдонимом… А вот «Отцы и дети» раскупают куда хуже, хотя я весьма старательно и пытливо осветил в книге весь процесс этого вопроса со всех сторон, от начала и до конца…
   Я молчала, показывая, что не намерена поддерживать разговор.
   — Хотите, отдам интересный сюжет? — не унимался он. — Можно сказать — от сердца отрываю, но — увы! — не в моем стиле. У меня их целая куча в запасе. Сюжеты рождаются один за другим, даже записывать не успеваю… Значит так… В одну женщину влюблены трое: поверхностный «дон жуан» со смазливой физиономией, ученный, вынужденный стать священником и уродливый силач, с добрейшим сердцем…
   — Но она, как и большинство женщин, выбрала смазливую мордашку, — сказала я. — Видимо, в глубине души, Гюго не слишком-то уважал женщин….Могу вас заверить — я читала «Собор Парижской Богоматери». И я не писательница. Я занимаюсь… Теперь бизнесом… Правда, недавно…
   — Бизнес?! — радостно воскликнул он. — Да мы же с вами коллеги!
   — О Господи, — закрыла я глаза рукой. — Ну, в чем я так провинилась перед тобой?!
   — Хорошо, — быстро согласился парень. — Не бизнесмен, так не бизнесмен… Что там у нас есть к этому занятию «поближе»?… О!.. Телохранитель. Я — первоклассный телохранитель, работающий исключительно на «верхний эшелон» бизнесменов и политиков. Про меня даже фильм есть. С Кевином Костнером в главной роли. Сейчас я еду в Москву, чтобы сопровождать одного очень важного бизнесмена в одну очень важную поездку. Дня через три освобожусь, и если пожелаете — можете воспользоваться моими услугами… Только предупреждаю — я дорого стою.
   — Спасибо, не надо, — вздохнула я. — У меня очень маленький бизнес, «телохранитель такого класса» мне не по карману.
   — Я сделаю для вас скидку, — быстро сказал он. — Не отказывайтесь, вы теряете свой шанс… Что вы дуетесь на меня? Я же налетел на вас совершенно случайно. Торопился. Неужели так больно?.. Давайте, я осмотрю вашу рану, и пропишу курс лечения. Говорят, что я недурственный хирург…
   — Нет! — невольно вскрикнула я, откашлялась, и попросила. — Не надо. Оставьте все, как есть… Так оно будет целостней.
   Он пожал плечами, но тут же нашелся:
   — Но, может быть, это и к лучшему! Как психолог, я могу вас заверить, что самая крепкая дружба, как правило, начинается с ссоры…
   «Душно, просто сил нет, — подумала я. — Так недолго и свихнутся от жары… А тут еще этот… Впрочем, что я так нервничаю? Обычный словоблуд, пытающийся завязать знакомство в поезде. Раньше я попросту не обращала на такие вещи внимания… Становлюсь раздражительной. Испорченное жарой настроение или напряжение последних дней?.. Наверное, жара…»
   Словно угадав мои мысли, парень встал и немного опустил оконную раму, впуская в купе струю свежего, прохладного воздуха.
   «Симпатичный, — бросила я на него украдкой более внимательный взгляд — Но слишком разговорчив, неплохая, крепкая и спортивная фигура, мужественное лицо… Ему больше подошел бы «солидный» имидж. Да, он неплохо смотрелся бы в качестве… Хотя бы того же телохранителя… Или нет? Для телохранителя не настолько «накачан»… Трещал бы поменьше, может и смог бы меня заинтересовать… Ненадолго…»
   Но мой попутчик не умолкал. За три часа он успел побывать «мэром», «иностранным шпионом», «космонавтом» и «матросом с Марии Целестры», несколько раз он выскакивал на остановках, возвращаясь с кульками спелой вишни и яблоками, с непосредственностью ребенка заставляя меня все это съесть «за папу», «за маму» и за него, «диетолога». В конце — концов я стала даже улыбаться его шуткам, философски воспринимая его как «естественное неудобство дороги», наподобие перестука вагонных колес. И все же пообещала себе с этой поры брать в поездах номер-«люкс», ограждая себя ценой на подобную роскошь от подобных попутчиков.
   Взглянув на часы, я попросила:
   — Выйди на пять минут, мне нужно переодеться. Через час мы прибудем в Москву.
   — Хорошо, — согласился он. — А я пока пойду к проводнику. Он еще не слышал моей истории о том, как я выкрал чертежи из сейфа министра Британской разведки…
   Вместо ответа я закрыла за ним дверь.
   На вокзале он помог мне вынести из вагона вещи. Проводник, на прощание, дружески ткнул его кулаком в бок:
   — Давай, парень, до скорого. Адресок мой не потеряй, может как-нибудь заскочишь, поболтаем… Джеймс Бонд…
   Я невольно удивилась его способности столь быстро сходиться с людьми.
   — Не думала, что такой алкоголик слышал о Джеймсе Бонде, — призналась я, пока Володя тащил мои вещи до стоянки такси.
   — Конечно, не слышал, — согласился он. — Я вкратце пересказал ему все тринадцать романов Флемминга… А «алкашом» он стал после того, как в автокатастрофе погибла его трехлетняя дочь, а жена стала инвалидом… Если судить о людях непредвзято, всегда можно найти в них что-то хорошее. И отыскав это, добьешься дружелюбия и хорошего отношения. Это называется даром «чистого взгляда». Мир кажется светлее, когда тебе все рады, и ты всем рад…
   — Ты еще и философ, — сказала я, взмахом руки останавливая машину.
   — Да, — оживился он. — Совсем забыл тебе сказать — на самом деле я — мыслитель. Моя работа состоит в том, чтобы давать советы главам государств. К сожалению, со мной редко консультируется президент нашей страны… Сумку положить в багажник или на заднее сидение?… Вот так… О чем я говорил? Ах да, о философии… Был у меня случай, когда я…
   Я села на переднее сидение, захлопнула дверь и кивнула таксисту:
   — На «Вторую синичкинскую».
   В зеркале заднего вида я увидела расстроенное лицо моего попутчика, обиженно смотрящего вслед отъезжающему такси, и невольно улыбнулась…
   Офис Пензина значительно уступал «штаб-квартире» корпорации и по размерам, и по интерьеру. Он был оборудован более современно, удачно сочетая модную ныне пластиковую мебель и последние модели компьютеров и факсов.
   — Что же вы делаете?! — недовольно заворчал Пензин, заботливо придвигая ко мне кресло. — Я же послал людей встречать вас на вокзал. Они даже сообщали по громкоговорителю, что разыскивают вас… Уже думали, что вы не приехали…
   Было заметно, что когда-то, в молодости, Пензин был красив. Это бросалось в глаза, несмотря на страшный шрам, перечеркивающий его лицо красно- белой нитью. Невзирая на годы в нем еще чувствовалась офицерская стать и выправка. Но движения бывшего офицера спецназа уже утратили былую упругость и энергию, да и инкрустированная серебром трость, на которую он тяжело опирался при ходьбе, не была частью «тщательно продуманного имиджа».
   Я знала, что несколько недель в году он проводит в госпиталях, безуспешно «успокаивая» нанесенные временем и людьми раны. Но знала я и то, что под его руководством московский филиал соперничал в доходности с петербургским. По тем отчетам, что я нашла среди бумаг отца, я понимала, что этот человек находится здесь именно «на своем месте». Читая его умные и оригинальные предложения по улучшению и расширению бизнеса, я невольно проникалась к нему уважением и была искренне рада тому, что мое мнение не изменилось и при личной встрече.
   — Ни к чему устраивать «пышные встречи», — сказала я, усаживаясь в кресло. — Я не столь «большая птица», чтобы опасаться за меня…
   — Вы — дочь Туманова, — весомо сказал он и заметив, как я поморщилась, поправился. — Вы — дочь моего друга. И я считаю себя в ответе не только за вашу жизнь и здоровье, но даже за настроение… И я очень рад познакомиться с вами, Настя. Андрей много рассказывал мне о вас.
   — Виктор Владимирович, — мягко попросила я. — У меня несколько… сложные отношения с отцом, и несколько «предвзятое» отношение к его персоне. Сказать по правде, я вообще не хотела бы говорить о нем, но… Но парадокс ситуации заключается в том, что именно о нем я и приехала поговорить.
   Он пристально посмотрел на меня и спросил:
   — Сколько вам лет, Настя?
   — Двадцать три.
   — Двадцать три, — задумчиво повторил он. — Совсем еще ребенок… Вам предстоит еще многое узнать и понять в этой жизни… Не судите о нем строго. Он виноват лишь в том, что не успел поговорить с вами. Он очень хотел прийти к вам и просто поговорить… Он бы сделал это куда как раньше, если б не боялся…
   — Боялся?! — удивилась я недоверчиво. — Андрей Туманов — боялся?!
   — Боялся, — подтвердил старик. — Он боялся, что вы не поймете его, отвергнете… А ведь вы были всем в его жизни. Он редко говорил об этом, но уж когда речь о вас заходила… Вы были всем, что оставалось у него, всем, на что он надеялся и для чего жил и работал… Я уверен — вы сумели бы его понять и простить… Но он не успел…
   — Может быть, к счастью для него, — жестко сказала я. — Увы, Виктор Владимирович, я не могу сказать, что горжусь своим отцом. У меня нет причин ни любить его, ни гордиться им, ни даже прощать. Для меня он — совершенно чужой человек и даже более того… Я никогда его не знала, но вся моя жизнь была пронизана болью, которую он оставил мне…
   — Вы не знали его, — подчеркнул Пензин. — В этом все дело. Если б вы росли рядом с ним, то — поверьте — у вас было бы много поводов гордиться им. Вас ведь до этой недели ничего не связывало, кроме генетики… Это не мало, но… недостаточно… Иногда друзья и единомышленники бывают куда ближе нас чем некоторые родственники… Вы не знали того, чем он жил, его мечтаний, идей… Проще говоря — его самого. Жаль, что вы начинаете узнавать его только теперь…Что сейчас об этом говорить. Я сам часто упрекал его, убеждая в необходимости вашей встречи… Он все понимал, но…
   Я заметила, как задрожали руки старика, и отвела взгляд в сторону.
   — В наше время есть очень немного людей, которые способны быть преданным друзьями, — продолжал Пензин. — А он был мне прежде всего другом… Сначала — «другом», а уж потом «подчиненным» или «начальником». Он умел дружить. Как умел любить и ненавидеть… Это редкие качества. Кажется, что для этого не требуется умения, но… У меня был очень хороший друг, Настя. А теперь его не стало. И в мире теперь чуточку холоднее… Он смог бы стать другом и для тебя. Может быть, он был плохим отцом, но он смог бы стать очень хорошим другом…
   — Как вы познакомились с ним, Виктор Владимирович? — спросила я. — Я слышала, вы были офицером в части, в которой он проходил службу?
   — Это было давно, — сказал старик, — на «заре перестройки»… И тогда все было иначе. Что бы понять то время и тех людей, требовалось жить духом того времени, видеть и слышать отсчет тех дней… В стране царил развал и постепенное падение нравов. Падало благосостояние, падала вера в лучшее, росла только волна преступности. Народ, привычный к любым экспериментам правительства, как обычно терпел и ждал. По всей стране то и дело вспыхивали мятежи и бунты, «кокетливо» называемые правительством «волнениями». «Новое» еще не пришло, а «старое» никак не хотело уступать своих позиций… «Смутное время»… А между этими двумя жерновами — «новым» и «старым», лежала наша страна. Очень многим было удобно «ловить рыбку в мутной воде», и — увы — чем «выше» они стояли, тем это было удобнее. Войны и бунты дают кое-кому очень хорошую возможность заработать, Настя. Девяносто процентов войн, называемых «священными», «освободительными» и «миротворческими» — попросту «коммерческие». Страну растаскивали на части люди, получившие доступ к власти, и тогда еще не было возможности остановить их. Пользуясь этим, в стране появилось огромное количество бандитов и бандформирований. Порой казалось, что страна объята безумием, и нет ему конца… В то время я был лейтенантом дивизии особого назначения, в задачу которой входила «ликвидация» подобных бандформирований. Мы колесили по стране, на своей шкуре испытывая «трудности переходного времени»; теряли друзей, учились думать и делать выводы из увиденного нами и «прокомментированного правительством»… Помню, меня с самого начала удивляло отличие твоего отца от всех прочих солдат. Из его личного дела я узнал, что он подавал в военкомат заявление с просьбой направить его для прохождения службы в Афганистане. Но к тому времени вывод войск из этой страны был закончен и с учетом его физической подготовки, и отличных характеристик, его направили к нам. Я долго не мог понять причины, руководившие им. Он не был дураком и не мог поддаться на заверения правительства в необходимости подобных «миротворческих» войн и вряд ли верил лозунгам о «выполнении интернационального долга». Он знал, что направляемых в подобные мясорубки правительство заранее «списывало» как «невозвратных»… А потом некоторые события подсказали мне — не в силах вынести какую-то боль, нанесенную ему кем-то или чем-то ранее, он готовился умереть… Мальчишка! Что он знал о жизни и о смерти?! «Царапина», оставленная на нем жизнью, казалась ему смертельной раной, он еще не знал, что бывают раны куда более страшные… Ему предстояло еще очень многое потерять и узнать. Но для этого требовалось сначала вселить в него веру в себя и любовь к жизни. К счастью, когда смерть подстерегает тебя за каждым углом, это понять куда легче, чем рассуждая об этом, сидя в мягком кресле… Была поздняя осень, когда в наш полк прибыла новая партия новобранцев…
   Я достала из сумки ручку и блокнот, открыла его и приготовилась записывать…

 
Господа демократы минувшего века,
мне бы очень хотелось всех вас воскресить,
чтобы вы поглядели на наши успехи,
ну, а мы вас сумели отблагодарить.
Мы бы каждый, кто — чем, выражал «благодарность»:
молотилкой — колхозник, рабочий — ключом,
«враг народа» — киркою, протезом — «афганец»,
ну а я б кой-кому «засветил» кирпичом!..
 

Игорь Тальков

   Пробуждение было мгновенным, такого с ним еще не было. Обычно он подолгу валялся в постели, наслаждаясь минутами перехода из сна в реальность, когда мир грез наслаивается на наступающий день туманной дымкой и негой держит в ласковых объятиях. В этот раз перехода не было. Другая жизнь диктовала другой ритм, и звеневший в глубине мозга сигнал постоянно напоминал об этом. Он вспомнил, как вчера утром простился с матерью и дребезжащий автобус, набитый скрывающими за бравадой испуг, призывниками, отвез их на вокзал. Он не мог сказать матери, куда его направляют, так как сам не знал об этом до тех пор, пока, уже в поезде, один из широкоплечих сержантов, сопровождавших команду новобранцев, не шепнул, поддавшись на расспросы: «Москва, дивизия особого назначения». «Спецназ?»— уточнил Туманов. Сержант покосился на прохаживающегося вдоль вагона офицера и отрицательно покачал головой: «Нет, бери выше. Не спецназ, а "особого назначения"». Туманов недоуменно пожал плечами: «Не вижу разницы, — сказал он, — что «спецназ», что "осназ"». «Увидишь», — пообещал значительно сержант и замолчал. «Во всяком случае, это куда интересней обещанного мне в военкомате, — подумал Андрей, — они обещали отправить на границу. Даже в личном деле записали… Передумали, или "тайны бургундского двора"? Еременко «зарубила» медкомиссия, словно «зациклившись» на его плоскостопии… А меня, значит, сюда»… В Москву они прибыли поздно вечером, и сразу были направлены на комиссию распределения, расположившуюся в дивизионном клубе.
   Сонный, а потому мрачный, капитан долго листал дело Туманова, бесконечно зачем-то перекладывая с места на место листы бумаги, и наконец, спросил:
   — Атлетика, рукопашный бой — это хорошо… А вот подтянуться двадцать раз сможешь?
   — Нет, — нахально ответил Туманов. — На правой руке только пятнадцать раз осилю, а на левой и того меньше — раз десять-двенадцать…
   — Ну-ка, идем к турнику, — недоверчиво сказал капитан, поднялся из-за стола и вывел Туманова на улицу, где на спортивной площадке уже пыхтели на высоких и низких турниках бритоголовые новобранцы.
   — Сережа, сними этот «цитрусовый», он уже созрел, — сказал капитан молоденькому лейтенанту, с сочувствием наблюдавшему за напоминающими конвульсии попытками новобранца достать подбородком до перекладины.
   — Слезай, Васин, только десять раз, — кисло сказал лейтенант красному от натуги призывнику, и тот, спрыгнув вниз, понуро поплелся за ним в клуб.
   — Ну, давай, — распорядился капитан, и вытащив из кармана сигареты, закурил, — посмотрим, на что ты годишься…
   Туманов вздохнул, посмотрел с укоризной на капитана, и легко подпрыгнув, ухватился за перекладину.
   Капитан долго молчал, наблюдая за ним, потом удовлетворенно кивнул:
   — Слезай, хватит… А бегать так же хорошо умеешь?
   — Можем и побегать, — с двусмысленной интонацией сказал Туманов.
   — Это ты мне, что ли, предлагаешь наперегонки? — Удивился капитан. — Ну ты и нахал! Ладно, для наглецов у меня есть специальное место… В учебку пойдешь?
   — Это что?
   — Учебная часть по подготовке сержантского состава. Пройдешь курс подготовки, и в зависимости от того, насколько себя покажешь, получишь распределение, либо в обычную роту, либо в специальную… Либо рядовым. Там очень немногие доживают до сержантских лычек.
   — Это мне подойдет, — согласился Туманов. — Постараемся дожить.
   — Ну-ну, — с иронией протянул капитан, и вернувшись в клуб, что-то быстро вписал в личное дело Туманова и переложил его на соседний стол.
   В четыре часа ночи Туманов получил на складе форму, в пять их отвели в баню, в шесть привели в небольшое, четырехэтажное здание и на первом этаже сопровождающий его лейтенант указал на свободное в лесу железных, двухъярусных коек, место:
   — Ложись пока здесь. Спать тебе осталось недолго. В восемь подъем.
   Туманов быстро разделся, поставил у кровати непривычно-тяжелые сапоги и нырнул под пахнущее хлоркой одеяло. «Дедовщина? — Усмехнулся он про себя. — Слышали мы о таком «звере», а теперь проверим, придусь ли я ему по зубам». Он скосил глаза на свою руку, бугрящуюся узлами мощных мускулов, и, удовлетворенно закрыв глаза, уснул.
   Теперь он лежал, слушал, как позвякивают пружины скрипучих кроватей под тяжестью просыпающихся и ворочающихся солдат.
   — Я сказал: ПОДЪЕМ! — послышался рев из другого конца казармы.
   Видимо, это был уже второй вопль — первый разбудил Туманова.
   Он откинул одеяло и поежился — в казарме было холодно. Зевнул, потянулся за гимнастеркой и замер, пораженный… В полуметре от него стояло двухметровое чудовище, из тех, что «поперек себя шире», но не упакованное в кило1раммы жира, а забронированное в пластины грудных и брюшных мускулов.
   «Мама мия! — ужаснулся Андрей. — Это что ж такое?! Откуда они его взяли?! Его же надо в цирке, за деньги показывать!.. Я-то думал, что это я — здоровый, но не мог же я предполагать всерьез, что б такое существовало…»
   Он осторожно скосил глаза в другую сторону и невольно застонал: справа от него стоял богатырь еще больше первого и испуганно озираясь, почесывал волосатую грудь.
   «Что там я имел вчера против "дедовщины"? — спросил себя Туманов. — Сдается мне, что один парень, которого я очень хорошо знаю, проведет эти два года с лезвием в руках, за очисткой гальюнов, или как тут у них сортир называется?.. Это же мамонты, а не люди! Во мне метр восемьдесят роста, семьдесят восемь килограмм «чистой» мускулатуры, но я же "четвертинка" от этих «мастодонтов»… Завтра же пишу матери, что б высылала пару десятков пачек лезвий… Нет, мало. Судя по их комплекции, в этой дивизии сортиры должны быть особо грязные… Четыре десятка будет в самый раз».
   — Привет! — сказал первый «мастодонт» Туманову. — Меня Семеном зовут. Семен Павлов. Я с Тамбовщины. А ты откуда?
   — Ленинградец, — сказал Андрей. — Ныне — Петербург… Андрей Туманов… Тебя чем там, на Тамбовщине, кормили?
   — Что?.. Ах, это… Да чем… Чем придется…
   — Когда уволимся, я к тебе в гости заеду. Ты уж меня покорми этим самым «чем придется»… Мне это совсем не помешает к тому времени…
   — Первый день в армии, а уже о дембеле, — пробасил второй богатырь. — Меня Игорем зовут, из Курска я… Мы, вроде как, соседи?
   — Есть такое дело, — согласился Андрей и оглядел казарму. К его облегчению, остальные новобранцы были куда меньше этих двух богатырей, но все же скопление в одном месте такого количества богатырей со всей России поражало воображение.
   «Хватит и одного десятка лезвий, — вновь пошутил про себя Андрей. — Но мне даже льстит находиться в компании таких мамонтов… Хотя я и достаю им до плеча… Американские постановщики «боевиков» съели бы от зависти все запасы киноленты, заглянув в эту казарму»
   — Повторяю специально для глухих и слабоумных: ПОДЪЕМ! — снова заорал тот же голос и на середину казармы вышел очень высокий и очень худой парень, с нашивками сержанта на погонах и множеством отличных знаков на гимнастерке.
   — Быстро одеться и построиться у поста дневального в две шеренги, — скомандовал он. — На первый раз даю вам минуту. Это много. Это очень много. Это на целых пятьдесят девять секунд больше, чем нужно… Бегом!
   Бестолково суетясь и толпясь, солдаты сгрудились возле поста дневального.
   — Я сказал: в две шеренги! — Неистовствовал сержант. — Две — это значит две! Одна, и еще одна. Не три, не четыре, а две! Две! Кто вам сказал, что мне нужно демонстрировать, что вы — стадо?! Я это знаю и так!.. Эй, ты, лопоухий, спрячь портянки так, что б я их не видел! Куда ты их в карманы пихаешь?! Да мне нее равно, куда ты их денешь, хоть съешь!.. Равняйсь!.. Смирно!.. Отставить!.. Равняйсь! Смирно!.. Вольно. Значит так… С сегодняшнего дня вы находитесь в расположении дивизии особого назначения. Наша дивизия — крупнейшая в мире, наиболее оснащенная, укомплектованная и престижная. Полное название дивизии не выговариваю даже я, но вы его вскоре вызубрите наизусть. Сейчас могу вам сообщить, что мы — боевая и ударная сила комитета государственной безопасности. Дивизия КГБ. Понятно?!
   — Да, — нестройно протянул хор голосов.
   — Отставить! — рявкнул сержант. — С сегодняшнего дня вы должны забыть все, что умели и делали на гражданке. С сегодняшнего дня вы начали новую жизнь. Заново! С нуля! И обучать вас этой жизни буду я и другие сержанты нашего подразделения. Вы должны забыть все слова, которые произносили на гражданке, и пользоваться только тремя словосочетаниями: «Есть!», «Так точно!» и «Никак нет!»… Если вам приспичило, и у вас открылся словесный понос, вы должны предупредить об этом начальство, к которому обращаетесь, словами: «Товарищ сержант, разрешите обратиться…» И только после этого вываливать на него те отходы, которые у вас накопились, включая просьбы, в которых будет отказано, и идиотские вопросы, на которые вы не получите ответа!..
   — Интересно, — тихо спросил Туманов у стоящего рядом Павлова. — Если ночью ему врезать табуреткой по голове, он наутро будет только заикаться, или перестанет грубить?
   Сержант, находившийся в другом конце строя, резко повернулся на каблуках, рыскнув взглядом по строю и безошибочно уперся взглядом в Туманова.
   — Наутро он будет удовлетворен, — сквозь зубы заявил он. — Потому что всю ночь он будет иметь… удовольствие заниматься физподготовкой с тем дебильным курсантом, в дебильную голову которого пришла эта дебильная мысль! И запомните раз и навсегда: для настоящего сержанта нет в мире большего удовольствия, чем содрать с рядового две шкуры перед завтраком, две после обеда и три перед отбоем! Понятно?!
   — Так точно! — рявкнул напуганный строй.
   — Вот это уже лучше. Но если вы полагаете, что вы все, здесь стоящие, станете сержантами отборной, элитной дивизии, то вы глубоко ошибаетесь! Половина из вас покинет эту казарму по причине неуспеваемости уже через месяц, еще треть — через два месяца, а остальных кретинов мы просто вынуждены будем оставить, закрыв от стыда глаза руками, только чтобы укомплектовать полковые взводы и роты. И те несчастные, которые доживут до получения незаслуженных сержантских лычек, будут весить в шесть раз меньше, и думать в десять раз реже, чем сейчас… Это я вам обещаю!
   — Видимо, сержант, который обучал его, обещал то же самое, — сказал Туманов чуть тише, чем прежде. — И сдержал обещание.
   С ядовитой улыбкой сержант обернулся к нему.
   — Видишь вот это? — он ткнул себя пальцем в лоб. — За этой черепной коробкой скрывается несколько килограммов извращений, каждое из которых ты испытаешь на своей шкуре через две недели. Эти две недели у вас будет адаптационный период, а потом… Я тебя запомню, и позабочусь, чтобы ты попал именно в мой взвод… Понятно?
   — Витиевато, но смысл ясен, — кивнул Туманов.
   — Отставить! Как нужно отвечать?!
   — Так точно!
   — Вот так… Фамилия?
   — Туманов.
   — Курсант Туманов, — поправил сержант. — Откуда прибыл?
   — Из Петербурга.
   — О-о! — обрадовался сержант. — Вот именно «Путешественников из Петербурга в Москву» я и люблю больше всего. Истеричных и нежных питерцев я очень люблю по субботам на завтрак… Через две недели ты войдешь в состав моего меню.
   — Я постараюсь прокиснуть за это время, — пообещал Туманов.
   — Отставить разговорчики!.. Продолжим… Моя фамилия — Зуев. Сержант Зуев. Обращаться ко мне следует — «товарищ сержант». Подходите строевым шагом, прикладываете руку к головному убору и докладываете: «товарищ сержант, разрешите обратиться, курсант такой-то…» Получая ответ, опять отдаете честь и быстро удаляетесь. «Быстро» — потому что я ненавижу, когда ко мне обращаются с чем бы то ни было… Я — сержант первого взвода, всего в роте будет шесть взводов, в каждом по четыре отделения. У каждого отделения будет свой сержант. Перво-наперво вы должны запомнить фамилии и звания своих командиров, номер части, роты и отделения. Таким твердолобым баранам, как вы, это будет сложно, но вы постарайтесь, иначе мне, и прочим сержантам придется вам в этом помочь. Второе: ни о чем увиденном или услышанном на территории дивизии вы не должны писать в письмах. Для родных и друзей вы служите во внутренних войсках и занимаетесь обычными общевойсковыми задачами. Если я хоть раз узнаю о том, что какая-то «медная голова» хвастается в письме, что служит в дивизии особого назначения, я заставлю его написать ровно сто таких писем и съесть их, запивая компотом. А компот у нас… Впрочем, попробуете сами… Увольнений за территорию дивизии у нас нет. В исключительных случаях, когда кому-то из вас удивительно повезет — а это невозможно — увольнения будут выдаваться на два часа, для того, чтобы успеть добежать до дивизионного или полкового магазина… Но, как я уже говорил, это маловероятно. Отпусков у нас, как таковых, нет. Чтобы получить отпуск, вам надо, как минимум, лечь грудью на амбразуру вражеского дзота. Но в этом случае отпуск вам не понадобится. Это все я говорю вам для того, чтобы вы выкинули из своих голов мысли о какой бы то ни было «расслабухе» в течение этих двух лет. У вас, конечно, будет и личное время. Примерно дважды в день, по полчаса. Но заверяю вас: оно пойдет исключительно на то, чтобы закрепить навыки, полученные в часы служебной подготовки. Двадцать три часа в сутки вы будете учиться стрелять, как ковбои, и бегать, как ковбойские лошади, а этот один, оставшийся от суток час, вы будете мечтать о том, чтобы вас кто-нибудь пристрелил из милосердия. Это ваши перспективы. Чтобы не травмировать вашу психику, я не рассказал и сотой доли того, что с вами будет происходить в этой роте. Об этом вы узнаете позже, на своей шкуре… Но у вас есть и другой шанс. В течение этих двух недель вы можете подать рапорт о переводе вас рядовыми в полк. Там ненамного легче, но все же легче. Самые проницательные, быстро соображающие что к чему могут сделать это прямо сейчас. С менее проницательными я буду работать ближайшие полгода… Кто хочет избежать подобной участи — шаг вперед!
   Рота напряженно молчала. Сержант обвел глазами строй и криво усмехнулся:
   — Не верите… А зря… Я предупреждал вас честно… Я довел до вас основные пункты, которые вам предстоит знать на сегодняшний день. Остальное вы узнаете в течение ближайшего времени. Сейчас вам дается десять минут на туалет и ровно через десять минут вы должны стоять в полной готовности на этом самом месте для выхода в столовую. После завтрака состоится распределение по взводам. Разойдись!
 
   Полковая столовая занимала двухэтажное здание на другом конце полкового плаца. Из распахнутых дверей на новобранцев пахнуло странной смесью хлорки, мыла и кислых щей.
   Усевшись на длинную, деревянную скамью, Туманов заглянул в стоящий на столе котел и поморщился: завтрак состоял из неаппетитной, зеленовато- сухой гороховой каши, которую он не переносил с детства. Размазав малюсенький кусочек масла по толстому ломтю хлеба, он размешал сахар в алюминиевой кружке с чаем и вздохнув, принялся за нехитрую трапезу. Большинство новобранцев, еще не успевших забыть вкус домашней пищи, так же отодвигали от себя тарелки, ограничиваясь чаем и хлебом. Зуев с ироничной улыбкой наблюдал за их недовольными лицами.
   — Р-рота! — скомандовал он. — Закончить прием пищи! Встать! На выход шагом марш! Построение на плацу.
   Дождался, пока бестолково суетясь, солдаты образуют некое подобие колонны, и скомандовал:
   — Шагом… марш! Раз-два, левой! Раз-два, левой! Раз-два, левой' Песню… запе-вай!..
   Рота «застенчиво» молчала.
   — Стой! Разойдись! На исходную, бегом… марш! Стройся! Равняйсь! Смирно! Шагом… марш! Раз-два, левой! Песню… запе-вай!
   И вновь не нашлось смельчаков продемонстрировать свои вокальные данные.
   — Стой! Разойдись! На исходную бегом марш! Стройся! Равняйсь! Смирно! Когда я говорю «запевай!» это значит, что я должен услышать от вас некое подобие «песни, довольных своей жизнью солдат». Я не требую от вас арии, но какой-то звук от этой колонны шагающих «валенков» исходить должен… Кто хорошо поет?
   — Утесов, — не удержался от старой шутки Туманов.
   Но Зуев попался на приманку. Подозрительно покосившись в сторону Туманова, он скомандовал:
   — Р-рота! Шагом… марш! Раз-два, левой! Утесов, запевай!..
   Рота грянула смехом так, что стекла в ближайших казармах жалобно задребезжали.
   — Стой! Разойдись!.. Туманов, ко мне! Слушай, ты… сгусток энергии!.. Впрочем, ладно, мы вернемся к этому позже… Рота, стройся! В казарму, бегом, марш!.. Построение у поста дневального через пять минут!
   Не успели солдаты изобразить подобие строя, как двери комнаты офицеров распахнулись и перед солдатами встали семь крепких, высоких офицеров в серо- зеленой форме.
   — Рота, равняйсь! Смирно! — скомандовал Зуев и сделав три строевых шага к усатому капитану, вскинул руку к пилотке:
   — Товарищ капитан! Четвертая учебная рота построена для утренней поверки.
   — Вольно, — разрешил капитан. — Здравия желаю, товарищи курсанты!
   — Здравствуйте, — вразнобой поздоровались новобранцы. — Добрый день…
   Капитан с трудом сдержал улыбку.
   — Я поздравляю вас со вступлением в ряды нашей славной, орденоносной дивизии! -
   — Спасибо, — вежливо ответила рота.
   Туманов заметил, что щека у Зуева задергалась, словно от нервного тика.
   — Моя фамилия Краснодеревцев, — сказал капитан. — Я командир роты, в которой вы будете проходить курсы подготовки сержантского состава. Сразу хочу заверить вас, с замиранием сердца ожидающих расписанной прессой «ужасов дедовщины» — этого «зверя» у нас нет… У нас есть куда более страшный зверь — «уставщина». Что это такое, вы поймете чуть позже. Но, во всяком случае, стирать чьи-либо портянки вам не грозит. У вас попросту не будет ни сил, ни времени заниматься подобными вещами. Правила у нас строгие. Хотите прижиться — забудьте о существовании иного мира, нежели военный. Мы не садисты, и не испытываем наслаждение от того, что доставляем вам боль и лишения, но мы будем это делать, для того, чтобы воспитать из вас первоклассных бойцов… В первую очередь — бойцов, во вторую — солдат. С этого дня, каждый из вас — совершенная, боевая единица. Через полгода вы должны стать вдвое лучше любого солдата полка, потому как вы готовитесь для того, чтобы командовать ими, распоряжаться их жизнью и здоровьем. Чтобы достичь этого, вам придется заниматься вдвое больше ваших товарищей, направленных в роты. Вот такую задачу нам с вами и предстоит выполнить. Как показывает практика, добрая треть из вас «отсеется» и будет направлена в роты еще до того, как завершится курс подготовки. Как вы узнаете в дальнейшем, нашей дивизии приходится выполнять боевые задачи особого назначения. Многие солдаты не выдерживают, срываются, сходят с ума, калечатся и даже погибают. Каждая поблажка, которую мы вам дадим — первый шаг к вашей гибели. Поэтому поблажек не ждите… Теперь приступим к распределению. Первый взвод. Командир взвода — старший лейтенант Пензин. Замкомвзвода — сержант Зуев. Командир первого отделения — сержант Сибирцев… Кого сейчас назову по фамилии, должен громко ответить — «я!» и сделать шаг вперед…
   — Товарищ капитан, разрешите обратиться, — неожиданно прервал его Зуев.
   Краснодеревцев с удивлением посмотрел на него, но все же кивнул:
   — Обращайтесь.
   Зуев подошел к капитану и что-то быстро и тихо заговорил. Капитан почесал кончик носа папкой с поименным списком, и что-то уточнил. Зуев заговорил еще быстрее и убеждающе. Отчеркнув что-то в списке ногтем, капитан сдвинул фуражку на затылок и продолжил:
   — Итак, первый взвод, первое отделение… Курсант Туманов.
   — Я, — сказал Андрей и сделал шаг вперед.
   Сержант улыбнулся ему нежно и многообещающе…
 
   — Взвод, стой! — скомандовал Зуев, и раскрасневшиеся, с трудом переводящие дух солдаты остановились посреди заснеженного поля.
   — Сибирцев! — казалось, что Зуев не участвовал в этом пробеге вовсе — так он был энергичен и бодр. — Зарядку со взводом проведешь ты. Постарайся уложиться в пятнадцать минут… Туманов, за мной бегом марш!
   Андрей смахнул грубой рукавицей пот со лба и бросился догонять устремившегося в глубь леса Зуева.
   Территория дивизии была огромна. Фактически это был целый город с магазинами, клубами, конюшнями, свинарниками, ангарами для техники и прочим. На ее территории вполне можно было проводить учения, пользуясь раскинувшимися здесь лесами и полями. Мощь дивизии поражала воображение. К каждому полку были прикреплены бронетранспортеры, вертолеты, грузовики, а в оружейных комнатах рот стояло на стеллажах все мыслимое оружие, начиная от штык-ножа и кончая огнеметами и гранатометами. Иногда Туманов с ужасом думал, что будет, если дивизия применит свою устрашающую мощь в полную силу. Но слухи, тщательно скрываемые и подавляемые находившимися в каждом полку особыми отделами, и все же доходившие до ушей солдат, несли совсем не радостные вести. В «горячих точках», рожденных набирающей силу «перестройкой», в которые, время от времени, бросали то один, то другой полк дивизии, приказами «сверху» запрещали применение максимально эффективных методов и средств. В результате, войска служили «Поглотителями энергии вспышек массового психоза», принимая на себя основные, наиболее жестокие удары ненависти, и в большинстве своем, не отвечая на них…
   В дивизионном «доме офицеров», на плацу перед которым Туманов месяц назад принимал присягу, уже все чаще стали появляться на застланных красным сукном тумбах, закрытые гробы с солдатами и офицерами, погибшими при исполнении не вполне понятных приказов. К участию в боевых действиях готовились все полки. Разложение, коснувшееся России, все больше давало о себе знать вспыхивающими то здесь, то там на карте страны сигналами беды. И беда все увеличивалась, день ото дня, пожирая страну, словно раковая опухоль. Политическая подготовка и строевые занятия были сокращены до предела, вместо них без конца преподавали рукопашный бой, стрельбу и тактику боевых действий. За два с половиной месяца «армейских будней», Туманов успел сбросить добрых пять килограммов веса и с завистью смотрел в спину легко бегущего впереди сержанта. Сухой, долговязый Зуев казался семижильным. Действуя по старому, армейскому принципу: «делай как я», он умудрялся за день так загонять свой взвод, что ночью солдаты просыпались с криком от боли в сведенных судорогой мышцах. Здоровяк Сеня Павлов, сосед Туманова по казарме, уже не выдержал бесконечных кроссов и перевелся в полк, отказавшись от участия в гонке выживания за звание сержанта. Несмотря на недюжинную силу, помогающую ему в изучении рукопашного боя, его комплекция играла очень плохую роль на полосе препятствий и во время многокилометровых кроссов. А сколько курсантов уже выбыло из-за неудач в стрельбах и рукопашном бою!.. Рота стала меньше на четверть и это было только начало.
   — Стой! — скомандовал Зуев, и задумавшийся Туманов едва не сбил его с ног, с разбегу налетев на сержанта.
   — Упор лежа… принять! Двадцать отжиманий!
   Упав в глубокий снег, Туманов грудью пробил корку наста и приступил к упражнению. Зуев присел рядом на корточки.
   — Не халтурь! Руки разгибай до конца. Пять, шесть… Ниже, ниже… Восемь, девять… Послушай, Туманов, ты вроде не глупый мужик. Молчал бы почаще — цены тебе на было. Это про тебя сказано: «язык твой — враг твой». Ротный тобой доволен, Пензин иначе как «рейнджером» и не зовет… Что тебе спокойно не живется? Умный? Был бы умный, работал бы себе на пользу, а не во вред… Ты зачем сержанту Комову набил сегодня ночью в туалете морду?!
   — Никак нет, товарищ сержант, — глухо ответил Туманов, продолжая отжиматься. — До вас дошли неверные слухи. Внеуставные отношения строго запрещены…
   — Это я знаю, — кивнул Зуев. — Запрещены… Хорошо, хоть догадались по лицу друг другу не бить, синяков не оставлять… Но тело у него, как у «тигры полосатой»… В чем дело?
   — Не могу знать, товарищ сержант… Внеуставные отношения строго запрещены… Двадцать.
   — Ты продолжай, продолжай, — пресек его попытку подняться сержант. — Еще двадцать отжиманий… Хочешь, я расскажу тебе, как было дело? Ты зашел вечером в туалет, а Комов назвал тебя «блокадником»… Ну, было у сержанта плохое настроение, ну, недолюбливают киевцы петербуржцев… Но бить-то сержанта зачем? Плохой пример. То, что он — дурак, его личное дело. Это он сам себя оскорбил, перед солдатом унизив собственной глупостью… Что-то с тобой не так… Ты не слабонервный, и ты не похож на прочих питерцев, прошедших через мои руки… Мне кажется, что что то ты в себе носишь?.. В чем дело, а?
   — Двадцать! — хрипло выдохнул взмокший Туманов. — Да ты продолжай, продолжай, — махнул рукой Зуев. — Вот приглядываюсь я к тебе, Туманов, и никак не пойму, что с тобой не так… С ребятами ты дружить умеешь, гнилости в тебе нет, умеешь добиваться своего, упрямый, как… стадо баранов. Обладаешь хорошими организаторскими способностями… Так что же меня в тебе смущает? Я ведь за свою службу стольких солдат повидал!.. Экспертом впору быть. Что-то мне в тебе очень не нравится… Есть какой-то странный «привкус». В чем дело, а, Туманов?
   Андрей попытался разогнуть непослушные руки, но не смог и рухнул лицом в снег. Сержант задумчиво посмотрел на него и вздохнул:
   — Такое ощущение, что не хочешь говорить… Н-нда… Ладно. Но если еще раз повторится хоть что-нибудь подобное «ночному эпизоду» — берегись… Встать, за мной бегом… марш!
   — Товарищ сержант, — Туманов с трудом перевернулся на спину, выгадывая короткие мгновения отдыха, — а я слышал, что вы наутро сержанту Комову «неуставные взаимоотношения» устроили… А ведь мы на вас смотрим, учимся… Нехорошо…
   Зуев с удивлением посмотрел на развалившегося на снегу Туманова и едва заметно улыбнулся краешком рта:
   — Надо же — заметил-таки… Запомни, Туманов: вожак в стае должен быть один. Никого из своей «стаи» никогда не отдавай на растерзание другому. Надо загрызть — загрызи сам, но другим это делать не позволяй. Хорошо это запомни — когда станешь сержантом, пригодится… но мне кажется, что ты им не станешь. Не выдержись. Я сделаю для этого все возможное… Отставить разговорчики! Встать! Бегом… Марш!
   — Взвод, встать! Товарищ старший лейтенант, первый взвод для проведения занятий по политической подготовке…
   — Хорошо, Зуев, садитесь, — Пензин чем-то расстроен. Бросив полевой планшет на стол, отошел к окну, и заложив руки за спину, замер, глядя на летящий за окном снег. Взвод выжидательно молчал.
   — Большая часть полка улетает сегодня в командировку, — сказал наконец старлей. — Сейчас готовятся к вылету.
   — А мы опять здесь застряли?! — Не удержался Зуев. — Каждый раз так!
   — А что делать? У нас еще солдаты не подготовлены, — сказал Пензин. — Едва присягу приняли…
   — Сколько просил — переведите меня в полк…
   — Отставить разговорчики! Я тоже просил… Значит, здесь мы нужнее, — старлей сказал это так, что сразу стало ясно, как ненавистна ему эта фраза, видимо, уже не раз слышанная им от начальства в ответ на просьбы о переводе.
   Туманов знал, что недавно Пензину исполнилось двадцать семь лет. Широкоплечий, очень крепкий и мускулистый, офицер был по-мальчишески горяч. Туманов слышал и то, что отец Пензина был знаменитым ученым, профессором в каком-то престижном институте Москвы, что лейтенант жил в четырехкомнатной квартире в самом центре города, был холост и отказался от блестящей научной карьеры, которую обещал ему отец. Это был прирожденный офицер, знающий об этом. Ходили слухи, что лейтенанта удерживали в учебной части по настоятельной просьбе отца, в свое время оказавшего какую-то услугу командиру полка. Говорили также, что по этому поводу у старлея получился очень неприятный разговор с отцом. Во всяком случае вот уже месяц, как Пензин ночевал в роте, по собственной инициативе подменяя дежуривших офицеров.
   — Тема сегодняшнего занятия: «демократия и армия», — вернулся к столу старлей. — Мне хотелось бы, что б вы сами высказали свое мнение по этому вопросу. Рассказали, как вы представляете влияние демократии на нашу, армейскую жизнь… Курсант Скворцов.
   — Я.
   — Как вы представляете себе демократические «веяния» в армии?
   Скворцов беспомощно оглянулся на товарищей. Те обескураженно молчали.
   — Может быть… Если в часы досуга, появилась идея создать… скажем, оркестр… Или какая-нибудь замена профсоюза, занимающаяся вопросами контроля… за питанием…
   — Понятно. Садись. Туманов.
   — Я.
   — Твоя версия?
   — Херня все это, товарищ старший…
   — Туманов!..
   — Я! Головка от… пульверизатора! Что это за выражение?! — но лейтенант не скрывал, что доволен ответом. — Разверните свою мысль… В приличных выражениях.
   — Единственно приемлемая форма правления в армии — единовластие, — уверенно заявил Туманов. — Приказ отдает один, остальные этот приказ выполняют. Если начать обсуждать приказ, можно провалить поставленную задачу.
   — И полбеды, если эта задача технического характера, — подхватил Пензин. — А если боевая? Можно и головы лишится. Полагаю, что на этом мы и закончим обсуждение данной темы. Садись, Туманов. Оставшееся время мы посвятим тактике и стратегии. Сейчас я поставлю перед вами несколько задач, на которых наиболее часто солдаты совершают ошибки. Вам дан приказ: блокировать часть границы дивизии. Как вам известно, территория дивизии окружена каменной стеной высотой в два с половиной метра, — подойдя к висевшей на стене доске, Пензин мелом, схематично, изобразил стену, проходящую рядом с ней дорогу, деревья, кусты, а с другой стороны стены поставил жирный вопросительный знак. — В каком месте и как вы изберете позицию для обороны объекта? Вношу коррективы: противник вооружен автоматическим оружием, вертолеты и бронетехника отсутствуют… Каковы версии? Петров?
   — На удалении десяти метров от стены, чтобы иметь обзор вверенного мне участка, я вырою окоп, возведу бруствер и займу позицию.
   — Кто еще придерживается такого же мнения?.. Киселев?
   — Я полагаю, что требуется подготовить несколько запасных позиций, чтобы иметь возможность менять огневые точки, передвигаясь перебежками во время боя. В соответствии с местностью использовать в качестве укрытия деревья и камни…
   — Понятно, садись. Ребята! Вы же будущие сержанты! Вы головой должны думать! Вы отвечаете за жизнь своих солдат, а при такой тактике лишитесь всего вверенного вам состава, не выполните задачу и сами погибните… Мне не нужны «одноразовые герои»! Мне нужны профессиональные солдаты, способные выполнить задачу в вернуться живыми. В данном случае позицию необходимо занимать возле самой стены, иначе взобравшийся с другой стороны на дерево снайпер или простой автоматчик «прижмет» вас к земле огнем, лишив возможности передвигаться. И противник, пользуясь этим, преодолеет препятствие. Расставлять личный состав необходимо вот здесь… Вот здесь. И вот здесь… и только одного или двух человек вы можете поставить вот здесь… Это была задача на сообразительность, но чисто теоретического плана. А теперь задача «практическая». Вы уже знаете, что при столкновении с проявлением преступных намерений вы обязаны пресекать эти попытки вплоть до применения оружия, но только после предупреждения и предупредительного выстрела вверх. Как показала практика, преступные бандформирования, активизировавшиеся в последнее время некоторых уголках страны, зачастую вооружены и подготовлены не хуже нас. Преимущество их в том, что у них нет сдерживающих приказов, правил применения оружия и плохого знания местности, на которой ведутся боевые действия. Но, как гласит пословица: «на каждую хитрую гайку есть болт с резьбой». У вас есть две задачи: выполнить поставленный приказ и вернуться живыми. Это война, ребята. Вам это еще сложно осознать, обучаясь в теплых казармах, но когда вы выйдете навстречу с боевиками, может быть уже поздно. Поэтому постарайтесь понять это сейчас. Вы — универсальные бойцы для ведения боевых действий в самых тяжелых условиях. Все это я говорю вам для того, чтоб вы запомнили: драться надо только с врагом, но если уж деретесь, то так, чтоб наверняка…Так как вы будете поступать с вооруженным террористом? Селиванов?
   — Сниму автомат с предохранителя и крикну…
   — Стоп! — раздраженно сказал Пензин. — Ребята, я о чем вам битый час толкую? Целую лекцию прочитал, аж во рту пересохло… Думайте! Думайте!.. Туманов.
   — Если передо мной будет стоять вооруженный враг, я выстрелю без предупреждения… В крайнем случае скажу потом, что стрелял в воздух.
   — И загремишь под трибунал, — закончил за него старлей. — Это несколько ближе к истине, но все же не то. И хотя в боевых условиях подобные эпизоды расследуются крайне редко, но… Вы должны делать все так, чтобы не оставить ни малейшей возможности ни преступникам, ни идиотам, вознамерившимся вас посадить. Если — не дай Бог — будет проведена экспертиза и обнаружат, что контрольного выстрела не было… А вот если дать по преступнику длинную очередь, сверху-вниз, то первая пуля неминуемо уйдет в небо, а вторая — в лоб террориста. И никто ничего не сможет доказать.
   — Садизм какой-то, — шепнул Туманов соседу. — «Подавлять», «уничтожать». Двадцатый век, огромная держава… Всего полгода назад в училище Толстого и Достоевского изучали, а сейчас замашки маньяков прививают. Какая, к черту разница, как называть дивизию «особая» или «карательная», если смысл один?! Ну, не хочется Азербайджану входить в состав России — пусть отдадут то, что мы им давали и катятся… куда хотят. Я согласен стрелять налево и направо, если на нас напали, но какого лешего я поеду восстанавливать порядок на их землю? Нет, я-то поеду, но я — это я, у меня свои «причуды», а вот ребятам зачем лбы под пули подставлять?
   В комнату заглянул командир соседнего взвода и махнул рукой Пензину:
   — Витя, к командиру. Офицерский состав собирают.
   — Иду, — отозвался лейтенант и кивнул Зуеву. — Продолжи за меня. Если не вернусь через час — десятиминутный перекур и приступайте к изучению устава караульной службы.
   Когда дверь за офицером закрылась, Зуев подошел к столу преподавателя и долго молчал, барабаня пальцами по пачке тетрадей. Потом поднял голову и неожиданно сказал, глядя Туманову в глаза:
   — Я отвечу тебе… Если хочешь, отвечу… Да, не удивляйся, у сержантов очень хороший слух — я слышал твою реплику. Через полгода такой слух будет и у тебя, в противном случае тебя убьют в первой же командировке… Так вот. В чем-то ты прав — нас можно называть как угодно. И уверяю тебя: некоторые именно так нас и будут называть. Тебе не нравится подобная формулировка? А что ты будешь делать с озверевшим бандитом, ворвавшимся в твой дом? С насильником? С мародером?! С убийцей?! Так вот, то, что ты сделаешь с ним и называется — карать. Если ты гуманист до костей мозга, тогда тебе просто нет места среди нас. Но тебе нет места и в этой жизни, где кому-то все же надо останавливать все то, что пустили в нашу страну «гуманные» правители. Поймите, то, что происходит сейчас в разных уголках страны — не форма политического противостояния, не бунт загнанных и попавших в безвыходное положение людей, а способы наживы денег и грызня между «московским кабинетом власти» и местными властями. Это даже не политические оппоненты, это обычные бандформирования. Вам известно, что существует такая организация, как милиция? Если кто-то этого не знал, то сообщу: эти ребята занимаются тем, что ловят и обезвреживают преступников. Но если преступление вырастает до размеров, когда на одного милиционера приходится по 50 вооруженных преступников, вызывают спецподразделения. В том числе и нас. Я не знаю, что такое политика, подозреваю только, что нечто грязное и очень дурно пахнущее, но зато я точно знаю, чего хотят обычные люди. Я сам из Сибири, из маленького городка. Я мало чем отличался от вас, пока не пошел в армию. Так же гонял на мотоцикле, играл на гитаре и портил девчонок. И я знаю чего хочу, когда вернусь домой — заниматься делом, которое мне по душе, получать за свою работу нормальные деньги, чтобы прокормить себя и свою семью, и хочу учиться. Книжки читать, фильмы разные смотреть. Неплохо было бы мир повидать, но это уже в идеале. В общем, я хочу нормально жить, не опасаясь за жизнь тех, кого я люблю и не дрожать перед собственным будущим. И я знаю, чего я не хочу. Войны не хочу. Нищеты не хочу. Нестабильности не хочу… У китайцев самым страшным проклятием считается «пожелание»: «жить в эпоху перемен», а у нас радуются как дети надувательству последнего «коммунистического вождя». Я не знаю, растянется ли то, что творится сейчас в стране на целую эпоху, но догадываюсь, что принесет это далеко не лучшее время… Тоже странно звучит? Привыкайте. Вы вступаете в жизнь мужчин и приучаетесь думать самостоятельно, а не «стадно»… Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что гласность, технические новшества и рыночные отношения дошли бы до нас и без объявления «перестройки». Очень трудно держать целую страну за «железным занавесом», в технической отсталости и без права свободомыслия. Но объявление всего, что было раньше — плохим, влечет за собой отказ от прошлого, а мы живем за счет того, что имеем опыт, который можно применять для проектирования будущего. Мы отказались от прошлого в семнадцатом году и пытаемся отказаться сейчас. Помяните мои слова: в скором времени вы пожалеете о том, чему радуетесь сейчас. Это лишь форма завуалированного надувательства, с целью обогащения. Наше государство рушится. И что особенно плохо — рушится не только территориально и материально, но и духовно. Ребенка сначала нужно воспитать, а уж потом давать ему власть, свободу и равенство. С этого начинается счастье. С мамы, которая читает нам сказки про добро и зло, со старенькой учительницы, которая рассказывает нам о жизни Циолковского, и любви Ромео и Джульеты. Как вы представляете ребенка, которому разрешили говорить все, что вздумается, и зарабатывать деньги так, как ему хочется? Но при этом забыли привить ему понятия культуры, чести, любви к наукам и стремлению к самосовершенствованию? Об этом можно говорить бесконечно… Позже вы поймете, что я имел в виду. Поймете, когда помотаетесь по командировкам и посмотрите, как ведет себя правительство, давшее людям «свободу» и «гласность»… Я не злобствую и не прививаю вам недоверие к демократам или коммунистам, нет. Я хочу, чтобы вы научились думать самостоятельно, а не слушать то, что вам говорят и верить в это. Ведь говорят вам те, кто стоит у очень сытной кормушки. Я хочу, чтоб вы посмотрели на все это и осознали. Приняли не как лишения, а как опыт. Чтоб выучили и воспитали своих детей так, чтобы они не повторили того, что придется испытать нам. Чтобы наши дети не воевали, не голодали, не боялись будущего, не злобствовали по поводу того, что один из них — армянин, а другой — азербайджанец… самое главное — оставаться людьми в любых условиях. Не поддаваться общей истерии или панике, а учиться думать, думать и учиться. Вы — будущее России, которое на развалинах, оставленных нам уходящей властью, будет строить свои дома и учить своих детей… Так какого же черта вы спрашиваете меня, что нам делать там, где идет война?! Убить войну! Потому что в тех краях есть такие же матери, как и у вас, такие же парни, как и вы, такие же самые люди, которые не хотят, чтоб к ним в окно влетела пуля и попала в коляску с младенцем, не хотят, чтоб в дом их престарелой матери попала бомба, не хотят… Почему начинаются войны? Потому что какому-то говнюку потребовалось больше территории, больше денег, больше власти. Он находит для этого причины и лозунги, придумывает партии и поводы, но цель одна — власть и деньги. Все деньги мира не стоят одной человеческой жизни! Но коль уж кто-то думает иначе, мы в состоянии поколебать его уверенность в этом. Жаль только, что по каким-то странным причинам и наши политики не хотят быстрого окончания войны… Ты, Туманов, подразумеваешь возможность пустить все на «самотек»? Тогда представь, что нас, милиции и КГБ нет хотя бы в течение одного дня… Другое дело, что силовые структуры не должны быть в руках какой-то одной партии, они должны служить государству. Кто из вас хочет, чтоб Россия была слабой?.. Нет таких. А Россия — это не территория, ограниченная столбами с гербом. Россия — это вы. Как вы будете думать и делать свой выбор, так будет развиваться и она. Нельзя держать в своем доме убийц и мародеров.
   Неожиданно Зуев прервал свой гневный монолог и опустился на стул. Лицо его как-то разом посерело и осунулось. Солдаты молчали, ожидая. Наконец, сержант глубоко вздохнул и явно через силу улыбнулся:
   — Живот прихватило… Видите, какую «политически вредную» лекцию я вам прочел, ажно сам едва не наложил в штаны от собственного патриотизма… Туманов, ответил на твой вопрос?
   — Никак нет, товарищ сержант, — поднялся Туманов на ноги. — Вы высказали только свою точку зрения. Людей много и у каждого правда своя. Мне смогут ответить только мои собственные глаза. Поэтому я предпочту сам все посмотреть и послушать, и уж потом решить как оно: хорошо или плохо. Сейчас все говорят по-разному. А убийцу и насильника я пристрелю хоть и без удовольствия, но зато и без угрызений совести.
   — В остальных случаях будешь стрелять мимо? — ехидно подхватил Зуев, — или вообще стрелять не станешь?.. Я не спорю — куда лучше пить водку, чем воевать, но у меня есть еще один аргумент: вы в армии, ребята. Хочется вам этого, или нет, но вы — солдаты… Слушайте, мне это не нравится. Мне не нравится то, что я вынужден это вам объяснять. Я не могу говорить с вами, пока вы не побывали хоть в одной «горячей точке» и не посмотрели, что там делается. Теоретику и практику сложно понять друг друга. Гражданскому и военному — тем более. А пока усвойте одно: у вас нет выбора. Станете политиками — вспомните мои слова и может что-то сможете изменить. А пока решают за вас. Ваша задача состоит только в том, что б стать профессионалом, научиться выполнять задание и выживать. Это два фактора должны стоять вместе. Если они выполнены по отдельности, значит, вы не справились со своей задачей. Никого не интересует, что вы думаете, зато очень интересует, как вы выполнили приказ. Как тебе такая перспектива, Туманов?
   — Заманчиво, — ответил Андрей. — И куда более понятная философия. Нет альтернатив, поэтому нет сомнений.
   Зуев игнорировал иронию, прозвучавшую в его голосе.
   — Я знал, что тебе понравится, — кивнул он. — Редко кому это приходится по душе. Почему-то настоящим мужчинам противна любая форма правления. Когда надо выполнить приказ — его выполняют, но я первый раз встречаю человека, который с удовольствием делает то, что ему диктуют.
   Туманов покраснел от злости и исподлобья уставился на улыбающегося сержанта. Зуев продолжал, словно не замечая, что его собеседник едва сдерживает себя:
   — Когда человек выполняет диктуемые ему приказы, распоряжения и законы с удовольствием, значит, он либо мазохист, либо это входит в его планы…
   Вернувшийся в «ленинскую комнату» Пензин не дал ему закончить рассуждения.
   — Можете не вставать, — разрешил он. — У меня есть для вас неплохие новости. В связи с тем, что наш полк отбыл в командировку, выполняемые им функции по несению патрульно-постовой службы в Москве автоматически перекладываются на нас. Вы будете распределены на пары и прикреплены к милицейским нарядам. В связи с тем, что график дежурства рассчитан на полк, а нас всего лишь батальон, выходы будут достаточно интенсивными. При этом программа обучения сокращению не подлежит… Как вам такая перспектива, рейнджеры?..
 
   Вечером следующего дня усталые, но довольные курсанты сидели в казарме на табуретках, и подшивая к гимнастеркам чистые подворотнички, тихо переговаривались.
   — …кафе. Я от жадности заказал сразу три порции мороженого, кофе, булочки, бутерброды. Думал — не влезет… Но ничего, — осилил…
   — А нас милиционеры в кинотеатр завели, а сами дальше патрулировать пошли. Так мы три фильма подряд…
   — …неплохо походили. После казармы — сущий рай.
   Туманов молчал, с ожесточением работая иглой. Игорь сочувственно покосился на него:
   — Что он прицепился к тебе, как репейник к собачьему хвосту?.. Не расстраивайся, может в следующий раз с другим в пару поставят…
   — Нет, — уверенно сказал Андрей. — Эта сволочь еще та… Думаешь, случайность, что я с ним в пару попал? Наверняка он сам позаботился об этом. Весь день, как гончая летал, благо, что асфальт носом не нюхал. Шерлок Холмс доморощенный… Да черт с ним… Ты из самого Курска, или из области?
   — Из деревни. Смородиново зовется. Река у нас Смородинкой зовется, а деревушка у самых истоков стоит.
   — Наверное, свое хозяйство есть? Хлев, амбар и все такое?
   — Есть, — удивился Игорь. — А что?
   — Демобилизуешься, купи свинью, — попросил Туманов, — и назови ее «Зуевым». Как откормишь — телеграфируй. Приеду и собственноручно прирежу!..
   — Р-рота! — прокатился над враз вскочившими солдатами голос Зуева. — Согласно приказу командира полка, завтра, в десять часов, наша рота вновь направляется для патрулирования по Москве… Что за разговорчики?! Насколько я понимаю, некоторым служба медом показалась?! Я сегодня же поговорю с командирами отделений, что бы они постарались исправить, это ваше заблуждение… Внимание, зачитываю списки патрульных пар на завтра. Первый взвод, первое отделение. Сержант Сибирцев — курсант Новоселов, сержант Зуев — курсант Туманов, курсант Петров — курсант Васин…
   Туманов тяжело вздохнул и отодрал уже почти пришитый подворотничок…
 
   — Может быть, вы хотите перекусить? — доброжелательно спросил уже не молодой постовой, с пышными, «буденовскими» усами. — Здесь неподалеку есть неплохое кафе.
   — Спасибо — нет, — сухо поблагодарил его Зуев. — Мы поели в дивизии.
   Туманов даже прикусил от досады губу. То, что давали на завтрак в дивизии, следовало бы продавать в аптеках, как «рвотное». Чай и хлеб были постоянным и единственным съедобным элементом утреннего рациона.
   Постовой с усмешкой покачал головой:
   — Понимаю… Сержант, престиж, гордость…
   — Можно сказать и так, — невозмутимо согласился Зуев. — Но во всяком случае — еще раз спасибо.
   Рация, переброшенная через плечо постового, издала призывный писк.
   — Вызывают, — прокомментировал он, включая переговорное устройство. — Семнадцатый слушает.
   — ..як …очать …онь …хр-р-р …ужевская двадцать восемь …цепление …рочно, — прохрипела рация.
   — Вас понял, — помрачнел постовой и повернувшись к ребятам скомандовал. — А теперь, хлопцы — бегом за мной! Какой-то полудурок из окна дома расстреливает прохожих на улице. То ли маньяк, то ли террорист — кто их теперь разберет… Приказано оцепить квартал… Это здесь недалеко, через три-четыре дома-
   Неподалеку от дома, из которого доносились хрусткие, одиночные выстрелы, их встретил худощавый капитан в бронежилете и с автоматом в руках. Несколько часов назад он инструктировал постовых и Туманов смутно припоминал его фамилию: то ли Шароваров, то ли Шаповалов.
   — Уже здесь? — обрадовался капитан, увидев подбегающих солдат. — Никого не подпускайте к дому. Никого без исключений. Никаких: «я там живу» и «у меня кастрюля на плите»… Скоро прибудет группа захвата.
   — Что это он, Павел Кириллович? — спросил постовой. — Крыша — «бзик»?..
   — Это ты у него спроси, — капитан с тревогой смотрел на дом. — Я знаю то же, что и ты. Пять минут назад позвонили через «02» и сообщили, что какой-то идиот открыл стрельбу по людям из окна этого дома. Больше пока ничего неизвестно. Стреляет он с четвертого этажа. Одна женщина убита, еще двое прохожих ранены. Может террорист, а может и умом тронулся, но один ляд — убийца. Плохо, что выход из дома с той стороны, как раз под его окнами…
   — Можно разбить стекло и залезть на первый этаж, — сказал Зуев.
   — Не лезь поперек батьки в пекло, — посоветовал капитан. — Подождем группу захвата.
   — В парадной есть… — начал было постовой, но не успел договорить.
   Окно на четвертом этаже дома распахнулось и от- куда-то из-за штор грянул выстрел.
   — Йоп… онский бог! — передернул затвор автомата капитан. — Окна на две стороны выходят!.. А тут кругом — жилые дома! За деревья, быстро! — Зуев толкнул зазевавшегося Туманова так, что тот кубарем полетел под защиту стоящей рядом липы. Мотая головой, он стряхнул с лица налипший снег и зло посмотрел на сержанта. Зуев лежал рядом с капитаном, укрывшись за каменным поребриком детской песочницы. Широко раскинув ноги, капитан упирался локтями в снег и тщательно целился в проем окна.
   — Не видно из-за деревьев, — прошептал он. — Чуть-чуть правее бы… Внимание! — громко крикнул он. — Предлагаю вам немедленно прекратить сопротивление и…
   Выпущенная из окна пуля сбила с его головы фуражку и ушла в снег чуть позади.
   — Ну, как хочешь, я тебя предупреждал! — негромко сказал капитан и дал короткую прицельную очередь по раскрытому окну.
   Пули разорвали занавеску в левом углу, но по всей видимости не причинили стрелку вреда, так как еще один выстрел из окна заставил Зуева вжаться в снег, когда свинцовая «оса» впилась в поребрик, рядом с его головой.
   — У него оптика, — догадался капитан. — Что же мы, как в Чикаго, в самом центре Москвы будем перестрелку устраивать?! Сейчас я этого гаденыша «пораскинуть мозгами» заставлю… Борундуков, — крикнул он постовому. — «Сади» по окну без остановки, я переберусь на площадку. И вот тогда мы с ним поговорим…
   Но капитан вскочил на мгновение раньше, чем постовой нажал на спусковой крючок. Туманову показалось, что он просто поскользнулся на обледенелой тропинке, так нелепа была реальность того, что на его глазах, только что, в самом центре Москвы был убит офицер милиции. Но капитан лежал на снегу, глядя в небо широко открытыми глазами, а из раны на шее фонтанчиками выплескивалась на снег темно-красная кровь.
   Постовой заорал что-то матерное, вскочил на ноги, и нелепо выбросив вперед руку с зажатым в ней пистолетом, побежал к дому, без остановки стреляя на бегу по открытому окну. Добежав до стены, прижался к ней и напряженно глядя вверх, шаг за шагом встал пробираться к углу дома.
   — Оставайтесь на месте! — крикнул он солдатам. — Не вздумайте высовываться! Я сейчас этого гада…
   Он скрылся за углом. Из окна раздался еще один выстрел и стекло в доме напротив разлетелось с жалобным звоном.
   Неожиданно Зуев вскочил, и петляя, словно заяц, бросился прочь. Туманов проводил его недоуменным взглядом и снова посмотрел на неподвижное тело капитана. Неожиданно где-то в глубине его поднялась холодная, жестокая злоба, быстро заполняя сознание. «Ах ты так?! — без конца повторял он про себя. — Значит, вот ты как?! Вот так значит, да?!» От дерева, за которым он прятался, до тела капитана было не больше двух метров, и Туманов решился. Спружинившись, он сделал отчаянный рывок вперед, и перекатившись, упал за тем же поребриком, за которым недавно лежал Зуев. Запоздалый выстрел из окна не причинил ему вреда, похоронив пулю в снегу, рядом с телом капитана. Ухватив тело за брючину, Туманов с трудом подтянул его к себе. Худощавый на вид офицер казался теперь необычайно тяжелым, и Туманов потратил не меньше трех минут, сдирая с него бронежилет. Все же сняв его с тела капитана, воткнул перед собой в снег и занялся автоматом. Аккуратно очистил его от снега, зачем-то подышал на мушку и пристроив ствол на бронежилете, тщательно прицелился…
   Рев мотора позади заставил его вздрогнуть и обернуться. Не разбирая дороги, прямо через двор к нему неслась автовышка для ремонта высоковольтных проводов. За рулем с перекошенным лицом сидел Зуев и что-то кричал Туманову. За трансформаторной будкой он остановил машину, и Андрей наконец расслышал:
   — Бронежилет! Автомат!
   Лежа на спине, он продемонстрировал сержанту и то, и другое.
   — Забрось бронежилет за спину — и бегом сюда! — приказал Зуев.
   Туманов глубоко вздохнул, пытаясь совладать с нервной дрожью во всем теле и, перекинув бронежилет через плечо, что было духу бросился к будке. К счастью для него, выстрелов больше не последовало. Забежав за будку, Туманов, тяжело дыша, протянул сержанту автомат.
   — Молодец, — похвалил Зуев. — Почему он не стреляет?
   — Патроны кончились… Или перезаряжает…
   — Сейчас проверим, — пообещал Зуев. — Я заберусь в «люльку» и прикроюсь бронежилетом, а ты поднимешь кабину вверх и подгонишь машину вплотную к окнам. Все понял?
   — Не получится, — спокойно заметил Туманов. — Я водить не умею.
   — Это просто. Я заведу, а ты…
   — Не выйдет. В таком деле рисковать нельзя… В «люльку» полезу я.
   — Ты же… Вот блин! — Зуев сплюнул и растерянно потер взмокший лоб. — Не могу я тебя…
   — Да ладно, — отмахнулся Туманов. — В кабине машины куда больше риска, чем в «люльке» — стрелять он будет по шоферу, а там, наверху — сомнительная мишень для снайпера…
   Зуев с сомнением посмотрел на него, на дом, и решился:
   — Лезь! Встань на корточки и держи бронежилет перед собой, как щит, а автомат положи на поручни — так сподручней будет. И стреляй, не раздумывая. Нашу дискуссию о «гуманизме» мы потом продолжим.
   — Это точно, — согласился Андрей и ловко забрался в «люльку». — Я готов!
   — С Богом! — крикнул сержант и машина рванулась с места.
   Время словно замедлило свой бег. Несколько десятков метров до дома показались вечностью. Тело Туманова словно окаменело, в ожидании тупого удара, после которого наступит темнота… Но выстрела все не было. Он прозвучал только тогда, когда Андрей уже увидел прямо перед собой разорванные пулями шторы, и протянув руку, сорвал их…
   Он успел увидеть, как тяжело осело на пол тело преступника, обезображенное выстрелом в голову. Застеленный длинной скатертью стол скрыл от его глаз труп самоубийцы. Из глубины квартиры донесся сухой треск выламываемой двери и секундой позже в комнату ворвался постовой Борундуков. Упав на одно колено, обвел комнату стволом выставленного перед собой пистолета и ошалело уставился на висевшего за окном Туманова. Отыскал взглядом окровавленное тело стрелка и нервно сглотнул.
   — Что с ним? — судя по вопросу, он еще не пришел в себя после горячки боя. Руки постового заметно дрожали, словно его бил сильный озноб.
   — Теперь уже не узнать, — пожал плечами Туманов. — Может забыл, с какой стороны нужно целиться, а может, смертельно расстроился, увидев нас… Во всяком случае, это был для него наилучший выход из всех возможных… Товарищ сержант, — крикнул он вниз. — Меня призывали в спецназ. Никто не говорил о ВВС. Спустите меня, я устал висеть между небом и землей…
   Послышался шум двигателя и кабина опустилась. Туманов спрыгнул в снег и подошел к открытой двери. Зуев сидел, откинувшись на сидении, и смотрел прямо перед собой невидящим взглядом. Его лицо вновь приобрело землисто-сероватый оттенок.
   — Сержант, — обеспокоенно позвал его Туманов, дергая за рукав шинели. — С вами все в порядке? Сержант, вы чего, а?! Вас ранило? Куда вас ранило?.. Сержант!..
   По лицу Зуева пробежала судорога, и он отрицательно покачал головой:
   — Все в порядке… Переволновался немного… Сердце…
   — Какое «сердце», — опешил Туманов. — Как так?! А медкомиссия?..
   — Какая медкомиссия, — поморщился Зуев, осторожно массируя грудь. — Обманул я медкомиссию…
   Кардиограмму за меня друг делал… Что я — инвалид?! Я такой же, как все, и мне совсем не хочется себя «ущербным» чувствовать… Кто-то отлынивает от армии, а для меня это как барьер было. Какие-то занюханные «шумы», где-то в середине меня, еще не показатель для того, чтоб списывать здорового, умного парня на свалку… Что-то я разговорился… Не вздумай проболтаться кому! Неделю из противогаза не вылезешь!.. Что с этим, наверху?
   — Как и хотел капитан, «пораскинул мозгами», видимо, ему было о чем подумать…
   — Дела… Понял теперь, чем иной раз жизнь оборачивается?.. И такое бывает… Слушай, а у тебя какая категория вождения?
   — «В», — сказал Туманов и прикусил язык.
   — А я самоучка, — грустно признался Зуев, помолчал и добавил: — Два наряда внеочереди!..
   Пензин размешал ложечкой чай в стакане и поставил его на подоконник — студиться. Снял хромовые сапоги и блаженно вытянул гудящие от усталости ноги. Напряженное патрулирование последних дней сломало график дежурства офицеров и сегодня, после изнурительного марш-броска на дивизионное стрельбище в полном вооружении и обмундировании ему неожиданно выпала сомнительная честь дежурства по роте. Он с сожалением подумал о зря прождавшей целый день его звонка Наде, и загнал в глубь сознания мысль о том, что теперь он почти наверняка потерял и ее. Семь отмененных встреч за последний месяц — это много даже для такой терпеливой женщины, как она.
   Пензин выпил остывший чай и посмотрел на часы: отбой прозвучал час назад. Еще часок-другой, и можно будет достать из стенного шкафа раскладушку и немного вздремнуть. Завтра предстоит еще один выезд в Москву. На Воробьевых горах должен состояться концерт каких-то «Суперзвезд зарубежной эстрады» и с помощью оцепления из солдат организаторы концерта надеялись оградить музыкантов от «признательности любящих поклонников». Денек обещал быть не из спокойных. Лейтенант смутно припомнил, что музыканты этой группы имеют обыкновение ломать на сцене гитары и обливать водой себя и зрителей. Толпы малолетних «почитателей» отвечали на подобные знаки внимания такими всплесками энергии, что учебные тренировки казались рядом с ними детской забавой.
   Пензин зевнул и потер лицо ладонями. Потянулся за сигаретой, но что-то вспомнил и приоткрыв дверь комнаты офицеров, приказал стоящему на посту дневальному:
   — Вызови ко мне Зуева.
   Минутой спустя сержант вошел в комнату, подтягивая сползающую по руке повязку с надписью: «дежурный по роте».
   — Вызывали?
   — Садись, Юра, — указал Пензин на стул. — Рота заснула?
   — Так точно, — он помедлил и добавил. — Мне звонил помощник дежурного по полку… Командир полка отбыл час назад. Проверяющий уже уехал. Можете отдыхать… Завтра будет тяжелый день.
   Лейтенант благодарно кивнул. Он знал, что Зуев не пытается угодить ему. Жизнь здесь диктовала несколько иные правила, да и сержант был не из тех парней, что облегчают свою службу заискиванием перед офицерами. Пензин был доволен, что Зуев командовал именно в его взводе, хотя изредка ему и казалось, что сержант смотрит на него несколько свысока, отнюдь не считая его старшим по опыту и знаниям, а лишь примиряясь с тем, что Пензин старше по званию.
   — Юра, у меня к тебе есть вопрос… По поводу Туманова.
   — Мы же уже говорили с вами на эту тему, товарищ старший лейтенант, — мягко сказал Зуев.
   — И все же, мне кажется, что ты излишне «налегаешь» на парня. Я не могу знать все детали настолько хорошо, как ты, живущий с ним бок о бок, но ты загружаешь его втрое больше, чем всех остальных. Как бы там ни было, а это много.
   — Мало, — с уверенностью сказал Зуев. — Я постепенно поднимаю «планку», но этого все равно мало… Вы говорили с «особистами»?
   — Да, они просмотрели его личное дело. Все в порядке, никаких отклонений нет. Его биографию и характеристики ты знаешь, а больше там ничего особенного нет. С ним все в порядке.
   — Нет, — убежденно сказал Зуев. — Не все.
   — Ты им доволен?
   — Доволен. Он куда лучше остальных по множеству показателей. Лучше всех бегает и стреляет, быстро обучаем, очень крепкая психика, хорошо владеет рукопашным боем. Самостоятельное мышление, хотя и упрям, как сто китайцев, но с какой-то стороны это тоже неплохо… Меня другое смущает. Он очень сильный человек — я имею в виду не его физическую силу — у него почти нет слабых мест. По крайней мере, мне не удалось их обнаружить.
   — Ну и что?
   — Виктор Владимирович, — серьезно посмотрел на офицера Зуев. — Вы когда-нибудь встречали человека, который сносит все, и не имеет слабых сторон? Это либо уникум, либо зомби. Туманов — не уникум. Он самый обычный, хороший парень. С ним что-то произошло. Он словно умер. Ходит, выполняет приказы, никогда ни на что не жалуется и выполняет все, что в человеческих силах. Потому и опережает других. Другие жалуются, когда тяжело, кричат, когда больно, ругаются, когда сердятся или боятся. Они учатся быть солдатами. А этот… Этот уже солдат. Он готов принять все, что выпадет на его долю и встретиться с этим… Он не сломан. Он не дурак. В чем же дело? Почему он подавал заявление в Афганистан? Хочет воевать? Зачем? Хотел бы быть военным — шел бы в училище. «Недалекий патриот»? Тоже нет. Я думал, не случилось ли с ним чего-нибудь на «гражданке», но вы говорите, что все хорошо. Остается одно. То, что характерно в его возрасте.
   — Несчастная любовь? — улыбнулся Пензин. — А ты лечишь по принципу: «Лучшее средство от любви — бег в противогазе»?
   — Боюсь, что это ему не поможет. Физические нагрузки при травме души — как мертвому припарки. Я хочу, чтоб он незаметно для себя стал лучшим. В его состоянии чувства притуплены… Или обострены. Не знаю, но физические возможности у него сейчас явно обострены. И если мы сделаем его лучшим из лучших, у него в душе что-то появится. Не знаю, как это правильно назвать, я не философ и правильно подбирать слова не умею. Может быть смысл в жизни, может быть новая дорога для нереализованных возможностей… Самая сильная эмоция у человека — страх, это знаю даже я. Этого в том деле, в котором варимся мы — достаточно. Кроме этого, в жизни человека есть только две вещи, заставляющие почувствовать вкус жизни. Пробудится от любого сна, от любой боли. Это — дело, которое он делает, и риск.
   — Ницше?
   — Что?
   — Ницше сказал: «Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасностей и игры».
   — Не знаю, не читал… У нас была маленькая школа и маленькая библиотека… Но это хорошо, что не я один так думаю.
   Пензин невольно улыбнулся самоуверенности сержанта.
   — Впрочем, — продолжал тот. — Достаточно и одного из этих «двух». Для него мир сейчас окрашен в серый цвет, он как дальтоник. Только еще хуже, потому что углубился в себя и сосредоточился на своей боли. Если мы сможем пробить эту броню, дадим ему что-то новое во вкусе к жизни — значит, мы что-то можем…
   — Так ты что… Думаешь, что он…
   — Хочет умереть? — опередил вопрос Зуев. — Нет, если б он хотел, он бы умер. Но это ему и в голову не приходит, слишком силен инстинкт выживания. Он подсознательно стремится к тому, что бы «получить второе дыхание»… Я только боюсь, что он ждет момента, когда сможет проверить себя в той, самой опасной схватке, в которой проверяется — чего стоит человек. Он хочет понять — стоит что-то продолжать или нет. Сможет он полноценно жить в этом мире или он травмирован так, что способен только брести по обочине жизни… А мы должны подготовить его так, чтобы он понял — что стоит.
   — Значит, он опасен… Если он жаждет «заварухи», то вполне способен и спровоцировать ее, — задумчиво сказал лейтенант.
   — Может, — легко согласился Зуев. — Но не преднамеренно. Говоря простым языком: у него в заднице динамит. Сам он поджигать его не станет, но уж если «пригреет»…
   — Что же делать?
   Сержант пожал плечами:
   — Не знаю, я не психолог. Я просто пытаюсь понять людей… Мне кажется, что ему нужно найти себя. Пока, за неимением лучшего, и раз уж он здесь, мы дадим ему то, что есть у нас. А потом, когда он станет сильным, он сможет и сам решить, что делать дальше… Да! Ему нужно дать мечту. Если он мечтал раньше о какой-то девушке, и потерял ее, то сейчас у него нет цели в жизни… По крайней мере, ему так кажется.
   — Да ты — Макаренко.
   — Это кто? — удивился Зуев, и даже немного обиделся. — Я ведь университетов не кончал, товарищ лейтенант. Я — «пэтэушник», и всех этих ваших Ницше и Макаренко не знаю. Я на своей шкуре проверяю, что хорошо, а что плохо, что правда, а что ложь. Пока это все, что есть у меня… Вы же тоже живете каждый день так, словно он — последний?
   — Нет, — признался Пензин. — Я как-то не думал об этом… Наверное, я все же надеюсь на то, что будет «завтра»… И «послезавтра»… Интересный ты парень, Юра. Ты ведь тоже не такой, как все.
   — Ущербный? — криво улыбнулся сержант.
   — Я не сказал: «ущербный», я сказал: «не такой как все». Это очень неплохо. Нас все время учили быть единым целым, винтиками и гаечками, забывая при этом сделать поправку на индивидуальность. А ведь главный закон жизни состоит в том, чтобы набираться опыта и знаний, и думать индивидуально. Тогда и жизнь будет полновесной, и уверенность в себе появится, и… и открытия будем делать, пусть даже для себя. Ты мне сейчас подсказал интересную мысль. На этой земле уже очень многое понято и сказано. Но слыша это, не воспринимаешь так, как когда пропускаешь это через себя, испытываешь это на своей шкуре. Нет, умные учатся не на чужих ошибках, а именно на своих. Бьггь «индивидуумом», не значит быть «ущербным». Уродливость не в отличии от других, а в безликости. Не так уж плохо, когда у тебя есть нос Сирано де Бержерака. Хуже, когда его нет вообще, или он похож на тысячи других…
   — А вот про этого парня я слышал, — удовлетворенно кивнул сержант. — Умный мужик был… И вояка приличный.
   Лейтенант не выдержал и снова улыбнулся. Расценив это по-своему, Зуев насупился.
   — Не успел лично тебя поздравить, — поспешил исправить положение Пензин. — С наградой, к которой тебя представили за тот инцидент в Москве.
   — «Золотой крест», — принял «завуалированное» извинение Зуев. — Знак отличия первой степени. Туманов получил «серебряный», второй степени… Признаться, я после того случая едва кальсоны отстирал. Из-за чего этот придурок стрельбу открыл?
   — Не знаю. Официально сообщили, что он был психически невменяем… Ну, да ладно, засиделись мы тут с тобой, пора спать. Завтра отправляться на этот концерт… Заметил, как в стране заварушка, сразу число концертов и презентаций увеличивается втрое? Вчера приехал мой знакомый из полка, так он порассказывал, что сейчас творится в Спитаке и Ленинакане. А здесь делают вид, что «все под контролем». «Жертвы минимальные», «приняты самые оптимальные меры», «оказана высокоэффективная помощь»… Ладно, иди спать, сержант… И вот что… Ты все же полегче с пареньком. Я имею в виду Туманова. Как бы там ни было, а «чересчур» — это всегда хуже «нормы»… Полегче.
   — Это приказ? — бесцветным голосом уточнил Зуев.
   — Нет, зачем…
   — Тогда все останется, как есть. У него все не в «норме», а именно «чересчур», потому я и…
   — Я понял, понял, — неодобрительно остановил его Пензин. — И все же полегче… Иди спать, завтра нам еще предстоит целый день вокруг сцены топтаться… Наговоримся еще.
   Охрана концерта учебной ротой была на следующий день отменена. В связи с экстренным положением дел в разрушенном землетрясением городе, учебный центр был откомандирован для охраны порядка и помощи пострадавшим от землетрясения… С экранов телевидения и по радио по-прежнему сыпались весомые заверения правительства о «минимальных жертвах», «вовремя оказанной помощи» и «умелом контролировании ситуации».
 
   Туманов толкнул тяжелую деревянную дверь шатра-палатки, вошел в полутемное помещение, и не раздеваясь повалился на противно заскрипевшую кровать. Некоторое время он неподвижно лежал, уставившись в потолок невидящим взглядом, потом собрался с силами, сел, снял сапоги и придвинул их поближе к металлической печурке. С сожалением посмотрел на измочаленные портянки, забросил их под кровать и достал из вещмешка новые.
   — Что слышно в мире? — лениво спросил наблюдающий за ним Игорь. — Как дела в городе?
   — В каком? — угрюмо отозвался Туманов — Города-то нет. А если тебя интересует обстановка на развалинах, так она без изменений. Добровольцы разбирают завалы, мародеры идут по их следу, как стая собак, а радио передает, что обстановка «нормализуется»… Все по-прежнему.
   — Замкомполка из Ленинакана вернулся, я разговаривал с его шофером. Там та же картина. Только разрушений малость поменьше. «Нас» посильнее тряхнуло… У них вчера ЧП было. Гуманитарная помощь из Турции на грузовиках в город шла, так едва прямо на дороге не разграбили. Несколько десятков «легковушек», пристроились за грузовиками, как кобели, шоферам пришлось на территорию базы полка въезжать. Понятное дело — ребята помогли, иначе до греха могло дойти. Мародеров становится больше, чем жителей. Стекаются со всех ближайших городов и селений. И попробуй не пропусти. У всех один разговор: «Там мой дом, там моя семья!» А обратно золото и аппаратуру мешками везут. Что с людьми делается?! Нашли три дня назад труп женщины, вся в золоте, в драгоценных камнях. Так не поверишь: сразу два претендента на роль «скорбящего мужа» появилось! Так спорили, что едва не подрались. Потом один как-то другого перекричал, забрал тело и увез… А пару часов спустя ее за квартал нашли, но уже без золота…
   — Ленинакан — город подпольных миллионеров, — сказал Туманов, вскрывая штык-ножом банку тушенки. — Стоит на пути прямого сообщения с Турцией. Иран, опять же, недалеко… а мародеров все же видно. Горе нельзя сыграть так искусно, чтоб было как настоящее. Что ни говори, а видно, кому по-настоящему плохо, а кто надеется чужим добром разжиться.
   — Не знаю, не знаю, — зло усмехнулся Игорь. — Я не такой физиономист, как ты, по глазам читать не умею. Раньше попроще было — застал ночью на развалинах, с набитыми золотом карманами — веди в комендатуру. А теперь? Теперь они поумнели, раскапывают развалины днем, вместе со всеми. Два дня назад к ребятам из соседнего взвода прибежал мужик. Трясется весь. «Быстрее, кричит, там у меня жена, дети. Богом прошу — помогите!» Ребята пять часов развал разгребали, одного едва под рухнувшей стеной не похоронили. А мужичок, как какой-то чемодан увидел — схватил и бежать… Едва сдержались, чтоб очередь вслед ему не выпустить… А в аэропорту видал, что творится?
   Им со всего мира по нитке собирают, последним делятся, а они импорт берут, а нашу гуманитарную помощь выбрасывают. Вокруг аэропорта целые грузы одежды и продовольствия лежат. Я сам, лично, видел, как грузовик вываливал в канаву колбасу, нашего, отечественного производства. Не тухлую, не бракованную… А мы неделю на сухом пайке сидели, пока снабжение не наладили!.. Обидно!
   — «Обидно», — передразнил Туманов. — Ты своим делом занимаешься? Вот и занимайся; чтоб за тебя никому не обидно было. Общечеловеческие проблемы решать все горазды.
   — Да я в первый раз в жизни с таким сволочизмом встречаюсь! — Игорь налил в кружку горячего чая и протянул Туманову. — Слышал, что американские спасатели говорят? Прочность зданий была вдвое ниже нормы. И не потому, что архитекторы напохабили, а потому, что цемент во время строительства по соседним аулам да кишлакам растащили. Все государственные учреждения как из песка построены. Ты только представь, сколько людей могло бы в живых остаться, если б не…
   Он прервал сам себя и досадливо махнул рукой:
   — Мерзость сплошная. Видел, кто обломки разгребает? Добровольцы, да солдаты. Почему информация о положении дел блокируется и дозируется правительством? Лишние руки бы нам здесь помешали?! Аппаратура не нужна?! Техника? Скольких можно было спасти!.. Так нет: «в Багдаде все спокойно, в Багдаде все спокойно, все в Багдаде… Тьфу»!
   — Впечатлительный ты, — сказал Туманов.
   — Нет, это ты… мраморно-гранитный.
   — Я не «гранитный», я усталый. Нет у меня сил с тобой спорить или возмущаться, «за компанию». Я только что восемь часов на ветру да на холоде отстоял, даже пища через силу идет… Думаешь, я всего этого не вижу? Кругом одни гробы и запах смерти. Гробы, гробы, гробы… До землетрясения в Ленинакане более двухсот тысяч человек проживало. Сколько осталось теперь? В жизни не забуду, как из школы трупы извлекали. Целый класс так раздавило, спрессовало… Я впервые в жизни курить начал. До армии ни сигарет, ни спиртного в рот не брал. Даже не знал, как водка пахнет… М-да, как быстро иногда меняется мировоззрение. Казалось, мир так хорош, так правильно устроен, и все проблемы заключаются только в том, везет тебе или нет. А оказывается, что кроме «воли случая» есть еще и ненадежность политиков, подлость соседей, предательство друзей и жадность… Ничего, разберемся. Со временем, но разберемся…
   — Зуев по-прежнему тебя достает?
   — Пускай достает, — отмахнулся Туманов. — Не так страшен замкомвзвода, как его малюют. Мужик-то он вроде и неплохой, просто в моем случае ему вожжа под хвост попала… Ты слышал о существовании «сексуальных меньшинств»?
   — Ну? — недоверчиво глядя на него, кивнул Игорь.
   Туманов театрально огляделся, и наклонившись к
   самому уху товарища, прошептал:
   — Зуев — «голубой». Мы тут все на виду, поэтому он и не может развернуться вовсю, но в «психологическом плане»… Мое сопротивление равносильно для него непризнанию его сексуальной ориентации. Представляешь, как он себя чувствует?
   Игорь машинально кивнул, но тут же отрицательно покачал головой:
   — Да нет, ерунда какая-то… Не может этого быть…
   — Ты видел, как он нами командует? Он же просто всех нас… М-м-да…
   Открыв рот, Игорь смотрел на него.
   — Да, — подтвердил Туманов. — С ним надо держать ухо востро. Чуть зазеваешься и…
   Он не успел договорить — в палатку вошел Зуев. Оглядел расположившихся вокруг печки ребят и уточнил:
   — Крымов, ты сегодня истопник?
   — Так точно, товарищ сержант, — вскочил на ноги Игорь.
   — Сиди-сиди, — похлопал его по плечу сержант и опустился на край кровати, не замечая, как Игорь настороженно отодвигается от него в глубь палатки.
   — А ты, Туманов? — обернулся Зуев к Андрею, — С пропускного поста сменился?
   — Так точно.
   — Силы еще остались? Мне нужен один человек для ночного патруля. Сейчас семь часов вечера, инструктаж в десять, сразу после этого выход… Выдержишь?
   — Если три часика вздремну — осилю, — отозвался Туманов, с удовольствием наблюдая за нес-водящим с Зуева глаз Игорем.
   Сержант перехватил этот взгляд, подумал и приказал:
   — Крымов, с той стороны палатки какой-то недоумок набросал мусор. Бумагу, ветошь разную… Кинет кто спичку — даже выбежать не успеете. Сходи, отнеси все это подальше, — дождался, пока дверь за курсантом закроется, и повернулся к Туманову. — Что это с ним? У него какой-то испуганный вид…
   — Заболевает он, товарищ сержант, — печально сказал Андрей. — Простудился где-то, очень боится, что вы обнаружите и в медчасть отправите… Ничего, он мужик крепкий, завтра как огурчик будет.
   — Еще чего, — разозлился Зуев. — Может, «как огурчик» будет, а может, и в горячке свалится, да еще перед этим полвзвода заразит… Что ж ты раньше не сказал?! Головой надо думать — что хорошо, а что и во вред может обернуться.
   Он встал и быстро вышел вслед за Крымовым. Туманов расстелил кровать, разделся и, сложив одежду на табуретке, юркнул под одеяло. Минутой спустя кто-то схватил его за плечо и затряс:
   — Андрей! Андрей!
   — Ну, что тебе? — сонно спросил он склонившегося над ним Игоря.
   — Точно! — с трудом пытаясь отдышаться, сказал Крымов. — Точно — «голубой». На все «сто процентов»! Видел, как он меня за палатку отправил? А потом сам заходит и говорит: «Дай-ка я тебе лоб пощупаю… Что ж, пока неплохо, но если мне что-то не понравится, то в койку ты у меня все равно отправишься, хочешь ты этого или нет!» Мой лоб трогает, будто температуру проверяет, а у самого глаза такие!.. Оценивающие. Нет, ты представляешь: «В койку все равно отправишься, хочешь этого, или нет». Может, Пензину рассказать, а?
   — Думаешь, он не знает? — Туманов зевнул и повернулся на другой бок. — Вспомни, сколько раз они с ним в комнате офицеров по вечерам уединялись? Якобы для обсуждения вопросов… Как ты думаешь, чем они там занимались?.. То-то… Все, отстань, мне еще выдерживать домогания Зуева в течение этой ночи, а ты мне выспаться не даешь.
   — Бедняга, — с сочувствием глядя на него сказал Игорь. — Ну спи, спи… — И на цыпочках отошел…
 
   Город лежал в развалинах. Такие разрушения можно было увидеть лишь на старых военных кинороликах, показывающих города после бомбардировки или артобстрела. Туманов знал, что съемки этих разрушений тщательно контролируются. Даже солдатам был отдан приказ, запрещающий фотографироваться на фоне развалин. В результате этого приказа у каждого солдата тут же появилась тщательно спрятанная стопка глянцевых карточек с изображением рассыпающихся от малейшего воздействия стен. Ночью, в густой тишине, развалины города наполнялись тысячами звуков, настораживающих, пугающих. Но куда страшнее были минуты тишины. Звук рождается движением. Тишина — шлейф смерти.
   Еще три дня назад бригады добровольцев разбирали завалы, несмотря на истечение всех мыслимых сроков и бесконечную, немыслимую усталость, и днем и ночью, при свете фонарей и фар автомашин. По городу ходили слухи, что где-то там, в подвалах домов еще жили и надеялись на них люди. Кто-то клялся, что своими глазами видел, как из-под обломков в другом конце города только-только извлекли на свет истощенного, перепуганного, но еще живого мальчика. Кто-то заверял, что в город прибыла бригада американских специалистов с чудо-прибором, определяющим наличие живых людей под обломками и прибор убеждает, что под развалинами еще живут и бодрятся люди. Кто-то ссылался на экстрасенсов, кто-то на слухи, но это было излишним — люди копали, разбирали завалы так, словно среди обломков, под мертвым городом ждали их помощи и надеялись на них их собственные матери, жены, дети… Потом и надежда закрыла лицо траурным шлейфом и когда открыла его вновь, это уже было лицо горя.
   Зуев и Туманов неторопливо брели по пустынным улицам мертвого города, освещая себе путь тусклым армейским фонариком. Маршрутный участок был невелик — небольшая, узкая улица и пустырь, бывший когда-то площадью. Зуев посветил фонариком на наручные часы и включил висевшую на боку рацию:
   — Сто первый, я — сто седьмой.
   — Сто первый слушает, — выплыл из помех голос.
   — Маршрут осмотрен, у нас без происшествий.
   — Хорошо. Связь через два часа, в случае необходимости докладывайте немедленно.
   Сержант выключил рацию и констатировал:
   — К нам выехал проверяющий.
   — Как вы узнали? — удивился Андрей.
   — Договорился с помощником дежурного, — постучал по рации Зуев. — Что, когда проверяющий отправится проверять посты, он напомнит мне о необходимости связи через каждые два часа… Береженого Бог бережет.
   — Товарищ сержант, а вы в Бога верите?
   — В Бога? — задумался Зуев. — Нет, не верю. В то, что там, наверху, кто-то есть, это я подозреваю, но Бог… Нет причин верить в Него. Ему нет дела до меня, мне до него. Если он и есть, то не обидится на меня за это. Моя кандидатура на роль «пупа земли» не тянет, а меньшее меня не устраивает. Я не вхожу в глобальные планы Создателя, представляя собой лишь «часть массовки». Поэтому и мне нет дела до Него, и Его идей. У нас с Ним пакт о невмешательстве: я не вмешиваюсь в его дела, Он — в мои.
   — Интересная концепция, — улыбнулся Туманов. — По мне так все проще. Я еще не видел ни одного доказательства Его существования. Если б Он и был, Он как-то дал о себе знать.
   — Ты Африку видел? — спросил Зуев, выуживая из кармана сигарету.
   — Нет.
   — Значит ее нет, — кивнул сержант и прикурил, ловко закрывая от ветра огонек спички.
   — Из Африки я получаю бананы, — нашелся Туманов. — Это — факт. Я негров видел. Слона в зоопарке. Пальмы. Бога — не видел.
   — Говорят, что душа — от Бога.
   — Души нет.
   — Угу… Сейчас проверяющий приедет и она у тебя враз в пятки уйдет… Слушай, Туманов, я давно хотел с тобой поговорить, но все как-то не складывалось… Ты можешь просто поговорить со мной?
   — Могу, — легко согласился Андрей. — Просто поговорить могу.
   Зуев пристально посмотрел на него и раздасадованно покачал головой:
   — Можешь… но не хочешь. Тоща я сам с собой поговорю. Вслух. А ты послушай, как старый сержант сходит с ума и со стенами разговаривает… Есть у одного сержанта во взводе солдат. Молодой, глупый эгоист. Вроде и неплохой парень, способный, сильный, но он хуже, чем самая последняя сволочь…
   — Это еще почему?! — вспыхнул Туманов, привычный к «эзоповскому» языку.
   — Я же говорю: эгоист, — спокойно пояснил сержант, — Начхал он на всех, кто его любит, ждет и когда-нибудь будет жить им одним. Начхал он и на всех тех, кто окружает его сейчас, и на тех, кто далеко, и на тех, кому еще только предстоит встретиться с ним. Наплевал на весь мир, кроме самого себя. Интересует его только своя проблема, только своя боль. Его можно понять: за свой палец кусать куда больнее, чем за чужой… И вот живет этот солдат без настоящего и будущего и сладко наслаждается своей болью. Жалеет себя, представляет красочные картины своей героической смерти и как зарыдает та, кто его бросила… И не понимает, что по этому поводу никто особо не расстроится. Кроме его матери, конечно, но это для него «вынужденная жертва», так сказать, горькая необходимость. И забывает он написанный метровыми буквами лозунг на стене нашей дивизии: «нас ждет только мать». Даже офицеры не спешат стирать эту надпись. А солдат видеть этого не хочет. Он хочет видеть только свои грезы. Которые, к слову, ошибочны.
   — Как я тебе сейчас врежу! — мечтательно сказал Туманов, расстегивая тугой воротник гимнастерки.
   — А не сбудутся его иллюзии по одной простой причине, — продолжал Зуев, не обращая внимания на его приготовления. — Плачут над мужчинами. Над миражами слез не льют. Ведь если человек ничего не хотел, ничего не сделал и не пытался сделать — это мираж, без следа прошедший по жизни.
   — Слушай, ты, философ, — хрипло сказал Туманов. — Ты своими делами занимайся. Тем, что касается армии, а в гражданскую жизнь не лезь. Там ты — никто, и звать тебя — никак! Потому-то тебе так и хорошо здесь, так сладко, что здесь ты хоть что-то весишь, хоть чем-то занимаешься, а на гражданке ты — пустое место.
   — Так и есть, — спокойно согласился Зуев. — Я здесь что-то делаю, что-то решаю, чем-то живу… «Живу» — понимаешь?! Что-то от меня зависит, я на что-то влияю… А на гражданке… Не знаю… Там у меня ничего не получалось. И когда вернусь через полгода, тоже не знаю, чем займусь… Тяжело… Но я все же буду думать и мечтать, что-то планировать и на что-то надеяться. Потому что я хочу что-то делать. Мне все время кажется — что завтрашний день — последний. Поэтому я и стараюсь успеть что-то делать сегодня. Почувствовать, что — «живу»… Ну, нет у меня особых талантов, нет… Может, еще не нашел их в себе… Но я же ищу…
   — Почему — «нет», — немного смягчился Туманов. — Ты умный мужик, очень проницательный, добрый… по-своему… Куда мудрей своего возраста. Вот от «головы» и надо шагать. В науку иди, в политику.
   — Политика — скотское занятие, — отмахнулся Зуев. — А в науку… У меня же восемь классов образования, да и те… Нет, я придумаю что-нибудь, но разговор не об этом. Дело в том, к чему меня тянет, что мне интересно, за что я отдал бы всю жизнь… Вот, взять, к примеру, тебя…
   Туманов опять нахмурился и с вызовом посмотрел на сержанта.
   — Ну, что ты как бычок молодой уставился? — усмехнулся тот. — Не нравится — возьми да пристрели. Ты же все равно на себе «крест поставил»? Какая разница, как это сделать? Я же твою честь оскорбил, гордость задел. Сперва меня, потом себя… Или «подвиг» не того масштаба? Да ты не злись. Еще месяц назад я не стал бы с тобой на эту тему даже разговаривать. Сейчас ты немного окреп, уже в состоянии дослушать… Правильно говорят, что со своей бедой надо переспать ночь. На утро она превращается в опыт. Я не философ, институтов не кончал, но кое-что в жизни понять пытаюсь. Я понимаю, что беснуешься ты из-за девушки. Не знаю, как оно там у вас было, но я читал одну интересную книжку, и запомнил оттуда один занимательный эпизод… Знаешь, почему женщины чаще всего любят обманщиков, драчунов, хамов и прочих, не очень «положительных героев», а положительных, добрых и прочих «бойскаутов» бросают?
   — Почему? — машинально спросил Туманов.
   — Их интересует сам процесс игры. Переживания, признания, расставания. Иногда они даже сознательно провоцируют конфликты, когда «медовый месяц» слишком «затягивается». Женщине прежде всего необходимо чувство. Мужчине — риск, а женщине — чувство.
   — Чушь какая-то, — озадаченно сказал Андрей и похлопал себя по карманам в поисках сигарет.
   Зуев протянул ему пачку, дал прикурить и продолжил:
   — Может, оно и так… Но вот я был до армии, что называется, «примерным мальчиком». Единственная страсть — мотоциклы. Вроде не глуп, характер спокойный, работать и по дереву, и по железу могу. Но не нравился я девчонкам… Были они у меня, конечно, и не одна. Язык «подвешен» — уже полдела. Но вот те, «вторые полдела» и перевешивали. Не получится из меня семьянина… А если и получится — то «рогатый». Это я понимаю хорошо, потому и стремлюсь стать в чем-то лучше, чем другие. Ведь что-то я могу делать лучше, чем другие? Найду это, добьюсь и стану… А любовь… Что лучше: любить или быть любимым? Представляешь каково, если тебя любит хороший человек, а ты его — нет?.. Любовь — это такая штука, которую никто до конца не поймет, сколько ни старайся. Вот, говорят, что женщина создана из ребра мужчины. Значит, нужно, что б это ребро было именно твое, что б оно встало на место, так, словно стояло там до тех пор, пока его оттуда не вынули. Если оно больше или меньше, значит — чужое, и очень больно рвет грудь при любом движении…
   — А если мое? — ожесточенно спросил Туманов.
   — Тогда поставь его на место. Отними у всего мира и возьми. Что ей надо? Что и другим — квартиры, дачи, машины? Добудь это. Укради, заработай, отними, но — добудь. Погибнуть ради кого-то легко. Тяжело жить ради кого-то. Переживать закат красоты и силы любимого человека, сидеть рядом с ним месяцами, когда он болеет, а уж если произошло несчастье… Сможешь ты любить безногую? Безрукую? Парализованную? Ставшую уродливой? Если не жалеешь, а любишь — это твое. Твое по праву! Отними это у всех! И не отдавай никому!.. Беда в другом… Когда ты добудешь все это и бросишь к ее ногам, почувствуешь себя завоевателем, добытчиком, мужчиной… Может оказаться так, что ты повзрослел и понял, что ты чего-то стоишь в этом мире, что ты умен и силен, что ты выполнил поставленные условия и построил свой летучий корабль, сваял свой каменный цветок и спустился в свой ад… А вот она та же: не ждавшая тебя, требующая невозможного только для того, чтобы посмеяться над тобой и не верящая в тебя… Бывает и так. Дай Бог, что б это было иначе, но бывает и так… Часто бывает… И это тоже называется — опыт.
   — Мрачновато, — сказал Туманов. — «Хорошим — быть плохо, плохим — быть хорошо». «Найти свое и отнять». «Выполнить поставленные требования и разочароваться в предмете своего обожания»… А хорошие перспективы вообще есть?
   — Есть. Ты сам. Построй свой мир. Свой дом, своих друзей, свою жизнь. И когда встретишь девушку, которой готов все это отдать — введи ее в этот мир.
   — И всю жизнь считать, что тебя любят за деньги?
   — Когда ты заработаешь их, то будешь считать, что тебя любят за способность их заработать, за силу и волю, за то, что ты способен дать той, кого любишь, нормальные условия жизни. Это тоже часть способности быть мужчиной — умение обеспечивать семью. «Рай в шалаше», как правило, заканчивается «вкушением запретного плода» и «изгнанием на землю».
   — Сержант, а есть вещи, которых ты не знаешь?
   — Есть. Понятия не имею, что посоветовать себе самому. Как жить мне? Что делать дальше?
   — Придешь на «дембель», иди в бизнес, становись богатым и делай, что хочешь.
   — Не хочу я быть богатым. Точнее, хочу, но не только богатым. Ну, будет у меня машина, квартира, дача… И что?.. Мне дело нужно по душе. Что б строить его, создавать, жить им… А я еще не знаю, чего хочу. Ведь я очень мало видел в жизни. Мир бы посмотреть… Вот ты — счастливый человек. Ты умеешь и любишь писать книги…
   — Откуда ты знаешь?! Про книги?..
   — Что ты как еж?! Чуть что — сразу иголки выставляешь?
   — Потому что мешают жить именно те, кто «помогает жить».
   — Тебе никто ничего не навязывает. Слушай и делай, как считаешь нужным. Если твоя голова лучше, чем все другие, тогда можно и вовсе не слушать советов, но для этого нужно иметь опыт всех людей разом, а это невозможно… А книги… Ведь это так здорово, когда можно создавать миры, ситуации, героев. Это же целая жизнь. Это цель жизни, ее «красная нить».
   — Кто тебе мешает заняться тем же?
   — У меня не получается. Я уже говорил тебе, что надо делать только то, что сможешь делать лучше многих. Иначе смысла нет. А вот ты… Тебя тянет к этому, вот и займись этим. Стань лучше всех.
   — Проповедуешь эгоцентризм?
   — Что это?
   — Ну, как сказать… Это когда считаешь себя «пупом земли» и входишь в «глобальные планы Создателя»… По крайней мере тебе так кажется.
   — Да. Именно так. Ты должен быть точкой, вокруг которой все крутится. Иначе будешь только статистом в том кино, которое крутит жизнь. Что же касается…
   В конце улицы показался свет фонарика.
   — Проверяющий, — указал на него Зуев. — Заболтались мы с тобой. Чем же еще заниматься на посту, как не обсуждать мировые проблемы? Целый час, как две кумушки протрещали… Пойдем встречать, успеем еще наговориться.
   Выбросив окурки сигарет, они вышли на середину улицы и не спеша пошли навстречу приближающимся теням. Не доходя нескольких метров, Зуев схватил Туманова за рукав и заставив остановиться, полез в карман за фонариком.
   — Подожди-ка, — вглядываясь в силуэты людей, сказал он. — Что-то тут не так…
   Туманов и сам уже успел заметить, что приближающиеся к ним люди не похожи на офицеров. Даже в сумерках можно было разглядеть гражданскую «форму одежды», да и мешки за плечами не вязались с обмундированием проверяющих. Разглядев на своем пути солдат, люди остановились, выжидая. Сержант наконец вытащил из кармана фонарик и направил их на незнакомцев. В слабом свете стали видны старые, потертые телогрейки и осунувшиеся, заросшие щетиной лица.
   — Оставаться на месте, — скомандовал Зуев, одной рукой снимая автомат с плеча. — Кто такие?
   — А сам кто? — с заметным акцентом спросил один из них. — Хороший человек или дурной? Зачем останавливаешь, зачем оружием грозишь?
   — Патруль, — коротко представился Зуев. — Еще раз спрашиваю: кто вы такие и что делаете здесь во время комендантского часа?
   — Э-э, дорогой, какой комендантский час? О чем говоришь? Все ходят ночью. Беда у людей. Помогать надо. А ты оружием грозишь, пугаешь. Кто такую глупость придумал? Зачем комендантский час? Мне свой дом откапывать надо…
   — Предъявите документы, — Зуев передал фонарик Туманову и держал автомат уже двумя руками. — И предъявите то, что у вас в мешках.
   — Какой ты человек плохой, — вздохнул кавказец. — В чужой город приехал, свой порядок устанавливаешь… На чужой беде свой медаль зарабатываешь… Смотри…
   Он поставил мешок перед собой и развязал веревку, показывая его содержимое.
   — Вот тебе и документ, — он вынул что-то из кармана и протянул ребятам.
   — Держи их под прицелом, — сказал Туманову сержант и шагнул вперед…
   Он поторопился всего на пару секунд. Туманов не успел перехватить автомат поудобнее, одновременно освещая стоящих напротив людей. Тишину ночи разрезали два громких, сухих щелчка, словно умелец-пастух дважды щелкнул кнутом по накатанной дороге. Зуев глухо ахнул и тяжело осел на землю. Прозвучал еще щелчок, и словно кто-то сильно дернул Туманова за рукав, выдирая фонарик. Шок от неожиданности длился лишь мгновенье, в следующую секунду Андрей уже бросился в сторону и присев за стоящей рядом машиной, передернул затвор автомата. В темноте послышался топот ног убегающих людей. Туманов несколько раз глубоко вздохнул, успокаиваясь, и пристроив ствол автомата на капоте машины, дал длинную очередь вдогонку, полагаясь на слух. Вдалеке кто-то болезненно вскрикнул и яростно заматерился на неизвестном языке. Выпустив еще одну очередь, Туманов настороженно прислушался, и покинув укрытие, приблизился к лежащему на земле сержанту.
   — Проморгали мы с тобой… Заболтались и проморгали, — хрипло сказал сержант, приподнимаясь на локте. — Совсем обнаглели, собаки… В стаи собираться начали, мародеры поганые… Даже с оружием ходить не боятся…
   — Как ты? — обеспокоенно спросил Туманов.
   — Нормально… Бронежилет спас… Бок чуть-чуть оцарапало, но это — касательное… С тобой-то все в порядке?
   — Вроде, в норме, — Туманов похлопал себя по бокам. — Рукав только пулей разорвало… Везет нам с тобой на приключения.
   — Это точно, — согласился Зуев. — Слушай, вот что я хотел тебе сказать. Меня, видимо, в госпиталь направят, хоть и невелика царапина, но ты знаешь наших перестраховщиков… Так вот что… Пообещай мне, что когда вернешься домой, то добьешься того, о чем мечтаешь, как о сказке. Я не о чувствах говорю… О деле… О власти, о славе… Не знаю уж, что у тебя там в башке…
   — Обещаю, обещаю, — кивнул Туманов. — И тебя отыщу и к себе переманю… Лежи здесь, я сейчас этих засранцев догоню… и врача к тебе пришлю. Наши уже должны быть неподалеку. Выстрелы хорошо слышны…
   Он попытался было вскочить, но Зуев крепко вцепился в его рукав. Видимо, это движение причинило ему боль, он с трудом втянул в себя воздух и зло выругался:
   — Стоять!.. Слушай, ты, сгусток энергии… Пока что здесь командую я! Пойдешь, когда отпущу… Далеко они уйти побоятся — кругом патрули. Они отойдут метров двести-триста, и залягут, постараются переждать. Найдешь… Ты кого-то «зацепил»… По следу отыщешь. Стрелки они — «аховые». Да и стволов всего два… Справишься… Только магазин у автомата сменить не забудь… И лапшу мне на уши не вешай! Твое «обещание» можно на туалетной бумаге записать, и по назначению использовать. А мне нужно, что б я «металл» в твоей клятве услышал… Я пойму, правду ты говоришь, или нет… Я хочу, что б в этом поганом мире была возможность изменить хоть что-то… Ты изменить не сможешь, но ты сможешь показать другим, что это возможно… Только окончательно наплевавший на себя человек способен сделать что-то большое…
   — Спасибо. Одни «комплименты».
   — У меня нет времени «разжевывать» это тебе. Меня скоро отправят в госпиталь, а оттуда прямиком домой… Я хочу, чтоб ты сорвал с себя кожу, но построил то, что сейчас кажется невозможным. Я не знаю как и не знаю «что», но это должна быть мечта, которую можно потрогать…
   — Зачем тебе это нужно? — серьезно спросил Туманов.
   — Сам я это не сумею… Не тот человек… А ты сможешь… Но это будет не только твоя работа. Без меня ничего не вышло бы… Моя идея… Мечта… Единственное подтверждение того, что я существую на земле… Чтоб не просто так, без следа…
   — Ты — сумасшедший, — с невольным уважением сказал Туманов.
   — Нет, просто мечта — это цель в жизни, в пути же к ней — смысл… А?.. Ловко я смысл жизни отыскал? — он невольно застонал и Туманов впервые усомнился, что рана Зуева — лишь «царапина». Он наклонился, чтобы рассмотреть ее поближе, но сержант с неожиданной силой толкнул его в грудь.
   — Обещай!
   — Обещаю.
   — Я верю тебе, но если ты нарушишь клятву…
   — Что ты психуешь? — успокаивающе сказал Андрей, — Все будет в порядке. Мы с тобой не раз еще поговорим на эту тему…
   — Я хочу, чтоб пока я у себя в деревне комаров кормил, ты здесь глупостей не наделал… А то я всю жизнь в деревне просижу, — с трудом улыбнулся он.
   — Не просидишь, — улыбнулся ему в ответ Андрей.
   — А теперь иди… И надери им задницы так, чтоб у них пена изо рта пошла!
   — Это я сделаю, — пообещал Туманов и оглянулся, всматриваясь в темноту. — Только сперва тебя кому нибудь из наших передам.
   — Иди! — рявкнул Зуев и еще раз толкнул его в грудь. — Иди, я сказал! Не маленький, не потеряюсь… Один фонарик оставь, и иди… меня по его свету найдут…
   Туманов включил фонарик, положил рядом с сердито сопящим сержантом и заменив у автомата магазин, медленно пошел в темноту.
   — Не тяни резину, — прикрикнул на него Зуев. — Иди! Я о себе сам позабочусь! Если будут запаздывать — по рации скоординирую… А они могут еще кого- нибудь…
   Отбросив последние сомнения, Андрей, словно волк, наклонил голову и пошел в темноту по следу крови.
   Приподнявшись на локте, Зуев долго смотрел ему вслед. Он боролся с разрывавшей грудь невыносимой болью до тех пор, пока над ним не склонились ребята из группы «быстрого реагирования», поднятые по тревоге услышавшим выстрелы проверяющим.
   — В ту сторону, — махнул он рукой в другой конец улицы. — Трое… с оружием… За ними пошел Туманов…
   И потерял сознание.
 
   — Товарищ полковник, старший лейтенант Пензин по вашему приказанию прибыл.
   — Добрый день, Виктор Владимирович, — комполка крепкой рукой сжал в приветствии ладонь Пензина и кивнул на стул. — Присаживайтесь. Как дела во взводе?
   — Хорошо, товарищ полковник. Готовимся к сдаче экзаменов. Через месяц распределение по ротам полка.
   — Есть шанс, что кто-то не сдаст экзамен?
   — Никак нет, — Пензин даже обиделся.
   Полковник заметил это, и скрывая улыбку, разгладил пышные усы.
   — Н-да, — протянул он, — это хорошо… хорошо… Виктор Владимирович, я хотел бы вернуться к событиям, произошедшим в командировке, я понимаю, что вам все это уже надоело, но…
   — Я написал уже килограмм отчетов, — враз помрачневший Пензин даже не заметил, что перебил командира. — Меня неоднократно допрашивали в особом отделе полка и даже таскали в особый отдел дивизии. Я рассказывал эту историю сотни раз и если теперь меня разбудить посреди ночи и спросить, я распишу все эти события по секундам. Я прекрасно понимаю, что то, что произошло — ЧП, и требует письменных рапортов и отчетов, но сколько же можно?
   — Виктор Владимирович, — мягко прервал этот монолог полковник. — Я полагаю, что сегодня мы возвращаемся к этому эпизоду в последний раз. И даже признаюсь вам, что ваша позиция вызвала симпатию как у меня, так и у командира дивизии… это наши солдаты, наша дивизия, и нам держать за них ответ. Подозреваю, что в дальнейшем обстановка в стране обострится еще больше и «шишки» посыплются на нас со всех сторон. Очень сложно объяснить гражданским, что такое война. Но есть законы, в которые должны укладываться наши действия. В результате мы оказываемся меж двух огней, когда с одной стороны перед нами поставлена задача, которую нам предстоит выполнить и выжить, и это диктует нам одни правила действий, а с другой стороны — требования конституции, не предусматривающие подобные ситуации, и следовательно, диктующие совсем иные правила. Но коль уж такая ситуация сложилась и мы с ней столкнулись, стало быть, требуется ее освоить. Чем мы и занимаемся… Расскажите мне еще раз события той ночи.
   Несколько успокоенный словами командира, Пенит наморщил лоб, словно вспоминал заученный наизусть урок, и твердым голосом перечислил:
   — После моего инструктажа сержант Зуев и курсант Туманов выдвинулись на вверенный им пост, и в 22.30 сменили наряд второго взвода. Примерно в 00.15 они по рации доложили дежурному о том, что на вверенном им участке без происшествий. Спустя тридцать минут проверяющий от полка капитан Красиков услышал доносившиеся со стороны их поста выстрелы. Сообщив по рации дежурному о происшествии, он, в сопровождении курсанта Петрова направился на место происшествия. Прибыв туда одновременно с группой быстрого реагирования, он обнаружил лежащего на земле сержанта Зуева. Сержант успел сообщить ему о встрече с неизвестными, которые на требование предъявить документы открыли по военнослужащим огонь. Зуев был ранен в первые минуты боя, а курсант Туманов, открыв ответный огонь, заставил противника отступить, — Пензин замолчал и выжидающе посмотрел на полковника.
   — Продолжайте, продолжайте, — одобряюще кивнул тот. — Здесь начинается для меня самое интересное.
   — Убедившись, что раненый сержант находится в безопасности, Туманов принял решение задержать убегающих преступников. В полуразрушенном здании, находящемся примерно в трехстах метрах от места происшествия, он настиг их. На предложение прекратить сопротивление и сдаться, преступники ответили выстрелами из пистолетов. В результате завязавшейся перестрелки преступники были уничтожены. По прибытии на место дислокации взвода, Туманов доложил мне о происшествии сперва в устной, а затем и в письменной форме… На мой взгляд, с его стороны нарушения законности и устава не было…
   — Виктор Владимирович, вы ведь должны знать правила ведения боя не только теоретически, но и практически… Недавно к нам пришла копия заключения экспертизы. Из трех… Заметьте — из трех!.. тел мародеров, было извлечено четырнадцать пуль от «калашикова»… А теперь объясните мне, человеку «едва знакомому» с условиями ведения ночного боя, как можно в кромешной темноте умудриться нашпиговать противника таким количеством свинца?.. Нет, если бы у него были с собой три-четыре запасных «рожка» к автомату, я бы понял… Но ведь их было всего два? К тому же один из них полупустой?..
   — Наверное, он очень хороший стрелок, товарищ полковник, — серьезно ответил Пензин. — Иначе как это можно объяснить?
   — Ну… Можно еще предположить, что он стреляет «на слух», как ковбой, — прищурился комполка. — Или это были «самонаводящиеся» пули… Правда, я и не знал, что мой полк так хорошо оснащен. Стыдно: я, командир полка, а таких простых вещей не знаю… нет, лейтенант, здесь только два варианта: либо парнишка видит в темноте как кошка, либо.
   Полковник замолчал, ожидая, что Пензин сам закончит за него фразу, но лейтенант молчал и, вздохнув, он договорил сам:
   — Либо он, отыскав преступников, попросту уничтожил их, безо всяких «сантиментов»… вы понимаете, что я смягчаю выражения? Это было ясно с самого начала, но столь же ясны были и руководящие им мотивы, потому что ваше объяснение и рапорт были приняты, рассмотрены, а дело закрыто. Кроме того, сообщу вам конфиденциально: первичные показания группы быстрого реагирования, прибывшей на место происшествия сразу после перестрелки и которым Туманов рассказал нечто иное, чем после встречи с вами, были ими переписаны заново после беседы в особом отделе. Особисты объяснили им разницу между тем, что «произошло на самом деле», и тем, что они восприняли чисто субъективно, и следовательно — «ошибочно»… к счастью, ребята оказались сообразительные и не только переменили показания, но и твердо стояли на них в дальнейшем. Военная прокуратура удовлетворена. Но все же этот инцидент не прошел бесследно, потому я и вызвал вас сегодня… Виктор Владимирович, как я уже говорил, обстановка в стране все больше накаляется, и наша дивизия вынуждена нести боевые дежурства в разных «горячих точках» все чаще и чаще… в связи с этим приходится вносить изменения и коррективы в тактику и методы, которые мы применяем. В нашей дивизии существует батальон особого назначения, в каждом полку — рота особого назначения, а теперь еще принято решение добавить к этому и отряд особого назначения. В каждом полку будет создан один такой отряд для выполнения особо ответственных задач: освобождение заложников, подавление особо ярких точек сопротивления, борьба с терроризмом… В дивизию набраны лучшие ребята со всей страны. В «отдельные роты» — наиболее физически подготовленные из них, а в «отрядах особого назначения» будут лучшие из лучших. Элита. И не только по физическим данным… Мы внимательно рассмотрели ваше личное дело, и нашли, что ваша кандидатура вполне подходит на эту должность. Поэтому я спрашиваю вас: готовы ли вы взять на себя ответственность возглавить подобный отряд? Обучать его, воспитывать и отвечать за его действия?
   Пензин минуту подумал и уверенно кивнул:
   — Да.
   — Хорошо. Я надеялся, что вы так и ответите… Тем более, что приказ о вашем назначении мной уже подписан. Вам самому предоставляется возможность отобрать из состава полка солдат, с которыми вам предстоит работать. Двенадцать солдат и одного сержанта. У вас есть на примете сержант, способный справиться с подобной задачей и быть вашим помощником? На кого мне готовить приказ?
   — Полагаю, товарищ полковник, что и этот приказ у вас уже подготовлен, — уверенно сказал Пензин, и легкая улыбка, промелькнувшая на лице полковника, подтвердила его догадку. — Туманов. Сержант Туманов.
   Они стояли перед ним и оценивающе рассматривали. Высокие, атлетически сложенные, все, как на подбор «мастера» и «кандидаты в мастера» спорта, уже закаленные переделками и испытанные в командировках. Они изучали Туманова с не меньшим интересом, чем он — их. У некоторых в глазах Туманов видел неприкрытую насмешку. Немудрено — он был на полголовы ниже самого низкорослого из них.
   На левом фланге красовался ефрейторскими нашивками Семен Павлов — его Туманов помнил еще по учебной роте. Именно его и порекомендовал в первую очередь Туманов подбирающему состав отряда Пензину. Теперь Павлов занимал должность стрелка- пулеметчика. Далее шел Кирилл Суханов, радист. Сергей Бирюков, снайпер. Два закадычных друга — Кузькин и Меркулов, отслужившие уже по полтора года, и прочие, фамилии и биографии которых Туманов выучил наизусть. Теперь он пытался расширить сухие строчки характеристик, всматриваясь в лица тех, кто теперь зависел от него, и от кого зависел он, понять их, узнать и угадать характеры.
   — Значит так, — сказал он. — Как вам уже известно, моя фамилия — Туманов, и я назначен сержантом этого отделения. Нравится вам это, или нет, но нам предстоит провести с вами остаток нашей службы. Специфика нашего отделения несколько отлична от прочих, поэтому и отношения между вами должны отличаться от тех, что царят в роте. Если кто-то из вас питает иллюзии, что служба в этом отделении дает какие-то привилегии, то я должен его разочаровать. Служба в этом отделении только «обязывает»! Мне безразлично, кто сколько из вас прослужил: год или полтора. Для меня все вы — боевые единицы, которые мне предстоит спрессовать в единый ударный механизм. Все, что мешает объединению, я буду уничтожать. В корке! Отраду — быть, несмотря ни на что. Если кто-то захочет быть отдельной «частью», подразумевая какие-то физические или временные преимущества, якобы дающие привилегии, тот открыто объявит себя разрушителем того, что должно называться «командой». И если мне не получится убедить его в обратном, то я попросту избавлюсь от него… Но полагаю, что такой вариант маловероятен: упрямей меня в этом мире есть только две вещи — пирамида Хеопса и «бухарский ишак».
 
   Солдаты невольно заулыбались.
   — Я знаю, о чем вы думаете, глядя на меня, — продолжал Туманов, — Вы пытаетесь понять, почему я назначен вашим командиром. И наверняка в ваших головах крутятся две версии: «либо выскочка», «либо лизоблюд», выпрашивающий «вольготную» должность «по блату». И то, и другое — ошибка. Посмотрите друг на друга, оцените, ужаснитесь и представьте, кем же надо быть, чтобы объединить и подчинить себе таких отъявленных головорезов?.. Представили?.. Так вот: я — еще хуже!.. Впрочем, скоро вы это узнаете. Словами всего не передашь. И я — вас, и вы — меня, узнаем лучше, когда спустим друг с друга по десятку шкур. А пока что я требую от вас только одного: бездумного и беспрекословного повиновения. С сегодняшнего дня думать за вас буду я. Я не требую от вас потери индивидуальности, но мне необходимо, чтобы вы слились в одно, единое целое. Я тоже часть этого коллектива, но я та «часть», которая принимает решения. Поэтому о какой-то «любви» между нами не может быть и речи. Во-первых, я не женщина, чтобы меня любить, а во-вторых, только извращенец может любить того, кто отдает ему приказы. У меня тоже есть тяжелейшая задача — заслужить ваше уважение… Но не больше. Уважать меня вы начнете тогда, когда почувствуете, что я научил вас чему-то и дал что-то. А до этого я заслужу вашу ненависть, именно потому, что заставлю научится чему-то… А для начала мы уточним, что вы уже умеете, и чего не умеете. У меня есть настойчивое предчувствие, что нам предстоит пережить парочку нелегких месяцев… Отделение!.. Напра-во!.. На полосу препятствий, бегом… марш!..
   Минут через десять после того, как свет в зале погас, Туманов пробрался между рядами стульев и вышел на улицу. Фильм, который сегодня показывали в клубе, он смотрел не менее пяти раз, из-за не отличающегося разнообразием репертуара, поставляемых в полк кинолент. Отойдя к беседке для курящих, Туманов вынул из пачки сигарету и закурил.
   Лето выдалось жаркое. Даже в беседке, окруженной высокими тополями, не было долгожданной прохлады. Знойный воздух пропах плавленным асфальтом и краской. Туманов снял пилотку и вытер катившийся со лба пот.
   — Пропекся? — спросил входящий в беседку Пензин. — Я вот, тоже, сбежал. В клубе в пору веники раздавать, да париться. Знаешь, что завтра делегация из Японии приезжает?
   — Опять? — с тоской спросил Андрей. — Сколько же можно? Раз в месяц обязательно кто-нибудь приезжает, то американцы, то японцы, то китайцы, то вожди племени «тумбу-юмбу»… Так мы скоро в хозроту превратимся. Каждый раз перед их прибытием «траву в зеленый цвет красим». Те разноцветные полосы, что мы на ступеньках перед приездом каждой делегации заново красим, уже сантиметровой толщины стали. Еще пара покрасок — и можно будет сбивать долотом…
   — Чтоб «служба медом не казалась» — сказал Пензин. — Как дела с ребятами? Ладите?
   — Угу, — отозвался Туманов, прикидывая, у старшины какой роты в очередной раз «стрелять» краску.
   — Ты там не перестарайся. Мне командир полка уже заявил, что если кто из твоих хлопцев от перегрузок «спечется», то он будет гонять меня по полосе препятствий по той же программе, что и ты — их…
   — Что? — вернулся из размышлений Туманов. — Ах, это… Каждый из них здоровее меня вдвое. Если выдерживаю я, то выдержат и они. Поначалу еще шутили. Зарядку делают, или приемы отрабатывают, так просят, чтобы отошел, а не то, мол, «зашибут ненароком». Еще через пару недель шутить перестали — сил на то, чтобы ворочать языками, не осталось… Но парни отличные, в этом мне просто повезло. Впоследствии это такой коллектив будет!.. О Зуеве никаких вестей?
   — Нет, — быстро сказал Пензин и отвел глаза в сторону. — Никаких. Я же тебе говорил — отправили в госпиталь, но раны не серьезные. Полечится — и сразу домой. Да еще с медалью…
   — Надо будет на «гражданке» обязательно съездить к нему, — сказал Туманов. — Посмотреть, каков он без формы… Вот ведь умен мужик! Голова! Будет из него толк в жизни.
   Лейтенант кивнул, удовлетворенно отметив про себя, что Туманов впервые упомянул о планах на будущее. Если Зуев был прав на его счет, то «кризис» уже миновал.
   — Пойду я, товарищ лейтенант, — сказал Андрей- Нужно еще подготовиться к «неожиданному сбору по тревоге». Вы знаете, что сегодня в пять часов будет контрольный сбор по сигналу «Ураган»?
   — Я-то знаю, а вот ты откуда прознал? — удивился Пензин.
   На лице Туманова промелькнула обида.
   — Понятно, — покачал головой лейтенант. — Вот она — секретность… Утечка информации даже из штаба полка… Писарь шепнул, или помощник дежурного? Впрочем, это уже неважно… Да, в пять будет сбор полка. Ситуация на юге все больше накаляется. «Горячие точки» зажигаются на карте, как гирлянда на новогодней елке… Ох, терзает меня предчувствие, что скоро и до нас очередь дойдет. Полетим в какой-нибудь «Тыр- Быр-Сум», разнимать два племени, юрту не поделивших…
   — Вот в том-то и беда, что им «юрты» делить приходится. Было бы у каждого по дому, да по «надежному» куску хлеба, может и не было бы войны.
   — Не так все просто, — вздохнул офицер, — Многие из них побогаче нас с тобой вместе взятых будут, а вот с чего бесятся? То религия разная, то власть сменить желают, то отсоединиться, то присоединиться, а смысл один — власть и деньги… Ладно, беги. Твое отделение отвечает за полевую кухню роты?… Только постарайся раньше сигнала тревоги ее на плац не выкатывать, — пошутил он.
   — Выкатим в одну минуту шестого, — улыбнулся в ответ Туманов. — Если от Зуева весточка придет, вы мне скажите, хорошо?
   — Хорошо… Скажу, — Пензин проводил взглядом убегающего сержанта и достал из пачки новую сигарету. Он-то одним из первых узнал о том, что сержант четвертой учебной роты Юрий Степанович Зуев скончался два часа спустя после поступления в госпиталь. Врачи констатировали причину смерти — инфаркт миокарда…
   — Подналяжем, — крикнул Туманов, упираясь плечом в угол громоздкой, армейской кухни. — И-раз!.. ничего-ничего, сейчас пойдет… и еще раз!
   Колеса кухни намертво застряли в грязной канаве, преграждающей въезд на территорию полковых складов. Взмокшие и злые солдаты что было сил пытались сдвинуть многопудовый «железный ящик», но пока их попытки были безуспешны. Туманов посмотрел на часы и недовольно «поцокал» языком — времени до начала тренировки полка оставалось все меньше.
   — Какой кретин тут траншею выкопал?! — ругался сквозь зубы красный от натуги Кузьмин. — Да и ты, сержант, хорош — отпустил пол-отделения вещмешки укладывать! Здесь не только вчетвером, но и ротой не управимся.
   — Управимся, — ободрил его Андрей. — А вещмешки они и за себя и за тебя уложат… Так что, давай, навались…
   — Вот «молодых» сюда и нужно было «запрягать», — не унимался осатаневший от палящего солнца и безуспешных попыток Кузьмин. — Нашел кого на «блатную» работу подряжать — «сосунков зеленых»!.. А «дедушки» должны пузо надрывать!.. Вот сам и толкай! — он зло сплюнул и отошел в сторону. — Нашел «молодого»!.. Хоть бы сам не позорился — сержант, а толкает эту бандуру наравне со всеми… Вон, пошли Суханова в роту, пусть «молодых» приведет!..
   В воздухе повисла напряженная тишина. Солдаты смотрели на Туманова, ожидая его реакции. С трудом сдержав охватившую его злость, Андрей сухо сказал:
   — До роты и обратно — двадцать минут. Не успеем в срок, а вот если из присутствующих здесь никто халтурить не будет, и натает работать в полную силу, то через пять-шесть минут мы эту «бандуру» раскачаем и вытащим… И вот что, Василий, мне все равно, сколько тебе осталось до «дембеля», это я тебе уже объяснял… А кухню ты толкать все же будешь…
   — «Все равно»?! — прищурился Кузьмин. — Ну, а мне на тебя и на твои «лычки» — «все равно»! Посмотрим, как ты меня заставишь этот металлолом вытаскивать!.. Ну, давай, поори: «Рядовой Кузьмин! Я вам приказываю!» Давай!..
   — Встань на свое место, — тихо сказал Туманов. — И толкай… Вытащим эту кухню на плац, а позже решим наши с тобой проблемы… Найдем способ.
   — Вот я как раз на «своем месте» и стою, — издевательски усмехнулся Кузьмин. — А ты на свое встань, и толкай, сколько влезет. Раз тебе это в кайф…
   — Последний раз, добром прошу…
   — Да пошел ты! — Кузьмин сделал шаг в сторону казармы, но Туманов преградил ему путь.
   Не раздумывая, Кузьмин толкнул его в грудь, отталкивая с дороги. Солдат был куда выше и тяжелее, и Туманов невольно пошатнулся, больно ударившись локтем об угол злополучной кухни. Перед его глазами что-то полыхнуло и на какой-то миг он потерял контроль над собой. Сигнал, данный подсознанием, был прост: «Нападение-защита-поражение», и прежде чем он осознал, что делает, его кулак с хрустом врезался в скулу самоуверенного противника…
   — Вот это аперкот! — невольно вырвалось у наблюдавшего за схваткой Павлова.
   Туманов растерянно переводил взгляд с лежащего на земле тела на свой кулак, и обратно. Злость как-то разом исчезла, уступая место стыду. Но прежде чем он успел что-то сделать, Кузьмин с трудом сел на земле и очумело помотал головой.
   — Что это было? — искренне спросил он. — Чем ты мне врезал?
   — Кулаком, — растерянно сказал Туманов и подхватил его за плечо, помогая подняться. — Ты это… не очень? Ты извини меня… Я как-то… Все так нехорошо получилось…
   — Все в порядке, — Кузьмин осторожно потрогал челюсть и скривился от боли. — Кость вроде цела… Только очень хочется попросить маму, чтоб пеленки поменяла… Да-а, вот это удар!.. А с виду — такой хрупкий…
   — Это только по сравнению с вами, — сказал Андрей. — Ты как?
   — Вроде ничего, — с сомнением отозвался Кузьмин. — Только в башке какой-то засранец забыл выключить отбойный молоток… Все! Вроде нормализовалось… Не будем время терять, и так опаздываем. Давайте-ка эту «махину» вытаскивать, а то «особого назначения», «особого назначения», а последними плетемся…
   Он подошел к кухне и налег плечом:
   — Давай, мужики, навались!..
   Солдаты вновь встали на свои места и замерли, ожидая команды. Туманов удручено покачал головой, встал рядом с Кузьминым и, приноровившись, скомандовал:
   — На счет — «три»… Раз… Два… Три!..
 
   — Неплохо, — сказал командир полка, выключая секундомер. — В смысле: отвратительно, но по сравнению с прошлым разом — «день и ночь». Третья рота, как всегда, опаздывает, капитан Северин, я рекомендую вам провести занятия с офицерским составом, а затем, отдельно, с сержантским, заверяю вас: после этого организация в вашей роте поднимется вдвое. Первая рота — очень неплохо. Спецрота — тоже неплохо. Отделение осназа — неплохо. Остальным еще предстоит тренироваться. Сейчас командирам рот разнести личный состав по казармам и детально разобрать причины опозданий и несогласованных действий… Полк! Разойдись! Отделение осназа и старший лейтенант Пензин — ко мне!
   Дождавшись, пока остальные роты разведут по казармам, полковник не торопясь прошелся вдоль строя замерших перед ним солдат.
   — Рядовой? — остановился он напротив Кузьмина.
   — Рядовой Кузьмин, — представился тот.
   — Скажи-ка мне хлопчик, откель у тебя столь примечательный синяк на скуле? — поинтересовался Бобылев, с неподдельным интересом рассматривая переливающийся фиолетовыми отблесками синяк.
   — Транспортируя полевую кухню на место сбора, споткнулся и ударился об угол, товарищ полковник, — бодро отчеканил Кузьмин.
   — Сколько прослужил? — уточнил полковник.
   — Полтора года, — доложил Кузьмин. — Просто, торопились очень, товарищ полковник… Вот с разбегу и…
   — «С разбегу», значит, — задумчиво покачал головой полковник. — «С разбегу» — это плохо… Под ноги нужно смотреть… Туманов!
   — Я!
   Почему это бойцы осназа, которые должны, по идее, и в «огне не гореть» и в «в воде не тонуть», у тебя спотыкаются как «кисейные барышни»? Не прослужи он полтора года, я мог бы недоброе заподозрить, глядя на его синяк и разбитые костяшки на твоей правой руке… Но раз «полтора года»… Да еще «торопились очень»… Но еще раз кто-нибудь «споткнется» — пеняй на себя… Ты уж постарайся проследить, чтоб твои солдаты под ноги смотрели… Теперь вот что. Сегодня к нам в часть прибывает делегация японских военных… «Гласность»… так ее раз-так… Насколько мне известно, японцы захотят осмотреть спортклуб полка и ознакомиться с нашей системой рукопашного боя. В 18.30 вы должны быть в спортклубе. «Поработайте» перед иностранцами «технично», но без этого… Ну, вы понимаете… И не дай вам Бог согласиться, если кто-нибудь из делегации попросит разрешения поработать с вами в спарринге… Ясно?
   — Так точно, — уныло отозвался отряд.
   — Не понял?!
   — Так точно!
   — Вот теперь вижу, что осознали, — сказал Бобылев и еще раз подозрительно оглядел лица солдат. — Пока все.
   Повернулся и направился ко входу в помещение штаба полка. На полдороге оглянулся, с сомнением покачал головой и повторил:
   — Никаких спаррингов! Иначе — в наряд по кухне! На трое суток! Картошку чистить!..
   Туманов взглянул на часы и поднялся.
   — Заканчиваем, — скомандовал он. — Сдайте ножи повару, приведите себя в порядок, и в казарму. До отбоя два часа осталось, а вам еще форму в «первозданное» состояние приводить. Завтра строевой смотр, не забыли?
   Лениво ковырявшие картошку солдаты встали со скамьи, не затрудняя себя розыском старшего повара, побросали ножи в чан с картошкой и поплелись через плац к казарме. Оставшиеся у огромного чана с неочищенным картофелем «проштрафившиеся» из других рот с завистью посмотрели им вслед.
   — Халявщики, — сказал хохол-ефрейтор, дождавшись, пока отряд отойдет на приличное расстояние. — Время кончилось и ушли, а нас, пока не дочистим, ни за что не отпустят.
   — За них есть кому заступиться, — пожал плечами его круглоголовый сосед. — У них сержант «пробивной», сам их «поедом ест», но другим «на зуб» не дает, будь то хоть сержант, хоть полковник. Был бы у тебя такой командир, так и ты не парился бы здесь дольше положенного.
   — Я и говорю — халявщики, — подтвердил ефрейтор— Какая разница — обычная рота или «осназ»: картошки-то меньше половины начистили.
   — Не скажи… Они за месяц вкалывают куда больше, чем мы с тобой вместе взятые за всю службу. Ты видел, как они тренируются?.. Нет уж, лучше буду картошку чистить… Да и с другой стороны посмотреть: мы здесь за «пролеты» сидим, а они в наряды за озорство влетают.
   — Какая разница? — удивился ефрейтор. — Меня за нечищенное оружие ротный сюда упек, а их за японцев сослали. Точно такой же «пролет»… Только они теперь спать пошли, а нам еще полночи над чаном висеть.
   — Про это я и говорю. Ты «недоработал», а они «переработали». Слышал, что в спортзале было?
   — Краем уха…
   Его собеседник ехидно усмехнулся:
   — Это было «нечто»!.. Я там полы мыл перед прибытием делегации, ну и решил малость вздремнуть в углу, на татами… За это, кстати, и схлопотал пару нарядов. Проснулся только, когда в спортзал целая куча начальников ввалилась с комдивом во главе. Так что, имел удовольствие лично наблюдать эту комедию. Наших «осназовцев» переодели в трусики-маечки и демонстрируют японцам как «рядовых советских солдат, занимающихся физподготовкой, согласно ротному расписанию». Ну, а японцам вздумалось «вживую» проверить, «чито есть руськи подготовка солдат». Комполка мялся-мялся, отговаривался-отговаривался, но японский офицер уж больно дотошный попался, настоял на своем. Пока японца в спортивный костюм переодевали, комполка подходит к Туманову и что-то ему на ухо, угрожающе так: «бу-бу-бу»… Предупреждает, значит, чтоб «полегче». Тот покивал, встали они с японцем в пару, ждут. Рефери свистком сигнал подал, японец тут же как-то «козликом» запрыгал, руками-ногами машет, смешно так… Туманов посмотрел-посмотрел, да как врежет ему, без затей, справа… Японец через голову перекувырнулся и лежит. Комполка — к Туманову, и опять ему на ухо, яростно так: «бу-бу-бу». От Туманова к начальнику японской делегации, с извинениями. А тот вроде свое восхищение выражает, но все же видно, что раздосадован. И предлагает нашему комполка на офицерском составе проверить, у кого подготовка лучше. Мол, солдаты-солдатами, но боеспособность армии определяется офицерами, и что- то в таком духе… Комполка краснеет, мнется, но комдив его в сторону отвел и что-то на ухо: «бу-бу-бу». Так же, как тот незадолго до этого Туманова поучал, мол: «полюбезней с гостями». И вот уже наш комполка с их начальником в стойки встали. Только рефери свистнул, а японец уже лежит. Переусердствовал наш полковник от неловкости. Тут же комдив к нему — и на ухо: «бу-бу-бу»!.. И смех и грех! Не знаю, что с комполка сделали, а Туманов с отрядом картошку «кучерявили» с самого утра.
   — В любой другой стране отпуск бы дали за такие показатели, — проворчал ефрейтор. — А у нас в наряд посылают.
   — Ты же знаешь, как у нас к иностранцам относятся. Как на инопланетян смотрят, все обидеть чем- нибудь боятся, мол, оплошают — и «Контакт не состоится»… На Руси раньше не считалось воровством, если бедняк украл продукты у богатого, чтобы накормить гостя… А слышал, как они на войлочной фабрике пожар тушили? Когда Туманов первым делом бросился библиотеку спасать и распахнул дверь комнаты, в которой тихо тлели книги?… Дело было так…
   — Это еще что такое?! — раздался за их спинами голос дежурного по полку. — Языками мелем, а картошка и наполовину не начищена?! Почему вас только десять человек? Где вторая половина наряда?
   — «Осназ» уже ушел, — сказал ефрейтор.
   — Ах, «осназ», — протянул дежурный. — Кхм-м… Ну, тогда работайте вдвое быстрей, картошки на полк много надо…
   Солдаты вздохнули и склонились над чаном…
 
   Туманов юркнул было под одеяло, но вспомнил, что забыл просмотреть почту, доставленную сегодня в роту. Пошарил под кроватью, отыскивая грубые армейские тапочки, и подтянул кальсоны, побрел к посту дневального. Молодой солдат, из последнего призыва, стоявший на тумбочке «дневального вытянувшись во фрунт», умоляюще посмотрел на него.
   — Чего это ты застыл, как памятник Дюку? — удивился Андрей. — Так ты, брат, и часу не простоишь, расслабься малость, а то окаменеешь.
   — Не могу, товарищ сержант, — полушепотом доложил солдат. — Дежурный приказал стоять «смирно», чтобы когда войдет проверяющий…
   — А кто сегодня дежурит?
   — Сержант Пискунов.
   — А-а, — протянул Туманов. — Коля опять «нарезается» за чужой счет?.. Что с дивизией делается? — ворчал он, перекладывая стопку писем. — Уже и здесь появляется «положено» и «неположено», «деды» и «духи», «земляки» и «неуставщина»… Раньше брали только тех, кто за метр восемьдесят ростом, а теперь уже и метр шестьдесят за милую душу идут… Дивизия особого назначения назы… О! Это мне…
   Он прочитал обратный адрес на конверте и улыбнулся. Писал Генка Еременко. Три месяца назад его перевели из Москвы в Амурский край после какой- то нелицеприятной истории с дракой. Что там произошло, Андрей не знал, так как в письмах Генка явно избегал этой темы. Он вообще стал редко писать. На каждые три письма от Андрея отвечал одним, да и то — кратким и сухим, словно у него не хватало времени или желания. Андрей надорвал конверт, извлекая оттуда сложенную записку. Содержание письма было образцом для учебников по лапидарности: «Со мной все в порядке. С приветом. Генка.» Удивленный, Туманов повертел записку со всех сторон, и не найдя на ней ничего более прочитанного, вздохнул.
   — Так что, товарищ сержант? — спросил солдат, и по его голосу Туманов понял, что тот ждет ответа на какой-то вопрос.
   — Извини, приятель, я прослушал. Что ты сказал?
   — Может, возьмете меня к себе в отдел? — повторил просьбу солдат. — Пожалуйста… я буду очень стараться!..
   — Извини, но это зависит не только от меня. Штат укомплектован, а «раздувать» его границы я не могу, — он посмотрел на расстроенное лицо солдата, на его исцарапанные руки, и уточнил:
   — Где сейчас дежурный?
   — А зачем он вам? — испуганно и совсем по-мальчишески спросил солдат.
   Туманов удивленно поднял на него глаза, но тут же догадался, что он просто боится, как бы Андрей не рассказал его сержанту о просьбе солдата улизнуть из под «жесткой опеки» Пискунова.
   — Есть у меня к нему пара личных вопросов, — Туманов одобряюще улыбнулся солдату.
   — Он в туалете, — тихо сообщил тот. — С каким-то солдатом из соседнего батальона.
   Андрей кивнул и пошел в туалетную комнату. Пискунов стоял спиной к выходу и схватив за отворот гимнастерки какого-то перепуганного солдата, яростно встряхивал его, что-то отрывисто приговаривая сквозь зубы.
   — Коля, — позвал Андрей.
   Пискунов обернулся и радостно предложил:
   — Присоединяйся, Андрей. Ты у нас общепризнанный «Макаренко», вот и продемонстрируй свой талант на этом засранце… Вконец оборзела «молодежь»! «Зеленый», а борзый!..
   При этом он так встряхнул солдата, что бедняга с глухим стуком ударился о выложенную кафелем стену затылком.
   Туманов вгляделся в лицо солдата и покачал головой:
   — За что же ты его «линчуешь»?
   — Старшина его роты попросил у меня взаймы плакаты по стрельбе, да по метанию гранат, а теперь вот с этим «орлом» переслал обратно. У меня все дневальные заняты, так я этому наглецу приказал туалет малость почистить. А он упирается — не хочет. Отказывается выполнять приказы старших по званию!.. «Блокадник» чертов!
   — Коля, — ласково сказал Туманов. — А я ведь тоже из Питера. Забыл?..
   Пискунов заметно смутился. Несмотря на то, что он был на полголовы выше Туманова и куда шире в плечах, конфликтовать с задиристым командиром «осназа» ему не хотелось.
   — Я же не про тебя… Ты знаешь — я тебя уважаю… Ты — мужик — «что надо»… Кхм-м… А вот эта «зелень»…
   — А знаешь, в чем дело? — спросил Андрей. — Из четырех дневальных у тебя трое спят. Им — «положено». Вот ты с одним дневальным и остался. С тем, с которым в силах справиться… А остальные на тебя… Ну, скажем — плюнули…
   — Вот что, Туманов… Не хочешь помочь, тоща вообще не лезь. Я в твои дела не лезу.
   — Это неудивительно, так как невозможно. Ты когда-нибудь видел, чтоб у меня кто-нибудь из отряда «отлынивал» в то время, когда остальные работают?
   — Да у тебя вообще «чокнутое» отделение. «Дедушки», как «молодые» вкалывают, и не стыдятся… Я бы повесился от такой жизни.
   — Зато отряд как один механизм работает. Друг за дружку глотки перегрызут. Впрочем, это неважно… Кулагин, — обернулся он к напряженно ожидающему конца их спора солдату. — Ответь мне только на один вопрос: почему каждый раз, когда я тебя вижу, тебя обязательно кто-нибудь бьет?
   Бывший сокурсник Туманова по училищу печально пожал плечами:
   — Не знаю, Андрей… Не знаю, товарищ сержант. Наверное, потому что я — еврей.
   — Так ты еще и еврей?! — удивился Пискунов. — Совсем обалдеть можно! Куда дивизия катиться?! Раньше в дивизию только четыре «нации» брали: русских, хохлов, бульбашей и петербуржцев… А теперь уже и евреев потянули…
   — Ох, не читал ты Ветхий Завет, и не слышал о том, как эти парни воевать умеют, — вздохнул Туманов. — Кстати, он еврей только по отцу. Кулагин Сергей Яковлевич. Но, полагаю, бьют его не за это… Отпусти его, Коля. Лучше подними кого-нибудь из своих «дедов», да объясни, наконец, кто в вашем отделении сержант.
   Но Пискунова эта идея явно не вдохновила.
   — Нет уж, — сказал он. — Пусть этот «зеленый» гальюн чистит. А то приходят, понимаешь, «маменькины сынки»!.. Запачкаться боятся!
   — Вот в своей роте и почистит… Когда ему его сержант прикажет. Отпусти его, Коля.
   — Что ты лезешь?! — вспыхнул Пискунов. — В своем отряде хоть на голове стой, а в чужие дела нос не суй! Я сказал, что он будет сортир драить — значит, будет!
   — Коля, — попросил Туманов. — Отойдем в спортуголок, там и поговорим. Неудобно как-то перед рядовым двум сержантам лаяться… А ты, Кулагин, никуда не уходи, понял?
   — Так точно, — ответил Кулагин, с интересом разглядывая то раскрасневшегося от злости Пискунова, то с трудом сдерживающего себя Туманова.
   Андрей повернулся и пошел в спортуголок. Пискунов направился за ним. Посреди зала сержанты остановились, выжидающе глядя друг на друга. Первым не выдержал Пискунов:
   — Так что ты в мои дела лезешь?! Показать, какой ты хороший и правильный?! Или считаешь, что на тебя управы не найдется?
   — Этот парень — мой знакомый. Коля, я тебя по- человечески прошу — оставь парня в покое. Был бы он в чем-то виноват, я, может быть, еще и промолчал. Но ты поймал первого попавшегося и именно он оказался моим старым знакомым. Я прошу тебя найти себе другой объект для упражнений в командовании…
   — Чего это я должен отпускать этого «зеленого» только потому, что он — твой знакомый?! Главное — что он попался мне, а моим «знакомым» он не является. Что ты — «шишка» какая-то, чтоб я твои рекомендации выполнял?
   — Коля, мне вообще не нравится твое отношение к солдатам, но я в это дело не лезу — у каждого своя «территория», и каждый сам устанавливает на ней свои законы… Но этого парня ты отпустишь!
   — А не пошел бы ты?! Показушник несчастный, — разозлился Пискунов окончательно. — Я завтра с мужиками поговорю, и мы еще посмотрим!..
   — Я очень старался быть дипломатичным, — перебил его Туманов. — Но у меня ничего не получилось… Плохой из меня дипломат. Попробую объяснить по- другому… Если ты не отстанешь от парня — по стенке размажу!
   — Ах ты! — выдохнул Пискунов, и неожиданно, с короткого размаха, ударил Туманова в челюсть.
   Андрей покачнулся, но устоял. Помотав головой, словно отряхиваясь от воды, и пригнувшись, бросился на противника, проскальзывая под занесенной для следующего удара рукой. Обхватив Пискунова за пояс, рванул в сторону, заставляя потерять равновесие, и что было сил швырнул о стену. От могучего удара зеркало, висевшее на стене, треснуло, а Пискунов, с ошалевшими от неожиданности глазами упал на кафельный пол, молча открывая и закрывая рот.
   — Я обещал, что «по стене размажу»? — мрачно спросил Туманов, морщась от боли в челюсти. — Ничего не повредил?
   Пискунов потер затылок, помассировал плечо и отрицательно покачал головой, все еще не в силах прийти в себя.
   — Вот и хорошо, — вздохнул Туманов. — Давай на этом и разойдемся. А парня все же оставь… Земляк все-таки…
   Повернулся и вышел.
   Кулагин встретил его с нескрываемым вздохом облегчения.
   — Такой удар был, словно коровью тушу с пятого этажа сбросили, — пошутил он. — Что у тебя со скулой?
   — Вывихнул, упрашивая его оставить тебя в покое, — угрюмо пошутил Андрей. — И опять не слышу от тебя ни слова благодарности…
   — Так ты опять сделал только то, что должен был сделать.
   — Нет, все же ты редкостный нахал, — покачал головой Андрей. — Не удивительно, что у Пискунова появилось желание отправить тебя на «уборочные работы». Не стану скрывать: то же самое желание посетило только что и меня… Не ожидал тебя увидеть здесь.
   — В туалете? — улыбнулся Сергей.
   — В дивизии. Уж кто-кто, но не ты… Ты же мог давно уехать за «кордон». Или, на худой конец, через отцовские связи…
   — Вот только про отца не надо! — «ощетинился» Кулагин. — Он сам по себе, я сам по себе… Опять не в свое дело лезешь!
   — А я постоянно не в свое дело лезу… а вот тебе здесь нелегко придется…
   — Потому что — еврей?
   — Как ты замучил меня со своим «евреем», — поморщился Туманов. — Это — твой комплекс, а не мой. Не потому что — «еврей», а потому что ты — это ты…
   — А ты, как был «комсоргом», так «комсоргом», и останешься, — огрызнулся Кулагин.
   — Вот и «спасибо», — с сарказмом констатировал Туманов. — Нет, совсем не мудрено, что тебя постоянно лупят, — он посмотрел повнимательнее на все еще не оправившегося от испуга перед побоями Кулагина и спросил: — Хочешь «антисемитский» анекдот расскажу?.. Идут два пьяных мужика, и один говорит другому: «Смотри, еврей идет. Давай ему рожу набьем?» «Здоровый уж больно, — с сомнением отвечает его друг. — А если он нам?» «А нам-то за что? — удивляется первый.»
   Кулагин рассмеялся и заметно расслабился.
   — Как Питер? — улыбающийся Туманов привычно похлопал себя по бокам в поисках сигарет, забывая, что гимнастерка осталась возле кровати.
   — Что ему станется? Стоит на месте, — Кулагин протянул ему сигареты и дал прикурить. — У тебя это… неприятностей из-за меня не будет?
   — Из-за вас, евреев, одни неприятности, — отшутился Андрей.
   — «Комсорг», — добродушно «отплатил» ему Кулагин, — Правда уже «наполовину». Я — «наполовину» еврей, ты — «наполовину» комсорг… Пора нам как-то определяться, а, Туманов?.. Пойду я, Андрей, и так задержался больше положенного. Будет время — заходи, поболтаем.
   — Зайду, — пообещал Туманов. — Только ты уж постарайся больше не претендовать на роль «макивары»…
   Кулагин кивнул и пошел к выходу.
 
   С самого утра день обещал быть отвратительным. Небо затянулось тучами, а холодный северный ветер тоскливо выл в ветвях деревьев. Несмотря на то, что это был воскресный день и подъем прозвучал на час позже, Туманов чувствовал, что не выспался. Всю ночь ему снился Петербург. Хмурый, величественный, прекрасный. Снились друзья, дом, мать. Сон был таким ярким и реальным, что открыв глаза Андрей еще долго не мог сообразить, где он находится. Прекрасное лицо, обрамленное густыми каштановыми волосами, все еще виделось ему сквозь толщу времени и расстояния. Туманов с силой потер лицо ладонями, стряхивая наваждение, но настроение было утеряно безвозвратно.
   — Командир, — окликнул его с соседней койки Суханов, — у тебя вид, словно ты всю ночь «водку пьянствовал и безобразия хулиганил»… Поделись — где наливали?
   — Комполка угощает, — лениво отшутился Андрей. — Кто попросит, тому и наливает. Ты сходи, скажи, что я разрешил, может, и тебе от него перепадет…
   — Какая сволочь разбила зеркало в спортуголке?! — послышался в конце коридора плаксивый голос старшины. — Где новое достать?! Кто его расквасил?! — Он вбежал в спальное помещение, и напустив на себя грозный вид, оглядел сонных солдат. — Я спрашиваю: кто?!
   — Думаешь, я признаюсь? — мрачно спросил его Андрей. — Ни в жизнь!
   Старшина обиженно засопел, хотел что-то сказать, но передумал, сплюнул на пол и ушел.
   — Точно «безобразия хулиганил», — покачал головой Суханов. — Может, и впрямь, к комполка сбегать? Попросить его: «Товарищ полковник, там Туманов с похмелья мучается, послал к вам за стаканом. Не откажите.»
   — Остряк, — похвалил его Туманов, натягивая сапоги, — прямо — Сирано де Бержерак. Вот только…
   С поста дневального донесся заунылый писк, вырывающийся из динамиков пульта. Дневальный взглянул на загоревшуюся кнопку тревоги, снял трубку прямой связи с дежурным по полку, что-то сказал в нее, выслушал ответ, и набрав полные легкие воздуха, крикнул:
   — Р-рота!.. Тревога!.. Сигнал «Смерч»!
   — Так твою растак! — выругался Суханов. — Даже в воскресенье отдохнуть не дадут. — Надоели этими тренировками… Наверное, комполка ответственный сегодня, вот и решил совместить «полезное с приятным»…
   — Отделение! — скомандовал Туманов. — В оружейную комнату — бегом марш! Построение на плацу через пять минут!
   На плацу он еще раз проверил боекомплект каждого солдата и удовлетворенно покачал головой:
   — Надо же! Научились все же кое-чему… Впрочем, и медведя можно научить ездить на велосипеде, и подозреваю, что времени на его обучение уйдет куда как меньше.
   — Медведя-то можно, — жизнерадостно отозвался Павлов. — А вот сержанта удовлетворить невозможно даже отличными показателями.
   — Сержанты — это сексуальное меньшинство, — грубовато пошутил Туманов, — они «удовлетворяются» не «отличными показателями», а «процессом их достижения».
   — Мы так и думали… противный, — кокетливо протянул Павлов.
   Отряд рассмеялся.
   — Что за смешки? — вырос за спиной Туманова командир роты. — Отделение готово? Все взяли?
   — Так точно, — заверил Туманов. — Даже обижаете, товарищ капитан… Хотя в этот раз «неожиданная тревога» была и впрямь «неожиданной».
   — Сегодня неожиданностей будет еще немало, — как-то слишком мрачно пообещал капитан. — Надивитесь еще…
   С лица Туманова медленно сползла улыбка.
   — Так это что?.. Не «учебная» тревога?..
   — Цветочки кончились, — сказал капитан, — теперь ягодки пойдут… На юге беспорядки… Черт их знает, что там у них произошло, но заваруха там серьезная началась. Есть жертвы…
   — Где?
   — На месте узнаешь, — и капитан пошел вдоль строя роты, проверяя готовность.
   — Вот это дела! — протянул Туманов. — Значит, все же началось…
   — Полк! — послышался со штабной трибуны голос комполка. — Равняйсь! Смирно! Слушай боевую задачу…
 
   — Гроб с проводами! — Суханов со злостью хлопнул ладонь по безмолвствовавшей рации и виновато покосился на Пензина.
   Офицер нервно топтался рядом, то заглядывая радисту через плечо, то озираясь на ту сторону улицы, откуда доносились приглушенные расстоянием крики и грохот.
   — Так разберись же с ней, и поскорее, — раздраженно бросил он.
   — Посмотрим, посмотрим, — Суханов уже копался во внутренностях рации. — Вот это явно в порядке, и это тоже… А это?.. Еще лучше выглядит… А это и подавно…
   — Ты то, что «плохо» ищи, — сказал Пензин и отошел от радиста. — Туманов, пойди-ка сюда.
   Андрей подошел к офицеру.
   — Я сейчас добегу до остальной роты — это буквально через квартал — и обратно. А ты здесь оставайся, все, за что мне отвечать придется — на тебе… Отправил бы кого другого, но тут столько вопросов сразу решать надо, что… Минут за пять—десять управлюсь… Ну, может двадцать…
   — Не волнуйтесь вы так, товарищ старший лейтенант, — сказал Туманов. — Ничего не случится.
   — Рад бы не волноваться, да сам видишь, какая ерунда начинается. Целый город словно с ума сошел… Л тут еще этот «чемодан» замолчал, — кивнул он на рацию, — Продержишься без меня?
   — Хоть до отлета в Москву, — заверил Андрей.
   Проводив взглядом убегающего офицера, он почесал подбородок и задумчиво добавил:
   — Только как бы в Москву «отлетать» в «вертикальном положении» не пришлось…
   — Типун тебе на язык! — нахмурился Павлов.
   — Случись что — как защищаться станем? — спросил Андрей. — В городе настоящая война идет, а нам патронов не выдали. Автомат бесполезнее дубины… Казалось бы — с чего им «на рожон» лезть? Как ни как центр республики… Это в деревнях сейчас без денег сидят, а здесь голодающих я не видел… Зато, первым делом прокуратуру и ювелирные магазины разнесли…
   Отряд Туманова преграждал небольшую улочку, отходящую от центральной площади города. Солнце нещадно палило затянутых в бронежилеты «осназовцев». От соседних улиц, где располагались основные силы полка и местной милиции, доносился шум драки. Отряд Туманова стоял в переулке четвертый час, но здесь пока было тихо.
   — Я их вообще недолюбливаю, — признался Кузьмин, вытирая струящийся со лба пот. — Злые как черти, да еще наших баб портят…
   — Насчет «баб» — это ты зря, — возразил Туманов. — Это не «минус», а скорее их «плюс». Какой же уважающий себя мужик спокойно пройдет мимо красивой женщины? Это проблема наших дур.
   — А может, это любовь? — съерничал Кузьмин. — Я не говорю про то, «плохие» они или «хорошие», я говорю, что не люблю их. А это мое личное дело.
   — Хочешь, я назову тебе десяток актеров и певцов, от которых ты в «диком восторге», забывая об их национальности? Или десяток поэтов? А их гостеприимство?
   — Вот оно-то здесь и видно, — кивнул Кузьмин.
   — Они нас не звали, — заметил Андрей.
   — Так и я сюда не просился. Все кричат: «не обижайте, не бейте, не стреляйте». А мне бы очень хотелось сказать тому, кто на «самом верху»: «А вы не посылайте нас сюда, и тогда не будем ни стрелять, ни обижать»…
   — Что это с тобой сегодня, — удивился Туманов. — Никогда не думал, что ты шовинист…
   — Обстановка способствует, — съязвил Кузьмин, но все же признался. — Сон я сегодня видел… Словно я в доме сижу, возле окна, и вижу, как моя мать идет через поле и рукой мне машет — за собой зовет… А у самой — слезы на глазах…
   — Не такой уж и плохой сон. Мать — это всегда хорошо. И во сне, и наяву.
   — Померла моя мать… Три года назад, как померла, — глухо сказал Кузьмин.
   — Извини… Я забыл.
   — Ничего… Знаешь, такой это был ясный сон, словно все наяву… Ерунда, конечно…
   — Я вам так скажу, — вставил слово прислушивающийся к их разговору Павлов. — Все люди разные. И дело совсем не в национальности. Но уживаться-то как-то надо… Политика — на то и политика, чтобы компромисс находить, взаимную выгоду искать. Но если хотят они власть менять, то делать это надо не через кровь и смерть, а с умом, с оглядкой… Хотят религию сменить или восстановить — и это надо разрешить. Но только мирным путем, без крови. Погибают совсем не те, кто эти войны начинают. Погибают те, кто хотят жить мирно. Я как считаю: не поделили между собой что-то лидеры разных стран, пусть на ринг выходят и бьют друг другу морды сколько влезет.
   — Твои бы слова да депутатам в уши.
   — Я депутатам не верю. Я не знаю никого из них и очень сомневаюсь, что они знают, чего хочу я. Иначе я б |здесь не оказался. Для меня нет разницы между Ивановым, Петровым и Сидоровым. Так как же я буду их выбирать? Вот если б мне рекомендовал их тот, кого я знаю, поручился бы за него. Актер какой-нибудь или писатель…
   — Все куда сложнее, Семен, — вздохнул Туманов. — Гораздо сложнее. Кроме «личной неприязни лидеров стран», существуют еще интересы нации. А их решить нелегко…
   — Я в политике не разбираюсь, — сказал Павлов. — Но я могу разобраться в своих желаниях. А здесь, без оружия, не понимая смысла происходящего и причин, по которым я с ними должен драться — мне находиться совсем не хочется… Вот если б это было за правое дело, тогда…
   — Начальство тоже можно понять, — неуверенно сказал Андрей. — Оружие, это дело такое… Вдруг ты с перепугу пристрелишь кого? Отвечать за тебя им придется.
   — «Вдруг» — не пристрелим, — вмешался в разговор Суханов. — А если и пристрелим, то совсем не «вдруг». А вот кому отвечать, если пристрелят нас?.. О! Вот оно где!
   — И что это было? — поинтересовался Андрей. Один из резисторов «накрылся», — ткнул пальцем куда-то в глубь рации Суханов. — Техника — мягко говоря — не новая, видать, пока на БТРах ехали, растрясло…
   — Ты — радист, ты должен знать заранее, что на твоей рации «накрыться» может, — заметил Туманов. — Раньше нужно было суетиться.
   — Это такая машина, — ворчал себе под нос Суханов, — что сколько ее ни контролируй, а она найдет способ сломаться… Сейчас мы ее, милую… Готово.
   Припав к наушникам вновь ожившей рации, Суханов покрутил ручку настройки.
   — Сто первый вызывает сто седьмого, — деловито произнес он позывные. — Сто первый вызывает сто седьмого…
   — Здесь сто седьмой, — послышался раздраженный голос командира роты. — Какого лешего вы молчали?!
   — Техника подвела, товарищ… сто седьмой.
   — Где сотый?
   — Направился к вам. С минуты на минуту должен прибыть.
   — У вас все спокойно?
   — Так точно. Полный порядок.
   — Передай Ту… Старшему группы, что положение крайне серьезное. Беспорядки приобретают не только мощь, но и криминальный характер. Политика кончилась, началось дерьмо.
   — Так точно, — с удовольствием отозвался Суханов. — Дерьмо.
   — На площадь никого не пропускать, — продолжал капитан. — Особо «деятельных» задерживать и передавать милиции.
   — Милиции не видно, товарищ сто седьмой, — пожаловался Суханов.
   — Не мне вас учить… Пусть полежат где-нибудь, до прибытия милиции.
   — Вот это понял.
   — Передай связь старшему группы.
   — На связи, — принял наушники Туманов.
   — Слушай внимательно. Твоя главная задача — сохранить ребят. Понял?! В случае чего — докладывай немедленно. И чтоб больше никаких поломок! Все. Отбой.
   — Что-то у них там «не так», — прищурился на рацию Суханов. — «Старик» явно не в «ухарском» настроении. Нас здесь полк — чего опасаться? Дадут приказ — через час сроем город до уровня мостовых.
   — В том-то и дело, что не дадут, — мрачно заметил Туманов. — Мы здесь вместо «амортизатора»… Только б пронесло!..
   — Вах! — с характерным акцентом сказал Кузьмин. — А еще говорил: «Для мужчины главное в жизни — риск!»… А вот и те, кто помогут нам «теорию практикой проверить», — кивнул он на показавшуюся в конце улицы толпу людей.
   Подойдя на расстояние в десять метров, прибывшие остановились. Туманов «на глаз» прикинул, что их было не больше пятидесяти, но все — крепкие, молодые мужчины. Некоторые из них держали руки за спиной, явно скрывая какое-то оружие.
   — Солдаты, дайте пройти, — потребовал один, стоящий ближе всех. — Нам надо поговорить с властями.
   — Не можем мы вас пропустить, — сказал Туманов. — Приказ. Завтра-послезавтра пик волнений пройдет, вот и говорите с ними сколько хотите, на «трезвую голову».
   — Ребята, это наше дело и наша страна, — говорящий сделал шаг вперед, остальные тронулись за ним. — Что же вы этих вымогателей за своими спинами прячете? Подумайте сами: вам это надо?.. Отойдите, солдаты.
   — Не можем мы отойти, уж не обессудьте, — ответил Андрей. — Такие «митинги» обычно плохо кончаются… В глубь себя загляните, и ответьте, хотите ли вы просто поговорить с властями, или же намерения у вас все же иные?.. Вот то-то и оно… Хотите что-то менять — меняйте мирным путем. А вот это все ни к чему…
   — Что ты там из-за спин солдат кричишь? — послышалось из толпы. — Ты к нам выйди и поговори…
   Туманов усмехнулся и протиснулся сквозь строй солдат.
   — Осторожнее, — шепнул ему Кузьмин. — Пензин вернется — увидит, что ты вперед нас вышел, и взгреет «по первое число».
   Андрей отмахнулся и приблизился к стоящему впереди толпы мужчине.
   — Поймите простую вещь, ребята, — начал было он, но в тот же миг сразу несколько рук схватили его за ремни полевой сумки и за снаряжение и единым рывком втянули в толпу. Сильнейший удар пришелся в голову, но, к счастью, Андрей интуитивно упредил его, рванувшись в сторону, и кулак лишь скользнул по уху, обдирая кожу. Но тут удары посыпались один за другим со всех сторон.
   — Строй не разрушать! — успел крикнуть Туманов солдатам, стараясь одновременно удержать автомат и закрыть голову руками.
   Его все же удалось повалить на землю. Сфера свалилась с головы и теперь удары стали куда более чувствительными. И вдруг, в один миг, все прекратилось. Туманов осторожно поднял голову и посмотрел на озадаченные лица окружавших его товарищей.
   — Я же сказал вам: строй не нарушать! — нахально заявил он и тут же сморщился от боли в разбитых губах.
   — Мы и не нарушали, — сказал Кузьмин. — Так вот, строем, и шли… По ходу одного-двух зазевавшихся «отметили»… Остальные сбежали. Все так быстро произошло, что мы даже растерялись поначалу… Ты цел?
   Туманов повел плечами, проверяя не сломаны ли кости, поднял с земли сферу и угрюмо пошутил:
   — Руки-ноги целы, слышу, вижу, таблицу умножения по-прежнему не помню, зато точно знаю, что меня зовут Джакомо Казанова и сейчас на дворе середина семнадцатого века.
   — Все правильно, — похвалил Кузьмин. — Значит, ты в полном порядке.
   Он протянул руку и помог Туманову подняться с земли. Едва Андрей успел привести себя в порядок, как вернулся запыхавшийся Пензин.
   — Обстановка — хуже некуда, — еще издалека сообщил он. — Народ словно с цепи сорвался. Вторую роту закидали камнями возле парка. Тяжелых травм нет, но сотрясений и синяков много. Толпа человек в пятьсот… А это еще что такое?! — указал он на растерзанного Туманова.
   — Пошел. Упал. Очнулся — гипс, — лаконично ответил Туманов.
   Старлей выразительно посмотрел на него, но промолчал.
   — Рация в порядке, — доложил офицеру Суханов.
   — Знаю. Я разговаривал с ротным. Будем ждать, как оно повернется дальше. По слухам, к нам на помощь в срочном порядке вылетела Таманская дивизия. Если до вечера ничего серьезного не произойдет, то когда они прибудут, разобьем город на сектора, и тогда уж точно ничего опасаться не придется. А вот с обедом, как и с завтраком, кажется, мы пролетели…
   — Товарищ старший лейтенант, — позвал Суханов, — комполка на связи. Вас требует.
   Пензин припал к протянутым наушникам:
   — Старший лейт… Да. Да… Так точно… Есть! — он отдал наушники радисту и повернулся к Туманову. — Ну, ребята, ваше время пришло. Возле парка напали на вторую роту. Настоящая бойня с применением оружия и бутылок с горючей жидкостью. Одновременно произошло нападение на первую и третью роту, но они пока держатся. Комполка приказал мне оставаться с тремя солдатами здесь, а Туманову с остальными надлежит срочно бежать на выручку… Там сейчас каждый человек дорог. Нельзя пропускать их на площадь… Со мной остаются Суханов, Бирюков и Меркулов. Остальные с Тумановым… И запомните — самое главное — выжить. Вы должны вернуться к матерям с целыми руками-ногами…
   — Это уж мы постараемся, — заверил Туманов, затягивая ремень сферы потуже. — Отделение! Стройся! Бегом… марш!
 
   Шум драки они услышали издалека. Толпа уже смела строй солдат, опрокинула командный пункт и теперь вдоль улицы вовсю кипела рукопашная. Нападавшие подавляли численным превосходством — на каждого солдата приходилось по два-три человека. Солдаты были в бронежилетах, но в рукопашной схватке они только мешали. Отряд Туманова встретили градом камней. Пластиковые щиты, за которыми попытались укрыться солдаты, разлетались от камней, словно были сделаны из стекла. Отряд с разбегу вклинился в свалку из тел, разбрасывая нападавших по сторонам, и даже сумел на какой-то миг отбросить их обратно, за линию оцепления. Некоторое время казалось, что нападение будет отбито, столь яростен был «контрудар», но из-за угла хлынула новая волна вооруженных палками и камнями людей и момент возможного перелома схватки был упущен. Под напором толпы отряд Туманова был рассеян, и солдатам пришлось обороняться по отдельности, теряя преимущество в слаженности и отработанной тактике.
   Отбросив осколок щита, Андрей отбивался резиновой дубинкой, не теряя времени на парирование ударов, он просто принимал их на бронежилет и тут же наносил сокрушительный удар по ребрам и ногам противника — бить по головам было строжайше запрещено. Зато этот запрет не касался нападавших, и несколько — к счастью, неточных — ударов уже сбили на сторону тяжелую сферу с его головы. На какой- то миг Туманов оказался прижат к командиру полка. Бобылев наносил противникам сокрушительные удары сцепленными «в замок» руками, словно колол дрова. Бронежилета на полковнике не было и мундир был уже распорот чем-то острым от плеча до пояса. Мельком взглянув на Туманова и не переставая орудовать кулаками, полковник крикнул:
   — На площадь пропускать нельзя — зайдут остальным в спину!..
   Кто-то кинулся ему в ноги, пытаясь свалить на землю. Полковник встретил его прямым ударом ноги и отскочив в сторону, рванул застежку кобуры, пытаясь вытащить пистолет. Но в этот момент на него навалились сразу трое и он был вынужден отступить, скрывшись от Туманова под мешаниной из переплетенных тел. Прямой удар в лицо отбросил Андрея к стене, по подбородку горячей струйкой потекла кровь. Нанесший удар замахнулся еще раз, но Туманов пригнулся и кулак противника что было сил врезался в стену за его стеной. Человек взвыл от боли, прижимая покалеченную руку к животу, и Туманов не замедлил завершить этот этап боя сильным ударом справа. Раскинув руки, противник повалился назад и на секунду у Андрея появилась возможность оглядеться. Слева двое парней сосредоточенно и методично пинали ногами съежившегося на земле солдата. Справа образовался небольшой пустырь — озверевший Кузьмин, отбросив дубинку, сорвав с себя бронежилет и сферу, схватил какого-то долговязого парня поперек туловища и крутил его вокруг себя, сшибая с ног всех подряд, и своих, и чужих. На мгновенье перед глазами Андрея мелькнул Павлов. На плечах богатыря повисли сразу двое, а он, с перекошенным от ярости лицом, трепал третьего, словно терьер — крысу. Туманов бросился к нему, отшвырнул плечом одного, попытался дотянуться до второго, но тот оказался проворнее, отпрянув и мгновенно скрывшись в толпе. Заметив лежащего на земле солдата, Туманов наклонился над ним и перевернул на спину.
   — Ну кто это может быть? — усмехнулся он. — Только ты, Кулагин. Тебя хоть когда-нибудь не бьют?
   Лежащий на земле солдат отчужденно смотрел ему в глаза, явно не узнавая.
   — Шок, что ли? — буркнул Андрей и с размаху влепил своему «подопечному» пощечину. Кулагин заморгал и сел на земле.
   — Жив? — профилактично уточнил Андрей. Не дожидаясь ответа, перекинул долговязое тело себе через плечо и начал осторожно пробираться вдоль стены к видневшемуся входу в подвал.
   — Отпусти меня, я сам пойду, — тихо произнес Кулагин.
   — Тихо! — отдуваясь, прикрикнул Туманов, — Не дергайся там, наверху, и так неудобно… Павлов, прикрой меня!
   Услышав свою фамилию, Павлов отшвырнул уже обмякшее тело противника, легко, словно играючи, стряхнул с себя еще одного, уже успевшего забраться к нему на плечи противника, и сорвав с плеча тяжелый ручной пулемет, с короткого размаха огрел деревянным прикладом по плечу подбиравшегося сзади к Андрею человека.
   — Выражаю нечто вроде благодарности, — прохрипел красный от натуги сержант.
   — Нечто вроде: «завсегда пожалуйста», — отозвался богатырь, и тем же прикладом швырнул на землю еще одного не в меру ретивого вояку, имевшего неосторожность в запале драки броситься на него с обломком трубы.
   Добравшись до подвала, Туманов опустил потерявшего сознание Кулагина на землю и едва успел увернуться от брошенного булыжника.
   — Полный… атас! — пожаловался он Павлову. — Бьют, как в детстве, и фамилию не спрашивают!
   — Вопрос: за что деремся? — в тон ему ответил ефрейтор и сам себе ответил. — «За правду, дедушка, за правду!»
   — Минут пять еще продержимся, — Туманов все еще не мог отдышаться. — А потом нас будут бить всерьез… Как ты к этому относишься?
   — Философски, — мрачно пошутил Павлов, повернулся и бросился обратно, в глубь схватки.
   — Русские! Уходите с нашей земли! — заорал чей- то голос с характерным акцентом. — Оккупанты — прочь! Кто не уйдет сам, того мы…
   Голос оборвался на полуслове.
   — Ну, суть мы успели понять, — удовлетворенно кивнул Андрей и поднял руку, чтобы оттереть струящийся с лица пот. На короткий миг он потерял окружающих его людей из вида и этого мгновения оказалось достаточно для того, чтобы удар чем-то тяжелым в голову сшиб его на землю. И тотчас кто-то с размаху прыгнул ему на живот, одновременно ударив камнем по виску… Последнее, что он услышал, был яростный голос Бобылева:
   — Назад, сукины дети! Назад, пристрелю…
   И выстрел, который становился все громче и продолжительнее, пока не перерос в одну оглушительную, дребезжащую ноту… А потом наступила тишина…
 
   …Кирпичи были медные, покрывшиеся от времени зеленоватым налетом. Туннель, выложенный этими кирпичами, вел вертикально вверх. Он успел рассмотреть даже скол на углу одного из кирпичей, до того, как его с неудержимой силой потянуло куда-то, быстро набирая скорость. Миг — и скорость стала такой, что «кирпичи» были уже невозможно рассмотреть, и казалось, что он летит по трубе с гладкими, сверкающими стенами. Он не успел заметить, сколько длился полет — слишком быстро это произошло. Так же быстро исчезло ощущение боли и липкой, болезненной вялости. Он удивился, когда в конце туннеля увидел перед собой старинную, массивную дверь, окованную железными полосами, заканчивающимися в виде «трилистника». Такие двери можно было увидеть в тавернах семнадцатого века. Дверь распахнулась, пропуская его, и Андрей оказался окруженным желтовато-белым светом. Ушли последние волнения и сомнения, наступило чувство эйфории. Он был частью этого света, он был дома. Чувство глубокого понимания, доброты и ироничной мудрости окружало и наполняло его.
   — Что ж… Теперь попытайся доказать мне, что меня не существует, — услышал он густой голос. Доброта, мудрость и сила, звучавшие в нем, не оставляли места для страха перед собеседником.
   — Погорячился, — в тон ему ответил Андрей. — Зато, согласись, как аргументированно и бесспорно я это доказывал!
   — Это мы умеем, — согласился голос. — Что касается философии — тут мы мастера. Хочешь, так повернем, а хочешь — этак… На любой вкус и по любому поводу… Так как — нагулялся? Домой?
   — Нет, — попросил Андрей. — Обратно. Там мама. Ей будет больно. Она ведь не знает…
   — Ты же сам стремился сюда?.. Как видишь — «здесь» и «там» разница большая. Здесь работы для тебя найдется куда как побольше…
   — Там мама, — повторил Андрей. — Ей будет тяжело без меня.
   — Н-нда… А ведь ты помнишь, что тебе предстоит там пережить. Сейчас ты это еще помнишь… И что обратно можешь не вернуться, ты тоже знаешь…
   — Отпусти. Я должен успеть еще очень многое. Их много там, тех, кому я нужен… Ты ведь понимаешь…
   — Понимаю, — сказал голос. — Это и хорошо, и печально… Но это правильно. Не для себя просишь — вижу это. А потому — иди! Прощай.
   — Спасибо, — на миг закралось сомнение в правильности выбора, но Андрей отогнал его. — Прощай и ты. Удачи тебе.
   — Иди уж, — усмехнулся голос, и вновь наступила тьма.
   Вскоре он почувствовал тошноту, потом пришла боль, она становилась все сильнее и сильнее. Вскоре она стала невыносима настолько, что он захрипел, пытаясь вскрикнуть, и открыл глаза…
   Первое, что он увидел, было лицо полкового врача, склонившегося над ним. В глазах доктора были удивление, радость и… ужас.
   — Ты же был… Около десяти минут у тебя отсутствовал пульс, — сглотнув, сообщил врач. — Я думал, что ты… Первый раз в жизни так ошибся!.. Как себя чуствуешь? Кто я — помнишь?
   — Петрович, — тихо спросил Туманов. — Бог есть?
   — Не знаю, — ответил удивленный врач. — Я — атеист, так что, наверное, нет…
   — Сейчас ты ошибся во второй раз, — сообщил ему Туманов и потерял сознание.
   Окончательно он пришел в себя только на больничной койке, в полковом лазарете. Просторный шатер, оборудованный под медпункт, был рассчитан на двадцать человек, но сейчас вмещал все пятьдесят. Наиболее тяжело раненые были распределены по ближайшим больницам, находясь в специально отведенных для солдат внутренних войск палатах. В полевых шатрах лежали с переломами, контузиями, и прочими, не требующими серьезного хирургического вмешательства травмами. Туманов, по убеждению врачей, «легко отделался». На нем не было ни переломов, ни порезов, и даже синяки можно было пересчитать по пальцам. Только военврач Скоробогатов, первым осматривавший Андрея после травмы, каждый раз при встрече удивленно качал головой:
   — Разные видел чудеса. Но чтоб человек через десять минут после того, как у него пропал пульс, сам по себе пришел в себя и без последствий — такого видеть не приходилось. Слышал о «клинической смерти» разное, но с подобным встречаюсь впервые.
   На расспросы о виденном «там», он только пожимал плечами, отмахиваясь от назойливо пристающего к нему с требованиями объяснений Туманова:
   — Теоретически можно предположить, что здесь сыграло роль давление на глазное «яблоко». Нажми пальцами себе на глаза — и увидишь такой же свет. Разговор?.. Сны ведь бывают каждую ночь… А вот туннель… Из всего слышанного мной, ты первый описываешь его так подробно. Обычно просто представляют себе, что летят по «трубе» и попадают в «центр солнца».
   — Значит, я не первый увидел подобное? — удивился Туманов.
   — Э-э, — махнул рукой старый врач. — Коли первый — так я б и не поверил. У нас такая отрасль науки, что «изучение человека после смерти» не предусмотрено. Умер — и умер. Чего ж там изучать, коли умер?.. Вот, правда, американцы, те ставят эксперименты, изучают. Даже неоднократно взвешивали умирающих и даже заявили, что душа существует и весит три грамма.
   — Значит, душа все-таки существует? — недоверчиво покосился на него Туманов.
   — Я таких заявлений делать не берусь. Фактов мало. Нельзя неизведанное нашей логикой мерить. Это то же, что аппендицит зубилом и молотком удалять. Может — есть, а может — нет… Но ты столкнулся с чудом.
   — Невелико чудо, — проворчал Туманов. — По башке дали, в живот сапогом заехали, вот «звезды» из глаз и посыпались. Драка как драка. Мы — их, они — нас. Отличается только размерами. А в хорошей драке синяки не «штуками», а «дюжинами» считают… Но здесь есть логическая неувязка… Как атеист и комсомолец, я должен был видеть дедушку Ленина, ласково улыбающегося и приглашающего меня в «светлый коммунизм»… Где я и где Бог? Значит, это было что-то другое… Впрочем, сейчас о другом речь. Сами говорите: я здоров, в полном порядке… Что зря бока отлеживать? Отпустили бы, а?..
   Врач тяжело вздыхал и отходил. Через две койки от Туманова с забинтованной головой и загипсованной рукой лежал Кулагин. При первой же возможности Туманов договорился с соседом и устроил земляка поближе к себе, чтобы коротать дни вынужденного безделья беседой. Но обычно легко вступающий в разговор еврей был на редкость мрачен.
   — Может и прав был отец, — сказал он как-то Андрею. — Россия опять больна, ее бьет озноб. Страна сильная, на ноги все равно поднимется, но в такие минуты нужно быть подальше, чтоб не заразиться. Какая же это «демократия»? Кучка преступников захватила страну, разделила ее богатства и безнаказанно творит произвол дальше… А народ молчит… За что мы здесь воюем? За страну? Или за интересы олигархов?
   — Не знаю, — честно ответил Туманов. — У меня оба деда воевали. Один- разведчиком на Волховском фронте, другой — морским офицером в Кронштадте… Они — знали, потому и победили… А я…Но я не дезертир. Скоро закончиться служба, тогда буду делать выбор сам.
   — Да, зря они думают, что от нас ничего не зависит, — с тихой ненавистью сказал Кулагин. — Вседозволенность лишает ума, не хуже шизофрении… Я ведь не уеду… и страну не отдам…
   — А кстати, почему ты не уехал? — спросил Туманов. — Ведь возможности есть.
   — Не хочу. Понимаю, что глупо, но не хочу. Я здесь родился. Это моя страна… Я тебе никогда не говорил, но я ведь верующий.
   — Иудей?
   — Ты все же законченный комсорг, — вздохнул Кулагин. — Вечно путаешь горячее с зеленым… Я — христианин. Как Апостолы, как Богоматерь… Они ведь тоже были евреями… Я — православный. А православие — душа России. Куда я отсюда уеду?
   — Из-за этого у тебя были разногласия с отцом? — догадался Туманов.
   — — Как сказала одна поэтесса: «Не с теми я, кто бросил землю на растерзание врагам, их грубой лести я не внемлю, и песен им своих не дам»… Можно было бы уехать, а потом, когда все кончится, вернуться и помочь… Но есть в этом что-то такое, от чего вспоминается Коперник. А я всегда больше любил Джордано Бруно. Я хочу быть победителем, а не политиком. Каждый еврей — политик от природы, а вот победителя в себе нужно выращивать и воспитывать.
   — Вся штука в том, что победить и погибнуть мало. Нужно победить и выжить.
   — А я чем здесь занимаюсь? — удивился. Кулагин.
   — Лежишь в бинтах и философствуешь.
   — Это тоже опыт. Когда мудрый переносит несчастье, оно делает его добрее. Озлобляются глупые. Евреи — мудрый народ. Нас гонят постоянно, потому мы и становимся спокойными и мудрыми.
   — Вот, — довольно констатировал Туманов. — Что бы вы без нас делали? Были бы — как все… А так — мудреете и набираетесь жизненного опыта.
   — Ну и юмор у тебя!.. Как у командира отряда осназа…
   — Да просто надоели вы со своими проблемами расизма и шовинизма. Армяне о расизме, азербайджанцы о расизме, белорусы и украинцы — туда же… Кто из нас больше всех об этом кричит? Вот я — русский. Ты слышал когда-нибудь, чтоб я заявлял, что я — самый лучший? Или что ты — хуже меня?
   — Ты не кричишь об этом потому, что тебя это не коснулось. Был бы ты евреем…
   — У тебя комплекс неполноценности.
   — Выработанный вами.
   — Тьфу на тебя!
   — Вот оно! Вот! И после этого говорит об уважительном отношении к евреям! Шовинист!
   На соседних койках солдаты заходились от хохота, слушая их диалоги.
   Пару раз забегал Пензин. Явно смущаясь «внеслужебным проявлением чувств», оставлял яблоки на прикроватной тумбочке и передавал письма от матери.
   — Как отряд? — интересовался Туманов.
   Пензин недвусмысленно вертел ладонью возле уха и отшучивался:
   — Как после взбучки. Кто глаз лечит, кто нос, кто ухо… Нам с ребятами больше всех повезло — мы только слышали о вашей «заварушке» по рации, но до нас не добрались. Все самое плохое досталось вам.
   — Все живы — и ладно, — облегченно вздохнул Туманов и, увидев, как быстро Пензин отвел глаза в сторону, настороженно спросил:
   — Что такое?!.. Кого-то?!..
   — Ты выздоравливай, — попытался увильнуть от ответа Пензин. — Выздоравливай, и скорее к нам. А то мне без тебя с этими головорезами не справиться.
   — Что случилось? — тревожно спросил Андрей, удерживая за рукав пытающегося прорваться к выходу офицера. — Вы что-то скрываете?
   Пензин долго молчал, словно не в силах признаться, но все же сказал:
   — Кузьмина ножом в шею пырнули…
   — Так твою! — выругался Туманов. — Ах, сволочи!.. Как это произошло?..
   — Не мучился, — тихо сказал старлей. — «Тесак» здоровый был, сразу сонную артерию перерезало… Остальные живы… Наши живы… А в третьей роте ночью машину с караулом обстреляли. Пули со смещенным центром тяжести. Рикошетили от бронежилетов, пока в «мягкое» не вонзались… Трое убитых солдат и один офицер.
   — Ах, Кузьмин, Кузьмин… Что ж ты не уследил, — Андрей сглотнул подступивший к горлу комок. — Ведь не в первый раз в переделках бывал.
   — Говорят, сразу стаей накинулись, — сказал Пензин. — Один из них нож «втихую» и сунул…
   — Нашли их? — встрепенулся Андрей.
   Офицер отрицательно покачал головой.
   — Надо найти гадов, — убежденно сказал Туманов. — Обязательно надо найти… Сегодня утром я буду у вас. Вы там же?
   — Мы завтра улетаем обратно, разве ты не знал? Возвращаемся в дивизию. Политики подняли шум вокруг этих событий. В Петербурге вся «верхушка администрации» показала знание вопроса, сидя за тридевять земель, «гуманисты» всех мастей и расцветок подняли вой в газетах и на телевидении… Я, знаешь, что думаю? Следует одну из таких «горячих точек» оставить без вмешательства. Хотя бы на неделю. Вот тогда…
   — Тогда поднимется еще больший визг, — подал голос со своей койки Кулагин. — Только в этом случае кричать будут уже о невмешательстве и невыполнении долга… но те же самые горлопаны.
   — Может быть, — легко согласился Пензин. — Но кто-нибудь обязательно бы задумался. Понимаете, в чем беда? Люди разучились думать. Они научились слушать и верить, а думать времени не хватает. Потом обижаются, что их надули… Людей пытаются отучить думать — вот что самое страшное. Образование уничтожают, на смену умным книгам пришли «женские детективы», на смену добрым фильмам — сериалы. Из нас делают общество потребителей….Есть у Стругацких такая страшная книга: «Хищные вещи века»… Похоже кто-то в Кремле взял ее как руководство к действию…Страну, как крысы догрызают… Я — офицер, я иду туда, куда мне прикажут, но иногда мне кажется, что воевать надо совсем не с теми…
   — Думаю, что долго это сумасшествие продолжаться не может, — заявил Туманов. — Все же двадцатый век на дворе. Революциями и переворотами все «наелись», от религиозных баталий устали… Надеюсь, больше вылетов не будет…
   — Мудрый еврейский народ присоединяется к общему мнению, — поднял вверх руку Кулагин. — Осталось только поставить Москву в известность о нашем решении…
   Дальше были Нагорный Карабах, Фергана, Приднестровье, Тбилиси, Нахичевань, Грозный…
 
   — Очень остроумно, очень, — оценил Туманов дислокацию отряда, — Затащить тягачами бронетранспортеры на гору и оставить их здесь вместо дзотов. Ни влево, ни вправо не сдвинуться… Очень остроумно.
   — По большому счету здесь и дзоты не нужны, не то что бронетранспортеры, — лениво отозвался загорающий на огромном плоском камне Суханов. — Очередная перестраховка. Десятки лет Армения и Азербайджан соседствовали, и вдруг — бойня?.. КГБ «дезу» гонит, показывает начальству свою необходимость. Парочка случайных заварух выдаются за межнациональную резню.
   — Вообще-то они враждовали куда чаще, чем «мирно соседствовали», — Туманов стянул гимнастерку и прилег рядом, — Ты заметил, как все идет «по нарастающей»? Сперва волнения, потом кулачные бои, потом ножи и обрезы… Если дальше так пойдет, то и до ядерного оружия дойти может.
   — Это вряд ли, — сказал Суханов. — Кто им продаст? Не дураки же…
   — Я слышал, что в соседней роте уже подходили к офицерам с просьбой продать бронетранспортер. Наши отказали, а другие возьмут и согласятся… Вот я — солдат, а мне все это уже поперек глотки стоит… Когда же кончится все это?
   — Лет через пять.
   — Думаешь, так быстро лучше станет?
   — Нет, просто привыкнем. Будем считать за естественный ход жизни… Мать пишет, что дома перестройка бьет ключом… Да вот только «разводным» и все больше «по голове». У отца фабрику закрыли, работы лишился. Был мастером, теперь в кооператив подался. Обещают-то много, да пока что копейки платят. На зарплату купить продукты стало проблемой. Ты, когда вернешься, кем будешь?
   — Когда я вырасту, я буду космонавтом, — «детским» голосом пропищал Андрей. — А если серьезно… Не знаю… За эти полтора года, пока я здесь, все изменилось… Да и сам я немного… Повзрослел, что ли?.. Нет, скорее постарел.
   — Да, на войне стареешь быстро, — кивнул Суханов. — От спокойной жизни опыта не набираются. Живут на ошибках, бедах, потерях… От одной до другой.
   — Да уж, потери… Зуев, Кузьмин… Помню, поначалу сцепились с Кузьминым… Молодые еще… Кто упрямей, решали… Эх, знать бы тогда… Как же он нож- то проглядел?
   Суханов приподнялся на локте и с удивлением посмотрел на сержанта:
   — В каком смысле — «как»? Когда тебя вытаскивал…
   — Куда вытаскивал? — в свою очередь опешил Андрей.
   — Так ты что?! Не знаешь?! Вот дела…
   Суханов явно растерялся. Нашарив в кармане лежащей на земле гимнастерки сигареты, вытащил одну и закурил.
   — А что я должен знать? — насторожился Андрей. — Пензин сказал, что на него навалились сразу несколько человек… Один и пырнул…
   — Так-то оно так… Только они навалились на тебя. Кузьмин, как нож у одного из них заметил, так грудью на них и попер. Оттеснил их от тебя… Ты тогда уже без сознания валялся. Павлов тебя подальше от свалки потащил, а Кузьмин прикрывал… Откуда-то сбоку ударили. На земле бился долго… Кровь фонтаном хлестала… Ребята пытались помочь, но тут уже не поможешь…
   — Дай-ка и мне сигарету, — Туманов прикурил трясущимися руками. — Вот ведь дерьмо какое!.. Ах ты ж, так твою растак!.. Старлей пожалел меня, значит… Не все рассказал…
   — Ладно, успокойся. Что случилось, то случилось. И ты бы к нему на помощь бросился, и любой из нас… Не мы эту заразу на свет выпустили… Вот я — человек спокойный, но если встречу как-нибудь виновника всего этого — прибью! Насмерть прибью! Пусть судят или сумасшедшим потом признают, но прибью!
   — Ты ведь из Омска родом? Туда начальство не заезжает… А если и заедет каким образом, то телохранители тебя к нему близко не подпустят.
   — Меня-то? — ухмыльнулся Суханов, поводя пудовыми плечами. — Это мы еще посмотрим. Прорваться — прорвусь, хоть разок по роже да съезжу… А там, пускай хоть на части рвут… Я мужик простой. Пока меня в грязь втаптывают — терплю, но когда друзей режут, когда моя мать голодает… Этого я не прощу!
   — Будем надеяться, что до Омска начальство не доберется, — через силу улыбнулся Андрей. — Но если и я когда-нибудь стану богатым или знаменитым, и на какой-нибудь презентации встречу… Ложись!..
   Суханов моментом скатился с нагретого солнцем камня и вжался в землю, закрывая голову руками. Туманов успел укрыться за соседним валуном ровно за секунду до того, как прозвучала длинная очередь из автомата. Пули прошли высоко над головой, не причинив вреда. Тотчас вслед за этим послышался хлопок закрываемой дверцы и шум отъезжающей автомашины. Туманов и Суханов в бессильной злобе смотрели, как милицейский «уазик» скрылся за поворотом дороги.
   — Ах ты, сволочь! — погрозил ему вслед кулаком Андрей. — Ну, я тебя как-нибудь достану! Ох, доберусь я до тебя в один прекрасный день!.. А ты говоришь, что здесь «заварухи» не предвидится, — повернулся он к Суханову. — Через день эта сволочь по нам стреляет… Как тихо в этот раз подкрались… Хорошо, что далеко. Метров на двести ближе — и крышка!..
   — Интересно, это и впрямь местная милиция «балует» или машину где стащили? — задумчиво спросил Суханов.
   — Нам-то какая разница, от кого пулю получать? Тебе станет легче, если тебя милиционер пристрелит? — спросил Туманов и повернулся навстречу подбегающим солдатам.
   — Что такое? — еще издалека закричал Павлов. — Опять эти?!.
   — Опять, — вздохнул Суханов.
   — Сами-то целы?
   — Целы, только по килограммчику за теми кустами сбросили, пока прятались, — пошутил Туманов, — Так что завтрак пропал впустую. Можно сказать — «потерян».
   — Эта беда восполнима, — успокоился Павлов. — Живы — и слава Богу… Командир, а у меня как раз к тебе дело есть, — обратился он к Андрею.
   — Не-а, — быстро среагировал Туманов. — Я еще в прошлый раз сказал: «Хватит!» То магазин от автомата забудете, то шомпол, то штык-нож… Не можете, чтоб все, как у людей было, сидите у БТРа.
   — Ну, командир, — заныл Павлов. — Ну, отпусти… Сержант, будь, наконец, человеком! Вон, расчет БТРа целыми днями гуляет, где хочет, а мы, как дети малые, в палатке сидим…
   — Вас в палатке удержишь, — прищурился Андрей. — Этой ночью кто в поселок бегал?
   — Не я, — быстро сказал Павлов. — Наверное, «танкисты».
   — Тогда им не повезло, — ехидно заметил Туманов, — Они в темноте сапоги перепутали и бутыль с коньяком вместо своих в мои «кирзачи» засунули… Я его, «противного», в помойную яму вылил.
   Лицо у Павлова дернулось так, словно у него вырвали зуб. Но мужественный ефрейтор стойко перенес этот удар судьбы и продолжил «осаду нытьем»:
   — Ну, отпусти… Ну, мы вовремя вернемся… Ну, все в порядке будет… Ну, не держи на казенных харчах… Ну, отпусти…
   — Что там опять намечается? — поинтересовался сержант.
   — У племянника старосты родилась дочка, — почувствовав «слабинку» в голосе командира, Павлов преданно и жалобно «ел» начальство глазами.
   — То дочка у племянника, то радикулит у деверя, — ворчал Андрей. — Лишь бы выпить да закусить… Коли не отпущу — сбежите?
   — Сбежим, — печально признался Павлов.
   — Накажу, — туманно обрисовал перспективу Андрей.
   — Согласны… Уж больно там шашлык вкусно готовят… Говорят, что старейшина две дюжины способов приготовления знает… Четыре мы уже попробовали.
   — Леший с вами, сбегайте… Только чтоб я об этом не знал, — пошутил Туманов. — И вот еще что: возьмите оружие с собой… На всякий случай. Только, если опять что-нибудь забудете!..
   Павлов театральным жестом прижал ладони к сердцу и так замотал головой, что Андрей всерьез испугался за целостность его шейных позвонков. Словно опасаясь, что сержант передумает, солдаты вприпрыжку помчались к палатке, собираться.
   — Чтоб через три часа были на месте! — крикнул им вслед Андрей. — Накажу!
   — Зря ты их так балуешь, — лениво заметил Суханов, снова растягиваясь на раскаленном камне.
   — Лучше контролируемое безобразие, чем бесконтрольный порядок, — сказал Туманов. — Ребята все понимают. Лишнего себе не позволят. Да и на армянской «стороне» поспокойней, чем у азербайджанцев.
   — Сегодня комбат ответственный, — напомнил Суханов.
   — Придется к его приходу шашлык замачивать, — развел руками Андрей. — Я не старейшина, две дюжины способов приготовления не знаю, но пяток-другой разновидностей шашлыка осилю… Авось пронесет…
 
   Когда последний солдат с блаженно-виноватым выражением на лице прошмыгнул мимо него в палатку, Туманов со вздохом закрыл за ними дверь и, дождавшись, пока отряд заберется под одеяла, прошелся вдоль кроватей, проверяя целостность снаряжения.
   — Все на месте? — спросил наблюдавший за ним Суханов. — Ничего не пропало?
   — Вроде все.
   — Зря ты так «либеральничаешь», — покачал головой радист, — Раз на раз не приходится. Утащат кого- нибудь в заложники, потом выкупай или обменивай…
   — Этих утащишь, — усмехнулся Андрей, оглядывая лица спящих солдат. — Через неделю сами выкуп предложат, только б мы их обратно взяли. А что до «либерализма», так мы не в дивизии. Другая обстановка, другая жизнь. Они «взрослые мальчики» — раз штанишки самостоятельно надевают, должны соображать, что к чему. «Пролетят» — шкуру спущу!
   — Жалеешь…
   — И это тоже. Кто знает, что завтра будет. Сам видишь — на войне, так на войне… Нет-нет, да и согрешишь…
   — «Не мы такие, жизнь такая»? — усмехнулся Суханов и, взглянув в окно, охнул: — Проверка идет!.. Только-только успели!..
   Туманов вышел из палатки и шагнул навстречу поднимающемуся по тропинке комбату, докладывая об «отсутствии происшествий во вверенном ему отряде».
   Комбат терпеливо выслушал, косясь на пышущий жаром мангал, установленный неподалеку от палатки, и без дальнейших церемоний направился к установленному под открытым небом столику. Два сопровождающих его офицера последовали за ним. Андрей положил на тарелки свежий лаваш и пристроил сверху по румяному, дымящемуся шашлыку. Украсил все пучками зелени и поставил в центр стола трехлитровый бочонок с виноградным соком.
   — А запить шашлык ничего нет? — задумчиво глядя на бочонок, спросил комбат.
   — Сок, — состроил непонимающую физиономию Туманов. — Еще есть вода.
   Комбат побарабанил пальцами по столу и кивнул:
   — Сок — это хорошо… Слышал я, что твои хлопцы изредка в селения наведываются?.. И ты, вроде как, даже знаешь об этом?..
   — Вражеская дезинформация, — нахально заявил Туманов. — С целью ввести начальство в заблуждение относительно боеспособности личного состава, посеять недоверие и таким образом создать в батальоне нервозную атмосферу, благоприятствующую подрыву морального духа солдат!
   — Летели над лесом два крокодила, один — зеленый, другой — налево, — «оценил» версию Туманова комбат. — Ну что ж, отведаем, чем питается личный состав. Чтоб потом не говорили, что начальство не ест из «солдатского котла», — и комбат вонзился зубами в мякоть шашлыка. — О-о! Очень даже… Очень… Только «всухомятку»… М-м-да…
   — Сок, — грустно повторил Туманов. — Вода.
   Тут он заметил, что Суханов, выглядывая из-за угла
   палатки, подает ему какие-то знаки, махая руками и корча рожи. Присмотревшись в указанном направлении, Андрей увидел темноволосого мальчишку лет семи, поднимающегося по тропинке к лагерю. За спиной, на ремне, мальчишка тащил что-то очень похожее на…
   Туманов судорожно сглотнул и сделал несколько шагов ему навстречу, но было уже поздно: комбат заметил паренька и, встав из-за стола, неторопливо пошел к нему. Парнишка остановился в двух шагах от них, оценивающе переводя взгляд с погон офицера на погоны сержанта. Наконец решился и, вытащив из-за спины автомат Калашникова, едва ли не вдвое превышающий его по размерам, протянул комбату:
   — Вот. Дэдушка передать просил. Ваш солдат забыл. Наш дэд закон соблюдает: вещи гостя сэбэ нэ бэрэм.
   Отдав оружие, повернулся и легко побежал вниз, перепрыгивая с камня на камень. Комбат осмотрел автомат, прочитал выбитый номер, зачем-то заглянул в отверстие ствола и наконец повернулся к почесывающему с отрешенным видом нос Туманову:
   — Так как там насчет «шашлык запить»?
   Андрей вздохнул еще раз и поплелся в палатку,
   проверять известные ему тайники солдат.
   — А я предупреждал, — заметил Суханов, провожая взглядом удаляющихся офицеров. — Рано или поздно они должны были что-то «посеять»…
   — Моя вина, — согласился Андрей. — «Слона-то я и не заметил». Подсумки проверил, магазины и гранаты пересчитал, а про автоматы и думать забыл… Ладно, хорошо то, что хорошо кончается. Офицеры сегодня «гуляют», так что мы отделались «легким испугом»… Но наутро кто-то будет рыть окопы вокруг палатки…
   — Какие окопы? — удивился Суханов. — Где ты здесь землю нашел?! Сплошные песок и камень.
   — Вот именно поэтому и окопы, — пояснил Туманов. — Так что завтра — по полной программе: от меня и до обеда — траншея. Будут искать, где я автомат зарыл. Потеряли в ауле, а искать будут, где почва по- каменистей да сержант повредней. — Он взглянул на часы. — Пора будить часового. Кто сегодня по графику?
   — Басенцов… Только, знаешь, что… Давай-ка лучше я за него сегодня отстою.
   — Дело твое… А что с ним?
   — Письмо получил. Девчонка его замуж вышла. Переживает очень.
   — Еще один… В нашей роте нет ни одного человека, который мог бы похвастаться, что его дождалась из армии девушка. Надо будет с ним завтра поговорить. Хоть он и крепкий мужик, выдержит, но поговорить с ним надо… И чтоб один не оставался, проследить. Среди людей побудет, не так болезненно это известие переживать будет… Ах, вот почему они сегодня в аул побежали, — догадался он. — Что ж… Ладно, уговорил. «Траншея» на завтра отменяется… Обойдемся небольшим окопчиком… А «на часах» сегодня я сам отстою. Ты спать иди, и без того «носом клюешь»…
   — Я сменю тебя в полночь, — не стал протестовать Суханов. — Тебе тоже не мешает пару-тройку часов поспать… Устав караульной службы еще не забыл? «Услышав лай караульной собаки, часовой должен продублировать этот сигнал тревоги голосом…»
 
   Туманову показалось, что он только что закрыл глаза, как кто-то уже схватил его за плечо и затряс.
   — Вставай, сержант, вставай, — послышался в темноте встревоженный шепот Суханова. — Да просыпайся же ты!..
   — Что, опять проверка? — сонно отозвался Андрей, нехотя отрывая голову от подушки.
   — Комбата нашего в заложники взяли, — выдохнул радист. — Только что передали по рации. Под селением захватили. Нам приказано быть в боевой готовности. Комполка уже выехал к нам, минут через десять встречать надо.
   — Вот незадача, — нахмурился Андрей. — Как же это их угораздило? Ведь опытные мужики…
   — Как-как… Там — «шашлык запьют», здесь — бастурмой закусят… Вот и попали «в гости».
   — Главное, чтоб далеко не увезли, — Туманов расправил складки гимнастерки и повесил через плечо походный планшет. — В горах запрячут, и впрямь выкупать придется. Если спрячут неподалеку и тут же будут вести переговоры — есть шанс, — он набрал полную грудь воздуха и рявкнул: — Р-рота!.. Подъем! Тревога!..
   — Шанс есть, — сказал комполка, вглядываясь в затянутое сероватым предутренним туманом село. — Работали дилетанты, явно из «свободных отрядов». Все действия непрофессиональны. Еще не успели спрятать заложников, а уже выдвигают требования.
   — Что просят? — спросил Пензин, поеживаясь на холодном ветру.
   — Ни много, ни мало — БТР. Либо пять армян, желательно, «рангом повыше». Чтоб потом обменять их на своих или продать. У них же целая коммерция на этом деле поставлена. Друг у друга людей тащат, а потом либо обменивают, либо выкупают. Эти тоже решили попробовать… Нашли, кого красть. Лучше б начпрода стащили, или парочку особистов… Туманов, твои люди готовы?
   — Так точно. Ждут за дорогой.
   — Нечего им до «игры» показываться, — кивнул полковник. — И ты сам к ним иди. Через полчаса сюда парламентарии подойдут. Поговорим. Постараюсь вытянуть из них максимум информации. После этого уже будем определяться, как действовать дальше. Иди, мы позовем, когда надо.
   Прошло два часа томительного ожидания, прежде чем его позвали вновь.
   — Вот тот дом видишь? — указал полковник на видневшийся в утренней дымке одноэтажный каменный домик. — Наших держат там. У меня сложилось ощущение, что они считают похищение людей спортом. Раз утащили — должны заплатить… Заплатим! Полновесно!.. Всего их человек восемь. Преимущественно пастухи, решившие поиграть в средневековье. Вооружение легкое — ружья, обрезы, в случае нарушения условий грозятся перестрелять заложников. Срок выкупа в три часа… Справишься?
   — Восемь крестьян против моих солдат? — переспросил Туманов. — Нет, не справлюсь… Слишком тяжело.
   — Эти «крестьяне» из своих допотопных ружей стреляют не хуже наших сибиряков, — сказал Бобылев. — А местность вокруг дома открытая — скрытно не подобраться.
   — Если они просят БТР, может, под его укрытием?
   — Передача БТРа будет происходить на дороге… Можно было бы даже отдать им технику, дождаться, пока отпустят заложников, и… Только из БТРа будет куда сложней их «выковыривать», а портить технику не хочется… На крайний случай так и поступим.
   — Это не понадобится, — самоуверенно заявил Андрей. — Мы их отсюда за десять минут выбьем.
   — А вот людей мне «портить» не хочется куда больше, — твердо сказал полковник. — Так что, пока твердого и надежного плана не предоставите, «добро» не дам. Думайте, планируйте… А мы со своей стороны тоже «поприкидываем»…
   Туманов отошел в сторону, сел на торчащий из земли камень и задумался, щепкой вырисовывая на песке план местности.
   — …Горючки литра три оставить, — долетали до него обрывки разговора офицеров. — И засаду в том районе… Механики с мотором повозятся… «Черепахой» дойти до дома… Под угрозой гранатометов и пулеметов… Блеф, конечно… Отпадает… И вертолет не подойдет…
   — А с питанием у них как? — неожиданно спросил Андрей.
   — В каком смысле? — удивился комполка. — Им сейчас не до еды. Да и передача заложников в три часа, не проголодаются… А вот когда от боевиков их отобьем, тогда я их и «накормлю», на полную катушку…
   — Боевики не станут возражать, если мы накормим пленных?
   — Не знаю, — Бобылев задумчиво посмотрел в сторону дома. — Но в этом нет смысла. Оружие в пищу не положишь.
   — А мы и не будем ничего передавать, — сказал Туманов. — Они станут проверять фляги да бидоны, а ключевое слово здесь — «повар». Безоружный человек угрозы для них не представляет. Мало того, он еще является гарантом их безопасности на время обеда, как еще один, «добровольный» заложник…
   — Скорее всего, они возьмут продукты, а повара и близко не подпустят. Да и зачем тебе это надо? Рассчитываешь, что один человек сможет отвлечь их внимание до подхода группы?.. Сомнительно. Думай дальше. Если в течение ближайшего часа ничего не придумаем, придется докладывать начальству… А это чревато некоторыми проблемами…
   — Один человек вполне способен отвлечь их внимание на несколько минут, — убежденно сказал Туманов. — Я прикидывал и так, и этак… Мне не хватает нескольких минут, чтоб преодолеть открытый участок. Повара вполне могу сыграть я. А если меня не пропустят… Тогда уж кому-то придется играть роль врача.
   — Врача? — переспросил Бобылев. — Какого врача?
   Туманов помялся, смущенно ковыряя землю носком сапога, и, словно оправдываясь, сказал:
   — Конечно, это неэтично по отношению к вышестоящему начальству… «Пурген».
   — Пур… что?
   — Слабительное, — пояснил Туманов, с трудом сдерживая смех. — Подмешать в компот слабительное. Побольше. Думаю, врача затребуют тут же…
   Бобылев невольно прыснул со смеху, но тут же взял себя в руки и, состроив серьезное лицо, заявил:
   — Неэтично… Но справедливо. И самое главное — для их же спасения… Есть они в такой обстановке вряд ли станут, а вот компот… Надеюсь, что наш компот даже горцы пить не станут. А если и станут — то «минус» один-два боевика нам только в помощь. Приступай, — кивнул он Туманову.
   Сержант козырнул и со всех ног бросился в лагерь, где располагался полковой медпункт…
   — С Богом, — сказал Бобылев и хлопнул Туманова по висящему у него на спине баку с кашей.
   Туманов поправил сползающий на глаза поварской колпак и, подхватив термос с компотом, уверенным шагом пошел вперед.
   Минут через двадцать его окликнул голос с характерным акцентом, приказывая остановиться.
   — Повар, — ткнул он себя пальцем в грудь. — Каша. Компот. Ням-ням. Буль-буль.
   — Ты эту тарабарщину для аборигенов оставь, — послышался второй голос с презрительными нотками. — А «буль-буль» и «ням-ням» отнеси своему излишне умному начальству… Хотя, подожди…
   Из кустов вышли на тропинку двое боевиков, сжимая в руках направленные на Туманова автоматы. Судя по тому, как они держали оружие, Андрей понял, что в военном деле они явно не новички.
   «Ох, как мы просчитались, — ужаснулся про себя Туманов, — «горцы», "пастухи"!.. Эти парни не только служили в армии, но я даже совсем не удивлюсь, если узнаю, что они были офицерами… Научили на свою голову!»
   — Стой, где стоишь, — приказал высокий и, перекинув автомат через плечо, осторожно подошел сбоку так, чтобы даже на мгновенье не оказаться на линии между Тумановым и держащим его на прицеле боевиком.
   Опытные, сильные руки умело похлопали Туманова по бокам, отыскивая оружие, стянули со спины бак с кашей и поставили на землю. Откинув крышку, мужчина поднял с земли грязную палку и покрутил ей в каше, проверяя, не сделаны ли там тайники. То же самое он проделал и с компотом. Ничего не обнаружив, посмотрел на Туманова даже с некоторым удивлением.
   — Повар, — повторил проникновенно Туманов. — Каша. Компот.
   — «Ням-ням», «буль-буль», — иронично подхватил высокий. — Ты на свои руки взгляни, «кухарка»! Костяшки набиты как у боксера, да и ребра ладоней задубевшие… На указательном пальце мозоль от спускового крючка… Даже на левой руке, и то след есть. Значит, стреляешь «по-македонски»… «Повар»…
   — Обязательная программа, — пожал плечами Андрей. — У нас хоть повар, хоть кочегар, а раз в три месяца зачет, раз в полгода — экзамен. Не сдашь — из нарядов не вылезешь, все-таки дивизия спецназа. Я до армии спортом занимался «вплотную», потому сюда и попал. Это уже на распределительном пункте, когда узнали, что я повар по профессии…
   — Разговорчивый ты, — перебил его высокий. — То ли дурак, то ли не боишься… По возрасту вроде солдат… Или все же лейтенант?
   — А чего мне бояться? — удивился Андрей. — Мое дело маленькое: продукты отнес и обратно пошел. Вам с меня нужды никакой, БТР и без того для передачи готовят.
   — Готовят? — переспросил высокий. — Это хорошо… Только чего его готовить? Подогнал на дорогу — и делов… что-то вы «химичите», ребята… Вот что. Передай своему начальству, чтоб бронетранспортер был укомплектован полным боекомплектом. Специалисты у нас имеются, предварительно все проверят. Ровно в три он должен быть в указанном месте, иначе в пять минут четвертого первый из заложников будет расстрелян. Все. Иди.
   Туманов сделал вид, что собирается уходить, но словно вспомнив в последний момент про термоса, повернулся к боевикам:
   — Может, все же передадите еду? Не тащить же обратно, раз сюда донес? Полковник решит, что я испугался и не дошел до вас… Возьмите, а? Если хотите, я сам до хаты донесу…
   — Чтоб он тебе поверил, мы можем в тебе только пару «дырок» сделать. Тогда точно ни у кого сомнений не возникнет… Не хотят они есть, понял? Сам подумай: стал бы ты на их месте есть? Все, иди отсюда!
   — Ну, хотя бы компот! — не унимался Андрей.
   — Вот наглый! — удивился высокий. — Деревенский, что ли? Настырный, как репей… Давай сюда компот.
   Туманов тотчас протянул ему термос и, не искушая больше судьбу, быстро пошел в обратную сторону. На полдороге он обернулся. Высокий, сложив руку от солнца «козырьком» перед глазами, смотрел ему вслед, а второй боевик послушно тащил термос по направлению к дому. Андрей удовлетворенно кивнул и ускорил шаг.
   — Понятно, — сказал Бобылев, выслушав догадку сержанта. — Значит, мы имеем дело отнюдь не с дилетантами. Это плохо. Одно дело, когда смуту поднимает гражданское население, это еще можно понять: безденежье, безработица, политика, религия… Но когда в дело вступают профессионалы и организовываются полувоенные отряды… Неужели и впрямь готовятся к чему-то серьезному? Почему тогда столь непрофессионально действуют? — и сам себе ответил: — На то и расчет. Мы не должны принять их всерьез, просчитаться. Тогда на их стороне будет перевес, созданный неожиданностью… Наш план не годится.
   — Почему? — обиделся Туманов.
   — «Врач» или «повар» могли на пять минут отвлечь внимание дилетантов, но с профессиональными военными в такие игры не играют. И тебя «положат», и тех, кто под шумок приблизиться попытается… Ладно, теперь уже нет смысла тянуть время. Я пошел докладывать «наверх» о ЧП, а ты, Туманов, готовь своих парней для перехвата боевиков. Пензин — проконтролируй.
   И он ушел, удрученно качая головой и что-то бормоча себе под нос.
   — Из бронемашины их будет в два раза тяжелей «выковыривать», — жалобно сказал Туманов старлею. — Неужели подрывать БТР придется? Вот тогда нам всем точно влетит «по первое число».
   Пензин не ответил, вглядываясь вперед. Туманов проследил за его взглядом и увидел поднимающегося к ним по тропинке своего недавнего знакомого — высокого темноволосого боевика с манерами и выправкой военного.
   — Спрячься, — не поворачивая головы приказал Туманову старлей.
   Туманов бесшумно исчез в ближайших кустах, устраиваясь так, чтоб, не будучи замеченным, иметь возможность слышать их разговор.
   — Мне нужен ваш командир, — подойдя на расстояние пяти шагов, мрачно заявил пришедший.
   — Он в лагере, — сухо ответил Пензин. — Подойдет через двадцать минут. Идет подготовка к выполнению ваших требований.
   — Нам нужен доктор, — сказал боевик. — Один из ваших людей заболел.
   — Заболел? — «удивился» Пензин. — Вы понимаете, что если с ним что-то случится, никаких переговоров не будет? Вы будете попросту уничтожены. Я не шучу.
   — Мы тоже! — огрызнулся тот. — Я прекрасно понимаю, чьи это проделки. Отравить пленных, чтоб сорвать переговоры и не выполнить обещаний — на это способны только русские свиньи!
   Туманов явственно увидел, как заходили желваки на скулах с трудом сдерживающегося Пензина.
   — Значит так, — сказал взводный. — Эти соображения оставь для трибунала. А нам предоставь пленных живыми и здоровыми! Иначе…
   Туманову на секунду показалось, что боевик вот- вот бросится на офицера, так он подался вперед и оскалил зубы, но в глазах Пензина горел такой яростный огонь, что под его напором весь гнев террориста куда- то улетучился. Он расслабился и примирительно сказал:
   — И вам, и нам невыгодно, если с заложниками что-то случится… По крайней мере всем нам хочется прийти к благополучному концу этой истории. Может быть, у вашего человека нервное недомогание, и все сю… болезни на нервной почве. Но нельзя исключить и другой вариант. Среди нас нет врача. До начала сделки еще четыре часа, и может произойти, что угодно. В конце концов вы должны быть более заинтересованы в их здоровье, чем мы. По сути дела мы могли даже утаить от вас этот инцидент… Что мне передать командиру?
   Пензин долго смотрел ему в глаза, потом кивнул:
   — Врач будет через десять минут.
   Дождавшись, пока террорист скроется из виду,
   Туманов выбрался из своего убежища и подошел к застывшему в задумчивости офицеру.
   — Значит, «работаем»?
   — Работаем, — тихо ответил офицер.
   — А комполка?
   — Работаем! — повысил голос Пензин, и Андрей тотчас бросился к изнывающему от ожидания отряду.
   — Бирюков! — еще издали закричал он. — Ты ведь заканчивал медицинский?
   — Так точно, пытался… Выгнали… Ушел с первого курса.
   — Но хоть медицинскую терминологию знаешь?.. Отлично. Надевай белый халат, бери медаптечку и готовься ставить клизмы начальству. Заметь: редкий случай, когда солдат имеет возможность добраться до задницы майора…
   Через оптический прицел Туманов наблюдал, как дозор боевиков встретил и обыскал Бирюкова, как, получив от него ответы на какие-то вопросы, солдата повели к дому, и, дождавшись, пока дверь за ним закроется, махнул рукой остальным.
   Теперь время разбилось на секунды, и их отсчет тек, словно в замедленном кино. По-пластунски Туманов и Суханов добрались до расположения поста боевиков и замерли, вжимаясь в землю, метрах в двадцати от прохаживающегося по тропинке дозорного.
   — А если их нет в доме? — едва слышно прошептал в самое ухо Туманова радист. — Если это — «обманка»?
   — Тогда будем «брать» все дома до самой Москвы, — так же тихо отозвался Андрей, — пока не отыщем их. Так что молись, чтоб они оказались именно здесь…
   — Я могу «снять» его ножом.
   — Нет, второй в кустах. Поднимем шум. Я отвлеку. Жди.
   Дождавшись, пока часовой повернется к нему спиной, Андрей поднялся во весь рост и неторопливо пошел вперед. Услышав звук его шагов, часовой вздрогнул и резко повернулся, так испуганно передергивая затвор автомата, что Андрей даже перепугался, как бы он не выстрелил с перепугу.
   — Это я — повар, — сказал Андрей, не сбивая шаг. — Я за флягой — для наших сегодня еду приносил, помнишь? Мне нужна фляга из-под компота. Вещь казенная, мне за нее…
   — Не подпускай его, — послышался голос из-за кустов, и на тропинку вышел все тот же высокий боевик. — Это та самая сволочь, что своих же отравила… Что-то здесь не…
   Договорить он не успел — что-то сухо прошелестело в воздухе, и тяжелый армейский нож по самую рукоятку вошел ему в горло. Безмолвно, словно куль с мукой, террорист осел на землю. Второй часовой отвел глаза в его сторону только на секунду, но этого времени Андрею хватило на то, чтобы, сделав прыжок вперед, отвести ладонью ствол автомата, одновременно нанося в лоб противника удар — толчок основанием ладони. И тут же последовал сильный удар ребром ладони по открывшемуся кадыку.
   — Извини, парень, — сказал Туманов, потирая запястье. — Но не мы это начали… Такие уж законы у этой игры: либо ты, либо я…
   Террорист судорожно дернулся пару раз, беззвучно открывая и закрывая рот, и затих.
   Туманов поймал на лету брошенный ему Сухановым автомат и, пригнувшись, бросился к расположенным возле дома пристройкам. Добежал и прижался к стене, услышав, как с глухим стуком осело на землю что-то тяжелое — подоспевшая вовремя вторая группа разбившегося на части отряда «сняла» с крыши сарая наблюдателя. Андрей взглянул на часы и вновь махнул рукой затаившимся солдатам:
   — Работаем!
   В тот же миг в глубине избы что-то громыхнуло, и тишина взорвалась криками. Не теряя времени на преодоление расстояния до двери, с короткого разбега Андрей бросился в окно, телом выбивая раму и ломая хрупкие стекла. Прикрывая локтем лицо от разлетающихся осколков, упал на пол, неудачно ударившись боком о стоящий на пути стул, откатился в сторону, и тут же его накрыла запоздалая волна боли — бок словно онемел, посылая волны огня по всему телу. Эта заминка едва не послужила причиной его гибели — перед самым лицом Андрея мелькнуло длинное лезвие ножа, целясь ему в горло, но тут что-то громыхнуло, и тело нападавшего отшвырнуло через всю комнату, превращая в груду из окровавленных костей и лоскутьев.
   — Подствольный гранатомет, — пояснил Суханов, продираясь в комнату через остатки стекол в окне. — Но не нашего производства. Что-то импортное. Вооружение у них — что надо… было. Тебе бы, сержант, в цирке работать. Такой прыжок в пустую комнату, да еще башкой об стул — это нечто цирковое.
   — Трепло, — буркнул Андрей, поднимаясь. — «Работаем» дальше…
   Держа автомат наготове, Суханов ногой распахнул дверь в соседнюю комнату, и Туманов бросился вперед. В этот раз его прыжок был несколько удачливее — сбив с ног повернувшегося на шум бандита, перехватил его руку, сжимающую автомат, и, вывернув до громкого хруста, ударил ребром ладони под левое ухо. Вскочив на ноги, «поймал» на удушающий прием борющегося с Бирюковым толстяка, дождался, пока Суханов оглушит его прикладом автомата, и только тогда перевел дыхание.
   — Сколько комнат в доме? — спросил он Бирюкова.
   — Четыре и кладовка, — хрипло ответил солдат, потирая посиневшую шею. — Это то, что я видел. Пленные — в погребе, с ними все в порядке.
   — Тогда…
   Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Павлов с ручным пулеметом наперевес. С ошалелыми после схватки глазами замер, рассматривая стоящих в комнате товарищей, кивнул и так же молча исчез, бросившись обратно.
   Туманов последовал за ним. Но все было уже закончено. Оставшихся в живых бандитов поставили вдоль стены и обыскали, изымая оружие и боеприпасы.
   — Документов нет ни у кого, — констатировал Суханов. — Значит, лишены жажды славы. Предпочитают работать «инкогнито».
   — Все целы? — осмотрел солдат Туманов. — Раненые есть?
   — Нет, — ответил за всех Бирюков. — Все в порядке.
   — Заложники живы, из восьми боевиков удалось взять живыми троих, — доложил Павлов.
   — Как — восемь? — Бирюков даже забыл про травмированную шею, которую без конца массировал перед этим. — Их девять было… Восемь боевиков и командир.
   — Восемь, — озадаченно повторил Павлов. — Я считал.
   — А горбоносый такой, со шрамом через всю рожу?
   — Нет… Со шрамом вроде не было…
   — Тьфу! — расстроился Бирюков. — Старшего-то и упустили.
   — Суханов, Павлов, Басенцов, еще раз осмотрите дом и прилегающие пристройки, — распорядился Туманов. — Дементьев, Свиридов, вытаскивайте заложников из погреба… Хорошо поработали, ребята… Но все же слишком шумно. Стрельба, драки — это «минусы». Будем работать над этими ошибками. Исправлять. Оттачивать…
   — А не шел бы ты, сержант… докладывать начальству о завершении операции? — беззлобно улыбнулся Павлов.
   — И впрямь, — задумчиво согласился Туманов. — А не пошел бы я…
 
   — …Объявлены благодарности, и все вы представлены к знаку отличия первой степени… А мы с Пензиным «схлопотали» по выговору, — констатировал Туманов на вечернем построении. — «За самодеятельность и неоправданный риск». Последнее мне не понятно. То ли комбат не стоил того, чтобы из-за него рисковать, то ли — боевики… Но в целом в штабе довольны. Суханов, Павлов и Бобылев, помимо всего прочего, представлены к десятидневным отпускам по домам.
   — У тебя-то что с ребрами? — нарушил «официальную» обстановку Суханов.
   — Два сломаны.
   — Ничего, заживет, как на… сержанте, — грубовато утешил радист. — Да ты так не расстраивайся, командир, поедешь и ты в отпуск. Даже в Библии написано, что достается больше всего тем, кого «любят» и ценят. Чувствуешь, как тебя любит начальство?
   — Чувствую, — угрюмо отозвался Туманов. — Ощущаю каждым нервом… А Библию я читал только до половины. Как раз «Ветхий Завет» осилил, там, где «око за око, зуб за зуб». «Новый Завет» прочитаю, когда на пенсию выйду. Пока что я «другую щеку подставлять» не хочу…
   — А комбат что сказал?
   Туманов напрягся так, что лицо покраснело, дурашливо вытаращил глаза и засипел:
   — «Бумаги мне, бумаги!..»
   Отряд грянул хохотом.
   — Бедняга! — отирая навернувшиеся на глаза слезы, простонал Суханов. — ну да ради такого дела, и «пургена» для начальства не жалко…
   На сухой хлопок вдалеке поначалу никто не обратил внимания, поэтому, когда Суханов, дернувшись всем телом, завалился лицом вперед, Туманов тупо удивился: «Странные шуточки». И тут же увидел расплывающееся по спине радиста багряное пятно с черной дырочкой посредине. Все еще не веря, он склонился над другом, перевернул его на спину, вглядываясь в стекленеющие, запорошенные дорожной пылью глаза, и как-то разом, целостно осознав, что произошло, дико, по-волчьи взвыл.
   Вскочив и растолкав оцепеневших от неожиданности солдат, бросился к палатке и несколько секунд спустя выскочил обратно, на бегу заряжая подствольный гранатомет автомата. Пробежав вниз по склону, упал на одно колено и, почти не целясь, выстрелил гранатой вслед почти скрывшемуся впереди милицейскому «уазику».
   И произошло чудо. Вопреки всем правилам баллистики и теоретическим законам ведения огня, снаряд ударил точно в заднюю дверцу «уазика». Машина подпрыгнула, медленно, словно во сне, завалилась набок, сползая под откос и набирая скорость, покатилась вниз по пологому склону. На самом краю обрыва ее еще раз подбросило, вырывая из горящего нутра переломанное тело, и, помедлив мгновенье, машина рухнула вниз…
   Туманов подошел к обрыву и посмотрел на догорающие внизу остатки «уазика». Затем, не торопясь, подошел к лежащему лицом вниз человеку и перевернул его, вглядываясь в обезображенное лицо.
   — Это тот самый, «недостающий», — сказал из-за его спины подбежавший Басенцов, — которого мы упустили… Со шрамом…
   Андрей и сам уже разглядел шрам, пересекающий лоб мертвеца.
   — Значит, он не сбежал… Нас искал…
   — Нашел, — бесцветным голосом сказал Туманов и ногой спихнул тело вниз с обрыва.
   — Странная эта война, — сказал Павлов. — Ведь война… а странная. Кто с кем?.. И за что?.. Они не только убивают, но и делают убийцами нас…
   — Я читал Библию только наполовину, — повторил Андрей, — Только до того места, где «око за око»…
   Он сел на край обрыва, свесив ноги вниз, и замолчал, отрешенно глядя на полыхающую внизу машину…
   — Поначалу я даже перепугался, — весело рассказывал Туманов сидящему за пультом дежурного Пензину. — Уж больно гневен был комполка. Только что молнии глазами не метал: «Милицейскую машину! Сожгли! В Сибирь! Всех! Снег убирать! Нет, хуже! Я вас на хоз-работах сгною!» Ну все, думаю, теперь точно пропали! А он нас подальше от глаз журналистов в пионерский лагерь отправил. В тот самый, где дети высокопоставленных начальников КГБ и МВД отдыхают. Вот там мы четыре летних месяца лагерь и охраняли. Такое время было! Воздух, свобода, девушки!.. Изредка детишкам «Зарницы» устраивали. Местное население «в плен» брали, да сельпо штурмовали…
   — Вот-вот, — ворчливо отозвался офицер. — А я здесь службу за себя и «за того парня» тащил. Пятое дежурство по полку за этот месяц. Спать хочется — сил нет… Ты сколько уже отслужил?
   — Двадцать три месяца и восемь дней, — гордо ответил Туманов.
   — А я уже на шестой год пошел, — поднял указательный палец вверх Пензин. — Отсюда мораль: ты — дедушка, а я — прадедушка, значит, тебе за пультом следить, а я посплю пока… Как начальство появится — толкни.
   Он бросил на стол фуражку, улегся на нее щекой, сладко зевнул, закрыл глаза и через минуту уже посапывал во сне.
   Туманов обиженно посмотрел на него, пощелкал тумблерами на пульте, покосился на застывшего с отрешенно-утомительным видом часового у знамени полка, просвистел несколько мелодий популярных песен и, вздохнув, взялся за трубку городского телефона. Набрав домашний номер Пензина, взглянул на огромные часы, висевшие на стене — было без пятнадцати три ночи — и, услышав в трубке сонный мужской голос, сказал:
   — Квартира Пензиных? Одну минутку. Сейчас с вами будет говорить старший лейтенант Пензин… Соединяю…
   Толкнув локтем в бок сладко посапывающего офицера, тревожно сообщил:
   — Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! Командир полка «на проводе»! Вас требует!
   Сонный Пензин вскочил со стула, зачем-то надел на голову фуражку и, схватив протянутую трубку, как можно бодрее и жизнерадостнее крикнул:
   — Второй помощник дежурного по полку старший лейтенант Пензин слушает!
   По мере того как он слушал то, что говорили ему на другом конце провода, лицо его медленно меняло цвета: от бледно-синего до ярко-пунцового, глаза метались с настенных часов на отходившего от пульта «на цыпочках» Туманова.
   — Да, папа, — сказал он. — Нет, все о'кей, просто хотел пожелать тебе спокойной ночи… Само собой — беспокоюсь, как ты там… Три часа?! Ох, а я и не заметил, наверное, часы встали… Ну, извини… Спи… У меня все в полном порядке… Да, до завтра-
   Осторожно, словно стеклянную, он опустил трубку на рычаг и, одновременно нащупывая стоящий спиной табурет и глядя в преданные глаза стоящего у дверей Туманова, сообщил:
   — Я только что услышал о себе много нового и интересного… И понял одну очень важную вещь: оказывается, всю свою армейскую жизнь я мечтал убить, разорвать, расчленить, разрезать на части какого-нибудь солдата… А уж если это будет сержант!..
   Туманов ловко увернулся от двух брошенных в него табуреток и метнулся за дверь, ведущую на второй этаж. Преследуемый Пензиным, пробежал по застланному ковровой дорожкой коридору штаба полка, попытался открыть дверь черного хода и с ужасом понял, что она заперта. Увидев его бесплодные попытки, Пензин плотоядно захохотал и, налетев на Туманова, сбил его с ног.
   После непродолжительной борьбы, он оказался сидящим на поверженном сержанте, миллиметр за миллиметром подбираясь к его горлу, невзирая на отчаянное сопротивление и мольбы о пощаде.
   — Товарищ лейтенант! — умоляюще хрипел Туманов. — Побойтесь Бога — ведь неплохой сержант был… Может, еще пригодится, а?.. Товарищ лейтенант, вас будут судить за убийство бравого командира отряда… Товарищ лейтенант! Позади вас стоит командир полка!
   — Ха! — победно блестя глазами, рычал Пензин. — Второй раз я на эту удочку не попадусь! Если он и впрямь стоит позади, тогда пускай отбежит в другой конец коридора, упадет там и будет отжиматься до тех пор, пока я тебя не прикончу!..
   — Нет, ну это уже наглость, — послышался за его спиной обиженный голос Бобылева. — Придушить сержанта — еще куда ни шло… У меня самого иногда возникает такое желание… Но чтоб лейтенант заставил отжиматься командира полка… Это уже перебор!..
   Красный от борьбы и смущения Пензин вскочил на нош и, прикладывая одну руку к взъерошенной голове, а второй одновременно пытаясь привести себя в порядок, отрапортовал:
   — Товарищ полковник! За время моего дежурства происшествий в полку…
   — Едва не случилось, — закончил за него Бобылев, глядя на поднимающегося с пола покрытого пылью Туманова. — Идите в дежурку, Виктор Владимирович, и приведите в порядок фуражку — на ней лежал Туманов… А «жертву ночного дежурства» я приглашаю в свой кабинет.
   Подобрав сплющенную фуражку, Пензин вернулся на первый этаж, а Туманов направился в кабинет вслед за полковником.
   Бобылев опустился за массивный дубовый стол, снял фуражку, бросил ее поверх бумаг и утер выступившие на лбу капельки пота.
   — Душно, — пожаловался он. — Открой окно, сержант.
   Туманов распахнул окно, впуская в кабинет поток пахнущего прелыми листьями воздуха. Бобылев шумно втянул носом запах осени и расслабленно откинулся на спинку стула.
   — Уже знаешь о том, что подписан приказ об увольнении в запас осеннего призыва?
   — Слышал, — кивнул Туманов.
   — Сегодня… Точнее — вчера было решено продлить срок командировки полка. Осенний призыв вернется в дивизию не раньше, чем через месяц-полтора. По прибытии полка будут объявлены приказы о поощрениях и награждениях. Тебе будет чем похвастаться на «гражданке»… Или, может быть, ты не станешь дожидаться полк? Есть шанс уволиться до прибытия основной части полка. Так что, — он посмотрел на замеревшего от неожиданности Туманова, — будешь дожидаться полк или предпочтешь покинуть нас завтра? Точнее — сегодня?
   — Товарищ полковник, — голос Туманова невольно сел, он прокашлялся и уверенно закончил: — Я предпочел бы увольнение. Награды — это формальность…
   — Эка ты заговорил, — усмехнулся Бобылев. — «Формальность». Это, брат, не «формальность», это — твои заслуги… Вот что, Андрей. Я хочу предложить тебе одно дело. Ты ведь знаешь: прирожденных военных — один на сто. Хороших много, отличных — чуть меньше, а прирожденных… Может, ты об этом еще не думал, но это очень хороший вариант. Я понимаю — такие решения сразу не принимают… Но, может, ты все же подумаешь о поступлении в военное училище? Я устрою так, что ты попадешь туда легко, без всяких заминок. Выучишься, получишь офицерское звание, а потом к нам, обратно… Это я тоже устрою… А? Ну так как, подумаешь?
   — Товарищ полковник, — осторожно подбирая слова, сказал Андрей. — Я очень благодарен вам за это предложение… Но не для меня это… Я не могу делать то, во что не верю. Вы уж не обижайтесь, но выполнять странные и подчас преступные приказы правительства я не хочу. Я думаю, вы меня понимаете… Пока я обязан был делать это — я делал это, но когда подошла пора выбора… Вы ведь тоже шли служить, когда еще не было подобного выбора, а теперь… Вы знаете, как больно терять тех, кто зависит от тебя, тех, кто ел из одного котла со мной, бедовал в командировках… Терять друзей… Я не знаю, какой должна быть цель, чтоб платить за нее жизнями друзей…
   Полковник помолчал, накручивая густой ус на палец, и спросил:
   — На «гражданке» знаешь, чем заняться, или все же помочь? У меня есть некоторые связи…
   — Спасибо, я сначала осмотрюсь… Теперь там все изменилось. Идет «перестройка»… Пока что я видел только ее «худшую» сторону. Постараюсь найти в ней и «хорошие» стороны…
   — Лучше б ты остался здесь, — с какой-то странной интонацией воспринял желание Туманова «найти хорошее» полковник. — У нас через пару месяцев будет набираться полк «контрактников». Если не хочешь быть офицером, то… Хорошо, хорошо, не надо повторяться, поступай как знаешь… Но мое предложение ты еще вспомнишь… А может?..
   Туманов отрицательно покачал головой, и Бобылев притворно сдвинул брови:
   — Тогда, чтоб к обеду твоего духа в полку не было! И не вздумай писаря ночью будить! После подъема успеешь документы выписать… А теперь — марш с моих глаз, пока не передумал!
   Сержант отдал честь, развернулся, молодцевато щелкнул каблуками и… с короткого разбега выскочил в окно.
   — Куда?! — гаркнул ему вслед полковник, но стук сапог убегающего Туманова уже затих вдали.
   Бобылев прикрыл створки окна, посмотрел на небо, окрашенное приближающейся зарей в молочно-бледный цвет, растер ладонями лицо и, подойдя к столу, снял трубку городского телефона.
   — Глазунов? Виктор Дмитриевич, не разбудил?.. Я так и подумал: нам, старикам, в наши годы долго спать — только время терять… У меня к тебе дело. У тебя ведь в Питере коллеги есть? Не хочешь подарок им сделать?.. Да это не я «опять к тебе кого-то пристраиваю», а тебе и твоим друзьям-«особистам», или как вас там теперь называть, одолжение оказываю. Помяни мое слово — они тебе еще за этого парня ящик водки привезут… Когда? Сегодня увольняется, значит завтра будет в городе. Пускай встречают… Записывай данные, диктую…

 
Как при тебе, отец, хитросплетенья покрыли мир, и зло вершит свой путь.
Берет неправда землю в окруженье, несправедливость не дает вздохнуть!
Зачем, весь век свой с подлостью сражаясь, искал ты сокровенные слова?
Она ко мне приходит, похваляясь: «Нет твоего отца, а я жива!»
 

Расул Гамзатов

   Через три дня я вернулась в Петербург. На вокзале меня встретил «лимузин» — видимо, Пензин, невзирая на мои просьбы, все же сообщил Еременко номер поезда, на котором я прибыла, и Геннадий Иванович предпринял меры, соответствующие его представлению о встрече «наследницы владельца концерна».
   Признаться, я никак не могла свыкнуться с мыслью о своем новом положении. Мне все еще трудно было осознать открывающиеся передо мной возможности, и мое старое «я» очень неудобно чувствовало себя в одеждах «нового». Оказывается, требуется время, чтобы привыкнуть даже к самым приятным и неограниченным возможностям, если они заставляют тебя столь резко менять образ жизни и стиль мышления. И если я согласилась переехать в новую, шестикомнатную квартиру в самом престижном районе города, то скорее для того, чтобы скрыться за плечами охранников частного сектора от назойливости журналистов, подкарауливавших меня на каждом шагу.
   Первые два дня я просто не выходила из дома, осваивая премудрости диковинной техники, которой была напичкана квартира, и внося изменения в расстановку мебели и комплектование необходимых мне вещей.
   Но на настойчивое предложение Королева обеспечить меня телохранителем я по-прежнему отвечала отказом, не в силах представить себе, что рядом со мной будет постоянно находиться человек, следящий за моими действиями и оценивающий (пусть даже и про себя) все мои поступки. Самолеты, презентации и «элитные вечеринки» я так же попросила отложить до «лучших времен» — мне требовалось время, чтобы привыкнуть к новому образу жизни. Но времени-то у меня и не было.
   Мне пришлось записаться на курсы по администрированию, а с организацией концерна меня постепенно стал знакомить Боковицкий. Это был странный тип: вечно насупленный, похожий на маленького неопрятного тролля, только что выбравшегося из пещеры, залезшего в потертые джинсы и растянутый свитер, закурившего едко дымящий «Беломор» и стянувший свои длинные седые волосы сзади в «конский хвост» обычной канцелярской резинкой. Впервые, когда я его увидела, то решила, что ошиблась кабинетом, но табличка на двери убеждала: «технический директор Боковицкий А.В.». Так как он тоже был в моем «списке отцовских друзей», я прямо поинтересовалась, что он думает об этом засранце. «А.В.» долго, с каким-то обиженным выражением на лице рассматривал меня, а потом заявил: «Говорить я ничего не буду. Думай сама. То, что у меня в голове — мое личное дело. Я работал с ним, и этого уже достаточно, чтобы понять, кто он такой… С тобой, например, мне для этого хватило двух минут…» Тогда я страшно обиделась и разозлилась, покинув его кабинет, не взяв на себя труд даже попрощаться. Подружились мы позже, когда он вводил меня в курс дел концерна и объяснять все скрытые хитросплетения бизнеса, политики и коррупции. Человек он был едкий, желчный и правдивый. Невзирая на постоянное общение с политиками (а может, и благодаря этому), ненавидел их всеми фибрами души, и даже не пытался это скрывать. Впрочем, я заметила, что вообще все сотрудники организации больше напоминали тайное общество декабристов, чем людей, которые благодаря хаосу в стране получают сверхприбыль. Это было странно. Частично завеса тайны начала приподниматься, когда меня пригласили на одну странную встречу… Я обедала в столовой концерна, когда за мой столик бесцеремонно подсел Боковицкий, и, щурясь от удовольствия, словно мартовский кот на завалинке, сообщил:
   — Ну вот, наконец, мы и подошли к самому интересному… Сумасшедший еврей приехал.
   — Кто приехал? — не поняла я.
   — Сергей Кулагин, — пояснил он. — Партнер Туманова по бизнесу… Теперь, соответственно и твой… Те деловые документы, что ты видела — лишь верхушка айсберга. Ты девочка не глупая, должна была догадаться, что наши схемы куда сложнее… Но сейчас дело не в этом. До подобных тонкостей тебе еще учиться и учиться, поэтому даже не забивай себе голову…Тебе ее беречь надо, что б пережить эту встречу…
   — А почему «сумасшедший»?
   — Это сложно объяснить, — искренне сказал Боковицкий. — Это надо увидеть и прочувствовать… Тебе понравиться — я обещаю…
   Но желчное злорадство в его глазах заставляло в этом усомниться.
   — Хорошо. Пусть заходит в любое время.
   — Э-э, нет… Ты не знаешь Сережу. У него до этого-то был «пунктик» в отношении масонов-сионистов-мирового заговора и агентов «влияния» в Кремле а уж после гибели Андрея… Он ведь уже месяц как в России, но где он был и чем занимался — не знаю даже я… Впрочем, могу отдать левую руку на отсечение, что сейчас он проводит собственное расследование и, возможно, — он понизил голос до театрального шепота, — уже нашел пару сотен подозреваемых…
   — Но… отец же погиб в результате несчастного случая, — удивилась я.
   — Только Кулагину эту версию не выдвигай, — рекомендовал мне Боковицкий. — У упаси тебя Бог сказать хоть одно доброе слово о нашем правительстве… Или армии… или образовании… или … Знаешь что? Ты лучше вообще молчи.
   — Ну почему же? — усмехнулась я. — Я наше правительство тоже…
   — Ты и впрямь не понимаешь с кем имеешь дело, — вздохнул он. — У нас в стране правительство любит разве что само правительство, но Кулагин это — отдельный случай… Я ж тебе говорю: это надо увидеть…
   — И где я с ним тогда встречусь? В Парке Победы, на третьей слева, скамейке, если приду в синем плаще и журналом «Огонек» подмышкой?
   — Зачем? У нас есть превосходная база отдыха на реке Свирь. Комфортная и безопасная, специально для «высокого руководства»…Правда, служба безопасности там будет Кулагина (а это значит что ни птичек, ни рыбок, ни бабочек, ты там не увидишь), но в остальном — милое и приятное место… Тебе понравиться.
   Мне и впрямь понравилось.
   Добраться до нее стоило некоторого труда — например, последние пять километров преодолеть можно было только по воде, но это того стоило. На берегу небольшого озера, соединенного с рекой узкой протокой, уютно расположились двенадцать двухэтажных коттеджей, оборудованных для «высшего руководства» концерна. Разумеется, у фирмы были всевозможные пансионаты-санатории-базы отдыха, но это место было «святая святых». Не только по условиям комфорта (ультра современная техника, дорогая мебель и медвежьи шкуры у каминов), но и двойное кольцо охраны, не говоря уже о сложнейших технических устройствах, смысл которых я даже не силилась понять. Кулагин прибыл через три часа после меня, на катере, глядя на который даже дилетанту приходила в голову мысль о современных военных разработках. Это был высокий, уже седеющий мужчина, с ироничным, но несколько высокомерным выражением лица. И от него почти физически веяло опасностью. Это был хищник. И это был хищник, вышедший на охоту.
   — Привет, — буркнул он, в упор рассматривая меня холодными, ярко-зелеными глазами. — Это, значит, с тобой мы теперь деньги делать будем?
   — Еще не знаю, — в том же тоне ответила я. — Я, ради денег, не на всех «партнеров» согласна.
   — Я — тоже, — кивнул он. — Тогда… Пойдем обнюхиваться…
   — Что?!.
   — Знакомиться, — пояснил он. — Присматриваться друг к другу. Я, конечно, верю в генетику, но куда больше доверяю воспитанию.
   — То же самое в вашей компании настораживает и меня, — не осталась я в долгу.
   — Тогда — прошу к столу, — склонил он голову.
   Специально привезенный из Петербурга повар уже заканчивал сервировку стола на застекленной веранде, и мы с Кулагиным сели напротив друг друга. Парой минут позже к нам присоединились Боковицкий и незнакомый мне седобородый священник.
   — Не удивляйся, — сказал Кулагин. — Отец Илья тоже одноклассник твоего отца. Когда-то его звали Артуром.
   — Как-то не похоже на переговоры по бизнесу, — заметила я.
   — А ты что-нибудь понимаешь в бизнесе? — усмехнулся он. — Японцы говорят, что бизнес — это война, и это — правда. Я мало кому доверяю, а уж тебя и вовсе не знаю. Как же мы с тобой будем союзниками?
   — Лично я предпочла бы ограничить это общения факсами и отчетами о прибыли, — призналась я.
   — Тогда ничего не получиться, — сказал Кулагин. — У нас большая империя. В сферу наших интересов входят и поставки топлива на заводы и корабли, рыбный промысел, производство, которое мы поднимаем на разрушенных «дерьмократами» заводах, даже продажа сырья за рубеж, но основная доля прибыли вкладывается в убыточные проекты
   — Смысл?
   — Принципы, — пожал он плечами. — В двух словах: «За Державу обидно». Для чего создан человек? — неожиданно спросил он.
   — Лично я — для счастья, — уверила я его.
   — Именно! — ничуть не смутился Кулагин. — Именно для счастья! Но что есть счастье? Найти свой смысл жизни. Часто делают ошибку, говоря о каком-то «общем смысле жизни для всех». Задача человека найти свой, собственный смысл жизни. У одних это — дети, у других — работа, у третьих — любовь… Есть «люди власти», «люди денег», «люди веры», «люди любви», «люди искусства»…
   — Значит, вы — «люди денег»?
   — Нет. Деньги лишь средство. И твой отец, и я, верим в Бога… Но вот какая страшная штука получается… Оглянись вокруг: посмотри, что происходит в нашем веке… Мы уже не только не соответствуем замыслу Божьему о нас, но даже свернули с пути эволюции пресловутой «дарвиновской обезьяны». Раньше люди развивались духовно, стремились в космос, в глубины океана, создавали романы и картины… А теперь? «Общество потребления», — он словно брезгливо выплюнул это словосочетание, морщась от его «привкуса». — У кого машина круче, у кого квартира больше… Подменились ценности… Страна лежит в разрухе, словно после «третьей мировой войны», и кучка паразитов, находящихся у власти, делают все, что бы не дать ей подняться. Чиновники воруют, что бы обеспечить будущее своих детей… за рубежом… То же делают врачи, полиция, даже ученые… Инстинкт выживания… Дай стране уверенность в завтрашнем дне, и… Но они не дадут…
   — Кто «они»? — уточнила я.
   Кулагин лишь сверкнул на меня горящими от ненависти глазами и, игнорируя мой вопрос, продолжил.
   — В тупике не только мы, русские, но и весь мир. Просто там это менее заметно… Если мы не вернемся на путь духовности, будет большая катастрофа. Если Бог существует — катастрофа при нынешнем положении дел неизбежна… Так уже было не раз…
   — И вы себя самопровозгласили пророками? — прищурилась я.
   — Мы верим в Бога, — холодно повторил Кулагин. — И Богу… А это значит, что мы — враги всего и всех, что толкает человека к оскотиниванию. Россия всегда несла в себе яркое зерно Духовности, и имела шанс стать Империей Духа, а на что толкают ее сейчас? В американских институтах проводят исследования, на тему «как создавать не только товары, но и потребителей этих товаров». По статистике, большинство товаров, по принуждению рекламы, покупают люди малообразованные и мало думающие. Такими мы им и нужны. Тетчер прямо заявила о целесообразности уменьшения населения России в десять раз. Что бы остались лишь те, кто добывает природные ресурсы, вывозит их на Запад и охраняет в пути. Так они видят Россию. А я этого не допущу! Не дам! Я хочу, что б человек был духовен, что б мечтал, любил, думал, стремился познать непознаваемое… А не был тупо, как скотина, счастлив на своей мягкой постели, и за своим обильным столом-кормушкой… Я не люблю «скотный двор». Животных вкусно кормят, вовремя укладывают спать, выгуливают… и для чего? Из нас делают рабочую скотину, и мы соглашаемся стать ДОБРОВОЛЬНЫМИ РАБАМИ, лишь бы сладко жрать, спать и заниматься сексом…Человек — нечто большее, нежели потребитель. Человек — не животное! У него есть душа…
   — И как же вы решили это изменить? — насмешливо посмотрела я на него.
   — Напомнить ему все, что он забывает в этой утомительной, не оставляющей времени погони за возможностью выжить… У них нет времени мыслить? Изучать истории ю, философию, религию?! Ничего страшного: мы напомним им о том, что они — величайший замысел Бога! Даже если это будет идти в разрез с желанием всех мировых концернов и нашего иезуитского правительства… Уже десять лет мы оплачиваем труд лучших историков страны, составляя не искаженную партийными идеологиями историю России, труды богословов и проповедников, объясняющих людям простые, но величайшие постулаты о религии, которая была отнята у нас на целых сто лет…
   — Люди как-то равнодушны к религии, — пожала я плечами.
   — Да ну?! — усмехнулся Кулагин. — Как говорили древние: «прежде чем спорить, надо условиться о терминах». Большинство просто не знает самых начальных истин, потому и беситься в неведении. Как говорил Бекон: «Только полузнание ведет к атеизму». Именно религия сделала русскую литературу Великой. Именно религия дала миру искусство и науку. Не верующих гениев нет. В этом весь секрет. Умнейшие люди мира приходят в выводу, что Бог — есть. Так с кем я буду: с ними или массой недоучек?! Или Ломоносов с Достоевским были дураками? Или русские князья были похожи на серых мышек? Или Леонардо Да Винчи и Екатерина Великая не православие изучали? Это — не только вера, но и умнейшая философия, девочка… А «религия», в дословном переводе — «обратная дорога к Богу». Люди ее ищут, люди ищут Бога, думают о нем, а ты говоришь — «равнодушны». Ты даже терминологии не знаешь, а уже протестуешь.
   — Я верю, что Бог есть, но я совершенно равнодушна к Церкви…
   — Опять мимо!.. «Церковь» — это «сообщество» в переводе. То есть все, кто верит в Бога. Ты и я, в том числе. Это называется «Церковь». А ты явно путаешь это понятие со священнослужителями.
   — Главное, что вы меня поняли.
   — Нет, не понял, — замотал головой упрямец. — Священнослужители, помимо молитв о наших жизнях, занимаются еще и обучением тем азам, которых ты просто не понимаешь. Вот сейчас я, невольно, выступаю — хоть и частично — в роли священника: говорю тебе о Боге. Тебе это не нравиться… Почему? Просто не пришло время. Все рано или поздно перестают бунтовать против Бога и примиряются с Ним. Насильно тащить к Богу нельзя. Но знать человеку обо всем этом надо. Он может принять или не принять, но он будет последним идиотом, если хотя бы одним глазком не заглянет за покров этой Великой Тайны… Вот об этом мы и пытаемся рассказать. А человек пусть сам решает, на то ему свобода воли дана…
   — Но если я не хочу быть «человеком веры»? Если я хочу быть «человеком любви»?
   — С моей точки зрения, одно без другого немыслимо, но… Воля твоя… Значит, ты узнаешь мир через любовь… Все дело в «точке отсчета». Не будет правильной точки отсчета — рухнет все, что ты пытаешься построить в этой жизни. Ты можешь мерить жизнь с точки отсчета денег, любви, искусства… Но мне кажется, что все это — неделимо и стоит на фундаменте, куда более прочном, чем материализм… И наша жизнь в последние десятилетия доказывает это бесспорно…
   — Скажу вам честно, — решилась я. — У меня еще детские санки перед глазами и конфеты с вкусной начинкой, а вы мне «глобальные истины» проповедуете. Сами сказали: придет время… если придет… А пока меня все это мало заботит…
   — И люди, которые живут рядом с тобой? — глаза Кулагина стали бешенными от ярости. — Страна эта, кровью твоих предков политая, жизнь твоих будущих детей, внуков, твоего рода?!.. Ты не делала генетическую экспертизу? Что-то я сомневаюсь, что ты — его дочь…
   — Если б я была мужчиной, вы бы сейчас у меня вышли прямо сквозь это стекло в окне… Прокладывая дорогу головой, — разъярилась я в ответ.
   Глаза Кулагина изумленно расширились, и он захохотал, громко и раскатисто. Вслед за ним, засмеялись, переглядываясь, Боковицкий и священник.
   — Что?! — сухо спросила я. — Что здесь смешного?!
   — Да так, — вытирая выступившие от смеха слезы, сказал Кулагин. — Беру свои слова назад… Не надо тебе никакой экспертизы… Да, генетика все же тоже существует… Кровь есть кровь… Ах, если б он еще мог быть рядом с тобой, передать тебе свои знания, научить…
   Для этого надо было, прежде всего — любить, — горько сказала я. — А он меня бросил… Как я теперь понимаю, ради «великих целей»
   — Он?! — возмутился Кулагин, но священник не дал ему закончить, предупреждающе накрыв его ладонь своей. Кулагин осекся и замолчал, отвернувшись.
   — Ну, а вы? — спросила я священника. — Что скажите вы? Уважаемый Сергей Исаакевич видит моего отца как бунтаря и гуманиста, но вы-то должны видеть реальность… исходя, хотя бы, все из той же вашей «точки отсчета»?.
   — Я знал Андрея с детства… Потом, на некоторое время мы потерялись… Я был в плену, меня считали погибшим, — сказал священник. — Потом я принял сан… Я был его исповедником… И я знаю точно: он не любил никого так как тебя… и твою мать…
   — Заметно, — вздохнула я. — Не от вашей ли веры все так и произошло? «Рождение во грехе» и все такое?
   — Нет, дело было в ином, — вздохнул священник. — И, кстати, Церковь никогда не говорила дурно о любви и рождении детей. В рождении ребенка участвуют трое: мать, отец и Бог… Мы всегда радуемся появлению нового человека… А «грех» — в переводе, всего лишь «ошибка»… Иногда — «смертельная ошибка». Это — промах, который время от времени, допускаем все мы, вольно или невольно…Ошибки делают все. Замените слово «грех» на «ошибка» и вы будете понимать, о чем говорит Церковь. Как бы вам это объяснить… Когда-то Бог создал для мужчины самую идеальную на свете женщину… Это была Любовь… А потом… Потом они захотели быть «как боги», еще и людьми-то не став…. Приняли предложение змея, украли запретные плоды, дающие… кхм-м… мудрость, и… получили ее не в то время и не из тех рук… И потому, самые совершенные люди на земле стали чужими друг другу… Когда Бог спросил их зачем они это сделали, они свалили вину друг на друга, предав, а Адам и вовсе обвинил во всем Бога — ведь это же Он дал ему Еву…Это и был тот самый «первородный грех» — ошибка первых людей… Ведь это с них, как с первых «дисков» пошла «запись» «дисков» последующих, несущих на себе след того самого «брака» — ошибки… Потом пришел Христос и заменил собой тот, «бракованный диск», и «первородный грех» был снят… Так понятней? Но иногда, мы все еще повторяем ошибки наших «перволюдей»… Предаем друг друга, не верим Богу, сами хотим «быть как боги, знающие добро и зло», и… разрушаем наш рай…Эти «ошибки» потом приходится искупать… и из-за них страдают наши дети…
   — Это все красиво, но это — притчи..
   — Это — мудрость… И если б мы ее знали с детства, многое было бы иначе, — вздохнул священник. — У нас столько отняли… Верность Моисея и искусство Давида, мудрость Соломона и Павла, верность Богу Иосифа-обручника и Сергея Радонежского… Опят, знание, правильную точку отсчета… Ты говоришь любовь… Она бывает разная, это знали еще древние греки… Она может быть страстью, эгоизмом, верностью до гроба и ненавистью до ада… А сейчас начали все мешать в одну кучу… Слышала когда-нибудь о Ксении блаженной?
   — Петербуржская сумасшедшая?
   — Она не была сумасшедшей, — спокойно поправил священник. — Она была «блаженной». Она была из богатой семьи, хорошо образована, и любила своего мужа. Она была еще молода, когда он умер… И тогда, раздав все его богатства, она переоделась в его платье и стала творить добрые дела от его имени…
   — Я и говорю: сумасшедшая, — кивнула я.
   — А теперь посмотри на это вот с какой стороны: много ли людей хранят верность даже при живом супруге? А это — верность до гроба. Твердая вера в то, что Бог — существует, а значит смерти нет, и мы все встретимся еще в иных, куда лучших мирах… Но не все, ох, не все… Кому-то эта вечность совсем не понравиться…. И она всеми силами творила добро от имени того, кого любила, заслуживая ему Царствие Небесное своей преданностью. Разве не хотела бы ты, что б твой возлюбленный был верен тебе «в болезни и здравии, бедности и богатстве»… Навсегда! Это — Любовь! Она не «сумасшедшая», Настенька. Она — образец всех верных и любимых людей. Если б мы все это знали с детства… Твой отец хотел, что б люди это знали, и не совершали тех грехов-ошибок, которые мы совершает от незнания… Что б у других не было такой судьбы, как у него… Что б была не только Любовь, но и Верность… Когда-нибудь ты это поймешь…
   — Надеюсь, — терпеливо ответила я. — Но вернемся к «материальному». Как я понимаю, конспирация этой встречи — не случайность? Надеюсь, я не имею дело с параноиками, борющимися с мировым заговором?
   — Нет, — ответил Кулагин. — Но я не верю в «случайную смерть» Туманова. Он не из тех, с кем происходили подобные «случайности».. Машину, в которой он разбился, хотели утилизировать чересчур быстро… Но я оказался быстрее. Моим эксперты сейчас работают с ней. Но это, как ты понимаешь — тайна.
   — Я видела экспертизу криминалистов, расследующих эту аварию, — сказала я. — Это был несчастный случай.
   — А еще есть деньги и власть, влияющие на решения криминалистов, — упрямо набычился Кулагин. — Это не Швейцария, Настя. Это — Россия 21 века…
   — А смысл? Заинтересованных сторон немного: я и вы. Ведь все его деньги достались нам, — напомнила я.
   — Есть и другие причины, — сказал Кулагин, и его глаза вновь начали наполняться ярко-зеленой ненавистью. — Можешь называть меня параноиком, да вообще, как угодно, но если я узнаю, что это дело рук московских кремля… кхм… власть предержащих…. Если только там есть хоть один их след…. Нет такого человека, которого нельзя было бы убить… даже если он на самой вершине власти…
   Я растерянно покосилось на Боковицкого. Тот инфантильно пожал плечами, словно напоминая, что он предупреждал меня насчет «сумасшедшего еврея»… Господи, что же мне досталось в придачу к этим деньгам? Банда сумасшедших параноиков с манией спасения мира?.. Не проще ли мне жить на зарплату?
   — Я поняла, — сказала я, твердо решив про себя больше не затрагивать темы, обостряющие шизофрению моего «новоиспеченного партнера». — Но пока вы проводите собственную экспертизу и занимаетесь подготовкой «новых Освальдов», может быть, вернемся к делам насущным, и вы, хотя бы «контурно», обьясните мне, наконец, чем я владею и как все это работает?..
 
   Вернувшись в Петербург, я уже с явной опаской просмотрела оставленный мне Королевым список. Следующим в нем значился бывший начальник уголовного розыска территориального отдела, а ныне — генерал МВД Иван Петрович Клюшкин, возглавлявший в настоящее время региональное управление по борьбе с организованной преступностью. Но попасть к нему на прием я не успела — он нашел меня сам. Как-то раз вечером, когда, выйдя из офиса, я направилась к ожидавшему меня «лимузину», рядом со мной лихо затормозила блестящая черными боками «Вольво», и совершенно бандитского вида физиономия, высовываясь из окна машины, грозно спросила у меня:
   — Так вот ты какая…
   — Да, — призналась я, невольно косясь на замерших в охотничьей стойке охранников за моей спиной. — Такая я, вот…
   Дверца «Волги» распахнулась, и только тогда я сумела разглядеть скрытого до этого за тонированными стеклами шофера в форме капитана милиции и вгляделась в вылезающего мне навстречу из машины человека более внимательно.
   — Что, не похож на генерала? — спросил меня Клюшкин. — Располнел? Отсидел зад на казенных стульях?! Не верь глазам своим: это только «кажущаяся видимость кажущейся луны». Ну, рассказывай: как живешь?..
   — Я лучше рапорт представлю. Можно? — ехидно осведомилась я.
   На лице Клюшкина отразилось недоумение, потом он раскатисто расхохотался:
   — Да, и впрямь… Дичаю… Но и ты тоже хороша: могла бы хотя бы заехать, познакомиться… А то я даже не знаю, с какого бока к тебе и подходить… О тебе здесь грозные вещи рассказывают… Дружить будем, или пошлешь «куда подальше»? — грубиян наклонил голову, с ироничным прищуром оглядывая меня.
   — Если не под агентурной кличкой «Наследница», то можно, — согласилась я.
   — Иван Петрович, — протянул мне квадратную ладошку генерал.
   — Настя, — ответила я его рукопожатию.
   — Так что?.. Пойдем, упадем где-нибудь? Какой- нибудь заплеванный кабак здесь есть? Чтоб мы могли хотя бы посидеть по-человечески, а не болтать на бегу…
   — «Дворянское гнездо» на роль «кабака» подойдет? — улыбнулась я.
   Раздумывая, генерал почесал нос и уточнил:
   — Пиво там есть?
   — Есть… Наверное, есть, — с трудом сдерживая смех, обнадежила его я.
   — Тогда поехали, — решился он и распахнул передо мной дверцу «Вольво». — Не знаю, как насчет всяких там «бифштексов» и «ромштексов», но пивом-то старый, галантный офицер угостить даму еще в состоянии.
   — Понятно… Значит, и вы тоже «приложили руку» к «становлению характера» моего отца? — не удержалась я.
   — А как же, — не расслышал в моем голосе ироничной интонации Клюшкин. — И смею заверить — «тяжелую руку»…
   — Я так и подумала, — призналась я и села в машину, — Ладно, поехали…

 
Свобода — это право выбирать,
С душою лишь советуясь о плате:
Зачем нам жить, за что нам умирать,
На что свою свечу нещадно тратить.
 

И. Губерман.

   Королев ударом ноги распахнул дверь кабинета, не глядя на Туманова прошел к столу и, оседлав потрескивающий под его тяжестью стул, мрачно уставился в окно.
   — Влетело? — спросил Андрей, не поднимая головы от кипы лежащих перед ним бумаг. — Ничего, дело привычное. Нас портят, мы крепчаем.
   — «Старик» сегодня особо не в духе, — пожаловался Королев, извлекая из кармана мятую пачку «Беломора». — Такой разнос устроил!.. Начал с просроченных «входящих», а кончил аж… В общем, он даже притомился, что само по себе — редкость. Удовлетворен… Ты сегодня на заявках? Прими у меня заявление об изнасиловании?.. Я себя примерно так и чувствую… Впору следовать советам из американского сборника «Искусство безопасности»: «Если на вас напал в безлюдном месте насильник и вы не способны оказать ему сопротивление — расслабьтесь и постарайтесь получить хотя бы удовольствие…»
   Это уже не изнасилование, — продолжая заполнять анкеты и бланки, отозвался Туманов. — Если ты получил удовольствие — это любовь… Говорил я тебе вчера — убери бумаги со стола в сейф. Нет же, ты у нас упрямый: «Сто раз оставлял — проносило, и сейчас пронесет». Сто раз проносило, а на сто первый — попался.
   — Не сыпь мне соль на раны, — Королев выпустил густое облако табачного дыма и разогнал его ладонью, видя, как поморщился его напарник. — Что, опять бросил курить? — усмехнулся он. — Ты у нас, прямо, как Марк Твен, который на вопрос: «Можно ли бросить курить?» отвечал: «Можно, я раз двадцать бросал».
   Андрей сложил в стопку написанные и ненаписанные бумаги и убрал их в сейф, прокомментировав:
   — За один день двухмесячный запас «хвостов» все равно не осилишь. Из-за твоего «пролета» всех оперативников, словно школьников, усадили за столы бумаги в порядок приводить… Разве их приведешь в порядок? Тут секретарша нужна. И не одна… Впрочем, с секретаршей работа еще медленнее пойдет — не до бумаг будет. Замкнутый круг. М-м-да… Что ты там говоришь? Сигареты? Это да, бросил… Какое, к лешему, бросил!.. То одно, то другое. Бросать надо, когда обстановка более-менее спокойная, стабильная. В отпуске, например, или во время учебы… Хотя, и во время учебы не расслабишься. Я ведь «провалился» в первый раз, когда в институт поступал. На одно место — десять человек, из них у восьми протекция начальства…
   — Помню, — улыбнулся Королев. — За тебя во второй раз Мишка Хай экзамены сдавал… Это надо же! Дожили: за русскою парня сдает экзамены по русскому языку Максуд Байрамович Хаймадулин!.. Двоечник!
   — У Мишки три высших образования, — вяло оправдывался Туманов, — Его и захочешь, не «засыплешь». А на экзаменах по русскому все равно физиономии с фотографиями в личных делах не сверяют… Главное — не «как», а «чем кончилось». Ведь поступил же? Поступил.
   — Двоечник! — повторил Королев. — Нужно было декану под столом «пузырь» коньяка передать, так не только поступил бы с первого раза, но и школу милиции окончил как минимум майором… Это тебе повезло, что тебе в твоей старой «конторе» звание сразу дали, с таким процентом успеваемости до сих пор в «сержантах» ходил бы. Как в армии.
   — Я не напрашивался, — пожал плечами Туманов. — На меня как в военкомате, сразу после армии, набросились: «Пойдем к нам, пойдем к нам». Вот я сдуру и пошел.
   — А если серьезно?
   — Я вполне серьезно. Дедок какой-то подходит и спрашивает: «Туманов?» Да, отвечаю, чем обязан? «Семнадцать мгновений весны смотрел? Хочешь быть, как Штирлиц?» Я сперва думал — псих. Потом, когда в «большой дом» с тем же предложением вызвали, решил, что, пока я был в армии, весь город сошел с ума. Когда меня спросили, хочу ли я быть офицером, я ответил: «Да», и мне тут же дали звание, я решил, что «чокнулась» вся страна… Но когда принял их предложение и немного поработал, сообразил, что идиот — только я сам… Во время «путча» посмотрел, как они работают, махнул рукой и ушел, куда глаза глядят.
   — А глядели они у тебя на криминал, — невольно усмехнулся Королев, вспоминая их первое знакомство.
   — Ладно уж, какой там «криминал», — отмахнулся Андрей. — Заурядная драка… Двое дураков подвыпивших…
   — Но-но!.. Я попрошу!.. Ну, шли мы с Воиновым после получки домой, а навстречу — рожа, наглая да небритая… Святое дело — документы проверить…
   — «Документы», — лениво передразнил Туманов. — Двое пьяных в темной аллее останавливают и, ничего не объясняя, пытаются обыскать… Вы «ксивы» только в отделе показали…
   — Опыт не пропьешь! — назидательно ответил Королев. — Это, как говорил Штирлиц: «Выработанная годами привычка», коль решил выпить — оружие и «ксиву» — в сейф!.. А ты сразу по морде бить!.. Эх, ты!..
   — Зато теперь на вопрос: «Как попал в угро?», могу честно отвечать: «Повязали», — отшутился Андрей и снял трубку заголосившего телефона: — Слушаю, Петрович… Да, уже заступил, полчаса как… Так… Так… И без примет?.. Ну ладно, на месте уточню… Диктуй адрес…
   Нацарапав на клочке бумаги адрес, собрал в папку бланки протоколов и пожаловался напарнику:
   — Опять разбой. И опять на территории Воинова. «Медвежий угол» какой-то… Пятеро в масках и со «стволами». Сумма, которую «приватизировали», как выражается Хаймадулин: «Просто вах-вах-вах!» Пойду оформлять.
   — Я с тобой, — поднялся Королев. — Мне сейчас — хоть на оформление, хоть на захват, хоть грудью на дзот, лишь бы начальству больше на глаза не попадаться.
   — Легче бумаги оформить, чем от Клюшкина бегать, — заметил Андрей, запирая дверь кабинета.
   — То-то и оно, что легче от Клюшкина бегать, чем все мои бумаги оформить, — уныло покачал головой Николай. — Иван Петрович еще дня три побесится и до следующей проверки успокоится, а бумаг… Эти как раз к следующей проверке разобрать успею, но ведь к тому времени новые накопятся. Так что, какая разница за что получать? Буду как и раньше: самые важные и с самыми гневными резолюциями отправлять, а там — как повезет…
   — Тоже философия, — кивнул Туманов и, просунув голову в дверь дежурной части, крикнул скучающему на скамейке у окна водителю: — Селезнев, мне сейчас на другой конец территории добираться надо… Так спорим на «пузырь», что «дежурка» либо сломана, либо бензина нет?..
   Бывалый сержант лишь махнул в их сторону рукой:
   — «Уровцы» — они и есть «уровцы». Как дети малые, все о несбыточном мечтают… Запомни, Туманов: «правовое государство» — это не только нормальные, умные законы, о которых ты постоянно плачешь, но еще и бензин да запчасти для того, чтобы ты смог охранять эти самые «законы»… А теперь выйди во двор, отрой капот «уазика», посмотри на мотор, потом посмотри на шины и после этого скажи мне: через сколько лет мы построим это «правовое государство»?.. Да, и не забудь после этого сам за «пузырем» сбегать за то, что эта «телега» у меня хоть раз в месяц, но ездит без лошади… Пешком, пешком, ребята, и оставьте мечты писателям…
   На последнем этаже высокого «точечного» дома в просторной трехкомнатной квартире плакала сидевшая на диване девушка. Квартира, выражаясь «официальным» языком, «носила следы явного разгрома»: опрокинутые стулья, разбитый телефон, сорванные со стен ковры, разбросанные по полу бумаги…
   Примостившийся за столом дежурный следователь пытался составить протокол из несвязных показаний потерпевшей. Молодой оперативник из «разбойного» отдела тщательно изучал подобранный с пола лифчик, словно надеясь отыскать на нем фотографию преступника. Королев пристроился на подоконнике, а Туманов опустился в единственное неперевернутое кресло и с любопытством принялся осматривать квартиру и саму потерпевшую. На вид девушке было лет двадцать пять, очень симпатичная, с густыми каштановыми волосами, длинноногая, с милым, но опухшим от слез лицом.
   — Ну, хорошо, — не оставлял своих попыток следователь. — Насколько я сумел понять, вы подъехали к дому на своей автомашине, поднялись на лифте на свой этаж, где на вас и набросились преступники. Неизвестные в масках накинули вам на голову мешок, забрали ключи от квартиры и, открыв дверь, втолкнули вас вовнутрь. Привязали к кровати и, пригрозив раскаленным утюгом, забрали драгоценности и валюту. Трое с вещами ушли сразу, четвертый сидел рядом с вами еще в течение часа, после чего развязал, приказал лежать тихо и тоже скрылся? Так?
   — Так, — всхлипнула девушка.
   — Как вы утверждаете, у двоих были предметы, похожие на обрезы, а у одного — предмет, похожий на пистолет?
   — Какое там «похожий»?! Неужели вы думаете, что я обрезов и пистолетов никогда не видела? «Вальтер» да «одностволка» шестнадцатого калибра.
   — Они сделали что-нибудь вам лично?
   — Конечно, сделали!.. По миру с сумой пустили!..
   — Я имею в виду… М-м… Физический ущерб.
   — Да у меня сердце кровью обливалось, когда я им тайники показывала! — несмотря на потрясения, девушка не потеряла чувства юмора. — Нет, мне лично они ничего не сделали, слишком торопились… Естественно, я после ухода последнего долго ждать не стала, через пять минут уже звонила вам от соседки. Мой-то телефон, видите, во что превратили?.. Но было уже поздно…
   Удовлетворенный следователь кивнул и принялся записывать показания.
   — Как тебя зовут? — спросил Андрей.
   — Светлана Николаевна, — она жалобно посмотрела на него, — Богатырева.
   — Света, значит, — констатировал Туманов. — В Петербург давно приехала?
   — Четыре года назад, — удивилась она. — А как вы…
   — Ты ведь не работаешь? — перебил он ее.
   — Домохозяйка… Но, насколько я помню, статьи «за тунеядство» у нас больше нет?..
   — И эта квартира принадлежит лично тебе? — скорее утвердил, чем спросил Туманов.
   — Мне.
   — Личная?
   — Личная, — она уже поняла, куда клонит оперативник, и смотрела на него с нескрываемой неприязнью. — Я ее сама купила. И все, что здесь есть, я тоже купила. Сама. И машина внизу тоже моя. Все?..
   Туманов еще раз оглядел квартиру, которая даже после разгрома носила следы былой роскоши: диваны, обтянутые китайским шелком, тяжелые бархатные занавеси на окнах, огромная люстра стоимостью не меньше машины… Улик не было, подозрений не было, примет не было… Единственное, что Андрею нравилось во всем этом деле, это абсолютно круглый персидский котенок, дымчатым чертенком носившийся по квартире. Личность хозяйки, растиравшей на руках багровые следы от веревок и бросавшей на него недружелюбные взгляды, вызывала у Туманова куда меньше симпатий. Но интуиция подсказывала, что разгадка именно в ней. Оставить ее наедине с ее амбициями — означало «повесить вечный глухарь».
   — Ты пойми меня, Света, — сказал Андрей. — Я человек грубоватый, не очень приятный для большинства людей, но меня и не требуется любить. Меня требуется воспринимать как частицу механизма, раскрывающего это преступление. Я не лезу в твою жизнь, она мне неинтересна. Мне интересно преступление, которое здесь произошло. И я вынужден задавать вопросы, на которые, как я подозреваю, ты бы не ответила, не будь они заданы. И еще больше тебе не понравилось бы, начни я задавать эти вопросы «напрямую»… Если ты хочешь, чтоб мы нашли этих парней, а не просто констатировали факт кражи, отвечать тебе на эти вопросы все равно придется. Потому давай постараемся вытерпеть друг друга до конца этого дела. Договорились?.. Записная книжка у тебя есть?
   — Есть, — она подошла к комоду, присела на корточки, вороша кучу рассыпанных по полу бумаг, и подняла записную книжку с обложкой из крокодиловой кожи.
   Туманов принял книжку из ее рук и положил себе в карман.
   — Я ее заберу… До завтра, — поставил он в известность оторопевшую девушку. Подумал и добавил: — С твоего позволения, конечно… А почему ты хранила деньги в квартире?
   — Собиралась уезжать.
   — Куда?
   — В Италию. Выхожу замуж за иностранца. Уже получила визу, загранпаспорт… Все забрали, все…
   Она снова была готова расплакаться. В этом ей помешал подошедший эксперт, который увел ее на кухню, где было разложено его оборудование для снятия отпечатков пальцев. Как только девушка скрылась за дверью, следователь оторвался от протокола:
   — Какова красотка, а?! Я бы съездил с ней в Италию на пару недель…
   — И кроме спагетти ничего бы не получил, — Туманов выразительно посмотрел на выпирающее из-под обшарпанного пиджака брюшко следователя.
   — Не понял? — обиделся тот.
   — Ну что ты в самом деле, Викторович? — поморщился Андрей, — Ты же прекрасно видишь, куда попал. А возле самых твоих ног лежат очень занимательные фотографии. Но нагибаться тебе лень, а мысли бегут только в одном направлении, от работы весьма далеком…
   Не обращая внимания на монолог Туманова, следователь уже рассматривал поднятые с пола фотографии. Молодой оперативник заглядывал ему через плечо и восхищенно цокал языком. Королев брезгливо покосился в их сторону и вновь отвернулся к окну.
   — Заметил же, а? — завистливо оценил следователь. — Да, Туманов, мужик ты вредный, но оперативник дельный. Этого у тебя не отнять.
   — У нас несколько разные представления об оперативной работе, — не удержался Туманов. — В моем представлении, она заключается не столько в умении внимательно оценить обстановку и отыскать среди разбросанных на полу бумаг порнографические открытки, сколько в том, чтобы составить из этих крупиц информации… Впрочем, это тебе неинтересно… Ты заметил, что на фотографиях нет мужчин?
   Следователь еще раз быстро просмотрел снимки и задумался.
   — Подожди, подожди, ты хочешь сказать, что… А как же Италия? Муж? Зачем лесбиянке — муж?
   — Затем, зачем и всем остальным, желающим выехать за рубеж — для осуществления этой цели. А может, на самом деле у нее совсем иная сексуальная ориентация, а это — только «стиль» работы. За такие «отклонения» больше платят… Но это не нашего с тобой ума дело. Для нас в этом случае важно только одно:
   при подобной «специфике» круг друзей и «коллег» уже, чем в «обычном» варианте. Так что у тебя есть шанс составить список предполагаемых наводчиков. Только есть два «но». Во-первых, он и в этом случае будет не меньше двух десятков человек, а во-вторых, она может их попросту не назвать.
   — Туманов, к телефону, — послышался голос эксперта из коридора, — Начальник срочно вызывает.
   Андрей прошел в соседнюю квартиру и, извинившись перед хозяйкой за невольное беспокойство, припал к трубке:
   — Слушаю, Иван Петрович.
   — Какого лешего вы там отираетесь?! — рявкнул с другого конца провода Клюшкин. — Там и без вас есть кому оформить дело! Третесь там, где не нужно, словно «зеленые» стажеры, да еще вдвоем!..
   — Что случилось? — Туманов уже привык к подобным «вступлениям» начальника.
   — Изнасилование, — буркнул майор, — Пятнадцатилетнюю девчонку изнасиловала группа подростков. В подвале дома. Дело «с лицами». Половину она знает, вторую половину сам установишь. Шанс на раскрытие есть, поэтому дело готовь крепко, без лазеек для адвокатов. Опросишь всех, изымешь эти… ну, эти… вещдоки… и направишь девчонку на экспертизу, в смысле — на медосмотр в больницу… Возьми себе в помощь Королева и Воинова, и «снимите с адресов» этих подонков. Чтоб к обеду они сидели по камерам, а протоколы с их полным «расколом» лежали у меня на столе. Все понял?
   — Парни тоже несовершеннолетние? — уточнил Туманов. — Ведь в этом случае их надо будет в присутствии девчонок из ИДН опрашивать.
   — Или родителей, — ехидно закончил за него цитирование инструкции Клюшкин. — Воинов им заменит маму, а Королев — папу… Не мели ерунды! Нашел о чем спрашивать! Разберешься сам! Давай, действуй!
   Трубка кашлянула и замолчала. Туманов осторожно положил ее на рычаг и вернулся в комнату, где сидели оперативники.
   — Коля, — кивнул он Королеву, — собирайся. Изнасилование. «С лицами». Работы дня на два, а уложиться нужно к вечеру.
   — Застрелиться бы… — мечтательно протянул его напарник, соскочил с подоконника и направился к выходу. — Так ведь Клюшкин и на «том свете» достанет… Не поверишь — один раз даже в сауне отыскал. Сперва мою жену расспросил, потом через дирекцию бань к телефону вызвал и на кэднепинг направил. А сколько раз ночью, в самые… м-м… неподходящие моменты названивал?! Я даже начинаю подозревать о том, что он всем уровцам «жучки» в квартиры понавтыкал… И совсем не удивлюсь, если узнаю, что и кинокамеры кое-кому успел установить, — он еще раз вздохнул и вышел из квартиры.
   — Света, — позвал Туманов вернувшуюся в комнату девушку. — Преступление было совершено «по наводке» — это совершенно ясно. Но прихватили еще и твои документы, делая невозможным скорый отъезд. Можно предположить, что кому-то выгодно, чтобы ты осталась здесь. Подумай — кому? Любовник, враг или работодатель? Помимо денег и валюты взяли аппаратуру и «характерные» ювелирные украшения. Так как на новичков они не похожи, значит, имеют возможность сбыта далеко от города. Не исключено, что приезжие. Если обнаружится связь человека, которому выгодно, чтоб ты осталась в городе, и компании из пяти-шести «гастролеров», срочно звони мне. Предположительно, это должны быть ребята от восемнадцати до двадцати пяти лет. Спортсмены и «отморозки». Обычно именно таких отправляют в «турне» по другим городам. Раз приехали на «гастроли», значит, должны перед отъездом «гульнуть». Могут «засветиться» в твоих кругах. И вот что еще… Думай быстрее. Преступлений мы раскрываем много и делаем это добротно, но вот похищенного удается вернуть крайне мало. Оно очень быстро «расходится», и собрать все воедино практически невозможно. Я полагаю, что тебе не нужно, чтоб кто-нибудь из них потом выплачивал тебе компенсацию лет семь, по паре рублей в месяц?..
   И готовь новые документы. Хранить твои бумаги у себя они не станут, для них это опасно… Вот тебе моя визитная карточка, — он протянул девушке картонный квадратик с тиснеными золотом буквами и, не прощаясь, вышел.
   Домой он вернулся далеко за полночь. Стараясь не греметь ключами, тихо открыл дверь и вошел в квартиру. Наташа и Настя уже спали, Годовалый ребенок тихо посапывал во сне, Наташа дышала глубоко и ровно, раскинувшись на подушках в ореоле густых волос. На цыпочках Андрей подошел к кровати дочери и поправил сползающее одеяльце. Также тихо отошел, снял пиджак, отстегнул кобуру с пистолетом, повесил на спинку стула галстук и устало опустился в кресло, любуясь профилем девушки, посеребренным лунным светом.
   За последние годы Наташа, что называется, «расцвела». Не испортила ее фигуру и беременность. Из симпатичной, озорной девчонки она превратилась в необычайной красоты женщину с какой-то колдовской загадкой и очарованием. Но это была красота севера. Грациозная, почти совершенная, с кожей, словно созданной из снегов и льда, она и душой была так же, до совершенства, холодна и бесчувственна.
   Андрей помнил, как она «осадила» его, когда три года назад вошла в его квартиру и, жестом останавливая радостно бросившегося к ней Туманова, заявила:
   — Это временно. Корицын в армии. Когда он вернется, я уйду к нему… Мне уйти или остаться?
   Тогда Туманов только самонадеянно усмехнулся, уверенный в себе и в своих силах. Но ничто на свете не могло ее заставить перейти незаметную и такую глубокую пропасть в отношениях. Она была великолепной хозяйкой, великолепной любовницей и искусной собеседницей. Она многому научилась за это время. Но в том, что она делала, не чувствовалось души. Все, выполняемое ею, было надежно, добротно и бездуховно. Ни пыл, ни ревность, ни обожание и даже вспышки бессильной ярости не могли пробить эту ледяную броню. Видимо, потому, что это была не броня. Это была ее сущность. Прекрасная и холодная, как свет далекой звезды, которую нельзя взять в руки и согреть. На нее можно было только любоваться. Она приходила и уходила сама. И только сама устанавливала правила, по которым и разыгрывала свою жизнь. Туманов на какой-то миг воспрянул было духом, когда узнал, что она решила оставить ребенка, но тут же вновь потерял надежду, услышав:
   — Врачи сказали, что это чудо, что мне удалось стать матерью. Если я захочу избавиться от ребенка, детей у меня больше не будет. Я оставлю ребенка. Но я не оставлю его тебе так же, как не останусь сама. Просто мне потребуется немного больше времени, чтобы решить кое-какие проблемы, возникшие из-за этого. Все это время я буду с тобой.
   — Да что же тебя не устраивает?! — наконец не выдержал Андрей. — Почему надо уходить? Офицер, вполне способный защитить, вроде не дурак, не урод, люблю тебя, способен худо-бедно обеспечивать семью…
   — Мне не надо «худо-бедно», — сказала она тогда. — Не спорю, может, я и вышла бы за тебя, будь у тебя квартира и машина, и дача, и какой-то прожиточный минимум… Но те деньги, которые ты получаешь, нельзя назвать «минимумом». Ты не способен на них содержать нас. У меня теперь есть дочь, безбедное будущее которой я хочу обеспечить, и есть личные запросы, которые ты удовлетворить не в силах. А я хочу полной, «объемной» жизни. Это нормальное желание. Я права?
   — Права, — сказал Андрей. — Но чтобы стать хотя бы «обеспеченным» — нужно время… Надеешься на то, что Корицын так быстро станет богат?
   — Нет, — решительно отвергла она. — Он тоже не способен дать мне то, что нужно. Но он интересен лично мне. Не стану скрывать: ты — лучше его, но он — мой тип мужчины. Хотя и ему придется потерять меня, когда я найду то, что мне необходимо.
   — Но у нас же дочь, — тихо сказал Туманов.
   — У меня, — поправила она. — У меня, а не «у нас». Я смогу дать ей то, что не сможешь дать ты — дорогу в будущее.
   — Дорога в будущее заложена в нас, а не в нашем кошельке.
   — Она станет и сильной, и образованной, — пообещала Наташа. — Это поможет ей получить то, что она хочет. А деньги увеличат эти шансы. Ты ее избалуешь. Я ее воспитаю. Ты веришь мне?
   — Верю, — пристально глядя ей в глаза, сказал Туманов. — Верю… А если я ее не отдам?
   Наташа только холодно улыбнулась в ответ.
   — Ты все время бросаешься в крайности, — сказала она. — Когда мы встретились впервые, ты делал все за меня, держал меня «в ежовых рукавицах», и я старалась убежать из-под твоей опеки. А теперь ты позволяешь мне делать все, что заблагорассудится, и терпишь все это. Почему ты не можешь быть со мной таким, как на службе, таким, каким был в армии — сильным, волевым, целеустремленным?..
   — Я не могу быть сильным с теми, кого люблю. Я не могу играть с ними и воевать. И на службе, и дома я один и тот же, просто я не строю комбинации и не ожидаю опасности в своем доме… Наверное, это ошибка многих мужчин…
   — Дом, Туманов, это «передовая», а не тыл. В семейной жизни погибают те, кто «расслабляется» и «недооценивает противника». Зачем женщине мужчина, который рядом с ней только отдыхает? А твоя главная беда в том, что ты любишь меня… Но это — только твоя беда. Ты хочешь, чтоб я полюбила тебя, но ты, как любой другой, любящий человек — слаб. Ты веришь в то, что возможна взаимная, столь же сильная любовь… Помнишь: «Больше в любви берет тот, кто меньшую часть отдает»? И ты веришь в то, что можно любить слабого, больного, нищего, некрасивого. Это блеф, Туманов. Их не любят, их — жалеют. Ими можно увлечься, но в глубине рассудка будет жить и расти мысль о том, что ты любишь «неполноценного»… Ты — сильный, и я уважаю тебя, но не люблю. А если б и полюбила, то ушла бы сразу, как только ты стал больным…
   — Мы говорим о разных вещах, — вздохнул Андрей. — Я о любви, ты — о расчете… И смею тебя заверить: ты не права в своих суждениях. Когда-нибудь ты поймешь, на что способно настоящее, умное и горячее сердце… Ты где-нибудь это увидишь.
   — Намекаешь на то, что сама я это узнать не смогу? Что ж… Обойдусь без этого. Ты ведь знаешь это. Мы ведь понимаем с тобой друг друга, а, Туманов? Поэтому я и нахожусь рядом с тобой так долго. Мы оба — сильные люди и способны добиваться того, чего хотим. Только я пытаюсь это делать, а ты возишься со своими пьяницами…
   — Я не имею дело с пьяницами. Я ловлю бандитов.
   — Какая разница? — пожала она плечами. — Эти тонкости интересны посвященным. Я воровать не собираюсь, и для меня нет разницы между ГАИ и уголовным розыском… Пошли спать, Туманов, ночь создана не только для темных дел и засад. Она бывает еще нежна и страстна. Не порти ее несбыточными желаниями, мой бравый солдатик, это не твой имидж. И не переживай раньше времени, у нас впереди еще достаточно ночей, чтобы создать то, что можно будет запомнить…
 
   Андрей невольно вздохнул, очнувшись от воспоминаний. Наташа смотрела на него, и в ее глазах не было и тени сна.
   — Не люблю, когда кто-то рассматривает меня спящей, — ровным голосом сказала она. — Я уже говорила тебе об этом. Для этого есть фотографии… Опять что-то случилось на работе?
   — Изнасилование, — тихо, чтобы не разбудить дочь, сказал Андрей. — Но удалось крепко «привязать» всех шестерых. Доказательства, признания, опознания, очные ставки и так далее, и так далее… Устал… А доделывать придется уже завтра. Но, надеюсь, что прижмем мы их крепко. Семнадцать-восемнадцать лет, а такая жестокость! Ты бы знала, что они с ней проделывали!..
   — Воюешь уже с подростками?
   — Со злом в подростках. Наказание только вправляет некоторые отклонения в воспитании. Теперь у них будет хотя бы страх перед наказанием. Страх, ограничивающий чувство вседозволенности… а должна быть доброта, корректирующая все поступки… Но это то, что должна закладывать мать, то, что должен объяснять и показывать отец…
   — Демагогия… Я уже слышу, что ты мне рассказываешь о своей работе. Вы сажаете только мелких воришек и бандитов, а «крупная рыбешка» уплывает. Почему бы вам не арестовать всю верхушку мафии? Вы же знаете их всех?..
   — Нет доказательств. Сами они редко занимаются чем-то, что оставляет следы. Они только корректируют и планируют… «Грязную работу» выполняют другие… Да и законы несовершенны.
   — Опять демагогия. Раз он преступник, значит должен оставлять какие-то следы. Создайте такие законы, чтоб эти «следы» были доказательствами… Завтра я ухожу от тебя, Туманов.
   Андрей промолчал. Наташа посмотрела на него с некоторым любопытством — видимо, она ожидала другой реакции на это сообщение.
   — Не к Корицыну, — зачем-то добавила она. — Знаешь, кажется, я нашла то, что искала. Он — бизнесмен. Мы познакомились…
   — Мне это не интересно, — прервал ее Туманов. — Ты давно предупреждала меня об этом, теперь достаточно сообщить сам факт. Подробности излагать не стоит.
   — А ты становишься злее, — сказала она. — Это хорошо. Это значит, что ты взрослеешь. Только опять «мимо», Андрей. Поверь: любой женщине, даже такой как я, было бы приятно немножко чувств, ревности… Пусть даже сымитированной.
   — У меня нет желания делать тебе сейчас приятное. Эта игра в «двух взрослых людей со своими целями и жизненными путями» мне уже порядком надоела. Уже не вызывает тех чувств, что раньше. Может быть, я устал от свидания. Предчувствие беды и ее ожидание подчас оказываются куда эмоциональней самого несчастья… Мне уже кажется, что я становлюсь таким, каким ты меня видишь… Я — другой! Я — это я, а не формула твоих умозаключений, и не кусочек твоей жизни.
   — Сент-Экзюпери, — констатировала девушка. — «Я не хочу быть мудрым лисом, я хочу быть ручным лисом…» Только почему ты говоришь мне все это сейчас, после того, как я тебе сказала о своем решении? Это нужно было делать куда как раньше.
   — Значит, сейчас это созрело. Я не могу быть правильным и расчетливым в чувствах… Наверное, я не смогу проводить вас завтра, ты уж извини…
   — А я думала, что мы устроим прощальный бал, — иронично отозвалась она. — С «помпой» проедем по Невскому и проведем последнюю ночь в апартаментах «Невского Паласа»… За мной заедут, Туманов. А прощаться я не люблю. Уходя, не оборачиваются.
   Андрей достал из шкафа белье, постелил себе на диване и, раздевшись, забрался под одеяло.
   — Вот это называется «ход конем», — удивилась она. — А?.. Это что, такая форма протеста? Или выражение независимости?
   — Хочется побыть одному. Да и ты сама говоришь, что не любишь прощаний… Спокойной ночи.
   — Ну что ж… Спокойной ночи…
   Андрей долго лежал, глядя в темноту и слушая, как стучат по подоконнику капли первой весенней грозы. Потом тихо встал, прислушиваясь к вновь ставшему ровным дыханию Наташи, поставил стул у кроватки дочери, поправил сползающее одеяльце и замер, непроизвольно поглаживая пальцами ее мягкие кудряшки.
   Застыв в задумчивости, он не чувствовал на своей спине холодного и умного взгляда из-под полуприкрытых пушистых ресниц. Наташа смотрела на него, словно оценивая по-новому и что-то просчитывая. На какой- то краткий, почти неуловимый миг в ее глазах промелькнула теплота, но словно испугавшись этого, ресницы дрогнули, смыкаясь, и серое петербургское утро, вползающее в комнату сквозь неплотно занавешенные окна, застало только сутулую фигуру человека, отрешенными глазами смотрящего в прошлое…
   Туманов вошел в кабинет, поставил на старенькую плитку алюминиевый чайник и широко распахнул створки окна, впуская в сырой кабинет потоки душистого весеннего воздуха. Заварив в стакане крепкий чай, достал из сейфа документы, собранные по вчерашнему изнасилованию, и углубился в их изучение. За его спиной скрипнула дверь, и в кабинет вошел хмурый Клюшкин.
   — Ну и физиономия у тебя, — оценил он вид Туманова. — Пьянствовал ночью?
   — Не выспался, Иван Петрович, — Андрей допил остатки чая и попытался изобразить на лице бодрое выражение. — Вернулись вчера с Королевым поздно, ну а пока по дому, то да се…
   — «То да се», — передразнил начальник. — Я не помню за последние два года случая, чтобы ты пришел на работу вовремя. Что самое интересное — опаздываешь ровно на десять минут. Не на пять, не на пятнадцать, а именно — ровно на десять… Может, ты так издеваешься?
   Андрей невольно улыбнулся. Два года назад, несмотря на невероятную загруженность по работе, он вновь попытался вернуться к доармейским рукописям, взяв себе за правило писать ночью хотя бы по три листа. Хроническое недосыпание сказывалось в причудливой форме: невзирая на будильники и орущее радио, он просыпался ровно за десять минут до начала работы, едва успевая привести себя в порядок и добежать до отдела. Поначалу Клюшкин пытался бороться с «этим разгильдяйством», заставляя Туманова дежурить каждый раз после опоздания, но после месяца каждодневных дежурств измотанный Туманов начал приходить позже на двадцать минут, и Клюшкин смирился, утешая себя: «Чем бы опер не страдал, лишь бы в главк не уходил». Об истинных причинах своих опозданий Туманов предпочитал не рассказывать, понимая, что его хобби вызовет у начальства опасные мысли о ненаписанных отчетах и докладах. Да и очень уж далекой и наивной казалась теперь старая мечта.
   — Ты закончил материалы по делу Кротовой? — спросил Клюшкин.
   — Совсем немного осталось. Дополню кое-какие детали да допишу пару-другую справок, чтоб следователям нечего было даже возразить. Будет сделано на совесть, Иван Петрович.
   — Ты вот что… Выброси эти бумаги, — глухо сказал Клюшкин, глядя в сторону. — Придется все переработать.
   Туманов удивленно поднял на него глаза. Обычно начальник угро «рвал» все препятствия в раскрытии, невзирая на чины и звания. Несколько раз, при ведении особо «скользких» дел, в которых фигурировали преступники «рангом повыше», он участвовал в деле сам, сознательно принимая ответственность на себя. До сих пор все обходилось благодаря его опыту и авторитету как в кабинетах чиновников, так и в преступном мире.
   — Переделать, — повторил Клюшкин, видя удивление Туманова. — Опросишь их по-новому.
   — Но…
   — Никаких «но»! Потерпевшая отказалась от обвинения, у задержанных тоже изменились показания… Нет разницы в том, переопросишь ли ты их сейчас, или их показания будут изменены на суде… Только во втором случае порядочная доля дерьма достанется и тебе.
   — Мы можем возбудить дело по факту. У нас есть доказательства — заключение медэкспертизы…
   — Андрей, — спокойно сказал Клюшкин. — И ты, и я знаем, что в деле об изнасиловании самое важное — показания потерпевшей. Заключения врачей и даже клятвенные заверения преступников о том, что они изнасиловали ее в самой извращенной форме, тускнеют при показаниях потерпевшей о том, что все, что произошло, было с ее согласия и желания. А уж в каких это было «формах» — ее личное дело…
   — Что-то здесь не то, — помотал головой Туманов. — Вы знаете, что я в течение одного дня могу сделать так, что и она вернется к своим первичным показаниям, и они припомнят то, что было на самом деле. Что там за «подводный камушек», а, Иван Петрович?
   Клюшкин долго молчал, исподлобья оглядывая оперативника, словно раздумывая, стоит ли называть истинную причину, и все же сознался:
   — Среди этих гопников есть сын одного из…
   — Сапожников! — саданул кулаком по столу Туманов. — Так я и подозревал! Эта маленькая сволочь мне вчера рассказывала, что выйдет сухим из воды да еще и нам носы утрет… Я думал, что он однофамилец… Да какая разница, Иван Петрович? Что, мы будем выставлять себя дураками из-за этого…
   — Переделать! — приказал Клюшкин. — Или даже лучше… Дай-ка его сюда.
   Он забрал со стола протоколы и, засунув их в папку, направился к выходу. На пороге остановился.
   — Ты пойми, Андрей, там не только Сапожников… Там такая буря «по верхам» прошлась, что… Мы с тобой хорошие, опытные оперативники, не карьеристы, но и давно уже не идеалисты. Прекрасно понимаем, что хорошо, а что плохо, но только у меня чуть-чуть больше опыта — «всего» на двадцать лет. Я уже такого здесь повидал… Я смело могу поставить свою голову против пустой пивной бутылки, что дела не будет, как мы ни цепляйся за него. «Любое действие рождает и противодействие, равное ему по силе и противоположное по направлению». В данном случае, чем больше ты будешь прилагать сил, чтобы посадить их, тем сильнее будешь получать оплеухи.
   — Мне больше нравится теория относительности, — сквозь зубы сказал Туманов. — Если кувалдой врезать по помидору, то кувалде будет наплевать на противодействие помидора, даже если такое и было.
   — Вот и не уподобляйся помидору, — заметил Клюшкин. — Мне больше нужны «кувалды», без всяких там теорем. Отделом из давленных помидоров я управлять не хочу, — и, обреченно махнув рукой, вышел.
   Туманов долго смотрел на закрывшуюся за начальником дверь, не замечая, как хрустит в его пальцах медленно разламывающаяся авторучка. Когда она наконец треснула, Туманов с удивлением посмотрел на обломки и неожиданно с силой запустил их в стену, через весь кабинет. Подобная ситуация была не новой. Дела, которые вполне можно было раскрыть, зачастую оставались «глухарями» по десяткам причин: то доказательств, которых было вполне достаточно для любого здравомыслящего человека, почему-то не хватало для решения суда, то «неперспективность» дела, начинаемого как уголовное и уверенно сводимого преступниками, адвокатами и следователями к административному, то «передумавшие» заявители и многое, многое другое. К счастью, дела столь «яркие», как это, были редки…
   В кабинет вошел пригибающийся под тяжестью автомобильных колес Королев. Негромко матерясь себе под нос, свалил их в угол и, отыскав в стенном шкафу тряпку, принялся оттирать костюм от налипшей грязи.
   — Слышал уже про результаты нашей работы? — спросил его Туманов. — Все впустую… А вот дали бы мне…
   — По шапке, — закончил за него напарник. — И это в лучшем случае. Не разыгрывай из себя идиота. Обидно? Да. Дело рассыпалось? Да. Можешь ли ты довести его до конца? Нет. Если тебе хочется играть в комиссара Катани — играй, но учти, что здесь не Сицилия. Наша мафия малость покрепче будет. Потому что у них она с пистолетами, а у нас — с ручками да постановлениями… Хотя, и преступность нашу за рубежом «оценили«, признав, что наши бандиты — самые изобретательные, слаженные и жестокие… Это что получается? Мы — самые «крутые» полицейские в мире, раз сажаем «крутых» бандитов без всякого «крутого» закона?
   — Мы — самые «крутые» бандиты, которые ловят и сажают других «крутых» бандитов вопреки всяким законам, — горько усмехнулся Андрей. — Зачем тебе столько колес? Решил покупать автомашину по частям, или это теперь такой новый вид рассрочки?
   — Прошелся по подвалам, — Королев оставил бесполезные попытки привести костюм в порядок и швырнул тряпку обратно в шкаф. — Всего три дома обошел на своей территории, и — целых четыре колеса. Два — от одной машины и два — от другой. «Свежие» кражи. По КП только вчера зарегистрировали.
   — Хочешь сделать засаду?
   — Я и так знаю, кто это. Сегодня вечером схожу, «сниму». Ночь в «клетке» посидит, наутро допрошу и две кражи подниму. Дело на пару часов.
   — Это мы можем, — согласился Туманов. — Наркоманов, мелких воришек и хулиганов, изредка — грабежи и разбои… А вот то, что называется «преступностью» — увы…
   Королев пристально посмотрел на напарника.
   — Дома что-то случилось? С чего это ты занудой стал? Как заправский журналист, над детскими истинами плачешь: «Правительство — плохое», «Милиция — коррумпированная», «Преступность — преступная»… Ты чего?
   — Наташа ушла, — признался Андрей. — Дочку забрала и ушла.
   — А-а, — неопределенно протянул Королев. — Понятно… Бывает. Уходят. Только кому хуже? Твоя любовь — при тебе, ее глупость — при ней… Через пару недель полегчает. Вы же, вроде, уже «расходились», потом обратно «сходились»…
   — Было дело. Не выдержал. После армии вернулся, и… Опьянел от свободы, что ли? Переоценил силы. Посчитал, что теперь все должно быть хорошо, а с плохим я в течение пяти минут управлюсь. Но оказалось, что мы — «разные» люди. А что делать, если я люблю «другого», непохожего и отличного от меня человека?! Со всеми ее и своими недостатками, с плохим настроением и совсем в неподходящее для любви время.
   — «Правильной» любви не бывает, — развел руками Королев. — А «счастливая»… К счастливой быстро привыкают и не ценят. Она воспринимается, как будни… Но ничего, Андрей, в этой жизни есть один очень правильный закон: каждый, в конечном итоге, получает то, что заслуживает. Глядишь, может, и ты все же получишь ее навсегда. А если нет, значит, кто-то кого-то не заслуживает — либо ты ее, либо она тебя.
   — Какие мы все умные, — вздохнул Андрей. — Просто-таки не офицеры, а философы.
   — Каждый офицер — философ! — с пафосом воскликнул Королев. — Но не каждый философ — офицер! Вот ты на меня взгляни: битый-перебитый волк, клейма негде ставить, так жизнь «пожевала», а перед женой меркну. Она имеет два высших образования, получает в десять раз больше меня, открыла и расширяет свою фирму, да еще и красавица, ко всему прочему… А я? Капитан утро с зарплатой как у среднего электрика и рожей спившегося китайца.
   Туманов невольно заулыбался. Королева называли в отделе за глаза «кормящим папой». Едва отсидев получасовое утреннее совещание, он стремглав летел домой отводить детей в школу, вечером спешил забирать их и кормить, а вернувшись после этого на работу, каждые полчаса отзванивался домой, проверяя, все ли в порядке. При этом он был сыщиком отменным, дело свое знал «назубок» и в целом мире боялся только двух вещей — бумаг и Юдашкина.
   — Как шутит моя вторая, и надо заметить — лучшая половина: я работаю ради удовольствия, а она зарабатывает деньги, — продолжал Королев. — И если вдуматься, она права. Пересчитывая полученную зарплату, понимаешь, что ты — энтузиаст, так как «денежный вопрос» отпадает в первую очередь.
   — С женой тебе повезло, — признал Андрей. — Зря ты по этому поводу горюешь.
   — Да я же шучу, — даже обиделся Королев. — Что- то ты, Андрей, совсем раскис: зерна от плевел не отличаешь. Займись лучше чем-нибудь веселым. Например, помоги мне написать эти проклятые бумаги.
   — Что же там смешного? Там плакать нужно.
   — Плакал я, когда их было в два раза меньше, — сказал Королев, — А теперь только смех разбирает… Правда, истерический…
   Хрипловатой трелью напомнил о себе телефон. Андрей снял трубку:
   — Слушаю… Нет, это уголовный розыск… Да, говорю же вам… Ну что вы, в самом деле… Хорошо, — он повернулся к Королеву: — Коля, где Таня?
   Королев подумал и уверенно заявил:
   — Ушла с Васей двадцать минут назад.
   — Двадцать минут назад ушла вместе с Васей, — повторил Туманов в трубку. — А я откуда знаю, кто такой Вася? Она мне ни слова не сказала, он — тоже… Кто мы такие? Андрей и Коля… Сидим, чай пьем… Честно?.. Ну приезжай, приезжай…
   Он повесил трубку и пояснил заходящемуся от хохота Королеву:
   — Новоявленный Отелло. Говорю ему, что не туда попал — не верит. Дай ему Таню — и все! Вот и пусть теперь рогами о стену бьется…
   Снова загудел телефон. Туманов злорадно улыбнулся и, подняв трубку, сообщил:
   — Морг.
   — Это местная связь! — запоздало простонал Королев, но было уже поздно. Лицо Туманова вытянулось и, вяло бросив: «Так точно, Иван Петрович, иду», — он осторожно положил на рычаг трубку и поднялся.
   — Труп Туманова вызывают в «анатомичку» для вскрытия, — пожаловался он Королеву. — Нет, раз уж день наперекосяк пошел, никаким рубанком его не подправишь… Теперь последует «трепанация черепа» и «промывание мозгов»…
   Вернулся он минут через двадцать, красный и взъерошенный.
   — Препарировали? — ехидно осведомился Королев. — Хоть часть мозгов оставили? Или решили, что для офицера это — излишество?
   — Удалили полностью, — мрачно ответил Туманов, — через естественные отверстия, чтоб шкуру не портить… Самое обидное, что он так и не объяснил, зачем звонил.
   Вновь послышался телефонный звонок. Туманов с опаской покосился на аппарат и попросил:
   — Ответь лучше ты, Коля. Что-то я сегодня не в форме.
   — Уголовный розыск, — снял трубку Королев. — Да… На месте… Сейчас, — он повернулся к Туманову: — Тебя спрашивает какая-то Света Богатырева… Кто такая?
   — Заявительница, — буркнул Туманов и припал к трубке. — Добрый день, Света.
   — Здравствуйте, — послышался немного хрипловатый голос девушки. — Как продвигается мое дело?
   — Я мог бы сказать, что в настоящее время дописываю двадцать седьмую версию оперативного плана поимки преступников, — не моргнув глазом ответил Андрей. — Но не буду врать, так как на самом деле разрабатываю лишь двадцать пятую… Никак, Света. Прошло слишком мало времени. Вчера я дежурил, а сегодня… Скажем так: сегодня — очень сложный день.
   — Я почему-то так и подумала, — с каким-то удовлетворением заявила она. — «Оперативность, оперативность»… Все самой приходится делать. По вашему совету я навела кое-какие справки. И вот что узнала… Это можно говорить по телефону, или лучше приехать?
   — Давайте, я лучше приеду к вам, — сделал попытку выбраться из отделения Туманов. — Это удобно?
   — Приезжай, — согласилась девушка. — Только, чур, не позже, чем через сутки. А то, судя по интенсивности ведения моего дела…
   — Я уже звонюсь в дверь, — сказал Андрей и повесил трубку.
   — Ты с ней был знаком до этого? — уточнил Королев. — Нет? Ну, смотри, я так с одной допанибратствовался: ха-ха, хи-хи, чай, кофе… А папаша у нее оказался генерал-майором… Едва жениться вторично не пришлось.
   — У этой папа точно не генерал, — заверил Туманов, вытаскивая из ящика стола папку с бланками протоколов.
   — Как раз такие девчата и оказываются дочерьми генералов, — вздохнул Николай. — Но предостережения друзей вспоминаешь уже в ЗАГСе…
 
   — Чем напоишь? — поинтересовался Андрей, входя в квартиру.
   — И тут грабят, — притворно возмутилась она. — «Белые придут — грабят, красные придут — грабят, куда бедному крестьянину податься?» Кофе сойдет?.. Тогда проходи в комнату, а я пойду на кухню готовить кофе для одного нахального оперативника.
   — Мне двойной, — заявил Туманов, усаживаясь на диван.
   — А что такое — «скромность»? — спросила из кухни Света.
   — Скромность? — задумался Андрей. — Где-то я это слово уже слышал… А-а! Это то, что начальство вырабатывает у подчиненных — «скромность» и «умеренность».
   — Как ты считаешь — это достоинство или недостаток?
   — Богатство, — уверенно ответил Андрей. — А офицеры — люди бедные.
   — По крайней мере честно, — Света вошла в комнату, толкая впереди себя сервировочный столик с расставленными на нем чашечками и тарелочками. — Сахар клади сам, по вкусу… Да, вид у тебя, и впрямь, как у жаренного помидора. Наверное, пьянствовали всю ночь?
   — Да что вы все, как сговорились? — возмутился Туманов — Словно у мужчины может быть только одна причина для того, чтобы не выспаться… Может быть, я всю ночь читал стихи прекрасной девушке?
   — Как сказал бы Станиславский: «Не верю!» Когда мужчина «всю ночь читает стихи прекрасной девушке», выражение лица наутро у него совсем другое. А у тебя такой вид, словно этой ночью у тебя во рту трагически скончались зубы.
   — Хлебом не корми, дай обидеть хорошего человека, — констатировал Андрей, допивая кофе. — Ладно, пора переходить от издевательств над беззащитным офицером — к делу. У тебя появилась информация?
   — Появилась, — подтвердила девушка. — Только… Как бы это сказать… Она не должна получить огласки. Ты знаешь, чем это может для меня закончиться. Моя подруга, от которой я все это узнала, тоже очень боится. Если узнают, что она «открыла рот» — ей конец… В наших кругах шутить не любят.
   — В наших — тоже, — заверил Андрей. — Не волнуйся, все будет хорошо.
   — Ладно, — сказала Света. — Чем я занимаюсь, ты знаешь?
   Туманов кивнул.
   — Так вот. К моему «работодателю» приехали, по рекомендации каких-то знакомых его босса, ребята из Казани. Шесть человек. Накачаны так, что мускулы растут даже на ушах. Живут здесь уже две недели. Пристроили их в частных банях. Но там они только ночуют. Чем занимаются — точно никто не знает. Подруга, которая это мне рассказала, была вынуждена… провести некоторое время с ними… Застолье, то да се…
   — Я знаю, знаю, — сказал Туманов. — Как все это бывает, я знаю получше тебя.
   — Вот это уже вряд ли, — усмехнулась она. — Так вот, моя подруга говорит, что они — «гастролеры». Грабежи, разбои… Да и Рустаму… Это мой «работодатель», очень не выгодно меня терять. Все, как ты и говорил. Похоже?
   — Проверим, — отозвался Андрей, записывая адрес бани и телефон Рустама. — Во всяком случае, шанс очень велик. Завтра вечером зайдем туда с Королевым, проверим документы, захватим их с собой в отдел… Ну, а там уж нашими, оперативными методами…
   — Андрей, — смутилась девушка. — Тут еще вот какое дело… У них оружие.
   — То, что ты перечисляла?
   — И даже побольше… Кажется, есть и ружья, и пистолеты. Я особенно не расспрашивала — оружие и оружие…
   — В этом случае будем задерживать их сегодня. Где они хранят «кубышку», ты не знаешь?
   — «Кубышка» — это награбленное? Нет, не знаю. Да и кто же о таких вещах рассказывает?
   — Всякое бывает. Они не должны были вообще рассказывать о том, чем занимаются, а уж показывать оружие… Тем более, что им подкинули «тему» из близкого окружения «работодателя». Излишне самоуверенны, вот и «засветились»… Что ж, я пойду. Времени на подготовку не так много осталось. Надо еще съездить к баням, оглядеться, договориться с начальством, чтоб дали людей, и разработать все детали операции, а это, как правило, затягивается… Но постараемся успеть сегодня. Я позвоню тебе, когда все кончится.
   Он поднялся и пошел к выходу, но у самой двери остановился, что-то вспомнив.
   — Я вот еще что хотел спросить… Кто у тебя отец?
   — Инженер, — ответила удивленная таким вопросом девушка.
   Туманов удовлетворенно кивнул и взялся за ручку двери.
   — Если точнее, то военный инженер, — добавила она. — Полковник. На днях должен выйти на пенсию и получить звание генерала…
   — Готовы? — спросил Клюшкин, оглядывая оперативников. — Помните: держаться группами. Пошли.
   Туманов, Королев и часть оперативников остались у центрального входа, а Клюшкин с остатками группы направился к запасному выходу. Приказ по рации скоррсктировал начало операции — вышибленные двери повисли на петлях, и оперативники бросились вовнутрь помещения.
   — Что за чертовщина? — изумился Королев, когда первые два этажа были осмотрены. — Ты ничего не напутал? Они точно должны быть здесь?
   — Должны, — пожал плечами Андрей. — Но не обязаны.
   — Вот не найдем никого, будет тебе «на орехи», — сказал Королев, рывком распахивая дверцы кладовки и освещая фонариком помещение. — Тут и отсутствие санкции скажется, и выломанные двери, и причиненный ущерб, и еще много чего. Это победителей не судят, а облажавшихся попросту четвертуют… Может, есть другой выход, которого ты не заметил?
   — Издеваешься? — обиделся Туманов. — Я три часа за этими банями наблюдал. Не бани, а «осиное гнездо». Каждые пять минут «боевые машины братвы» подъезжают, — Андрей одну за другой проверил секции частных кабинок, не забывая переговариваться с напарником. — Это еще что?..
   Благоустроенная часть здания кончилась, и перед оперативниками предстала полуразрушенная зала с грудой отбитой штукатурки вдоль стен и провалами вместо окон.
   — Коммерсанты, — сплюнул Королев. — Здание готово только наполовину, а они готовые залы уже в ход пускают. Во всяком случае их здесь нет. Возвращаемся.
   — Подожди, здесь дверь, — отозвался Туманов с другого конца коридора. — И какая-то лестница… Интересно, чердаки домов соединяются?
   — Судя по твоему вопросу, это ты не выяснил, когда готовил операцию? — ехидно поинтересовался Королев, оглядывая узкую лестницу.
   — Каким образом? Спросил бы у директора бань? Чертежи дома в ЖЭКе взял?.. Это — «глухая» лестница, Коля. Она не выходит во двор… Вот ведь лабиринты до революции делали… Или это уже потом, во время изменения планировки, ее оставили?..
   — Потом гадать будем. Постой здесь, никуда не уходи. Я сбегаю за ребятами, и мы проверим, куда она ведет и откуда. Рация при тебе? Если что — кричи, успеем убежать… Жди, через десять минут прибегу.
   Королев скрылся в темноте, а Туманов достал сигареты, закурил и, прислонившись к дверному косяку, приготовился ждать. Наконец откуда-то снизу, со стороны лестницы, послышались топот множества ног и негромкие голоса. Андрей перегнулся через перила, вглядываясь в щель лестничного пролета. Увидев силуэты бегущих к нему людей с автоматами в руках, отбросил окурок сигареты, поставил пистолет на предохранитель и шагнул навстречу.
   — Совсем не ждал вас отсюда, — начал он. — Вы бы хоть поосторожней были, а то можно и…
   Он осекся, разглядев в полумраке незнакомые лица и обрезы ружей. У одного из стоящих перед ним парней был в руках автомат ППШ, у другого — черный никелированный пистолет, марку которого из-за плохого освещения Андрей не смог разобрать. Зато он хорошо видел, что и дуло автомата, и стволы обрезов направлены точно ему в грудь.
   — Ну вот, — быстро сориентировался он. — А теперь поднимите руки, сложите оружие и встаньте лицом к стене.
   — Орел, — оценил одетый в спортивный костюм парень. — Только нам-то лапы поднимать смысла нет. Ты разницу в стволах посчитай. От тебя одни туфли останутся. Дай пройти. Разойдемся и все будем целы.
   — Никуда мы не разойдемся, — заверил Андрей. — Дом окружен, кругом оперативники. После первого же выстрела здесь будет столько народу, что туфли останутся от вас.
   — Тебе это будет уже безразлично, — ствол автомата шевельнулся, отыскивая точку на теле оперативника.
   — Не доводите до греха, ребята. — Андрей медленно потянул пальцем предохранитель, — Лучше сами оружие сложите, иначе…
   Щелчок предохранителя прозвучал в тишине неожиданно громко. Туманов увидел, как побледнели пальцы на спусковых крючках, и бросился в сторону за какое-то мгновение до того, как прогрохотала выпущенная в него очередь. Но узкий пролет лестницы не позволил уйти на безопасное от выстрелов расстояние и резкая боль обожгла бок и плечо. Падая, он успел сделать несколько выстрелов в сторону бросившихся к нему бандитов…
   Сквозь застилавшую глаза пелену Андрей увидел, как, зажимая рукой рану на шее, медленно бредет вдоль стены парень в синем спортивном костюме, оставляя на серой штукатурке длинный кровавый след. В его широко открытых глазах были непонимание и страх.
   «Это только кажется такой мужественной работой, — почему-то ясно и спокойно подумал Андрей. — Никто не рассказывает, как это бывает: убивать и умирать».
   Уже не чувствуя боли, Андрей сполз по стене и, словно сильно устал, положил голову на холодный пол лестничной площадки. Остальные бандиты, оставив раненого товарища, бросились по лестнице вниз. А раненный в шею все брел и брел к Туманову, цепляясь ногтями за стену, спотыкаясь, вихляя всем телом, но не сводя с Андрея наполненных болью и тоской глаз. Наконец он дошел до неподвижно лежащего Туманова и, словно у него тут же кончились силы, рухнул рядом с ним. Несколько мгновений его тело сотрясала конвульсия, выплескивая из перебитой артерии потоки крови, потом он замер, так и не сводя остекленевших глаз со своего убийцы.
   «Какая у него была причина, чтоб умереть? Какая у меня? Есть ли достойные для смерти причины? — Туманов попытался подняться, но налитое свинцом тело отказывалось служить, мысли стали путаными. — Или смерть стирает то, что… Я умираю? Нужно что-то сделать, или хотя бы подумать о чем-то таком… Почему-то нет боли… Что я должен сейчас сделать и о чем подумать?.. Странно, совсем не страшно… Обидно. Курить хочется и спать… Спать…»
   Но спасительное беспамятство все не шло. Глаза недавнего врага словно наблюдали за ним с укором и обидой… Потом чьи-то сильные руки перевернули Андрея на спину, и озабоченное лицо Королева склонилось над ним.
   — Как ты?
   — Немножко лучше, чем покойник, — слабым голосом пошутил Андрей.
   Голос был неестественным, незнакомым.
   — Взяли? — с трудом спросил Туманов. — Этих… оставшихся… взяли?
   — Взяли, взяли… Ты поменьше разговаривай, тебе силы беречь надо… Сейчас мы тебя к врачам…
   — Вещдоками закрепились?
   — Закрепились, — ответил Королев. — Кому говорю — молчи!.. Нашел время о вещдоках думать…
   Поднатужившись, поднял Туманова на руки и бережно понес вниз.
   — Осторожней, — сказал Андрей. — Костюм кровью испачкаешь… Откуда потом еще такой же обмусоленный достанешь? Придется новый, выглаженный носить…
   — Ничего, я и новый помну… Молчи…
   Бок Туманова пронзила острая боль, и он наконец погрузился в липкую темноту…
 
   Клюшкин неуклюже потоптался возле койки Туманова, зачем-то еще раз пригладил рукой принесенный им букет цветов и сказал:
   — М-м-да… Вот такие дела…
   — Да, — подтвердил Туманов. — Такие. Дела.
   — У нас там тоже… это… дела…
   — Да, — согласился Андрей. — У вас тоже. Дела.
   Начальник с подозрением покосился на него. Туманов туг же состроил невинную физиономию.
   — Издеваешься? — спросил Иван Петрович.
   — Издеваюсь, — кивнул Андрей, — А что же еще делать? Сколько уж раз просил: вытащите меня отсюда. Здоров я! Здоров, как бык!
   — Раз врачи говорят, что болен, значит — болен, — солидно сказал Клюшкин. — И будешь болен до тех пор, пока врачи не скажут, что здоров… Ладно, пойду я. Дел в отделе много накопилось. Тебе что-нибудь еще надо?
   — Надо, — быстро ответил Туманов. — Одежду.
   — Вот! — Иван Петрович показал подчиненному кукиш и вышел.
   — Хоть ты не будь формалистом, — попросил Андрей устроившегося на подоконнике Королева. — Видишь же, что друг от тоски и безделья загибается. Я скорее от скуки помру, чем от этих царапин… Спасай!
   — Нет уж, выздоравливай до конца, — убежденно сказал Королев. — У тебя там столько ненаписанных бумаг накопилось, что только невероятно здоровый и изрядно отдохнувший человек в состоянии их осилить. А то Иван Петрович, чего доброго, в связи с твоим «состоянием здоровья» на меня их переложит. Нет, набирайся сил, выздоравливай и готовься к их оформлению.
   — Иуда, — грустно констатировал Андрей, — Президента родного продашь, лишь бы бумаги не писать… Ну хоть халат принеси!..
   — Не-а, — с улыбкой садиста Королев соскочил с подоконника и «сделал ручкой»: — Пока. Через пару дней забегу.
   — У медсестры халат стяну, — мрачно пообещал Андрей. — Лишь бы сбежать из этого склепа.
   — К тебе еще гости, — сообщил Королев. — В коридоре ждут. Одна милая и стройная гостья. Звать?
   — Милая? — переспросил Туманов. — Стройная? Ты должен был позвать ее еще час назад. Подумать только: вместо того, чтобы общаться с милой и стройной девушкой, я целый час мучился с нестройным напарником и немилым начальником! Зови же ее, зови!
   Королев открыл дверь в коридор, пропуская вперед Светлану Богатыреву.
   — Ну, не буду вам мешать, — сказал он и вышел.
   — Ты еще не уехала? — поинтересовался Андрей, прицеливаясь к наброшенному на ее плечи халату.
   — Как видишь, — кивнула девушка.
   — Тогда… Снимай халат.
   — Что?!
   — Снимай халат… Теперь спускайся вниз, лови такси и жди меня у служебного входа. А как же Италия? — не удержался Туманов.
   Девушка обернулась, окидывая его с головы до ног бархатно-обещающим взглядом:
   — Италия подождет…
 
   Туманов открыл глаза и ужаснулся, увидев стрелку часов, подбирающуюся к десятичасовой отметке.
   — Проклятье! Опять проспал! — вскричал он, соскакивая с кровати и хватаясь за висящие на стуле штаны. — Клюшкину это рано или поздно надоест, и он из меня секретаршу сделает!..
   Света томно потянулась, и одеяло соскользнуло с ее округлой груди. Андрей запнулся на полуслове, рассматривая прекрасное тело девушки. Она ответила ему насмешливо-провоцирующим взглядом.
   — А чем, собственно говоря, плоха должность секретарши? — задумчиво спросил себя Туманов. — Ну, чуть побольше бумаг… Ну, беготни чуть почаще… Все дело в побудительных причинах!.. — и он снова скользнул под одеяло…
 
   Клюшкин долго и мрачно смотрел на Туманова, потом тяжело вздохнул и спросил:
   — У тебя есть место, где сможешь пожить меся- цок-другой?
   — Есть, — ответил удивленный Туманов. — Я, собственно говоря, и сейчас не из дома…
   — Я знаю, — сказал Иван Петрович. — Я звонил тебе домой сегодня утром. К этой девчонке перезванивать уже не стал.
   — А откуда вы знаете, что я… — начал было Андрей, но начальник не дал ему закончить.
   — Поживи у нее пару месяцев, — сказал он. — И напиши мне рапорт на постоянное ношение оружия. Я подпишу.
   — Что случилось? — насторожился оперативник.
   — Остатки банды, которую мы «повязали» в банях, отпустили под подписку.
   — Что?! Это как так?! Их же с оружием в руках взяли! Перестрелка была! Вещи с нескольких грабежей и разбоев изъяты! Половина банды «расколота»!..
   — А вот «как так»! — зло рявкнул Клюшкин. — Показания они изменили, и теперь получается, что они просто приехали к другу в гости и остановились на ночлег в банях. Это, мол, их дело, где ночевать, хоть в кабинетах уголовного розыска… В необустроенной части бань нашли оружие и какие-то вещи. Откуда эти вещи, они, само собой, даже понятия не имеют. Ночью слышат — в здание ворвались люди. Посмотрели в щелочку — в «штатском», с оружием. «Бедные мальчики» решили, что это бандитская группировка приехала разбираться с хозяином бань, и, испугавшись, что достанется и им, попытались бежать. На всякий случай прихватили с собой оружие. Увидев тебя, один из них с перепугу выстрелил… Естественно, это был тот, кто теперь уже «далече»… С покойника взятки гладки… Ну, и дальше идут юридические тонкости, сводящие дело «на нет».
   Туманов выругался бессильно и матерно.
   — Я уверен на все сто процентов, что мстить они не станут, — поспешил заверить Клюшкин. — Они уже наверняка смылись, как только вышли из КПЗ.
   — Да я не про это, — растерянно пояснил Андрей. — Если захотят повидаться — пусть заходят, завсегда приму и удовлетворю все запросы. Так даже будет лучше, поскольку я понял, что виноваты только мертвые. Живые всегда выкручиваются. Вот это и обидно, Иван Петрович. Зачем работаем?! Крутимся, рискуем, спиваемся, идем под суд, а все оказывается «вхолостую»… Уж этих-то могли бы и «закрыть»…
   — Примчались отличные адвокаты, — пояснил Клюшкин. — Стали появляться какие-то «родственники», «свидетели», следователь неожиданно начал менять направление дела в другую сторону… Каким-то чудом они, сидя в разных камерах, стали давать совсем иные, но очень слаженные показания, переводящие их дело под другую статью. Ты знаешь, как это бывает… Но рапорт на оружие ты все же напиши… и пару месяцев поживи у Богатыревой… Береженого Бог бережет.
   — Я и так у нее живу, — буркнул Андрей и вышел из кабинета начальника.
   В коридоре, на скамейке, его уже ждал Генка Еременко. Завидев приближающегося Туманова, вскочил ему навстречу и радостно забасил:
   — Сколько лет, сколько зим! Что ж ты так заработался, что совсем забыл про друга детства?! Не звонишь, не заходишь?!
   — А куда заходить? — пожал Андрей протянутую руку. — Ты разве мне свой адрес оставлял? Или телефон? С места на место тебя как «перекати-поле» носит… Все бандюкаешь?
   — На хлеб зарабатываю, — поправил Генка, входя в кабинет вслед за Андреем. — Как говорят: волка ноги кормят. Здесь кусим, там отщипнем, вот и жив пока…
   — Стоит ли оно того? Что-то я особого богатства у тебя до сей поры не замечал. Насколько я бандитский мир знаю, он мало чем от обычного отличается: те, у кого есть власть и деньги, только еще богаче становятся, а те, кто, как ты, бегал в поисках «темы», тот так и бегает… Правда, еще изредка и «садятся». На вашей шкуре кто-то себе состояние строит, а вы и рады:« Я на Папу работаю!..»
   — Я ни на кого не работаю, — гордо заявил Генка, — Только на себя.
   — И имеешь даже меньше, чем те, кто в «бригадах», — подхватил Андрей. — На себя посмотри — год назад голову пробили, полгода назад опять, из больницы в гипсе ушел, стреляли в тебя раз пять… А кто стрелял? Свои же. «Темы» поделить не можете. Все хотите кусок побольше да послаще за один присест откусить. Сейчас за копейку удавятся, а ты думаешь, что «тему» в двадцать «тонн» зеленых кто-то тебе просто так отдаст? Нет, так не бывает.
   — А чем твоя жизнь от моей отличается? Все то же самое, только совсем бесплатно. У меня хоть машина есть.
   — «Пятерка» разваливающаяся? — с сомнением переспросил Туманов. — Да, это хорошая цена за проломанный череп. Да все по чужим квартирам ошиваешься, своего угла нет. Сколько раз говорил — давай тебе место хорошее найду. Со временем квартиру получишь, да и на жизнь зарабатывать сможешь.
   — Работать? За такую зарплату?! — пренебрежительно скривился Генка. — Ну уж нет, уволь. Я после армии попытался работать. И грузчиком в универсаме был, и разнорабочим, и могилы на кладбище копал… За такие гроши пусть конь пашет, ему кроме соломы ничего и не нужно.
   — У меня есть неплохие знакомые, — повторил Туманов. — Им нужны дельные парни. Фирмы разворачиваются, работу с перспективой отыскать можно. Сперва «второстепенную», но зато обучение за счет фирмы, постоянная, без задержек зарплата, а потом, когда выучишься, хорошего специалиста с руками оторвут. Помимо этого, ведь ты — хороший спортсмен. Заметят — будут «вести» по этому направлению.
   — Хороший, — подтвердил Генка и как-то сник. — Только, знаешь, какие деньги нужны, чтобы тренироваться на профессиональном уровне? Квартира, питание, условия, тренажеры, организованный отдых, соревнования, даже одежда… Э-эх! Где бы найти «доброго дядю», который «поставит на темную лошадку» и поможет вырастить скакуна? Тренировался у лучшего тренера города, а после больницы все здоровье растерял…
   — То-то и оно, — вздохнул Туманов, — доиграешься как-нибудь, Генка… «Завязывал» бы ты с этим, а? Не мальчик ведь уже… Доколе будешь, как «отморозок» малолетний, по улицам носиться?
   — «Тем» много, — покачал головой Еременко, — нужно только их найти. Пятнадцать не выгорят, а шестнадцатая сработает… Только нужно такую отыскать, чтоб зараз и на квартиру, и на машину, и на жизнь хватило. Вот ради такой и рисковать не страшно.
   — Доиграешься, — повторил Андрей. — «Тем» мало, желающих много… Ты все же подумай…
   — Подумаю, — отмахнулся Генка. — Обязательно подумаю… Потом. Попозже. Послушай, ты для меня адресок по телефону, конечно, не пробьешь?
   — Не пробью, — заверил его Туманов. — Тебе это только для одной нужды. А я себе работы прибавлять не хочу.
   — Вредный ты, Андрюха, — вздохнул Еременко. — Зазнался, как в утро поступил… Ну да ладно. Я — не ты. Хочешь, дело перспективное подарю?
   — С чего это ты таким добрым стал? Склонностей к «святой борьбе за искоренение преступности» я в тебе не замечал. Скорее наоборот.
   — Люди со временем меняются… А если честно, то очень мешает один паршивец. У нас с ним общие знакомые, так он мне так часто дорогу переходит, что прямо сил нет. Все «темы» перехватывает.
   — Понятно. «Расскажи мне о своих врагах, а о тебе и твоих друзьях мне расскажут твои враги», — прокомментировал Андрей. — Знакомая ситуация. Кстати, очень удобный способ сбора информации. Даже агентуры не надо.
   — Так тебе рассказывать или нет? — обиделся Еременко.
   — Рассказывай, — махнул рукой Туманов. — Я тут как поп, какие только исповеди не выслушивал…
   — Мужик занимается продажей оружия. Устроил себе подпольное «ТОО» по реставрации и изготовлению пистолетов и ножей. Несколько пацанов на него работают, собирают оружие на Синявинских болотах, а пара-тройка бывших «зеков» его ремонтируют. Да и сами могут изготовить не хуже тульских мастеров. Потом продают. Человек этот «сошка мелкая», к группировкам отношения не имеет. Пара знакомых там, пара сям, но в целом ничего особенного. Сидел пару раз, так что особых хлопот у тебя с ним не будет: сильных заступников у него нет. Сейчас подвернулся очень хороший шанс: они ищут водолаза, чтобы поднять со дна реки партию оружия. Кто-то заказал сразу несколько «стволов», но пока везли к заказчику, наткнулись на полпути на пост ГАИ, попытались смыться, а когда не удалось, сбросили сверток с оружием в Неву. От милиции отделались штрафом да дырками в талонах, а товар упустили. Теперь желают обратно поднять. Вот и думай, выгодное это дельце для тебя, или нет.
   — Как, ты говоришь, фамилия этого «изобретателя»? — невинно поинтересовался Туманов.
   Еременко только усмехнулся.
   — Я ее и не называл. Как и другие фамилии или телефоны. Если я дам тебе подобную информацию, то и работать ты будешь соответственно. Так что любому будет понятно — настучали. А так — раскрутишь все сам, «хвосты» я тебе дал такие, что ошибиться просто невозможно, а постепенную разработку дела видно. Благо, мужики все «бывалые», «зону топтали» не раз и не два… Да и я себе алиби покрепче слатаю.
   — Не мели ерунды, Гена, — поморщился Туманов, — Что за игры в Штирлица? Ты меня знаешь: все сделаем так, что «комар носа не подточит». Пока что твой рассказ — не более, чем сюжет для книжки: где-то, когда-то, что-то случилось. Практического применения ему нет. Я же не дам объявления в газеты: «Кому нужен водолаз?»
   — К его человеку я тебя подведу, — пообещал Еременко. — Но ничего больше по этому делу не скажу. Мне так спокойней. Я тоже не в бирюльки играю. Меня им пришить куда легче, чем тебя. Так что раскручивай дело от начала и до конца сам. Информации у тебя достаточно, а дело того стоит… Ну, так как? Сам в роли «аквалангиста-водолаза» выступать будешь или, и впрямь, кого знающего найдешь?
   — Колька Королев раньше боцманом на флоте был, — задумался Туманов. — Не знаю насчет подводных работ, а с аквалангом он точно плавает. Но все необходимо продумать детально… Как ты нас с этим человеком сводить собираешься?
   — Через «вторые руки». Сперва с одним человеком познакомлю, на квартире которого они бывают, а уж потом…
   — Понятно. Что ж, полагаю, что справимся сами, без помощи ФСБ и главка. Пойдем искать Королева, будем обсуждать сроки и детали…
 
   — Даже как-то неинтересно, — пожаловался Королев. — Едва намекнул, что я специалист по подводным работам, так мне тут же прямым текстом и предложили: «Поднимешь сверток со дна — получишь деньжат. Но работенка криминальная, делать все необходимо тихо и скрытно, иначе с ментами проблем не оберешься».
   Нарочито разжигая интерес слушающих его оперативников, Королев принялся неторопливо рассматривать свой растянутый, мешкообразный свитер, стряхивая с него невидимые пылинки.
   — Ну, а ты? — не выдержал Воинов. — Ты-то что?..
   — Что-что, — буркнул Королев. — Я им в том же ракурсе отвечаю: «Оплата будет — хоть «Боинг» со дна подниму. Нет денег — пусть сам всплывает… Но деньги — вперед. Строго по Ильфу и Петрову: утром деньги — днем стулья, днем деньги — вечером стулья, вечером деньги…» Ну, и так далее. Они — ни в какую. «Только после работы, — говорят, — никакой предоплаты».
   — Спугнул? — простонал Воинов.
   — Сынок, — пренебрежительно улыбнулся ему Королев. — Спугнуть может только такой пацан, как ты. Такой профессионал, как я, может только «поглубже насадить на крючок»… Сошлись на половине. Часть денег — до, а другая — после…
   — Много дают? — невинно уточнил Клюшкин.
   — Не-а, — поморщился Королев. — Задаток где- то в три моих зарплаты. Мелочь. Но тут уж я особо торговаться не стал, чтоб не «заиграться». Столько же по окончании дела. Расчет при передаче оружия… А что?
   — Премию можно не выписывать, — подвел итог своим размышлениям начальник. — И что хорошо — не надо будет начфина упрашивать, да начальника РУВД умаливать…
   — Как это — «не выписывать»?! — в один голос возмутились оперативники. — Война — войной, а обед — по распорядку! То — бандитские, а то — милицейские.
   — А кто-то может и эти деньги начфину сдать, — обронил в пространство Юпошкин, — или к делу приложить как вещдоки…
   — А если посмотреть с другой стороны, то зачем нам эта премия? — быстро спросил Королев. — Пока подписи начальства ждать, пока прочие формальности, да еще в очереди стоять, да и инфляция…
   — Да-да-да, — закивал Воинов, — и маленькая она, да и вообще… Разве мы за деньги работаем?.. Это же все равно не деньги, значит, мы работаем за идею… Энтузиасты…
   — Вот я и говорю, — похвалил Клюшкин. — Приятно, когда коллектив понимает и одобряет решения начальства… Коля, когда назначена встреча?
   — Завтра, — ответил Королев. — Я постарался ускорить дело. Как только получу деньги, можно не сомневаться, что они не передумают.
   — Насчет акваланга я уже договорился, — подал голос Туманов. — А вот теплый гидрокостюм достать не удалось. Не холодно будет?
   — Возьму что-нибудь… согреться, — пожал плечами Королев.
   — Я тебе возьму! — тут же отреагировал Клюшкин. — Чтоб на деле — ни-ни! Как «стеклышко» должен быть. Это тебе не загородная прогулка.
   — Заболею, — пригрозил Королев.
   — Вылечу, — пообещал начальник.
   Николай хотел что-то возразить, но передумал и только махнул рукой.
   — Итак, пройдемся по делу еще раз, — предложил Клюшкин. — Коля встречается с «заказчиками», едет с ними к месту стоянки катера и, далее, к месту затопления оружия. Мы «ведем» его тремя машинами, в каждой — по два человека. После того, как оружие будет поднято на поверхность, Королев отправляется в отдел, где и ждет нашего возвращения, а мы продолжаем «вести» их до места дислокации… Примерно так.
   — Пожалуй, Королеву лучше не в отдел идти, — предложил Андрей, — а пошляться по кафе да по кинотеатрам. Они могут выставить контрнаблюдение. Хоть и «чайники», а кто знает, что им в голову придет? Да и мы в виде «хвостов» не очень эффективны. После передачи оружия они могут так мотаться по городу, что и профессионала скинут, не только нас. «Жучок» бы какой или «маяк» на худой конец…
   — А еще лучше гамак, полную шапку яблок и Дуську Кулакову, — состроил ему рожу Клюшкин. — Размечтался, наивный! Не забывай, что ты в милиции работаешь, а не в каком-нибудь там «занюханном» КГБ, где все есть и думать не надо. Ты должен проявлять оперативную смекалку, заменяющую тебе спецтехнику… Может, баночку с краской им вниз багажника пристроить? Да дырочку проделать, чтоб след оставался?..
   — А еще лучше — бежать рядом и делать вид, что «просто прогуливаешься», — не удержался от шпильки Туманов. — Обидно будет, если упустим. Столько работы, и все разом к нулю сводить? Нет уж, нужно искать иной выход. Кто из наших в «частные конторы» ушел?
   — Петров, — припомнил Воинов. — Он где-то в охране работает. Ермаков, вроде…
   — Есть у меня такой человек, — вспомнил Клюшкин. — И вы его знаете… Мишка Хаймадулин.
   — Когда это Максуд Байрамович успел в частный сыск податься? — удивился Туманов. — Я его совсем недавно в РУВД видел…
   — Он и не уходил никуда, — пояснил Клюшкин. — Наоборот, одного из частных «сыскарей» прижал. Тот, по одному ему известным причинам, решил за нашими парнями понаблюдать… А «технику» Мишка заныкал, я видел. Будет, конечно, ныть да жаться, да я на него «рычаги воздействия» найду… Будет у нас «маяк», это я беру на себя.
   — Тогда все сложилось, — кивнул Королев и вдруг забеспокоился: — А если не окажется там оружия? Течение отнесло, или в ил засосало?
   — Я тебе «отнесу течением», — ласково пообещал Клюшкин. — Тогда лучше и не всплывай. Или сам, заранее, по Синявинским болотам бегай да оружие в узелок собирай. Короче: как хочешь, но чтоб оружие там нашел. Иначе вы у меня все акваланги наденете и пока все дно Невы не прошерстите, из воды не вылезете. Подводные лодки поднимайте, самолеты времен войны, алебарды, но уголовное дело должно быть! Все.
   И, не прощаясь, вышел. Королев посмотрел вслед начальнику и озадаченно почесал пятерней в затылке.
   — Самолеты, алебарды… Не всплыву! — мстительно пообещал он. — Залягу на дно и сигналы подавать
   перестану!
   — Этот достанет, — безнадежно отозвался Туманов. — Этот — и со дна реки достанет…
   Оперативники переглянулись и обреченно уставились на закрывшуюся за начальником дверь…
 
   — Поднял! Поднял, мать его растак! — заорал Туманов и, забывшись, радостно ткнул Клюшкина в бок биноклем. — Передал им какой-то пакет, весь в грязи и тине.
   Иван Петрович отобрал у него бинокль и долго рассматривал суетящихся на катере людей.
   — Да, — наконец согласился он. — Что-то подобное есть… Только что ж они не торопятся? Воинов уже третий наряд милиции вспять поворачивает. А вот если «речной патруль» пожалует, то их повяжут, и нас взгреют.
   — Вроде, мотор заводят, — вгляделся вдаль Туманов. — Возвращаемся в машину, Иван Петрович?
   Клюшкин еще раз посмотрел в бинокль и кивнул:
   — Возвращаемся.
   Они вернулись к оставленной в переулке машине и, не торопясь, выехали к месту швартовки катера. Королев и его «наниматели» все еще возились на катере, и Туманову стало даже жаль Воинова, с несчастным видом ходившего кругами возле набережной и поворачивающего вспять заинтересованных милиционеров. Наконец расчет с Королевым был завершен, и довольный оперативник, подобрав снаряжение, отбыл.
   — Сверток положили в багажник, — сказал Клюшкин, вглядываясь в машину. — Даже развязывать и проверять не стали… Правильно: кругом люди, да и перед Королевым «светиться» не хотят. Но все равно не профессионально. А вот почему они не уезжают? Вокруг машины, как привязанные, ходят…
   — Это они так проверяются, — ухмыльнулся Андрей. — Видимо, считают, что слежка — это когда одетый по форме милиционер выглядывает из-за угла. Мы стоим в ста метрах от них и нахально глазеем, а они и ухом не ведут.
   — Это нас и спасает. С такими разгильдяями, как вы, можно выслеживать только алкоголиков, стянувших дверь с собственной квартиры… Так, внимание… Поехали… Держись от них метрах в пятидесяти, не больше, иначе потеряем… Но и ближе не подъезжай, ни к чему судьбу искушать.
   — Задерживать будем, как только доберемся до «адреса»?
   — Нет, когда они оружие продадут, — съязвил Клюшкин. — Конечно, сразу. Как только войдут — берем. Этих сразу в отдел, а на квартире оставим засаду. И всех, кто в процессе «раскола» по этому делу пойдет, сегодня же «снимать» и «колоть». В подобных делах действовать нужно быстро… Где Воинов застрял?! Ага, вижу… А Ратников с Макаровым? Куда они провалились?! Запроси по рации.
   — Сто четырнадцатый, — включил рацию Туманов. — Вас запрашивает сотый. Где находитесь?
   — Дай сюда! — вырвал из его рук передатчик Клюшкин. — Меня не интересует, где они находятся, меня интересует, почему их нет здесь!.. Сто четырнадпатый, якорь тебе в ухо! Куда подевался, паршивец этакий?! Что значит — «отстали»?! Где находитесь сейчас?.. Где?! Ты у меня сортиры в отделе мыть будешь! Мы уже из города выезжаем! Быстро поворачивай сюда, — он продиктовал название улицы, по которой они проезжали, и перебросил передатчик обратно Туманову. — Корректируй им дорогу, чтоб через пять минут они были здесь, паршивцы!..
   Ох, вы у меня и потренируетесь… Друг на друге! И в ведении преступника, и в его взятии, и в его расколе… Нет, «колоть» вас буду я. Много интересного узнаю…
   Машина уже выехала на окраину города и, судя по всему, останавливаться не собиралась.
   — Мастерская за городом имеет свои преимущества, — «согласился» Клюшкин. — Соседи свой нос куда попало не суют, на стук и скрежет внимания никто не обращает, участковый далеко и… Кажется, приехали… Поселок какой-то… Название заметил?
   — Нет, — признался Туманов, — я за ними смотрел.
   — Разгильдяй, — уверенно повторил Юдашкин. — Учишь вас, учишь…
   — А сами-то, Иван Петрович? — обиделся Андрей. — Я же не могу два дела разом делать, а вы ворчите и ворчите…
   — Цыц! — беззлобно прикрикнул на него Юдашкин. — Начальству в рот не заглядывают. Начальство ошибается в двух случаях: во-первых, когда берет на работу такого разгильдяя, как ты, а во-вторых, когда не успевает его вовремя придушить… В синий дом завернули?
   — В синий, — подтвердил Андрей, привычно пропуская ворчание начальника мимо ушей.
   — Сто десятый, — запросил по рации Юдашкин. — «Объект» видите?.. Сто четырнадцатый?.. Хорошо. Высадите одного человека для наблюдения, сами подъезжайте к водонапорной башне, встречаемся там.
   Оглядев оценивающим взглядом собравшихся оперативников, удовлетворенно кивнул:
   — Третий сорт — не брак. Когда вы скопом, может, парочку алкоголиков и повяжете. Воинов, ты когда последний раз в руках гирю держал? Вон, потренируйся на Ратникове, у него брюхо на боксерскую грушу стало похоже… Так, теперь к делу. Домишко одноэтажный, поэтому двое встанут у окон. Как начнут выпрыгивать — закидывайте нам обратно. У окон останутся Ратников и Макаров. Остальные — со мной. Как только найдем оружие, ты, Воинов, бежишь за понятыми, и в их присутствии мы «находим» его еще раз… А ты, Туманов, на шаг от меня не отходи. Если еще раз повстречаешь где-нибудь на чердаке банду и начнешь палить, я тебя сам пристрелю. Мы их ловим, а не отстреливаем, понял? Вроде все… С Богом, ребятки…
   Подойдя к дому и дождавшись, пока оперативники разойдутся по предписанным местам, Клюшкин подал знак Туманову, и с короткого разбега Андрей вышиб плечом входную дверь. В образовавшийся проем бросились офицеры, зазвенело выбиваемое стекло, послышались мат и возня упавших на пол тел. В этот раз все прошло на удивление быстро и гладко. Троих задержанных сковали наручниками и бегло досмотрели, извлекая из карманов документы и складные ножи. Поднятое со дна Невы оружие преступники тоже не успели спрятать. Оно было разложено, и с него ручейками стекала вода, перемешанная с илом. В просторной комнате стояли три небольших стола. На двух из них были закреплены тиски и разложены столярные и слесарные инструменты.
   — Куда только местные опера смотрят?! — поморщился Клюшкин и, вглядевшись в одного из задержанных, удивленно развел руками: — Ба-а! Савельев! Ты ли это?! А я тебя поначалу и не признал. Как-то ты изменился… Ах, да… Усы. Это ты так законспирировался, поступив на «новую работу»? Сколько же мы с тобой не виделись? Последний раз я «упаковывал» тебя по сто сорок шестой в восемьдесят третьем… С тех пор ты «вырос над собой»? Квалификацию повысил?.. Хорошо, с тобой я буду работать сам. Ну-ка, ребятки, повернулся он к оперативникам. — Быстренько все здесь досмотрите и за понятыми. Кроме этого оружия здесь должно быть припрятано немало интересного…
   Но ничего «интересного», к удивлению оперативников, не оказалось. Несколько мелких деталей от оружия, один насквозь ржавый ствол от автомата и пяти- литровое ведро гильз разного калибра — вот и все, что удалось собрать по разным углам избы.
   — Странно, — констатировал Клюшкин. — Я бы даже сказал: невозможно. Савельев, неужели вы так плохо работали, что все плоды трудов умещаются в один сверток? Ни за что не поверю. Ты же мужик работящий. Где остальное, Савельев?
   — Не понимаю о чем ты, начальник, — прохрипел усатый мужик с синими от наколок руками. — То, что ты видишь — лежит, а про что гадаешь — ищи. Найдешь — будет разговор. Нет — «воздух» к делу не пришьешь.
   — Мои предположения не «воздух», Савельев, — недобро улыбнулся Клюшкин. — Они иной раз повесомей свинца будут. Главное — знать, что ищешь, да прикинуть, где искать, тогда дело как по маслу пойдет. Как же вы так лопухнулись-то? С подъемом оружия?
   — И на старуху бывает проруха, — вздохнул Савельев. — Видно, старый стал, нюх терять начал. Да и ты не такой ретивый, как раньше, раз про остальное спрашиваешь. Раньше ты бы за неделю до взятия нас «выпасал», кто, что да где — наперед бы знал…
   — Твои друзья-коллеги так в последнее время работы прибавили, что что-то конкретное сделать толком и не поспеваешь… Эх, поболтал бы я с тобой о былом, да это тебе теперь отдыхать, а у меня самая работа начинается… Отвезите их в отдел да подробнейшим образом допросите. Эти — старой закалки, вилять не станут и от очевидного не откажутся, вот только… Может, все же назовешь «пахана», Савельев?
   Мужик только оскалился в ответ.
   — Скидка выйдет, — напомнил Клюшкин.
   — Это ты пацанам рассказывай, начальник. Что мое — на себе и потащу, а другое пусть сами за себя отвечают. Ты меня правильно понимаешь: докажешь — крутить не стану, а самому мне тебе работу облегчать смысла нет.
   — Эх, Савельев, Савельев, — вздохнул майор, — тебе бы внуков растить, а ты все в старого уркагана играешь… Забирай их, Воинов. Акты, протоколы, справки — все в отдел. Мы останемся ждать «гостей».
   Задержанных увезли, и оперативники расселись за столом. Клюшкин еще раз внимательно обвел взглядом каждый угол избы.
   — Где же они остальное прячут? — задумчиво спросил он. — Дом осмотрели, двор осмотрели, пристройки тоже облазили… Неужели, по-старинке, «в сундук»?
   — Это как? — поинтересовался Андрей.
   — Есть такая методика, — пояснил начальник. — Раньше, при «подпольном производстве», частенько использовался вариант, чем-то напоминающий склады современных бизнесменов. «Завод-изготовитель» — в одном месте, а как только небольшая партия «товара» наберется, но покупателей еще нет, ее сразу прячут «в кубышку» или, иначе — «в сундук». И уж оттуда, по мере надобности, дозами извлекают. «Заводик» накрылся, зато «товар» цел, а коли «склад» засветили — «заводик» работает. Это уже потом обленились, все в одну кучу объединили. Одно слово — обнаглели.
   Во дворе послышались чьи-то шаги. Туманов выглянул в окно и сообщил:
   — Паренек, лет четырнадцать-пятнадцать. С сумкой.
   — Это только начало, — пообещал Клюшкин. — Будем встречать.
   Завидев незнакомых людей, парнишка испуганно замер на пороге, прижимая к животу грязную и мокрую сумку.
   — Входи, входи, — поощрил Клюшкин. — Теперь мы тут за старших. С этой минуты общаться будешь с нами.
   — А где дядя Петя? — заозирался по сторонам паренек, судя по всему, готовый в любую секунду дать деру.
   — Он в другое место переселился, — пояснил Клюшкин. — У нас — расширение производства. Его «на повышение», а нас сюда… Тебя разве не предупреждали?
   Подросток внимательно вгляделся в небритое лицо майора, прошелся взглядом по мятым костюмам и растянутым свитерам оперативников и, задержавшись взглядом на руке Клюшкина, где виднелась наколка: «Иван», немного успокоился.
   — Не предупреждали, — сказал он. — Мне наказали только с ними работать.
   — Кто старше, я или ты? — нахмурился Клюшкин. — Я тебе говорю, что делать, а ты со мной пререкаешься. Тебе разница есть, от кого деньги получать?
   — Нет.
   — Ну и все. Показывай, что принес?..
   Мальчишка еще немного помялся в нерешительности, но все же приблизился к столу и вывалил из сумки кучу ржавого металлического лома. Оперативники столпились вокруг, рассматривая остатки оружия.
   — Вот это и это — не нужно, — оттолкнул в сторону пальцем несколько железок Клюшкин. — А вот это… Это же замок от пулемета!.. Хм-м… Вполне приличное состояние. Если почистить, отремонтировать… Так, а это когда-то было штык-ножом… Два патрона и пряжка от ремня… Пряжку-то зачем приволок?
   Паренек пожал плечами.
   — Понятно, — вздохнул Клюшкин. — Для веса. Долго собирал?
   — Три дня, — сказал подросток. — Сейчас труднее стало. Много разных людей там появилось. И такие, как мы, и археологи всякие… Те, которые захоронения ищут… Да и дожди вчера и позавчера шли. В ямах вода, пока что-то достанешь, так извозишься, что…
   — И не боязно? Там ведь мины и снаряды уцелевшие есть…
   — А я палкой наперед тыкаю, — объяснил подросток. — Если не взрывается — лезу…
   — Очень безопасный способ, — «одобрил» майор, — Давно этим занимаешься?
   — Год. Как Сенька предложил, так и хожу.
   — А Сенька, небось, уже миллионер?
   — Не-а, — махнул рукой мальчишка. — Он два года собирает, но никак на новое пальто не заработает. То батя деньги отнимет, то сам пропьет.
   — Дураки вы, дураки, — горько сказал Клюшкин, — Собрать бы ваших родителей да тех, кто вас на это дело подбил, и… Впрочем, это невозможно, хотя и очень хочется… Много сегодня еще народу придет?
   — Как обычно, — удивился некомпетентности майора паренек, — Я да Сенька, а завтра Пашка с Кроликом.
   — Добре. Мы будем ждать Сеньку, а тебя отвезет вот этот дяденька, — кивнул он на Маркова.
   — Подождите-подождите, — запротестовал парень, — а деньги?
   Клюшкин только махнул рукой. Испуганного подростка Марков повез в отдел, и оперативников осталось трое.
   — Дождемся этого Семена, — сказал Клюшкин, — Я его отвезу сам, а вы останетесь здесь до утра. Пару дней будем оставлять засаду. Утром вас сменят Марков и Королев. Кто его знает, может, повезет, и пожалует сам «владелец фабрик и заводов»?.. Хотя, и это вряд ли. Но ничего, «кончик ниточки» есть, теперь будем тянуть до тех пор, пока весь клубок не размотаем.
   — Я даже жену не предупредил, — слабо запротестовал Ратников. — Да и перекусить для начала было бы неплохо.
   — Магазин в поселке есть, кто-нибудь из вас сбегает. А жене твоей я позвоню. Скажу, что может быть уверена в том, что тебя до завтра точно не будет… Ага, испугался?.. Что ты дуешься? Работа у тебя ненормированная, значит, что выходных у тебя может не быть вообще. Я это именно так и понимаю… И не вздумай мне сказать что-то про конституцию — накажу!.. Нет, ребята, не обижайтесь, но подобные дела нужно заканчивать быстро и объемно. Пока что удача на нашей стороне — ее нужно использовать нещадно… А нот и Семен.
   На порог ступил худощавый темноволосый парнишка. В отличие от своего недогадливого «коллеги», он оказался куда более проворен и сообразителен. Увидев в избе незнакомых людей, бросил на пол полиэтиленовый пакет и стремглав метнулся на улицу. Догнать его удалось только метрах в двухстах от избы. Когда запыхавшиеся оперативники вновь ввели беглеца в дом, Клюшкин только покачал головой:
   — И бегать вы тоже не умеете… А ты, «тимуровец», куда так резво направился? Еще не посидели, не поговорили… Что в пакете?
   — Ствол от какого-то пистолета, пустая пулеметная лента и куча каких-то гнутых железок, — доложил результаты осмотра Туманов. — Если они через день так носят, то сколько же набегает за месяц?
   — Вот он нам и расскажет, — кивнул на мальчишку Клюшкин. — Поедешь со мной, «легкоатлет». И не вздумай еще раз с низкого старта взять, я ведь догонять не стану, я лассо набрасывать начну. Усек?.. А вы оставайтесь здесь, — приказал он оперативникам. — С местным отделением я свяжусь, они вас навестят и, если понадобится — помогут. В случае чего — телефон в поселке есть. Задержанных доставлять в местный отдел и сообщать нам, подъедем и заберем. Все. До завтра.
   Офицеры тоскливым взглядом проводили отъезжающую машину начальника и устроились поудобней, приготовившись ждать…
 
   Ночь прошла спокойно. Приехавший под утро
   Королев оглядел заспанные лица друзей и усмехнулся.
   — Если кто-то к вам и заходил, то, видимо, из гуманных соображений не стал будить… Поехали в отдел. Ждать здесь больше нет смысла. Двух других пацанят мы уже «сняли» и даже вышли на организатора. Учитесь, салаги — пока вы тут дрыхли, мы это дело почти «раскрутили».
   — Остальное оружие нашли? — Туманов нахально залез Королеву в карман, выудил оттуда пачку сигарет, угостил Ратникова и прикурил сам. — Наши папиросы уже кончились, — пояснил он Королеву.
   — Ничего-ничего, — успокоил его напарник. — Я там, в отделе, за эту ночь весь твой чай и кофе выпил, так что — квиты. Что же касается оружия — то надо же было и вам какую-то работу оставить, чтобы не отвыкали от оперативной работы… Клюшкин передал вам следующее: так как вы здесь отоспались, то на вашу душу приходится задержание и «раскол» двух установленных нами «покупателей»… Могу утешить тем, что меня бросили вам в усиление.
   — Организатора всего этого «предприятия» уже задержали? — уточнил Туманов, открывая дверцу машины Королева и залезая на заднее сиденье.
   — Клюшкин с Марковым поехали, — Королев рванул машину с места так, что Андрей даже испугался за целостность своих шейных позвонков. — Мы имеем дело со «старым поколением», так Клюшкин даже загорелся — молодость вспомнил. Когда в начальстве просыпается энтузиазм и рвение — жди беды. Загоняет… Анд рюха, ты чего в сиденье вжался? Не боись, не разобьемся — за рулем профессионал!
   — Если мне не изменяет память, с этим «профессионалом» мы попадали в аварию уже дважды, — напомнил Туманов. — А машины, как и всю прочую технику, я недолюбливаю. Поначалу думал, что, когда научусь водить, пройдет. Нет, водить умею, а того экстаза, который вижу у других, не испытываю. Возни с машинами мною. Запчасти, ремонты, техосмотры, бензин, «гаишники», копание в моторе на морозе, а теперь еще и угоны… Если она нужна по работе, вот тогда я это понимаю, а так…
   — С этим нужно родиться, — высокомерно сказал Королев, лихо входя в крутой поворот. — Скорость, риск, ощущение власти над техникой.
 
   — Риска мне и без этого хватает, — сказал Андрей. — Адреса покупателей у тебя, или придется в отдел заезжать?
   — Со мной, — похлопал себя по карману Королев. — Сейчас раннее утро, а бандиты — хищники ночные, днем спят «до упора». Возьмем тепленькими.
   — А санкция? — спросил с заднего сиденья Ратников.
   Туманов и Королев с улыбками переглянулись.
   — Есть один способ, — туманно объяснил Николай. — Увидишь…
 
   — Вот эта улица, вот этот дом, — пропел Королев, притормаживая возле серого девятиэтажного дома, — Сейчас найдем парадную… Ага… Вот здесь он и живет. Теперь ищите «девятку» белого цвета.
   — Не та, что возле трансформаторной будки стоит? Номера сходятся?
   Королев достал из кармана бумажку и сверился с госзнаками автомашины.
   — Та самая, — подтвердил он и вжал педаль газа в пол.
   — Осторожнее! — заорал перепуганный Ратников. — Мы сейчас вреже…
   Но было уже поздно. От удара оперативников тряхнуло, и двор огласился заунывными воплями сигнализации белой «девятки». Спустя считанные секунды окно на втором этаже дома распахнулось, и всклокоченный парень, вставляя мат через каждые три слова, заорал:
   — Стойте, где стоите, козлы! Я сейчас спущусь, бараны!! Я вас разом обрею, овцы!!!
   — Ждем тебя, архар, — спокойно заверил его Туманов, и взлохмаченная голова исчезла.
   — Что же вы натворили?! — простонал Ратников. — Кто за ремонт платить будет?!
   — Никто, — пожал плечами Королев. — Ехали мы по своим делам, по дороге попалась оставленная в неположенном месте машина, мы ее зацепили… Чуть-чуть… А в это время выскакивает бугай и размахивает пистолетом…
   — Чем? — озадаченно переспросил Ратников.
   — Тем, за чем мы сюда приехали, — Королев кивнул Андрею. — Давай, дуй за угол.
   Туманов быстро выбрался из машины и встал за углом трансформаторной будки. А к машине уже бежал, размахивая пистолетом и одновременно поддерживая сползающие тренировочные, крепкого телосложения парень.
   Королев только устало вздохнул, увидев направленный ему между глаз «парабеллум».
   — Как вы надоели мне с этими побрякушками, — пожаловался он. — Ведь даже применять толком не умеете, а все равно покупаете. Да еще и по улицам с собой таскаете, словно это не «ствол», а безобидная зубочистка. Поймают, отберут и отшлепают.
   — Ты что, чайник, офонарел вконец?! — взвился и без того доведенный до осатанения парень. — Ты, сволочь, мне «тачку» новую захламил, а теперь еще лопочешь чего-то?! Да я тебя, убогого…
   Он запнулся на полуслове, почувствовав затылком ствол «Макарова». Королев спокойно вынул из его руки пистолет, извлек обойму, проверяя патроны, и повторил:
   — И отшлепают…
   Туманов спрятал свой пистолет в кобуру, отцепил от пояса наручники и защелкнул их на запястьях в раз сникшего «вояки».
   — Первый, — констатировал он. — У второго тоже машина?.. Нет?.. Жаль. Придется бить окна…
 
   — И запомните, — сказал Клюшкин, заканчивая наставление, — самое важное — прижать организатора. Против него у нас практически ничего нет. «Ремонтная бригада» — старой закалки, от них не ждите ни слова. Показания несовершеннолетнего… Сами понимаете, да?.. Но если, с другой стороны, его показания будут подкреплены показаниями покупателей, то этой «вилки» будет достаточно, чтобы попытаться что-то сделать… Королев, вы зачем хулиганили при задержании?
   — Мы?! — сделал «круглые» глаза оперативник. — Вы что, Иван Петрович?! Вы же нас как облупленных знаете — птички не обидим… Остановились перекурить, вдруг выскакивает малец с наганом и давай вопить, что мы у него стекла побили… Спутал с кем-то, наверное… Но наш святой долг задержать и изъять незаконно носимое оружие… И надо же, какое совпадение… Вы не поверите — оказалось…
   — Доиграешься, — беззлобно сказал начальник.
   — Будут законы для нас, будем работать, как под конвоем: шаг влево, шаг вправо — побег, прыжок на месте — провокация. А пока что — увы…
   — Для вас какие законы ни изобретай, все равно поперек пойдете. Это у вас в крови… Все, хлопцы, по местам. К вечеру «покупатели» должны быть «в расколе», а их показания — лежать у меня на столе… Туманов, перед тем как браться за «покупателей», официально допроси организатора. Чисто формально. Ничего интересного мы от него сейчас все равно не услышим, но в процессе дела менять свои показания он будет часто, и нам не помешает иметь «про запас» все его версии в «зафиксированном виде»… Вперед!
   Оперативники вышли из кабинета начальника. Королев весело подмигнул Туманову:
   — Зря старик переживает. Теперь уже никуда не денутся. Не все же «вхолостую» работать, мелких воришек да наркоманов задерживать… Надо изредка и что-то посерьезней «поднимать». Для разнообразия.
   — Задерживаем-то мы и тех, кто «посерьезней», — вздохнул Андрей. — Да вот только не хотят они что-то сидеть… Вроде и делаем все добротно, даже нет-нет, а и обойдем где-нибудь «острый угол» законодательства, ан нет — опять увернулись… Знаешь, Коля, мне все больше и больше хочется, чтобы в этом мире что-то зависело и от меня лично. Устал я от непробиваемости «верхов»…
   — Становись президентом или сенатором, — просто посоветовал напарник. — Или, на худой конец, «новым русским» — этим тоже все наши законы по… Ну, где-то по пояс будут…
   — Рад бы в рай, да грехи не пускают. Где ж я первоначальный капитал возьму? Дай в долг тысяч сто долларов, может, тогда и попытаюсь.
   — Дядюшка Скрудж Макдак начинал с десяти центов, — наставительно заметил Королев. — Правда, в Америке и в сказке…
 
   Туманов вошел в кабинет и поднял трубку телефона местной связи.
   — Степаныч, — попросил он дежурного, — пришли кого-нибудь из постовых, чтобы Селантьева привели… Нет, не лень, просто солидности добираю… Ну, спасибо…
   — На фиг послал? — ехидно поинтересовался Королев. — Это тебе не кино. «Уголовный розыск — элита и гордость милиции». Топай за задержанным сам.
   Двери кабинета распахнулись, и молодой постовой ввел высокого, сутулого человека с унылым лицом, на котором больше трети места занимал нос-картошка.
   — Товарищ старший лейтенант, — звонким голосом доложил постовой, — задержанный Селантьев по вашему приказанию доставлен.
   — Спасибо, Роман, — поблагодарил постового Туманов и предложил задержанному стул: — Располагайтесь, Игорь Павлович.
   — Туманов, — дрогнувшим голосом попросил Королев. — Можно тебя в коридор на пару слов?
   — Что происходит? — прошептал он в коридоре на ухо Туманову. — В дежурке начальство из главка, или Степаныч на старости лет спятил? Если начальство — ты мне лучше сразу скажи, я из отдела подальше смоюсь, от греха… Ты состояние моих бумаг знаешь…
   — Не волнуйся, — похлопал его по плечу Андрей, — и начальства нет, и Степаныч в своем уме… У меня день рождения выпадает на его следующее дежурство.
   — А-а, — с явным облегчением вздохнул Королев. — А я уж перепугался… Мне, значит, сей блат аж до самого дня рождения не светит… Ладно, пойду схожу за задержанным сам.
   Андрей вернулся в кабинет и сел за стол.
   — И долго меня будут здесь мурыжить? — кисло поинтересовался Селантьев. — Сперва мне ваш начальник два часа какую-то ерунду рассказывал, теперь вы за головомойку приметесь? У вас нет прав, чтобы…
   — У нас все есть, — мягко перебил его Туманов. — Как в Греции. Все, кроме ваших чистосердечных показаний.
   — Мне не в чем каяться. Было бы у вас что на меня — давно бы предъявили.
   — Вот и хорошо. Сейчас я вас опрошу, и мы это зафиксируем.
   — Ничего я не стану подписывать.
   — Почему? — удивился Андрей. — Если вы ни в чем не виноваты и мы этот факт закрепим на бумаге, вам это пойдет только на пользу. А статья «отказ от дачи показаний» в данном случае только оставит пятно на вашем кристально-чистом имидже.
   Селантьев с недоверием покосился на оперативника и сказал:
   — Значит, так… Ничем криминальным я не занимаюсь. После последней «ходки» завязал. Из задержанных никого не знаю. Ни о каком оружии не слышал. Ребятишек, которые что-то про меня плетут, вижу в первый и, надеюсь, в последний раз. Вчерашний день я целиком провел у сожительницы на даче. Смотрел телевизор. Все.
   — Вот и хорошо, — обрадовался Туманов. — Сейчас мы это запротоколируем.
   Он быстро заполнил анкетные данные на протоколе, записал показания Селантьева и, подписавшись, подтолкнул протокол к задержанному:
   — Подписи здесь, здесь и вот здесь…
   — Знаю, не первый раз замужем, — буркнул Селантьев, цепкими глазами впиваясь в строчки протокола.
   Прочитав написанное несколько раз, невразумительно хмыкнул и быстрым движением поставил рядом с галочками несколько закорючек, обозначающих подпись.
   — Все? — недовольно спросил он. — Теперь я свободен?
   — Все, — подтвердил Андрей. — Ах, да!.. Чуть не забыл… Игорь Павлович, вы говорите, что никого из задержанных не знаете? А ведь с одним из них — с Меркуловым — вы вместе отбывали срок в 1975 году и даже находились с ним в дружеских отношениях… Небольшая неувязка. Я должен был напомнить вам об этом в самом начале нашей беседы, но как-то у самого из головы вылетело… Теперь и себе работы добавил, и у вас лишнее время отнял… Придется переписать.
   — И впрямь, — «припомнил» Селантьев, — Как это я забыл, а? Да-да, давно это было… Пожалуй, стоит переписать… А старый протокол порвать, да?
   — Вот этого не могу, — огорчился Андрей. — Формальность, конечно, но теперь это официальная бумага. Но вы же сами понимаете: что для нашего уголовного кодекса такое мелкое расхождение значит? Тьфу — и забыл. Следователи тоже люди — понимают, что нельзя каждую мелочь запомнить, память ведь не беспредельна. Сейчас я быстренько напишу новый протокол. При каких обстоятельствах, вы говорите, познакомились с Меркуловым?
   — Это говорите вы, — поправил Селантьев. — Ладно, пишите…
   Закончив второй протокол, Андрей придвинул его задержанному, и после столь же тщательного изучения была поставлена еще одна подпись.
   — Вот и хорошо, — Туманов убрал протоколы в ящик стола и вдруг звонко хлопнул себя по лбу. — Ах, я, склеротик старый! Опять забыл! Вот ведь жизнь оперативника: так забегаешься, что даже свою фамилию забываешь. Парнишка-то!.. Парнишка!
   — Что «парнишка»? — зло спросил Селантьев. — Что еще?
   — Семен Вагинов, — напомнил Андрей. — Вы сказали, что видите его в первый раз. А это же сын вашего соседа — Александра Петровича Вагинова. Во дворе говорят, что у вас с ним очень неплохие отношения. У вас и у него и судимости схожие, и образ жизни подобающий… Забыли вы, наверное, парнишку. По квартире друга какой-то шкет бегает — разве уследишь? Да и приглядываться ни к чему. Бегает и бегает себе… Но расхождение между вашими первичными показаниями и реальными фактами надо стереть. Не поймут. Сейчас мы быстренько напишем правду и снова станем чисты и правдивы, аки голуби небесные…
   — Хорошо копаете, — одобрил Селантьев. — Быстро. Только мишура все это. Выеденного яйца не стоит. За забывчивость, как ты, начальник, и сам сказал, у нас не сажают… Может, сразу вспомнишь, что еще «забыл»?
   — Не я, — поправил Туманов, — а вы, Игорь Павлович. Вам и вспоминать. У меня-то память «дырявая». Потихонечку-помаленечку вспоминаю. Может, потом что еще и вспомню… Исключительно, чтоб вам помочь…
   Постепенно были «вспомнены» показания соседей по даче сожительницы Селантьева, видевших, как вчера днем он отъезжал на серой машине в четыре часа, отпечатки пальцев Селантьева на стакане и бутылке из-под водки, изъятые экспертом с дачи, на которой изготовлялось оружие, а также одна из судимостей Селантьева, полученная за изготовление и распространение холодного оружия.
   — Что было — то уже быльем поросло, — спокойно заметил Селантьев, подписывая последний протокол. — За отбытое вторично не судят. Отъезжал я, как уже и говорил, за шпротами и водкой в магазин, а на этой даче, про которую вы говорите, я был только один раз, в гостях у Меркулова. Посидели, водочки выпили, былое вспомнили. Никакого оружия я там не видел и чем Меркулов занимается — не знаю. Это меня глупые пацаны к делу «пришивают» с перепугу, видать. Раз судимый — значит, чем-то подобным промышляет. Фантазия у ребятишек играет… Меркулов-то с товарищами, небось, молчат?
   — До поры до времени, — согласился Андрей. — Вы же знаете, как это бывает, Игорь Павлович: пока в деле жидко — молчат, гуще стало — кричат. А кашу погуще заварить мы умеем.
   — Этого у вас не отнять… Ну что, теперь все? Я могу идти?
   — Пока только в камеру. Показания на вас есть, сами понимаете: мы вынуждены проверить поступивший сигнал.
   — Я так с самого начала и предполагал, — кивнул Селантьев. — Но вся эта комедия будет хороша только для прокурора. А до него дело не дойдет. Чист я, начальник. Ни-че-го у вас на меня нет. И не будет.
   Туманов неопределенно пожал плечами, и задержанного увели. Андрей достал из ящика стола предыдущие протоколы и просмотрел их еще раз. «Что ж, — подумал он, — для суда это будет неплохим психологическим фактором. И отнюдь не в его пользу. Курочка клюет по зернышку, а дело составляется по малюсеньким фактикам, которые впоследствии перерастают в единую картину-мозаику… Теперь перейдем к "покупателям"».
   В этот момент в дверь постучали, и на порог кабинета шагнул здоровенный, но какой-то угловатый детина с дебильно-слащавой улыбкой на рыхлом лице.
   — Я это… Селантьеву передачу… Принес, да, — глядя куда-то в сторону, тягуче произнес он, — Начальник и дежурный сказали, что только через вас передать можно…
   И он продемонстрировал грязный и рваный полиэтиленовый пакет, из которого торчали батон и бутылка молока.
   — Можно и через меня, — согласился Андрей. — А вы сами, кто будете?
   — Катышев я, Михаил, — часто-часто закивал головой посетитель. — Близкий друг его, стало быть… Кто ж о нем позаботится, как не близкий друг… Вот, поесть принес…
   — Поставьте на стол, я передам, — пообещал Туманов, рассматривая наколки на руках неожиданного посетителя.
   Катышев поставил пакет на стол, но уходить, судя по всему, не собирался.
   — Его отпустят? — осторожно спросил он. — Когда?
   — Когда разберемся, — Андрей в упор посмотрел на посетителя и, уже зная, о чем будет следующая просьба, сообщил: — До тех пор никаких встреч с ним я разрешить не могу… До свидания.
   — Да-а, я понимаю, — заторопился Катышев. — Извините. Всего доброго. Спасибо. До свидания.
   Спиной он допятился до двери, открыл ее и столкнулся с другим посетителем, рассматривающим таблички с фамилиями оперативников, прибитые к дверям кабинетов.
   — Извините. До свидания, — сказал и ему Катышев и скрылся в коридоре.
   — Ну и рожа, — «оценил» его новый посетитель. — Сразу видно — «шестерка». Стукач, что ли?
   — Зачем же так? — не удержался Туманов. — Не стукач, а преданный нашему делу человек… Чем могу быть полезен?
   — Я — Бобров, — представился человек.
   — Ну и что? — спокойно отреагировал на это сообщение Туманов.
   — Тот самый Бобров, — надавил посетитель.
   — Я уже понял это, Семен Викторович, — кивнул Туманов, с первого взгляда узнавший одного из крупнейших «авторитетов» преступного мира в городе. — Но ваша фамилия не дает мне представления о цели вашего визита… Чем могу быть полезен?
   — Молодец, — похвалил «авторитет», усаживаясь на стул верхом и, склонив голову на бок, рассматривая оперативника. — Себя нужно заставлять уважать с первой же встречи. Как себя сначала поставишь, так и пойдет…
   Он замолчал, присматриваясь к Туманову. Андрей отвечал ему тем же. «Авторитет» был одет в неброский, но добротный спортивный костюм, из правого кармана которого демонстративно и недвусмысленно выглядывала на свет толстая пачка перетянутых резинкой денег. На округлом, выразительном лице весело блестели умные и одновременно цепкие глаза. Чувствовалось, что этот человек умеет одинаково, от души, веселиться и так же, без остатка, предаваться вспышкам гнева и ненависти. Туманов уже давно знал, что современные «авторитеты» в корне отличаются манерами, видом и образованием от привычного стереотипа «верхушек преступного мира» былого — «воров в законе». Более образованные, менее консервативные и куда более жестокие и гибкие, они набирали силу именно благодаря тому, что сообразно обстановке «переменили фасад» — оставив всю власть и права, которыми обладают «воры в законе», они выдвинули и «узаконили» максимально удобные для них правила и понятия. Внешне теперь «преступный мир» ассоциировался с описанной Марио Пьюзо организацией в книге «Крестный отец» и воспетыми в фильме «Однажды в Америке» братствами. Но только внешне. Те, кто входили в эти организации или хотя бы приближались к ним, обнаруживали, что там царит тот же закон, что и во всем мире: наверху — хорошо, внизу — плохо. Как и все прочие властедержащие «верхи уголовного мира» были не так просты, как представленная ими система иерархий. Несомненно, сидевший перед Андреем человек внушал симпатию, но это был один из продуктов долгой борьбы за выживание «в мире сильных», и был залогом и одним из основных «рычагов» его успеха. Успеха в мире хитрости и беспощадности.
   — Ну так как? — двусмысленно спросил Бобров.
   — Я только одного понять не могу, — задумчиво признался Туманов. — С каких пор боги стали спускаться на землю?
   — А зачем нужно объяснять мотивы поступков? — усмехнулся Бобров. — Объясни мотив, и дашь в руки противоположной стороны информацию, позволяющую поставить себя в зависимость… Может, один из них — близкий мне человек? А может, срочно нужен для чего-то и заменить его так быстро, как это требуется, я не могу… Или еще что… Ну, купили дети игрушки, ну, «накопали» вы на них… Но уверяю вас, Андрей Дмитриевич, эти ребята «чернухой» не балуются.
   — Зачем же оружие покупали?
   — Дети, — пожал плечами Бобров. — Все еще в «казаки-разбойники» играют. Видимо, по их представлению, только оружие заставляет чувствовать себя мужчиной.
   — Раз в год и палка стреляет, а уж оружие… Ведь они покупали его именно как оружие, а не как открывашки для бутылок. Следовательно, предполагали возможность его использования. Я еще не встречался с «братвой», которая хранит «стволы» исключительно для охоты на уток. Нет-нет, да и раздается где-нибудь выстрел… Или оно было приобретено на случай самообороны? — улыбнулся Туманов. — Ведь сейчас такое смутное время, кругом столько нехороших людей?.. На улицу вечером выйти боязно…
   Бобров расхохотался, искренне и громко.
   — Да, — сказал он, — примерно так я вас и представлял… Но это именно тот случай, когда оружие было приобретено из глупости. У этих парней иная специфика, далекая от… применения по назначению…
   — Однако, когда мы… случайно зацепили машину одного и проходили мимо дома другого в то время, когда кто-то разбил стекла в окне его квартиры, эти хлопцы бросились на нас, размахивая пистолетами. Это — факт, Семен Викторович, и он бьет все ваши утверждения.
   — Да-да, я наслышан о ваших «экстравагантных» задержаниях, — «авторитет» все еще удерживал на губах доброжелательную и терпеливую улыбку, но глаза уже заледенели, показывая, что терпение их владельца подходит к концу. — Отложим пока эту тему, — предложил он. — Признаюсь, у меня была еще одна причина для того, чтобы нанести личный визит. Это — вы, Андрей Дмитриевич. Именно вы…
   — Вот это я уже где-то читал, — теперь Туманов уже не заботился о сохранении «благожелательной нити» в разговоре, — Разумеется, вы много слышали обо мне, считаете меня выдающимся сыщиком нашего времени и решили сделать мне предложение, «от которого не отказаться». Что это: возможность перейти к вам на службу, или «вторая зарплата» на этом же месте? Семен Викторович, вы прекрасно осведомлены о том, что специфика работы уголовного розыска подразумевает преимущественно работу группы. «Индивидуальные» расследования в наше время неэффективны по многим причинам. А работая в группе, я не особо выделяюсь из среды моих коллег и друзей. Может быть, вы хотите пригласить на службу к вам весь наш отдел?
   — Нахал, — с каким-то странным удовлетворением «оценил» Бобров. — Но нахал именно потому, что прекрасно знаешь, с кем имеешь дело. Могу стереть в порошок, не прибегая к кровавым описаниям детективистов… Но не поверишь: ты мне и впрямь интересен. Скажу по секрету: та «веселая компания», которую вы малость «окучили» в банях, находилась под моим покровительством. Скажу даже больше: ты и до этого пару раз затрагивал мои интересы. Я и не сомневался, что ты откажешься. Просто имей в виду мое предложение. А теперь перейдем к делу. Должен вас разочаровать, Андрей Дмитриевич, дела в отношении моих знакомых — несостоятельны. Вы не знаете всех фактов, поэтому у вас сложилось неправильное представление об истинном положении вещей. Это предвзятое мнение простительно, учитывая специфику вашей работы. Все было проще. Никто ничего не покупал. Ребята нашли эти игрушки сегодня утром в лесопарке, когда возвращались домой с пикника.
   — Быстро, — хладнокровно заметил Туманов. — Но старо и уже не срабатывает.
   — Вы так думаете? — расстроился «авторитет». — Это ошибочное мнение. Правда не может «срабатывать.» или «не срабатывать» так же, как не может и устареть». Дело в том, что, к их счастью, они возвратились с пикника не одни. Имеются показания четырех девушек и двух юношей, подтверждающие факт находки. Версия о покупке отпадает. Если, конечно, у нас нет показаний продавца оружия и свидетелей этой покупки. А их-то у вас и нет. Хотя, могу вас заверить, и этот гнусный наговор не являлся бы решающим фактором, он только уравновесил бы положение сторон. Но если это все же произойдет… Во время находки оружия мимо этого места пробегал совершающий утренний моцион пенсионер. Очень уважаемый и известный человек. Пока что его имя и место жительства мне «неизвестны», но если встанет вопрос о том, чтобы потревожить этого заслуженного деятеля… Я полагаю, что он не откажет мне в любезности помочь восстановить истину. Вам самому не скучно возводить подобные масштабы из столь незначительного момента?..
 
   — Как же быть с ношением? — Андрей все еще старался выглядеть спокойным. — Опять старый, испытанный способ?
   — Не подводит именно испытанное средство, — согласился Бобров. — Конечно же, они тотчас отнесли оружие в ближайшее отделение милиции, но оказалось, что территория, на которой найдено это оружие, относится к другому отделению милиции. Тем не менее дежурный офицер зафиксировал сам факт обращения (о чем, естественно, может подтвердить) и направил в другое отделение, предварительно созвонившись с уполномоченным, курирующим ту самую территорию…
   — Им обоим может сильно влететь за столь свободное обращение с вещдоками, — заметил Туманов. — Стоит ли оно того? Такие силы задействованы, такие люди «засветились»… Неужели, столь нужные люди?
   Бобров неопределенно пожал плечами:
   — Все зависит от обстоятельств…
   — Мне они тоже нужны, — твердо сказал Андрей. — И пока я не получу от них то, что хочу — не отдам!
   — Показания на этого несчастного уголовника? — пренебрежительно сморщился Бобров. — Да засунь ты ему пулемет под кровать, а потом в присутствии понятых изыми. Только и делов. Надо посадить — сажай, а каким способом — это уже иной вопрос. Факт в том, что он будет находиться там, где тебе его приятно видеть. Это еще «дедушка» Жеглов доказал весьма убедительно.
   — А если я захочу увидеть там же и ваших хлопцев?
   — Вот с этим уже сложнее… Да и за что их сажать? Нашли — принесли — не виноваты…
   — И все же, я попытаюсь, — упрямо сказал Андрей. — Кто его знает, а вдруг получится?
   — Нет, — грустно заверил «авторитет», — не получится.
   И вздохнул.
   — Так или иначе, но я попробую, — пообещал Туманов. — Иначе смысла нет. Потеряю смысл в том, чем занимаюсь. Понимаете, как смешно получается, Семен Викторович, все вокруг вопят об искоренении преступности, а в конечном итоге эта «борьба» сводится к принятию новых законов без отмены старых, «искоренению коррупции в милиции» и «контролю за деятельностью правоохранительных органов». Я вот вижу только препятствия, которые мне создают люди, далекие от правоохранительных органов, но обладающие властью влиять на дело в сторону своей заинтересованности.
   — Вот поэтому я и предлагаю тебе перейти ко мне, — просто сказал Бобров. — У меня есть и техника, и деньги, и возможности.
   — И «другая сторона закона», — продолжил за него Туманов.
   — Все то же самое, — отмахнулся Бобров. — У нас тоже хватает загадок. И нас грабят, и у нас крадут, и нас «подставляют». Вот только понять не могу: почему вы такие упрямые? Прямо-таки «упертые». У Фемиды глаза завязаны, она не видит, что на чашу ее весов бросили: степень виновности или пачку «баксов». Ей главное, какая чаша тяжелее. И все вы об этом знаете. Кивинов об этом очень талантливо пишет. Я его читаю прямо как хронику нашей с вами — пардон за каламбур — совместной жизни. Филатов спрашивает прямо в лоб: «Тебе это надо?» И что самое парадоксальное: сами все знаете, все понимаете, анализируете и… лезете на рожон. Где логика? Работали бы потихоньку, пережидали «до лучших времен», накапливая на нас информацию, себя сохраняли, а вот когда придет ваше время, вот тогда и показали бы себя. Мне, человеку с «другой стороны», смешно и обидно за вас… Парадокс?
   — Если мы не будем «лезть на рожон», эти самые «наши времена» никогда не придут. Был у меня наставник, очень знаменитый сыщик по городу. Бывший советник в Афганистане, впоследствии разрабатывал и брал самых известных преступников в Питере… Так вот, он прямо говорил своим ученикам: «Половина из вас сядет; вторая половина — уволится». Объяснял, почему. Ему верили, понимали, соглашались и… работали. И он, зная все это, тоже работал.
   Бобров встал и, кивнув на прощание, направился к выходу. На пороге оглянулся:
   — Знаешь, а я ведь до самой армии больше всего мечтал работать в уголовном розыске… Потом — срок получил, по глупости… Выпала иная дорога… Только не говори об этом никому, — улыбнулся он, — не поверят…
   — Что это за бугаи возле твоей двери топтались? — жизнерадостно поинтересовался ворвавшийся в кабинет с пачкой протоколов в руке Королев. — По виду — «бандюги». Приходили милицию данью обложить? За сколько сговорились? Чья у нас теперь «крыша»? Давай теперь прокуратуре «стрелку» забьем? Они «по жизни не правы»…
   — Абзац пришел нашему параграфу с «покупателями», — мрачно прервал его веселое словоблудие Туманов. — «Заступники» заходили. Контрмеры уже приняты… Что же это за мерзость такая?! Мы и так сидим кое в чем по уши, а оно все выше поднимается! Да неужели мы, обученные и опытные оперативники, не в силах противостоять вторжению фальсификации?!
   — Не «опытные и обученные», а только «опытные», — поправил Королев. — Ну, и еще — «битые». И как один «битый» опер другому «битому» оперу, я тебе скажу: смотри на жизнь проще, и прокуратура к тебе не потянется. Ты свое дело потихоньку делай. В год пару десятков преступников лес валить отправляешь? Отправляешь. Это само по себе немало. Все ж мы что- то находим, раскрываем, делаем… А прочие пусть себе языками мелют. Когда в нашу шкуру влезут — по-другому взвоют.
   — Да надоело! Вот здесь уже сидит! — Туманов «рубанул» себя ладонью по горлу. — Опер я или «черт- те что с бантиком»?! Каким-то убогим себя в такие моменты ощущаешь. Вот, вроде все хорошо, все можно стерпеть, но раз в месяц обязательно что-нибудь подобное случается. То родственники с погонами, на которых «звездочки» больше, чем кокарда на моей фуражке, то влиятельные друзья всех мастей и категорий, то еще какие-нибудь «бугорки» тебе дорогу указать норовят. «Вот здесь трогай, а вот здесь не вздумай — там кака зарыта, вот это делай, а вот это мы тебе не рекомендуем…» Тьфу!
   — Идеалист, — констатировал Королев, наливая себе в кружку давно остывший чай. — Или просто в отпуск пора… А может, лучше это? — он выразительно щелкнул себя по кадыку. — Расслабиться, стресс снять? После работы скинемся, сбегаем, устроимся? Партейку-другую в карты перекинемся?
   — Сегодня слова «нет» ты от меня не услышишь, — вздохнул Туманов. — В такие дни ничего не идет… кроме водки. Ты пока договорись с ребятами, а я схожу в дежурку, попрошу Степаныча, чтобы в камеру к Селантьеву никого не подсаживали. Не ровен час — «весточку» на волю с каким-нибудь пьяницей перекинет…
   Туманов дошел до дежурной части и, взглянув в (трону камер, остолбенел от негодования. Возле самой решетки стоял его недавний посетитель Михаил Катышев и внимательно слушал Селантьева, что-то тихо и быстро шептавшего ему на ухо.
   Увидев искаженное от ярости лицо Туманова, Селантьев перестал шептать и отошел в глубь камеры. Катышев повернулся к Андрею и, подхалимски улыбаясь, сообщил:
   — Сигареты я принес… Сигареты-то я запамятовал в посылочку положить…
   — Петр Степанович! — взревел Андрей. — Какого лешего, хотел бы я знать, этот паршивец здесь делает?!
   Дежурный оторвался от своих бумаг и с удивлением взглянул на пробирающегося вдоль стены к выходу Катышева.
   — Этот, что ли?.. Масколев, ты этого уркагана к «клеткам» подпустил?
   — Я, — отозвался молоденький постовой, скучающий на месте помощника дежурного. — Он сигареты другу принес.
   — Он принес сигареты, — пояснил Туманову дежурный. — А что такое?
   — Да это же!.. — захлебнулся от негодования Андрей. — Да как же?!
   Невинные глаза дежурного смотрели на него с ленивым непониманием. Андрей хотел что-то сказать, но передумал, махнул обреченно рукой и вышел из дежурной части…
 
   Добравшись до дверей квартиры, Туманов долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Попытавшись сосредоточиться, он приступил к пятнадцатой по счету попытке, когда дверь распахнулась сама и на пороге появилась одетая в махровый халат Света. С дурашливой внимательностью Туманов оглядел ее руки.
   — Скажи, вроде, не видно, — констатировал он, и тут его так шатнуло, что не поддержи его девушка залокоть, Андрей имел бы возможность осмотреть пол в прихожей более внимательно.
   — Чего не видно? — уточнила она, помогая «бравому» офицеру добраться до комнаты.
   — Скал… ки, — с трудом ворочая языком, повторил Андрей. — Во всех анекдотах подвыпивших мужей встречают скалкой…
   — Так то — мужей, — вздохнула она. — А тебе, чтобы надеть на палец кольцо, сначала нужно набросить на шею удавку… Что случилось с убежденным трезвенником? Сменил веру?
   — Ты знаешь, что соблюдение закона очень неудобно как для преступников, так и для сыщиков? — вопросом на вопрос ответил Туманов. — Когда появляется возможность его не соблюдать, находится слишком много желающих этим воспользоваться. С точки зрения преступника — это понятно, а как быть с сыщиками?.. Ему-то куда как проще это сделать. Формулировка «незнание закона не освобождает от ответственности» имеет подтекст: «а знание закона — освобождает»…
   — Понятно, — кивнула Света — Опять неприятности?
   — Петербург — маленький город, — словно не слыша ее, бубнил Туманов, — слишком много всяких знакомых, слишком много разных родственников, слишком много связей… Выручить родственника — добро? Добро, но субъективное. А наказать преступника — зло? Нет, тоже добро. Так что же страшнее: битва добра со злом, или добра с добром?
   — Ложись спать, — мягко сказала она. — Последнее время ты совсем перестал обращать на себя внимание. Ешь, что придется, спишь, когда получится… Вон, как похудел. Скоро весь «на нет» сойдешь.
   — Света, бросай меня, — пьяно попросил Андрей. — На фиг тебе нужен нищий опер, который ночует дома раз в неделю и не приносит ни радости, ни пользы? Какой во мне прок?
   Она с грустью посмотрела на него, но промолчала.
   — Нет, Света, в самом деле, — Туманов тяжело опустился на диван. — У меня такое ощущение, что сейчас я — это не я, а какая-то пародия на меня… Я даже боюсь, Света. Я боюсь, что перестану уважать сам себя. Все это встало мне поперек горла, а уйти, попытаться все изменить — боюсь. Я как тот приговоренный, которого ведут на расстрел и который на предложение друга сбежать скулит: «А хуже не будет?» Я Поюсь, потому что разочаровался. Я хотел работать честно… Хотел… Когда я служил в армии, я понял, что такое настоящая дружба, но там же я узнал, что друзья умирают… Умирают не так, как должен умирать мужчина, а убиваемые дважды: противником и начальством. У начальства тысячи причин отдавать заведомо обрекающие приказы, но суть от этого не меняется… Потом я работал в спецслужбах и увидел, что там служат совершенно разуверившиеся люди, но тоже пытающиеся сделать хоть что-нибудь, и там тоже десятки приказов и распоряжений стирают их старания в ничто… Теперь уголовный розыск. И снова повторяется то же самое, вновь и вновь… Сдерживание «сверху», предоставляемые бандитам возможности и бесконечные проверки и «борьба с коррупцией» — для нас…
   Он с силой растер лицо руками и сел на диване.
   — Извини, я опять проявил слабость… Плохо, когда женщина видит, что мужчина слаб. Ты и так все знаешь и о милиции, и о преступниках, и обо мне…
   — Знаю, — подтвердила она, — потому и не устаю тебе повторять: уходи. Уходи, пока цел.
   Туманов упрямо покачал головой:
   — Тогда я точно перестану себя уважать. Это будет означать, что они все победили.
   — Ах, вот в чем дело… Ну-ну, — неопределенно произнесла она.
   — Да… Так что, лучше бросай меня, пока не поздно… У тебя такие перспективы, а ты связываешь себя с…
   — Помолчи, — попросила она. — Я, в отличии от тебя, не ищу названий своим поступкам. Я делаю так, как мне хочется. Хочется работать — работаю, хочется любить — люблю… У тебя отличные возможности, я же читала твои рассказы… А ты губишь себя… Спиваешься… Иногда я очень ненавижу ту, что была у тебя до меня… Ты разучился любить. Ты разучился верить в себя. Ты боишься перестать уважать себя самого, но это и может послужить тем, что сломает тебя.
   — Дважды, — кивнул он, — дважды она приходила… Это слишком много для одного человека… Но нет смысла ее винить, это я сам сломал себя.
   — Ты не сломан, — уверенно сказала она. — Такие, как ты, не ломаются. Гнутся, но не ломаются… Но сколько же времени тебе надо, чтоб выпрямиться вновь? И что тебе нужно для этого?
   — Не знаю… Жить. Жить так, как хочется. А я не могу найти место, где хоть что-то зависит и от меня.
   — Так приди в любое место и попытайся это сделать там, — сказала она. — Вспомни старую притчу про двух лягушек, попавших в крынку с молоком. Одна решила, что теперь не выбраться, и утонула. А вторая боролась до последних сил. И взбила молоко сперва в сметану, потом в масло и выбралась… Не складывай лапки, выбирайся. Может, и собьешь масло из того болота, что вокруг…
   — Я знаю другую поговорку: «Загнанных лошадей пристреливают»… Куда мне идти? Где мое место?
   — Ищи, — сказала она — Ищи… Неудачник — не тот, кому не везет, а тот, кто верит в то, что ему не везет. Остальные просто набираются опыта, принимают беды как закалку, как необходимость… Это — жизнь, Андрей. Побеждает тот, кто действует, кто не боится, кому… кому нечего терять.
   — Обреченные? Загнанные в угол? — усмехнулся Туманов. — Хотя… Может, ты и права. С самого низа дорога может вести только наверх…
   — Она может вести и по кругу.
   Туманов пожал плечами и, вновь опустившись на подушки, устало закрыл глаза.
   — Выпил — выговорился — вздремнул, — сонно пробормотал он, — Гнетущую атмосферу я создал, теперь можно и поспать… Видимо, мне нужно опуститься еще ниже, потому что я еще на что-то надеюсь… Почему я должен биться в этой крынке? Кто меня бросил туда? Я хочу просто жить и работать… Спасибо тебе, что хотя бы ты… Хоть ты… Ты…
   Его дыхание стало ровным и глубоким. Девушка долго смотрела на него со смешанным чувством люб- пи и жалости, потом укрыла одеялом и выключила свет…
 
   — Так вашу бабушку! — орал разъяренный Клюшкин, бегая взад-вперед вдоль понуро сидящих на стульях в его кабинете оперативников. — Сопляки! Мальчишки! До каких пор вы будете позволять разваливать дела?! Я, в духе времени, еще могу понять, что вас обвели вокруг пальца, опередили и обманули, как сопляков, создав алиби «покупателям»… Сегодня утром следователь долго читал мне нотацию, доказывая, что за «содержание в камере невиновных людей можно нарваться на неприятности». Следователя я послал, куда подальше, но факты-то от этого не изменились! Эти два паршивца отпущены под подписку, о невыезде! Но как вы могли так просчитаться с единственным свидетелем?! У нас не Америка! У нас нет настоящего закона о защите свидетелей!.. Есть, — поправил он сам себя, — но… Нет!.. Был у нас один-единственный свидетель. Он ничего не доказывал в юридическом плане, но давал нам шанс работать и искать, содержа Селантьева под стражей! Где теперь свидетель?! Где, я вас спрашиваю?! В больнице! В больнице, с побоями и травмами от изнасилования! Вот это — факт! Это — факт, а не все ваши объяснения, что «свидетеля негде и некому охранять»! Кто заверял меня, что «ситуация под контролем и что справитесь сами»?! Не справились! Если вы чувствуете, что вы — щенки, значит, следовало передать дело волкодавам, а не пытаться перегрызть кость, вдвое большую вас по размерам! Воинов, ты занимался с мальчишкой, так ответь мне, как это произошло?! Как это могло произойти?! Молчишь?.. Туманов, ты занимался с Селантьевым, неужели ты не мог обеспечить его изолированности?! Да мне наплевать, что у нас только две камеры! Домой его к себе бери, раз иными способами управиться не способен! А кто теперь виноват?! Кто?! Конкретно?! Опять «дядя»?!
   Оперативники угнетенно молчали. Начальник был прав. Прав по-своему, вопреки объективности, вопреки набиравшей мощь и вызывавшей ужас реальности, но — прав. Они «вели» это дело. Они взялись за него. Они отвечали за тех, с кем имели дело…
   — Если вы чувствуете, что больше ни на что не способны, — продолжал Клюшкин, — переходите на «бумажную» работу. Куда-нибудь в разрешительную систему, в отдел охраны, устанавливайте сигнализации… Но если взялись за гуж, не говорите, что не дюжи… Все развалили… Все… Остались только реставраторы оружия… Селантьева рано или поздно придется выпустить. Парень теперь отказывается давать показания. Его отец был у меня недавно… Сказал мне много «ласкового»… Не мудрено: младший сын в больнице, а старшего теперь придется отправлять за решетку… После больницы младшего сразу отправят в деревню… «Реставраторы» по-прежнему берут все на себя. А «покупателей» мы больше не увидим, они, наверное, уже где-нибудь в Сочи… Хорошо поработали, ребята, — горько сказал он, — очень продуктивно поработали. Идите с глаз моих и ловите карманников и пьяниц… Нет, для карманников нужна квалификация, вы способны ловить только пьяниц… На что-то большее вы не способны… Свободны…
   Офицеры один за другим вышли в коридор, не глядя друг на друга достали сигареты и закурили.
   — Кто дежурил ночью? — хрипло спросил Туманов.
   — Я, — отозвался Марков.
   — Как это все произошло?
   Часов в семь утра пришел в дежурку парень, положил на пульт нож с запекшейся кровью и сказал, что он убил человека. Мы поехали на указанную им квартиру, проверили — точно, на пороге лежит мужик с пятью ножевыми ранами в области груди и шеи… Потом уже все встало на свои места. Убитый — Михаил Катышев, рецидивист, неоднократно судимый за разбои и кражи. А его убийца — брат Семена Вагинова, Павел. Катышев вечером подкараулил парнишку у подъезда, затащил в подвал и долго бил за то, что тот дал показания в милиции. Потом изнасиловал. «Зековская кровь» сыграла… Парень едва живой добрался до дома. Дома только брат был. Отец — как обычно, пьянствовал, а мать еще пять лет назад умерла от туберкулеза. Его брат вызвал «скорую», схватил со стола кухонный нож и прямиком к Катышеву. Все ведь в одном дворе живут — друг друга знают. Катышев, видимо, рассчитывал, что запугал парня так, что тот и рта не откроет, но у того такое состояние было, что разницы между жизнью и смертью практически нет… Когда Катышев открыл на звонки дверь, Вагинов-старший несколько раз ударил его ножом… Потом пришел к нам… Все.
   — Действительно, все, — вздохнул Королев. — Гори оно все ярким пламенем! Заколебался я, мужики! Уйду… К чертовой бабушке, уйду! Буду на адвоката учиться, может, что из меня и получится. Я — юрист-практик, стану юристом-теоретиком. Это куда проще.
   — Клюшкин не прав, — обиженно сказал Воинов. — Он же сам все понимает, зачем тоща орать на нас? К его воплям мы привыкли, но в данном случае… У самих на душе тошно, он это знает, и все равно по- больному бьет… Если б не понимал, что мы сейчас чувствуем — это одно, а так…
   — Это он от бессилия, — сказал Туманов. — Я вчера от этого же целую ночь Светке «жилетку» слезами заливал… А он ругается… Не оставлю я все это, ребята. Не оставлю…
   — Но одно раскрытие нам все же засчитали, — сказал Марков. — Вагинова-старшего следователь в «Кресты» все же упек…
   Оперативники замолчали и с удивлением посмотрели на него. Марков смутился и, оправдываясь, развел руками:
   — Но ведь посадили же…
   — То-то и оно, — растягивая слова, произнес Королев, — что единственного, кого в этом деле «прижали к стенке» — того, кого следовало бы отпустить. Состояние аффекта, побудительные мотивы — все это учтется, но тюрьмы ему не избежать… Пойдем, Андрей, соорудим чайку. Я чувствую себя как пакет с помидорами, по которому проехался «КамАЗ».
   Офицеры понуро разошлись по кабинетам. Рабочий день только начинался, и посетителей еще не было. Королев набрал в чайник воды и поставил его на старенькую плитку. Вытер руки висевшим в стенном шкафу полотенцем и сел напротив Туманова, пристально глядя ему в глаза.
   — Выкладывай, что задумал, — сказал он. — Что значит: «Я этого дела просто так не оставлю»? Посадить его пока не удастся. Это я знаю, и знаешь ты. Иллюзий в отношении того, чтобы вытащить у него признание, ты не питаешь… тогда что?
   — Посмотрим, — неопределенно сказал Туманов. — Как быть с ним, я определюсь. Просто так он не уйдет, это точно… Государство обучило меня, сделало профессионалом, но не учло одного: я ведь могу поработать не только на его потеху… Причем, поработать вполне качественно и профессионально…
   Королев долго молчал, выстукивая костяшками пальцев дробь на крышке стола. Давно вскипевший чайник дребезжал крышкой гневно и недовольно, но никто не обращал на него внимания.
   — Но не «валить» же его, в конце концов, — наконец нерешительно сказал Королев. — Не восемнадцатый век. Как-то… Неправильно это…
   — Коля, — тихо ответил Туманов. — Есть старое правило: борющийся с драконами сам рано или поздно становится драконом. Мне все это надоело. Говорить по этому поводу можно долго, но это только вызовет скуку. То, что он — виновник убийств и преступлений, знает он, знаем мы, знают все, но доказать это невозможно. Было бы у нас правовое государство — другой разговор…
   — Нереально. Посадят.
   — Я не собираюсь заниматься этим всю жизнь. Достану его, а потом уволюсь. Ты ведь всерьез решил увольняться? Вот и я уйду. Нет смысла заниматься тем, чем заниматься стыдно. Из-за других, но стыдно.
   Слушай, а мы ведь убийство обсуждаем, — вдруг нахмурился Королев, встал, выключил чайник и заварил крепкий густой чай в алюминиевых кружках.
   — Коля, я ведь тебя с собой не зову, — покачал гловой Туманов. — Отнюдь… Я не возьму тебя с собой, даже если ты будешь умолять меня. Просто… Если что-то пойдет не так… Ты знай — из-за чего… Свете постарайся объяснить.
   — Она все еще не уехала?
   — Все еще надеется, что во мне проснутся человеческие чувства… Какой сейчас из меня мужик, если я сам на себя как на… кусок сожженной резины смотрю. Только мучаю девчонку. Благодарен ей, восхищаюсь ею, но… Эх, встретиться бы нам с ней лет на пять пораньше, или на пять попозже… То, чем она занималась, меня не интересует, мы с ней, в некотором роде, оба стоим на обочине от движения общества. И каждый живет по-своему… Нет, это не помешало бы остаться с ней навсегда, но вот я сам…
   — А куда после увольнения надумываешь податься?
   — Там видно будет. Не люблю загадывать наперед. Вечно все не так получается. Загадываешь одно, а выходит иное… Коля, я помню, у тебя оставался старый «вальтер»?
   Королев в раздумье почесал кончик носа и кивнул:
   — Вроде, где-то был…
   — Дашь мне его?
   — Может, не стоит? Мы с тобой не маленькие дети, в конце концов… Не в первый раз с подобным сталкиваемся… Давай просто уволимся, и все?..
   Туманов упрямо покачал головой:
   — Надоело. Так надоело, Коля, что сил нет… Что ты волнуешься? Я — профессионал, у меня немалый опыт сразу в нескольких областях военного дела и юриспруденции. Я смогу сделать все очень…
   — Ну-ка, поподробней с этого места, — послышался от дверей спокойный голос Клюшкина.
   — Оперативники раздосадованно переглянулись — в азарте разговора они не заметили, как начальник вошел в кабинет. Сколько времени он уже находился здесь? Что успел услышать?
   — Я говорил Королеву о… о возможности раскрытия одной из краж, — пристально глядя на начальника, заявил Туманов. — Появилась «ниточка», и я полагаю, что смогу достаточно профессионально ее распугать…
   — Иди за мной, — приказал Клюшкин.
   Туманов мысленно выругался, встал и пошел вслед
   за начальником в его кабинет. Пропустив Андрея вперед, Клюшкин плотно запер за собой дверь и, повернувшись к упрямо набычившемуся Туманову, повторил:
   — И поподробней с этого места… Как ты собираешься его «сделать»?
   — Кого? — жестко переспросил Туманов. — Вы про квартирную кражу?
   — Я про Селантьева, — так же жестко сказал майор. — И не валяй дурака. Это перед прокурором ты можешь до последнего «в отказ идти», а со мной… Не рекомендую.
   — Не знаю, про что вы.
   — Или просто так трепались? — строго спросил Клюшкин.
   — Честно говоря… Конечно, просто так, — схватился за эту версию Андрей, — от злости… от усталости… от безвыходности… В том смысле, что «если бы да кабы»… Мы же не в восемнадцатом веке, правда, Иван Петрович?
   — Дурак ты, Туманов, — с чувством сказал Клюшкин. — И сопляк! Учишь вас, учишь, а как в воду щепки бросаешь — все без толку… Если ты так легко подтвердил содержание разговора, то что будет, если взяться за твою разработку всерьез? Сделать что-то ты, может, еще и сделаешь, но то, что после этого «сядешь» — однозначно… Оперативники называются, мать вашу!.. Мальчишки необученные! Ну, что уставился на меня, как Ленин на буржуазию?! Не боишься, что я тебя после этого сам, своими собственными руками «куда надо» отправлю? Я тебя обучал, воспитывал, готовил, а ты все это за раз испортить хочешь?! Дыхалка слабая?! На «длинные дистанции» тебя не хватает? Пробежал немного и спекся?! Истеричка!..
   — А не шли бы вы, Иван Петрович?.. — проникновенно сказал Туманов.
   К его удивлению, по лицу майора пробежала тень странной улыбки.
   — И впрямь, — легко согласился он. — А не шел бы я?.. Вот что… Иди-ка сюда…
   Заинтригованный переменой в его интонации, Туманов подошел к столу и заглянул в открытый майором верхний ящик. На дне, поверх какой-то грязной тряпицы лежал «кирпичик» серо-песочного вещества, на вид очень напоминающий пластилин. Рядом виднелась рубчатая рубашка «лимонки». Кряхтя, Юдашкин опустился на корточки, пошарил под днищем массивного сейфа и под треск отдираемой изоленты извлек из тайника запал от гранаты.
   — Что это такое знаешь, спецназовец? — с ироничной угрозой спросил майор опешившего оперативника.
   — Как не знать… — начал было Туманов, но Клюшкин прервал его, не дав закончить.
   — Мне тут шепнули… по доброму знакомству, — сказал он, — что отреставрированное оружие Селантьев хранит в подвале дачи у своей сожительницы. Там накопилось немало того, что пока не нашло своих покупателей. Есть даже один ручной пулемет. Я не стал пускать информацию в дело. Во-первых, обещал без стопроцентной гарантии ею не пользоваться, а во-вторых, к Селантьеву ее не привязать. Дача его любовницы, а он — старый матерый волчина — вылезал и не из таких переделок… Потому эта информация хороша только в нужное время и в нужных руках… Знаешь, насколько взрывоопасны бывают такие склады?.. И случается, взрываются в самые неподходящие моменты… Но есть и еще один вариант. Через пару дней мы выпустим Селантьева, и через некоторое время к нему можно «подвести» человека, сыграющего роль «покупателя». Может быть, растеряв всю свою группу, он рискнет продать что-то из своего арсенала лично. Шанс не велик, но все же…
   — Нет, он надолго ляжет «на дно», — уверенно сказал Туманов. — А потом наберет новую группу и опять будет делать все чужими руками.
   — Но попробовать можно, — пожал плечами майор. — Поставить за ним наблюдение, и в самый интересный момент взять с поличным. Шансов немного, но все они законны и безопасны… Ты как решаешь?
   Вместо ответа Андрей выгреб из стола взрывчатку и гранату, распихал их себе по карманам и посмотрел на Клюшкина.
   — Тогда вот еще что, — лицо начальника не выразило никаких эмоций от этого выбора. — Сожительницу его нужно будет увезти. Доставить в отдел и допросить. Это послужит хорошим алиби. Только необходимо точно рассчитать время. Очень точно.
   — Но поедет ли он на дачу сразу после того, как его отпустят? — спросил Туманов. — Если он такой умный, он к ней и близко не подойдет.
   — Поедет, — пообещал Клюшкин. — Об этом позабочусь я сам… Все же, мы кое чего стоим, прах нас всех побери, и заставить вернуться волка в его логово я пока еще могу… Он пойдет туда, это я тебе обещаю. Даже если мне придется тащить его за шкирку лично.
   — Нет, — улыбнулся Туманов, — Лично не надо… Если судить непредвзято — начальники утро тоже нужны… Иногда они просто необходимы…
 
   Женщина подошла к калитке и, поставив тяжелые сумки на землю, утерла тыльной стороной ладони выступившие на лбу бисеринки пота. День выдался жарким и безветренным, довольно редкая погода для петербургского климата. Тяжелые сумки натерли ладони, и женщина долго растирала красноватые рубцы, прежде чем открыть калитку и вновь взяться за ручки сумок.
   — Алевтина Павловна, — окликнули ее откуда-то сбоку.
   Повернув голову, женщина увидела сидящего на скамеечке под липой молодого худощавого парня, несмотря на жару облаченного в черный строгий костюм. Парень отбросил недокуренную сигарету и поднялся ей навстречу. Судя по валявшимся у его ног окуркам, ждал он ее долго. Женщина неприветливо нахмурилась. Парень же, напротив, лучился добродушием и обаянием.
   — Моя фамилия Туманов, — представился он, подходя ближе, — уполномоченный уголовного розыска старший лейтенант Туманов.
   — Я уже поняла, — сердито сказала женщина. — По вашему виду и поняла.
   — Что я Туманов? — широко улыбнулся он.
   — Что вы — из уголовного розыска, — не приняла она шутку, — Ко мне уже приходили ваши люди. Я им все сказала, больше мне добавить нечего. Да, был он моим полюбовником, был. Но в дела его я не совалась. А сам он не рассказывал. Два года жили. Человек как человек, пил только… Вот и весь сказ, ничего больше добавить не могу…
   — Ничего больше добавлять не надо, — заверил оперативник. — Необходима чистая формальность — запротоколировать ваши показания.
   — Но я уже подписывала какую-то бумагу.
   — То был опрос, а теперь необходимо вас допросить.
   — Не вижу разницы, — неуверенно сказала женщина.
   — Разница формальная, но существенная. Но так как это нужно нам — заметьте, редкий случай, — то я отвезу вас туда и доставлю обратно. Дело в том, что сегодня Селантьева отпускают под подписку, и требуется закончить все формальности.
   — А здесь нельзя все оформить?
   — Увы, — развел руками Туманов. — Но заверяю вас, это продлится недолго.
   Женщина еще раз неуверенно оглянулась на двери дома, но Туманов уже подхватил ее сумки и понес к оставленной неподалеку машине. Отъезжая, он увидел в зеркале заднего вида, как к крыльцу дома, поминутно оглядываясь, подходит человек. Уже взявшись за ручку двери, он оглянулся еще раз, и Туманов узнал одутловатое лицо Селантьева. В этот момент машина свернула на поселковую дорогу, и дом скрылся из вида. Не успели они отъехать и трех километров, как позади что-то сильно громыхнуло, отдаваясь эхом в ближайших лесах и спугивая с деревьев стаи ворон.
   — Гроза, что ли? — удивленно спросила женщина.
   Туманов достал из кармана пачку сигарет, придерживая руль одной рукой, прикурил и, прищурившись на безоблачное небо, кивнул:
   — Гроза… Осень близится, самая пора дождей… Простите за нескромный вопрос, Алевтина Павловна, а чем вас так привлек к себе Селантьев? Ведь он потенциально жесток, к тому же вряд ли способен к самоотдаче.
   — Это вы его так иносказательно эгоистом обозвали? — улыбнулась она. — Верно, эгоист. Может, я и ушла бы, да он приходит… У него ведь свои понятия о жизни. Ну да ничего, как говорили у нас в деревне: бьет не каждый день, и ладно. Хотя даже и не знаю, как было бы лучше — с ним или без него. Совсем без мужа тоже не жизнь, а с ним тоже… Н-н-да… Думала: вы посадите, все само собой и решится… Вот так и живу, по своей, по бабской вере — и понимаю все, и мирюсь…
   — Забудьте о нем, — искренне посоветовал Андрей, невольно еще раз взглянув в боковое зеркало. — Забудьте. Память таких людей быстро стирает… Словно с грозой уносит…
 
   Не отрываясь от написания бумаг, Туманов поднял трубку загудевшего телефона.
   — Уголовный розыск, — сказал он и даже удивился, услышав в трубке характерный, растягивающий слова голос Боброва:
   — Здравствуйте, Андрей Дмитриевич.
   — Здравствуйте, — холодно ответил Туманов.
   — Слышал: увольняетесь? Может быть, еще не успели подыскать себе место? Мое предложение остается в силе. Хотя бы заехали, посмотрели… Ну что вы, в самом деле, как маленький ребенок? Я же не принуждаю заниматься вас чем-то против воли. Будете делать все то же самое, что и в угро, только за деньги, а не за зарплату. А видели бы вы, какая у меня техника, какие возможности…
   — Спасибо, но — нет. У меня уже есть кое-что на примете… Но, признаюсь, даже удивлен. У вас имеется столько кандидатов, претендующих на эту роль. Даже не знаю, ценить себя так высоко или же…
   — Высоко, — в голосе Боброва промелькнула веселая нотка. — Я тут слышал о несчастье с вашим подопечным… Как бишь его… Селантьевым. Бедняга неумело обращался со взрывоопасными веществами? Примерно так звучит формулировка местных оперативников?
   — Да, так он и было на самом деле, — заверил Андрей. — И вы решили позвонить мне, выразить соболезнования?
   — О, да, — согласился Бобров. — Ведь если б он не погиб так… трагически, вы бы просто обязательно его посадили… Нет, Андрей Дмитриевич, место в своей фирме я предпочел бы сохранить до вашего прихода. На всякий случай имейте в виду, что до вашего согласия этот пост будут занимать лишь «исполняющие обязанности».
   — В таком случае это место будет вечно вакантным.
   — И тем не менее — на всякий случай — вам опустили в почтовый ящик конверт с моими телефонами: рабочий, радио и пейджер.
   — Напрасный труд. Я там давно не живу, — Андрей был несколько раздражен тем, что бандит узнал его домашний адрес. Такую возможность он не исключал никогда, но столкнуться с ней воочию было весьма неприятно.
   — Я знаю, — в голосе Боброва опять послышалась усмешка. — Я говорю не про ту квартиру, в которой вы прописаны, а про ту, в которой вы живете со Светланой Николаевной.
   — Благодарю вас за лестное предложение, но я вынужден отказаться, — сухо сказал Туманов и повесил трубку.
   — Я думал, что развал в бардаке невозможен, — пожаловался он входящему в кабинет Королеву. — Но я ошибался.
   — Если б Сократ работал в уголовном розыске, он добавил бы, что именно эта работа в России дает такую же возможность стать философом, как и плохая жена… Оформил передачу дел?
   — Воинов, по старой памяти, принял все «оптом». Я сейчас подчищаю все самое «начальствоопасное». А у тебя как?
   — У меня Клюшкин все принял. Сегодня, на удивление, даже не злобствовал. По-моему, старик немало огорчен нашим уходом. Три года под его начальством проработали… Вроде, были неплохими операми…
   — А хорошего, как известно — помаленьку, — закончил за него Туманов. — Так что, завтра получаю расчет и… Куда? Нужно подыскать что-нибудь…
   — Ты еще не подыскал?! — ужаснулся Королев. — Довольно-таки самоуверенно с твоей стороны.
   — Я ни на что особенно хорошее не надеюсь. Сейчас таких как я — сотни. Отставные армейские офицеры, оперативники, спортсмены… А работу охранника или грузчика я всегда найти успею.
   — Ассенизатором — вот единственное место, куда тебя примут! — грубовато пошутил входящий Клюшкин.
   — Иван Петрович, — улыбнулся Туманов. — Вы что, на нас с Королевым охотитесь? Еще не было случая, чтоб мы с ним говорили, и вы не ворвались на полбеседы.
   — Всегда интересно, что замышляют два самых шкодливых оперативника отдела, — не стал отрицать майор. — Вот тебе, Туманов, несколько телефонов. Это все мои друзья. С кем-то работал вместе, с кем-то познакомился в процессе раскрытий. Скажешь, что от меня — примут и устроят в лучшем виде. Вот твоя характеристика… А теперь ты, паршивец, — повернулся он к Королеву с недоброй улыбкой. — Что же это помучается? Открываю я одно из принятых у тебя ОПД — и что вижу?! Первый лист заполнен, последний заполнен, а посредине?.. Пачка чистой, как первый снег, бумаги?! Нет, любезный, хоть что-то, но там должно быть!
   — Но это же не меньше чем на неделю работы! — взмолился Королев.
   — Не драматизируй ситуацию. Если работать с душой, с уважением к любимому делу, то можно управиться дней за шесть.
   — Иван Петрович, — вкрадчиво заметил Королев, — а ведь вы уже приняли у меня дела.
   — Принял, — улыбка начальника сулила еще немало пакостей.
   Королев вздохнул и уныло поплелся из кабинета браться за написание бумаг.
   — «Куклу» старому менту подсунуть, — глядя ему вслед, покачал головой Клюшкин. — Нет, вы не просто паршивцы, вы — опытные паршивцы. Ну что, в новую жизнь?
   — Так точно, Иван Петрович. Попытаюсь заняться чем-нибудь другим.
   — Поначалу будет нелегко. Угро забывается не сразу. То напряжение, которое испытываешь здесь постоянно, там будет искать выхода, просить увеличить нагрузку, ускорить ритм жизни… Знаешь, что во всем мире полицейские, выходя на пенсию, долго не живут? На работе они могут «прокашлять» лет до семидесяти, а в отставке не выдерживает сердце. Не выносит бездеятельности. Но если ты правильно приложишь силы, тебе это будет только на пользу. Угрозыск задает в жизни неплохой темп… И вот еще что… Иногда начинаешь задумываться, правильно ли ты сделал в жизни некоторые вещи… Запомни: самое дешевое в этом мире — чужое мнение. Помогает только мнение тех, кого уважаешь и любишь, а оценка большинства всегда поверхностна и лжива. Верь в себя. Если что-то решил — делай. Ошибешься — будешь винить лишь себя, а если выиграешь… А судить себя не позволяй никому, тем, кто не прожил с тобой эту жизнь, кто не понял причины, толкавшие тебя вперед, тому не оценить и твоих поступков… Ну, давай, сынок, — Клюшкин неуклюже обнял Туманова за плечи, смутился и закончил: — Не забывай нас, заходи… А надумаешь — возвращайся… Пойду я… Уже вечереет, а я еще не завтракал. Голодный начальник — злой начальник. Пора идти в столовую — заботиться о подчиненных.
 
   Оставшись один, Андрей снял трубку телефона и набрал номер Богатыревой.
   — Это я…
   — Завершил обряд возвращения к «простым смертным»? — спросила она. — Теперь можно надеяться, что я буду видеть тебя больше двух часов в сутки?
   — Я еще успею надоесть тебе, — пообещал Андрей. — Целый месяц я только и буду делать, что отъедаться и отсыпаться… Заодно вспомню, как выглядят телевизор и книги…
   — Ты забыл еще об одном очень увлекательном занятии, — напомнила она.
   — О каком? — удивился Андрей.
   В трубке послышался укоряющий вздох.
   — А-а! — хлопнул себя ладонью по лбу Андрей. — Вспомнил. Проникся. Выбегаю.

 
Орленка порождает лишь орлица, лишь ворон может ворона родить.
Скажи, отец, не лучше ли смириться, в борьбе неравной руки опустить?
И слышится мне голос в отдаленьи: «Ты рук своих не опускай, сынок,
в борьбе нельзя бояться пораженья. Орел, родить я ворона не мог!»
 

Расул Гамзатов

   Я еще раз посмотрела на прикрепленную к дверям табличку: «Охранная фирма "Кольчуга"», перевела взгляд на наручные часы и покачала головой — Бобров опаздывал на назначенную мне встречу. Водитель моего «лимузина» отпросился у меня на час, и теперь я начинала жалеть, что отпустила его. Сожаление перешло в раскаяние, когда к крыльцу офиса, возле которого я стояла, на огромной скорости подъехала темно- зеленая «БМВ» и двое молодых бритоголовых парней плотоядно уставились на меня сквозь стекла машины. Я вздохнула и сошла по ступенькам вниз, намереваясь уходить, но парень, сидевший рядом с водителем, проворно распахнул дверцу и схватил меня за руку.
   — Нет-нет-нет, подожди, куда ты так заспешила. Я даже познакомиться не успел.
   — Отпусти, — я сделала попытку освободить руку из его цепких пальцев.
   — Извини, но уже не могу — меня словно приковало к тебе… Малышка, ну ты че?.. Дай человеку хоть одну возможность. Ты даже представить себе не можешь, какой я клевый парень. Ты в курсе, что ты — девушка моей мечты? Я тебя сегодня ночью в эротических сновидениях видел.
   — Молодец, — похвалила я. — Теперь, увидев наяву, имеешь полное право отправляться домой и грезить дальше… Только будь осторожен с подобными сновидениями: возраст «безопасного детства» у тебя далеко позади.
   — «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», не так ли? — засмеялся он. — Малышка, я хочу пригласить тебя на классную вечеринку. Там такая шикарная сауна! Выпивки, закуски — выше головы… Ты уж не обижай — прими приглашение. Все будет «тип-топ»…
   — Судя по интонации, фраза имеет продолжение? Если пойду — будет «тип-топ», а если нет?..
   — Как джентльмен, я не могу описывать даме такие подробности, — ухмыльнулся он. — Но тебе лучше согласиться.
   Я улыбнулась ему и отвела ногу назад, намереваясь врезать по самой заметной выпуклости на его брюках, когда чей-то голос за моей спиной холодно посоветовал:
   — Отпусти ее.
   Повернув голову, я увидела неслышно подошедшего к нам парня, лицо которого показалось мне странно знакомым. Потребовалось небольшое усилие памяти, и я узнала своего излишне разговорчивого попутчика, пытавшегося познакомиться со мной в поезде, по пути в Москву. Кажется, его звали Володей.
   — Че тебе здесь надо? — спросил державший меня парень. — Иди своей дорогой, здесь не твоя территория.
   — То, что мне нужно здесь — мое личное дело, — заверил Володя. — Я еще раз повторяю: отпусти ее, иначе у тебя возникнут большие трудности. И вряд ли ты их преодолеешь…
   Парень презрительно хмыкнул, но мою руку все же отпустил. На всякий случай я тут же сделала два шага назад.
   — Твоя, что ли, телка? — уже миролюбиво поинтересовался он.
   — Считай, что так.
   — Ладно, извини, я не ясновидящий. Кто ж знал, что возле самых дверей нашей «конторы» встречу тебя?.. А «телка» у тебя классная! Не отпускал бы ты ее одну — сейчас много таких, как я, на улицах «знакомятся».
   — Доиграешься когда-нибудь, Валет, — покачал головой Володя.
   — Да ладно, один раз живем, — отмахнулся Валет. — Ну, еще раз — извиняй. Не знал я… Бывай.
   Он сел в машину, и «БМВ» рвануло с места так, что шины жалобно взвизгнули.
   — В одном он прав, — сказал мне Володя. — Тебе нужно быть поосторожней. Сейчас небезопасно ходить по улицам в одиночку.
   — Так где же мне ходить? — удивилась я. — День, центр города, рядом многолюдный проспект… Если так судить, то лучше вообще из дома не высовываться… А ты как здесь оказался?
   — Стреляли, — пошутил он, удачно имитируя интонации Саида. — Насчет работы приходил договариваться.
   — Хочешь наняться охранником?
   Он посмотрел на меня даже с обидой:
   — Конечно, я излишне подурачился там, в поезде, но нельзя же настолько поверхностно судить о людях. Я очень неплохой специалист по безопасности. Работаю, преимущественно, телохранителем.
   — Вот как? — удивилась я, оглядывая его словно заново.
   Может быть, он был прав, и мое настроение при нашей первой встрече сыграло значительную роль в его оценке. А может, и благодарность за его неожиданную помощь наложила в моих глазах новый отпечаток на старое суждение, но сейчас мне показалось, что он выглядит совсем иначе, чем тогда. Я впервые разглядела глубокие морщинки вокруг его карих глаз, мощные пластины мускулов под тонкой рубашкой и полускрытый загаром шрам на скуле.
   — Ты сам спровоцировал подобное представление о себе, — сказала я. — Ты вел себя как студент-первокурсник на каникулах.
   — Иногда очень надоедает быть серьезным и правильным, — сказал он. — Да и нет худа без добра — я уже говорил тебе, что самая крепкая дружба начинается, как правило, с ссоры.
   — Но тогда ты не мог знать, что мы встретимся еще раз… Так что, ты ошибся тогда.
   — А сейчас?
   Ответить я не успела. На огромной скорости к нам подлетела громадная темно-синяя иномарка и, взвизгнув тормозами, замерла, не доставая бампером каких- нибудь пяти сантиметров до моих ног.
   — Марьванна, не ругайте меня, пожалуйста: у меня не зазвонил будильник, и я проспал на урок, — донеслось из машины.
   — Тоже твой знакомый? — спросила я Володю, кивая на машину.
   — И твой тоже, — ответил он. — Познакомься: это и есть господин Бобров.
   Я изумленно уставилась на бодрого, не поддающегося времени мужчину лет пятидесяти пяти, пытающегося извлечь из салона машины несколько огромных, красочно-ярких надувных шаров. Наконец ему это удалось, и, протягивая шарики мне, он пояснил:
   — Цветов не нашел… А свое опоздание требовалось как-то искупить…
   — Э-э? — сказала я, и шарики выскользнули из моих пальцев, стремительно возносясь в небо.
   — Жалко, — проводил их взглядом Бобров. — Красивые были. А огромные — просто жуть… Всю дорогу ехать мешали…
   — Э-э? — повторила я.
   — Что? — повернулся он ко мне. — Ах, это… Ну, не похож… Бывает… А что делать?
   — Вы — Бобров? — не поверила я.
   Он посмотрел на меня с укоризной:
   — Водительские права показать?.. Володя, скажи честно: я — Бобров?
   — Не уверен, — улыбнулся мой знакомый. — Сегодня вы что-то не похожи на себя, Семен Викторович.
   — Спасибо, ты как всегда извращенно-любезен, — обиделся Бобров. — Не слушайте его, Настя. Я — самый настоящий Бобров… Мафиози… М-да…
   — Что-то я ничего не понимаю, — развела я руками. — И это стало особенно часто происходить в последние недели… Миллионеры не похожи на миллионеров, телохранители — на телохранителей, а…
   Я смутилась и замолчала.
   — Продолжайте, продолжайте, — весело поощрил Бобров. — А?..
   — Вы знакомы? — уклонилась я от неудобной для меня темы.
   — С Володей? — уточнил Бобров. — Да. Лет… семь?
   — Шесть с половиной, — подтвердил Володя.
   — Все никак не могу его уговорить перейти ко мне, — пожаловался Бобров. — Уже месяц, как я турнул своего последнего разгильдяя и вынужден обходиться без надежного телохранителя. Рискую, можно сказать, а он… Ну так как, надумал?
   — Я должна вас огорчить, Семен Викторович, — ответила я за Володю, — но он уже дал свое согласие работать на меня.
   Бобров вопросительно посмотрел на парня. Несколько секунд тот непонимающе моргал глазами, но потом все-таки сориентировался и нахально подтвердил:
   — Да, за восемьсот долларов в месяц.
   — Володя, ты путаешь, эта сумма фигурировала только в самом начале обсуждения твоего оклада. А сошлись мы на трехстах долларах.
   — На… На… На трехстах?! — задохнулся он. — А- а! Вспомнил! Это ты путаешь. Как раз в этот момент в офис зашел дворник, и именно ему ты назначила подобную зарплату. Что же касается моего заработка, то ты сказала, что тебя будет мучить по ночам совесть, если он будет ниже семисот долларов.
   — Если ты хорошенько вспомнишь, — отомстила я, — то за эту сумму ты обязался еще мыть полы в офисе, а «чистая» зарплата телохранителя составляла четыреста долларов. Ты в тот раз проявил к бедной девушке лояльность и остановился именно на этой цифре.
   — «Лояльность», а не «ненормальность», — подчеркнул он. — За подобную сумму можно нанять убийцу, а не телохранителя. Мы сошлись на шестистах — это я помню точно.
   — Пятьдесят долларов — это была обговоренная премия за «особые заслуги», — парировала я. — А сумма была — пятьсот пятьдесят.
   — Ты никогда не занималась амреслингом? — сдался он. — Ладно, пятьсот пятьдесят, так пятьсот пятьдесят.
   — Вот и хорошо, — обрадовалась я, закрепляя договор рукопожатием. — На четырехстах пятидесяти и сошлись…
   Он попытался было выдернуть руку, но я удержала его ладонь в своей и заверила:
   — Для начала…
   — Мне показалось, что я только что слышал голос Туманова-старшего, — покачал головой Бобров. — Это был родной брат Моргана и Флинта, но по сравнению с тобой он кажется мне теперь «доброй феей-крестной». Ты знаешь, что обычная ставка этого парня — двести долларов в день?
   — Спасибо, дядя Семен, — кокетливо улыбнулась я. — Как и каждая женщина, я просто таю от комплиментов.
   «Дядя Семен» покраснел от подобного обращения и застенчиво потупился, но это выражение держалось на его лице только до тех пор, пока я не закончила:
   — И раз уж между старым другом «родного брата Флинта» и его дочерью столь быстро проскочила искра взаимопонимания, то я хотела бы сразу обсудить некоторые суммы, которые мы выплачиваем вашей фирме за… за охрану нашего концерна. Когда мне принесли смету ежемесячной выплаты, я поняла, что только вы сможете развеять мой ужас перед столь ужасной опечаткой…
   Бобров долго кашлял, а потом хрипло сообщил:
   — Я — не Володя. Я при виде «красивых глазок» уже давно не теряю голову. Мой жизненный принцип: дружба — дружбой, а бизнес — бизнесом… Пойдемте в офис, на улице становится прохладно для моих старческих костей… И не улыбайся так, я не уступлю ни рубля!.. Нет, ни рубля… Спорю на свой золотой «Ролекс» против твоей «Славы», что больше десяти процентов я тебе не уступлю!..

 
Когда я вернусь, засвистят в феврале соловьи
Тот старый мотив, тот давнишний, забытый, запетый,
И я упаду, побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои,
Когда я вернусь… А когда я вернусь?..
 

Александр Галич

   Андрей снял плащ и, повесив его в прихожей, прошел на кухню. Глядя на его мрачное лицо, Света не стала задавать вопросы, все было ясно и так: возрастающий в стране кризис делал невыгодными многие, пока еще вакантные рабочие места. Вот уже почти месяц каждое утро Туманов уходил на поиски работы и каждый раз возвращался все мрачнее и раздражительнее.
   — Опять ничего, — подтвердил ее догадку Андрей. — Видимо, придется принимать предложение Боброва и идти к нему в охрану. Сто долларов в месяц все же лучше, чем ничего.
   — Я могу пойти работать, — в который раз безнадежно предложила девушка, — Я неплохо печатаю на машинке, знаю компьютер…
   Нет, — устало покачал головой Туманов. — Я справлюсь. Наверное, я слишком разборчив для нашего времени. Вбил себе в голову, что у меня «большой потенциал»… Устроюсь сразу в два места, ничего со мной не случится, не такие перегрузки сносили. Расслабился, в мечты ушел, а реальная жизнь далеко вперед убежала. Думал: наконец-то вернулся, смогу заниматься тем, что по душе, писать книги, быть рядом с тобой… Всюду сталкиваюсь с понятием «прожиточный минимум». Чушь какая! Он в четыре раза ниже реального! «Комсомольская правда» подсчитала, что «потребительская корзина» составляет в месяц на одного человека двести долларов… Это значит, что на нас с тобой нужно четыреста?.. М-м-да…
   — Ну, четыреста долларов для нас — это слишком шикарно, — мягко сказала Света. — Проживем и на… На то, что принесешь…
   Туманов вздохнул, уперся локтями в стол и, подперев подбородок кулаками, уставился в темноту раннего осеннего вечера за окном.
   — Пробовал быть «челноком», — стал перечислять он, — но с моим «первоначальным капиталом» это все равно, что носить воду в решете, да и торговать на рынках я не умею… Держит что-то… Краснею, бубню, торговаться не могу… В ресторане проработал три месяца. Опять же, чаевые выклянчивать не умею, пьяный бред терпеть не могу, а уж когда пришло время пьяным бандитам пальто подавать… Единственный период, когда мы с тобой не нуждались: времена «сухого закона», когда я склады с контрабандой охранял да по «точкам» развозил… Так ведь мужикам из отдела в глаза было стыдно смотреть… Мороженым торговал, вяленую рыбу по ларькам развозил… Хоть и впрямь в угро возвращайся…
   — Ничего, это просто полоса невезения, — Света поставила перед ним тарелку супа, положила ложку и хлеб, — Ешь, с самого утра ничего не ел.
   — Уж больно жирная «полоса», — Туманов с аппетитом принялся за суп. — Больше года тянется. Это ж как потом должно везти?! Или как в игре: не везет в карты — повезет кому-то другому?
   — Еще и год високосный? — добавила девушка.
   — И поросенок у бабки сбежал, — печально улыбнулся Андрей.
   — А при чем здесь поросенок? — удивилась она.
   — А при чем високосный год? Дело не в везении, дело в том, что я никак не могу найти, куда бы приложить свои силы. То, что с душой смогу сделать, то, что без меня «крутиться» не сможет, то, что для меня…
   — А как же твои книги? Ты не садился за рукописи все лето… Может…
   — Хорошая моя, — устало улыбнулся Туманов. — Знаешь, сколько времени мне понадобится на то, чтобы всерьез заняться черновиками и довести их до ума? А потом необходимо найти издателя, что тоже в наше время нелегко. Да и после всего этого, неизвестно сколько протянутся все формальности. Писателей сейчас — пруд пруди, на книжных лотках все существующие в России фамилии от «а» до «я». Кто рискнет поставить на молодого, никому неизвестного «бумагомарателя»? И кто нас с тобой будет кормить все это время, пока я буду работать с черновиками и искать издателя?
   — Ильф и Петров питались пустой картошкой, когда писали «Двенадцать стульев», — сказала Света. — Мопассан жил в ветхой мансарде, и вместо одежды у него была одна единственная простыня, в ней он и выходил на улицу — все остальное продал или заложил в ломбард. Конан Дойл писал про своего Шерлока Холмса, чтобы вырваться из бедственного положения, когда оказалось, что медицинская практика не может его прокормить. А Дюма…
   — В чем я тебя могу заверить с полной гарантией — я не Дюма, — грустно заметил Туманов. — Все они были фанатично уверены, что рано или поздно, но станут писателями, а я… Черт побери, я тоже в этом уверен, но я не могу позволить тебе голодать из-за того, что здоровенный и обученный детина не может найти работу! У меня уже кучи долгов, за квартиру не плачено, деньги кончаются, а впереди все не видно просвета… Ох, и мучаешься же ты со мной! То неделями пропадал в угро, то наоборот, торчу дома, не в силах найти работу…
   — Зато знаешь, какой верной и преданной себя чувствую? — засмеялась Света. — Прямо — жена декабриста.
   — Тьфу, тьфу, тьфу! — дурашливо застучал по дереву Туманов. — Ни слова про Сибирь. Я только что начал замышлять ограбление банка.
   — Дурачок ты мой, дурачок, — с нежностью сказала девушка — Все у нас будет хорошо. Ты у меня самый умный и сильный. И правильно делаешь, что не берешься за ту работу, которая унижает или заставляет сомневаться в своих силах. Рано или поздно устроишься в хорошее место, и все у нас наладится…
   — Дожить бы до тех времен, — мечтательно протянул Андрей, глядя на пустую тарелку, — Продуктов и денег у нас на неделю осталось… А потом я возьму кистень, выйду на «большую дорогу», облюбую темное местечко и…
   — А я буду туда богатеньких мужчин заманивать, — подхватила Света. — Станем, как Бонни и Клайд…
   Из комнаты донеслось до них гудение телефона.
   — Я возьму трубку, — сказала Света и пошла в комнату, откуда, минутой спустя, послышался ее голос: — Нет, это все же тебя…
   Туманов подошел и взял трубку.
   — Женский голос, — Света хищно сощурилась и больно ущипнула его за нос. — Так вот где ты пропадаешь под видом поиска работы…
   Андрей двусмысленно улыбнулся, вызвав еще большее негодование девушки, и прильнул к телефонной трубке:
   — Слушаю?
   — Андрей? — послышался напряженный голос Светловой. — У меня беда, Андрей… Я… Похитили Настю… Требуют выкуп… Милиция ничего не может обещать… Я очень боюсь, Андрей… Я не знаю, к кому обратиться… Приезжай быстрей, у нас очень мало времени…
 
   — Тебе сказать правду или то, что ты хочешь услышать? — напрямик спросил Клюшкин, глядя на замершего в ожидании Туманова.
   — Правду, — уверенно сказал Андрей. — Я хочу знать правду.
   — Правда в том, что надежды мало. Практически, ее нет. Не за что зацепиться, а времени остается все меньше. Похитили ее с целью выкупа, это бесспорно. Этот ее новый сожитель… Как его?.. — Клюшкин заглянул в разложенные на столе бумаги. — Раневский Виктор Игоревич. Бизнесмен, что называется, «средней руки». Но «крыша» есть, и «крыша» сильная. Подозревать он никого не может — нет оснований. В бизнесе нет друзей и врагов, есть только выгода. А уж тот, кто таит «камень за пазухой», то его до поры, до времени не показывает. По одному телефонному звонку, да еще из телефона-автомата, мы много не установим. Если нет «отправной точки», следствие встанет на месте.
   — А у них, в территориальном отделе? А в главке?
   — Пытаются установить свидетелей. Бегают по двору и опрашивают всех подряд. Но никто ничего конкретного сказать не может. Люди не приглядывались — никому в голову не могло прийти, что ребенка могут похитить среди бела дня, прямо возле парадной. Не время сейчас это говорить, но твоей Светловой лучше надо было следить за ребенком, раз уж решилась связать свою судьбу с бизнесменом. Остается только старый, проверенный способ: взять их при передаче денег и любыми способами «колоть»… Раневский в состоянии набрать нужную сумму?
   — Он уже собрал деньги, — растерянно ответил Андрей. — Хороший мужик, умный, не сволочь, чем может — помогает, но выше головы не прыгнешь… Иван Петрович, при передаче денег может пойти что- то «не так». Вы знаете, как это бывает. Неужели нет ни малейшего шанса? Хоть малюсенького?
   — Можно отдать выкуп и ждать возвращения ребенка, — тихо сказал майор, — но… Их очень редко возвращают, Андрей, и ты это знаешь… Судя по всему, мы имеем дело с очень опытными людьми. Они все подготовили, осуществили, предъявили требования и больше не выходят на связь. Очень короткий срок дали, очень… Кто-то знает «правила игры». «Территориалы» делают все, что могут, я, со своей стороны, мобилизовал весь отдел, подключил все свои связи, помогают и ребята из РУОПа, и ребята из главка… Но так мало времени…
   — Неужели нет ни единого шанса опередить их?
   — Будем надеяться на лучшее, — сказал Клюшкин. — Еще не все потеряно. Мы работаем, Андрей. Видит Бог, мы делаем все, что в наших силах. Я даже «прошелся» по своим связям в бандитском мире… Но такие дела огласке не подлежат. В этом случае нужно спрашивать либо слишком многих, и тогда рано или поздно попадешь на кого-то «знающего», но невольно оповестишь и бандитов о следствии, либо нужно запрашивать самые «верхи», но «верхам» нет смысла нам помогать. Это не «по правилам».
   — «Верхи»? — переспросил Туманов. — «Верхи»… Кто «крыша» у Раневского?
   — «Краевские», — ответил Клюшкин. — Не сам Край, конечно, но одна из его «бригад».
   — Выходы на Краева есть?
   Клюшкин отрицательно покачал головой:
   — Откуда?..
   — А кто ему противостоит? С кем у Края нелады?
   — Да они все друг с другом в «оппозиции». Если б не их своеобразный закон, давно бы друг друга перестреляли. То «темы» делят, то территорию… Но из серьезных противников, пожалуй, заслуживают внимания только «левицкие» и «бобровские».
   — Это хорошо, — не теряя времени, Андрей встал и пошел к выходу, — Я должен срочно убежать. Иван Петрович, если что-то появится существенное, сразу звоните мне домой.
 
   Клюшкин кивнул, но двери за Тумановым уже закрылись.
   Отыскав среди кипы лежащих в ящиках секретера бумаг визитную карточку с телефоном Боброва, Туманов, не теряя времени, принялся крутить диск телефона. Наконец в трубке что-то щелкнуло, и весело-дурашливый голос Боброва зарокотал:
   — Не знаю, кто это, но если б этот «кто-то» подозревал, от какого банкета и от каких красавиц он меня отрывает, то немедленно оставил бы это занятие… Или мчался бы сюда…
   — Это Туманов вас беспокоит, — представился Андрей. — Вы помните меня, Семен Викторович?
   — Андрей Дмитриевич? — удивился Бобров. — Вот уж и не чаял. Даже я, со своим упорством и долготерпением, начал разочаровываться… Разочаровываться, но не терять надежду. Срочно летите сюда, Андрей Дмитриевич, здесь здорово!.. Здесь все и обговорим.
   — У меня беда, — тяжело выдохнул Туманов. — Похитили мою дочь…
   — Через пять минут буду у входа в Исаакиевский собор, — голос Боброва изменился, стал весомым и отрывистым. — У вас есть машина, или за вами прислать?
   — Доберусь, — сказал Андрей и повесил трубку.
 
   Светловой Андрей позвонил, уже когда в высоком петербургском небе зажглись первые звезды.
   — Девочку везут к тебе, — устало сообщил он. — С ней все в порядке.
   — Андрюша! — Наташа даже задохнулась, не находя слов. — Я не знаю… Ты…
   — Все хорошо, — повторил Туманов. — Ведь это и моя дочь, не так ли?.. Она даже не напугана. По-моему, так ничего и не поняла. Да и сколько ей лет, чтоб бояться людей? Она еще ничего о них не знает… Скажи Раневскому, чтоб был поосторожней. В данном случае выкуп не понадобился, все разрешилось иным способом, но он по-прежнему остался у них на примете, как возможная жертва…
   — Да пошел он! — с неожиданной злостью сказала Светлова. — Таких «барыг» по пятачку за пучок в базарный день! Из-за этого мерзавца я рисковала дочерью…
   — Мне он показался неплохим мужиком, — вяло заметил Туманов. — Но это дело ваше…
   — Давно надо было уйти к Ватагину, — не унималась девушка. — И знаменит, и богат, и никаких связей с криминалом и бизнесом.
   — Это тот самый скульптор? — спросил Андрей- Неплохой выбор.
   — У меня не бывает плохих мужчин, — весомо заметила Светлова, — Андрюша, я даже не знаю, что тебе сказать… Ты просто чудо! Я не знаю, как и благодарить тебя…
   — Не надо меня благодарить. Береги дочь. До встречи.
   Он повесил трубку и посмотрел на терпеливо ожидавшего конца разговора Боброва.
   — Как вам это удалось, Семен Викторович? — бесцветным голосом спросил он — нервное напряжение целого дня давало о себе знать, наваливаясь на плечи многопудовой тяжестью.
   — Связи «преступного мира», — хмуро пошутил «авторитет». — Так это, кажется, у вас называется. Мне тоже малость досталось… Но это ерунда. Свои люди — сочтемся… Найти их было не трудно, куда сложнее отставить в сторону. Знал бы ты, какую «тему» я им подарил в качестве «отступного». Эх, был бы помоложе, сам бы за такую «тему» взялся… Ну, да Бог с ней… Что же ты, Андрей Дмитриевич, при живом ребенке разрешаешь ее мамаше по чужим мужикам бегать? Взял бы в «ежовые рукавицы», чуть сдавил, проявил мужской характер…
   — У меня другие представления о семье, — нехотя ответил Туманов.
   — Брось, — поморщился Бобров. — Они это любят. Сила, нажим, даже жестокость — это их притягивает, манит… У женщин развит дальтонизм в отношении мужских качеств. Принимают грубость за силу и доброту за слабость… Хочешь, устрою так, что ребенок у тебя останется?
   — Семен Викторович, — попытался уйти от скользкой темы Туманов, — Я вам очень благодарен…
   — Не хочешь, — констатировал Бобров, — Ну, да дело твое… Так как насчет работы? Сколько тебе времени потребуется на увольнение с этой, отдых и прочее?
   — Собственно говоря, я нигде не работаю, — признался Туманов. — А «наотдыхался» я уже по горло. Могу приступить хоть завтра.
   — Завтра, так завтра, — легко согласился Бобров. — Тогда жду тебя в десять часов в моем офисе. Где он находится, знаешь? Познакомлю с людьми, объясню задачи, и решим вопрос с техникой и транспортом… Хозяюшка, — позвал он тактично удалившуюся на кухню Свету, — огромное спасибо за кофе. Признаюсь, такого чудесного кофе не готовят даже в моих кабаках, а там — позволю я себе похвастаться — работают профессионалы. Если когда-нибудь решите позвать меня в гости, а я буду слишком загружен делами, — он ехидно взглянул на Туманова и уточнил: — Своими кровожадными делами, вам стоит только напомнить мне о том, какой замечательный напиток ждет меня здесь, и я брошу все свои «важные дела», чтобы отдать дань вашему мастерству.
   — У вас, случайно, не было в роду выходцев с Кавказа? — улыбнулась Светлана. — Речь, достойная тоста. Благодарно и весомо.
   — В каждом мужчине при виде прекрасной женщины просыпается велоречие, — поклонился Бобров. — Вы счастливый человек, Андрей, вас любят красивые женщины. Они принимают вас в горести и в радости, и хотят от вас детей. А это много значит в нашей жизни. От меня они хотят лишь… Впрочем, я уже злоупотребляю вашим гостеприимством. Да и дела заставляют поторопиться.
   Он поднялся из-за стола, и тут его взгляд задержался на потрепанном стареньком костюме Туманова.
   — Света, я украду у вас мужа еще на пару минут? — извинился он и, поманив Туманова в коридор, достал толстый кожаный бумажник.
   — Нет-нет-нет, — запротестовал Туманов. — Спасибо, Семен Викторович, но это против моих правил. Я беру только то, что заработал. Я не нуждаюсь, у нас есть деньги и…
   — Это не подарок, — махнул рукой Бобров. — Это — вложение капитала. Мне необходим респектабельный вид сотрудников. Пока еще ждать до зарплаты, пока еще дожидаться процентов с раскрытых дел… Что подумают обо мне люди? Скажут: жаден Бобров, держит своих сотрудников в «черном теле». Сотрудники — это лицо фирмы. Назовем эти деньги «подъемными». Да и о девушке вспомни, которая все терпит, сносит и ждет твоего благополучия. У нас другие законы, Андрей. Мы много даем и много спрашиваем. Но спрашиваем, сперва обеспечив. Только государство может требовать максимум, не обеспечивая даже минимумом. Голодный и плохо оснащенный работник не может работать эффективно.
   — Но это чересчур много, — сказал Андрей, разглядев количество стодолларовых купюр в руках Боброва.
   — Знаешь, что! — рассердился «авторитет». — Я сам за сто «баксов» в чистом поле воробья ломом загоняю, но есть старое правило: дают — бери, бьют — беги. Даю столько, сколько считаю нужным. И хватит на этом! Завтра жду в десять, — напомнил он и вышел из квартиры.
   — Какой милый человек, — заметила Света. — Влиятельный, богатый и вместе с тем такой обаятельный. А еще говорят: «Дай ангелу власть, и у него вырастут рога». Есть же люди, которые остаются человечными, даже обладая изрядной властью. Где-то я его видела… Кто он?
   — Один из главных преступников города, — ответил Туманов, — Бобров. «Милый человек», ворочающий миллиардами в «теневой» экономике, разрушающий экономику государства и наводящий ужас на бизнесменов… Разреши представиться и мне: начальник службы безопасности этого «милого человека» — Андрей Туманов.
 
   — Знакомьтесь, — представил Туманову сотрудников Бобров. — Это те люди, с которыми вам предстоит работать. Тех, кто, по вашему мнению, не справляются, можете смело выгонять вон. Но, на мой взгляд, это отборные профессионалы. Их всего трое. Если хотите привести кого-то с собой, делайте так, как сочтете нужным. Создавайте группу по своему разумению, я вмешиваться не буду. Но спрашивать стану за каждый просчет наистрожайше и все больше в финансовом отношении. А теперь подробней о сотрудниках. Вот этот долговязый — ваш бывший коллега, оперативник уголовного розыска. В свое время весьма бодро сажал моих ребят и попортил мне немало крови. Полагаю, что если б он не перешел ко мне, ряды моих «бойцов» еще изрядно бы поредели. Впрочем, как и других моих «коллег». Но финансовый вопрос позволил мне принять этот «подарок» у государства.
   Высокий и худощавый парень с живым выразительным лицом крепко пожал Андрею руку и представился:
   — Сергей Уланов. До вашего прибытия пытался руководить этим сборищем «непослушенцев».
   — А это — Клюев, — представил Бобров инертного, вялого толстяка с задумчивыми голубыми глазами. — Юрист. Несмотря на «обреченную» внешность — редкий интеллектуал и умница. У меня иногда складывается впечатление, что он знает наизусть все, что имеет отношение к юриспруденции. Теоретик, зато незаменимый. Из нескольких десятков дел, порученных мной, не справился лишь с двумя-тремя, да и то, как я подозреваю, только из-за резких поворотов в нашем законодательстве… А вот это — наше чудо: Александр Боковицкий.
   «Чудо» лениво окинуло Туманова взглядом, не взяв на себя труд даже приподняться со стула в знак приветствия. Боковицкий явно являлся порождением влияния компьютерного века на человека. Маленького роста, хрупкий, с длинными сальными волосами до плеч, в потертой рубашке и с изжеванным окурком «Беломора» в прокуренных до цвета слоновой кости зубах.
   — Дикий, как неандерталец, — благодушно рокотал Бобров. — Я при первой встрече подумал, что передо мной — даун… Признаюсь, я не уверен в обратном до сих пор. Совершенно не умеет обращаться с людьми, чужд светским развлечениям, женоненавистник и фанатик всего, что связано с компьютерами — будь то бухгалтерские счеты или ЭВМ. Но он — непревзойденный мастер в своем деле, я бы сказал — гений. К несчастью, как и всякий гений, совершенно невыносим. Зато принес мне за последний год чистой прибыли около… Впрочем, не стану называть цифру, а то у Боковицкого впервые могут проснуться человеческие чувства, и он, чего доброго, начнет работать самостоятельно… Обучать их и доводить до «кондиции» предстоит вам, Андрей. Будете приглашать в группу еще кого-нибудь?
   — Наверное, нет, — развел руками Андрей. — Из угро никто не пойдет, армейские друзья далеко… Разве что… Есть у меня старый, еще школьный друг Геннадий Еременко. Спортсмен, неплохо обучаем и, вроде, даже в настоящее время без работы.
   — Как хотите, — согласился Бобров. — Значит, группа будет включать в себя пять человек. Задачи простые: расследование преступлений, совершенных внутри… э-э… фирмы. А так же выявление агрессивных факторов «извне». Хороший приработок дает расследование частных заявок. Ко мне частенько обращаются друзья с просьбой помочь расследовать то или иное дело. Так же фирмы, которые мы… э-э… охраняем, частенько нуждаются в подобного рода услугах. Проще говоря: ваша группа составит «мини-детективную бригаду». Это ваша основная задача. Помимо этого, у каждого из вас есть индивидуальные задачи, которые так же потребуют полной отдачи. Боковицкий занимается спецтехникой, компьютерами и прочей электроникой. Клюев разрешает возникновение всевозможных юридических сложностей. А Туманов и Уланов занимаются проверкой несения службы сотрудников охранной фирмы, проводят с охранниками лекции на эту тему и организуют прочие мероприятия для повышения профессионализма у охранников. Дел, как видите, много. Но и зарплата будет двойная. А дальше — посмотрим… Теперь о технике У Боковицкого имеются два компьютера, которые входят в распоряжение именно вашей группы. Техники пока немного. Андрей, составьте мне список всего самого необходимого с указанием примерной стоимости, я оплачу покупку. Что не сможем купить… достанем по блату. Далее — транспорт. В распоряжении группы находится «семерка», но я полагаю, что начальнику службы безопасности следует иметь персональное средство передвижения. Я дарю вам, Андрей, «ауди». Модель не новая, но если взяться за нее и привести в подобающее состояние, то можно без ремонта до Китая добраться. Вечером я занесу вам документы на нее. Вот вроде и все. Документы вам предоставит Клюев, в курс подробностей введет Уланов. Когда что-то потребуется, обращайтесь непосредственно ко мне, минуя «замов», дур-секретарш и иже с ними. Удачи.
   Туманов дождался, пока дверь за Бобровым закроется, и повернулся к ожидавшим его действий сотрудникам.
   — Что ж, теперь будем знакомиться плотней, — сказал он. — Работать нам предстоит, как я чувствую, много, и хорошо бы узнать друг друга получше…
   — Я сбегаю, — поднялся с места Уланов. — Сколько брать? Три? Четыре?
   — В прошлый раз трех не хватило, — буркнул Клюев. — А теперь нас — четверо. Да двое из них — бывшие опера, так что думай сам…
   — Я не это имел в виду, — запротестовал Туманов.
   — А мы — это, — жизнерадостно улыбнулся Уланов. — То, что ты — начальник, сбрасывает со счетов «проставку» за вливание в наш коллектив, но никак не влияет на «обмывку» свежеподаренной машины. «Ауди» — она и в Африке «ауди».
   — Кажется, я начинаю узнавать свою группу «получше», — вздохнул Андрей и полез в карман за бумажником…
   — Как все же приятно хоть изредка чувствовать себя мужчиной, а не просто самцом, — пошутил Андрей, оглядывая вертящуюся перед зеркалом Светлану. — Была бы моя воля, девочка, я дарил бы тебе такие шубы каждый день.
   — Разве дело в шубах? — отмахнулась девушка, но особый, по-детски радостный блеск в ее глазах говорил сам за себя.
   — Нет, что ни говори, а чернобурка вселяет в глаза всех женщин совершенно одинаковых чертенят, — заметил Туманов. — Она тебе очень идет, Света.
   — Чернобурка подойдет любой женщине, — она все еще была не в силах оторваться от зеркала. — И за что такая милая премия?
   — Удалось раскрыть ограбление в одном из «меховых» магазинов, — признался Андрей. — Я взял свою долю этой шубой… Пять удачных раскрытий из девяти заданий — это почти шестьдесят процентов раскрываемости. Такого не было даже в лучшие дни моей работы в угро. У меня подобралась отличная команда. Даже Генка, к моему удивлению, взялся за ум и работает, как вол. Еще бы: таких денег он не получал с самых удачных «тем», которые ему удавалось «поднять» на «вольных хлебах». Единственный, с кем мне никак не удается установить контакт, это Боковицкий.
   — Тот смешной компьютерщик, про которого ты рассказывал?
   — Я думал, ты не слушаешь меня, — удивился Туманов. — Да, тот самый. У меня складывается впечатление, что он начисто лишен каких-либо эмоций. Воистину, работа накладывает на человека несмываемый отпечаток. Он сам похож на один огромный, бесстрастный компьютер. Даже формулировки, которыми он изредка «одаривает» меня, взяты из программного языка: «информации недостаточно», «ждите ответа» и тому подобное. Уж я пытался подобрать к нему ключи и так, и этак, все без толку. Для него нет разницы между мной и первым встречным на улице. Я подозреваю, что если завтра на мое место придет другой человек, он этого даже не заметит. Но в своем деле он талант.
   Невероятный талант. Ему бы другое применение найти. Плохо то, что он сам ничего не хочет. Довольствуется тем, что есть, главное — чтобы оставаться рядом со своими любимыми программами и файлами.
   — Я поняла, что будет отлично гармонировать с мой шубкой! — перебила его девушка. — Смотри!
   Она выбежала из комнаты и довольно быстро вернулась, постукивая по паркету каблучками красных сапожек,
   — Ничего, — одобрил Туманов. — Правда, я не очень силен в мире моды и не могу выразить свое восхищение подобающим образом… Но мне нравится.
   — Фокус не в этом, — хитро улыбнулась она. — Чтобы оценить то, с чем она гармонирует, не надо быть ценителем… Хотя…
   И она распахнула полы шубы, под которой не было ничего, кроме атласного, манящего и нежного тела.
   — Как дилетант, тонкости дизайна я оценить не могу, — поднялся ей навстречу Туманов, — но смелость авторского решения мне импонирует…
 
   Туманов лежал на диване и с наслаждением затягивался сигаретой, слушая, как напевает в ванной плещущаяся под душем девушка, когда сердито и настойчиво запищал подаренный Бобровым радиотелефон.
   — Слушаю, Семен Викторович, — сказал в трубку Андрей. — Как, опять?! Что-то они в последнее время участились… Не успеваем разобраться с одной, как вызревает другая… Выезжаю. Буду у вас через двадцать минут.
   — Опять труба зовет? — кивнула на трубку радиотелефона выходящая из ванной Светлана. — Если так пойдет и дальше, ты будешь бывать дома не чаще, чем когда работал в уголовном розыске.
   — Зато у тебя будет целый шкаф шуб, — парировал Туманов, дергая за кончик полотенца, в которое была завернута девушка. — О-о! У-у!.. Ужасный удар по мужскому самолюбию в тот момент, когда предстоит делать выбор между работой и мужским «эго»!..
   — Беги, — поцеловала его на прощание девушка, — Когда ты вернешься, все будет точно в таком виде, в каком ты это оставляешь… Послушай, а что ограбили на этот раз?.. Случайно, не ювелирный магазин?..
 
   — Ни фига не работаете! — ворчал Бобров, нервно расхаживая взад-вперед по кабинету. — Не можете сделать простейшую вещь: вбить в головы нескольким десяткам болванов простейшие правила охраны груза!
   Закинув ногу на ногу, Туманов сидел в кресле и курил сигарету, ожидая, пока начальник выдохнется. К подобным реакциям начальства на сыскную деятельность он «акклиматизировался» еще в угро с легкой руки Клюшкина. Бобров с подозрением покосился на невозмутимого Туманова и неожиданно фыркнул.
   — Нонсенс! Один из крупнейших бандитов города жалуется на возрастающую преступность! Тебе это, наверное, кажется смешным… Знаешь, старые правила «воров в законе» все же имели неоспоримые преимущества: когда ничего не имеешь, на тебя невозможно оказывать давление. Как только появляется первый капитал, первая фирма, ты становишься собственником и начинаешь трястись над своим благосостоянием. Что делать, если в России опять происходит деление преступного мира на «старый» и «новый». Возьми любого из так называемых «авторитетов», и ты найдешь у него фирмы, фирмочки и фирмищи. Мы становимся собственниками и вынуждены охранять свое состояние друг от друга, так как специфика нашей деятельности подразумевает как раз «обезжиривание бизнеса»… Видишь, кем я становлюсь? Я же прекрасно вижу, что работаете вы отлично, просто очень хочется вернуть все украденное до копейки… Жадность, жадность… Я сейчас очень хорошо понимаю, что чувствуют те, кого мы «обносим»… Да ладно, всего не вернешь… Что скажешь по этому делу? Предположения есть?
   — Нет, — спокойно ответил Андрей. — Нет фактов — нет предположений. Вы мне что сказали? «Машина перевозила деньги из магазина в фирму. Ее сопровождали наши охранники. Под видом ГАИ машину остановили и, угрожая оружием, забрали все деньги. Второй случай за два месяца. Одинаковый почерк…» Этого мало, Семен Викторович. Ты не хочешь посвящать меня в детали, а ведь именно детали дают отправную точку для следствия. «Что-то» из «ничего» не рождается. Мне нужны детали.
   — Детали, детали, — заворчал Бобров. — Детали-то мне как раз и хотелось бы умолчать…
   Он покосился на Туманова, словно раздумывая, стоит ли «открывать карты», и, все же решившись, заговорил.
   — Про «драконовские» налоги смысла рассказывать нет? Каждая, самая незначительная операция с деньгами подразумевает отдать большую часть этих денег тому, кто не имеет отношения к их зарабатыванию. А уж муки с «наличным» расчетом вызывают судорогу и ностальгические воспоминания о «татарском иге», когда Русь была обложена «непомерной данью»… в десять процентов — «десятиной». Вот фирмы, разыскивающие, где бы достать «наличку», и обращаются к нам с просьбой помочь. Иногда бывают нужны очень крупные суммы, чтобы не ставить в известность налоговую полицию о каких-то сделках, или чтобы закупить партию товара за «наличный» расчет, или заплатить рабочим и так далее… Мы находим несколько магазинчиков, заправочных станций или других «точек», где постоянно есть в обращении «наличка», фирма переводит на счет этих «точек» «безнал», а в фирму везут наличные. Естественно, эти суммы регулируются устными договорами, чтобы всем заинтересованным сторонам было выгодно. Получаем и мы свой небольшой куш. Чтобы дать возможность подзаработать и ребятам, я также беру на себя охрану и транспортировку денег до места. Несколько раз все прошло идеально, но четыре месяца назад случилось первое ограбление. Ты должен помнить тот случай.
   — Помню, — подтвердил Туманов. — Но ты и тогда не особо вводил меня в курс дела.
   — Ладно, ладно, — поморщился Бобров. — Мои трудности — это только мои трудности. Пока это было «разовым» разбоем, я терпел, но теперь… Та же самая машина, те же самые трое в полумасках и один в форме инспектора ГАИ. Два грабежа, совершенных одними и теми же лицами… Это настораживает.
   — Мягко сказано, — улыбнулся Туманов. — Это говорит не только об «утечке информации», но даже позволяет предположить наличие в фирме «стукача». Может, другая группировка взялась за подобные дела?
   Бобров задумался, машинально крутя на пальце тяжелый золотой перстень с бриллиантом.
   — Теоретически — нет, — наконец ответил он, — но практически… Все возможно. По себе знаю, что особых моральных принципов от «коллег» ждать не приходится. Знал бы ты, как мне достался этот перстень, даже не задавал бы подробных вопросов… Да, я полагаю, это возможно. Но могут быть и «вольные бригады». Сейчас на улицах полно всяких «отморозков», которые за ломанный грош убьют и друга, и родственника. А уж за деньги…
   — И в этом случае тоже надо искать «информатора», — уверенно сказал Андрей. — Иных путей нет. Машина, на которой уехали грабители, типичная «шестерка», в лицо преступников тоже никто не видел, а номера «Жигулей» были замазаны грязью… Единственные приметы — человека в милицейской форме. Но что характерно: форма офицера милиции, а кроме жезла других знаков отличия ГАИ нет. Но форму купить в наши дни не проблема… Кто знал заранее о переводе денег?
   — Я, водитель, два охранника и два моих друга, которые и занимались планированием операции. Но им смысла «кидать» нет.
   — Когда дело касается денег, вопрос стоит иначе, — отреагировал на это заявление Туманов. — Сейчас — нет смысла, а завтра потребовались деньга, и смысл появился. Проверять буду всех.
   — И меня? — усмехнулся Бобров.
   Туманов сделал вид, что думает о подобной перспективе.
   Нет, — сказал он. — Пожалуй, тебя, Семен Викторович, я проверять не буду. Ты — лицо, заинтересованное в обратном. В том, чтобы деньги доехали до назначения.
   — И на этом спасибо, — поблагодарил «авторитет». — А как же мои «высоко моральные принципы»? Честность и неподкупность, не позволяющие даже заподозрить меня в чем-то нехорошем?
   — Да, и вот еще что, — задумчиво сказал Андрей. — Л как быть с деньгами, если мы их найдем? Везти к заказчикам?
   — Вот им! — показал «кукиш» Бобров. — Что с воза упало, то пропало. С фирмой я как-нибудь решу вопрос.
   — Вот и «принципы», — весело рассмеялся Туманов.
   Бобров только развел руками:
   — Паршивец. Одно слово: паршивец. Вечно норовит над старым, добрым бизнесменом посмеяться, обидеть, уколоть побольнее…
   — Ты до сих пор не выдал деньги и спецтехнику, — напомнил Андрей. — Несколько месяцев обещаешь, а работа из-за этого едва движется. Из всего моего списка аппаратуры я купил всего треть.
   — Так ты этот список на тридцать тысяч долларов накатал, — возмутился Бобров. — Я же деньги не печатаю… Мы — люди не бедные, но поставь себя на мое место: все разом просят не меньше чем по десять тысяч «зеленых». И у всех действительно уважительные причины. Постепенно закупим, Андрей, постепенно. До конца года купим еще треть, а там, глядишь, и…
   — У меня нет ничего из подслушивающей аппаратуры, — не сдавался Туманов. — Как сейчас проверять подозреваемых? Ухом к замочной скважине прикладываться?
   — Так они и стали говорить с кем-то о грабеже, — упрямился Бобров. — Ты мне вычисли самого ненадежного, а мы уж сами проверим его на причастность.
   — Я его сам проверю, — заверил Андрей. — Ваши способы допроса мне известны. Но нужно что-то придумать, чтобы заставить его выявить себя, искать контакты с остальными… Необходимо как-то спугнуть его.
   — Мы ему «сделаем предложение, от которого не отказаться», — голосом Аль Пачино заверил Бобров. — Не столь притягательное, как в «Крестном отце», но все же… Что, если пустить слух о повторной перевозке денег? Это будет логично: первая попытка провалилась, но дело заканчивать надо… Как?
   — Они на это не пойдут, — отверг идею Туманов. — Между этими двумя ограблениями было совершено еще пять подобных ходок по перевозке наличных денег, но это по каким-то причинам их не заинтересовало. А проявили они себя только сейчас, на шестой ходке…
   — Откуда ты знаешь про эти пять перевозок? — опешил Бобров.
   — Не все же тебе одному удивлять меня своей информированностью, — вернул старый долг Андрей- Раз я отвечаю за раскрытие криминальных преступлений, направленных против организации, значит, в мою компетенцию входит и их «профилактика»…
   — Ты поставил подслушивающую аппаратуру в моем офисе! — догадался Бобров и зачем-то заглянул под стол. — На мои деньги! Без моего ведома!
   Туманов самодовольно улыбнулся:
   — Интересно, зачем ставить подслушивающую аппаратуру, если предупреждать о ее присутствии? Но, зато, там стоят только мои «жучки», — довольно заметил он. — Чужих нет. Это я тоже контролирую. Потому и предполагаю наличие «живого» стукача.
   — М-м-да, — грустно сказал Бобров. — Старею. Меня «пасут» мои же сотрудники, а я — «ни ухом, ни рылом»… Значит, говоришь, на повторное ограбление они не пойдут?
   — Слишком часто, — подтвердил Туманов. — Если против нас играют не круглые дураки, они учтут возможность использования нами «куклы-приманки». Да и чем чаще прогорают «темы», тем легче вычислить информатора. Кстати, не было ли случая, когда «темы» загадочно уходили у вас из-под носа?
   — Про это тоже знаешь? — насупился Бобров. — Андрей, ты это заканчивай. У меня все же есть право на некоторые секреты.
   — Именно об этом праве я и забочусь, — невозмутимо отозвался Туманов. — Либо это буду знать я, либо кто-то другой… Так как с моим вопросом?
   — Полно таких случаев, — махнул рукой Бобров. — Всех и не перечислишь, но попробуй разберись, где работал «стукач», а где и впрямь пути «братвы» пересеклись. Город кишит придурками, искренне считающими себя бандитами. Плюнь в кошку — попадешь в «отморозка» с растопыренными «веером» пальцами.
   — Следует пустить шум, что в фирме появился «стукач», — сказал Туманов. — И даже… Пожалуй, твоя версия с повторной перевозкой денег подойдет. Только следует преподать ее так, чтобы и младенцу было ясно, что это провокация. Организовать засады на пути движения машины, увеличить количество охранников… Делать все это в тайне, но так, чтобы эта «тайна» была известна всем желающим. Так или иначе, но он себя проявит. А мы выставим слежку за всеми подозреваемыми.
   — Это же противозаконно, — расплылся в улыбке Бобров. — Так как нарушает права человека и запрещено законом о частной розыскной деятельности.
   — С кем поведешься, от того и наберешься, — не остался в долгу Туманов. — Но о том, о чем мы с тобой говорили, Семен Викторович, не должны знать даже твои друзья… Обещаешь?
   — Век воли не видать, — кокетливо щелкнул себя по зубу веселый бандит.
 
   — Основных подозреваемых: три человека, — сказал Туманов собравшимся в комнате подчиненным. — Еще двое находятся под вопросом, но проверить следует и их. Все вы понимаете, насколько важно это задание. Если мы не вычислим его сейчас, он нам здорово «украсит жизнь» в дальнейшем. А работы у нас и без него хватает.
   — Логично было бы не только не искать его, но даже всячески оберегать и лелеять, — пошутил Еременко. — С каждой его «наводки», если мы ее раскрываем, мы имеем свои законные десять процентов.
   — С раскрытой, — подчеркнул Туманов. — Насколько я помню, пока что мы не раскрыли ничего из его «подач». Шутки в сторону, ребята. Как хотите, но не слезайте с подозреваемых до тех пор, пока не выявите наводчика. «Висите» на них хоть сутки, хоть неделю, но принесите мне информацию. Станьте их тенью, лучшими друзьями, любимой женщиной, но предоставьте мне факты. Смены распределяются следующим образом. Еременко пойдет за водителем. Вот тебе его адрес, Гена. Уланов и Клюев возьмутся за охранников. Решите сами, кто кому достанется. А мы с Боковицким определимся с друзьями Боброва. Соблюдайте максимальную осторожность. Всех нас знают в лицо, тем паче, что мы постоянно находимся на виду у сотрудников.
   — А если этот номер не пройдет? — спросил Уланов.
   — Тогда я вам не завидую, — грустно пообещал Андрей — Будем отрабатывать иные варианты. А это и установление машины грабителей, и возможность «наводки» со стороны фирмы, затребовавшей деньги, и со стороны магазинов, эти деньги выдавших. И многое, многое другое. А теперь я должен огорчить вас еще больше. Начинать работу по этим людям нам необходимо прямо сейчас. Каждую минуту нужный нам человек может выйти на связь со своими работодателями. Так что: «ноги в руки» и вперед.
   — А как быть с прослушиванием телефонов? — спросил Уланов — Вряд ли они будут устанавливать контакт лично. Куда проще сделать телефонный звонок.
   — Увы, — развел руками Андрей. — Как раз это мы и не можем контролировать. И если все наши труды увенчаются провалом, то как раз отсутствие техники и будет их причиной… Но попытаться все же надо.
   Вздыхая и всем своим видом выражая неудовольствие, Еременко, Уланов и Клюев собрали необходимые им вещи, взяли выданные Тумановым на рабочие расходы деньги и вышли. Туманов и Боковицкий остались вдвоем.
   — Приготовил? — спросил Туманов.
   Боковицкий кивнул и достал из ящика стола потертую матерчатую сумку. Раскрыл ее и продемонстрировал Андрею содержимое.
   — Не подведут? — усомнился Туманов, глядя на торчащие во все стороны провода.
   — Нет. Простые, как галоши на воздушной подушке. Обычные диктофоны, и к каждому по две металлические прищепки и по четыре провода… Ну, и кое-какие детали из обычного приемника. Ровно пять штук. Если ставить буду сам, то за их работу ручаюсь головой.
   — Слава Богу, не перевелись еще у нас мастера- самородки, — вздохнул Туманов. — Денег нет, так все из кусочков радиоприемников соберут, от прослушивающих устройств до ядерной ракеты… Сутки будет работать?
   — Будет работать столько, сколько времени понадобится для заполнения кассеты. Если по телефону будут говорить немного, может проработать и неделю, а вот если трещать по два часа… Почему ты не сказал ребятам о том, что мы хотим прослушать телефоны?
   — Во-первых, так они будут лучше работать. Несомненно, их заметят, и именно это сыграет нам на руку. А во-вторых… Скажем так: иногда я даже себе не верю. Мы все, по очереди прослушивали разговоры в офисе. Следовательно, кто-то мог знать о готовящейся переправке денег и из нас. Боброву это пока не приходит в голову, но кто знает, что будет завтра… Ответ удовлетворяет?
   — А мне ты рассказал об этом, потому что веришь или потому что не смог без меня обойтись?
   — Потому что не смог обойтись, — улыбнулся Туманов. — Саша, ты слишком отталкивающая и загадочная личность, чтобы быть «отрицательным героем».
   Боковицкий хмыкнул и прикурил папироску.
   — Но вот одного я никак не могу понять, — продолжал Туманов. — Почему ты такой инертный? Был бы ты поживей — цены бы тебе не было!
   Боковицкий лениво посмотрел на него, словно спрашивая: «А зачем?»
   — Да затем, чтобы стать состоятельным человеком и не от кого не зависеть, — ответил на его немой вопрос Андрей. — Чтобы заниматься любимым делом в свое удовольствие, а не работать «на дядю» или на государство. Неужели ты всю жизнь хочешь работать на других, таская «каштаны из огня»? Ты же зарываешь свои способности в землю! Ты же очень талантливый, одаренный электронщик и прирожденный компьютерщик! А сейчас ты кто? Приложение к этому компьютеру!
   На лице Боковицкого промелькнуло нечто, похожее на интерес, но это выражение исчезло так быстро, что Туманов не был уверен, не померещилось ли оно ему вообще.
   — А ты зачем здесь? — бесцветным голосом спросил в свою очередь Боковицкий. — У тебя тоже есть шанс заниматься совсем иным… Давай-ка лучше оставим эту тему и перейдем к нашим проблемам. Во сколько выходим устанавливать технику?
   Туманов посмотрел на невозмутимо жующего папиросу компьютерщика, вздохнул и ответил:
   — Как только стемнеет…
 
   — Ну, как? — шепотом спросил Туманов выходящего из парадной Боковицкого.
   — А зачем шептать? — также шепотом спросил компьютерщик. — Шептать надо было, пока я устанавливал аппаратуру, а теперь уже можно говорить громко.
   Туманов смущенно откашлялся и уже нормальным, обычным голосом признался:
   — Никак не могу привыкнуть к подобным необходимостям. Видимо, крепко меня выдрессировали в угро.
   — Научили никогда не нарушать закон? — с нескрываемым сомнением переспросил Боковицкий.
   — Никогда не рисковать без нужды, — сказал Андрей. — Странно, но факт: чаще всего засыпаются именно на мелочах. Видимо, делам «посерьезней» уделяют больше внимания, тщательно разрабатывая, да и действуя осторожней… Дело сделали, теперь можно возвращаться. Автобусы уже не ходят. Я подвезу тебя. Куца ехать?
   — На Декабристов.
   — Красивый район, — ностальгически улыбнулся Андрей. — До армии я очень любил гулять по нему. Там, в самом уголке стоит красивейший замок с парком и фонтаном во дворе. Запущен — жутко, но как красив! Отреставрировать бы его, вернуть к жизни сад, запустить фонтан, починить решетки и ворота — и это будет один из красивейших дворцов Петербурга… Когда-нибудь я его куплю, — улыбнулся он. — Так нагадала мне одна старая цыганка. Она предсказала мне все это в счастливейшее время моей жизни — я был безумно влюблен в самую прекрасную девушку на свете…
   — Как это — любить? — неожиданно спросил Боковицкий.
   — Это не выразить словами, — искренне признался Андрей. — Про это столько написано, столько спето и высечено в камне, а до конца выразить все равно невозможно. Такое чувство, что мир становится душистым, нежным и вечным. Ты как-то по-другому все видишь, чувствуешь, воспринимаешь. Ты готов совершить все самое невозможное, и для тебя нет преград… Когда ты влюблен, ты можешь творить чудеса…
   — Значит, любовь — это нечто вроде наркотика? — мягко улыбнулся Боковицкий. — Допинг? А потом оказывается, что ты переоценил свои силы?
   — Потом оказывается, что ты недооценил окружающих и их поступки, — вздохнул Андрей. — Ты-то можешь все, но беда в том, что у большинства этого чувства уже нет… или еще не пришло. И ты сталкиваешься с расчетливостью, консервативностью и насмешками… Но все равно — это прекрасно! Кто любил — пусть недолго, пусть несчастно, но любил, — тот на всю жизнь счастливый человек. Память об этом чувстве окутывает вуалью всю дальнейшую жизнь…
   — Иногда мне очень хочется быть нужным кому- нибудь, — со страшной тоской в голосе признался Боковицкий, невидящими глазами скользя по проносящимся за окном машины улицам ночного города. — Иногда очень хочется придти домой и открыть дверь с предчувствием того, что тебя ждут. Когда ты возвращаешься в холодную, пустую квартиру, включаешь телевизор, чтоб хоть как-то убить время и то болезненное чувство одиночества, вселившееся в тебя, кормишь голодную кошку… Хочется сбежать и не возвращаться… Даже когда в квартире тепло, в воздухе пахнет сыростью… Холодно… А наутро ты уходишь на работу и стараешься загрузить себя как можно больше, чтобы не помнить о том, что дома тебя никто не ждет и тебе некуда спешить… Давай, Туманов, становись миллионером, покупай этот свой замок и открывай огромную, сильную корпорацию. Корпорацию, в которой будут работать веселые, добрые и счастливые люди Со своими заботами, горестями, проблемами, но — счастливые тем, что у них есть любимое дело, друзья, а дома их ждут красивые и любящие жены… Тогда позови меня, и я подарю тебе огромное богатство. Уникальные расчеты и бесценные программы. За некоторые из них японцы и американцы будут готовы отдать правую руку и левую ногу… Компьютерные программы для составления мультфильмов, комбинирования и создания фильмов, для ускорения работы компьютера минимум на двадцать пять процентов, оптимальные возможности для создания базы данных, план создания огромного информационного центра, соединяющего и обеспечивающего целые города, уникальные секретные коды, интереснейшие игры, — он задохнулся и замолчал.
   Туманов с интересом наблюдал за ним.
   — Так вот чем ты занимаешься на деньги и технике Боброва, — расплылся он в улыбке. — Старый хитрец, ты все же готовишь дорогу в свою мечту?
 
   — А как ты думаешь? — в эту минуту Боковицкий даже не казался таким бесчувственным и отталкивающе-холодным— Признаться, у меня есть кое-что, вполне способное заинтересовать мир бизнеса и компьютеров… И если Создатель когда-нибудь сподобит меня стать богатым и поможет пристроить эти изобретения и хорошее место, я куплю самый модный и самый дорогой костюм, подстригусь и побреюсь, брошу в дипломат только самое необходимое и поеду по свету искать ту, перед которой я опущусь на колени и отдам не только все, что имею, но и себя самого…
   — Да ты — романтик?! — удивился Туманов. — Оказывается, мой оперативный нюх на людей иногда дает существенные сбои!
   — Да, — неожиданно глухим голосом сказал Боковицкий, и его истинное лицо, на миг показавшееся из-под маски напускной инфантильности, вновь исчезло, — Да, ты иногда ошибаешься в людях… Ты любишь копаться в деталях, разбираясь, что, почему и как все устроено, но именно из-за этой излишней педантичности ты порой не замечаешь «крупных штрихов»… Ты излишне доверяешь людям, отыскивая в них друзей…
   — Но у меня и впрямь много друзей…
   — Иногда следует присмотреться к ним повнимательнее, — сухо сказал Боковицкий. — Тогда очень многое откроется и встанет на свои места.
   — Ты — циник, — рассмеялся Андрей. — Но, к счастью, циник с задатками романтика… Ядерная смесь!
   — Лучше быть живым циником, чем мертвым оптимистом, — не поддержал его шутки Боковицкий.
   — Что ты имеешь в виду? — насторожился Туманов, уловив скрытый подтекст в его голосе.
   — Ничего, — покачал головой компьютерщик. — Мои предположения — это только мои предположения…
   — Дело твое, — согласился Андрей. — И все же, смотри на жизнь повеселее…
   Боковицкий как-то странно взглянул на него, но промолчал, вновь спрятавшись в доспехи безразличия. Туманов высадил его возле указанной парадной, развернул машину и погнал ее обратно, туда, где его ждали с нежностью и любовью. Он ехал и думал, насколько прав этот маленький, странный человек, размышляя о том особом, так часто незамечаемом счастье, которое испытываешь, когда входишь в дом, где тебя любят и ждут…
 
   — У меня ничего существенного, — сообщил результаты своей работы Еременко. — Пусто.
   — Совершенно пусто, — подтвердили Уланов и Клюев. — Целые сутки потрачены впустую…
   — Будем считать это перестраховкой, — сказал Туманов. — Основную ставку я делаю на результаты прослушивания их телефонных переговоров.
   — Ты все же поставил аппаратуру?! — возмутился Еременко. — И нам ничего не сказал?! Мы, голодные и уставшие, носимся по городу как бродячие собаки, и оказывается, что наша работа лишь «перестраховка»! Очень мило, и главное — по-дружески, с твоей стороны!
   — И главное: как по-дружески, — подхватил Уланов, — возникает вопрос о недоверии… Мы работаем одной командой, а на деле выходит, что отнюдь не пользуемся у тебя доверием?..
   — Возможность достать аппаратуру возникла в самый последний момент, — сказал Туманов. — Не бегать же за вами по городу, разыскивая… Ничего, надеюсь, эта работа произведена не зря. У нас еще есть шанс. Вечером снимем диктофоны и…
   — Я их уже снял, — подал голос молчавший до сих пор Боковицкий — Снял, когда утром ехал на работу.
   Туманов нахмурился, с трудом сдерживая гнев.
   — Зачем? Я отдал вполне конкретное распоряжение: оставить технику до следующего вечера.
   — В этом не было никакого смысла, — спокойно отозвался компьютерщик. — Скорее, наоборот, это могло навредить делу. Днем те, кто нам необходим, находятся на работе, а разговоры их домашних нас не интересуют. В течение дня у наших «подопечных» есть шанс еще раз просчитать все варианты, и не исключено, что им в голову придет мысль о возможном контроле за их деятельностью. А так как техника у нас несовершенна, то ее можно легко найти. Ничего страшного, но мы потеряем кассеты… И еще одно: очень не хочется допустить утечку информации.
   — Вот это я и называю «недоверием», — гневно Оросил ему Еременко. — Я тебе уже очень давно хочу сказать, Саша…
   — Подожди, — остановил его Туманов и повернулся к Боковицкому: — Может быть, ты и поступил правильно, Саша, но… Я отдал четкий приказ, а ты его нарушил. Ты мог позвонить мне домой и поделиться своими сомнениями, и мы бы совместно решили, как поступить… Я очень прошу тебя: пускай подобное больше не повторится…
   Боковицкий пренебрежительно хмыкнул и положил на стол свою потрепанную сумку с диктофонами.
   — Все здесь, — сказал он. — Проверяйте…
   И вышел в коридор. Туманов посмотрел ему вслед и удрученно покачал головой:
   — Талантливый парень… Но как и всякий талант, совершенно невыносим… Потому что непонятен. Что ж, посмотрим записи, — он вытащил первый диктофон, перемотал пленку в исходную позицию и включил прослушивание…
 
   — Это он! — с удовлетворением и азартом воскликнул Туманов, возвращая пленку на начало разговора. — Никаких сомнений: это точно он!
   Вся группа, за исключением все еще не вернувшегося Боковицкого, столпилась за столом, на котором лежал диктофон, слушая искаженные помехами голоса.
   «Узнаешь? — послышался тихий голос звонившего. — У меня не самые лучшие новости. О твоем присутствии догадываются. На некоторое время прекрати всякую деятельность».
   «Знаю, — ответил его собеседник. — Они уже пытаются заманить меня в ловушку».
   «Эта ловушка с двойным дном, — предостерег первый. — За тебя взялись всерьез. Сиди и не высовывайся».
   «А деньги?»
   «Сиди, — жестко повторил звонивший. — И не высовывайся. Я сам с тобой свяжусь».
   Далее снова шли звонки родственникам, друзьям, девушкам, но Туманова это уже не интересовало. Он извлек из диктофона кассету и бережно положил себе в карман.
   — Кто это? — спросил он Уланова.
   Сергей сверился со списком, который оставил Боковицкий, и хмуро сообщил:
   — Мой «подопечный». Цыганов Алексей. Работает у нас полтора года. Бывший пограничник. Вот никогда бы не подумал… Такой «клевый» парень, весельчак…
   — У него мать постоянно болеет, — подал голос Клюев. — Отца нет, денег вечно не хватает…
   — Причины-то понятны, — сказал Еременко, — но вот «крысятничать» за чужой счет… Это не по правилам.
   — Ждите здесь, — сказал Туманов. — Я пойду к Боброву. Будем решать, как быть дальше… Где Боковицкий? Что за манера демонстрировать свой характер в ущерб делам?!
   — Я найду его, — поднялся Уланов. — Я знаю, как успокаивать техников с повышенной чувствительностью.
   — Поговори с ним о программах, о файлах, о системах, — усмехнулся ему вслед Еременко. — Андрей, а ты бы намекнул шефу о премиальных? Одно дело найти похищенное, и совсем другое — выявить «стукача».
   — Ты получишь от него десять процентов, — пообещал Туманов и вышел.
   Бобров вынул прослушанную кассету из диктофона, аккуратно положил ее на край стола и со всего размаха опустил на нее свой могучий кулак. Пластиковые осколки брызнули во все углы кабинета.
   — Сволочи! — рявкнул Бобров. — Я их работой обеспечиваю, плачу втрое больше, чем они зарабатывали бы на заводе, а им все мало, мало, мало! Неужели я виноват в том, что сейчас на жизнь никаких денег не хватает?! Да я даю им деньги, даю! А они меня же… Сволочи!
   Он тяжело опустился на стул, отдышался и посмотрел на ожидавшего Туманова.
   — Что, смешно, как бесится «авторитет», когда его обворовывают? В фильмах все не так?.. Вор у вора кошелек украл?..
   — Что ты, в самом деле, Семен Викторович? — смутился Андрей. — Напираешь на меня, словно я без конца упрекаю тебя в том, что ты… В том, чем ты занимаешься.
   — Да не ты меня упрекаешь, — обмяк Бобров. — Мне самому это подчас поперек глотки становится. Все бы ничего, но когда постоянно имеешь дело с грязью, от этого так устаешь… Никому не верю, вечно напряжен и все больше убеждаюсь в нечистоплотности людей. Иногда мне кажется, что человек и впрямь произошел от обезьяны… Вот ответь мне: почему не устают от общения с такой же «грязью» врачи, психологи, юмористы? Они ведь тоже копаются в этом, разыскивают самое нечистоплотное, самое гнилое и пакостное и не устают, не бесятся от того, что этот поток нескончаем… Почему усталость и непонимание разъедают именно преступников и милиционеров? Ведь, с точки зрения преступника, он точно так же зарабатывает себе на жизнь, как и все другие. Да и преступник преступнику — рознь. Обмануть идиотские законы налогообложения и формальности бюрократии — отнюдь не преступление с точки зрения здравого смысла… А вы, оперативники? У вас вообще должен быть комплекс «победителя», «гончей». Вы должны быть уверены в том, что «дай вам волю, и вы искорените преступность в считанные дни»… В чем дело?
   — Наверное, в субъективности, — ответил Туманов. — В той ее части, которая зовется «совестью». Совесть психолога, врача и юмориста чиста. А наша с тобой совесть, Семен Викторович… Ведь они все преимущественно изучают законы зла, а мы живем в нем и понимаем его практически. Зная себя и свои поступки, можно скорректировать их на все человечество, и получается не очень лицеприятная картина… Наверное, самые счастливые люди на земле — священники. Разумеется, те, которые искренне верят в Бога, в лучшее, в торжество справедливости… И дети… Они тоже верят…
   — Как бы мне хотелось, чтоб все было иначе, — вздохнул Бобров. — Чтоб не только дети…
   — Что будем делать с Цыгановым? — перевел разговор на другую тему Туманов. — Слежка?
   — Нет, я хочу сам поговорить с ним…
   — Семен Викторович…
   — Да не трясись ты за него, — поморщился Бобров. — Ничего я с ним не сделаю… Во всяком случае, будет жив-здоров…
   — Он может уйти в «глухой отказ», — предположил Андрей.
   — Это твоя версия, — буркнул Бобров. — А моя правда иная. Это у вас там, в угро, можно было «права качать» и «в отказ уходить». У нас не забалуешь… Леночка, — склонился он к переговорному устройству. — Вызови ко мне Цыганова. Он должен на волейбольной площадке топтаться… И с секретаршей мне не повезло, — не к месту пожаловался он Туманову. — Ты не представляешь, Андрей, какая это ценность — настоящая, профессиональная секретарша. Эта, — кивнул он в сторону приемной, — делает все только по приказу. Не скажешь принести гостям чай или коньяк — в жизни не додумается. А уж чтоб голодному шефу в магазин сбегать, пару бутербродов купить… А до этого другая дура была. Так та, наоборот, инициативу где надо и не надо проявляла. Утром в офис боишься войти — сразу набросится, начнет о здоровье, о делах, о родственниках расспрашивать и булочки с маком тоннами в кабинет носить. А я их с детства не ненавижу… Станешь богатым — нанимай секретарем мужчину. Не так радует глаз, зато точно знает, что нужно и когда нужно. Или объявляй конкурс. Из тысячи — одна да подойдет… Да? — вновь склонился он над запищавшим селектором связи. — Хорошо, тогда позови ко мне Петрова и Рыжова… Он ушел с волейбольной площадки десять минут назад, — сказал Бобров Андрею. — Его видели выходящим на улицу и тормозящим такси. Боюсь, что что-то пошло не так… Я отправляю своих людей к нему домой. Пусть найдут его и привезут сюда…
 
   Но и дома у Цыганова на звонки дверь не открыли.
   — Будем ждать, — сказал Туманов собравшейся группе. — Бобров оставил двух человек дежурить у входа в квартиру. Больше мы ничего сделать не в силах. Все записные книжки с телефонами его друзей и знакомых, у которых он смог бы поселиться, остались за запертой дверью. Не ломать же ее в самом деле. А мать его опять в больнице… Подождем. На сегодня — все. Мы выполнили основную задачу, дальше дело техники. Расходитесь по домам, отдыхайте, не исключено, что завтра нам предстоит тяжелый день.
 
   Он не ошибся. В семь часов утра Туманова разбудил звонок радиотелефона. Бобров приказал срочно выезжать в офис, не объясняя причины столь раннего звонка, но судя по его взволнованному голосу, Андрей понял, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Но его самые «черные» предположения оказались детскими страхами рядом с открывшейся реальностью. Прибывший ночью наряд милиции нашел в запертой квартире труп Цыганова с перерезанным горлом.
   — Соседи вызвали, — рассказывал Бобров Туманову, расхаживая взад-вперед по кабинету — У них с потолка начала сочиться кровь. Протекла сквозь перекрытия и капала… Милиция взломала дверь и… Моих ребят «повязали» прямо на лестничной площадке. Хорошо, что я послал «бойцов старой закалки»: быстро сообразили, что к чему, прикинулись идиотами, предъявили «косячок с травкой» и заявили, что зашли в парадную покурить анашу. Но терзают их изрядно, «по полной программе». Поеду выручать… Что ты так на меня смотришь?! — спросил он Туманова, — Я тебе уже говорил: это не мои люди сделали. Мне нужно было узнать, кто за ним стоит, а не отрезать ему голову!.. Подумай сам: стал бы я оставлять своих ребят там после того, как дело было сделано?! Пока кровь просочилась сквозь перекрытия, прошло достаточно времени, а они все еще стояли на площадке… Прикинул? То-то и оно…
   — Все равно какая-то несуразица, — покачал головой Андрей. — Какой смысл его убивать? Могли бы просто спрятать его в какой-нибудь губернии, это все лучше, чем брать на себя «мокруху»…
   — Хоть ты и работал в угро, а так до конца «отморозков» и не понял, — вздохнул Бобров — Сейчас за ржавую копейку прирежут, а тут речь идет о таких деньгах!..
   — Я очень боюсь, что он был не один.
   — В каком смысле?
   — В том, что людей, информирующих «налево», было двое, — пояснил Туманов. — Причем этот второй залез куда-то очень близко к тебе, Семен Викторович. И я подозреваю, что о том, что Цыганов у меня «на мушке», его работодатели знали.
   — Не драматизируешь ситуацию? — усомнился Бобров. — Слишком все… Шпион на шпионе…
   — Сколько вы затрачиваете денег на разработку одной операции? — вопросом на вопрос ответил Туманов. — Сколько сил и времени это занимает? Сколько задействовано людей? А чтобы получить эту «тему» без труда, достаточно придти к тебе в фирму, устроиться на работу, полгода от души повкалывать и «залезть в душу». Как только тебя заметили и перевели на хорошее место, можно делать очень неплохие деньги. Я даже не исключаю, что Цыганов не знал второго, так удобнее и безопасней. Зато второй мог контролировать обстановку и не «светиться», в отличие от выполнявшего «грязную работу» Цыганова. Как только Цыганов попал «под колпак», второй дал знать об этом своему «истинному» начальству, и парня убрали. Только так я могу объяснить столь четкие и оперативные действия. «Работодатель» испугался, что его раскроют…
   — Да знаю я этого «работодателя», — поморщился Бобров. — Это-то для меня секретом не является.
   — Как так?! — опешил Туманов. — А зачем тогда мы…
   — Затем, — ворчливо заявил Бобров, — что знать — это одно. Знаешь — и знай себе на здоровье. А вот если докажешь — тогда разговор совсем иной будет. И могут возникнуть очень нелицеприятные нюансы… «Работодатель» — Краев. Мы с «краевскими» частенько сталкиваемся по разным поводам. «Территории» близко лежат — нет-нет, да и пересечешься… Как ты думаешь, неужели я не отслеживал, куда уходят мои несостоявшиеся «темы»? Когда один-два раза — это совпадение, но когда это происходит постоянно… Цыганов нужен был мне живым. Он был моей «козырной картой», я должен был беречь и лелеять его, пушинки сдувать… Только с его помощью я мог кому-то что-то «предъявить». Теперь у меня опять ничего нет. Ну, да ладно, в эти игры можно играть вдвоем, — со скрытой угрозой произнес он. — У меня в запасе немало возможностей сделать «ответные ставки»…
   — И все же я уверен, что есть номер второй, — сказал Туманов. — И я его должен знать… Как и он меня… Ты ведь никому не говорил о нашем плане?
   Бобров посмотрел на него с укором, и Туманов в извиняющемся жесте поднял руки вверх.
   — Хорошо, хорошо, так мне даже легче — уже круг поиска.
   — Оставь все, как есть, — посоветовал Бобров. — Я начинаю серию «контрударов», и твои действия мне могут только повредить. Когда между мой и Краевым нет явных конфликтов, мы можем делать постные мины и ахать: «Ах, как ведь не везет! Ох, и с чего бы это вдруг?» А так, нам придется отвечать на взаимные упреки, «зубчик» зацепится за «зубчик», и колесо закрутится…
   — Семен Викторович, я сделаю все так, что даже ты не заметишь. Тем более, что если это мне удастся, то у тебя на руках будет, как ты сам выражаешься, еще одна «козырная карта». Тогда тебе не придется делать «постную мину», а с чистой совестью и полным на то правом сможешь надеть «маску Кинг-Конга»… Ну, не могу я оставить все, как оно есть! Не могу, когда за моей спиной где-то прячется какая-то сволочь и подставляет моих ребят.
   — Знаешь, в чем твоя проблема? — задумчиво спросил Бобров. — Ты слишком прямолинеен. Ты со времен спецназа привык к раскладу: «здесь — свои, а здесь — чужие». Все перемешано, Андрей. Где «свои», а где «чужие» сам черт не разберет, просто к этому надо привыкнуть, и тогда это не будет так нервировать. Тайное знание, как и тайная власть, намного мощнее «открытой». Мы можем специально дезинформировать его, что тоже неплохо.
   — Врага нельзя оставлять за спиной, — возразил Туманов. — Сперва нужно его найти, а уж потом решать, что выгодней — разоблачать его, или использовать. Пока он скрыт от нас, всегда останется шанс, что он нас опередит. Все это хорошо проходит до поры, до времени. А случись что? Я отвечаю за своих ребят и не могу допустить, чтобы с ними что-то произошло.
   — Ну, хорошо, — сдался Бобров. — Только работай осторожно. Как ты это будешь делать?
   — Еще не знаю. У меня есть немного времени. Что-нибудь придумаю. Для начала я проверю своих людей.
   — Даже своих? — удивился Бобров.
   — Прежде всего своих, — жестко ответил Андрей. — Я им доверяю, как самому себе… Но я должен так же доверять им и дальше. Я не хочу, чтобы дух взаимного недоверия разъединял нас. А пока предатель будет скрыт от меня, его тень будет действовать на наши отношения хуже серной кислоты. Еременко я знаю с детства, он пришел вместе со мной и вряд ли успел замазаться». Уланов — бывший оперативник, логично предположить и его непричастность. Я все же проверю его, но позже… А вот Клюев и Боковицкий… Начну с Боковицкого…
   — Удачи, — пожелал Бобров, глядя в спину уходящего Туманова. — Удачи тебе, парень…
   Туманов заглянул через плечо работающему на компьютере Боковицкому, попытался разобрать мелькавшие на дисплее значки, непонимающе покачал головой и окликнул:
   — Саша… Это, конечно, твое сугубо личное дело, но если не секрет: где ты шлялся всю эту ночь? Я звонил тебе несколько раз.
   — Я же говорил тебе, что не люблю пустых квартир, — не отрываясь от экрана, сказал Боковицкий. — Я бродил по улицам. Думал.
   — Просто бродил по улицам? — удивился Андрей. — Всю ночь?
   — Алиби у меня нет, — Боковицкий повернулся к нему вместе со стулом и прямо взглянул в глаза. — Я просто ходил всю ночь по улицам и думал… Кстати, ты теряешь хватку оперативника. Логично было предположить, что у человека, знакомого с техникой на «ты», дома стоит АОН. Если б я увидел, что ты звонил мне так часто, как говоришь, я сумел бы предположить, что что-то случилось, и перезвонить тебе. Это не лучшая ловушка, начальник. Да и весть о смерти Цыганова уже разнеслась по офису. А то, что ты все утро просидел у шефа, говорит само за себя. Неужели ты думаешь, что версия о «дублере» Цыганова пришла в голову только тебе? Позволь напомнить, что все мы хоть и не работали в уголовном розыске, имеем в настоящее время некоторое отношение к сыскной деятельности… Мы уже обсуждали эту возможность, пока тебя не было. И даже предположили, что ты будешь искать «дублера» среди нас.
   Туманов покосился на остальных членов группы. Еременко виновато развел руками и кивнул, подтверждая.
   — Мне очень лестно, что ты предложил на эту «романтическую» роль меня, — продолжал Боковицкий. — Но смею тебя заверить — это не я. К сожалению, доказать это я не смогу, так что тебе придется поверить мне на слово… Но, если это и впрямь кто-то из нас, то он уже знает о твоих намерениях, и это очень усложнит тебе поиск…
   — Тем хуже для него, — мрачно заверил Андрей. — Я все равно буду искать его и найду! К несчастью, процент того, что этот подонок стоит сейчас среди нас — очень велик. О ходе расследования знали только мы, да Бобров. А то, что Цыганова убрали…
   — Еще ни о чем не говорит, — сказал Еременко. — Они могли просто догадаться, или решили не рисковать… Поверь, Андрей, когда я работал на «вольных хлебах», я встречался с вещами и пострашнее. А здесь такие высокие ставки, что жизнь одного человека — тьфу!..
   — Тогда я извинюсь перед вами, — упрямо сказал Туманов. — Но процент наличия «второго стукача» очень велик. Вы помните запись разговора Цыганова с неизвестным? Он сказал ему про «ловушку с двойным дном». Как вы думаете, о чем это говорит? И я найду этого парня, рано или поздно, но найду. Пусть он в этом не сомневается. Как бы там ни было, а я неплохой сыскарь, и мне приходилось распутывать дела «покрепче» этого узелка… И мой искренний совет ему: пусть уходит сам, пока не поздно! Пусть бежит, пока я до него не добрался! «Ниточка» у меня есть — Краев. И я доберусь до этого парня, даже если мне придется иметь дело с самим Краевым!
 
   Не прощаясь, он вышел из офиса, спустился к машине, сел за руль и задумался. Прошло не меньше двух часов, прежде чем он успокоился и завел мотор. Добравшись до дома, припарковал машину возле парадной и поднялся в квартиру.
   Туманов, — встретила его на пороге Светлана, — ты мужчина, или где? У меня машина сломалась, а мне завтра к подруге на день рождения ехать. Почини!
   — Завтра суббота? — припомнил Туманов. — Можешь взять мою, я никуда не поеду.
   — А доверенность?
   — Возьми из стола сто долларов, на двух-трех «гаишииков» хватит, а больше днем их и не встретишь… Не разбираюсь я в машинах, Светланка. Для меня это — «ведро с гайками», и почему оно ездит, я могу только догадываться… Колеса, что ли, крутятся?
   — Э-эх, — укоризненно вздохнула девушка. — Какой же русский не любит быстрой езды?
   — Быструю езду я люблю, но если за рулем профессионал и если езда быстрая, а не сумасшедшая. Вызову я завтра ребят, починят они твою машину.
   — Что ты такой смурной? Опять проблемы?
   — И не спрашивай, — устало отмахнулся он, усаживаясь к уже накрытому столу. — Появилась какая-то сволочь, которая сводит «на нет» всю нашу работу… На ребят сейчас зря накричал… Подонок — только один из четырех, а обидел всех… Что-то со мной происходит. Неудовлетворенность какая-то…
   — Неудовлетворенность? — встрепенулась она.
   — Жизненная, — уточнил он. — Мечтаю о другом, а сам вместо того, чтобы заниматься тем, чем хочется, только «меняю шило на мыло». Чем отличается моя нынешняя работа от службы в угро?.. Та же грязь, те же проблемы и то же неверие всем и каждому…
   — Так займись, наконец, тем, что по душе.
   — Займусь, — сонно согласился Андрей. — Видишь, как оно выходит… Планируешь одно, а жизнь все по- другому выворачивает… Вот закончу это дело и уйду… Только сперва отдохну… Полчасика-
   Веки его тяжелели сами собой, Андрей с трудом добрался до кровати и, не раздеваясь, завалился поверх одеяла.
   — Отдохну, — бормотал он, — найду этого подлеца… и уйду… Надо начинать жить так… так, как хочется… книги… и все такое… я же давно об этом мечтаю, и все силы воли не хватает… страшно… вдруг… но сперва найду его… сперва…
   Сон принял его в свои объятия, и проблемы дня остались в реальности. Туманов спал и видел величественный и отреставрированный замок, окруженный парком и освещенный солнцем. На пороге стоял одетый в модный, зеленый костюм Зуев и пристально смотрел на Туманова.
   — Ты обещал мне, — сказал Зуев. — И забыл…
   — Я помню, — сказал Туманов. — Просто я пошел не той дорогой… Я уже иду, Юра. Иду…
 
   Утром, перед уходом, Светлана нежно поцеловала спящего Андрея в щеку и провела рукой по волнистым, русым волосам.
   — До вечера, — ласково сказала она. — Обед в холодильнике. Не скучай без меня. Пока.
   — Удачного дня, — сонно пробормотал Андрей. — Возвращайся поскорей.
   Она поцеловала его еще раз и ушла, осторожно прикрыв дверь. Туманов сладко потянулся, подставляя лицо солнечному лучу, пробравшемуся в комнату в щель между занавесями, и перевернулся на другой бок, намереваясь валяться в постели до тех пор, пока сама мысль о дремоте не вызовет отвращение. От исполнения этой идеи его отвлек телефонный звонок. Андрей недовольно заворочался, пытаясь с головой спрятаться под одеяло, но телефон не умолкал, пища гнусно и пронзительно. Нашарив под кроватью тапок, Андрей, не целясь, швырнул его в мешающий сну звук, но промахнулся и сдался. Шлепая босыми ногами по паркету, добрался до журнального столика и снял трубку телефона:
   — Слушаю.
   — Жив-здоров? — послышался бесцветный голос Боковицкого. — Я просто хотел…
   — Не знаю, что ты хотел, — зевнул Андрей, — но разбудить меня в субботу рано утром тебе удалось… Опять кого-то убили?
   — Пока что нет, — заметил Боковицкий. — Но вполне могут это сделать. Я тут подумал на досуге… Бродил сегодня ночью по городу, и мне в голову пришла одна интересная мысль…
   — Ну, не тяни же, — взмолился Туманов. — Может быть, я еще успею заснуть.
   — Это вряд ли, — заверил компьютерщик. — Я уверен, что попытаются убить тебя. И этот шанс очень велик.
   — Ко… го? — удивился Андрей и проснулся окончательно. — Меня?!
   — Тебя, — подтвердил Боковицкий. — До меня только сегодня утром дошло, что своим вчерашним «всплеском эмоций» ты невольно «вызвал огонь» на себя. Посуди сам: если преступник один из нас и он не уверен в том, что у тебя ничего не получится, то у него не останется другого выбора, кроме как попытаться тебя уничтожить, как первоочередную опасность. Ведь если ты его вычислишь, то его не пожалеют ни Бобров, ни, тем более, Краев. Весомое подтверждение этому лежит в морге с перерезанным горлом… Поставь себя на его место, и ты все поймешь. Он либо сбежит, либо попытается тебя уничтожить. Вопрос стоит так: либо ты, либо он. Он и так слишком долго жил двойной жизнью, чтобы сохранить «железную» нервную систему и попытаться переждать бурю… Поэтому лучше не рискуй. Не появляйся один в безлюдных местах, проверь машину и входную дверь…
   — Знаю, знаю, — озабоченно перебил его Андрей. — Что такое правила безопасности, я знаю. Все же я был… Машину?!
   Отшвырнув трубку, он бросился к окну, распахнул ставни и, отыскав взглядом уже сидящую в машине Светлану, закричал:
   — Назад! Света, выйди из машины! Света!..
   Девушка подняла голову, увидела в распахнутом окне взъерошенного Туманова, но, не расслышав слов, высунула в окно машины руку и приветливо помахала ему, одновременно включая зажигание…
   Взрыв был столь силен, что взрывная волна раздробила оконные стекла ближайших домов и отбросила Андрея назад, в глубь квартиры, милосердно лишая возможности видеть пылающий в глубине машины труп…

 
…Я буду молчалив на книжной полке.
но вспомните меня, мои потомки,
Когда, в очередной, коварный, лживый час,
Власть денег и страстей поманит вас…
…Я не ушел, я просто отдыхаю.
И, если позовет опять беда: я — здесь,
Я с вами… Навсегда…
 

Александр Вепрь.

   Не открывая глаз, он скользнул ладонью по укрывавшему его одеялу, тяжелому, ватному, вытканному поверху разновеличинными лоскутиками. Пальцы наткнулись на теплый клубок шерсти, прошлись по спине огромного пушистого кота и машинально погладили его большую, круглую голову. Андрей медленно разлепил тяжелые, непослушные веки. Сознание возвращалось медленно, тягуче. Дощатый потолок над его головой был отполирован так, что в некоторых местах, как в зеркале, играло лучами заглядывающее в небольшое оконце солнышко. Он повернул голову и потрогал рукой белоснежную стену печи, все еще не в силах вспомнить, где он и как попал сюда. Какой-то шорох привлек его внимание. Он с трудом приподнялся на локте, вглядываясь в тот угол избы, откуда доносился звук.
   На грубо сколоченной табуретке, поставленной возле открытой печной заслонки, сидел голый по пояс гигант и с завидной кропотливостью что-то выстругивал. Блики огня играли на его мускулистой, влажной от пота груди и стекали по плечам. Изредка великан останавливался, крутил свое творение в руках, ворчал, поскребывая в окладистой бороде кончиком ножа, и вновь принимался за работу.
   — Где я? — выдохнул Туманов. — Кто меня сюда привез?
   Человек неторопливо воткнул нож в пол, поднялся и, положив на табуретку свою поделку, подошел к кровати Туманова. Широкая улыбка расплылась по его добродушному, широкоскулому лицу, глаза заблестели каким-то знакомым, ироничным смехом.
   — Узнаешь, — прогудел он набатом, — или борода мешает?
   — Павлов, — тихо сказал Туманов. — Сеня Павлов, ефрейтор…
   Бывший однополчанин раскатисто захохотал, с удовольствием оглядывая лицо Туманова.
   — Вот теперь вижу: пришел в себя… Последние два дня только матом и крыл, а как привезли сюда, то все больше по носу мне норовил съездить…
   — Почему? — удивился Андрей.
   — Это тебе видней, — Павлов присел на краешек кровати. — Но видок у тебя был — оторви да выброси… Волк, а не человек… Намучились мы с тобой, пока сюда везли…
   — А зачем?
   — Ничего не помнишь? — серьезно спросил Павлов. — Совсем ничего?
   Туманов отрицательно покачал головой.
   Взрыв помню, — сказал он, — милиция, допросы, следователи… Потом Бобров… Ругались о чем-то… Боковицкий, Еременко… Пил… Сперва в кафе, потом… Потом не помню…
   — Это твое «сперва в кафе» месяца полтора длилось, — сказал Павлов. — И в кафе было, и дома, и в пивных, и под забором. Жутко пил, страшно, «по-черному»… Струпьями да пятнами весь пошел, словно Бомж какой-то. Да много чего было, не стоит и вспоминать… А потом я получил телеграмму от этого малюсенького электрика… или компьютерщика, леший его разберет. Во всяком случае, проводку здесь у меня он ловко заменил… Он мой адрес у тебя в серванте отыскал.
   — Как же он ко мне домой попал?
   —. Так же как и я, когда приехал, — усмехнулся Павлов. — Через дверь… Точнее — двери-то там и не было. Обломки одни. Ты, видимо, не брал на себя труд открывать ее ключом… Ох, и бардак же у тебя там был! Бутылки, бутылки, бутылки… Боковицкий вызвал меня очень вовремя. Ты к тому времени успел обматерить какого-то там «авторитета»…
   — Боброва? — удивился Андрей, — Вот черт! Ничего не помню!
   — …Побывать в нескольких вытрезвителях, обвинить во всех смертных грехах вытаскивавшего тебя оттуда Клюшкина, один леший знает сколько раз подраться и, наконец, отключился. Жил, что называется, «на автопилоте». Никого не узнавал, ничего не соображал…
   — Свету похоронили? Как? Где?
   — И этого не помнишь? Говорят, ты просидел на се могиле сутки. То плакал, то грозил кому-то… На Северном кладбище она.
   Туманов попытался встать с кровати, но Павлов удержал его, мягко, но властно положив на плечо свою тяжелую ладонь.
   — Лежи, — приказал он. — Тебе нужно выздоравливать. Видел бы ты себя в зеркало… Худой, как смерть, и желтый, как пергамент… Лежи.
   — Мне нужно идти, — сказал Туманов. — Я должен найти этого подонка… Всех этих подонков я должен найти.
   — Его уже нашли, — сказал Павлов. — Боковицкий рассказывал, что это был кто-то из вашей группы. Юрист. Клюев, так, кажется, его фамилия… Еременко и Уланов провели работу, нашли его, но было уже поздно — он повесился… Или повесили…
   — Клюев? — не поверил Андрей. — Как же так… А что сказал Боковицкий?
   — Он вообще не очень разговорчивый, — пожал плечами Павлов. — Сухо все это мне поведал, а когда я уточнил у него подробности и спросил, есть ли доказательства вины этого… Клюева, он набычился и сказал: «Я излагаю факты, а что я думаю — это мое личное дело».
   — И потом вы привезли меня сюда? — огляделся Андрей. — А что это?
   — Мой дом, — обвел рукой вокруг себя Павлов. — Сто километров от Тамбова. Самая глухомань Матушки-России. Ты будешь жить здесь, пока полностью не придешь в себя, не поправишься и не вернешься в первоначальное состояние.
   — В «первоначальное состояние» я уже никогда не вернусь, — сказал Андрей. — А как там Бобров? Не обижается?
   — Мы с ним уже решили по твоему поводу, — просто сказал Павлов. — Я поговорил с ним — вполне приличный человек… Так что ни о чем не волнуйся. Квартиру твою мы в порядок привели, я поставил новые двери и попросил соседей присмотреть за ней. Боковицкий передал для тебя какие-то рукописи, которые нашел у тебя в ящиках стола. Я не знаю, все ли это и те ли это бумаги, которые тебе нужны, но это все, что там было. Выздоровеешь — сядешь за работу. Будешь рубать сибирские пельмени, наворачивать суп с зайчатинкой и писать умные книги… Да-а… Кому-то надо писать умные книги… А вот если они будут получаться глупыми, мы будем топить ими печь…
   Помимо воли, Андрей слабо улыбнулся и откинулся на подушки, но тут же, что-то вспомнив, встревожено спросил:
   — А ты? Я тебе не помешаю? Может быть…
   — Не может! — отрезал Семен. — Единственного, кого ты можешь стеснить — это Полкана в его будке. Но, надеюсь, ты все же останешься жить в доме. А в доме я один. Нет у меня никого.
   — Что ж так?
   — Не сложилось, — просто ответил Павлов, отошел к печи, сел на табуретку и вновь принялся что-то строгать. — Нет у меня огромных денег, нет и возможности возить свою благоверную по дальним странам. Есть только две руки да одна голова, а это для них не великое счастье… Нравилась мне одна, да она за богатого замуж вышла… Уж не знаю, счастлива или нет, но… Впрочем, ерунда все это. Мне тут скучать не приходится. Дел много — не затоскуешь. Вот сейчас прялку по «запчастям» вырезаю. Старая-то сломалась…
   — Так ты еще и прядешь?! — искренне удивился Туманов.
   — Каждый сходит с ума по-своему, — философски отозвался Павлов. — Что плохого в том, что я по хозяйству кое-что умею? Стряпаю, по дереву работаю, стираю, шью, пряду, на охоту хожу, огород держу… Пара поросят есть, овечек с десяток да корова. Вот и все хозяйство, плюс Полкан… Хотя, если честно, изредка на душе кошки скребут: как приду домой вечерком, натоплю печь, сяду за стол — а слово сказать и некому… Вот ответь мне, Андрей, чем плоха обычная, простая жизнь? Почему они бегут за тем, чего не знают? Ведь не получают же того, чего хотят. Не находят в городах этого своего счастья… А у нас тут, в областях — и раздолье, и благодать, и тишина… И мужики реже спиваются… Тоже фактор, чего ты смеешься? Представь себе, что я напился, а хозяйство бросил. Кому хуже сделал? Себе. Печь не топлена, обед не готов, да и скотина из хлева матюгами кроет… В городе ритм жизни совсем другой — дерганый, злой. А здесь… Утром, на зорьке, в луга выйдешь, шапку снимешь, важно солнышку поклонишься: мол, спасибо тебе за этот день! Благодать-то какая чудесная! Душу радует… Ой! — спохватился он. — Заболтал я тебя! У меня же…
   Он вновь вскочил со стула, подошел к самодельному комоду и вытащил оттуда закупоренную тряпкой бутыль. Отлил в огромную алюминиевую кружку не меньше половины и протянул Туманову:
   — Пей. Только залпом. Немножко по нутру огреет, но зато после как новенький станешь…
   — Что это? — насторожился Туманов, засовывая нос в кружку и прислушиваясь к терпкому запаху хвои и спирта.
   — Пей, пей, — одобрил Павлов. — Бабкино средство. Покрепче серной кислоты, но и куда эффективней.
   Туманов мысленно перекрестился и залпом выпил тягучую, терпкую жидкость.
   — Ну как? — спросил Павлов, когда Туманов наконец перестал биться в конвульсиях и кашлять.
   — Такое ощущение, что мне в желудок выстрелили из огнемета, — признался он. — Но теперь я словно не чувствую тела… Очень хорошо… Даже в голове прояснилось.
   — Так и должно быть, — одобрил Павлов. — Когда я попробовал это в первый раз, то думал, что помру. На следующее утро был как огурчик… Ну, а теперь спи, командир. Спи и ни о чем не беспокойся. Теперь все будет хорошо. Все будет хорошо…
   Но Андрей уже не услышал его. Он спал, ровно и глубоко. Спал и улыбался во сне…
 
   — Вот и все, — сказал Павлов и протянул Андрею свитер, — Примерь.
   Туманов с удовольствием натянул свитер прямо поверх рубашки и покрутился перед небольшим зеркалом, висевшим над рукомойником.
   — Отлично, — одобрил он, приглаживая белую пушистую шерсть. — Просто отлично. Ты бы мог зарабатывать огромные деньги как модельер. Такого не встретишь и в фирменных магазинах.
   — Смейся, смейся, — покачал головой Павлов. — А что делать, если сейчас каждая тряпка бешеных денег стоит? Я же работаю только на себя. А чтобы достать деньги на бензин, на лезвия для бритвы, на электрические лампочки и прочее, приходится что-то передавать старушкам, чтобы те продали на базаре…
   — Да я же вполне серьезно, Семен! — прижав руки к груди, заверил Туманов. — Это действительно замечательный свитер… Ты мне не поверишь, но я всегда очень хотел иметь белый пушистый свитер. А везде продаются в «треугольничек», в «полосочку» и в «клеточку». Белый — считается непрактичным, марким…
   — Тебе, правда, понравилось? — недоверчиво переспросил Павлов. — И то хорошо… Как твои рукописи?
   Андрей с сомнением покосился в угол избы, где на столе, вокруг закопченной керосиновой лампы были разбросаны серые листы бумаги.
   — Медленно, очень медленно движется, — пожаловался он. — Были времена, когда едва мысль записывать успевал, а теперь словно груз поднимаю… Отвык… Да и сочинять стало тяжелей — перед глазами не выдуманные, а живые люди стоят, не могу я про них фальшивое слово сказать… Каждую фразу по пять раз выверять приходится, а все недоволен…
   — Ничего, пойдет дело, — успокоил его Павлов. — Ты здесь только три месяца, этого для восстановления души недостаточно… А я тебя раньше чем через полгода и не отпущу — не надейся.
   — Дело-то не в этом. Со здоровьем у меня все в порядке, заживает все как на собаке… Тут ведь такая тишина, такой воздух!.. Продукты, опять же… Огонь в печи потрескивает, лес зимний своим величием нервы лечит. Ленив я стал, Семен. Не знаю, хочу ли я еще ХОТЕТЬ, вот в чем дело. Нужно ли мне это? Я же как мытарь по жизни качусь. Все бока ободрал, а ничего не обрел. Дочь у меня растет — а не воспитываю, друзей хороших много — а не вижу… Уже не маленький ребенок, чтоб о несбыточном мечтать… Да и боюсь: а вдруг не получится?! Всю жизнь к этому шел, а как окажется, что зря?.. Да и лень, — улыбнулся он, отвлекаясь от мрачных мыслей. — Разжирел я на твоих харчах, обленился. Вот ты должен знать, как тяжело человеку, который привык бегать-прыгать-стрелять, усадить себя за стол и кропотливо работать с утра до вечера, и так каждый день… Когда Жюль Верна спросили журналисты: «Вы — самый великий фантазер нашего времени. Когда и при каких обстоятельствах у вас лучше всего работает воображение?», он ответил: «Когда утром валяюсь в постели и придумываю себе причины, чтобы не идти к столу и не работать». Я — не Жюль Верн, но лень-матушка мне явно от него в наследство досталась.
   — Хочешь, я буду твоей «побудительной причиной»? — усмехнулся Павлов. — Ровно в семь утра я буду брать в руки мухобойку и…
   — Ты на себя в зеркало взгляни, — посоветовал Андрей. — Если я ненароком проснусь в семь десять, то вряд ли смогу уже написать хоть что-то… Если вообще проснусь. Представляю, как ты мух гоняешь! Они, наверное, после твоих ударов сквозь стены просачиваются… Нет уж, лучше я буду искать причины, чтобы не работать.
   — Как знаешь, — пожал плечами Павлов. — Мне это казалось хорошей идеей. Я бы совсем легонько шлепал тебя по лбу, ты бы просыпался в хорошем настроении и целый день ходил с улыбкой… А может, эта улыбка не сходила бы с твоего лица всю оставшуюся жизнь… Правда, слюни постоянно на свитер свисали, да это не беда. А так ходишь полдня как сомнамбула, мрачный, и ворчишь что-то себе под нос… А помнишь, какой ты был раньше?
   — Да, были времена, — «верещагинским» басом отозвался Туманов. — Была у меня таможня, были контрабандисты… Теперь таможни нет, контрабандистов нет, так что у меня с Абдулой — мир… Павлинов во дворе видел? Вот на них мундирчик и сменял… Знаешь, иногда действительно очень хочется вернуться лет на пять назад, когда еще не было за плечами всего этого груза, когда казалось, что впереди — одно солнце.
   — А этого я в фильме не помню, — наморщил лоб Семен. — Продолжение, что ли, вышло?
   — Это из «раннего Туманова», — рассмеялся Андрей.
   — А-а, — с облегчением протянул Павлов. — А то я, было, расстроился. Фильм превосходный, а у меня телевизор сломался… Да, времена у нас бывали веселые. Помнишь, что о нас писали в газетах после той «веселой» командировки, в которой тебя «приложило» ток, что доктора решили, что ты покойник? «Здоровенный спецназовец гнался за хрупкой старушкой три километра и, догнав ее, ударил саперной лопаткой по голове. Этот рассказ о зверствах российских военнослужащих мы услышали из уст самой потерпевшей…» Вопрос: какой же был этот самый спецназовец?
   — Нет, — возразил Андрей. — Дело в бабке. Во-первых, она была чемпионкой республики по бегу, во- вторых, у нее на голове была «сфера», а в-третьих, ее звали Гога Павлиашвили.
   — Нет, — запротестовал Павлов. — Дело в лопатке. Это была не саперная, а баранья лопатка. Шел себе повар, жевал баранью ногу, а когда доел — выбросил и угодил прямо бабке по голове. С перепугу она бежала три километра.
   — А может, — продолжал дурачиться Андрей, — дело во времени? Сперва она куда-то бежала три километра, а потом с разбегу врезалась в зазевавшегося солдата? Так как роста она была невысокого, то угодила носом в саперную лопатку, висевшую у него на поясе.
   — А может, дело в журналисте? — не унимался и Павлов — Какой-нибудь солдат шал его три километра и, догнав…
   — А где же здесь старуха?
   — А вот именно ею он и ударил бедного борзописца по голове, после чего у последнего помутился разум… Ох, Андрей, заканчиваем на эту тему, у меня живот заболел со смеху. Когда сапожник начинает говорить о математике, а математик рассказывает, как, по его мнению, надо шить сапоги… А сколько таких «сапожников» в самом начале «перестройки» поливали грязью то, что видели, но не понимали…
   — Во-первых, — неожиданно резко сказал Туманов, — я не знаю, что такое: «перестройка». Я знаю, что такое «перемены» и «развал». Как ты помнишь, есть поговорка у китайцев, которая заменяет им сильнейшее ругательство: «Чтоб ты жил в эпоху перемен». А у нас радовались… До поры, до времени. А во-вторых, эти «сапожники» все же сыграли свою «сапожничью» роль. Даже учитывая старую шутку, что «нет человека, который не разбирался бы в политике», я твердо понял одно: я хочу то правительство, которое не буду хотя бы презирать. А то, на примере всех последних войн на территории России, некоторые парни «сверху» очень напоминают мне политических проституток. Д ля всех хорошим все равно не будешь, так быть хорошим хотя бы для «своих»!
   — Вот и написал бы, как там все было на самом деле, — посоветовал Павлов. — А то честно скажу — обидно…
   — Нет, — покачал головой Туманов. — Про это я писать не буду. Больно. Помнишь, сколько погибло ребят? Сколько посходило с ума? Сколько вернулось калеками? Игоря Китова помнишь? Снайперская пуля попала ему в колено за три дня до «дембеля». Полгода провалялся в госпитале, после «вытяжки» одна нога все равно осталась короче другой на три сантиметра. Когда вернулся домой, его бросила девушка, заявив, что не станет жить с калекой, не приняли на старую работу, а моментально растущая инфляция съела в считанные недели те гроши, которые ему выплатили по ранению… Но не дай Бог мне когда-нибудь лично столкнуться с теми, кто все это затеял…
   — У нас же «политических» нет? — улыбнулся Павлов.
   — Значит, найдут что-нибудь «уголовное», а политикой в данном случае пахнуть и не будет. В лучшем случае будет хулиганство, а в худшем…
   — Т-п-п-р-ру! — осадил распаляющего себя Туманова Павлов. — Хватит о плохом! Давай поговорим о чем-нибудь хорошем. Например…
   Неожиданно он замер, прислушиваясь. Потом, резко переменившись в лице, вскочил и, сорвав со стены висевшую двустволку, бросился из избы. Туманов, так и не разобравшись, в чем дело, подхватил прислоненную к печи кочергу и выскочил следом. В сгущающихся сумерках он увидел, как, утопая в глубоком снегу, Павлов бежит к стоящему в отдалении сараю, что-то громко крича и размахивая ружьем. Добежав до угла, Семен остановился, вскинул двустволку к плечу и, почти не целясь, выстрелил в темноту. Судя по новому потоку брани, которой разразился великан, он промазал.
   — Что случилось? — спросил подбежавший Туманов.
   — Щатун, — сквозь зубы простонал Павлов. — Всю коптильню разворотил, сволочь! Ах, гнида шерстяная! Яд, в шкуру залитый и зашитый! Хомяк клыкастый! Добрался-таки!..
   — Кто такой «хомяк клыкастый»? — уточнил Туманов. — Медведь, что ли?
   — Кто же еще?! — Павлов с болью посмотрел на развороченные двери коптильни. — Кто-то его потревожил, из берлоги выгнал, теперь он, голодный и осатаневший, по округе шарится… А у меня избушка на отшибе стоит, из собак только Полкан… А где Полкан?
   Он беспокойно заозирался.
   — Где Полкан?! Я же слышал, как он лает… Полкан! Полкан! — позвал он. — Где же ты? Полкан!..
   Туманов заглянул в коптильню. Здесь царил такой беспорядок, словно в помещении неожиданно родился небольшой смерч и тут же, в конвульсиях, умер. Повсюду валялись остатки сломанных ульев, сложенных сюда Павловым на зимний период, с потолка свисали оборванные веревки, на которых раньше висели окорока и колбасы, небольшая печь была наполовину свернута, жалуясь осыпавшейся штукатуркой и глиной.
   — Как же он достал до окороков? — удивился Андрей. — Я и то с трудом дотягиваюсь. На цыпочки вставать приходится, а то и подпрыгивать.
   — У него лапы раскладываются как пружины, — продолжал растерянно озираться Павлов. — Если вытянет их во всю длину, так едва ли не во весь его рост станут… Полкан! Полкан!
   Из дальнего угла коптильни послышалось едва слышное поскуливание.
   — Полкан! — бросился к нему Павлов. — Ах, ты ж!.. Что же с тобой, Полкаша?! Что же это?!
   Собака лежала в луже вытекавшей из нее крови. Окровавленные внутренности, вывалившиеся из огромной рваной раны на распоротом брюхе, показывали, как она пыталась ползти на зов хозяина. Длинный шрам через всю окровавленную и раздробленную морду заканчивался у выбитого глаза.
   Павлов беспомощно оглянулся на Андрея, сделал несколько неверных шагов к собаке, затем вдруг развернулся и бросился бежать к дому. Минутой спустя он выскочил обратно, на бегу вставляя в ружье новые патроны.
   — Прости, — тихо сказал он, прицеливаясь собаке в голову, и нажал на спусковой крючок…
   Отбросив ружье в сторону, сел прямо в снег и горько, навзрыд зарыдал.
   Туманов посмотрел на кочергу, которую все еще сжимал в руке, прислонил ее к стене коптильни и потер озябшие руки.
   — Завтра соберем местных и обложим его, — сказал он другу. — Далеко он не уйдет. Будет бродить поблизости, искать пропитание-
   Павлов утер глаза широкой ладонью и поднялся.
   — Каких «местных»?! — с горечью спросил он. — Каких? Глухомань… На пятьдесят верст и десятка здоровых мужиков не наберется, все в города за счастьем подались… А этот паразит, — он погрозил лесу кулаком, — может забрести, куда ему заблагорассудится… Очень здоровый, судя по всему… Жалко Полкана… Ох, как жалко!.. Сколько лет с ним вместе! Умнейший пес был… Как же я прослушал, когда он звал меня… Расстояние-то до дома — всего ничего… Эх, заболтались, засмеялись…
   — Куда сейчас медведь мог податься?
   — Куда угодно. Может бродить от деревни к деревни. Шатуну ведь что день, что ночь — все едино… Может волка из логова выгнать и сам там залечь, может в снег зарыться или в кучу хвороста, благо, что сытый теперь… Но как же он много бед еще причинит! Ох, как мною! Вот что, — решительно сказал Павлов. — Я его просто так не отпущу! Ты себя очень плохо чувствуешь?
   — Достаточно неплохо, — отозвался удивленный Туманов. — А что надо делать?
   — Преимущественно светить… Пошли в избу, приготовимся.
   — Ты хочешь пойти за ним сейчас?! На ночь глядя?! Да он же нас там, в лесу, на кусочки разделает… Он же сейчас злой, как черт…
   — Ну, это мы еще посмотрим, кто кого на гуляш пустит! — мрачно пообещал Павлов. — Я ему сам пасть порву, за Полкана! Очень надеюсь, что далеко он не забредет — сыт. Да и остатки еды здесь видел, по идее, должен вернуться к ним вскоре… Твое дело будет светить мне и подстраховывать в случае чего… Ты же у нас лучшим стрелком в роте был… Сдюжим…
   Андрей с сомнением покачал головой, посмотрел на темный лес и пошел вслед за Павловым в избу.
 
   Мощный свет фонаря освещал приволакивающие следы зверя. Павлов тихо матерился сквозь сжатые зубы, то и дело натыкаясь на невидимые в снегу корни и ямы. Туманов шел чуть сбоку, держа наготове заряженную жеканом двустволку. У Павлова оружие было несколько необычным. Огромная массивная рогатина, на остро заточенных концах которой блестели в лунном свете стальные накладки.
   — Чувствую себя Сусаниным, — признался Туманов. — Так и хочется остановиться, тоскливо оглядеться и признаться: «Тьфу ты, черт, и впрямь заблудился!» Мы уже километра три отмахали… Не пора ли вспять поворачивать? Мишка, небось, уже в соседней области сараи разворачивает…
   — Ты следы читаешь? — ткнул в снег Павлов. — Он петляет, вынюхивает, ищет ночлежку… Возьмем!
   — Обожаю охотиться на медведей ночью, в кромешной тьме, — «признался» Туманов. — Чем-то напоминает детство, когда я впервые увидел «Собаку Баскервилей»: «У вас что с собой?» — «У меня хлыст». — «А у меня револьвер. А помните, что говорил Холмс? В ночное время, когда силы зла…» Ва-у-у!
   — Тише ты! — зашипел на разошедшегося Туманова Павлов. — Он может быть в двух шагах, а ты орешь, как бухарский ишак!
   — Это я от страха, — сказал Туманов. — Бандитов — брал, карманников — брал, медвежью берлогу — не брал.
   — Стой! — скомандовал Павлов, и Андрей послушно замер, зачем-то подняв одну ногу и рассматривая снег под ней, словно опасаясь увидеть там вход в берлогу. — Перестань дурачиться! Он где-то здесь, — прошептал Павлов, забирая у Андрея фонарь и обшаривая лучом небольшую полянку. — Следы кончаются… Все вытоптано… Ищи бурелом или снежный холм…
   — А может, не будем его будить? — невинно поинтересовался Туманов. — Спит себе животное, отдыхает. А тут мы входим, мешаем… Представь, что он о нас подумает, когда мы без предварительного уведомления вломимся к нему посреди ночи?
   — Заканчивай свое словоблудие… Держи фонарь вот так… Нет, луч направь вон на тот холмик… Да… Давай ружье…
   Он принял у Туманова ружье, тщательно прицелился, сделал еще несколько шагов вперед и вновь прицелился, неудовлетворенно покачал головой, воткнул рогатину тупым концом в снег, утвердил в развилке ствол и снова прицелился. Его палец медленно потянул спуск…
   Андрей потом так и не смог понять, что появилось раньше: огонь и раскат выстрела, или тот страшный фонтан снега, напоминающий взрыв. Он очнулся только тогда, когда огромный, плохо различимый в пляшущем свете фонаря медведь был уже совсем рядом. Павлов словно пританцовывал в снегу, выставив перед собой рогатину. Казалось невозможным, что один человек, пусть даже столь богатырского сложения, как бывший ефрейтор, сможет остановить такую груду мускул и сухожилий, мчащуюся на него. Но в последнюю секунду, когда поднявшийся на дыбы медведь попытался достать лапой потревожившего его врага и окованные наконечники рогатины коснулись его бедер, Павлов резко опустил свою часть рогатины, упирая ее основание в снег. Медведь взревел так, что у Андрея на какое-то время заложило уши, и попытался лапами извлечь глубоко вошедшую в грудь палку. Павлов что было сил удерживал рогатину у земли, позволяя зверю всем своим весом наваливаться на нее, вгоняя острие все глубже в растерзанную шкуру. Но тут медведь рванулся всем корпусом, выдирая рогатину из его рук, и покатился по земле, взметая столбы окрашенного кровью снега. Громкий сухой хруст, напоминающий выстрел, ясно оповестил, что толстая, крепкая палка не выдержала его многопудовой тяжести.
   — Берегись! — заорал Павлов, и зверь, бросившийся было на раздражавший его свет фонаря, резко повернул, подминая под себя кричавшего.
   Не теряя времени, Андрей метнулся к осевшему в снегу медведю и что было сил опустил приклад ружья на его массивный квадратный затылок. Жалобно треснуло расколовшееся дерево. Фонарь упал в снег и погас. И вновь затихший лес озарял лишь узкий рог полумесяца.
 
   С задумчивым выражением на лице Павлов пошевелил пальцами руки, удовлетворенно кивнул и повернулся к наблюдавшему за ним с легкой улыбкой Андрею:
   — Вроде, как и раньше… Отвык я что-то от собственной руки, пока она в гипсе висела… Представляешь: всю жизнь в каких-нибудь переделках участвовал, и ни одного шрама. А тут, за один раз — и шрам через всю щеку, и рука в двух местах сломана, и куча растяжений да вывихов… А все из-за какого-то зубастого хомяка…
   Андрей непроизвольно погладил шкуру медведя, на которой сидел.
   — Ничего, — утешил он, — шрам тебе даже идет. До этого у тебя была наивно-добродушная физиономия, а теперь «суровый облик» в стиле Джека Лондона. Нет худа без добра: теперь я знаю, что ходить на медведя ночью — занятие неблагодарное. Не скучное, но и неблагодарное. Ведь пока ты гипс таскал, я и печь топить научился, и дрова колоть, и как поварешку держать вспомнил… Нет, на мишку я больше не ходок. Пушистый такой, плюшевый, а мы его… Жалко!
   — А-а, уже пришел в себя? — усмехнулся Павлов. — Шутишь… Ну-ну… А первых два дня заикался. Да и — как я заметил — у тебя все слова на букву «м» начинались. Помнишь, как ты доктору объяснял? «М- медбрат, м-медведь м-мужика м-мял… М-может, м- можно м-м-укол? М-мается…» И ружьишко мое сломал… Было бы с пользой, а то… Об дохлого медведя двустволку развалил…
   — Было там время у него пульс проверять, — покраснел Андрей. — Он на тебе лежит и лапами сучит, как в разгар страсти, а ты что-то орешь дурным голосом… Даже мешать вам неудобно было…
   — Заорешь тут, — хмыкнул Павлов. — Обломок рогатины мне прямо в лицо впился. Славно потрудились. Хоть и дурь была — страшная, расскажи кому, не поверят… Я сам, словно ребенок малый, завелся да еще и тебя за собой потащил… Но уж больно Полкана было жалко…
   — Купим мы тебе еще доброго пса, — пообещал Андрей, похлопывая по толстой пачке бумаги, лежащей рядом с ним. — Немножко мне осталось. Листов десять-пятнадцать — и книга готова. В субботу съездим в райцентр, отправим бандеролью в какое-нибудь издательство и будем ответа ждать. За месяц обернется. Узнаем, получилось у меня что-нибудь, или нет… Тебе точно понравилось? — в который раз спросил он друга.
   — Да понравилось, понравилось, — в сотый раз заверил его Павлов. — «Третий сорт — не брак»… Шучу я, не дуйся. Я книжек мало читал, но твоя по душе пришлась. Легко написано, словно говоришь… И конец хороший. Не люблю, когда в книжке все плохо кончается.
   — Знаешь, это странно, но большая часть самых лучших книг оканчивается печально. «Унесенные ветром», эпопея про мушкетеров, эпопея про Чингачгука и Даниеля Бампо, эпопея про…
   — Мне это ни о чем не говорит, — отмахнулся Павлов. — Про мушкетеров читал, а остальные… Ты уж не обессудь. Спроси меня, как сруб рубить, я тебе скажу и покажу, и научу, а все эти тонкости… Времени на книги просто нет. Разве что зимой… Да и деньги, опять же…
   — Ладно, — расщедрился Андрей. — Стану миллионером, буду тебе по экземпляру бесплатно высылать.
   — Здорово! — в тон ему обрадовался Павлов, — Будет чем печку растапливать.
   — Вот так, да?! Какая, ты говоришь, рука была сломана? Правая? Держись: пришла очередь левой!
   Он бросился на снисходительно улыбающегося Павлова, и они кубарем покатились по избе, сметая на своем пути табуреты, сворачивая столы и роняя на пол посуду…
   — Эй! — крикнул Андрей и постучал снизу в доски пола, — Выпусти меня отсюда! Мне здесь холодно! Я простужусь, заболею и умру!
   — Сказал тебе: достругаю ложку — выпущу, — невозмутимо отозвался Павлов, сидя на поставленном поверх погреба табурете.
   — Свободу писателям! — неистовствовал запертый в погребе Туманов. — Нет произволу мракобесов! Спасай интеллигенцию!.. Я ведь подкоп сделаю! — пригрозил он. — Картошка померзнет.
   Павлов вздохнул и открыл погреб, выпуская замерзшего «интеллигента».
   — Ты мне надоел, — добродушно сказал он. — В следующий раз и впрямь на полчаса оставлю. Возню эту затеял — пол-избы мне разнес… Горшок разбили, ухват сломали, ложку, опять же, раздавили…
   Андрей стряхнул с одежды налипший песок и землю, чихнул и показал другу язык.
   — Как дите малое, — покачал головой Павлов. — Столько лет, а ума все нет. Если все писатели ведут себя так после окончания книги, то они должны не вылезать из дурдома…
   — После ПЕРВОЙ! — поправил Андрей. — ПЕРВОЙ!
   — А что будет, если ее ненароком издадут? — с опаской спросил Семен.
   Туманов закатил глаза и пообещал:
   — У-у-у!..
   — Понял, — кивнул Павлов. — Неделю в погребе! Не меньше!
   — Мы, люди интеллектуального труда, относимся к подобным предложениям… — начал было Туманов, но тут ему в голову пришла другая мысль: — Слу-ушай! А давай я про тебя роман напишу! Главным героем сделаю! Тема такая: в глухом лесу живет здоровенный детина, маньяк. Он заманивает одиноких путников, сажает их в погреб… Знаешь, как у Стивена Кинга в «Мизери» или в «Молчании ягнят»?
   — В погреб? — задумчиво переспросил Павлов.
   Туманов покосился на все еще открытую крышку
   подвала и пожал плечами:
   — Мне это показалось хорошей идеей… Но если ты против…
   — Садись к столу, — вздохнул Павлов. — Доставай чугунок из печи и садись… Я сейчас.
   Он подошел к комоду, долго копался в ящиках и вернулся к столу, держа в руках какой-то сверток, завернутый в тряпицу. Сопя, развязал тугой узел зубами и выложил на стол небольшую пачку аккуратно разглаженных купюр. Не обращая внимания на удивленно-непонимающие взгляды Туманова, пересчитал деньги и подтолкнул их другу.
   — Вот, — сказал он. — Бери. Немного, но…
   — Да ты что?! — Андрей даже вскочил со стула. — Спятил?! Куда они мне? Зачем?!
   — Бери, — с нажимом повторил Павлов. — Такое дело… Оно, понимаешь… Нельзя на самотек пускать… Тебе в город самому ехать нужно. Самому встречаться в издательствах с начальством. Договариваться, присматривать. Ты всю жизнь к этому шел, нельзя, чтобы вот так… Этого хватит на дорогу туда и обратно, да там месяц прожить… Если экономно, то и два протянуть можно. Цены в городах сейчас — ой-ей-ей какие…
   — Это же последние, — тихо сказал Андрей. — Сеня, ты хоть понимаешь, как я сейчас себя чувствую?
   — Вот и обязан пробиться. Чтоб не было стыдно передо мной. А ты что думал? Попробовал — не получилось, и в кусты?! Нет, брат, так не пойдет. Ты должен так писать, чтобы людям было не жалко за твой труд деньги отдать. Чтобы твоя работа приятным отдыхом для них была. Чтобы смеялись, радовались, жалели твоих героев… Бери, — повторил он. — У меня все же хозяйство свое. Проживу как-нибудь. Получится у тебя все, приедешь — тогда и отдашь, а нет… Но, я думаю — получится. Вот тогда и порадуемся. Откроем мой погребок, достанем оттуда пару бутылок наливки, капустки квашеной, огурчиков… А не получится… Тем более приезжай. Это дело такое, что с первого раза и не всегда выходит. Тут ведь тоже учиться надо… Но рано или поздно получится. Когда очень крепко чего-то хочешь и идешь к этому, себя не щадя, всегда что-то да получается. Главное, чтоб это людям нужно было. Чтоб не для себя, не за деньги там, или не ради славы, а для людей. Вот тогда получится, да…
   Туманов долго молчал, просто смотря в добродушные и наивные глаза друга, потом сглотнул подступивший к горлу комок и убежденно ответил:
   — Получится, дружище. Обязательно получится… Это я тебе обещаю. Либо голову себе об эту стену расшибу, либо научусь сочинять так, чтобы перед вами всеми стыдно не было… Вот тогда переберемся мы с тобой в город…
   — Не-е, — почесал в бороде богатырь. — Я в город не поеду. Шумно, людно, толкаются все, кричат. Нервные все очень, спешат куда-то все время… Да и не к чему мне это. Мое место здесь. А вот ты езжай. Если все пойдет как надо, и ты сразу надумаешь остаться там… Чиркани мне пару строчек. Буду знать, что у тебя все в порядке…
   — Я вернусь, — заверил Туманов. — Я обязательно вернусь, Семен. Это займет не больше месяца… Но все же я хочу тебе сказать…
   — И все на этом! — взмахом руки остановил его Павлов. — Поговорили — и будет. Как там дальше пойдет — судьба сама распорядится. Главное, ей помочь. Это мы делаем. Я полагаю, что она — тетка правильная, так что особо переживать не стоит… А теперь — давай к столу, суп стынет…
 
   Прошел месяц, за ним еще один, и еще… Весна уже была в самом разгаре, когда Туманов наконец вернулся из города. Широко распахнув двери, он, сияя улыбкой, вошел в избу, поставил на пол перетянутую тряпкой корзину и туго набитую сумку, снял с плеч рюкзак и показал смотрящему на него с ожиданием Павлову два поднятых вверх пальца:
   — «Виктория»! Победа, Семен, полная победа!
   Павлов поднялся со своего излюбленного места
   возле печи и неуклюже обнял сияющего Туманова.
   — Вот и славненько. А я уж было волноваться начал… Нет тебя и нет. Не едешь, вестей о себе не даешь. Уж не случилось ли, думаю, чего дурного?.. В городах сейчас — ох, что творится. Я радио слушаю…
   — Да уж, злоключения на мою долю немалые выпали. Об этом я тебе после расскажу. Но сам факт, что рукопись мою все же приняли и обещали выпустить месяца через три, Семен, это самый счастливый день в моей жизни… Нет, самый счастливый будет, когда я свою книгу получу. О-о! Что это будет! Как я буду скакать по твоей избе, вопить дурным голосом и бить себя хвостом по бокам!
   — Чем? — переспросил несколько озадаченный таким заявлением Павлов.
   — Хвостом! — отчеканил Андрей. — Он у меня отрастет!.. Так, а теперь — гостинцы… Вот здесь консервы, колбасы, деликатесы всякие, — он пнул ногой рюкзак. — В сумке — сахар, свежие газеты, книги… Костюм тебе купил. Правда, на свой вкус, да и размер пришлось «на глаз» определять, зато все женщины теперь — твои… А вот это — особый случай, — он откинул тряпицу с корзины, запустил туда обе руки, извлекая на свет…
   — Вот это да! — удивился Павлов. — Это кто же такой?!
   — Московская сторожевая, — с гордостью ответил Туманов, оглядывая крохотного лобастого щенка. — Не поверишь, но через год он будет весить килограммов шестьдесят-семьдесят. А сейчас — на двух ладошках уместился. Шерсть — густая, характер — отменный, для этой местности в самый раз придется. Волкам в ближайших лесах делать больше нечего.
   Павлов восхищенно покачал головой, подошел и присел на корточки перед щенком. Малыш задрал голову, попятился и сотворил крохотную лужицу.
   — Вот это подарок так подарок! — сказал Павлов, одним пальцем осторожно поглаживая щенка по голове. — Добрую собаку воспитаю!.. Ох, да ты же с дороги голодный! Сейчас я стол соображу…
   — И закуски, закуски побольше, — Андрей извлек из недр сумки пару бутылок с коричневой жидкостью и помахал ими в воздухе. — «Старый Таллин». Отличный ликер!
   — Хе, — пренебрежительно отозвался Павлов. — Ликер сам пей. Я эту «дамскую водичку» не уважаю. У меня наливочка брусничная, да настойка на рябине припасены. Медовуха есть.
   — Так и водка есть, — реабилитировался Туманов. — Л насчет ликера — это ты зря. В водке всего сорок градусов, и она горькая, а в этом ликере — сорок пять, и он на вкус: ого-го!
   — «Ого-го», — передразнил его Павлов, расставляя на столе тарелки с салатами. — Сладкоежка ты, сразу видно — городской. Водка хороша, когда есть подобающая закуска. Когда сырком плавленным закусывать — она горькая, а вот когда огурчиками малосольными, капустой с клюковкой, картошечкой со сметаной, селедочкой с лучком да тушеной утятинкой… Все перепробуем. И водочку, и наливочку, и ликер твой хваленый. Соскучился, небось, по нашей добротной пище? В городе-то совсем не то. Картофель, и тот по вкусу отличить от нашего можно. А здесь чугунок сам всю работу делает, с плитой вашей не сравнить. Вот в нем мы сейчас уточку и потушим… От уточки не откажешься?
   — Не откажусь, — заверил довольный Туманов- Сегодня я ни от чего не откажусь. Сегодня я себе волю во всем дам: все выпью и съем. Что не съем — то перекусаю. А потом хвастаться начну да песни пьяные орать.
   — А вон он, погреб-то, — кивнул Семен, — готов к «употреблению». Хоть сейчас залезай. У нас не забалуешь, как говорил покойный Зуев.
   — И за него выпьем, — пообещал Андрей, — и за всех, кого с нами нет… Мы ведь и за них живем.
   — Готово, — сообщил Семен. — Прошу к столу. И рассказывай, рассказывай. Признаться, мне это очень интересно: как это из вредных и ушлых сержантов люди интеллек… — тьфу, и не выговорить с первого раза! — интеллектуального труда получаются? Кто в них так ошибаться может?
   — …Вот такие мытарства были, — закончил свой рассказ Андрей. — Контракт я подписал. Правда, я в этом мало что понимаю, но вроде неплохой контракт. Во всяком случае, издавать будут. Ведь писатель только тот, у кого книги выходят, а не в «чемодане» лежат. Это главное. Остальное от меня зависит. От моей работы. А уж я постараюсь. Из шкуры вылезу, поперек себя пойду, но научусь и осилю, у меня другого пути не осталось. Я всю жизнь к этому шел. Витиевато, терниисто, но цель была одна. Теперь шанс появился. Маленький, но шанс…
   — Получится, — гудел набатом хмельной Павлов. — Ты, главное, правду пиши. Про то, как оно есть. А то бывает: заглянешь в газеты, в книжки, и волосы дыбом встают… Помнишь, когда мы в армии, в том самом городе, после землетрясения трупы сотнями из- под обломков вытаскивали? Техники не хватало, еды не было, а санитарные условия такие, что… А помнишь, что в это время по радио да по телевидению передавали?
   — Помню, — Туманов вновь наполнил стаканы. — Будет все это, Семен, будет. И правда будет, и грусть будет, и смех…
   — Только ты смотри, — с пьяной серьезностью увещевал богатырь, — осторожней там… Ты знаешь, как у нас с теми, кто «много говорит»…
   — Я уже свое отбоялся, Семен, — вздохнул Туманов. — Все, что было — потерял, какие силы были — правительству отдал, а теперь пришла пора не о правительстве, а о России подумать. Устал я бояться, Семен. Сколько же можно нас в грязь втаптывать? Нет, надо приучать людей думать самостоятельно. В «игровой манере», шутя, развлекая, но если хоть у одного после моей книги появится желание как-то по-другому, иначе на мир взглянуть, не просто слушать и верить, а самому подумать и понять попытаться… Вот тогда я свою задачу сполна выполнил… Тогда пусть меня хоть на части рвут — не страшно… Я попытаюсь.
   — Да, теперь все в твоих руках, — грозил ему пальцем друг. — Сиди и работай. Я по хозяйству буду, а ты от стола не отходи. Тебе покой нужен, сосредоточенность. Это такое дело… Может, лет через сто на моей избе табличка появится: «В этом погребе жил и работал…»
   — Добрейшей души человек, — только и вздохнул Туманов. — В погреб да в погреб… Эх, поскорей бы свою книжку в руки взять… Я им твой адрес оставил, обещали, как только выйдет — сразу выслать экземпляр… Ну и посмешу я деревню, когда с ней в обнимку по улицам носиться стану! Как дурак с писаной торбой!.. Знал бы ты, как я ее жду! Неужели, наконец, моя мечта осуществится?.. Будем ждать…
   — Убью! — заорал взбешенный Туманов, запуская книгу через всю комнату. — Убью!.. Как на духу говорю — убью! Всю жизнь переломали! Все годы — коту под хвост!.. Я-то думал, что теперь только лучше будет… Угробили они меня! Угробили, как писателя! Все, отписался твой сержант, Семен! Амба ему пришла! В руки его книги больше никто не возьмет!..
   Обеспокоенный Павлов с тревогой наблюдал за мечущимся по избе Тумановым.
   — Задушу! — орал Андрей, раскидывая попадающиеся под руку стулья и этажерки. — Голову отверну! По шею в землю закопаю и сам сверху сяду!.. Как его фамилия?! — он бросился к лежащей на полу книге, раскрыл ее на последней странице и прошелся пальцем по составу редколлегии. — А-а!.. Вот он, паршивец!.. Художественный редактор — Трамбамгот Г.В.! — книга вновь взвилась в воздух и гулко шлепнулась о стену. — «ГВ» он и в Африке «ГВ»!!!
   — Может, ты слишком субъективно все воспринимаешь? — неуверенно сказал Павлов. — Ну, выдрал половину твоего текста, ну, вставил половину своего… Может, он как лучше хотел? Деньги, заплаченные ему редакцией, отрабатывал? Осовременить пытался…
   — Ос… врем… менить?! — задохнулся от возмущения Андрей, неустанно пиная по избе злосчастную книгу. — Леший с ним, когда он ее кастрировал — об этом я не раз слышал, — леший с ним, когда он ее изменил до неузнаваемости, фактически написав свою книгу по моим мотивам. Но ты вглядись, КАК он это сделал!.. Почему он несет эту отсебятину, ни фига не смысля в работе уголовного розыска?! Почему он ее опошлил разными жаргонными вставками и матом, к месту и не к месту?! Я ругаюсь матом, но я никогда не напишу этого в книге! Я могу отматериться, только когда дело доходит до моего отношения к художественным редакторам! Но не в книге!.. Ладно, я закрою глаза на то, что он стал моим нежеланным «соавтором», но как он это сделал?! Как?! Я не говорю «Сашец», «Влад» и «Жека», я говорю: «Саша», «Женя» и «Владик». Я не говорю: «Засветил лопатник», я говорю: «Вытащил кошелек». А все эти «ряшка», «выперся», «заткнул свой фонтан» и «тяпнули по рюмашке»?! Если я хочу сказать, что они выпили, это значит, что они — «выпили», а не «тяпнули по рюмашке, и у них покраснели ряшки»!..
   — Это современный жаргон, — успокаивал его Павлов. — Может, он так жизнь видит?
   — Он?! — взревел Туманов. — Это моя книга! Моя! Я ее писал! Год! Про живых людей! Про тех, с кем работал и кого уважаю!
   — Но… Он ведь лучше знает читательский спрос, то, что людям нравится… То, что они покупают…
   — То, что нравится?! — Туманов схватил один из разлетевшихся по избе листов. — Для этого надо уважать читателя, а не относиться к нему как к «пиплу, который все схавает»!
   — Напиши еще одну. Другую. Лучше этой.
   — Семен, милый мой человек, как ты не понимаешь?1 Дело не в этом «ГВ»! Посмотри на то, что заполняет сейчас книжные прилавки! Это же не литература, это — окололетиратурная серь», написанная «дамами легкого стиля»! Да я не про свои «опусы» говорю! Я не Шекспир. Но почему людям вдруг перестало интересно общаться с Шекспиром и Гете?! Я спрашивал у знакомых девушек, и они, стыдливо пряча «дамский псевдодетективный бред», отвечали, что так устают после работы, что думать не хочется. Пробежала глазами по листам, и — заснула… Из читающей страны, мы превращаемся в листающую страну… Издатели создают «бренды», уверяя, что это — качество, хотя, для прибыли, им нужно только количество…А государство это тихо поощряет, потому что при руководстве воров, опасно, что б в стране были люди думающие и начитанные. Это кончится плохо для такого руководства. Ты знаешь, что история все время повторяется. А нам все время твердят, что мы сталкиваемся с чем-то новым. Но это уже было! Просто если человек об этом не помнит, его можно обмануть еще раз. История — фундамент патриотизма. Религия — духовности. Философия — ума! Ах, если б у меня были деньги! Большие деньги… Я бы нанял лучших историков, религиоведов, философов… Я бы вел дела издательства совсем иначе… Я не верю, что мы живем в стране дураков. У нас умные, только очень доверчивые люди… И помочь им можно только дав знания. У многих просто нет на это времени — они работают. И, значит, эти знания должен собрать кто-то для них. Рассказывать вновь и вновь об истории, о мечтах, о религии… Они — умные, они — поймут… Просто слишком многим это сейчас не выгодно. Люди устали, разобщены, лишены общих знаний, общей идеи… А ведь все это у нас уже есть, и не надо ничего «псевдоновое», ибо это всегда оканчивается «старыми граблями»… Но этого «Г.В.» я найду! Я лично поеду туда, найду этого «Г.В.» и сделаю из него окончательное «Г.В.»! Окончательное и бесповоротное!
   Павлов безнадежно махнул рукой и поднялся.
   — Спать, — сказал он. — Криком делу не поможешь. Успокоишься, придешь в себя — тогда и будем думать, как беде помочь…
   — Можно помочь, — согласился Андрей. — Можно, но только одним способом: придушить паршивца! И тогда я буду его единственной жертвой, до других он добраться не успеет! Я съезжу туда и…
   — Никуда ты не поедешь, — зевнул Павлов. — Не пущу…
   — Поеду!
   — Не поедешь!
   — Нет, поеду! Сбегу и доберусь до него!
   — С утра — в погреб! — пообещал Павлов и выключил свет. — Сказал — не поедешь, значит не поедешь…
 
   Оконная рама на втором этаже дома разлетелась с жалобным звоном, и в ореоле сияющих на солнце осколков стекла на улицу вылетел низенький плешивый человек. Упал на четвереньки на размокший весенний газон, ошалело мотая головой, выплюнул кусочки набитой в рот бумаги и, быстро перебирая руками и ногами, побежал на четвереньках за угол. В развороченном оконном проеме появился размахивающий разодранной книгой Туманов и, не обращая внимания на удивленные лица прохожих, заорал вслед уползающему «худреду»:
   — Твое «видение мира», паршивец?! С таким «видением мира» иди в Эрмитаж и попытайся прилепить Афродите… копье Аполлона! Мракобес! Извращенец!
   — А почему — «извращенец»? — заинтересованно уточнил остановившийся под окном мужчина в белом импортном костюме. — Чем тебе не угодил этот несчастный, а, комсорг?
   — Чем?! — яростно начал было Туманов и осекся. — «Комсорг»?! А?.. Кулагин! Раздери меня «худред»! Это же Сергей Кулагин!..
   Не тратя времени на спуск по лестнице, Андрей попросту перепрыгнул через подоконник и, мягко приземлившись, шагнул к «вечно гонимому еврею», радостно раскрывая объятия:
   — Сколько лет прошло! Дай-ка я тебя обниму! Рад тебя видеть, искренне рад!
   — Вот только не на людях, — усмехнулся Кулагин. — Сам знаешь, какие времена… Не поймут, осудят и возбранят…
   — Ага! — быстро среагировал Туманов. — Значит, «не на людях» — можно?.. Иди сюда, старый ворчун! Первый раз встречаю тебя, когда за тобой не гонятся, не бьют и не швыряют палками…
   Он все же поймал уклоняющегося Кулагина за плечи и сжал в неуклюже-медвежьих объятиях.
   — Времена меняются, — прохрипел Кулагин. — Отпусти, чудак, задушишь!.. Ты что, из леса только что вышел?
   — Точно! — радостно подтвердил Андрей. — Оттуда.
   Отступив на шаг, он с удовольствием оглядел друга с головы до ног и одобрил:
   — Не узнать! Держишься молодцом! Да и выглядишь, как «новый русский»!
   — Как «старый еврей», — поправил Кулагин. — Как и ты, не слишком люблю это пресловутое «новое»… Я же теперь «иностранец», Андрей… М- м-да… Впрочем, на улице и второпях об этом не поговоришь. Пойдем, я знаю тут неподалеку одно неплохое местечко, где и посидеть приятно, и нам никто не помешает. Я ведь искал тебя, Туманов. И если б не Боковицкий — нашел, ох, как не скоро!
   — А при чем здесь программист? — удивился Андрей. — С чего это он так обо мне заботится? Мы с ним не так уж много и общались…
   — Это твоя версия, — улыбнулся Кулагин. — А «общался» ты с ним изрядно. За те месяцы, которые он пытался тебя из запоя вывести, выслушал он о тебе и от тебя немало… Но все же, пойдем, посидим в ресторанчике, там и поговорим.
   — Только не в ресторан, — замотал головой Туманов. — Своих денег у меня нет, а гулять «на халяву» я не умею.
   — И об этом тоже поговорим, — пообещал Кулагин, едва ли не силой ведя Туманова по улице, — И о «своих деньгах», и о «гулять не умею»… Научим!..
 
   — …Потом еще долго дурью маялся, — рассказывал Кулагин, развалившись в кресле за опустевшим столом в ресторане. — Армию не мог забыть… Крепко нас тогда обманули… И я все думал: как сделать так, что б больше они этого никогда не смогли… И размышления мои были печальны… Как и выводы….
   — Поумнел, значит? — усмехнулся Туманов. — Уехал на Запад и поумнел?
   — Я стараюсь проводить здесь как можно больше времени, — не обиделся Кулагин. — Но бизнес свой держу там. Это безопасней.
   — — Выкачиваешь деньги из России?
   — — Наоборот…. Хочу сделать для нее хоть что-то… Я просто не верю вашему правительству, Андрей. Смотрю на их дела — и не верю. А там до моих денег им будет добраться сложнее.
   — Странная форма патриотизма…. А вообще, «хорошо там, где нас нет».
   — Нет, Андрей. Самое лучшее место на земле там, где есть ты. Потому что в других местах тебя нет… Да и как ни крути, а ведь я — еврей, а значит, немного мистик. Я считаю, что судьба не просто так дает нам выбор дорог…. Я долго жил в Иерусалиме, изучал Ветхий Завет и Завет Новый…. И понял одну важную вещь: еврейский народ, а теперь и народ русский — прошли через все возможные виды бед и форм правления, и являются обладателями бесценного опыта… который все время забывают….
   — — Я только недавно пришел к тому же выводу, — признался Туманов. — Нет преемственности поколений…. Все время рвётся та самая «связь времен»… У других народов такого нет… Почему?
   — Видимо, и вам, и нам, надо было набраться этого опыта до конца… до самого крающка… до боли…. И, видимо, потому, что у нас еще есть шанс. Мы еще не закостенели….
   — Оптимист, — вздохнул Туманов. — Женился?
   — Нет…Характер сложный… Кому я нужен?.. А «суррогатную любовь» из-за моих денег — увольте… А ты как?
   — А у меня нищета. Как «кормилец семьи» я не состоятелен. Полная противоположность твоей проблемы…
   — Куда ни кинь — всюду клин, — грустно согласился Кулагин. — А дочка?
   — Здесь совсем печально… Я пытался общаться с ней по инету, но… «Без тебя жили, проживем и дальше». Могу представить, как мама преподнесла ей наше прошлое…
   — Чему удивляться? Не замечал, что у людей всегда их общее прошлое становиться очень разным… со временем…. Мы придумываем себе оправдания, верим в них и считаем своей жизнью…
   — Вот и я предпочел не говорить правду… Мать есть мать. Пусть лучше уж я буду «моральным уродом»… Пока она была маленькая — я не хотел, что б она знала о моем существовании: зачем травмировать психику ребенка. У нее был очень хороший отчим — я узнавал. Если б он был другой… Н… Он хороший человек. Беда в том, что мы с ней не понимаем друг друга. Вообще. Как на разных языках говорим.
   — Это естественно, — пожал плечами Кулагин. — Ведь не ты ее воспитывал. Он генетики зависит многое, но еще больше зависит от воспитания. Если б она жила, воспитанная твоими идеями, твоим опытом… А так… Здесь нет «связи поколений». Уж прости.
   — Сам понимаю, — кивнул Андрей. — Так сложилось… Но я ее люблю больше всего на свете. Она — единственное реальное подтверждение той любви, что была когда-то… Единственной… Настоящей…
   — — А сейчас чем занимаешься? Кроме того, что бедняг из окон выбрасываешь?
   — — Хотел заняться литературой, историей, но… Сейчас это никому не надо… А развлекать дураков книгами «ни о чем» я не могу даже за большие деньги… Я родился и воспитывался в ту пору, когда к искусству относились с уважением… А как сказал кто-то из умных:»Искусство отличить от не искусства легко — искусство граничит с Богом». А я не хочу плевать в вечность…
   — Ну… В жизни все очень правильно устроено, — отозвался Кулагин. — «Просто так» ничего не происходит. Все делается для чего-то. Все идет в опыт.
   — Ага, — горько подтвердил Андрей. — У меня гигантский опыт за плечами. Я эксперт в этом вопросе. Хочешь, проконсультирую, как не надо жить? Недорого возьму.
   — Хочу, — легко согласился Кулагин. — Именно по этому поводу я тебя и искал. Мы с тобой можем очень неплохо помочь друг другу. Я представляю интересы корпорации своего отца в России. Но и кое что свое имеется… И вот что я подумал…. Андрей, у тебя же шикарный опыт, опыт организатора и практика. А характер — забияки и авантюриста. Тебе бы хладнокровия побольше — цены бы тебе не было.
   — Чего это ты меня нахваливаешь? — взглянул на него Туманов. — Обычно после такой порции меда добавляют ведро дегтя… В Чикаго я не поеду.
   — А я тебя туда и не зову. Языков не знаешь, условий работы там не представляешь, а с твоим отношением к закону тебя вообще там попросту посадят… Для тебя здесь работа есть. И неплохая работа. Тебе по душе придется.
   Туманов отставил рюмку в сторону и задумчиво побарабанил пальцами по столу.
   — Да, времена меняются, — сказал он. — Раньше было модно снимать фильмы про то, как спасают евреев, теперь, чувствую, настало время «Списка Шиндлера» — «наоборот»?
   — Помнишь, как пел Высоцкий: «Эх, Фима, мы одна семья… Вы тоже пострадавшие, а значит обрусевшие, мои безвинно павшие, твои безвинно севшие…» Мы жили с тобой в одной стране, в одном городе, в одном колодце питерского двора….И между нами не было ни богатства, ни национальностей. Мы вместе воевали… И мы вместе ужасаемся тому, что происходит сейчас со страной…. Так может нам вместе и попытаться сделать для нее хоть что-то, а? У меня есть «начальный капитал», у тебя — талант и энергия… Мне как раз нужен ген. директор топливной компании. Я купил пару заводов, произвожу мазут… Для начала поездишь по России, будешь поставлять мазут на заводы… Пооботрешся, поймешь что такое — «бизнес»…. Потом займемся лесом и газом… А в этих поездках и для своих книг многое найдешь… Старые города России — с их историей, с их архивами… А потом, мы с тобой вкладываем прибыли в то, что пойдет России на пользу: я в восстановление заводов, ты в свои издательства, история, философия, и все такое… Согласен?
   — На что я должен согласиться? — удивился Андрей. — Ты еще ничего не предложил.
   — Как это?! — удивился Сергей. — Я предлагаю тебе возглавить это предприятие. Полностью и единолично. Делая все так, как сочтешь нужным и…
   — Не согласен, — перебил его Туманов. — Без всяких скидок и уговоров — нет.
   — Почему? — опешил Кулагин. — Ты хоть представляешь себе, какие это деньги? Какие возможности? Какой шанс?!
   — Представляю, — невозмутимо отозвался Андрей. — А как ты представляешь это твое «полностью и единолично», если это все — ВСЕ! — будет принадлежать вам? Если все, в конечном итоге, будет контролироваться и определяться вами? А я не могу рисковать и что-то строить, когда у меня «стоят над душой». Потому как все это я буду делать с оглядкой на тебя, памятуя, что все это — твое. В самом начале нашего разговора ты сказал замечательную фразу: «Если ошибусь, я буду винить только себя», так вот, я тоже хочу винить только себя, если ошибусь, и быть довольным только собой, если выиграю.
   — Ах, вот ты о чем, — кивнул Кулагин. — Это решается просто. Большая часть акций будет принадлежать нам, на само предприятие, как бы…
   — Сережа, — ласково улыбнулся Туманов. — Если большая часть акций будет принадлежать вам, то и само предприятие тоже будет принадлежать вам. Может быть, я плохо разбираюсь в бизнесе, но мне кажется, что и акционерном обществе акции — это и есть само предприятие.
   — Ну…. В целом…. Но ты забываешь, что мы даем деньги на все это, оказываем помощь, даем связи и поддержку…
   — А вот это лучше делать открыто, — заверил Андрей. — У нас по-прежнему почему-то боятся обидеть или проверить иностранцев. И куда выгодней будет создать российско-американское предприятие… Но большая часть акций должна принадлежать мне лично.
   — Ты что, с ума сошел? — Кулагин даже позабыл про свои столь тщательно контролируемые манеры, — Это еще почему?!
   — У меня есть несколько идей, как сделать из нее крупнейшую и сильнейшую корпорацию в городе. Это очень неплохие идеи, можешь мне поверить. И эта ваша «меньшая часть» акций принесет вам денег больше, чем все то количество «бумажек», которыми вы сейчас владеете в этой стране. У меня есть интересная идея заполучить монополию, которая запрещена у нас законом. Но у меня должна быть личная заинтересованность в этом деле. А «на дядю» я уже отработал, Сергей. Роль простого исполнителя меня не устраивает. Я согласен на роль «партнера».
   — Как ты себе это представляешь? — усмехнулся Кулагин. — Чтобы быть «партнером», нужно что-то вложить в дело.
   — Желание, силы, нервы, труд, — рубяще перечислил Туманов. — Я согласен «загнуться» на этой работе, но только когда это будет мое. Лично мое. А деньги, если ты намекаешь на это, я возьму в долг… У тебя. Разумеется, под проценты. Под хорошие проценты. Предприятие будет прибыльное, ты это сам понимаешь, поэтому не упускай шанс вложить деньги в выгодный бизнес.
   — Нахрапистость твоя мне понравилась, а вот смысла в твоем предложении я не вижу. У нас нет заинтересованности.
   — Есть, — заверил Туманов. — Иначе бы ты не искал меня… А ведь ты меня искал…
   — Я сомневаюсь, что подобная постановка вопроса придется по вкусу совету директоров нашего концерна. Слишком попахивает альтруизмом и авантюризмом.
   — Совет директоров — насколько я понял — это ты и члены твоей семьи, — заметил Туманов. — Значит, все зависит только от твоего умения убеждать… А деньги на организацию ты мне дашь, не ставя их в известность. Для них — вы просто войдете «в долю» выгодного предприятия. Очень выгодного. Когда ты предоставишь им на рассмотрение мою программу развития концерна, они тебя просто поцелуют… куда захочешь.
   — Что же это за идея, если она должна убедить не только меня, но и неподъемный и не желающий рисковать совет директоров? — с сарказмом поинтересовался Кулагин. — Для этого она, как минимум, должна быть пропорциональна твоей наглости.
   — Я тебе расскажу, — пообещал Туманов. — Но только, когда мы условимся относительно ключевых вопросов создания концерна. Разделения акций, власти, доходов…
   — Это можно, — согласился Кулагин. — Потому как перед каждым пунктом этого «словесного разделения шкуры неубитого медведя» будет стоять слово «если». «Если твоя идея подойдет», «если договоримся», «если совет директоров согласится», «если создадим».
   — По рукам, — согласился и Туманов. — Общество будет закрытое, и из пятидесяти одного процента акций, принадлежащих руководству — двадцать пять — вам, а двадцать шесть — мне.
   — Иногда мне кажется, — почесал кончик длинного носа Кулагин, — что еврей — это не национальность, это — состояние души. И хочу тебек напомнить, что Еврей — это я, а ты — русский… Не забыл? А куда ты собираешься девать остальные сорок девять процентов акций?
   — А вот это я объясню позже. Когда договоримся.
   — Ну-ну… Сколько денег ты планируешь затратить. на это? Точнее, сколько ты хочешь, чтобы я дал лично тебе на «внесение доли партнерства»?
   Андрей подумал и назвал сумму.
   — Сколько?! — подпрыгнул на месте Кулагин. — Насколько я подозреваю, ты хочешь эту сумму в долларах?! Ты не понял, я не хочу покупать в этом городе муниципалитет. Я хочу только открыть концерн. Половину, не больше!
   — Согласен, — быстро сказал Туманов, рассчитывающий в конечном итоге на четверть от запрошенного, — но в этом случае основной «костяк» фирмы я набираю сам. Весь совет директоров, все управление — МОИ люди. Недостаток средств придется компенсировать надежными и умными ребятами.
   Ошалевший от такой наглости Кулагин во все глаза смотрел на Туманова, отвечающего ему кротким и невинным взглядом.
   — М-м-да, — наконец обрел дар речи Сергей. — Комсоргом ты был, комсоргом и помрешь. И живешь ты по принципу: «лучше переспать, чем недоесть, и лучше быть богатым, но здоровым»… У меня начинает появляться мысль…
   — Отбрось ее, — посоветовал Андрей. — Ты только представь, с каким уважением будет относиться к тебе твой совет директоров, когда ты будешь зачитывать им отчеты о работе «русских партнеров»!.. Постепенно развернем «дочерние предприятия»…
   — Стоп! — сказал Кулагин. — У меня возникает ощущение, что я ничего не понимаю… Это что, «бизнес по-русски»?
   — Он, — грустно покачал головой Туманов. — Тебе просто повезло, Сергей, что ты встретил меня. Ты совсем отвык от работы в этой стране. Но ничего, можешь не волноваться, я лично займусь этим вопросом. Так и быть, я сделаю тебя богатым.
   — Спасибо, — поблагодарил миллионер. — Но лучше б ты бил меня в детстве, чем сейчас… Если ты будешь вешать такую же лапшу на уши всем, кто имеет с тобой дело, то либо тебя прибьют, либо обогатят… Но столь же вероятно, что ты разоришься, разоришь меня, и мы с тобой пойдем работать дворниками… Во всяком случае, из концерна меня точно выгонят.
   — К тому времени у нас будет собственный концерн, — заверил Андрей. — Я уже вижу себя сидящим напротив собственного замка, забросив ноги на «джип- чероки», и прокручивающим в уме варианты, как удвоить объем производства.
   — А я вижу стоящим себя в очереди на биржу труда, — сказал Кулагин. — Ладно, шокировать меня ты сумел, а теперь сумей заинтересовать конкретными предложениями по становлению бизнеса… И я не знаю, насколько эти идеи должны быть гениальны, чтоб я согласился на такую авантюру!..
   Туманов хитро посмотрел на него, извлек из кармана ручку, придвинул к себе чистую салфетку и начал рассказывать, одновременно записывая и подсчитывая цифры на клочке бумаги. Расчеты он производил правой рукой, а левой судорожно сжимал в кармане несколько мелких, помятых купюр — на момент встречи с Кулагиным все «финансовое состояние» будущего «грозы русского бизнеса» не превышало стоимости трех пачек сигарет…

 
Стать вдруг собою — как тобой,
твой пульс приемля, как крещенье,
как причащенье, как прощенье
за то, что был проигран бой.
Проигран бой. С чужой судьбой,
чей приговор — такая милость,—
всем, чем болело и томилось,
сливаюсь, чтобы стать собой.
 

Римма Казакова

   Я взглянула на золотой «Ролекс» на своем запястье и покачала головой:
   — Десятый час, а их все нет… Не случилось ли чего?
   Таня перестала мять тесто, утерла тыльной стороной ладони капельки пота со лба и ободряюще улыбнулась мне:
   — Не волнуйся, эти не пропадут. Семен с сыном, бывает, сутками напролет в лесах пропадают, я уже привыкла. Как стемнеет — вернутся. Рыба ночью спит. Если, конечно, наши «браконьеры» ее «лучить» не надумают… Это у них запросто может быть. Мужчины — они и есть мужчины…
   — Тяжело тебе здесь? — спросила я. — Ты ведь городская, не страшно было так резко образ жизни менять?
   — Любила, — просто ответила она. — Да и Семен — такой человек, с которым не страшно ни в тайгу, ни на Марс…
   — Как же вы познакомились?
   Она бросила на меня быстрый взгляд и вновь вернулась к тесту. В недоумении я ждала.
   — Твой отец нас познакомил, — наконец ответила она. — Я ведь… Сперва я с ним познакомилась, а уж потом… Потом с Семеном.
   — Понятно, — помрачнела я.
   — Нет, ничего тебе не понятно, — она вытерла руки о полотенце, подошла ко мне и села рядом, — Настенька, девочка, когда же ты поймешь, что твой отец не был ни подлецом, ни дураком, ни трусом?.. Он, зачастую, ошибался, бывало, делал все наперекор, иногда пускался «во все тяжкие»… Но подлецом он не был. Просто он жил, как умел. По своему, как считал нужным… В этом мире нет безгрешных людей. Идеальными бывают только герои книжек и фильмов… Но ты-то… Ты же его дочь, ты должна его понять. Я видела много людей, и плохих, и хороших, и скажу тебе как на духу: он не был «идеальным человеком», но он не зря прожил свою жизнь и достоин уважения. Это был настоящий человек. Ты можешь гордиться своим отцом.
   — Почему вы все защищаете его? — с болью в голосе спросила я. — И даже вы, кто не обязан ему ни деньгами, ни властью, ни положением в обществе… Почему вы его защищаете?
   — Потому что он стоил того, — сказала Таня. — Он действительно стоил этого… Может быть, он выглядел не слишком «правильным», но только потому, что ему было наплевать на чужое мнение. Зачастую он сам создавал байки о себе, чтобы потешиться над неуемными сплетниками… Но он умел быть настоящим другом… Он был хорошим другом и сумел бы стать тебе хорошим отцом. Он просто не успел. Но поверь мне: он очень этого хотел…
   — Так почему же он этого не сделал?!
   — Не знаю…
   Некоторое время мы молчали, глядя в пламенеющее закатным заревом окно.
   — Знаешь, — сказала я, — иногда мне очень хочется поверить, что он был хорошим человеком… Иногда я почти верю в это… Если б он пришел ко мне тогда, поговорил… Объяснил все… Я же понимаю: жизнь не бывает легкой и гладкой. И я тоже не могу сказать, что он зря прожил свою жизнь. Он сумел чего-то добиться, у него были настоящие, преданные друзья, он написал несколько книг, он дал жизнь мне… Но почему он не пришел ко мне и не поговорил?.. Почему просто не пришел? Разве ему было не интересно: ктьо я? Какая? Кем стала? О чем мечтаю и чего боюсь?
   Я встала и отошла в другой угол гостиной, пряча от Тани невольно навернувшиеся на глаза слезы.
   — Да где же они? — растерянно сказала Таня, делая вид, что ничего не замечает. — Сказали, что на пару часов, а сами…
   — Вернутся, — я попыталась взять себя в руки и успокоиться. — Эти не пропадут…
   — Хороший у тебя парень, — улыбнулась она. — Настоящий мужчина, это видно сразу…
   — Это не мой парень, — сказала я, — Володя — мой телохранитель…
   — Да ну? — прищурилась она. — То-то я не вижу, какие вы друг на дружку взгляды бросаете…
   — Я-то, может, и «бросаю», — невольно улыбнулась я в ответ. — А вот ему хоть кол на голове теши… Бревно бесчувственное. Мы у вас уже третью неделю гостим, а он бы хоть раз за это время мне слово доброе сказал… Бревно!
   — Тогда сделай ты первый шаг, — посоветовала она, — Ведь ты же знаешь мужчин. Они так боятся получить отказ, что зачастую предпочитают вообще ничего не предпринимать, лишь бы не быть отвергнутыми. Тем более, что он твой телохранитель. Все же «служебная этика»… Да не расстраивайся ты… Нравишься ты ему, нравишься… Уж это я вижу…
   — А я — нет, — пожаловалась я. — Все же интересно все в жизни устроено. Первый раз, когда мы встретились, я пришла в ужас от одного его вида… Скажи мне тогда кто-нибудь, что этот парень… вызовет у меня интерес — я бы рассмеялась… А теперь вот обижаюсь, что он на меня не смотрит…
   — Смотрит-смотрит, — заверила Таня. — Просто гордость не позволяет вырваться чувствам. Ты редкой красоты девушка, очень богатая, умница… Вот он и считает, что у вас «разные социальные слои»…
   — При чем здесь «слои»? — удивилась я. — Вон, принцесса Монако Стефания замуж за своего телохранителя вышла и наплевала на все посторонние мнения, потому что главное — это… это чувства. Я и сама никак не могу привыкнуть к своему новому положению. Всю жизнь жила «как все», и вдруг…
   — Я-то все это как раз очень хорошо понимаю, — рассмеялась она. — Ведь до встречи с Семеном я была манекенщицей и поначалу очень придирчиво «отсеивала» несостоятельных, незнаменитых и не властных. Мы с твоим отцом часто спорили на эту тему, и он пытался доказать мне, что… Впрочем, это не важно. Главное то, что я потом все же поняла, насколько он был прав. Я поняла это, встретив Семена. И ни разу не пожалела, что вышла за него. Он из той же «породы», что и твой отец. Они оба — настоящие мужчины. Умные, сильные и добрые. И с этим не сравнятся никакие блага. Никакие шубы, машины и драгоценности не смогут мне заменить рук Семена, его глаз, его надежных плеч…
   — Таня, а почему… Почему вы расстались с моим отцом?.. Извини за этот вопрос… Если хочешь, можешь не отвечать…
   — Почему же, здесь нет секрета… Он очень любил твою мать. Очень любил тебя… Меня он не любил. Уважал, оберегал, но не любил… Иногда мне кажется, что он специально привез меня сюда и познакомил с Семеном, словно знал, что мы…
   С улицы до нас донеслись веселые голоса. Дверь распахнулась, и в избу вошли Володя и Семен Павлов с девятилетнем сыном Андреем. Мальчишка был не по годам рослым и крепким, чувствовалось, что со временем из него вырастет богатырь под стать отцу.
   — Во сколько! — продемонстрировал нам большой мешок с рыбой Павлов. — Сегодня денек выдался просто на редкость удачным… О-о… А бабоньки-то наши сложа руки весь день просидели. На столе — пусто, они о своем, о женском на лавочке болтают, а мужчин кормить и не собираются?
   — Все уже давным-давно в печи допревает, — Таня звонко шлепнула по руке попытавшегося стащить с тарелки сырник Семена. — А вот с грязными руками я к столу не пущу!.. Да и следовало бы вас разок без ужина оставить. Обещали на пару часов отлучиться, а сами?.. Бедных женщин на произвол судьбы бросили—и поминай, как звали… А вот завтра мы с Настей на целый день сбежим. А вы уж тут сами по хозяйству… Без нас.
   — Как это «сбежим»? — удивился Павлов. — Куда это «сбежим»?
   — На рыбалку. «На пару часиков», — сказала Таня и подмигнула мне. — Как вы к нам, так и мы к вам…
   — Вот это да! — притворно сдвинул брови Павлов. — Значит так, да… Ну-ну… Что, Андрюха, — повернулся он к сыну, — обиделась на нас мамка. Говорит — ухожу навек, другую мамку себе ищите… Что делать будем? У тебя на примете никого в соседних деревнях нет?
   — Ах, ты! — возмутилась Таня, пытаясь дотянуться до уворачивающегося мужа полотенцем. — И пацана чему учит!.. Вот видишь, Настюша, какие у меня мужчины «заботливые»?.. Нет, завтра мы с тобой не на «рыбалку», а на «охоту» пойдем…
   Смеясь над их добродушной перепалкой, я неожиданно перехватила на себе пристальный взгляд Володи. Смутившись, он быстро отвел глаза и отошел к рукомойнику. Таня незаметно подтолкнула меня локтем и кивнула в его сторону. Я лишь развела в ответ руками…
   Посреди ночи я неожиданно проснулась. Из-за стены, отгораживающей мою комнату от гостиной, до меня доносились приглушенные голоса. Высокий, густой бас старательно, но безуспешно доводимый до шепота, принадлежал Павлову, Володин баритон только оттенял напористые нотки в голосе однополчанина моего отца.
   — …ерундой занимаешься, — увещевал Павлов. — Как это — «не поймет»? Все она поймет… Понимаю: сложно, но раз уж все так сложилось… Поймет.
   — Нет, — доносился тихий голос Володи. — Понять, может, и поймет, но… Как все переплелось, а?!
   — Хочешь, я сам с ней поговорю? Я сумею все объяснить…
   — Ни в коем случае. Если кому-то это и делать, то только мне самому. Но это все не так просто…
   — Но если вы нравитесь друг другу…
   Я улыбнулась, встала с постели и, запахнувшись в длинный махровый халат, вышла в гостиную.
   — Привет, — сказала я невольно вздрогнувшим при моем появлении мужчинам. — Вы так гудите, что дом дрожит… О чем такой яростный спор?
   — Да мы это, — смутился Павлов. — Об этом… О рыбалке.
   — О рыбалке, — многозначительно протянула я. — Ну, и как?
   — Что «как»? — испуганно спросил Павлов.
   — Клюет? — пошутила я.
   — Да это… Вот, — сказал богатырь и вопросительно посмотрел на Володю.
   Тот отрицательно покачал головой, поднялся и, пожелав нам «спокойной ночи», ушел в свою комнату.
   Я вздохнула и присела на табурет, иронично глядя на смущенного Павлова.
   — Эх, вы… «рыболовы», — сказала я. — Сильные, смелые, а все как дети малые, в «тайны бургундского двора» играете… Знаю я эти «тайны».
   — Настя, — сказал Павлов, — я вот что хотел тебе сказать…
   — Я знаю, дядя Семен, я знаю, — остановила я его. — Мы это решим с ним сами… Что ж он, так и будет меня стесняться да бояться? Нет уж, пусть ищет в себе силы…
   — Но…
   — В крайнем случае я поговорю с ним сама, — заверила я. — Но мы решим это сами…
   — Да нет же, Настя…
   — Дядя Семен, — быстро попросила я, — расскажите мне что-нибудь о моем отце…
   — Об отце? — он взъерошил свою густую шевелюру, подумал, подошел к комоду, вытащил из ящике белый пушистый свитер и протянул мне. — Вот это я связал для твоего отца, когда он жил у меня… Он забыл его, когда уехал в город… Я рассказывал тебе… Что же рассказать еще?.. Вот! — вспомнил он что-то, от чего его глаза весело блеснули. — А знаешь ли ты, что у тебя есть огромный домина, совсем неподалеку от меня? И не просто дом, а целая крепость…
   — Крепость? — удивилась я. — Это как?
   — Забавнейшая история, — признался он. — Именно в тот раз Андрей приехал ко мне вместе с Татьяной и Сергеем Кулагиным. И вот повел я их в «ночное»…
   Я слушала ровный рокот его голоса и гладила мягкий, нежный ворс свитера, а перед моими глазами словно наяву вставали картины былого, описываемые мне добродушным великаном…
   Солнцу, наконец, удалось вырваться из объятий сосновых лап, и оно повисло высоко над лесом, заливая землю нежным осенним теплом. Я сидела на ступеньке крыльца и смотрела, как голый по пояс Володя, ловко орудуя топором, рубит во дворе дрова.
   — Вот так!.. Уф! — смахнул он со лба капельки нота. — Будем считать это утренней зарядкой… Ну все, хватит… Полей мне, пожалуйста, на спину из ведра…
   Фыркая и отдуваясь, он растерся полотенцем и надел футболку.
   — В чем-то я даже завидую им, — признался он. — В подобной жизни есть свои преимущества, которые сложно переоценить. Ты посмотри, какая красота кругом…
   — Володя, — сказала я, — Я хотела поговорить с тобой…
   Он настороженно замер, впившись в меня взглядом.
   «Дурачок, — улыбнулась я про себя, — да не съем же я тебя в конце концов. Что же ты такой… Телохранитель…»
   — Я хотела спросить… Я тебе нравлюсь? — напрямик спросила я.
   Он закусил губу и как-то сник. Я удивилась, не ожидая такой реакции. Не понимая, я смотрела на него и ждала ответа.
   — Настя… Понимаешь, все это очень сложно, — словно через силу заговорил он. — Все намного сложнее, чем ты думаешь…
   — Ты женат? — испугалась я.
   — Нет-нет, — замотал он головой, — тут другое… Понимаешь…
   — Тебе мешает то, что я… твой начальник? Да, я понимаю, что не очень правильно с моей стороны начинать первой разговор об этом… Но…
   — Послушай меня… Я должен тебе это сказать. Я долго не мог, не имел возможности… Но теперь я думаю, что…
   — Ребята, — окликнул нас от дороги женский голос, — Семен Павлов дома? Или Таня?
   Повернувшись, я увидела держащую велосипед молодую женщину. Через плечо у нее была перекинута огромная кожаная сумка почтальона.
   — Для него телеграмма, — сказала она.
   — Дядя Семен! — крикнула я. — Вам почту принесли.
   На крыльцо вышел Павлов и доброжелательно кивнул почтальонше:
   — Здравствуй, Катенька. Что нам сегодня сорока на хвосте принесла?
   — Телеграмма, — она взглянула в бумажку. — Вам, для Светловой Настасьи Дмитриевны.
   — Мне? — удивилась я. — Что же у них там случилось такое, что они меня даже здесь нашли?
   Павлов расписался в бланке, раскрыл сложенную вдвое телеграмму, прочитал текст, непонимающе помотал головой и перечитал еще раз. Потом глухо ахнул и как-то испуганно посмотрел на меня.
   — Что такое? — насторожилась я.
   Он молча протянул мне телеграмму. Недоумевая, я пробежала глазами по клеенным полоскам.
   «Срочно возвращайтесь, — требовал текст. — Я получил результаты независимой экспертизы. С составителями «липы» уже работают парни из отдела внутренней безопасности МВД. Это был не «несчастный случай. Кулагин».
   — Как это понимать? — спросила я. — Что за «липа» и что за отдел внутренней безопасности? Как это — «не несчастный случай»? А что же это было?
   — Убийство, — глухо сказал Павлов. — Все-таки убийство…

 
Здравствуй, чужая милая, радость мечты моей.
Мне же не разлюбить тебя до самых последних дней.
Болью ведь отзовется осень нам дружбы той,
Может, о ней придется нам пожалеть весной…
Прошлое не воротится, и не поможет слеза,
Поцеловать мне хочется дочки твоей глаза…
 

А.Солодуха.

   Туманов сидел на скамейке возле фонтана и, забросив ноги на капот зеленого «джипа-чероки» и подставляя лицо теплому ветерку, наслаждался все еще щедрым солнцем «бабьего лета». Писк радиотелефона заставил его вздрогнуть, возвращая из грез в реальность.
   — Слушаю, — сказал он, прислоняя к уху легкую японскую трубку.
   — Андрей Дмитриевич, — сказала секретарша, — к вам пришла журналистка. Я сообщила ей, что у вас нет времени на интервью, но она просто-таки умоляет уделить ей пару минут. Боковицкий сжалился … или заинтересовался ее длинными ногами, но он уже ведет ее к вам… Я должна была вам сообщить…
   — Хорошо, Наташа, — сказал Туманов. — Королев звонил?
   — Да. Он будет ждать вас в суде через час. Уверяет, что возможен только благоприятный исход.
   Прищурившись, Андрей посмотрел на строительную «люльку», поднимавшую реставраторов на третий этаж башни.
   — Когда ремонтники обещают наконец закончить свою возню? — спросил он. — Они путаются под ногами третий месяц. Неужели нельзя ускорить?
   — Они еще внутри помещения полгода проработают, — напомнила ему девушка, — раньше не успеть. А согласно условиям аренды замка…
   — Ненавижу, когда я работаю в кабинете, а за окном на меня какая-то усатая морда в панамке пялится…
   — Андрей… Дмитриевич, — сказала секретарша. — Кончай брюзжать. Выиграешь ты это дело, не переживай. А ремонтники не помеха. Когда понадобится, — он услышал, как девушка усмехнулась, — мы задернем шторы… Если будет что-то важное, я позвоню. Удачи.
   — До вечера, — сказал Туманов, отложил радиотелефон и посмотрел на приближающихся к нему по песчаной дорожке Боковицкого и журналистку.
 
   Девушка была совсем молоденькая, очень хорошенькая и немного испуганная. Туманов подумал, что ее настойчивость скорее всего вызвана отчаянием от предыдущих неудач. Судя по напряженному лицу, она была готова расплакаться, если услышит отказ и в этот раз.
   — Вот наш босс, — мрачно сказал Боковицкий, указывая на Туманова. — Жуткий человек и не знающий слова «милосердие» капиталист. Любимый цвет — черный, любимая мелодия — траурный марш, хобби — издеваться над служащими концерна. Самодур — в точном соответствии с толкованием словаря Даля.
   — И все равно — теория, — с нескрываемым удовольствием вспомнил недавний спор Туманов. — В жизни это неприменимо. «Умножать» — это значит «делать больше». Синонимы: прибавлять, увеличивать, добавлять, наращивать и так далее. А так как в жизни это невозможно, значит, это теория. По логике, должно получиться два яблока, а в математике выходит «яблоко яблок» или «яблоко в квадрате». Обман!
   Боковицкий «в сердцах» сплюнул и отошел к соседней скамейке, предоставляя девушке возможность задавать вопросы.
   — Простите, — робко сказала она. — Вы о чем?
   — Издеваюсь, — охотно пояснил Туманов. — Как правильно заметил мой ученый друг: мое любимое хобби — издеваться над служащими фирмы. Присаживайтесь. И не бойтесь меня: я кусаюсь только в своем кабинете и только в рабочее время. А с моим талантливым, но — увы! — закостенелым мыслителем у нас этим утром возник спор. Он, как ярый сторонник и защитник столь ненужной науки, как математика, никак не хочет понять моего отношения к таблице умножения.
   — А что с ней не так? — заинтересованно уточнила девушка, доставая из сумочки блокнот и ручку.
   — Во-первых, я ее не знаю, — заявил Туманов. — А во-вторых, не люблю… Наверное, потому что «во- первых»… Но когда я слышу фразу: «Один умножить на один — получается один», у меня возникает депрессия. «Умножить» — значит, сделать «больше». То, на что умножили эту единицу, больше не стало. Значит, мы ее не «умножили». «Умножаемый» нами предмет не стал больше, толще, длиннее или тяжелее… Он вообще не стал больше! Нет, я все понимаю, почему и как это происходит в математике, но когда я закрываю глаза и представляю «яблоко, умноженное на яблоко», у меня в воображении появляются два яблока, а не «яблоко яблок». Вот именно это и шокирует моего уважаемого друга. Он бесится, топает ногами, обзывает меня «неучем» и «профаном», а я всего лишь хочу узнать: кто украл мое яблоко?! Я умножил яблоко на яблоко и получил яблоко… Где «умножение»?! Где мое яблоко, которое я умножил? Кто его стащил?..
   Журналистка с испугом посмотрела на весело ораторствующего Туманова и закрыла блокнот.
   — Э-э… Андрей Дмитриевич… В данном случае…
   — Да все он понимает, — подал голос с соседней скамьи не выдержавший Боковицкий. — Ему просто приятно шокировать людей. Я думал, он остепенится, повзрослеет, а он… Ему не важно, что о нем подумают, ему важно увидеть вытаращенные глаза собеседника и его «отвалившуюся» челюсть…
   — Нет, не понимаю! — возразил Андрей. — Не понимаю! Если я умножаю свои знания? Еще Бернард Шоу сказал: «Если у тебя есть яблоко и у меня есть яблоко и мы обменяемся, у нас останется по яблоку. Но если у меня есть идея и у тебя есть идея и мы обменяемся ими, у нас станет по две идеи»… Вот этого математика вынести не может!
   — Это неприменимо к жизни! — заорал взбешенный Боковицкий. — Это точная и мудрая наука, не лезь в нее своими грязными лапами! Она не выносит Тумановых! Она их — отрицает!..
   — Вот так, да? — задумчиво переспросил Андрей. — Хорошо… Я сегодня распоряжусь повесить в вестибюле плакат: «С этого дня заработная плата всем сотрудникам каждый день будет увеличиваться в один раз». И подпись: «Боковицкий»… Бить морду будут тебе, Шурик…
   Боковицкий задохнулся от возмущения и, не сдерживая больше эмоций, побежал в замок, ругаясь и грозя небу кулаком.
   — Понимаете, Андрей Дмитриевич… — начала было девушка, но Туманов скорбно покачал головой:
   — Ни-че-го не понимаю. Я глупый. У меня среднее образование. Поэтому я и стал миллионером. Умные и талантливые, которые умеют что-то делать и зарабатывают на хлеб своими руками и головой, получают столько, сколько им дают. А бездарные, глупые и необученные вынуждены становиться миллионерами… Больше они ничего не умеют делать, а жить-то как-то надо…
   Девушка долго откашливалась в кулачок, явно опасаясь задавать странному собеседнику следующий вопрос, но необходимость победила, и она все же решилась:
   — Андрей Дмитриевич, не могли бы вы рассказать, как вы стали одним из богатейших и знаменитейших людей нашего города? Всего несколько лет назад…
   — Это просто, — перебил ее Туманов. — Я старательно уклоняюсь от налогов, но вовремя перевожу «энные» суммы на счет властьпридержащих этого города, и даже Москвы… Вернее, на счета их детишек и жен, но это, как вы понимаете, одно и то же. Коррупция, или, выражаясь современным языком:»Вертикаль власти» — спасибо нашему президенту! Я подкупаю чиновников и депутатов, прокладывая себе дорогу в законодательстве и обходя невыгодные мне постановления… Записали?
   — Вы, наверное, опять шутите? — с робкой улыбкой спросила девушка.
   — Я серьезен, как никогда, — заверил ее Туманов. — Я обожаю наше правительство и считаю его законы и постановления самыми удобными для процветания моих способов работы… Есть определенные правила игры, которые знают те, кто «перевалил за первые десять миллионов баков… Вы видите, какой я приобрел замок? Он обошелся мне относительно дешево именно потому, что я сумел весьма ловко всучить одному очень высокопоставленному чиновнику на день рождения пятикомнатную квартиру. Мы заграбастываем огромные деньги, но благодаря хитрым «пунктикам» в законе почти не платим налоги. И как вы думаете, нам удалось увернуться от налогообложения на несколько журналов, десяток газет и несколько тиражей лотерейных билетов? Вы хотите знать о бизнесе в России? Его нет. Есть коррупция — стройная система, позволяющая выкачивать миллионы, пока народ тупо и пассивно наблюдает за этим процессом. Народ нам разрешает… Мы ему благодарны. Нет, дорогая моя, я отнюдь не шучу.
   — Но… Но вы перечисляете средства в несколько больниц и детских домов… Вы написали книги, которые пользуются успехом как у нас, так и на Западе… За успехи в бизнесе и литературе вам присуждено не сколько известных премий. Вас любят люди за попытки воздействовать на политиков…
   — Чушь! — решительно отверг Туманов. — Вас обманули, доверчивая девушка. Все эти слухи распускаю я сам. Вернее, мои агенты. Я занимаюсь благотворительностью исключительно ради меркантильных соображений, чтобы сгладить ненависть трудящихся к таким преуспевающим дельцам, как я. Книги я уже давно не пишу, занимаясь исключительно бизнесом и наращиванием личного благосостояния. Премии, присужденные мне, я купил, поднимая свой престиж, а мое показное противостояние существующему положению дел в стране и его виновникам — всего лишь способ скрыть наши с ними дружеские взаимоотношения. Помимо этого я купил себе дворянский титул, хотя до вас могли дойти слухи о том, что я получил его за «заслуги перед Отечеством». Я владею недвижимостью за рубежом, «круглым» счетом в швейцарском банке и намереваюсь смыться за «кордон» в случае изменения правления в России. Я — такой же как все наши чиновники и олигархи. Все имущество и состояние за рубежом, а в России — костюм, три рубашки, галстук и загранпаспорт с открытой визой.
   Вновь появившийся Боковицкий показал Туманову на часы, напоминая о запланированной поездке. Андрей кивнул и браво закончил:
   — Кроме этого, я человеконенавистник, ярый солнцепоклонник, знаю, что меня убьют в поезде ножом в грудь, считаю себя «пупком земли» и принадлежу к «сексуальному меньшинству».
   — Простите, — с какими-то страдальческими интонациями в голосе сказала журналистка, — но вы… это… не можете принадлежать к «сексуальному меньшинству»… У вас сегодня судебный процесс, на котором госпожа Светлова пытается взыскать с вас алименты и часть вашего состояния в пользу… э-э…
   — Если б я не был извращенцем, этого процесса попросту не было, — заверил ее Туманов. — Я бы ее просто признал… А теперь — простите, у меня очень мало времени, и я вынужден откланяться. Надеюсь, этот маленький материал придется по вкусу вашему начальству. Если не поверят: пришлите мне распечатку интервью — я его подпишу. Всего доброго.
   Ошарашенная таким откровением и явно ничего не понимающая девушка сочла за благо покинуть общество странного собеседника. Андрей с усмешкой посмотрел ей вслед, ловко бросил в уголок рта сигарету и прикурил от серебряной зажигалки.
   — Натешился? — с укоризной спросил Боковицкий. — Как обычные люди, ты жить не можешь? Что ты ей наплел?! Какой «нож в груди»? Какой «солнцепоклонник»? Какое «сексуальное меньшинство»?!
   — Как какое? — Туманов выпустил огромное облако дыма и хитро посмотрел на друга. — Все то время, пока я работал в угро, я спал с «Макаровым», а во время работы у Боброва дошел до того, что тащил в свою постель даже «Смита и Вессона».
   — Идиот, — грустно констатировал Боковицкий. — Она тебеустроит и«Макарова» и «Смит и Вессон»… Ты хоть понимаешь, что она это все напечатает?! Ведь никто не поймет… А про крысиную стаю чиновников ты зачем опять вопрос поднял? Больное место?
   — Не просто больное — мания, — невозмутимо сообщил ему Андрей. — Надоела мне эта структура… Пока жил, как все, не видел этой чиновничьей нечисти, не знал этих «схем», не знал всего… Теперь — увы! — знаю… И что мне с этим делать? Нет, дружище, я буду об этом говорить, пусть даже в такой форме… Даже если меня будут считать зажравшимся хамом…К тому же, мне нужен интерес к моей персоне. Увы, но моя скромная фигура теперь является неотъемлемой частью концерна, и интерес к концерну автоматически подразумевает интерес ко мне. И наоборот. Положительными статьями не поднимешь интерес на тот уровень, на который его можно возвести шокирующими и отталкивающими репортажами… Проклятье! Я совсем забыл сказать ей, что эти книги написал не я, а ты! А я их просто купил у тебя… Может, ее догнать?..
   — Я никогда этого не пойму, — покачал головой Боковицкий. — Я просто не в силах этого понять… У тебя совсем мало времени до начала судебного заседания, — спохватился он. — Поторопись… Сегодня тебя ждать обратно?
   — Не знаю, — пожал плечами Андрей. — Наверное, вернусь… Знаешь, я в последнее время тоже очень не люблю проводить время дома, в пустой квартире… Скоро, как и ты, начну бродить ночами по улицам… Старею… Значит, нужно нанять побольше манекенщиц и сфотографироваться с ними, а потом продать пи фотографии в какие-нибудь скандальные газеты… Да, это хорошая идея. Напомни мне о ней, когда я вернусь.
   Под возмущенные взгляды Боковицкого он сел в машину, завел мотор и, словно что-то вспомнив, повернулся к компьютерщику с деланной серьезностью на лице:
   — И вот что, Саша… Купи ты себе новые джинсы, или костюм на худой конец. Ты зарабатываешь столько, что способен обновлять гардероб раз в неделю, а по-прежнему ходишь в потертых джинсах и куришь «Беломор»… И попытайся понять, что «единица, умноженная на единицу» должна каким-то образом «умножаться»… Хотя бы в «первоначальном» смысле…
   Боковицкий посмотрел вслед отъезжающей машине, обреченно покачал головой и побрел к замку, бормоча себе под нос и загибая пальцы на руках:
   — Никогда не пойму!.. Как можно не понять?.. Один на один… Один в один… Один плюс один… Пойму?.. Нет, не пойму!..
 
   — Не пойму! — сказал Королев и обиженно посмотрел на Туманова. — Зачем тогда был нужен весь этот фарс? Я лезу из кожи вон, совершаю едва ли не подвиг, разнося позицию обвинения вдрызг, и после этого ты заявляешь мне, что моя работа напрасна?!
   — Я этого не говорил, — поправил Андрей. — Ты справился со своей задачей не просто хорошо, ты выполнил ее великолепно!.. Но теперь подошло время для второй части этого спектакля. Но если первая часть была «показательной», то вторая… Она все же моя дочь, Коля.
   — Мы только что весьма убедительно доказали обратное, — буркнул обиженный Королев. — Не понимаю!
   Туманов дружески ткнул бывшего напарника кулаком в плечо.
   — Не дуйся… Ты очень хороший юрист, Коля. Поэтому и занимаешься делами моей фирмы. «По блату» эту работу я не доверил бы никому. И ты очень умело проделал свою работу сейчас. Ты доказал все так убедительно, что я даже засомневался…
   Королев поневоле расхохотался, но тут же взял себя в руки и, все еще не выйдя из роли «оскорбленного профессионала», поинтересовался:
   — Тогда объясни мне, зачем надо «идти противолодочным зигзагом»? Сперва ты даешь мне задание во что бы то ни стало выиграть этот процесс и доказать, что это не твоя дочь, а теперь резко меняешь решение и требуешь от меня подготовить документы об удочерении. Не проще ли было удочерить ее, не дожидаясь решения суда?
   — Я не «менял решения». Подобного положения дел я хотел давно. Но никто и никогда не заставит меня делать что-то помимо моей воли. Когда я предлагал ей помощь, она отказывалась — зарплата офицера угро ее не устраивала, но теперь с меня есть что «стричь»… А вот этого я как раз очень не люблю.
   — Но ты же все равно собираешься давать ей деньги, — пожал плечами Королев.
   — Да, но — САМ. Без давления на меня.
   Королев поднял вверх руки, моля прекратить спор.
   — Я все равно не пойму, — сказал он. — Кому и что нужно доказывать? Тебе? Ты и так все о себе знаешь. Ей? Не думаю, что тебе это интересно. А сколько работы было проделано! Сколько я перевернул книг и стенограмм подобных процессов!..
   — Ты подготовь документы, Коля, — улыбнулся Туманов. — И не обижайся. Ты сделал все превосходно… Назовем мое решение прихотьюи чудачеством.
   — Ну… Это уже понятней… Когда тебе нужны документы?
   — Вчера.
   — Как обычно, — кивнул Королев. — А она?..
   — Она согласится, — убежденно сказал Туманов. — Ты мне только представь список бумаг, которые потребуются от нее.
   — Вечером список будет лежать у тебя на столе, — заверил Королев. — Ты сейчас в офис? Подожду ее. Она разговаривает наверху со своим адвокатом. С минуты на минуту должна выйти.
   — Тогда — до вечера, — простился Королев, подхватил свой тяжелый, набитый бумагами дипломат и чеканной походкой выполнившего свой долг человека направился к своей красной «девятке».
 
   Андрей перегнулся через сиденье, распахивая дверцу «джипа» перед выходящей из здания суда Светловой. Девушка, словно раздумывая, посмотрела на него, но все же села рядом.
   — Поздравляю, — сухо сказала она. — У тебя блестящий адвокат.
   — Я знаю, — кивнул Андрей. — Плохих работников я не держу. А Королев помимо того, что является одним из лучших адвокатов города, еще и мой друг.
   — Ну и что теперь? — она достала из сумочки пачку длинных черных сигарет и прикурила от протянутой Тумановым зажигалки.
   — Ты не курила раньше, — заметил он. — Да и выглядишь иначе…
   — Постарела? — усмехнулась она.
   — Нет. Просто иная. Теперь в тебе видна женщина. Не девушка, а умная, много повидавшая и очень красивая женщина… Как живешь?
   — Хорошо, — пожала она плечами, — Дом, заботы, некое подобие семьи… Настя очень быстро растет.
   — Я знаю, — сказал Туманов. — Я видел ее фотографии.
   — Вот как? — удивилась Наташа, но уточнять не стала. — А как твои дела? Слышала — процветаешь?
   — Цвету и пахну, — усмехнулся Андрей. — Ношусь, как угорелый. Вроде и азарт уже пропал, и себя обеспечил и «поставил», а все по инерции вперед лечу… Иногда так хочется остановиться, отдохнуть, почувствовать себя самим собой… Втянуло. На книги уже времени нет. Раньше панацея от всех бед была: сядешь вечером за стол, положишь перед собой стопку чистой бумаги и… А теперь я сижу вечерами в ресторане и смотрю на танцующих…
   — Почему же не женишься? Впрочем, дело твое… Кругом полно малолеток, готовых запрыгнуть в постель, только помани их пальцем, причем без штампа в паспорте…
   — Этих — полно, — согласился Андрей, — Но всегда наступает утро… Вот ведь в чем беда: после каждой страстной ночи всегда наступает утро. Мне не о чем с ними говорить. Смешно, но, наверное, я вхожу в тот возраст, когда «просто постели» оказывается мало. Хочется сказать что-то, что-то услышать в ответ… К тому же, я вижу, что они — не ты…Понимаешь?
   — Да, — грустно сказала она. — Это я понимаю хорошо… Неужели мы так изменились, Андрей?
   Туманов только кивнул, открыто и печально рассматривая профиль той, которую любил когда-то. Она зябко передернула плечами под этим взглядом.
   — Не смотри на меня так… Видно, что ты вспоминаешь… А мы уже не те. Совсем не те… Какие мы были молодые…
   — Мы, вроде, и сейчас не старики, — отозвался Андрей. — А память она есть, от нее никуда не спрячешься, никуда не денешь. Что-то мы с тобой не уследили, что-то недооценили… Все есть. И деньги, и слава, и власть. А чего-то не хватает… Помнишь цыганку?
   — Нагадала, — печально подтвердила она. — И ведь попала «в десятку», вещунья… Что ж мы так, Андрей? Все получили в жизни, а… У меня тоже всего хватает, но и от этого вскоре ухожу…
   — Теперь к кому?.. Извини.
   — Ничего, — она потушила окурок. — Наверное, к себе. Рано или поздно, но всегда возвращаешься к себе. Нужно попытаться, пока не поздно, хоть немножко изменить себя, понять, побыть с собой, а не с другими. Побуду одна, подумаю… Впрочем, почему «одна»? У меня есть Настя. Знаешь, это огромное счастье — знать, что у тебя есть дочь. Любить ее, заботиться о ней, надеяться, что у нее все сложится иначе… Это как второй шанс в жизни. Словно она пройдет тот путь, который не прошла я, и это будет утешением, словно это — мой путь… Как я замысловато заговорила…
   — Я понял тебя. Я очень хорошо это понял… Наташа, я хочу, чтоб ты правильно меня поняла… Это не просто жест… Будет лучше, когда у нее появится больше возможностей… Не знаю, как это и сказать… Видишь, как получается: про жизнь пишу, смысл в ней ищу, а самых простых слов не найти… У меня такая жизнь, что рядом со мной находится попросту опасно… Если б мы не были так глупы тогда…. Но мудрость приходит с годами… когда уже слишком поздно… И все же… Я хочу, чтобы ты позволила мне удочерить ее.
   — Я почему-то так и подумала, — призналась она. — Ты уж извини меня за все это, — кивнула она на двери суда. — Сама не знаю, зачем мне все это было нужно… Запуталась… Тупик какой-то… Все понимаю, все вижу, а делаю все «наизнанку» словно для того, чтобы на меня обратили внимание те, кого я… Интересно, смог бы ты вновь полюбить меня? Теперь такую, какой я стала?
   Он устало потер лицо ладонями и вздохнул.
   — И опять не найти слов… Такой огромный, живописный язык, а как доходит до личного, хоть на китайском изъясняйся… Я уже давно разучился любить, Наташа. Сперва я очень сильно тебя любил и хотел все вернуть… Нет, сперва я хотел… Я хотел погибнуть. Этак «красиво», «героически», чтобы, узнав об этом, ты плакала и раскаивалась. Потом я ужасно хотел все вернуть. Я думал, ты будешь гордиться мной… Потом я хотел заработать много денег и много славы, чтоб вернуть тебя хотя бы богатством и успехом… А потом оглянулся и понял, что потерял что-то очень важное в жизни… Я стал любить ПАМЯТЬ О ЛЮБВИ. Она горька, но приятна. Память о тебе той, что была раньше. Память о моих чувствах к тебе тогда, много лет назад… И сейчас мне очень не хочется отдавать эту память. Она удобней. Она не мучает, не заставляет разувериться, она входит в мою судьбу как… как хорошая, светлая и добрая память… Беда только в том, что любить с тех пор я не могу. Уважать, гордиться, даже влюбляться в девушек — на это я еще способен, но любить… Но не будем о плохом. У нас еще все впереди. И у тебя, и у меня. Может, что еще и выпадет на машу долю? — он через силу улыбнулся. — Какие наши года? Ты — красавица, я — миллионер… Может, и найдем в жизни то, что называют счастьем?..
   — Почему все люди так уверены в том, что красивые и богатые — счастливы? — задумчиво спросила Светлова. — Кто сказал, что богатый живет лучше? Он больше ест, дольше спит, изящней одевается и имеет возможность лучше отдохнуть… Но погоня за всем этим может стоить слишком дорого… Клянусь, я бы отдала все деньги, все тряпки, все, что получила за эти годы, лишь бы вернуть себя ту, еще не разуверившуюся, еще не узнавшую, что же это такое — жизнь…
   — Понимаю, — сказал Туманов. — Ох, как понимаю!.. Наташа, ты так и не ответила мне…
   — А разве ты еще не понял? — удивилась она. — Да. Я согласна. У дочери должен быть отец. Настоящий отец. Ну, а как уж там все сложится… Я подпишу все бумаги.
   — Спасибо, — искренне сказал Андрей. — Огромное тебе спасибо, Наташа. Не знаю, смог бы я поступить так же… И вот еще что… У меня все же очень «ненадежная» жизнь. Ты видишь, как и чем я живу на самом деле за всей этой показной мишурой… Будет лучше, если об этом удочерении будут знать только трое: ты, я и юрист… Ну и, естественно, она… Потом, позже… Я положил в несколько банков кое-какие счета на ее имя. В том числе и за рубежом… Квартира и все прочее у тебя есть?
   — Есть. И квартира, и «все прочее». Этого я накопила сполна…
   Андрею резанули по душе ее слова, наполненные горечью и усталостью. Он отвернулся и посмотрел на уже нарядившиеся в желтые платья березки на тротуаре.
   — Красиво, — сказал он. — В такие дни хорошо бродить в парках… Листва под ногами шуршит… Может?..
   — Нет, — сказала она. — Я пойду. Дел много. До встречи…
   Она вышла из машины и медленно побрела по тротуару.
   — Удачи, — сказал ей вслед Туманов.
   Она обернулась:
   — А ведь ты врешь, что разучился любить, — неожиданно сказала она. — Ты все еще любишь Туманов… Меня.
   Он долго смотрел ей вслед, потом вздохнул, запер дверцы машины и, заложив руки за спину, неторопливо направился пешком в противоположную сторону.
 
   Туманов заметил ее еще издалека. Девушка сидела на скамейке в самом конце аллеии читала книгу. Ее живое лицо отражало все чувства, которые она переживала, окунувшись в мир выдуманных приключений и интриг. Густые русые волосы были коротко подстрижены по последней моде, а непослушная челка то и дело падала на глаза, и ее приходилось отодвигать рукой. Туманов невольно задержался взглядом на ее стройных ногах, обутых в высокие осенние сапоги, и приятно удивился, разглядев обложку лежащей у нее на коленях книга.
   — Интересно? — спросил он, останавливаясь напротив.
   — Что? — она подняла голову, и Туманов, разглядев правильные черты ее лица и ярко-зеленые мечтательные глаза, поклялся себе, что этот шанс он не упустит. — Вы про книгу? — переспросила она. — Да, интересно…
   — Не будете возражать, если я присяду?
   — Пожалуйста, — ответила она и тут же углубилась в книгу, показывая, что продолжать беседу она не расположена.
   — А зачем они вообще нужны? — спросил Туманов.
   — Книги? Вы — шутите?
   — Нет. Когда я был молод, я как-то до хрипоты спорил с одним из братьев Стугацких, утверждавшим, что книги не влияют на мир и не делают людей лучше… Я сказал ему тогда, что прочитав его «Обитаемый остров», стал заниматься спортом, мечтая походить на Мак Сима, и моя жизнь пошла несколько в ином направлении… Что его Горбовский заставил меня задуматься о том, что такое — «человечность», а «Хищные вещи века» понять что происходит у нас в России в 21 веке…А он только грустно посмотрело на меня, обвел вокруг себя рукой, словно указывая на этот мир, м спросил: «И?..» Я напомнил ему, как влияли на мир Библия, «Капитал» Маркса, «Майн Кампф» Гитлера и труды греческих философов… А он опять спросил меня: «И?..»…Я бы мог подискутировать с ним… Но с ним и окружающей нас реальностью — сложно…Книги — это опыт тысяч поколений. Тот опыт, который формирует нас, а мы его отталкиваем. Люди не учатся ни на книгах, ни на истории, и наступают на одни и те же грабли раз за разом. Дети — учатся, но они вырастают, и костенеют в осознании своего, личного ума и опыта… Туманов это тоже понял, поэтому давно не пишет книги, занимаясь только бизнесом…
   — Откуда вы все это знаете? — она отложила книгу и посмотрела на него с некоторой заинтересованностью. — Вы знакомы с ним?
   — Можно сказать, что я знаю его довольно хорошо, — улыбнулся Андрей. — С самого детства, насколько себя помню… Даже посмею сказать, что мы с ним довольно неплохо ладим.
   Она с недоверием покосилась на собеседника. Туманов сиял, как начищенный самовар, и даже прикусил от удовольствия кончик языка. Решив, что ее странный знакомый врет, девушка вновь занялась книгой.
   — Старая, как мир, история, — не унимался Андрей. — «Девушка, что написано в книге, которую вы читаете?» — «Что самые темпераментные любовники — индейцы, а самые опытные — евреи». — «Разрешите представиться: Чингачгук Абрамович»… Я почему-то думал, что красивые женщины читают мало, предпочитая проводить время у зеркала, а если и читают, то только «любовные романы».
   — Книги читают все, — сухо ответила она. — Полагаю, что даже вы.
   — Да, — с радостью согласился он. — Я очень много читаю. Мой друг Туманов мне так и говорит: «Андрюха, если б ты столько времени не тратил на книги, представь, сколько бы ты мог их написать! Тут, брат, нужно выбирать что-то одно: либо писать, либо читать. Ты мог бы уже перегнать по популярности меня!» Но я предпочитаю их читать, а не писать…
   — Вы писатель? И что же вы написали?
   — Э-э, — замялся он. — Дело в том… Я еще не публиковался…
   — То-то и оно, — усмехнулась зеленоглазая. — То, чем вы занимаетесь — болтовня и хвастовство.
   — Да? — огорчился он. — Но это только кажется, что я несерьезный. В душе я молчаливый, волевой и проницательный… Да и зачем мне наступать на одни и те же грабли? Людям уже все дано и все сказано, а толку? Библия — мудрейшая философская книга всех времен, рассказывающая о том как Бог, раз за разом, пытается помочь людям, а люди, с невероятным упорством отвергают эту помощь. У меня есть один друг-еврей, все время повторяющий: «Учитесь на опыте еврейского народа… Иначе вам придется учиться на собственном опыте…. А это очень больно, это я вам как еврей говорю»… Думаете кто-нибудь его слушает? Люди, как и века назад, хотят лишь хлеба и зрелищ… Даже сказки с поучительными историями они перековеркали на развлекательный лад. Помните, как начинается и кончается сказка Андерсена «Снежная королева»? Это же гениальное произведение о христианстве!.. Но его обкорнали и получилась слащавая муть о «сестре, спасающей брата». Геракл, околдованный Герой убил свою жену и детей, искупая это потом своими подвигами, а это «искупление» подменили «приказами злого брата». Дедал убил своего ученика, и, мучимый совестью, пытался искупить это своими изобретениями для людей, в то время, как скрывавший его правитель пытался обратить его таланты себе на пользу… А мы помним лишь о разгильдяя — Икаре… Король Артур, в юности совершал страшные преступления и ему потребовались годы и десятилетия, что б стать тем самым, легендарным христианским королем… Хотят ли люди об этом знать? Они хотят, что б герой родился сразу с нимбом над головой… Они не верят в стыд, раскаяние, способность человека искупить свои ошибки… Люди разучились прощать… Забыли о том, что «образование» это еще и «формирование». Как «образуются» горы, города… люди… Мы разучились сопереживать в реальности, а не в сериалах… Стали инертны и безразличны… И, мне кажется, перестаем различать добро и зло… Поэтому не любим умные книги, предпочитая им — «женские детектива»… Литература — это искусство, а как заметил кто-то из умных «Искусство отличается от не искусства тем, что соприкасается с Богом»… В наш циничный век это, скорее, отпугивает… Поэтому меня и удивило, что вы читаете это занудство…
   — Можно вас попросить некоторое время помолчать? — попросила она. — Признаться, я устала.
   — Нет, — помотал головой Андрей. — Вот этого я сделать не в силах. Чем бы вас заинтересовать?.. Ага… Я — шпион! Тоже не интересно?.. Нет, ну что же это такое?! У Флеминга Джеймс Бонд покоряет сердца красавиц на каждой странице, а мне как-то не везет на это дело… Ну, давайте, быстрее расспрашивайте меня, фотографируйте, пока я не убежал в объятия пламенных красавиц, попутно уничтожая банды, притоны и склады с марихуаной…
   — А когда вы убежите? — невинно поинтересовалась она.
   Андрей в задумчивости почесал кончик носа и признался:
   — Версия провалилась, будем менять амплуа. По другой «легенде» — я повар. Самый обычный, но очень хороший повар. У меня нет желания обманывать людей, занимаясь «бизнесом по-русски», и — увы — нет никаких особых талантов. Зато я хорошо делаю свое дело. Готовлю в небольшом ресторанчике и, смею вас заверить, готовлю довольно недурственно.
   — Повар? — оглядела она его дорогой костюм и лакированные туфли. — Ну-ну…
   — Ах, вы про это… Это, так сказать, «издержки производства». «На свете не было воров, и Бог придумал поваров». Готовлю-то я довольно хорошо, но платят мне за это довольно мало… Приходится как-то сводить «концы с концами»…
   — Понятно, — сказала девушка, и по ее лицу Туманов понял, что она окончательно утратила к нему всякий интерес.
   — А разве это плохо? — спросил он, — Разве плохо быть «обычным» человеком? Просто жить, просто работать, просто растить детей, любить ту, которая рядом с тобой всю жизнь? Таких людей куда больше, чем всяких там богачей и знаменитостей. И смею заверить — они куда лучше… Они могут позволить себе такую роскошь, как просто жить и радоваться жизни, не платя за свое благополучие очень страшную цену…
   — Дело в том, что те, кто чего-то достиг в жизни, уже не могут быть неинтересными людьми. Они чего- то стоят сами по себе. Женщины любят сильных и мужественных, любят победителей. Есть такая поговорка: «Когда человек начинает войну с самим собой, он чего-то да стоит». А ведь пересилить лень, преодолеть преграды, собраться для того, чтобы победить судьбу — это и есть победа над собой.
   — Я знаю другую поговорку: «Здоровье, мужество, власть — все это великие блага, но они бесполезны, если в твоей жизни отсутствует любовь». Вверх двигаться легче, чем вперед, вот в чем беда… Вы говорите о личных качествах человека, но «сила в жизни» и «сила в любви» — две большие разницы. Они редко совместимы и в большинстве своем взаимоисключаемы. Самое сложное в этом мире — заслужить настоящее счастье, а не мнимое благополучие. Его-то добиться можно. С трудом, с потом и кровью, но можно. А счастье утекает, как вода меж пальцев, все время оказывается за спиной… И кто-то становится богатым, а кто-то — счастливым. Видимо, любовником надо родиться, как рождаются поэтом или музыкантом… Или найти ту, которая сделана именно из твоего ребра. Чтоб это «ребро» не раздирало грудь острыми краями. Но такой случай выпадает раз в сто лет по сумасшедшей лотерее.
   — Вы так говорите, потому что никогда не были на их месте, — уверенно сказала она. — Понятие «счастье» — субъективно. Вам хочется любить для того, чтоб быть счастливым, а кому-то достаточно для счастья благополучия.
   — Нет, — вздохнул Андрей. — Не достаточно. Счастье на один день — это не счастье, а радость… А потом наступает «завтра», и этого оказывается мало… Или это оказывается совсем не то, что ожидал. Многие думают, что с радостью поменялись бы местами с богатеями и «звездами» всех величин… Но, почему-то, никто не хочет меняться еще и дорогами к этим «сладким местам»…
   Неожиданно пронзительно запищал радиотелефон в его кармане. Туманов вынул трубку и поднес к уху:
   — Слушаю… Да, Саша, берем всю партию, как и предполагали. Ты проверил все микросхемы? Закажи еще сто двадцать индивидуальных микросхем. И закажи им разработку микросхем для блока питания. Помнишь, у нас были проблемы?.. Что ты плачешься?! Твой холдинг дает оборот почти сто двадцать миллионов долларов в год, а ты ноешь о стоимости ста двадцати микросхем… Саша, если тебя не устраивает покупать, тогда осваивай технологию и начинай выпускать их сам. Разумеется, если это будет оправдано… Что еще?.. Так… Так… Нет, это как раз может быть очень серьезно. Эта «шумиха» может быть началом компании против нас. Насчет «предоставления документов» они блефуют — у них не может быть никаких бумаг, но рты им закрыть надо. Подготовьте проекты «антирекламы» и пошлите ребят посообразительней к их заказчикам. Пусть крутят, вертят и обещают, что Хотят, но мы должны перехватить их заказы… Дай задание службе безопасности… Нет, это лучше мне сделать самому… Жди, я выезжаю. Буду в офисе через двадцать минут.
   Он сложил телефон, убрал его в карман и повернулся к изумленной девушке:
   — Извини, у меня совсем не осталось времени. Я бы с удовольствием поболтал с тобой на эту тему еще, но дела требуют моего присутствия… Но если ты когда-нибудь захочешь позвонить и продолжить наш спор… Вот моя визитная карточка. На всякий случай. До встречи.
   Когда он ушел, девушка посмотрела на украшенную замысловатой вязью карточку и посреди гербов, фирменных знаков и лилий прочла тисненые золотом слова: «Туманов Андрей Дмитриевич. Предприниматель. И только».
   — Я все подготовил, — сообщил Боковицкий, входя в кабинет Туманова, и положил на стол тугую кожаную папку.
   — Запатентовали? — уточнил Андрей.
   — В России — да, но дело в том, что необходимо еще получить патент в тех странах, где мы собираемся это продавать. Я взял на себя смелость получить патент в Японии и «Европейский патент». По идее, еще нужно запатентовать в Эмиратах, но я хотел сперва согласовать это с тобой.
   — Саша, — покачал головой Андрей. — Ты не «взял на себя смелость», а обязан был это сделать, раз уж являешься директором холдинговой компании. Если ты ошибешься — не обессудь, — три шкуры спущу, но если ты выиграешь — поднимешь только свое благосостояние. Я в технике смыслю ровно столько, сколько вижу. Выключатель поворачиваешь — лампочка зажигается. А почему самолет крыльями не машет, когда летит — я до сих пор понять не могу… Я могу почувствовать нужный момент в бизнесе, когда следует что-то продавать, а когда — покупать. Я могу сообразить, что приносит деньги сегодня, а что завтра станет бесплатным. Я — организатор. И это — мое единственное качество в бизнесе… Если не считать интуиции. Я просто руковожу очень талантливыми людьми и пытаюсь их организовать в одну слаженную систему. Но в тонкостях я не разбираюсь. Для этого есть специалисты. В компьютерах и технике этот специалист — ты. Ты сказал мне, что на разработку этой программы потребуется столько-то денег и столько-то времени, а получить с этого можно столько-то. Я подумал, нашел, что это выгодно, и дал тебе эти деньги. Теперь я хочу получить прибыль. Тонкости меня не интересуют.
   Боковицкий обиженно пожал плечами и сел в кресло напротив.
   — Как ты до сих пор не разорился — ума не приложу, — признался он. — Мало того, ты каким-то чудом умудряешься еще и богатеть… Наверное, просто везет…
   — Нет. Просто, как я тебе уже говорил, я имею дело с умными и влюбленными в свою работу людьми, — улыбнулся Туманов. — Мягко говоря: я чиновник среди вас. Бегаю, что-то достаю, согласовываю, договариваюсь, разделяю блага и наказания… Но мы заговорились, — спохватился он. — У нас остается совсем немного времени. «Подготовительную» работу я с ними уже провел, детали обсуждать будешь сам, но в принципе они согласны это купить, если это — то, что им нужно. Объяснять и показывать работу этой программы будешь сам. А то они начали задавать мне какие-то совершенно идиотские вопросы на «техническом» языке, и я счел за благо улизнуть оттуда под первым же благовидным предлогом.
   — Андрей Дмитриевич, — раздался голос секретарши в динамике селектора связи, — к вам пришли какие-то ребята по поводу недавно открывшейся сети магазинов. Ругаются с охраной. Говорят, что от Боброва, и требуют встречи с вами.
   — Требуют? — усмехнулся Туманов. — Тогда зови.
   Парой минут спустя в кабинет вошли два здоровенных амбала в одинаковых кожаных куртках и с одинаковым выражением на лице, делающим их похожими на близнецов, переболевших менингитом.
   — Вы — шеф? — баском поинтересовался один из них, тыкая пальцем в сторону Туманова. — Извините, что врываемся без предупреждения, начальник… Но нам бы поговорить… Наедине.
   Туманов оглядел нежданных гостей с головы до пят, улыбнулся каким-то своим мыслям и попросил Боковицкого:
   — Саша, оставь нас, пожалуйста, ненадолго… Минут на пять.
   Боковицкий понимающе кивнул и вышел. В приемной секретарша что-то неторопливо выстукивала на клавиатуре компьютера. При появлении Боковицкого подняла на него глаза и, не оставляя работы, уточнила:
   — Опять «пошептаться»?
   — Опять, — вздохнул Боковицкий, опустился в глубокое мягкое кресло и углубился в изучение разложенных на журнальном столике газет.
   Минут через семь переговорное устройство ожило, и голос Туманова оповестил:
   — Я освободился, Саша. Заходи.
   Войдя в кабинет, Боковицкий оглядел помещение, в котором кроме Туманова никого не было, бросил взгляд в распахнутое окно, покачал головой и уселся на свое место у стола.
   Туманов был занят тем, что, яростно сопя и тихо ругаясь себе под нос, набирал код на радиотелефоне.
   — Слушаю, — раздался в трубке голос Боброва.
   — Семен Викторович, — раздраженно начал Андрей. — Прежде всего — здравствуй…
   — Андрюша! — обрадовался Бобров. — Сколько лет! Как здоровье? Как бизнес? Судя по голосу, чем-то недоволен… Неужели огорчить меня, старика, собрался?..
   — «Старика», — хмыкнул Туманов, — Ты еще меня переживешь да еще лет десять после моих поминок по девкам бегать будешь… А огорчить придется. Семен Викторович! У-то-ми-ли! Четвертый раз приходят. Как только новый магазин открою — жду гостей… Неужели у тебя правая рука не знает, что делает левая?! Это уже не смешно… Сколько же можно?!
   Бобров долго молчал, потом сочувственно уточнил:
   — Опять в окно?
   — А куда же еще? — искренне возмутился Андрей. — Тупые, как отечественные вилки! Я думал, они от тебя что передать хотят, а они, с порога: мы — «бобровские», у нас все «схвачено», будешь нам долю засылать. Запоминай: меня Васей зовут, друга — Жоржик. Штука «баксов» в месяц — проблем знать не будешь, от всего отмажем!.. «ШТУКА»!!! Ты понимаешь?! С меня — всего «штука»?! Это же не люди — имбицилы!!! Я, ради интереса, спрашиваю: «Ребята, а что я буду с вашей «крыши» иметь? Охрану? Так она у меня есть. Если хотите предложить что-то новенькое — предлагайте, я обдумаю. Может быть, вы хорошие спортсмены? Или специалисты по чему-то?» Знаешь, что они мне ответили?! «Мы, — говорят, — первые на тебя «заявку» сделали, значит нам и будешь платить. Если нас кто-то опередил, ты скажи, мы встретимся, поделим». Вот тут я и взбесился! Эти сопляки меня «делить» собрались!.. Нет у меня времени с разной шпаной разбираться. Их как тараканов, а я — один. Ты уж сделай любезность, Семен Викторович, реши как-нибудь этот вопрос…
   — Как же я его решу? — удивился Бобров. — Ребята жить хотят, причем жить хорошо. На «хлеб» себе ищут, ноги, бегая по городу, стирают… Я же не могу каждый раз, когда ты открываешь магазин, клич по всему городу бросать: «Всем! Всем! Всем! Тем, кто называет себя «бобровскими» и даже тем, кто является ими на самом деле! Этот магазин не трогать! За него и без того уплачено!» Тем более сам видишь: «мелкие гопники», я таких и в глаза не вижу… Да и они меня — тоже. Издержки производства, Андрюша. Ты уж терпи.
   — Да сколько можно! — с ностальгическими нотками в голосе спросил Туманов. — Раньше раз в год приходили, сейчас — раз в два месяца, а завтра по три раза на дню забегать будут… Хоть плакат на улице вешай, право слово!.. Ну, да леший с ними! Будут приходить — буду в окно выбрасывать, благо, внизу газон мягкий… Как твои дела? Слышал, тоже разворачиваешься?
   — Какие у нас дела? — уклончиво ответил Бобров. — Это у прокурора дела, а у нас — делишки… Маемся потихоньку. Недоброжелатели там, недоброжелатели здесь… Всем не угодишь. Все норовят бедного старика обидеть, что-нибудь плохое сказать, или в грязном белье покопаться… Правда, поднимают меня в последнее время… м-м-да… по общественной линии… А ты что в гости не заходишь? Я тебя, почитай, месяца три не видел. В баньке кости попарим, на рыбалочку выберемся… Впрочем, ты молодой, тебе в охотку курорты да девочки, это мне, старику, банька да рыбалочка…
   — Не до курортов мне, — признался Андрей. — Дела так заели — спасу нет. Не помню, когда полноценно отдыхал. Всё урывками, все наскоками…
   — И это тоже «издержки производства», — вздохнул Бобров. — Ты извини меня, Андрюша. Гости у меня сидят. Разговоры всякие-разные, пустые ведем… Ты все же выберись как-нибудь ко мне, меня, старика, проведать.
   — Обязательно, Семен Викторович, обязательно. Извини, что от дел отрываю. До встречи, — Андрей отложил было трубку в сторону, поворачиваясь к Боковицкому, но телефон снова дал о себе знать.
   — Туманов, — сказал Андрей, — Да, добрый день… Простите — нет… Таня… Таня… Нет, не помню… Извините, я очень… Ах, в парке! — обрадовался он. — Такая очаровательная зеленоглазая девушка с внешностью Шерон Стоун! Я ведь забыл тогда спросить ваше имя, потому и вспомнил не сразу… Нет-нет, это вы должны меня простить за ту, довольно грубоватую шутку с моей стороны… Продолжить спор? С удовольствием. Где?.. Когда?.. Хорошо, если на мое усмотрение, то сегодня… часиков в шесть. Вам удобно?.. Я буду ждать вас у входа в «Дворянское гнездо», это, на мой взгляд, один из лучших ресторанов города… Договорились. До вечера… Знаешь, кто звонил? — спросил он Боковицкого. — Если ты помнишь, я рассказывал тебе про один забавный случай, когда я…
   — Извините, Андрей Дмитриевич, — раздался встревоженный голос секретарши, — но к вам опять настойчиво рвется посетитель… Один молодой человек… По виду… Ну, вы понимаете… Сказать, что вас нет?
   — Еще чего! — процедил сквозь зубы Туманов. — Нет уж, этих я никакой охране не доверю… Пусть заходит…
   Спустя несколько минут в кабинет вошел стройный широкоплечий парень лет восемнадцати, с живым и немножко лукавым лицом. На карие глаза постоянно падала русая челка.
   — Вы — директор? — уточнил он. — Я хочу кое- что предложить вам. Желательно наедине. Стоит это дорого, как и все мои услуги, но…
   — Саша! — отрывисто попросил Туманов. — Выйди… На пару минут…
   Боковицкий с невозмутимым видом на лице вышел в приемную и вновь уселся в кресло. Секретарша посмотрела на него с жалостью:
   — Сумасшедший день… Под вечер шеф дойдет до состояния белого каления… Хоть бы промежуток делали между визитами…
   — Туманову это только в удовольствие. Вместо психологической разрядки. Иначе бы даже на порог не допускал… А вот в студию мы опоздаем, — посмотрел он на наручные часы. — Вернее, уже опоздали…
   — Может, чайку заварить? — спросила девушка. — Да и Андрею Дмитриевичу не помешает… Нет, ему, пожалуй, лучше предложить коньяк…
   — Чайку — это можно, — согласился Боковицкий. Скучающе взглянул на вошедшего с улицы Туманова и уточнил: — Закончили, наконец? Можно ехать?..
   И осекся. Несколько раз молча открыл и закрыл рот, переводя взгляд с двери кабинета на дверь, в которую вошел Андрей, с трудом сглотнул и поинтересовался:
   — Э-э-э?..
   Туманов с задумчивым видом снял со своего костюма несколько прилипших травинок и кивнул вытаращившей на него глаза секретарше:
   — Наташа, подготовь, пожалуйста, проект приказа о зачислении в состав службы безопасности Алексеева Владимира Степановича… Полные данные он даст тебе сам…
   — На какую должность и с каким окладом? — механически уточнила девушка.
   — Любой оклад, любая должность, — не меняя задумчивого выражения на лице, сказал Туманов. — Он будет работать лично на меня… Пока — телохранителем… А там посмотрим…
   Он вошел в свой кабинет, а Наташа и Боковицкий еще долго и молча смотрели друг на друга…
 
   Войдя в приемную, Андрей поцеловал в щеку радостно улыбающуюся секретаршу, протянул ей небольшой сверток с подарком и пожал руку поднявшемуся ему навстречу Еременко.
   — Как съездил? — спросил Генка. — Казино-девушки-мотели?
   — Преимущественно мотели, — Андрей отомкнул дверь кабинет и пригласил друга вовнутрь. — А между мотелями — симпозиумы, встречи, приемы, подписание договоров и их составление… Честно говоря — устал… Город почти не видел, а то, что успел рассмотреть — во время переездов и из окна машины. Вот читаешь книжки и завидуешь, как хорошо живет богатый предприниматель, и мечтаешь хоть денек так же пожить. А как в эту шкуру влезешь… Нью-Йорк осмотреть из окна машины?! В Токио я провел всего пять часов… А как вспомню свою недавнюю поездку в Бостон, так волосы дыбом становятся. По карте пальцем пройдешься: «Здесь был, здесь был и здесь был…» Но и там ни фига не видел, и здесь не видел, и там не успел…
   — Так бросай все и иди работать грузчиком, — усмехнулся Еременко. — А то так жалобно рассказываешь, как плохо живется богатому человеку, что даже слеза наворачивается.
   — Нет уж, — улыбнулся Туманов. — Это все уже заработано и создано. И я не говорю, что плохо живется, я просто утверждаю, что везде есть свои недостатки, есть «плюсы» и «минусы». О прошлом оставляешь преимущественно хорошие воспоминания, а «жгут» именно текущие проблемы… Но вот Таня, кажется, уже поняла, что главным в жизни является личное счастье, а не достаток, хоть он и неотъемлемая часть того, что зовется «удовлетворением жизнью». Правда, поняла она это, только когда получила этот самый «достаток». Насытилась, пресытилась и впала в меланхолию. Все есть — шубы, кольца, машины, наряды, рестораны… А чего-то не хватает. Пытался ее развеселить: и к цыганам возил — песни всю ночь орали, вино бочонками текло, и за границу отправлял развеяться… На подарки, конечно, еще «реагирует», но уже не так, как раньше. Набралась опыта… А может, я, вправду, устал? Может, взять ее да поехать на пару недель в деревню, к Павлову? Бросить все здесь «на вас, и разбирайтесь вы сами… Вот Семен — умница! Отказался от моего предложения в город перебраться, а ведь я его и квартирой, и зарплатой соблазнял… Не мечется мужик, делает то, что хочет… О, Господи, мне бы его силы!
   — Это у тебя после перелетов и таможенной волокиты, — отмахнулся Еременко. — Сильно на таможне зверствовали?
   — Да меня там почти не проверяют, — сказал Андрей. — Там уже меня в лицо знают, благодаря моим «чартерным» рейсам. Таможенники только улыбаются, видя мою загнанную физиономию.
   — Не проверяют? — восхитился Генка. — Меня «выпотрашивают», как карася перед жаркой.
   — Сравнил, — усмехнулся Туманов. — Ты оттуда везешь с собой по пять-шесть сумок, а я один дипломат с бумагами да, может быть, пару дискет. Поначалу и это проверяли, но после того, как я прилюдно с нашим «верховным пакостником» на глазах у многомиллионной телевизионной аудитории «сцепился», даже без очереди пропускать стали. Вроде как «солидарны»… А может, считают уже потенциальным покойником… Ну, да леший со всеми этими проблемами. У меня появился грандиозный проект. Помнишь издание «Истории уголовного розыска России»? Когда для написания сборников я привлек лучших писателей и историков? А каким успехом до сих пор пользуется?! А вот теперь я хочу прозондировать почву для организации лучших историков страны и писателей исторических романов для описания… Догадайся?.. Истории России.
   — Это уже есть у Карамзина, — возразил Еременко. — Кроме того, потребуется слишком большой срок для организации этого проекта и просто совершенно нереальный срок для собирания всех архивов, как известных, так и малоизвестных, обобщения и обработки информации… Да и финансово это нам не выгодно.
   — Выгодно, — уверенно сказал Андрей. — У нас что- то позабыли о том, что Россия — сверхдержава. Народ обнищал, голодает, спивается, но он все равно остается — Великим. Я не «русофил», я просто горжусь тем, что живу в России, тем, что я — русский. А что говорят теперь?! «Быть русским — не толерантно»?! Какие-то гавнюки в Кремле явно путают Россию с Российской федерацией! Россия — наша история, наш дом, наш кров, так же как Татарстан для татар или Чечня для чеченцев. А эти интриганы пытаются подменить понятия… Не дам! У меня друзья — люди разных национальностей и я вообще не понимаю, что такое «ненависть к другим нациям»! Я за многообразие этого мира! Я — за единство противоположностей, за сотрудничество… А здесь явно тянет душком масонского «космополитизма». Чем им русские помешали? Почему так хотят развеять, рассеять, уничтожить?! Эта нация не хуже других, а ее последние двадцать лет не просто обворовывают, ее — уничтожают! Сейчас русские — единственная нация в мире, лишенная своей земли. Потому что их земля, видите ли, — «общая»! Еще лет десять пройдет, и нас приучат стыдиться того, что мы — русские. Надо людям напомнить: кто они. Напомнить о истории, о Боге… Людей нужно воспитывать, Генка, без этого самая великая страна будет плодить только алкоголиков и дигенератов. И только когда мы сами начнем уважать себя, тогда и другие нас уважать начнут. А то, вбили в головы: мы больные, плохо развивающиеся, мы за «железным занавесом» от цивилизации отстали… Я разговаривал с иностранцами. Они поражаются нам. Китайцы говорят: «Вы даже не представляете, сколько в вашей стране просветленных», американцы завидуют богатству нашей страны… Но будущее начинается со знания прошлого. С опыта. С понимания. С гордости. Мы разрекламируем этот проект, проведем компанию… О-о-о, банки и всевозможные организации еще в очередь будут выстраиваться, чтоб финансировать этот проект! А денег потребуется много. Архивы расползлись по миру, как щепки весной, в половодье… Ах, какой это будет труд!
   — Думаешь — поможет?
   Андрей задумался, потом честно ответил:
   — Не знаю… Но я сторонник рыцарского девиза: «Делай что должен, и будь, что будет».
   — Практически — звучит неплохо, но…
   — Карамзин справился с этим в одиночку. Одолеем и мы. Представь, как это будет выглядеть: сперва…
   — Андрей Дмитриевич, — предупредила секретарша. — Приехал Кулагин. Направляется к вам.
   — Спасибо, — ответил Андрей и кивнул Еременко: — После договорим, Гена. У тебя было ко мне что- то срочное?
   — Отчеты по моей отрасли, — положил на стол документы Еременко. — И хотел получить «добро» на закупку нового оборудования. Мы работаем в очень напряженном режиме. Люди работают в несколько смен, а вот техника не выдерживает.
   — Хорошо, обсудим это позже, — сказал Андрей и шагнул навстречу входящему Кулагину. — А вот тебе, мой необязательный зарубежный партнер, я намереваюсь как следует надрать уши!..
   — Вот, опять меня собираются бить, — усмехнулся Кулагин. — Прав Экклезиаст: «Все возвращается на круги своя…» А за что?
   — Вы тут разбирайтесь, а я пошел, — сказал Еременко. — Когда начальство бьется, подчиненным лучше отсидеться где-нибудь в стороне… Я позвоню позже, Андрей.
   Туманов дождался, пока он выйдет, и хотел было разразиться гневной речью, но его отвлек телефонный звонок.
   — Не успел приехать, — пожаловался он Кулагину, поднимая трубку. — Ты извини меня, Сергей, я быстро. Располагайся пока, доставай себе из бара «по настроению и вкусу». И готовься к «трепке» за тот брак, что вы мне прислали… Слушаю вас, — сказал он в телефон.
   — Это Новиков, — представился звонивший.
   — Миша, — обрадовался Туманов, — как славно, что ты позвонил! Все никак до тебя не доеду — дела сделали из меня зомби. Ничего не помню, в том числе и себя. Как Вика? Как малыш? Я для крестника подарок привез, но все никак время не выберу, чтобы…
   — Андрей, — тихо сказал Новиков. — Умерла Наташа Светлова.
   — Как?! — Туманов почувствовал, как сердце сорвалось куда-то вниз, в ледяную пропасть. — Как умерла?!
   — Суицид, — сказал Новиков. — Покончила жизнь самоубийством… Я тебе уже звонил, но тебя не было, а передавать через кого-то я не хотел. Сегодня похороны. Потом поминки. Мы решили собраться у нее… Там, где она жила…
   — Господи! — Туманов с трудом глотнул воздуха. — Господи! Почему они все уходят?! Почему они, а не я?! Почему лучшие — уходят, а такие, как я — живут?! Что ж это, а?.. Я же хотел… Где дочка?
   — С твоими телохранителями… Точнее, под их присмотром… Ты приезжай, Андрей. Она оставила тебе письмо… Именно тебе… Мы будем ждать тебя.
   Он продиктовал адрес и повесил трубку. Туманов бессильно опустился в кресло и невидящим взглядом уставился за окно.
   — Умерла, — сказал он. — Как же так?.. Я хотел, чтоб все было совсем иначе… А она умерла…
   Кулагин понимающе посмотрел на него:
   — Мы всегда не успеваем за теми, кто умер, — сказал он. — И оставляем себе слишком много неоплаченных долгов…
   — Умерла, — повторил Андрей. — Она ведь была очень сильная… Очень… И умерла… Если б пришла, сказала… Она же спрашивала меня тогда, давно, смог бы я принять ее вновь… Но я боялся… Боялся, что все будет по-старому… А теперь она умерла…
   — Я отвезу тебя, — сказал Кулагин. — И встречу… А там, ты уж сам. Каждый хоронит своих мертвых сам, это старый закон жизни… И пусть ей там будет лучше, чем здесь. Пусть будет пухом ей земля…
 
   — Пусть земля ей будет пухом, — сказал Корицын, мужчины подняли стаканы и, не чокаясь, выпили.
   Они сидели в квартире Светловой, которая, к удивлению Андрея, не носила предполагаемых им следов роскоши или хотя бы обеспеченности. Обычная мебель, которую можно купить в любом недорогом магазине, выцветшие от солнца шторы, уже помеченная временем техника. Посреди комнаты был поставлен стол, вокруг которого и расположились мужчины. Жена Новикова уже ушла, и теперь их осталось пятеро: Новиков, те, кто ее любили, но так и не смогли ни удержать, ни уберечь. Корицына Андрей узнал сразу, несмотря на то, что за эти годы тот сильно изменился, пополнев, потучнев и растеряв по времени свою, когда-то густую шевелюру. Скульптора Ватагина и бизнесмена Раневского ему представил Новиков. Сам Туманов вряд ли смог узнать Раневского: по лицу бизнесмена было заметно, что в последнее время он много пил. Странно, но те, кто когда-то вызывал у Андрея ненависть и ревность, теперь казались понятными и не отталкивающими, словно после смерти Светловой упали стены, возведенные между ними, а общее горе объединило этих, по-своему любивших и по своему одиноких теперь людей.
   — Дочку заберешь к себе? — спросил Новиков у Андрея.
   Туманов медленно покачал головой:
   — Нет… Еще слишком памятен случай, когда ее похитили, чтобы… Ты помнишь, Витя?
   Раневский кивнул.
   — Да и что я ей сейчас скажу?.. Что ни говори, а нужно возвращаться к нашим отношениям с Наташей… А этого я ей сказать не могу… Не сейчас… Пусть поживет пока у бабушки. Найму гувернанток, оплачу хороший колледж… Счет в банке у нее есть, телохранители следуют по пятам… Пусть растет, не ведая тех сторон жизни, с которыми пришлось столкнуться нам и которые унесли ее мать… Незачем ей знать это. Вырастет, тогда я приду и спрошу, сможет ли она простить меня…
   — Не лучше ли будет взять ее к себе сейчас? — спросил Раневский.
   — Я не смогу сейчас дать ей правильное воспитание, — сказал Туманов. — Я слишком устал в последнее время, растерялся, не знаю, как жить… Ей будет лучше до той поры, пока не придет время и пока ей не понадобится отец… Меня сейчас почти не бывает дома, а няньки, гувернантки — это все не то. Она еще слишком юна для того, чтобы жить в моем мире… Лет через пять я оставлю бизнес на плечах своих директоров и буду лишь контролировать его. Говорят, что когда дело приобретает определенные разгон и масштабы, оно может обойтись без основателя… Вот тогда я возьму ее, и мы уедем куда-нибудь, где я могу писать книги и воспитывать дочь.
   — Не ошибись, — сказал Раневский. — Именно тебе она доверила Настю, веря в то, что именно ты сможешь воспитать ее… Дать Наташе вторую жизнь.
   — У каждого своя жизнь, — сказал Андрей. — И девочка пойдет своей дорогой. Иной, отличной от нашей. Дети редко бывают похожи на нас. Внуки, те куда больше повторяют наши характеры и стремления, а дети идут своей дорогой, и это, наверное, правильно… Но все же, теперь я вижу, что никогда не понимал Наташу…
   — Здесь нет тех, кто ее понимал, — зло ответил Корицын и взялся за бутылку, разливая едко пахнущую водку по стопкам. — Потому мы и сидим здесь… Если б хоть кто-то смог ее понять… А теперь у меня такое ощущение, что мы убили ее своими собственными руками. Вот этими самыми руками мы набросили ей на шею петлю и затянули ее.
   — Хватит, — мрачно сказал Ватагин. — И без того каждый чувствует на душе такое, что и словами не выразить… Получилось, что и она была такая… мечущаяся… Мы о своих заботах, о своих чувствах к ней пеклись, а надо было просто вглядеться в нее попристальней… Смерть, как сорванный занавес после спектакля, обнажила то, что было скрыто под гримом. Мы все играли роли… И она устала от своей…
   — О мертвых — или хорошее, или ничего? — Андрей залпом осушил стакан и сморщился, — Уф!.. Давно я водки не пил… Отвык… Нет, Павел, у каждого из нас она прошла по жизни по-своему. Лично я до конца дней не смогу забыть ни плохого, ни хорошего… От того и больней во сто крат…
   — А ведь она надеялась именно на тебя, — пьяно усмехнулся Корицын. — «Туманов то, Туманов се…» Гордилась тобой… Только не показывала.
   — Замолчи! — хлопнул ладонью по столу Ватагин. — Не следует того, что в душе гниет, на других лить… Лично я ее до сих пор не понимаю… Меня с детства приучили, что в жизни все должно быть целостно, завершено, осмысленно… Как скульптура… А она взяла и ушла, оставив нам разрыв в совести и в памяти…
   — Это жизнь, — сказал Туманов, разрывая протянутый Новиковым конверт и извлекая оттуда сложенный листок. — У каждого был свой выбор. И у нас, и у нее. И мы сделали свой выбор, и она… Только она теперь ушла, а нам предстоит жить с этим… И попытаться как-то искупить… А, — махнул он рукой, — теперь все, что ни говори, звучит пошло, как устаревший анекдот… Вот и я, тоже, шел всю жизнь к одной цели, а пришел к другой. И сам знаю, что это — не то, что надо повернуть, пока не поздно, но… Все время откладываю на «потом». Господи!.. Почему же все так получилось?! Ведь я хотел сделать все это для нее… Где я оступился? Почему теперь, достигнув всего, чего хотел, я чувствую себя подлецом?! Гордость в себе воспитал? Духом окреп? Правила игры понял? А к чему все это, когда… У меня были только три мечты, ради которых я жил: она, работа и друзья… С ее смертью то, что я делаю, потеряло смысл… Я думал, что мне довольно только памяти о любви к ней… Почему же мы делаем ошибки в самом главном выборе? Ведь и сердце подсказывает, и душа ноет, а мы слушаем свою честь, гордость, амбиции… Хоть бы кто подсказал, как жить надо… Но никто не может, потому как у каждого жизнь своя… Так кто же мы: хозяева своей судьбы или дураки на перепутье?!
   — Вот сидим мы здесь, — сказал Раневский, — и каждый из нас чего-то добился в жизни. Каждый либо богат, либо знаменит, либо талантлив. А она была попросту одинока. Вот и все… И все же, Туманов, ты счастливец. Ее любили мы все, а предпочтение она отдавала именно тебе… И дочку тебе оставила…
   — Вот потому я и чувствую себя сейчас самой большой сволочью за этим столом, — глухо сказал Андрей. — Все, вроде, делал правильно, во всяком случае так, как хотел… Единственное, что успокаивает, — цинично усмехнулся он, — что в этой жизни все устроено чертовски правильно. Каждый получает то, что заслуживает. Так что, надеюсь, что свое я еще сполна получу… Единственное, что я хочу — это успеть сделать что-нибудь стоящее перед тем, как приму то, что мне положено… Может, тогда они все меня и простят. Встретят меня там, — он пьяно махнул рукой вверх, — и скажут: «Анд- рюха, ты сделал столько плохого… Но и хорошего ты успел сделать немало. Ты все же успел это сделать и успел понять и простить нас. Давай-ка мы обнимем тебя и простим».
   — Стоп-стоп-стоп! — поднял руку Ватагин. — Давайте-ка, мужики, еще по одной… За нее. Пусть она нас всех простит. Оттуда, сверху… Если сможет простить…
   Туманов выпил свой стакан и наконец развернул оставленную для него записку, которую так и держал в руке, скомканную, словно боясь услышать ее прощальные слова.
   Строчки букв на бумаге были такие ровные и спокойные, словно это было самое обыденное письмо, в котором шла речь о погоде, настроении и прочих ненужных мелочах, которые люди сообщают друг другу в письмах.
   «Когда ты получишь это письмо, — он словно услышал ее спокойный, немного глуховатый голос, — меня уже не будет в живых. Ты должен меня понять и простить, как понимал и прощал раньше, очень давно… В конце концов и я сумела тебя понять. А прощать мне тебя не за что: ты боролся с препятствиями, которые вставали на твоем пути. Сперва я не понимала тебя, и это меня отталкивало. С женщинами опасно быть умными, Андрей… А потом я «поумнела», но так, что умудрилась перехитрить саму себя… А ты накладывал на меня — уже повзрослевшую, — тот облик, в который я заставила тебя поверить когда-то. Потом мы оба опустили руки, отдаваясь во власть событий и борясь с ними, а не проходя сквозь них. Ты ждал первого шага к примирению от меня, а я от тебя… Да, в это сложно поверить, оглядываясь назад и вспоминая, что я делала и говорила, но это так… Мне очень хотелось «подстегнуть» тебя к действию, задать тебе «темп», чтобы ты сумел построить для нас будущее, мечту… Но при этом я хотела сполна насладиться жизнью, "попробовать вольную жизнь" перед тем, как стать тебе верной, оставшись рядом навсегда, оберегая и храня… Я ее «попробовала». Я зачерпнула ее по самые края, так, что моя лодка уже не привлекает даже меня саму… Вот и получилось, что то, что я могла дать тебе, я раздала другим, а то, что создал ты, отдавать уже некому… Нет, это я написала сгоряча. У нас есть дочь. Помнишь цыганку? Последнее время я очень часто вспоминаю ее. Каждая ее фраза, каждое слово восстановилось в памяти, словно это было сказано вчера. Она сказала тогда, что ты всю жизнь будешь стремиться к мечте, а я — идти за счастьем. И что мы ошибемся оба, осознав это в свой последний день. Но в тот день мы поймем, что не зря прожили свою жизнь, хоть и искали мечту и счастье совсем не там… Она была права… А может быть, мы, подсознательно «подстраивались» под это «пророчество»… Я узнала, какое это счастье, когда кто-то тебя любит и когда у тебя есть дочь. У меня жизнь не сложилась, и я не способна больше идти по ней одна, а то, что мне предлагают — взять не могу… Я оставляю дочь тебе. Храни ее. Храни ее так, как мог бы сберечь меня. Храни и воспитывай. И ты будешь счастлив куда больше, чем я. Ты тоже сбился с пути, и я виновата в этом. Теперь я могу исправить эту ошибку. У тебя будет смысл в жизни, цель и мечта. Рядом с ней ты обретешь второе дыхание, сможешь начать жить заново и написать еще много умных и интересных книг… Дальше ты все поймешь сам. Ты сможешь о ней позаботиться. Деньги, получаемые от тебя, я перечисляла на ее счет. Купи ей другую квартиру, чтоб эта не напоминала обо мне. И когда она будет спрашивать о нас с тобой… Скажи ей, что мы любили друг друга… Ведь это будет правда?.. Сегодня у меня перед глазами целый день стоит картина: ты ведешь Настю по усыпанной хвоей лесной тропинке, что-то рассказываешь ей, а она весело смеется… А над сосновым лесом встает солнце. Счастья тебе. Будь счастлив, мой смелый и преданный паж, который смог стать рыцарем. Прости, я жалею. Прощай».
   Андрей уронил голову на руки и страшно, тяжело, по-мужски зарыдал…
 
   — Вот и молодцы, вот и правильно сделали, что приехали, — радовался Павлов, ловко орудуя ухватом возле печки. — Сейчас я вас с дорожки и борщом со сметанкой накормлю, и наливочку на стол поставлю, и огурчики, и сальце под водочку, и баньку вам истоплю… Я же говорил: леса да озера от всех бед и забот лечат. Природа не зря человека таким благолепием окружила. По утру свожу вас зорьку встречать — на всю жизнь запомните… А уток в этом году сколько! Сейчас самая пора уток охотить… За брусникой сходим, да и клюква уже позрела…
   — Прямо как кот Матроскин, — усмехнулся Андрей. — «Ура! Наш любимый дядя Федор приехал! Теперь мы вдвое больше сена для нашей коровки запасем…»
   — А как же, — расплылся в ответной улыбке Павлов. — Заодно и заготовки мне поможете осилить. Ягода зимой — большое дело. Это у вас, там, в городах персики да ананасы. А у нас — что заготовил, то и получил.
   Кулагин и Таня с нескрываемым интересом рассматривали расставленные по стеллажам избы банки и корзинки, туески и мешочки. Было видно, что подобный образ жизни для них в диковинку. Кулагин осматривал устройство избы сдержано, девушка же, напротив, не скрывала своего любопытства, ходя из угла в угол, и то присаживалась возле прялки, то проводила пальчиком по узорам на деревянной посуде. Лукаво поглядывая на нее, Павлов невольно усмехался в усы. Бывший ефрейтор не изменился, время лишь еще больше наполнило мощью его и без того широкие плечи, да сеть добрых морщинок вокруг глаз стала отчетливей и глубже…
   — С вас-то, городских мужиков, какой спрос? — продолжал гудеть Семен, накрывая стол чистой скатертью, — А вот на девушку я очень надеюсь. Руки у нее ловкие, быстрые, ягода должна любить такие руки…
   — Я — бруснику? — ужаснулась Таня, с сомнением глядя на свои изящные ладони.
   — Она — манекенщица, Семен, — пояснил Туманов, забавляясь неподдельным смущением девушки.
   — Ну и что? — пожал плечами Павлов, — Во-первых, она сначала женщина, а уж только во-вторых — манекенщица… Если не умеет — научу. В жизни пригодится. Как управляться по хозяйству, должна знать каждая женщина, неважно, кто она: первая леди страны или доярка в забытом государством колхозе. Куда приятней получить пирог из рук любимой женщины, чем самый диковинный торт из магазина… Сергей, а ты картошку умеешь копать?
   Кулагин поперхнулся сигаретным дымом и умоляюще посмотрел на Туманова, словно ища у него защиты. Андрей обреченно покачал головой.
   — Понимаешь, Семен… Я, в некотором роде… Давай я тебе лучше машину картошки сюда пригоню, — сказал Кулагин. — Или две?
   — Не-е, ребята, формула «сколько надо заплатить, чтобы дешево отделаться» здесь не проходит. У меня своя картошка есть. Не бросать же ее гнить.
   — Два миллионера, манекенщица и фермер копали картошку, — грустно констатировал Кулагин. — Только ты никому не говори об этом, Семен, хорошо?.. Не дай Бог, дойдет до совета директоров… Не поймут… Нет, лично я бы так не смог. По мне куда проще закупить продуктов на год, чем возиться с картошкой, удобрять яблони или лазить в улья, наполненные пчелами… Они же кусаются!
   — Кусаются, — подтвердил Семен. — Только цены в магазинах «кусаются» куца больней. А у меня: ягоды бесплатно — раз, орехи — два, мед — три, картошка, яблоки, сливы, грибы, морковь… Ну, а уж то, что по хозяйству: поросята, куры — то себя многократно оправдывает. Меня здесь, в «глубинке», ваши кризисы и инфляции мало затрагивают. У меня — зори да восходы, озера да леса, работа… Много работы, да зато нервы железные. А вон, на Андрюху взгляни — в чем душа держится? А был?! То-то… Солидности добрал, «глянца», а вот здоровья в глазах не вижу. Сколько говорил: перебирайся ко мне — избу поставим, хозяйство поднять помогу, а он меня все к себе зовет, деньгами да ресторанами соблазняет. Нет, увольте — не поеду я в этот Вавилон… Вот ты, Сергей, хорошо выглядишь, ничего не скажу… Похудел, правда, но то, что жизнь на пользу идет — видно…
   — Так ведь он из Чикаго за нашими переменами наблюдает, — сказал Андрей, принюхиваясь к доносившимся со стола запахам. — А я на своей шкуре все эксперименты правительства с нашей экономикой выдерживаю… Мы коньяк и вина французские привезли, — не выдержал он. — Давай, давай мы все это… Такие ароматы развел — сил нет…
   — Это тебе не рестораны, — кивнул Семен. — Где картошки да мяса с «гулькин нос», да еще и продукты насквозь химикатами провоняли… А вино для девушки оставьте, не мужская это забава. Я вам медовухи налью. Если два стакана выдержите, зовите меня «Василием Алибабаевичем».
   — А ты сколько выдерживаешь? — поинтересовался Андрей.
   — Около литра осилю, — гордо ответил Павлов. — Только шумен становлюсь, песни орать начинаю, гармонь растягивать… С Полканом на пару всю ночь голосить можем… Да, еще раз за собаку спасибо сказать хочу — знатная псина выросла, цены ей нет.
   — Вот сейчас мы за это с тобой и расквитаемся, — пообещал Туманов, перебираясь к столу и вооружаясь деревянной ложкой. — Сейчас я это все… Да, чуть не забыл: тебе привет от Пензина. Он сейчас в Москве, одним из наших филиалов заведует. Голова у мужика светлая — деньги делает, как печатает… И тоже тебя к себе зовет. Мы с ним едва по этому поводу не передрались.
   — Делите шкуру «неубитого» Павлова? — засмеялся Семен. — Нет, ребята, не получите вы старого ефрейтора. Нас и здесь неплохо кормят… Все готово, прошу к столу. Вечером истоплю вам баньку. Враз про все ваши сауны да престижные солярии забудете. Ну, а завтра — в ночное. Шашлыки, помидорчики и полное небо звезд я вам обещаю.
   — А может и впрямь, Сергей, — спросил Туманов Кулагина, — бросив к чертовой бабушке этот бизнес, отстроим пару домиков в этих краях и будем кур да пчел разводить?..
   — Заманчивая идея, — согласился Кулагин. — Вот сейчас я этого борща попробую — и точно соглашусь… А как обещанной медовухи выпью, так и весь совет директоров сюда перетащу…
 
   — Америка, Америка, — ворчал Туманов — , развалившись на траве возле самого костра на берегу небольшого лесного озера. — Ни фига там для меня хорошего нет. Чем там «лучше»? А если серьезно, то русский за границей до конца никогда не приживется. Характер не тот. У нас как-то все иначе: бесшабашно, разухабистей и… и талантливей. Как дети, которым сам Создатель помогает. Живем — «в пух и прах», а ведь выживаем! При любых катаклизмах, при любых реформах, при любом правительстве и любых перестройках… Говорят: каждый народ заслуживает своего правительства. Чушь! Таких правителей, какие бывают у нас, наш народ не заслуживает. У меня такое ощущение, словно все силы зла обратились сейчас против России, но она выстоит, она обязательно выстоит, как выстаивала уже не раз. Деды наши справлялись, и мы справимся. Это есть во всех пророчествах, и это есть в нашем характере. Россией пугают народ за рубежом. Кем пугать? Циолковским? Ломоносовым? Пушкиным? Достоевским?
   — Ты с возрастом приобретаешь легкий оттенок шовиниста, — пошутил Кулагин, с трудом дотягиваясь до почти пустой бутылки и вновь наполняя свой стакан.
   — Скорее — русофила, — поправил Андрей. — Чем это плохо? Почему, как только я начинаю говорить о том, что люблю этот народ, меня пытаются обвинить в шовинизме? Я очень уважаю и японцев, и англичан, и американцев… Но Россию я — люблю. И если я говорю то, что думаю, мне совершенно наплевать, что скажет кто-то по этому поводу. Я очень люблю эту страну, Сергей. Эту несчастную, загнанную, истощенную и бесшабашную страну. Видимо, трудности нам все же нужны, чтобы осознать их как данность, как часть пути, как опыт… Только — увы — не столь жестокий… Чем отличается патриот от нациста? Нацист хочет унизить и уничтожить другие народы, и остаться единственным, как Каин, убивший Авеля, а патриот хочет, что б его народ стал лучше сам. Это как в спорте и в искусстве: кто-то травит соперника, а кто-то улучшает свои результаты…
   — Резерв у страны большой, — подтвердил Кулагин. — Как говорил Солженицын: «Ресурсы у нас есть, у нас ума мало».
   — Это он сказал сгоряча, — покачал головой Андрей. — Ума у нас достаточно. Просто у нас бизнес и этика плохо совмещаются. Могли бы «совместить», но на данном этапе это посчитали бы за глупость.
   — Как он мне надоел этими разговорами, — пожаловалась Таня Павлову. — Бизнес — политика, бизнес — политика… И что парадоксально — жалуется на ту среду, которая наиболее благоприятна для обогащения. А с тех пор, как ударился в политику… У-у…
   — А я слышал твое выступление по радио, — сказал Павлов. — Мне понравилось… Резко, зло, умно…
   — Семен, — отмахнулся Андрей. — Это такая же «туфта», как мои отчеты для налоговой инспекции. Хорошо выглядит в глазах общественности тот, кто «вскрывает язвы общества» и ругает власть. Вот это и называется: «защитник ущемленной части населения». А ты всмотрись между строчек. Где конкретные предложения? Где хоть капелька работы? Да один стул, сколоченный плотником, во сто крат полезней всех выступлений словоблудов, вместе взятых… И меня в том числе.
   — Не знаю, — с сомнением отозвался Павлов. — О тебе столько хвалебных отзывов в газетах… Да и делаешь ты немало… Ты слишком строг к себе.
   — Это капля в море, она положения вещей не изменит. Вот знаешь, как бы лично я смог принести пользу? Раз говорят, что у меня есть талант будить воображение людей, то и следовало бы мне засесть за стол и работать до седьмого пота. Смешить людей, учить их, заставлять гордость в себе почувствовать, силы найти… Вот это и было бы — для людей… А мне все не оторваться от дел, не заняться тем, к чему душа лежит. И сам страдаю, и в этом мире не полной грудью дышу, куда как меньше пользы принося…
   — Идеалист, — пожал плечами Кулагин. — Чем ты не доволен? Концерн ты создал отличный, связей и денег — выше головы…
   — Вот если б я не умел писать, этого было достаточно… А так… Все хочу к этому вернуться, но все время откладываю, каждый раз обещая себе: завтра… А «завтра» вновь надеюсь на «завтра».
   — А дела на кого бросишь? — встревожился Сергей.
   — Есть, кому продолжать. Боковицкий, Пензин, Еременко — они любят свою работу, а я устал… Отстрою себе где-нибудь дом да уеду туда с дочкой…
   — «Завтра», — ехидно заметил за него Кулагин, — а «послезавтра» придет новая власть, или до этой, наконец, дойдет, как ты к ней относишься, твои предприятия — пшик, и останешься без процентов. Это, кстати, к разговору о том, где лучше живется. У нас, в Америке, заработанное, если, конечно, оно честно заработанное — не отнимут, так как это свято и «неделимо». А у вас — сегодня одна власть, завтра — другая… И вновь все «дели и отнимай».
   — Во! — показал ему кукиш Туманов. — Хватит, наотнимались. На ошибках учатся. Одной такой «каши» на сто лет вперед хватит. Я мужик простой, из самых «низов» вышел, и того, что заработал, не отдам. Я строил этот концерн, отправлял людей учиться за границу, чтобы получить высококлассных специалистов, рисковал, петляя между законами, учил «азы» бизнеса, неделями висел в самолетах… Нет, я не сбегу из страны, но и разрушать созданное мной не позволю. У каждой вещи должен быть хозяин, иначе долго она не протянет. Я не против богатых. Я хочу, что б бедных не было. Хочу, что б меня окружали богатые, образованные люди. Со связями, со своим видением мира… Я не понимаю откуда у людей берется зависть. Зато я понимаю, почему в России сейчас так яростно ненавидят олигархов и чиновников. Капитал должен быть СОЗИДАТЕЛЬНЫМ! Он должен состоятся на созидании чего-то и сам, в свою очередь, созидать что-то… А у нас? Кучка воров поделила между собой страну и искренне не понимает, почему их за это презирают. Они же не будут жить в России. Они ее боятся. И дети их не будут — стыдно. А я сам заработал. Я поднимаю заводы, строю церкви… И разрушить это не дам!
   — С пулеметом в окне офиса ляжешь? — усмехнулся Кулагин.
   — Лягу! — хмель уже ударил Туманову в голову. — Вот на этом острове отстрою дом, — кивнул он на заросший сосной островок посреди озера. — С блиндажом, с амбразурами, бронированными стенами и пуленепробиваемыми стеклами. Годик-другой продержусь, а там и «наши» подойдут. Только не те «Наши», которых правительство нам навязывает, а настоящие наши… Демократия… Это- демократия?! Врете! Это- оккупация страны… Демократия — это Вече древнего Новгорода… А у нас что ни выборы — то цирк, что ни чиновник, то отец или муж новоиспеченного миллиардера… И — беззаконие… Я — миллионер! — мечтаю, что б был общий для всех ЗАКОН! Для богатых и бедных, рабочих и чиновников… Тогда я буду знать хотя бы по каким правилам играть… А что сейчас?..
   — Так, Туманову больше не наливать, — распорядился Павлов. — У него начинается явно выраженная форма депрессивного психоза… Не знаю, что это такое, но очень похоже… Предлагаю идти купаться. Вода еще теплая.
   — Это называется теплая?! — ужаснулась Таня. — Она холодная как морозилка.
   — Не бойтесь, не простынете, — улыбнулся Павлов. — Так кто со мной?
   — Я, пожалуй, рискну, — решился Кулагин. — Где наша не пропадала? Отдыхать, так отдыхать. Раз уж выехали на природу…
   — И я… наверное, — робко сказала девушка.
   — Не верите, значит? — покачал головой Андрей. — Так… Сеня, где тут ближайший колхоз? Будем делать председателю заказ на бункер…
   — Андрюша, — умоляюще сказала Таня. — Три часа ночи. Давай до завтра подождем? Завтра и закажем.
   — Хочу бункер! — упрямился Андрей, пытаясь сфокусировать взгляд на острове. — И пираний и крокодилов в озеро запустить… Что б кремлевские упыри даже близко к моей земле подойти не могли…
   Павлов тяжело вздохнул, поднялся, подошел к приветливо машущему ему рукой Андрею, обхватил его поперек туловища и, мощно развернувшись всем корпусом, зашвырнул дурачащегося «оппозиционера» в озеро.
   — А-а, так твою растак! — завопил враз протрезвевший Туманов, пулей выскакивая обратно на берег. — Там же холодно!
   — Вот я и говорю: пираньи не выживут, — рассудительно заметил Павлов. — Ну так что, идем купаться?
   — И стену из каменных глыб по всему периметру, мстительно сказал стучащий от холода зубами Туманов. — С дозорными башенками…
   — Нет, я, пожалуй, пас, — задумчиво сказал Кулагин, рассматривая трясущегося от холода Туманова. — Я потом… Как-нибудь…
   — А я все же пойду, — решилась Таня. — Ведите меня к проруби, лесной человек, — улыбнулась она Павлову.
   Тот разгладил усы и одобрительно кивнул.
   — Вот и хорошо, — совершенно трезвым голосом сказал Кулагину Андрей, когда Павлов с девушкой скрылись в темноте. — Я оказался прав: они понравились друг другу. Видел, какие взгляды она на него бросает? Семен-то старой закалки, не хочет даже подобной мысли допускать, но и ему девушка по душе пришлась.
   — Не понял? — удивился Кулагин. — Ты о чем?
   — Теперь она уже понимает, что финансовое благополучие и личное счастье — две разные вещи, как ни крути, — сказал Андрей, снимая мокрую одежду и раскладывая ее перед костром. — И встал я ей, что называется, поперек глотки. Нет, не до ненависти, конечно, но выносить мои «метания» и мою холодность она больше не в силах. Это очень страшно, когда живешь с тем, кто тебя не любит… Я-то к этому привык, сам тепла и ласки дать не способен, но и от других его не прошу. Наверное, я «перегорел»… Может быть, когда-нибудь и наберусь сил любить, но это будет не скоро. Для того, чтобы любить, нужно много сил и веры, Сергей… А она ждать устала, измучилась. Она совсем еще девчонка. Ей нужно, чтобы ее носили на руках и посвящали ей песни, складывали стихи и признавались в любви… А вот Семен для этого давно «созрел». И мне кажется, что они очень подходят друг к другу. Потому я и привез ее сюда.
   — Подожди-подожди, — удивленно заморгал Кулагин. — Так ты что?..
   — Да, — подтвердил Андрей. — Именно это. На старости лет решил выступить в роли сводника. Не думаю, что я сам способен сейчас подарить кому-то счастье. Может быть, мне это уже слишком поздно, а может, и наоборот — слишком рано… Да и пора «завязывать» с таким образом жизни. У меня ведь почти взрослая дочь… Это все долго объяснять…
   — Андрей… Они же совершенно разные люди. Она привыкла к иному образу жизни, к другому укладу…
   — У меня на памяти десятки примеров, когда подобные проблемы не были помехой. Семен — мужик терпеливый, добрый, сумеет все в нужное русло направить… Помнишь, как она ему по любому поводу советы давала: и как корову доить сподручней, и как ягоды перебирать — а сама в этом, как я в проблемах экономики Кампучии… Я бы взбесился на третьей подсказке, а он только в усы усмехается да отшучивается… Ну, что делать, если не получается из меня семьянина и любовника, а они просто созданы друг для друга? Не получится, так не получится, но попытаться-то можно? Чужие судьбы всегда куда как легче устраивать, чем свою собственную…
   — Не получится, — убежденно заявил Кулагин. — Это просто бред какой-то. Как говорят в Одессе, «мне с вас смешно»… Додумался: фермер и манекенщица…
   Туманов предостерегающе прижал палец к губам и кивнул на возвращающуюся парочку:
   — Ставлю свой «джип» против твоего «мерседеса», — шепнул он и протянул руку.
   Кулагин мгновенье подумал и пожал ее, принимая вызов.
   — О чем это вы? — зябко поводя плечами, девушка подсела поближе к огню. — Спорите о чем-то?… Спасибо, Семен, — поблагодарила она накинувшего ей на плечи куртку Павлова.
   — Спорим, что домик на этом острове я возведу за месяц, — ответил Андрей. — Правда, с пираньями и крокодилами я погорячился… Акулы тоже не живут в холодной воде?
   Кулагин долго переводил цепкий взгляд с погрустневшего лица Павлова на мечтательное лицо девушки, невольно потрогал лежащие в кармане ключи от машины и вздохнул…
 
   — Я сейчас очень рассержусь, Семен, — сказал в трубку телефона Андрей. — Я уже сто раз говорил тебе — тебе не за что извиняться. Я чертовски рад за вас, ребята. С нетерпением жду приглашения на свадьбу и заранее «бронирую» место «крестного отца». И чтоб обязательно сын был, понял?.. А вот, как хочешь, но чтоб сын!.. Как она?.. Ей тоже всего лучшего, — не отнимая трубки от уха, Туманов сделал «значительные» глаза сидящему напротив Кулагину и «поманил» пальцем. Сергей развел руками, вытащил из кармана ключи и техпаспорт на машину, положил на стол и подтолкнул к Туманову. С довольной улыбкой Андрей подгреб их к себе и неожиданно замер, открыв от удивления рот. — Что?! Ка… Какой бункер?! — ошалело спросил он в трубку. — Какие «пуленепробиваемые стены»?.. Ты о чем?.. О, мама мия!.. И это почти готово?! И заказ оплачен?! О, нет!.. Он говорит, что дом на острове почти готов, — пожаловался он Кулагину. — И бункер под ним… Сережа, скажи мне, что это неправда… Ну, пожалуйста…
   Теперь настал черед Кулагина злорадно улыбаться.
   — Это как же я «набрался»? — удивился Туманов. — Нет, нужно срочно «завязывать». Денег-то не жалко, хоть местным мужикам работу подкинул, но… Я хорошо заплатил? — спросил он в трубку и, получив ответ, издал восхищенный вздох, — Да за такие деньги я сам, вручную, Статую Свободы на Васильевский остров перетащу… Нет, так дело не пойдет. Семен, может, возьмешь этот дом… в свадебный подарок, а?.. А мне его куда девать?! Вот беда-то, и не сплавить никуда такое позорище… Кулагин, возьми дом? А я тебе «мерседес» обратно отдам?.. Паршивцы вы все, — обиженно воспринял он злорадный отказ, — Куда бы его спихнуть… Позорище-то какое!.. Ну да ладно, что-нибудь придумаю… Так что, будь счастлив, Семен, и на свадьбу не забудь пригласить… Только, чур, без медовухи, а то, не ровен час, шахты с баллистическими ракетами среди лугов появятся… Не скучай, до встречи… Вот так, — сказал он Кулагину, повесив трубку на рычаг. — Все у них «сложилось». И снова я, вроде как, «холостой»… Можно вплотную делами заняться.
   — А как же «отдохнуть», «переложить все на совет директоров», — прищурился Кулагин, — «книжки писать»?
   — Да ты что?! — замахал на него руками Туманов. — Сейчас?! Когда самая пора работы?! Когда только-только «новую ветвь» запустили? Не-е, сперва я эту линию «отшлифую», вот тогда и уйду на покой, а пока…
   Кулагин только улыбнулся в ответ.
   — Им сейчас только дай волю, — бормотал Андрей, перелистывая сложенные на столе бумаги, — враз все дело завалят… Вот посмотри сам, что умудрились сотворить в «новгородском филиале», пока мы с тобой отдыхали…
   Телефон вновь отвлек его внимание.
   — Слушаю, — сказал он, и на его лице появилось выражение радостной гордости. — И на сколько?.. О- о! По такому поводу отдам приказ подготовить премиальные. Продолжайте, ребята… Дочка сдала выпускные экзамены на «отлично», — похвастался он Кулагину, — Это тебе не «хухры-мухры», не то, что я, бестолочь — «три класса, два коридора»…
   — Все еще не можешь с ней встретиться? — спросил Сергей.
   — Боюсь, — признался Андрей. — Честное слово — боюсь. Первый раз в жизни боюсь чужого мнения… Хотя, какое оно «чужое»… Но все равно боюсь. Пока что мои ребята присматривают за ней… Самому неудобно и как-то… противно, словно в замочную скважину подглядываю… Но я очень боюсь за нее, Сергей. Я потерял в жизни все… И сейчас я каждую ночь ложусь только с одной молитвой: «Господи, сохрани мою дочь, не допусти, чтоб с ней что-то случилось, не наказывай ее за мои грехи…» Не могу я выйти к ней «в открытую»… Представляешь, что она сейчас обо мне думает?.. Ох, и наломал же я дров за свою жизнь — всей деревней не наколешь… Не поверишь: своему телохранителю завещал, что если со мной что-то случится, чтоб он за ней присматривал… Ты понимаешь? В глубине сознания держу мысль о том, что могу до конца своих дней не найти в себе силы прийти к ней… Все пытаюсь оттянуть этот момент, ищу причины, чтоб перенести этот разговор на более поздний срок… Ведь знаю же, что если она меня простит, это будут самые счастливые дни в моей жизни… А если нет?.. Нет, боюсь. Как я ей расскажу, почему все так сложилось? Какие слова найду? Как объясню, что те глупости, которые я делал, считал правильными и умными, стараясь потакать своей гордости и чести? Нет, Сергей, это не объяснишь. Здесь все зависит от нее: сможет она найти в себе силы, чтоб простить меня? Она очень хороший, добрый человек, но… Это очень сложно: суметь простить… Я — трус?
   — Хочешь, я поговорю с ней сам? — предложил Кулагин. — Я объясню ей, и она поймет…
   — Нет-нет, — запротестовал Туманов. — Я сам… Просто, я стал бояться перемен. Не самих перемен, а их последствий. Я наделал в своей жизни столько кругов и «загибов», что, подойдя к тому моменту, который является истинной целью — испугался… А вдруг все это — зря?! Путей без ошибок не бывает, и свои истины я выстрадал… Но она — это все, что у меня осталось. И прошлое, и будущее, и несбывшаяся мечта о счастье… Может быть, будет лучше…
   — Давай-ка я все же встречусь с ней, — повторил Кулагин.
   — Я сам!.. Только… чуть позже… Совсем чуть- чуть, — заверил он, поймав недоверчивый взгляд Кулагина. — Ты пойми, Сергей, это же… Ведь тогда все может пойти по-другому. Иначе, осмысленно, человечнее… Мне же холодно одному… А она — есть… Когда знаешь, что у тебя кто-то есть, на душе все совсем иначе…
 
   Он сбился и замолчал. Долго вопрошающе смотрел на фотографию дочери, стоящую в рамке на столе, потом тряхнул головой и окрепшим голосом сказал:
   — Так на чем мы с тобой остановились? Тебя интересует отчетность наших филиалов за прошедший квартал? Оборот всего концерна в минувшем квартале составил…
   Кулагин смотрел на бодро оперирующего цифрами Туманова с какой-то смесью понимания и жалости. Потом встал с кресла, забрал со стола папку с отчетами и сказал:
   — Я просмотрю все это вечером, Андрей. Я лучше понимаю цифры, когда смотрю на них. Когда просмотрю — позвоню тебе… До вечера.
   Когда дверь за ним закрылась, Туманов устало откинулся на спинку кресла и кивнул фотоснимку:
   — Осуждаешь? А мне и впрямь очень страшно… Я шел к этому слишком извилистой дорогой, бежал в мечту из реальности… С мечтой-то получилось, а вот с «реальностью»… В реальность предстоит возвращаться теперь… И это страшно… Что скажешь?
   Зеленые глаза девушки смотрели с фотографии весело и беззаботно.
   — Но даже если ты не поймешь меня и не простишь, — сказал ей Туманов, — я должен тебе сказать, что очень люблю тебя. Что ты единственная, кто теперь наполняет смыслом мою жизнь. Что ты и есть та самая мечта, к которой я бежал всю жизнь, по капле собирая то чувство, которое наполняет меня теперь. Я всю жизнь, по букве, собирал эти слова, и я обязательно скажу их тебе. И когда-нибудь ты поймешь, что жизнь не такая уж и дурная штука, когда в ней есть кто-то, кого ты любишь… И она совсем не напрасна, если в ней есть кто-то, кто любит тебя…

 
У меня был отец,
В меру ласков и в меру суров.
От него нам досталось!
А с эпохой они понимали друг друга без слов…
Время шло. Отошло то, что гневало.
А что будет, на то сердца хватит.
…У меня характера не было —
Появился характер.
 

Римма Казакова

   У самых дверей офиса я оглянулась на следовавшего за мной Володю. Встретившись со мной взглядом, он отвел глаза в сторону.
   — Так и не скажешь, в чем дело? — в последний раз спросила я. — Может, я и не столь проницательна, чтобы самой найти ответ, но одно я знаю точно: я очень не люблю, когда со мной играют.
   — Я не играю, Настя, — взмолился он. — Просто я не могу ничего сказать тебе сейчас… Прости.
   Я пожала плечами и взялась за ручку двери.
   — Я должен сейчас уехать, — сказал он мне вслед. — Пожалуйста, никуда не выходи из офиса. Я скоро вернусь и…
   Но дверь за мной уже закрылась. Погруженная в свои мысли, не отвечая здоровающимся со мной сотрудникам, я поднялась в кабинет отца, заперла за собой дверь и бессильно упала в кресло.
   — Вот так, — сказала я вслух, — в каждой бочке должна быть ложка «оттеняющего» мед дегтя… Сперва меня воспринимали как красивую игрушку, теперь как богатую извращенку… «Жениться по любви не может ни один король»?.. А кто сказал, что я смотрю на него как на кандидата на роль «благоверного»?.. Да он вообще мне не нужен… Ни как «благоверный», ни как «кандидат»… Да?. Да. Ну и все…
   Я посмотрела на свою фотографию, поставленную на журнальный столик еще отцом, и показала ей язык.
   — Любовь… Морковь, — сказала я ей. — Размечталась, глупенькая… Нет, ну вот что ему еще надо?! Красивая? Ну… Очень даже ничего… Богатая? Можно даже сказать: ти-ту-ло-ванная… И даже не дура… Характер, конечно, сволочной, но нельзя же, чтоб у меня были одни достоинства. Надо, для разнообразия, и какой-нибудь малюсенький недостаточек… Не смешно. Зато обидно. Уеду отсюда. Поеду в Бразилию, найду там какого-нибудь страстного Поеду и буду слушать его серенады под моим балконом целый месяц… Потом скажу ему, что он — осел, приеду сюда и скажу то же самое Володе… И вообще: все мужики — одинаковые! Хотя, нет… Ради справедливости надо сказать, что они еще делятся на блондинов и брюнетов…
   Я потрогала пальцем кнопки на пульте и нажала на связь с секретаршей.
   — Слушаю, Анд… Слушаю, Анастасия Андреевна, — ответила мне девушка.
   — Наташа, — попросила я. — Найдите телефон Клюшкина, дозвонитесь до него и соедините нас… Я буду ждать у себя.
   — Хорошо, — сказала она и отключилась.
   — Плохо, — возразила я. — Плохо и обидно…
   За окном по карнизу забарабанили капли дождя.
   — Вот только тебя и не хватало для полной картины, — кивнула я. — Так, постараемся взять себя в руки… И выкинуть на свалку, раз на большее ты не годна. В концерне тебя не воспринимают как начальника, потому что ты — женщина, а понравившийся тебе парень не воспринимает тебя как женщину, потому что ты — его начальник…
   Я подняла трубку загудевшего телефона и, услышав голос Клюшкина, поздоровалась.
   — Все в порядке? — спросил Иван Петрович? — Добрались без приключений?
   — Ну… В этом смысле — да.
   — А в каком — «нет»? — насторожился он.
   — На личном фронте без перемен, — пожаловалась я.
   — А-а… Это не страшно. Какие наши годы?.. Настя, экспертиза показала, что тормозные шланги машины были перерезаны. Очень не хочется в это верить, но все говорит о том, что его смерть была кому- то необходима…
   — Машина катилась по склону метров двести… Не могли они тогда порваться?
   — Кто из нас сыщик — ты или я? О нас говорят много пакостей, но кое-что мы еще можем… У него отказали тормоза. Нет, это не «несчастный случай».
   — Почему так долго устанавливали это?
   — Это не так быстро делается… Да потом нам требовалось время, чтобы кое-что проверить.
   — Нашлись подозреваемые?
   — Да, — сказал он. — Именно поэтому я и вызвал тебя из деревни… Настя, не хочу тебя пугать, но очень высока возможность того, что и твоя жизнь подвергается опасности.
   — Со мной будет все в порядке… Его убили из-за денег?
   — Да. Думаю, что да… Нам необходимо поговорить. Прежде всего: никуда не выходи… Нет, наоборот. Сейчас ты выйдешь из офиса и спустишься вниз, к охранникам. Я подъеду буквально через пятнадцать-двадцать минут. До этого времени постарайся ни с кем не контактировать. Ни с кем! Стой возле входа в офис, у всех на виду, и держись поближе к охранникам.
   — А чем я кому-то не угодила?
   — Потом объясню, — уклонился он. — Ты поняла меня? Ни с кем не контактируй! Я уже выезжаю.
   Я посмотрела за окно — дождь все усиливался. И я решила эти пятнадцать минут провести в кабинете. Подойдя к бару, я достала хрустальный фужер, плеснула на дно «мартини» и оглядела нишу в поисках льда. Из глубины бара достала инкрустированную шкатулку и открыла ее. Вместо льда я увидела фотографии. Видимо, еще отец по рассеянности поставил ларец сюда, а убиравшая кабинет секретарша не заметила его, как не замечала до сей поры и я. Подобные фотографии показывал мне раньше Королев. На них была запечатлена я. Изредка встречались и фотографии отца. Я пересматривала снимки с каким-то новым чувством. Как бы там ни было, а все же он пытался заботиться обо мне. Не очень-то считаясь с моим мнением, не слишком заботясь о нравственной стороне, но… Но заботился.
   — Как же мы сумели так ошибиться с тобой, отец? — спросила я, разглядывая одну из его фотографий. — Что нам помешало узнать друг друга? Ни у тебя, ни у меня не было семьи… В этом мире у нас не было других близких людей. Но мы, такие близкие, были дальше друг от друга, чем самые разные…
   Я невольно вздрогнула, скользнув взглядом по следующей фотографии. Чувствуя, как холодеют пальцы рук, я поднесла фото ближе к глазам, вглядываясь в «размытый» дальний план, и закусила от неожиданности губу: за спиной моего отца стоял Володя. В этом не было сомнений. Он даже был одет в тот же самый костюм, который был на нем в день нашей первой встречи. Я пролистала еще несколько снимков и на двух из них заметила пропущенную мной ранее фигуру телохранителя…
   Несколько минут я просто смотрела на снимки, приходя в себя после неожиданно открывшейся мне истины, затем медленно подошла к столу и включила связь с приемной.
   — Наташа, — сказала я, — вы когда-нибудь знали… Нет… Соедините меня лучше с Бобровым.
   — Одну минутку, — несколько удивленно ответила секретарша, и парой минут спустя в телефонной трубке послышался веселый голос:
   — Я слушаю тебя, Настя.
   — Семен Викторович, — спросила я, — как вы познакомились с Володей? С Володей Алексеевым…
   — Он был телохранителем твоего отца, — ответил удивленный моим вопросом Бобров. — Сопровождал его почти во всех поездках… А ты что, не знала?..
   — Как я могла знать об этом, если никто ничего мне не сказал?!
   — Я думал, тебе известно… Он же есть в списках службы безопасности концерна… А что случилось?
   — Едва не случилось, — резко заметила я. — Не понимаю, в чем дело, но все это болото, в которое я сдуру залезла, провоняло таким «ароматом» лжи и притворства, что… что с такими «защитниками» и «соратниками» меня могли прибить в каком-нибудь темном переулке в любую минуту. Или устроить аварию, как и отцу…
   — Ав… Аварию?! — опешил он. — Аварию устроили?..
   — Лучше бы я никогда всего этого не знала, — горько сказала я. — У меня была своя, пусть и не самая шикарная, но зато своя, нормальная и честная жизнь. Без всяких игр и «полутонов», без интриг и без предательства… А теперь я не верю никому…
   — Подожди, подожди… Такты хочешь сказать, что его… его убили?!
   — Вы поразительно догадливы, — сказала я и бросила трубку.
   Немного успокоившись, я оглядела кабинет более внимательно. «Если осталась шкатулка с фотографиями, — подумала я, — может остаться незамеченным и что-нибудь еще… Изменили, переставили и заменили почти все… Но ведь шкатулка осталась…»
   Я подошла к столу, выдвинула все ящики, внимательно осматривая их содержимое, пошарила под днищем, проверяя, нет ли там тайника, кропотливо осмотрела стенные шкафы, еще раз заглянула в сейф, открыла даже крышку телевизора и проверила обивку кресла, но больше ничего интересного для себя не обнаружила.
   «Знать бы, что искать, — подумала я. — Нет, это все бесполезно. Нужно сперва поговорить с Клюшкиным… Эх, отец, отец… Как же ты, такой опытный и сильный, позволил совладать с собой?.. Но если это убийство, я приложу все силы, чтобы найти их, отец. Как бы там ни было, как бы ни складывались наши отношения, но…»
   Мой взгляд привлекла висевшая на стене картина. Скорее интуитивно, чем сознательно, я подошла и засунула за холст руку. Пальцы наткнулись на приклеенный к оборотной стороне металлический прямоугольник. С трудом сдерживая радостный вскрик, я извлекла на свет…
   Что это было, я поняла сразу. В последнее время все газеты вопили о буквально захлестнувшей город волне фальшивой валюты. Франки, марки, доллары хлынули в Россию рекой, отличимые подчас от настоящих лишь проведением серьезной экспертизы. То, что я держала в руках, называлось матрицей. Передо мной была «лицевая» сторона стодолларовой купюры. Я засунула руку за картину, отыскивая «вторую часть», но больше в тайнике ничего не было.
   «Как же так? — обиженно подумала я. — Как же так, отец?! Почему ты взялся за это? Я только-только начала узнавать и понимать тебя… Я начинала уважать тебя, а ты?.. Как же ты мог? Деньги? У тебя же были деньги! У тебя было много денег!.. Верить?.. А как же не верить, если я держу матрицу в руках?.. Что делать теперь? Сказать Клюшкину или нет? Если скажу, имя отца навсегда покроет клеймо преступника… Да и концерну не поздоровится… А если нет — могут не найти преступников, и отец навсегда останется неотомщенным… Ах, как же все переплелось… В течение нескольких часов я потеряла и человека, который был мне небезразличен, и отца… Почти нашла и потеряла вновь…»
   Я сунула тяжелую матрицу в сумочку, спустилась по лестнице и вышла на улицу. В ста метрах от дверей офиса стояла черная иномарка с тонированными стеклами. Я направилась к ней, все еще не зная — стоит рассказывать Клюшкину о своей находке или нет. Дверца машины приветливо распахнулась, я сделала еще один шаг и…
   Кто-то сильно схватил меня сзади за плечи и, прежде чем я успела крикнуть, толкнул вперед, в салон машины. Как только я оказалась внутри, машина рванула с места так, что державший меня человек едва успел запрыгнуть следом.
   В ярости я оглянулась на своего похитителя…
   — Я так и думала, что это ты, — сказала я Володе. — Мерзавец! Подонок!..
   Широко размахнувшись, я что было сил влепила ему пощечину. Белый след пятерни выступил у него на коже даже сквозь густой загар. Он отшатнулся, но промолчал.
   — Ну и сколько ты с этого получишь? — с презрением спросила я. — Сколько они тебе заплатят?!
   — Четыреста пятьдесят долларов, как вы и договорились, — послышался насмешливый голос с переднего сиденья. — Кстати, мне очень понравилась ваша хватка, Настя. Володя, да и Бобров тоже, не слишком «зубастые акулы», но ведь: «большой путь начинается с одного шага», не так ли? И я полагаю, вы скоро научитесь оперировать большими суммами так же хорошо, как и малыми.
   Сидевший впереди Кулагин повернулся ко мне:
   — Здравствуй, девочка. Вот и свиделись вновь…
   Я лишь покачала головой, разглядев за рулем машины угрюмо нахмурившегося Королева.
   — Пауки в банке, — сказала я. — Мне очень жаль моего отца, который не сумел разглядеть, кто именно называет себя его друзьями… Но что я вам всем обещаю: если каким-то чудом я останусь жива — я вас раздавлю! И поверьте: это у меня получится…
   От такой наглости у Кулагина заметно вытянулось лицо. Потом он громко расхохотался и хлопнул Королева по плечу:
   — Слышал, Николай Петрович? Нет, эта девчонка мне определенно нравится… Поехали быстрее, а то Боковицкий, наверное, уже компьютер изгрыз от нетерпения…
   — Боковицкий? — с презрением спросила я.
   — А как же? — удивился Кулагин. — Я бы сказал, что именно благодаря ему и состоялось наше с вами сегодняшнее «рандеву»… И Клюшкин тоже, — добавил он. — Мы сейчас поедем, вернее — полетим — на нашу свирскую базу. Спокойное место, что б всем собраться и поговорить…Всем… Кроме одного человека…
   — Да, — подтвердила я. — Легче пересчитать, кого там не будет… И кого же?
   — Еременко, — сказал Кулагин. — Там будут все, кроме Геннадия Ивановича Еременко…

 
Свобода — это право выбирать,
С душою лишь советуясь о плате:
Зачем нам жить, за что нам умирать,
На что свою свечу нещадно тратить…
 

И. Губерман.

   — Осторожней, осторожней! — приговаривал Андрей, протискиваясь вслед за грузчиками в кабинет. — Эта картина не просто невероятно дорогая. Для меня она цены не имеет…
   — Андрей Дмитриевич, — вбежала вслед за ним секретарша. — Вот ваша почта, вот перечень звонивших… а вот звонки, отмеченные красным…
   — Не сейчас, Наташа, не сейчас, — попросил Туманов, с тревогой наблюдая, как грузчики с сонным видом протаскивают картину между столом и сейфом. — Я должен был вернуться в четверг, а сегодня только вторник, так что меня еще нет, я еще не приехал… Я разберусь со всем позднее… Нет-нет, не на эту стену, нужно расположить ее за моим креслом. Прислоните пока к стене… Только осторожнее, — простонал он, когда рама с глухим стуком ударила в пол.
   — Что это? — не удержалась секретарша.
   — Терпение, девочка, терпение… Все увидишь… Ребята, если добротно пристроите ее на стене, по пятьдесят «штук» на каждого добавлю.
   Сонное выражение враз исчезло с лица грузчиков, и молоток с гвоздями был принесен быстрее, чем Андрей успел отсчитать деньги. Когда же он рассчитался со старшим группы, в стене уже была высверлена аккуратная дыра, и гвоздь плотно вошел в деревянный дюпель.
   Туманов осторожно развернул холст, в который была завернута картина.
   — Фантастика! — прошептала девушка. — Это та самая, которую вы заказывали в Нью-Иорке?
   — Она самая, — подтвердил Андрей, отступая на несколько шагов назад и с удовольствием оглядывая закрепленную на стене картину. Прямо из центра поднимающегося над утренней землей солнца летела ему навстречу невероятной красоты девушка, восседавшая верхом на белом Пегасе. Длинные золотые волосы шлейфом вились за ее плечами, а зеленые глаза смотрели вперед весело и бесстрашно.
   — Аллегория понятна, — послышался за его спиной голос входящего в кабинет Боковицкого. — И сдается мне, что где-то я это лицо уже видел.
   — Наташа, будь добра, приготовь мне крепкий- прекрепкий кофе, — попросил Андрей. — Измучился вконец. Не выспался, устал, а теперь, ко всем моим проблемам, добавляется безжалостный компьютерщик, который, судя по его выражению лица, примется сейчас злостно домогаться денег на какую-нибудь очередную авантюру…
   — Будет, — подтвердил Боковицкий. — И не на «какую-нибудь», а на самую серьезную, оригинальную и прибыльную из всех, что у нас были до этого.
   — Так, сейчас начнется битва тигра с удавом, — констатировал Туманов, занимая свое место за столом.
   — Разумеется, удав — это ты? — уточнил Боковицкий.
   — Нет, — покачал головой Андрей. — Ты. Мне кажется, что ты просто «тащишься», когда вытягиваешь у меня с таким трудом заработанные деньги на какую- нибудь электронную блажь.
   — Ты никогда не брал на себя труд подсчитать, сколько денег принесла тебе эта «блажь» за последние годы? — насупился Боковицкий.
   — Саша, я даже не спорю… У меня на это просто нет сил. Но, может, завтра? Я даже вещи распаковать не успел, — кивнул он на сваленные в углу кабинета чемоданы. — Не заезжая домой, сразу направился сюда.
   — Куй железо, пока горячо, — безжалостно заявил Боковицкий. — Дело вот в чем…
   Его перебила вернувшаяся с подносом, на котором дымились две чашечки кофе, Наташа.
   — Еременко на второй линии, — кивнула она на телефон. — Со вчерашнего дня на телефоне висит.
   — Что ж это такое? — жалобно спросил Туманов. — Все знают, что прилечу только послезавтра, а вызванивают аж за два дня до приезда… Слушаю тебя, Гена, — сказал он в трубку. — Спасибо, добрался отлично… Твоя просьба?.. Ах, это… Да, передали, — Андрей подтянул к себе дипломат и, отомкнув его, извлек на свет две тяжелые, тускло отсвечивающие гравюры. — Ты бы хоть заранее о таких вещах предупреждал. А то: «сувенир друг в подарок передаст»… Хорошо, хоть декларацию на вывоз дали… А что это за мастер: Борвинник? — прочитал он подпись на гравюрах. — Я-то льстил себе, что всех ведущих специалистов в искусстве знаю… Завтра? Да, приезжай. Тут дела кое-какие поднакопились, да и просто давно не виделись… Жду. До завтра.
   Положив трубку, в один глоток осушил чашку кофе и вопросительно посмотрел на Боковицкого:
   — Остывший, совершенно невкусный и очень слабенький кофе будешь?
   — Да пей уж, пей. Скоро на одном кофе держаться будешь. Что за гравюры?
   — Генка просил захватить их у его знакомого в Нью-Йорке. Безвкусица какая-то. Но, судя по рамкам, кто-то их очень ценил. Лично я за рамки заплатил бы в три раза больше, чем за сами гравюры.
   — Тебе и Шагал не нравится, — пожал плечами Боковицкий.
   — Ты слышал эту фамилию? — притворно ужаснулся Туманов. — Всего три года назад на вопрос: «Кто такой Шишкин?», ты отвечал: «Сам дурак!» Неужели стал ходить в музеи?
   — Нет, просто часто выслушиваю твое нытье по разным поводам, — парировал Боковицкий. — «Это не нравится, то не нравится». А что нравится?
   — Все остальное, — ответил Туманов и осушил вторую чашку кофе, — Ладно, выкладывай свою «деньги- вытягательную» идею…
   Когда Боковицкий ушел, Андрей убрал со стола оставленные им бумаги и поднялся, чтобы открыть окно. Что-то тяжело упало на пол. Наклонившись, Андрей увидел одну из гравюр, нечаянно сброшенную им со стола. Ворча на себя за неуклюжесть, Туманов поднял тяжелый прямоугольник и попытался поставить на место отклеившуюся от удара рамку. Угол резной планки никак не хотел возвращаться на место. Андрей вздохнул, положил гравюру на стол и, с трудом удерживаясь, чтоб не зевать, стал разглядывать повреждение.
   Заинтересовавшись, быстро снял остатки рамки, поднес гравюру углом к свету, поворачивая и поскребывая ногтем, и неожиданно со злостью рванул на себя наваренный с тыльной стороны гравюры тонкий слой олова. Долго, прищурившись, смотрел на оставшуюся в его руках матрицу доллара, затем швырнул ее на стол, схватил вторую гравюру и с размаху опустил ее на стол, разламывая рамку и отбивая наваренное олово. Взглянув на «вторую часть» стодолларовой ассигнации, бессильно заскрипел зубами. В кабинет вбежала услышавшая грохот ударов секретарша:
   — Что случилось, Андрей Дмитриевич?
   — Выйди! — зло сказал Туманов. — Если б мне надо было кого-то позвать, я бы сам это сделал.
   Девушка обиженно передернула плечами и хотела было закрыть за собой дверь, когда Туманов неожиданно передумал:
   — Подожди, Наташа… Срочно соедини меня с Туапсе. Разыщи там Еременко, мне необходимо… Мне нужна его помощь.
   — Хорошо, — девушка вышла в приемную, а Андрей, заложив руки за спину, принялся нервно мерить шагами кабинет, жадно выкуривая одну сигарету за другой и то и дело бросая взгляды в сторону лежащих на столе матриц.
   — Андрей Дмитриевич, — послышался наконец голос секретарши из динамика, — Еременко на проводе.
   — Спасибо, Наташа, — Андрей поднял трубку телефона и, откашлявшись, бодрым голосом сообщил: — Гена, это снова я тебе беспокою. Хорошо, что застал. Никуда не уезжай. Боковицкий только что принес новый проект, и я намереваюсь перекинуть его на тебя. Поэтому я выезжаю к тебе сам. Завтра утром буду у вас, встречайте… Нет, лучше я приеду сам. Мне необходимо лично осмотреть помещения и прикинуть, подойдут ли старые здания для этого проекта, или же придется закупать новые… А то, чего доброго, и строить придется… Нет-нет, этот филиал мы оставим, свою нагрузку он выполняет. Так что, приеду я… Ничего, потерплю еще сутки… Что? Ах, посылку… Да, ее я обязательно захвачу… Зря, что ли, тащил за тридевять земель… Жди, — он положил трубку на рычаг и добавил, с ненавистью глядя на телефон: — Жди, я приеду… И тогда нам придется обсудить очень многое…
   Он засунул одну из матриц во внутренний карман пиджака, взял в руки вторую и огляделся в поисках подходящего места для тайника. Подошел было к сейфу, но передумал и, приблизившись к картине, сунул руку за раму, ощупывая холст с обратной стороны. Удовлетворенно кивнув, просунул туда матрицу и закрепил ее куском скотча. Открыл сейф, вынул оттуда кобуру с тяжелым травматическим пистолетом, надел ее под пиджак и склонился над селектором связи:
   — Наташа, будь добра, приготовь мне термос крепчайшего кофе… И постарайся достать каких-нибудь стимуляторов, мне предстоит не спать всю ночь… Отмени все запланированные встречи дней на пять вперед. Я срочно выезжаю в Туапсе… Понадобилось навестить наш филиал.
   — Телохранителя или шофера вызвать? — уточнила девушка.
   — Нет, это самая рядовая поездка… С «частным уклоном». Лишние «уши» там ни к чему… Да, и к моему возвращению подготовь бумаги о… Впрочем, об этом м скажу, когда вернусь…
   — Андрей Дмитриевич, давайте я все же вызову водителя, — попросила девушка. — Или закажу билет ми самолет?
   — Нет необходимости. Я справлюсь сам. Когда я вернусь, собери совет директоров. Я сделаю заявление.
   — Хорошо, — сказала секретарша. — Тогда… Удачной дороги, Андрей.
   Туманов лишь кивнул в ответ, забывая о том, что находящаяся за стеной секретарша не может его видеть, и непроизвольно дотронулся пальцами до лежащей в кармане матрицы. В последний раз окинул взглядом кабинет и вышел в залитый солнцем парк.
   С радостным выражением на лице Еременко поднялся навстречу входящему в кабинет Туманову и забасил:
   — Давненько тебя в наших краях не…
   Договорить он не успел: мощным боковым ударом
   Андрей отшвырнул его обратно к столу.
   — Ты что делаешь? Спятил?! — заорал Еременко, вскакивая на ноги. — Ты что делаешь, сволочь?!
   Туманов молча извлек из кармана матрицу и похлопал ею о ладонь.
   — А-а, — протянул Генка, сплевывая сочащуюся из разбитой губы кровь. — Я как чувствовал, что эта затея нам боком выйдет. А рассказывать тебе обо всем с самого начала… Тоже неизвестно, как ты на это посмотришь… Но ты меня выслушай, я тебе все…
   — Все мне объяснять не надо, — сухо сказал Туманов. — Ты мне только одну вещь объясни… Когда ты с голодухи на «большую дорогу» шел — это я еще мог понять. Теоретически, но мог… Но сейчас?! У тебя есть квартира, машина, дача, вполне приличная работа, весьма хороший по нашим временам заработок… Еще больше хочешь? Так работай! Это же лучший на мой взгляд вариант: получать столько, на сколько ты работаешь… Так почему ты занимаешься этим сейчас?! Почему ты подставляешь под удар меня и всю нашу корпорацию?! То, что это — жадность, я понимаю, но осознать это не могу!.. Объясни.
   — Объяснить?! — в голосе Еременко застыла ненависть. — А ты не сможешь понять. Потому как не захочешь. «Зарабатывать столько, на сколько работаешь»? А независимость? Сколько раз ты сам клялся, что никогда больше не станешь работать ни на «дядю», ни на государство? А я на кого работаю?! На себя?.. Я по-другому жить хочу! По-своему! А вынужден каждый свой шаг, каждое слово соизмерять с твоим мнением и мнением тупоголового сборища, именующего себя «советом директоров». Это ты называешь «работать на себя»?
   — А что бы ты сейчас делал, если б не работал в концерне? — спросил Туманов, — Ты только представь… Включи свое воображение и представь!
   — Не знаю — что, но во всяком случае это была бы моя судьба! Моя!..
   — Так кто тебе мешал уйти и заниматься тем, чем хочешь? Почему ты пытаешься нажиться не за счет своего труда и пота, а за чужой счет? Если б ты просто ушел, это было бы по крайней мере честно.
   — За чужой счет? — оскалился Еременко. — Я рискую, и это мой «счет»!
   — Рискуют все! Из-за твоих выходок может рухнуть все, что создавалось годами, то, в чем заключена судьба десятков людей, строящих и развивающих этот концерн, отдающих ему силы…. Ты их всех ставишь под удар!
   — Ты поставь себя на мое место и подумай, как бы ты себя чувствовал, когда видел, что тебя содержат из жалости, всовывая в ту среду, в которой ты себя чувствуешь… Которая тебе не по душе.
   — Я даю людям шанс сделать что-то. Ты и все прочие зарабатывают вполне приличные деньги. Этих денег хватает не только на жизнь, но и на обучение. Учитесь, находите связи, пробивайтесь и занимайтесь тем, что по душе. Я не притягиваю вас за шиворот. Я только предлагаю. Эта работа дает друг другу возможность зарабатывать деньги… Мне казалось, что, собрав вас вместе, я получил отличную, дружную команду, способную преодолеть любые преграды и создать свою судьбу самим… Я полагал, что вы захотите, чтоб еще ваши дети работали в этой фирме… Работали на себя…
   — Вот! — победно сказал Еременко. — Вот именно! А нас ты спросил?!
   — Да, — сквозь зубы сказал Туманов. — Спросил, когда приглашал на эту работу… И ты согласился.
   — Потому что выбора не было!
   — Но теперь-то он есть?! — Туманов перевел дыхание и тяжело посмотрел на Еременко. — Почему, Генка?! Мы же вместе с тобой с самого детства? Ведь сколько всего пережито… Мне казалось, что я не сделал тебе ничего такого, за что меня можно было ненавидеть… Или использовать…
   — Время меняет людей, Андрей, — Генка устало опустился на стул. — Бывает, что ты ни в чем не виноват, а жизнь лупит тебя и лупит… И ты начинаешь защищаться, вырабатывать для себя законы выживания… И я, и ты сильно изменились за эти годы. У нас у обоих не сложилась жизнь. И ты, и я не нашли счастья в личной жизни, и ни ты, ни я не сумели заняться делом, которое по душе… Только я не могу заниматься тем, чем хочу, а ты не хочешь… Ох, будь я на твоем месте…
   — Хочешь поменяться местами? — тихо спросил Туманов. — Только тогда уж и судьбами. Судьба — это неотъемлемое дополнение к тому месту, которое ты занимаешь в жизни…
   — Думаешь, она легкая у меня? — усмехнулся Еременко. — Раскрой глаза пошире… В конечном итоге у тебя есть свое дело… Есть даже дочь. Только ты все это не ценишь. Уж не знаю, по каким таким мотивам, но ты сам не хочешь получить все то, о чем мечтал когда-то… Так что, не тебе осуждать меня.
   — Но я никогда не делал ничего за спинами своих друзей, — сказал Туманов. — Уходи, Генка. Я отпускаю тебя, но никогда больше не вставай на моем пути…
   — Как ты можешь «отпустить» или «не отпустить» меня? Это моя жизнь, и я сам…
   — Я могу уничтожить тебя. Жизнь и меня не сделала добрее. И поверь: я вполне могу это сделать… Я очень надеялся на тебя, Генка… Уходи…
   — Матрицы отдашь? — угрюмо спросил Еременко.
   Туманов отрицательно покачал головой.
   — Андрей, — сказал Еременко, — ты не понимаешь… Это не только мое дело. В нем завязано очень много людей… Не бери на себя больше, чем ты сможешь вынести…
   — Я уж как-нибудь… поднатужусь. Одну матрицу я спрятал, и не тебе, ни кому другому ее не найти, а вторая… Ты мне скажи, лучше, вот что… Уланов тоже в этом замешан?
   Еременко посмотрел Туманову в глаза и, помедлив, нехотя кивнул.
   — Я так и думал, — сказал Андрей. — Передай ему, чтоб он тоже уходил. Сам… Я могу многое простить, но расчетливое предательство…
   — И чтобы сказать мне это, ты проехал полстраны? — скривился Еременко.
   Андрей посмотрел на него с удивлением и пожал плечами:
   — Мне очень хотелось посмотреть тебе в глаза… С другим человеком все было бы иначе, но мы росли с тобой вместе, вместе мечтали, надеялись… Ради этого прошлого я и приехал сюда. И именно поэтому я говорю тебе: уходи сам…
   — Отдай матрицы, — повторил Еременко. — Ты даже не представляешь, какие силы в этом задействованы… Ты как-то сказал мне, что на таможне тебя почти не проверяют, а у нас было слишком мало времени… Ты только представь, какие это деньги, какие возможности! Без особого труда, без всяких налогов и проблем с законодательством… То, что у тебя в руках — больше, чем состояние! Это — шанс! Это тот самый шанс, который выпадает только раз в жизни! У нас есть все возможности, чтобы заняться этим без особого риска… Знал бы ты, чего нам стоило достать эти матрицы, что пришлось пережить ради этого… Отдай их, Андрей… Дело не только во мне…
   — Я очень часто разыгрывал из себя дурака и подлеца, — сказал Туманов. — Но только тогда, когда речь шла о людском мнении. А на деле — я старался не идти вразрез с честью… Матрицы вы не получите. Считайте, что они уже уничтожены… И с завтрашнего дня тебя не должно быть в составе правления концерна. Прощай.
   — Андрей! — предостерегающе начал Еременко, но Туманов уже вышел, презрительно оттолкнув плечом попавшегося по дороге Уланова.
   Через окно кабинета Еременко наблюдал, как Туманов садится в машину и отъезжает от офиса.
   — Н-н-да, неудачно получилось, — растягивая слова сказал Уланов, вставая рядом с Еременко. — Один случай из миллиона… Вот и не верь после этого в судьбу. Именно он натолкнулся на матрицы… Так хорошо замаскировали, через таможню прошло, а из-за него… Да и ты хорош: говорил я тебе — надо было сопровождать… Доперестраховывались.
   — Что делать будем? — спросил Еременко.
   — Ничего. Жить, как и жили.
   — А как же? — Еременко кивнул в сторону скрывшегося из вида «джипа».
   — Он больше никому не помешает, — спокойно ответил Уланов. — Я видел, как он подъехал, слышал ваш разговор и кое-что предпринял… Один раз нам это не удалось, надеюсь, что теперь все закончится благополучно… Не может же ему везти постоянно?..
   — Ты хочешь сказать, что?.. — ужаснулся Еременко. — Ты с ума сошел!
   — Что ты орешь, как девчонка-институтка?! — прикрикнул на него Уланов. — Или ты хотел дождаться от него милости? Не дождешься! Не сегодня-завтра он подуспокоится, составит все факты воедино и может кое-что припомнить… Догадываешься, о чем я?.. Ты не был таким мягкотелым, когда «монтировал» для Боброва ложные доказательства виновности Клюева. Не был таким гуманистом, когда стоял «на стреме» вто время, когда его «убирали». И уж совсем не спешил раскаиваться, когда тумановская девка подорвалась на бомбе, предназначенной для него. И деньги, за которые ты работал на нас тогда, были куда меньше нынешних ставок… Нет уж, не знаю, как ты, а я рисковать не намерен! Я хочу жить, и хочу жить неплохо. Никто не узнает, что произошло. Я аккуратно подрезал шланги тормозной жидкости. А дорога там — сам знаешь, какая. Когда откажут тормоза… Я верю ему, что он никому не сказал о матрицах. А так как семьи у него нет, то и копаться в этом деле никто не станет. А друзья… Мы с тобой тоже его «друзья», — усмехнулся он. — Местная милиция у меня с рук ест, так что расследование будет таким, какое нужно. А потом — машину в утилт, и — прощай, последняя улика. Сейчас тебе надо ехать вслед за ним. Матрицы сделаны из очень твердого сплава — им огонь не страшен. Подберешь ее… А потом направишься в Петербург, постараешься найти вторую половину и проконтролируешь ситуацию… В конце концов: ты виноват в утрате матриц, тебе их и возвращать…
   Но Еременко словно не слышал его, не отрывая взгляда от поворота, за которым скрылся Туманов.
 
   Туманов вынул из кармана тяжелую пластину, дотянулся до «бардачка» и бросил туда матрицу.
   «Что-то опять не так, — сказал он про себя. — В чем-то я опять ошибся. Не помню, кто сказал, что наша судьба зависит от наших нравов. А с другой стороны: пока живешь, всегда будешь чувствовать неудовлетворенность… Только после смерти, кто-то другой сможет подсчитать, чего у меня было больше: хорошего или плохого… А как он сможет это сделать, если никто не знает меня и моей жизни лучше, чем я сам? Этот «другой» будет судить на основании имеющихся у него фактов, а как быть с тем, что «внутри» меня? Я не могу назвать свою жизнь "гладкой» и «счастливой»… Но и «плохой» ее не назову. Ведь делал же я что-то, к чему-то стремился… Значит, нет общего счастья? Оно субъективно и индивидуально? Да, наверное, каждый может быть счастлив только по-своему… Для одних на первом месте стоит работа, для других — благополучие, для третьих — любовь… Хорошо бы сесть за стол перед чистым листом бумаги и всерьез порассуждать над этим. В одном Еременко прав, несмотря на всю накипь злобы, собравшуюся в нем за эти годы: я слишком долго ждал, слишком долго боялся заняться тем, что нужно именно мне. Я всю жизнь иду туда, куда считаю нужным, меня называют удачливым и упрямым, а ведь разница между тем, что "считаешь нужным", и тем, что "истинно нужно" — огромна. Я не идеальный человек, но я жизнестойкий, и это помогало мне идти вверх… А куда сложнее идти «вперед»… Зато из этих ошибок и складывается понимание жизни. И теперь у меня уже есть силы, чтоб придти к Насте и быть отцом… Этому надо учиться — быть хорошим, любящим и понимающим отцом… Сейчас я отосплюсь в ближайшей гостинице, завтра приеду в город, приду к ней, и мы поговорим обо всем… Она должна меня понять… Понять и простить… А потом мы уедем. Мы будем странствовать по миру. Заглянем в Париж, побродим по Лондону, покатаемся по каналам Венеции… И у нас будет очень много времени, чтоб сказать друг другу обо всем, что взросло в душе… Я вновь начну писать книги и растить дочь… Создавать и любить — вот то, что нужно мне. А концерн обойдется и без меня. Там есть Боковицкий, есть Пензин, там есть Королев. И чтобы ни говорил Еременко, они любят свою работу и занимаются этой игрой с удовольствием. Я познакомлю с ними дочь. Я познакомлю ее со всеми странными и удивительными людьми, с которыми меня столкнула жизнь. С Павловым и с Клюшкиным, с Боковицким и даже с этим ворчливым и необычным «мафиози» Бобровым… Я смогу показать ей то, что увидел сам, и объяснить то, что узнал… Да, именно это и будет для меня той мечтой, к которой я стремился всю жизнь. И найти ее так долго я не мог только потому, что искал среди миражей, среди выдуманного и идеализированного, а она была совсем рядом… И этот миг уже близко… Я уже еду к нему… Я все же смог найти себя, а значит смогу показать жизнь и ей… Я уже еду к ней. Еду…»
   Он улыбнулся и глубже вдавил педаль газа. Машина послушно набрала скорость и понеслась навстречу крутому повороту…

 
Долгим взглядом за моей спиной
мой отец прощается со мной.
Знаю, что мне делать, как мне быть,
что мне — ненавидеть, что — любить.
 

Римма Казакова

   — Я вам не верю, — повторила я, проходя вслед за Кулагиным в один из домиков базы на Свири.
   — Почему же тогда не закричала, когда была возможность, не позвала на помощь?.. Вот именно: и ты, и мы собрались здесь для того, чтобы расставить факты по своим местам. Извини, что мы прибегли к столь… неэтичным методам, но ситуация была критическая. Мы все понимаем твое состояние, но для расследования и изобличения преступника оно могло быть крайне неблагоприятно. Доказательством тому — след от твоей пощечины на лице несчастного Алексеева и излишне поспешный звонок Боброву.
   — Откуда вы знаете, что я ему звонила?
   — Настя, — укоризненно сказал Кулагин.
   — Понятно, — кивнула я. — И как давно вы прослушиваете мои телефоны?
   — Не только твои. Я распорядился поставить «жучки» на следующий же день после смерти Андрея. Ради справедливости надо заметить, что кроме Боковицкого об этом не знал никто. Понимаете, Настя, я слишком хорошо знал вашего отца, чтобы посметь усомниться в «несчастном случае»… А при сопоставлении фактов, выявленных при проведенном мной расследовании, мои сомнения переросли в уверенность. Впрочем, здесь не надо было быть Шерлоком Холмсом, все было достаточно очевидно… Мне требовались доказательства… Нет, не для милиции — признаюсь, я с легким недоверием отношусь к существующим в вашей стране законам. Они требовались лично мне. Доказательства и все, причастные к этому делу. Странно… Я все же был уверен, что это — дело рук политиков….А оказалось все куда банальней… Обычная жадность… И предательство…
   — Что же требуется от меня? Зачем понадобилась вам я?
   — Требуется немного: не мешать, — сказал входящий в комнату Клюшкин. — Мы потеряли Андрея и, говоря без «громких» слов — виноваты в этом, но мы не можем потерять еще и тебя… А над тобой нависла опасность.
   — Я все равно вам не верю, — сказала я, доставая из сумочки фотографию и бросая ее на стол. — Вот — ваша первая ложь.
   Кулагин повертел в руках снимок и пожал плечами:
   — Андрей во время деловой встречи в Брюсселе, позади него стоит Алексеев… Ну и что?
   — «Случайная встреча» в поезде, «случайная встреча» у офиса Боброва, — с горечью перечислила я, глядя Володе в глаза. — Эх, ты…
   — Я должен был это сделать, — тихо сказал он. — Твой отец взял с меня клятву, что если… Если с ним что-нибудь случится, я положу жизнь, но не позволю упасть с твоей головы ни единому волоску. Мои ребята охраняли тебя постоянно, но потом мы решили, что «на расстоянии» нам тебя не обезопасить… Ты прости меня, но тогда, возле офиса, это была всего лишь «инсценировка». И те двое из «БМВ» ребята из моей группы. И Бобров «опоздал» в тот раз именно по моей просьбе… И молчали все, потому что… Прости, Настя, я не мог тогда предположить…
   Он сбился и замолчал.
   — А я ведь почти поверила тебе, — сказала я. — Ты нравился мне, Володя. И как же все это мерзко…
   — Я сделал то, что должен был сделать, — сказал он. — Ты здесь, среди друзей, ты — в безопасности… А теперь я ухожу… Но перед тем как уйти, я все же скажу тебе одну вещь… Теперь я могу это сказать… Я люблю тебя. Прощай.
   Он повернулся и быстро вышел из комнаты. Я задумчиво посмотрела ему вслед и повернулась к оставшимся:
   — Ну, а чем удивите меня вы? Кто еще действовал исключительно из «героических побуждений»? Откуда еще я услышу «мелодию трагического героизма»?
   — От меня, — зло сказал Боковицкий. — Потому что именно из-за меня погиб твой отец.
   — Хорошее начало, — «одобрила» я. — Но об этом я догадываюсь и так…
   — Прекрати паясничать, — строго сказал Королев. — Сначала выслушай, а уж потом говори, что угодно… Во всяком случае, из этой комнаты ты не выйдешь до тех пор, пока мы все не расставим «по местам».
   — Вот это уже более честно, — усмехнулась я. — Но если я все же выйду когда-нибудь отсюда…
   Королев сплюнул в сердцах, отошел к окну и присел на подоконник, наблюдая за ползущими по стеклу струйками дождя.
   — В тот день я сидел у Туманова, — сказал Боковицкий. — Он как раз прилетел из Америки, и я… Нет, это началось раньше… Понимаешь, я старался никогда не лезть в чужие дела… И даже более того: я старался никогда не высказывать своего мнения. Даже когда я догадывался о чем-то, я старался молчать… Андрей был первым человеком, которому я поверил… Но даже с ним я не хотел делиться своими подозрениями… Видишь ли, я очень…
   — Извини, Саша, — перебил его Кулагин. — У нас мало времени, поэтому я расскажу Насте все вкратце… Еременко занимался «грязными делами», используя наш концерн. До поры, до времени это сходило ему с рук, но однажды вышла «осечка». И произошло это на самом серьезном из дел, которые только когда- либо попадали в его руки. Благодаря связям с «русскоязычной» преступностью за рубежом, им удалось достать матрицы новых стодолларовых купюр, только недавно запущенных в обращение правительством США. Как им это удалось — не знаю, но надеюсь, что вскоре выясню… Вопрос с бумагой они так же решили…Весь вопрос состоял в том, как переправить матрицы в Россию. По многим причинам здесь куда легче заниматься подобными делами… Он попросил передать «посылку от друга», зная, что Туманова почти не досматривают на таможне. На всякий случай они подстраховались, залив «рабочую» сторону матрицы сплавом из олова и алюминия, а на «тыльную» нанесли рисунок, и получилось некоторое подобие гравюры. Вставили «гравюры» в рамки, сопроводили таможенной декларацией и передали Андрею. Их затея увенчалась успехом на таможне, но Андрей каким-то образом понял, что перед ним… Как это произошло — мы уже никогда не узнаем. Но он обнаружил матрицы и поехал с ними к Еременко. У них состоялся весьма «неприятный» разговор, и Андрей дал шанс Еременко уйти. Это была его ошибка. С предателями нельзя быть сентиментальными, их нужно наказывать… Все это мы узнали в процессе расследования. Прослушивание телефонных переговоров, наблюдение за Еременко, сопоставление имеющихся у нас фактов с догадками… Боковицкий видел у Туманова гравюры, которые тот привез для Еременко, слышал их телефонный разговор… Он поделился своими сомнениями со мной. Настораживало и то, что после тяжелой деловой поездки Туманов, не взяв с собой ни телохранителя, ни шофера, направился в Туапсе… Видимо, он опасался лететь на самолете, имея при себе матрицы… Это был очень импульсивный шаг, но уж такой он был человек… Когда Клюшкин рассказал мне о результатах экспертизы, я, в свою очередь, поведал ему о проведенном по моему распоряжению следствии. И мы решили срочно вызвать тебя. Из разговора Еременко с его «подельником», оставшимся в Туапсе, мы знали, что они разыскивают «вторую часть» банкноты, которая куда-то исчезла. «Первую» они подобрали возле разбитой машины, прибыв на место аварии первыми… Кстати, я подозреваю… Нет, я знаю, почему последние секунды жизни Андрей потратил на то, чтоб дотянуться до ключей зажигания и вытащить их. Если б он этого не сделал, любая искра могла послужить причиной взрыва, и вот тогда уж точно ни одна экспертиза не смогла ничего обнаружить. Он надеялся, что мы все поймем… И мы поняли… Он был очень мужественный и хладнокровный человек — твой отец. И я уверен, что прежде всего его поступок был продиктован желанием обезопасить тебя, а не жаждой мести… Ведь оставаясь его наследницей, ты невольно подвергалась опасности. Еременко и Уланов могли подумать, что матрица находится у тебя, и он словно просил нас позаботиться о тебе и охранять тебя… Поверь, Настя, он очень любил тебя. И если бы не…
   — Кстати об этом, — посмотрела я на Королева. — Николай Петрович, я в последнее время очень часто слышу, что отец хотел встретиться со мной… Вот и объясните мне, глупой, как же он мог тогда оставить подобное завещание? Судя по смыслу завещания, он предполагал никогда не встречаться со мной, а из известных мне фактов вытекает совсем иное…
   — Сказать по правде: я соврал, — легко согласился Королев. — Его завещание крайне простое: оставить все тебе. И все это принадлежало тебе со дня его смерти. Но… Теперь ты узнала, каким был твой отец. Согласись: при первой нашей встрече ты относилась к нему совсем иначе… А нарушение служебной этики, ложь и, если угодно — преступление, пусть останутся на моей совести… Я должен был сделать это для него… И для тебя.
   — Соратники, — с сарказмом протянула я. — Сослуживцы. Сотрудники… И эта толпа обманщиков и лицемеров называется «совет директоров»… И все же я вам не верю.
   — Кроме этого, — продолжал свой прерванный монолог Кулагин, — у нас есть все основания предполагать, что на совести Уланова и Еременко лежат еще и «двурушничество» во время работы у Боброва, смерть юриста Клюева и покушение на Андрея, во время которого погибла Светлана Богатырева.
   — Только — увы! — нет улик, — сказал молчавший до этого Клюшкин. — Записи телефонных переговоров являются лишь «косвенными» уликами и не являются доказательствами для суда.
   — Но нам и не нужны «доказательства для суда», — продолжил за него Кулагин. — Нам достаточно «доказательств для здравого смысла». Да, Иван Петрович?
   Клюшкин пожал плечами и нехотя кивнул.
   — Подождите-подождите, — запротестовала я. — Так вы что… Хотите?..
   — Не «хотим», а «можем» и «сделаем», — зло сказал Кулагин. — В моей жизни было очень немного людей, которых я по-настоящему уважал… А друзей у меня было и того меньше… Это сейчас по стране катиться бредовые идеи межнациональной розни. А мы жили в маленьких питерских дворах-«колодцах», росли и дружили все вместе: русские евреи, татары… Неважно было, кем ты был по крови и вероисповедованию, важно — каким ты был человеком… Он был мне как брат. И я никому не позволю безнаказанно уйти, убив моего брата… Да о чем я говорю?! Здесь все всё понимают.
   — Понятно, — кивнула я, — вы не просто «совет директоров», вы…
   — А вот дальше не надо, — попросил Кулагин.
   — Я предлагаю другой вариант, — сказала я.
   — Какой?
   — Раз у нас существуют взятки, позволяющие «отмазать» бандита от преступления, то почему бы нам не пойти необычным путем и не дать взятку, чтобы посадить преступника?.. По-моему, это будет куда лучше и куда более справедливо… Смерть — это иногда слишком легко…
   — Я бы с удовольствием согласился с тобой, — сказал Кулагин, — Но и для этого нужны хотя бы минимальные доказательства… Повод для привлечения его к уголовной ответственности. А у нас нет даже этого…
   Я открыла сумочку, вынула из нее матрицу и положила на журнальный столик.
   — Так она все же была у тебя, — покачал головой Кулагин. — Давно ты ее нашла?
   — Сегодня.
   — Где она была? Мы обыскали кабинет, сейф, квартиру, проверили все бумаги и ячейки в банках…
   — В кабинете, за картиной.
   На лице Кулагина впервые отразились удивление и смущение.
   — Надо же так обложаться, — пробормотал он. — Ведь я сам, лично… Воистину — кому дано что-то узнать, он это узнает, несмотря ни на что. У нас была идея «колонуть» Еременко, подсунув ему «куклу» матрицы, но мы не знали, какая «половинка» у него, а какая пропала… Теперь мы можем реализовать эту идею. Саша, — сказал он хмурому Боковицкому, — работаем по старому сценарию. Сейчас ты идешь к Еременко и намекаешь ему о находке и возможности «взаимного сотрудничества» за определенную…
   — Нет, — сказала я громко.
   — Что — «нет»? — удивился Кулагин.
   — Не Боковицкий, а я, — поправила я, — Это мое дело.
   Кулагин долго смотрел на меня и молчал, подыскивая убедительные доводы.
   — Понимаешь, в чем дело, — вкрадчиво начал он. — Так как ты — дочь близкого всем нам человека, то мы не можем позволить…
   Я взяла со стола матрицу, убрала ее обратно в сумку, села в кресло, забросив ногу на ногу и выразительно посмотрела на Кулагина.
   — Кх-м, — задумался он. — Ты, случайно, не имеешь отношения к семейству Тумановых? У меня сейчас почему-то возникло именно такое ощущение… Ладно, начнем все сначала. Так как ты — дочь близкого всем нам человека, то мы не можем позволить…
 
   Войдя в кабинет, я нажала кнопку селектора связи и попросила:
   — Геннадий Иванович, зайдите, пожалуйста, ко мне.
   Еременко появился у меня так быстро, словно расстояние, разделяющее наши кабинеты, он преодолел бегом.
   — А я уже заходил к тебе пару раз, — забасил он, протягивая для приветствия обе руки разом. — Слышал, что ты приехала, но никак не мог тебя застать. Как поездка?
   — Я бы сказала: удачная, но печальная, — сказала я. — Мне удалось, наконец, расставить все события по своим местам, и теперь я могу представить, пусть даже и в общих чертах, жизнь и характер моего отца…
   — О-о, — печально протянул Еременко. — Это был такой человек, такой человек…
   Я пристально посмотрела ему в глаза, он смутился и кашлянул.,
   — Преступник и лжец, — сказала я.
   — Что?! Кто? — вздрогнул Еременко.
   — Мой отец, — пояснила я.
   — По… Почему ты так думаешь? — обеспокоенно спросил он.
   — Увы, Геннадий Иванович, — грустно сказала я. — Мои самые худшие предположения подтвердились. Он занимался весьма неблаговидными делами… Нет-нет, не успокаивайте меня, я знаю, что вы были ему настоящим другом и вам нелегко осознать это, но факты, факты… Я нашла подтверждение своим подозрениям.
   Еременко молчал, настороженно слушая меня.
   — Ко мне в руки попали неопровержимые доказательства того, что он занимался, или собирался заниматься, фальшивомонетничеством, — с внутренним удовлетворением я заметила, как побледнели костяшки его пальцев, вцепившихся в подлокотники кресла. — Признаюсь: это было шоком даже для меня… Еще два-три месяца назад я бы, не сомневаясь, передала эти доказательства в правоохранительные органы. Но теперь я «без малого» владелица всей этой огромной корпорации, а подобного рода информация может нанести невосстановимый ущерб нашему предприятию. Вы — здравомыслящий, опытный человек, знающий все тонкости нашего бизнеса и относящийся ко мне с пониманием и заботой… Я не думаю, что это стоит выносить на обсуждение совета директоров. Это личное дело. Как вы полагаете?
   — Да-да, в этом нет никакой необходимости, — заверил он поспешно, — Боковицкий… Он больше увлечен своими разработками, чем делами концерна, Пензин — больной человек, и его лучше не волновать лишний раз, Королев — не больше чем юрист, а Кулагин… Кулагин далеко. В то время, как решение необходимо принять незамедлительно. Где… Что это за «доказательства»?
   — Совершенно случайно я обнаружила тайник с хранящейся в нем матрицей стодолларовой купюры-
   Еременко заметно вздрогнул и как-то сжался, словно опасаясь, что я его ударю.
   — Но… Может, это не его тайник?.. Все нужно тщательно проверить и обдумать. Ты права: подобная информация может разрушить концерн. Что же делать? — он искоса взглянул на меня. — Как ты думаешь?
   — А может, взять да выкинуть матрицу? — предложила я. — Прошлого не вернешь, думать о будущем… Или все же…
   — Нет, — быстро сказал он. — Мы можем разрушить своей поспешностью все, что создавалось годами. Мы лишим работы сотни людей, остановим разработки десятков важнейших и полезнейших проектов. Нет, ее нужно уничтожить.
   — А как же убийцы моего отца? Они так и останутся безнаказанными? Ведь следствие может пойти по ложному пути… Да оно и пойдет по ложному пути, утаи мы матрицу… —
   — Я обещаю тебе, что сам займусь расследованием этого дела. Лично. Я их найду… Но мне необходимо знать подробности. Где ты нашла матрицу?
   — За картиной. Он прикрепил се скотчем к обратной стороне холста.
   Помимо воли, на его лице промелькнула досада.
   — Очень неблагоразумно с его стороны, — сказал он. — Матрицу могли обнаружить… Кто ж прячет подобные вещи в столь ненадежные места?
   — Говорят, «если хочешь что-нибудь спрятать, положи это на самое видное место», — напомнила я. — Л может быть, он был уверен, что эта картина принесет ему удачу…
   — Может быть, может быть, — поморщился Еременко. — Настя… А матрица с тобой?
   Я кивнула.
   — Можно мне на нее посмотреть?
   Я достала из сумочки тяжелый прямоугольник и протянула ему. Еременко положил матрицу в карман пиджака и поднялся.
   — Я уничтожу ее, — пообещал он. — И займусь расследованием… Но никому не рассказывай об этом, девочка… Это может сослужить тебе плохую службу…
   Неожиданно его лицо преобразилось. Он спешно вытащил матрицу, вглядываясь в оттиск и даже зачем- то поскреб ее ногтем.
   — Но это же… Это же не та, — начал он и осекся, с ужасом глядя на меня.
   — Что — «не та»? — улыбнулась я. — Не та матрица? Бывает, Наверное, я перепутала. У меня их несколько штук завалялось, и я могла по рассеянности прихватить другую.
   — Как «несколько штук»? — прохрипел Еременко и опустился в кресло. — О чем ты?..
   — Вы «прокололись», как мальчишка, — пожурила я его. — Надо было больше играть в театральном кружке училища, лицедейское искусство могло бы здорово помочь вам сегодня.
   — Не понимаю, — сказал Еременко, и я отчетливо увидела выступившую у него на лбу испарину.
   Я пожала плечами и промолчала. Молчал и он. Медленно текли минуты. Чтоб время не пропадало впустую, я достала из косметички пузырек с лаком и занялась доработкой макияжа.
   — Где… матрица? — тяжело дыша, спросил Еременко.
   — Я уже говорила: у меня.
   И вновь — молчание. Я закончила маникюр и достала пудреницу.
   — Геннадий Иванович, — попросила я, — у меня очень мало времени. Мне необходимо еще приводить себя в порядок, а в присутствии мужчин я как-то не привыкла этим заниматься. Не можете ли вы изложить все побыстрее?
   — Я? — туповато поинтересовался он.
   — Вы, — подтвердила я. — Вы расскажете мне, как погиб мой отец, а я отдам вам матрицу… И обещаю, что после этого мы никогда не увидимся… Геннадий Иванович, — повторила я минутой спустя, — вы меня слышите?
   — Это не я… Я не причастен к этому… Я просто попросил передать…
   — Гравюры, — помогла я ему.
   Он глухо застонал и кивнул.
   — Да… Гравюры… У меня не было выхода… Как нет и сейчас. Эти люди пойдут на все… Я предупреждал его… Он не хотел меня слушать… Но я не убивал… Не убивал…
   — А кто?
   Видя его замешательство, я извлекла из сумочки настоящую матрицу и положила ее на стол, придерживая рукой.
   — Кто? — повторила я.
   Не сводя со стола глаз, он едва слышно прошептал:
   — Уланов…
   — Кто?
   — Уланов, — сказал он громче и схватился за матрицу так, как утопающий хватается за соломинку, — Я не виноват… Я не хотел… Я уеду… Ты… Вы никогда больше не увидите меня…
   — Я знаю, — сухо сказала я и повысила голос: — Войдите.
   Еременко безумными глазами смотрел на входящих в кабинет Кулагина, Королева, Боковицкого и Клюшкина с двумя одетыми по форме милиционерами, потом повернулся ко мне и, словно не веря, прошептал:
   — Вы же обещали…
   — Что никогда не увижу вас, Геннадий Иванович, — подтвердила я. — И это правда. Я сделаю для этого все, что в моих силах… Вы все записали? — спросила я Клюшкина.
   — Да, — ответил он, с гадливостью глядя на Еременко, и скомандовал офицерам: — Уведите его… Срочно давайте сигнал нашей группе в Туапсе. Задержать Уланова и обыскать отдел офиса…
   Наручники защелкнулись на запястьях бледного Еременко, но вывести из кабинета его не успели — прикрытые двери разлетелись с жалобным треском, и в комнату ворвались человек шесть здоровенных, одетых в спортивные костюмы парней с автоматами в руках. Позади торопливо семенил… Бобров. Увидев находящихся в комнате милиционеров, парни остановились, как вкопанные, растерянно переводя взгляд с офицерских погон на «босса». Бобров при виде милиции лишь недовольно поморщился:
   — Опять опередили… Черт бы тебя погрыз, Иван Петрович, — пожелал он Клюшкину. — Раз в жизни собрался доброе дело сделать, и то ты поперек дороги лег… Хоть все в порядке?
   Клюшкин еще минуту ошалело хлопал глазами, потом подпрыгнул на месте и разразился потоком замысловатой брани.
   — А что было делать? — невозмутимо отозвался на его гневную тираду Бобров. — Звонит Настя и сообщает, что Туманова убили… Тут у меня в голове словно щелкает что-то, и все встает на свои места. И то покушение, и утечка информации из моей фирмы… Я понимаю, что она в опасности, поднимаю своих парней и мчусь сюда. Здесь ее не застаю, тороплюсь к ней домой, но и там не нахожу… Мчимся к Еременко — и там никого!.. Снова сюда… Вот, застали…
   — С оружием? — простонал красный от злости Клюшкин. — По всему городу?
   — Да брось ты, Иван Петрович, — беспечно отмахнулся Бобров. — Где оружие?.. Где?.. Это фотокорреспонденты с фотоаппаратами и кинокамерами, а ты: «Оружие, оружие», — он сделал знак рукой, и парни бесшумно исчезли в дверях. — Привидится же вам такое…
   Клюшкин только обреченно махнул рукой.
   — А где второй? — плотоядно поинтересовался Бобров.
   — За ним уже отправились мои ребята, — мстительно оповестил Клюшкин.
   — Нехороший ты человек, Иван Петрович, — искренне сказал Бобров. — Редиска… Эй, приведите кто- нибудь этого подлеца в чувство, — кивнул он на обмякшего в кресле Еременко. — Я хочу взглянуть ему в глаза. Чтоб он кое-что понял…
   — Сергей Яковлевич, — тронула я за рукав Кулагина, — а где сейчас Володя?.. Алексеев Володя?..
   Старый бизнесмен посмотрел на меня с иронией во взгляде. Я смутилась и покраснела.
   — Сейчас семь часов вечера, — сказал Кулагин. — В восемь сорок у него поезд. Ребята из ассоциации телохранителей уговорили его принять заказ на работу во Франции… Но учти: ему пообещали «ставку» до двух тысяч долларов в месяц. Так что придется тебе подниматься выше первоначальных четырехсот пятидесяти…
   — Только не вздумай с ней спорить на эту тему, Сергей, — предостерег Бобров. — Я как-нибудь расскажу тебе, куда девались мои любимые «Ролекс»…
   Я рассмеялась, поймала на лету брошенные мне Кулагиным ключи от «Мерседеса» и побежала по лестнице вниз…
 
   — Ты выглядишь просто бесподобно, дорогой, — успокоила я его, поднимаясь на цыпочки и целуя в щеку. — Вот увидишь: они будут упрашивать тебя занять этот пост.
   — Пока что мне кажется, что я — христианин, которого ты везешь на съедение львам, — пошутил Володя, нервно поправляя галстук. — Никогда не предполагал, что совет директоров может выглядеть, как стадо людоедов.
   — Так они выглядят, когда просматривают финансовые отчеты за год. А сейчас причин для волнения нет: вопрос о твоем назначении практически решен. Сегодняшнее представление — чистая формальность. Я уже не раз говорила тебе, что они согласны видеть на посту директора концерна даже Адольфа Гитлера, лишь бы это был мужчина. Их мужское «это» будет травмировано, если делами концерна станет управлять женщина. А ты ведь как нельзя лучше подходишь на эту должность. Ты знал все планы и тайны моего отца, ты видел стиль, в котором он вел дела, ты знаком со всеми его Партнерами, ты осведомлен о делах концерна и у тебя прекрасные перспективы, ясный ум, железная хватка и стальные нервы. Ты справишься, дорогой.
   — Но я не директор концерна, — поправил он, — концерн принадлежит тебе, а я всего лишь исполнительный директор.
   — «Всего лишь», — фыркнула я. — Прежде всего ты мой муж и, как глава семьи, распоряжаешься семейным бюджетом и состоянием, в которое входит и концерн. Мы ведь оба понимаем, что я остаюсь на посту президента лишь формально. Истинный «глава» — ты… Я не буду вмешиваться в дела фирмы. Может быть, изредка, если ты позволишь, я буду помогать…
   Он посмотрел на меня с некоторым недоверием, но встретил такой честный и искренний взгляд, что все его сомнения исчезли.
   — Пойдем, дорогой, машина уже ждет, — я взяла его под руку, и мы спустились к ожидавшему нас «лимузину».
   — Рискуем опоздать, — беспокойно взглянул он на часы. — До начала совещания осталось пятнадцать минут.
   — Директор не может опоздать, — улыбнулась я. — Он может только «задержаться»… И поверь мне: иногда очень полезно показать им, что ты лишь по их настойчивой просьбе вынужден заниматься зарабатыванием для них денег. Они должны уверовать в то, что без тебя концерн рассыплется, распадется и все пойдет прахом. Начинай потихоньку внушать им эту мысль… И уж тем более им не надо знать, что мы с тобой только что обвенчались. «Босс» должен быть лишен эмоций, не говоря уже о Вере и Любви…Все это мы оставим для себя. Для нашего счастья…
   — Ты мне так и не рассказала, почему ушел Боковицкий, — пытался он отвлечься от мыслей о представлении совету. — Нашел другую работу? Решил уйти на покой?
   — Нет… Свою отставку он объяснил мне довольно замысловато. Ты же знаешь Александра Викторовича. Это было что-то из восточной философии — не меньше… Сказал мне, что всю жизнь мечтал объехать вокруг света, побродить по диковинным странам, но не мог порвать «порочный круг». Что-то о «бегстве в мечту, которая удаляет тебя от счастья». О том, что только теперь, когда он нашел в себе силы побороть самого себя и рассказать правду о своих подозрениях в отношении Еременко, он смог получить свободу от самого себя и исполнить свое старое желание… Говорил, что мой отец был прав, когда утверждал, что «каждый в конце концов получает то, что заслуживает», и что только став самим собой он смог получить то, что нужно именно ему. Много чего, я не все поняла. Но ни на какие мои уговоры остаться не поддался. А я уж старалась от души…
   — Прощение, — задумчиво сказал Володя. — Да, я помню, как Андрей Дмитриевич говорил об этом… Что ж, удачи ему… Ты знаешь, что нашли Уланова?
   — Наконец-то, — обрадовалась я. — Его арестовали?
   — Нет. Его нашли в городке под названием Североморск… Мертвым. Правда, то, что убитый — Уланов, удалось установить много позже. С тех пор как он сбежал из Туапсе, он скрывался под чужим именем и искал «выходы», чтобы уйти за границу… Кто-то нашел его… Это рассказал мне вчера Королев.
   — Почему я об этом не знаю?
   — Потому что последние три недели ты буквально не выходила из кабинета, прорабатывая какие-то «тайны бургундского двора»… И знаешь, мне показалось, что Бобров и Кулагин слишком долго шептались о чем- то после получения известия о побеге Уланова… Что ты думаешь по этому поводу?
   — Они же «шептались», а не «кричали», — пожала я плечами. — Откуда я могу знать? Во всяком случае он тоже «получил то, что заслуживал»… Что ты так смотришь на меня?
   Он рассмеялся и крепко обнял меня за плечи, прижимая к себе.
   — Иногда мне кажется, что ты прожила со своим отцом всю жизнь, — сказал он, — настолько вы бываете похожи… Я когда-нибудь говорил тебе, что люблю тебя?..
   Я сделала вид, что вспоминаю.
   — Нет, не помню, — «призналась» я. — Это было так давно… Уже целых полчаса назад…
   — Я люблю тебя, — прошептал он, целуя меня. — Я люблю тебя…
   Я счастливо рассмеялась и вышла из остановившейся машины, не дожидаясь, пока водитель распахнет передо мной дверцу.
   — Все сама умею делать, — извинилась я перед обиженным водителем. — Ты свободен, Кирилл. Машина мне понадобится не раньше пяти вечера.
   — Ты никогда не научишься жить по законам «высшего света», — улыбаясь, покачал головой Володя.
   — Я не могу терять время, ожидая, пока он вылезет из машины, пока дойдет до моей дверцы, пока ее распахнет, — начала перечислять я. — За это время можно заключить три контракта, разорить четыре конкурирующих компании и открыть пять «дочерних» предприятий…
   — Смотри! — прервал он меня. — Это же Камеровский! Что он здесь делает?
   Я взглянула на знаменитого писателя, неторопливо поднимающегося по ступеням лестницы, и покачала головой:
   — Не знаю. Наверное, принес нам свой новый роман…
   — Но он же давно заявил, что не собирается больше сочинять… А это… Это же сам Лотников?! Неужели они все пришли, чтобы предложить нам свои книги?
   — Что здесь удивительного? У нас лучший в городе издательский комплекс, естественно, что им выгодней иметь дело с нами… Видишь, твой первый же день в роли исполнительного директора приносит нам удачу, — улыбнулась я. — Иди, Володя, тебя ждут. Я буду в «зале собраний». У меня осталась парочка незавершенных мелких дел… Беги, удачи тебе.
   Он поцеловал меня на прощание и быстрым шагом направился в кабинет, где ожидали его собравшиеся директора.
   Я посмотрела на часы и неторопливо направилась в противоположную сторону. Дойдя до зала собраний, я достала из косметички зеркальце, еще раз проверила макияж и, распахнув двери, вошла в зал.
   Приветствуя меня, они встали. Да, они пришли все. Не было ни одного, кто бы нашел причину для отказа. Лучшие ученые-историки и писатели страны смотрели на меня в ожидании.
   Я прошла во главу огромного стола, вокруг которого они все расположились, и, раскрыв перед собой папку с расчетами и проектами, попросила:
   — Садитесь, пожалуйста. Прежде всего я хочу выразить всем вам свою искреннюю благодарность за то, что вы, несмотря на огромную занятость, все же смогли найти время и принять мое приглашение. Сама суть проекта описана вам еще моим отцом… В связи с его трагической смертью он не смог завершить этот проект, его дело продолжаю я, его дочь. Все вы, здесь собравшиеся — лучшие в своих областях: лучшие писатели, лучшие ученые… Да и просто: любящие свою страну люди. Потому что только любящий Россию человек мог согласиться принять на себя столь огромный труд, как взяться за проект написания многотомной, подробнейшей истории России…
   — Простите, — ворчливо перебил меня Камеровский, — но пока что мы только приняли ваше приглашение о встрече и обсуждении проекта. Никто еще не говорил о согласии работать над ним. С чего вы взяли, что это может нас заинтересовать?
   — Это очень просто, — улыбнулась я. — Вы — здесь. Вы все пришли на эту встречу, и это уже говорит само за себя… нам с вами предстоит огромный, тяжелый и очень нужный людям труд. Без всех вас он просто немыслим. Поэтому вы здесь… А теперь, с вашего позволения, я перейду к цифрам, предварительным договорам и расчетам…
   Я говорила и видела в их глазах интерес и понимание. Они соглашались со мной, они верили в себя, они верили в меня. Мне удалось их увлечь. Сегодня я была особенно убедительна и красноречива…
   И это было неудивительно — сегодня у меня выдался на редкость хороший день, я все же сумела простить и понять своего отца…