Так много сил ушло на гомон,
на колокольный перезвон
в процессе бракосочетаний
открытий или награждений,
что я решил проститься с гамом
и прибыл в зону тишины
для пешего существованья.
 
 
Сорвётся ли на землю слива,
или развалится волна,
скользят ли по ленивым дюнам
золотокожие девчонки,
или объявится цепочка
огромных птиц передо мной —
ничто не воет, не скрежещет,
не гомонит и не гремит
в моей разведке бессловесной,
поэтому и стал я жить
в консерватории молчанья.
 
 
Здесь воздух до сих пор немой,
невидимая вата глушит
скольжение автомобилей,
а политические толпы
с перчаточным снованьем рук
текут под куполом безмолвья,
где не услышишь даже мухи.
 
 
Здесь говорливые болтушки
обычно топятся в прудах
или тихонько проплывают,
как лебеди и облака,
а поезда порою летней,
в которых столько ртов и фруктов,
здесь не обронят ни свистка,
ни перестука, как циклоны,
несущиеся в тишине.
 
 
Здесь дни на занавес похожи,
на полуночные ковры,
и лето с осенью танцует,
пока на дюнах не задремлет
немая статуя зимы.
 

   © Перевод с испанского П. Грушко, 1977