Жили на краю села старик со старухой. Росли у них две дочки. Младшая, Уцяска^[1], всем была хороша — и добра, и умна, и красива. А старшая, Варда^[2], не сказать, чтоб неказиста, но зла и сварлива, никому доброго словечка не скажет. У младшей всякая работа в руках спорится — она и пряжу спрядёт, и рожь сожнёт, и хлебы испечёт. А у старшей — то нитка рвётся, то серп тупится, то тесто перестоится.
   Выросли дочки, пришло время замуж их выдавать. Стали в дом к старику и старухе сваты захаживать. Уцяска знай себе целый день по хозяйству хлопочет. А Варда, как наденет с утра праздничный наряд — белую рубаху, алым шёлком шитую, белый шушун с узором бисерным, красный пулай^[3] и кумачовый платок, как сядет у окошка, так и сидит до вечера, женихов дожидается, сердитым глазом на всех поглядывает. Только не засылают к ней сватов женихи — сватаются к одной младшей сестре.
   Злится Варда, Уцяску ругает, отца с матерью укоряет, будто они в чём виноваты.
   Сплёл тогда старик два лукошка и говорит:
   — Вот что, дочки! Идите-ка в лес по ягоды. Кто первая полное лукошко наберёт, ту первой и замуж выдадим.
   Пошли сёстры в лес. Уцяска каждой ягодке кланяется — живо полное лукошко земляники набрала, а Варда ягоду не берёт, следом за сестрой бредёт. Вышли они к речке на крутой бережок. Сняла старшая сестра с пальца колечко и вниз с кручи бросила.
   — Ой, — говорит, — сестрица! У меня колечко упало. Помоги сыскать, ты же у нас ловкая!
   Поставила Уцяска на траву своё лукошко и спустилась за колечком. А Варда на неё землю с кручи обрушила. Подхватила сестрино лукошко и домой побежала.
   — Где же твоя сестрица? — спрашивают старик и старуха.
   — Ягоды собирает. У неё лукошко ещё не полно! — отвечает старшая дочь. — А моё полным-полно, выдавайте меня скорее замуж!
   Стали старик со старухой сватов зазывать. Только не идут к ним сваты, не хотят женихи к Варде свататься.
   А младшей дочери всё нет и нет. Пошёл старик в лес, искал её, искал — не нашёл. Пошла старуха в лес, искала, искала — не нашла. Пропала младшая дочь Уцяска. А над речкой, на крутом бережку, где земля обрушена, выросла берёзка. До того бела, стройна да кудрява — все, кто мимо идут, любуются.
   Вот раз по осени шли лесом скрипачи-музыканты. Сели под берёзкой струны на скрипках настраивать. Закачалась берёзка, зашумела, жёлтыми листочками зашелестела и запела человечьим голосом:

 
Ой, скрипачи, легонечко,
Люди добрые, тихонечко,
И так болит головушка,
Злая сестра меня заманила,
Сырой землёй завалила…
 

   Послушал молодой скрипач и говорит:
   — Сколько я в лесу ни бывал, такой берёзки не видал, — сама поёт. Смастерю-ка я из неё скрипочку!
   Срубил скрипач берёзку, смастерил из неё скрипку и пошёл вместе с товарищами дальше.
   Пришли они в село, стали на скрипках играть, народ потешать. Сбежались к ним и стар и млад: кто пляшет, кто скачет, кто песни поёт. До ночи веселье шло, а ночь настала, пошли скрипачи-музыканты по домам на ночлег.
   Не знал молодой скрипач, куда идти, ноги сами привели его в дом на краю села. Вошёл, видит: сидят на лавке старик со старухой, а рядом с ними девица в праздничный наряд разодетая. На ней белая рубаха алым шёлком шитая, на ней белый шушун с узором бисерным, на ней красный пулай и кумачовый платок. Сидит да сердитым глазом вокруг поглядывает.
   Достал молодой скрипач из мешка новую скрипку и заиграл. До того душевно запела скрипка — у старика и старухи слёзы из глаз брызнули. Говорит старик молодому скрипачу:
   — Дозволь, сынок, на твоей скрипочке сыграть!
   — Возьми, атя^[4], сыграй!
   Заиграл старик, а скрипка человечьим голосом поёт-рассказывает:

 
Ох, атя, легонечко,
Кормилец мой, тихонечко,
И так болит головушка.
Злая сестра меня заманила,
Сырой землёй завалила…
 

   Ёкнуло сердце у старика, говорит он старухе:
   — Давай, ава^[5], ты сыграй!
   Стала старуха играть, а скрипка поёт-рассказывает.

 
Ой, авакай, легонечко,
Ох, родимая, тихонечко,
И так болит головушка.
Злая сестра меня заманила,
Сырой землёй завалила…
 

   Выхватила старшая дочь из рук матери скрипку, стала играть. А скрипка поёт-рассказывает:

 
Ох, злая сестра, тихонечко.
Ох, завистница, легонечко,
И так болит головушка.
Это ты меня заманила,
Сырой землёй завалила.
Родилась я снова берёзонькой,
Белоствольной, кудрявой выросла,
Срубил меня молодой скрипач,
Смастерил скрипку звонкую…
 

   Испугалась Варда и скорей скрипку в печь кинула.
   Вспыхнула скрипка ясным пламенем, перекинулось пламя с печи на пол, с пола на лавку. Заметалась старшая сестра по горнице, насилу дверь нашла, на улицу выскочила. А старик со старухой видят — то не пламя горит-полыхает, то стоит перед ними их младшая дочь Уцяска в золотом наряде из листочков берёзовых.
   Подошёл к девушке-берёзке молодой скрипач, взял её за руку, подвёл к родителям, стал просить замуж за него отдать.
   Вскоре и свадьбу справили. Три ночи, три дня скрипачи-музыканты играли, гости плясали, пили-ели, пировали.
   А где старшая сестра, так никто до сих пор не знает.

 

   Жили-были дедушка Пятань и бабушка Алду. Не было у них никого — ни рождённого, ни растущего, ни сынка, ни дочки. А что поделаешь?
   Вот раз колол дед Пятань дрова и отхватил топором палец.
   — Эх, — говорит, — Алдуня, остался я теперь без пальца!
   Завязал руку тряпицей, взвалил соху на телегу и поехал в поле землю пахать. А бабушка Алду выкопала под лопухом ямку, положила в неё палец и засыпала землёй.
   Испеклись в печке лепёшки, налила бабушка в кувшин кислого молока, поставила в корзинку — собралась деду полдник нести. Только за порог ступила, вдруг слышит — кто-то в дудочку дудит, тонким голоском припевает:

 
Эх, дуда, дуда, дуда,
Вырос мальчик хоть куда.
Не смотри, что ростом мал,
Он и весел, и удал.
 

   Глянула бабушка Алду под лопух, а там маленький мальчоночка сидит, в дудочку дудит.
   — Ой, ты кто такой?
   — Я — Пяльхкяня — Пальчик, твой сынок. Дай, ава, корзинку, пойду отцу полдник отнесу.
   Обрадовалась бабушка Алду, говорит:
   — Погоди, я тебя хоть одену.
   Сшила она из платочка рубашечку и порточки, сплела из соломы лапоточки. Оделся Пяльхкяня, взвалил на спину корзинку и пошёл в поле. Приходит и говорит дедушке Пятане;
   — Дай, атя, вожжи, я пахать буду. А ты поешь, отдохни.
   — Да ты кто такой?
   — Я — твой сынок Пяльхкяня.
   Обрадовался дед, отдал сыну вожжи, сам сел полдничать. А Пяльхкяня пашет и поёт:

 
Эх, дуда, дуда, дуда,
Вырос мальчик хоть куда.
Не смотри, что ростом мал,
Он и весел и удал.
 

   Ехал в ту пору мимо поля чужеземный лорд-милорд из английской стороны. Остановил коней, спрашивает деда:
   — Что за чудо? Никого не вижу, а песню слышу, да и лошадь сама пашет.
   — А это мой сынок Пяльхкяня пашет и песню поёт.
   Разглядел чужеземец Пяльхкяню и пристал к деду: продай да продай!
   Упёрся дед Пятань, не хочет сынка продавать, а Пяльхкяня взобрался к нему на плечо и в ухо шепчет:
   — Не бойся, атя, продавай!
   Отсыпал лорд-милорд деду горсть золотых монет, завернул Пяльхкяню в платок, положил в карман и покатил за семь полей, за семь лесов, за семь морей, в свою чужеземную английскую сторону.
   Приехал, стал гостей созывать, чтобы чудо показать.
   А Пяльхкяня провертел в платке дырку, вылез из кармана, взобрался на дерево, ждёт, что дальше будет.
   Съехались со всех сторон к лорду-милорду гости, хлопнул он себя по карману и говорит:
   — Вот где у меня заморское чудо! — и вытащил платок. А в платке только дырка.
   Разозлились гости, закричали, руками замахали, чуть было лорда за обман не прибили.
   А Пяльхкяня сидит на дереве и думает: как ему до дома добраться? Тут прилетела к своему гнезду птичка-невеличка. Говорит ей Пяльхкяня:
   — Птичка-невеличка! Полетишь ты за семь морей, за семь лесов, за семь полей! Возьми меня с собой, к отцу-матери домой!
   — А что ты мне за это дашь?
   — Я комариков наловлю, твоих деток накормлю!
   Обрадовалась птичка:
   — Ладно, — говорит, — лови!
   Выдернул Пяльхкяня из рубашки ниточку, сделал на конце петельку. Сядет комарик в петельку, потянет Пяльхкяня за ниточку — и комарика поймает. Наловил комариков, покормил птенчиков. Говорит ему тогда птичка-невеличка:
   — Садись, Пяльхкяня, ко мне на спину. Полетим!
   Сел Пяльхкяня, и полетели они за семь морей, за семь лесов, за семь полей — прямо к мальчику домой.
   Видят: сидят на пороге дедушка Пятань и бабушка Алду, тяжко вздыхают, сынка вспоминают. Сорвал Пяльхкяня былинку, сделал дудочку да как за дудит:

 
Дуда, пой, пой, пой,
Прилетел сынок домой!
 

   Услыхал дед Пятань, услыхала бабушка Алду, обнимают Пяльхкяня, целуют, за стол сажают, мёд-вино наливают, пирогами угощают.
   И я там был. Налили мне мёду, а выпил воду, налили вина, да кружка без дна, подали пирог, а я бежать со всех ног. Вот и сказка вся.

 

   Сеял мужик рожь, вдруг видит — по полю что-то серое катится. Пригляделся, а это старый волк бежит. Подбежал чуть дыша к мужику, на землю повалился и заскулил:
   — У-у-у! Гонятся за мною охотники-и, уу-убить хотят! А я дальше бежать не могу-у! Спаси меня, му-жик, я тебе добром отплачу-у!
   — Как же я тебя, волк, спасу?
   — Спрячь в мешок и верёвкой завяжи!
   Пожалел мужик старого волка, посадил в пустой мешок и верёвкой завязал.
   Прискакали верхом охотники, спрашивают:
   — Не видал ли ты, добрый человек, старого волка? Бежал он по полю, да вдруг пропал.
   — Проходил тут один, — ответил мужик, — в лес подался. Хлестнули охотники коней и поскакали к лесу. А мужик развязал мешок. Волк вылез и говорит:
   — Ну, теперь я тебя, мужик, съем!
   — Как так? — ахнул мужик. — Ты же мне обещал добром отплатить!
   — А это, — говорит волк, — и есть наше волчье добро. Съем — и косточек не оставлю.
   — Ну нет, — заспорил мужик. — Пойдём у кого хочешь спросим, можно ли тебе меня съесть.
   Пошли. Видят — корова у дороги травку щиплет. Говорит мужик:
   — Корова, корова! Я волка от смерти спас. Он обещал мне добром отплатить, а теперь хочет съесть. Рассуди: можно так или нет?
   Посмотрела корова на волка, а тот шерсть на загривке вздыбил, глазами сверкнул, зубами щёлкнул. Испугалась корова, думает: «Пусть лучше мужика съест, не то меня задерёт». И замычала:
   — Му-у! Му-у-ожно! Всё му-у-ожно! — Да скорей припустилась домой в деревню.
   — Слыхал? — спрашивает волк. — Сейчас я тебя съем!
   — Погоди! Ещё кого-нибудь спросим.
   Дальше пошли. Видят — на лугу лошадь пасётся. Мужик говорит:
   — Лошадь, лошадь! Рассуди нас: я волка от смерти спас, он обещал мне добром отплатить, а теперь хочет съесть.
   Посмотрела лошадь на волка, а тот шерсть на загривке вздыбил, глазами сверкнул, зубами щёлкнул. Испугалась лошадь, думает: «Пусть лучше мужика съест, не то меня задерёт!» — и заржала:
   — И-и-и! И-и-ещё как съест! — взбрыкнула и ускакала прочь.
   — Слыхал? — спрашивает волк. — Давай, буду тебя есть.
   — Нет, ещё у кого-нибудь спросим.
   Пошли. Видят — сидит на сосне ворона. Говорит мужик:
   — Ворона, ворона! Я волка от смерти спас, а теперь он хочет меня съесть!
   Тут волк шерсть вздыбил, глазами сверкнул, зубами щёлкнул. А ворона на него и не смотрит.
   — Карр! — кричит. — Не веррю! Не веррю!
   — Чему не веришь? — спрашивает мужик.
   — Не веррю, что ты такого ворра и рразбойника спас!
   — За ним охотники гнались, я его пожалел и в мешок спрятал.
   — Не веррю, не веррю! Покажи, как спррятал!
   Велел мужик волку в мешок залезть и сверху верёвкой завязал.
   — Веррю! Веррю! — крикнула ворона. — Теперь бррось мешок в рреку!
   Бросил мужик мешок в реку, и пошёл волк камнем ко дну.
   — Дрругой рраз не будь дуррнем, не спасай рразбойника и ворра! — каркнула ворона и улетела.

   Уцяска — счастье.

   Варда — злое существо.

   Пулай — кушак.

   Атя — отец.

   Ава — мама.

   Пяльхкяня — пальчик.