19 числа в 2 часа пополудни в доме безработного Сэндзо Ота, проживавшего в городе Ф. префектуры Канагава, были найдены мертвыми в своих постелях: сам хозяин дома Ота в возрасте семидесяти семи лет, его жена Хидэ-сан шестидесяти семи лет, их приемная дочь Харуэ-сан пятидесяти одного года и сестра жены хозяина госпожа Оки Хаяси семидесяти двух лет. Трупы обнаружил их родственник Садаёси Умэмото, содержащий бакалейную лавочку в том же квартале, о чем он сразу же сообщил в полицию.
   Во время расследования, произведенного полицейским участком, под подушкой у господина Ота была найдена записка следующего содержания: «За мною числится долг в размере пятисот тысяч иен магазину Хориэ в г. Токио, улица Коэндзи-Накадори, район Сугинами. Потеряв всякую надежду получить работу, я и моя семья решили уйти из жизни». Записка была датирована 14-м. (Трупы обнаружены лишь 19 числа в 2 часа пополудни.)
   Под подушкой оказались также сорок девять тысяч иен для расходов на похороны, метрики всех четырех членов семьи и письмо с просьбой позаботиться о похоронах.
   На основании этих данных полиция пришла к выводу, что «здесь имело место групповое самоубийство по сговору, осуществленное посредством принятия яда».
   Как показал господин Умэмото, сборщик платы за газ. Увидел в сенях дома Оты скопившиеся за несколько дней газеты, счел это подозрительным и немедленно сообщил ему.
   Дальнейшим расследованием было установлено, что Ота-сан прежде был служащим одной из фирм и слыл Человеком вполне добропорядочным. В апреле прошлого года он получил в магазине Хориэ ссуду в пятьсот тысяч иен и аккуратно выплачивал проценты в размере двадцати двух тысяч пятисот иен в месяц. Кроме того, в обеспечение ссуды были заложены дом, приусадебный участок, вся мебель и даже утварь. Жизнь семьи стала невыносимо трудной.
   (В газетах сообщали, что, потерпев неудачу в делах и впав в крайнюю нужду, ночью 14-го семья Ота совершила самоубийство по сговору, приняв яд, и что, таким образом, «четыре человека предпочли смерть жизни в этом несправедливом мире».
   Газеты сообщали также, что среди корреспонденции господина Оты было найдено письмо с извещением об истечении срока ссуды и требованием немедленно погасить долг в сумме пятисот тысяч иен.)

   Электричка, отбывшая около 9 часов вечера из Токио и следующая до Сенана, примерно через час прибыла на станцию Ф.
   Уже третий день подряд шел дождь, и все пассажиры были в дождевиках и с зонтиками. На станции Ф., которую эиосимская электричка связывает с государственной железной дорогой, стоял поезд, следующий до Камакура. Станционная постройка была ветхая, маленькая, с низким навесом, какие обычно бывают на одноколейных дорогах.
   Среди немногочисленных пассажиров, пользующихся этой линией железной дороги в столь поздний час, находился и Сэндзо Ота, возвращавшийся из Токио. Ему надо было пересесть на поезд, ожидавший в это время отправления. Он подошел к вагонам и стал заглядывать в окна, явно кого-то разыскивая. Вагоны были полупустые, найти знакомого человека было легко, но тех, кого искал Ота, там не было.
   Судя по времени, Ота предполагал, что Юки и Харуэ должны оказаться как раз в этом поезде, но, видимо, он ошибся.
   Сэндзо отошел от вагонов и опустился на скамью. Она была мокрой, и дождевик Сэндзо сразу прилип к сиденью.
   «Подождать, что ли, следующий поезд?» – подумал Сэндзо, но, взглянув на станционные часы, снова поднялся. Было уже около десяти, а следующая электричка отправлялась через полчаса. С зонтиком и портфелем в руках Сэндзо направился к ларьку, который через несколько минут закрывался.
   – Мне, пожалуйста… – запинаясь, проговорил Сэндзо и, указывая на полку, продолжал: – бутылочку сакэ в два го. – Спросив цену, он открыл было кошелек, но затем вытащил из внутренного кармана конверт и, помешкав, вынул из него пятитысячную купюру. – Простите, у вас найдется сдача? – Молодая продавщица, особа не очень любезная, с недовольным видом молча отсчитала сдачу. – Виноват, – снова извинился Сэндзо, – вы не могли бы эти пятьсот иен разменять на серебро?
   В это время раздался сигнал отправления поезда.
   Кончиками негнущихся пальцев Сэндзо с трудом переложил с прилавка серебряные монеты в свой кошелек. Машинист и кондуктор заняли свои места, зажегся головной фонарь, и в свете замелькали тонкие нити дождя.
   Несмотря на сигнал отправления, Сэндзо не спеша уложил бутылку сакэ в портфель, затем аккуратно закрыл его на замок.
   – Поторопитесь! – крикнул кондуктор, но Сэндзо и не подумал прибавить шагу.
   Этой электричкой он пользовался уже целых десять лет. Но сегодня он занял место в вагоне с каким-то особым волнением, которого никогда ранее не испытывал.
   – Дедушка, это не ваш зонтик? – неожиданно окликнул его начальник станции, заглядывая из тамбура в салон.
   На второй остановке старик сошел.
   Сквозь густую листву деревьев кое-где светились фонари. По узкой дорожке, делавшей несколько поворотов, Сэндзо направился к дому, расположенному в глубине чащи.
   Это был небольшой, дачного типа домик, который, казалось, весь, вместе с забором и калиткой, пригнулся и скрипел под тяжестью густых зарослей, с избытком напоенных влагой и ночной темнотой. Садовник, видно, уже Давно не заглядывал в сад Оты.
   Заперев калитку, Сэндзо поднял голову к фонарю, висевшему на столбе, и постоял, чувствуя, как холодные капли дождя стекают по его лицу. Затем медленно направился по тропинке через сад, раздвигая тонкие ветви бамбука, сильно вытянувшиеся в этом году и преграждавшие путь.

   – Добро пожаловать! – оживленно приветствовала старика Харуэ, выходя в переднюю.
   – Вы приехали предыдущей электричкой? – спросил Сэндзо.
   – Нет, раньше, – ответила Харуэ и обернулась.
   За спиной дородной Харуэ стояла сгорбленная старушка, тоже вышедшая его встретить. Это была Юки Хаяси – старшая сестра жены Сэндзо.
   – Нам повезло, и мы сразу сели в эносимский поезд, – сказала она своим удивительно молодым голосом.
   – Ну как, понравилось представление?
   – О, тетушка была в диком восторге, – ответила Харуэ.
   – Вот и хорошо, что развлеклись наконец.
   Харуэ помогла старику снять дождевик.
   – Правда, тетушка считает, что у танцовщиц слишком полные бедра. Они привели ее в изумление, – засмеялась Харуэ.
   – И надо же было набрать столько танцорок, – сказала старушка. – Все как на подбор и такие молоденькие!
   Когда-то Харуэ работала медицинской сестрой. Страдая в последнее время тяжелым сердечным заболеванием, она старалась где только можно приобретать новейшие патентованные лекарства. Даже после того, как семья оказалась на грани нищеты, она продолжала оставаться постоянной покупательницей медикаментов в городской аптеке. И вот аптекарская фирма вручила ей, как постоянной клиентке, в виде премии два билета на шоу, которое редко ставилось в местном театрике. На этом представлении они и побывали сегодня вечером с Юки.
   – Добрый вечер! – донесся из спальни голос жены господина Ота. – Ты давно приехал?
   – Только что, дорогая. Здравствуй!
   Сэндзо снял с себя верхнее кимоно и передал его Харуэ.
   – Портфель отнеси, пожалуйста, туда, – сказал старик и, засунув руку во внутренний карман кимоно, уже висевшего в шкафу, добавил: – А свет выключи.
   Сэндзо подождал, пока Харуэ погасит электричество, после чего вынул из кармана конверт. Они перешли в столовую, где горел свет.
   Харуэ слегка прихрамывала.
   Маленькая девятиметровая столовая и чуть побольше гостиная были расположены рядом и выходили в сад.
   В спальне на постели сидела и причесывалась больная жена Сэндзо – Хидэ.
   Увидев это, Харуэ воскликнула:
   – Матушка, ведь я вам сказала, что сейчас приду и сама сделаю вам прическу! Смотрите, у вас вся простыня в волосах!
   Хидэ была еще более миниатюрной, чем ее сестра Юки, и старинного вида зеркало на подставке, которое она сейчас отставила в сторону, было тоже маленькое, почти игрушечное.
   – Ну как? – глядя на мужа из спальни, спросила Хидэ. – Все удалось уладить?
   – Да как тебе сказать…
   Сэндзо положил на столик в столовой конверт и сел на циновку.
   – Дайте мне, пожалуйста, шпильки, – попросила Харуэ и взяла в руки расческу. Затем, обращаясь к Сэндзо, сказала: – Мы сегодня топили ванную. Вы сильно промокли. Примите поскорее ванну.
   – Что ж, ванна сейчас, самое подходящее дело. Уже все помылись?
   – Я тоже совсем промокла, – отозвалась Юки, – и позволила себе принять ванну первой. Хидэ тоже помылась. Чай будем пить после ванны? – Юки стояла перед чайным буфетиком, против Сэндзо. На ней были белые поношенные таби.
   – Я купил кое-что получше чая, – вспомнил вдруг Сэндзо. Он вытащил из портфеля бутылочку сакэ и поставил ее на стол.
   – Вот, смотрите, что я купил! – По губам его скользнула улыбка.
   – О! – воскликнула Юки. – Это уж и впрямь диковина! Хидэ! Знаешь, что он купил? Сакэ!
   Вынув содержимое конверта, Сондзо громко сказал, чтобы могла слышать и Хидо:
   – У меня здесь без малого тридцать шесть тысяч иен. Харуэ наклонилась к Хидэ и повторила ей сумму.
   – Ну что ж, сколько есть, столько и ладно, – прошептала Хидэ, шаря руками по простыне и стараясь, видимо, собрать выпавшие, когда она причесывалась, волосы. – Выходит, что и зеленая яшма сестрицы и твой рубин – все пошло прахом.
   – Стоит ли об этом жалеть, – спокойно сказала Харуэ. – Ведь все равно они бы до сих пор не уцелели.
   – И то правда, – согласилась Хидэ. – По крайней мере мы сумели тогда уплатить земельную ренту… А дома у нас теперь сколько денег осталось?
   – Одна купюра в десять тысяч иен и еще одна в тысячу иен…
   – Пожалуй, этих денег нам и хватит, – сказал Сэндзо. – Бумажные деньги ненадежны. Поэтому, когда я покупал сакэ и получал сдачу, я попросил пятьсот иен дать мне серебром. Серебро – более устойчивая валюта.
   Сэндзо вынул из кармана брюк кошелек и выложил на стол серебряные и медные монеты.
   – Вам пора уже в ванную, – сказала Харуэ.
   – Да, надо идти, – согласился Сэндзо. – А то вода остынет.
   Вслед за стариком поднялась и Харуэ.
   Когда она шла, старые циновки под ее ногами прогибались и от них исходил запах сырости.
   – Да-а… зря, видно, пропала моя зеленая яшма, – заговорила сама с собой Юки. – Когда ее продали…
   – Сестрица! – крикнула ей из спальни Хидэ. – Уберите, пожалуйста, здесь. И принесите сюда портфель.
   Слышно было, как в ванной звякнула пряжка ремня Сэндзо и с шумом захлопнулась стеклянная дверь.

   – Что это вы делаете, тетушка? – недоуменно спросила Харуэ, возвращаясь из кухни. Юки сидела за столиком в столовой и раскладывала монеты. – Право, тетушка, вы точно ребенок, – рассмеялась Харуэ.
   – А вот хочу посмотреть, что такое эти деньги, – отвечала старушка. – Я впервые их так близко вижу.
   Юки продолжала аккуратно выстраивать в три ряда серебряные и медные монеты и внимательно их рассматривать.
   – Вот если бы их копить и копить и набрался бы миллион, потом десять миллионов… – улыбнулась Харуэ.
   – Да, не дурно бы, – отозвалась старушка. – Ведь эти монеты принадлежали к той же компании, что и миллион и десять миллионов.
   – Что и говорить, это было бы замечательно, – сказала Харуэ, тоже усаживаясь у столика. Потом, обращаясь к Хидэ, громко сказала:
   – Матушка! Позднее вы тоже сюда перейдете, не правда ли?
   Хидэ, надев очки, рассматривала документы, лежавшие в портфеле Сэндзо.
   – Да, да! – ответила она.
   – Что вы там так усердно рассматриваете? – спросила Харуэ.
   – А? – переспросила Хидэ, она была туговата на ухо.
   – Я говорю: что там за документы?
   – Это копии наших метрик. Сэндзо взял их в районном муниципалитете в Токио и привез с собой.
   – Хм… – произнесла Харуэ и перевела взгляд на сидевшую напротив Юки. – У нас нет настоящих рюмок для сакэ. Может, вон те чашечки сойдут?
   Она достала из буфета четыре небольшие чашки.
   – А зачем тебе понадобились рюмки? – не поднимая головы от стола, спросила Юки.
   – Как зачем? Сакэ пить.
   – А, ладно, сойдут и эти.
   – Тетушка, вы собираетесь вечно рассматривать эти монеты?
   – Да нет, я теперь задумалась о другом, – вскидывая голову, ответила старушка. – Когда продали мою зеленую яшму, я была в самом расцвете.
   – Сколько лет назад это было?
   – Давно. Очень давно. Пятьдесят лет назад.
   – О, тогда вы еще были совсем молодой.
   – Я бы, конечно, так просто не рассталась с яшмой, да ведь она была поддельная.
   – Поддельная? Но дядюшка никогда этого не говорил.
   – Мало ли чего он не говорил! Он твой рубин считал фальшивым, а мою яшму настоящей. Глупый он.
   – Да нет, мне и другие говорили, что рубин искусственный.
   – Кто же это?
   – Моя хорошая приятельница, с которой я подружилась, работая сиделкой в больнице. Это она мне его отдала перед смертью.
   – Ты, Харуэ, всю жизнь о ком-нибудь заботилась, ухаживала.
   – Да, это верно.
   – Вот и Хидэ, если бы не ты…
   – Но и я в свое время немало позволяла себе. И разные слухи обо мне с дядюшкой ходили. Помню, как однажды я целых три месяца не являлась домой. Я. тогда очень рассердилась.
   – Да, да. Это было, когда мы жили в районе Адзабу в Токио.
   – И я тогда молодой еще была.
   – Все говорят, что жизнь проходит быстро, словно сон. Но никто лучше меня не знает, какой это короткий сон.
   – У вас завидное здоровье, тетушка.
   – Да, я за всю свою жизнь ни разу не побывала в больнице.
   – И слышите вы отлично. Стоит вам немного попить лекарства, как у вас снова все в полном порядке.
   – Да, а купальный халат ты старику отнесла?
   – Сейчас отнесу. – Харуэ встала и сняла с комода в столовой узел со свежевыстиранным бельем. Они с Юки взяли его из прачечной, возвращаясь из театра. – Как приятно!.. – прошептала Харуэ, разворачивая похрустывающий халат Сэндзо.
   Юки снова с увлечением стала перебирать серебряные и медные монеты.
   – Мой организм и в самом деле хорошо поддается действию лекарств, – рассуждала она вслух.

   – Ну и пришлось же мне сегодня побегать, – сказал Сэндзо, входя после ванны в столовую и завязывая на ходу пояс халата;
   – Устал, наверное? – спросила Хидэ, глядя из спальни на мужа.
   – Представь себе, не очень, и это меня удивляет. О, время-то уже около одиннадцати!
   – Вчера я легла после часа ночи, – сказала Юки. – И вдруг слышу – кричит иглоногая сова.
   – Вот видите, сестрица, у вас очень хороший слух, – улыбнулась Хидэ.
   Не слушая болтовни женщин, Сэндзо шагнул к веранде и, открывая стеклянную дверь в сад, сказал:
   – Надо немного проветрить…
   – Хидэ-сан боится, что налетят комары, вот мы и закрываемся, – сказала Юки. – Дождь не перестал?
   – Нет, все сеет и сеет проклятый. Целый день моросит.
   – Тетушка! – донесся из кухни голос Харуэ. – Я хочу побыстрей искупаться. Вы не поможете мне?
   – Вот и покончено со всеми делами, – сказал Сэндзо, когда они остались вдвоем с женой, и, скрестив ноги, сел у ее постели. – Весь день я беспокоился, не забыл ли чего-нибудь сделать, но потом, садясь в Токио в электричку, почувствовал себя совершенно спокойным. Как никогда раньше, сегодня вечером я мог с чистой совестью смотреть в лицо любому человеку и никого и ничего не бояться. – Сэндзо говорил таким тоном, будто обращался к жене и в то же время рассуждал сам с собой. – Впрочем, я, кажется, не все сделал. Наверняка не все. Но надеюсь, это мне простится.
   – Не побывал в больнице у Ямада-сана?
   – Ты угадала. Нет, нет, я не забыл. Просто не мог к нему пойти. Говорят, что ему сде*лали уже вторую операцию, но он очень плох. Целых полчаса у него уходит на то, чтобы выпить стакан молока. Болезнь, видимо, перекинулась на горло. Мне мучительно жаль его, и потому я не смог заставить себя повидаться с ним. Думаю, что он поймет меня и простит.
   – Сколько Ямада-сану лет?
   – Года его рождения я не помню. Должно быть, лет пятьдесят семь или пятьдесят восемь. Во всяком случае, Шестидесяти еще нет.
   Ямада находился в услужении у Сэндзо с того времени, когда Сэндзо стал управляющим заводом. В начале Этого года у него обнаружили рак и поместили в больницу.
   Желая переменить тему разговора, Сэндзо наклонился к жене и прошептал:
   – Когда Юки и Харуэ уходили, ты оставалась одна, бедняжка?
   – Зато я могла спокойно убрать божницу, – ответила Хидэ.
   – И в самом деле, вон она как заблестела! Но это тебя, наверно, очень утомило?
   – Люди сильны духом. И когда это нужно, человек способен делать послушным и свое тело.
   – Как мы вчера договорились с тобой, я больше ничего не скажу, но, может быть, ты хочешь мне что-нибудь сказать напоследок?
   – Спасибо тебе за долгую совместную жизнь.
   – Это я должен тебя благодарить. У меня не хватило умения и упорства, чтобы создать достойные тебя условия жизни. Прости меня за это.
   – Извини, но мы ведь вчера договорились, что об этом больше ни слова.
   – Долгая, долгая человеческая жизнь. Что это: три месяца, полгода, год или сто лет?
   – Прости меня Сэндзо, – прервала его жена, – там в комоде, в нижнем ящике, лежат две пары новых таби, мои и сестрины. Достань их, пожалуйста.
   Сэндзо поднялся, подошел к комоду и выдвинул ящик. Из ванной доносился голос Харуэ и молодой смеющийся голос старой Юки.
   – Тетушка, да ведь это я здесь говорю…
   – Здесь-то здесь, милая, но все же…
   Странно было слышать в этом доме в полночь оживленные голоса и особенно – удивительно молодой и звонкий смех старой Юки.
   – О, давно я уже не видел этой шкатулки, – сказал Сэндзо, вынимая из комода вместе с таби и изящную, ручной работы деревянную шкатулку, которыми славится Хаконэ. Перебирая содержимое шкатулки, он продолжал: – У тебя тут разные пуговицы и какие-то металлические застежки. Интересно, что это за металл?
   – Кто его знает, – отвечала Хидэ. – Так, собирала всякую мелочь, думала: может, пригодится когда-нибудь.
   – Да, вот так это все было, было… – Задвинув ящик, Сэндзо сел возле комода, обхватил руками колени и уставился на электрическую лампочку. В это время в комнату вошла Юки.
   – Я тоже надела взятый из прачечной халат, до чего приятно! – сказала она, подходя к столику.
   – Над чем это вы так смеялись? – спросил Сэндзо. – Что-нибудь очень забавное было?
   – Харуэ-сан копировала танцовщиц, и было очень смешно.
   – Хидэ, ты тоже переходи туда, – сказал Сэндзо жене, указывая рукой на гостиную.
   – Хорошо. А ты передай, пожалуйста, сестрице наши таби.
   – О, большое спасибо, – поблагодарила Юки, принимая из рук Сэндзо сверток с таби, и, обращаясь к сестре, ласково сказала: – Может, сейчас и перейдешь? Давай я тебе помогу. Обопрешься на мое плечо и пойдем.
   Сэндзо откупорил бутылку, наполнил свою чашечку, пригубил и, кашлянув, сказал:
   – Вечно она никак из ванны выбраться не может.
   Хидэ и Юки сели за столик. Сестры были очень похожи.
   – Дождь так и не перестает?
   – Нет, все моросит и моросит.
   – Слышите? Идет товарный состав! – сказала Юки. – Каждую ночь он проходит в это время; я просыпаюсь от этого грохота.
   – Ничего удивительного, сестрица. Я туговата на ухо, но и я каждую ночь слышу его.
   – В этом доме невозможно больше жить, – сказал Сэндзо. – Его бы надо снести и построить новый.
   Все трое – каждый думая о чем-то своем – взглядом обвели помещение.
   – Странная вещь, но у меня и сестрицы не осталось больше никаких родственников.
   – Да, остались только мы с тобой, – сказала Юки.
   – Я избавился наконец от всяких хлопот, – проговорил Сэндзо. – И отлично чувствую себя в этом выстиранном халате. Но взгляните-ка, как испортили подол.
   – Ох, я и не видела, – сказала Хидэ: – Зачем же тебе его дали?
   – Это его в химчистке так отработали. Но мне плевать, мне и в нем хорошо. Я стыжусь только вас, а до посторонних мне нет никакого дела. Мне вовсе не стыдно показаться перед ними в таком виде. Я изо всех сил старался, чтобы никого ничем не обременить. И вот я хожу в таком халате…
   Сэндзо горько усмехнулся.
   – Да, но зачем это выставлять напоказ? – сказала Юки.
   – Наша Харуэ, если поразмыслить, глубоко одинокий человек, – сказала Хидэ, вперив глаза в столик.
   Легкий ночной ветерок качнул стеклянную дверь, выходящую в сад и затих.
   – Давайте выпьем залпом, – сказал Сэндзо, берясь за бутылку.
   Харуэ, которая прихрамывала, как ни удивительно, появилась в гостиной настолько бесшумно, что никто не заметил ее прихода.
   Лицо у нее было белое как мел. Возможно, так на нее подействовала ванна… На ней тоже был безупречно чи-» стый купальный халат.
   Теперь все четверо, по японскому обычаю поджав под себя ноги, сидели на циновках за столиком.
   – Выпей* Харуэ! – сказал Сэндзо, протягивая ей чашечку сакэ. Харуэ обеими руками взяла чашечку. Чашечка дрожала в ее руках. Тяжело вздохнув, Харуэ проговорила:
   – Дядюшка, и вы, матушка, и вы, тетушка…
   – Ну говори, чего же ты замолчала?
   – Сегодня с самого утра мы ни слова не проронили о смерти. И я, я считала себя молодцом. Но теперь, теперь…
   С трудом подавляя слезы в голосе, она не смогла сказать больше ни слова и, припав лицом к столику, заплакала.
   И больше ничто уже не нарушало безмятежного спокойствия, царившего этой ночью в доме Ота.
 
   Присутствовавший при судебно-медицинской экспертизе бакалейщик господин Садаёси Умэмото сказал:
   «Я, собственно говоря, не был родственником семьи Ота. Лет десять назад мой отец обслуживал этот дом, С тех пор и я поддерживал дружественные отношения с господином Отой. В свое время его жена находилась на излечении по поводу легочного заболевания в токийской больнице, где работала сиделкой Харуэ. Тогда они ее и удочерили.
   Снотворное, по-видимому, скопила Харуэ. На вопрос о том, состояла ли она в интимной связи с господином Отой, я ничего ответить не могу, так как мне это не известно».
   Вопрос об интимной связи, вероятно, был задан каким-то репортером. Но это у них вошло в дурную привычку, у нынешних газетчиков, мешать в одну кучу вопросы и ответы и публиковать это в виде газетной статьи.