Одновременно два моих собрата,
два брата по работе и заботе,
скончались с разницей в какой-то час,
тот — затканный в Сантьяго, этот — в Такну,
два несравненных, только в том сравнимых,
что умерли в один и тот же день.
 
 
Был первый независимым и хмурым,
суровым и морщинистым душой,
он, как никто другой, ценил молчанье —
от жизни трудовой ему досталась
рука, которая легко сходилась
с гранитом и кузнечным инструментом.
Его собрат был жаден на познанье,
он птицей облетел все ветви жизни,
снегоцентрист, похожий на вершину,
слепящую молниеносным блеском.
Соратники, два разных мудреца,
два одиноких гордеца сегодня
соединились в этой горькой вести.
 
 
Я так любил двух противоположных
товарищей моих, что онемел,
когда их немота меня настигла, —
слова и мысли от меня ушли.
 
 
Теперь они застыли, привыкая
к неведомым просторам темноты,
один в своей сосновой прямизне,
другой в своей миражности зеркальной,
два путника прошли по нашим жизням,
корчуя время, боронуя пашню,
выращивая честные слова,
насущный хлеб ежеминутных слов.
 
 
(Им недостало века на усталость,
лишь здесь, в конце пути, два цельных тела
нашли покой, торжественно вплывая
в огромное молчанье, чья волна
искрошит постепенно их осанку.)
 
 
Нет слёз таких на свете, чтобы их
оплакать.
Наши полые слова
звучат, как наши тихие шаги
у края свежевырытых могил,—
а там, одни, покоятся они
с естественностью, свойственной их жизням.
 

   © Перевод с испанского П. Грушко, 1977