Шумит, шумит Псузаапсе.
   — Где хочешь, можешь в брод её перейти, а грохоту на всё ущелье, — говорит Клотильда Павловна.
   Белоглазая бабка Варвара посадила нас ужинать.
   — А ты не смотри, что она такая, потому как разгуляется, всё на своём пути снесёт. Оттого у нас здесь и не строятся, — говорит она.
   Я так натряслась за дорогу, всё тело побито, и так устала, что есть совсем не хочется. Бабка ворчит:
   — Не чинитесь, ешьте, что подано, второй раз греть не буду.
   Чаю выпью, пожалуй. Соблазняет стакан с мёдом. Протягиваю руку, чтобы взять его, но бабка, заметив мой жест, хватает стакан и уносит.
   На губах Клотильды Павловны появляется чуть заметная улыбка:
   — Мы в её власти.
   В хате неряшливо, грязно. За окном оголтело и безостановочно лает собачонка. Визгливый, противный лай. Закроешь окно — духота.
   — Ничего не поделаешь, приходится терпеть. Мы считаем, что нам ещё повезло. Жилья здесь нет. В палатке не лучше, и кто бы стал возиться с едой, — говорит она.
   «В палатке лучше», — думаю я, но молчу. У меня свои задачи. Какое претенциозное имя Клотильда, не современное, но ей подходит, чувствуется в ней заглушённое клокотанье. Под сорок, движения, вкрадчивые. Глаза как у рыси, зелёные, раскосые.
   В Москве меня предупреждали — вредная, но от неё многое зависит. Со мной Клотильда Павловна предельно любезна. Позаботилась даже о спальных мешках, хотя в её обязанности это не входило. Мешки новые, поролоновые, на молниях, я даже ещё не видела таких.
   За двадцать километров от моря, курорта — и такая глушь. Кто бы мог подумать?! Добирались сюда чуть ли не восемь часов. Часть пути машина шла прямо по руслу, против течения.
   А дальше вверх. Кругом одичавшие черкесские сады, каштановые леса. И тишина. Деревья давно отцвели, но сладковатый аромат всё ещё стоит в воздухе. Редко попадается хутор — два, три двора, и опять никого.
   Дороги, можно сказать, нет вообще. Представляю, как волокли нашу бедную передвижную лабораторию, во что превратили. Гордость моего шефа! Сколько мучились с ней, пока изготовили, и наконец — первый образец проходит испытания, как и положено, в жёстких полевых условиях горного Кавказа.
   Клотильда Павловна — химик. Она проверяет оснащение лаборатории и методы исследования природных вод. Ждут ещё гидрохимика из геологической службы. Вдвоём они должны составить заключение о лаборатории.
   Я прилетела из Москвы, чтобы получить акт о первых испытаниях. Это очень важно для моего института. Вколочено столько средств, труда. А дело действительно стоящее — передвижная полевая лаборатория, оснащённая современными методами анализа вод. Таких лабораторий нет.
   Лаборатория доставлена сюда, в ущелье, из Сухуми, где её монтировали, и я ещё не видела её.
   — Будем спать? — спрашивает Клотильда.
   — Попробуем.
   Тушим керосиновую лампу. Бесовская собачонка надрывается.
   Шумит, шумит Псузаапсе.
   Только к рассвету угомонилась проклятая собачонка, начала греметь, ворчать бабка Варвара. Затопила печь.
   Пошли умываться к Псузаапсе. Холодная, зелёная, бежит быстро, дно просвечивает. Вошла в воду, оступилась, не заметила, как разрезала ступню. Выхожу, Клотильда ахнула и побледнела. За мной дорожка крови. Как неловко! Вечно со мной какие-то неожиданности. Она побежала, притащила йод, бинт. Глубокий, длинный порез. На ногу еле ступаю. Гоги появился, заспанный, небритый. Увидел меня — смутился.
   — Сейчас, сейчас. Я не знал, что у нас гости. Ай, ай, — сочувствует мне.
   Клотильда Павловна с ним сдержанна, очевидно, как и со всеми.
   — Страшный лентяй. Ничего не хочет делать. Его прислали из Сухуми, как механика лаборатории. За эти дни, что мы здесь, намучилась с ним, — говорит она. — Жалуется, что никакого заработка, всё рвётся домой. Даже запустить движок не умеет.
   — Может быть, не хочет?
   — Тоже возможно.
   Ковыляя, иду с ней к лаборатории. Её установили недалеко от берега, в тени огромных буков.
   — Страшно нагревается за день, нечем дышать. Кондишен никуда не годится, — заявляет она.
   Зелёный металлический вагончик снаружи мне нравится.
   — Корпус очень тяжёлый. Я была свидетелем, как лабораторию тащили сюда. Немыслимо, — говорит Клотильда.
   Входим по лесенке внутрь. Чудо! От удовольствия меня забирает «лабораторный озноб», и сразу же хочется работать. Всё есть, что нужно химику, — мойка, вытяжной шкаф, столы, полки, посуда. Приборы размещены, собраны, прилажены конструктивно и красиво.
   — Ничего не побилось в дороге? — спрашиваю я.
   — Почти ничего.
   — Вот видите!
   — Да, но если не включён движок, в шкафу нет тяги и невозможно работать.
   — Надо включать движок.
   — Гоги говорит, что расходуется очень много бензину.
   «С Гоги мы договоримся», — думаю я.
   Он появляется, лёгок на помине.
   — Ну как, калбатоне, нравится вам здесь?
   Гоги побрит, на нём белая нейлоновая рубашка, узконосые ботинки.
   — Тебе не помешает твой наряд ремонтировать мотор? — спрашивает Клотильда.
   — А что его ремонтировать? У меня всё в порядке. Запустить?
   — Вчера не в порядке, сегодня в порядке, — бесстрастно произносит она.
   — До вечера думаешь работать, генацвале?
   — Сколько надо, столько и будем.
   — Хорошо, хорошо.
   Я привезла дополнительное оснащение — два вьючных ящика для новейших методов исследования. Разбираем их с Клотильдой.
   Она хороший химик. Мгновенно всё схватывает. В лаборатории уже вполне освоилась.
   — Сегодня наши должны привезти пробы воды, — анализы начнём завтра. Весы не работают. Очевидно, после дороги.
   Я сажусь за весы. Они демпферные, последнего образца, но наладить мне их не удаётся. Нужно полное бесстрастие, чтобы отрегулировать весы. А у меня его нет.
   Несколько раз к нам заглядывает Гоги. Видя, что мы работаем, молча уходит.
   В лаборатории нестерпимая жара, изнемогаю, но не показываю вида.
   — Может быть, на сегодня довольно? — спрашивает Клотильда. — Вы не устали? Как ваша нога? Пошли?
   Гоги выключает движок.
   — Пусть отдохнёт. Вечером дам свет. Я вижу, сегодня ты не сердишься на меня, — обращается он к Клотильде. — Ну скажи, генацвале, правильно я говорю? Хо! К нам гости. Слышите? Не тянет. На первой скорости работает. Не любят шофёра сюда ездить. Такая дорога — смерть машине.
   За шумом Псузаапсе ничего не слышу. Но ухо механика не ошибается, из-за поворота показывается машина. Она подъезжает к домику бабки Варвары. Клотильда Павловна и Гоги уходят вперёд, а я с трудом тащусь за ними. И угораздило же меня искалечить ногу. Темнеет.
   — Хальт! Хальт! — слышу за спиной немецкий лающий окрик. Не верю глазам. Светловолосый «Зигфрид» с опалённым солнцем лицом ведёт под уздцы лошадь, откинув голову, шагает упруго, легко, за плечами рюкзак. Лошадь торопится к дому, во вьюках гремят бутылки, он сдерживает её. Уступает мне дорогу.
   «О, да там ещё трое, возвращаются из маршрута».
   Подхожу к машине. Клотильда разговаривает с приезжим.
   — Знакомьтесь, — говорит она, — Игорь Леонидович из Алма-Аты.
   Он любезно улыбается, жмёт мою руку в своей широкой и мягкой руке. Клотильда Павловна, очевидно, уже рассказала ему обо мне. Весь он добротный, плотный и большой. Аккуратный, в широких штанах и светлых ботинках, какие носили лет десять назад.
   — Вот и наши подходят. Сейчас будем ужинать, — говорит Клотильда.
   — Обед не кормила, ужин угощает, — подтрунивает Гоги.
   Тут же у палатки «Зигфрид» распрягает лошадь.
   — Это наши немцы-практиканты, студенты университета, — объясняет Клотильда. — Курт, сколько привезли проб? — спрашивает она.
   — Двадцать.
   — Молодцы! Вы расположитесь с ними в палатке, — говорит она Игорю Леонидовичу.
   Бабка высунулась из хаты, маленькая, морщинистая, неприветливая.
   — Сколько же их понаехало… Где ж их теперь усадишь? Поди все исть хотят.
   — Давайте ужинать на улице, — говорит Клотильда. — Гоги, сообрази, как лучше сделать.
   — Хорошо, хорошо, не волнуйся.
   Бабка ворчит, громыхая мисками.
   — Сколько ж вас всего народу? Два Юры, два немца, — считает она, — приезжий, шофёр, Гога да вас двое.
   Сдвинули столы, расселись на лавках. Гоги пустил движок, ужинаем с электричеством.
   Бабка Варвара разливает борщ, жидкий и бездушный. Только немцам заправляет его сметаной. Игорь Леонидович выложил на стол несколько помидоров, угощает:
   — Алма-атинские…
   Моя порезанная нога — предмет разговоров. Каждый даёт совет. Я вызвала общее сочувствие.
   — Клотильда Павловна, расщедрились бы на спиртик. Случай подходящий, нас столько собралось… — говорит Юра-младший.
   — Вы же знаете наши запасы, не хватит для работы, — отвечает она сухо.
   — Ну, а если начальство прикажет? Курт, Отто, как вы на это смотрите, шнапс тринк? — шутит он.
   Немцы бесстрастно едят борщ.
   — Начальство приказать не может, — отвечает Юра-начальник. — Реактивы не в моём ведении.
   Грузинская душа Гоги не выдерживает. Он исчезает и возвращается с двумя пол-литрами и домашним сыром.
   Водку разливает в стаканы. Мы с Клотильдой отказываемся, да и Гоги почти не пьёт. Шофёру наливают полный стакан, он мрачно выпивает и уходит. Завтра ему чуть свет обратно. Оба Юры на несколько дней уезжают вместе с ним, на базу. У них отгул.
   — Ну и слава богу, — говорит Клотильда.
   Хоть водки досталось и понемногу, но все повеселели.
   Юра-начальник приносит сало, ловко нарезает его походным ножом тонкими прозрачными ломтями. Сало пожелтело и не вызывает у меня аппетита, а немцы уплетают.
   — Начальство разгулялось, — шепчет мне Клотильда. — Сало он хранит в сейфе, только для маршрутов. Наши геологи страшно скупой народ. В поле экономят каждую копейку, для жён, — неприязненно говорит она. — Понимаете теперь, почему у нас такой жалкий рацион?
   Бабка Варвара подкладывает немцам в миски тушёнку с макаронами, явно обделяя всех остальных.
   — Ешьте, ешьте. Главное, чтобы были сыты, — обращается она к ним.
   Гоги перехватывает мой взгляд.
   — Большую политику делает бабка.
   — Очень благодарю, бабуся, — говорит Отто.
   Он страшно чёрен для немца, брови — сплошной чертой, как у черкеса.
   Разговор идёт на общие темы. Юра-младший раскраснелся, всех перебивает, ему хочется блеснуть эрудицией, и он бросается от музыки к наполеоновским войнам. Ои развалился на скамейке, почти лежит, рассуждает. Клотильда наблюдает за ним с иронией.
   — Чрезмерно возбуждён, дорвался до общества, — шепчет она мне.
   В общем, славная баба…
   Игорь Леонидович покидает нас, устал от пути и тряски. Немцы продолжают сидеть за столом с потрясающей выправкой и каменно молчат. Юра-начальник тоже неразговорчив и почти не улыбается. Он собирает документы, оставляет немцам на завтра задание на два маршрута, старшим назначает Курта.
   Попили чай и все расходимся.
   Опять залаяла проклятая собачонка и не даёт мне уснуть всю ночь.
   Шумит, шумит Псузаапсе.
   Просыпаюсь поздно. Клотильда не разбудила, пожалела. В лаборатории она и Игорь Леонидович. Он уселся за весы, налаживает.
   — Есть успехи? — спрашиваю его.
   — Пока никаких.
   Клотильда делает анализы, наставила бутылок с пробами. Сегодня она какая-то другая, довольная. Не узнать.
   — Очень нагревается лаборатория, — жалуется Игорь Леонидович. — Не представляю, как в ней работать в условиях песков.
   — Придётся устанавливать под тент. Вот и всё, — говорит Клотильда.
   — Не знаю, не знаю…
   Помогаю Клотильде работать по новым методикам.
   — Нас с вами приглашают завтра на пасеку. Поедем! — сообщает она заговорщически, чтобы Игорь Леонидович не слышал.
   — Куда же я с ногой? Кто приглашал?
   — Володя, здешний лесничий. Это совсем недалеко. Нас довезут на тракторе. Поедем? — Глаза блестят. Видно, ей очень хочется поехать. — А вечером будем работать хоть до утра, даже лучше, прохладней. Хорошо?
   — Поедем, — соглашаюсь я.
   Мы задерживаемся опять допоздна и уходим все вместе.
   По дороге Игорь Леонидович рассказывает про немцев:
   — Приглашают завтра в маршрут, к водопаду. Говорят, очень красиво.
   — Непременно идите. Если бы не нога, я бы обязательно пошла, — уговариваю его и думаю: «Очень хорошо, если он пойдёт, будет удобно и нам удрать на пасеку».
   — Конечно, идите. Хорошие ребята. Эти немцы мне больше нравятся, чем наши Юры, — подхватывает Клотильда.
   — И всё-таки для меня есть что-то чуждое в них, — говорит он. — Жалуются, что на практику их только на Кавказ пускают, а в Среднюю Азию — нет. Я вот всё думаю, если вдруг война…
   — А вы не думайте. Учитесь у бабки Варвары, — говорит Клотильда.
 
   Встали рано. Пьём чай, собираемся в лабораторию.
   Игорь Леонидович внял нашим уговорам, ушёл на рассвете в маршрут. У Клотильды настроение приподнятое. Перед зеркальцем подчёсывает брови, красит губы.
   — Всё невестишься… А срок-то твой давно вышел, — говорит бабка Варвара.
   — Разве срок когда-нибудь выходит… — урезониваю её я.
   — Может, и твоя правда, кто его знает, — соглашается бабка.
   В лаборатории что-то делаем, но, в основном, поджидаем трактор.
   Клотильда сполоснула пол-литровую бутылку, наливает спирт:
   — Возьмём чекушку, угостим их.
   (О, женщины! Вспоминаю холодный отказ в спирте Юре-младшему.)
   Загромыхал трактор — заулыбалась, торопит:
   — Пошли, пошли.
   Володя и Клотильда усаживают меня рядом с трактористом. Моя нога — мой постоянный козырь. А им приходится стоять сзади.
   Трактор ревёт, швыряет нас то вверх, то вниз, мы в шторме земли и камня.
   Володя обнял Клотильду, держит, чтобы она не выскочила. Славный парень, естественный, ничего не строит из себя и не дурён собой.
   Вид у Клотильды сияющий.
   В общем, как мало нам, женщинам, надо!
   Трактор накреняется так, что мы висим в воздухе, вот-вот перевернёмся. Сердце замирает. Но гусеницы прочно сцепились с землёй.
   Заросли груши, чащоба, первозданность, спуск. Опять пересекаем Псузаапсе. Подъём, опять каштановый лес. Стоп. Приехали. Пасека.
   — Так вы действительно хотите поработать или так?.. — спрашивает Володя.
   — Да, да, конечно, хотим, полный трудовой день.
   — Ну, смотрите, — говорит он, — не заплачете? Матвеич, а ну встречай рабсилу!
   Одутловатый низенький Матвеич в широкополой полотняной шляпе страшно похож на гриб-шлюпик.
   — Чи работать, чи мешать? — спрашивает он.
   — Приехали вам помогать, — говорит Клотильда.
   — Ну тогда здравствуйте, если не шутите. Мёд резать будете?
   Несколько мужчин на пасеке окуривают улья. Над каждым ульём чёрное облако пчёл.
   — Вы им хоть маски дайте, их же искусают, — волнуется Володя.
   — Не болтай, чего не знаешь. Если пчелу не трогать, никогда не укусит. Зачем им маски, — укус, он даже пользительный.
   Мы заходим в домик. Душный запах мёда, окна закрыты, жужжат пчёлы. Соты с мёдом на лавках и столах. Их отжимает на центрифуге парень в тельняшке, крутит её вручную. Рыжая струя мёда стекает в ведро.
   — Берите ножи. Вот кипяток, кунайте. Разогреется нож — режьте соты. Чтобы рамки не нарушать. Мёд сюда ложите, — объясняет Матвеич, — а рамки в ряд. Аккурат мёд снимем, их обратно в улей будем ставить. Мёд пробуйте, — угощает он. — Только он горький, потому не цветочный, а каштановый. Цветочный — тот много слаще и душистый.
   Мы надеваем халаты и принимаемся за работу.
   Вначале дело не идёт, но постепенно мы осваиваем технику резания и входим во вкус и азарт.
   Пчёлы облепили мне лицо и шею. Но слушаюсь совета Матвеича, не отгоняю их, не делаю резких движений, и они не кусают. Даже приятно их нежное щекотание, они слетают с моих щёк и, опять усевшись, шевелятся. А Клотильду они раздражают, и она надела маску.
   Мы соревнуемся в резании мёда. Нам то и дело подносят с пчельни новые рамки. Работа спорится. Тёплый нож мягко срезает воск.
   Удивительно держать в руках это чудо, налитое мёдом, тяжёлое трёхмерное кружево сот.
   Мне становятся всё более приятны прикосновения пчёл, шевеление их на моих губах и щеках. Может быть, они ищут общения? Хотят научить, рассказать, поделиться, пытаются найти способ сигнализации?.. Но я, но мы — мы ничего не понимаем, не хотим понять, хоть и умеем хорошо их эксплуатировать, и они сердятся и жалят…
   — Я думаю, Володе не будет стыдно за нас, — говорит Клотильда. Это она говорит после того, как Матвеич нас похвалил.
   — Вы, девчата, нам крепко подмогли. Без вас бы мы сегодня не управились. Пчёлы ведь такое дело, всё вовремя надо, а теперь — в порядке.
   Удивительное чувство удовлетворения от проделанной работы, главное — ощутим результат: вёдра отжатого мёда.
   Нас приглашают обедать. Володя и тракторист тоже вернулись. Двое ребят с пасеки наловили форели. Живую, вёрткую, в красных пятнышках, её закладывают в кипяток.
   Устраиваемся тут же, неподалёку от пасеки. Матвеич приносит медовуху, разводим спирт.
   Мы с Клотильдой выпиваем вместе со всеми, и нам становится весело. Смеёмся и шутим.
   Обратная дорога на тракторе уже не кажется такой рискованной. На этот раз на нём уместились все, кто работал с нами. Володя опять сзади, на страже Клотильды.
   В лабораторию возвращаемся засветло.
   Гоги весь день отдыхал, а сейчас возится с мотором. Встретил миролюбиво. Дарим ему мёд.
   — Ара, ара, зачем так много.
   Заработал движок, продолжаем анализы.
   Нам необходимо поднажать, потому что завтра будут уже новые пробы.
   Яркий свет привлекает насекомых. Мохнатые бабочки ударяются об окна, в приоткрытую дверь налетают мириады крылатой мошкары. Душно, но дверь приходится закрыть.
   Стучится и заходит Игорь Леонидович. Осунулся, загорел, вид бодрый, помолодевший.
   — Превосходная прогулка! — рассказывает он. — Я не ходок, мне трудно было. Но немцы замечательные ребята, такие внимательные, настоящие товарищи… Дивный водопад. Сделал много снимков.
   Он предлагает нам помощь, но мы отпускаем его отдыхать.
   Продолжаем работать. Опять стук в дверь. Появляется Володя, а с ним двое ребят с пасеки. Володя совершенно трезв, те в сильном подпитии.
   Парень в тельняшке, отжимавший мёд, молчит, а другой привязывается ко мне:
   — Ну подари мне любовь на один день.
   Уговариваем его, смеёмся, а он своё:
   — Ну очень тебя прошу, подари.
   Оставаться в лаборатории бессмысленно. Все вместе уходим, Гоги с нами, как мой телохранитель.
   Клотильда и Володя отстают от нас.
   — Ну подари, что тебе стоит, на один-то день, — всю дорогу жалостливо и пьяно повторяет парень.
   Оставляю их и вхожу в дом. Бабка уже спит. Не зажигаю свет. Открываю окно — душно.
   Шумит, шумит Псузаапсе.
 
   Игорь Леонидович отрегулировал нам пламенный фотометр для спектрального анализа. Ну что за молодец! И у Клотильды теперь отлично всё пойдёт. Но Гоги разобрал мотор, и потому сегодня нам в лаборатории делать нечего. Немцы отдыхают после второго маршрута. Сидим все на улице у стола.
   Клотильда Павловна переписывает для себя привезённые мной инструкции.
   Я захватила с собой из Москвы работу и сейчас пользуюсь случаем её доделать. Счётной линейки нет, а надо построить логарифмические кривые.
   Курт и Отто помогают. Принесли справочник. Мгновенно вычислили логарифмы. Как они ловко чертят. Ну и хватка! Мои кривые готовы. Без лекала они вычерчены лучше, чем в нашем картбюро.
   Бабка Варвара приносит свежий фундук, кладёт нам на стол, много.
   — Развлекитесь, пощёлкайте.
   — Наконец-таки наладил эти проклятые весы, — удовлетворённо сообщает Игорь Леонидович, подсаживаясь к нам. — Теперь можно взвешивать.
   — А я и так всё взвесил, — улыбается Гоги, — всех и каждого. А вот расставаться жалко…
   Прошла неделя, скоро уезжать, и не хочется, уже привыкла здесь, даже к мерзкой собачонке, сплю по ночам. Так все и разъедемся… Вся жизнь — передвижная лаборатория.
   Утром бабка Варвара помогает мне умыться, поливает из ковша.
   — Молочка налить? — спрашивает она. — Ты не смотри, что я всё лаю, как та собачонка. Это так, пустое. Вот, думаю, внучат заберу к себе. Дочь у меня непутёвая, неустроенная. А двух сынов убили в войну, помоложе наших немцев были. От этого всё и идёт.
   Эта неприветливая бабка, вырванная войной из своего тихого Полесья, с трудом прижившаяся здесь на стыке двух стихий — земли и воды, карабкается по склонам, собирает каштаны для колхоза. На её чёрном сморщенном лице глаза смотрят, как две белые раны. И руки чёрные, узловатые, как клубни. И вся она — земля, и всё-то она понимает.
   Плетусь к лаборатории. Там Клотильда и Игорь Леонидович составляют заключение — положительное. Лаборатория прошла первое испытание.
   Солнце уже высоко. Прогрело травы, и пахнет мятой и ещё чем-то терпко и сладко. Шумит Псузаапсе, и ущелье манит вглубь. Леса сбегают с гор и тоже манят, и так бы хотелось куда-то идти, далеко, и жаль, что у меня такая неудача с ногой и никуда не двинешься.