Даль, укрытая маревом трубного дыма,
соль в ритуальных повторах бурунного плеска,
звуки и запахи ветхого судна:
тлеющих досок, проржавленной стали,
старых машин, исходящих лязгом и визгом…
Устало толкая корму, завывая по борту,
вгрызаются в море они, и грызёт их отчаянье, гложет,
и горькие волны вгрызаются в горькие волны,
и движется старое судно по старому морю.
 
 
Угрюмые трюмы, туннели душных потемков,
куда проникает лишь изредка солнечный свет
в компании грузчиков…
Груды мешков — владения мрачного бога:
они громоздятся, безглазые серые твари,
топорщатся серые уши, вздыхают
почтенные чрева с отборной пшеницей и копрой
как животы у беременных женщин, одетых
в серые рубища и терпеливо
ждущих чего-то в тягостном сумраке
кинотеатра.
 
 
Внезапно вскипает вода за бортом:
волны топочут,
будто проносится призрачный конь
и бьют в солёную воду копыта…
И снова топот захлёбывается волной.
И в каютах тогда остается одно только время:
недвижное, внятное, словно большая беда.
 
 
И к пряному запаху преющей ткани и кожи,
оливков, и лука, и масла примешан
странный запах кого-то, кто прячется в тёмных углах корабля:
безымянного духа, который
скользит сквозняком по ступенькам,
слоняется по коридорам, по кубрикам и отовсюду
напрягает своё незримое зренье.
 
 
И, пристально глядя глазами,
лишёнными цвета,
проносит бесплотное тело,
лишённое тени,
и звуки морщат его, а вещи пронзают навылет,
и пыльные стулья лоснятся в его прозрачной утробе.
Кто этот призрак, который призрачнее привиденья?
Чьи шаги воздушны, словно полночный шорох муки,
а голос озвучен только скрипением досок?
 
 
В каждой вещи живёт его плоть, и блуждают,
и плывут эти вещи внутри корабля кораблями,
начинёнными смутным и зыбким его естеством:
платяные шкафы, зелёные скатерти, блики
на полу, потолке, занавесках —
всё вокруг испытало бесплотное прикосновенье
этих медленных рук, которые старят, как время.
 
 
Оступаясь, скользя, этот затхлый ветер вползает по трапу
на корму, под удары соленого ветра;
опираясь на поручни, смотрит на горькое море.
Но оно неподвластно невидимому привиденью,
и, отринув его ворожбу, пляшут крепкие волны
вольной пляской живого огня и играющей крови,
и бурлят буруны, единясь и воссоединяясь.
 
 
Неизбывные, неистощимые волны, вне времени и повторенья, —
студеное месиво зелени, плотно-упругая сила —
скребут кораблю они чёрное брюхо, смывают
коросту наростов и гладят стальные морщины,
грызут скорлупу корабельной обшивки,
и реют долгие стяги бушующей пены,
и блещут брызги зубами сверкающей соли.
А призрак смотрит на море невидимым взглядом:
круговращение солнца, стоны и кашель машины, и птица —
 
 
уравненье простора округло и одиноко,
и он возвращается в чёрное чрево по трапу,
падает в мёртвое время, на мёртвые доски,
и рыщет потом по каютам и по коридорам
в стиснутом медленном воздухе, в скорбном затворе.
 

   © Перевод с испанского С.А. Гончаренко, 1977