Славен, родоначальник и праотец первых Славенских Князей, знаменитый именем, и преславный делами, был первый, по нашим древним Летописцам, который переселился со своим народом из Азии в Европу, и построил в память имени своего город Славенск, поблизости того места, где потом построен нынешний Новгород. Сей Государь, утвердив новую свою, столицу покорением соседственных народов, получил имя великого воина, и славного обладателя. Неизвестно, имя ли его собственное, или слава дел его снискала подданным его нарицание Славян; известно только то, что как при нем, так и при потомках его храбрые Славяне подтверждали имя свое множеством преславных побед и подвигов.
   Потомство сего Князя процветало завсегда славою храбрых дел, и распространило свои завоевания наподобие древних Римлян. Все Государи искали их союза, и почитали Славенск таким городом, где самая храбрость обитает. Один из сих потомков славеновых, именем Богослав, любя мир, и недавидя брани, прославился более своих предшественников; ибо он был столько добродетелен, что подданные его еще в живе начали его обожать, думая, что человек не может иметь таких высоких качеств, какие имел сей Князь. Со вступления своего на престол не пролил он ни одной капли крови подданных своих; ниже воевал с своими соседями, почитая такое дело зверством, и думая, что человек более бесславится сим, нежели прославляется. Благочестие его было примером его подданным: он был со всеми искренен, кроток и приветлив, но наипаче всего правосуден, щедр и странноприемлив;любил науки и художества, и украшал свою столицу всякими великолепиями и достопамятностями награждало достоинства и заслуги щедро, а пороки и преступлена Человеколюбно наказывал; повседневно пекся о пользе и тишине своих подданных, которых почитал не невольниками, но чадами своими и, наконец, до того довел благоденствие их, что не находилося ни одного такого человека в его державе, который бы жаловался на скудость.
   Ибо в государстве его заведено было премножество разного рода заводов и фабрик, на коих делали всякие вещи; какие только были в употреблении в тогдашнее время. Также ткали парчи, бархаты, штофы, и другие шелковые материи; там делали сукна, полотна, и все то, что человеку для одеяния потребно. В других местах выкапывали из земных недр разные металлы, и по очищении их делали из оных всякие дорогие сосуды и орудия, для великолепия и пользы всенародной. Одним словом, не было такого искусства, которое бы в сей благополучной Державе могло уйти от рук тщательных её обитателей. И малый и старый были там в деле, которое сходствовало с их силами и знанием. Все содержатели таких заводов и фабрик, платили государю подать, которая весьма увеличивала его сокровище, а им была нимало не отяготительна. Люди там не имели нужды в чужестранных товарах; ибо все нужное имели дома; а иностранцам тогда только давали деньги, когда от них хотели научиться какому-нибудь новому мастерству. Мод и откупов между ними не было: роскоши там не знали, и также лености, ибо людей впадавших в сии пороки жестоко там наказывали. И так, всякий у них работая, наживал себе довольный хлеб, и не имел нужды в чужой помощи. Одни только увечные и дряхлые прибегали к Княжеской щедрости: и получив себе от него довольное пропитание, отсылались в больницы и гостиницы.
   Всякий житель сей благополучной страны любил Богослава искренне, и почитал его Богом подателем благ: а он судя их малые распри, (ибо большие редко там сказывают случались), становился им еще любезнее, разбирая их ссоры как отец, и стараясь их примирить, промышляя им безмятежную и блаженную жизнь.
   Сей добродетельный Государь, лишился своей жены на десятом году по браке своем с нею: он столько ее любил и почитал ее память, что не хотел уже по смерти её ни какой другой красавице дать места в своем сердце. Супруга его оставила ему сына и дочь: сын занимал все черты его лица, а дочь сходствовала во всем с прекрасною своею, матерью Богослав их столь любил, что просиживал иногда по несколько часов смотря и любуясь на них. Любви своей между ими оп не разделял, так как делают сие некоторые отцы и матери: они ему оба равно были любезны и он все свое старание в то только употреблял, чтобы разными науками просветить их разум и понятие и сделать их тем достойнейшими любви своей, и подданных его.
   Наконец сын его именем Светлосан, достигнув семнадцатого года своего возраста, показал в себе совокупно все те качества, которые в состоянии украсить Героя: остроте его разума удивлялись все остроумнейшие Мудрецы того времени и понятие его постигало почти все те науки, которые тогда известны были. Что ж касается до телесных его достоинств, то стройность его стана, красота его лица, осанка, взор, и приятные телодвижения всякого приводили в восхищение, и заставляли видя его говорить: вот прямо Княжеский сын! Напротив того и Милослава, сестра его, не меньше приводила в удивление смотрящих на нее. Все в ней было прелестно: высокий и стройный её стан, украшенный Княжескою багряницею, самая прелестнейшая голова, поддерживаемая шеею, подобною в белизне снегу, которую украшали темно-русые волосы, вьющиеся колечками, и пущенные на игру ветров; цвет лица белейший лилей, оживотворяющийся румянцем нежнейшим роз;ясные и быстрые глаза, блистательнейшие солнечных лучей, и украшенные темными тонкими бровями, извившимися полукругом и снятый с самых Приятностей нос, под которым блистали уста, наподобие развивающихся нежнейших роз; и бесчисленные тьмы прелестей, повсюду ее окружающих, не иначе ее представляли зрителям, как самою Ладою, богинею любви. Разум её столько же был прелестен, как и красота ее словом сказать, Светлосан и Милослава почитались чудом тогдашнего века.
   Счастливый их отец несказанно упивался, видя у себя таковых детей, которым во всем свете не сыскивалось тогда подобных, ни в красоте, ни в разуме. Не оставалось ему иного счастья им пожелать, кроме приличного и приятного союза. И едва только о сем дал знать, что желает сына своего женить, а дочь выдать замуж, то вдруг из окрестных Государств наехала к нему тьма Царских и Княжеских детей, льстяся каждый получить за себя Княжну напротив того для Светлосана навезли столько изображений красавиц разного рода, что наполнили ими все стены кабинетов.
   Богослав пришел от того в недоумение, не знал что начать, в таком обстоятельстве: наконец велел кликать клич, что тот из женихов получит себе Милославу в жену, кто учинит такое дело, которое всех удивит, и коего никто другой превзойти не сможет. Обнародование сие, привело всех женихов в движение: всякий начал помышлять из них чем бы превзойти своего соперника, дабы сделаться счастливым обладателем прелестей Милославиных.
   Для сего важного случая был назначен день, в который все требователи Милославины долженствовали съехаться на Княжеский двор, который был великого пространства, и украшен самыми редкими истуканами: на оном долженствовали они оказывать свое превосходство над прочими. На кануне того дня провозвестник объявил всему городу, что в будущий день станут препираться Милославины женихи о первенстве; и чтоб народ сходился на Княжеский двор их смотреть.
   По наступлении назначенного дня, почти весь город стекся на определенные места к смотрению: вскоре прибыли и женихи Милославины, а за ними и Богослав, провождаемый Светлосаном, Милославою, и многими вельможами своего двора. Когда все сели по местам, тогда снова провозглашатель объявил препирающимся, в подтверждение прежнего, что Милославу получит тот, кто окажет себя достойнейшим прочих. Тогда женихи, ободренные снова, составляют круг и совещаются, какое им избрать действие к своему прославлению. Многие были предложения, возражения и споры: напоследок, по господствующей тогда повсюду страсти к военным делам, положили, препираться оружием, и победителю уступить не оцененное обладание прекрасною Милославою.
   Итак разделясь на части, мечут жеребий, кому начать славное сие сражение: оный пал на Вельдюзя, Полоцкого Князя, и на Лепозора, Печенегского Государя. Тогда все прочие рыцари, раздавшись, оставили пространное место сим противоборцам. Но они сперва подъехав ко крыльцу, с которого смотрел Богослав на их препирание, преклонили пред ним свои копья, в знак своего к нему почтения и преданности, а потом отъехали на место сражения. Все зрители устремили на них свои глаза, и приготовились восплескать победителю. Рыцари разъехавшись, и отдав честь друг другу, приготовились защищать свое право на Княжну до последней капли крови. Печенег первый начал сражение: взяв от оруженосца своего дротик, пустил им в своего соперника сильным махом. Полочанин приняв его в стальной свой щит, без всякого себе вреда, взял копье, и потрясая им, грозил скорою смертью Лепозору, который упреждая свое несчастье напряг лук; и испустил на него вдруг три стрелы. Но Вельдюз отразив и их своим щитом, поразил Печенега тяжелым своим копьем, и одним ударом ниспроверг его в ад.
   Все зрители заплескали в честь победителю, и осыпали его похвалами. Богослав, увидев льющуюся человеческую кровь, вострепетал и отвратился от сего ужасного позорища. Победитель между тем подъехал к Княжескому крыльцу для получения чаемых им похвал, которых он несомненно себе надеялся. Но Богослав, встревоженный сим кровавым зрелищем, дал знать рукою народу, чтоб оный умолк. "О храбрости твоей не можно сомневаться; говорил он потом, обратясь к Полоцкому рыцарю: сей несчастный Печенег ясный тому свидетель, но я не могу терпеть при глазах моих убиения неповинных и благородных сих Князей. Совесть меня, уже терзает, что я допустил тебя до сражения c сим юным Князем, и попустил тебя его умертвить.
   Ужасный Чернобог конечно отомстит мне за сие погрешение. Скипетр мой до сих пор не обагрился ничьею кровью; и Боги за сие всегда ко мне были щедры. Итак, храбрый Князь! ежели ты хочешь показать себя достойнейшим прочих, так покажи таким делом, которое бы другим не вредно было. По окончании и слов своих сделал знак, чтоб и другие рыцари подъехали к нему, которых он увещевал подобным образом, и советовал им явить свое достоинство не вредным, а полезным человечеству действием".
   Когда Князь перестал говорить, тогда гордящийся своею победою Вельдюз, сняв свой шлем, начал так говорить Славенскому Владетелю. "Государь! небезеизвестно я чаю тебе,что Славяне, с начала пришествия своего в Полуночные страны сыскали себе земли, богатства и славу одним своим оружием и храбростью. Войною укрепили они свои владения, войною укротили своих врагов, и учинили из оных себе подданных. Храбрость их известна не токмо по пространной России, но Греция и Рим трепещут их оружия: Не самая ли сия храбрость укрепила и возвеличила Предков твоих Державу? Когда бы они уничтожили сию столь нужную  добродетель, давно бы уже сей преславный город свирепые Угры превратили в пустыню. Да и в сем ли железном веке, живя между дикими и хищными народами, думать нам об оставлении оружия! Если ты мне противуположишь, что твое Княжение течет без кровопролития, то и на сие нетрудно мне тебе возразить. Держава твоя Предками твоими только укреплена и возвеличена, что трепещет ее весь Север: окрестные народы области твоей все тебе покорны; дальние племена не имеют времени тебя тревожишь; ибо ведут они промеж собою кровопролитные брани, и притом не избавились еще от ужаса, который на них навели твои предшественники. Следственно ни с которой стороны Государству твоему не грозят опасности и так кровопролитие теперь тебе еще не нужно. Но когда строптивые твои соседи брани свои окончат, и в праздности своей усмотрят изобилующее твое всем Государство: тебя престарелого и ненавидящего войны, то кто мне поручится, что не дерзнут они помутить тишины твоего владения, и непрострут алчных своих рук на твои сокровища. Кто тебя тогда защит? Подданные ль твои, которые в нынешней своей тишине позабыли, я чаю, и название оружия, употребляемого в брани? Новопокоренные ль твои области? Но оные помня прежнюю свою свободу, конечно не преминут при несчастии твоем свергнуть с себя иго рабства и на тебя ж устремятся, сколько для отмщения, столько и для утверждения своей вольности. Теперь остаются к защищению твоему союзные тебе Государи. Но ты сам ведаешь, много ли таких людей на свете, которые счастливым противятся, а злополучным помогают! Вступятся за тебя побоятся они потерять своих бойцов, иль бесполезно отяготить свои Народы. И что еще? обольстяся добычею не согласятся ль они скорее с твоими неприятелями на совокупное Княжества твоего расхищение? Вот миролюбивый Князь! какое мое мнение о нерадении оружия и храбрости, которое в супостатах наших может к нам родить презрение и навести на нас не ожидаемые бедствия. Итак, пока еще счастье твое тебя не оставило, пока близкая твоя древность тебя не застигла, соблаговоли храбрейшего из нас почтить твоим свойством, и именем зятя: титло заставит его вечно защищать твои права, какие бы напасти судьба на тебя ни послала. Кто ж из нас благоволения твоего достоин, сие тебе покажет наша храбрость".
   Сия речь, которую все слушали с превеликим вниманием, склонила всех на сторону Вельдюзеву: все ему плескали, все его похваляли и сам Богослав, будучи от всех Милославиных женихов преклоняем, принужден был мнение Полоцкого Князя подтвердить, и дозволить поединок.
   Тогда снова юные ратоборцы собравшись кинули жребий, кому из них противоборствовать храброму Вельдюзю, который ожидал противников своих храбро, и готовил им неминуемую смерть. Тарарай, Касожский Князь, осужден был жребием потерять в тот день надежду и жизнь, но подкрепляемый еще упованием, думал одним взглядом устрашить Полочанина, который ударом своего копья исторгнув у него жизнь, прекратил его гордость. За ним следовал Трухтрах, Князь Козарский, который будучи жребием принужден к сражению, трепетал, и предпочитал охотно бесславный мир славной драке; однако же не хотел пред глазами всего народа показать себя трусом, чего ради и поехал, приняв бодрый вид, на ужасного своего соперника. Подъехав поближе к Вельдюзю, изъяснился ему трепещущим голосом, что он жизнь свою предпочитает Милославе, и уступает ее ему охотно; а в воздаяние за то хотел пощады своей жизни; но чтоб не обесславить своего Княжества трусостью, то просил Бельдюза ударить себя полегоньку тупым концом копья, после чего хотел, признав себя побежденным, отъехать на прежнее свое место, и провозгласить его победителем. Ступай, ступай, ответствовал ему с насмешкою Вельдюз, ты действительно не достоин быть поражен острием оного. И в самое то время ударил его ратовищем; что в такую трусость вогнало Козара, что он упал без памяти с коня, и вынесен был без чувств с Княжеского двора, Все те, которые могли их слышать, захохотали, и проводили с плеском храброго Трухтраха. После него выступил Тарабан, брат его, который горя негодованием за насмешку его брату, и чувствуя в себе более оного сердца, хотел отомстить ужасному Вельдюзю, но устремясь на него, прекратил свой гнев вместе с своею жизнью.
   По таковым ужасным примерам его храбрости, мало осталось ему противников, а которые еще осмелились на него напасть, те заплатили жизнью за дерзость свою. Напоследок, никто не смея больше ему противиться, все согласно уступили ту право требовать руки Милославлиной. Сии многие победы снискали Вельдюзю не токмо плескания, но и почтение от всего множества зрителей. Сам Князь Богослав, несмотря на соболезнование свое о смерти стольких князей, возымел к нему почтение, удивляясь великой его храбрости. Вельдюз, усмотрев к себе благосклонность от Князя и от всего его двора, благодарил всех учтивым и ласковым образом за поздравления; которыми осыпали его со всех сторон. По сем подступив к Богославу, препоручал себя в его милость, прося припомнить о том обещании, которым он хотел почтить победителя. Богослав выслушав благосклонно его просьбу, подтвердил ему снова свое соизволение; и приказал в тоже время провозвестнику провозгласить его своим зятем, а торжествование брака его с Княжною Милославою отложил на месяц.
   Весь народ и знатные вельможи похваляли и радовались сему выбору; ибо храбрость у древних Славян почиталась высочайшим достоинством, Милослава не менее прочих была довольна женихом своим, что показала она ясно своим удовольствием, слушая весьма благосклонно приветствия, которые делал ей по победе своей Вельдюз. Приметив оное Полоцкий Князь, старался более его умножить, угождая ей при всяком случае; и напоследок беспрестанными своими ласканиями, и неотступными просьбами, получил от нее откровенное признание, что выходит она за него без всякого принуждения.
   Напоследок назначенный день к их браку настал: двор и город в великих были движениях в приуготовлении к оному: всякий напрерыв старался показать свое великолепие в платье и прочих убранствах, наружность домов украшена была картинами и коврами, улицы усыпаны цветками; но храм Ладин и Полелин, в котором, надлежало отправляться браку, был всего великолепнее украшен.
   Когда уже все было приуготовлено, тогда Князь Богослав, последуемый сыном своим Светлосаном, и сонмом вельмож и придворных, препроводил во храм жениха за ними вскоре приехала и невеста, в препровождении многих знатных девиц и госпож. Народ бежал со всех сторон, чтоб насладиться зрением новобрачных: улицы и кровли наполнены были всякого возраста людьми; все возносили желания в пользу сочетающихся, и весь воздух наполнен был обетами и мольбами.
   По таковым счастливым расположением ничего не можно было ожидать кроме веселия: уже первые обряды брака были совершены: сочетающиеся связаны были брачным поясом, и залоге их верности положен на жертвенник. Первосвященник прочтя приличные молитвы, изрек на них свое благословение, прося Ладу и Полеля ниспослать им мирное и благоденственное супружество, после чего готовился приступить к жертвоприношению. Окропив жертву, состоящую изо ста волов, чистительною водою ударил, первого представленного ему быка, священным топором: бык возревел преужасным голосом, и ударясь о жертвенник, издох. В тот самый миг Полелин истукан поколебался: возгремел престрашный гром, молния возблистала со всех сторон, небо покрылось претемными облаками, а волы все пали мертвы. В тоже мгновение Полелин кумир произнес сии ужасные слова.

 
Ты к браку приступить, Вельдюз, дерзнул свирепством;
В бедах тебе с Княжной по толь  быть рок судил,
По коль ты не спасешь гонимых стольких бедством,
Колико ты Князей невинных умертвил.
 

   Сии престрашные слова поразили всех ужасом: весь храм наполнился воплем и стенаниями все пали на колени, и готовились умилостивлять разгневанное божество плачем и воздыханиями, как вдруг низшедшее густое облако, с громом и молниями, похитило Милославу; и в тож время пораженный Первосвященником вол превратясь в ужасного Дракона, подхватил Вельдюзя, и унес у всех из глаз. После того вострепетала вся земля: гром, молния, вихрь, град и дождь совокупясь, такое движение произвели в воздух, что ни видеть, ни слышать ничего не возможно было. Богослав и многие из народа упали без чувства: другие бежали не зная сами куда, иные упав на колени для принесения молитв, не могли ни слова выговорить, ни даже пошевелиться. Всех обуял ужас и трепет; и один только Светлосан стоял неколебимо, принося молитвы Перуну, Чернобогу, и прочим Богам.
   Напоследок, по нескольких минутах, землетрясение окончилось, и небо утихло. Тогда мало помалу начали все приходишь в чувство. Несчастный Богослав, пришед в себя, и вспомнив, что лишился дочери и зятя, залился слезами, и испуская стенания, приносил жалобы Богам и человекам. Светлосан, жрецы и вельможи старались всячески его утешить, представляя ему, что божественный глас не совсем их лишал надежды, и что со временем можно уповать, увидеть погибших снова. К тому же Светлосан, утешая его, обещал сам ехать повсюду для сыскания их; но опечаленный Богослав лишением дочери, отверг его предложение, и не хотел ни для чего согласиться, чтоб потерять в нем последнюю свою надежду и утешение, отпустив его в неизвестный путь.
   Юный Князь, любя и почитая несказанно своего родителя, согласился охотно на его желание: оставшись при нем, пребывал с ним непрестанно, и утешал его своим собеседованием. В сем упражнении провел он целый год, посещая между тем храмы, и принося жертвы богам, раздавая милостыни, и выкупая пленных и заключенных в темницы: тщася тем преклонить Богов на милость, и возвратить помощью их Милославу и Вельдюзя. Чаще всего посещал он Капище Чернобогово, и многочисленными жертвами и подаяниями старался умилостивить сие Божество; ибо сей Бог почитался от древних мстителем злодеяний, и Властителем над беззаконными и бедствующими людьми.
   Некогда жертвуя сему богу Светлосан, и проливая пред ним теплейшие молитвы, почувствовал в себе пресильное волнение крови, и дрожание жил: в то самое время услышал он, что бодрость и крепость его сил умножились в нем. В восторге своем простерся он пред кумиром, принеся ему благодарность; и простирая к нему взоры увидел, что истукан окружен был блистательным сиянием: угрюмый его вид переменен был в приятный и ласковый: в самое то время он поколебался, и произнес следующие слова.

 
Моления твои приятны небесами:
И грех ваш заглажден моленьем и слезами;
Но в праздности ли ждут лаврового венца?
У смерти в челюстях ищи бедам конца.
 

   Светлосан снова пал пред кумиром, принося благодарение за подание божественного сего совета, но не возмогши понять его совершенно, просил Чернобогова первосвященника истолковать себе сие проречение. Нутрозор, рассмотрев внутренности принесенных жертв, объявил, что Божество советует ему самому искать сестру и зятя, которых он непременно обретет, по претерпении многих трудностей. Младой Князь повиновался его объявлению, обещав ехать. После чего одарив жреца, и учинив обеты Чернобогу и прочим божествам, отбыл из храма в Княжеский свой дом.
   Прибыв туда, и призвав к себе своего любимца, который имел при нем чин Оруженосца, объявил ему слова Чернобога и жреца его. Бориполк, будучи верен своему Государю, и опасаясь повернуть в печаль Богослана, советовал ему не скоро полагаться на толкование Нутрозорово, но ожидать вернейшего изъяснения от времени, или от первосвященников прочих богов, славнейших в прорицаниях. Притом представлял ему, что нечаянным таким отъездом причинит он великое сокрушение своему родителю. Сими и подобными представлениями склонил он Светлосана отложить свое путешествие до времени.
   Впрочем не совсем советы его истребили из мыслей младого Князя. Божеское изречение: до самого вечера твердилось оно в уме его; и один Кикимора, Божество сна и ночи, пресек о сем размышление. Но едва сомкнул он свои глаза, как смущенному его воображению представилось ужасное сновидение: явилась ему престрашная гора, на которой вместо деревьев стояли копья, и мечи в вверх острием. Промежду ими пресмыкалося бесчисленное множество всякого рода змиев, которые испускали ужасный свист и рев. Над сею горою летела блестящая колесница, влекомая зияющими пламенем Аспидами; в ней сидела несчастная Милослава, испускающая прежалостные вопли. Гнусный и престрашный Волот держал ее в своих объятиях и угрожал ее скинуть на землю. Напротив их летел на крылатом коне Вельдюз, и стремился поразить сего чудовища копьем; но в самое то время Исполин зинул на него пламенем: конь от того исчез, а Вельдюз полетел стремглав на утыканную копьями и мечами Тору.
   Сие ужасное позорище столько испугало и встревожило Светлосана, что вдруг отогнало от него сон, и принудило его сильно вскричать. Бориполк, который спал в другой от него комнате, пробудясь от сего крика, пришел к нему узнать того причину. Испуганный Князь рассказал ему свое сновидение трепещущим голосом, и вздохнув продолжал: что мне сим сновидением возвещают Боги? Не ужель объявляют они мне кончину сестры моей и зятя? Праведные Боги! ежели сие истинно, так к чему вы нам льстили, что со временем мы их еще увидим? О несчастливый родитель мой! каким ударом поразит тебя сие сновидение. О Боги! он умрет… — Не сокрушайся, государь, перехватил речь его Бориполк, еще сие не подлинно; может быть Боги совсем другое сновидением сим тебе являют. Но чтоб сомнение тебя о сем не терзало, я тебе сыщу средство от него избавиться. Неподалеку живет отсюда пустынник, который почитается от всех великих прорицателем, и искуснейшим толкователем снов. К нему стекается со всех сторон народ для испрошения в недоумительных делах совета и объяснения, и приносят ему в дар стрелы, без чего сказывают, он ничьего прошения не исполняет. Итак, государь, ежели угодно тебе испытать свою и сродников твоих судьбу, поедем к нему: я его жилище знаю и а чтоб более ему угодить, постарайся сыскать для него стрелу из металла ибо он тем ни в чем не отказывает, которые к нему такие стрелы приносят. Я на все готов согласиться, ответствовал Князь, только, чтоб узнать судьбу бедной моей сестры и зятя, что ж касается до стрелы, я ему дам золотую, которую подарил мне Древлянский Князь, имевший нужду в помощи моего родителя.
   По окончании слов своих, нимало не медля приказал оседлать коней, и принести молитвы Богам, и забрав нужное для пути, пустился в оный с одним Бориполком. Путешествие их, продолжалось до самого восхождения багряной Зимцерлы: и когда уже Световид испустил первые свои лучи на землю, тогда они прибыли к жилищу пустынника, которое находилось посередине густого леса.
   Светлосан и Бориполк сошед с своих коней, привязали их к дереву, и пошли в пещеру, в которой жил прорицатель, Они его застали спящего: вид его представлял самого древнейшего старика, коего седая борода простиралась далее пояса; лицо его суть было самой мумии; он опутан был весь цепями, которых один конец был прикован к стене; перед постелью его стоял остов, который имел вознесенную руку с кинжалом, а в другой держал черную мраморную дощечку, на которой были изображены блистающими буквами неизвестные письмена. Позорище сие привело Светлосана в превеликое удивление: он спрашивал своего спутника, чтобы сие все значило, но тот и сам не мог ему на то ни какого дать изъяснения. От разговоров их пустынник пробудился: тогда Светлосан подступив к нему извинялся учтивым образом, что нарушил его покой; и после рассказав причины своего приезда, вынул из колчана золотую стрелу, которую поднося ему, просил его истолковать себе свой сон. Лишь только пустынник увидел стрелу, как схватив ее поспешно, вскричал: Ах! государь мой, ты мне возвратил мою жизнь! И в тож время ударил стрелою в дощечку, держимую остовом, который в тот же миг исчез. После чего цепи которыми был отягчен пустынник, тотчас с него спали: длинная его борода пропала, ряса его превратилась в лазоревое одеяние, а он сам в молодого прекрасного человека.
   Пока еще Светлослан, с Оруженосцем своим, стоял от удивительного сего приключения в недоумении, в то время превратившийся пустынник махнув стрелою, проговорил несколько странных слов, за которыми последовал преужасный шум и стук молотов, по окончании коих пещера превратилась в великолепную колесницу, запряженную шестью Единорогами. Пустынник обратясь к Славенскому Князю и его наперснику, не дивитесь, говорил им, сему чудному происшествию; когда вы узнаете кто я, то не станете более ничему удивляться, услуга, продолжал он, оказанная мне вами, обязывает меня возблагодарить вас достойным образом за оную; чего ради и везу вас теперь в прежнее мое жилище.
   Между тем колесница столь быстро везена была, что через несколько часов очутились они в Индии, посредине великолепного замка, коего все здание было сооружено из белого мрамора, а внешние украшения оного состояли из чистого золота. Пустынник выйдя из колесницы, просил их следовать за собою. Лишь только они взошли на великолепное крыльцо оного здания, как загремела вдруг преогромная музыка, и превеликая толпа молодых людей, обоего пола, вышла им навстречу. Все сии люди пали перед пустынником на колени, и бросились потом целовать его руки и платье; а он им ответствовал на то ласковым видом и поклонами. После чего с беспрестанными и радостными восклицаниями препроводили они его в залу, в которой находился престол из розового яхонта. Пустынник восшед на оный, просил Светлосана сесть по правую, а Бориполка по левую от себя сторону; потом обратясь к предстоящим своим подданным, вот кем, говорил им, указывая на Князя и Оруженосца его, возвращен я вам, любезные мои друзья! Их благодеяние возратило мне свободу, и прежнее мое могущество и власть, которые похитил было, у меня лютый Карачун: сей гнусный карло, который все свое счастье и силу получил, от щедрости моей. Но дерзость его без наказания не останется: все мои силы, употреблю я на его погубление и никакая власть, не удержит меня быть ему вечным неприятелем. Но прежде всего продолжал он оборотясь к Светлосану, обязан я тебе, великодушный мой избавитель, возблагодарить, так, как требует великое твое одолжение.
   После чего, приказав подданным своим торжествовать, день его избавления, просил своих гостей следовать за собою во внутренние покои его дворца. Прошед несколько комнат, которые всем тем были украшены, что природа и искусства могут произвести наилучшего, вошли они наконец в удаленный чертог, который примыкался к саду. Стены сего покоя украшены были янтарными иероглифами: посредине оной стоял круглый стол, коего доска вылита была из разных металлов и поддерживаема Гениями из гебенового дерева: на оном стояла Сфера; земиный круг, зрительные трубы, несколько книг; и золотая скрына, украшенная дорогими каменьями. Подле стола стояли кресла из слоновой кости; а подле стен софы и столики; на которых лежали блистательные орудия, коих употребление одним волхвам известно. Это мой кабинет, говорил владетель замка, обратясь к своим гостям, где я прежде завсегда упражнялся, и откуда могущество мое достигло во все концы вселенной, пока неблагодарный Эфиоп не лишил меня сей драгоценной стрелы, в которой все мое счастье заключается; и которую щедрость твоя мне возвратила, прехрабрый Светлосан, а с нею и все мое прежнее могущество. Я тебе расскажу, любезный мой избавитель, сиё приключение, которое столько тебя удивляет, для сего и привел я вас обоих в сие место, чтобы никто не нарушил нашей беседы. Ибо никакая сила не может проникнуть сего чертога, и узнать, что здесь делается; сии не известные тебе письмена препинают всякому сюда вход, какую бы кто силу ни имел; и зашищение всего моего замка от сего, одного покоя зависит. Потом, севши сам в кресло, а их по прося сесть на софы, начал им рассказывать свои приключения следующим порядком.

   Я называюсь Видостан: отец мой был Царь некоторой части Индии; царствование его текло весьма спокойно, и все его увеселения составляли книги, которых он собрал превеликое множество, и другой я; ибо он любил меня тем, наипаче, что не имел других детей кроме меня. Охота ко чтению моего родителя, как будто бы по наследству вселилась, и в меня; но с большим его пристрастием. Некогда будучи в нашем книгохранилище, и пересматривая книги, нашел я такую, коей письмена были для меня незнакомы хотя я и много знал языков. Любопытство мое, будучи прельщено сею новизною, понудило меня искать в других книгах ей изъяснения. Я начал снова перебирать все книги, и по счастью моему нашел скоро другую в подобном ей переплете. Развернув ее увидел я, что это словарь, Ассирийского языка, которого, я не знал. Буквы его сходствовали во всем с теми,коих я в объявленной книге не разумел. Сей случай заставил меня искать такого, человека, который бы мог меня научить сему наречию, что мне в скором времени и удалось.
   При дворе отца моего находился один Халдеянин, который совершенно разумел этот язык: он охотно соглашался меня ему учить; но объявил мне притом, что сей язык весьма труден и скучен для учения. Сиe несчастное объявление, хотя от желания моего меня и не отвратило, но для охотного в нем упражнения, подало мне мысль пригласить, к тому сего мерзкого карла, которого щедрость моя извлекла из бедности, и из самого низкого состояния в великолепнейшее; ибо он был сын конюха моего двора: он мне понравился по причине малого своего роста, и черного цвета; ибо он был родом Эфиоп. Сей Мурянин, став осыпан моими благодеяниями, заплатил мне вместо благодарности злом. Но я, любя его чрезвычайно, не примечал злобных его склонностей; и старался его делать соучастником во всех моих упражнениях и так начал с ним учиться вместе и Ассирийскому языку. Я учился ему не более года, и завсегда перестигал Карачуна, который, от лености ль то, или имея тупее моего понятие, весьма учился медленно.
   Первые плоды моего учения употребил я на прочтение объявленной мною книги; и хотя, по причине малого моего в нем упражнения не мог я разуметь в ней всех слов, но недостаток сей награждался помощью найденного мною словаря. Первые мои взгляды упали на приложенный к сей книге лист, который; различествовал от прочих начертанными золотыми буквами: в оном предлагал первый, книги сей хозяин, который, как видно по его изъяснениям, был весьма добродетельный человек, что книгу сию, и с нею  объявленный мною словарь, нашел он в земле, копая колодец и усмотрев в ней великую важность, скрыл ее, а пользовался ею при нужных только случаях. Напоследок, усмотрев приближение, своей кончины не рассудил за благо оставить ее своим детям, в которых видел он, более пороков, нежели; добродетели, опасаясь, дабы они не употребила ее во зло, ибо она заключает в себе науку Кабалистику, которая владетелю её подает способы делать все то, что, ему ни рассудится. Сия то причина и побудила, было его сжечь ее: но усмотрев, что огонь ей не вредил, бросил он ее в свинцовом ковчеге в море, но когда вода отказалась ее потопить, то он определил ее, и с нею вместе словарь, закопать в пустом месте в землю, присовокупив к ней свое завещание тому, кому по случаю попадется, она в руки; чтоб он не употребляло ее во зло другим, а в противном случае угрожал наказанием, которого просил ему от Богов.
   Сие объявление, продолжал Видостан, заставило меня с жадностью и великим вниманием. прочесть сию книгу. Я нашел в ней наставления делать всякие невозможности, какие только можно вздумать, и покорять природу своим хотениям. Узнав о сем, вздумалось мне учинить некоторые малые опыты: видя ж, что все стихии воле моей покоряются, уверился я совершенно в старинном объявлении. Сие понудило меня скрывать ее от всех: побуждение такое весьма спасительно для меня было; но невоздержность моя и несозрелый разум в тайне сей мне изменили.
   Некогда вздумалось мне сделать из куска мрамора обезьяну, которую оживотворя заставил я прыгать и забавлять себя природными сим животным резвостями. Шум причиненный ею, побудил войти ко мне Карачуна, который случился в другой от меня комнате. Прыгание каменной обезьяны привело его в такое удивление, что он остолбенел, и спрашивал меня с трепетом о причине сего чуда. Самолюбию, моему приятно было видеть его в таком удивлении: к чему присовокупясь тщеславие заставило меня сказать ему, что я её творец. Сие объявление привело его в пущее недоумение: он меня начал усиленным образом просить, чтоб я ему открыл сию тайну. А я, чтоб больше еще его удивишь, приказал ей перед глазами его превратиться в золотого попугая. Тут уже удивление его пременилось в страх: закричал он благим матом, и побежал от меня вон;но я его удержав, приказал тайну сию скрывать от всех.
   Между тем Карачун лишаясь мало помалу страха, наполнялся вместо того любопытством: желая ж от меня уведать о сем таинстве, начал умножать ко мне свои ласкательства, кои почитал я истинными знаками его ко мне любви. Вскоре лукавствами своими достиг он до своею желания: объявил я ему мою тайну; да и столько еще был слаб, по любви моей к нему, что дозволил ему прочесть несколько статей из той книги, которую надлежало мне всеми силами от него скрывать, смотря важность её. Карачун, решил пользоваться её наставлениями; но чтоб не показать мне своего намерения, притворился, что будто он не столько еще Ассирийский язык узнал, чтоб мог разуметь совершенно смысл прочитанного им. Чего ради просил меня дозволить  ему читать ее со словарем, и делать из нес переводы, дабы лучше успеть в оном языке. Сия его просьба вселила было сперва в меня к нему подозрение, но лукавство его совокупясь с моею щедростью преклонили меня на его желание: я ему дозволил делать на себя оружие; то есть: переводить волшебную мою книгу, с помощью коей приключил он мне потом наилютейшие бедствия. Он бы воспользовался ею и без моего позволения, если б не заключала она заклятия на похитителей своих, что кражею своею лишат они ее всей силы.
   Получивши ж дозволение переводить ее, начал он выписывать из нее все то, что могло удовольствовать корыстолюбие его и злость: ибо он чрезвычайно был скуп и зол и хотя казался учтивым и кротким. И уже списал он ее более половины, как пришло мне на мысль, что оно знание сие может употребить не токмо ко вреду других, но и к моему собственному; ибо я проведал, что он многие делал пакости тем людям, которые имели несчастье хотя мало ему досадить. Сие побудило меня книгу мою запереть, а ему выговорить суровым образом, что он поверенность моей тайны употребляет во зло. Карачун старался передо мной оправдаться, и лукавством своим дошел до того, что уверил меня в мнимой своей невинности. Впрочем книги моей не дал уже я более ему списывать, опасаясь от того худых следствий. Карачуну весьма сие досадно было: однако ж он скрыл от меня свое огорчение. Притворство его долго бы может статься продолжилось ежели б не случилось вскоре посл того следующее обстоятельство.
   Отец сего бездельника впал в некоторое важное преступление, за которое родитель мой приказал его наказать. Сколько Карачун ни старался за него, однако ж не мог отвратить от него наказания; хотя оно по просьбе его и уменьшено было. Сие столько огорчило карла, что он отважился мстить моему родителю, и умертвил его наилютейшим ядом. Врачи, бывшие при его кончине объявили мне,что он отравлен. Я не знал на кого подумать, ведая то, что все родителя моего любили; потому что он одним только преступникам законов делал некоторое зло, наказывая их иногда строго. И так, в недоумении моем прибег я к помощи моей книги, которая подтвердила мне, что родитель мой скончался от яда;но что ядотворца не может она объявить, ибо он наложил ей молчание своим волшебством. Сие объявление подало мне сомнение на Карачуна: я приказал его тотчас к себе позвать, в намерения извлечь от него признание в том муками. Однако гнев мой был уже бесплоден: ибо не могли его нигде найти, Побег его подтвердил мое подозрение, и притом заставил меня опасаться, чтоб злость его не простерлась и на меня. Тогда то раскаивался я, но уже поздно, что подал ему на себя оружие, открыв ему мою тайну. А чтоб не подвергнуть себя нечаянному от него нападению, принял я прибежище к драгоценной моей книге, которая научила меня сделать сию, бесценную стрелу, которой никакое волшебство противиться не может, и коя владетеля своего защищает от нападения духов и человеков, а притом не имеет она никакой силы в других руках, и не можно ею овладеть без моего согласия.
   Таким способом сделав себя безопасным от злоумышлений Карачуновых, решил я и книгу свою такою же оградить безопасностью: дабы опять не попалась она кому, и не произвела нового мне противника. Сия то причина побудила меня построить этот замок, и в нем сей кабинет, который обороняет весь сей дом, и в нем живущих, как я уже вам сказывал. В него то переселился я, и перенес сию драгоценную книгу, которая теперь находится в сей скрыне. Сюда переселил я также часть моих придворных, которых верность испытал я наперед таким образом: приказал им объявить, что переселяюсь я для жилища в пустыню, и что желающие следовать за мною, не могут ожидать ни чинов, ни награждений, кроме спокойной жизни; и которые не последуют мне и останутся в городе, тем определяю я вечное жалованье, вдвое больше получаемого ими; в повышаю каждого чином, в чем уверяю их моим словом. Сия хитрость, по желанию моему, имела свое действие: из двадцати тысяч придворных, которые при дворе моем находились, согласилось только сто человек за мною следовать, которых вы давеча и видели. Сии честные люди верностью ко мне своею ничего не потеряли и ибо довольствуются здесь такою пищею и платьем, каких они сами пожелают: а в увеселениях также не имеют недостатка; почитают себя, блаженнее сто крат богачей живущих в мире. Напротив того беглецы мои хотя и получили по обещанию моему все, но недолго оным пользовались; ибо лютый Карачун, лишась способа мне вредить, но желая чем-нибудь, мне отомстить, погубил их всех, с прочими; моими подданными, превратив их городе в ужасную гору, на коей вместо деревьев растут копья и мечи, а обитают самые наисвирепейшие змеи. Я сколько ни старался привести в прежнее состояние сих бедных людей, но только, все мои старания были бесполезны.
   Ах, государь мой! вскричал тогда Светлосан: позволь _мне прервать твою речь: никак эту самую гору и видел я во сне, о коей объявлял я тебе в пустыне; и несчастного моего зятя… История его мне уже известна, перехватил речь его Видостан, и ты об ней сей же час услышишь; не мешай только мне рассказывать. Итак; сей свирепый урод, сей лютый Карачун, недоволен будучи мщением над бедными моими подданными, решил стараться всеми силами и о моей погибели. Но видя что я ото всех сторон безопасен от его ухищрений, умыслил достичь до того коварством, чего не мог совершить открытою силою.
   Сделал он, силою своего волшебства, привидение подобящееся ему во всем, которому приказал он пойти в мой замок, и раздражить меня до того, чтоб я его предал смерти. Что, как он мыслил, так и совершилось: привидение поражено было мною саблею, и по поражении своем сохранило вид разрубленного Карачуна, коего мнимый труп приказал я сжечь; и счел тогда себя избавленным от всех его гонений. В таковом мнении пробыл я до тех пор, пока несчастье мое не уверило меня, что он еще жив.
   Между тем, по прошествии двух месяцев после сожжения мнимого Карачунова тела, случилось мне быть на охоте: пущенные гончие собаки в лес, для поднятия из нор пугливых зверей, подняли в малом расстоянии от меня, великий лай, что побудив меня и охотников моих думать, что они нашли зверя, понудило нас к ним скакать. Проехав несколько сажень, увидели мы на дереве красного цвета мартышку, на которую смотря лаяли мои собаки. Такой цвет на обезьяне показался мне чудным; а наипаче умножилось мое удивление, когда сей зверек начал кидать на меня печальные взоры, и телодвижениями своими старался мне показать, что он требует моего покровительства. Будучи от природы жалостливым, согласился я охотно помочь обезьяне: в следствие чего приказал я собак отогнать, а ее снять с дерева. Когда ж, ее сняли, и принесли ко мне, то начала, она, взглядами и движениями своими изъяснять мне свою радость и благодарение, что, меня столько тронуло, что определил; я иметь ее первым моим увеселением. Получив, такую хорошую добычу, не хотел я продолжать более охоты, и поехал в свой замок.
   Приехав в оный, первое мое старание было, велеть, ее накормить. Сия милость, удвоила веселье её и благодарность, которые старалась она мне показать своими знаками; при всем том казались они мне принужденными, и задумчивость её, которая за ними последовала, дала мне приметить её грусть. Я старался ее утешить, но она прижав лапы к своему сердцу воздыхала, и показывая на моих придворных, трепала себя по груди. Сии знаки заставили меня рассуждать, чтоб она хотела ими дать знать; и наконец, по многим размышлениям, пришло мне в голову испытать помощью моей книги, не человек ли какой превращен в нее. Сия мысль столь утвердилась в моем воображении, что я тот же час решил ей сделать опыт. Чего ради, приведя ее в сей кабинет, взял ямою книгу, и сыскав в ней ту статью, которая научает какими словами разрушать очарование, прочел их над её головою. Лишь только окончил я чтение, как обезьяна исчезла, а вместо нее предстал передо мною человек в подобном вашему одеянии: он бросился к моим ногам, благодаря мне наичувствительнейшими словами за подание ему прежнего вида. Сие превращение весьма меня удивило, и побудило любопытствовать кто его привел в такое уничижительное состояние. Он охотно согласился рассказать мне свою повесть и объявил что он Вельдюз, Полоцкий Князь. Как, государь мой! вскричал с восхищением Светлосан, так это был мой зять?… Он точно, ответствовал Видостан, и вот что, по похищении его драконом; с ним случилось.

   Сей крылатый змей, продолжал Видостан; подхватив его поднялся столь высоко: что он потерял из вида землю, и летел столь быстро, что скорое стремление воздуха и притомужас, захватили у него дыхание и лишили чувств; Напоследок, когда он опамятовался, то увидел себя" в пространной каменистой степи, коей конца не мог он усмотреть. Сие зрелище в такой привело его страх, что он опять упал в обморок. Наконец, пришед в чувство, рассуждал, что ему зачать, в сей крайности: сие размышление завело его в глубокую задумчивость, из которой извлекло его стенание. Он оглянулся туда, откуда оное происходило, но только не мог ничего усмотреть, что страх его еще более умножило. Между тем стенание продолжалось, к коему мало помалу Вельдюз привыкая; осмелился наконец у ведать его причину.
   Чего ради следуя на сей жалобный голос пришел он к зеленому камню, на котором сидела преужасной величины ядовитая жаба. Камень, который она покрывала, трепетал под нею, и испуская стон, произносил иногда жалобы человеческим голосом. Сие чудо опять привело в ужас Полоцкого Князя, однако ж любопытство его одержало над оным верх. Отважился онизведать сию тайну: но не знал каким образом то учинить; сомневался он спрашивать о том у камня, думая, что он ему ответствовать не может, хотя и произносил некоторые слова на Персидском языке, но другой дороги к узнанию сего чуда ему не оставалось. Персидский язык он разумел, и так не трудно ему было на оном изъясниться: чего ради приступа к нему, спрашивал его, что он такое, и о чем приносит жалобы. Я был подобный тебе человек, ответствовал ему камень, и жалуюсь на несчастное мое состояние, в которое привел меня лютый волшебник со всеми моими подданными. Ежели сердце твое, присовокупил он, удобно к жалости, если человеколюбие природно тебе незнакомец! так избавь несчастного Владетеля от сего ужасного бремени, которое его терзает, и очарование его удерживает. Как же я могу это сделать, спрашивал его Вельдюз, коего робость при каждом камневе слове усугублялась? Это ни мало не мудрено: ответствовал ему камень; вооружись только бесстрашием, и сбрось с меня ужасную сию жабу.
   Просьба сия весьма поколебала смелость Вельдюзеву: боялся он отважиться на столь опасное предприятие, которое самому ему угрожало смертью. Он бы скорее покусился на оное, ежели б имел при себе оружие; но похищение его случилось в такое время, когда он к браку, а не к сражению готовился: следственно и вооружаться не имел причины. Долго сожаление его боролось с робостью: выискивал он разные способы погубить Лягушку; иногда хватался за камни, которыми усыпана была степь, но и те отказывались ему в помощи, ибо не мог он никак отделить их от земли. Между тем, камень не переставал его просить об избавлении своем словами и стенанием, что в Вельдюзе умножало сожаление и терзание совести, которые ею укоряли медлением в помоществовании несчастному. Приходило ему на мысль, что бедная его Милослава, и он сам, могут подвергнуться подобному заключению; вообразилось ему и то, что хотя он и не подаст сему несчастному помощи, однако ж не избудет смерти, которую бесплодная сия пустыня ему приуготовляет; припомнилось ему и пророчество Полелино, которое по тех пор не обещало ему с невестой его благополучия, пока не спасет он столько же несчастных Князей, скольких лишил он жизни своим свирепством. Сии размышления, начали напоследок укреплять: его смелость, и ласкать надеждою, что он поступком сим может несколько умилостивить разгневанных на него богов.
   Утвердясь в сих мыслях, и призвав на помощь Чернобога, подошел он смело к Жабе, дабы сорвать ее с Камня. Лягушка усмотрев его намерение, начала ужасным образом дуться, и бросая на него пламенные свои взгляды, устрашала его изблеванием на него яда, которым она вся была наполнена. Сие несколько было его поостановило, но Белый его Дух, приставленный к нему для побуждения на добрые дела, умножая в нем сожаление, возбуждал его к бесстрашному исполнению его предприятия. Воспаленный поощрением его Вельдюз, бросился без страха на Жабу, и схватив ее тащил с камня, за который она весьма крепко держалась. Сколько употреблял Полочанин силы на сорвание ее, столько она его грызла и зияла на него пламенем для отогнания его. Однако же Вельдюз сколько ни был ею терзаем, не оставлял ее: а наконец ополчася всеми силами, сорвал ее с камня. Тогда лягушка, превратись в превеликого слона, вскричала к нему преужасным голосом: ты победил, несчастный! и разрушил очарование сего Персиянина, и его подданных, но за то сам претерпишь месть от моего повелителя лютейшую сто крат его наказания. Окончив сии слова слон, схватил его своим хоботом, и помчался с ним весьма быстро.
   Великодушный Вельдюз, хотя Я! обманулся в своем мнении, что спася другого уменьшит свое несчастье, однако ж не каялся, что избавил Государя с целым его владением от вечного стона: и соглашался охотно потерять исвою жизнь за спасение многих несчастных. Едва сие он подумал, как услышал следующие слова, снисшедшие от пламенного облака: Злоба привлекает наказание, а добрые дела награждение; и в самое то время слон исчез, а он очутился в прекрасной долине, которая усыпана была благовонными цветами, и окружена плодоносными деревьями. При виде сего приятного позорища страх его исчез, и наступила радость: пал он на колени, и приносил благодарность свою всем Богам; а наиболее тому, который его, столь чудесным образом, исторгнул из челюстей смерти.
   По принесении своей молитвы, сел он под дерево для отдохновения, наслаждался притом оного плодами: вскоре после того застиг его сон, ибо солнце склонилось тогда уже к морю. Отдохновение его продолжалось спокойно до самой зари, и уже Феб начал показывать блистательные свои лучи, как он почувствовал, что нечто за пазухой у него шевелится; проснувшись от того увидел он, что это кролик, который искал у него спасения от волка, гнавшегося за ним, и бывшего от них уже неподалеку. Храбрый Вельдюз, почувствовав к сему малому зверьку сожаление, встал тотчас, и вознамерился его защищать; но не имея оружия, принужден был схватить камень, который по счастью ему попался. Оным поразил он столь сильно хищного зверя, что растянулся тот мертв перед его ногами. В то самое время избавленный кролик превратился в прекрасную девицу, которая имела зеленые волосы, а платье лазоревого цвета. Я чрезвычайно много тобою одолжена, великодушный иностранец! сказала она Полоцкому Князю: и подщусь за услугу твою тебе заплатить, представив тебя моей тетке, которая неподалеку отсюда живет, она волшебница, и может услужишь тебе при нужном случае. Я уже довольно заплачен, сударыня, ответствовал ей удивленный превращением её Вельдюз, услужив такой прекрасной особе какова ты, и почту себе за большое одолжение, ежели ты удостоишь мне сказать, кому я имел счастье помочь, смертной или Богине; ибо по виду твоему нельзя тебя инако сочесть, как бессмертную.
   Ты не совсем ошибся, отвечала она: я Наяда, Нимфа недалеко текущего отсюда источника, а этот волк, от которого ты меня избавил, был Сатир здешних лесов. Ты сам ведаешь, продолжала она, сколь сии животные влюбчивы. Этот урод беспокоил не токмо одну меня, но и всех моих подруг своею любовью; однако ж ни одной из нас не мог прельстить гнусною своею харею; все его презирали, и ругались козлиными его прелестями. Это столько его рассердило, что он определил достать то силою, чего не мог получить по склонности. Я была из всех та несчастная, над которой вздумал он оказать свое свирепство. Завсегда искал он случая найти меня одну; что ему и удалось было сегодня, но храбрая твоя рука спасла меня от его наглости. По сих словах Нимфа начала было снова благодарить Вельдюзя, но он просил ее досказать её приключение, на что она в угодность его и согласилась.
   Сегодня проснувшись я, продолжала она, против обыкновенного очень рано, вздумала прогуляться пользуясь утренним воздухом, как сей мерзкий Сатир, который беспрестанно меня караулил, дав мне удалиться от моего источника, напал на меня нечаянно. Я дерзость его заплатив наперед пощечиной, решила от него спасаться бегством; а чтоб лучше от него скрыться, приняла я на себя вид кролика, и бросилась в кустарник. Но Леший приметив мою хитрость, и превратясь и сам в волка, погнался за мною; и конечно б меня поймал, если б помощь твоя не предускорила его дерзости.
   Я очень рад, сударыня, сказал ей Вельдюз по окончании ее повести, найти случай, тебе услужить; только дивлюсь, какая сила помогла мне лишить жизни сего Полубога. Я и сама этому дивилась, присовокупила Нимфа; да и теперь сего не постигаю. Потом подумав несколько спросила у Вельдюзя, не имеет ли он при себе какой вещи, которая силу его умножает. Нет, ни какой, ответствовал Полочанин: Постой! вскричала она увидев на руке его перстень: покажи мне свою руку. Вот он то тебе помог, продолжала она указывая на перстень, где ты его достал? От матери моей, ответствовал Князь. Он мой прежде был, сказала Нимфа осматривая его прилежно. Я не скажу тебе, продолжала она закрасневшись, откуда я его получила; а скажу только то, что играя в нашем источнике с моими подругами, сронила я его с руки. В самое то время пришли к нам на берег промышленики искать жемчужных раковин, кои в источнике нашем родятся, они видно нашед мой перстень продали; который переходя из рук в руки, достался напоследок твоей матушке. Я бы от тебя стала его требовать, если б ты не услужил мне столь много, ибо перстень сей кроме того, что подает чрезвычайную силу тем, которые им владеют, имеет еще и другое дарование. Обороти его к ладони своей камнем, продолжала она. Вельдюз ей повиновался: и в самое то время увидел перед собой крылатого коня, который его спрашивал, куда прикажет он ему себя везти. Никуда теперь, ответствовала ему Нимфа, прося притом Полоцкого Князя, чтоб он опять поворотил камнем кверху: что когда была учинено; то конь снова стал невидим.
   На этой лошадке довольно я поездила, говорила Нимфа удивленному Вельдюзю улыбаясь; а теперь ты на ней; можешь разъезжать, сколько изволишь… Полочанин благодарил ее за столь важное для него уведомление: на что Нимфа отозвалась, что мало бы она ему возблагодарила, ежели б одним только сим объявлением ограничила свою благодарность. Я хочу тебя познакомить с моей теткой, присовокупила она: поезжай ты теперь к ней на своем крылатом коне; ибо он всюду сам дорогу знает лишь только назначь ему куда ехать. Я тебя стану у нес дожидаться, ибо я прежде тебя к ней поспею. Проговорив сие Нимфа исчезла, а Вельдюз, удивляясь сему приключению, остался рассуждать, ехать ли ему к волшебнице, которая ему была совсем не знакома. Наконец подумав, что Нимфа не преминет его ей препоручить, и что волшебница может ему при нужном случае помочь, вознамерился к ней ехать; чего ради оборотил свой, перстень камнем к ладони, как Нимфа его научила, чтоб вызвать из него крылатого коня.
   Конь тотчас явился, и спрашивал у него, куда прикажет он себя везти: к тетке этой Нимфы, сказал Вельдюз, которой ты прежде служил, и коя давеча со мною, разговаривала. Очень изрядно, ответствовал ему конь: ты будешь там в минуту. Вельдюз сколько удивлялся его разговорам, столь не менее и виду; ибо цвет его шерсти подобился белизною своею снегу, стан имел он полный и статный, голову гордую, украшенную густою гривой, состоящею из золотых волос, и которая перевита была голубыми лентами, и по местам блистала дорогими каменьями; хвост его из таких же был волос как и грива, и украшен был подобно; крылья имел он весьма пространные, состоящие из белых, розовых, и золотых перьев, весьма прекрасно расположенных; копыта у него были золотые же; а глаза его блистали так как звезды; узда, чапрак, и седло его усыпаны были крупным жемчугом и бральянтами. Скажи мне о своем происхождении, говорил ему Полоцкий Князь, в рассуждении твоего вида и свойства, и богатого убора, должно быть оно немаловажно. Ты не обманулся, ответствовал ему конь: я внук того славного коня, который родился из крови Медузиной, когда Персей отрубил красавице сей голову; Музы меня весьма любили: чему позавидовав Фортуна, лишила меня их милости самым странным образом.
   Некогда поехала на мне Каллиопа, продолжал конь, к некоторому славному Витязю на поклон с Одою, приказав мне, как можно поскорее скакать, желая застать его дома. По несчастью моему дорога к нему была очень крута и бугриста, на которой я споткнувшись упал, и сшиб с себя Музу, которая в падении своем вывихнув себе ногу, не осмелилась поехать к своему Герою, боясь быть осмеянною там. Сие столько ее рассердило, что Оду свою в тот же час она изорвала, а меня заключила на вечное жилище в этот перстень. Вот сколь опасно малым раздражить рифмотворное животное! Сей перстень подарила она потом своему любовнику, а тот этой Нимфе, которая давеча с тобою говорила. Далее Истории своей я не знаю; потому что с тех самых пор, как Нимфа в последний раз велела мне войти в сей перстень, не видал я света до самого этого дня, и неведал, в чьих руках я находился. Теперь я твой слуга, продолжал он: ибо рок мой таков, что кто этот перстень имеет, тот мною и повелевать может.
   По окончании своей повести просил он Вельдюзя, чтоб он на него сел, и испытал его быстроту. Полоцкий Князь не умедлил желание его исполнить; а конь помчался быстрее всякой стрелы, и принес его чрез несколько минут в волшебный замок, который в красоте, по описанию Вельдюзеву, говорил Видостан, малым чем моему уступает.
   Волшебница и племянница её, которая тут уже была встретили его тем ласково, и осыпали учтивостями за храбрый его поступок с Сатиром. Проводя его в покои, старались всем тем угостить, что вкус и обоняние могут изобрести наилучшего. После чего просили Вельдюзя, чтоб он объявил им, какому человеку одолжены они столь важною услугою, которую он им показал; в чем он их тотчас и удовольствовал. По выслушании его повести, изъяснили он ему свое сожаление о его несчастиях: причем волшебница обещалась ему во всем том принимать участие, что до него касаться ни будете. Во исполнение чего тот же час разослала она Сильфов разведать о судьбе его невесты и что ежели они ее найдут, чтоб принесли ее немедленно к ним в замок.
   Сильфы тотчас полетели, а Вельдюз остался благодарить Превращу за её попечение, которое она о делах его принимает. Благодарность моя очень бы умеренна была, ответствовала, ему волшебница, ежели б я ее ограничила одною сею услугою. Я хочу тебе услужишь так, чтоб по крайней мере мог ты завсегда памятовать, что услужив моей племяннице, а тем и мне услужил не неблагодарным. После того топнула она ногою, проговорив несколько слов: от чего тотчас пол в комнате раздвинулся, а из отверстия явился пред них Арап, имея в руках вооружение из чистого золота; то есть: доспех, щит, копье, лук и колчан со стрелами. Указывая на оное Преврата, вот чем, говорила она Вельдюзю, хочу я свидетельствовать тебе мою благодарность: это вооружение защитит тебя от поражения всякого человека, если только противник твой выше человеческой силы чего при себе иметь не будет. Это все принадлежало бедному моему мужу, которого погубил лютый волшебник, наш неприятель. Этот злодей никогда б не мог одолеть моего супруга, ежели б у него не украли препоясания и меча обвороженного, которые имели в себе чрезъестественную силу, и сохраняли его от всякого волшебства. Впрочем не совсем оно лишилось своей силы: кроме того что не пронзительно, возбуждает оно великую храбрость в том, кто его на себе имеет, и притом умножает весьма силу. И так, пожалуй прими его от меня, продолжала волшебница, в знак моей к тебе благодарности; и надень его теперь же на себя для предосторожности от всякого неожидаемого случая. Вельдюз поблагодарив ее за её подарок, надел на себя вооружение, и когда они готовились описывать его в нем пригожество, то в самое то время, прилетавший один из посланных Сильфов, привлек их на себя внимание.
   По смущенному его виду заключили было они, что он Милославы не нашел: чего ради волшебница начала уже было ему и выговаривать за его неисправность. Но ответ его привел их всех в такое удивление и ужас, каких они не ожидали; ибо он объявил, что Милославу нашел он на острове, узнав ее потому описанию, какое ему об ней сделали, и рассказав ей о своем посольстве, хотел ее взять, и к ним понести, как в самое то время приехал к ним в колеснице, запряженной Аспидами, ужасный Исполин, который у него вырвав из рук Милославу, увез ее с собой. А он, не имея силы ей пособить, принужден был лететь назад, чтоб уведомить их о сем печальном приключении.
   Когда Сильф окончило свое повествование, то Вельдюз, возбуждаемый любовью и негодованием, решил гнаться за сим похитителем. Волшебница старалась его уговорить, чтоб он не вдавался без размышления в опасность и обещалась наперед разведать, кто таков сей похититель, и потом уже употребить хотела приличные способы к освобождению Милославину. Но Полочанин, горя нетерпением, поблагодарив ее приличным образом, пошел от нее, и сев на крылатого своего коня, приказал ему гнаться за Исполином, которого и нагнал он вскоре над сею ужасною горою, в которую превращены мои подданные.
   Неустрашимый сей Князь, увидев любезную свою Милославу в руках у страшного сего Волота, устремился на него с копьем, думая его оным сразить, но в самой тот миг Исполин зинул на него пламенем, который обжег у него ту руку, на которой был перстень: Вельдюз почувствовав боль, отдернул ее к себе: от чего повернувшись у него перстень камнем вверх, принудил крылатого коня скрыться, а всадник полетел стремглав на утыканную копьями и мечами гору.
   Стенание и вопль Милославы, которые последовали за его падением, представили ему смерть ужаснейшею: страшная гора готовила ему неизбежную кончину, которая бедную его невесту оставляла на век во власти у лютого Волота. Низверженный Вельдюз начал призывать на помощь и Богов и людей, но все его слова погибали на воздухе бесполезно. Уже падение его оканчивалось: свирепые змеи подняли головы, и разинули свои пасти, чтоб его растерзать: уже коснулся он остриям копей и мечей, как множество Сильфов подхватив его, отнесли к волшебнице его приятельнице, которая увидев его, выговаривала ему ласковым образом за его стремление и дерзость, с какою он отважился напасть на такого Врага, коего она сама трепещет.
   Едва она окончила сии слова, как ужасный гром и молния, сорвали с покоя, в коем они находились, крышку: и в самое то время с превеликим вихрем слетел к ним Исполин, который обратясь к Вельдюзю, сказал ему страшным голосом: Дерзновенный! ты осмелился отнимать у меня мою невольницу, и напасть на меня по середине воздуха: но будучи мною свержен, убоялся умереть. Ты не стоишь по трусости твоей смерти; но за дерзость твою не стоишь и жизни; и за то и другое должен ты претерпеть такое состояние, которое заставить тебя ужасаться и живота и смерти. По окончании сих речей засвистал он преужасно: тогда предстало пред него шестеро премерзких карлов, которым приказал он ободрать с него вооружение; а перстень его взял к себе. После того прошептав нечто, взял Вельдюзя за ногу, и бросил в отвсрстие покоя.
   Устрашенный Вельдюз, летя из покоя в рощу, коею окружен был волшебницын замок, почувствовал в себе легкость, и обратив на себя глаза увидел, что он более не человек, но обезьяна. Сие горестное превращение столь его опечалило, что он охотно соглашался тогда потерять и жизнь свою. Но животолюбие принудило его схватиться за ветви деревьев, между коих он упадал. По счастью его схватился он за них столь удачно, что падение его он остановили. Свойства нового его состояния способствовало ему безвредно слезши с дерева на землю, на которую сошед вдался он в превеликую печаль. Но страх воспрепятствовало ему быть долго в таком месте, подле коего находился ужасный его неприятель. Побежал он оттуда, проклиная Исполина, и тужа о бедной своей приятельнице, коей волшебник не преминет мстить за его избавление. Напоследок, бегая около двух месяцев по лесам, добежал он до моего замка, где напав на него мои собаки, принудили его взлезть на дерево, в дожидаться моей помощи. Вот все приключения твоего зятя, продолжал Видостан говоря Светлосану; а окончание их я уже тебе рассказал; теперь осталось мне досказать тебе мою Историю.

   Несчастья Вельдюзевы тронули меня, и возбудили во мне к нему любовь и сожаление. Я вознамерился ему помочь чего ради прибегнул я к кольцу, которое ты видишь у меня на руке: я его сделал с помощью моей книги; оно заключает в себе, такого Духа, который уведомляет меня обо всем, о чем я ни спрошу. Сей Дух, будучи мною вопрошен о неприятеле твоего зятя; ответствовал мне, что хотя об нем он и ведает, но не смеет мне объявить. Я хотел увидать о сем от книги моей, но и она мне тоже ответствовала; прибавляя к тому, что сделано на тайну сию такое заклятие, которому и сам Князь Духов противиться не в силах. Не мог я подумать на Карачуна; ибо привидение его, заколотое и сожженное мною, обнадеживало меня, что нет его более на свете; по чему я и заключил, что это был другой какой-нибудь волшебник.
   Между тем, дня через три после сего приключения, некто из придворных моих объявил мне, что прохаживаясь в роще, вне моего дворца, сошелся он с молодым человеком, который, выспросив у него о господине замка, просил его уведомить меня о себе, и испросить дозволения перед меня предстать, объявляя притом, что впомощи моей имеет он превеликую нужду. Человеколюбиемое склонило меня тотчас согласиться на его просьбу, я приказал его привести к себе, что в тот же час и исполнено было. Как скоро он ко мне вошел, то повалясь мне в ноги, просил себе моего покровительства. Я его подняв, обнадеживал моею дружбою, и просил его сказать мне, в чем ему могу услужить. На что он мне ответствовал, что Историю свою желает мне рассказать наедине. Чего ради приведши его в сей кабинет, просил его вторично рассказать мне свою повесть, в чем он меня тотчас и удовольствовал.

   Я называюсь, говорил он мне, Хитран, отечество мое Китай: а жизнью моей одолжен я Богдохану. Я был один сын у моего отца, и был завсегда благополучен, ежели б не имел у себя сестры, которая всему моему несчастно причина. Не удивляйся, Государь, примолвил он, моим словам: следование моей повести докажет тебе, что я имею причину так говорить.
   Сестра моя продолжал он, именем и свойствами Леста, имела у себя многих женихов, подданных и союзных нам Государей: но только не хотела ни с кем из них вступить в брак. Я вопрошал ее иногда о причине её отвращения к замужеству, на что она ответствовала мне одними только слезами. Но некогда вздыхая мне говорила, что она и сама любит, но не из тех, которые к ней сватаются, а такого, который о любви ее к себе ничего не знает, и может быть сам прельщен уже другою. Я не зная совсем, о ком она говорила, спрашивал ее, кто он таков, и дозволяет ли его состояние вступить ей с ним в супружество. Сие то и причина моей горести, ответствовала она что не могу я ласкаться иметь его моим мужем; но что касается до его состояния, то он такой же знатной крови, как и я, и столь прекрасен, как ты. По сих словах она закраснелась, и потупила глаза свои в землю. Я старался дойти мысленно до того, предмета, которым сердце её воспламенилось; но не мог ни на кого помыслить потому описанию, какое она мне сделала.
   Между тем приходил тот день в который мысли её к моему несчастью открылись. Я был влюблен в дочь первого Министра моего родителя: любовь моя была до тех пор тайна; но тогда открылась она к неблагополучно нашего дома. Некогда прохаживался я с моею любовницею в саду нашего дворца: наконец походя довольное время и устав, вошли мы в пещеру, которая разделялась на несколько жилищ. В одном из оных отдыхая, начал я любовнице моей изъяснять жар моей любви. Обыкновенные речи любовников, ласкающихся к своим любезным. Долго бы я пробыл в сем упражнении, если б причинившийся шум, в другом покое пещеры, не пресекмоих удовольствий, и не принудил туда пойти, дабы уведать оного причину. Не мало я удивился увидев сестру мою лежащую там в обмороке. Не приписывая ничему кроме болезни сей её припадок, стал я помогать ей, и стараниями моими привел ее вскоре в прежнее чувство. Когда она опамятовалась, то пролив наперед несколько слез, начала мне выговаривать нежным образом за приключение ей сего припадка, приписывая оной любви моей к такой особе, которая недостойна моей горячности, имея ниже моего состояние. Слова её не инако я счел, как действием её честолюбия и гордости; но оные были действием наипозорнейшей страсти, гнуснейшей обеих сих пороков.
   Сие приключение принудило нас оставить сад, и возвратиться в покой нашего дворца, куда должен был я проводить по благопристойности сестру мою. Во время нашей дороги старалась сестра моя отвратить меня от моей обладательницы всеми силами: то опорочивая любовь мою к ней, то осуждая качества её и поступки. Напоследок видя, что я не соглашаюсь с её желанием, сказала мне сердитым голосом, что она не потерпит, чтоб я посрамил нашу породу столь низким союзом и в тот же день откроет нашему родителю о любви моей. Сказав сие ушла от меня поспешно, и точно в самый тот день объявила Богдохану о моей страсти. Но родитель мой, призвав меня к себе, и услышав о сильной моей любви, смягчась притом моими слезамипросьбами, соизволил на мое желание, чтоб я совокупился браком с моею любезною; хотя и намеревался было сперва женить меня на дочери некоторого союзного нам Государя.
   Принеся ему тысячу благодарений, вышел я от него в превеликом восхищении, и побежал к моей любовнице сообщишь ей сию радостную ведомость. Препроводя с нею несколько минут в беспрерывных восторгах и восхищениях, вздумалось мне пойти к моей сестре, чтоб огорчить ее сею ведомостью; и наказать за то, что она хотела, меня разлучить с моею любезною.
   Пришед к ней, объявил ей с радостным лицом соизволение моего родителя. Весть сия столько ее поразила, что она упала без памяти. Я старался ей помочь: она отворя смутные свои глаза, смотрела на меня долго проливая слезы. Потом, выслав всех своих служительниц из комнаты, просила меня сесть подле себя, и пожимая мою руку нежным образом, окропляла ее слезами, вздыхая притом непрестанно. Ах! вскричала она напоследок: для чего твое сердце не такою же как и мое? Не тем ты мне жестокий, платишь, продолжала она, чего достойна любовь моя к тебе! Я не пожалею пролить всей моей крови за один твой взгляд, за одно твое ласковое слово, которыми пользуется от тебя непрестанно недостойная твоя любовница. Любовь моя к тебе такова, какою никто, и ни к кому еще не воспламенялся. Постой! продолжала она, видя мое удивление и желание прервать её речь, дай мне выговорить тебе все, что чувствует моя душа. Так, ты не обманываешься, ежели усматриваешь в словах моих такую к себе любовь, какой сестрам не позволено иметь к братьям. Я ее чувствую к тебе, и столь сильную, что ни сами Боги не в силах ее вырвать из моего сердца. Она одна составляет все мое на свете блаженство: без нее и жизнь бы моя была мне несносна; и смерть мою останавливает одна только надежда получить когда-нибудь твое соответствие. Вот моя тайна, которую б тебе никогда я не открыла, ежели б сам ты не принудил меня к этому. Теперь не остается мне иного тебе сказать, как просить твоего ответа, которой ты можешь учинить вонзив в меня сей кинжал, или в сердце недостойной моей соперницы.
   Сие нечаянное её открытие привело меня в такое недоумение, от коего долго не мог я освободиться; напоследок начал я ее уговаривать, чтоб она оставила сию безумную страсть, которая кроме стыда и бесчестья ничего ей не может принести. Слова мои, которые лишили ее всей надежды, привели ее в ужасное бешенство: она начала рыдать, проклинать мою любовницу, и делать все то, что свойственно в таких случаях бешеным женщинам. Напоследок, выхватив у меня кинжал, хотела пронзить себе грудь, до чего однако ж я ее не допустил, сколько она ни старалась. намерение свое исполнить. Я угрожал ей, что позову её служительниц, и уведомлю родителя о беззаконной её страсти, ежели она предприятия своего не оставит. Изрядно! сказала она мне на то, бросая на меня яростные взоры, я его оставлю, но не для того, чтоб влачить бесполезную и горестную жизнь, терзаясь мучительнейшим пламенем к неблагодарнейшему из человеков, а чтоб пронзить оружием сим ту, которая осмелилась отнять у меня такое сердце, коего сама недостойна. Сказав сие, кликнула своих служительниц, а меня просила удалиться. По желанно её вышел я от нее вон, но надеясь в тогдашнем состоянии привести ее в рассудок.
   На другой день пришед к ней, чтоб повторить ей мои советы, дабы она оставила беспутную свою страсть, нашел ее совсем спокойную, и согласную на все мои рассмотрения. Столь скорую перемену её чувств, ни мало не вздумал я тогда подозревать, сочтя оное действием её размышлений и страхом! дабы не обесславиться таким пороком, который от всех человеков в презрении находится, и почитается беззаконным. Обрадуясь счастливой сей перемене, хвалил ее, что она так разумно сделала, победив такую страсть, которая кроме позора, и бесплодного мучения, ничего ей не обещала. Потом, утвердив ее в мыслях сих наиболее, пошел от нее весьма спокоен, не предвещая себе никаких напастей.
   Вскоре после того женился я на моей любовнице. Весь наш двор радовался сему браку; ибо первый Министр! всеми был любим за добродетель свою и правосудие. День нашего брака торжествован был со всевозможным великолепием: все знатные бояре были приглашены к столу, который продолжался до полуночи. По окончании оного препровожден я был с молодою моею супругою в брачную комнату, и оставлен на произвол любви и нежности. Какое ж было тогда мое веселие, когда я увидел себя полным обладателем той, которая любезнее мне была всего на свете! Будучи от радости вне себя, бросился я перед нею на колени: целовал стократно её руки, и клялся ей вечною верностью. Но в самом жару моих восхищений, застучались у дверей: сей стук произвел в моем сердце некое устрашительное волнение: тайный страх, и прервание удовольствия, вкушаемого мною тогда, встревожили всю во мне кровь, и произвели во всех моих жилахл трепетание. Подошед ко дверям спрашивал я, кто стучится: на вопрос мой ответствовано мне тихо, чтоб я отворил дверь; ибо имеют до меня прекрайнюю нужду, которая не терпит ни малейшего медления. Сие еще более встревожило меня: я отпер тотчас двери, и увидел вошедшую ко мне сестру мою.
   Я пришла сюда, говорила она мнес ласковым лицом, показать тебетакую услугу, какую может сделать такая токмо сестра, какова я. Потом, отведя меня к стороне, сказала мне, что она принесла такое питье, которое предохраняете жен от неверности. Сим напитком, продолжала она, хочу я услужить молодой твоей супруге, что предохранит ее от всяких соблазнов. Пускай она теперь же его выпьет, говорила она вынимая из кармана скляночку, и подавая ее мне; ибо завтра оно никакого действия иметь для нее не будет. Сказав сие, начала она ласковым образом принуждать меня, чтоб я заставил мою жену выпить сей напиток, предвещая мне от того непоколебимую её верность. Сие лестное обещание, побуждения её, и благопристойность с моей стороны, дабы не огорчить столь ласковой сестры за её усердие ко мне, склонили меня просьбу её исполнить; на что и жена моя согласилась.
   Сестра моя, видя ее пьющую, метала на нее радостные взгляды, кои толковал тогда усердием её ко мне. Теперь я торжествую! вскричала она потом, увидев, что жена моя все допила: напиток сей конечно сохранит ее от вечного непостоянства ибо это столь лютый яд, что никакое лекарство не может его одолеть. А чтоб исполнить все то, продолжала она яростно, чем я ей должна, так вот ей мой подарок на свадьбу. При сих словах вонзила она в грудь бедной моей, супруги кинжал, который она до тех, пор в сокрытии держала. Рвись теперь, мучитель мой! возопила она ко мне в бешенстве и заплати терзанием за то, мучение, которое ты мне причинил.
   Представь, себе, Государь! говорил мне печально незнакомец, каково, было, тогда мое состояние? Я думаю, что молния снисшедшая c небес не привела бы меня в такое изумление и ужас, в, каких тогда я находился. Наконец, гнев, преодолев все прочие движения, объял меня: я не мог в тогдашнем состоянии ему воспротивиться, и поразил тем же кинжалом лютую мою сестру, которым она умертвила несчастную мою супругу. Умри и ты, вскричал я ей, беззаконница! и ступай во ад под область Фурий, которых ты в злобе своей превосходишь.
   На стук падения пораженных, и крик наш, вошло к нам несколько людей, а за ними вскоре и родитель мой. Два окровавленные трупа поразили всех удивлением и страхом: а наипаче родителя моего. Я бросясь пред него на колени, рассказал ему все сие печальное происшествие; и будучи объят горестью и отчаянием, просил его лишить меня жизни как смертоубийцу. Ах! сказал мне родитель мой, проливая слезы; ты неповинен, хотя и лишил жизни свою сестру; всякий брат тоже бы сделал, увидев погибающую свою супругу. Несчастлив один твой отец, продолжал он, который и к беззаконным детям не может истребить вдруг горячности, вселенной в сердца; наши природою.
   Приближенные бояре старалиси утешить как родителя моего, так и меня; и приказали вынести вон тела супруги и сестры моей, дабы не умножать наших сокрушений печальным сим зрелищем. Я препроводя родителя моего в спальню старался его утешать, хотя и сам не меньше требовал утешения. Вся ночь почти прошла в взаимных вздохах и стенаниях; на конец уже на заре родитель мой успокоился сном, что и мне советовали сделать. Я бросился в постель не столько для сна, как чтоб отдаться свободнее моей горести, которой тогда ничем не мог я преобороть.
   Долго не мог я заснуть, терзаясь разными ужасными воображениями: то представляя себе плачевную смерть моей супруги, то воображая лютость моей сестры, и мщение мое учиненное ей. В сих мыслях постиг меня сон; но не для успокоения, а для лютейшего моего страдания. Приснилась мне сестра моя в таком точно виде, в каком она лежала будучи от меня поражена: платье её было всюду окровавлено, волосы растрепаны, на лице её присутствовали гнев и ярость. Она влекла за волосы несчастную мою супругу, испускающую стон и вопли, и пронзала ее беспрестанно кинжалом. Я бросился к ней на помощь, и хотел поразить саблею её мучительницу, как сестра моя поднявшись с нею на воздух: нет, мучитель мой! вскричала ко мне яростными и ужасающим голосом: ты не отнимешь у меня моей жертвы; но сам страшись мщения моего, варвар! ужасная моя тень повсюду станет следовать за тобою, и отмщевать тебе мое убийство. По сих словах вонзила она в меня кинжал, и стала невидима. Сей удар так меня встревожил, что я проснулся, и не опамятовавшись еще совсем, осматривался где я ранен; но не видя никакого поражения, опомнился, что это во сне мне представилось. Но токмо страх мой нимало тем не уменьшился: я трепетал и ужасался думая, что сновидение сие грозит мне новым каким ни есть несчастьем. Одевшись поскорее, пошел я к моему родителю, и объявил ему о сей устрашительной мечте. Сон мой и его немало встревожил: он также думал, что мечтание сие заключает в себе тайность; чего ради приказал позвать к себе Первосвященника, к советам коего прибегал он обыкновенно во всяких недоумительных случаях.
   Хейхоам, так назывался сей первосвященник, по выслушании моего сновидения, объявил причиною оного не очищение мое от убийства; чего ради советовал поскорее очистить меня по законным обрядам, что в тот же день и исполнено было. Но мучение мое тем не умалилось, в наступившую ночь опять сестра моя мне явилась: кляла, терзала меня, и угрожала не давать мне вечно покоя. Сей ужасный сон, и другие следовавшие за ним, заставили моего родителя, коему об оных объявлял я и жаловался, приносить моления и жертвы, но ничто не могло отогнать от меня привидения. Оно мучило уже меня и наяву, представляясь мне в ужаснейших видах. Все способы были употреблены к его отогнанию, но ничто не могло: освободить меня от него. Напоследок присоветовал родителю моему Хейхоам, чтоб он отпустил меня путешествовать, и объехать все славные пророчества для истребования от оных совета, как освободиться от устрашающего меня сновидения.
   По получении дозволения от моего родителя, поехал я немедленно, и по довольном странствовании, приехал я наконец в Дельфы, желая узнать от Аполлона мою судьбу, о коей все пророчества темно изъяснялись. По очищении и принесении жертвы, вошел я в храм, ожидая Пифиина ответа, которая вскоре пришед за мною, села на священный треножник, и наполнясь вдохновением, неистовясь и скрежеща, произнесла мне следующее, прорицание.

 
Пришел ты трепеща, отойдешь ужасаясь,
И век свой повлачишь среди всегдашних зол,
Доколе не найдешь, по Индии скитаясь,
Из крепких вечных роз блистающий престол.
 

   Сие пророчество привело меня в недоумение: я не знал куда ехать, а где искать престола из роз, от которого прорицание обещало мне помощь, напоследок, не зная лучшего средства ко освобождению от привидения, решил ему повиноваться, и проехать в Индию для сыскания обещанной помощи. Итак, взяв твердо сие намерение, выехал я из Дельф, принеся еще жертву Аноллону. Потом приехав к морю, нанял я корабль, на котором пустился в море льстясь надеждою скорого освобождения: от беспрестанных моих устрашений. Мореплавание наше было несколько дней спокойно: но напоследок восстала преужасная буря; которая продолжаясь более месяца, носила наш корабль по своей воле, и наконец оный разбила. Тогда всякий, из нас старался токмо спасти свою жизнь, как кому можно было: я схватил доску, которая по счастью моему мне попалась; и держась за нее крепко отдался на произвол волнам. Я не помню сколько времени меня носило на море; ибо ужас, воспоследовавшей по разбитии корабля, лишил меня всех чувств; и я опамятовался уже на берегу, на который меня выбросило.
   Благодаря Небо за сохранение моей жизни, пошел я оттуда, желая сыскать какое-нибудь жилище. По счастью попалась мне вскоре деревня, в которой я отдохнув и укрепясь пищею, отправился в ближний от того места город. Пристав в оном у торгующего пряными кореньями купца, спрашивал у него, не знает ли он такого, Государя, у коего престол сделан из роз. Нет, ответствовал он, об эдаком я не слыхивал; хотя и путешествовал во всей Индии. Я спрашивал о том у других: однако ж все неведением мне отозвались. Сие безъизвестие лишало меня всей надежды во искании моем, однако ж предприятия своего я не оставил, надеясь напоследок сыскать то, чего искал. Долго путешествие мое продолжалось: ибо, будучи лишен кораблекрушением всего, принужден был странствовать пешком и, наконец, по многим трудностям достиг до сего замка, в котором страдание мое надеюсь окончить. Ибо я слышал Государь, продолжал он, от твоего придворного, что у тебя находится престол из розового яхонта, на коем вырезаны сего рода цветки.
   По окончании своей повести, продолжал Видостан, бросился он опять мне в ноги, прося моей помощи. Я его поднял, обнадеживая моею приязнью, и обещая употребить все в его пользу, что только будет состоять в моей власти. Сие обещание переменило печальный его вид в веселый: он просил меня поскорее ему помочь; ибо ужасное привидение моей сестры, говорил он, завсегда лишает меня приятностей сна: а нередко и наяву меня ужасает. Я согласился охотно на его желание: и в тот же час взяв мою книгу, сыскал в ней ту статью, в коей описаны были заклинания на привидения, и выписав пристойное к него обстоятельству, отдал Хитрану, чтоб употребил его в оборону от привидения. Хитран, поблагодарив меня, просил дозволения жить в моем замке по тех пор, пока он совершенно освободится от привидения. Я и на то без всякого отрицания согласился. После того вышед с ним из кабинета, представил его Полоцкому Князю, который находился тогда в зале с моими придворными. Все его приветствовали, и получили от него равномерные ласки. Он столько нам разговорами своими понравился, что сочли его все самым честным и достойным человеком всякого почтения; хотя он оказался напоследок обиталищем адской злобы, и всяких беззаконий.
   Остаток того дня препроводил я с моими гостями весьма весело, не предвещевая себе никакого зла. На другой день Хитран пришед ко мне объявил, что он все исполнил по предписанию моему, дабы прогнать привидение, но нимало в том не мог успеть; и еще более раздражил его на себя. Я весьма сему удивился иибо до тех пор книга моя никогда не обманывала меня в своем действии. Сие побудило меня спросить в том изъяснения y моего кольца, в котором заключенный Дух ответствовал мне нижеследующими словами, произнесенными с ужасом и смятением.

 
Брегися, Видостан: мечтание хоть тщетно,
Но может навлечь напасти неприметно;
Храни свою стрелу: злодей ее дрожит:
А привидение заклятий не бежит.
 

   Сии слова привели меня в недоумение: я не знал какой им дать разум: слышал, что Дух советовал мне беречься; и в тоже время объявлял, что мечтание тщетно, и может нанести беды; что есть у меня злодей, что надобно хранить стрелу; и чтопривидение от заклятий не бежит. Сие побудило меня опять спрашивать Духа об изъяснении его слов, на что ответствовал он мне следующее.

 
Едва мои уста бесплодно отверзаю:
Ослушаться его заклятий не дерзаю;
За речь одну на век во ад могу низпасть.
Страшись его! страшись! ты можешь сам пропасть.
 

   Сей ответ привел меня в пущее недоумение и ужас: гость мой также встревожен был сим ответом; да и причину имел к тому. Конечно это, говорил он мне, не сестра моя представляется мне привидением, а какая-нибудь Адская Фурия, испущенная на меня Богами за мое смертоубийство. Я бы не стал тебя, Государь, продолжал он, просить еще о помощи себе, слыша и о твоей опасности, ежели б Дельфийское пророчество не обнадежило меня, что ты точно помочь мне можешь. Да и по ответу твоего Духа видно, что этот злодей, то есть привидение, которое не боится заклятий, страшится твоей стрелы. Итак, сколько для моей, столько и для твоей собственной безопасности, надобно это проклятое страшилище прогнать опять во Ад. Да как же можно это сделать, говорил я ему, когда оно не боится заклятий? Помощью твоей стрелы, ответствовал он, о коей Дух твой тебе говорил. Слова, его показались мне в тогдашнем моем смятении довольно справедливы. Я согласился действовать моею стрелою, против которой никакая сила устоять не могла.
   Но понеже привидение являлось ему одному, то я не знал, каким образом ему помочь. Китаец просил меня доверить стрелу его рукам на одни токмо сутки, обещая прогнать ею свое привидение, когда оно ему представится. Просьба его показалась мне справедлива: отдал я ее ему, не воображая себе никаких от того бедствий.
   Но едва он принял ее от меня, как схватив меня в охапку, топнул ногою в пол, который от того расступился, и бросился со мною в сие отверстие. Во время нашего падения, вскричал он ко мне страшным и сердитым голосом: наконец я торжествую над тобою, гордый неприятель! Познай по действиям сим Карачуна, которого ты думал побежденным тобою: и научись наказанием своим почитать сильнейших и разумнейших тебя.
   По окончании слов его, очутились мы в той пещере, в коей вы меня нашли. Вот, какое великолепное жилище тебе я приготовил, говорил мне карло насмехаясь, приняв свой прежний вид: ты в нем до тех пор будешь, пока твоя стрела возвратится к тебе опять. Проговорив сие дунул на меня, и исчез; а я превратился в тот вид, в котором вы меня нашли: и увидел себя прикованным к стене, под стражею у остова, коего приставил ко мне Карачун, и которому приказано было всех тех умерщвлять, кто покусится меня освободить из неволи. Вы я чаю приметили, говорил Видостан своим гостям, что остов держал мраморную дощечку: на ней было написано заклятие, удерживавшее мое очарование: оно не могло ничем разрушиться кроме моей стрелы. Впрочем ни оков моих, ни остова никто не мог видеть кроме тех, кои долженствовали принести ко мне сию стрелу.
   Представь себе, государь мой, говорил Индеец Светлосану, какое было тогда мое удивление, увидев живого Карачуна, и низверженного себя в бездну, из коей не имел я почти надежды выйти! Горесть и бешенство овладели моим сердцем, что дал себя обмануть моему злодею. В крайности моей не знал я к чему прибегнуть; все способы к избавлению моему были закрыты: и не оставалось мне никакой помощи кроме моего кольца. Я его пожал: сим образом вызывал я его из кольца: Дух предстал передо мною, в унылом образе, ожидая моего приказания. Я спрашивал его сердитым и с печалью смешанным голосом, для чего он допустил обмануть меня Карачуну, и не предуведомил об его хитрости. Дух ответствовал мне на сие следующею речью.

 
Несчастия сего ты сам себе причиной:
Ты легковерием обманут, не судьбиной.
Не ясно ли тебе ответ мой объявил,
Чтоб ты стрелу свою со тщанием хранил?
Злодей твой вымыслил свое повествованье,
Чтоб лучше получить успех в своем желанье.
Одна твоя стрела причиною была,
Что злость его тебя столь поздно пожрала
Ее боялся он, ее он ужасался,
И всеми силами о том одном старался,
Чтоб волей от тебя ее себе достать,
Не могши кражею сей вещью завладать.
Не можно было мне сказать тебе то ясно,
Что посещение его к тебе опасно;
Едва я вымолвил, чтоб ты стрелу хранил,
Как он на мой язык оковы наложил.
Заклятия его я должен был бояться,
Когда ему сам Ад не смеет противляться.
Теперь молчание хранить, я свобжден;
Уже его обман жестокий совершен.
Он и меня б своей подверг свирепой власти,
Когда 6 не сохранил меня от сей напасти,
Преславной книги сей волшебныя творец,
Котору у тебя хотел похитишь льстец.
Мой рок меня тому лишь только подвергает,
Кто сею книгою волшебной обладает.
Во веки буду я под властию твоей,
Коль сам не подаришь кому ты книги сей,
Котора смерть твою теперь остановляет,
И злобу твоего тирана притупляет.
Спокойся: скоро уж его минется власть:
Уж близится его свирепая напасть;
Злодействами его разгневанные Боги,
К погибели его устроили дороги.
Младой Славенский Князь, прехрабрый Светлосан,
Назначен сокрушить сей грозный истукан.
Тебе советую назвать себя Пророком:
Ты можешь им прослыть при знании глубоком
Которо мне Судьбам угодно было дать,
И коим а тебеподщуся помогать.
Пророчеством к себе ты привлечешь народы
И можешь ожидать от них своей свободы,
Которую тебе тот может возвратить
Кто согласится той стрелою подарить,
Которой ты владев сегодня, стал несчастен,
И над которою тиран твой ныне властен.
Не долго будет он стрелой сей обладать:
Не долго и тебе свободы ожидать,
Когда последуешь ты моему совету.
А вопрошающим от уст твоих ответу,
Вели себе стрелу за оный приносить,
Какою кто тебя возможет подарить.
Стрела твоя одним сим может возвратиться,
И благоденствие твое восстановится.
 

   Сии его слова ободрили унылое мое сердце: и на место ужаса и отчаяния вселили в него упование и радость. Переспрашивал я его неоднократно о всем том, о чем он мне ни говорил. Наконец, будучи удовольствован во всем его ответами, вздумалось мне узнать, для чего он говорил все стихами, а не прозою. На сей вопрос Дух мой улыбнулся, и ответствовал мне так.

 
Пока еще твоей не предан был я власти,
Начальником я был людей не малой части,
У коих завсегда стихов исполнен рот, 
И для того и сам я прозван Рифмоглот.
Сей род людей почтен названьем стихотворцев,
Провозвещателей судеб, порокоборцев.
Однако ж я не тех начальник был умов,
Которы таинство нашли волшебных слов,
Свирепство укрощать, и претворять в геройство,
Раздоры прогонять, и водворять спокойство;
Не обходительных, свирепейших зверей,
Собрать и укротить, и претворить в людей.
Владычество мое над теми простиралось,
У коих разума на пядь не протягалось,
Которы дар нашли; не думавший писать,
И враками народ нещадно отягчать;
Гордиться больше всех прегнусными стихами,
И похулителей их врак считать скотами,
Достойны сами чем назваться прежде всех
И заглаждать таким признанием свой грех.
С такими обходясь жужжащими сверчками,
Привык я говорить на рифмах и стопами:
В чем также мне моя и должность помогла,
Котора в пущее их бешенство влекла.
Дыхания мои их кровь воспламеняли;
И мрачную их желчь ее безумием соединяли.
Негодные стихи, и злобу в их позор,
Являло их перо перед народный взор.
Из рук их ничего во век не выходило.
Которо б не смешно и не несносно было.
Мне должно было их всечастно посешать,
И к рассуждению их ум не допущать:
Вселять в них вздорные и злы воображенья,
И возбуждать стихи марать без рассужденья,
Но наконец их род, к несчастью моему,
Распространился так к позору своему,
Что метя в нищего, бродягу, крючкотворца
Попал бы уж всегда ты прямо в стихотворца.
Хоть был неутомим, досужен я, и Дух,
Но сладить. не возмог с толпой сих гнусных мух,
Из коих многие, сколь: мерзко ни пищали,
Название людей великих похищали.
За небрежение такое Князь Духов,
Другому власть отдав над шайкой сих скотов,
Подверг меня на век несчастной сей судьбине,
В которой нахожусь невольником я ныне.
 

   Повесть его весьма меня увеселила: я распрашнвал его о других разных обстоятельствах, на что он мне также стихами ответствовал. Таким образом утешал он меня до самого того дня, в который вы ко мне пришед, кончили мою неволю возвращением моей стрелы, коею разрушил я очарование; чему меня научил мой Дух. Что ж касается до происшедшего шума и стука, по изречении мною некоторых волшебных слов, оный произошел от делания Духами колесницы, в коей вы очутились тогда, когда исчезла пещера. Вот вся моя история, о которой хотел я вас уведомить.
   Светлосан и Бориполк, по оказании своего удивления, благодарили его за повествование, после чего Славенский Князь спрашивал его о своем зяте. Ах! вскричал Индеец, я хотел было сие от тебя скрыть, дабы не нанести тебе сокрушения: я уведомился от моего Духа, что по несчастии моем пропал он из моего Замка и думаю, что похитил его Карачун; но впрочем Дух мой в сем меня не уверяет, ибо и сам о том не ведает, сколько он ни проницателен тайна» сия от него скрыта.
   Ведомость сия весьма опечалила Светлосана, и разрушила его надежду, которую было сперва он возымел. Индианин старался его утешить, обещая осведомиться о нем в тот день. Вследствие чего, взяв свою книгу, прочел в ней нечто: от чего восстал пресильный ветер, от коего отворилися в кабинете окна. В оныя влетел с превеликим шумом Вихрь, и превратясь в ту же минуту в молодого крылатого человека, предстал пред Видостаном. Индеец, поблогодаря его за поспешность, приказал ему облететь весь круг земной и искать Вельдюзя, коего принести к нему в замок, ежели он его найдет. Вихрь повиновался: а Видостан, попросив гостей своих следовать за ним в столовую комнату, объявил им идучи, что посланный им есть Дух, имеющей под властью своею ветры.
   Стены столовой комнаты были украшены живописью, представляющею Золотое Время, На одной стороне изображена была роща, украшенная плодоносными деревьями, коих плодами питались первые человеки. В стороне видима была не большая горка, усыпанная цветами, и по местам украшенная Виноградом. На сей горке лежала Чета молодых людей разного пола, в самом цвете их молодости: положение их и лица, изображены были лучше всей картины. Львы и Тигры лежали у ног их, играя с ягнятами и малыми зверьками, изъясняя тем непорочность первых времен. Робкие зайцы и олени мешались между слонов и медведей, не опасаясь от них ни малого себе вреда.
   Другая стена изображала разные забавы тогдашнего века людей: одни играли на дудках и свирелках, другие пели, иные плясали, и возбуждали друг друга к непорочному веселью; некоторые из них наслаждались плодами: а прочие по уединенным местам утопали в любовных прохладах. Малые ребята резвились также между собою, и с такими зверями, коих лютость а самых наихрабрейших устрашает ныне. Третья стена представляла конец Золотого Века, и отшествие на небеса Астреи; а потолок украшен был изображением Олимпа.
   Видостан, приведши в сию комнату своих гостей, просил их сесть за стол, на котором, кроме приборов, и при них книжек, ничего не было. Светлосан и Бориполк весьма сему удивлялись: но пришли в большее еще удивление, когда волшебник, сев с ними за стол, просил их то кушать, что им угоднее покажется. Между тем разогнув свою книгу, и прочтя в ней нечто, канул свою тарелку на воздух: тарелка исчезла, а перед ним явилось самое прелестнейшее кушанье. Я не удивляюсь, говорил Индиянин своим гостям, что вам приключение сие кажется странно: я нарочно так сделал, чтоб вас удивить, и показать могущество власти моей и знания. Сии книги, предложенные пред вас вместо кушанья, содержат в себе названия всего того, что вымыслила человеческая роскошь для напитания людей богатых. Находятся в них и такие еще кушанья и плоды, о коих и до сих пор не знаете свет, и не будет известен. Ежели вам понравится которое из них, то стоит вам только прочесть, название его, и пожелать. Пожалуйте, примолвил он, сделайте сему опыт, выбрав такую пищу, которая вам наилучшею покажется.
   Светлосан и Оруженосец его, посмотрев в свои книжки, и прочтя имена тех кушаний и плодов, которые им наилучшими показались, пожелали их; в тот самый миг пустые их тарелки исчезли, а вместо оных явились исполненные того, чего они желали. Прикушав оного, усмотрели они, что одно человеческое искусство не может их столь изрядно приготовить, в рассуждении вкуса, и вида. Удивление их возрастало при каждом их пожелании. В напитках также недостатка не было и вкус их не уступал нимало Нектару, питию Богов. Напоследок, когда голод их и жажда совсем удовольствовались, тогда Видостан ударил три раза о стол рукою: в тот миг оный исчез; а они очутились в садовой беседке.
   Сколько Дворец великолепием своим и богатством привлекал внимание, столько сад редкостью деревьев и цветов, и прочими украшениями приводил в удивление зрителей. Не было в нем ни одного простого дерева: Абрикосовые, Гранатовые, Миндальные, Оливковые, Персиковые, и прочие плодоносные деревья составляли его рощи, Кипарисы, Лавры, Мирты, Пальмы, Винограды составляли Алеи и Куртины; цветники были наполнены всякими наилучшими цветами, какие только находятся в поднебесной; истуканы, водометы, беседки и пещеры были наилучшее подражание природы, и достопамятность прения её со искусством. Одним словом: вертоград сей превосходил описанные стихотворцами Елисейские поля.
   Видостан, видя удивление своих гостей, старался умножить оное, показывая им все редкости оного. В самое то время водяные Органы, птицы и Дриады совокупя свои голоса, составили такое пение, какое человеческому воображению невместно. Тьма других разнообразных предметов, в коих искусство казалось превосходящим природу, приводили Славян в приятное восхищение: казалось им, что они находятся в царстве Нии, в жилище блаженных теней, иди в прелестном обиталище Божественной Лады. Старались они насытить свои взоры каждою привлекающею их редкостью: но красота других отвлекала к себе их зрение, и переводила их из удивления во удивление.
   Еще не могли они обозреть сотой части удивительных украшений сего сада, как Вихрь, посланный Видостаном искать Вельдюзя, прилетел к ним неся с собою железную бочку; Вот где, сказал он Индиянину, положив свою ношу на землю, ваш Вельдюз: он заключен в стой бочке, я ее нашел на той страшной горе, в кою превращены твои подданные: Сей неожидаемый случай привел всех во удивление и ужас, кои умножил голос, происшедший из бочки в следующих словах. Избавь поскорее меня из сей вечной темницы, великодушный Видостан! и возврати мне снова прежний мой вид, которого лишил меня лютый Карачун. Избавление мое обратится тебе самому в превеликую пользу, ибо с освобождением моим соединена врага нашего погибель. А сие тебе не трудно учинить: вонзи только, продолжал Голос, волшебную твою стрелу в очарованную сию бочку, после чего увидишь ты такое действие, какого ты не ожидал. Видостан не медля ударил стрелою своею в бочку, которая в тот же миг превратилась в железную колесницу, запряженную двумя зияющими пламенем Саламандрами, кои ухватив Видостана бросили в оную, и помчали с необычайною скоростью по воздуху.
   Светлосан и Бориполк при виде ужасного сего приключения оцепенели: и в самое то время увидели перед собою малорослого Эфиопа, (это был Карачун), одетого в пламенного цвета одежду, на коей вышиты были золотом небесные знаки Зодиака. Вы освободили моего врага, сказал он им грозным голосом, и за то должны претерпеть вечное наказание. Проговорив сие, хотел он ударить Светлосана дубиной, коею был вооружен; но в самое то время затрясся, и пременив свой грозный вид на ласковый, сказал учтивым образом Славенскому Князю. Извини меня, Государь; что я осмелился испытать твою храбрость. Я вижу теперь, что никакая напасть поколебать ее не может. Мое намерение было только увериться, истинна ли та слава, которая о храбрости твоей носится по всей подсолнечной; и теперь к удовольствию моему познаю, что она не довольно возвеличила твои достоинства. К великим людям имел я завсегда почтение, присовокупил он: и всегда старался им услуживать; а как ты заступаешь между ними первое место, так прошу мне сказать, чем могу тебе услужить. Не сомневайся, Государь, хотя бы это стоило погибели всей Вселенной, то по желанию твоему сей же час она разрушится.
   Удавленный приключением сим Князь, не ведал чему приписать кротость сего страшного урода: и во время Карачунова приветствия старался проникнуть сего причину. Думал он сперва, что ласковость его заключала в себе какую ни есть хитрость; но трусость, с какою сей злодей говорил свою речь, склонила его думать, что скрывается тут какая-нибудь тайность, которая защищает его от наглостей сего волшебника. Ободрясь сими мыслями, ответствовал он Карачуну твердым голосом, что он согласится скорее потерять тьмократно жизнь свою, нежели приключить свету малейшую напасть; а ежели он хочет ему услужить, то ничем ему более удовольствия не сделает, как ежели возвратит ему его сестру, зятя и Видостана. Во время Светлосановой речи Карачун стоял потупясь, как будто бы ужасался чего,а при именах Милославы, Вельдюзя и Видостана затрепетал пресильно, и произнеся стенание исчез.
   Славяне, избавивсь вида сего страшного чудовища, ободрились, и принесли благодарность свою Богам, за столь удивительное их избавление от предстоявшей опасности. В самое то время предстал пред них Дух во образе юноши, одетого в лазоревое платье, и вооруженного пламенным копьем. Познай теперь, говорил он Светлосану, сколько благочестие и праведное сердце приятны Богам: никакая сила не избавила бы тебя от лютости Карачуновой, если б богобоязливость твоя, и милосердие к бедным и несчастным людям, не преклонили Богов поборствовать по тебе. Но наипаче всех покровительствует тебя сильный Чернобог, жестокий Судия коварных и неправедных людей. С младенчества усердие твое к нему, склонило его защищать тебя от всех напастей. Он видя твою опасность, послал меня к тебе на помощь: сего пламенного оружия, и претящего моего взора устрашась Карачун, переменил свое свирепство на робость и покорство; и исчез для того, чтоб ты не принудил его, вспомоществуем мною, исполнить твоего приказания. Но сие не первое тебе благодеяние от Чернобога; он твою умножил силу и храбрость: возбудив тебя изречением к путешествию, послал к тебе сон, которым уведомил тебя о бедствиях сестры твоей и зятя. Он тебе внушил мысль подарить волшебную стрелу Видостану, дабы избавив его оною от узилища, обрел ты в нем себе помощника. Ступай теперь искать твою сестру, которую ты вскоре найдешь, и освободишь из плена её тирана, превозможешь все препятствия, и победишь славно общего вашего врага. Но притом помни, что не иначе сие ты можешь учинить, как удовлетворением чести и человечеству. Окончив сие Дух исчез, а Князь и Оруженосец его пали на колени, и принесли благодарение свое Чернобогу, покровителю своему.
   По окончании молитвы, начали она советовашься, куда им ехать, и где искать Милославу, ибо ни Дух, ни Видостан не открыли им ее пребывания. В сем недоумении согласились они положиться на счастье. утвердясь на сем мнении, пошли они к Видостановым придворным, чтоб объявить им о несчастии их Государя; однако ж не сыскали из них ни одного, а на вместо их нашли такое ж число Хамелеонов, которые увидев их, старались им всячески изъяснить свою горесть. Славяне познали из сего, что это несчастные Видостановы служители, приведенные непременно Карачуном в сие жалостное состояние. Сей предмет наипаче умножил их горесть. Между тем не могли они понять, как смог Карачун пересилить очарованный Видостанов кабинет, который защищал, по объявлению йндейского Государя, весь замок и жителей его от всякого неприязнейшего нападения. Сия причина возбудила в них любопытство пойти в кабинет, и посмотреть, нет ли в нем какой перемены. Сомнение их, было правильно: блестящие янтарные письмена на стенах кабинета были черны, как уголь: и все вещи находившиеся в оном были похищены. Сие жалкое зрелище опечалило еще более Славян: они думали, что приятель их погиб невозвратно. Подобные соболезнования продержали их долго в сем здании; наконец, по довольном сетовании, определили они, ища Милославу и Вельдюзя, стараться помочь и Видостану, ежели еще можно будет подать ему какое вспоможение. После того пошли они сыскать своих коней, которые перенесены были в Видостанов замок: оседлав оных, и запасшись на дорогу съестным, выехали они из замка; и принеся молитвы Богам и учинив обеты, дали коням своим на волю ехатьтуда, куда они захотят.
   Через несколько дней путешествия своего ни каким приключением не были они встревожены. Путь их продолжался по степям и лесам, коими замок Видостанов был окружен. Напоследок ни один день застигла их ночь в густом Миртовнике, посредине коего был небольшой лужок. Светлосан и Бориполк слезши с своих коней, и расседлав оных пустили их на луг, а сами поужинав и помолясь Богам своим покровителям, и защитникам тех мест, отдались в объятия Морфеевы для получения сил к дальнейшему путешествию.
   При окончания первой стражи сон их был прерван печальным и ужасающим пением; Славяне встали, и осматриваясь на все стороны, дабы увидеть откуда оное происходило, усмотрели они сквозь деревья сияние многих светочей. Странное сие приключение возбудило в них любопытство узнать оного причину. Взяв свое оружие, пошли они к тому месту, откуда происходил свет: подошед к оному, увидели они торжественное шествие Жрецов, и нескольких последователей за ними; в руках у всех у них были, свечи и пламенники. По средине сей толпы шел человек в белом одеянии, и в венке из цветов: руки у него были загнуты назад и связаны. Вид его печальный и воздыхания, и прочие признаки показывали его осужденным на жертвоприношение; что и не ложно было. За сею жертвою несены были препоясание и меч, украшенные золотом и дорогими каменьями; за ними вели другие коня, на коем лежало Варяжское платье и оружие.
   Светлосан и Оруженосец его, дивясь странному сему позорищу, и желая узнать его окончание, шли за ним до того времени, пока шествие остановилось при некоторой пещере, в коей по освящении её увидели они великолепную гробницу, а на оной истукан, представлявшей Индийского Государя. Тред гробницею стоял жертвенник украшенный цветами. Жрецы войдя в пещеру, и положив на жертвенник дрова, развели огонь: окурили истукан благовониями, окропили пещеру и предстоящих священною водою, поя между тем Гимны в честь Богам. Потом Первосвященник, взяв осужденного на жертву, привел к жертвеннику, и, поставив пред оным на колени, прочел над ним молитвы, окропил его чистительною водою, и окурив благоуханием, вознес жертвенный нож, чтоб им пронзить его. Тогда Светлосан, исполнен будучи человеколюбия и желания спасти сего неповинного, бросился к жрецу, и вырвал у него нож.
   Сие великодушное его действие привело жрецов, и народ пришедший с ними, в великое смятение: первое потому, что они его не приметили, и не ожидали от него такого нападения; второе, что сочли сие дело ужаснейшим, злочестием, чего ради в превеликой ярости бросились на него все с кинжалами. Светлосан ни мало не устрашась их свирепства, обнажил свой меч в сопротивление им, и начал отвращать нападения их бесчисленными ударами, причем присовокупился к нему и Бориполк. Не много стоило им труда разогнать сию кровожадную толпу, из коей перерубили и переранили они большую часть.
   Оставшись победителями, первое их старание было, чтоб разрешить от уз осужденника, который получив свободу пал им в ноги, и приносил свою благодарность наичувствительнейшими словами. По изъяснению его узнал Светлосан, что он Варяг, чего ради почувствовав к нему большую приязнь по причине соседства их земель, и некоторым образом единоплеменства, спрашивал его, кто он таков, и каким образом попался в руки сих свирепых людей? Варяг с охотою согласился в том его удовольствовать, и начал новость свою следующим образом.

   Я называюсь Рус, Отечество мое Винетта; родитель мой приобрел себе в сем городе довольную славу, обучая молодых людей словесным наукам; наипаче всего искусен он был в истории, которая вселила в меня охоту к странствованию. Я просил дозволения у моего отца путешествовать: но он, имея во мне одного у себя сына, не хотел на то никак согласиться; однако ж желание мое тем нимало не уменьшилось. Я определил уехать от него тайно: что и учинил запасшись деньгами, кои у него похитил.
   Сей краже, и не дозволению родителя моего на тайный мой побег, приписываю я все несчастья, которые со мной потом случились. По выезде моем из Винетты пустился я наперед в Славенск, оттуда в Киево владение, Потом в земли Чеха и Леха, а наконец в Грецию. В сей стране пробыл я довольное время, не более для приятности сей земли, как для научения себя словесным наукам. Видел я в ней довольно разумных людей, однако ж не менее и глупцов, из коих один принудил меня оставить сию землю, славную семью Мудрецами. Оттуда пробрался я в Вавилон, и принужден был в сем городе быть мертвым с прочими его жителями не малое время. Сие непременно вам странно покажется, примолвил Рус, великодушные мои избавители: и для того расскажу вам это приключение, пропуская другие маловажные, дабы не наскучить вам моею повестью.
   Государь сея страны назывался Варарав, будучи человек молодой жертвовал он нередко любви: Сераль его содержал в себе более трехсот красавиц; но наипаче всех одна полоненная Италианка привлекла на себя его взоры, и владычествовала над ним более, нежели он надо своими подданными. Она была маленькое ею Божество, коего прихотям жертвовало он всем: делал для нее беспрестанные Пиршества, Маскарады, Концерты, всенародные игры и проч. Словом, не было такого увеселения, какого б он для нее не выискал, хотя б оно стоило годовых его доходов.
   Некогда сей владетель, в день ся именин, представил народу позорище, на коем и сам присутствовал с нею: великолепие оного привлекло великое множество народа отовсюду. Все устремили на него свое внимание, но в самом жаре оного разрушило его ужаснейшее приключение. Вдруг появилось на небе густое облако, которое летело по Оризонту с необыкновенною скоростью и поравнявшись се позорищем начало оно спускаться на землю, и вдруг развернувшись представило нашим глазам самаго гнусного карла, одетого в великолепную и странную одежду. Пока сие явление, объяв всех умы, привлекало на себя народные взоры, в то время карло принесен будучи; облаком к тому месту, где сидел Вараран с своею любовницею, схватив ее поднялся с нею на воздух, произнеся многие ручательства и насмешки Персидскому Государю. Язвительные его слова и похищение любовницы, утушив страх и удивление в Вараране, возбудили в нем великий гнев: схватив у одного из стражей копье, поразил оным карла в лядвию; чему последуя придворные и народ, начали в него бросать всем тем, что кто имел в руках. Сие нападение столь разъярило воздушного путника, что он обратил нас всех в камни, а город со всем уездом в степь: сказав притом, что по тех пор не отделимся мы от земли, и не получим прежнего своего вида, пока не снимет кто с Варарана, обращенного также в зеленый камень, голыми руками ядовитой жабы, родившейся от плевка, изверженного сим гнусным волшебником на Персидского владетеля. Но сего вы вечно не дождетесь, промолвил карло, ибо сего не может учинить одна человеческая сила.
   Да и действительно остались бы мы на век в сем горестном состоянии, если б не послали Боги к нам избавителя, которому cиe стоило, я чаю; жизни ибо когда он сорвал с Варарана Жабу, то оная превратись в великого, слона, унесла его тотчас у нас из вида. Вараран и подданные его, получив прежний свой образ, принесли общую благодарность Богам; а избавителю своему в честь воздвигли золотой истукан; ибо ничем другим кроме сего не могли они засвидетельствовать ему своей благодарности.
   Ах! вскричал при сих словах Светлосан: это был несчастный мой зять, который возвратив вам жизнь, лишился может быть своей от лютого Карачуна. Сие восклицание вселило в Руса любопытство: он просил Славенского Князя рассказать ему о себе, кто он таков. Светлосан, уведомив его о том в коротких словах, просил его доканчивать свою повесть, на что Рус с охотою согласясь, продолжал ее следующим порядком.
   Получив снова жизнь, старался я поскорее выехать из Персии, опасаясь вторичного превращения. Слыша много похвального об Индии, поехал я в нее, желая узнать о стране сей обстоятельно. Объезжая многие места достойные любопытства, наехал я наконец на такое, которое опять лишило было меня жизни. Некогда в весьма жаркий день, проезжая лавровую рощу, захотелось мне под тенью её отдохнуть: чего ради привязав моего коня к дереву, лег сам на траву и отдыхая на ней, нечаянно заснул. В самом почти начал моего сна, пробудился я от рева и треска ветвей: проснувшись увидел я, что преужасной величины Барс нападал на моего коня, который от него всеми силами отбивался. Желая помочь ему, и себя спасти от опасности, схватил я копье, и поразил им хищнога зверя, коего удвоившаяся тем ярость обратилась на меня. Сколько храбрость и досужство мое ни употреблял я себе в помощь, однако ж не смог себя защитить от всех его нападений; и напоследок непременно б стал его жертвою, если б не помог мне Левсил, славный страны той волшебник, который случился тогда на ловле подле самого того места. Барс был тотчас убит, а я отнесен в его замок для излечения от ран.
   Искусством его был я в тот же день от оных освобожден и хотел было от него поехать, принесши наперед мою благодарность за вспоможение его; однако ж был им удержан. Вид мой и образ изъяснений моих столько ему понравились, что хотел, он меня иметь при себе вечно, и разделять со мною все выгоды своего состояния, а я видя его к себе приязнь, и полюбив его также, согласился на то охотно. Напоследок поопознавшись более, и сделавшись тесными приятелями, не скрывали мы друг от друга ничего: я ему рассказывал мои приключения, а он мне свои, кои состояли в следующем.
   Природою был он Армянин, исын богатого купца, искусству волхвования научился он от своей бабки, которая была родом из Египта. Оставшись после отца своего весьма молод, получил он великое наследство, и употребил его на изучение себя совершенно Кабалистике, для которой странствовал он по всем частям света идостал себе с помощью её преудивительные вещи, из коих препоясание и меч, которые вы здесь видите, были всего важнее. Прибыв в Индию, и проезжая теми местами, в которых напоследок он построил себе замок, влюбился он по случаю в Нимфу, увидев ее спящую подле источника, мимо коего он ехал. Приятный его вид и ласки, к чему может быть наиболее послужило его искусство, склонили ее скоро на его желание, с таким притом условием, чтоб он женился на ней, и остался жить в той стране, ибо она ее оставить не хотела. Левсил на все с радостно согласился: Женился на ней, и построил великолепный замок поблизости от того места, где обитала прежде Нимфа.
   По любви их и согласию надлежало жизни их продлиться вовек благополучною: любили они друг друга как любовники, искрении были как друзья, и верны как супруги. Левсил открыл ей все свои таинства, и сделал ее столько ж искусною в Кабалистике, сколько был и сам. Согласие их и любовь можно б было поставить примером, если б они жили в нынешний век, а в древние времена оных довольно было. Жизнь свою провождали они в беспрерывных веселиях и забавах: всякая малость делала им удовольствие, одним словом, век их пролетел как одна минута, если б ненависть и злоба лютого волшебника не дала им почувствовать горестей сего мира.
   Волшебник сей был Карачун, и самый тот; который превратил Варарана, и всех его подданных в камни. Он был весьма влюбчив и корыстолюбив: всех прекрасных женьщин похищал он в свой Сераль, а дорогие и редкие вещи собирал отовсюду в свои сокровища, Об этом известился я от Левсила, ибо он по причине с ним ссоры, и также по искусству своему знал об нем обстоятельно. А ненависть его навлек он на себя от следующего приключения.
   Построив свой замок, и желая великолепным образом торжествовать свой брак с Нимфою, позвал Левсил на оный всех знакмых ему волшебников, которые одарили новобрачных редкими и важными вещами по их науке. Свадьба их торжествована была великолепно и весело: уже сопиршествующие, наполнившись вином, запели песни в честь новобрачным, и утопая в веселии ни о чем ни помышляли кроме роскоши, как вдруг огненный клуб, провождаемый громом и молниями, влетев к ним в комнату пресек их восхищения, и обратили на себя всех взоры.
   Это был Карачун: сделавшись из огня человеком, подошел он к Левсилу, и сказал ему с надменным и насмешливым видом. Я очень сожалею, что ты счел меня ниже всех, и не удостоил меня иметь своим rocтем; однако ж, я чаю, ты ведаешь, что знание мое и власть могут поколебать вселенную, и с самым твоим замком. Милостивый государь! перехватил речь его Левсил: это не от презрения произошло; а от того, что я не имея чести быть тебт знаком, не осмелился тебя просьбою моею трудить; не наделся притом, чтоб ты удостоил меня своим посещением. Извинение не худо вздумано: вскричал Карачун; однако уж поздно, да и несправедливо, потому что я и незваный сюда приехал, дабы доказать тебе, что я не горд и не сердит. Левсил помоществуемый прочими волшебниками; старался всячески пред ним извиниться; и напоследок умягчил его совершенно, так как хотел это доказать Карачун.
   Левсил посадил его в первое место, а прочие гости сели по своим. Веселье опять повсюду разлилося, и всяк думал об одном вине и пировании. Карачун также показывался следующим общему желанию, однако ж непрестанно задумывался, почасту взглядывая на Нимфу. Прочие, быв отягощены вином, сего не примечали, но Левсил будучи трезв, и приемля в том больше всех участия, не пропускал ни одного его взора, коих частые и страстные обороты уверили его вскоре, что он имеет себе в нем соперника. Чего ради получив на него подозрение, решил его остерегаться, опасался от него себе нападения. Однако ж Карачун, сколько был ни дерзостен, не отважился ничего тогда предприять при собрании волшебников, коих совокупная сила превышала его могущество. Чего ради по окончании стола, поблагодарив с притворною ласкою Левсила, поднялся на воздух, и исчез от всех в минуту.
   Левсил оставшись один со своими гостями, изъяснил им свои подозрения на Карачуна, и просил их всех помочь себе_в таком опасном для него обстоятельстве. Волшебники, будучи им угощены, охотно согласились на просьбу его, и сделали между собою совет, каким образом отвратить от новых супругов нападения Карачуновы. По довольном их о томе рассуждении, придумали наконец сделать такое ожерелье для Левсиловой жены, что когда она будет иметь его на себе, то всякий, кто б к ней ни прикоснулся, ожжется от нее так как от раскаленного железа. А чтоб и муж её не претерпел того ж, прикасаяся к ней, то положили сделать ему золотую цепь, на которую повесить из такого ж металла Талисман, на коем начертанные волшебные слова учинят прикосновение его к Нимфе не вредным.
   Выдумка сия весьма показалась новобрачным: они просили волхвов исполнить ее поскорее самым делом, что они и учинили совокупными силами в тот же час, и вооружили ими молодых супругов. После чего, по учинении с обеих сторон учтивостей, расстались. Волшебники разъехались по своим жилищам, а новобрачные отдались в объятия любви и сна.
   Карачун заразясь любовью к Нимфе, решил ее похитить: в следствие чего, вооружась всеми своими силами, и полетел к ним под вечер, уповая их исплошить, и найти неспособными к обороне. Вид принял он на себя семиглавой Гидры, дабы страшнее показаться: и в сем образе примчался в Левсилов замок.
   Молодые супруги находились тогда ж в саду, наслаждаясь приятностью воздуха, а более своими нежностями. Малорослый чародей, увидев их в сем расположении, воскипел сильнейшею завастью, и бросился на Нимфу, дабы ее похитить из рук нежного её супруга. Но лишь только прикоснулся к ней, то взревел как Леший, будучи уязвлен пламенем, происшедшим от волшебного ожерелья, которое на ней было. В ярости своей хотел было он растерзать Левсила, думая что он сему был причиною: но Армянин, имея на себе волшебное препоясание и меч, о которых я объявлял и коих сил ничто не могло противиться, поразил его сим оружием, и отсек ему голову, Что так взбесило Карачуна, что бросясь всем своим телом на Левсила, хотел его растерзать; но получив другой себе удар, который лишил его другой головы, принужден был ярость свою удержать, и прибегнуть к отступлению. Чего ради принять прежний вид, и вспомоществуем будучи Духами, поднялся на воздух, крича притом Левсилу: Ты победил теперь, бездельник! однако ж недолго станешь гордиться своим злодейством: праведная моя месть вскоре тебя накажет, и уверит тебя, что Карачун больше имеет силы Армянина.
   Левсил, будучи ободрен своею победою, смеялся его угрозам; однако ж положил c техnop завсегда ходить в сем спасительном препоясании, и иметь при себе меч, а супруге своей советовал носить также завсегда ожерелье. На ночь заграждал он свою спальню волшебными словами, коим научили его волхвы; а днем защищал его меч; итак от всех сторон находился он безопасен от Карачуна. Но от чего не можно ему было ожидать несчастья, от того оно ему приключилось: то есть от меня, от наилучшего его приятеля. Сим именем могу я величаться; ибо подлинно был я ему искренний друг, и причинил ему бедствие не c умысла, а пронырствами лютого Карачуна.
   Вскоре после победы Карачуновой приехал я в Индию, и вошел в его замок объявленным выше мною образом. Подружась с сим любезным человеком, не отставал я отнего ни на минуту, так как и он от меня. Все увеселения, какие можно было найти в замке, служили к нашему, удовольствию: чаще всего ездили мы на охоту, кою весьма страстно любил мой приятель, и которая напоследок нам сделалась бедственная а наипаче Левсилу.
   Некогда будучи на оной, и гоняя довольное время зверей, разбились мы все по разным местам; иной гонял из нас Вепря, тот Барса, а мне попался Олень, какого ни я, и никто другой ют роду не видывал. Рога у него были золотые, ноги железные, на шее блистало жемчужное ожерелье, в ушах бриллиантовые серьги, а станом столь был пригож, что не всякий бы художник мог верно положить на картину его красоту. Такой удивительный Олень всякого бы зрителя склонил к вниманию, а я такое почувствовал желание к овладению им, что поскакал за ним в туже минуту, и положил не прежде возвратиться, пока его не поймаю, или не застрелю. Мне весьма хотелось похвастаться перед Левсилом сею добычею, какой не случалось ему никогда и видеть.
   В сих мыслях проскакав за ним довольное время по долинам, горам и лесам, пригнал его напоследок к весьма крутой и каменистой горе, в коей находилось множество пещер. В одну из оных вбежал гонимый мной олень: а я надеясь способнее его в оной поймать, оставил мою лошадь, и вошел за ним в пещеру. Она разделялась на другие многие вертепы, в коих блуждая несколько времени, увидел я наконец в недалеком от меня расстоянии свет и блистание металлов и камней. Побуждаясь любопытством пошел я туда, откуда зрение мое они поражали: чем ближе я к ним подходил, тем более они увеличивались; и напоследок, по приближении моем туда, представилась моим глазам великолепная зала, украшенная серебром, золотом и драгоценными каменьями. Освещена она была многими хрустальными паникадилами, от которых сияние разливалось повсюду. Напротив дверей стоял престол из чистого золота, усыпанного бриллиантами: на нем сидела девица в белой и с розами смешанной одежде. Красота её столь была велика, что затмевала все украшения находившаяся в пещер. Руки и ноги её скованы были алмазными цепями, кои прикреплены были к престолу.
   Сие удивительное зрелище столько меня поразило, продолжал Рус, что я пришед в изумление, и некоторый род боязни, не мог ни одного выговорить слова, и только что смотрел на окованную красавицу. Она первая прервала молчание: ты удивляешься Рус, говорила она мне, сему чудному позорищу; но еще более удивишься, когда узнаешь мою историю. Я Царская дочь: в несчастное сие состояние приведена я Карачумом: он меня похитил от моего родителя, и заключил в свой сераль, желая иметь меня своею любовницею. Все богатства света отдавал он в мою власть: все хотел покорить моей воле; но ничем невозможно снискать склонности моей к себе. Угрозы его также нимало не подействовали надо мною, ибо способом некоторого моего знания в Кабалистике, умела я отвращать все его насильства. Сие столько его огорчило, что заключив меня в вертепе, оковал сими волшебными цепями, коих ничто пресечь не может, кроме волшебного Левсилова меча; и никто другой кроме тебя. Первому причиною заклятие Карачуново, а другому мое соизволение, продолжала она закрасневшись. Ты вина сей моей неволи, жестокой! для тебя я презрила Критского Царя, для тебя возгнушалась Карачуном, и ввержена в сии оковы. Вспомни Лакедемон, и в нем несчастную Царевну Гориаду, на которую зрение твое навлекло на тебя от ревнивого моего жениха несколько ударов, и принудило тебя оставить Грецию. Я самая та Гориада прельщенная тобою: я за тебя поссорилась с Критским Царем; и будучи потом похищена Карачуном, отвергла его предложение, и осуждена за то в вечную неволю. Терзаясь любовью к тебе всякий час, послала я искать к тебе сего оленя, сотворенного моим искусством, который завел тебя в сию пещеру. Теперь желание мое исполнилось: я вижу тебя; а о любви твоей ко мне стану судить по твоему ответу. Но знай наперед: ежели ты из оков моих меня освободишь, то Карачун тебе мстить не будет; он мне клялся в этом, заключая меня в цепи, Князем Духом, и всеми Богами. Сверх того будешь ты обладать вечно мною, ежели только любовь моя тебе приятна; будешь царствовать со мною на престоле, и поведешь спокойную и приятную жизнь в моих объятиях. По сих словах она умолкла, ожидая моего ответа.
   А я, будучи поражен прелестями её и словами, пришел в пущее недоумение, и не знал что говорить. Сердце мое наполнилось снова к ней любовью, которую почувствовал я в Лакедемоне: а удовольствие, слыша её к себе любовь, и лестные её обещания помутили все мои мысли. В восторге моем бросился я предо нею на колени, и…

Конец первой части.

 
 

   При издании второй части Славенских Древностей, за нужное я счел изъясниться пред моими читателями, в рассуждении титула сей книги, которое некоторыми почтено совсем ей несвойственным. Но я и при всем этом оставил бы всякого говорить о сем по его, благорассуждению, ежели б не присовокуплено было нечто к ущербу моего чистосердечия, с какими положено от меня сие название. И вот что в оправдание мое представляю.
   Намерение мое, услужить обществу посильным трудом, было мне побуждением сочинить сию сказку, или так называемый роман. Первыми лицами поставил я в ней Славенских Князей, между коими Светлосан занимает первое место;я ее украсил некоторыми нашими Древностями, которые могли войти в расположение сего сочинения, и к описанию коих прибавил я несколько вымыслов, дабы приятнее их представить взорам читателя.

    Вот что склонило меня наименовать сие творение Славенскими Древностями; а что б читателям не подать о нем, при первом на него взгляде, двусмысленного воображения, то я присовокупил: или Приключения Славенских Князей, что ясно означает роман, а не историю о наших; Древностях, как некоторые мнили, найти:
   Но ежели, и при всем моем оправдании титул сея книги найдет кто-то действительно ей несвойственным, то я, по рассуждении такого соглашусь лучше признать себя погрешившим в наименовании моей книги, нежели остаться перед обществом таким человеком, который пышным названием маловажной книги, хочет обмануть любопытство его в свою пользу.

 
 
 
 

Славенские древности, или приключения славенских князей,

   

Будучи вне себя схватил я её руку, и целуя ее страстно, вскричал; Aх, Прекрасная Гориада! возможно ли, чтоб Рус был столько счастлив? И льзя ли, чтоб наипрекраснейшая особа в свете удостоила столь бедного человека почтить своим взором, и согласилась для него претерпевать напасти! Нет: я скорее сам тьмократно умру, нежели допущу тебя страдать еще в сем подземном жилище. Но, ах! Желание мое освободить тебя есть более, нежели способы его исполнить. Меч, от коего, по словам твоим, зависит твое освобождение, в руках у Левсила, моего приятеля, который, как я ему ни друг, не смеет и мне его ни на минуту Поверить, опасаясь Карачуна, лютого твоего похитителя, который беспрестанно ищет случая, его исплошить без волшебного сего меча.
   Как! перехватила Гориада, когда я для тебя презрила царя, лишилась всех утех света, подверглася с радостью вечным оковам, ты не находишь тогда средства освободишь меня от уз; отрекаешься быть моим супругом, и сидеть со мною на престоле? Неблагодарный! Сего ли от тебя я Ожидала? Таковой ли цены горячность моя стоит. Я бы для освобождения твоего, из подобного несчастия, предала жизнь мою всем мучениям: пожертвовала бы своим отцом, матерью, всем моим родом, и наилучшею моею приятельницею. Ты не находишь средства освободить меня, и для того только, что твой приятель обладает сим мечем, и что он тебе не вверит его опасаясь Карачуна. Я согласна на сие, но разве нет других способов его получить? Неужели ты не находишь в себе столько досужетва чтоб похитить его тайно для спасения той, которая тебя обожаете? Ах! Государыня, вскричал я, могу ли я сие учинить не подвергая себя презрению всего света, отваживая моего приятеля нападкам Карачуновым? Нет, перехватила окованная красавица, себя ты презренным не учинит, избавляя от вечные темницы несчастную царевну, тебя любящую, и впадшую для тебя в толь недостойное состояние моего сана. Жестокий: Смотря на лиющиеся мои слезы, на томление мое и трепет: вообрази лютое страдание моего сердца, пылающего к тебе неограниченною любовью; Освобождением моим не одной ты мне учинишь благодеяние: ты избавишь от горести двух несчастных родителей, которые непрестанно о мне сокрушаются, В изрывают себе гроб ежечасными воздыханиями. Ежели ты пресечешь мои оковы, и возвратишь меня им, то какою благодарностью не воздадут они за твое благодеяние! Какою похвалою не возвеличат они твое деяние! Они тебя поставят выше смертных: отдадут тебе престол свой, учинятся твоими рабами, божеством тебя своим поставят, и живого почтут тебя жертвами. А я, пылающая уже и к жестокому, каким тебя почту в моем сердце, когда ты учинишься моим избавителем: Ты мне священнее Олимпа будешь! Ты мне будешь… Государыня: вскричал я тогда, став ею чрезвычайно тронут, я готов тебя избавить от сей неволи; но научи меня, как мне сие учинить. Ты ведаешь конечно, присовокупил я, по своему искусству, что Левсил препоясание свое и меч имеет при себе непрестанно, а ночью спальню свою, в которой их хранит, заграждает волшебными словами, которых никакая сила победить не может.
   Я знаю это, сказала мне с приятностью моя прелестница; но неужели любовь твоя ко мне не может обрести какого средства к получению их? Левсил тебя любит; изыщи какую-нибудь хитрость, которая бы тебе вспомоществовала овладеть его мечем. Хитрость сия будет тебе простительна, и Левсилу ни какой от того погибели не приключится; ибо как скоро ты меня избавишь, то я сама, вместе с моею благодарностью, подщуся возвратишь ему его оружие. Любезный мой Рус:  Поспеши освободить страждущую твою супругу от пленения; я тебя инако уже не считаю, примолвила она, кидая на меня страстные взоры, как любезным моим супругом; ибо коль скоро ты меня освоводишь, ту ж минуту и я, и престол отца моего, тебе принадлежать будут.
   Что же касается до способа, продолжала она, каким тебе достать Левсилов меч, то я тебя оному научу, ежели ты сам не хочешь принять на себя труда вымыслить его. Вот, говорила она, подавая мне малую золотую коробочку, сия волшебная вещь может тебе послужить к предприятию сему самым легчайшим способом. Она имеет силу, когда ее раскроют, приводить природу в расстроение: возбуждать бурю, гром, молнию, град и вихрь. Возьми ее иступай в Левсилов замок. Когда настанет вечер, то ты, имея ее завсегда у себя в кармане, раскрой ее: от сего единого действия смутится вся природа: восстанет пресильная буря с беспрестанным громом и молниею. Ты их не страшись внутренне, ибо они никакого зла тебе не приключат; но притворись пред Левсилом, что ты сего весьма боишься: таким образом дай пройти целой ночи, и следующему дню. По прошествии их, и по наступлении вечера, скажи Левсилу, приняв на себя испуганный вид,что ты весьма страшишься сей непогоды, и не можешь ночевать в своей спальне; примолви, что ты и прошедшую ночь не спал, находясь в повсеминутном страховании от беспрестанного грома и блистания. И по сем проси Левсила, чтоб он позволил тебе ночевать в своей спалье, огражденной волшебными словами, которые сохраняют ее не токмо от насилия человеков, но от огня, железа и бурь, и не допускают никого в нее войти без его позволения.
   Когда же он дозволит тебе в ней переночевать, то уже не трудно будет тебе овладеть его оружием: ты можешь во время ночи его похитить, и приехать сюда для освобождения моего. Ибо трудно только войти в его спальню, а выйти из нее никакого уже труда тебе не будет. Вот как тебе надобно поступить, любезный мой Рус,говорила она мне, кидая на меня ласковые и распаленные взоры: не отринь просьбы пылающей к тебе Гориады: извлеки меня из ужасной сей темницы, и возвратив меня моим родителям, учиниссь нашим Царем, и повелителем храбрых Спартян.
   Последовавшие за сим ласкательства её и слезы в такое колебание привели мой дух, что я склонился бы тогда предать и Левсила и самого себя Карачуну, лишь бы только освободить ее от уз и темницы, не токмо похитить меч у моего приятеля. Возвращая ей за её ласки тьмою подобных ласканий и бесчисленными коленопреклонениями, обещал ей с клятвою исполнить её повеление. Вследствие чего, простясь с нею, и поехал от нее к Левсилову замку, поблизости коего упражнялись в ловле наши охотники.
   Я их нашел всех собравшихся уже в одно место, и меж ними Левсила, заботящегося о моем отсутствии, и приказывающего искать меня. Прибытие мое весьма его обрадовало; он спрашивал меня о причине отдаления моего от них; а я, желая скрыть от него настоящее приключение, принужден был ему лгать, что будто гонясь за зверем заблудился, и насилу мог найти прежний путь.
   Левсил, почитая меня искренним себе другом, нимало не вздумал подозревать меня во лжи, и верил всем моим словам охотно. После чего поехали мы в замок, ибо начало уже сморкаться. А я между тем, спеша начать порученное мне от Гориады дело, раскрыл в моем кармане волшебную коробочку; и как только сие учинил, то и начал воздух колебаться, и мало помалу восставать вихри. Вскоре показались темные облака, которые совокупляясь меж собою, покрыли над нами небо, и будучи понуждаемые ветром, начали спираться друг с другом, и напоследок произвели такой сильный гром, молнию, дождь и град, каковых ни я ни Левсил от роду не видывали. Сие принудило нас убираться поскорее в замок.
   Следуя Гориадину учению, принял я на себя вид боящегося человека, и движениями моими и словами старался уверить моего приятеля, и Преврату его жену, что я весьма сей бури устрашаюсь. Они старались мне доказать, что она ничего страшного в себе не имеет, и что сие естественно, и не должно так устрашать разумного человека. Я и сам это ведал, но желая умысел мой произвести в действо, не давался им на уговор, и час от часу притворялся боязливейшим. Представляя таким образом робеющего лицо, весьма мало ел во время ужина, вскакивая и содрогаясь при всяком ударе грома. По окончании стола, простился я с ними гораздо ранее обыкновенного, поставляя причиною робость мою, для уменьшения которой, говорил я им, хотел зарыться в мою постелю. Они охотно склонились на мое желание, и простясь со мною пошли в свою спальню, а я отбыл в мою.
   Без всякого притворства не мог я уснуть большую часть ночи: образ моей прелестницы посеминутно упражнял мои мысли: все её слова и взгляд и представлялись моему воображению; наипаче обещания её услаждали мое честолюбие: я воображал себе, что будто уже сижу на Лакедемонском престоле и повелеваю Спартанскими народами. Но высокомерию моему не довольно и сего было: я решил учиниться обладателем всей Греции и напоследок хотел окончить власть гордых Персов. По недолгом наслаждении себя сими мнимыми победами, вздумал я показать силу моего оружия Индиянам. Подвергнув их моему игу, решил я увеличить державу мою покорением Африки. Но может ли удовольствовать великий дух столь малое пространство земель! Я видел не повинующихся еще моему скипетру целую Европу, и бесчисленные острова Океана. Чего ради решил я и их всех подвергнуть моему оружию, и у чиниться еднодержавным обладателем всей подсолнечной. Так заблуждаясь моими помышлениями, радовался я несказанно, воображая себе, как я стану величаться, когда все части света будут предстоять моему престолу, и с каким трепетом станут внимать все мои слова. При сем общем повиновении всея земли, одни только планеты не признавали моей власти; но я бы и их конечно уже покорил себе, когда б немилосердный Кикимора, Божество Сна и Ночи, не исторг у меня скипетра, и не оковал тягостными своими оковами Обладателя Вселенной. Или лучше сказать: сон пресек глупые мои размышления.
   На другой день, по пробуждении моем, одевшись, пошел я к Левсилу, который находился уже в зале, разговаривая с своею женою о чрезмерности бури коя час от часу умножалась. Хотя он и был искусен в угадывании причин, однако ж не мог постигнуть моей тайны, готовившей ему погибель. А я, приняв на себя вид устрашенного и обеспокоенного человека, объявил им, что будто не спал во всю ночь, в повсеминутном находясь страхе от молнии. Старался нм выразить как можно наилучше боязни мои и трепетания, и напоследок довел их до того, что они сами начали изыскивать средства к безопасности моей от бури, и на конец, не сыскав довольного к ободрению мнимой моей робости, согласились, по просьбе моей дозволить мне ночевать в их спальне. В благосклонности сей наипаче утвердили их мои благодарности, которые однако ж не из того проистекали источника, из коего мнили их они. Весь остаток того дня препроводил я с ними, притворялся непрестанно пугающимся, и прося их о сдержании своего обещания. Накокец настал вечер, и по окончании ужина пошли мы все трое в Левсилову спальню, куда приказали перенести мою постель. Искренняя приязнь и собеседование моего друга, чрезмерно терзали мою совесть: я покушался несколько раз, повергнувшись к нему в ноги, открыть ему мой умысел и отказаться совсем от моей прелестницы; но воображение о красоте её, и о Спартанском престоле, совокупляясь с глупой надеждою завоевать все части света, утушали в ту ж минуту мои угрызения, и утверждали меня опять в беззаконном моем предприятии. Недолго ожидал я сего исполнения: приятель мой вскоре заснул с своею женою, а я, пользуясь их успокоением и темнотою ночи, похитил роковое препоясание его и меч, и ушел из спальни, определяя в тот же час ехать к Гориаде, дабы удобнее ото всех скрыть мое похищение.
   В самом деле нимало я и не медлил: того ж часа пошед в конюшню, и оседлав моего коня, поехал я из замка, не будучи никем усмотрен; ибо сон и сильная буря, объявшие замок, скрывали мой отъезд от взоров каждого. Выехав из замка, поскакал я во всю конскую прыть, для освобождения от уз моей прелестницы, и для восшествия на Спартанский престол. Во время продолжения моего пути, размышлял я, радуясь наперед, сколько удивлю Левсила и Преврату, когда явлюсь им в порфире и венце; ибо я принял тогда намерение наперед воцариться, а потом уже показаться моим приятелям. Сими и подобными услаждаясь мыслями, к чему также способствовала и темнота, сбился я с дороги, ведшей к пещере; и принужден был проездить целую ночь, хотя напоследок и закрыл волшебную коробочку, дабы утихла буря, и воздух принял прежний свет, но совсем тем не мог сыскать горы, в коей находилась Гориада, прежде солнечного восхода.
   Напоследок, при помощи солнечных лучей, нашел ее; но какое было мое удивление, когда я вместо отверстия, ведущего во внутренность горы, нашел только не весьма широкую расщелину, в конторой увидел картину в человеческий рост, на коей был изображен деревянный истукан, точно похожий на меня, с ослиными ушами, в дурацкой шапке, и с детскою побрякушкою в руках! Я остолбенел при сем виде, и устремил удивленные мои глаза на картину, на коей изображенный мой истукан окружен был малыми ребятами, представляющими разные пороки, и точно те, которые показал я в себе при измене моему приятелю. Они все представлены были указывающими и ругающимися моему изображению, над которым начертаны были следующие слова:

   Прелестник Гориадин,
   Премудрый Рус,
   Спартанский обладатель,
   Исторгнувший, у всех земных владык венец,
   Завоеватель всех небесных звездных стран
   И наконец
   Всем титлам сим даст толк вот эта образина.

   На подножии коей, продолжал вздыхая и стыдясь Рус, написаны были красными буквами следующие строки, соответствующие верхнему, стихи:

 
Невольник Ладин,
Лукавый трус,
Предатель,
Льстец,
болван,
Глупец,
Скотина.
 

   По сему двойственному изображению, говорил Варяг, нетрудно мне было узнать самого себя, и то что я был обманут и одурачен, и что это был Карачун, враг моего приятеля, который сыграл со мною сию шутку. Досада, стыд, и угрызения совести, привели меня в бешенство: ярость моя, понуждавшая меня к отмщению моею позора, возбудила меня пережде всего пожертвовать моему гневу предмет моего посрамления. Я захватил меч, чтоб изрубить в куски сию препроклятую картину, как в самое то мгновение, изображенные на ней ребята поднялись на воздухе, и смеясь изо всей силы, ухали мне и кричали: Е! Брат, взял! е! а! о! у!А болван, представлявший мой образ, в то же самое время повалился с картины на меня, и чуть было не сбил меня с ног, между тем, пока удивление мое и ужас держали меня как окаменевшего, он вскочил, и погнал меня взашей своею побрякушкою, приговаривая при том: Не прельщай Гориады: Не воюй на планеты: Не побеждай света!
   Сей одушевленный урод прибил бы меня до смерти, ежели бы не было при мне волшебного меча, коего помощь употребил я к своей оборон, и тем принудил исчезнуть сие мое привидение. Сии насмешничества утвердили наиболее мои подозрения, что я обманут Карачуном под видом Гориады, что послужил ему орудием для погубления моего друга. Горесть и стыд, объявшие мое сердце, склонили бы может быть меня тогда покуситься на жизнь мою, ежели б опасность, в какой я чаял тогда моего приятеля не понудила меня поспешать ему на помощь. Сыскав моего коня, поскакал я к Левсилову замку, изо всей силы, и приехал к оному весьма скоро, но уже прибытие мое было бесполезно.
   Лютый Эфиоп, воспользуясь моим отсутствием, напал на обезоруженного мною Левсила без всякого себе опасения. И уже при возвращении моем, сей гнусный чародей летел из замка на ужасном Аспиде, влача за собою любезного моего приятеля, окованного цепями и терзаемого множеством ястребов. Бедная его жена, окруженная служителями своими, бегала посредине замка с растрепанными волосами, имея развращенное печалью лицо, вопия и терзаясь отчаянно, и призывая на помощь богов мстителей, но все её моления погибали втуне: свирепый Карло вскоре yвлек у всех из вида несчастного Левсила. Сие привело бедную Преврату вне себя: она упала на землю без памяти. Я хотел бежать к ней на помощь; но вспомнив, что я всему сему злу причина, не осмелился перед глаза её показаться, и поехал прочь от замка, терзался угрызениями совести, и проклиная Карачуна; а наипаче себя, что причинил погибель наилучшему моему приятелю, ослепясь вредной страстью, и прельстясь суетным привидением.
   Будучи волнуем раскаянием, горестно и сожалением, воображая себе печальное приключение моего друга, и отчаяние бедной его супруги, дал я коню моему волю, и не помнил сам куда ехал. Конечно б не опомнился я во весь тот день, ежели бы споткнувшись моя лошадь не сронила меня с себя. Падение сие возратило мне память; но горесть моя пущую от того получила на домною силу; к чему также присовокупилась и болезнь, ибо в падении моем ушибся я весьма больно о камень. Сие понудило меня искать поскорее жилища, на которое по счастью моему вскоре я и наехал. Это была небольшая деревенька, в коей не мог я сыскать хорошего лекаря, который бы пользовал меня; и по сей причине принужден я был пробыть в оной весьма долгое время, потому что полученный мною при падении удар, присовокупясь к горести моей и скуке, произвел во мне весьма сильную горячку, от которой насилу в год смог я оправиться.
   Во время пребывания моего в сей деревне, пришло мне некогда на мысль несчастье моего приятеля и проклятая хитрость употребленная на то Карачуном, причем вспомнилась мне золотая коробочка, послужившая к тому наиболее. Я было об ней совсем позабыл, однако вздумалось мне при тогдашнем случае рассмотреть ее получше; а притом же, помогая тогдашней великой моей бедности, продать ее мимо ездящим того места купцам; для того приказал я вынуть ее из кармана моего платья, в котором она лежала, радуясь, что по крайней мере, по лишении моего друга, а по потерянии с ним всего моего благоденствия, осталась у меня сия драгоценная вещь. Но каким поражен я был удивлением и стыдом, когда на место ее принесли ко мне кусок дикого камня, обнадеживая меня, что ничего больше кроме сего в карманах моих не нашли: Долго я не мог поверить ни им ни собственным моим чувствам. Но поворачивая камень, увидел начертанные на нем письмена; я с жадностью принялся их читать, и вот что к посрамлению моему нашел ими изображенное:

 
Не льстись корыстию от беззаконных дел;
И благодарен будь, что сам остался цел.
 

   Сии справедливые слова поразили меня как громом, и произвели во мне лютейшее терзание: измена моя представилась мне во всей своей гнусности; и я почитал себя наипозорнейшим из смертных, изменив такому приятелю, каковых ныне чудом почитают. Сии сокрушительные размышления, растравили весьма сильно мою болезнь от которой начал уже было я выздоравливать, и едва не привели меня ко гробу. Но может быть болезнь моя и лишила бы меня жизни, если б не избавил меня от нее сильный Чернобог, которому обещался я, что по выздоровлении моем употреблю все старания подать помощь Левсилу, ежели он еще жив.
   Для исполнения моего обета, по выздоровлении моем, решил я объездить все части света, наведываясь о Карачуне и о приятеле моем. Странствование мое продолжалось более двух лет, в которые однако ж весьма мало достопамятного со мною приключилось. Напоследок приехал я в Агру, столицу Индии, где бытие мое совершенно бы исчезло, ежели б помощь ваша не исторгнула меня из рук бесчеловечных жрецов. Случай сей достоин вашего внимания, и для того расскажу я вам об нем обстоятельнее.
   По прибытии моем в сей город спросил я у одного мимоидущего, где могу найти гостиницу, в которой бы я мог переночевать. А ты разве не здешний, спросил и меня Индиянин. Так, я иностранец, отвечал я ему. Изрядно вскричал он с восхищением: я тебя провожу в такую, коею ты совершенно доволен будешь. По сем, взяв моего коня за узду, провел меня через несколько улиц, и напоследок остановясь перед великолепным домом, вот здесь, сказал мне, самая наилучшая, где ты можешь не токмо одну ночь, но целый год ночевать, и всем будет доволен: Я благодарил его наилучшим образом за сие; не ведая того, что он мне сим погибель устраивал, а не благодеяние оказывал. Между тем коварный сей услужник постучавшись у ворот, которые тотчас ему отперли, просил меня въехать на двор, на котором встретило нас несколько людей, и осведомясь обо мне, кто я таков, и за чем приехал, просили меня слезть с лошади, и войти в покои, обещая мне всякие удовольствия.
   Я повиновался их просьбе, и последовал за ними; из коих один пошел наперед, чтоб уведомишь обо мне хозяина того дома.
   Оный был первосвященник в сем городе, что я в тот же день от самого его узнал. Сей коварный святоша, вышел ко мне навстречу, и приняв весьма ласково, просил следовать в покои. По приходе нашем в оные, старался он угостил меня наилучшим образом, а между тем выспрашивал меня обо всем, что до меня ни касалось. Я будучи с природы откровенен, и при том же им обласкан, рассказал ему обо всем, о чем он ни желал узнать. Ответами моими казался он быть доволен и обласкав меня снова начал передо мной извиняться, что он не может иметь удовольствия долее разговаривать со мною, будучи отзываем своею должностью для некоторых важных дел: того ради чтоб я отпустил ему его неучтивость, и пробыл до тех поре один, пока он отправит свои дела. А я, нимало не понимая из сего, что он шел сговариваться с подобными ему бездельниками о моей погибели, воздавал ему за притворные его учтивости искренними ласканиями, и оставшись один в комнате, употребил его отсутствие на отдохновение себе.
   Будучи утружден путешествием, лег я на софу, и проспал до самой ночи. По наступлении, оной меня разбудили, прося от имени первосвященникова отужинать с ним. Я тотчас встал, и пошел туда, куда меня звали. Ужин был уже готов, и хозяин ожидал меня за ним с двумя Жрецами, которых он видно нарочно пригласил. Стол был весьма великолепен, и ни в чем не было недостатка, а наипаче в вине, которым хозяин старался всех уподчевать. Напоследок когда увидел он, что я охмелел, то поднеся мне кубок вина, просил меня выпить его весь, обнадеживая меня, что я ему сделаю великую угодность, ежели его выпью. Я повиновался его просьбе, и выпил его до дна. Но как скоро я сие учинил, то и начал клонить меня сон: и по прошествии немногих минут столь меня одолел, что я не выходя из-за стола заснул.
   Я не помню ничего что сделалось со мною во время моего сна, но когда я проснулся, то увидел себя скованным цепями, и в сем одеянии, в котором вы меня теперь видите. Я весьма сему удивился, и спрашивал вокруг стоящих меня служителей, какое учинил я преступление, что сделали меня невольником из свободного человека и иностранца. На вопрос мой ответствовано мне, что сие учинено по приказу первосвященника, который сам мне вскоре объяснит сего причину.
   Вскоре пришел к нам и первосвященник, в богослужительном одеянии, сопровождаемый многими жрецами одетыми в подобные: одежды. Злодей! сказал он приступая ко мне, ты умертвил наследника нашей державы, и похитил младую нашу Государыню, его супругу: возврати нам их обеих или сей же ночью окаянное твое тело поест и спалит священный огонь. Грозный его вид, и взводимое на меня беззаконие, о котором я ниже помышлял, привели меня почти в безумие. Целую минуту стоял я вне себя, и не знал что ему ответствовать; напоследок вышед несколько из моего смятения, спрашивал его, мне ли он сие говорит; ибо ты довольно знаешь, продолжал я, по изустному моему тебе повествованию, что я никогда не видел вашего наследника. державы и его невесту, не токмо чтоб учинить над ними приписываемое мне злодейство. Нечестивый! вскричал на то первосвященник, твое извинение не оправдает тебя, когда небесный глас в том тебя изобличает. Зиан, сказал он по сем обратясь к одному жрецу, прочти ему описание плачевного сего приключения, воспоследовавшее на то Божеское проречение, и указ великого Могола, повелевающий предавать огню всех злочестивых сюда пришельцев, которые под видом странствования приключают здесь вопиющие на небо злодеяния. Жрец повиновался ему, и прочел мне о сем описание пророчества, и указ Моголов. Содержание их следующие: Индийский Государь имел у себя сына именем Селина, весьма изрядных качеств и превосходного разума. Сего юного Князя вознамерился он женить на Чердане, девице, украшенной всеми прелестями её пола, и одаренной многими добродетелями, к тому ж дочери некоторого Владетеля подвластного Моголу, уже брак сих юных супругов был совершен и торжествован; но на другой день, когда пришли их поздравить с благополучным окончанием их союза, то младого Князя нашли без чувств лежащим, а Черданы и со всем не обрели. И сколько потом ни прилагали стараний, чтоб юного сего Князя привести в прежнее его состояние, и возвратить ему дыхание и жизнь, а супругу его сыскать; однако ж ни в том ни в другом не успели. Моголов сын остался бездыханен, хотя и казалось сохранял в себе жизнь; а Чердана осталась неизвестно погибшею. Сего ради возымели прибежище свое к славному Индийскому боговещалищу, чтоб. испросить у него изъяснения в сем недоумительном приключении. Пророчество изрекло им следующий ответ, который, говорил Рус, остался у меня в памяти, как я тогда ни испуган был.

 
Когда вонзится в грудь иноплеменну нож,
Алкающий огонь поест злодейски члены,
Разрушатся тогда мечты, коварства, ложь,
А бедствующих дни получат перемены:
Черданин минет плен, воспримет жизнь Селин;
Увидит мир по сем, кто был творец сих вин:
Неверный то Пигмей, коварный Исполин.
 

   Сие проречение, продолжал Рус, означало, как видно по всему, какого ни на есть волхва иностранца, которому Боги предсказывали казнь, а по ней освобождение всем бедствующим от него; но ясно сего не объявляли, конечно по воле высочайшей их Судьбы. Хитрые Индийские жрецы сие поняли; но будучи лукавы и корыстолюбивы, вот как растолковали Моголу сие проречение, дабы воспользоваться имением несчастных иностранцев. Что понеже сей причинитель смерти Государева сына, и хищник его супруги, должен быть иностранец и волхв, и что не прежде окончится очарование юного Князя и возвращение Черданы, пока не истребится железом и огнем сей Злотворец, того ради всякого приезжающего к ним иностранца предавать, по священному обряду, железу и огню пред истуканом младого Князя, пока не сыщется настоящий виновник, и смертью своею не возвратит наследника государству.
   Прельщенный словами их Могол согласился на сие варварство по любви к своему сыну, и повелел сему нечестивому первосвященнику, который, как видно, в умысле сем был первый, чтоб всякого иностранца предавал он в сей пещере, созданной для сего нарочно, железу и огню; а имение их брал на собор жрецов, которые проклятую сию должность отправлять станут.
   Когда окончило о сем чтение Жрец, продолжал Варяг, тогда снова первосвященник увещевал меня, чтоб я оживил Селина, и возвратил его супругу; но когда я отрекся, что никак сего учинить не могу, не будучи сему злу причастен, тогда бесчеловечный сей Жрец, приказал готовиться к жертвоприношению, которое определено было произвести ночью, для того что несчастье Императорского дома произошло в такое время. Шествие и обряд оного, говорил Варяг Славянам, я чаю вы сами видели и и я бы непременно в сию ночь погиб, ежели б Боги не послал и вас ко мне на помощь, великодушные мои избавители. Вот вся моя история, о которой вам угодно было от меня уведать. Теперь не остается мне иного вам сказать, как представить мой совет, чтоб оставили вы наискорее сии страшные места; ибо разогнанные вами жрецы не преминут вам мстить, объявив в городе о разбитии своем: и конечно собрав воинов, погонятся за нами, и предадут нас всех смерти.
   Нет! сказал ему Светлосан, совету твоему не могу я последовать: возможно ли мне без угрызения совести оставить человеческий род в опасности, когда имею способ ему помочь? В словах твоих нашел я неоспоримое доказательство, которым легко могу разрушить заблуждение великого Могола, и вывести наружу жреческое корыстолюбие, проливающее неповинных кровь. Я намерен теперь же поехать к Индийскому Государю, и представить ему ясно его лютость. Ежели же он, не смотря на истинны, кои я ему предложу, вздумает еще и нас предать несправедливому своему осуждению, то я употреблю тогда на отмщение гостеприимства и правосудия данную мне от Чернобога силу, и Левсилов меч, подаренный мне тобою; и который. я ему непременно возвращу, ежели еще обрету его живым.
   Сказав сие приказал он Бориполку сыскать своих коней, а Русу одеться в прежнее свое платье; между тем сам скинул с себя свой меч, и отдал Варягу, а Левсилов надел на себя. Когда Рус переоделся, а Бориполк привел коней, то немедля нимало, поехали они все трое в Агру. Во время их пути освобожденный от пламени Варяг, удивляясь Светлосановой храбрости и великодушию, обещался вечно за ним последовать, и принимать вкупе беды и трудности. Славенский Князь с своей стороны обнадеживал его своего дружбою, и обещал ему разделить с ним равномерно и счастье свое, ежели окончит благополучно свое предприятие, и взойдет на престол своего родителя. Обещание сие усугубило к нему преданность Русову, и вселило в него великое желание прилепиться навеки к Светлосану. В сих и подобных сим уверениях, проехали они большую часть дороги и когда уже солнце осветило половину земного круга, тогда подъезжали они к столице Индийской, из предместий коей выходила насупротив им превеликая толпа вооруженных людей луками и копьями.
   Это была погоня, посланная за ними от Могола, и предводимая жрецами, которых Славяне разогнали. Сия толпа окружила вскоре Северных жителей, и хотела было употребить наглость, чтоб принудить их к сдаче; но Светлосан объявил сей дерзновенной куче, что он никого не оставит из них живым, ежели осмелятся малое сделать огорчение; но что своею волею поедут они сами в город, и предстанут пред их Государем. Индейцы немедленно согласились на его предложение, и окружив отовсюду Славян, поехали за ними в Агру.
   По въезде их в сей город, народ сбегался со всех сторон, чтоб увидеть таких людей, которые одолели и разогнали великое множество народа. Наиболее всех привлекал к себе народные взоры Славенский Князь; благородный его вид и величественная осанка, не инако его им представляли, как Богом начальствующим во бранях. Индияне сии первого на него взгляда почувствовали к нему великую любовь и почтение, и внутренне желали иметь его своим Государем. До самого Моголова дворца, проводили они Светлосана, не спуская с него глаз, прося Богов покровительствовать его, и умягчить в пользу оного Моголово сердце.
   До приезда Славян ко дворцу, уже Индийский Государь предуведомлен был об их прибытии, и повелел представить их пред себя. Он назывался Абубекиром; нраву был кроткого, но легковерного: разгорячался за ничто, и ничем также и смягчался; впрочем был любитель достоинства И добродетели. Когда Славяне предстали пред него, тогда сей Император, осматривая их одного за другим, почувствовал к Светлосану подобные народным склонности; ибо внешние сего Князя качества представили ему оного Героем, и таковым, каковых он между человеками не видывал; а разве знал по описаниям бытейским. Сие удивление и любовь, которые чувствуем мы к достоинствам, переменили его гнев, которым было он с начала распалился, в приязнь к Славенскому Князю, и сладостное удовольствие на него взирать Пребыв таким образом некоторое время в рассматривании его, напоследок пресекши молчание, сказал ему: Иностранец! какое ты имел право прервать священный порядок жертвоприношения; похитить от потребления жертву, коей заклание ласкало меня оживлением моего сына, и возвращением его супруги; и сверх того, уничтожая почтение священному сану, (указывая на предстоящих жрецов) разогнать дерзновенно сих Богослужителей, и умертвить из содружества их великое число? По сем Он умолк, ожидая ответа от Славенского Князя, который нимало не будучи смущен его вопросом, ответствовал ему бодрственно следующею речью.
   Великий обладатель Индии! многие случаи являют от вне совсем противный вид, нежели какой имеют во внутренности своего существа: наше приключение Сего есть рода. Но я потщуся явить его твоему правосудию таковым, каково оно в самой вещи. Я не имел никакой причины досадовать на сих священных мужей, и не с тем проезжал пространную твою державу, чтобы нанести тебе в особе их оскорбление; но бесчеловечное их зверство раздражило мое терпение, и неволею исторгло мой меч на защищение неповинно умерщвляемого моего единоземца. Ты бы сам, Государь, будучи на моем месте учинил тоже; ибо, какое варварское сердце может спокойно смотреть на умершвление неповинного человека, и не подвигнуться на сожаление и гнев? Вот сия несчастная и непорочная жертва, которую стремилось предать пламени корыстолюбие сих святош. Не удивляйся изречению сему, Государь! Чистосердечие мое докажет тебе ясно все их коварство и лицемерие, какими исторгли они у тебя соизволение на погибель неповинных, дабы утучнить себя корыстями с оных. Ты сам представь, Государь, свойственно ль быть Богам лютее человеков? и возможно ль, не погружаясь в беззаконие, приписывать Божеству такое повеление, чтоб для сыскания единого беззаконника, умертвить тьмы неповинных людей? А ежели без воли их предавать человека смерти, не имея на него ни малейшего подозрения в злодействии, и для единой токмо надежды обрести в нем, по погублении его, виновника злу, то какая уже несправедливость может превзойти адское сие неправосудие. Но ты в этом неповинен. Государь! Извиняет тебя в сем родительская твоя горячность к сыну, и хитросплетенное жреческое коварство, скрывающееся под видом твоей пользы, и облекшееся силою мнимого Божеского повелениия на истребление неповинных иностранцев. Всему этому виною есть сей варвар, (указывая на первосвященника,) и нечестивые его сообщники: их алчность к собранию имения употребила во зло неповинным человекам несчастье твоей породы, Божеское проречение, и твое чадолюбие. Не сомневайся в истине моих слов, Государь, извет мой докажет тебе ясно, что небесное проречение иной заключает в себе смысл, нежели каковой ему дало гнусное их любоимение. По сему их адскому коварству, и поносной к тебе неверности, и о прочих суди их поступках. Но чтобы долее не подвергать неповинных неправедному умертелению, и душу твою избавить от обольщения сих ненасытных Гарпий, так ведай, Государь, что божеский глас изобличает в умершвлении твоего любезного сына, и в похищении прекрасной его супруги, гнусного чародея Эфиопа, лютого и коварного Карачуна; а в яснейшее доказательство моих слов прочти заглавные буквы прореченных семи строк боговещалищем, которые изображают точно имя Карачуна.
   Пораженный истиною сих слов Индийский Государь, и проклятым коварством своего первосвященника, и его сообщников, обратился к ним, чтоб истребовать от них оправдания в сем ясном на них доказательстве, но уже более не увидел из них никого. Сии злодеи почувствовав всю опасность, какою угрожала им Светлосанова речь, ушли тайно друг за другом изо дворца, дабы не подвергнуться в ту ж минуту раздраженному правосудию, и предупредить оное новыми коварствами. Отбытие их открыло наиболее глаза Императору, и уверило его об истине проклятого их злочестия. Воспылал он гневом, и повелел в туже минуту начальнику своей стражи, забрать под караул первосвященника и сообщников его. Злодеи! вскричал он по сем, они не довольны были умерщвлением такого числа неповинных, но хотели еще, продолжая мое ослепление, пожертвовать своему неистовству и сего премудрого иностранца, без спасительного уведомления коего не перестал бы я никогда обагрять моего скипетра неповинною кровью, и учинять моего царствования примером наилютейшего тиранства.
   По сем восклицании обратился он к Светлосану, и благодаря ему наичувстительнейшим образом за истолкование стольких важностей, просил его объяснить, кому он одолжен столь великим благодеянием. Когда же Славенский Князь объявил ему, что он родом и саном ему равен, тогда Могол в пущее пришел воспаление против нечестивых своих жрецов, описавших ему Светлосана самым злочестивейшим человеком, и старавшихся его уверить, что он учинит самое богоугоднейшее дело, еж ели повелит умертвить сего иностранца мучительнейшим образом. О как несчастлив Государь, возопил он, окруженный столькими чудовищами: Прости мне, знаменитый Князь, говорил он обратясь к Светлосану, варварство; к которому привели меня сии злочестивцы, я потщуся его омыть пролитием всей их крови.
   Так говоря, старался он оправдать себя перед Славенским Князем, и учтивостями, оказываемыми Славянам, загладить несправедливость поступка против иностранных. А к совершению доказательства своей невинности, и истинного раскаяния, повелел сей день включить в число торжественных, и праздновать его повсегодно. Между тем, желая наградить причиненную Славянам досаду весельем, приказал учредить в тот день великий пир, к которому приглашены были все знатные вельможи его двора. Во время сего пиршества, Могол говоря непрестанно с Светлосаном, просил его снова рассказать свою историю обстоятельнее, в рассуждении его путешествия в Индию. Славенский Князь во всем его удовольствовал, рассказав ему подробно все обстоятельства своей жизни, похищение сестры своей и зятя, и ужасные злодейства малорослого чародея.
   Император весьма был удовлетворен его повествованием, и воспоймал к нему час от часу наиболее любви и почтения. А в доказательство своей к нему приязни, повелел принести богатые и великолепные дары для Светлосана и для спутников его; однако ж сей Князь от них отрекся учтивым образом, представляя Абубекиру, что в рассуждении его путешествия будут они для него отяготительны. Во время препирания их о сем, донесли Моголу, что первосвященник и сообщники его не повинуются его указу, и сверх того возмущают на него народ; и что уже великая оного часть приведены ими к бунтованию. Сие объявление привело Императора в великую ярость на первосвященника. Неблагодарный и дерзновенный раб! возопил он: вот как он платит мне за несчетные мои к нему щедроты! Но сие его злодейство не останется без наказания. Я вскоре заставлю его раскаяться в сем беззаконии. Силостан, продолжало он говорить, обратясь к страженачальнику, сей час вооружи всех моих телохранителей, и верных мне Распутов, и накажи немедленно безумную чернь, дерзнувшую на меня восстать; а неверных жрецов потщись поймать живых. Я хочу казнью их показать пример мучением, каковым должны предаваться таковые изменники, дерзающие восставать на Государя своего.
   Силостан со тщанием повиновался повелению Могола, и отбыл произвести оное в действо; а Индийский Владетель говорил так, обратясь к Светлосану: Ты не поверишь, любезный мой гость, коль велики были мои благодеяния к сему неверному жрецу, и коль безмерна его ко мне неблагодарность, сие ты видишь теперь сам. Он был бедный ученик, и понравился мне способом своего красноречия, кое имеет он довольно в нарочитом степени. Сие побудило меня возвести его в некоторый духовный сан, и отверсть ему мои милости, который напоследок открыли ему путь к первосвященничеству. Обманчивое его красноречие извлекало ему повседневно мои благодеяния; однако ж я и во время оных примечал в нем нередко вредное сердце, в котором царствовали властолюбие и корысть. По благости моей к нему, не старался я выводить следствий из сих моих примечаний, хотя иногда и доходили до меня жалобы на чрезмерную его жадность к любоимению и власти. Лукавое его красноречие всегда исторгало сего лицемера от моего правосудия, и могу сказать, что при всех его злых намерениях, он бы еще и ныне пользовался моими щедротами, если бы его коварство в рассуждении иностранцев, и теперешнее его бунтование не открыли мне ясно, что он злодей стремящийся похитить может быть венец мой.
   Едва успел он окончить последние сии слова, как шум поражающих и поражаемых возбудил во всех внимание, и принудил обратиться туда, откуда оный происходил. Они увидели в окна, которые были на площадь, окружающую дворец, что народ в ярости гнал и побивал стражу, посланную от Императора на утишение бунта. Первосвященник и сообщники его сидя на конях, держали священные знамена, и побуждали неистовствующую чернь к кровопролитию. Сие ужасное зрелище привело Абубекира, и всех его придворных, в великое устрашение. Ну! вскричал он, теперь мы погибли! Лютый жрец достиг до желания своего; теперь я вижу ясно, что он решил похитить у меня жизнь мою и венец. Спасайся любезный мой Князь, сказал он потом с торопливостью Светлосану, пускай я один погибну; а ты не должен принять участие в неблагополучии моем. Проговорив сие, приказал он принести себе отраву и вооружение, чтоб употребить к своему спасению то или другое, смотря по обстоятельствам. Постой! вскричал к нему тогда Светлосан: Владетелю не отравою надлежит оканчивать жизнь свою, и не унывать во крайности так как не подвергаешь себя прельщениям во благополучии. Пребудь в чертогах сих, Государь! продолжал он ему говорить; мы одни сего возмущения причиною, так мы его и окончить долженствуем. Проговорив сие, повелел он Бориполку и Русу следовать за собою.
   Как пущенная стрела из лука, сильною рукою, ненаходит себе препон в течении своем, таков был Славенский Князь по изшествии своем из чертогов, бросясь в кучу яростной черни, остановил тотчас её стремление; и куда ни простирал свои стопы, всюду отверзал себе пространный путь. Вскоре дошел он до бунтующего первосвященника, который, при виде пламенных его очей, затрясся и побледнел. Помогите возопил он к народу: вот сей волхв прельстивший Императора, и желающий воцариться над нами. А! Бездельник! вскричал ему Светлосан: я познаю твое коварство; но оно последнее в жизни твоей будет; сей же миг ocвoбодится Индия от заражающего ее чудовища, и опустошающего вселенную: Проговорив сие бросился он на трепещущего жреца, и пересек его наполы. Ну, Индияне! вскричал он по сем громогласно: Тиран возмущавший спокойствие ваше уже погиб, а вы воспользуйтесь его погибелью, и возвратитесь к должности вашей и повиновению, которыми обязаны вы великому Моголу, Что ж касается до меня, я не волхв, так как видно оболгал меня перед вами коварный сей жрец, и нимало ни чем не прельщал Императора; но только истолковал ему пророчество, гласящее о Селин и Чердан, и доказал ему ясно, что сей злотворец есть гнусный Эфиоп Карачун, похитивший к у меня сестру и зятя. А сей коварный первосвященник обнес меня вам, и искал моей смерти для того, что я исторг из несытых его челюстей неповинных иностранцев, которых он предавал напрасно огню, а имением их бессовестно наполнял свои сокровища, и делился с сообщниками своими. Он увидев, что великий Могол ясно разобрал нашу неповинность, а его коварство, ушел тайно из дворца с своими соумышленниками; и опасаясь себе достойного наказания, возмутил вашу против меня храбрость сим нелепым обманом, дабы тем избыть своей казни. А хочу ли я над вами царствовать, так как он старался вас в сем уверить, это вы теперь видите: ибо, поражая сего беззаконика, не себе я вас покоряю, но законному вашему Государю. Впрочем же, хотя бы вы сами пожелали воцарить меня над вами, то и тогда бы я не согласился; ибо великие Боги не простым человеком на свете меня произвели, но сыном сильного владетеля над храбрыми Славянами. А в доказательство истинны моих слов, допросите сих бездельников, говорил он указывая на жрецов; они вам ясно объявят все свое злодейство, и первоначальника своего.
   Во время сей речи народ внимал его спокойно, и будучи поражен его видом, храбростью, и истинною его слов, весьма удобно преклонился к вероятию, и бросился на жрецов, которые хотели было предаться бегству. Индияне поймав их всех привели пред Светлосана, и принуждали их признаться в их грехе, в котором обличал их Славенский Князь. Устрашенные и терзаемые совестью жрецы не долго колебались в сем, но бросясь на колени перед Князем и народом, признались во всем, в чем их Светлосан ни обличал; и только просили себе единого помилования жизни. Но народ, раздраженный их злодействами, и тем, что они его прельстили возбунтовать против Могола, бросился на них с остервенением, и растерзал их на мелкие части.
   По сем кровопролитном действии, возгласили Индияне: да здравствует наш великий Могол, и да живет неисчетные лета! Славенский Князь, обрадованный столь скорым утишением бунтования, похвалял чернь, что она столь скоро вышла из заблуждения своего, и обратилась к должности. Народ с своей стороны благодарил его, что он разрешил его ослепление, и наказал причинителя всего сего смятения; причем просил униженно Светлосана, дабы он предстательствовал за него у великого Могола, что он ему охотно и обещал, обнадеживая его государевою милостью. Также присовокупил к сему увещание, чтоб впредь остерегались Индияне от подобных возмущений, и пребыли непоколебимы в верности своему Государю.
   Прельщенный храбростью и разумом его народ, препроводил со плесканием и похвалами до Императорского дворца, и остановился пред оным, ожидая себе от Могола милости или казни. Между тем Светлосан, последуемый своими спутниками, и лучшими Индиянами, пошел во дворец, на крыльце коего стоял уже Могол, дабы встретить победителя. Как скоро увидел он Светлосана, бросился в его объятия, и проливая радостные слезы, возопил к нему: Непобедимый защитник мой! чем воздам тебе за великую твою услугу? и какими похвалами возвеличу тебя за высокие твои подвиги? Царства моего тебе мало; ибо я не токмо его, но и жизнь мою от тебя ныне получаю. Разве назову тебя по старости лет моих сыном; но и сим не тебе, а себе учиню я славу. По толь знаменитых твоих подвигах остается мне единое сие, чтоб соорудив тебе жертвенник, воскурить на нем Фимиам, яко Божеству спасшему престол и жизнь мою. Государь: ответствовал ему целомудренно Светлосан: не мне приписывай славу за усмирение бунтующих твоих подданных, но Богам действовавшим моею рукою. О добродетельная душа: возопил Император в восхищении: не ложно я сказал, что ты более царства моего стоишь, но ради Богов продолжи благодеяния твои ко мне. И хотя из единой милости, удостой меня называться твоим отцом, и иметь честь оставить тебе мой престол.
   При сем слове восплескал весь народ, и бросясь на колени вопиял: да здравствует наш юный Могол Светлосан, и да живет к благоденствию нашему многие лета! Услышав сие Абубекир продолжал говорить с приязнью Славенскому Князю: ты слышишь глас народа: он есть Глас Божий, преклонись хотя бессчетными его желаниями, и воцарись со мною. Я знаю, что ты великодушен, и не захочет лишить моего сына его наследия; но может быть судьба навеки его от меня похитила; а ежели по счастью моему возвратится он к жизни, то он и тем весьма доволен будет, когда ты возвратишь ему половину моего царства, и будешь ему вместо отца защищая и наставляя его как сына. Во время сего предложения Светлосан стоял смиренно, потупив в землю свои очи; по окончании ж Абубекиром речи, ответствовал ему так: Желание твое и народа твоего, Государь, делают мне более чести, нежели стоят мои дела; ибо я уж, тебе объявил, что усмирение бунтующих не моею силою учинено, но промыслом всесильных; и так все похвалы за сии принадлежат им, а не мне. А за доброжелания твои, и твоего народа ко мне, потщуся я во всю мою жизнь воздавать всем тем, чем силы мои мне дозволят. Но Скипетра твоего себе я не желаю: хотя земля твоя великолепствует всеми щедротами природы, а мое наследие отдано в жертву жестоким хладам; но оно мне приятнее всякой страны. Весьма я счастлив буду, когда научусь и оным управлять достойно. Итак, Государь, сберегай великолепную сию страну любезному твоему сыну, которого Боги конечно тебе возвратят; а премудрость твоя наставит его, как оною править.
   Сие бескорыстие наипаче восхитило Индиян, которые услышав его отрицание, наиболее воспламенились желанием иметь его своим Государем. Абубекир равномерные имел с народом мысли, и неотступно просил Светлосана, чтоб он, хотя до оживления его сына пробыл в Индии, и царствовал с ним совокупно. Но Славенский Князь противополагал ему на то непреоборимый свой долг, искать сестру и зятя. Сими и прочими убеждениями, склонил он наконец Могола согласиться на его отъезд;но чернь, будучи во всем пристрастнее и нерассуднее просвещенных умов, и во всем чрезвычайна, вопияла Императору, что она откажется от повиновения ему, ежели он отпустит Славенского Князя, и не воцарит с собою; а Светлосана убеждала тем, что ежели он не склонится добровольно на желание народа, то не выпустят его из Государства, и приставят к нему стражу.
   Сие обстоятельство смутило Абубекира и Светлосана: первый принужден был убеждать другого воцариться, а другой уговаривать народ, который однако же на все его рассмотрения был непреклонен. Сие принудило Славенского Князя склониться на то притворно, не возмогая инако от него освободиться. Соизволение его исполнило всех радостью: все пали пред ним на землю, принося ему тьмы благодарений, и воссылая за него Богам несчетные моления. По сем всякий из народа пошел в свой дом, дабы провести тот день с домашними и приятелями своими в веселии и пировании, обещая себе наперед благоденствие под властью добродетельного сего Князя. Но придворному празднеству ничто не могло сравниться: подобного великолепия и веселья никто из Индиян два раза в жизни своей не видывал; ибо оно походило не на человеческое, но на волшебное. Все вельможи и знатное дворянство имели в нем участие. Продолжалось оно до самой почти утренней зари, и кончилось потому только, что уже пиршествующие не в силах были вкушать оного веселия.
   Во время сего пира Славяне, по приказанию Светлосанову, старались во всем наблюдать умеренность; и когда отбыв прочие гости, предались сну, тогда они, переодевшись в Индийское платье, которое нарочно для того заготовили, вышли вон из города, не будучи ни от кого примечены в намерении своем. Но быв пешие недалеко бы могли они уйти, ежели бы по счастью их не попался им купец торгующий конями, коих он вел в город для продажи. Славяне купив их тотчас, пустились от столицы по проселочной дороге, дабы в случае погони не быть снова возвращенными в город.
   Путешествие их несколько дней было нарочито спокойно. Они уже не весьма далеко были от Персидских пределов, как остановило их путь следующее приключение. Подъезжая к пространному лесу, увидели они над оным летающего ворона, который, как скоро их увидел, то и устремился к ним лететь, каркая притом непрестанно: а полетав около их некоторое время, возвратился опять на поверхность леса. Путешественники несколько были сим удивлены, однако ж не остановили своего пути, и продолжали оный. Но как скоро поровнялись с лесом, то ворон снова к ним возвратился, каркая изо всей силы, и летая около Славян, делал такие повороты, которыми нечто старался дать знать, и после опять полетел от них в лес. Славяне пришед от сего в большое удивление, начали рассуждать о сем приключении, продолжая однако ж свой путь. Приметя сие ворон опять к ним возвратился, и уже не только летал вкруг них, но подлетая к ним щипал их за платье, и старался как то дать им знать, чтоб они возвратились по его следам. Светлосан понял, что скрывается тут некая тайность, и что птица желает их возвратить в лес: он сообщил о том свои мысли спутникам своим, которые охотно согласились увидеть окончание сего приключения.
   Как скоро ворон понял их желание, то и полетел потихоньку перед ними: Славяне последовали за ним, и въехали в лес по небольшой тропинке. Недолго следовали они за ним в густоту леса, как усмотрели вдали привязанного к дереву человека. Ворон в самое то время закаркал, и обращаясь то к Славянам, то к привязанному человеку, вдруг повалился с воздуха на землю, как бы такое животное, которое не имеет крыльев; и когда путешественники ожидали с падением его убою, тогда птица упав на землю превратилась в зайца, и тотчас от них скрылась.
   Сие приключение в большее привело их удивление, и когда они находились от сего почти в недоумении, тогда привязанный к дереву человек вскричал к ним: Помогите несчастному, великодушные незнакомцы! Славяне возбужденные его просьбою, немедленно поехали к нему, дабы избавить его от уз. Как скоро Светлосан поближе в нему подъехал, то и узнал в нем того Древлянского Князя, который подарил ему золотую стрелу, принадлежащую Видостану. Он слез тотчас с своего коня, и отвязывая его сказал ему. Я очень рад, любезный мой Князь, что нашел случай отслужить тебе несколько за твой подарок. Удивленный Древлянин сими словами, осматривал жадно Светлосана, и сам познал его вскоре. Ах, государь! вскричал он, будучи уже отвязан, и обнимая Светлосана, подарок мой гораздо меньше теперешнего твоего благодеяния. Никак, ответствовал другой, я избавил тебя одного, а стрела твоя двоим возвратила свободу, и снискала мне такие сведения, каких бы я никогда без нее не получил. Но прежде нежели; узнаешь ты от меня о сем, оставим поскорее сии места, которые жизни твоей были столь опасны. Бориполк, сказал он потом своему оруженосцу, отдай ему твоего коня, а ты может ехать с Русом вместе, пока попадется нам и для тебя купить коня. Оруженосец исполнил его приказание, а Светлосан просил Древлянина сесть на оставленного ему коня: после чего оставили они немедленно лес, и пустились по той дороге, которая вела их к Персии. Во время пути Славенский Князь, желая узнать о всех приключениях Древлянина, просил его рассказать подробно свою историю, к чему и прочие присовокупили свои просьбы. Древлянский Князь помолчав немного и воздохнув, начал так свою повесть.

* * *

   Начало печальной моей жизни ты довольно ведаешь, Государь, говорил он Светлосану; но сии господа может быть о том не знают, чего ради и начну ее с самого её происхождения. Я называюсь Остан, продолжал он, и происхожу из древнего поколения Древлянских Князей, которых Княжество находится в Червонной России между Днепром и Припятью, пространными водою реками, Я родился от последнего Князя нашего рода, именем Любослава; и едва я увидел свет, как смерть моей матери, приключавшаяся ей от моих родов, возвестила мне несчастную жизнь, на которую осужден я роком. Родитель мой любя свою супругу весьма несказанно, вскоре за нею последовал, препоруча меня в опеку ближнему своему боярину, от которого все несчастье моей жизни устроилось.
   Обыкновенно неблагодарность неистовствует наиболее тогда, когда присовокупляется к ней любочестие и корысть. Сей вельможа именем и нравами Презол, пользовавшейся паче всех милостями моего родителя, и снискавший ласкательствами своими его доверенность, употребил ее во зло, приязнь по нем во власть правление Княжества, и позабыл вскоре чем он был должен сыну своего благодетеля и Государя. Сияние венца ослепило его очи; он решил не токмо лишить меня оного, но даже отнять у меня и жизнь мою, чтоб безопаснее потом воспользоваться плодом своего злодейства. Вследствие адского сего поедприятия начал он истреблять под разными подлогами приятелей нашего дома, а своих ласкателей и любимцев возвышать на их места, отдавая им всю власть в государстве. Напоследок укрепясь таким образом на престоле, повелел меня, еще младенца бывша, отравить тайно ядом. Но кормилица моя, узнав о сем варварском намерении, и будучи верна родителю моему и по смерти  его, возгнушалась неслыханным сим злодейством, презирая и обещанное ей за сие великое награждение, и отнесла меня тайно к Славомыслу, Чернобогову первосвященнику, который равномерно сохранял великое усердие к нашему дому.
   Сей добродетельный муж скрыл меня и с кормилицею моею в тайнике Чернобогова храма, куда никто кроме его и старого его служителя не ходил, и где сей первосвященник получал вдохновения и пророчества от сего Божества. В сем жилище пробыл я до пятнадцати лет моего возраста, в который Славомысл старался научить меня всему тому, что может человека моего состояния просветить и наставить в добродетели. В должности сей мог он успеть тем наипаче, что сам был весьма учен, чем и снискал себе сан первосвященничества. По вступлении моем на шестнадцатый год, верная моя кормилица умерла, а за нею вскоре и первосвященник скончался. Тогда то прямо остался я несчастным человеком, о коем ни солнце ни земля не ведали.
   Перед смертью своею первосвященник открыл мне род и сан мой, и все мои несчастья, надеясь сим возбудить во мне ревность к благочестию и добродетели. Сими одними средствами, говорил он мне, можешь ты возвратить себе погибший твой престол; благочестием твоим Боги, а добродетелью человеки подвигнутся к тебе на сожаление; старайся об них паче и жизни твоей, ибо ежели и жизнь твоя для них прекратится, то земные твои имения останутся долу, а душевные вознесутся с тобою горе. Но прежде нежели, продолжал он, отойду я к праотцам моим, хочу тебя наградить наследием отцов моих, так как сына и питомца моего, ибо кроме тебя нет по мне наследника. Желаю только того, чтоб сие наследие употреблял ты во благо, а не во зло. И во спасение твоей жизни, так как употребляли отцы мои, и тому же и меня научили. А тебе оно будет потребнее нас всех: ты имеешь себе врагом сидящего здесь на престоле, который не преминет искать твоей смерти, когда узнает тебя живого. Сего ради советую тебе по смерти моей удалиться из отечества твоего, и просвещать твой разум познаниями света, пока Боги, по усмотрении в тебе достойного Венценосца, соблаговолят возвратить тебе престол твоих предков. Сие вещаю я тебе, примолвил он, по повелению самих Богов,
   Сказав сие, взял он меня за руку, и повел во святилище храма: оное было четвероугольно, сооружено из черного мрамора, на стенах оного изображены были всякого рода мучения и казни, коим подвергаются во аде беззаконники.
   Посредине святилища стоял на медном подножии Чернобогов кумир, сотворенный из гебенового дерева, глава его была златая, украшена алмазным венцом: Он был препоясан змеею, и покровен черною епанчой с пламенными пятнами, лице имел свирепое, и грозящее казнью; в правой руке держал меч и скорпию, а в левой весы; десною ногою попирал увенчанную голову зияющую пламенем; а туею городскую стену, усыпанную деньгами.
   Вошед во святилище Славомысл, простерся пред кумиром, чему и я последовал; потом прочтя потихоньку молитву, отпер он потаенную дверь у подножия Божеского истукана, и вынул оттуда Сандалии^[1]и кошелек с деньгами. Вот наследие моих праотцов, сказал он обратясь ко мне, прими его, и употребляй в единых нуждах могущих тебе случиться; сии Сандалии имеют силу носить человека, по водам и воздуху, а кошелек сей хотя немного содержит в себе златниц, однако ж вовеки не будет истощим, ежели ты будет из него брать на единые твои нужды, и на вспомоществование неимущих и страждущих неповинно. Храни сии вещи и не вверяй их никому, ни же поведай. По сем обратясь к Чернобогу, простерся пред него снова, и встав на колени, что и мне также повелел учинить, возгласил к нему: Мстительное и защитительное Божество: призри на сего знаменитого сироту; споборствуй ему, ежели будет он добродетелен, и накажи его, если он порокам предастся, и наследие сие станет употреблять во зло.
   Таким образом добродетельный сей муж, вручив мне летающее Сандалии, и неистощимый кошелек, отвел меня снова в прежнее мое жилище. Вскоре после сего он скончался: о сем уведомил меня старый его служитель, который, как я уже объявил, о тайне нашей ведал, и приносил мне пищу. Сие печальное известие ввергнуло меня в неизреченную горесть и недоумение: я не знал, что мне с собой начать, и каким образом явиться свету, коего я не знал. Сие мое недоумение открыл я сему усердному служителю, который, сообразуясь с увещаниями моего благодетеля, советовал мне удалиться поскорее в другие Славенские Области, и путешествовать по оным, сколько для наумения моего, столько и для сокрытия себя от изменника похитившего мой престол, пока милосердные Боги не возвратят мне оного. Я охотно последовал его мнению, и просил его сотовариществовать мне в сем моем странствовании, на что Добрыня, ибо так он назывался, охотно и согласился.
   Таким образом положа на мере наше путешествие, определили мы выйти ночью из храма и Искореста ^[2], столицы нашего Княжества. Произведение сего предприятия благополучно было окончено: вышед в рощу, окружающую сей город, рассуждали мы, в которую сторону прежде всего нам отправиться. Разговаривая о сем пришли мы в средину сей рощи, освещаемой тогда сиянием луны; с помощью сего света увидел я несколько стоящих тут столпов, из дикого камня, весьма искусно сооруженных, и на оных поставленные сосуды из черного мрамора. Остановимся здесь, государь, сказал мне Добрыня;на сих столпах опочивают прахи твоих родителей, я нарочно привело тебя сюда, дабы ты, прежде отшествия твоего из сей страны, простился с ними, и воздал им поклонение, когда уже не можешь им отправить Тризны. Я пал на колени, и вместо воспоминовения принес им жалобы и слезы. По довольном моем пред ними сетовании, провожавший меня Добрыня, советовал мне оставить сие место, и искать убежища до восхождения Зимцерлы. Во время пути спутник мой старался меня развеселить, рассказывая мне о приключениях своей жизни, которые состояли в том, что он в молодости своей учился вместе с  покойным первосвященником, которому понравясь, и будучи бедным человеком и сиротою, согласился всю жизнь препроводить при нем: и по сей причине жил завсегда в его доме не так как служитель но как домашний. При сем также объявил мне он и о других обстоятельствах своей жизни, которые довольно означали грубость и зверство Древлян, и их соседей. Обычай сжигать усопших тела, и прах их полагая в сосуды, ставить на столпах при больших дорогах, и вместо порядочного бракосочетания хватать девице у вод, и иметь оных себе вместо жен, переняли Древляне, по сказкам его, от соседей своих Радимичей, Кривичей, Вятичей и Северян.
   Таким образом повествуя мне о нравах Древлян, старался он уклоняться от Искореста в сторону, и при восходе зари он привел меня в небольшую деревню, в которой мы отдохнув, и купив себе коней пустились в путь. Добрыня советовал мне прежде всего ехать в Область Дулебов и Бужан, у коих в стране было славное пророчество, называемое Золотою Бабою. Сие прорицавшее Божество, говорил он мне, должно тебе вопросить о успехе нашего путешествия и о будущей твоей судьбе. Я охотно последовал сему его совету, желая узнать о себе пред будущее, к чему все почти пристрастны человеки.
   И так направив путь наш в сию страну, через несколько дней прибыли мы в нее; и еще издалече увидели мы в оной стоящий великолепный храм Золотой Бабы, сооруженный из чистого белого мрамора, и обнесенный такою же оградою. Чем ближе подъезжали мы к сему храму, тем более увеличивалось его великолепие в наших глазах. Ограда оного содержала в себе покойные и приятно расположенные жилища для жрецов сего Божества: по обеим сторонам ворот построены были гостиницы для приезжающих, обилующие всем тем, что к пропитанию, одежде, и уврачеванию человеков потребно.
   Как скоро объявили мы привратнику желание наше поклониться и жертвовать Богине, так скоро и отпер он нам железные ворота, которые непрестанно были заперты для опасности от разбойников;ибо в сем храме сохранялось великое сокровище, возраставшее от щедрых приношений молебщиков: потому что, из почтения к сему божеству, не дерзал ни един приходящий отойти от него без принесения ему какой-либо вещи; а ежели ничего не имел, то вырвав из платья своего волос, приносил оный в дар, кланяясь в землю.
   По въезде нашем в монастырь, нижние служители храма с великою учтивостью помогли нам слезть с лошадей: одни из них повели их в конюшни, а другие препроводили нас самих в гостиницу, где мы угощаемы были по княжески. Через несколько часов объявили нам, что первосвященник сего храма желает нас видеть. Мы тотчас пошли к нему, и уговорились на дороге сказаться купцами из Коростеня. Первосвященник принял нас весьма ласково, и угощая вопрошал о вине нашего прибытия. Мы ему объявили,что желаем принести жертву, вопросить о нашей судьбе Великую Матерь Богов. Жрец с охотою обещался с своей стороны удовлетворить наше желание, спрашивая нас притом, какую мы хотим избрать жертву, чтоб почтить Богиню. Я вынув десять золотых просил его, чтоб он избрал за сии деньги такую, какую ему заблагорассудится. Предложением сим Жирослав, (так он назывался,) наипаче был доволен.
   Тотчас после сего позвав своего служителя, и приказав ему привести для жертвоприношения непорочную юницу, овна, и двух агнцов, просил нас следовать с ним во храм. Оный был осажден кедрами и буками; украшен отовсюду мраморными багряными столпами, коих главицы вылиты были из меди, и позлащены весьма крепко; притвор храма, где приносили жертву, сооружен был также из мрамора, и украшен подобными ж столпами. Жертвенник, на коем сжигали жертву, и другой, на котором жарили некоторые оной части для пожрания, были стальные, и по местам украшены серебряными с золотом цветами. По сторонам их стояло на таганах несколько медных котлов, в которых варили также некоторую часть жертв. Секиры, ножи и другие жертвенные орудия состояли из блистательного и крепкого камня и серебра; также сосуды, умывальницы, и другие подобные сему вещи были все из драгоценного вещества, и преизбраннейшей работы.
   Вскоре привели к нам жертву, украшенную венками из цветов. Первосвященник и вспомоществующие ему жрецы, облекшись в богослужительные ризы, начали службу пением и молитвами, по окончании коих Жирослав, возлагая на каждую жертву свою руку, приказывал их убивать, и приготовлять к жертвоприношению. По повелению его вскоре все было уготовано: лучшие части были оставлены для трапезы жрущих, а прочие сожжены в честь Богини.
   По совершении таким образом жертвоприношения, Жирослав уверял нас, гадая по колебанию огня, и по течению дыма, что жертва благоприятна Богине, и можем мы ожидать благополучного события нашим желаниям. По сем повел он нас во внутренность храма, Стены его украшены были живописью, представляющею дела и приключения Богини. Посредине храма стоял её кумир из чистого золота: на руках у нее сидела маленькая девочка, которую почитали её внучкой. На Богине и внучке её были венцы из дорогих каменьев, самой высокой работы и цены. Подножие их состояло из чистого серебра, и украшено было вылитыми из золота цветами, и разноцветными каменьями. Стоящий пред ними жертвенник был подобно сооружен и украшен. Истукан сей окружен был отовсюду разнообразными музыкальными орудиями.
   По вшествии нашем во храм, первосвященник приказал нам пасть пред жертвенником на колени, и предложить на нем то, чем мы обреклись Богине. Повеление его немедленно мы исполняли: я встав с Добрынею на колени, положил несколько горстей золотых на жертвенник, а Добрыня несколько пенязей. В тот миг все музыкальные орудия, окружающие Богиню, возгремели, и произвели во храме превеличайший шум: Богинин Истукан поколебался; а мы, быв устрашены сим действием, пали ниц на землю. После сего шум мало помалу начал утихать, и при конце оного услышали мы глас Богини, подобный трубному гласу.

 
Как твоя невинность страждет,
Как его злодейство жаждет,
Боги видят то давно:
Вскоре злых не наказуют,
Косно добрых испытуют
И по сем делят равно.
 

   Сие проречение жрецы тотчас записали, и подали мне оного список, за что ответствовал я им некоторым числом червонцев. После сего просил нас к себе первосвященник на вкушение жертвы, со всеми бывшими при том жрецами. Мы за ним последовали, а Жирослав обращая ко мне речь, говорил мне так: Богиня наша правосудна, приятный гость! Она невинных защищает, и поборает по них, а злодеям завсегда противится: и рано или поздно наказует их. Я тебе при трапезе нашей расскажу о происхождении и делах её. Я не испытую, продолжал он, о состоянии твоей жизни, но токмо вижу по изречению божества, что ты добродетелен и несчастлив; но как злодейство гнать тебя ни станет, не ослабляй своего терпения: Боги со удовольствием взирают на борющуюся добродетель с несчастьями; и напоследок увенчивают ее.
   При продолжении им подобного сему нравоучения, прибыли мы в его обитель. Стол уже был уготован, Жирослав просил нас за него сесть; и когда несколько уже насытились, тогда он снова обращая ко мне речь, вещал мне следующее. Я обещал тебе рассказать о начале и происхождения нашего Божества, зовомого чернью Золотою Бабою, по причине златого её истукана. Вот каковое повествование о том нам предано: первоначальное существо Эфир, совокупясь с нестройностью стихий, произвели на свет великую нашу Богиню, Царицу земли, и Матерь всех Богов; а она сочетавшись с Световидом или Солнцем, подобным с нею древностью Божеством, породила миру Перуна, строителя громостреляний и всех воздушных явлений; потом Волоса, Бога скотов, по нем Купала, Бога плодов; и прочих Богов и Богинь, как то Ладу, Зимцерлу, Белбога, Чернобога, Нию, Похвиста, Догоду, Услада, Кикимору, и им подобных. Сын её Перун совокупясь с сестрою своею Ладою, Богинею любви, произвел Сиву, Богиню плодов древесных и садовых, и сию то любезную внучку, питательницу человеков, держит Богиня наша непрестанно в своих объятиях, и любит ее жарче всех своих детей и внучат. А наши праотцы, желая означить свойство и достоинства сих Богинь, изобразили их златыми украсив венцами из драгоценных камней; ибо от них проистекают нам и злато и серебро, и все блага нашей жизни. А окружение её музыкальными орудиями уставлено в знак того, что восставшую между детьми её распрю, одержав земли, она пресекла, восстановив меж ними согласие правосудным ее разделом и для того еще, что она многие из сих орудий изобрела сама, и любит ими услаждаться: и завсегда свои пророчества произносит во гласе трубном.
   По сем Жирослав, продолжал Остан, расказывал мне о многих её чудесах, и о делах её чад, о чем однако ж я умалчиваю, как о таких вещах, о которых и ты, Государь, я чаю ведаешь; а приступлю теперь к повествованию других моих приключений.
   Я пробыл несколько дней в Священном сем жилище, наслаждаясь собеседованиями первосвященника, которому подарил я пятьдесят червонных, и еще сто дал на содержание их гостиницы. По сем, совещавшись со спутником моим, поехал я в Державу Полян, у коих столицею был Киев, построенный сего же имени Князем. Полянами владел тогда Князь Ковар: у него вознамерился я просить себе помощи противу похитителя моего престола.
   Путь наш даже до сего города был благополучен: мы нашли Кевара, не доезжая до города, в бору, окружающем Киев, забавляющегося с придворными своими звероловительством. По прошению моему я был ему представлен: ласковый его прием обнадежил меня открыться ему в моей нужде. На просьбу мою отозвался он благосклонно: да и столько еще явил мне благоприятства, что просил меня жить в своем дворце все то время, которое пробуду я в Киеве. Таковые ласки совсем поколебали мое легковерие: и я уже мнил себя сидящим на престоле моего родителя. Но как я мало знал политику Государей, внемлющую более своим прибыткам, нежели человеколюбию!
   Несколько дней старались забавлять меня пустыми надеждами, как между тем пересылались с моим злодеем, коему дали знать о моем пребывании в Киеве, и просили от него себе уступки некоторых городов, если не желает он зреть себя воюемым в мою пользу. Похититель моего венца, желая отвратить от себя сию бурю, охотно на требование их согласился: с таким напротив варварским условием, чтоб меня ему выдали мертвым или живым, Судя по коварству Киевского Князя и его вельмож, может быть и был бы я несчастною жертвою властолюбия Презолова, ежели б некто из Коваровых бояр не продал мне сея тайны за некоторую сумму денег.
   Как скоро я известился о сем проклятом ухищрении, так скоро и уехал из Киева. По совету Добрынину, слыша о добродетелях и благостыне твоего родителя, государь, говорил Древлянин Светлосану, вознамерился я ехать в Славенск, дабы пасть к ногам великодушного Богослава, для испрошения у него той милости, о коей тщетно умолял я Полянского Князя. Во время сего моего путешествия занемог я сильною огневицею, чего ради и остановился я в Столице Кривичей, где находился храм Знича, сего священного огня, подающего болящим исцеление, и советы на уврачевание болезней. Я послал Добрыню к первосвященнику сего Божества, дабы он вручив ему от меня сто златниц, попросил его принести жертву сему неугасимому Пламени, для испрошения от него мне уврачевания. Жрец, повелев ему прийти наутро, дал такой ответ Добрыне, который по словам его, само Божество изрекло ему ночью.

 
Обуй в Сандалии трепещущие ноги.
И безбоязненно ступай во все дороги:
Ни воздух, ни вода тебя не повредит,
Ни самый Тартар в них тебя не победит.
 

   Сей глас Боговещалища возвратил мне память о забвенных мною Сандалиях, данных мне в наследство Славомыслом, первосвященником Чернобоговым, моим воспитателем. Я приказал Добрыне вынуть их из сумки,_в которой они мною были спрятаны, и обуть меня. Как скоро он на меня их надел, так скоро начал я чувствовать распространяющееся по всем моим жилам стремление крови, со окончанием коего жар начал во мне утухать, и силы мои чувствительно стали приходить в прежнее состояние, Одним словом, через час сделался я так здоров, как будто б не бывал никогда болен. В тогдашнем моем восхищении бросился я на землю, и принес священному Зничу благодарственное моление, сопровождаемое радостными слезами. После сего пошел я во храм оного, желая принести ему великолепную жертву.
   Храм его стоял на высокой горе, сооружен изо дикого камня, и огражден высокою и крепкою стеною на подобие замка. Стены его состояли из двух ярусов небольших покойцев: в нижних содержались пленники и скоты, определенные на заклание в жертву сему священному Огню; а в верхних жили служители храма, и некоторые жрецы. По входе моем в сию ограду, слух мой поражен был стоном пленных, испрашивающих себе от Богов и мимоидущих свободы от напрасной смерти. Жалость объяла мое сердце, Я не мог понять причин сему зверскому обыкновенно, чтоб предавать огню неповинных человеков, в жертву такому Божеству, которое подает нам исцеление, и печется о нашем здравии. О Боже! вскричал я тогда: конечно не ты виною варварскому сему уставу, но жадность к корыстолюбию немилосердных твоих жрецов. Сия мысль заглушила во мне почтение, которое было возымел я к первосвященнику сего Божества. Я вознамерился с ним увидеться, и употребить всю мою возможность к освобождению невольников, и ко уничтожению адского сего обыкновения.
   Жреца сего нашел я готовящегося ко приношению сей кровавой и бесчеловечной жертвы. Поблагодарив его за представительство о мне у Божества, просил я его принести от меня благодарственную жертву. Изрядно, ответствовал он, сие я охотно учиню по принесении законной жертвы. Я его вопросил о её роде, и услышал, что она состоит из сих несчастных пленников, возмутивших только мои чувства. Честный отец: сказал я ему: не ужель и Боги столько ж мстительны и жестокосерды, как и мы человеки? и какая причина побуждает их желать столь варварские жертвы? Нельзя статься, чтоб они услаждались человеческим мучением и кровью и разве не о всех людях равно они пекутся, и не равно их любят. Жрец ответствовал мне весьма смятно на сии вопросы, из коих ничего другого я не понял, кроме пустых его отговорок. Я употребил все силы моего смысла, чтоб доказать ему бесчеловечие и беззаконное заблуждение сей службы. Но он противополагал мне на то, что сие заведено издревле, и что сею жертвою Божество их конечно услаждается. О человеки! возопил я тогда: вы и зверей в ярости и невежестве своем превосходите. Отче честный, говорил я ему, будь ты первый исправителем сего варварского и адского злоупотребления: Боги конечно не требуют от нас толь проклятые жертвы; но отвращаются и мерзятся ею. Лютый Жрец не внимал моим рассмотрениям, и готовился исполнить сие варварское дело. Но я, отозвав его на сторону, обещал ему дать за всякого пленника по сто червонцев, ежели он их освободит от сей жертвы, и отпустит на волю.
   При сем обещании корыстолюбивый жрец улыбнулся, и умягчил суровый свой вид и голос: чадо мое! Сказал он мне, я вижу, что великий Знич, подав тебе здравие, хочет тебя прославить щедротою: воле его я повинуюсь: исполняй его желание; а я сего же вечера освобожу пленников, когда ему сие угодно. Но не поведай сего народу, продолжал он, сему неумолимому чудовищу, которого единые чудеса к покорству преклоняют. Я обещал ему содержать сие тайно, и в тот же день принести ему цену на искупление неповинных.
   По сему нашему условию, жрец пошел во храм, и по совершенении некоторых жертвенных обрядов, притворился ужаснувшимся, и дрожащим голосом, кривляя глазами и устами, возопил к народу: о неизреченного Божия к нам милосердия! При самой пропасти великий Знич защищает нас от падения. Народ, обладающей Кривическими землями! Священный Огнь освобождает тебя от истребления, которое соединено было со смертью сих плененных тобою врагов. Он мне открыл теперь, что коль скоро прольется кровь сих Печенегов, то чрез три дня по непременному определению всемогущей Судьбы падет наше Государство, и искоренится невозвратно нашими врагами. И для избежания сего бедствия нет другого способа, кроме освобождения сих пленников. По сих словах он умолк, а народ ввергнутый им в смятение и страх возопил, и требовал их освобождения немедленно. Хитрый жрец, радуясь успеху своего обмана, обещал народу освободить их в следующую ночь; ибо, присовокупил он, сего требует Божество, дабы они во тьме оставили нашу страну; ибо тьма сия послужит им омрачением во всех их предприятиях на нашу землю. Но сие значило, говорил Древлянин, что он хотел наперед увериться в деньгах, обещанных ему мною, прежде нежели освободит сих Печенегов. Народ на все согласился, чего ни желал от него первосвященник, который по принесении обыкновенных жертв возвратился в свою обитель; а я пошел к себе на постоялый двор, дабы приготовить ему деньги.
   Дорогою встретился со мною Добрыня, который отлучился от меня для некоторые нужды, и ничего не ведал о переговорах моих со жрецом. Я ему рассказал сию историю, и не мог с ним надивиться жадности сего первосвященника, которая побуждает его не токмо народ обманывать, но и проливать человеческую кровь под предлогом благочестия и богопочитания. Ах, государь: сказал мне тогда Добрыня: так никак и ответ, данный им тебе от имени Знича, его же коварства есть вымысел, ибо я признаюсь тебе, что он ласкательством своим выведал от меня несколько о нашей тайне, и о Сандалиях врученных тебе Славомыслом. А что они помогли тебе освободиться от болезни, так сие конечно произошло от сокрытой в них для сего силы, а не от Знича, коему приписывает жрец исцеление болезней. Рассуждение сие почел я справедливым, соображая его со жреческим коварством. Я решил завсегда носить спасительные сии Сандалии, а Добрыне приказал не объявлять впредь никому о нашей тайне.
   Между тем желая спасти неповинных пленников, вынул я из неистощимого моего кошелька деньги, по числу пленников, которых было около двадцати человек; и пошел под вечер к корыстолюбивому жрецу, которому вручив сей выкуп, просил его исполнить обещание, что он в тот же час и учинил, приказав их освободить. После чего ласкательства его доказали мне ясно, сколь подла его душа. Я оставил его скоро, возымев к нему презрение больше еще прежнего, и идучи на мое подворье рассуждал, как праведные Боги таких гнусных и беззаконных тварей оставляют без наказания; но вспомянув произречение Золотой Бабы, что Бессмертные медленно наказуют злодеев, оставил сие на промысел небесный, который на утро уже мне доказал, что он справедлив. Ибо на другой день Добрыня, ходивший за нуждою на рынок объявил мне пришед, что сего первосвященника зарезали воры, в числе которых был его келейник, и пограбили все его имение. Услыхав сие, воздал я хвалу Небу за избавление земли от сего чудовища, пожиравшего человечество, и просил прощения в моем роптании на его правосудие.
   После сего приключения вскоре оставил я сей город, и продолжал мой путь в Славенск. На сем пути скончался добродетельный мой спутник. По обыкновению нашему тело его я сжег, и собрав в сосуд оного пепел, поставил во храме того села, в котором приключилась ему смерть. По совершении над ним тризны, отправился я снова в путь мой, который даже до Валдайских гор был довольно спокоен; но на оных разрушило его следующее приключение. Не доезжая несколько до сего урочища, наехал я на приказного человека, ехавшего также в Славенск с молодою своею женою, с коей ездил он для свидания к её родителям, и возвращался в столицу Славян, имея в оной свое жилище. Мы оба весьма были рады, что наехали в пути своем себе сотоварища: он со мной тотчас познакомился, и рассказал мне о себе, кто он таков; я также объявил ему о себе, что я Древлянине и желая видеть достойные примечания места путешествую. Таким образом разговаривая, уменьшали мы скуку соединенную с путешествием, даже до объявленных мною гор.
   По въезде нашем на оные, и по продолжении некоторого по них пути, переломилась ось у его коляски, что принудило его и жену его из оной выйти. Я также сошел с моего коня, дабы им сотовариществовать, и меж тем, как люди его старались привести в прежнее состояние коляску, мы все трое пошли прогуливаться. Взошед на стоящую перед нами гору, превосходившую высотою все прочие, удивлялись мы природе, аки бы игравшей в сем месте собранием в совокупность такого числа гор, наметанных одна на другую. Во время сего нашего удивления, увидали мы летящее к нам облако от пределов Славенска: летение его было весьма быстро, и казалось нечто на нем сидящее. Позорище сие привлекло на себя наши взоры: по приближении его к нам, увидали мы на нем сидящего малорослого Эфиопа, в Китайском платье; Сие наипаче удвоило удивление и любопытство наше, которое нам всем троим причинило бы пагубу, ежели б не имел я при себе преудивительных моих Сандалий. Ибо, коль скоро сей карло, подобный лицом своим и злостью дьяволу, увидел нас, то и устремился к нам лететь. Сие его стремление столь испугало молодых супругов, что Милостана (так называлась сия женщина), упала в обморок в руки своего супруга, а Завид, её муж в такую пришел робость, что ни слова не мог выговорить, и стоял как изумленный.
   Между тем Эфиоп спустившись к нам, выхватил ее из рук её мужа, который упав от страха, кричал изо всей силы: Ах, помилуй! помилуй, государь мой: пусти душу на покаяние. Но карло ему не внимал, и посадив женщину на облако, устремился с нею от нас лететь. Но я, будучи не столь робок как её муж, и подвигнувшись сожалением, вознамерился отнять у волшебника несчастную сию женщину, которая испуская стенание и вопль, призывала меня и мужа своего на помощь. Итак, имея на себе летающие Сандалии, погнался я за карлом, и достиг его вскоре, ибо Сандалии мои несли меня быстрее птицы. Мурянин увидев меня бегущего за собою, бросил в меня золотою стрелою, коей был он вооружен; но я от удара сего увернувшись, и поймав его стрелу, устремился снова за ним, дабы самого его поразить ею, уже вознес я руку мою на поражение его, как гнусный сей чародей, видно устрашившись сего удара, и почтя меня сильнейшим себя, бросил бедную Милостану долой с облака, а сам устремился от меня лететь.
   Желание мстить ему не столь было во мне сильно, как стремление помочь сей бедной женщине, которая с окончанием своего падения ожидала себе смерти. Я бросился за нею, и едва успел предускорить её падение, схватив ее за одежду. Между тем проклятый её похититель от нас исчез. Завид, лежавший во все сие время полумертвым услышав подле себя шум, произошедший от нас, опять закричал: Ай. ай! помилуй. Но я его начал уверять, что враг его уже исчез, и супруга его благополучно от оного избавлена. Тогда он приподняв немного голову, и увидев нас одних, сказал: ах, проклятый чародей! как он меня испугал: Однако ж, продолжал он прибодрившись, ежели б у что в руках случилось, то я бы доказал ему себя.
   В спокойнейшее время засмеялся бы я его храбрости, но тогда старался я помогать бедной его жене, которая не могла еще оправиться от ужаса, причиненного ей волшебником. Наконец по старание моему и её мужа, получила она снова спокойствие духа. После чего принялись и муж и жена осыпать меня благодарностями, и просили меня усердно не токмо сотовариществовать им в пути, но и по приезде ее Славенск жить в их доме во все то время, которое пробуду я в сем городе. Учтивостям их ответствовал я подобными ж учтивостями, и согласился охотно на их желание. Между тем прибежали к нам Завидовы служители, которые весьма довольно были от нас отдалены. Они усмотрели издали приключение случившееся с нами и бежали нам помочь по своей возможности; но уже дело окончено было до них. Любопытство побуждало их всех тогда просить меня, чтоб я им рассказал, каким средством смог я победить столь страшного врага, и летать подобно ему по воздуху. По неосторожности моей открыл я им, что это учинилось с помощью моих Сандалий, имеющих силу носить по воздуху и воде, и притом еще и от болезней излечивать.
   Сие объявление возбудило во всех моих слушателях немалое удивление, которое напоследок произвело в одном из слуг Завидовых вредное для меня желание. Он вознамерился похитить у меня сей драгоценный залог моего воспитателя, что того же дня и произвел он в действо на ночлеге, обокрав со мною вместе и господ своих, во время нашего сна. По пробуждении нашем на другой день узнали мы о сем злодейском его поступке; и я еще благодарил Небо за сохранение неистощимого моего кошелька, о коем никто не ведал, и который и во время сна хранил я у себя в кармане, и по сей то причине грабитель наш не мог его у меня похитить. Бедные мои спутники тем более горевали о сем несчастье, что не имели больше чем доехать до Славенска, ибо вор похитил у них все деньги; но я их скоро вывел из сей грусти, обещав им помогать во всех их нуждах. Сие наипаче умножило ко мне усердие их и приязнь: они осыпали меня тьмою благодарений, и даже привели меня в стыд своими учтитостями.
   О сем странном с нами приключении, продолжал Остан обращая слово к Светлосану, не имел я случая ни тебе объявить, государь, и твоему ридителю, ниже кому другому, во время пребывания моего в Славенске; не знаю и теперь, забвению ль сие приписать я должен, или волшебным хитростям сего же чародея, которого с посрамлением обратил я в бегство. Я скорее это припишу ему ответствовал на то Светлосан, ибо по стреле познаю я в нем Карачуна, сего лютого волшебника, который по всему свету причиняет великие бедствия многим людям, в числе которых находятся сестра моя и зять, что я тебе по окончания твоей повести подробнее объявлю. Итак я, думаю, что сей волхв,страшась может быть самому себе скорой пагубы, старается все свои злодейства скрыть от человеков; но только от всемогущих Богов сего утаить он не в силах, которые непременно казнят его когда-нибудь за несчетные его беззакония, Сказав сие просил он снова Остана продолжать его повествование, что Древлянин и учинил следующим порядком.
   После сего случая, продолжал Остан, путь наш был уже покоен до самого Славенска, коего великолепие превышало все города виденные мною; красота храмов его и башен издалече поразила мои очи; и удостоверила меня о подлинности славы, носящейся о нем по отдаленным странам. По въезде в оный, глаза мои не знали куда обратиться, всюду встречались здания достойные особого рассматривания; удивление мое продолжалось по пространству всего города, простирающегося на несколько верст; и не прежде успокоилось мое внимание, как по приезде в Завидов дом, стоящий почти по конце города.
   По некотором отдохновении в сем доме, пошел я во дворец, чтоб исходатайствовать себе счастье предстать пред твоего родителя, коего человеколюбие прославлялось по всем Славенским странам. По благости его вскоре получил я к нему доступ я ему объявил мои несчастья, прося его о покровительстве и помощи себе. Добродетельный сей Князь, умилясь на мое злополучие, но ненавидя брани, проливающие без всякого сожаления человеческую кровь, и расторгающие спокойствие цветущих областей, обещал исходатайствовать мне то миротворством, чего другие доискиваются кровопролитием. В исполнение своего обещания, послал он вскоре посольство в Искорест с таким приказанием, чтоб оное старалось преклонить хищника моего престола уступить мне без расторжения мира принадлежащий мне венец, и ежели не успеет в сем, то хотя б преклоняло его уступить мне половину Древлянской земли, с таким условием, чтоб другую оставил он мне по своей кончине. Но сей злодей не токмо не склонился на сие миролюбное и выгодное для него требование, но решил еще отнять у меня и жизнь, каким бы то способом ни было. Для сего варварского исполнения, избрал он самых наипозорнейших людей из своих прислужников, от которых едва нечаянный случай возмог спасти мой живот.
   Известно тебе, государь, продолжал Древлянин, что по милости твоего родителя перешел я жить из Завидова дома во дворец, где ни в содержании ни в удовольствиях не имел я никогда недостатка; но оскорбленное мое сердце гонением рока не воспринимало иногда от них ни малые сладости, и погружало меня в глубокую задумчивость: в сии печальные для меня часы, любил я прогуливаться по прекрасным долинам Славенска, или по берегам реки Мутной, Прозванной Волховым в память Славенова сына Волхва или Волховца, который по сей реке разбойничал, превращаясь в, лютого крокодила. Некогда в вечернее время прохаживался по берегам сей реки, довольно далеко от города, увидел я на реке сидящего в лодочке престарелого человека, упражняющегося в ловле рыбы, упражнение его привлекло на себя мои очи: я впал приятную задумчивость, представлявшую мне состояние рыболова, и стоящего человека на высокой степени, гоняющегося за счастьем: единого из них беспечную и сладкую свободу, и другого обманчивый блеск, совокупленный с беспрестанными заботами, и изнуряющею тягостью его звания. По сред сих дум происшедший вопль исторг меня из моих размышлений: я обратил мои глаза туда, откуда оный происходил, и увидел бедного старика утопающим. Не медля нимало бросился я в реку, и с великим хотя для меня трудом, однако ж освободил его напоследок от утопления, воспоследовавшего ему от неосторожности и легкости его лодки; и он бы непременно погиб без моей помощи, ибо по несчастью его ни одного человека кроме меня не случилось тогда на берегу.
   Бедный сей старик лишился при сем случае лодки своей, и снастей принадлежащих к его промыслу: но он об них тогда не сожалел освободившись от неминуемый себе смерти, и бросившись ко мне в ноги, приносил мне наичувствительнейшую благодарность. Состояние его показалось мне жалостно: я подал ему десять червонцев на исправу его надобностей, которых он при потоплении лишился. Сия малая щедрота привела его в неописанное восхищение: он опять хотел повергнуться к моим ногам, но я его до сего не допустил, советуя ему притом возвратиться в свое жилище для успокоения; а чтоб более не возмущать его моим присутствием, то пошел от него в ту же минуту.
   Что Небо воздает нам сторицей за щедроты наши к бедным, сие я познал тогда же опытом; ибо по нескольких днях после сего приключения, когда я по обыкновению моему прогуливался по берегу Волхова, то сей самый старик, увидев меня, просил отойти с ним от людей в сторону, обещая возвестить мне важную тайность; я его желание удовольствовал. Скажи мне, государь, спросил он отведши меня, не ты ли сей Древлянский Князь, за которого вступясь добродетельный Обладатель Славян, послал в Искорест посольство? Так, ответствовал я ему, это я. Милости твои, оказанные мне с толикою щедротою, сказал мне на то престарелый рыболов, побуждали меня завсегда воздать тебе за них какою ни на есть услугою, и благодарю Богов, что они услышали о сем мою молитву. Жизнь твоя находится в опасности, государь, продолжал он: хищник твоего Княжества хочет тебя лишить оной; видишь ли ты сих людей, присовокупил он указывая мне на трех прохаживающихся: они Древляне, и присланы сюда твоим злодеем, чтоб отнять у тебя жизнь тайным образом. Мне удалось сию тайну у них самих подслушать; ибо они пристали в моей хижине, опасаясь явиться в городе, чтоб предприятие их как не открылось. Во время ночи, когда не мог я уснуть по причине моей хворости, перешептывались они о сем: и притом еще говорили, что пославший их решил развратить деньгами послов и вельмож здешнего двора, чтоб как-нибудь устроить здесь твою погибель. Так я, продолжал старик, памятуя к себе твои милости, и видя твое доброе сердце, советую тебе государь, как наивозможно скорее удалиться из сей страны, и ожидать себе помощи от единых Небес. Не мни избыть здесь пагубы от твоего злодея и хотя ты объявишь о смертоубийцах твоих добродетельному Богославу, и казнью их отвратишь на несколько от себя удар, но враг твой другие составит на тебя ковы; и напоследок непременно потребить тебя. Злые в желаниях своих упорствуют, и пронырствами своими достигают скорее успехов, нежели добродетельные. Хотя здешний Государь окружен почтенными и добродетельными людьми, но в великой толпе придворных и народа довольно сыщется бездельников, которые не ужаснутся пролить неповинную кровь за мздовоздаяние. Не возгнушайся моего совета, государь, примолвил он, хотя я теперь ничто иное как бедный рыболов, но был некогда знаменитый вельможа между Болгарами; но будучи весьма долго игралищем судьбы, и изнурен превратностями лживого счастья, удалился я в сию страну, отрекшись от суетных пышностей сего мира, страшась предаться снова его треволнению; и веду теперь жизнь хотя убогую, но зато спокойную и безопасную от нападок льстивого счастья, которому нечего больше у меня теперь похитить кроме моей жизни.
   Сие не ожидаемое бедствие поразило меня как громом, говорил Остан, и возмутило наипаче тревожные мои мысли; но добродетельный сей старик, увидев мое смущение и страх старался меня утешить, подавая мне полезные советы и наставления. Он то присоветовал мне оставить тайно Славенск, представляя, что ежели я открою твоему родителю причину моего отъезда, то непременно буду им воспрепятствован, и не смогу без грубости отказать его желанию, чтоб пребыть под его защитою, а между тем, враге мой сыщет средство устроить неминуемую мне погибель. При сем случае уведомил он меня, чего восходя на Восток, между Азией и Европою есть страна, называемая великою Болгарией, лежащая при великой реке Волге, от коей и имя свое получила. Сей страны народы, говорил он, единоплеменны Славянам; они пришли от краев Варяжского моря, расположили свои жилища при плодоносных реках Каме, Волге и Яике, построив многие и крепкие города, и из которых главнейший называется Боогорд. Жители сей земли славны сколько оружием своим, столько же купечеством и хитростными своими рукоделиями. Они ведут беспрестанные войны с вышедшими из Китайских стран народами; и от сего упражнения приобвыкли они столько к воеванию, что почитаются между Славянами храбрейшими воителями.
   К сим то народам советовал он мне ехать, и искать их помощи против моего злодея. Они охотно предпринимают дальние походы, говорил он мне, когда только надеются получить от них себе славу и прибыток. На совет его охотно я преклонился, и тем наипаче, что таковыми путешествиями уповал научиться, рассматривая нравы, законы, обыкновения и достопамятности разных народов. За спасительное его объявление и благой совет, хотел было я опять возблагодарить ему деньгами; но он от подаяния моего отвратился, и ответствовал мне, что он никогда еще не продавал за мзду ни советов своих, ни остережений от смертоносной погибели; и что и так уже одолжен мною ни за что. Только его бескорыстие восхитило мою душу так, что ежели бы не предстояла мне грозящая смертью опасность, то я тогда же бы согласился водвориться с ним, дабы научиться его терпению и добродетели.
   Итак, следуя спасительному его совету, выехал я в последующую же ночь из Славенска. оставив письмо Государю твоему родителю, прося его в оном простить меня в скоропоспешном моем отъезде из его столицы, к чему меня побудили, прилагал я, тайные и важные причины. Таким образом, извинившись сколько возможно лучше, выехал я из города, и направил путь мой к великой Болгарии. Я умалчиваю небольшая приключения случившаяся мне в дороге. По нескольких трудностях, прибыл я напоследок в Боогорд, столицу Болгарских Князей. Город сей пространством своим и зданиями, едва уступает Славенску. По всем местам видимо в нем достойное похвал искусство Болгарских художников; наипаче сияет оно в украшении храмов и Княжеских чертогов. Сей город стоит верстах в тридцати ниже устья реки Камы: а от Волги отделен лугами верст на семь.
   Приезд мой и в сей город был бесполезен, ибо я желанной мною помощи не мог и в нем получить, понеже Болгарский Князь, именем Тривеллий, находился тогда на войне против неприятелей Государства, из коей не уповали возвратиться ему скоро. Обманут будучи повсюду надеждою, рассудил я, вспомнив последние слова моего воспитателя, что никак сами Боги препятствуют мне получить человеческою силою то, что долженствую я приобрести единою добродетелью и достоинством. Размышляя так, отложил я попечение о получении моего престола по тех пор, пока сами Боги не соблаговолят мне возвратить оного, усмотрев меня того достойным, В ожидании того определил я, странствуя по свету, наслаждаться рассматриванием вселенной и её обитателей. Расположась таким образом, старался я разогнать смущение моих мыслей, колебавшее меня повсюду, и вдался в рассматривание всего, что очам моим ни представлялось достойным любопытства и примечания. Наипаче всего старался я научиться, и вспомоществовать несчастным и бедным людям, поставляя себе то главнейшим правилом, и должностью честного человека.
   Приняв сие начертание моим поступкам, и обозрев достопримечаемые места, города и вещи Славенских Волгар, поехал я к Хвалиссам, народу происхождением Славенскому же, живущему близ Хвалынского моря, около славного и богатого города Тмутаракани. Пробыв у оных несколько времени, отправился я морем в Персию, а оттуда в сию страну, в которой по не ожидаемому мною счастью, обрел тебя,государь, избавителем себе от неизбежной мне погибели, которая следующим образом мне приключилась.
   Я ехал в столицу здешнего Государства, по восприятому мною намерению, чтоб осмотреть везде достойное примечания. По обыкновению моему сего дня, во время самого жарчайшего сияния солнца, склонился я c дороги в лес, дабы под тенью деревьев пребыть по тех пор, пока умерится солнечный жар. Во время сего моего отдохновения напала на меня шайка разбойников: они меня совсем ограбили, и не доволясь тем, привязали меня к дереву, по своему обыкновению, опасаясь, чтоб я по отбытии их не собрал за ними погони. Один из сих злодеев, будучи недоверчивее и лютее прочих, хотел меня умертвить испущением на меня Стрелы, но в самое то время вскричав преужасно пал мертв. Я и товарищи erо весьма сему удивились, и обозревшись увидели мы скорпию, которая его в самой тот миг ужалила, когда он устремился было меня умертвить. Сие пресмыкающееся, отползши потом несколько от нас шагов, вдруг встрепенулось, и превратясь в ворона от нас улетела. Устрашась сего чудного приключения, и услышав едущих шум, разбойники меня оставили, и ту же минуту от меня скрылись; но при всем том я бы остался тут жертвою либо зверей, либо глада, когда б сей самый ворон, избавившей меня под видом скорпии от смертоубийцы, не привел тебя ко мне на избавление, великодушный Князь; ибо я приметил, что он непрестанным своим летанием туда и сюда привлек вас всех в пагубное сие для меня место. Вот вся моя история, сказал он по сем Богославову сыну, о которой тебе угодно было от меня уведать.
   После сего Остан сновапринялся благодарить Светлосана, и объятиями своими доказывать ему усердие свое и приязнь; напротив чего и другой равномерным образом старался ему ответствовать. По оказании друг другу равных учтивостей, просил Древлянин Славенского Князя рассказать ему подобно и о своих приключениях, которые были ему виною путешествия его в Индию, в чем Светлосан немедленно его и удовольствовал. По окончании его истории, рассуждали они все совокупно, куда им надлежит наперед ехать, и по нескольких словопрениях усоветовались они побывать у всех славных прорицалищ, дабы от них уведать, где сыскать, и как победить Карачуна. По низложении ж сего страшного врага, обещал Славенский Князь Остану возвратить ему Древлянский престол вооруженною рукою, но правосудные Боги инако случай сей расположили.
   Во время сих их размышлений и предприятий, солнце начало спутаться в Океан, а небо покрываться мрачными и пространными облаками, которые угрожали путешественниками престрашною бурей. Чего ради, желая отвратить от себя её нападки, понудили они коней своих поскорее бежать, дабы заблаговременно сыскав ночлег укрыться от сей непогоды. Но однако ж намерения своего совершить они не ускорили: буря предупредила оное, и ужасными ветрами и мраком, соединенными с престрашным громом, беспрестанными молниями, пресильным дождем и градом, скрыла от очей их дорогу. Напуганные их кони сим безмерным волнением природы, весьма рассвирепели, и помчали всадников своих туда, куда влекло их стремление и страх. Сколько Славяне сил своих ни прилагали, дабы удержать устрашенных сих животных, но они закусив удила разбежались с седоками своими в разные стороны. Наипаче Светлосанов конь, будучи прочих сильнее и упрямее, умчал его тотчас у прочих из вида; и блуждая с ним в темноте, носил его по долинам, горам и лесам, будучи непрестанно подстрекаем ударами грома и блистаниями молний.
   Напоследок, по прошествии уже целой ночи, когда буря стала утихать, и солнечные лучи оснащать и согревать землю, конь его остановился в пространной долине, будучи весьма утомлен. Светлосан, лишась подобно сил своих слез с коня, и пустил его, стреножа, пастись по полю; а сам бросился на траву, чтоб получить себе между тем некое отдохновение. Однако же весьма долго не мог заснуть, будучи тревожим мыслью о своих спутниках, я страшась потерять их в такое время, когда они были ему весьма нужны. Напоследок восшедшее солнце, начав испускать жарчайшие лучи, и ослабив утомленные его члены, склонило нечувствительно ко сну, который был ему весьма нужен при толиком его изнеможении.
   На сем пустом месте, окруженном отовсюду лесами, проспал бы он может быть до вечера, ежели бы не прервало его покоя следующее сновидение: представилось ему будто он шел по пространному полю, украшенному цветами и тернием, во храм славы, который стоял на конце сего поля; и когда уже он оканчивал к нему свой путь, как вылетевшее вдруг из оного чудовище, наподобие изображающейся смерти, преградило ему в оный вход, и бросилось на него с остервенением; но в самое то время Вельдюз, зять сего Князя, отдернув его в сторону, поразил сие чудовище своим мечем. От сего тревожного видения Светлосан проснулся, и увидел около себя бегающего зайца, который, посмотрев на него несколько, побежал от него прочь, и в ту ж минуту превратясь в соловья, улетел у него из глаз. Светлосан посмотрев в другую сторону, по причине происходившего оттуда рева, увидел коня своего терзаемого, двумя львами, из которых один усмотрев Славенского Князя, бросился на него стремительно, чтоб его растерзать; но Светлосан, вооружась Левсиловым мечом, укротил вскоре его стремление, пресекши его наполы. Другой лев, усмотрев сражение своего товарища, кинулся ему на помощь, но Князь умертвил и оного по недолгом его сопротивлении.
   Избавившись таким образом от предстоявшей себе опасности, размышлял он долго о сем приключение, и не мог надивиться, каким образом заяц, будучи столь робок и дик, осмелился ему помочь; но вспомнив о вороне, превратившемся в сего рода зверька, начал он думать, не человек ли уже какой в столь странных видах помогает людям, будучи сам гоним, может быть лютостью какого-нибудь чародея. Сие paзмышление привело ему на мысль бедного Вельдюзя, Видостана, и прочих бедствующих от злобного Карачуна. При воспоминании их горесть объяла его сердце: он простерся по земле, принося молитвы отечественным своим Богам; а наипаче Чернобогу, покровителю своему. Во время сей его молитвы, услышал он следующий к себе глас: Мужайся и дерзай!Сей Божественный голос вселил в него снова ослабшую его бодрость: он снова простерся, и принес благодарение ниспославшему сии слова.
   По окончании сей молитвы пошел он в ту сторону, и которую полетал соловей, превратившийся в зайца. Целый день Он не ел ничего, кроме нескольких, попавшихся ему на пути древесных плодов. Ночь провел он в лесу, тревожим будучи непрестанно лютыми зверями. И так проведя ее весьма худо, шел он другой и третей день без всякой почти пищи. Наконец на четвертый уже день, будучи весьма утомлен и обессилен, усмотрел он вдали замок, и весьма был тому рад, уповая в нем найти себе спокойное отдохновение от претерпенных им трудов.
   Подойдя поближе к оному, увидел он на воротах сего замка того же сама го светозарного Духа, который его избавил от Карачуна. При виде оного Светлосан пред ним пал ниц на землю, а дух изрек к нему следующее.

 
Здесь смерти одр,
Жилище при:
будь, смертный, бодр,
Или умри.
 

   Проговорив сие Дух стал невидим, а Светлосан остался рассуждать о его проречении. Он был в недоумении о словах его, которые грозили ему смертью в том замке, ежели не будет он бодр: он заключил из сего, что должно тут скрываться важной тайности, которую весьма желалось любопытству его уведать. Приходило ему на мысль, что могут тут быть заключены родственники его либо друзья; воспомнилось ему и проречение Чернобогово, что он не инако достигнет до окончания бедств, как по пути напастей, и предводительством неустрашимости. И так вообразив все сие, и вооружась всею своею храбростью, решил вступить в замок, и познать его таинства, во чтоб то ему ни стало.
   По приходе его в замок, медные оного ворота затворились за ним сами с превеликим скрипом и стуком, после чего увидел он по всему двору премножество людей, разного народа, в разнообразных положениях: иные из них были удивленны, другие испуганы, третьи и той и другой страсти имели на лице своем знаки; а некоторые казались прязывающими Небо к себе на помощь. Светлосан подойдя к первому из них, хотел от него уведать причину странного сего зрелища, но нашел его окаменевшим. Он обратился к другому, но и того нашел в таком же состоянии; и напоследок увидел, что они все были камни, сохранившие человеческий вид. Сие его удивило, однако ж не привело в робость. Но когда он прошел несколько по двору, то все сии окаменевшие люди учинили за ним превеликий шум и гарк: иные из них плакали, другие смеялись над ним, а третьи кричали: Постой; постой: остановись! ах! погиб бедный! Другие вопили: у! у! е! а!и ругали его всякими бранями, осмехая и устрашая. Однако ж все сии вопли не могли его совершенно устрашить, хотя и дали ему видеть, что он находится в ужасном месте. Он остановился ненадолго, и принеся молитву Богам, обнажил свой меч, и продолжал свой путь в предстоящие палаты, вознамерившись на все отважиться, ежели потребует нужда. K сему его побуждало наиболее то, что он надеялся сыскать в сем замке сестру свою, или зятя, либо кого-нибудь из своих приятелей.
   По приближении его ко крыльцу, услышал он исходящее из покоев стенание и вой, и вскоре за ними свист и вопль преужасный; когда же вступил он на крыльцо, то в двери, ведущие с оного в покои, повалил на него густой и смрадный дым. Светлосан, призывая непрестанно имя Чернобогово, простер свой меч, и вступил в первую комнату: оная вся наполнена была премножеством разнообразных уродов с прегнусными харями. Как скоро они его увидели, то и завыли все престрашными; и скаредными голосами, крича ему со всех сторон: Куда ты, несмышленый идешь? Возвратись назад: здесь преддверие ада. Ежели ты осмелишься пойти еще далее, то ниспадешь в пылающую Геенну. Беги скорее отсюда.Выговорив сие, бросились они на него со всех сторон, и начали его теребить и уязвлять отовсюду; сначала пришел было Светлосан в робость, но уязвления их возвратили ему сердце и смелость: он начал поражать своим мечом окружающих его уродов, которые мало помалу от него рассыпаясь, вдруг все исчезли.
   Сие возвратило ему прежнюю его бодрость; он увидел, что меч его может всему сопротивляться; чего ради принеся снова молитву Чернобогу, пошел далее. По растворении второй комнаты, увидел он, что все её стены и потолок увешаны были; змеями и чудовищами, а пол усыпан пеплом, и полусгоревшими человеческими костями. Как скоро чудовища его усмотрели, то и начали на него все зиять пламенем, подняв преужасный скрежет, рев и свист, наподобие клокоту и журчанию огнедышащей горы. Славенский Князь, имея в руках обнаженный Левсилов меч надеясь и их разогнать подобно, вошел безбоязненно и в сию комнату;но едва не лишился он тут своей жизни. Пламя, которое испустили на него змеи и чудовища, обхватило его со всех сторон, и он отовсюду начал гореть: и ежели бы, в сем опасном приключении, храбрость его хотя на минуту совсем его оставила, то погиб бы он тут от пламени их мгновенно. Но по счастью его, и помощью Чернобога, сохранил он и в сем ужасном случае колеблющуюся свою бодрость: и будучи терзаем отовсюду огнями, не переставал поражать мечом нападавших на него чудовищ, и превеликую силу наконец их разогнал. Тогда то он познал, что если б не одарен был от Чернобога силою и храбростью, и не вооружен Левсиловым мечом, то погиб бы тут конечно.
   Сия два побоища, присовокупясь к трехдневному его гладу, весьма ослабили его силы, и уменьшил и его бодрость; он уже начал сомневаться преодолеть сии адские стражи, и хотел возвратиться назад; но в самое то время услышал глас, ободряющий его на довершение предпринятого им дела. Сей небесный голос оживотворил унылое его сердце: бодрость его укрепилась, и полученные им раны не стали ему чувствительны. Он воздал благодарение подкрепляющему его Божеству, и обещал безропотно ему повиноваться.
   Вследствие чего, приняв снова твердое намерение до конца наследовать сию тайну, отворил он безбоязненно двери третьей комнаты: стены ее и пол были железные, раскалены наподобие горящего угля. Как только Светлосан, отворив ее, и не рассмотрев еще совершенно, занес ногу, что б в нее вступить, то в самое то мгновение пол обрушился, и на место оного выступило зияющее пламя, подобно исходящему из огнедышащей горы; и в тот же миг вылетевший из глубины сей пропасти пламенный крокодил, разинув широкие свои челюсти, устремился на Светлосана, и хотел его проглотить одним зевом. Но ободренный сей Князь небесным гласом, в самой тот миг вонзил ему в пасть свой меч: страшилище застенало и исчезло, а комната из самой страшной учинилась весьма великолепно украшенною. При сем прииятном виде Светлосан наиболее еще ободрился, и отдохнув в ней несколько, без всякой уже робости пошел в четвертую палату. Сия была всех прочих несказанно пространнее и преужаснее: она заключала в себе несметное множество страшилищ, на которых взирание навлекало смотрящему неизбежную смерть; но всех их ужаснее был прегрозный Исполин, вооруженный претяжкою железною дубиною c шипами. Как скоро сей изверг естества увидел идущего в палату Славенского Князя, то возопив преужасно, и приподняв ужасную свою палицу, хотел ею сразить Светлосана; но юный Князь предускорив сей удар, вонзил самому ему в сердце свой волшебный меч.
   Страшилище упало и исчезло, и все с ним вместе окружавшие его чудовища: ужасная палата в ту ж минуту превратилась в великолепную залу, а на место прегнусного Исполина предстала прекрасная женщина в белом одеянии.
   Она постояв несколько в молчании, и как будто б собирала рассеянный свой рассудок, бросилась потом пред Светлосана на колени, и проливая радостные слезы, возопила к нему: великодушный и неустрашимый Герой! чем мне воздать за великое твое благодеяние? Ты освободил меня от такого очарования, над которым целый ад я чаю трудился. Государыня моя, ответствовал ей Князь подымая ее, не мне, но Богам должна ты благодарить за сие избавление, ибо, ежели бы не их рука и меня в сем деле предводила, то и я бы погиб здесь невозвратно. Но скажи мне, государыня, продолжал он, кто тебя заключил в ужасное сие жилище? Карачун, ответствовала она. Карачун! возопил удивленный Князь. Праведные Боги! доколе попустите вы сему чудовищу тиранствовать над бедными человеками? Сей же самый злодей, государыня, продолжал он к ней, и меня лишил сестры и зятя, которых я ищу весьма уже давно. А как называется сей зять, спросила его поспешно женщина? Вельдюз, Полоцкий Князь, ответствовал ей Светлосан. Ах, государь! вскричала она: он то и приключил мне сию напасть, от коей ты меня избавил; но я на него не жалуюсь: он сам в этом не виноват, и пострадал может быть жесточее еще и меня от нашего злодея. Так ты супруга Левсилова, перехватил речь её Князь? Так, ответствовала Преврата, но ты почему знаешь, государь, несчастного моего мужа? Тогда Светлосан рассказал ей вкратце историю Руса, и свои приключения соединенные с оным. Ах, государь! сказала тогда Преврата, по словам твоим хотя Рус не столь виноват, как я мнила, но только он всем нашим напастям причина; однако ж я ему проступок его прощаю; может статься был он только орудием Божеского на вас гнева,
   В сем месте их разговора, прервала их беседу толпа оживленных людей, вошедших в комнату: они все пали на землю пред Светлосаном, принося ему свою благодарность за избавление их от очарования. Они были все разного состояния, и разных земель люди, и по случаю путешествия их зашли они в сей замок, надеясь сыскать в нем гостиницу; но вместо оной обрели было смерть. По объявлению их, как только кто из них входил на двор замка, и будучи устрашен шумом, происходившим от очарования хотел бежать назад со двора, то в самое то время становился окаменевшим. По сказкам их, весьма немногие из них доходили до второй комнаты; а которые были столь дерзки, те погибали бедственно от зияющих пламенем чудовищ. Мы все часто претерпевали мучение, говорили они, хотя были и окамененные ибо мы сохраняли все чувства, хотя и не могли ими действовать. Лютые страшилища сего замка повсеночно мучили нас жесточайшим образом и мы всечастно молили Богов послать нам либо смерть, либо избавителя. Теперь они молитву нашу исполнили, послав тебя к нам на избавление, неустрашимый незнакомец. Сей милости твоей, продолжали они, во веки мы не забудем. После сего бросились они опять к ногам Светлосановым, который с своей стороны, обласкав их сколько возможно наилучше, просил госпожу замка, чтоб она за участие их в её злоключении угостила их, и поправила, сколько возможно ей, понесенные ими убытки. Преврата с великою охотою на предложение его согласилась, и приказала своим служителяме которые подобно были очарованы, и предстали пред ней совокупно с прочими людьми, приготовить для всех изобильный стол.
   Между тем просила она своих гостей, чтоб они во ожидании обеда успокоились, где кому угодно будет; а Светлосану предложила удалиться с нею во особливую комнату, обещая рассказать ему приключение своего очарования, а от него узнать об его повести; Славенский Князь охотно на желание ее согласился и последовал за ней в ее кабинет, где  и начала она сперва рассказывать ему свои приключения от начала их, упоминая кратко объявленное уже об ней Русом и Веледюзем. После чего продолжала она следующим порядком.
   По свершении лютого своего мщения, говорила она Светлосану, над несчастным твоим зятем, Карачун, сей гнусный изверг приводы, сказал обратясь ко мне: а ты, неблагодарная! претерпишь от меня стократ лютейшее сего наказание; но не за вспоможение твое сему бедному Полочанину, а за презрение любви моей к тебе. Недостойного твоего мужа наказал уже я так, как должно за его гордость и дерзость против меня, а тебя оставлял в покое до сих пор для того только, что не имел еще руках у себя способа прикоснуться и проклятому твоему ожерелью,а теперь отомстив творцам оного, вымучил из них способ прикасаться к нему безвредно. Проговорив сие схватил он меня с остервенением за ожерелье, и приподняв ударил о пол, сказав сии слова: превратись во образ ужаснейший сего, какой теперь я имею, и пребудь в нем по тех пор, пока не умертвит тебя лютое оружие твоего мужа. Имей неистовое желание убивать всех, приходящих на избавление к тебе; а чтоб мучение твое сравнялось моему, какое я от тебя чувствовал, то да превратится веселое твое жилище во образ адских пещер, коего жителям препоручаю я сие дело. Вот как люто, примолвил он, отомщает себя раздраженная любовь.
   Окончив свою речь, топнул он в пол ногою, и засвистав преужасно, провалился сквозь со всеми своими прислужниками. После чего из отверстия учиненного им поднялся густой дым, смешанный с пламенем, и несчетным множеством чудовищ, каких я от рождения моего не видывала. Сие смешение адских страшилищ, измучив меня наилютейшим образом, помешало весь мой разум. В превращенной Карачуном в прегнусного Исполина, дали мне в руки палицу, вселив в меня бешенство убивать всех попадающихся мне. По сем адском действии наполнили они весь мой дом преужаснейшими привидениями я страшилищами, заграждая таким образом ко мне путь смертных. Но моя комната наполнена была ими столько, сколько, я чаю, и в самой бездне их не скоплялось. Они меня терзали всякий день наимучительнейшим образом, и жизнь мою сделали мне лютее самой смерти.
   Вот, неустрашимый Князь, продолжала Преврата, от каких напастей избавила меня твоя храбрость. Одолжение твое почитаю я больше всякого благодеяния, ты меня освободил от свирепостей целого ада, который я чаю над первой надо мною совершил такие лютости.
   Светлосан по оказании своего удивления о стольких чудесностях, и по возблагодарении Богам за её, избавление, рассказал ей потом, по её просьбе, и свои приключения, по окончании коих присовокупил он свое сожаление о спутниках своих, прося Преврату послать нескольких людей по разным дорогам, для сыскания их. Она весьма охотно обещалась ему в том услужить, и того ж часа позвав некоторых из своих служителей, приказала им ехать по разным путям, и искать Славян. Я уже теперь, подобно прочим людям, говорила Преврата Князю, принуждена естественно и помощью человеков исправлять все мои дела и нужды; ибо лютый Карачун, по очаровании моем, отнял у меня все способы к произведению чего-нибудь чрезъестественного. Но я о сем не сокрушаюсь, примолвила она: знание мое в Кабалистике употребляла я к единому только моему удовольствию, и к вспомоществованию несчастным, что и ныне могу я делать, имея к тому довольно  естественных способов. Желания твои весьма похвальны, государыня, сказал на то ей Князь: а кто имея и сильное могущество, но употребляет его во зло человекам, тот не токмо оного, но и жизни не достоин; и непременно наконец пострадает лютою казнью, готовимой ему Небесами.
   По окончании их разговора, пришли им объявить, что стол уже готов. Преврата встав просила Светлосана следовать с нею в столовую комнату, чтоб с прочими избавленными им, окончить пированием претерпенные ими бедствия. Князь ей последовал, и по приходе их в столовую, нашли они всех гостей готовых уже к празднованию своего воскрешения. По первой просьбе сели они все за стол, за которым всякий из них старался доказать, что он весьма долгое время не ел и не пил. Стол продолжался весьма долго, и окончился веселым пением сопиршествующих. При окончании стола, Преврата предложила своим гостям отужинать и ночевать у нее, и ехать уже на другой день куда кому потребно. Все они с охотою на сие согласились; и ужин их был веселее еще и обеда. На другой день Преврата, одарив их всех весьма щедро, отпустила их от себя чрезвычайно довольными.
   Славенский Князь остался у нее в замке, ожидая своих спутников, которые через несколько дней с посланными за ними и возвратились. Светлосан весьма был обрадован их возвращением: он их всех представил Преврате, препоручая их в её дружбу, а наипаче прося ее простить Руса в погрешении его пред нею и Левсилом. Тогда Варяг пал ей в ноги, присовокупляя и свои просьбы и извинения к Светлосановым. Я уже сказала тебе, говорила Преврата Светлосану, что я ему все прощаю, потому что он не от злодейства к нам это учинил, но от ослепления; и еще более хитростью коварного обмана мрачного чародея.
   По примирения её таким образом с Варягом, начали они потом все совокупно веселиться; так как наилучшие приятели, Веселье их продолжалось несколько дней, по окончании коих Светлосан предложил своим спутникам, что время уже им отправиться в предлежащий путь, что они все и подтвердили. Напротив того Преврата намерением сим весьма была опечалена: она видела в них, а наипаче в Светлосане, искренних себе друзей; но впрочем не могла она справедливо противиться законной причине, побуждавшей их к тому. С великим сожалением наконец согласилась она на их отъезд, прося Славенского Князя вспомнить об ней, и её муже, когда он будет в состоянии им помочь. Светлосан с своей стороны обещал ей приложить все свои старания подать помощь Левсилу, ежели он в живых еще находится; прося притом не поставить ему в худо, что он не возвратил ей волшебного меча её мужа, который в предприятии его весьма ему нужен. Преврата напротив того выговаривала ему с ласкою, что он возвратил ей жизнь, драгоценнейшую тысячу крат требуемой им вещи, извиняется ей в такой малости, которая ей ни к чему уже более не нужна. По сем дружеском словопрении они расстались, обещав друг другу вечную дружбу.
   Выехав из её замка, направили они путь свой к Индийскому морю, по которому вознамерились они ехать в Африку и Египет, и в прочие оттуда места, в коих находились славные Боговещалища. Во время своего путешествия рассуждали они о всех тех приключениях, которые с ними случились: и не могли надивиться, как Боги, будучи столь правосудны, и наказавшие добродетельного Богослава за единое позволение поединка, а Вельдюзя за показание бесчеловечной своей храбрости, опускают без наказания гнусного Карачуна, мучающего всех попадающихся ему в глаза. Долго бы они о сем рассуждали, если б Светлосанов конь споткнувшись, не сронил его с себя, и не пресек тем их размышлений. Все спутники сего Князя бросились ему помогать, и все вместе увидели камень, о который запнулся конь, и на коем следующее начертано было наставление.

 
О слабый Смертных ум, покрытый вечным мраком,
Взирающий на все пристрастным бренным зраком
И Тебе ль испытывать судьбы Владык Небес,
Коль умствований ты своих не постигаешь;
И буйство в них твое явит всегда превес!
Смирися, и оставь, чего не понимаешь.
 

   Прочитав сие Славяне, пали ниц на землю, прося прощения у Небес в преступных своих размышлениях, после чего облобызали они камень почитая его священным и мня, что небесная рука нарочно для них начертала сие наставление, чтоб научить их безропотно повиноваться своему пределу.
   По сем снова сев на коней, продолжали свои путь, говоря уже о таких вещах, которые не касались до промысла судеб. Напоследок, по нескольких днях своей езды, приехали к небольшому городку, стоявшему подле моря. По приближении их к оному, увидали они мятущуюся толпу людей на берегу морском, из коей несколько человек приготовляли судно. Когда Индияне увидели приехавших к себе Славян, то и начали их просить усиленно подать им помощь в погоне, которую собирались они учинить за морским разбойником, похитившим у главного судьи сего города дочь, которая вышла со своими подругами и служительницами на берег прогуляться.
   Славяне, а наипаче Светлосан, охотно склонились на их просьбу, и сев в приготовленный стружок, погнались за похитителем. Через несколько часов настигли они разбойническое судно, и учинили на него нападение. Разбойники сделали храбрый отпор, а особливо их атаман, который превышал всех их своею дерзостью: он бросался с остервенением на Славян, старавшихся поймать его живого, чтоб учинить над ним достойную казнь в пример прочим подобным ему злодеям. Как скоро Остан на него взглянул, то и узнал в нем того самого вора, который похитил у него Сандалии. А! злодей! вскричал он к нему: наконец я тебя нашел, чтоб воздать тебе достойную казнь за бездельнический твой с нами поступок. Разбойник обращенный сими словами на Остана, и сам узнал его; и будучи угрызен совестью и страхом при его зраке, пришел в пущее остервенение, (обыкновенное следствие движений беззаконных душ) и напустил на Древлявина, мня успокоить угрызения своей совести умершвлением свидетеля своего преступления. Но присовокупившиеся к Остану, прочие Славяне, учинили бешенство его тщетным; и один только бедный Рус от него пострадал, будучи поражен саблею, и свержен в море от сего злодея.
   Наконец сей варвар, видя изнеможение своих сотоварищей, и не надеясь успеха в своей обороне, бросился в каюту, где заключена была похищенная им девица, и схватив ее в беремя, поднялся с нею на воздух, будучи вспомоществуем украденными у Остана Сандалиями и в весьма короткое время убежал у всех из вида. Оставишиеся разбойники, видя побег своего начальника, и лишась надежды отбиться, сдались нападающим, прося помилования своей жизни. Но раздраженные Индейцы злодейством их атамана, унесшего девицу, перерубили без милосердия их всех, и покидали в воду.
   Учинив таким образом кровавое отмщение злодеям, и причалив их стружок к своему, возвратились они с Славянами в городок. Отец похищенной девицы, который по причине глубокой своей старости не мог за разбойниками гнаться, ожидал их на берегу со всеми своими родственниками, волнуясь между страхом и надеждою. При виде привязанного разбойнического стружка все они закричали радостным гласом, который, по привалении судна к берегу, переменился в плачь и рыдание, когда объявлено было следствие  погони: Светлосан старался сколько возможно утешить бедного старика, который паче всех терзался о похищении своей дочери; но такое несчастье единое токмо время приводит в забвение. 
   По сем печальном приключении, недолго пробыл Светлосан в сем месте, но наняв порядочное судно для мореплавания, пустился в море с последователями своими. Плавание их; даже до равноденственной черты довольно благополучно было; но при подъезде к оной тихая погода переменилась, и ветры начали возмущать гладкие воды. Вскоре Похвист, Божество бурливых ветров, явился на воздухе, гоня стадами мрачные и густые облака, которые распростиpaясь по горизонту, затмили сияние блестящего Световида, преобразили день в ночь ужасный гром и беспрестанные молнии приумножали свирепость бури и страх пловцов, а разъяренные волны, вздымая: их к небесам, низвергали до жилища Нии, подземного Царя. Седая пена вияся клубами, окружала корабль со всех сторон, и ввергаясь в него с валами, устрашала плывущих неизбежным утоплением. К довершению напасти, неукротимые сыновья ветра сломив щеглы, и оторвав кормило, понесли корабль по пространству моря крутя и порывая его по глубоким и высокомерным валам. Ужас и темнота отняли из присутствие разума, бодрость и силы у кормщика и мореходцев: все кричали и повелевали, но никто не исполнял повеленного. Один Светлосан и спутники его сохраняли бодрость, вспомоществуя повсюду, и ободряя мореплавателей. Но наконец последний и свирепейший всех вал отнял последнюю у всех надежду, повергнув корабль на подводным камень, и раздробив его на части об оный.
   В сию ужасную минуту несчастливейшие погрязли тотчас в глубине морской, а прочие, ухватясь за разломанные части корабля предались волнам, полагался на волю Богов. В сем числе спасшихся находился и Светлосан: при расторжении корабля попался ему в руки большой оного обломок, за который он ухватясь, предался свирепости моря. Разъяренные волны понесли его с великим стремлением по пространству вод, и напоследок, утомив его несказанно, привели в бестамятство, и почти окаменение. В сем жалостном состоянии, выбросили его воды на пустой и каменистый остров, в самую глухую полночь. От причиненного удара сим извержением Светлосан несколько опамятовался; но избавясь от страшного зрелища свирепствующего моря, не на приятнейшее попал он место. Посредством блистающей молнии, увидел он престрашные высотою и положением горы, покрытые дремучими лесами; пологую землю, усыпанную всю каменьями; причем реве и вой свирепых зверей совокупясь с пресильным визжанием ветров, ломавших и исторгавших с кореньями деревья, представил ему сию страну ужаснее и самого моря. Дрожание и хлад, объявшие его тело, ужас от беспрестанных сверканий и грома, и лишение отовсюду помощи, поколебали весьма его бодрость: он бросился на колени, что бы принести молитву Богам, на коих ему тогда последняя осталась, надежда; но в самое то время оторванный вихрем камень, с висевшей над ним стремнины, поразил его столь сильно, что они упал без памяти.

Конец второй части.

 
 
 
 

   

Погруженный сим жестоким ударом Светлосан в беспамятство, и почти в смертное бесчувствие, пролежал на сем каменистом берегу до совершенного восхождения солнца, которое благотворными своими лучами мало помалу возвратило ему напоследок чувство. Он растворил смутные свои глаза, и осматриваясь во все стороны насилу мог вспомнить, где они находится. Сие воспоминание и ослабление телесных сил, погрузили его в глубокое размышление, которое, представляя ему постепенно все его бедственные приключения, ввергло было наконец в уныние. Князь приметив, что сей яд разливается весьма быстро по его жилам, вооружился всеми оставшимися силами своей бодрости, и принеся молитву Богам, встал, и предав себя их воле, вознамерился все бедствия свои сносить великодушно. В сем намерении будучи решил он осмотреть весь остров, ласкаясь некоторою тайною надеждою, получить на нем благополучное окончание своему странствованию.
   Ободренный сими мыслями, прошел он великий округ каменистого берега, и пришел напоследок на плодоносное место, коего приятный вид бодрость его приумножила. Луг покровенный многоразличными и благовонными цветами, деревья обремененные прелестными плодами, приманили к себе его взоры: он сорвал несколько плодов, которых приятный вкус и запах, услаждая его чувства, подали ему новы силы. Светлосан получив от сего наиболее надежды к лучшему впредь возблагодарил Богам, и увеселясь сим лестным упованием, начал он прохаживаться в сей благовонной долине, наслаждаясь приятными её предметами. По нескольких минутах его прогуливания, пришел он в прелестнейшее и того место, и когда взоры его по нему обращались, то представилось ему зрелище весьма не совместное с приятностями места. Это был человек лишь только растерзанный зверем: стенания его привлекли к нему Светлосана, который желал ему подать помощь, ежели осталось какое к тому средство. Но какое было его удивление, когда он в сем человеке увидел того разбойнического атамана, который, будучи рабом, украл у Остана Сандалии, и с которым он сражался на море за похищенную им девицу! Но при плачевной участи сего бедняка, гнев его уступил место сожалению; Светлосан хотел ему помочь перевязанием ему его ран. Великодушный незнакомец! Сказал ему разбойник томным голосом, труды твои напрасны: смерть мою ничто уже удержать не может; сами Боги ею меня наказуют за мои злодейства. Но благодарю их, что при последнем моем конце послали они ко мне тебя свидетелем моего раскаяния. Сними с меня, примолвил он, драгоценные сии Сандалии, которые похитил я у Древлянина, и возврати ему их; а меня оставь пожирать моей смерти. По сих словах, умноживших его изнеможение, начал он ослабевать смертельно, и вскоре лишился жизни.
   Светлосан удивляясь правосудию Неба, воздал благословение неиспытанным его судьбам, и по сем приступил ко исполнению завещания умершего. В снятые с него Сандалии рассудил они сам обуться для всякого нечаянного случая, решив возвратить их Остану, ежели Небо соблаговолит еще его увидеть живым. Потом сыскав яму, положил в нее мертвое тело, и заметал всем тем, что ему способное к тому попалось. Воздав таким образом последний долг человечеству, решил он с помощью Сандалий обойти несколько островов, в надежде обрести на них своих спутников, которые, чаял он, может быть подобно ему были выброшены морем. В сем намерении решил он наперед обойти остров, на коем сам находился, что немедленно он и начал.
   Прошед несколько расстояния, увидел он весьма высокую гору, которая показалась ему весьма способною для рассмотрения всего острова; чего ради и пошел он на нее, в таком мнении, не увидит ли чего с нее достойного примечания, или кого из своих сотоварищей. Взошед на гору долго он осматривался по всем сторонам; но за множеством гор и лесов не мог он хорошенько рассмотреть пологие земли и берегов. Таким образом обманувшись в своей надежде, хотел уже было они сойти с горы, как вдруг его взорам представилось следующее позорище. Превеликое сборище львов и тигров в долу подле горы гналось за молодым человеком, и готово было его растерзать. Светлосан пораженный жалким его состоянием, нимало не размышляя о собственной своей опасности, бросился к нему на помощь, надеясь посредством своих Сандалий выхватить его из среды плотоядных сих зверей. Но едва он к ним спустился по воздуху, и ухватив юношу хотел с ним подняться, как несколько львов, схватив его за одежду, повергли на землю, и растворив жадные свои пасти, хотели его растерзать. Светлосан обманувшись в успехе своего предприятия, готовился уже на мучительную себе смерть, как в самый тот миг, избавленный им юноша, поверг нечто в толпу лютых зверей. Едва они почувствовали сие, как бросясь все к тому месту начали между собою преужасную ссору, грызя друг друга, и удаляясь от того места, где был повержен Светлосан. Между тем молодой человек, ухватив его в беремя, понесся с ним как вихрь, и в одну почти минуту принес его в пещеру весьма ужасной горы, обросшей камнями и дремучим лесом.
   Принеся его в пещеру, и посадив на сделанную из дерна лавку, сказал ему следующее: ты учинил такое дело, какое редкий из смертных решит отважится, и которое ласкает меня сыскать в тебе того Витязя, от коего храбрости зависит мое освобождение. Проговорив сие прошептал он несколько слов, и в туже минуту превратился в преужасный вид, который представлял безобразнейшего человека, какого ниже быстрейшее воображение вымыслить может. Он был обременен претягостными оковами, на которых были положены неизвестные знаки. Вот мой точный вид, продолжал он говорить Князю, какой мне дан, в наказание мое, от Подземного Царя. Я хочу, примолвил он, рассказать тебе мою повесть, которая подаст тебе ясное обо мне понятие, и о коей никто еще из смертных не знает. Сказав сие, сел он на землю против Светлосана, и начал ее следующим порядком.

   Я один из трех сынов Таргитая Скифа, произошедшего от Перуна, и дочери реки Днепра. Дед мой, по возрасте моего родителя, отдал ему во владение всю ту землю, коей ныне обладают Славяне и Чудь, из коих последние произошли от нашего рода, и присовокупились потом к Славенским племенам. Родитель мой получив сей дар, начал себе собирать отовсюду подданных, которых напоследок скопилось довольное множество, и сделалось из того небольшое Царство. Великое плодородие нашей земли, не мало способствовало к размножению в ней народа. Царствование моего родителя продолжалось весьма спокойно до глубокой его старости; и напоследок скончался они нечаянно, не чувствуя никакой скорби, приведен к своему концу истощением природы, а не сластолюбивым житием, как то бывает в нынешнем веке.
   Сия его нечаянная смерть была нам причиною к распре о Державе нашей страны. Нас было три брата как я уже сказал: средней назывался Арпоксай, младший Колоксай, а я был старший, и называюсь Липоксай. Дед наш Перун, желая разрушить наш спор своим благоволением, избрал достойным к Державе младшего из нас брата. Избрание свое утвердил он следующим чудом. Когда мы вышли из столичного нашего города Гелона на поле, чтоб решить наш спор превосходством наших сил: (ибо мы уговорились, чтоб тому кто далее из нас выстрелит из лука, осталось населенное Царство, а прочим пустая земля;) то в самое то время, когда хотели мы к сему лишь приступить, упали с неба соха, ярмо, топор и чаша, все из чистого золота. При сем приятном позорище, все мы оборотили на них свои глаза. Желание столь богатой корысти привлекло меня к ним первого: но при первом моем к ним прикосновении, исшедшее от них пламя так меня ожгло, что я, закричав преужасно, с великим стремлением от них отскочил. Арпоксай, середний наш брат, равную мне имел участь. Меньший из нас, (могла ль сие помыслить наша гордость!) лишь только подошел к сим драгоценным вещам как в тоже мгновение пламя их оставило, и он учинился счастливым их обладателем; a с ними совокупно и нашего Царства.
   Сие огорчительное для нас, и славное для Колоксая, приключение, преклонило к нему народные сердца; а мы принуждены были выйти из его Державы. Арпоксай удалился в Северные страны и учинился родоначальником Чудских поколений, из коих следующие славны потом учинились: Весь на Беле Озере, Меря в Ростовской и Переяславской земле, по Клещину Озеру, также Мордва, Печора, и другие многие, о которых для краткости я умалчиваю. По смерти его Чудские народы, а наипаче Белоозерцы, обоготворили Арпоксая за его добродетель, и преизящное его царствование. Сделали ему истукан из драгоценного дерева, возложили на него богатое ожерелье, и дали ему в руки серебряную чашу, в которую, все приходящие к нему для молитвы, клали деньги. Подле великолепного его храма соорудили кладбища, в которых погребались все знатные и богатые люди с великими сокровищами. Память его и доныне меже них осталась под именем Иомалы.
   По крайней мере судьбу его почитаю я тем блаженною, что он, лишась своего отечества, учинился все же счастливым родоначальником, и обожаемым Государем. А я несчастный, лишась отеческого престола, и гордясь моим старшинством, впал в отчаяние, и удалился в покрытые вечным льдом земли, прилежащие к Хвалынскому и Черному морю. Совокупив несколько диких народов, с убежавшими со мною Скифами, учинился я малым Бладететелем, и родоначальником произошедших потом Угров и Обрей. Но не довольствуясь сим малым владением, и сокрушаясь завсегда об отеческом престоле и о предпочтении моего брата, старался я сыскать в чем-нибудь другом мое прославление; и напоследок вдался я в розыскание трав, и бегов небесных;и наконец так к сему пристрастился, что оставив попечение о малом моем Княжестве моим детям, препроводил я всю мою жизнь в изобретении и сыскании, так называемого, Чернокнижия.
   Неусыпными моими стараниями и прилежанием, учинился я напоследок великим Кабалистиком: нашел таинство с помощью трав, камней и минералов производить всякие невозможные дела, и повелевать Духами. Посредством бегов небесных научился я угадывать прошедшее, настоящее и будущее. Все сии знания описал я в превеликой сочиненной мною книге, которая заключала в себе науку и наставления, как производить всякие невозможные дела. Книгу сию, и к ней словарь, сочинил я на Ассирийском языке, которому научился я в молодости моей от одного Ассириянина, пришедшего поселиться в Скифию к моему родителю, куда его загнали несчастья, изгнавшая его из Ассирии. Сие я учинил для того, чтоб не всякий мог ею пользоваться, ибо она заключала в себе всю глубину чародейного знания.
   Гордясь столь великими успехами моего рачения, сделал я несколько волшебных вещей, которых действие удивило моих подданных, и вселило в них обо мне высокое мнение. Вскоре слава моего искусства распространилась по соседственным Державам: превеликое число народа стеклось ко мне отовсюду, иные желая удостовериться, другие научиться. Стечением сим Государство мое приобрело себе в короткое время размножение, богатство и сияние, каких дотоле не имело. Ободренный сими выгодами, старался я утвердить мою славу новыми изобретениями, и чудесами моего знания. Сведения моего не скрывал я от иностранцев, но дозволял им все видеть, и всему от меня учиться за некоторые прибытки, которые были полезны новому моему Государству. Одним словом, я начал продавать все, и чертоги мои сделались училищем волхвования для всех приезжающих; и хранилищем волшебных вещей. которые раздавал я всем желающим за великие цены и подарки, не мысля ни мало о том, что некоторые из сих вещей служили не токмо к пользе человеческой, но и ко вреду, что потом вскоре и воспоследовало.
   Наконец раздраженный Перун, сими злыми моими изобретениями, поразил меня громом, и тем окончил дальнейшие мои в чародействе изыскания; но однако ж не пресек тем волшебства, которое, посредством моих наставлений и вещей, по всему свету распространилось; а наипаче в подвластной мне земле, в Скифии, и в Чудских странах.
   Оставшиеся по мне дети, и подданные мои, оплакав меня весьма довольно, учинили мне погребение по Скифскому обряду, следующим порядком. Сперва вскрыли мое чрево, и вычистив оное, наполнили нарезанным Галгантом, курительным порошком, семенами травы петрушки и анисом, и потом зашили; а тело мое все облепили воском. После сего положив меня во гроб, поставили оный на одр. И так вынесли на кладбище, поставив его на оном, воткнули со всех сторон копья, на кои возложив шесты, покрыли их прутьями около гроба. При том в честь мою положили со мною вместе, задушив наперед, наложницу мою, врача, повара, конюха, служителя, судостроителя, и коня; присовокупив к тому золотую чашу, и прочие любимые мною вещи, также волшебную мою книгу, и с нею словарь. По сем действии всякий, кто только ни сопровождал мое тело, старался принести наиболее земли, дабы оною засыпать мой гроб, и положенных со мною и наконец насыпали надо мною столь великий бугор, что оный походил более на холм. Сие обыкновение, чтоб насыпать бугры над могилами, примолвил Липоксай, и вы от нас переняли.
   Душа моя, продолжал он, по изшествии своем из тела, предстала совокупно, с прочими погребенными со мною, пред Подземного Царя, ожидая с трепетом от него себе осуждения. Ния воззрев на меня свирепым взглядом, сказал мне грозно: недостойный сын добродетельного Таргитая! Так ли ты следовал его примерам? На место добродетельного и попечительного правления, ты употребил жизнь свою на изыскание таинств, сокрытых от человеков Небесами; ты хотел уподобиться Богам, запрещенными тебе средствами, и силою Духов тебе служивших но вместо блага приключил ты вселенной неведомые ей несчастья. Проговорив сие повелел он Фурии представить пред меня зеркало, в котором я увидел ужасное множество людей, мучимых разнообразно моими учениками. Иные из них были превращаемы в разные гнусные животные, другие томимы были ядом или очарованиями, третьи лишаемы были любимых им вещей; и одним словом, усмотрел я тут всякие лютости, делаемые от учеников моих над прочими смертными. При сем ужасном зрелище вострепетал я опять, познав всю мою несправедливость и безумие: я пал пред Нией, надеясь моим уничижением и мольбами преклонить его к себе на милость.
   Напрасно ты стараешься, закричал он мне грозно, склонить меня своими мольбами: преступление твое столь велико, что не может его ничто загладить кроме твоего наказания. По сем ужасном ответе, повелел он адским страшилищам меня окружить, и наложить мне все те мучения, каковым подвергла моя наука живущих во вселенной. О небо! возопил при сем Липоксай, каких не испытал я тогда лютостей, беспрестанное мое превращение, в разнообразные и гнусные животные, было меньшее из тех мучений, какими я томим был от Фурий: яд, огонь, железо, повсеминутно меня терзали; и напоследок уже сам немилосердый Ния тронулся моими мучениями, продолжавшимися несколько годов, и повелел меня пред себя представить. Не дела твои, сказал он мне суровым образом, исходатайствовали тебе оставление мучений, а сожаление мое; но злодейства твои таковы, что требуют должайшего очищения. По определению Судьбины до тех пор не получишь ты себе упокоения, пока пребыв несколько лет во власти у мрачных чародеев, тобою произведенных, не будешь ты наконец освобожден от некоторого лютого волхва, юным Князем от рода Славенова; и пока не уничтожатся со оным чародеем, посредством сего Витязя, все волшебные вещи, тобою на свет произведенные.
   Едва он сие проговорил, как мрачное и густое облако, подхватив меня, понесло с великим стремлением, и напоследок, поставив меня в пустой Аравийской степи, оставило меня моему отчаянию. Долгое время пробыл я на сем пустом месте, и наконец, по некотором моем заблуждении, пришед ненароком к чистому источнику, взглянул я в него, и увидел в нем все мое безобразие, каким меня наказал Подземный Царь. С превеликим ужасом отскочил я от источника, мня видеть в нем некое страшилище, пришедшее снова меня мучить; но не видя никого, опять я подошел к тому месту, и увидев снова то же страшилище, делающее сообразные моим движения, уверился я напоследок, что это было собственное мое изображение. О Небо! какая грусть тогда меня обуяла? Я бы охотно лишил себя жизни в тогдашнем моем сокрушении, ежели б естество Духа, которое поднесь я сохраняю, могло чем лишиться своего бытия, по примеру человеческого. Но однако же после я узнал, что могу, в отраду мою, принимать каждый день, на один час, такой вид, какой сам я изберу.
   После сего приключения не долго я пробыл шатаясь: страшный адский глас, произшедший ко мне вскоре после того, определил меня к Вавилонскому чародею, который научась от последователей моих волхвованию и узнав о месте моей книги, вырыл ее из бугра, в который она с телом моим была зарыта. Посредством сей книги и других волшебных вещей, принудил он ад дать себе во услужение Духов, в числе которых и я к нему был послан. Сей гнусный чародей, за сие требование, обязался предать себя по смерти на вечное мучение аду. Он сие учинил с умыслу, надеясь посредством Духов достать себе бессмертие; но всемогущие Боги сие его намерение уничтожили. Сей волшебник не знал ничего обо мне, и почитал меня просто Духом; напоследок, желая от других сотоварищей моих получить некоторые важные услуги, известился от них, что один я могу его в том удовольствовать; а в доказательство того рассказали они ему мое приключение. Без сомнения учинено было сие ими по по велению Нии, дабы совершить надо мною мой рок. Посему известию и возложил он на меня должность исполнять все его приказания; но необычайность и бесчеловечность оных, заставили меня от того отрещиться. За сие непослушание, по власти данной ему надо мною, начал он меня мучить наилютейшим образом, дабы преклонить меня к повиновению, но я всю его ярость постоянно претерпел, уповая тем окончить мое страдание. Но определение Богов отложило весьма на далее окончание моего бедствия.
   Таким образом стенал я под жестокостью его ударов, до самой смерти сего чародея. По отшествии души его в Тартар, получил я снова мою свободу; но однако же не многие годы ею пользовался, и достался снова во власть некоторому добродетельному Вавилонянину, вместе с моею книгою, которую нашел он в земле, копая себе колодец; ибо прежний волхв зарыл ее в оную, опасаясь, чтоб кто ее у него не похитил; но и храня ее в земле, столько боялся ее потерять, что написал в ней на похитителей заклятие. Новый и добродетельный мой повелитель, не принуждал меня ни к какому беззаконному делу, ни же хотел, полученные в книге моей сведения, обратить во зло своим ближним, как то делал лютый его предшественник, но еще избавлял смертных и от прочих чародеев: и зато приобрел себе спокойную жизнь, и мирную кончину, перед которой зарыл он снова книгу мою в землю, приложив к ней объявленное тебе Видостаном завещание.
   По кончине добродетельного сего человека, пробыл я несколько лет в свободе но наконец книгу мою, с коей совокуплена была моя вольность, вырыл некоторый бедный человек, и не зная её употребления, продал ее Индийскому купцу, а от сего досталась она Видостанову отцу. О прочем ты сам ведаешь; и мне осталось только рассказать неизвестное тебе.
   Видостан получив ее в свои руки, и познав её важность, весьма учинил неосторожно, открыв о том неверному своему любимцу, который употребив знание её в свою пользу, сделался страшным повелителем своему благодетелю, мне, и всему свету. Первое его старание было покорить своей власти Духов, между коими и я ему достался. После сего научился он разным превращениям и очарованиям, дабы ограждая себя от всех сторон, учиниться страшным всем людям. Вскоре после сего учинил они опыт знания своего и лютости над отцом своего благодетеля, отравив его наилютейшим ядом. Учинив сие он скрылся, и избрав своим пребывалищем один из здешних островов, на котором принудил нас построить себе замок. Из сего то ужасного замка выходя, причиняет он свету ужасные злосчастья, какие только выдумать может. О злодейских его поступках с Видостаном и прочими известными тебе людьми, ты сам довольно ведаешь; а о прочих его злодеяниях скажу тебе коротко.
   Сей гнусный чародей, получив во власть свою меня и прочих Духов вознамерился овладеть с нашей помощью целым светом, и учиниться бессмертным, но великие Боги суетному и высокомерному его желанию посмеялись показав ему в нас слабых исполнителей его гордости, ибо сие его желание удовлетворить мы отказались, сколько они ни принуждал нас к тому наказаниями. Карачун лишась в том своей надежды, вознамерился к тому достигнуть сам собою: он начал выискивать всех волхвов, и лишать их волшебных их вещей, надеясь сими средствами учиниться сильнее всех, в чем он действительно и успел. Ибо сколько ни обреталось волшебников во вселенной, он всех их победил разными пронырствами, и овладел их вещами; и тем учинился столько силен и страшен, что сам Ния не смел иногда сопротивляться его воле. Таковою его властью раздражась Боги, и опасаясь его лютости, лишили его силы умерщвлять всякого человека, и определили ему скорую казнь, что я узнал от прочих Духов, моих сотоварищей.
   Долго бы рассказывать мне, продолжил он, о всех его злодействах, ежели б описывать их подробно, но я скажу тебе о том вообще. С тех пор, как овладел он моею книгою и Духами не приключилось во свете никакого важного несчастья, коего бы не был он виною. Сей мерзкий Эфиоп, лишась власти умерщвлять людей, терзает их напротив того всякими лютейшими мучениями, и лишает их своими очарованиями естественного их вида. Причем употребляет он такую хитрость, что все очарованные им, по тех пор неизвестны бывают свету, покамест продолжается их очарование; и одни Боги могут человекам открыть его козни. Он построил еще себе на некотором здесь острове замок, и определил его на свои увеселения, но однако ж кроме досаде и огорчений ничего в нем более не находит. Ибо похищенные им отовсюду в сей замок красавицы, какие он ни употребляет пронырства для прельщения их, все до единой презирают его, и гнушаются им, ибо правосудные Боги, в наказание ему, и для предосторожности неповинных красот, лишили его власти являться к ним в другом виде, кроме его собственного. А собственное его гнусное лицо, неудобно прельстить и самой наипозорнейшей женщины. Вот каково его изображение.
   Теперь осталось мне сказать тебе окончание собственной моей повести. Я нашел, будучи еще вживе, лютое средство умерщвлять людей разнообразно, хотя б и сами Боги смерти их сопротивлялись. Но сего варварского таинства не включил я в мою книгу, ниже кому о том поведал, опасался худых от того следствий. Сия то воздержность и спасла меня во аде от конечного моего погубления, и сие есть причиною теперешнего моего заключения. Ибо сей лютый волхв, уведав от сотоварищей моих о сей моей тайне, хотел от меня об ней узнать, но я ему твердо в том отказал, что и навлекло мне от него самое варварское мучение, и темницею сей остров. Но я надеюсь, что милосердные Боги, за претерпенные мною страдания, вскоре избавят меня от власти сего тирана человеческого рода. Ибо ты, государь, продолжал он, точно мне кажется тем Витязем, от коего Боги определили мое избавление. Я уже весьма долгое время нахожусь на сем острове, вседневно ожидая с тобою моей свободы. Напоследок увидев здесь тебя, решил я испытать твое добродушие, и тем увериться, что ты будешь мой избавитель от лютого Карачуна. Для сего то точно и превратился я в молодого человека, и силою моего знания, обратил на себя толпу лютых зверей; и когда доброе твое сердце склонило тебя вдаться для меня в опасность, тогда я бросил в толпу сих животных некоторый приготовленный мною состав, который возбудив в них бешенство, обратил их на самих себя.
   Едва Липоксай скончал свою повесть, как пресильное землетрясение взорвало в пещере пол и учинило великое отверстие, из коего с превеликим пламенем и сгущенным дымом выскочил к ним Исполин, вооруженный саблею, умри, вскричал они Светлосану, замахнувшись на него оружием, и прекрати надежду сего неверного Духа, и твою собственную. Но Липоксай в самый тот миг отхватил Князя от поражения, и вынес его вон из пещеры. Дерзновенный!' вскричал Исполин Духу, ты осмеливаешься защищать лютейшего моего врага; но ведай, что ты сим усугубил только свои и его мучения. Ничто вас не избавит от мщения Кapaчунова. Проговорив сие, кинулся он за Светлосаном, который, лишась волшебного своего меча при потоплении, принужден был спасаться бегством, не имея к защите своей другого способа. Помощью летающих Сандалий, прибежал он вскоре на поверхность моря, но Исполин, который был точно Карачун, не оставил за ним гнаться и по морю, будучи поддерживаем Духами.
   Конечно бы от руки его погиб тогда Славенский князь, ежели б нечаянный случай, который казалось угрожал ему прямо погибелью, не спас его жизни. От продолжительного бежания, дух у него начал уже заниматься, и лишать его всей надежды ко спасению: отчаяние овладело его мыслями: он возвел глаза свои на небо, для испрошения себе помощи свыше; но в самое то время запнувшись упал, и мнил уже себя потопшим как в самый тот миг почувствовал у себя в руках нечто такое, которое падение его остановило. Они встал тотчас опять на ноги, и увидел под собою превеликого Дельфина, держащего во рту своем волшебный Левсилов меч. Обрадованный Князь сим приключением, едва осмелился поверить своим глазам: воздав благодарение бессмертным, ухватил они  свой меч, и с превеликою храбростью обратился на гонящегося за ним Карачуна, который весьма уже близко от него находился. Сей гнусный волхв, сколько ни нагл был и ни дерзостен, но усмотрев Левсилсилов меч в Светлосановой руке, вострепетал и обратился в бегство, но не смог бы они избежать достойной себе казни тогда же, ежели б не спасся от того своим коварством; ибо превратясь в рыбу, повергнулся он в море, и тем избавился от неминуемой себе смерти.
   Светлосан лишась таким образом своей победы, принужден был возвратиться на остров, дабы посоветовать с Липоксаем, каким образом может он достигнуть до окончания своего предприятия, в рассуждении ниспровержения сего коварного врага. Желание твое весьма похвально и велико, сказал ему Липоксай, оно избавляет мир, и меня, от наилютейшего тирана; и сколько мне ни будет стоить подать тебе о сем мое мнение ибо чародей сей не упустит наложить мне за сие наижесточайших мучений; однако же невзирая на все то, хочу тебя в сем удовольствовать. Я уже тебе объявил, продолжал он, что Карачун имеет у себя два замка: один из них украшен всеми нежностями и приятствами великолепия и пышности, а другой имеет вид самого ада, по причине ужасных своих предметов. В сем последнем замке обитает Карачун, и всякому из смертных вход в него запрещен под лишением за то живота. Кроме сего окружен он отовсюду преужасными заграждениями, которых кроме Богов и Духов никто преодолеть не может, не подвергая жизни своей неминуемой смерти. В сем замке хранит Карачун все похищенные им волшебные вещи, под стражею наиужаснейших чудовищ. Никак нельзя покуситься взойти открытой силою в сей замок, или напасть на самого сего чародея, и победить его явно. Надобно изыскивать случай, чтоб исплошить его в замке, в коем обитают у него красавицы, ибо он лишается тут почти всей своей силы; либо же при помощи Богов войти тайно, и без него, в обитаемый им замок, и напасть на него сонного. Кроме сего совета, продолжал Дух, никак помочь тебе я не могу, ибо Ния запретил мне вспомоществовать тем, которые пожелают разрушить мою неволю. Сказав сие он исчез, а Светлосан, оставшись один, вознамерился искать Карачуновых замков.
   Принеся наперед молитву Богам, пошел он, вспомоществуемый Сандалиями, на поверхность моря, и определил на нем до тех пор странствовать, покамест не найдет Карачунова жилища. Но сие путешествие было бы ему гробом, ежели бы не помогло ему доброе его счастье, которое по справедливости бывает иногда лучше храбрости и досужства. По отдалении его от острова, небо переменило ясность свою на мрак: порывистые ветры возмутили тихие воды, и не оставили Светлосану иного пути, кроме опасной средины между волнующеюся бездною, и блистающим горизонтом. К довершению напасти, темнота окружила все пространство понта, и не оставила ни малого средства разделять предметы. В сей крайности Князь принужден был бежать, то по ярящимся волнам, то по бунтующему воздуху. Таким образом путешествовал он двое суток, находясь в беспрестанной опасности от моря и грома. Наконец последовала ясность, но которая не принесла ему ни малого облегчения; гладь и утомление, объявшие Светлосана, лишили его почти всех сил. Уже изнеможенные его ноги едва ему служили, и он начал уже от великой усталости спотыкаться, и приходить в некоторый род обморока, который бы его навеки погрузил в море; как в самое то время увидел он превеликий остаток разбитого корабля. С великою радостью пошел он к нему, благодаря Небу за столь очевидную помощь. Дошед с немалым трудом до сего остатка, сел он на него, и отдохнув довольное время, почувствовал он в себе изнуряющий голод и жажду. Весьма долгое время боролся он с ними; но наконец  побуждающая его к насыщению природа начала изнемогать, и лишать его чувств. В сие время притуплённые его взоры, едва уже обращающееся по поверхности вод, ласкаясь надеждою обрести, на них нечто к утолению жажды и глада, увидели вдали плывущее животное, которое несло нечто во рту. Некая надежда обновилась в сердце Светлосана: он поднял голову, чтоб рассмотреть получше сие животное, которое приплывало к нему час от часа ближе, и с великою радостью увидел наконец, что это был морской лев, который нес во рту своем превеликий куст с кокосовыми орехами. Как скоро подплыл он к Светлосану, то оставив при ногах, его свою ношу, нырнул в воду, и по нескольких минутах, вынырнув от него в немалом расстоянии, поднялся на воздух в виде превеликой птицы.
   Но Светлосан, в тогдашнем своем состоянии, не весьма старался то приметить, и все свое попечение обратил к кокосовому дереву. При ослаблении своих сил едва он выволок его из воды, и напоследок, разрезав один орех своим мечом, выпил из оного сок, который показался ему тогда настоящим Нектаром. Таким образом сия неожидаемая помощь возвратила ему жизнь, столь много крат подверженную смерти. Сие счастливое приключение привело его в состояние путешествовать далее: снабдясь сим приятнешим плодом, и принеся молитву Богам, вдался он снова своему путешествию, и по счастью своему, через несколько дней увидел он остров, окруженный отовсюду дремучим лесом и каменистыми утесами.
   С превеликим трудом пробрался он сквозь чащу оного, в надежде сыскать несколько плодов способных в пищу. По прошествии им сей густоты, увидел он превысокие кремнистые горы, покрытые льдом и снегом, и на которые ни коим образом человеку не можно было взойти. Однако же Светлосан, вознамерясь осмотреть остров, превозмог сию трудность, вспомоществуем будучи Сандалиями. Но какое было его удивление, когда они, по возшествии на сии горы, увидел с них дол, изобилующей плодоносными древами и благовонными цветами; а далее того великолепный замок, окруженный рекою, наподобие превысокой горы, украшенный разновидными цветами. При сем приятном виде Славенский Князь пал на колени, и воздев руки к небу, произнес сию молитву: Великий Перун, и ты всемощное Божество бедствующих людей! внимите молению смертного, обожающего вас нелицемерно: если я не обманываюсь, то сие великолепное здание есть творение гордого Карачуна. Вспомоществуйте мне прейти безбедственно все оставшиеся трудности: споборствуйте моему подвигу, и устроив мою руку на отмщение страждущего человечества, сопроводите ее в сердце нечестивого тирана вселенной. Я обещаюсь принести вам тучную жертву, и удовлетворить вполне человечеству.
   По совершении Светлосаном молитвы, гром возгремел в десной его стране, и блеснувшая молния казалась стремящеюся на здание замка. Князь снова пал на землю, благодаря Богов за столь явственное предвозвещание их благоволения. После чего, наполнясь несомненным надеянием на помощь Бесмертных, пошел он прямо к замку. Чем ближе он к оному подходил, тем больше умножалось великолепие оного. Чертоги его, подобящиеся высокой и утесистой горе, были сооружены из разноцветных блистающих камней: злато и серебро были последние стен их украшения; преизящнейшие истуканы изобиловали на них повсюду; крыльца, переходы и теремки являли на себе вид неподражаемого художества. Одним словом здание сие походило на некий священный храм, превосходящей красотою и великолепием своим все те преузорочатые достопамятности, которые Греками семью чудесами именовались Но сколько замок сей был великолепен, столько приступ к нему был труден: стены его, сооруженные из крепчайшего мрамора, утыканы были наподобие щетины острыми рожнами, а ворота его состояли из непроницаемой стали. Кроме сей твердой заграды, окружала замок глубокая и быстрая река, наполненная преужасными чудовищами, которые всплывая на поверхность вод, произносили страшный свист и рев являя огромные и гнусные свои тела. Сверх того находился на берегу железный истукан, вооруженный всеми орудиями, какие только изобрела кровавая война, для отнятия жизни у человеков. Сей грозный истукан, произнося престрашные завывания и вопли обегал, быстрее вихря, берег окружающий замок, и грозил умертвить всякого, кто ни отважился в оный вступить, ибо силе его ничто противиться не могло.
   Славенский Князь усмотрев сего стража, обнажил свой меч, и надеясь с помощью его крепости одолеть сие страшилище, пошел к нему безбоязненно. Железный страж, увидев идущего на себя Светлосана, бросился к нему с ужасною свирепостью, и подняв медную свою палицу, хотел ею сразить его на розно; как вдруг; посмотрев на сего Князя, возопил томным голосом, и отскочил от него весьма поспешно. Толь нечаянный случай привел Светлосана в некоторый род недоумения и робости: он не ведал, что ему о сем приключении мыслить; между тем подходил он к нему ближе, желая получше его рассмотреть, и ежели можно, уведать от него о всём, о чем ему нужно было узнать. Но истукан, усмотрев его к себе приближение, побежал к мосту, ведущему через реку, который состоял весь из железных пружин сплоченных совокупно, и встал на конце оного, и как только Светлосан к нему подошел, то железный сей муж топнул в мост ногою, проговорив несколько слов, от чего оный в тот же миг съёжился. Сие удивительное приключение еще в большее привело удивление Славенского Князя. Между тем истукан то отдалялся от Светлосана, то приближался к нему на железном своем мосте: вовремя отдаления своего делал он разные телодвижения и знаки, и весьма печальные и смешные рожи, которыми старался он нечто дать знать Славенскому Князю, а приближаясь к берегу хотел его поразить. Сие чудное действие привело в вящее недоумение Светлосана: он не знал что начать; ибо знаками своими испрашивал у него истукан некоей милости, а нападениями своими приводил его в раздражение. Но в самое то время, когда юный Князь о сем размышлял, а железный муж подплыл к нему на мосту, делая нападения, налетел на Светлосана от стороны замка, и почти из-за самого истукана, превеликий морской орел, как-будто бы желая на него напасть, и с ним сразиться. Возбужденный сею нечаянною опасностью Князь, устремил на него свой меч; но вместо оного поразил он железного стража, который в самый тот миг превратился в среднелетнего человека, одетого в Армянское платье,а орел между тем от них скрылся.
   Превратившийся из истукана Армянин пал в ноги Светлосану, и объемля его колени: Государь! сказал ему, я не обманулся, с самого первого на тебя взора, почтя тебя Героем и любимцем Богов, ибо хотя способом сего прежде принадлежавшего мне меча избавил ты меня,но не вспомоществуемый вышеестественными силами не мог бы ты дойти до сего неприступного места. Как! перехватил речь его Князь, разве ты Левсил? Так, государь, отвечал он, я муж несчастной Превраты: лютый Карачун, вспомоществуемый предательством неверного моего друга, разлучил меня с нею, и лишив всего, превратил меня в это ужасное состояние, из коего храбрость твоя меня извлекла; ибо окончание моего очарования состояло в поражении меня моим мечом. После чего рассказал он ему подробно все свое похождение, и распрю с Карачуном. Сей ужасный чародей, присовокупил он, исплоша меня в моем замке, и изблевав на меня тьму ругательств, повелел оковать меня тяжкими цепями, и окружив бесчисленною стаею мрачных Духов, увлек меня из прелестного моего жилища в сии места, исполненные плача и стенания. И когда мы поровнялись над поверхностью сей реки, тогда нежалостливый мой похититель, схватив меня в преогромные свои руки, (ибо он имел тогда образ Исполина,) кинул на сей железный мост, произнося сии слова: Восприми свойство и крепость сего моста и из лютейшего моего врага, сделайся ужасным стражем сего места, по тех пор, пока не поразит тебя опасное твое оружие. Слова его раздались с ужасным громом и треском по всему горизонту, и снизошли до врат свирепого ада. А я летя с превеликим стремлением, ударился об мост, который от удара сего съёжился, произнеся томный и пронзительный звон. Падение сие долженствовало бы естественно лишить меня жизни; но злодей мой устроил так, что я в самый миг моего удара превратился в железный истукан, и потеряв прежнюю свободу моих мыслей, наполнился неистовым алканием убивать всех попадающихся мне в глаза. Получив сие варварское стремление, вскочил я с моста на берег, и помчался быстрее вихря вокруг замка: попавшиеся мне звери и птицы вскоре почувствовали неистовую мою ярость; я их всех перестрелял моими стрелами, и в один день учинил пустым и неприступным сей берег. С тех самых пор до сего часа, обегая повсеминутно сей берег, не видал я никого из живущих до самого твоего прихода, который возвратил мне прежний мой вид.
   Окончив свою повесть, бросился было он опять к Светлосану в ноги, но Князь его до того не допустил, и приняв его в свой объятия, уверял его о своей дружбе, благодаря притом за угощение его супруги. Как, государь! вскричал удивленный Левсил, неужели жена моя имела честь угостить у себя столь великого Героя? А я ее мнил равно погибшею от наглости нашего злодея. Она бы действительно и теперь еще от ударов его страдала, ответствовал Князь, ежели бы Боги не освободили ее, посредством моей руки, от сего страшного тирана. По сем рассказал он ему вкратце свои и её приключения. О Небо! возопил тогда Армянин, кого тебе осталось поражать, когда ты оставляешь без казни такового злодея! Государь, продолжал он говорить Светлосану, я думаю однако же, что он не долго уже будет пользоваться плодами своих злодейств. Повсеместные жалобы ежечасно призывают Богов ко отмщению: и ежели я не обманываюсь, то и сам Карачун предузнает скорую свою погибель: я его ныне зрю всегда уже смущенного и робеющего. Редкие его посещения в сей замок довольно доказывают его неспокойствие. Он беспрестанно окружает сей, и собственный свой замок, ужаснейшими страшилищами, мня ими заградить всякому в них вход; но может ли он ими воспрепятствовать мщению бессмертных? Тебя государь, продолжал он, познаю я орудием и исполнителем праведного их гнева; ежели сие истинно, так вооружись их покровительством и ступай наказать тирана, и избавить несчастных; от сего лютого чудовища.
   Таким образом, говоря, понуждал он вступить Светлосана на железный мост;но едва занес на него Князь свою ногу, как мост восшумя престрашным образом сложился, а наполняющие реку чудовища, вынырнув все из воды, разинули свои пасти, и произнося престрашный вой, свист и рев, угрожали Светлосана пожрать ежели осмелится он переправляться через реку. Но сей неустрашимый Князь, возлагая надежду на Богов, и призывая их в помощь, начал поражать своим мечом приблизившихся к нему страшилищ. При всяком ударе мужество его получало награждение: ибо на каком месте ни поражал он чудовищ, то во мгновение ока становилось оное твердым, а вода со страшилищами исчезала. Ободренный сим успехом Светлосан подвигался все далее, поражая уродов, и очищая тем путь за собою Левсилу. Таким образом, вскоре дошел он до другого берега; и лишь на оный вступил, то вся река, окружавшая замок, провалилась сквозь землю с превеликим шумом и треском. Светлосан и Левсил, познавая в сем чуде ясно Божескую к себе помощь, пали на землю, принося благодарение Небожителям.
   По таковых успехах, Славенский Князь не сомневался уже более в преодолении заград, препинавших вход в замок. Ополченный бодростью и надеянием, подошел он к воротам замка, чтоб попытаться и оные себе открыть; но едва он к ним приступил, как стальные их вереи превратились в преужасных Волотов, зияющих пламенем, а двери в престрашную огненную хлябь, преисполненную разнообразных чудовищ. Все сии страшилища, увидев идущего к себе Князя, приготовились к совокупному на него нападению, но Светлосан, призвав в помощь Бессмертных, и возвысив свой меч, пошел на них без всякой боязни. По нескольких его ударах, почувствовал он себя угрызенным в лядвию: сие угрызение воспалило еще более его храбрость: горя отмщением за сие ему оскорбление, и собрав все свои силы, поразил они своим мечом в самое отверстие зиявшей на него хляби, желая одним ударом сокрушить всех её чудовищ. Напряжение его столь было сильно, что он упал; но как он удивился, когда по восставнии своем увидел себя уже внутри, замка! Последовавший ему Левсил вывел его тотчас из сего удивления, объявив ему следующее; (ибо он все сие действие приметил, следуя за ним издалека:) что когда Светлосан поражал пламенных чудовищ, то оные поминутно от него мало помалу исчезали;между тем одна ужаснейшая Саламандра, исторгнувшись из самой глубины хляби, хотела его стремлением своим опровергнуть но в самый тот миг поразила ее снизошедшая с небес огненная стрела: чудовище исчезло, а Князь воспаленный гневом поразил мечом в хлябь, которая в туже минуту исчезла; и Светлосан, увлеченный своим напряжением, принужден был упасть во внутренность замка.
   Сия очевидная Божеская помощь извлекла радостные слезы из очей Славенского Князя: он принес благодаренье бессмертным, ее чем и Левсил ему последовал. Наполнясь вящею надеждою, пошли они к палатам, стоявшим посередине замка. По нескольких шагах почувствовали они нечто остановившее их: и хотя осматривались они по всем сторонам, однако же не могли ничего такого увидеть, что бы их останавливало. Недоумевающему о сем Князю вскричал Левсил, что он мнит познавать в сем хитрость Карачунову: это конечно, говорил он, невидимая стена, которая препинает нам путь в чертоги; но я думаю,примолвил он, что и она не постоит от грозного твоего оружия. И в самом деле, лишь только Светлосан махнул своим мечом, то невидимая препона потеряла свою силу, и оставила им свободный ход. Но едва они от нее освободились, как на место ее предстала другая: превеликая толпа молодых и прекрасных девушек, одетых наипрелестнейшим образом, в самую ту минуту их окружила, иные из них пели, другие плясали, некоторые играли на разных музыкальных орудиях, а прочие имели в руках самые прелестнейшие плоды в корзинках, и бутылки с вином. Сии приманчивые машинки, обступив Светлосана и Левсила, подложили им свои услуги, и всякая из них напрерыв старалась прельстить юного Князя и его спутника. Добродушный Светлосан, видя к себе таковые ласки от столь прелестного рода смертных, уже хотел ответствовать им равномерными учтивостями, и согласиться на их предложение, как, благоразумный Левсил, обхватив его своими руками, вскричал ему: берегись, государь, паче всего сих обманчивых прелестей, сих опасных Сирен: это еще козни лютого Карачуна. При сих его словах Светлосан остановился, будучи приведен в недоумение, а окружающие их прелестницы подняли превеликий смех и хохот над Левсилом, называя его трусом и невежей; и в самое то время лаская наиболее Князя, и стараясь всеми силами склонить его на свое предложение, чтоб он вкусил предлагаемые ему забавы. Но Светлосан, подкряпляемый увещеваниями Левсила, и тревожимый неотступными ласканиями сих прелестниц, понял ясно Карачуново коварство. Он начал отталкивать от себя сих обманщиц, и поспешать войти в покои, однако ж сим не мог от них избавиться. Они окружив его со всех стороне, и ухватив за руки и платье, старались увлечь его за собою. Между тем Армянин, окруженный другою их стаею, весьма уже далеко был от него оттащен, но при всем том не переставал он кричать Светлосану, чтоб он как можно старался от них освободиться. В сие самое время одна из прелестниц, ухватив у Князя меч хотела вырвать,но Светлосан приметив сие, и предвидев от того всю опасность, пришел в подлинный страх, и наполнясь негодованием, вырвал у нее из рук сие драгоценное оружие. Стремление, с каковым он в сем случае поступил, принудило его исторгнуть меч совсем из ножен. И лишь только сияние оного блеснуло им в глаза, как в тоже мгновение, все сии прелестные обманщицы, разлетались от него в виде преужасных Гарпий.
   Между тем Левсил, отвлеченный сими привидениями весьма далеко, находился в опасности своей жизни; и ежели бы Князь хотя еще одну минуту не ускорил от него прогнать сих опасных Сирен, то бы Армянин погиб конечно. Избавясь таким образом от последней и опаснейшей Карачуновой козни, воздали они благодарение Небесам, и пошли в предстоящая палаты, не встречая уже более себе ни какого препятствия.
   Крыльцо сих великолепных чертогов, по которому надлежало им восходить в покои, кроме других бесчисленных и драгоценных редкостей, было украшено истуканами из восточного хрусталя, Опала и Сапфира, которые представляли следующие мирские Божества: Любочестие, Любоимение, Властолюбие, Пышность, Гордость, Любострастие, коварное Самолюбие, многовидную роскошь, и другие бесчисленные их отрасли; а при самом входе в сени стояли на возвышенных подножиях три стальные истукана, кои казались быть повелителями прочих. Первый из них представлял мрачное Суеверие, другой бесчеловечное Варварство, а третий гнусное Невежество.
   Светлосан осмотрев немного сии истуканы, пошел далее, но едва только вступил он в сени, как загремела в них преогромная музыка, и наподобие вихря раздалась и потекла по всем покоям великолепного сего здания. И вскоре от слуха их умолкла. Славенский Князь и спутник его весьма приключению сему удивились, и к великому соболезнованию веко ре узнали, что оно значило; ибо По вшествии своем в первую комнату, увидели они двух девиц без чувств стоящих, хотя они и сохраняли всю свою живность. Это было новое коварство бесчеловечного Карачуна; как они потом от самых сих девиц узнали. Сей гнусный волхв устроил так, что как скоро победятся внешние ограждения сего Замка, чтоб злое его очарование под образом музыки пролилось по всем покоям, и отняло чувства у всех живущих в них красавиц, дабы никто не смог ими овладеть.
   Светлосан и Левсил проходя великолепные покои сего замка, повсюду находили в разных положениях лишенных чувстве красавиц. Сие печальное зрелище извлекло из глаз их многие слезы, наполнив их сердца преострым сожалением; но Славенскому Князю сбрегалось тут плачевнейшее позорище. Опечаленное его сердце сими жалостными предметами предавалось уже воздыханию и жалобам, как вдруг слезящим его взорам предстала несчастная Милослава, его сестра, лежащая на коленях у красавицы, коей прелести помрачали все украшения замка, и обитавших в оном девиц. Лютая горесть, изображавшаяся на её лице, не могла помрачить ни малейших приятностей её красоты, это была самая Лада, Богиня любви. Какое же долженствовали произвести чувствование сии два предмета в Светлосановом сердце? Вдруг две жарчайшие чувственности воспламенили его душу: сожаление и любовь, родившиеся вместе с удивлением. Но родство превозмогло, тогда над его нежностью: он бросился к бедной Милославе, стараясь подать ей помощь. Он употребил все усилия, чтоб произвести в ней некое чувство и но все его старания были бесплодны. Милослава и подруга её, так как и все прочие, сохраняя естественную живность тела, пребыли бездыханны.
   Тогда то ярость и сожаление, овладевшие сердцем Славенского Героя, принудили его выступить несколько из порядка его благоразумия: произнеся тьму проклятий. и ругательств на злобного Карачуна, начал он разрушать непреодолимым своим мечом все украшения бедственных сих чертогов, в ожидании подобной казни гнусному их создателю. Ни что не спаслось от ярости его гнева: преизящные истуканы, драгоценные картины, великолепные светильники, зеркала, и все пышности сих палат были в ничто обращены праведным его мщением.
   Но не одна бешеная ярость к сему его побудила: он мнил разрушив сии украшения, разрушить и очарование любезных ему особ. Левсил стоял во все то время безмолвен; но когда усмотрел он, что гнев его гораздо утишился, тогда подступив к нему сказал: Непобедимый Витязь! не сим надлежит тебе побеждать Карачуна: надобно самого его ниспровергнуть, исторгнув из него сим железом вредоносную его жизнь. Светлосан, возвращенный сими словами в прежние свои чувствования, обратился снова к сестре своей и её собеседнице: он стоял долго не спуская с них глаз: на лице его являлись попеременно умиление и нежность. О Боги! возопил он напоследок, возможно ли подумать, чтоб наилучшее и наипрекраснейшее творение ваших рук было так уничижаемо? Воздыхания прервали его слова; и слезы смешанные с нежными взорами, каковые кидал он на красавицу, сидевшую подле его сестры, показали ясно его чувствование. Но он его и сам не скрыл: обратясь к Левсилу сказал он воздыхая страстно, что к претерпению всех бедств, которым он вдавался, дабы сыскать и победить Карачуна, побуждала его сперва одна добродетель; а теперь присовокупилась к оной и любовь, говорил он, которая еще более произведет в нем мужества, дабы отважиться на сражение со врагом, коего целая вселенная трепещет. Левсил, обрадованный его словами, начал его наиболее побуждать к сему предприятию, и наконец благоразумными своими советами и просьбами склонил его более не медлить; хотя Князь, тронутый сожалением и любовью, не весьма спешил оставить столь любезные ему предметы.
   Препроводив в замке несколько времени в бесплодных изысканиях средств, дабы разрушить очарование красавиц, и не сыскав ни какого, определил наконец Светлосан пуститься снова в путь. При исшествии своем из замка сожалел он весьма, что не мог быть сопровождаем Левсилом; ибо хождение по морю одному ему было возможно, по причине летающих его Сандалий,а Превратин муж не имел никакого к тому средства, потому что он лишен был Карачуном всех своих волшебных вещей, коими мог нечто произвести. Чего ради положили они, чтоб Левсил остался в сем замке по тех пор, пока не возвратится в оный Князь, а ежели судьба определит ему в сем путешествии смерть, чтоб он спасался из ужасного сего места так, как ему поможет счастье; или б великодушно умер, когда Богам так угодно будет. В сих и подобных сему разговорах прошли они даже до морского берега: при сем рубеже своего пути Левсил, сколько был ни мужествен, но восстенал и залился слезами. В сию ужасную минуту представились ему вкупе все случаи, которые могут лишить его навсегда обхождения со светом, и нежных ласк любезной его супруги. Славенский Князь употреблял все к его утешению и наконец уверив его о непременной Богов защите, и принеся оным свою молитву, простился с своим другом, и вступил на жидкую и непостоянную стихию.
   Сколько взор Левсилов мог простираться по понту, и пока мог видеть идущего по нем Светлосана, по туда не спускал он с него глаз; и когда они скрылся уже совсем от его очей, тогда стенящий Армянин, воссылая на Небо моления в его пользу, возвратился опять в замок.
   Между тем Славенский Князь, побуждаемый надеждою найти и победить Карачуна, летел более нежели толь. Он вдался в приятную задумчивость, которую произвела в нем прелестная незнакомка: нежность её и красота, впечатлевшиеся в его сердце, наполнили все его воображение, и переводили его душу из страсти в страсть; то воспаляясь наисильнейшею любовью, клялся он во веке ее любить и обожать, то вспомнив её очарование, приходил он в ужасную ярость, и призывая на помощь Богов и смертных, бежал обнажив свой меч, мня постигать Карачуна, и поразить его. В сем волнении страстей пробыл он по самую темноту ночи, но и она бы не разрушила его задумчивости, когда б не извлек его из оное сильный треск, поднявшийся на воздухе. Светлосан остановился, и озираясь повсюду, увидел на воздухе преужасное облако, которое составлено было из всех стихии: вода ярилась в нем от преужасного огня, коим вся сия громада была наполнена; земля, и спершийся в ней воздух, угнетаемый разными металлами и минералами, будучи разжигаемы пламенем, производили между собою престрашную борьбу, гром и треск, подобный преужасному трясению земли. Одним словом, это был вид истинного Хаоса, о коем повествуют нам стихотворцы. Сия прегрозная туча летя прямо на Славенского Князя, готова была его сжечь, и претворить в небытие: уже она на него ниспадала, и один миг оставался его жизни, как неустрашимый сей Князь, лишенный всякой помощи, и долженствовавший умереть от единого ужаса, выхватил свой меч, и не размышляя нимало, поразил им в сие облако, которое в тот же миг лопнуло и исчезло, а вместо его явился на воздух гнусный Карачун, в виде престрашного Исполина. Ты не избежишь от моей казни, злодей! вскричал он Светлосану; искусство мое преодолеет наконец твое бесстрашие. Сказав сие скрылся он из вида, вообразив ужасные кометы. Славенский Князь ввергнутый сим видением в превеликое удивление, стоял несколько минут чудясь сему приключению. Напоследок, усматривая в сем случае ясно Божескую к себе помощь, воздал он благодарение Небожителям, и предав себя их защите, отправился снова в свой путь, неся с собою обнаженный свой меч, думая сим предостеречь себя от внезапных Карачуновых нападений.
   И в самом деле меч сей имел такую силу, что от блистания его исчезало всякое привидение; и уже Светлосан не имел на себя явного нападения. При усмотрении на пути своем острова, взошел он на него, и провел на нем спокойно всю ту ночь, не смея однако же сомкнуть своих очей. На другой день, будучи томим жаждою и гладом, сыскал он в лесу несколько кокосовых орехов которые алч его утолили. Он их взял несколько с собою, и отправился снова в путь, прося Богов препроводить его поскорее к Карачунову замку. Таким образом странствовал он с месяц, дни препровождая в беспрестанном шествии, а ночи на островах в тревожном сне, ибо опасность от Карачуна прерывала его сон почти поминутно.
   Все сии трудности, беспрестанное шествие, голод и жажда, зной и хлад, и беспокойный сон, не токмо не ослабили бодрости Славенского Князя, но паче еще преумножили оную надеждою сыскать и победить Карачуна. В один вечер, когда он подходил к некоторому большому острову, чтоб по обыкновению своему на оном переночевать, и запастись плодами на дорогу, вдруг вода, по которой он шел, начала под ним кипеть, так что жара, происходившего от нее, не мог он стерпеть, и принужден был подняться на воздух; откуда он увидел, что лежащий пред ним осгаров находился весь в дыму и пламени. Подошед к оному поближе усмотрел он, что острв сей колеблем был преужасным землетрясением, которое умножалось повсеминутно, вдруг превеличайшие его горы с громом и треском проваливались сквозь землю, и оставили на месте своем глубочашие пропасти, исполненные дыма и огня; в других местах долины, обремененный претолстыми древами, взрывало на воздухе с превеличайшим стуком, треском и лопаньем, в поднявшееся от того песок и пыль, затмевая свет, летели по всем сторонам с обломками дерев и каменьев. Вой и рев животныхе присовокупившиеся к сим ужасам, представляли тогда сей чае последним часом, и истинным преставлением света.
   Светлосан при виде сего нестроения природы остановился, мня себя долженствующим уклониться от сего острова, и искать другого; ибо песок, щебень и каменья, затмевавшие свет, летели даже до него, и начали причинять ему беспокойство и вред, а далее следовать и совсем невозможно казалось, потому что на всяком месте острова делались то пропасти, то взрывы, а вода вкруг оного кипела как в котле. Итак Славенский Князь поворотил от него вправо, увидев в сей стороне другой остров. Но лишь только зачал от него идти прочь, то и почувствовал в себе некую тягость, которая пригнетала его к морю; и как только спустился он на поверхность воды, то и начал в оной вязнуть и тонуть. Cиe неожидаемое приключение привело его в превеличайшее недоумение: он не мог понять сему причины, и не знал что делать. В сем его недоумении, вынырнувший перед ним престрашный Аллигатор так его испугал, что он кинулся от него назад, и к великому своему удивленно нашел, что вода за ним также была для него тверда, как и прежде. Сей случай снова заставил его размышлять: он зачал испытывать воду то позади то впереди, и напоследок увидел, что вода ведшая к острову, была для него тверда, а позади так жидка, что не мог на ней держаться. Сей случай подал ему мысль думать, что не Боги ли сие чудо делают для понуждения его идти вперед, изображая может быть сим, что они найдет впереди Карачуна, а ежели обратится назад, то станет от него отдаляться.
   Сия мысль так вкоренилась в него, что он решил ей следовать; поблагодарив сперва Богов за сие внушение, и призвав их в помощь, обратился назад. Однако же пошел он не прямо к острову, колебавшемуся от землетрясения, но влево от него; но лишь только поровнявшись с оным хотел от него отдалиться, то опять стал вязнуть. Сей случай снова привел его в недоумение: он начал испытывать воду по всем сторонам, и нашел напоследок, что она повсюду была для него вязка кроме той полосы, которая вела к колеблющемуся острову. Сие снова ввергло его в размышление, которого не мог он разобрать; но в сем сомнении будучи, увидел он нисходящую молнию с небес, которая стремилась прямо на остров, и лишь только на оный снизошла, то трясение его вполы уменьшилось. Сия случайность заставила его мыслить, что на острове сем скрывается для него какая-нибудь тайность, к открытию коей сами Боги его привлекают. Утвердясь в сей мысли пошел он к острову, и по твердости пути удостоверился в том наиболее.
   Но по приближения его к сему острову наипаче оный воспламенился, и горящая пыль, обломки, каменья и целые глыбы полетели на Светлосана больше прежнего. Будучи в сей крайности старался он всячески от них уклоняться, но не возмогая успеть в том совершенно, по причине множества летевших на него камней, вздумал он отвращать их от себя волшебным своим мечом и лишь только учинил с оным первое по них движение, то к несказанной своей радости увидел, что сия сыплющаяся туча очевидно стала умаляться. Побуждаемый сим успехом, начал он поскорее идти к острову, и мечом своим отвращать и поражать сыплющейся на него щебень, каменья и глыбы, которые по мере его поражений час от часа умалялись. Таким образом дошед до самого берега по воздуху, увидел он к своему огорчению, что никак не можно было вступить на остров, по причине умножившегося безмерного его трясения.
   Он остановился опять при сем рубеже, и не знал что зачать: назад не пускала его жидкость воды и воздуха, а на берег вступить он опасался, дабы не провалиться, но вообразив, что к сему его побуждают сами Боги, принял он отважное намерение последовать их воле, и в сем первом движении своей бодрости вскочил он на берег, который восколебавшись от того сильнее уронил его на землю. Тогда Князь подумал, что они погиб; но к превеликой своей радости увиделел, что берег стал трястись тише, будучи поражен при его прикосновении волшебным его мечом, восстав от земли принес он теплые моления Богам, благодаря их за покровительство, и прося продолжить к нему свое защищение. Между тем колеблющийся остров не преставал возметать на него пламенеющие камни и глыбы, которые Светлосан принужден был повсеминутно отвращать своим мечом, подвигаясь притом беспрестанно вперед. Во время сего трудного его шествия, поднявшейся из одной пропасти, превеликий paспаленный камень летел прямо на Светлосана, чтоб сокрушить его и лишить жизни в одну минуту. При приближении оного Князь, принеся опять бессмертным свою молитву остановился, и прицелясь на него своим мечом, поразил его столь сильно, что по ударе своем запнулся и упал. Камень рассыпался с превеликим стуком вдребезги, а Светлосан, восстав на ноги, был поражен неожидаемым предметом.
   Остров, колебавшийся престрашно до сей минуты, сделался по восстании его неподвижен, и на место пламени, дыма и пропастей, был покрыт превысокими горами, одетыми снегом и льдом, посредине которых явился замок, сооруженный весь из стали, блистающей наподобие лучезарного камня. Вид его столь был ужасен, что он походил более на жилище Нии, прямо ад, в котором сохраняются казни для беззаконных человеков. О Боги! вскричал увидев его Князь, вот конечно жилище ужасного Карачуна, к которому благоволили вы меня препроводить, не смотря на все его ухищрения! Иногда вы явились в сем столь для меня щедры, то пробавьте ко мне в сей страшный час вашу благость, и помогите мне низложить сего престрашного врага человеческого рода. При окончании его молитвы небо возгремело пресильным образом, и тьма молний ниспала на блистающий замок, который в туже минуту лишился всего своего сияния.
   Увидев cиe чудо Славенский Князь, познал из того ясно, что Небо по нем поборает, и уменьшает ему труды и опасности. Он пролил от, радости слезы, и бросясь на колени воздал Небожителям усерднейшие благодарения и мольбы. Окончив же свои моления, пошел он прямо к замку, в твердом будучи намерения или погибнуть, или победить Карачуна. Но чем ближе подходил он к сему зданию, тем более изъявлялись все его ужасности: все оного стены и кровли покрыты были такими престрашными чудовищами, что одно смотрение на них могло умертвить простого человека. Но Светлосан, имея с подобными им страшилищами многие сражения, из которых завсегда выходил победителем, уповал и сих с помощью Богов преодолеть. Чего ради не сомневаясь нимало поднялся он на воздух; ибо инако чрез стены не можно было перейти, а ворот нигде у оных не было. Но лишь только поднялся они вровень со стенами, и хотел через них перелеть  в замок, то вдруг все покрывавшие оный страшилища с преужасным ревом, скрежетом, и пламенным зиянием, устремились к нему в таком множестве, что затмили весь около него свет. Какою бодростью и мужеством ни был вооружен Светлосан и как проворно ни защищался своим мечом, но наконец множество их начало его преодолевать. Вскоре потом драгоценный его меч вышибло у него из рук, и к совершению его несчастья, один из наилютейших сих страшилищ сорвал у него с ноги Сандалию, коей лишась Князь, не мог более держаться на воздухе, и полетел стремглав на землю, которую увидел он разверзшуюся наподобие ужасной хляби, из коей выходило пламя, готовое претворить его мгновенно в прах.
   При виде сей близкой смерти, Славенский Князь лишился всей своей бодрости, и столько лишь сохранил в себе мужества, чтоб предать безбоязненно душу свою Богам. Напротив чего Карачун, имевшей тогда вид гнуснейшего и ужаснейшего страшилища, возрадовался и восплескал своей победе, и в пущее посрамление Светлосану, приняв на себя точный свой вид, и приказав скрыться всем следовавшим за ним чудовищам, погнался один с саблею за Светлосаном, чтоб иметь лютое удовольствие умертвить его самому, во время его падения, и мертвого уже низринуть в приготовленную сему Князю пропасть.
   Он догнал его вскоре, крича ему ругался: постой, любимец Бессмертных и постой, и восприми от меня достойное награждение за свою дерзость. Но разгневанные Боги лютостью сего злодея, обратили самому ему во зло его надменность. Ибо где ни взявшись превеликий крылатый змей, держащий во рту своем предлинный каменный нож, подхватил летящего Светлосана к себе на спину, и тем самого его привел в состояние напасть на Карачуна. Князь видя к себе столь явную Божескую помощь, выхватил нож из змеиной пасти, и не упуская ни мало времени напал на своего злодея, не ожидавшего отнюдь сего нападения, и вонзив ему оный нож во грудь, поверг его мертва.
   По сем его храбром деянии вострепетала вся земля, гром, тьма, молний, и сгущенный мрак возмутили всю природу, и не оставили нигде ни малого света и спокойства. Устрашенный внезапностью сей бури Светлосан, не знал что о том помыслить, и что начать; как вдруг, по недолгом продолжении сего нестроения, увидел себя на пространной и испещренной благовонными цветами долине, и подле себя зятя своего Вельдюзя. Он обомлел от радости при виде столь любезного человека: несказанное восхишение объяло его душу: он бросился к нему в объятия, и от радости насилу мог промолвить слово. Вельдюз равномерным объят был чувством в рассуждении его, и не мог порядочно изъяснить ему своих мыслей в первом движении своего восторга. Наконец облобызав друг друга, и изъявив все ласки дружбы и родства, сели они потом на траву, чтоб удовольствовать себя взаимно рассказанием своих приключений. Сперва Светлосан объявил о своих похождениях; а потом начал рассказывать Вельдюз свои приключения следующим порядком, объявив вкратце о том, о чем уже ведал его шурин.

***

   Когда лютый Карачун, говорил он, обманув бедного Видостана под образом Китайца, похитил его из замка, тогда я, и все его придворные, искав его повсюду тщетно, так как и мнимого Богдоханова сына, не знали что о том заключить, как вдруг увидели на полу в зале, в которой тогда все мы собрались, начертанное золотыми буквами имя Карачуново. При виде сего все мы возгласили сие проклятое имя, и не сомневались уже более, чтоб не им был похищен великодушный наш Видостан. К горести, объявшей тогда наши сердца, присовокупились страх и опасность, чтоб и нам самим не попасть под власть сего ужасного чародея. Чего ради положили мы все совокупно, чтоб не выходить вон из замка, пока не узнаем чего о Видостане; ибо мы уверены были, что в замке нам Карачун ничего не сделает, по причине завороженного Видостанова кабинета.
   Но однако же безопасность моя в сем случае была мне бесполезна, как ты теперь сам услышишь.
   Спустя две недели по похищении Видостанове, наскучился я сидеть в комнате и вздумал прогуляться в саду, что я и учинил в ту же минуту не объявив о том никому из придворных. Это случилось под вечер. Благорастворенность воздуха, и прельщающее предметы Видостанова сада, произвели во мне приятную задумчивость, в которой будучи ходил я очень долго, и наконец был из нее исторгнут приятным пением Колибри. Я оглянулся туда, откуда слышал её голос, и увидел, что она сидела от меня недалеко на земле. Вид её столько мне прелестен показался, что я вознамерился ее поймать; чего ради и пошел за ней, чтоб исплоша ее схватить. Но чем ближе я к ней подходил, тем больше она от меня отдалялась, перепрыгивая вперед помаленьку. Напоследок дошел я с нею до стены сада, разделяющей его с полем: птичка вскочила на стену и запела, а я между тем, подкравшись потихоньку, схватил ее за хвост. Но лишь только сие учинил, как с превеликою силою был ею поднят на воздух, и вытащен вон из сада; и малая Колибри превратилась в тот же миг в превеликого страуса. Тогда то, в чрезвычайном моем удивлении и ужасе, познал я, что попался в руки к страшному моему злодею.
   И в самом деле это был Карачун: он принял тотчас любимый свой вид, престрашного и прегнусного Волота; и Схватив меня в преогромные свои руки, поднялся со мною на воздух. Он отомчал меня в минуту весьма далеко от замка, и поровнявшись со мной над каменною горою, сказал мне свирепым голосом: слабый и дерзновенный враг, неужели ты думал, что Карачун оставит тебя спокойна по претерпении от тебя обиды? Нет, этого подлого чувствования я чужд и великой моей душе едино мщение пристойно и угодно. Избавитель твой уже наказан, присовокупил он; познай и ты в свой ряд действие моего гнева. Выговорив сие бросил он меня с воздуха на каменную гору, произнося сии слова: когда уже по власти немилосердных Богов не можно мне моих врагов умершвлять, так по крайней мере превратись в такое гнусное животное, чтоб жизнь твоя в оном была тебе горчее смерти, и пребудь в странном виде до самой моей кончины. Ад голосе его услышал, и Боги, за несправедливое мое убиение неповинных Князей, на зложелание его соизволили. Я упал на объявленную мною гору, и разбившись почти вдребезги, превратился в скорпию.
   Представь себе, любезный мой Светлосан, говорил Полоцкий Князь, такая горесть довлела тогда объять мое сердце: Я охотно соглашался тогда умереть, чтоб избавиться только от столь гнусного вида; но не имея силы того исполнить, принужден был повиноваться злому моему року. Чувствуя же что сами Небожители на сие попущают, решил я повиноваться их воле, и по предписанию их помогать несчастным, если смогу найти к тому случай. И в самом деле не долго я оного искал: ибо по нескольких днях пресмыкания моего по лесам, набрел я некогда на шайку разбойников, кои ограбив известного тебе Древлянского Князя, привязали его к дереву, и один наилютейший из них хотел его застрелить, то я в самое то время ужалил его смертельно в ногу; и тем одного наказал за бесчеловечие, а другого избавил от смерти. Сие мое деяние не оставили милосердные Боги без награждения: я получил тогда же вид ворона, и в сем образе подшался совершенно освободить от смерти Остана, привлекши тебя к нему. Боги не оставили меня и за сие без воздаяния: я превратился в зайца, и в сем новом виде имел счастье спасти тебя от львов, растерзавших твоего коня.
   Как мне желалось тогда сделаться снова человеком, чтоб облобызать тебя, и разделить с тобою все твои труды, дражайший мой свойственник; но судьба моя тому еще противилась, и превратив меня в соловья, увлекла меня на помощь той девице, которую похитил сказанный тобою разбойник. Вот как это происходило. По претворении моем в сию птичку, почувствовав в себе некое стремление лететь на Индийское море, направил я туда мой полет, и по некоем времени прилетел на один из его островов. Сев на дерево, и начав осматривать сию прекрасную страну, услышал я визг происходивший недалеко от того места, где я находился, я обратив туда глаза увидал, что мужчина, свирепого вида, держал в своих руках прекрасного лица девицу, и хотел силою похитить у нее то, что свойственно снискивать одними только услугами и ласками, или полновесными червонцами, смотря по свойству красавицы. Девушка кричала изо всей силы, и рвалась у него из рук, однако же силы её не соответствовали её невинности; и разбойник конечно бы ее преодолел, если б не послали Боги меня к ней на помощь. Ибо, будучи тронут слезами и несчастьем сей неповинной красавицы, пожелал я от всего моего сердца ей помочь, и вдруг увидел себя превращенным, несомненно по воле всемогущих Богов, в свирепого тигра. Лишь только принял я сей вид, то и кинулся на разбойника, и не дав ему времени справиться, растерзал его почти до смерти. Девушка между тем убежала на морской берег, находившейся недалеко от нас, устрашась меня, и боясь, и себе подобной же участи, какую имел и разбойник; но свойство и образ тигра даны мне были для наказания злодейства, а не для покарания неповинности. Я побежал за нею, чтоб сохранить ее от опасностей, могших ей приключиться; а она увидев меня бегущего за собою, испугалась того пуще, и бросилась в отчаянии своем в море; я кинулся также туда за нею, и увидел себя опять превращенным в Дельфина. Получив сей вид, подплыл я тотчас к сей девице, и подхватив ее к себе на спину, понес ее по морю, будучи влеком неведомою мне силою, и через несколько часов привез ее к берегу её родины.
   Как только она вышла на оный, то и была тотчас окружена знакомцами и сродниками своими; ибо город их стоял подле самого берега. А я, не имея нужды больше тут медлить, погрузился в море, и плавая несколько времени во глубине оного, нашел твой меч, я его тотчас узнал, и думая что ты каким нибудь случаем находишься на сем море, или лучше сказать, влеком будучи силою Всевышних, поднялся я на поверхность вод; и в самое то время снова имел счастье спасти тебя от гонящегося за тобою Карачуна. Едва ты выхватил у меня свой меч, как погрузился я снова во глубину, и почувствовав в себе некую премену, увидел наконец, что я уже не Дельфин, но морской лев. Не странна мне была сия перемена, ибо к чудным сим превращениям имел уже я привычку. Я возблагодарил Богам, что они способствовали мне избавить стольких людей от напастей, и просил их и впредь меня употреблять в таковых же помощах. Молитва моя была не тщетна, любезный мой шурин, говорил Вельдюз Светлосану; я тебе опять помог промыслив тебе куст Кокосовых орехов. После чего превратясь в морского орла, и будучи побуждаем Богами, способствовал я тебе разрушить очарование Левсила; потом, по их же побуждению вынырнув перед сим островом в виде Аллигатора, принудил тебя следовать к сему острову; и напоследок превратясь в крылатого змия, и нашед на здешнем острове каменный нож, полетел к тебе на помощь, и имел последнее и наивеличайшее всех удовольствие, помочь тебе против общего нашего врага и злодея.
   Сказав сие снова бросился они лобызать Светлосана, который, услышав сколько раз помогал он ему, и спасал его от смерти, еще более был тем тронут; он не возмог порядочно ему возблагодарить, будучи восхищен великодушием его, но только проливал радостные слезы, лобызая его и превознося: что было для Вельдюза сладостнее всякого витийства. Оба вкушали они тогда величайшую радость, видя и лобызая друг друга, как были вдруг приведены в приятнейший восторг, увидев идущего к себе Видостана. Все трое возгласили они имена один другого, и бросились ко взаимному облобызанию. Чистейшая радость объяла их души: они все совокупно вещали друг ко другу, изъясняя восхищения свои и восторги и сиe смешение гласов было для них тогда наиприятнейшим согласием, и превосходнейшим всякой музыки, исчадия скуки и роскоши.
   Но не успели еще они насытиться лицезрением друг друга, как Вельдюз и Видостан вскричали, как будто б чего испугаясь: Светлосан подъял туда очи, откуда казалось происходит их страх, и увидел идущего к себе Липоксая в том безобразнейшем виде, в каковом узрел он его в пещере. Князь обрадовался ему чрезвычайно, и пошел к нему навстречу, между тем как Полочанин и Индеец стояли в удивлении. Липоксай бросился в ноги Славенскому Князю, благодаря его за освобождение свое от уз и мучения. Светлосан, чтоб не оставить других долее в безвестии, рассказал им вкратце его историю, и тем лишил их всякого страха; ибо они подумали было сперва, что это был Карачун, оживленный силою своих чародейств. Но Липоксай их уверил, что он погиб точно; ибо злоключение его соединено было с его смертью.
   По сем приятном уверении, пали они все на землю, принося благодарственную молитву бессмертным за избавление свое от страшного Карачуна. После чего начали они вопрошать друг друга, что с ними сделалось во время их разлуки; и когда Светлосан и Вельдюз рассказали свои: приключения, тогда Видостан объявил им о своих следующее.
   Моя история не очень долга, говорил он: когда в последний раз обманул меня в саду злоковарный Эфиоп, и злые его прислужники, бросив в железную колесницу, помчали меня по воздуху с необычайною скоростью, то вдруг очутился я на сем страшном острове, посреди бесчисленного множества прегнусных чудовищ. Минуту спустя явился и Карачун: он имел испуганный и свирепый зрак. Злодей; сказал он мне, ежели бы сила моя равна была моему мщению, то сею же бы минуту ты, и опасные твои друзья, были от меня преданы наимучительнейшей казни; но когда сего удовольствия неправедная Судьба меня лишает, так по крайней мере восприми вид единого из сих чудовищ, и пребудь в оном до моего издыхания. По сих ужасных словах ударил он меня своею дубиною, и превратил в самого гнуснейшего страшилища. Вы можете себе представить, государи мои, говорил Индиянин слушателям своим, сладостно ли мне было влачиться в столь гнусном виде по сему ужасному острову, вспоминая первое великолепное мое состояние! Повсеминутно воссылал я молитвы Богам, чтоб они или отняли жизнь мою, или бы возвратили мне прежний мой вид и состояние, однако же долго принужден я был сего ждать; и может быть никогда бы сего не дождался, если б победа твоя, лишив жизни общего нашего врага, не возвратила мне прежнего вида и свободы. А каким образом получил я их опять, и какие им обстоятельства предшествовали, сие также достойно вашего любопытства, и для того расскажу вам о том в коротких словах.
   За день до пришествия твоего сюда, продолжал он обратясь к Светлосану, предстал передо меня Карачун во свирепом и отчаянном виде, препровождаемый шестью единоглазыми Исполинами, которые держали в руках своих тяжелые железные цепи. Не говоря мне ни слова, приказал он последователям своим оковать меня ими, и тащить на высочайшую гору, стоявшую прямо напротив его замка. И когда мы на оную прибыли, тогда сей волхв приказал меня, к оной приковать. Ты соучастник моего злодея, сказал он мне потом, который приближается сюда для нападения на меня. Судьба определила одному из нас завтра умереть: и ежели буду я побежден, то ты воспримешь снова свой вид, и я погибну не возвратно со всем моим знанием. Но ежели буду я столько счастлив, что хитрости мои превозмогут силу моего врага, то непременно умрет он от моей руки, со всеми своими единомышленниками, в коих числе находишься и ты: ибо так определила владычествующая над Богами Судьба. В теперешней моей крайности, присовокупил он, принужден я и тебя опасаться, слабый враг! дабы не подал ты какие помощи моему супостату; и для того пребудешь ты в сих оковах по тех пор, пока твоя или собственная моя смерть не избавит тебя от оных. Сказав сие он исчез, и совокупно с ним страшные его прислужники, а я остался в превеликой горести и боязни, не столько о своих днях, сколько о жизни того Витязя, который шел, по словам Карачуна, наказать его за его тиранство.
   Весь остаток того дня, и наибольшую часть следующего, провел я в беспрестанном страхе о будущей моей судьбе, и в принесении неусыпных молитв Бессмертным. Напоследок на другой день, когда солнце начало склоняться к своему захождению, усмотрел я страшную перемену на острове: замок Карачунов от глаз моих скрылся, а на месте оного увидел я обширное облако пламени и дыма, стремящееся на высоту, и будто б изрыгаемое землею. После чего весь остров пришел в превеликое движение; горы его исчезали, а долы вздымались, одним словом глазам моим представилось преужасное землетрясение; хотя в самом деле было сие ничто иное, как обман Карачунов, дабы тебя устрашить и не допустить до своего жилища, что я после совершенно узнал, когда Боги вспомоществуя тебе, дражайший мой Светлосан, ниспустили тьму молний на сей остров, то в самый тот миг нестроение его исчезло, и он снова принял прежний свой вид.
   В тот самый час и тебя я увидел на острове, продолжал они говорить Светлосану, приносящего молитву Бессмертным, и готовящегося напасть на замок. Между тем Карачун собирал всех своих лютых прислужников, которые имели прегнусные и престрашные виды. О как тогда, примолвил Индиянин, трепетало мое сердце, волнуясь между страхом и надеждою! Чем ближе подходил ты к замку, тем больше увеличивалась моя боязнь, и тем сильнее вооружался на тебя Эфиоп. Напоследок, когда ты поднялся на воздух, дабы вступить в замок, тогда Карачун, имевший вид прелютейшего чудовища, бросился на тебя со всеми своими прислужниками, и окружил тебя со всех сторон. Я бросился на землю, проливая слезы, и умоляя Богов ниспослать тебе свою помощь, не спуская однако же с глаз тебя и твоих врагов. Рассуждая по лютой их ярости, силе и множеству, не мог я ласкаться твоею победою; да и конечно бы ты погиб, если б сами Боги тебе тогда не помогли, ниспосылая бесчисленные молнии, кои поражая чудовищ, приводили их в бессилие.
   Наконец, к превеликой моей горести и ужасу, увидел я, что снизошедшая громовая стрела, вышибла у тебя из рук меч, который в падении своем превратился в длинный нож, и вскоре после того тебя упадшего, и полетевшего стремглав на низ. Я обмер от страха увидев cиe, и подумал, что сами Боги согласились на твою погибель, но вскоре усмотрел мою ошибку, увидев преславную тебе их помощь. Ибо коль скоро усмотрел Карачун, что ты ниспадаешь в приготовленную им тебе пропасть, то возгордясь заранее своею победою, принял истинный свой вид, и погнался за тобою с саблею, чтоб иметь удовольствие самому тебя умертвить; но Боги сию его гордость вскоре посрамили, послав тебе на помощь крылатого змия, сыскавшего превращенный твой меч в нож, которым ты вооружась, поразил гнавшегося за тобою Карачуна, и с жизнью его окончил все его злодейства и злоумышления.
   Как же скоро ты его пронзил, продолжал Индиянин, то тьма молний снизошедших с небес, сожгла его тело на воздухе в прахе; а замок его, со всеми чудовищами, провалился сквозь землю с великим шумом, от чего поднявшаяся пыль и дым от молний затмили весь воздух, и скрыли тебя от глаз моих. В тогдашней моей радости пал я на землю, принося жарчайшее благодарение Бессмертным, за дарование тебе победы над общим нашим врагом. После чего почувствовав в себе легкость, встал я от земли, и увидел себя, к несказанной моей радости, без оков и в прежнем моем человеческом виде. Я снова повергся ниц, воссылая благодарственное моление Небесам, сотворившим со мною сие чудо.
   Между тем прочистившийся от мрака воздух, явил очам моим, на место Корачунова замка и его ужасов, прекрасную долину, и тебя сидящего на оной самдруг. Я бросился к вам бежать, чтоб облобызать тебя, любезный мой Светлосан, и возблагодарить тебе, как виновнику, за мою свободу и разрешение от очарования. К совершенно же моей радости, нашел я с тобою и любезного моего Вельдюзя, которого я мнил давно уже погибшим. Сказав сие, бросился он опять их лобызать, изъявляя им наичувствительнейшим образом искренность своего дружества.
   А я, сказал тогда Липоксай, воссылаю бессмертным тем вящую славу и благодарение, что они избавив меня от лютого моего тирана, истребили с ним вкупе и вину моего злодеяния; ибо в замке его, погибшем с ним совокупно, находились все произведенные мною волшебный вещи, которые коварством своим собрал они отовсюду. Теперь уже я уповаю, примолвил он, что праведные Боги вскоре сделают конец моему наказанию, и упокоят меня в жилище усопших с моими предками.
   После чего рассказал он Светлосану, как его тиранил Карачун, после неудачного своего нападения на сего Князя, и что месть его нес он по самый тот час, когда Светлосан лишил жизни сего чародея. Сие я узнал потому, присовокупил он, что услышав в моей пещере пресильный гром и стук, увидел себя вдруг освобожденным от цепей, в которых я давно уже находился. Я не мог ничему иному сего причесть, говорил он Славенскому Князю, как победе твоей над Карачуном и его смерти, которую знаменовали Небеса пресильным столь громом. Тогда возрадуясь и возбрагодарив Бессмертных, помогшим тебе низложить сего престрашного злодея, пошел я тебя искать прямо на сей остров, думая тебя конечно здесь найти, в чем я и не ошибся.
   Ах: вскричал тогда Видостан, к совершенному моему благополучию ничего иного теперь не достает кроме оживления моих подданных: и я бы блаженнейшим себя почел, ежели б и они, подобно мне, получили прежнюю свою свободу и вид. Не сомневайся и в этом, сказал ему безобразный Дух, они конечно оживлены; ибо не думаю я, чтоб милосердные Боги попустили Карачуна очаровать их навеки. Но ежели ты хочешь уведать о сем подлиннее, примолвил он, то я тебя отнесу в твой замок, или столицу, сей же час, если сие тебе угодно. Ах: любезный мой Липоксай, возопил к нему Индеец, ты бы сим меня несказанно одолжил; и как мне ни горестно будет расстаться с сими любезными Князьями, но скажу искренно, что чувствую в себе больше желания увидеть моих подданных, так как чад моих и ближних, что иметь удовольствие подавать им помощь во всех их нуждах, каковые могут они ожидать от своего Самодержца. Славенские Князья, одобрив добродетельное его желание, просили Духа обещание свое исполнить; и возблагодарив сему Государю за угощение, какое они от него имели, простились с ним во слезах обещав друг другу вечную дружбу и воспоминовение. После чего Липоксай, взяв его в свои объятия, понесся с ним по воздуху, и скрылся от них в минуту: ибо наступавшая тогда ночь воспрепятствовала им далеко следовать за ним глазами.
   Светлосан и Вельдюз, оставшись на острове одни, имели свободу изъяснить друг другу соя чувства; первое Вельдюзево слово было о Милославе. Я ее нашел в Карачуновом замке, ответствовал ему Князь; но увы! любезный друг, она без чувств; лютый волхв лишил ее, так как и всех её подруг, всякого движения. При сем известии Полоцкий Князь обомлел от ужаса; он переспрашивал многократно о сем случае, и не мог утешиться, пока Светлосан, хотя и сам о том сокрушался, не подал ему некоей отрады, обещав просить Липоксая, чтоб он приложил все свои силы привести ее в прежнее чувство. По сем объявил он ему и о своей любви, которую почувствовал он к прекрасной незнакомке. Сии два обстоятельства подали им случай говорить весьма долго, так, что в разговорах сих застал их Липоксай.
   Сей Дух уведомил их, что Видостан действительно, нашел в замке и в столице подданных своих оживленными, и в прежнем их виде, и принято был от них с чрезвычайнейшею радостью; и что он сожалел о том только, что не имел сих двух Князей участниками и свидетелями своего удовольствия. Сия ведомость обрадовала Славенских Князей; они воздали благодарение Богам, моля их совершить и свое благополучие, возвратив им сродников их и друзей. После чего предложили они Липоксаю, чтоб и их перенес в замок похищенных Карачуном красавиц; причем изъяснили они ему, что и они опасаются в свой ряд, дабы очарование их любезных не пребыло вечно. Не опасайтесь сего, сказал им Скиф, при отнесении Видостана путь мой был через сей замок, и я действительно приметил в оном движение людей, и в комнатах огонь, потому что уже тогда гораздо смерклось.
   Сия приятная весть в несказанное привела восхищение Князей: они ни минуты не хотели медлить на пустом острове, и просили одушевленного Скифа отнести их туда поскорее. Липоксай c охотою им повиновался, и подхватив их обеих на свои руки, понесся с ними быстрее вихря. Немедленно перелетели они расстояние, разделявшее их от замка, и прибыли на остров, обитаемый красавицами. Они действительно увидели все покои освещенными огнями, и получили от того твердейшую надежду. Нимало не медля вошли они в комнаты, и в третьей из оных, к несказанному своему удовольствию, увидели ходящего и разговаривающего Левсила c Милославою, и c прекрасною незнакомкою, окруженных толпою других девиц.
   Светлсан побуждаемый родством, а Вельдюз любовно, бросились к Милославе, дабы облобызать ее; но нечаянный их приход, и страшный вид Липоксаев, привели всех в смятение и страх; многие из девиц лишились чувств от ужаса, почтя Липоксая Карачуном. Смятенные случаем сим Князья кинулись к ним на помощь, прося спутника своего Духа удалиться из комнаты, пока не приведут в прежнее чувство девиц, и не уверят их о безопасности. Липоксай удалился, а Светлосан и Вельдюз, вспомоществуемые Левсилом, познавшим вскоре Князя, приложили все свои силы к приведению в чувство Милославы, и прочих девице, в чем и успели наконец совершенно.
   Не можно изобразить радости, какую почувствовала Милослава увидев брата своего и жениха: едва она снова не обмерла от объявшего ее восхищения при виде столь любезных ей особ. Бросясь в объятия своего брата, пролила она источник слез, лобызая его и трепеща от радости: равномерное чувствие показала она и к Вельдюзю, который сам от восхищения чуть не умер. Наконец когда первые их, восторги несколько поутихли, и Светлосан уверил свою сестру, и прочих девиц, что Карачун точно погиб, объявив притом вкратце свою, Вельдюзеву и Скифову историю, тогда совершенно все обнадеялись, и позволили позвать в комнату Липоксая. Вид его никому уже не причинил ужаса; но напротив того Мнлослава, и прочие девицы с нею, воздавая Богам бесчисленные благодарения, не имели радости своей предела, освободясь от ужасного и наилютейшего своего тирана. После чего окружив Светлосана со всех сторон, и называя его избавителем своим и благодетелем, приписывали они ему тьму похвал и благодарений, а он со своей стороны, отвечая им ласками и учтивостями на их благодарности, обещал всех возвратить в их дома. Сие обещание наипаче умножило их радость и веселье, коих восторги продержали их без сна во всю ту ночь. Между тем Славенские Князья просили Милославу рассказать, что с нею приключилось во время её се ними разлуки, в чем она тотчас и удовольствовала, их следующими словами.

***

   Когда по воле всесильных Богов снизошедшее густое облако, похитив меня из брачного храма, понесло по горизонту c необычайною скоростью, то страх и быстротекущий воздух, лишив меня дыхания и чувств, привели в такое беспамятство, что я ничего не чувствовала по самых тех пор, пока принесена будучи на некоторый пустой остров, не освобождена была от моего беспамятства холодным ветром, который дул тогда с моря. Отворив смутные мои глаза, увидела я себя на берегу морском, окруженном отовсюду густым лесом. Наступавшая тогда ночь представила сие место глазам моим гораздо ужаснее, нежели каково оно было в самом деле. Я обмерла при сем виде, и не знала что зачать в таком ужасном обстоятельстве. Первое мое прибежище было к Небесам, но когда Небо не соответствовало моему молению, то вдалась я в слезы и рыдание. Весь берег наполнен был моим воплем; но никакого не нашлось мне на нем помощника, в сей жестокой крайности, хотела я броситься в море, но трясущиеся мои ноги отказались довести меня до оного; я хотела лишить себя жизни руками: но и слабые мои руки не имели тогда силы подняться. Напоследок, по бесплодном моем покушении на жизнь, по горьких слезах моих и стенаний, так я обессилела, что повалясь на землю без памяти, пробыла в сем жалком состоянии до другого дня.
   По восхождении солнца опамятовалась я опять, и слезы снова полились из глаз моих: напоследок, поплакав довольно, встала я, и пошла не зная сама куда: ноги мои завели меня в приятный лесок, коего благовонные плоды приманили на себя мои глаза; и наконец любопытство и голод склонили меня сорвать их несколько, и утолить мой алч. По сем слабом утешении моей горести, проходила я весь тот день туда и сюда, надеясь сыскать себе некое утешение. Таким образом препроводила я день, а при наступлении ночи, будучи объята страхом от лютых зверей, коих мнила быть на сем острове, старалась я найти себе некое убежище, и наконец по счастью моему нашла пещеру, в которой и ночевала в беспрестанном находясь страховании, подобно сему препровождала я и другие дни на сем острове.
   Напоследок через несколько времени была я обрадована прибытием Сильфа, посланного Превратою меня сыскать, как вы это сами знаете, примолвила она Князьям слушавшим ее. Я сочла сей день наиблаженнейшим; но вскоре учинился он для меня наимучительнейшим в моей жизни. Вы ведаете уже, продолжала она воздохнув, как отнял меня тогда у Сильфа лютый волшебник, налетевшей на нас на зияющих Аспидах, и как он потом ниспровергнул тебя, любезный мой Князь, говорила она обращая слово к Вельдюзю. Увы! продолжала она, тогда то мнила я истинно умереть, лишась всякой к свободе надежды, и чая тебя мертвым. Я обмерла от ужаса и горести, и в сем состоянии принесена была в здешний замок. Гнусный мой похититель, старался подать мне помощь, и возвратил мне вскоре прежнее чувство, посредством своих чародейств. После чего встав предо мною на колени, открыл мне свою любовь, жеманясь изо всей силы; и стараясь меня прельстить, ласкал мне наиподлейшим образом, и обещал меня сделать владычицею целой вселенной. Представьте себе, любезные мои Князья, продолжала Милослава, с каким духом могла я тогда принять такое объявление, видя перед собою прескаредного Арапа, и притом еще карла. Ежели бы находилась я в прежнем благополучном моем состоянии, то непременно бы я расхохоталась на сей гнусный предмет, но в тогдашней моей горести смех мне на ум не пришел, а на место его отчаяние и ярость. Злодей! вскричала я ему, c какими глазами осмеливаешься ты мне это говорить,погубив мучительнейшим образом любезного моего супруга? Нет, варвар! не жди от меня ничего, кроме непримиримой ненависти и мщения. По сем, произнеся ему тьму ругательств, побежала я в другую комнату, мня от него уйти. Но где бы смогла я скрыться от его злобы, примолвила она, ежели бы праведное Небо не положило пределов его варварству? Ибо я проведала напоследок от живущих здесь девиц, что он ни одной из них не осмеливался учинить ни малейшего насилия; из чего мы заключили, что само Небо защищает нашу неповинность от сего ужасного чародея.
   Сей гнусный урод не надеясь уговорить меня в первый раз, отложил сие до другого времени, и провалился тогда же из замка. А я оставшись на свободе, и ходя по великолепным здешним комнатам, вошла наконец в одну украшенную больше всех прочих. Осматривая удивительные её украшения, увидела я вдруг спящую на софе девицу: вид её столько мне мил показался, что я с самой той минуты почувствовала к ней великую любовь и дружбу, и определила искать всеми силами и с её стороны к себе того же. Я остановилась сколько желая на нее наглядеться, столько и для того, чтоб не потревожить приятного её сна. Но я не долго ожидала её пробуждения, она вскоре проснулась, и усмотрев меня изумилась, видя во мне себе незнакомую. Я желая ее вывести из её смущения, подошла к ней, и извиняя мой приход, просила ее простить меня в неумышленном нарушении её сна. Она ответствовала мне на то весьма ласково и учтиво. По оказании же друг другу взаимных вежливостей, сели мы с нею, и вскоре разговорились о наших приключениях. Я ей рассказала мои, а она о себе объявила, что она Афинянка, именем Асиада, и происходит от древнего рода Царей, коих колено от самых баснословных времен ведет свое начало. Похищение её Карачуном случилось ей во время прогуливания в саду; и что и она испытала многократно от сего гнусного Карла любовных нападений, но всегда от него освобождалась ругательствами; или лучше сказать, помощью всесильных Небес. Она присовокупила к тому, что когда он осмеливался далее простирать любовные свои нахальства, то завсегда становился недвижим, или объемлем ужасным колотьем; что завсегда принуждало его удаляться от нее в тот же час.
   Таким образом разговаривая, познакомилась я c нею, и наконец так подружилась, что не разлучалась уже с нею ни на минуту, что и сам ты, я чаю, приметил, любезный мой брат, говорила Княжна Светлосану, когда застал ты нас здесь совокупно лишенных чувств; и сия любезная моя подруга, есть самая сия особа, продолжала она указывая на прелестную незнакомку. Восхищенный сим известием Светлосан, что любовница его была приятельницею его сестры, получил от того, новую себе надежду, что любовь его не будет отринута. Он сделал ей при сем случае весьма учтивое приветствие, на которое Асиада отвечала равномерным образом. По окончании же с обеих сторон взаимных вежливостей, Милослава продолжала следующим порядком.
   И так препровождали мы с нею вместе все время пребывания нашего здесь. Когда приходил к нам Карачун, то заставал нас, всегда обеих совокупно, он стирался нас разлучить; но только все его ухищрения были тщетны. И тогда пытался он склонить нас соответствовать его любви, то мы напротив того старались его упрашивать возвратить нас в наши дома; но, завсегда как его; так и наши старания были бесплодны, он не мог склонить ни одной здесь девицы к своей любви; а напротив того ни одна из нас не могла испросить у него себе свободы. Но напоследок так мы ему наскучили, что он стал к нам весьма редко ездить, чему мы несказанно были рады.
   Наконец в некоторый день, сидя c прекрасною Асиадою, и прогоняя нашу скуку разговорами, вдруг мы услышали в передних комнатах преогромную музыку: мы сему весьма удивились, и желали узнать тому причину; но к несчастью нашему узнали мы о том на собственный наш счет. Ибо как скоро музыка сия дошла до нашей комнаты, то вдруг, почувствовав в себе чрезмерную слабость, мы обмерли и пробыли в сем состоянии до тех пор, как ужасный гром возвратил нам всем прежнюю память. В сие самое время, увидели мы перед собою незнакомого человека: мы подумали сперва, что это Карачун, принявший на себя другой вид: но он скоро вывел нас из сего мнения, объявив вкратце свою историю, и что он освобожден от своего очарования Славенским Князем, который пошел искать Карачуна, дабы его истребить. О как мы сему обрадовались, любезный мой брат; говорила Милослава Светлосану; а особливо я, как ты сам можешь сие вообразить. Я начала тотчас расспрашивать Левсила о его избавителе, и наконец уверилась совершенно, что сей Славенский Князь есть сам ты. Вообрази себе, дражайший мой Светлосан, какое долженствовало быть мое восхищение? Я побежала по всем комнатам, чтоб созвать всех моих сообитательниц, и рассказать им, что мой любезный брат пошел искать лютого Карачуна, чтоб истребить его, и освободить нас всех от его тиранства. Сия ведомость привела их всех в несказанную радостью мы окружили все Левсила, чтоб расспросить у него о тебе подробнее; в чем он нас и удовольствовал; присовокупив еще к тому, что надеется уже и побежденным быть Карачуну, приводя в доказательство тому наше оживление, и слышанный им сильный гром и бесчисленный блеск молний, что он приписывал помощи всесильных Богов.
   Обрадованные сею вестью, воздали мы благодарение Бессмертным; и надеясь твоего сюда прибытия, определили не спать всю нынешнюю ночь. И к дополнению совершенной нашей радости и благополучия дождались тебя действительно, дражайший наш избавитель. Сказав сие бросилась она снова его обнимать со всею нежностью сестры, приписывая ему тьму похвал и благодарений. Князь ответствовал ей со всеми знаками братней горячности, уверяя ее, что она одна была причиною его путешествий, и понесенных им трудов.
   В сих и подобных сему разговорах застал их восходящий Световид, утомленные Князья и девицы, поговорив еще несколько, согласились наконец разойтись для отдохновения, что и учинили немедленно. Девицы разошлись по своим спальням, а Князья и Левсил легли в зале на софах, коими она была украшена; но Липоксай, яко Дух, пребыл без сна и вознамерясь учинить Светлосану новую услугу, вышел вон из комнат во время их спанья.
   Светлосан, Вельдюз и Левсил проспали почти до самого вечера, по приближении коего были они разбужены Милославою. Сделав, им обыкновенное приветствие, предложила она им прогуляться в саду, на что они с охотою и согласились. Прошед великое число комнат, украшенных наивеликолепнейшим образом, пришли они напоследок в одну, уставленную подле стен покойными широкими креслами. Милослава просила своих последователей сесть на оные, и стукнуть в пол ногою. Лишь только они сие учинили, то и поднялись все наверх, и очутились вдруг в прекраснейшем саду, который находился на поверхности покоев. Удивленные сим Славяне спрашивали Княжну, каким образом сие учинилось. Самым простейшим, отвечала она, как вы сами это видели; что же касается до устроения сих махин, то то не мое, а Карачуново дело, который, не хотя выпустить нас из замка, устроил все сии великолепия и гульбища для нас; и нам стоит только ударить в пол чтоб быть в саду: а как мы получаем там пищу, это вы теперь же увидите. После чего просила их следовать за собою: они ей повиновались, и прошед несколько накрывов, пришли напоследок в пространную беседку, коей стены украшены были благовонными и прекраснейшими цветами. Последователи Милославины нашли в ней всех девиц, которые находились в замке. Сии красавицы поздравив их наивежливейшим образом, просили их сесть за стол, который находился уже в готовности, хотя не было на нем ни одного кушанья. Как скоро сели все за оный, то девицы захлопали в ладоши, и вдруг превеликое множество явилось на столе разного наипрелестнейшего кушанья и напитков. Вот как подчевал нас завсегда Карачун, сказала Милослава своим гостям: нам только стоило захлопать в ладоши и пожелать, то все то представлялось нам в туже минуту. Таким образом, продолжала она, получаем мы и другие всякие потребности.
   Сказав сие, просила она своего брата, Вельдюзя и Левсила отведать, чем их подчевал Карачун. При воспоминовении имени сего волхва, зашла у них речь о всех его злодейских делах: все из сопиртствующих старались наперерыв его злословить; причем каждая из красавиц рассказала, как была похищена сим лютым чародеем. Напоследок в числе похищенных сыскалась и Чердана: она не могла без слез вспомнить своей разлуки с любезным своим Селином, но Светлосан вскоре ее утешил, обещая отослать ее немедленно в ее отечество. Сие обещание подало ему мысль вспомнить о Липоксае: он начал о нем спрашивать у всех, но никто не мог его в том удовольствовать. Славенский Князь весьма сим опечалился; но в самое то время увидел его вошедшего в беседку с Бориполком. Светлосан закричал от радости и удивления, и бросился к ним на встречу. Они обнял дружески своего любимца, и просил его сказать, какое неожидаемое счастье возвратило его к нему. Бориполк, по оказании ему со своей стороны равномерной радости, увидев опять благодетеля своего и Государя, рассказал ему следующее.
 

***

   Возвращением моим к тебе, государь, одолжен я сему благоприятствующему тебе Духу; что же надлежит до прочего моего приключения, то и в сем тебя сею же минуту удовольствую. После чего будучи приглашен к столу и сев за оный, начал рассказывать свою повесть таким образом. Когда мы яростью свирепой бури лишились нашего корабля, и погрузились в море, то по счастью нашему я и Остан ухватились за большой обломок от сокрушенного нашего корабля, и теме спасли живот наш. Как нас ни били ярящиеся воды, однако ж мы на нем усидели, и добрались до некоторого острова, где по счастью нашему стоял корабль, принадлежавший Персидскому купцу, который пристал к сему берегу по причине бури. Жалкое наше состояние склонило корабельщика принять нас на корабль, на котором и отправились мы немедленно как скоро утихла буря. Плавание наше было скоро и благополучно: мы прибыли наконец в Персию, в которой не много помешкав, отправились пешком, по причине нашей бедности, в Болгарию, где мы надеялись сыскать кого-нибудь из наших одноземцев, и помощью его съехать в Славенск. Но сих трудов вскоре мы избавились, щедротою бессмертных, следующим образом.
   На пути нашем из Персии, пристав в одной корчме, нашли мы путешественников одетых и говорящих по Славенски: сей случай заставил нас осведомится об них хорошенько. Мы завели с ними разговор, объявляя о себе, что и мы также Славяне. Один из них, который казался старее и почтеннее прочих, весьма ласково c нами обошелся; он начал разговаривать c нами весьма учтиво, пригласил нас к своему столу, и старался узнать о нашем состоянии. Мы ответствовали ему сначала коротко и глухо; но после, будучи преклонены искренностью его ласк и увещаний, сказали ему всю правду, кто мы таковы. Коль скоро выслушал он Останову историю, то встав в ту же минуту, пал пред ним в ноги, и поздравив его Князем Древлянской земли, объявил, что Тиран завладевший его престолом, за ужасные свои свирепости к народу, свержен с оного, и умерщвлен позорною смертью; после чего Древлянский народ узнав об Остане, что он еще жив, учинил всеобщий приговор, чтоб разослать по всем землям нарочных для его сыскания, из которого числа посланных находился и сей почтенный старик.
   Обрадованный Остан столь неожидаемым себе счастьем воздал благодарение и хвалу Бессмертным, и того же дня поехал в свою Державу, прося меня ему сотовариществовать, и обещая после отправить меня в Славенск. На что я и согласился. Путь наш до самого Искореста не был ни чем задержан, и мы весьма скоро приехали в сию столицу Древлян. Ничего нельзя представить лестнее для Государя, как любви его подданных: сие испытал тогда Остан самым делом. Как только известились в Искоресте, что он прибыл, то весь город устремился его встречать, и одни только немощные остались в домах. Глас народного вопля и плесканий возмутил весь воздух, так что и птицы не могли оного перелететь не упадая. Юного Князя препроводил народ в Княжеский дом, и на третий день, в продолжение беспрерывных пирований, увенчал его во храме Перуна венцом его предков. Таким образом учинился Остан из несчастливого Князя благополучнейшим Государем.
   По окончании торжеств, обыкновенных при таковых случаях, принес Остан тучную жертву Богам; народу облегчил подати, почтенных и заслуженных Древлян наградил чинами и имением; одним словом, он не оставил никого недовольным, и показал в себе достойного венценосца. По исполнении таким образом первых своих должностей, хотел он и мне исполнить его обещание, чтоб отправить меня в Славенск, как в самый тот день, когда я находился один с сим Князем, предстал пред нас сей благоприязненный Дух. Мы было сперва его испугались, но он тотчас вывел нас из страха и сомнения, рассказав вкратце свою и твою, государь, историю. Мы воздали хвалу и благодарение Небесам, за избавление твое от потопления, и за побеждение тобою Карачуна, и несказанно сему порадовались. После чего предложил мне Липоксай, не хочу ли я тебя, государь, увидеть. Я с превеличайшею охотою стал его о сем просить; напротив чего Остан весьма опечалился, что не мог тебя увидеть в твоем счастье, и с тобою разделить своего. В крайности сей удовольствовался он написав к тебе письмо, которое просил меня тебе вручить. После чего простился он со мною во слезах; а мы ни мало не медля и отправились в наш путь, который в несколько часов и кончили. Сказав сие Бориполк, вынул Останово письмо, и вручил его Светлосану.
   Сей добродетельный Князь прочтя оное, воздел очи и руки, на небо,воздав хвалу Бессмертным за увенчание добродушного своего друга. После чего, получив столько радостных обстоятельстве, предался он веселью, в чем последовали ему и все прочие. Пирование их продолжалось далее полуночи, в торжественных пениях, и дружеских разговорах в которых припоминая прошедшие свои несчастья, вкушали от того живейшее веселье, что избавились от них столь благополучно. Наконец, будучи утомлены сим продолжительным весельем, разошлись все для успокоения.
   На другой день Светлосан уведомясь, что в замке находится великое число драгоценных вещей, предложил похищенным красавицам, чтоб всякая брала из оных себе то что ей угоднее покажется, ибо он вознамерился их с сими подарками отослать в их дома. После сего предложения все девушки, кроме Милославы, Асиады и Черданы, принялись разбирать Карачуновы сокровища, благодаря Князя за сие позволение. Они нагрузили себя оными весьма довольно, ибо все они были весьма из посредственных богатством домов, и рады были, что нашли случай обогатиться на всю жизнь свою. Светлосан нимало их от сего не отвращал, но еще побуждал их к тому и когда уже они удовольствовались ими с избытком, то просил он Липоксая сделать последнюю ему услугу, отнеся сих девиц в их отчизны. Скиф с охотою на сие согласился, и по прошению Черданы, взяв ее первую, и письмо от Светлосана к Моголу, полетел с нею в Индию; откуда на другой день и возвратился, и принес с собою от Абубекира письмо к Славенскому Князю, в котором сей Император чрезвычайно много благодарил его за возвращение ему Селина и Черданы. Ибо уведомил он его в оном, что его сын за несколько дней пред тем вдруг ожил, вскричав имя Светлосаново, почему он и заключил, что конечно посредством его Боги возвратили жизнь Селину, показнив рукою Славенского Князя злобного Карачуна, что ему потом подтвердил и Липоксай, принеся к нему Чердану. Скиф с своей стороны объявил, что Император решил принести за сие Богам тучную жертву, и торжествовать снова брак сына своего с Черданою, и праздновать их возвращение целый месяц. Славенский Князь, и все прочие, весьма сему порадовались, ожидая подобно и своего возвращения в отечество. Но чтоб сдержать слово первее всего девицам, то Князь просил снова Липоксая отнести их немедленно, куда которой потребно, что он и учинил, и разнес их всех в несколько дней по их отчизнам и домам, в котором числ был и Левсил.
   Между тем Славенский Князь, горя любовью к прекрасной Aсиаде, но не смея ей о том открыть из почтения к ней, объявил о страсти своей Милославе, прося ее предложить прелестной её подруге о любви его к ней и и что он пылая к ней чистейшим огнем, не бесславия её ищет, но хочет совокупить судьбу свою с её священным союзом. Княжна, любя своего брата, немедленно согласилась на его просьбу, а того же дня объявила о томе Acиаде. Прекрасная Афинянка при сем объявлении покрылась прелестным румянцем, и мало помолчав, сказала следующее Милославе, начав речь свою глубоким вздохом. Я пред тобою не должна скрываться, любезная моя приятельница, а наипаче когда ты сама искренна со мною. Твой достойный брат равномерно и мое пленил сердце, и я бы наисчастливейшею себя почла, когда бы смогла назваться его супругою; но жестокая моя судьба великую препону меж нами учинила. Я имею отца и мать, отягченных великою древностью, почитающих во мне все свое благополучие, и которых оставить почитаю я наивеличайшим беззаконием. Ты их не оставишь, сказал вошед к ним Светлосан, и встав пред нею на колени, ты их не оставить, прекрасная Асиада, они последуют к нам в Славенск и будут там первые по моем родителе. К сим словам присовокупил он столько просьб и убеждений, что Асиада не могла более сопротивляться, и обещала ему любовь свою и руку. После чего предложил ей Князь, чтоб не самой ей к ним отбыть, с помощью Липоксая, но послать его к ним одного, и объявив им все обстоятельства, согласить их ехать или к ним в замок, или во Славенск, и ожидать их там, на что Афинянка охотно и согласилась.
   И так кол скоро Липоксай окончил все свои путешествия, то Светлосан, рассказав ему все дело, просил его отправиться в Афины для сыскания родителей Асиадиных, чтоб склонить их на желание любящихся. Скиф с охотою обещался сие исполнить, и полетел в туже минуту. Он недолго находился в своем пути, и вскоре возвратясь, принес весьма печальную весть для Асиады. Он объявил ей, что её родители, пораженные нечаянным ее лишением, вскоре по похищении её скончались, и что все оставшееся после них имение разграблено алчными их сродниками и знакомцами. Сие ужасное известие несказанно опечалило Асиаду; она вдалася в слезы и воздыхания, и пребыла в оном непреклонна, сколько ее от того ни отвращали; и по нескольких уже днях умерила она печаль свою, к чему наиболее способствовали просьбы и ласки её любовника и подруги.
   Между тем в некоторый день, когда Светлосан находился один, явился ему светозарный Дух, тот самый, который некогда избавил его от Карачуна. Князь увидев его пал пред ним на колени, а Дух произнес к нему следующие слова: Наконец бедствия рода твоего окончались, по твоему желанию, и по воле Небожителей: и общий ваш враг Побежден тобою. Однако ведай, что сие учинено не твоею рукою: непреоборимый силы Бессмертные помогали тебе во всех твоих трудностях и сотворили тебя победителем. О смертный! воспоминая все твои и сродников твоих прошедшие бедствия, не забудь никогда, коль жестоко наказуется бесчеловечие, и колико человеколюбие награждается славою и благоденствием. Отныне никакое бедствие не оскорбит твоего рода, если он сам не огорчит бессмертных каким беззаконием. Тебе же последнее осталось теперь учинить благодеяние человечеству: разреши Липоксая от заклятия, каковым наказан он от всемогущей Судьбы. Произведенные им волшебные вещи погибли все совокупно с Карачуном, и не осталось уже в свете ни единого волшебника, могущего приключать бедствия человекам. И так возврати успокоение Липоксаю, что ты можешь учинить бросив в него оставшуюся у тебя Сандалию. А о возвращении своем во Славенск не беспокойся, ты будешь завтра же во ономе c сестрою твоей, и со всеми прочими.
   Сказав сие Дух исчез, а на место его предстал Липоксай; он повергся в ноги Светлосану, прося его исполнить то, что повелено ему от вестника Бессмертных, о чем и он от оного был также извещен. Князь ни мало не медля сыскал Сандалию, которая у него была спрятана, и возвратясь к Липоксаю поверг ее в него. Лишь только она ему коснулась, то в самое то время одушевленный Скиф вострепетал; и в тот же миг рассыпался весь прахом и с Сандалией его. Тогда Светлосан, упав ниц на землю, принес хвалу Богам, за скорое разрешение от мучений сего несчастного, и за бесчисленные благодеяния, каковые сам он от них получил посредством сего Скифа. После чего побежал он к сестре своей, которую нашел вместе с Асиадою, Вельдюзем и Бориполком, рассказал им подробно о явлении ему вестника Богов и о разрешении Липоксаевом. Услышав сие воздали они все благодарение Небесам, радуясь о скором своем возвращении в отечество, о коем обнадежил их Светозарный Дух.
   Весь остаток того дня провели они в несказанной радости, восхищаясь будущим своим счастьем; но наконец сон прекратил их восторги. И когда наслаждались они приятностями оного, тогда Славенский Князь поражен был следующим сновидением. Ему представилось, что он летит на густом облаке по горизонту, и видит перед собою блистающего ото всех сторон мужа, покровенного белыми одеждами, и который следующее изрек к нему слово. Возлюбленный Богами смертный! Познай всю их к тебе щедроту; познай Белбога, покровителя добродетельных людей, и страждущих напрасно. Не один Чернобог помогал тебе в трудных твоих предприятиях; я паче и его старался повсюду тебя защитить; и лучезарный Дух, общий наш посланник, по моему желанию тебе являлся. Хотя я вечную имею с Чернобогом во всем распрю, но тебе помогал я с ним совокупно. Я утешал твоего отца в печали, объявив ему о всех твоих обстоятельствах, и уговорив его о несомненном твоем возвращении. Я тебя направлял во всех твоих предприятиях, благополучно тобою оконченных; и напоследок, при сражении твоем с Карачуном и его чудовищами, я превратил волшебный твой меч в жертвенный нож, коего поражение сделал несравненно сильнее всякого волшебного оружия. Твоя добродетель меня к тебе преклонила; и отныне буду я навсегда твой защитник, и рода твоего покровитель. Познавай истину моих слов по теперешнему моему деянию: ты переносишься теперь по моему велению, со всеми твоими ближними, в столицу твоего отечества, и завтра узришь твоего родителя и народ твой. Но помни завсегда, что одна истинная добродетель снискивает смертным Божеское благоволение; а злое сердце погубляет их и в животе и по смерти. Ты видел сему пример в твоем роде; а паче в лютом Карачуне, страждущем теперь в Геенне. Дела нечестивых суетны, присовокупил он, смотри на оставленный тобою замок, построенный им для утех своих: в жизни его был он ему уничижением и мукою, а по смерти, да вся его слава погибнет с шумом, ниспровергается он по воле Судьбы в единую с ним бездну, и ваше токмо пребывание в оном удерживало его на земле.
   Проговорив сие стал он невидим, а Светлосан проснулся, и увидел действительно, что он несется на воздухе c Милославою, Асиадою, Вельдюзем и Бориполкоме, и что оставленный ими замок с превеликим треском и шумом проваливается сквозь землю. Славенский Князь, встревоженный сим чудом, хотел принести благодарение Бессмертным, но вдруг глаза его отягчились сном, который снова привел его чувства в приятное забвение.
   В сем состоянии пренесен он был с прочими в Славенск, во дворец Княжеский; и когда первые лучи солнца озарили землю, тогда проснувшись сей Князь, и воспомнив свое сновидение, начал осматриваться по всем сторонам, чтоб увериться в истине оного. И действительно познал он тотчас, что видение его было не мечтательно: он увидел из окон город Славенск, и познал чертоги своего родителя. Восхищенный радостью пал он на колени, принося благодарственные моления Бессмертным. После чего разбудив сестру свою, невесту, зятя и оруженосца, которые перенесены с ним были в одну комнату, объявил им свое сновидение, и действительность оного. Сие известие равномерное произвело в них действие; в чрезвычайной своей радости воздали они бесчисленные благодарения Небесам, и немедленно решили идти к Богославу, чтоб и его обрадовать своим прибытием.
   Но лишь только отворили они двери своей комнаты, как увидели идущего к себе сего почтенного Князя. Он был предуведомлем, подобно им, Белбогом той ночью об их прибытии, и желая в том удостовериться пошел их искать во своем дворце. Не можно изобразить радости и восхищения, каковыми они объяты стали при виде друг друга. Добродетельный Богослав, обливаясь радостными слезами принимал каждого в  объятия, лобызая в уста и в очи; а наипаче сына своего и дочь не мог он выпустить из своих рук, он принес Богам наиусерднейшие благодарения, и распросив каждого подробно о его приключениях, рассказал им и о своей печали, каковою он терзался по разлуке с ними; и что лишился бы они от нее жизни, когда бы благодетельный Белбог, явясь ему во сне, не уверил его об их здравии, и о скором возвращении, Светлосан пользуясь сим радостным случаем, объявил своему отцу о любви своей к Асиаде, я просил его покорно дозволить ему с нею сочетаться священным союзом, на что Богослав с радостью и согласился, похваляя притом изрядный его выбор.
   Между тем как сей добродушный отец наслаждался веселием, увидев снова своих чад, весть об их прибытии разлилась тотчас по всему городу. Все оного вельможи приехали тотчас во дворец: народ сбежался также Отовсюду на Княжеский двор, желая увидеть детей своего Государя, столь долго пропадавших безвестно. Вельможи имели удовольствие первее всех их увидеть, и принести им свое поздравление; после чего Богослав желая удовлетворить и народному желанию, и принести Богам достодолжное благодаренье, приказал учредить в тот день великолепнейшую Жертву в Перуновом храме, куда со всеми своими детьми вознамерился идти пешком, дабы народ мог насладиться их зрением и как скоро донесли ему, что все к жертвоприношению готово, то и пошел он во храм, сопровождаем будучи своими детьми и всем двором. Лишь только усмотрел их народ, то тьмы тем радостных гласов и плесканий, наполнили весь воздух смешанным шумом, так что и слышать ничего не можно было. Всяк из народа старался подойти ближе к Князьям, чтоб лучше увидеть сих именитых особ, отчего такая сделалась теснота, что насилу могли дойти до храма.
   Сколько сей храм пространен ни был, но не мог вместить всего народа; ибо одни только почти младенцы и немощные остались в домах, а прочие все сбежались на смотрение Княжеских детей. Наконец по прочтении первосвященником благодарственных молитв, сопровождаемых гласом труб и бубнов, приведена была жертва, состоявшая из ста белых волов, увенчанных цветами, и из тысячи овец и агнцов. Первосвященник окропив их чистительною водою, и ударив священным топором первого представленного ему вола, приказал оного и прочих с ним приготовить к жертвоприношению. По вскрытии внутренностей, осмотрел он их прилежно, и увидев в них самые благополучнейшие знаки Божеского благоволения, поздравил с тем Богослава и его чад. По совершении же всей жертвы, истукан Перунов озарился неудобозримым сиянием и глас грома поколебал весь храм, после чего произошел от кумира следующий глас.

 
В проступке я твоем казнил тебя коль строго,
Толико награжу тебя я ныне много:
Твой род княжити здесь пребудет навсегда,
И не разрушится престол твой никогда;
Залогом в том тебе прехрабрые потомки,
Которых подвиги повсюду будут громки:
Промчится слава их во все земны концы,
И власть прострется их на многие венцы.
 

   Сей Божественный глас наполнил всех несказанною радостью; тронутый Богослав сею щедротою Небес, обещался повсегодно приносить подобную жертву, что потом и исполнил. После чего будучи поздравлен от всех жрецов и вельмож, отбыл во дворец в провожании всего двора и народа. По прибытии в оный, приказал он учредить великолепный пир для вельмож, и всего двора;а для народа приказал поставить на многих улицах столы, изобилующее всяким кушаньем и питьем. Подобное сему пиршество продолжалось целый месяц, во время коего торжествован был брак Светлоса с Асиадою и Мирославы с Вельдюзем; ибо прежнее сих последних сочетание было не докончено, и разрушено гневом Небес.
   Добродетельный Богослав, обрадованный столь многими благоприятными случаями, по претерпении долговременной печали, восхотел чтоб и подданные его восчувствовали подобно ему его радость; чего ради приказал он выпустить из темниц всех невольников, и народу своему оставил подати на целый год. Желая же совершенно загладить свое согрешение перед Богами, не оставлял он ни единого способного случая, оказывать подданным своим всякое благо. В сем спасительном попечении провел он в радости всю оставшуюся свою жизнь; дожил благополучно до чад детей своих: и наконец скончался в мире, завещав начертать на своей гробнице следующую надпись.
   О смертный! соображаясь с обстоятельствами моей и твоей жизни, соображаясь с гражданскими, священными естественными законами, не забудь никогда любить ближнего яко сам себя.
   По кончине сего почтенного Князя, вступил по нем на престол Светлосан, и последуя всем его добродетелям, прилагал все свое попечение о соделании своего народа блаженнейшим во вселенной. Старание его было не тщетно: подданные его учинились счастливейшими из смертных; ини один народ не дерзал помыслить восстать на них войною, говоря следующее: кто может восстать на Богов, и великий Славенск! Так правя мирно добродетельный Светлосан, учинился страшным всем своим соседям, приумножил свою Державу между многими другими, Полоцким Княжеством, по смерти зятя своего и сестры; ибо наследников по них никого не осталось. Напоследок дожив до глубокой старости, разделил он обширную свою область своим детям, и скончался благополучно, почти в одно время с своею супругою, будучи оплакан горестно не токмо чадами своими, но наипоследнейшим из своих подданных.

Конец третьей и последней части.