Боже мой! Как же ты без меня жить будешь? — то и дело спрашивала мать, и полное доброе лицо ее становилось скорбным и озабоченным.
   Это уже надоело слушать.
   — Живут же другие, мама! — отмахнулась Галя, укладывая в чемодан свои платья и вполголоса напевая.
   Но Галя храбрилась. Она не рассчитывала остаться в Киеве, однако была почему-то уверена, что получит назначение куда-нибудь недалеко от города, ну, скажем, в Святошино или Дарницу. И вдруг — Закарпатье! Этот край казался ей очень далеким, чужим, чуть ли не заграницей.
   Зося и Клава, Галины подруги по техникуму, получившие назначение в Конотоп, были другого мнения. Вечером на вокзале они с завистью посматривали на нее.
   — Ой, Галька, какая ты счастливая! — восклицала Зося. — Сколько нового увидишь, интересного! Просто ужас!
   — Не то, что мы, — уныло поддерживала ее Клава.
   А Гале было страшно и грустно. Она жалобно упрашивала подруг:
   — Так вы пишите, девочки...
   — Обязательно! — заверяла энергичная Зося. — И ты нам.
   Паровоз дал свисток. Мать всхлипнула, поцеловала Галю в лоб.
   — Береги себя. Смотри за вещами в дороге. Не простудись на сквозняке. Не отстань где-нибудь от поезда. Умоляю тебя...
   Это уж было слишком! «Смотри за вещами... Не отстань от поезда...» Неужели до сих пор мать считает ее такой беспомощной? Ей ведь уже восемнадцать! И Галя смущенно оглянулась кругом, а потом с независимым видом вошла в вагон.
   Всю дорогу она была молчалива и печальна. Что ждет ее впереди? Она старалась представить новое место, школу, работу, но все это было расплывчатым, словно в тумане. Только одно почему-то представлялось ясно: вот она входит в класс, делает строгое лицо и говорит: «Здравствуйте, дети!» Парты пахнут свежей краской, в широкие окна врывается солнце, глаза учеников полны любопытства. И все это будет через несколько дней.
   * * *
   «Хорошо бы, например, устроиться здесь», — решила она про себя, приехав в Хуст и шагая мимо каменных чистеньких домиков, утопающих в зелени. Домики стояли за железными оградами, окна закрывались деревянными ребристыми шторами. Брусчатые мостовые были чисто выметены, и весь городок выглядел очень уютным, тихим и солнечным.
   Но в окроно Гале сказали, что мест в городских школах нет и что ей придется работать в селе Вышко-ве и даже не в селе, а на выселках, как в этих местах называют хутора.
   — Вы поедете в школу, единственную в своем роде. Таких не осталось, пожалуй, во всем Закарпатье. Работать будет трудно, очень трудно, но надо же там кому-то работать?
   — Да, — тихо проговорила Галя. — Ну что ж... — И тут же спросила с надеждой: — А может быть, найдется что-нибудь в городе?
   — Нет, в городе все места заняты. Не впадайте в уныние и смело поезжайте на выселки.
   Заведующий окроно, коренной закарпатец, произносил слова слишком правильно, как иностранец.
   От Хуста до Вышкова было тридцать километров. Этот путь Галя совершила в маленьком юрком автобусе, каких уже давно не увидишь на киевских улицах. Неподалеку от села перед полосатым шлагбаумом автобус остановили два пограничника. Они проверили у пассажиров документы, подозрительно всматриваясь в лица. Впереди начиналась пограничная зона.
   «Куда я попала?» — с тоской подумала Галя.
   В сельсовете учительнице дали подводу. После полудня она выехала на хутора. Ехала длинной прямой улицей, рассеянно оглядывая побеленные хаты и деревянные заборы. На воротах одного из домов висела выструганная доска, и на ней красной краской был написан лозунг: «Праця — це золото!» Галя грустно улыбнулась. Кажется, и впрямь попала неведомо куда. Около почты она остановилась: «Надо бы дать телеграмму матери. Но о чем сейчас сообщить? О том, что получила назначение на какие-то выселки и чувствую себя прекрасно? Потом, потом...»
   За околицей начинались поля, простиравшиеся до подножия гор. В стороне от дороги стрекотал движок: на току молотили пшеницу. Неподалеку девушки дергали коноплю, источающую резкий пряный запах. Затем пошла кукуруза высотой в человеческий рост. У самых гор зеленели луга. Горы становились все выше и отчетливее, в безоблачном небе с криком проносились стрижи, у самого солнца звонко лепестил жаворонок.
   Но вот дорога вползла в ущелье, и сразу стало как-то тише, теснее и сумрачнее. Галя никогда не видела гор, но почему-то представляла их скалистыми, лишенными всякой растительности. Карпаты же поразили ее кудрявой зеленью лесов, из окна вагона они казались очень красивыми и приветливыми. А сейчас, вблизи, эта лесная зелень обратилась в прохладные сумрачные чащобы, от которых становилось жутко.
   Галя соскочила с повозки и пошла пешком. На высоких каблуках ступать было неудобно, ноги подвертывались на острых камешках, и девушка быстро устала. Возница то и дело оборачивался и поглядывал на учительницу. Ему, видимо, хотелось поговорить с нею, но Галя, хмурая и озабоченная, шагала молча, погруженная в свои мысли.
   За поворотом дороги он все-таки сказал, показывая куда-то вверх:
   — Вон и школа, бачите?
   — Где? — встрепенулась Галя.
   — А во-он, на пригорке.
   На пригорке, под сенью двух яблонь, стояла обыкновенная маленькая хатка с остроконечной драночной крышей.
   — Это и есть?.. — упавшим голосом спросила Г аля.
   — Так, так! — весело ответил возница и стегнул лошаденку хлыстом.
   Около школы куры лениво рылись в навозе. Пахло развороченной теплой землей. На двери висел замок с торчащим в нем ключом. Одно из трех маленьких окошек было занавешено марлей. Чья-то рука сдвинула ее в сторону, показалось коричневое морщинистое лицо женщины.
   — Эгей, Полина, принимай новую учительницу! — крикнул возница и пояснил Гале, что это сторожиха и уборщица школы.
   Полина жила в пристройке, разделенной надвое деревянной перегородкой. Пустовавшая половина предназначалась для Гали. .Там стояли кровать, стол и табуретка. На стенах висели обрывки пожелтевших газет. В углу валялись окурки. Пахло пылью и мышами.
   — Кто здесь жил? — спросила Галя.
   — Да жил тут один.., — недружелюбно ответила Полина.
   — Уехал?
   — То правда...
   Потом сторожиха показала Гале единственный в школе класс — небольшую комнату с двумя подслеповатыми окнами. Здесь стояло шестнадцать порыжевших, изрезанных вдоль и поперек парт со скамьями без спинок. Классная доска была иссечена застарелыми следами мела. На учительском столе лежал звонок, но не обычный, знакомый школьный звонок, а позеленевший от времени колокольчик с кожаным ремешком вроде ошейника.
   — Зачем ремешок?
   — А то колотало.
   — Какое колотало?
   — А что на овец вешают, чтобы не потерялись в лесу. Чуете? — и Полина затрясла «колоталом» над головой. Раздался гулкий отрывистый звон, будто сторожиха ударила в бубен.
   У Гали засосало под ложечкой. Парты не пахли свежей краской. В окна не врывалось солнце. Вместо звонка — какое-то овечье «колотало»...
   Она с трудом удержалась, чтобы не расплакаться. Милая, бедная мама! Хоть бы на минутку очутиться рядом с нею, взглянуть в добрые голубые глаза, погладить седые волосы. Когда-то это будет?
   Вечером, за чаем, Полина рассказала о здешних местах. Выселки были разбросаны всюду: на склонах гор и холмов, в окрестных долинах, на берегах лесных речек. В течение нескольких дней предстояло переписать детей, подготовить школу к занятиям.
   «Как же я буду работать? — думала Галя, оставшись одна. — И заведующей и учительницей... И как я буду вести сразу и первый, и второй, и третий классы? Ведь помещение-то одно! Нет, в самом деле...»
   Монотонно потрескивал фитиль в керосиновой лампе. За тесовой перегородкой вздыхала и ворочалась на постели Полина.
   Галя достала бумаги и принялась писать письмо.
   * * *
   На другой день она попросила Полину отнести письмо на почту.
   — Только обязательно отнесите, не забудьте, пожалуйста, — сказала девушка. — А я пойду на хутора.
   — Переписывать?
   — Ага! — подтвердила Галя бодрым голосом.
   Поставив последнюю точку в письме, она почувствовала облегчение. Теперь ей было все равно: переписывать так переписывать...
   Через полчаса она уже шагала по лесной тропинке. Под ногами потрескивали сухие ветки. Со всех сторон неслись какие-то вздохи, шорохи, поскрипывания, словно по сторонам, за деревьями, притаились сотни невидимых живых существ.
   Наконец лесная тропа вывела ее на большую светлую поляну, и Галя облегченно вздохнула. Посреди поляны стояла ветхая хижина под соломенной крышей. На пороге сидел босоногий вихрастый парень. Смуглое лицо его было озабоченно.
   — Здравствуйте, — вежливо сказала Галя.
   — Добрый ранок, — ответил парень, исподлобья оглядывая девушку.
   — Где ваши родители?
   — Нема их.
   — А где же они?
   — Померли. Пять рокив тому.
   — Вот как... С кем же вы здесь живете?
   — С жинкой.
   «Такой молодой, а уже женатый», — подумала Галя и спросила:
   — Что же вы'делаете в лесу, где работаете?
   — А вот кукурузу роблю, подсолнух. Жинка грибы собирает. Зимой пойду лес рубить.
   — В школе учились?
   — Нет.
   — Почему?
   — До советской власти школы у нас не было.
   А в село бегать дуже далеко. Вот и не учились,— парень невесело улыбнулся.
   — Ну что ж, приходите ко мне в школу. Тут недалеко...
   — А вы учителка?
   — Да. Придете?
   Парень неопределенно кивнул головой. Галя не знала, как заручиться его твердым согласием, распрощалась и ушла.
   Неподалеку, на горбатом пригорке, стояла другая хата. Под тенью яблони хозяин, костистый, большерукий крестьянин, точил косу. Металл издавал резкий неприятный звук, словно воздух с силой рассекали хлыстом. Рядом стояла девочка лет восьми и смотрела на работу отца. Узнав, что пришла новая учительница, хозяин приставил косу к яблоне и крикнул в хату:
   — Анцю, вынеси скамейку.
   Когда Анця, жена хозяина, вынесла скамейку и покрыла ее чистой холстиной, он сказал:
   — Сидайте, будь ласка.
   Они разговорились. У Василия Козака было три дочери, старшей исполнилось восемь лет.
   — Ну что ж, — сказала Галя, — запишем ее в первый класс.
   — Добре, — согласился Козак. — Только о чем я вас спытаю? Вот вы человек ученый, образованный. Скажите, будь ласка, что есть мичуринское учение?
   Оказалось, что на хуторах создается первый колхоз и что назвать его думают — имени Мичурина, потому что «тот Мичурин является самым главным специалистом в колхозной науке». Так говорят люди.
   Галя, как умела, рассказала о мичуринском учении. Потом спросила:
   — Ну, а вы, товарищ Козак, пойдете в колхоз?
   — То правда же! Почему бы и нет! Только при
   одном уговоре — если все пойдут.
   — Ну, а если первому, не дожидаясь всех? — улыбнулась Галя и тут же одернула себя: «Зачем это я?»
   — То не можно, — Козак покачал головой. — Нельзя так. Куда люди, туда и я.
   — Но ведь люди пойдут, обязательно пойдут! — сказала Галя и теперь уже удивилась своей настойчивости.
   — Отчего не пойти, пойдут, — отозвался Козак. — А только первому страшно. Вот есть у нас тут один человек — Дубляк Петро. Тот смелый, он пойдет.
   ...На обратном пути, в осиновом перелеске, Галя присела на пенек, сняла туфли. Солнце садилось, горы становились лиловыми. Время от времени легкий ветерок шевелил верхушки деревьев, и на землю неслышно падали желтые листья — вестники осени.
   «Нет, это даже интересно!» — усмехнулась своим мыслям Галя.
   Совсем рядом она увидела гриб-подосиновик. Гриб только-только вылез на свет. Нежная кожица на его шляпке была покрыта травинкамй'и х'войными иголками, точно лицо новорожденного'"морщинками. Он был пузатый, похожий на ваньку-встаньку.
   — Вот растешь, ни забот, ни тревог... — завистливо проговорила Галя, склоняясь над подосиновиком.
   — Над чем это вы ворожите? — вдруг услышала она позади себя густой мужской голос.
   Галя вздрогнула и обернулась. На тропинке со свертком газет под мышкой стоял мужчина лет тридцати пяти в порыжелых стоптанных сапогах и в военной гимнастерке. Незнакомец дружелюбно смотрел на нее из-под косматых, выгоревших на солнце бровей.
   Девушка поспешно надела туфли.
   — Петро Дубляк, здешний житель, — представился мужчина.
   — А-а! — обрадовалась Галя. — А я - Петровская, учительница.
   — Слышал. Вас-то я и ищу.
   Дубляк опустился на траву, закурил. Дым низко стлался под осинами и, вырываясь на чистое место, клубился в лучах неяркого заходящего солнца.
   — Ну, как вам здесь?
   — Ничего, только скучно очень.
   — То прабда. После Киева у нас тоскливо. Я знаю,
   — А вы разве были в Киеве?
   — Бывать не бывал, но слышать доводилось. В сорок четвертом, когда фронт в этих местах проходил, я добровольцем в Красную Армию записался. Пол-Европы с боями прошел. Вот в этих самых, — Петро кивнул на сапоги и тихо засмеялся.
   Галя искоса рассматривала его лицо. Скуластое, загорелое, покрытое рыжеватой щетиной, оно, казалось, было насквозь выдублено ветрами и солнцем.
   — Говорят, вы организуете колхоз? — спросила она.
   — Да, организуем.
   Он помолчал. Быстро спускались сумерки. Галя поднялась.
   — Ну что ж, заходите как-нибудь в школу.
   — Добре, — кивнул Дубляк и вдруг грустно улыбнулся: — А хорошо сейчас в Киеве, да? Не тянет обратно? Тянет, я понимаю, — помолчав, сказал он и ласково тронул ее за плечо. — Вы не горюйте! Скоро и у нас новую школу построят. Мы эти горы порастрясем!.. Я вас искал вот насчет чего: не проведете ли вы беседу о международном положении? Народ очень интересуется.
   — Да ведь я же ничего не знаю!
   — Ну как это ничего? В большом городе жили, учились, вы больше нас знаете, да и подготовитесь...
   — А когда это нужно проводить?
   — Ну, скажем, через недельку. Осмотритесь, начнете занятия в школе, проведете.
   — Не знаю, право... — спохватилась Галя, вспомнив о письме.
   — Да что тут думать-то!.. Договорились? Вот и хорошо. Бывайте здоровы.
   тропе быстро ехал верховой. Поравнявшись с Галей, он натянул повод, внимательно посмотрел на нее и приложил к козырьку руку в кожаной черной перчатке:
   — Ну, здравствуйте, товарищ Петровская!
   — Здравствуйте, — несмело ответила Галя и шагнула с тропы, чтобы пропустить вперед незнакомца.
   Это был молодой офицер в зеленой фуражке.
   — Лейтенант Зорин, начальник заставы, — он стянул перчатку, наклонился в седле и протянул Гале сильную жесткую руку. — Как устроились на новом месте?
   — Ничего, спасибо, — сказала Галя, мельком взглянув на красивое загорелое лицо лейтенанта. «Откуда они меня тут все знают?»
   Зорин спешился и, ведя коня в поводу, пошел рядом с Г алей. Подковы зацокали, ударяясь о мелкие камешки. Где-то ухнул филин. В темнеющем небе взошла первая звезда, мерцая голубовато-зеленым светом.
   — Детей переписывали? — заговорил Зорин.
   — Да.
   — Ну и как? У всех побывали?
   — Нет. Их же здесь много.
   — Понятно... Ну ничего, еще успеете.
   Они вышли на лесную лужайку. Над головами закружились летучие мыши. Безмолвные твари носились кругом, то появляясь, то исчезая в сумерках, но далеко не улетали, сопровождая людей. Гале стало жутко.
   — Смотрите! — сказала она с испугом.
   — На кормежку вылетели, — пояснил лейтенант.— Мой конь принес с собой мошкару, вот они и пользуются случаем. Да вы не бойтесь! — добавил он.
   — Я не боюсь...
   Они прошли еще несколько шагов.
   — А вы знаете, я ведь тоже киевлянин, — признался Зорин.
   — Да?! — обрадованно воскликнула Галя.
   — На Подоле жил. Там и в школе учился. А вы где жили?
   — А я на Новогоспитальной. Знаете, там, где кинохроника?
   — Знаю, знаю... Улица сначала вниз идет, потом вверх. А ну, рассказывайте, что и как там. Я три года в Киеве не был.
   — Да?! — снова удивилась Галя, не представляя себе, как человек может в течение трех лет не бывать в родном Киеве.
   Зорин слушал жадно, перебивая вопросами то об одном, то о другом.
   Вдруг в кустах что-то зашелестело ветками и сухими листьями.
   — Ой, что это? — спросила девушка, но уже без испуга, а с веселым любопытством.
   — Змея.
   <— Она же бесшумно ползает!
   — Да нет, — добродушно возразил Зорин. — Бывает, что, шарахаясь от человека, она шумит, как заяц.
   — Что вы говорите? — приостановилась Галя и подумала, что если бы шла сейчас одна, умерла бы от страха.
   У школы Зорин посмотрел на часы; стояла такая большая луна, что при ней можно было читать.
   — Ну, мне пора. А вы уже дома.
   Гале стало почему-то жаль расставаться с ним.
   Словно прочитав ее мысли, он взял Галину руку в свои, теплые и жесткие, подержал ее и повторил тихо:
   — Вот и ваша избушка на курьих ножках...
   — Вы бывали в ней?
   — Приходилось. Мы же тут недалеко.
   — Да?!
   — В трех километрах. Заглядывайте к нам как-нибудь. У нас кино бывает, волейбол...
   — А к вам можно?
   — Ну почему же нет? Верно, заглядывайте,
   — Ладно, — сказала она просто.
   Он попрощался, натянул перчатки, вскочил на коня. Цокот подков долго раздавался в ночной тишине. Галя постояла прислушиваясь. Лунный свет заливал леса и горы. От яблонь падали четкие тени. Над ми-, ром стоял величавый покой, пронизанный оглушительным стрекотаньем кузнечиков.
   В школе Галя застала Полину за неожиданным занятием. При свете керосиновой лампы та старательно вытирала пыль с большого портрета Максима Горького. Писатель был изображен на берегу моря, лицом к ветру и морским брызгам. И хотя Галя хорошо знала этот портрет, она смотрела на него сейчас так, точно увидела впервые.
   — Вот убираю класс, — сказала Полина.
   Полы, окна и двери были вымыты, парты и доска
   протерты. На окнах висели старенькие, но чистые белые занавески, должно быть, извлеченные Полиной из своего сундука. На подоконниках стояли маленькие букеты редких уже цветов и пахучей горной травы.
   При виде всего этого Галя забыла, что очень устала, что у нее ноет поясница и горят ноги от долгой ходьбы по лесным тропам. Засучив рукава, она принялась помогать Полине, напевая и улыбаясь чему-то звенящему в ее душе.
   — А письмо-то я так и не отнесла, Галина Захаровна,— сказала сторожиха, готовя за перегородкой постель. — Очень уж много работы было. Не заругаете?
   — Ничего, — ответила Галя. — Отнесете потом. А сейчас — спать, спать, вы и так устали.
   * * *
   В то утро Галя проснулась рано. В раскрытое настежь окно врывался чистый и свежий воздух. На подоконнике стояла кринка с молоком, покрытая листом подсолнуха. Молоко приносил босоногий мальчишка из соседнего хутора. Галя накинула халатик, схватила полотенце и выбежала из комнаты.-Не удержавшись, заглянула в класс.
   Там пахло свежей краской. И сразу вспомнилось, как на другой день после встречи с Зориным в школу пришел солдат-пограничник с ведерком, кистью и свертком каких-то бумаг.
   — По приказанию лейтенанта Зорина, — коротко отрапортовал он и принялся красить старые, обшарпанные парты черной краской. Потом выкрасил доску и повесил на стене несколько плакатов.
   Делал он это молча, сосредоточенно, изредка с любопытством поглядывая на молоденькую учительницу.
   Когда кончил работу и привел себя в порядок, щелкнул каблуками:
   — Разрешите быть свободным?
   — Да, да, пожалуйста... Спасибо большое. Большое, большое спасибо! — сказала Галя и покраснела под пристальным взглядом солдата.
   Ей очень хотелось спросить о Зорине, но она не решилась.
   Уходя, солдат сообщил:
   — Лейтенант велел передать, что в субботу у нас будет «Доярка и пастух».
   Галя покраснела еще больше.
   Прошло три дня. Сегодня — первое сентября. Галя не видела лейтенанта, но все время думала о нем.
   Она вышла из класса и побежала к речке. В школьном огороде, среди зелени ботвы, лежали дыни, похожие на поросят. Трава была седой от росы. Паутина на кустах блестела серебряным кружевом. В безветрии все застыло и молчало вокруг, только осины, как всегда, шелестели, и мягко поблескивала их листва. Над речкой весело ссорились стрижи.
   Вспугнув в бочажке юрких мальков и водяных жучков, Галя умылась, расплескивая зыбкое отражение своего лица. Потом, когда вода устоялась, внимательно и деловито осмотрела себя, чему-то улыбнулась и показала язык.
   На пригорок она взбиралась по седой от росы траве. Ноги у нее промокли насквозь, в лицо лезла тонкая невидимая паутина. Где-то заливисто заржал конь, на белых стенах школы играло утреннее солнце.
   До начала уроков оставалось минут сорок. Галя надела свое лучшее голубое платье, несколько раз просмотрела план урока.
   В дверь осторожно постучали, и знакомый голос спросил:
   — Можно?
   Вошел тот самый парень, который жил на дальней поляне. Он смущенно улыбался и не знал, что делать со своими руками, вылезавшими из коротких рукавов куртки.
   — Я до вас.
   — Проходите, проходите, пожалуйста.
   — Я не один, со мной жинка.
   — Вот и прекрасно, зовите ее сюда.
   На порот ступила молоденькая черноглазая гуцулка в широкой белой юбке и вышитой сорочке.
   — А мне учиться можно?
   — Конечно! Только в какой же вас класс определить?
   — А мы пока вместе со всеми, — сказал паренек. — Вы как поговорили со мной, я после этого всю ночь думал. Вот и порешили мы с Марийкой учиться.
   Вместе с молодоженами Галя вышла во двор. У крыльца ее поджидала женщина, в которой девушка с трудом узнала Ганну Козак — она была одета во все праздничное, словно явилась в гости.
   — Добрый ранок, — поклонилась Ганна. — Вот дочку привела.
   Девочка прижималась к юбке матери, застенчиво смотрела на Галю.
   — Ну, что же ты боишься? Подойди сюда, — улыбнулась девушка и поманила ученицу к себе.
   — Господи, — сказала Ганна. — Неужели то правда, что Кили.нка моя такая большая стала? Уже в школу пришла, учиться будет. Неужели то правда? У меня сегодня вроде свята большого.
   — Да, свято, — согласилась Галя. — Правда, школа у нас пока маленькая, бедная. Но ничего, придет время, и у нас будет своя семилетка. Светлые классы, библиотека, зал... — Галя поймала себя на мысли, что повторяет слова Петра Дубляка.
   Начали собираться дети. Галя встречала их у дверей.
   Всего десять лет назад она сама вот гак же переступила порог семилетки. А теперь она уже не Галька и даже не Галина, а Галина Захаровна и будет обучать сорок шесть мальчиков и девочек. Из них двадцать пять пришли сейчас в первую смену — ученики первого и третьего классов.
   Полина уже звонила во дворе в «колотало». Один за другим через порог переступали ученики, чинно рассаживались за парты, вынимали из холщовых сумок буквари и тетради.
   Галя еще несколько минут постояла перед дверью, вглядываясь в дорогу. Ей почему-то казалось, что вот-вот подъедет лейтенант Зорин. Но он не подъезжал.
   Двадцать пять пар детских глаз с любопытством и настороженностью смотрели на учительницу. На задней парте сидели те двое — муж и жена — и тоже смотрели на нее. Впервые в жизни они раскрыли книгу.
   В окно сквозь занавески и букеты цветов прорывались лучи солнца. Галя еще раз осмотрела учеников и, стараясь быть как можно спокойнее, проговорила:
   — Здравствуйте, дети!
   * * *
   ...Вечером к ней в комнату заглянула Полина и попросила разрешения сходить завтра в село.
   — Зачем? — удивилась Галя.
   — Письмо ваше отнесу.
   — A-а,, да, пожалуйста... Впрочем, дайте-ка мне его.
   Галя распечатала конверт и прочитала первые строки:
   «Дорогая мама! Вот я и на новом месте. Это какие-то выселки, на самом краю земли, среди гор и лесов. Школа без окон и дверей, сама я жизу в тесной комнатушке, и сквозь щели дует ветер. А главное — чувствую себя ужасно одинокой, будто на необитаемом острове. Как я завидую Зосе и Клаве, если бы ты знала! Через несколько дней занятия, но мне хочется бежать отсюда. И я сбегу, пускай делают со мной, что хотят. Ты не будешь ругаться, мамочка?..»
   Дальше Галя не стала читать.
   — Знаете что? —сказала она, стараясь не смотреть Полине в глаза. — Не надо отправлять. Я напишу другое. Совсем другое!
   Но что напишет она в том, другом письме, Галя еще и сама толком не знала.
   1948 г.