Нон-тян^[1] увидела лисёнка Кона на лесной поляне в горах.
   Снег уже совсем стаял, и буковый лес вокруг полянки оделся в бледно-зелёный наряд. Сверкала свежая хвоя лиственниц. Дикие голуби глухо ворковали от удовольствия: «Бу-бу-бу…».
   На поляне цвели весёлыми облачками голубые цветы инуфугури — будто синее небо опрокинулось на землю, — звенели в свои звоночки колокольчики.
   Налетел ветер, и пушистые одуванчики поспешно подняли головы, а между ними, мелко дрожа крылышками, летали пчелы.
   Нон-тян рвала одуванчики. Её сильно клонило ко сну, — всё кругом было таким сонным и тёплым.
   Но что это? На полянку вдруг прилетел ярко-красный воздушный шар, и тут же чей-то тонкий голосок сказал:
   — Подожди, красный цветок, не улетай!
   Нон-тян не услышала толоса — её занимал воздушный шарик. С тех пор как она приехала из Токио и поселилась с папой-художником в этих горах, она ещё ни разу не видела здесь воздушного шарика.
   Нон-тян бросилась к шарику и стукнулась обо что-то твёрдое.
   — Ай! Больно! — заплакала она, но, всхлипнув разок, умолкла. Нон-тян была совсем взрослой девочкой, ходила в первый класс деревенской школы, и плакать было стыдно.
   И тут она подумала: «Странно! Воздушный шарик такой лёгкий, а стукнул так больно».
   Нон-тян вытерла глаза и оглянулась. И в тот же миг подскочила на месте: рядом сидел маленький лисёнок и плакал. Он плакал, всхлипывая, совсем как она. Нон-тян поскорее вытащила носовой платок и вытерла ему слезы. А заодно и всё лицо.
   Лисёнок удивлённо поднял глаза и, заметив Нон-тян, испуганно вскочил на ноги и насторожился.
   — Извини, пожалуйста, у меня голова как камень, — сказал он. И спросил, чуть не плача: — А куда же делся красный цветок? Я так долго за ним бежал. — И он взглянул на небо.
   — Красный цветок? Ты про шарик говоришь? Сейчас поймаю.
   Воздушный шарик остановился у ручейка, журчащего в траве. Он размышлял: переправиться через ручеёк или нет? И когда Нон-тян побежала за ним, он как раз надумал перепрыгнуть на другой берег и уже двинулся было с места, но тут его схватила Нон-тян.
   — Вот, возьми, — ласково сказала она лисёнку. — Мне не надо. Вернёмся в Токио, папа мне купит. — И добавила:- Извини! Меня зовут Нон-тян. Давай дружить.
   — Давай! Моё имя Кон.
   Нон-тян протянула шарик лисёнку и тут заметила белый бумажный пакетик, привязанный к концу нитки.
   — Подержи-ка шарик, Нон-тян. Я взгляну, что здесь такое.
   Нон-тян развернула бумагу и увидела листок, на котором кривыми буквами было написано: «Пусть вырастет много цветов!».
   В бумагу был завёрнут ещё и пакетик с чёрными семенами, и такими же кривыми буквами было выведено: «Космея».
   — Ага! Понятно. Эту записку написал какой-нибудь школьник. Привязал семена к воздушному шарику и пустил его в небо. Наверно, из городской школы кто-нибудь. Из нашей никто не пускал. Вот интересно! Правда, лисёнок?
   — Меня, зовут Кон.
   — Ах, извини, Нон-тян. Давай посеем эти семена здесь на полянке.
   Нон-тян нашла палку и, сделав в земле несколько дырочек, посадила туда семена космеи.
   — Надо бы полить, — сказала она.
   — Позволь мне. У меня лучше получится, — предложил Кон.
   Он опустил хвост в ручеёк и немного посидел на берегу. Потом потряс мокрым хвостом над посеянными семенами цветов. Мелкие капельки воды облаком повисли над землёй, и меж ними образовалась радуга.
   — Удобная вещь — хвост. Вместо лейки можно использовать, — восхитилась Нон-тян и оглянулась. Ну конечно, никакого хвоста!
   — Да, без хвоста плохо. Я очень люблю свой хвост. И Нон-тян запел песенку про лисий хвост:

 
У меня пушистый хвост!
С ним не страшно и тепло.
Вот какой прекрасный хвост!
 

   — Да, твой хвост пушистый и похож на румяную булочку, — сказала Нон-тян и запела весёлую песенку про булочку: —

 
Булочка рыжая, как лисичкин хвост.
Булочка пышная, как лисичкин хвост.
Хвостик есть никто не станет,
Отвернётся и не взглянет,
А вот булочку едят
И спасибо говорят.
 

   В школе нам дают булки. Очень вкусные, — сказала Нон-тян. — Ах да, Нон-тян, не хочешь ли ты пойти в школу?
   — А разве лисят туда пускают?
   — А ты оборотись в кого-нибудь. Ведь лисички умеют притворяться.
   — Я не умею. Не знаю почему, только у меня не получается, — сказал Кон печально. — Если бы я мог, уж я бы поплясал вволю на празднике зверей.
   — А что же это за праздник такой?
   — Раз в году все звери собираются на Поляне превращений и устраивают праздник, вроде маскарада. И коровы тоже приходят. Я только один раз был на таком празднике. Так интересно!
   — Да? — Глаза у Нон-тян засияли. — Как бы я хотела побывать на таком празднике! Я так люблю сахарную вату!
   — Но я не помню, чтобы там продавали сахарную вату. И потом, людей туда не пускают.
   — Да? — Нон-тян сорвала цветок. — Послушай, Нон-тян, приходи ко мне в гости. Видишь дом с красной крышей у леса? Там я живу. Я угощу тебя пирогом. Он в сто раз вкуснее булки. Мы будем есть его с маслом и мёдом.
   — Приду. Обязательно приду! — Кон подпрыгнул от радости — А мой дом вон в той бамбуковой чаще. Её зовут чаща Оророн. Ну, до свидания! — крикнул Кон и, перепрыгнув через ручеёк, убежал по тропинке в чащу. И скоро исчезли из виду и его рыжий хвост, и красный воздушный шар.
   Нон-тян пошла домой через лиственничный лес.
   — А я подружилась с лисёнком, — сказала она папе, придя домой. — Его зовут Кон. Можно его на чай пригласить?
   — Ну конечно! — ответил папа.

   У Нон-тян мамы не было. Она умерла после тяжёлой болезни. Папа загрустил и, взяв с собой Нон-тян, уехал с ней в горы. Они поселились в маленьком доме на опушке леса. В двух километрах от их дома была деревенская школа, и Нон-тян училась там в первом классе.
   Горное пастбище, близ которого стоял их дом, летом оживлялось. Сюда пригоняли скот из нижних деревень, и коровы паслись здесь на вольных лугах всё лето.
   — И ты, Нон-тян, наберёшься сил на свежем воздухе, — сказал папа.
   Он каждый день рисовал свои любимые горы. И считал, что ничего не может быть лучше этого занятия.
   Нон-тян радовалась, что теперь у неё есть друг с таким прекрасным рыжим хвостом.
   Прошло дня три, и она решила пригласить его на чай. И написала лисёнку такое письмо:
   «Завтра в три приходи на чай».
   Конечно, иероглифы были не такие уж красивые, ведь она училась только в первом классе, но всё равно это было прекрасное письмо.
   Однако оно показалось ей не очень радостным, и она пририсовала ещё пирог и чашку дымящегося чая. И то и другое было горячим, прямо с плиты, и казалось очень вкусным.
   Нон-тян взяла письмо, обулась и пошла через лиственничный лес на полянку, а оттуда по тропинке в бамбуковую чащу, где жил Кон.
   У входа в чащу была прибита дощечка, на которой было написано: «Чаща Оророн».
   Нон-тян сразу узнала дом лисёнка Кона — над входом колыхался на верёвочке красный воздушный шар.
   — Кон-тян! Ты дома? Это я — Нон-тян.
   Никто не ответил, тогда Нон-тян сунула письмо в дверную щель и вернулась домой.
   — Я пойду на этюды, а ты вымойся в ванне, — сказал папа.
   Нон-тян проводила папу и влезла в ванну.
   Тем временем Кон вернулся домой. Он ходил ловить рыбу на реку, но ни одной не поймал и был очень голоден.
   — Письмо! Мне письмо! — завопил он от радости, увидев в двери письмо.
   Он распечатал его и долго разглядывал.
   — Вот пирог нарисован, вот — чашка, — рассуждал он, — значит, Нон-тян приглашает меня на чай.
   И так как живот у Кона совсем подвело, он очень обрадовался приглашению на чай и запел песенку про булочку:

 
— Булочка рыжая, как лисичкин хвост.
Булочка пышная, как лисичкин хвост.
Хвостик есть никто не станет,
Отвернётся и не взглянет,
А вот булочку едят
И спасибо говорят.
 

   Запел он такую песенку и бодро зашагал к домику Нон-тян. Прошёл через бамбуковую чащу, миновал луг, вошёл в лиственничный лес и там увидел домик с красной крышей.
   Это был дом Нон-тян.
   «Что это? Кто-то поёт? И про пирог, кажется. Да, это голос Нон-тян!»
   Кон прислушался и услышал такую песенку:

 
— Я — румяный пирог
Только что из печки.
Жаром я пышу-дышу:
Уф! Уф!
Мыло, как масло,
Скользит по пирогу.
Уф! Уф!
 

   «Ах, как приятно слышать песенку про пирог. К тому же из окна домика выплывает ароматный пар: «Уф-уф!» Да и домик похож на вкусный пирог!» — радовался Кон. От радости он вверх ногами готов был стать. А из домика снова донеслось:
   — Ну вот, пирог готов, а гостя нет. И мёду нет. Что же делать?
   — Здесь гость! И похож на мёд. Сейчас ты увидишь меня! — закричал Кон.
   Тогда из домика послышалось:
   — Возьми полотенце и входи. Пирог уже готов.
   Кон открыл дверь и вбежал в дом. Но что это? На столе нет никакого пирога. А! Понятно. Пирог на кухне. Кон подскочил к двери, откуда доносился вкусный запах, открыл её и увидел… Он увидел Нон-тян, которая сидела в белой, как пароход, ванне, вся в мыльной пене и пыхтела: «Уф, уф!»
   — А, Кон-тян! Пришёл помыться. А полотенце принёс? — сказала Нон-тян и добавила радостно: — Я — горячий пирог, а мыло — масло. Я его намазываю на себя. Ну как, вкусный пирог?
   Бедный голодный лисёнок так и повалился на пол…
 
 
   Но скоро он сидел за столом и уплетал пирог, который испекла Нон-тян. На пироге было намазано много масла и меду.
   — Я картинки лучше понимаю, чем иероглифы. Потому и ошибся — думал, сегодня приходить, — объяснил Кон сконфуженно.
   — Вот пойдёшь в школу, там тебя научат читать. Пойдём завтра вместе. Мне скучно одной ходить в школу, — сказала Нон-тян.
   — Пойдём! Это ты здорово придумала, — согласился Кон, жуя пирог.
   Нон-тян слезла со стула и принесла маленькую стеклянную бутылочку. В бутылочке лежали разные пилюли: красные, белые, голубые, фиолетовые. Они казались треугольничками.
   — Ну-ка лизни! — сказала Нон-тян. — Вкусно? Ну вот, проглоти одну, потом перевернись через голову, — произнесла Нон-тян таинственно и подняла вверх палец. — Доктор, который лечит меня в Токио, сказал, что это лекарство для превращения. Он просил передать его какому-нибудь горному лисёнку. Правда-правда! Ну скорее бери в рот! Готово? Становись мальчиком! Становись мальчиком!
   Нон-тян говорила так торжественно и строго, что Кон невольно положил красную пилюлю в рот, перевернулся через голову и… стал настоящим мальчиком!
   В это время открылась дверь и вошёл папа Нон-тян.
   — Извини, что поздно, Нон-тян!
   Кон вскочил и, схватив бутылку с пилюлями, проскользнул мимо папы за дверь.
   — До свидания, Нон-тян! Спасибо! — крикнул он.
   — До свидания! Приходи ещё, — сказал папа. — Что за мальчик? Я его нигде не встречал. Да он на луг побежал. А там и домов-то нет…
   — Нет, есть! Я тебе говорила, что подружилась с лисёнком, — пробормотала Нон-тян сонным голосом.
   — Ах да! — сказал папа и невольно протёр глаза: из штанишек бегущего мальчика торчал рыжий хвост! — Лисёнок! Нон-тян, ты что-то о лисёнке сейчас сказала, не так ли? — Папа повернулся к Нон-тян: — Нон-тян! Нонко! Нобуко!
   — М-м-м… — промычала Нон-тян. — Живот такой толстый…
   После ванны и пирога ей так захотелось спать, что она чуть только прилегла на постель, так сразу и заснула.

   Кон бежал и думал: «Разве так бывает, чтобы у маленькой девочки было лисье лекарство? Однако превратился же я в мальчика. Значит, оно действительно лисье».
   Выскочив из лиственничного леса, Кон помчался на луг, к ручейку. Он решил поглядеть на своё отражение. Но вода не стояла на месте, а бежала вперёд, тихо журча. Тогда Кон побежал к буковому лесу, потом пересёк пастбище и остановился у озера, из которого всегда пили коровы. Было тихо, коровы паслись где-то далеко, и озеро блестело как зеркало. В лучах заходящего солнца Кон отчётливо увидел своё отражение в воде. Ничего не скажешь, славный паренёк! Только личико вперёд вытянуто, как мордочка у лисички.
   — Ура! Теперь я смогу поплясать на празднике зверей! — Кон повернулся, стараясь разглядеть себя сзади. — Но что это? — воскликнул он и недовольно уставился на что-то пушистое, свисающее сзади. Хвост — а это был он — обиделся и распушился ещё больше и стал совсем похож на булку, — Ладно, ладно! Я понял: ты — мой любимый хвост. Не сердись, сделайся опять маленьким.
   Лисёнок Кон ещё много раз кувыркался через голову и превращался то в мальчика, то в лисёнка. Наконец, проглотил ещё одну пилюлю и стал маленьким чёртиком. В таком виде он и решил появиться на празднике зверей.
   Потом он устал и крепко заснул прямо у озера, свернувшись клубочком и прикрыв нос хвостом.
   На следующее утро Нон-тян надела ранец и пошла по знакомой дороге в школу. Для такой маленькой девочки это была длинная дорога, но ей нисколько не было скучно.
   В кустах, перелетая с ветки на ветку, щебетали и свистели на разные голоса птицы, в берёзовой роще попадались тёмно-фиолетовые фиалки, на полянах раскрыли свои венчики жёлтые лютики и лисьи пуговки.
   Папа научил Нон-тян разбираться в полевых цветах, и она хорошо знала их названия.
   «У лисьих пуговок самое интересное не цветы, а плоды. Они похожи на пуговицы. Если Кон будет ходить в человеческой одежде, я научу его, как сделать из них пуговицы. Какой смешной этот Кон! Съел обыкновенный шоколад и обернулся мальчиком. Он и вправду подумал, что я дала ему волшебные пилюли».
   Нон-тян шагала, размышляя обо всём этом, как вдруг ветка жимолости у дороги дрогнула и рассыпала ароматные белые цветы. А с дерева спрыгнул мальчишка.
   — Ты кто? — удивилась Нон-тян, но тут же подбежала к мальчику: — Это ты, Кон-тян?
   — Я. Нос у меня не торчит? — спросил Кон. — Я долго по нему хлопал ладошкой, уравнивал, но не очень хорошо получилось.
   — Сойдёт! — сказала Нон-тян и шлёпнула Кона ещё раз по остренькой мордочке.
   — И ещё хвост не слушается. Не хочет исчезать.
   Хвост действительно висел позади, как вчера.
   — А что, если отрезать его? — предложила Нон-тян.
   — Нет, нет! — поспешно отказался Кон.
   — Ну тогда в штанишки затолкай.
   — Ага! Попробую.
   Кон долго возился с хвостом и наконец радостно воскликнул:
   — Ну вот теперь незаметно!
   — Тогда пошли в школу. Пойдёшь?
   — Ну да. Там ведь дают булки.
   Кон надел ранец, и они, взявшись за руки, побежали по тропинке.
   Когда Нон-тян и Кон подошли к школе, уже звенел колокольчик. Они уселись за последнюю парту.
   — Что это за мальчик? — спросил Такаси, сидевший впереди Нон-тян, но Нон-тян поднесла палец к губам и прошептала:
   — Тссс…
   Тут вошёл учитель.
   Учитель был старенький и добрый.
   На первом уроке было пение. Учитель играл на фисгармонии, а дети дружно пели. Нон-тян изредка бросала тревожные взгляды на Кона. Кон бодро распевал вместе со всеми, старательно разевая острый рот, — сколько он ни хлопал по лицу, рот и нос всё же торчали вперёд.
   Потом была арифметика. Учитель повесил на доску пять картинок, на которых были нарисованы о-мандзю.^[2]
   — Что это такое? — спросил он у ребят.
   — О-мандзю.
   — Так. А это что?
   И учитель прикрепил к доске картинку, на которой был изображён лисёнок.
   — Лисёнок! — закричали ребята и обернулись к маленькому мальчику, который сидел рядом с Нон-тян.
   — Откуда он?
   — Какой у него нос длинный!
   Учитель был глуховат и не слышал, о чем говорят ребята.
   — Правильно, — продолжал он. — Лисёнок. Сколько здесь лисят?
   — Один, — сказали все и снова обернулись назад.
   — Так. Этот лисёнок съел один пирожок. Сколько пирожков осталось?
   Тут раздался громкий плач. Это Кон расплакался. Все удивленно повернулись к нему, а он встал и, вытирая глаза, закричал:
   — Не ел я пирожок!
   И выпрыгнул в окно, взмахнув хвостом.
   — Ах вот в чём дело! Это был лисёнок. Ха-ха-ха! — рассмеялся старый учитель, придерживая очки, чтобы не свалились с носа. И, обратившись к Нон-тян, он сказал: — Когда будут раздавать булочки, возьми и на его долю и отдай ему. И скажи, пусть приходит завтра и послезавтра. Хоть он и лисёнок, пусть учится.
   После уроков Нон-тян, прижав к груди булку, отправилась к Кону, распевая песенку:

 
— Булочка рыжая, как лисичкин хвост.
Булочка пышная, как лисичкин хвост.
Хвостик есть никто не станет,
Отвернётся и не взглянет,
А вот булочку едят
И спасибо говорят.
 

   С наступлением лета горное пастбище оживлялось. Один за другим приезжали грузовики с коровами.
   — До свидания, Краснушка!
   — Будь здорова, Пёстрая! — кричали хозяева, прощаясь со своими бурёнками.
   Коровы мычали в ответ: «Му!» — и начинали радостно носиться по лугу и с удовольствием щипать белый клевер.
   Склоны гор поросли здесь сочной травой. Текли прозрачные ручьи и реки. Кое-где синели озёра для водопоя, подобные тому, в которое Кон гляделся как в зеркальце. Ели, берёзы, дакэкамба^[3] давали густую, прохладную тень.
   Никаких строений на пастбище не было.
   Пойдёт дождь, коровы сунут свои головы под листву деревьев и стоят так — думают, что спрятались.
   Ночью коровы спали прямо под звёздами.
 
   Художник сидел за мольбертом и не спеша рисовал дакэкамбу. Тяжёлые ветви её низко свешивались к земле, и художнику нравился их вид. Он нарисовал это дерево уже несколько раз.
   Рядом сидел Кон и рассказывал художнику о чаще Оророн. В деревнях у подножия горы все знали о Лисице из чащи Оророн. Она была очень доброй. Когда крестьяне работали на полях или в горах, Лисица оборачивалась девушкой и укачивала их детей.
   — Это была моя бабушка. Я знаю колыбельную песню, которую она пела, — сказал лисёнок Кон.
   — Ну спой! — сказал художник, отложил кисть и закурил трубку.
   И тогда Кон запел:

 
— Лисёнок маленький заплачет
Далеко в горах,
Все лисята плач поднимут,
Оророн, оророн.
Не плачь, дитя, не надо плакать,
Оророн, оророн.
Скоро я работу кончу,
Накормлю тебя,
Нэн-нэн-ё.
 

   — Какая добрая была Лисица!
   — Но я хоть и внук той доброй Лисицы, я вовсе не умею ни в кого превращаться. Нон-тян дала мне пилюли, и они помогли мне. На празднике зверей я обязательно займу первое место по искусству превращения.
   И Кон бережно достал бутылку с пилюлями, встряхнул её и огорчённо вздохнул:
   — Что ж делать? Осталось только пять или десять пилюль.
   — Ну-ка покажи, — попросил художник.
   Он взял бутылочку, внимательно поглядел на пилюли и, возвращая бутылочку лисёнку, сказал:
   — Я думаю, что ты прекрасно обойдёшься без этих пилюль.
   Но Кон печально покачал головой:
   — Даже с пилюлей хвост виден, а без неё и говорить нечего. Как это бабушке удавалось так ловко превращаться в няньку?
   — А бабушка и мама не научили тебя этому искусству?
   — Нет. Мама рано умерла…
   — У Нон-тян тоже мама умерла.
   — Значит, у нас обоих нет мам.
   — Значит, так.
   Они печально задумались.
   Тут явилась Нон-тян:
   — A, Кон-тян! И ты тут! Пойдёшь со мной смотреть малыша у тётушки, которая сбивает масло?
   — Малыша?
   — Ну да. Я видела его, когда он только родился. Такой крошечный был. Ножки как карандашики. Потом немного погодя пошла смотреть на него, а его как подменили.
   — Как так? — удивлённо спросил папа.
   — Большой стал. Хочу вот теперь взглянуть, какой он. Можно, папа? Я не видела его с прошлых каникул. Пойдёшь со мной, Кон-тян?
   — Пойду, но только мне нужно обернуться мальчиком.
   Кон тряхнул бутылочку; пилюль осталось мало, но он всё же проглотил одну пилюлю, превратился в мальчика и побежал за Нон-тян.
 
   Когда Нон-тян и Кон пришли в дом торговки маслом, молодая толстая тётушка как раз укладывала малыша спать.
   — Здравствуйте! Покажите, пожалуйста, малыша, — сказала Нон-тян и сразу же вошла в комнату.
   И Кон нерешительно вошёл следом.
   — А! Нон-тян! Добро пожаловать. А это что за мальчик? — спросила тётушка.
   — Я живу в чаще, там, за пастбищем…
   — Вот как! А разве там есть дома? — удивилась тётушка.
   Кон сконфуженно молчал. Но, к счастью, тётушка занялась младенцем.
   — Пожалуйста, тише! Малышу нужно спать, — сказала она и, похлопывая по одеялу, запела: —

 
Лисёнок маленький заплачет
Далеко в горах,
Все лисята плач поднимут,
Оророн, оророн,
Не плачь, дитя…
 

   У Кона защемило в носу от этой песни, а Нон-тян удивилась:
   — Странная какая песенка!
   Тут раздались чьи-то громкие шаги.
   — Госпожа! Вас просят к телефону. Ваш отец из города звонит…
   — А, это тётушка с почты! Сейчас иду… Нон-тян! Пригляди за малышом. Я скоро вернусь, — сказала тётушка и побежала на почту. Звонок из города — большое событие в деревне.
   Некоторое время стояла тишина. Нон-тян внимательно разглядывала малыша.
   — На этот раз тот же самый. Не подменили, — сказала она немного разочарованно.
   Малыш, видимо, услышал её голос и тихонько заплакал, размахивая руками.
   — Ладно, ладно! Не плачь! — уговаривала его Нон-тян, но младенец ревел все громче; лицо у него покраснело, ногами он скинул одеяло и стал орать во всё горло. — И что там тётушка делает? Чай, что ли, пьёт с почтальоншей? — огорчённо сказала Нон-тян, взяла погремушку и стала трясти ею над младенцем: — Ну-ка взгляни, какая погремушка.
   Но малыш продолжал реветь.
   — Вот придёт инай-инайба,^[4] заберёт тебя! — возмущённо пригрозила Нон-тян малышу, но он не перестал плакать. — Кон-тян! Я пойду за тётушкой, а ты подожди меня здесь, — сказала Нон-тян и выбежала из дома.
   Кон сидел поодаль, но когда ушла Нон-тян, поспешил к младенцу:
   — Я — внук Лисицы из чащи Оророн. Не хуже бабушки могу забавлять младенцев.
   Он вытащил из бутылочки пилюлю, проглотил её и превратился в игрушечный автобус:
   — Бу-бу-бу! Автобус идёт. Бу-бу-бу!
   Но малыш всё плакал и плакал.
   Кон поспешно сунул в рот ещё одну пилюлю и превратился в игрушечный паровозик:
   — Чу-чу-чу! Ду-ду! Видишь, паровозик идёт…
   Но малыш не унимался.
   — Понятно. Ты есть хочешь, — сказал Кон и, проглотив ещё одну пилюлю, превратился в бисквит.
   Бисквит покатился прямо к младенцу:
   — Извини, что я заставил тебя ждать. Я — бисквит. Что это ты делаешь?! Зачем ты меня лижешь?!
   Кон убежал от младенца и едва отдышался. А что было делать? Младенец схватил его и стал лизать.
   Малыш опять разревелся.
   — Знаю, знаю. Ты хочешь есть. Но где же Нон-тян? Тоже, наверно, пьёт чай у почтальонши. Ладно, превращусь-ка я в барабан.
 
 
   Когда Нон-тян и тётушка вернулись домой, перед младенцем, размахивая погремушкой, прыгал и плясал маленький живой слонёнок, младенец сосал палец и круглыми глазами глядел на слоненка.
   Увидев это, тётушка упала в обморок. Кон испугался, выскочил на улицу и убежал.
   Нон-тян только вздохнула, глядя ему вслед.

   На следующее утро Кон проснулся в прекрасном настроении. «Если я смог утихомирить малыша, который так громко плакал, я настоящий внук Лисицы из чащи Оророн. Да, не легко успокоить малыша. Бабушка моя была хорошая волшебница. Но и я не сплоховал».
   Кон был счастлив и горд. Но тут он заметил бутылку из-под волшебных пилюль. Она была пуста!
   — Столько было пилюль, и я их все съел. Ну какой же я дурак! — Кон вздохнул. — Пуста! Совершенно пуста! И скоро праздник зверей.
   Кон опять вздохнул и, чтобы рассеяться, решил прогуляться.
   Открыл дверь своего дома, вышел на тропинку.
   Только рассвело. Небо сверкало, как голубоватая сталь. Все кругом отливало зеленоватым блеском. Стояла тишина. Кон потянул носом воздух и вдруг увидел маленький круглый белый гриб. Он лежал у входа в его дом.
   «Ага! Билет на праздник зверей».
   Кон внимательно огляделся. Кто бы мог принести этот гриб? Через три дня, как получишь гриб, можно идти на праздник. Кон потянул носом воздух, оглядел землю, махнул хвостом.
   «Только что здесь был кто-то. Может, Чёрный заяц? Ну ладно, схожу на праздник».
   Говорят, билет на праздник зверей приносит Чёрный заяц. Но никто его не видел. Гриб появляется нежданно-негаданно.
   Кон очень хотел хоть разок увидеть Чёрного зайца. Он хотел знать, как тот доставляет билеты. Кладёт в сумку и разносит, как почтальон? Или на тележке развозит? Поэтому Кон быстро побежал по следам Чёрного зайца. Но скоро понял, что напрасно старается.
   Следы ясно отпечатались на тропинке, но в чаще они затерялись в сухих листьях медвежьего бамбука.
   «Ничего не поделаешь! До сих пор никому ещё не удавалось увидеть Чёрного зайца».
   Кон решил вернуться, но на всякий случай заглянул ещё раз в чащу. И что же?
   Под деревом лежал круглый белый гриб. Кон подбежал к нему и поднял. Кому же он предназначался? Поблизости не было ни беличьего дома, ни барсучьего. Не проживала здесь и сова. Значит, Чёрный заяц просто обронил этот гриб.
   «Вот здорово! Я отдам его Нон-тян. Она говорила, что хочет побывать на празднике зверей».
   От радости Кон даже перевернулся в воздухе. «Досадно только, что нельзя превратиться в кого-нибудь, ведь пилюль уже нет, — подумал он. — Очень досадно! А что, если…»
   И Кон побежал к дому Нон-тян, размышляя на ходу: «Может, из Токио пришла посылка, а в ней бутылочка с пилюлями и письмо, в котором написано: «Передайте эти пилюли лисёнку Кону, который живёт в горах». Или, может, он придёт, а Нон-тян достанет с полки ещё одну бутылочку и скажет: «Вот как! А тут пилюли для Кона!»
   Когда Кон прибежал к дому Нон-тян, она уже встала, а папа её ещё крепко спал.
   — Что-то папа большой соня стал в последнее время, — сказала Нон-тян. — Кон-тян, давай с тобой чаю попьём, очень есть хочется, а папу не дождёшься.
   Кон тоже почувствовал, что он голоден.
   Они намазали хлеб маслом, а сверху джемом и, уплетая бутерброды, стали разговаривать.
   — Вот тебе билет на праздник зверей, — сказал Кон, — Только один случайно достал.
   — Вот хорошо! Я обязательно пойду. Это что — пирожок?
   — Нет, это — гриб. Смотри не раздави. Раздавишь — оглохнешь.
   — Ой, как страшно! Возьми его себе. Так когда же праздник?
   — Послезавтра вечером. В полночь. Ты сможешь пойти?
   — Смогу, смогу. Зайди за мной. Ты в кого превратишься?
   — Я не смогу ни в кого превратиться. Я съел все пилюли, когда забавлял малыша. Нет ли у тебя ещё таких пилюль?
   — Нет. Это были швейцарские пилюли. За ними нужно в Швейцарию ехать.
   — А где это — Швейцария?
   — Точно не знаю, но на самолёте надо лететь.
   — A…Тогда не выйдет.
   — Я вырасту, слетаю в Швейцарию и куплю тебе этих пилюль.
   — Но к празднику пилюль не будет.
   — А ты возьми и превратись в кого-нибудь. Я видела, как ловко ты обернулся слоном. Даже хвост был слоновый, а не твой.
   — Да? Но пилюль-то нет.
   Нон-тян немного помолчала и, вздохнув, сказала:
   — Кон-тян, ты не обидишься?
   — Я? Конечно, нет.
   — Знаешь, те пилюли…
   — Да?
   — …обыкновенные шоколадки. Швейцарские. Никакие не волшебные. И ты превращался в разных животных и предметы без всяких пилюль.
   — Да?
   Кон моргал глазами, не веря Нон-тян.
   — Ты и теперь можешь превратиться во что хочешь. Попробуй!
   — Ладно. Сейчас попробую.
   Кон соскользнул со стула, перевернулся через голову, но так и остался лисёнком.
   — Нет, без пилюли невозможно, — сказал он.
   Нон-тян вздохнула и подумала: «А может, тот шоколад был и вправду волшебным?»
   — Я пойду на праздник как есть. Можно только смотреть. Но вот как ты пойдёшь? Людям там появляться нельзя.
   — Ничего! Я сделаю так, что никто меня не узнает. Не волнуйся.
   — Ну ладно. Тогда жди меня послезавтра в полночь. Смотри никому не говори. Обещаешь?
   — Обещаю, — сказала Нон-тян.
   Он доел бутерброд, сказал «До свидания!» и собрался было уходить, как папа потянулся на постели. И Нон-тян быстро прошептала:
   — Когда придёшь, прокричи три раза совой, и я выйду. Стучать не надо — папа проснётся.

   В тот вечер луна вышла поздно. У неё не хватало краешка. Кон, сильно волнуясь, стоял у притихшего дома Нон-тян.
   — Ху-ху-ху! — прокричал он три раза совиным голосом.
   Но дверь не открылась.
   — Ху-ху-ху! — снова прокричал он, но никто из дома не вышел.
   «Ну что за девчонка! Спит, наверно».
   Кон обошёл дом с другой стороны, чтобы заглянуть в окно. И в тот же миг подпрыгнул от испуга, тявкнув коротко: «Кон!» — В темноте плыло что-то странное, сверкающее красным, фиолетовым и зелёным цветом.
   — К-кто это? — спросил он.
   И тогда странное существо сказало голосом Нон-тян:
   — Это я, Нон-тян!
   — Вот как! Это ты, Нон-тян? Здорово ты изменилась. Отчего это ты сверкаешь вся?
   — А я намазала чёрную материю папиными светящимися красками. Вчера папа ходил в город, купил таких красок. Они в темноте сверкают. Страшно, правда?
   Нон-тян вручила Кону барабан:
   — Это папин барабан. Из Африки. Ты будешь барабанить, а я — плясать.
   — Ты что же, плясать станешь?
   — Ну да. Ведь праздник!
   «Нисколько не боится, — подумал Кон. — Но на Поляне превращений, наверно, испугается. Ну ничего, я буду рядом».
   Ночной лес молчал. Но когда они подошли к пастбищу, Нон-тян удивилась.
   Коровы, которые обычно спокойно спали, теперь двигались друг за другом в одном направлении. Сверкали золотым светом цветы марубатакэбуки. Цветы эти ядовиты, коровы их не едят, поэтому они одни и цвели на пастбище. Белый клевер, словно испуская свет, освещал путь коровам.
   Нон-тян и Кон шли между золотыми цветами.
   — Коровы идут на праздник для того, чтобы увидеть Корову-чёрта, — прошептал Кон.
   — А кто это?
   — Туловище у неё как у чёрта, а голова — коровья. Она выходит из омута в праздничную ночь. Увидят её коровы и становятся очень крепкими. Днём с Коровой-чёртом лучше не встречаться. Она любит слизывать тени. Слизнёт тень, и через три дня умрёшь.
   — А ночью с ней не страшно встречаться? — шёпотом спросила Нон-тян.
   — Видно, нет. Коровы на этом пастбище становятся гладкими и здоровыми. Наверно, потому, что на них посмотрела Корова-чёрт. А как люди, не знаю.
   Озеро, куда коровы приходили на водопой, сверкало как зеркало. И в нём отражалась луна. За озером была берёзовая роща. Толстые белые стволы деревьев вырисовывались в темноте, как белые кости.
   — В глубине этой рощи находится Поляна превращений. Люди туда не ходят. Они говорят, что на той поляне появляются оборотни.
   — Значит, я буду первой из людей? Как интересно!
   — Тсс! — Кон крепко схватил Нон-тян за руку: — Оглянись-ка кругом.
   Нон-тян внимательно вгляделась в темноту. И чуть не вскрикнула — какие-то тёмные тени одна за другой скользили в глубь леса. Слышались шорохи, топот маленьких ног, хлопанье крыльев, тихий шёпот, радостные голоса.
   — Все на праздник спешат, — весело прошептал Кон, и они, взявшись за руки, побежали.
   Сколько они бежали, неизвестно, только лес вдруг кончился и они вышли на большую поляну. Она была прекрасна.
   Будто стоишь на Млечном Пути. Бесчисленные светлячки светили голубым и золотым светом. А в середине цвели золотистые цветы марубатакэбуки, и их сверкающий круг словно обозначил сцену.
   — Ваши билеты! — крикнул кто-то внизу.
   Нон-тян испуганно взглянула под ноги — там стоя Чёрный заяц.
   Чёрный заяц взглянул на Нон-тян зелёными, как изумруд, глазами и вежливо поклонился.
   — О, вы великолепны! — сказал он. — Надеюсь, вы станцуете для нас.
   И, не обратив внимания на Кона, Чёрный заяц взял грибы-билеты.
   — Чёрный заяц не удостоил меня вниманием, — сказал Кон печально, — потому что я ни в кого не превратился, хоть и лисёнок. Однако всё обошлось: он не заметил, что Нон-тян девочка, — прошептал Кон с облегчением.
   Нон-тян тоже успокоилась, и они уселись на краю поляны. А кругом были коровы, обезьяны, белки, зайцы и другие лесные звери.
 
 

   Загрохотали барабаны. Мелкие звери испуганно подпрыгнули. Праздник начался.
   — Коровы приветствуют Корову-чёрта! — торжественно объявил Чёрный заяц.
   Коровы молча поднялись и тихо пошли по поляне, похожей на звёздное небо, в самый дальний её край. Потом так же тихо вернулись обратно. Это было торжественное шествие, и вся поляна молчала.
   Да-да-да-да-да-дан! — снова ударили барабаны.
   — Праздник начинается. Жители гор! Пляшите и веселитесь всю ночь. Участвуют все, кто хочет. Лучшего танцора ожидает награда… Танец Огненных шаров.
   Пш! — раздался шипящий звук, и вся поляна вспыхнула красными, белыми, фиолетовыми огнями; они покачались, дрожа, и вмиг погасли.
   И словно по сигналу с четырёх сторон поляны прилетели Огненные шары. Они столкнулись в середине поляны, рассыпались, и выскочило четыре красных чертёнка.
   — Черти! Черти! — закричала Нон-тян.
   А черти, кружась, запели:

 
— Мы Красные черти!
Вглядитесь внимательно.
Мы очень похожи на леденцы.
И может, однажды
Вместо конфеты
Вы чёртика схватите
Прямо за хвост.
Гиттири-гиттири,
Рэрорэн-рэрорэн!
 

   — Ой, как интересно! Первое место! — закричала Нон-тян, но поляна взревела:
   — Нет, нет! Не достойны.
   Чёрный заяц объявил:
   — Выступают перевёртыши!
   Раздался тоскливый звук флейты. Вдали повис чёрный туман. Он приблизился к поляне, и из тумана стали вырисовываться странные фигуры, они размахивали руками, трясли головой, пританцовывали, колыхаясь над поляной, и лениво пели:

 
— У меня обличье вроде петуха.
А я одноглазый вроде колеса.
Мои руки до земли
Дотянуться бы могли.
А я плоский, как доска,
И без всякого лица.
Зонт дырявый, мешок старый,
Ветер дунет — унесёт.
Дон-дон-дон-дон!
 

   Нон-тян стала понемногу различать перевёртышей. Тут и вправду был и длиннорукий, и одноглазый, и безликий, и похожий на петуха. Бесформенные, клейкие перевёртыши заполнили всю поляну и вяло приплясывали, свисая как мешки.
   Наконец они медленно остановились и хрипло выкрикнули:
   — Первая премия!
   — Нет, нет! — всколыхнулась поляна.
   Тогда перевёртыши беззвучно растворились в темноте.
   — Танец дзинь-звяк!
   Раздался глухой звон и позвякивание, и на поляну вышла вереница маленьких уродцев. Приплясывая, они пели:

 
— Зонт дырявый,
Мешок старый
И другое барахло
Устарело, улетело
Будто ветром унесло.
Наша очередь теперь,
Нас выкидывают в дверь.
Дзинь-звяк! Дзинь-звяк!
 

   — Что это? — спросила Нон-тян.
   — Это — жестянки-перевёртыши. Те, что до них танцевали, — старые вещи, которые давным-давно выкинули крестьяне, а это — банки из-под соков, консервные банки и другой мусор, — объяснил Кон.
   — Вот интересно! Может, и наши банки здесь пляшут. Эй! Баночки! Не робейте! — крикнула Нон-тян и подпрыгнула на месте, но Кон одёрнул её:
   — Тсс!
   Жестянки, напевая, взгромоздились друг на друга, соорудив качающийся столб, который тут же с лязгом рассыпался. Но банки снова собрались и образовали большой треугольник. Затем они шумно вскочили и, как вихрь, со свистом умчались прочь.
   — Первая премия банкам! — снова закричала Нон-тян, но Кон поспешно закрыл ей рот ладошкой, а поляна дрогнула и выдохнула:
   — Нет, нет!
   Потом появилась золотистая ширма, вышла красивая девушка и стала танцевать перед ней. Вдруг она выдернула свою голову из плеч, бросила её и исчезла.
   — Вот это да! — восхитилась Нон-тян.
   — Старо! — в один голос завопила поляна.
   — Это — Лис, — пояснил Кон. — Старый Лис обернулся девушкой.
   А потом танцевали грибы. Они сияли странным светом. Образовав круг, грибы то расходились, то сходились, кружили по поляне и распевали песню:

 
— Ах, нет страшнее соуса, соуса,
Соуса из баклажан!
Ах, не поливайте рис соусом,
Соусом из баклажан!
 

   Грибы стали играть в догонялки. Большой гриб сделался чёртом, а маленькие убегали от него.

 
— Вот сейчас как налечу
И кого-нибудь схвачу!
Не схватить ли мне пока
Вот того паренька?
А потом и этого
Утащу, как ветер я.
 

   На поляне поднялся невообразимый шум. Все захлопали в ладоши. И в этот миг раздался громкий рык, и прямо в круг грибов ворвался чёрный-пречёрный чёрт.
   Сверкающие, как фары, глаза, вмиг ослепили всех.
   — Кого бы мне схватить? — завопил он страшным голосом и стал носиться по поляне, освещая своими глазами-фарами всё вокруг.
   Остановился около Нон-тян и взревел:
   — Вот кого схвачу!
   Кон прямо окаменел от испуга. Никогда прежде не приходилось ему видеть такого странного черта.
   Тут Нон-тян встала и храбро сказала чёрту:
   — Извините, Чёрный чёрт! Позвольте мне сплясать.
   Чёрный чёрт рассердился, топнул ногой и завопил:
   — Задавлю!
   А Нон-тян давно уже выскочила на середину поляны.
   — Кон! Стучи в барабан! — крикнула она.
   Перепуганный Кон, опомнившись, выбежал вперёд и ударил в барабан.
   Та-та-та-та-та! — запел барабан. А Нон-тян, сверкая красным, зелёным, лиловым светом, притопывая ногами, пела:

 
— Эй, Чёрный чёрт!
Я угадала.
Ты — самосвал.
Ты заболел —
Тебе побегать захотелось,
Сверкать глазами, дым пускать
И на весь лес гудеть.
Ты обернулся Чёрным чёртом,
Обыкновенный самосвал.
Признайся, так ведь?
Ха-ха-ха!
 

 
   — А-а-а! — вскипела поляна.
   Чёрный чёрт рассвирепел и, разбрасывая огненные искры, одним прыжком подскочил к Нон-тян. Сдёрнув чёрное покрывало с Нон-тян, он осветил её своими глазами-фарами.
   — Ага! Да это человеческий детёныш! А на Поляну превращений люди могут приходить?! А?!
   Поляна затихла.
   — Человека нужно убить! — закричал Чёрный чёрт, сотрясаясь всем телом.
   — Стой! — закричал вдруг кто-то, весь сверкающий разными красками, как Нон-тян. Это был папин голос. Когда же он появился?
   Папа крепко прижал к себе Нон-тян и гневно посмотрел на Чёрного чёрта. Поляна снова зашумела. И тут с края поляны раздался низкий властный голос. Он медленно произнёс:
   — Благодарю всех. Объявляю первую премию.
   Большая тень, колыхаясь, поднялась и медленно приблизилась к ним. Глаза пылали, как огонь. Рога торчали, как корни дерева. Это была Корова-чёрт.
   — Я думаю дать этому человеческому детёнышу первую премию. Прежде для людей не было запрета приходить на Поляну превращений, но люди боялись и не приходили сюда. Эта девочка не испугалась нас. Она достойна первой премии.
   Все захлопали в ладоши и закричали.
   — Подойди ко мне, Нон-тян! — сказала Корова-чёрт.
   Она обняла девочку и слегка лизнула её в лоб.
   — Ты будешь крепкой и здоровой, — сказала Корова-чёрт и протянула Нон-тян красивую голубоватую яшму. Затем вернула Нон-тян папе. И, обращаясь к Чёрному чёрту, сказала строго: — Чёрный чёрт! Ты посрамил честь перевёртышей. Больше здесь не появляйся. Повиси-ка на краю неба и хорошенько подумай!
   Она схватила Чёрного чёрта за шиворот и одним махом забросила его на небо. Чёрный чёрт на мгновение затмил луну и тут же улетел в далёкое небо.

   Утром Нон-тян проснулась на своей кровати. Что же такое было ночью? Правда или сон?
   В это сверкающее утро всё происшествие показалось ей сном.
   Нон-тян протянула руку, чтобы протереть глаза, и заметила, что сжимает что-то в ладошке. Раскрыв ладошку, она увидела голубой, как море, камешек.
   «Ага! Это я получила в подарок от Коровы-чёрта!» подумала она и вскочила. Одевшись, она побежала на пастбище. Коровы, как всегда, не спеша жевали траву, пили воду, лежали.
   — Коровы! Вы помните, что было ночью? — спросила Нон-тян, но коровы делали вид, что ничего не знают, и продолжали жевать траву, пить воду, валяться на лугу.
   Нон-тян побежала дальше и примчалась к лесу дакэкамба.
   В лесу было тихо. Лишь слышался голос кукушки да шелест листочков на деревьях. И это звучало как тихая музыка. Нон-тян, однако, не вслушивалась в эти звуки, а бежала всё дальше и дальше в глубь леса.
   «Где же Поляна превращений? — думала она. — Иду, иду, а её всё нет».
   Нон-тян постояла и пошла дальше. Снова остановилась и опять пошла. Всё лес да лес! А поляны не видно.
   Нон-тян почувствовала, что сильно устала. Вчера она здесь не проходила, это было ясно. Она присела на корточки и потёрла колени.
   — Пойду-ка я обратно! — сказала она бодро, встала и пошла.
   Она шла очень долго, но лес всё не кончался. Давно уже должен быть конец ему, а всё тянулись те же дакэкамба.
   — Я хорошо помню дерево на опушке леса. На нём сидели два голубя. Это были ещё птенцы. Такие странные, серенькие. Найти бы то дерево, тогда и выйду из леса. Ведь там, где входят, и выйти можно.
   Однако дерева не было. В какую бы сторону она ни шла, куда бы ни поворачивала, дерева не было.
   «Наверно, я заблудилась…» — подумала Нон-тян.
   Лес молчал. Даже кукушки не пели.
   Нон-тян стало страшно. Вчера ночью нисколько не боялась, а теперь вот страшно в этом лесу. Казалось, дакэкамба пристально глядят на нее.
   Она шла шатаясь от усталости и вдруг незаметно вышла на свою любимую маленькую полянку. От радости она даже села на траву.
   А когда заметила, что неподалёку сидит Кон, ещё больше обрадовалась. Кон сидел и внимательно что-то разглядывал. Нон-тян незаметно приблизилась к нему.
   Кон глядел на распустившийся цветок космеи. Цветок был один. Значит, из всех семян, которые они с Коном посеяли весной, вырос только один-единственный цветок. Кон так задумчиво смотрел на цветок, что Нон-тян молча опустилась позади него на траву.
   Цветок был прекрасен. Это был нежный, но крепкий цветок. Розоватые лепестки, чистые и гладкие, распустились, глядя в ясное, сверкающее, голубое небо.
   — Нон-тян! Я вот подумал… — вдруг начал Кон. Оказывается, он знал, что Нон-тян подошла к нему. — Я подумал, что этот цветок тоже перевертыш.
   — Как это? Почему?
   — Семена были такие чёрные, а из них вырос красивый цветок.
   — А…
   — И мне хотелось бы вот так же… — Кон махнул хвостом.
   — А я ходила искать Поляну превращений. И не нашла, — сказала Нон-тян.
   — А её можно найти только однажды в году.
   — Да?
   — А так, сколько ни ходи по лесу, ни за что не найдёшь. Вдобавок ещё заблудишься. Искать Поляну превращений нельзя.
   Нон-тян вздрогнула. Только теперь она заметила, что сжимает в ладошке голубоватый камешек. «Наверно, это он мне помог…» — подумала она.
   А Кон продолжал серьёзно:
   — А вчера ты была очень красивая. Как космея.
   И Кон подпрыгнул и исчез в траве. Только рыжий хвост мелькнул и тут же скрылся.
   Подул ветер, и космея качнулась. Нон-тян постояла немного молча и пошла домой завтракать.

* * *

   Скоро начались занятия в школе и Нон-тян стало некогда. В горах вдруг похолодало, и коровы вернулись в деревни у подножия горы.
   Травы на пастбище и на полянке пожелтели или покраснели, золотистые сусуки^[5] склонили свои метёлки. Кон и Нон-тян собирали в корзинки дикий виноград, бруснику и грибы.
   Дикий виноград был очень кислым и несъедобным. Но собирать его было интересно. Из брусники варили варенье. А грибы любил папа. Он их жарил или варил и, довольно улыбаясь, ел, запивая сакэ.
   Нон-тян стала замечать, однако, что папа порой выглядел печальным. Зато Нон-тян была бодрой и здоровой, как никогда прежде. И когда в горах выпал первый снег, она стала радостно носиться кругом и кричать:
   — Снег! Папа! Снег! Я буду кататься на санках. Папа, сделай ещё санки!
   — Ладно. Сделаю, — сказал папа, но у него уже был жар.

   Кон был очень рад снегу. Он выскочил из своего дома в чаще Оророн и стал прыгать и скакать.
   Меж тем солнце село, снегопад усилился, и Кон подумал было, не сходить ли ему к Нон-тян, но передумал и, затворившись в доме, улёгся спать.
   Когда Кон проснулся, было уже совсем темно, бесшумно падали хлопья снега, нагромождались в сугробы.
   Снег всё падал и падал, и снегопаду не было видно конца. Кон подумал, не заснуть ли снова, но что-то тревожило его. Ему казалось, что кто-то зовёт его. «Может быть, Нон-тян? Но так поздно, она не станет звать меня, — подумал он. — Ну ладно, схожу к ней. Если спит, вернусь, и всё».
   И Кон побежал по глубокому снегу.
   Пока он спал, чаща Оророн стала такой прекрасной, что он не узнал её. «Вот это да!» — изумился Кон и немного полюбовался чащей. Потом храбро побежал дальше.
   А снегопад всё усиливался. Трудно было сделать даже один шаг. Перед глазами кружился снег, и не было видно пути ни назад, ни вперёд.
   «Вернуться, что ли?»
   Кон остановился, но снова услышал: «Кон! Помоги!» Похоже, Нон-тян его звала.
   «Что такое! Может, мне послышалось? Ну ладно. Пойду дальше».
   И Кон побежал, громко напевая песенку.
   У дома Нон-тян какая-то маленькая девочка набирала в ладошку снег и сыпала его в таз.
   — Нон-тян! Что случилось? Почему ты гуляешь так поздно? — закричал Кон.
   — Папа заболел. У него жар. Вот я и набираю снег, чтобы приложить ко лбу.
   Нон-тян подняла таз, руки у неё были красные от холода.
   — Сильный жар?
 
 
   — Угу, — сказала Нон-тян, скорбно скривив губы.
   Она вошла в дом, вылила воду из грелки, положила туда снегу. Вылитая вода была такой горячей, что над ней стоял пар.
   Папа тяжело дышал, лицо его пылало. Видно, ему было совсем худо. Нон-тян печально присела у печки.
   — Был бы телефон, можно было бы вызвать врача. А так нужно ехать в город, — сказала Нон-тян.
   До города далеко. Даже на машине и то долго добираться. Нон-тян заплакала. Тихо-тихо.
   — Мама! Мама! — чуть слышно прошептала она.
   У Кона защемило в носу, и он поспешно отвернулся. Надо что-то делать. И он сказал бодрым голосом:
   — Взгляни-ка, Нон-тян! Сейчас я стану телефоном.
   Кон подпрыгнул, перевернулся через голову и, опустившись на стол, превратился… в телефон.
   — Нон-тян! Звони скорее. Ну звони же!
   Нон-тян так удивилась, что подняла — трубку, не вытерев слёз. Раздался звонок, потом голос телефонистки сказал:
   — Извините за задержку. С кем вас соединить?
   — Соедините с городской больницей «Берёза».
   — Соединяю.
   Зазвенел звонок. Ага! Доктор взял трубку.
   — Алло! Больница «Берёза»… Как? Болен папа? Говорит Нон-тян? Так, так. Но в такой снегопад как найдём мы твой дом, Нон-тян?
   Тут Кон, который стал телефоном, прошептал тихонько:
   — Скажи, что я встречу их. Мальчик, мол, будет ждать у почты.
   — Приезжайте к почте. Вас встретят.
   — Ты встретишь?
   — Нет, один мальчик.
   — Деревенский мальчик, не так ли? А ты, Нон-тян, не выходи на улицу. Маленьким детям нельзя в такой снегопад выходить из дома. Я сейчас выезжаю. Через полчаса пусть мальчик встретит нас.
   Телефон умолк. Нон-тян, вздохнув с облегчением, села. Кон тоже вздохнул с облегчением и спрыгнул со стола. Потом Нон-тян побежала к папе:
   — Папа! Папа! Ты слышишь? Скоро врач приедет. Потерпи немного.
   Кон уже стоял на пороге.
   — Нон-тян! Я пошёл встречать врача. Жди меня.
   Хлопнула дверь, Кон выпрыгнул в метель. Теперь ему всё было нипочём — свист ветра, снег, летящий прямо в нос.
   — А я смог превратиться в телефон! — кричал он, падая в снег. И, отряхнувшись, бежал дальше, громко крича: — Да, я настоящий внук Лисицы из чащи Оророн!

* * *

   Когда врач остановил машину у почты, он очень удивился, увидев совсем маленького мальчика, стоявшего там. Славный мальчишка! Глаза круглые, только рот немного вперед выдается.
   — Это ты проводишь меня до дома Нон-тян? — спросил доктор.
   — Да, — сказал он и улыбнулся. — Снег такой глубокий, что машина не пройдёт. Я вас проведу.
   Кон пошёл вперёд. И вот что удивительно: сзади у него не было видно никакого хвоста!

* * *

   Прошло несколько дней. Нон-тян, Кон и обросший бородой папа пили горячий чай у печки. На столе лежал пышущий жаром пирог, стоял мёд и растаявшее масло.
   Шёл снег.
   — Вот я поправлюсь и сразу же сделаю вам санки сказал папа.
   — Уж мы покатаемся вволю! — сказала Нон-тян.
   — Ага! — сказал Кон.
   Чай был очень вкусный. И день был тихий, приятный и снежный, Нон-тян и Кон были счастливы.